Борьба испанцев с маврами и завоевание Гренады

рабы, приняв магометанство, воспламенились воинственным духом, который составлял существенную часть их верований; Коран обещал рай каждому воину, павшему на поле брани, и считал войну с неверными святою. Война за веру есть лестница в рай, сказал один из сарацинских вождей, одушевляя солдат своих. Покорив всю Африку, Арабы достигли до Гибралтарского пролива и вторглись в Испанию, которую и покорили. Они пошли дальше, но во Франции были остановлены Карлом Мартеллом, который разбил их неподалеку от города Тура. Тогда они воротились в Испанию, основались там и обращались чрезвычайно человечно с населением завоеванной страны. Они позволили Испанцам неприкосновенно владеть землями, исповедывать свободно свою религию, даже занимать некоторые государственны должности и служить в войсках.

Принцы крови, вместо того, чтобы, как в Турции, вести жизнь праздную, были воспитаны со тщанием, учеными наставниками, которые внушали им правила нравственности и приготовляли их к высокому сану будущих правителей. Принцы посещали академии наук, отличались в состязаниях и получали награды. Многие маврские короли оставили после себя сочинения в стихах и прозе, которые и теперь еще высоко ценятся арабскими учеными. Во время их владычества Испания стояла высоко в отношении цивилизации, украсилась чудными зданиями и обогатилась торговлей. Дворцы, мечети, госпитали, великолепные набережные, фонтаны, мосты, водопроводные арки — могли бы поспорить с постройками Рима. Мечеть Кордовы, в наше время превращенная в церковь, удивляет и поныне своим великолепием. Ее бронзовые двери, бесчисленные лампы, великолепной резьбы из драгоценного дерева потолок исчезли, но множество разноцветных мраморных колонн и размеры здания свидетельствуют и до сих пор о красоте и гармонии этой великолепной мечети. Такие постройки стоили много денег; но Мавры были богаты. Из гор Испании они добывали золото, а из приморских городов стаи кораблей отплывали во все концы тогдашнего мира, увозя продукты земли: шелк, сахар, бумажные и шерстяные ткани, шелковые материи, которые расходились по Европе и — через Константинополь — по всей Азии. Благосостояние Мавританского королевства не оставляло желать ничего лучшего; власть королей была неограниченна, но они не злоупотребляли ею. Династия Омеядов отличалась мудростию и царственными добродетелями. Но причина падения царств и наций заключается всегда во внутренних несогласиях — так было и с Маврами. Различные племена, составлявшие мавританскую нацию, стали враждовать между собою, а Испанцы воспользовались этими несогласиями и сперва, под начальством храброго Сида, оттеснили Мавров до Тага, а при короле Фердинанде Кастильском они уже заключены были в относительно тесном пространстве провинции Гренады. Но это небольшое пространство славилось красотой природы и ее богатствами. Широкие, плодоносные долины, высокие горы, изобилующие драгоценными металлами, тучные пастбища, орошаемые быстрыми реками, прибрежья Средиземного моря в защищенных от непогоды гаванях, в которых стояли стаи кораблей, готовые везти товары во все края света, сильное и здоровое население, прибавлявшееся с каждым годом — вот каково было королевство Гренадское. В самом его центре, на холмах красовался город Гренада, а на самом большом из ее холмов возвышался королевский дворец и вместе с тем крепость, заключавшая в себе и дворец, известная под именем Альгамбры. Это было чудо искусства, о котором впоследствии мы будем говорить подробно, а теперь скажем только, что город Гренада отличался и азиатскою роскошью, и художественными зданиями, и роскошною растительностью. Сады из лимонов, апельсинов, роз, жасминов и лавров разливали благоухание, а вечно бьющие — фонтаны прохладу. Дома высокие, украшенные дивного резьбой, разноцветным мрамором и карнизами из металла, блистали — говорит один арабский писатель — как звезды между темно-зеленою листвой померанцевых деревьев. Город Гренаду сравнивает другой писатель с эмалированною вазой, блистающею аметистами и топазами. Над нею возвышались горы Сиерры-Невады, покрытые вечными снегами.

Мавританские и христианские рыцари не питали злобы одни к другим, — напротив, они обоюдно посещали свои столицы, установили самые дружеские отношения между собою и часто являлись на турниры и праздники. Мавры не следовали обычаю Турок: они не запирали жен и дочерей своих, — напротив, предоставляли им полную свободу. Мавританские дамы председательствовали на турнирах и праздниках; мавританские рыцари носили цвета своей дамы, как и в Европе, и по ночам, под балконами их, давали им серенады. Мавры славились искусством сочинять стихи и страстно любили поэзию. Когда они исчезли с лица земли европейской, когда исчезла их цивилизация, то после них остались в развалинах их чудные здания, а поэзия их жива еще и теперь; на арабском языке можно прочесть их баллады, исполненные чувства, гармонии и образности.

Рассказ наш начинается с того времени, когда, Фердинанд и Изабелла царствовали над соединенными королевствами: Кастильским и Арагонским, а Мулей-Бен-Гассан — в Гренаде. Он обязан был, как его предшественники, платить дань королям Испании, но гордый калиф не мог снести такого унижения. Когда посол от испанского короля, Дон-Хуан де-Вэра, рыцарь храбрый и благочестивый, приехал в Гренаду с немногочисленною, но богато одетою, на красивых конях, свитой, то Мавры поглядели с завистью на гордого Испанца. Многие полагали, что он приехал вызывать маврских рыцарей на турнир; но его цель была другая. Он приехал требовать дани. Мулей принял его во дворце своем, сидя на великолепном троне, в заде послов, одной из прелестнейших и богатейших зал Альгамбры. Дон-Хуан объявил цель своего приезда. Мавританский калиф гордо выпрямился, насмешливая улыбка скользнула по лицу его, и он произнес с восточным достоинством:

— Скажи своим повелителям, что короли гренадские, платившие дань королям кастильским, давно померли. Теперь наши фабрики не чеканят монет, а выделывают только сабли и копья.

Дон-Хуан выслушал слова эти также с достоинством и холодно. Он откланялся по всем правилам этикета и вышел из дворца молча. Проходя по внутреннему дворцу Альгамбры, украшенному изваяниями львов, он услышал, как Мавры рассуждали о христианской религии. Это взволновало его, но он овладел собою и смолчал; когда же один из Абенсерагов отозвался без должного почтения о Богородице, храбрый рыцарь грозным и громким голосом сказал ему:

— Ты лжешь! — и ударил говорившего по голове рукояткой меча.

В одно мгновение Двор Львов наполнился звоном оружия, и кровь полилась бы потоками, если бы Мулей не вышел из дворца и не остановил разъяренных Мавров, напоминая им, что посланник есть лицо неприкосновенное и священное.

Оскорбленный Абенсераг затаил в душе злобу свою. Дон-Хуан горел также желанием отмстить неверному. Перед своим отъездом из Гренады он получил в подарок от Мулея великолепную саблю, с редким дамасским клинком; рукоять ее из золота украшена была драгоценными камнями. Дон-Хуан вытащил ее из ножен и, любуясь на острое, отточенное и закаленное лезвие, — сказал:

— Его величество прислал мне остро наточенное оружие; надеюсь, что придет время, когда я буду в состоянии показать ему, что достойно умею владеть его царским подарком.

Дон-Хуан и сопровождавшие его рыцари заметили, что Мавры вооружены превосходно, что Гренада укреплена сильно, что богатства ее несметны. Всякое селение около Гренады походило на крепость, ибо было укреплено и на всяком пригорке стоял караул, наблюдавший зорко за всею окрестностью. Однако они не смутились, ибо сердца их наполняла уже ненависть к неверным, и они почитали войну с ними священною.

Но Фердинанд, воевавший тогда с Португалией, не мог объявить войну Мулею; этот последний начал сам военные действия.

Однажды Мулею доложили, что пограничная крепость Саара, построенная на высочайшем утесе, не имеет достаточно съестных припасов и небрежно охраняется. Крепость эта имела один вход и к нему вела узкая дорога, высеченная в скале, так что она походила скорее на полуобвалившуюся лестницу, чем на дорогу.

Страшная буря разразилась над крепостью и длилась три дня. Однажды ночью, когда жители спали спокойно и часовые укрылись от непогоды в домах, раздались страшные крики, покрывшие вой ветра и грохот грома. «Мавры! Мавры!» — кричали застигнутые врасплох жители.

Действительно Мулей, пользуясь бурей и темными ночами, перешел горы, подставил лестницы к скале и спокойно, при отсутствии часовых, влез в крепость и город. Тогда началась страшная резня. Гарнизон, обезумевший спросонок, был частию истреблен, частию взят в плен; жителям Саары приказано было собраться на площадь без оружия; их окружили маврские солдаты и сторожили до утра. Мулей остался непреклонным и увел их в Гренаду, оставив сильный гарнизон в Сааре. Когда несчастных пленных, стариков, женщин и детей, измученных голодом, усталостью и скорбью, ввели в Гренаду, как стадо животных, жалость вызвала ропот в народе. Мавры обвиняли Мулея в жестокости, не захотели праздновать победы, и кушанья, изготовленные для солдат-победителей, были розданы несчастным пленным. Несмотря, однако, на это великодушие, нашлись люди, которые отправились поздравлять Мулея с победой, но вдруг среди тронной залы раздался громкий голос престарелого дервиша.

— Горе! Горе Гренаде! — кричал он. — Опустошение близко. Дух мой вещает: близок конец государства нашего!

При этих словах присутствующие, бледные как смерть, расступились; один Мулей не дрогнул и глядел с презрением на прорицателя.

Дервиш вышел из дворца и шел по улицам Гренады, крича в исступлении:

— Началась война опустошения! Горе, горе Гренаде! Близка ее гибель! Отчаяние поселится во дворце; воины погибнут, сраженные оружием врага; дети и девы будут уведены в плен. Гренада погибнет, как погибла Саара! Возмездие!

Ужас объял народ; он попрятался в домах, и когда выходил, то собирался в кучки, проклинал жестокость Мулея и трепетал, опасаясь будущего. Но Мулей презирал народный ропот и попытался овладеть другими христианскими городами, но напрасно. Он знал, что Испанцы распалены мщением и что беспощадная борьба с ними настала!

Фердинанд, узнав о взятии Саары, пришел в неописанное негодование. Он приказал тотчас всем пограничным начальникам соблюдать самую строгую бдительность и готовиться к беспощадной войне. Монахи разошлись по всем христианским городам и селам и увещевали всех принять участие в святой войне с неверными. Со всех сторон стекались рыцари со своими дружинами и становились под начальство короля Фердинанда. Между ними первое место занимал Дон-Родриг Панс де-Леон, маркиз Кадикский. Он происходил от старинной фамилии и был уже известен своими воинскими подвигами. Сильного сложения, но среднего роста, он отличался способностью переносить всякие лишения и страшную усталость. Его рыжие волосы и борода вились от природы; лицо румяное, открытое, благородное, внушало всем доверие; он был строгих нравов, крайней умеренности в питье и пище, милосерд с вассалами, верен друзьям, великодушен с врагами, прямодушен в отношениях с равными себе, благочестив и богомолен, словом — его считали образцом и идеалом рыцаря. Историки того времени сравнивали его с Сидом. Ему принадлежала самая плодоносная часть земель в Андалузии; он владел многими замками и городами и мог поднять целую армию из одних своих вассалов. Услышав призыв короля, он поспешил ему на помощь и приступил немедленно к военным действиям.

Вскоре через своих лазутчиков он узнал, что мавританский богатый город Алама плохо огражден. Он находился на границе королевства Гренадского и в таком неприступном положении, что взять его, значило обладать ключом самой Гренады. Маркиз Кадикский послал своего доверенного воина Ортегу высмотреть, в каком положении находится Алама.

В безлунную, темную ночь Ортега подкрался к стенам города, обошел их, прислушиваясь к шагам часового на стенах и к паролю дозорных. Признав, что город охраняется тщательно, Ортега прокрался к замку и, не слыша ничего, влез на его стены. Все было безмолвно и ни единого часового он не заметил. Осмотрев тщательно, где можно было подставить осадные лестницы, он воротился и донес обо всем маркизу, который призвал на совещание трех своих близких сподвижников. Они решили действовать немедленно, и маркиз, взяв с собою семь тысяч войска, отправился, сохраняя глубокую тайну, через малоизвестные и почти непроходимые тропинки ущелий Сиерры. Отряд шел ночью и отдыхал днем в потаенных местах гор, не зажигая огней, из страха, чтобы клубы дыма не выдали его присутствия. На третьи сутки, в полночь, они сошли в долину, за полверсты от Аламы. Там он остановился и отдохнул. Маркиз Кадикский обошел войско и объявил им тогда только о цели похода. Он сказал, что обязан отомстить Маврам за взятие Саары, что город Алама известен своими богатствами, которые сделаются добычей победителей, что им овладеть необходимо во славу христианского оружия.

До восхода солнца 300 человек бросились на приступ замка под начальством Ортеги и в глубоком молчании влезли по лестницам на укрепления. Ортега вошел первым, пополз по парапету до цитадели и захватил часового. Он приставил к его горлу кинжал и приказал ему вести их к посту. Мавр повиновался. Пост был застигнут врасплох и перебит. Когда гарнизон крепости очнулся от сна, граф уже захватил все укрепления и башни. Мавры отчаянно сражались внутри замка, отступая из залы в залу, но были перебиты все до единого. Тогда бросился весь отряд графа, находившийся в засаде, влез на стены с оглушающими криками и вторгся во двор замка. Произошла кровопролитная битва, в которой погибло много храбрых с той и другой стороны.

Когда испанские солдаты, преследуя и убивая Мавров, бегали по покоям замка, маркиз Кадикский вошел в залу, убранную изящно и роскошно, и при свете одной мерцающей лампы увидел прекрасную Мавританку, жену начальника замка, который в эту роковую ночь отлучился и пировал на свадьбе в городе Малаге. Она упала в ногам победителя, моля о пощаде. Благородный рыцарь поднял ее, ободрил и строго остановил солдат, которые преследовали ее прислужниц.

— Помните, — сказал он, — что вы воюете с мужчинами, а не с женщинами!

И он назначил караул для охраны жены начальника крепости и ее свиты.

Замок был взят, но город, находившийся внизу, вооружился, и хотя большинство жителей состояло из торговцев, но Мавры всех сословий и состояний умели владеть оружием и были храбры. Они укрепились в улицах, и зная, что им придет подкрепление из Гренады, до которой считалось около 32 верст, решились сражаться упорно. Со своих башен они осыпали стрелами испанскую армию, часть которой стояла в поле, за городом. Скоро испанские рыцари, находившиеся в замке, подверглись великой опасности; им надо было взять город во что бы то ни стало в тот же день; боясь, чтобы мавританское войско не подошло из Гренады, многие Испанцы советовали ограбить замок, поджечь его и уйти. Но маркиз Кадикский воспротивился и сказал твердо:

— Господь помог нам овладеть замком, — Он даст нам силу сохранить его. Мы ценой крови наших взяли его; было бы низко оставить его, опасаясь воображаемых опасностей.

Многие рыцари поддерживали мнение маркиза. В стенах города сделали пролом. Сам маркиз, предводительствуя войсками, бросился в город. Закипел отчаянный бой, Мавры бились с ожесточением, защищая свои семейства, своя очаги, свое родное гнездо, ожидая помощи из Гренады. Христиане бились, мстя за взятие и опустошение Саары неверными, бились из славы, бились, сознавая, что они погибли, если подоспеет вовремя помощь из Гренады. С утра до позднего вечера длился беспощадный бой. Мавры отступили к мечети и заперлись в ней. Испанцы под прикрытием огромных щитов из толстых досок, которые катили перед собою, дошли до мечети и подожгли ее. Мавры поняли, что они погибли. Многие с отчаянием бросались в пламя; другие дрались с ожесточением и были перебиты; остальные сдались. Небольшое число их спаслось чрез подземный ход, который проходил к реке. Там они скрылись с детьми и женами, но на третий день, лишенные пищи, были открыты и сдались также.

Город был отдан на разграбление, и добыча превзошла все ожидания. Солдаты нашли несметные сокровища; богатейшие материи, золото, серебро, драгоценные камни, чудные кони, породистые быки, склады зернового хлеба, масла, меда, достались победителям, ибо Алама считалась складочным местом Гренадского королевства, самым богатым городом, амбаром окружных плодоносных долин. Ее звали ключом Гренады.

Испанские солдаты, предвидя, что они не будут в состоянии удержать за собою города, разорили его. Они сожгли все, чего не могли унести с собою. Огромные запасы масла и припасов, изящная и роскошная мебель были преданы пламени. Множество христиан, томившихся в темницах, обрели свободу и увидели, после долгих годов заключения во мраке, свет Божий.

В это время по долине скакал маврский всадник; он скакал во всю конскую прыть и остановился у ворот Альгамбры.

— Христиане — возопил он, задыхаясь от быстрой езды и волнения — христиане вторглись в крепость Аламы темною ночью. Страшная битва кипит, кровь льется ручьями, и когда я оставил Аламу, христиане овладели уже замком.

Мулей немедля приказал 1.000 всадникам спешить на помощь Аламы. Они достигли до нее на другой день ее взятия, взглянули и, повернув лошадей, возвратились назад в Гренаду. Они въехали в нее, перегоняя, в своем смущении, один другого, и кричали, прерывая друг друга:

— Алама взята! Взята Алама! Христиане на стенах ее. Ключ Гренады в руках христиан!

Когда народ услышал слова эти, он вспомнил о предсказании дервиша и впал в уныние; везде слышались вздохи и стоны; женщины в особенности были поражены ужасом и скорбию.

— Горе нам! Горе! Взята Алама! — повторяли все горожане; и эти восклицания, также как и предсказания дервиша, дошли до нас в прелестной балладе, написанной арабским поэтом по этому случаю.

Многие женщины, опасаясь будущего, вломились во дворец силой и дошли до покоя короля. Они, ломая руки, вырывая распущенные по плечам волосы, со слегами и рыданиями кричали:

— Да будет проклят тот день, когда ты зажег факел войны! Аллах свидетель, что ни мы, ни дети ваши не повинны в том! Пусть падет грех разорения Саары на тебя и род твой!..

Мулей сохранил все свое спокойствие посреди этой разразившейся над ним грозы. Он был человек характера непреклонного, бесстрашный и смелый воин и надеялся вскоре поправить дела свои; он окружил сильною многочисленною армией небольшой отряд христиан, вторгшийся в его пределы.

— Великое число солдат моих, — сказал он важно и спокойно, — раздавит врагов.

У маркиза Кадикского был задушевный друг Алонзо Кордуанский, старший брат Гонзильва Кордуанского, ставшего столь славным впоследствии. Опасаясь, чтобы маркиз Кадикский не был застигнут многочисленным неприятелем, он собрал свое войско и пошел ему на помощь. Он шел тихо; маркиз, извещенный о том и зная, что Мулей, с своей стороны с большим войском идет также к Аламе, опасался, чтобы друг его Алонзо не был застигнут им. Забывая собственное опасное положение, он послал сказать ему, чтобы он остановился; но Алонзо Кордуанский не хотел о том и слышать. Однако было уже поздно. Король Мулей с армией находился между ним и Аламой и быстро с многочисленным войском устремился на него и его многочисленный отряд. Алонзо отступил в горы Антекверы; Мулей его преследовал, но, увидя невозможность застичь его, быстро повернул назад и пошел на Аламу. Подходя к городу, войско Мулея увидело множество убитых во время взятия Аламы Мавров, тела которых, лишенные погребения, пожираемы были собаками. Мавры пришли в негодование; неописанный гнев овладел ими; мщение возгорелось в душе каждого солдата. Неудержимо бросились они к стенам города, приставили лестницы и, не дожидаясь щитов, полезли на приступ, не разбирая, где слабые и сильные пункты неприятеля. Маркиз Кадикский, напротив, владел собою, хладнокровно предводительствовал и разумно вел защиту. Мавры были отбиты с большим уроном. Кучами лежали они, убитые и умирающие, под опрокинутыми осадными лестницами; христиане сделали вылазку. Во главе их шел Хуан де-Вэра, тот самый, который приезжал послом к Мулею требовать дани. Когда он возвращался уже к стенам города после удачной вылазки, он услышал за собой голос маврского рыцаря.

— Воротись! — кричал он ему, — воротись, ты, столь надменный во время мира! Докажи, что ты так же храбр и на поле сражения!

Дон-Хуан стремительно оборотился и увидел того самого Абенсерага, которого он ударил рукояткой своего меча во Дворе Львов за его богохульные слова против Богородицы. Он поднял копье свое и помчался на него. Начался поединок, бой на смерть. Долго боролись противники, с одинаковою отвагой и искусством, наконец Дон-Хуан пронзил Абенсерага, и он упал бездыханный на землю.

Осада Аламы продолжалась. Мулей приказал подкопать и взорвать стены города, но христиане отразили наступавших. После жестокого боя Мулей убедился, что не в состоянии взять город. Он приказал тогда отвести реку, которая одна утоляла жажду жителей Аламы, ибо в ней не было ни бассейнов, ни фонтанов, отчего и прозвали ее Алама — сухая. Новая битва началась на берегу реки; маркиз Кадикский стоял по целым часам по колено в воде и сражался с Маврами врукопашную. Наконец бóльшая часть реки была отведена в сторону, и христиане принуждены были добывать каждую каплю воды с боем. Мавры стерегли их и убивали. И ночью, и днем сражались они, а пока страдания жителей дошли до крайней степени. Вода раздавалась порциями, совершенно недостаточными; раненые страдали невыносимо, томимые жаждой. Многие из них обезумели. Им чудились озера и реки кристалловидной воды, в которой они плавали, не будучи в состоянии достать ни единого глотка живительной влаги. Солдаты лежали в изнеможении на стенах и не могли ни стрелять, ни даже бросать камни в неприятелей, которые осыпали их стрелами и пулями, так что маркиз Кадикский должен был прикрывать своих солдат парапетами дверей, выломанных у домов. Видя свое безнадежное положение, маркиз послал гонцов в Севилью и Кордову, прося немедленной помощи.

Супруга маркиза, нежно любившая мужа, истерзалась душой, зная опасность, в которой он находился. Она денно и нощно думала о том, кто бы мог помочь ее мужу, и мысли ее остановились на герцоге Медина-Сидония, одном из самых богатых, знатных и храбрых рыцарей Испании, но, к несчастию, он был заклятым врагом ее мужа. Не однажды маркизы Кадикские и герцоги Медина-Сидония проливали кровь один другого на поединках и в сражениях, ибо у тех и других имелось в подданстве значительное число вассалов. Вражда эта велась издавна и закоренела. Но маркиза знала, что герцог благороден и великодушен, что он обладает всеми доблестями прямого рыцаря, и, не колеблясь, обратилась к нему. Лишь только герцог выслушал просьбу супруги врага своего, как, забыв всякие враждебные чувства, отвечал ей, что не может отказать добродетельной и благородной даме в ее просьбе и пойдет на помощь к храброму рыцарю, потеря которого не только была бы крайне жестокою для Испании, но и для всего христианского мира. Послав это письмо, он обратился ко всем рыцарям Андалузии, призывая их на помощь маркиза Кадикского. Множество известных и знатных рыцарей со свитой и вассалами своими поспешили на призыв герцога. Собрав великолепную армию из 50 тысяч пехоты и 5 тысяч кавалерии, герцог выступил из ворот Севильи в величайшем порядке, неся с собой старое севильское знамя и ведя за собою цвет испанского рыцарства.

Между тем король Фердинанд, узнав о взятии Аламы, приказал отслужить благодарственный молебен. Возвратившись из церкви, он сел за обеденный стол, когда ему объявили, в какой опасности находится маркиз Кадикский и его войско. Не окончив обеда, стремительно встал король, приказал седлать лошадей и, оставив королеве свои инструкции, поскакал в сопровождении храбрых рыцарей по дороге к Аламе. Он менял по дороге измученных коней и стремился вперед, не чувствуя утомления, — так болела душа его. За несколько миль от Кордовы его верные сподвижники решились сказать ему, сколь неблагоразумно с небольшою свитой войти во владения Мавров.

— Вспомни, государь, — сказал ему герцог Альбукверк, — что твои славные предки никогда не входили во владения Мавров без сильной рати и в железо закованных рыцарей старой Кастилии.

— Герцог, — отвечал ему король, — я выехал из Медины с твердым намерением подать руку помощи воинам, запертым в Аламе. Я теперь почти у ворот ее. Согласно ли с чувством моего достоинства переменить намерение именно теперь? Нет, я соберу андалузское войско и, не дожидаясь кастильского, пойду к Аламе.

Жители Кордовы вышли на встречу королю. Узнав от них, что герцог Медина-Сидония опередил его, король не вошел в Кордову, но пересел на лошадей жителей, вышедших к нему на встречу, и поспешил вперед; он послал сказать герцогу Медина-Сидония, чтоб он подождал его. Но герцог не хотел ждать никого, ни даже самого короля, и спешил вперед усиленными переходами.

Когда Мулей узнал, что на помощь к осажденной им Аламе спешат герцог Медина-Сидония и сам король Фердинанд с войском, он понял, что ему необходимо овладеть Аламой до их прихода. Он наступил на Аламу с одной стороны, пока с другой храбрейшие из его рыцарей и воинов приставили лестницы и влезли на стены. Страшная битва закипела на стенах; простые солдаты и рыцари дрались врукопашную, брали один другого в охапки, боролись и падали вместе в глубокие городские рвы; но Мавры, не взирая на свою отчаянную храбрость, были отбиты и стены города очищены от неприятеля. Небольшое число рыцарей, принадлежавших к самым знатным гренадским фамилиям, успело, однако, вскочить в город и, стремительно пробежав несколько улиц, намеревалось отворить вороты Аламы Мулею, бившемуся с христианами за ее стенами. Они уже достигли ворот города; стража пала под их ударами — еще одно мгновение, и ворота Аламы были бы отперты. Но в эту минуту Дон-Алонзо Понсе, дядя маркиза Кадикского, и его племянник, оруженосец Педро Пинеди, подоспели во главе войска. Маврские рыцари, окруженные со всех сторон неприятелями, скучились прислонясь один к другому спинами, поставили по средине свое знамя; они сражались с редким мужеством, с мужеством отчаяния, прикрываясь телами убитых. Их число с каждою минутою уменьшалось, но они все теснее и теснее смыкались у своего знамени, защищая его с упорною отвагой. Наконец в этом неравном бою пали маврские рыцари; последний из них схватил знамя сильною рукою и, пронзенный со всех сторон, упал на него, прикрывая его своим телом, и на нем испустил последний вздох свой.

Испанцы взяли знамя, водрузили его на стене города и бросили головы убитых маврских рыцарей за стены, так-сказать, к ногам маврского войска. Вид развевающегося знамени пророка на стенах Аламы, головы знатнейших и храбрейших рыцарей Гренады, сброшенные со стен ее, наполнили скорбью душу Мулея. В отчаянии он рвал на себе волосы и бороду. В эту же минуту ему объявили, что на хребте гор появились христианские войска и развеваются их знамена. Побежденный и удрученный скорбию, Мулей снял свой лагерь и поспешно пошел к Гренаде; звук барабанов удалявшихся спешно Мавров раздавался еще в долине, когда из ущелий гор вышло войско Медины-Сидония. Когда из Аламы увидели, что с одной стороны Мавры поспешно удаляются, а христиане выходят с другой, крики неописанного ликования огласили воздух и раздалось пение благодарственных молитв. Считая себя погибшими, Испанцы праздновали свое как бы воскресение из мертвых, по выражению летописцев. В продолжение целых недель войско днем и ночью билось с осаждающими, томимое голодом и жаждой, и дошло до такого истощения, что походило скорее на скелетов, чем на живых. Маркиз Кадикский вышел навстречу к своим избавителям и, узнав в начальствующем своего заклятого исконного врага, залился слезами. Трогательно было зрелище доблестного, сурового рыцаря, чуждого всякой изнеженной слабости, когда он, с лицом, покрытым слезами, бросился в объятия благородного, великодушного врага. Обнялись они и с сей минуты стали навеки верными друзьями.

В то время как благодарность примирила и из врагов сделала друзьями двух знаменитейших рыцарей Испании, войска их затеяли ссору, которая скоро перешла в драку, близко походившую на сражение. Пришедшее войско требовало части добычи, захваченной в Аламе теми, которые взяли ее; освобожденное из осады войско не хотело делиться ею; герцог Медина-Сидония остановил сражавшихся и, обращаясь к своим, сказал:

— Мы взялись за оружие за нашу веру, за честь и освобождение наших соотечественников; успех есть славная нам награда. Если вы хотите добычи, то у Мавров немало городов и богатств. На всех достанет!

Солдаты отвечали восторженными кликами, и мир водворился в войсках.

Маркиза Кадикская с заботливостию любящей супруги послала за войском Медины-Сидония множество съестных припасов. Столы были накрыты в палатках. Маркиз угостил герцога и рыцарей, пришедших с ним; войску были розданы припасы, и общая радость явилась там, где до тех пор царили болезни, страдания и смерть!

Маркиз Кадикский и герцог Медина-Сидония, оставив в Аламе гарнизон, отправились вместе, как близкие, неразлучные друзья, в город Антекверу, где были приняты королем с великими почестями; оттуда герцог отправился с маркизом в город Маркену, где оставалась маркиза. Она встретила их с восторгом радости. Маркиз отворил двери дворца своего и задал в нем праздник, который длился целый день и целую ночь. Когда, наконец, герцог Медина-Сидония отправился в свои владения, маркиз Кадикский проводил его и простился с ним с братскою любовию. Зрелище сих двух знаменитых соперников на поле битвы и врагов в жизни частной, ставших теперь друзьями, восхитило все испанское рыцарство, которое кичилось тем, что в среде его нашлось столько благородства, храбрости и великодушия.

Обесславленный и упавший духом, возвратился Мулей в Гренаду. Жители Гренады и народ встретили его с ропотом и тайными проклятиями. Предсказание дервиша о близкой гибели Гренады повторяли все, замечая, что уже ключ Гренады в руках христиан.

Мулей был нрава жестокого и заносчивого; его правление отличалось беспощадностию: он проливал не однажды кровь маврскую, и самые знатные вожди племени Абенсерагов пали жертвой его гнева и мести. Мулей был женат два раза. Первая жена его Аиха, прозванная за силу духа Львиным Сердцем, имела сына, будущего наследника престола. Его назвали Магалитом Абдаллой, но писатели того времени называют его Боабдилем. Лишь только он родился, как астрологам приказано было сделать предсказание о судьбе его.

— Велик Бог! — воскликнули они, сделав свои вычисления. — Он один управляет царствами! Написано, что сей принц вступит на престол отца своего, но Гренада падет в его царствование.

Выслушав предсказание астрологов, Мулей возненавидел сына. Он всячески гнал его, и принцу дали прозвание Эль-Сухойби, то-есть злосчастный. К сему прозвищу присоединилось другое: малютка, так как он был очень мал ростом.

Вторая жена Мулея называлась Фатима, по прозванию Ла-Соройя, то-есть: свет белый, ибо красоты была блистательной. Она была христианка и взята в плен еще дитятей. Мулей увидал ее, полюбил и по магометанскому закону, позволяющему многоженство, женился на ней. Она имела двух сыновей, любила их страстно и, обуянная честолюбием, горела желанием упрочить за ними престол отца. Пользуясь своим влиянием над Мулеем, она наветами и клеветами достигла того, что он приказал умертвить многих врагов своих на Дворе Львов в Альгамбре. Последняя месть Соройи упала на Аиху. Мулей приказал заключить ее в темницу, вместе с ее и своим сыном Боабдилем, в одной из самых высоких башен Альгамбры. Боабдиль рос в этом заключении, и Соройя все больше и больше боялась его. Она беспрестанно напоминала Мулею о предсказании астрологов. Однажды смущенный и разгневанный Мулей воскликнул:

— Меч палача покажет лживость предсказания астрологов и положит конец честолюбию Боабдиля, как положил конец многим другим крамольникам, казненным прежде.

Друзья Аихи уведомили ее тайно о намерениях старого Мулея; преисполненная мужества, она еще раз оправдала данное ей прозвание: львиного сердца. Нимало не медля, с помощию прислужниц и верного слуги, она ночью связала простыни, шали и шарфы и спустила из окна маленького принца. Ожидавшие его слуги посадили его на быстрого арабского скакуна и умчали в город Кадикс; там они скрыли его, пока он достиг совершенных лет, и с помощию своих приверженцев утвердился в городе этом, не опасаясь отца.

В таком положении находились дела, когда разбитый Мулей воротился в Гренаду из-под стен Аламы. Тогда часть рыцарей отступилась от него, вознамерилась низложить его и провозгласить королем Боабдиля.

Около Гренады находился загородный дворец Мулея; он намеревался остановиться в нем на несколько времени, чтоб отдохнуть от усталости, волнений и тоски после своей неудачи под стенами Аламы. Каково же было его удивление, когда он нашел ворота его запертыми и узнал, что сын его, Боабдиль, был провозглашен королем в Гренаде!

— Велик Бог! — воскликнул пораженный Мулей, — нельзя бороться с предопределением; что вписано в книгу судеб, то совершится! Предсказание сбылось: сын мой вошел на престол… Да избавит нас Аллах от конца предсказания!

Он повернул коня и поехал в город Басу, где его встретило народонаселение с почтением и уверениями в верности. Бóльшая часть королевства оставалась ему подвластною, одна только столица признала Боабдиля, и Мулей надеялся, что, появившись в ней во главе хотя и небольшого войска, легко покорит ее. Собрав пятьсот ратников, он однажды ночью подошел к Гренаде, перелез через стены Альгамбры и ворвался в безмолвные дворы ее. Оттуда он сошел в город; жители, пробужденные внезапно, пали под ударами разъяренного Мулея и его сторонников; он не пощадил ни лет, ни возраста, ни пола, и разил детей и женщин, отроков и старцев. Кровь лилась ручьями. Толпы народа, застигнутые врасплох, зажгли во всех улицах факелы и увидели, что разившие их малочисленны. Тогда они сбежались и, воодушевленные негодованием за жестокости, совершенные Мулеем, дружно ударили на него и его сторонников. Борьба ожесточенная, но краткая, положила конец всему. Побежденный еще раз, но уже своими собственными подданными, старый Мулей принужден был оставить Гренаду и с жалкими остатками своего войска удалиться в город Малагу.

Король Фердинанд собрал совет, в котором предложил вопрос: что делать с Аламой? Она находилась в самой средине мавританских владений; в ней надо было содержать большой гарнизон, чтоб удержать ее за собою. Большинство членов совета решило, что ее надо уничтожить. Королева Изабелла, приехавшая тогда в Кордову, выслушала это мнение с удивлением и досадой.

— Как! — воскликнула она, — вы хотите сами уничтожить плоды своих побед? Вы хотите разрушить первую крепость, взятую у Мавров, и тем внушить им мысль, что трусость и слабость господствуют в наших совещаниях? Разве, начиная эту войну, вы не знали, что она будет стоить денег, усилий и крови? Поздно теперь отступать и нельзя отказываться от славной добычи, захваченной дорогою ценой крови христианской. Не будем же говорить о разрушении Аламы, но сохраним ее стены, как залог успеха, сделаем из нее неприступную твердыню среди вражеских земель и будем неустанно стремиться к завоеванию других городов мавританских.

Слова королевы поразили присутствующих, и Алама была укреплена. Фердинанд созвал своих вассалов и решился взять близлежащий от Аламы укрепленный город Лоху. Мавры, с своей стороны, послали послов в Африку, прося помощи у калифов и беев африканских. Военные действия начались. Фердинанд, уверенный в успехе, горел нетерпением покончить войну блистательною битвой; гордая уверенность в успехе наполняла умы испанских рыцарей; они кичились своею храбростию и недавними успехами и слишком низко ценили доблести своих врагов. Бесстрашно, но вместе с тем и беззаботно подошло испанское войско к городу Лохе, не запасшись в достаточном количестве ни провиантом, ни даже хлебом. В Лохе состоял начальником старый, 90-летний Мавр, поседелый в битвах, Али-Атор. Дочь его была замужем за Боабдилем; он пользовался репутацией храбрейшего рыцаря и славился ненавистью своей к христианам. Зорко следил он из крепости за движениями испанского войска, и когда он увидел стан испанских войск в долине, а над ним, на высотах горных, цвет испанского рыцарства, глаза его засверкали.

— С помощью Аллаха, — произнес он, — я поохочусь за этими гордыми рыцарями.

Ночью Али-Атор выслал засаду к подножию гор, а сам на другой день вышел, взошел на гору и напал на рыцарей, стоявших там; после краткой схватки Али-Атор стремительно обратился в бегство. За ними помчались в погоню испанские рыцари. Когда они очутились на значительном расстоянии от своего лагеря, то вдруг услышали за собой крики и стрельбу. Мавры, находившиеся в засаде, ударили на лагерь и производили в нем опустошение. Испанские рыцари повернули назад, но Али-Атор разил их сзади, а спереди, загораживая им путь, стояли Мавры. Ожесточенная битва завязалась; склоны гор окрасились в пурпур от потоков крови. Испанцы потеряли лучших своих рыцарей. Король Фердинанд, видя неминуемое поражение, поспешил отступить. Но Али-Атор сделал вылазку и смял испанское войско. Сам король с небольшою свитой должен был в бегстве искать спасения; Мавры настигали его, и два раза Дон-Хуан де-Вибейра спасал короля. В продолжение целого дня рыцари защищали отступавших солдат своих; множество из них было убито, другие тяжко ранены, и все они выказали стойкость и мужество. Али-Атор преследовал испанское войско до Фрио-Рио. Фердинанд возвратился в Кордову печальный, получив спасительный для будущего урок. Он сделался благоразумнее, поняв, что самонадеянность и кичливость суть первые причины неудач в поражений.

Мулей, с своей стороны, зная, что все рыцарство андалузское находится в армии короля в Кордове, вторгся во владения герцога Медины-Сидония, где, после многих стычек и сражений, забрал многочисленные стада и богатую добычу. Андалузские рыцари запылали гневом и решились отомстить Мулею. Они собрались в числе 2.700 всадников и решились взять врасплох Малагу, которая была плохо охранена. С самонадеянностию, их отличавшею, они не сомневались в успехе; напрасно маркиз Кадикский пытался образумить их. Он знал, что в горах, через которые надлежало им проходить, находились глубокие ущелья, страшные пропасти, отвесные утесы, с которых горсть вооруженных людей могла уничтожить целую армию; но андалузские рыцари надеялись на быстрых и привычных в горным тропам коней своих и еще более на свою смелость, искусство и ловкость. Оставив весь багаж и слабых лошадей сзади, они снарядились в поход. Арьергардом предводительствовал Дон-Карденас, начальник братства св. Иакова и рыцарей св. братства, севильских рыцарей и их вассалов вел граф Сифуэнтес, а маркиз Кадикский — отборное войско, в котором находились его младшие братья и племянники. Когда многочисленный отряд этот проходил чрез улицы Антекверы, то нескончаемые и громкие рукоплескания приветствовали его. Богатое вооружение рыцарей, их молодость, красота, сила воинская, роскошь их нарядов, развевающиеся перья, шарфы, великолепные, с вышитыми золотом девизами, знамена привлекали взоры всех. За ними ехали на мулах, с туго набитыми кошельками, толстые богатые купцы Кордовы и Севильи. Рассчитывая на взятие Малаги, они намеревались скупать у солдат награбленные сокровища, ибо Малага славилась своими драгоценностями, золотыми и серебряными вещами, парчами, редкими камнями. Рыцари презирали купцов, но позволили им следовать за собою. Экспедицию эту положили содержать в тайне, но приготовления и народная молва разнесли весть о ней всюду и до самой Малаги. Гарнизон Малаги был незначителен, но им командовал Эль-Сахал, брат старого короля Мулея, и он один, по своему мужеству, воинскому искусству, быстрой сообразительности и непреклонному нраву, стоил целой армии и заслужил имя Эль-Сахала — доблестного.

— Если эта армия, — сказал он своему старому сослуживцу, — подойдет к Малаге, мы не будем в состоянии защищаться. Я с небольшим отрядом пойду ей навстречу в горы, подыму окрестных крестьян и с их помощию займу ущелия. Таким образом только могу я отбить охоту у испанских рыцарей подступить к Малаге.

Выйдя из Антекверы, испанское войско шло целый день и целую ночь в глубоком молчании; ему приходилось переходить узкие ущелья, между утесами которых лились горные ручьи и, стекая вниз, соединялись и образовывали быстрый поток, русло которого заграждено было острыми громадными камнями. Они пробирались и сквозь глубокие рвы, прорытые когда-то водой, но уже высохшие и заваленные обломками утесов. Громадные скалы висели над этими узкими ущельями и грозили задавить, при малейшем потрясении, все, что находилось под ними.

При заходе солнца испанская армия дошла благополучно до хребта гор и оттуда увидела изумрудную, плодоносную долину, покрытую рощами и садами; вдали за нею виднелась Малага на берегу лазоревого моря. Восхищенные Испанцы приветствовали Малагу, как некогда Евреи землю обетованную. Подвигаясь вперед, авангард нашел на пути своем небольшие селения, лежавшие в узких, глубоких долинах; но, к своему удивлению и гневу, увидел, что селения были оставлены и стада угнаны. Обманутые в своих ожиданиях, солдаты подожгли деревни и рассеялись по долинам, ища добычи; но Дон-Алонзо д’Агвилар, шедший сзади, сохранял строгий порядок, также как и Корденас; воины св. братства и св. Иакова бросились было грабить, но он строго остановил их. Скоро испанское войско, достигло почти непроходимого прохода. То было узкое, загроможденное обломками утесов ущелие, в котором невозможно было сохранять порядок. Лошади скользили, взбирались с трудом на крутизны, едва перебирались по тропинкам, где до тех пор ходили одни козы. Вблизи одной горевшей деревни они услышали радостные крики. Внезапно Мавры показались на вершинах утесов и оттуда засыпали камнями, пулями и стрелами испанское войско. Крики Мавров, повторяемые эхом гор, мрак ночи, сменившийся зловещим светом огня пожаров, сознание своего бессилия — влили ужас в сердца солдат. Лошади их падали в пропасти, увлекая за собою всадников. Дон Алонзо бросился вперед и увидел горсть мавританских поселян, которые с утесов забросали его каменьями и стрелами. Маркиз Кадикский поспешал на помощь, и рыцари, сошедшись, держали совет. Решено было оставить добычу, взять верных проводников и отступать немедленно. Проводники повели отряд ближайшим путем и углубились в горы. Скоро они зашли в столь узкое ущелие, что пехотинцам нельзя было пройти иначе как поодиночке, а конному и вовсе проехать невозможно. Лошади, пронзенные стрелами Мавров, падали и преграждали дорогу. В пропастях, на вершине утесов пылали бесчисленные огни, при свете коих испанское войско могло видеть, как Мавры, перебегая с утеса на утес, продолжали поражать их и камнями, и оружием. Перепуганные проводники потеряли голову, и вместо того, чтобы вывести войско на широкое место, все больше и больше заводили его в глухие трущобы. При первых просветах утра Испанцы увидели себя в глубоком рву высохшего ручья горного потока, со всех сторон заваленном громадными камнями. Покрытые пылью, потом и кровью, измученные, израненные, истощенные, испанские воины походили на загнанную, выбившуюся из сил жертву; знамена были потеряны, солдаты беспомощно глядели в глаза рыцарей, сердца которых разрывались от бессильного гнева и скорби. В продолжение целого дня они напрасно силились выйти из этой западни; в сумерки с ужасом увидели они, что после неимоверных усилий достигли узкой долины, чрез которую, преграждая им путь, текла глубокая и быстрая река. Долина эта окружена была высочайшими, неприступными горами, на недосягаемой вышине которых зажглись, как по мановению ока, бесчисленные огни. При свете их Мавры быстро появлялись и исчезали за камнями, будто демоны, вызванные магическою силой из преисподней. С неприступных этих высот град камней, пуль и стрел посыпался опять на несчастных Испанцев. Оглушительный крик:

— Эль-Сахал! Эль-Сахал! — раздался, повторяемый эхом гор.

— Что это за крики? — спросил Дон-Карденас.

— Это крики маврского военачальника, — отвечал старый Кастильянец, — он пришел из Малаги и настиг нас.

Тогда Дон-Карденас обратился к своим рыцарям.

— Умрем, — воскликнул он, — но продадим дорого жизнь нашу! Надо взобраться на горы; нам нет другой дороги.

Сказав эти слова, он погнал свою лошадь на почти отвесную кручу. За ним последовал весь отряд; но земля и камни осыпались под ногами лошадей, за хвосты и гривы которых ухватились пехотинцы. Лошади, выбившиеся из сил, опрокидывались, сваливались в пропасти, увлекая за собою седоков и солдат, а Мавры продолжали с высот разить беззащитное войско. Порой целые обломки утесов сваливались с грохотом и давили собою толпу воинов. Знаменосец был убит; убиты были близкие друзья и родные Дон-Карденаса. Наконец ему удалось достигнуть хребта горы, но он увидел пред собою страшное зрелище. По бесплодной почве возвышались опять утесы и пропасти, а за ними сторожили его жестокие враги, вооруженные, полные сил и одушевленные воинственным пылом. У Карденаса не осталось ни знамен, ни литавр, ни труб, — он не мог созвать своей рассыпавшейся в разные стороны рати. Всякий солдат искал спасения — где и как мог. Отчаяние овладело всеми. Многие побросали оружие и побежали назад. Одни были взяты в плен близ Малаги; другие скрылись в горах, но, томимые голодом, были схвачены женщинами и подростками. Иные бросились на землю и умерли от истощения. О дисциплине не было и помину. Паника была такова, что два, три Мавра осиливали десять Испанцев. Когда старый воин увидел жалкие остатки столь блестящего войска, он горько заплакал.

— О, Боже Всесильный! — воскликнул он, — гнев Твой пал на нас, если Ты позволил неверным одолеть храброе войско христианское!

Однако он силился собрать около себя остатки этого разбитого и уничтоженного войска, но солдаты и рыцари в один голос молили его спасаться скорее, оставить их и сберечь свою драгоценную жизнь, чтобы отомстить Маврам.

— О, Боже! — воскликнул Дон-Карденас, — за грехи наши Ты наказуешь нас!

И он вонзил шпоры в коня и бросился в ущелье, которое Мавры не успели еще захватить. Остатки войска частию последовали за ним; другие разбежались в разные стороны, ища спасения.

Между тем маркиз Кадикский и друг его Дон-Алонзо д’Агвилар Кордуанский во тьме ночной и в смятении потеряли из виду графа Сифуэнтеса и Дон-Карденаса. Они взобрались по тропинке на высокую гору и остановились, поджидая его. У них не было труб, чтобы подать ему сигнал, и потому они стали кричать, зовя по именам друзей и родных. Многие откликнулись на этот призыв и подоспели; но в ту минуту, как этот небольшой отряд строился, Мавры Эль-Сахала с окрестными крестьянами ударили на него. Измученные Испанцы, пораженные ужасом, потеряли голову. Они побежали в разные стороны, были взяты или убиты. Сам маркиз с братьями и друзьями дрался отчаянно; лошадь была под ним убита. Два его брата и два его племянника погибли, сражаясь около него; другие были раздавлены громадными камнями, которые в них бросали Мавры. Маркиз, старый, испытанный в боях воин, никогда не был свидетелем такого поражения и не испытывал таких потерь. Смерть беспощадно косила всех вокруг него. Когда он увидел, что меньшой брат его, Дон-Бертрам, упал с лошади, раздавленный обломком утеса, он испустил вопль ужаса и окаменел. Его служители окружили его и умоляли спасаться, но он хотел разделить судьбу друга своего, Дон-Алонзо д’Агвилара, но было уже поздно; войска Эль Сахала стояли между ними и разделяли их. Тогда маркиз пересел на другую лошадь и бросился в ущелье со всею своею свитой. Мавры его преследовали на протяжении 20 верст и перебили большую часть его спутников. С горстью уцелевших воинов, изнемогая от скорби и истощения, он достиг до Антекверы.

Граф Сифуэнтес, шедший с небольшим отрядом за маркизом Кадикским, зашел в узкий проход и был тотчас окружен Маврами; видя, что не может, ни пройти, ни сражаться, он сдался со всею своею свитой. Дон-Алонзо д’Агвилар со своим отрядом с невероятными усилиями дошел до той самой долины, где маркиз Кадикский потерял почти все свое войско, и, не видя никого, измученный, не зная дороги, укрылся за большим утесом, в углублении, походившем на пещеру. Там, к неописанному восторгу солдат, бил ключ и протекал ручей. Они могли утолить палящую жажду и напоить измученных коней. Когда занялась заря, им представилось ужасающее зрелище. Близ них лежали убитые братья и племянники маркиза Кадикского; лежали солдаты и рыцари, задавленные обломками утесов и громадными камнями, пронзенные стрелами и копьями, израненные пулями. Многие рыцари умирали; почти все были раздеты и ограблены Маврами. Дон-Алонзо вне себя от ярости поклялся жестоко отомстить Маврам.

Мало-помалу к горсти его солдат прибывали беглецы, отсталые и скрывавшиеся в горах. Он собрал их и повел к Антеквере, которой и достиг, благодаря тому, что Мавры оставили высоты и обирали убитых по ущельям и долинам. Это поражение Испанцев началось в четверг вечером и длилось всю пятницу; оно называется в хрониках испанских Поражением в горах Малаги, а в преданиях народных — Резнею в горах. Еще и теперь показывают места, где погибло столько храбрых рыцарей и такое множество солдат, и называют его Кручей избиения.

Мавры взяли в плен 250 рыцарей, заключили их в цитадель Малаги, требуя выкупа, а 500 солдат продали в неволю. Множество оружия, кольчуг, лат, великолепно оседланных и разукрашенных, отличной породы лошадей, множество знамен досталось Маврам. Они носили все это с торжеством по улицам ликующей Малаги. Купцы, следовавшие за испанскою армией с целью скупать драгоценности, когда Малага будет взята, попали в плен; их золото перешло в руки Мавров, а их самих они погнали, как гонят стадо, на площади и рынки города. Там хотели они продать их в неволю, но за огромный выкуп отпустили. Туго набитые кошельки богатых купцов опустели, и они очутились бедняками.

Так кончился этот злополучный поход, предпринятый легкомысленно и кичливо.

Али-Атор и Боабдиль поняли, что королем маврским утвердится тот, кто победит христиан, и потому решились воспользоваться плодами своей победы и истреблением стольких славных испанских рыцарей и их войска. Боабдиль собрал войско, взял благороднейших и знатнейших гренадских рыцарей, роскошно вооруженных и щегольски разодетых. Казалось, они готовились идти не на битву, а на праздник. Мать Боабдиля, Аиха, сама вооружила сына, опоясала его саблей и благословила. Жена же его Мараима неутешно плакала.

— Зачем плачешь ты, дочь Али-Атора? — сказала ей Аиха с укоризной, — слезы неприличны ни супруге короля, ни дочери храброго воина. Пойми, что королю опаснее сидеть за толстыми каменными стенами дворца, чем за тонкими завесами воинской палатки. Победой твой муж утвердит трон свой!

Но Мараима не внимала словам свекрови; вся в слезах, обвивала она руками шею мужа, и когда он выехал из ворот Гренады, она с башни долго глядела, как, уходя, тянулось по долине его многочисленное войско. Военная музыка оглашала воздух, и мало-помалу звуки ее становились слабее. С печальными предчувствиями прислушивалась она к ней, и когда она стихла, Мараима предалась великой горести.

Народ провожал Боабдиля громкими кликами и сулил ему успех великий, который должен был помрачить недавнюю победу самого Али-Атора. Боабдиль, выезжая из ворот Гренады, сломал нечаянно о своды копье свое. Сопровождавшие его рыцари смутились; многие побледнели и просили его воротиться, считая это дурным предвещанием. Боабдиль посмеялся и, полный гордой уверенности, опередил армию и поехал во главе ее. Невдалеке от Гренады тек бурный потов Бейро; когда войско стало переправляться, лисица перебежала дорогу и промчалась мимо самого Боабдиля, и хотя солдаты стреляли в нее, она осталась невредима, достигла ближних гор и скрылась. Тогда вся свита, окружавшая Боабдиля, единогласно просила его воротиться и не предпринимать похода при таких неблагоприятных предзнаменованиях; но он не хотел ничего слушать. Боабдиль не ведал военного искусства, но им руководил его тесть, искусный, храбрый и хорошо знакомый с местностью. Он надеялся завладеть Лохой без особенных усилий, но, подходя к ней, увидел на вершинах гор огни, зажженные в знак тревоги.

— Мы открыты, — сказал он Боабдилю, — Испанцы наготове. Повернем к Лусене; гарнизон ее малочислен, и мы овладеем ею, прежде чем ей подоспеет помощь.

Боабдиль согласился, и войско повернуло к Лусене.

Дон-Диего Кордуанский находился со многочисленными своими вассалами в своем замке близ Лусены. Вечером он вошел в свою спальню и хотел ложиться; страж, всегда карауливший окрестность на высокой башне замка, пришел известить его, что на горах зажжены огни. Граф вышел на башню и увидел пять огней со стороны Лусены. Немедленно он приказал бить тревогу и послал гонцов во все ближайшие города, прося подкреплений к утру. На другой день он выступил из своего замка с 1.200 человек солдат и 150 рыцарями и усиленным маршем пошел к Кобре, где с ним соединился Алонзо Кордуанский. В поспешности граф забыл захватить свое знамя и взял знамя города Кобры, с изображением козы, которое более ста лет не носили в поход. В ту минуту как он выступал, он получил известие от своего племянника, что Лусена обложена Боабдилем и что ворота ее уже подожжены неприятелем.

Между тем Боабдиль послал в Лусену Мавра Амета, который требовал немедленной сдачи ее, грозя, в противном случае, сжечь и разорить ее. В городе с намерением задержали Мавра, занимая его прениями о сдаче и между тем поджидая помощи. Но Али-Атор, выведенный из терпения, стремительно напал на городские ворота, не дожидаясь возвращения Амета.

Дон-Диего Кордуанский, достигши высот, увидел, что Мавры разделили свое войско на пять отрядов, и узнал Боабдиля по его белому коню, богато разукрашенному. Он, ни мало не медля, обратился к своим солдатам, убеждая их не смущаться численностию Мавров, не кидать копий, но биться врукопашную.

— Что это за знамя? — спросил Боабдиль у своего тестя, когда испанские войска подходили к нему.

— Государь, — отвечал старый Али-Атор в смущении, — я должен признаться, что никогда не видал его. Если это знамя городов Андалузии, — ибо мне кажется, что я вижу изображение собаки, — то это значит, что вся Андалузия поднялась против нас. Невозможно предположить, что войско одного города, или одного замка могло решиться атаковать наше многочисленное и сильное войско.

В эту минуту произошло первое нападение. Мавры были смяты и побежали.

— Стой, стойте! — кричал Боабдиль, — не бегите, не ведая от кого бежите!

С другой стороны раздались звуки итальянских труб, а из-за лесочка показались войска.

Али-Атор, услышав эти звуки, воскликнул:

— Это итальянская труба; ужели целый мир восстал против нас?!

Но когда на звуки трубы итальянской раздались ответные призывы с противоположной стороны, Мавры вообразили, что они окружены со всех сторон. Они смутились, смешались и поспешно отступили; граф Кордуанский, пользуясь этою минутой, сильно напирал на них; паника овладела Маврами, и они побежали.

На протяжении 12 верст Испанцы преследовали их, невзирая на свою малочисленность, и усеяли землю их трупами. Боабдиль, окруженный небольшим отрядом, сражался храбро и достиг до небольшой речки, которая вздулась от недавних дождей и превратилась в быстрый и глубокий поток. На берегу ее он остановился, сражаясь, пока его обоз переправлялся; но солдаты его, объятые страхом, спешили, бросаться в реку, опережая один другого. Произошла страшная давка. Боабдиль, увидя, что он оставлен, сошел с своего белого коня, который мог выдать его, и пытался скрыться в кустарниках и камышах реки. Испанский солдат увидал его и напал на него; король Маврский защищался до тех пор, пока другой и третий солдаты не подоспели на помощь к первому. Видя, что всякое сопротивление напрасно, он предложил за себя выкуп. В эту минуту подъехал Дон-Диего Кордуанский.

— Этот Мавр, — сказали ему солдаты, — предлагает за себя большой выкуп. Он, вероятно, человек значительный. Мы взяли его.

— Неправда, не взяли еще! — воскликнул Боабдиль, державшийся за несколько шагов с оружием в руках… — но я сам сдаюсь этому рыцарю…

Дон-Диего отвечал со свойственною рыцарям учтивостию и отдал своего пленного, который скрыл, что он король и назвался сыном одного знатного придворного, с приказанием пяти солдатам вести его к Лусену.

Между тем все испанские рыцари вооружились и подоспели с своими отрядами. Преследование Мавров продолжалось; их застигли на берегах глубокого Хениля, чрез который они не могли переправиться. Испанцы воскликнули:

— Поминайте ущелья Малаги! — и с этим криком стремительно бросились на скученное, без порядка столпившееся по берегам реки войско Мавров.

Мавры сражались яростно. Бой длился, и глубокое русло реки было запружено телами, ее быстрые воды окрашены кровью, струившейся обильно. Али-Атор сохранил все присутствие своего непреклонного духа. Он заметил в свалке Дон-Алонзо д’Агвилар и бросился на него, пронзая его копьем. Но копье сорвало только часть кирасы, не ранив рыцаря. Тогда Али-Атор саблей хотел разрубить его, но Дон-Алонзо отпарировал удар и перешел в наступление. Эти два храбрые рыцаря боролись долго с одинаковою отвагой и искусством. Али-Атор получил несколько ран. Дон-Алонзо, из уважения к его старым годам, хотел пощадить жизнь его и несколько раз говорил ему:

— Сдайся, сдайся!

— Никогда, — воскликнул Али-Атор. — Никогда не сдамся я собаке-христианину.

Сего поношения своей религии не вынес Дон-Алонзо. Его меч упал на тюрбан Мавра. Он рассек ему голову, а тело его скатилось с берега в реку Хениль, в которой никогда не было найдено. Так кончил жизнь Али-Атор, наводивший страх на всю Андалузию, не раз побеждавший христиан, которых ненавидел. В его лице Мавры лишились своего первого воина и защитника, крепкого борца за свою независимость.

В этом несчастном походе Мавры потеряли пять тысяч войска, 22 знамени и короля, взятого в плен. Знамена эти стоят и теперь в городе Ваэне, и в день Св. Георгия до сих пор носят их по улицам города в торжественном ходе.

Велика была радость Испанцев, когда они узнали в пленнике своем короля Боабдиля. Граф Кобра старался утешить его, обращался с ним с великим почтением и вежливостию и увел его в свой сильно укрепленный замок.

Из башен Лохи солдаты жадно смотрели в долину Хениля. Каждую минуту они чаяли увидеть победоносного короля, идущего с богатою добычей, за знаменем славного воина Али-Атора, этого бича христиан. Но вдруг в долине показался одинокий, скачущий на измученном коне всадник. По его кирасе и одеянию они признали в нем издали знатного рыцаря. Он достиг Лохи, но у ворот ее загнанный конь пал и испустил дух. Солдаты окружили рыцаря, но он стоял нем, убитый скорбию. То был Сиди-Калеб, племянник знатного гренадского начальника.

— Рыцарь, — заговорили солдаты, — где король? Где наша армия?

— Лежат там, — проговорил Сиди-Калеб. — Небо задавило нас! Они мертвы! Они погибли!

При сих словах крик отчаяния вырвался из сбежавшейся толпы; вопли женщин покрыли его, ибо цвет Лохи пошел за армией Боабдиля.

Старый солдат, опираясь на копье, еще не излечившийся от недавно полученных ран, нетерпеливо сказал тогда:

— А где же Али-Атор? Если жив, то армия не погибла!

— Я видел тюрбан его, рассеченный мечом христианина, а тело его — несомое волнами Хениля, — отвечал Сиди-Калеб.

Тогда старый солдат ударил себя в грудь и, взяв горсть земли, посыпал ею свою голову, в знак траура и скорби.

Сиди-Калеб не медлил ни минуты; он пересел на другого коня и помчался к Гренаде. Скача мимо деревень, он отрывисто и кратко отвечал на вопросы и сеял за собою горе, ибо молодые и лучшие люди ушли с войском короля.

В Гренаде, при вести о плене короля и смерти Али-Атора, поднялось неописанное волнение и скорбь. Всякий справлялся — кто об отце, кто о сыне, кто о женихе — и получал отрывистые слова:

— Отец твой пронзен копьем, когда защищал короля… Твой брат, раненый, упал с лошади и задавлен преследовавшею нас неприятельскою конницей… Твой жених?.. Я не видал его, но видел его коня; он мчался в крови и пене без всадника… Твой сын?.. Он сражался рядом со мною на крутом берегу Хениля и упал в его быстрые волны. Я слышал, как закричал он, призывая Аллаха; а когда я достиг другого берега, я уж не видал его!

Благородный рыцарь Сиди-Калеб выбрался из вопиющей толпы граждан Гренады и поскакал по тенистой алее, ведущей в Альгамбру. Он спешился у ворот ее, называемых воротами правосудия. Аиха, мать Боабдиля, и любимая жена его Мараима неустанно глядели из башни в долину, ожидая победоносного возвращения сына и мужа. Кто опишет скорбь, их объявшую, когда Сиди-Калеб объявил им истину. Аиха не произнесла ни слова; она стояла как окаменелая, как пораженная громом. Наконец глубокий, тяжкий вздох вырвался из груди ее; она возвела очи к небу и произнесла глухим голосом:

— Твоя воля, Аллах!

Несчастная Мараима в припадке отчаяния бросилась на землю; стоны, рыдания, бессвязные слова выражали ее скорбь о смерти отца и плене мужа.

Но Аиха уже владела собою. Она подошла к невестке, подняла ее и сказала сурово:

— Воздержись, дочь моя; помни, что величие души есть непременное свойство принцев крови. Им не приличествует предаваться горести, как простым смертным!

Но Мараима не внимала словам твердой духом свекрови. Она вошла в свою башню и заперлась в ней, и все глядела, со струившимися по лицу слезами, на изумрудную, роскошную долину Хениля, на его воды, протекавшие чрез рощи и луга, на дорогу, по которой так недавно ушли и отец, и муж ее, и вдруг разражалась рыданиями.

— Отец! Отец мой милый! — восклицала она, — предо мной струится та река, которая сокрыла твои останки! Кто даст им честное погребение, кто соберет их в освященную молитвой могилу. А ты, о свет очей моих, ты, радость моего сердца, жизнь моей жизни, милый супруг мой! День бедствия — тот день, когда ты оставил стены эти! Дорога, по которой ты ушел, пустынна, и не воротишься ты по ней радостный! И осталась я одна во мраке и скорби смертельной.

Видя отчаяние жены короля, придворные пригласили менестрелей; они попытались играть веселые мелодии, но сами не могли вынести этих звуков и запели песнь тоски и утраты.

— О, Гренада! — пели они, — твоя слава померкла! Улицы твои не оглашаются топотом коней разукрашенных, звуками труб звонких! Где толпа цветущих юношей, нетерпеливо спешащих показать свою ловкость и удаль на щегольских турнирах. Увы! Увы! Цвет нашего рыцарства лежит увядший на полях чужеземных! Не слышно сладких звуков лютни под балконами красавиц, не слышно кастаньетов в густых рощах и садах Гренады! О, глядите! пустынна и мрачна Альгамбра! Померанцы и мирты напрасно веют свое благоухание; напрасно поет и заливается соловей; напрасно бьют фонтаны и льют освежающую влагу в мраморные бассейны… увы! Лик короля не покажется в залах и садах Альгамбры. Свет Альгамбры угас навсегда!

И стонала, стонала вся Гренада и оплакивала она детей своих! Лились слезы во дворцах; лились они и в хижинах! Еще раз припоминали предсказание, сделанное при рождении Боабдиля злосчастного, и, скорбя великою скорбию о беде и утрате настоящей, скорбели еще больше, ужасаясь будущего.

Народный ропот после поражения мавров и взятие в плен Боабдиля благоприятствовали Мулею. Альфаки (муллы) ходили в народе и говорили:

— Предсказание о Боабдиле исполнилось; он вошел на трон, и с ним нам пришлось испытать стыд, поражение, плен. Свершилось, пришли дни тяжкие! В слабой руке Боабдиля сломился скипетр; но он вновь окрепнет в сильной руке Мулея.

Пока Боабдиль томился в плену, отец его все больше и больше захватывал власть и мало-помалу подчинил себе почти все большие города. Скоро он мог войти в Гренаду и Альгамбру. При его приближении султанша Аиха, мать Боабдиля, собрала своих приверженцев и укрепилась в одном из кварталов Гренады. Мулей мог бы очень легко изгнать ее оттуда, но он не решился на такую меру, ибо Аиха пользовалась общим уважением, а Мулей не был любим народом и знал это.

Таким образом Гренада представляла странное зрелище; в ней было два двора и две крепости, в которых господствовали король и мать другого короля, томившегося в изгнании. Положение Мулея было затруднительно. Он должен был опасаться и Испанцев, и своих собственных поданных — сторонников сына и его матери.

Фердинанд, узнав о том, что Боабдиль взят, понял всю важность такого успеха; королева Изабелла сожалела о несчастном Боабдиле и выказала в отношении его не только учтивость и уважение, должное плененному королю, но и самое сердечное участие. Боабдиль был тронут.

— Скажите королю и королеве, — сказал он их посланному, — что в моем несчастий я еще счастлив тем, что нахожусь во власти таких благородных и добрых правителей. Я уже давно имел намерение отдать себя их покровительству и управлять Гренадой в качестве вассала, как управлял ею мой дед, при короле Иоанне Втором, отце королевы Изабеллы.

Эти намерения Боабдиля были как нельзя более выгодны для Фердинанда и Изабеллы, и когда Мулей прислал к ним послов с предложением выдать ему сына, взамен которого он обязывался возвратить графа Сифуэнтеса и 9 других знаменитых рыцарей и заключить союз с Испанией, ему было наотрез отказано. Аиха, со своей стороны, делала выгодные предложения, но Фердинанд медлил ответом и не терял времени. Он пошел походом, разорил маврские деревни, увел стада и подступил к самой Гренаде. Мулей с высокой башни видел дым пожаров, христианское знамя, развевающееся в плодоносной долине Хениля, и не мог выйти из Гренады, чтоб отразить неприятеля. Он опасался, что, воротясь назад, найдет ее ворота затворенными, как уже то случилось прежде. Несогласие отца и сына уничтожило таким образом королевство Мавританское вернее и скорее, чем тяжелый меч испанских рыцарей.

После многих совещаний и по совету королевы Изабеллы, Боабдиль был освобожден с тем, чтоб он признал себя вассалом королей испанских, возвратил испанских пленных, дал заложников из своей семьи и знатнейших семей маврских, обязался платить дань, поставлять войско и предоставил испанскому войску право свободного прохождения по своим владениям. Боабдиль поклялся, по обряду своей религии, исполнить все это и получил обещание Фердинанда, что он будет поддерживать его власть в Гренадском королевстве. Состоялось торжественное свидание между Фердинандом, Изабеллой и Боабдилем. Когда Фердинанд узнал, что, следуя установленному этикету, он должен на приеме протянуть руку королю Мавританскому, который обязан поцеловать ее, он сказал:

— Я бы непременно этого потребовал, если бы король Мавританский не был у меня в плену и не жил в собственном дворце моем.

Рыцари громко одобрили мнение короля, исполненное гостеприимства, благородной учтивости и великодушия победителя. Когда Боабдиль упал на колени и хотел поцеловать руку Фердинанда, Фердинанд не допустил его сделать это, и когда переводчик передал ему выражения благодарности Боабдиля, он сказал:

— Довольно; я не нуждаюсь в заявлениях, но хочу верить, что король Мавританский поступит в отношении меня как честный человек и достойный король.

Вскоре из Гренады привезли заложников и между ними единственного сына Боабдиля, который, увидя нежно любимого маленького сына, бросился к нему, прижал его к своему сердцу и покрыл поцелуями и слезами.

— Да будет проклят день, когда я родился! — воскликнул слабый, но мягкосердый Мавр, — да будет проклята звезда моя! Не напрасно прозван я Эль-Согайби — злосчастным, ибо отец мой скорбию одел меня, а я скорбию одел милого сына моего!

Блестящая свита собралась провожать Боабдиля до границы. Он сел на коня, молча простился с сыном, не произнес ни слова и не повернул головы, чтобы взглянуть на него в последний раз; но присутствующие видели по выражению лица его, как достоинство короля боролось в нем с горестию отца. Сам Фердинанд проводил до ворот Кордовы Боабдиля и простился с ним миролюбиво и ласково.

На границе Гренадского королевства Боабдиля встречали посланные от его матери Аихи. Он не мог скрыть своего восторга, когда увидел себя окруженным маврскими рыцарями, мавританским войском с мавританскими знаменами. Но скоро должен был умерить свои чувства: свита и войско, выехавшие к нему навстречу, были малочисленны; бóльшая часть рыцарей, почитая его изменником отечеству, перешла на сторону отца его. Войти в Гренаду оказалось опасным, ибо Мулей стерег ее зорко. Боабдиль, ночью подъехав к стенам ее, вошел в нее не как король, возвращающийся в свою столицу, а как беглец или враг; он прокрался тайно по ее улицам и достиг укрепленного квартала, который с трудом удерживала за собою мать его, Аиха. Там встретила она его; там бросилась ему на шею, с восторгом и слезами радости любящая, нежная Мараима; там Боабдиль Злосчастный, не владея собою более, облился слезами.

— Не время лить слезы, — сказала ему мать его Аиха, — король должен помышлять о троне и скипетре своем и не может предаваться умилению, как простой смертный. Сан твой воспрещает это тебе! От тебя зависит править Гренадой, как подобает королю, или томиться в ней, как узнику.

Мулей в одной из самых высоких башен Альгамбры услышал крики, несшиеся из укрепленного квартала Гренады, в котором устроила Аиха крепость, называемую Алькасада. Он спросил, что случилось. Ему объявили, что Боабдиль пробрался в Гренаду и находится в крепости Алькасады. В припадке ярости Мулей созвал совет, в котором решено было на другой день взять крепость приступом. Гренада пережила страшный день. На улицах ее закипел бой; войска и вооруженные чем попало граждане дрались ожесточенно одни за Боабдиля, другие за Мулея; но войска Мулея скоро одолели; народ заперся в домах и превратил их в крепости. Битва шла ожесточенная; стреляли из окон и с крыш, и многие знатнейшие рыцари пали в борьбе с чернью. Боабдиль понял, что не может устоять, и удалился в город Альмерию, наперекор советам матери, которая считала Гренаду столицей и полагала, что король, уступивший столицу, уступил и свою ворону.

Однако положение Мулея не было прочно. При всяком случае, когда он не угождал народу, раздавались крики: «да здравствует Боабдиль Эль-Чико (малютка)!»

Мулей решился опять попытать счастие и утвердить свою власть, если бы ему удалось одержать победу над Испанцами. Фердинанд находился в отсутствии, и Мулей решился воспользоваться этим. У него, вместо убитого Али-Атора, нашелся опытный и храбрый военачальник — алькад Малаги, Бехир.

На высоком утесе, у подножия которого расстилалась прелестная долина, орошенная красивою рекой Риоверде, была построена крепость и город Ранда; Мавры, населявшие его, славились своим воинственным духом, искусством стрелять и производить набеги на земли испанские; они грабили окрестных жителей и захватывали богатую добычу. Крепостью начальствовал Амет-эль-Сегри, один из самых гордых и отважных сынов племени Сегри, известный своею гордостию и мужеством.

Многие рыцари Малаги пристали к войску Эль-Сегри, которое он повел через горы на роскошные долины Андалузии. Испанский рыцарь Пуэрто-Корреро собрал войско и пошел навстречу Маврам. Он застиг их врасплох в то время, когда они рассыпались по долинам Андалузии, побил их наголову, захватил множество их в плен и взял богатую добычу. Мавры бежали после упорного сопротивления, но в бегстве были застигнуты маркизом Кадикским, который напал на них с ожесточением, желая отомстить за погибель стольких близких, погибших в дефилеях Малаги. Маркиз, — рассказывают летописцы, — увидев маврского военачальника на коне своего меньшого убитого брата Бертрама, испустил неистовый крик, бросился на него и убил его после краткой схватки. Мавры не могли выдержать напор разъяренных Испанцев и бежали, объятые страхом. Маркиз Кадикский забрал великолепные вооружения, дивных арабских коней, множество оружия и поделил все это между своими сподвижниками. Когда ему привели коня, принадлежащего его любимому брату Бертраму, он положил руку на его холку и долго, пристально глядел на опустелое седло. Глубокая горесть изобразилась на лице его; он стоял бледный и губы его дрожали.

— О, брат мой! О, я несчастный! — произнес он глухим голосом и посмотрел кругом себя. Земля была усеяна трупами Мавров — брат его был отомщен. Он молча повернулся и медленно пошел прочь.

Амет-эль-Сегри после поражения понял, что может спастись только бегством. Но куда мог бежать он? Горная дорога, через которую он пришел в Андалузию, была занята неприятелем. Он остановил коня своего на вершине горы, поднялся на стременах и оглядел долину.

— Поди сюда, — сказал Амет-эль-Сегри находившемуся в его войске христианину — отступнику от своей веры и отечества. — Ты знаешь все тропинки: можешь ли ты провести нас в обход, минуя войска испанские?

— Я знаю одну тропу, но она очень опасна для конных, — ответил христианин.

— Слушай, ты видишь этот кошель с золотом и видишь эту саблю острую. Доведи нас до Ранды, и я отдам тебе золото; но если ты изменишь нам, то этою саблей я снесу твою голову. Ступай, показывай дорогу.

Опасная была эта дорога. Часто слышались им набаты горевших деревень, звуки труб и литавр испанского войска. Спасаясь от него, они скрывались в чаще кустарников или в глубоких руслах иссякших потоков; часто проезжали они мимо тех мест, где недавно происходил бой, и видели трупы убитых маврских рыцарей, плававших в потоках крови. Кровь струилась со скал и красила их в пурпуровую краску. Амет-эль-Сегри едва не потерял рассудка от гнева и скорби, при виде самых храбрых рыцарей, лежавших бездыханно. Иногда из ущелий выходили Мавры, бросившие оружие и латы, оставившие своих коней, чтобы скрыться удобнее от преследования испанцев. Они присоединялись молча к небольшому отряду Амет-эль Сегри, который достиг, наконец, до крепости Ранда и вошел в нее с поникшею от горести и стыда головой.

Королева Изабелла и Фердинанд осыпали милостями маркиза Кадикского и Пуэрто Корреро. Королева между прочими подарками послала жене его свое собственное великолепное королевское парчовое платье, с дозволением надевать его каждый год в день годовщины этого сражения, названного сражением при Лопере.

Маркиз Кадикский, питая непримиримую ненависть к Маврам, решился предпринять против них новый поход и захватить крепость Саару, взятую два года назад Мулеем. Ночью он подошел к ней, внезапно хитростью вызвал маврский гарнизон из города, окружил его и после горячей схватки вошел в крепость. Застигнутые врасплох Мавры отступили в замок и дрались в нем отчаянно, но были задавлены, и Саара опять возвращена была Испании. Король и королева чрезвычайно обрадовались этому новому успеху и дали маркизу Кадикскому титул герцога Кадикского и маркиза Саарского. Но этот воин столь уважал свое прежнее прославленное им имя, что по-прежнему продолжал подписываться маркизом Кадикским, почему и мы будем называть его этим именем.

Между тем граф Тендалья начальствовал в Аламе и постоянно делал набеги на земли Мавров, так что поселяне не могли отойти за пять верст от Гренады, не могли пахать земель своих, не рискуя быть убитыми или взятыми в плен. В Гренаде поднялся всеобщий ропот. Старый Мулей выслал отряды конницы, которая подошла к Аламе и сторожила ее, так что ни единому Испанцу нельзя было показаться за ворота крепости. Однажды ночью жители Аламы были пробуждены среди ночи оглушительным взрывом, который потряс в основании стены крепости и домов. Гарнизон взялся за оружие, но оказалось, что неприятеля не было. Постоянные дожди подмыли стены, и они рухнули. Граф Тендалья понял, какая грозила опасность, если бы Мавры заметили падение стен. Он прибег к хитрости и приказал закрыть упавшие стены большим полотном, на котором были намалеваны укрепления, а за этим полотном поставил работников, которые день и ночь работали и возвели новые стены. Маврская конница не могла подходить близко в городу и издали не могла заметить, что то была декорация. Чрез несколько дней стены крепости были исправлены.

Но тут случилась другая беда. У графа не было денег; он не мог платить жалованья солдатам, которые голодали и стали громко роптать. Тогда граф взял небольшие куски бумаги, означил на них суммы денег, подписал их своим именем и раздал солдатам. Он приказал купцам выдавать за эти бумаги все нужное солдатам, обещая позднее заплатить золотом за эти бумаги. Купцы и народ безусловно верили подписи и обещаниям графа и принимали бумаги безо всяких опасений. Позднее граф, верный слову своему, уплатил все сполна: то был первый опыт того способа платежа, который теперь принят везде и известен под именем ассигнаций.

В 1484 году город Антекверра вооружился и множество рыцарей вышли из него, предводительствуя войсками, и пошли походом на земли окружающие Гренаду. Королева Изабелла, заботясь о войске, послала за ним врачей, снабдив их лекарствами, палатками, постелями, словом — всем что могло облегчить страдания больных и раненых.

Дон Алонзо д’Агвилар, маркиз Кадикский, Гонзальв Кордуанский, впоследствии столь прославившийся своими военными подвигами, герцог Медина-Сидония и многие другие со своими вассалами предводительствовали войсками испанскими. Ужасно было зрелище маврских земель при этом новом вторжении. Ночью черные клубы дыма застилали долины и летели по омраченному небу; зарево пожаров освещало окрестности Гренады; вопли женщин и плач детей неслись отовсюду. Войско испанское дошло до Малаги, и пока одна часть его обложила этот город, другая опустошала и грабила окрестности. Богатые, изумрудные долины, плодоносные поля, очаровательные миртовые и померанцевые рощи были опустошены и истреблены. Сорок дней испанские войска жгли, грабили, убивали или брали в плен жителей и ушли назад, отягченные добычей. Весной король Фердинанд, запасшись артиллерией, опять пошел войной на маврские крепости. Они не устояли против пушек. Стены разрушались и валились при стоне обезумевших от ужаса жителей; женщины потеряли всякое самообладание; они толпой собирались пред домами алькадов и требовали немедленной сдачи. Самые неприступные до тех пор крепости были взяты. Мавры, сражавшиеся до тех пор с необычайною храбростию, терпевшие голод и жажду безропотно и стойко, пали духом при виде, как стены их падали от разрушительных машин, оглушавших их залпами. Они поняли, что всякое сопротивление напрасно. Гордая душа Мулея не вынесла стольких поражений — он просил пощады и мира, соглашаясь платить дань и признать себя вассалом испанского короля, но было уже поздно. Фердинанд не хотел ничего слышать — его цель была одна: взять Гренаду. Он поставил гарнизоны во взятых городах, и приказал всем военачальникам своим поддерживать Боабдиля в его притязаниях и распрях с отцом. Опустошив две большие деревни у самых ворот Гренады и оставив гарнизоны в центре Гренадского королевства, Фердинанд воротился во главе войска в Кордову, где был принят с почестями и восторгом.

Боабдиль Злосчастный поселился, как мы уже сказали, в приморском городе Альмерии. Он только прозывался королем, ибо в сущности у него не было ни денег, ни войска, и он вполне зависел от короля и королевы испанских. Он жал в бездействии, окруженный малочисленною свитой. Мать его Аиха силилась пробудить в нем дух бодрый.

— Только малодушные ожидают, чтобы счастие воротилось, — говорила она, — сильные действуют. Сделай отважный шаг, чтобы завоевать трон гренадский или потерять и этот презренный трон свой в Альмерии!

Но Боабдиль не мог решиться, и скоро предсказания его матери исполнились.

Мулей, убитый несчастиями, ослеп; брат его Абдалла, прозванный Эль-Сагал, что значит доблестный, тот самый, под предводительством которого Мавры избили испанское войско в горах Малаги, принял начальство над войсками и решился покончить с Боабдилем. Он с многочисленною конницей появился внезапно пред Альмерией. Она отворила ему ворота и приняла его с восклицаниями радости: он вошел во дворец, но напрасно искал Боабдиля. Он нашел только Аиху, ее меньшого сына, маленького Бен-Аахета, одного храброго воина из племени Абенсерагов и небольшую, его окружавшую, свиту.

— Где Боабдиль? — воскликнул Эль-Сагал, — где этот изменник?

— Я знаю только одного изменника, — отвечала ему Аиха, — это ты, и я надеюсь, что сын мой, который теперь в безопасности, отмстит тебе.

Разъяренный Эль-Сагал убил отрока Бен-Аахета и приказал убить Абенсерага и всю свиту Аихи, а ее увел с собою.

Между тем Боабдиль спасался на быстром коне и мчался в горы. Напрасно преследовали его воины Эль-Сагала — их кони были измучены, а конь Боабдиля был свеж, бодр и чистокровный скакун. Не колеблясь, Боабдиль бежал в Кордову, к непримиримым врагам своего народа и своей религии. Когда же в своем бегстве он увидел опустошенные войной поля, рощи и луга своей родины, увидел сожженные деревни и повсеместное опустошение, он ударил себя в грудь и воскликнул:

— Да будет проклят день моего рождения! Назван я злосчастным, и злосчастный я есмь!

Он въехал в Кордову со свитой в 40 человек; король и королева находились тогда в отсутствии, но рыцари андалузские приняли его с соболезнованием и учтивостию.

Эль-Сагал назначил алькада в Альмерию, а сам, во главе войска своего, отправился в Малагу. Он считал себя королем Гренады, и народ признал его таким; он был встречен с восторгом, как единственная надежда и верный защитник.

Фердинанд не терял времени и решился идти на Малагу, но сперва должен был овладеть несколькими городами, лежавшими по дороге. Амет-эль-Сегри, снедаемый мщением за свое поражение близ Лоперы, прорвался в Ранду и обратился со следующими словами к находившимся там воинам и рыцарям:

— Кто из вас чувствует жалость к детям и женщинам Хоэна, осажденного испанцами; кто из вас не содрогнется, зная, что их ожидает или плен, или смерть? Так идите же за мною; я мусульманин и готов умереть за мусульман!

И он потряс сильной рукой белое знамя и выехал из города со своим отрядом, к которому присоединились многие. Амету-эль-Сегри удалось войти в осаждаемый город. Он тотчас принял в свои руки оборону и, не смотря на пролом в стене, Испанцы были отбиты с большим уроном. Так погиб Руас д’Аларсон, которого напрасно умоляли приближенные спасаться бегством.

— Нет, — сказал он твердо, — я пришел сюда чтобы сражаться, а не спасать себя.

Сказав это, он защищался отчаянно, но был окружен Маврами и упал, израненный насмерть.

Несмотря, однако, на всю отвагу Эль-Сегри и его Мавров, город принужден был сдаться с условием, чтобы гарнизон и его войско были выпущены на свободу.

Когда Амет-эль-Сегри выехал со своим войском из сдавшегося города, Испанцы не могли не залюбоваться на его воинственную осанку, на бесподобное вооружение и мужественный вид его войска. Амет-эль-Сегри поспешил возвратиться в Ранду, но, подъезжая к ней, издали заслышал пальбу, которая становилась все сильнее и сильнее. Он въехал на гору и увидел, что вся долина Ранды блестела на солнце белыми палатками осаждавшего ее испанского войска. Развевающиеся знамена сказали ему, что сам король испанский находится в стане. Крепость стояла на утесе, но утес громили пушками, и он дрожал в основании. Амет-эль-Сегри дождался ночи в ущельях ближних гор, и ночью напал на испанский лагерь, но не мог взять его, ибо он был сильно укреплен. Он удалился в горы, зажег на их вершинах условленные огни, призывая Мавров к себе на помощь, но все его усилия прорваться в город остались тщетными. Маркиз Кадикский отвел воду, заморил жителей голодом и жаждой и разрушил город артиллерией. Амет-эль-Сегри, снедаемый яростию, мог видеть, как башни городские падали одна за другою, как стены рушились, как город горел и войско испанское подступало к нему все ближе и ближе. Ночью город походил на громадный костер, пожираемый пламенем; крики и вопли женщин заглушали залпы артиллерии и доносились до отряда Амета-эль-Сегри. Воины его отвечали на эти вопли криком ярости, но не могли подать помощи осажденным, ибо Испанцы всякий раз отбивали их отчаянные нападения. Амет-эль-Сегри отступил, понимая, что он не в силах одолеть многочисленного, вооруженного пушками, испанского войска. Ранда сдалась. Ее жители были закованы и уведены в неволю; ее богатства разграблены; Испанцы, в ней заключенные, освобождены; король Фердинанд восторжествовал еще раз.

Когда известие о сдаче Ранды пришло в Гренаду, народ сбежался на площадях и обвинял в несчастиях, его постигших, Мулея и Боабдиля. По предложению муллы, Эль-Сагал был провозглашен королем и к нему выслано было посольство с просьбой войти в Гренаду. Мулей не стал ожидать брата; слепой, почти умирающий, выехал он из Гренады, сопровождаемый тремястами всадников, в небольшой городок Альмусенар.

Город был укреплен и снабжен съестными припасами; туда Мулей вывез все свои сокровища, туда последовали за ним его жена Соройа и два его сына.

Эль-Сагал отправился в Гренаду, сопровождаемый тремястами воинами и близ Аламы встретил испанский отряд, который возвращался с добычей, сделав набег на маврские земли. Он застиг его врасплох, пока, спешившись, часть его спала в прохладной тени, а другая делила добычу. Эль-Сагал напал на него, перебил большую его часть, остальную захватил в плен. С богатою добычей явился он пред воротами Гренады и торжественно вошел в нее. За ним вели 90 лошадей с оружием и украшениями убитых Испанцев, а сзади 70 Мавров, и всякий из них имел при себе отрезанную голову Испанца, привешенную к луке. Шествие завершило большое стадо, также отбитое у Испанцев. Народ Гренады при этом зрелище испускал крики радости; весь город повторял имя нового короля Эль-Сагала — доблестного.

Фердинанд задумал взять крепость Маклин и приготовлялся к этой экспедиции, когда узнал, что Эль-Сагал вышел из Гренады ему навстречу. Дон Диего Кордуанский, помня о взятии Боабдиля, увлекся желанием сделать то же самое, собрал отряд, отправился к Маклину и проходил узким ущельем. Ночью он был застигнут в нем маврами. Они бросились на него при криках: «Эль-Сагал! Эль-Сагал!» Бой был неравный; Испанцы потеряли множество людей и лошадей; брат дон Диего был убит, и сам он едва спасся. Мавры преследовали Испанцев на протяжении нескольких верст.

Королева Изабелла находилась в укрепленном городе Ваэне (Vaena) и с нетерпением ждала известий о предпринятом походе. Она из башни постоянно глядела на дорогу и на высокие горы, надеясь увидеть зажженные огни, долженствовавшие известить ее об успехе предприятия. Дети ее были с нею, но вдруг по дороге показались быстро скачущие всадники. Они едва проехали чрез ворота города, как раздались крики и плач, которые возвестили Изабелле о привезенной ими недоброй вести. Народ не переставал громко вопить, ибо лучшие люди, храбрейшие воины пали в этой несчастной экспедиции. Изабелла, вопреки твердости своего духа, предалась глубокой скорби и впала в отчаянную тоску. Ею овладел страх; она трепетала при мысли, что новые поражения могут восстановить маврское владычество. Многие царедворцы воспользовались этим случаем, чтоб очернить дон Диего Кордуанского, но Изабелла обладала драгоценнейшим даром сильных земли — справедливостью. Она горячо защищала дон Диего и говорила с одушевлением:

— Правда, предприятие было дерзко, но не более дерзко, чем поход на Лусену, который увенчался успехом. Разве мы тогда не радовались и не превозносили победителя, называя его героем? Если бы графу удалось теперь взять дядю, как он взял племянника, разве не превознесли бы его до небес?

Эти слова Изабеллы заставили замолчать завистников и тех, кто, по пошлости и низости натуры, поклоняется не великому делу, не великому военачальнику, но единому успеху, каким бы способом он ни был достигнут.

Фердинанд находился вблизи Маклина, когда до него дошло известие о поражении дон Диего Кордуанского. Он собрал совет, но мнения были разноречивы, и смущение овладело рыцарями. Одни требовали немедленного отступления, другие почитали его постыдным. В эту минуту нерешимости король получил письмо королевы. Она уведомляла его, что собрала совет, в котором решено было взять два маврских замка, находившиеся на границе Гренадского королевства; эти замки стояли один против другого на высоких утесах, между которыми протекала река Рио-Фрио; замки были соединены один с другим высоким мостом, который висел высоко над рекой и перелетал с утеса на утес. То была постройка дивная, а замки считались неприступными, тем более, что были окружены высокими горами и узкими ущельями. В них держались рыцари и воины племени Абенсерагов, которые делали набеги на земли испанские и постоянно опустошали владения епископа Хаэнского. Маркиз Кадикский был выслан вперед и ему приказано было сторожить замки, до подхода к ним армии короля. Маврские замки находились под начальством Магомета-Лэнтина-Бэн-Юсуфа, храбрейшего рыцаря племени Абенсерагов. Он с вышины неприступного утеса и еще более неприступного замка презрительно улыбнулся, увидя подходящую испанскую армию. При звуке труб, с распущенными знаменами, сверкая латами и богатейшею конскою сбруей вышла рать испанская из гор и стала лагерем у подножия двух утесов, на которых, как орлы в высоком гнезде, возвышались одна против другой две крепости. При виде испанских палаток днем и огней стана ночью Магомет-Бэн-Юсуф говорил:

— Пусть стоят: осенние потоки польют с гор и смоют их!

Спокойно маврский рыцарь глядел на стан Испанцев; спокойно и Испанцы глядели на высокий замок мавританский. Они стояли и ждали. Однажды в горах внезапно раздалась страшная пальба, а затем гром и треск огласили окрестность.

Магомет стоял на бастионе крепости и, обратясь к своей свите, сказал спокойно:

— Слушайте! Испанцы, будучи не в состоянии взять наших крепостей, сражаются с лесами и горами.

Грохот не утих и ночью; но лишь только солнце взошло и осветило вышки гор, как громкие крики и бой барабанов раздались из испанского лагеря. Мавры увидели с изумлением, что из горного ущелья валят бесчисленные массы воинов, вооруженных пиками, копьями, рогатинами, а за ними, медленно везомая быками, ползет тяжелая артиллерия.

Королева и епископ Хаэнский придумали проложить дорогу для артиллерии посредством расчистки горного пути. Шесть тысяч человек утром и ночью расчищали дорогу для артиллерии; им платили щедро, и, благодаря золоту, были срыты холмы и завалены пропасти. В 12 дней работа была окончена, и артиллерия подвезена к подножию замков.

Началась канонада. Когда изумленный Магомет-Бэн-Юсуф увидел, что неприступные утесы дрожат, стены неприступных крепостей рушатся и что он бессилен нанести малейший вред неприятелю, гордая и благородная душа его изныла. Он в припадке невыразимой скорби сказал окружающим:

— И к чему теперь храбрость рыцарей? Зачем доблесть их, когда презренные машины издали убивают храбрейших воинов и уничтожают неприступные утесы и крепости?

Целый день Испанцы громили крепости с ближайших возвышенностей. Мавры, пытавшиеся заделывать проломы стен, падали мертвыми от пушечных ядер. Оба замка были разрушены; видя, что оборона невозможна, Магомет-Бэн-Юсуф решился сдаться. Испанцы исправили поврежденные бомбардировкой замки и крепости, поставили в них гарнизон и снабдили его всем необходимым. То был важный для Испанцев успех.

Однажды в Аламу явился Мавр, который продавал шали, жемчуг, драгоценные камни, похищенные при взятии городов. Мавр подошел к дон Гуттиэро, начальнику крепости, и сказал ему таинственно:

— Сеньор, я желал бы остаться с тобою наедине: я владею редкою драгоценностью.

— Я не покупаю их; поди предложи их в городе. Покупщики найдутся.

— Клянусь Христом распятым! — сказал Мавр, — не будь глух. Драгоценность моя без цены, а ты один можешь купить ее.

Дон Гуттиэро, пораженный тоном Мавра, сделал знак, и свита его удалилась. Когда они остались одни и дверь затворилась за вышедшими, Мавр близко подошел к дон Гуттиэро и сказал ему:

— А что дашь ты мне, если я предам тебе Салею?

Салея была крепость, находившаяся неподалеку от Аламы и беспрестанно тревожившая ее жителей.

Дон Гуттиэро посмотрел на Мавра недоверчиво.

— Ты предлагаешь продать мне Салею, но каким образом?

— У меня в гарнизоне есть брат, и если ты согласишься дать мне значительную сумму денег в задаток, он ночною порой впустит тебя и твое войско в крепость.

— За золото ты, Мавр, хочешь продать мне и твой народ, и твою веру! — воскликнул с изумлением дон Гуттиэро.

— Я отказываюсь от моего народа и моей веры; мать моя христианка и взята была в плен. Во мне течет испанская кровь.

— Но кто мне поручится, что ты меня не обманываешь, когда ты сам обманом предлагаешь мне взять крепость твоего отечества? — сказал дон Гуттиэро недоверчиво.

— Да буду я проклят, если успокоюсь прежде чем отомщу за себя! Алькад обобрал и избил меня, и я поклялся, что отомщу ему.

— Хорошо, — сказал дон Гуттиэро, и тотчас послал шпионов осмотреть крепость и войти в сношение с братом Мавра.

В военном совете решено было воспользоваться услугами Мавра. Ночью подошли Испанцы к Салее. Мавра вели они пред собою со связанными за спиной руками, готовые убить его при первом подозрении в измене. Но Мавр не изменил Испанцам: он предал им крепость. Гарнизон, застигнутый ночью врасплох, объятый внезапною паникой, после отчаянной, но неравной борьбы был перерезан, а значительные съестные запасы и множество животных были забраны.

Между тем больной, слепой, убитый несчастиями Мулей влачил жалкие дни в маленьком городке Альмунесаре, из которого брат, провозглашенный королем, перевел его в местечко Солобрени, построенное на высоком холме. Над местечком возвышалась сильно укрепленная крепость, в которой маврские короли хранили свои сокровища. В это местечко, славившееся своими садами, фонтанами и живительным воздухом, удаляли они своих братьев и сыновей, которых считали почему-либо опасными. Туда отправил Эль-Сагала и своего старого слепого брата. Там должен был он поселиться под светлым небом, в благорастворенном климате, под сенью рощ, посреди бьющих фонтанов, но в неволе. Ему ни в чем не приказано было отказывать, но также и не позволено отлучаться. Старый Мулей не вынес нового перемещения; едва привезли его в Солобрени, как он умер. Эль-Сагал приказал тотчас привезти в Гренаду все богатства покойного своего брата и завладел ими помимо его родных детей. Жена Мулея, Сорайна, и ее двое сыновей были заключены в одну из башен Альгамбры, в ту самую башню, где некогда томилась в заключении, по наговору Сорайны, Аиха с своим сыном Боабдилем. Тело Мулея перевезено было в Гренаду, но без королевских почестей, и зарыто двумя невольниками на кладбище. Народ возроптал, громко сожалел о Мулее, вспоминал об его храбрости и враждебно относился к поступкам Эль-Сагала. Внезапная смерть Мулея, присвоение его богатств, заключение в башню его жены и детей, позорные похороны — все это в высшей степени возбудило народный говор и негодование, и к имени Эль-Сагала стали часто прибавлять прозвание братоубийцы. Это настроение скоро перешло в желание узнать подробно об участи Боабдиля. Фердинанд воспользовался поворотом общественного мнения в Гренаде, осыпал Боабдиля деньгами и дал ему возможность вновь окружить себя блестящею свитой и начать борьбу за престол. Несогласия и междоусобица Мавров были верным ручательством за окончательное торжество Испанцев.

В это же самое время появился опят Амет, тот самый отшельник, прозванный Эль-Санто — святой, который предсказал гибель Гренады. Он вышел из пещер диких гор, где до тех пор скрывался, живя в молитве и посте. Он казался еще более страшным, чем прежде. Дух непреклонный и пророческий одолел его тело. Оно иссохло и потемнело; жизнь в нем, казалось, иссякла.

— Берегитесь, о мусульмане! — твердил он, — берегитесь честолюбивых правителей, неспособных защищать вас. Что толкуете о том, к кому пристать — к малютке ли Боабдилю, или к Эль-Сагалу? Пусть они помирятся для спасения Гренады, или вы сами примите решение и изгоните их!

Слова Амета-эль-Санто народ чтил как изречение Корана, и потому самые старые и знатные лица города решили, что надо во что бы то ни стало примирить двух королей. После долгих совещаний решили разделить Гренадское королевство на две части и отдать Эль-Сагалу Гренаду, Малагу, Альмерию, Альмюнассар, а другую половину — Боабдилю-Малютке. Из городов, ему доставшихся, особенною важностию считалась Лоха, находившаяся на границе. Боабдилю поставлено было в условие поселиться и начальствовать Лохой, ибо все знали, что Фердинанд особенно благосклонен к нему, и таким образом он легче других мог остановить испанского короля на самой границе, в случае нового вторжения.

Эль-Сагал согласился тотчас на предложенный дележ королевства, но Боабдиль не был доволен. Он считал все королевство своим достоянием и притом ненавидел Эль-Сагала, как своего вечного врага и как утеснителя отца своего. Однако он не осмелился отвергнуть предложение о дележе, но протестовал против него, заявляя свое законное право. Когда он садился на коня, чтобы ехать в Лоху, пред ним предстал Амет-эль-Санто.

— Будь верным отечеству и религии своей! — сказал он ему строго, — не якшайся с собаками христианами, не верь коварной дружбе короля Кастильского. Он подкапывается под тебя. Выбирай — либо быть тебе рабом, либо королем, а тем и другим вместе быть нельзя. Помни!

Боабдиль задумался. Он принимал и отвергал поочередно различные способы и планы действий. Его бесхарактерность и слабость были таковы, что он не мог ни на чем остановиться, а действовал всегда под впечатлением минуты. Наконец он написал Фердинанду, что город Лоха и многие другие принадлежат ему окончательно и что он, следуя договору, заключенному между ними, признает себя вассалом кастильской короны. Он умолял Фердинанда не вторгаться в его владения и обещал за это свободно пропустить чрез свои земли его войско к Малаге или иному городу, состоявшему под управлением Эль-Сагала, своего дяди. Фердинанд не обратил никакого внимания на эти заявления и просьбы. Боабдиль в глазах его был не больше как орудие для возбуждения внутренних несогласий и междоусобицы. Он отвечал ему, что, помирившись с дядей он потерял всякое право на его благосклонность и начал немедля готовиться к походу.

Борьба Испанцев с Маврами привлекла в Кордову множество чужеземных рыцарей, приехавших со свитой, в богатом вооружении, с роскошно убранными боевыми конями, из Франции, Англии и Италии. Пока не начались военные действия, рыцари чужеземные раскинули свои палатки в Кордове, и палатки эти походили на роскошно разукрашенные павильоны. Они были сделаны из шелковых тканей, обшитых золотою и серебряною бахромой; внутри множество золотой и серебряной посуды, работы редкой, изумляло посетителей. Рыцари, покрытые блестящими латами, с перьями на блестящих шлемах, с шарфами через плечо, подарками дам сердца, разъезжали ночью при свете факелов по улицам города, на удивление жителей. Днем устраивались часто турниры, где они блистали искусством владеть оружием и прельщали дам шутками, умом и веселостию; испанская важность и чинность не могли соперничать с изяществом, щеголеватостью и остроумием заезжих иностранцев. Испанцы смотрели свысока на этих веселых, по-видимому, легкомысленных рыцарей, но скоро должны были, уверясь в их храбрости и доблести, переменить свое первоначальное о них мнение. Различие характеров, поведения и самой храбрости удивляло чинных и преисполненных чувства собственного достоинства Испанцев. Английские рыцари, приехавшие со своею свитой, отличались высоким ростом и сильным сложением, много ели, много пили, в противоположность Испанцам, которые были крайне воздержны. Между собою они часто ссорились и в их лагере нередко завязывалась драка. О себе они думали много и воображали, что лучше их и их предводителей нет никого на свете. Гордости были они непомерной, но были не щекотливы, не обидчивы. В сражение ходили хладнокровно, не спеша, становились на самых опасных пунктах, но держались твердо, стреляли отлично и рубили секирами с силой изумительною, словом — солдаты были они превосходные. Испанцы не особенно любили их, но уважали, хотя не входили с ними в близкие отношения. Не таковы были французские рыцари и их свита. Веселые, щеголи, блестящие как в турнире, так и на поле сражения, где, очертя голову, с неудержимою отвагой бросались вперед и мяли врага, они привлекали сердца дам и забавляли всех своими неожиданными и остроумными выходками. К вопросам об оскорблении чести они были очень чувствительны и вызывали на поединок за малейшее слово, которое перетолковать было возможно. Их отвага на поле битвы не могла ни с чем сравняться и разве только с их изысканною вежливостию, неистощимою веселостью и изящною щеголеватостию в залах замков, в собраниях, где председательствовали дамы двора, принцессы и королевы. Что же касается рыцарей испанских, то летописцы отзываются о них в следующих выражениях: «Спокойные, торжественные и твердые, окованные железом, верхом на больших сильных конях, их можно было уподобить крепким башням. На парадах они не казались особенно красивыми, но в сражении, не выказывая ни пламенного нетерпения, ни тщеславной похвальбы, ни спешной запальчивости, ни даже отчаянной отваги, они соблюдали строжайшую дисциплину, исполняли приказания с точностию; воинственная их осанка, непреоборимая стойкость внушали врагам уважение и страх».

Собрав вокруг себя такое войско, предводительствуемое рыцарями, съехавшимися со всего христианского мира, Фердинанд выступил из Кордовы. Знамена знаменитейших испанских фамилий, их значки с девизами развевались óбок со знаменами и значками французских и английских рыцарей. Через старый мост Кордовы потянулось медленно войско. Латы, шлемы, щиты блистали на солнце, развевались знамена, веяли перья шлемов, пестрели разноцветные шарфы, ржали рьяные кони, чуя поход, играли трубы и литавры, и этим звукам вторило эхо соседних гор. А в середине, выше всех других знамен, веяло знамя христианское с крестом, не раз участвовавшее в крестовых походах.

Королевское войско, не доходя до Лохи, остановилось в прелестной долине, орошаемой быстрою и чистоструйною рекой, у подножия высокого холма, называвшегося холмом любящихся. В этом огромном стане всякий рыцарь разбил отдельно свой лагерь, так что его богато разукрашенная палатка стояла посредине, окруженная палатками вассалов и солдат. Немного поодаль, отдельно ото всех других, английский граф Райверс разбил свой лагерь в гордом одиночестве; его охраняли хорошо вооруженные солдаты; английское знамя высилось над ним и колыхалось, развеваемое ветром.

На всех языках говорили в стане испанском. Когда при закате солнца солдаты вели лошадей на водопой или садились ночью вокруг разведенных костров, то раздавались замысловатые французские куплеты, и воинственная, отличавшаяся гортанными звуками, песня Аллемана, и романс Испанца, и печальная протяжная баллада Англичанина. На холме, откуда можно было видеть весь лагерь, возвышался роскошный павильон — палатка короля Фердинанда, над которой развевалось кастильское и арагонское знамя. В этой палатке собрал Фердинанд всех рыцарей и держал военный совет. Было положено, что Лоху обложат с двух сторон. В особенности важно было занять опасный, но важный пункт на высотах Санто-Аль-Боасина, который оставили за собою испанские рыцари. Когда английский граф узнал, что есть особенно опасный пост, то стал требовать его на свою долю. Король отвечал ему:

— Наши рыцари в долгу у Мавров — они должны с лихвой отплатить им за прошлое. Оставьте их привести это дело к концу; если же война продолжится, то вам предстоит не один случай показать себя.

Город Лоха стоял на высоком холму на берегу реки Хениля, у подножия двух гор. Войска испанские должны были пройти через горы, в которых Мавры могли легко застичь их и истребить, как то случилось прежде, но в этот раз маркиз Кадикский, дон-Алонзо д’ Агвилар и дон-Диэго Кордуанский благополучно провели свое войско, вышли в долину и обложили Лоху, заняв все возвышенности.

Когда Боабдиль увидел многочисленное войско, он возмутился духом.

— О, Аллах! — воскликнул он: — ты видишь мое сердце. Ты знаешь, что я верно держался заключенного условия; я даже предлагал этому коварному королю стать его вассалом, но он предпочел врагом явиться пред Лохой. Пусть падут на его голову последствия разрыва и его коварство!

Негодование подавило в Боабдиле нерешительность и слабость. Он не был трусом, но, колеблясь долгое время, решался вдруг и тогда действовал безрассудно. И теперь Боабдиль, увидя испанское войско, стремительно вооружился, взял с собою 500 человек конницы и 400 человек пехоты и со всею своею свитой бросился на высоты Альбоасина, где еще не успел утвердиться маркиз Кадикский.

Дон Диэго Кордуанский, еще не успевший переправиться через реку Хениль, услышал воинский крик Мавров и увидел, как они бросились на место. Он узнал Боабдиля по его дорогому и изящному вооружению, по его богато украшенному коню и по блестящей его свите. Вскоре неровности почвы скрыли от него отряд мавританский, но он слышал крики, бой барабанов, звуки труб и стрельбу и понял, что сражение началось. Он рвался на помощь к своим, но не мог скоро перейти через долину; однако после неимоверных усилий ему удалось выбраться, и он поскакал во весь опор во главе своих войск и поспел вовремя.

Битва кипела. Боабдиль сражался в первых рядах, не помышляя о себе и опасности, которой подвергался. Он получил две раны при самом начале битвы. Его свита защищала его и дралась с львиною храбростию. Когда Боабдиль, обливаясь кровью, упал без чувств, свита вынесла его на своих плечах из свалки и продолжала биться. Маврский рыцарь на черном коне во главе храбрых бросился вперед и принял начальство вместо Боабдиля. То был суровый и мужественный воин Амет-эль-Сегри с остатками своей когда-то многочисленной и страшной армии. Одушевленные его примером, Мавры бросились неудержимо на Испанцев и лезли вверх по холму, оттесняя их. Многие знатные Испанцы были убиты. Граф Урено стал на место убитого отца и продолжал отчаянную битву, которая длилась с редким с обеих сторон ожесточением. Мавры понимали, что им необходимо было для спасения Лохи овладеть высотами, и послали за подкреплениями, которые пришли тотчас и окружили возвышенность Альбоасина. Положение маркиза Кадикского сделалось опасным. Мавры теснили его со всех сторон, бились с его войсками врукопашную, а издали стрелы крепости разили его отряд, находившийся на верху холма. Но в эту минуту показался в долине английский граф Райверс. Он еще никогда не видал сражений с Маврами и не мог не залюбоваться на зрелище, ему представившееся. Атаки кавалерии маврской, их чудные кони, неправильные, но густые и стремительные натиски пехоты, мавританские чалмы, перемешанные с христианскими шлемами, все в этой неистовой схватке поразило его. При громе труб и литавр, при воинственных кликах солдат, при стрельбе и гуле сражения кровь его закипела, дух взыграл. Он бросился к королю и просил позволения принять участие в сражении. Король дал его ему. Граф Райверс был в каске и в тяжелой кирасе, меч висел у бедра его; он потрясал тяжелою секирой и, оборотясь к своим йоменам (yeomen — вассалы) сказал им:

— Помните, что на вас обращены взоры чужеземцев. Вы сражаетесь на чужой земле во славу Бога, во славу Англии!

Громкий крик отвечал ему. Он взмахнул секирой над головой и воскликнул:

— Святой Георгий за Англию!

И помчался он вперед, и врезался в самую сердцевину кипевшей битвы; за ним с громкими криками помчались и его вассалы, но смолкли мгновенно, начав битву. Они сражались молча, подвигались медленно, разили Мавров и направо, и налево, и пролагали себе своими секирами широкую кровавую дорогу. Изумленные этою неожиданною атакой, пораженные падением Амета-эль-Сегри, которого унесли с поля сражения, тяжко раненого, Мавры принуждены были отступить и дошли до моста. Теснимые Испанцами, они вошли в предместья Лохи, но граф Райверс со своими вассалами вторгся за ними и туда; тогда Мавры вошли в город и заперлись в нем, а предместья оставили во власти подоспевшего Фердинанда.

Граф Райверс, хотя и раненый продолжал сражаться. Он достиг до ворот города, не обращая никакого внимания на град камней, которые на него летели со стен его. Наконец большой камень ударил его прямо в лицо, и он упал без чувств с лошади. Его вынесли, но он пришел в себя и приказал не заботиться о себе, а продолжать сражение. Передние зубы его были вышиблены, но он очень радовался взятию предместий, которые представляли печальное зрелище. Множество домов было разрушено; на улицах лежали тела убитых; самые дома были полны ими. Мавры умирали, отчаянно защищая родные очаги. Рассказывают, что во время битвы один бедный работник продолжал заниматься ремеслом своим в небольшом доме предместья. Жена умоляла его скрыться в крепости, но он не двигался с места и на ее просьбы отвечал холодно следующими безотрадными словами:

— Куда бежать? Куда скрыться? Везде я буду взят, продан в неволю или умру с голода. Лучше умереть от меча врага, чем умирать медленно в цепях и тюрьмах.

Сказав эти слова, он принялся опять за прерванную работу и был убит ворвавшимися солдатами.

В этот день Испанцы завладели только городскими предместьями, но самый город и крепость не были еще взяты. Не теряя времени, Испанцы принялись бомбардировать город и крепость; город загорелся, расшатанные стены рухнули; обезумевшие от страха жители выбегали из горевших домов и, осыпаемые градом пуль и ядер, падали раненые и убитые. Мавры отчаянно кидались в узкие улицы предместий и нападали на Испанцев с кинжалами, саблями и ножами, презирая смерть, воодушевленные одною местью и сознанием своего безвыходного положения. Эти страшные рукопашные, беспощадные битвы длились два дня и две ночи, но многие маврские военачальники были убиты; были убиты и храбрейшие из их рыцарей, и сдача крепости воспоследовала. Жители Лохи получили позволение унести с собою что в силах были захватить и могли поселиться в провинций Валенсии. Боабдиль-эль-Чико должен был признать себя вассалом короля Испанского и отказаться навсегда от трона гренадского. Понурив голову, униженные и скорбящие, вышли из Лохи маврские рыцари и воины, а за ними потянулись жители с женами и детьми, которые оглашали воздух плачем и стенаниями. Боабдиль Злосчастный, убитый горем, должен был преклонить колена перед Фердинандом, в знак своего ему подданства, и печально, после этого унижения, отправился в городок Приэгу, где и поселился.