Борьба с большевиками

Снова в пути

Под Рыбинском невозможно было оставаться долгое, время. Ежеминутно могли явиться большевики и арестовать нас всех. Мы купили телегу и лошадь и двинулись в дорогу. Куда? Мы не могли бы точно сказать… По направлению к Москве. Я хотел знать, что предполагает «Национальный центр», и думал₅ что нам надо пробираться в Казань на соединение с нашей казанской организацией. Я послал Дикгофа-Деренталя в Москву с докладом «Национальному центру», а Флегонта Клепикова в Казань предупредить о моем приезде. Несколько дней до возвращения Дикгофа-Деренталя я решил переждать в деревне. Меня приютил у себя, в Новгородской губернии, г. Н.

Я не знал, что Казань уже взята чехословаками, и решил ехать на Волгу, надеясь, что казанская организация будет счастливее, чем рыбинская, и что мы своими силами возьмем город. В течение всего мая и июня штаб «Союза защиты Родины и свободы» постепенно эвакуировал часть своих членов из Москвы в Казань. По моим расчетам на: Волге уже должны были быть сосредоточены достаточные силы для восстания против большевиков. Я не мог примириться с рыбинской неудачей и с ярославским полууспехом. В моих глазах борьба не была закончена, а была только начата.

Я с Дикгофом-Деренталем проехал из Новгородской губернии в Петроград. Петроград уже тогда, т. е. в конце июля 1918 года, казался умирающим городом. Пустые улицы, грязь, закрытые магазины, вооруженные ручными гранатами матросы и в особенности многочисленные немецкие офицеры, с видом победителей гулявшие по Невскому проспекту, свидетельствовали о том, что в городе царят «Советы» и Апфельбаум-Зиновьев. В петроградском отделении «Союза защиты Родины и свободы» мне приготовили фальшивый большевистский паспорт. В этом паспорте было сказано, что я, «товарищ такой-то», делегат Комиссариата народного просвещения, еду в Вятскую губернию по делам «колоний пролетарских детей». Я, переоделся большевиком: рубаха, пояс, высокие сапоги, фуражка со снятой кокардой. В таком виде я и H. H. выехали в Нижний Новгород. Газеты уже были полны сообщениями о расстрелах в Ярославле и Рыбинске.

В Нижнем Новгороде нас на вокзале остановили и потребовали разрешения на въезд. Разрешения мы не имели, но я вынул свой магический паспорт за фальшивой подписью самого Луначарского, и «товарищи» беспрекословно пропустили нас на пароходную пристань. Пароход отходил утром и должен был идти до Казани. Но на пристани я узнал, что Казань уже взята чехословаками и что бои идут выше Казани, в районе Свияжска. И действительно, на другой день, к вечеру, пароход остановился в Васильсурске и не пошел дальше. Все пассажиры вышли на берег. Вышли и мы. От Васильсурска до Казани около 400 верст и нет железной дороги.

На пароходе к нам присоединились два офицера, тоже члены «Союза защиты Родины и свободы». Мы наняли лошадей и отправились на юго-восток, по направлению к Казани, в город Ядрин.

В Ядрин мы приехали ночью и сейчас же были арестованы красноармейцами.

— Кто едет?

— Свои.

— Буржуи?

— Нет, «товарищи».

— В участок.

В участке я застал человек 20 красноармейцев и снова вынул свой магический паспорт. Они хотели его прочесть, но ни один из них не знал грамоты. Послали за каким-то молодым человеком, в штатском. Он начал громко читать: «По постановлению Совета рабочих и солдатских депутатов Северной коммуны товарищ такой-то…»

— Так вы не буржуй?

— Я же вам сказал, что я «товарищ».

— А ваши спутники?

— Тоже «товарищи».

— Ну, это другое дело… А то третьего дня мы поймали двух белогвардейцев… Много их здесь шляется…

— Что вы с ними сделали?

— Расстреляли, конечно.

Ночевали мы у красноармейцев в избе и до трех часов ночи я вынужден был разговаривать с «товарищами» о положении дел в Петрограде. Мы не расходились в мнениях.

Утром я пошел в Совет представляться. Меня встретил председатель Совета, молодой человек, конторщик или писец, лет 19.

Он познакомил меня с начальником гарнизона, унтер-офицером, бежавшим с фронта, и с начальником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, который напоминал собой сыщика при старом режиме. Я в третий раз вынул свой магический паспорт и произнес «товарищам» речь. Я поблагодарил их за порядок и благоустройство в городе Ядрине и за бдительность милиции, арестовавшей меня, и обещал по возвращении в Петроград доложить самому Троцкому о том рае, который я нашел в их глухом углу. «Товарищи» с удовольствием слушали меня. Когда я кончил, председатель спросил:

— Чем мы можем быть вам полезны, товарищ?

Чем они могли быть полезны? Я ответил:

— У меня паспорт, выданный Северной коммуной. Теперь я нахожусь в пределах Нижегородской советской республики. Вы будете очень любезны, если выдадите мне от себя соответствующее удостоверение.

Мне было выдано настоящее, за настоящим номером и за настоящими подписями, удостоверение, в котором снова излагалось, что я, «товарищ такой-то», еду по делам «колонии пролетарских детей» в Вятскую губернию. В тот же день я купил тарантас, телегу и двух лошадей, и мы покинули Ядрин.

Повсеместно, на всех дорогах, можно было встретить большевистские банды. До Казани ехать было далеко и много было шансов, что нас арестуют снова. Я рассчитал, что если мы переправимся на левый берег Волги и поедем лесами, то, быть может, избегнем нежелательных встреч. В лесах скрываться, разумеется, легче. В лесах и защищаться более удобно. Мы были вооружены. И мы твердо решили избегнуть расстрела.

Крестьяне встречали нас с подозрением. Но подозрение это было обратное тому, к которому мы привыкли. Крестьяне принимали нас за большевиков, и нам в деревнях приходилось доказывать, что мы не большевики, а белогвардейцы и что мы едем сражаться против красных. Тогда отношение к нам сразу менялось. Нам указывали «тихие», т. е. безопасные проселочные дороги. Нас укрывали, когда проходил слух о приближении большевистских разъездов. Нас кормили. Нас расспрашивали с надеждой о Дутове. Здесь, в глуши Казанской губернии, среди Малограмотных и живущих за сотни верст от железной дороги крестьян, я часто слышал то слово, от которого я отвык в городах. Это слово — Россия. После чужих и иностранных слов «интернационал», «капитализм», «пролетариат», которыми так богата теперь русская городская речь, было радостно слышать людей, говоривших о Родине и возмущавшихся большевиками не только за красный террор, но и за унижение Брест-Литовского мира, и за поругание России. В одной из деревень я спросил:

— Россию уничтожают?

— Уничтожают.

— Церкви грабят?

— Да, грабят.

— Попов расстреливают?

— Да, расстреливают.

— Вас расстреливают?

— Да, расстреливают.

— Хлеб отбирают?

— Да, отбирают.

— Почему вы не восстаете?

Молодой крестьянин, разговаривавший со мной, пожал плечами и спросил меня в свою очередь:

— Ты был на фронте?

— Был.

— В боях был?

— Был.

— Какой же бой без артиллерии?

Это была правда. Какой же бой без артиллерии? Кое-где в деревнях сохранились винтовки, принесенные с фронта. Кое-где сохранились даже и пулеметы. Но с винтовками и пулеметами нельзя бороться против трех- и шестидюймовых пушек. Кроме того, как сорганизоваться крестьянам? Дорог почти нет. Почты нет. Телеграфа, в сущности, тоже нет. Есть толпы людей, ненавидящих большевиков, но не вооруженных и не объединенных в воинские части. И хотя крестьянские восстания и происходили и все время происходят в России, но не эти восстания могут уничтожить военную силу большевиков.

Но если крестьянские восстания не могут уничтожить военную, силу большевиков, то настроение крестьян доказывает, что дело Троцкого, Ленина и К-о неизбежно будет проиграно. Ныне в России деревня борется с городом. И исход этой борьбы предрешен заранее.

На третий день нашего путешествия мы переправились через Волгу И потонули в лесах. Я говорю «потонули»: мы 5 суток ехали лесом и не видно было ему конца. Стояло лето — безоблачно-жаркие дни. Среди густой заросли мелкой осины, между стволами широколиственных дубов, между мачтами строевых сосен вилась однообразная, узкая, наезженная «тихая» дорога. Утром, и в полдень, и вечером, день за днем, перед нами вилась эта дорога, и на ней никогда никого не было видно; ни красных, ни белых, ни объездчиков, ни крестьян. Только к ночи чувствовалось, что лес не пустыня и что в глубине его, в дикой чаще, есть живые, не видимые нам существа. Волки и рыси.

А когда мы, наконец, выехали в поля, Казань была уже недалеко. Надо было пройти через линии большевистских войск. Я приказал развязать колокольчики. Так с колокольцами, крупною рысью, мы проехали между двумя батареями красноармейцев, и нас не остановил никто. На солнце горели купола казанских церквей, и вонзалась в небо башня татарской царицы. На шоссе, у водопровода, стоял караул. Это были чехословаки.