Босфорская война

1. Изменение обстоятельств

Одной из основ ведения казаками Босфорской войны и достигавшихся в ней успехов являлось тесное запорожско-донское сотрудничество. Чрезвычайная близость двух казачьих сообществ, имевших сходное демократическое устройство, похожие условия экономической, политической и военной жизни, этническое родство и соседство территорий и противостоявших одним и тем же врагам, обусловила возникновение и существование постоянного боевого союза Войска Запорожского и Войска Донского. Как выражается С.М. Соловьев, запорожские и донские казаки «составляли почти одно общество», хотя и были самостоятельными образованиями. Если в 1600 г. Сигизмунд III делал Борису Годунову предложение завести на Черном море общий польско-русский флот, то у запорожцев и донцов фактически существовал такой почти совместный флот.

При этом братский союз строился вопреки враждебным отношениям Польского и Московского государств, полагавших себя сюзеренами казачьих сообществ и постоянно пытавшихся натравить их одно на другое. Еще Э. Дортелли отмечал, что запорожские и донские казаки «очень дружны между собой, хотя их государи ожесточенно воюют друг с другом».

Принципы отношений Сечи и Дона излагались, в частности, в запорожской грамоте Донскому Войску 1685 г., в которой «писали… они, запорожцы, о своем совете и любви, чтоб река с рекою (Днепр с Доном. — В.К.) меж собою совет и любовь имели и о всяком деле ведомость чинили». По словам донского войскового атамана Фрола Минаева, комментировавшего это послание, «в прежние годы» донцы «с ними, запорожцы, списывались и совет имели, и никогда с ними во вражде не бывали, и о воинских делах ведомости чинили». «А наперед сего, — заявляли донцы в 1651 г., — они, запорожские черкасы, с ними, донскими козаки, всегда были в дружбе и ссылке и зипун добывали сопча».

И о том же союзе напоминал в 1708 г. атаман Семен Драный в письме кошевому атаману и Войску Запорожскому, замечая, что донцы ожидают к себе с их стороны «общей казачей единобрацкой любви и споможения, чтоб наши казачьи реки были по-прежнему и нам бы быть казаками, как были искони казатьство и между ними, казаками, единомысленное братство».

Союз предусматривал взаимную помощь в обороне Запорожья и Дона. «А у нас, — говорили в 1632 г. донцы стрелецкому пятидесятнику Василию Угримову, — …з запороскими черкасы приговор учинен таков: как приходу откуда чаять каких [неприятельских][513] людей многих на Дон или в Запороги, и запороским черкасом на Дону нам, казаком, помогать, а нам, донским казаком, помогать запороским черкасом…» Теснейшие, всесторонние и регулярные связи Войска Запорожского и Войска Донского предполагали и согласование усилий в наступательных действиях. Оба сообщества совместно, единым фронтом и активно участвовали в Босфорской войне.

Вместе с тем роль и место каждого из них в «атаковании» Босфора не были одинаковыми и постоянными. Военно-морские операции в этом районе первыми начали запорожцы, и это было логично и объяснимо. Сечевики раньше донцов приступили к военным действиям на Черном море и его побережье, включая и берега Румелии, которые прилегают к Босфору. Нижний Днепр расположен ближе к проливу, чем Нижний Дон, а Войско Запорожское обладало большей мощью, нежели донское сообщество. Кроме того, как отмечено в историографии, запорожцы в начале XVII в., несмотря на участие в российской Смуте, не прекращали морские походы, а донцы, слишком отвлеченные этими событиями, в 1610-х гг. по существу возобновляли свою боевую деятельность на море после некоторого перерыва.

В результате большинство казачьих походов, направлявшихся в сторону Босфора, в 1610—1620-х гг. начиналось из Сечи, по инициативе и при главенствующей роли Войска Запорожского, которую оно и играло вплоть до середины 1630-х гг. Вскоре после начала босфорских набегов, со второй половины второго десятилетия XVII в., активное участие в них стали принимать донские казаки, и затем значение донской составляющей в Босфорской войне постепенно усиливалось.

Это замечалось уже в 1630-х гг., но ослабление Войска Донского вследствие Азовской эпопеи привело к тому, что в 1640-х гг. Сечь снова являлась «главной» участницей войны. Однако затем последовала тяжелейшая освободительная война на Украине, и в конце Босфорской войны, в 1650-х гг., главенствующую роль играло Донское Войско, осуществлявшее все последние походы к Босфору и на Босфор. Подробнее об этом скажем ниже.

Войско Запорожское располагало гораздо более многочисленным населением, чем Войско Донское. Полагают, что в 1625 г. Дон имел около 5 тыс. казаков-воинов, в 1638 г. до 10 тыс., после Азовского осадного сидения это число сократилось до 4 тыс., в середине столетия достигло 10—14 тыс. и к началу восстания С. Разина составляло около 20 тыс. человек. Численность же запорожского казачества была на порядок выше и уже для 20-х гг. XVII в. определяется не менее чем в 40—50 тыс. человек.

В силу этого обстоятельства запорожские флотилии, принимавшие участие в Босфорской войне, оказались значительно более мощными по числу судов, чем донские: состав первых доходил до 100 и даже более чаек, а вторых — до 40 стругов. Соответственно, отличалась и численность участников запорожских и донских экспедиций к Босфору: в первом случае в максимальном варианте она доходила до 8 тыс. казаков[514], во втором при максимуме приближалась к 4 тыс. Следовательно, если учитывать соотношение численности населения, то надо сделать вывод, что снаряжение крупных экспедиций требовало от донцов значительно больших усилий, чем от сечевиков. Это сказалось на развитии событий в дальнейшем, когда Войску Донскому пришлось продолжать Босфорскую войну без участия Сечи.

Обе стороны были заинтересованы в проведении совместных, «объединенных» акций, которые усиливали общий казачий натиск на Босфор и Стамбул и увеличивали силу наносившихся ударов.

Для осуществления таких операций среди прочего была и совершенно реальная «людская» основа. Российские и польские представители неоднократно отмечали, что донские казаки постоянно «ездят к ним (сечевикам. — В.К.) в Запороги, а они к атаманом на Дон ездят».

Об этом в 1626 г. конкретно рассказывал в московском Посольском приказе запорожско-донской атаман А. Шафран: «Живет… он, Олеша, на Дону 18 лет; а иные его товарищи живут лет по 5-ти и по 6-ти, а всех… их на Дону есть с 1000 человек. А в Запорогах… донских казаков так же много: мало не в полы (половину. — В.К.) того, сколько их. Только живут, переходя: они ходят на Дон, а з Дону казаки к ним, и живут сколько где хто хочет. А повелось… у них то з донскими казаки изстари, что меж себя сходятца и живут вместе в одних куренях».

Численность запорожцев в Донском Войске колебалась в зависимости от ситуации на Дону и Днепре и иногда бывала очень большой. Атаман донской станицы в Москве, недавний глава Войска Михаил Татаринов в 1638 г. утверждал в Посольском приказе, что запорожцев тогда на Дону насчитывалось около 10 тыс., ровно столько же, сколько и самих донцов, и что многие сечевики еще идут в захваченный Азов. Часть запорожцев навсегда оставалась на Дону, полностью ассимилировалась и превращалась в донских казаков[515].

То же, но в меньших масштабах происходило с донцами на Запорожье. Уже в первой половине 1550-х гг. на Нижнем Днепре вместе с местными казаками действовали и «московские» казаки, о чем польский король Сигизмунд II Август извещал крымского хана, замечая, что крымцы ведают «то сами горазд». Потом донцы постоянно находились в рядах запорожцев. Один из 38 куреней Запорожской Сечи даже назывался Донским («Динским») «от звания большинства казаков, составивших впервые курень».

Многие прозвища и фамилии украинских казаков свидетельствуют об их донском происхождении: в реестре Войска Запорожского 1649 г., куда занесены только заслуженные казаки, упомянуты 163 человека с прозвищем «Донец». У О.Ю. Гермайзе находим конкретные примеры таких лиц XVII в.: казацкий полковник 1649 г. Донец, сотник Чигиринского полка того же времени Жадан Донец, войсковой есаул 1663 г. Степан Донец, гадячский полковой сотник 1672 г. Фесько Донец, а также куренной атаман в Сечи Степан Донсысий. Назовем еще кошевого атамана Войска Запорожского 1660-х гг. Алексея Донца (Шкуру)[516].

О.Ю. Гермайзе считает, что в первой половине XVII в. редко когда морской поход донских казаков обходился без участия запорожцев. Это замечание, вообще справедливое, в связи со сказанным может быть резко усилено. На самом деле запорожцы или бывшие запорожцы участвовали во всех донских экспедициях. Но то же самое относится и к участию донцов в запорожских походах, так что донские казаки фактически были задействованы в Босфорской войне с самого ее начала. В этом смысле все набеги на берега пролива и прилегающего к нему района были совместными.

Историки, однако, употребляют понятие «совместные походы», имея в виду экспедиции с участием флотилий и судов обоих казачьих сообществ, отдельно из Сечи и отдельно с Дона, двумя группами в качестве организованных флотских единиц. Такого рода совместные запорожско-донские набеги к Босфору характерны для 1610—1630-х гг. В первой половине XVII в. мы насчитываем, по имеющимся источникам, как минимум восемь подобных набегов с разным числом участников, начиная от 300 человек, но чаще всего свыше 1 тыс. и до 7—8 тыс. казаков. В некотором большинстве совместных походов численно преобладали запорожцы, и это вполне согласуется с приведенными данными. Что касается руководителей таких экспедиций, то не всегда известны их имена, но, основываясь на имеющихся сведениях, можно предполагать, что большинство совместных походов к Босфору возглавляли запорожские атаманы[517].

В 1629—1646 гг. заметен определенный спад в Босфорской войне: набеги казаков затрагивают Прибосфорский район, а не побережье самого пролива, и являются менее масштабными, чем предыдущие. В первой половине 1630-х гг. источники вообще не фиксируют казачьих походов в сторону Босфора, а далее сообщают о них редко; в 1647—1650 гг. такие походы временно прекращаются. Даже допуская, что ряд экспедиций остается нам неизвестен, нельзя не видеть, что в обозначенное время война пошла «на убыль».

Каковы же причины снижения интенсивности военно-морских действий казаков в районе Босфора? О возможном влиянии их неудачи в Карахарманском сражении и сооружения двух новых крепостей на севере пролива мы уже говорили. Само продолжение и в последующем даже активизация Босфорской войны, однако, свидетельствуют о том, что воздействие названных обстоятельств вряд ли стоит преувеличивать. Главное заключалось отнюдь не в этом, а в очень значительных событиях, происходивших на Украине и Дону и весьма затронувших одну из сторон войны — казачество.

Социальные и национальные катаклизмы на Украине — антипольские восстания 1630—1631, 1635 и 1637—1638 гг. под руководством запорожских гетманов Тараса Федоровича (Трясила), И. Сулимы, Павла Бута (Павлюка) и Якова Острянина (Остряницы) и с массовым участием запорожцев, затем начавшаяся в 1648 г. и продолжавшаяся до 1654 г. освободительная война против Речи Посполитой, возглавленная гетманом Б. Хмельницким и украинской казацкой старшиной, — привели Войско Запорожское к резкому ослаблению, а с 1648 г. и к прекращению активности на Черном море вообще и у Босфора в частности.

Мы не можем отчасти согласиться с мнением Ю.М. Ефремова, согласно которому «восстание Богдана Хмельницкого и наступившие события в Украине заставляют запорожских казаков постепенно отказываться от ведущей роли в организации и проведении морских походов», вследствие чего инициатива в них переходит к донским казакам. О какой постепенности может идти речь применительно к войне, потребовавшей от украинского казачества всех его сил и средств?

В связи с этими событиями тяжесть босфорских операций ложится «на плечи» Войска Донского, которое со времени освободительной войны становится по сути единственным противником Османской империи на Черном море. Поскольку запорожцы не возобновили походы к Босфору и после 1654 г., заканчивать Босфорскую войну также пришлось одному Войску Донскому.

Оно же не только обладало меньшими ресурсами, чем Войско Запорожское, но и к тому же с конца 1630-х гг. было сосредоточено на борьбе с Азовом, которая, как тогда казалось, подходила к успешному финалу. Азовская эпопея 1637—1642 гг., принесшая донцам европейскую славу, однако «привязавшая» их к этой крепости, значительно обескровившая и приведшая к ослаблению Войска и его отступлению от Азовского моря по оставлении Азова, самым непосредственным и негативным образом сказалась на ведении Босфорской войны.

Отдельные историки связывают прекращение военно-морских действий запорожцев и, следовательно, их выход из названной войны с документом, который требуется рассмотреть особо.

В 1822 г. в «Собрании государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел» был опубликован по списку (копии) «Договор, заключенный турецким султаном с Войском Запорожским и народом руским, касательно торговли на Черном море».

Согласно О.И. Прицаку, документ сохранился в польской копии, которую сумела изготовить для себя дипломатия Речи Посполитой и которая затем, видимо, попала в русские руки, но оригинал был написан по-турецки. Указания на это исследователь усматривает в самом тексте договора: в одной из его статей упоминается «право сие, на турецком языке писанное», а Средиземное море дважды «на турецкий манер» названо Белым[518].

На наш взгляд, приведенные основания «турецкоязычности» документа неубедительны, поскольку, во-первых, договор говорит о предоставлении султанским наместником всем желающим украинцам права на свободное плавание в турецких водах и торговых привилегий в османской земле, и это «право», естественно, должно было излагаться на турецком языке, а во-вторых, Белое море — это не только турецкое, но и казачье название Средиземного моря.

Публикаторы датировали договор «около 1649 года», и эта датировка далее встречается у ряда авторов. Многие твердо указывают 1649 г. По мнению В.А. Голобуцкого, соглашение было достигнуто в результате переговоров с посланником Турции Осман-агой, прибывшим к Б. Хмельницкому в феврале 1649 г. У Ю.П. Тушина встречаем и дату «около 1649 г.», и точное указание на 1649 г.

В литературе наблюдаются и отклонения от датировки 1649 г. в обе стороны. Например, Л. Львов датирует договор 1650 г., а И.П. Крипьякевич — «очевидно», началом 1650-х гг. или даже, возможно, второй половиной XVII в., хотя последняя датировка непонятна: после 1654 г. Украина, вошедшая в состав России, не могла заключать самостоятельные договоры с Турцией[519].

О.И. Прицак полагает, что в 1649 г. документ не мог быть подписан, и, ссылаясь на анализ текста договора, сообщение Мустафы Наймы об обязательстве Б. Хмельницкого перед крымским ханом 1648 г. уничтожить казачий флот и на ситуацию того времени, относит документ к числу договоров, которые заключил с великим везиром Ахмедом Хезар-пашой украинский посол Ф. Джалалия, прибывший в Стамбул в июне 1648 г.[520]. Ю.А. Мыцык дает датировку 1649 г., но замечает, что в последнее время документ стали относить к 1648 г.

Договор имеет 13 статей, содержание которых может быть сведено к следующему:

• Османский султан позволяет Украине и ее жителям («войску казаков и народу их») иметь свободное торговое плавание ко всем своим и иностранным портам и островам на Черном и Средиземном морях, а также по всем рекам Средиземноморско-Черноморского бассейна, «в торги и купеческие дела входить… продавать, покупать и менять, по воле своей стоять в портах и выезжать когда захотят, без всякого препятствия», со всем, что имеется на судах. Торговле казаков «затруднений и препятствий делать никогда и никто в государстве Турецком не будет».

• Украинские суда, их люди, товары и оружие не будут употребляться «ни на какие потребы, ни на какую службу» Турции, но капитаны этих судов перед отправлением в заграничный рейс обязаны принести присягу в том, что не сделают «никакой измены против государства султанова». В случае нарушения судном в чем-либо «права султана» будет наказываться капитан, а не само судно, которое «останется свободным» с товарами и работниками.

• Украине позволяется заложить «несколько городов портовых» на Нижнем Днепре и в Днепровско-Бугском лимане («ниже Порогов даже до устья реки Буга в Днепр»), откуда будет производиться торговля.

• «Для споспешествования» торговле украинские купцы и их товары, ввозимые в Турцию или вывозимые из нее, освобождаются на 100 лет от пошлин и сборов («от всякой пошлины, мыта и подати»), а по истечении этого срока будут установлены небольшие подати — с такой же «тягостью», какую несут и сами турки. В турецких городах и портах Черного и Средиземного морей украинцам разрешается заводить «домы для складки товаров» и торговать там беспошлинно в продолжение упомянутых 100 лет. «По долгам купеческим» украинцам предоставляется такое же право, как и туркам, и «суд немедленный». Если украинский купец умрет в Турции или в ее водах, то все его имущество никем не будет удерживаться, «хотя бы что кому отказал или записал при смерти», но подлежит передаче его наследникам. В случае кораблекрушения украинского судна «при береге султанском» «вещи… кои могут сохраниться», будут спасены и также переданы наследникам.

• Украинское государство обязуется «само собою» обеспечить «безопасность на море против своевольства», используя порты, которые будут заложены на Нижнем Днепре и в лимане. Схваченные украинские морские разбойники подлежат суду, который «учинить должно Войско Запорожское при наместнике султанском». Украинские власти «вместе с турецкими галерами» будут ловить и наказывать донских казаков, вышедших в море для разбоя. Стороны обязуются «взаимно друг другу вспомоществовать, чтоб море было чисто и свободно».

• Украинским купцам позволяется свободно выкупать у турок христианских невольников, «как и турецких у христиан». Если христианский невольник, находящийся в Турции, убежит на украинское судно, то его капитан обязан выдать беглеца и не понесет при этом вместе со своим судном «никакого убытка или обиды». В случае бегства с украинского судна «работника какого вольного или невольного» турецкая сторона также выдаст его хозяевам.

• В Стамбуле учреждается представительство Украины в лице «наместника Войска Запорожского», который «иметь будет свое пребывание с должным почтением и без всякой опасности и обязан ходатайствовать о правосудии обиженным казацким купцам». Турция в «портовом городе» Украины будет держать «наместника султанского», которому надлежит со взиманием не более червонца выдавать украинцам «пашпорты» для свободного плавания «куда захотят», принимать упоминавшуюся присягу от капитанов и выдавать каждому требующему «право сие, на турецком языке писанное… за своеручного подписью и с приложением печати».

Договор, чрезвычайно выгодный Украине, таким образом, обеспечивал ей свободу мореплавания и торговли — по замечанию одного из авторов, такую, какой Россия добьется на Черном море только по Кючук-Кайнарджийскому трактату 1774 г. Украинский народ и Запорожское Войско достигали своей вековой цели. Украина обязывалась прекратить запорожские военно-морские походы против Турции, но они без того прекратились с началом антипольской освободительной войны, да и, по сути, исчерпывались с достижением свободы мореплавания и установлением дружественных украинско-турецких отношений.

Ю.П. Тушин обращает внимание на известное сходство ряда статей данного договора со статьями древнерусских договоров X в. и замечает, что эта параллель не случайна: «Как и семь веков назад, в Черноморском бассейне завоевывалось право народа на жизнь, обеспечивалась свобода русского и украинского мореплавания и торговли на Черном море на равных правах с Турцией. В этом была историческая заслуга казачьего морского войска в новый период русской истории. Тот факт, что договор 1649 г. должен был обеспечить населению Поднепровья свободу мореплавания, торговли и морских промыслов и положить конец боевым действиям запорожских казаков на море, — лучшее тому доказательство».

Одновременно Украина, по сути дела, заключала союз с Турцией, направленный против Дона, и обязывалась бороться с антиосманскими действиями Войска Донского. О разрыве украинско-донского союза при этом речи идти не может, поскольку его и не существовало за отсутствием на политической карте до 1640-х гг. самого Украинского государства. Однако Войско Запорожское входило теперь в состав независимой Украины, которая в целом также стала именовать себя Войском Запорожским, и получалось, что украинские власти, выступая как бы и от лица «настоящего» Войска Запорожского, разрывали вечный и братский запорожско-донской союз.

О.И. Прицак не совсем правомерно называет договор «военно-морской конвенцией», хотя в документе есть и военно-морской «момент». Из контекста договора вытекает, что Украина, прекратив операции на море, все-таки должна была иметь хотя бы минимальный собственный военный флот: без военных судов было невозможно удерживать своих людей от разбоев на море и тем более ловить донских морских «своевольников».

Важнейшее значение содержания договора нельзя преувеличить, но возникает кардинальный вопрос: имел ли этот договор место в действительности? Еще в первой половине XIX в. некоторые историки считали документ недостоверным[521], а в XX в. М.С. Грушевский оставил его «незамеченным». И.П. Крипьякевич рассматривает документ как проект, не осуществленный по разным причинам, тогда как Ф.П. Шевченко — как договор, по неизвестным причинам не подписанный.

Вместе с тем группа историков полагает документ действовавшим, и, по их мнению, причины его подписания турецкой стороной очевидны. А.В. Висковатов утверждает, что «нападения запорожцев довели наконец Порту до того, что она вынужденной нашлась заключить около 1649 года с знаменитым Богданом Хмельницким формальный договор о торговле, предоставив казакам свободный проход ко всем своим гаваням и островам».

По мнению Ю.П. Тушина, условием для заключения договора послужили успешная казачья морская война первой половины XVII в. и внешнеполитическая обстановка: воюя с Венецией, «турецкое правительство не могло позволить использовать свой флот еще и для борьбы с казаками и потому вынуждено было искать временного союза с ними». Этот же автор и В.А. Голобуцкий обращают внимание на желание Турции удержать украинцев от союза с антиосманской коалицией.

Что касается Украины, то в ходе освободительной войны, как отмечает Ю. А. Мыцык, «на первый план, естественно, выдвинулась борьба против магнатско-шляхетской Речи Посполитой, и поэтому руководство повстанцев было вынуждено не только прекратить морские походы, но и подписать весной 1648 г. военный союз с Крымским ханством, а в 1649 г. договор с Османской империей». Ю.П. Тушин, замечая, что Б. Хмельницкий предотвратил этим договором союз Турции и Крыма с Польшей и «показал себя выдающимся дипломатом», пишет еще, что договор «в таком виде… мог быть заключен только в том случае, если торговые связи (Украины. — В.К.) с черноморскими городами существовали раньше и нуждались в дальнейшем развитии»[522].

Многим историкам представляется, что украинско-турецкий договор вступил в силу, однако действовал не вполне. Л. Львов считает, что если он и «не приводился в исполнение во всех своих пунктах», то все-таки свидетельствовал «о желании казаков, главным образом, несомненно, запорожцев, завести на Черном море другой флот, кроме чаек, и другое мореходство, кроме разбойнического». По О.И. Прицаку, первый, короткий союз Украины с Турцией существовал в июне — августе 1648 г., и Б. Хмельницкий выполнил свое обязательство уничтожить казачий военный флот, который «в самом деле после 1648 года… не играл больше никакой значительной роли».

Ю.П. Тушин пишет, что основные статьи договора не были выполнены, но он все-таки «привел к временному перемирию: украинскому народу в известной степени обеспечивалась безопасность на южных границах, и в то же время на некоторый срок прекратились морские походы запорожцев на турецкие и татарские селения и города». Б. Хмельницкий, вынужденный искать внешней поддержки и получивший помощь от крымского хана, «вследствие этого строго следил за соблюдением запорожцами мира с Крымом и его сюзереном — Османской империей». Вместе с тем, говорит историк, «запорожцы не собирались выступать против своих верных и давних союзников — донских казаков», т.е. выполнять один из пунктов договора, «хотя и обращались к донцам с просьбами не нападать на Крым и Турцию».

На взгляд В.А. Сэрчика, договор действовал, оживил торговлю с Турцией, но постоянные войны второй половины XVII в. не позволили украинским казакам в полную силу воспользоваться привилегиями этого соглашения. Согласно В.А. Золотареву и И.А. Козлову, запорожцы получили свободу плавания по Черному и Эгейскому морям и право захода в турецкие порты, и это было «большим успехом длительной и упорной борьбы за право свободного плавания и торговли на Черном море», однако данный успех «все же носил временный характер, так как проблема выхода Русского государства к Черному морю в целом решена не была»[523].

Ю.А. Мыцык полагает, что Б. Хмельницкий в конце 1640-х и начале 1650-х гг. строго придерживался взятого по договору обязательства не совершать военно-морские походы против Османской империям и даже обращался к царю Алексею Михайловичу и Войску Донскому с просьбой воздержаться от соответствующих походов донцов, но отмечает, что часть повстанцев отказывалась принимать тяжелый союз с Крымом и запрет морских походов и выступала за возобновление военно-морских операций против Турции и Крыма.

Добавим еще, что, согласно Н.И. Костомарову, с договора 1649 г. начались даннические отношения Б. Хмельницкого к султану, утвердившиеся к 1650 г., и что советские авторы отвергали такую «невозможную» ситуацию. Один из них, например, писал, что Б. Хмельницкий, «заключая этот договор, ведя даже переговоры о некоторой политической зависимости от султана… не придавал всему этому серьезного значения», что это «была с его стороны лишь перестраховка да еще демонстрация перед другими державами, имевшая целью повысить его акции». Подлинное же «стремление Хмельницкого заключалось, конечно, не в том, чтобы связать себя союзом с Турцией, а в том, чтобы добиться тесного союза с Москвой»[524].

Что касается нашей оценки договора, то мы приходим к выводу, что опубликованный текст — всего лишь проект договора. Это с очевидностью вытекает из его второй статьи, в которой имеется следующая фраза, совершенно невозможная для уже подписанного международного соглашения: «…султан турецкий освобождает купцов их (украинских. — В.К.) от всякой пошлины, мыта и подати, а также и товары их… сроком на сто лет (если не на сто лет, то хотя на пятьдесят или, по крайней мере, на тридцать), за чем должностные начальники повсюду смотреть будут…»

Кем и когда был составлен проект, с кем обсуждался, каковы результаты обсуждения, мы, к сожалению, не знаем. Известные по источникам факты говорят о том, что договор не действовал ни в главной своей основе, относящейся к свободе мореплавания, ни по части других статей.

Ю.П. Тушин, не ограничившись замечанием о существовании торговых связей Украины с черноморскими городами, утверждает, что статьи договора «дают основание предполагать наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру (мореплавание на реке? — В.К.) и, может быть, далее в Крым» и показывают, что существовали «купцы казацкие — владельцы галер с невольниками». Последняя фраза приводится в кавычках и у Ю.П. Тушина, так что его читатель, не знакомый с текстом договора, должен полагать, что цитируется именно этот текст, хотя там вовсе нет приведенного выражения, а казацкие торговые «галеры или (и) корабли» несколько раз упоминаются только в плане имеющего начаться свободного мореплавания. Торговые же суда, плававшие в то время под украинским или запорожским флагом, на Черном море, не говоря уже о Средиземном, не фиксируются ни в рассматриваемом документе, ни в других источниках.

Впрочем, в диссертации Ю.П. Тушин шел еще дальше, заявляя, что статьи договора будто бы «раскрывают и подтверждают наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру и далее в Крым, на Кавказ и анатолийское побережье». Этого, конечно, не могло быть в условиях перманентной войны с Турцией и ее известного отношения к плаванию иностранных судов по «внутреннему» морю.

Удивительно, но в одной из своих работ, предшествовавших диссертации и монографии, Ю.П. Тушин особо останавливался на опровержении суждений о «наличии у запорожцев, кроме "чаек", и больших кораблей» и писал: «Ни один источник XVII в. не говорит о наличии у казаков такого рода кораблей. Они им были просто не нужны… Не располагая морскими базами, казаки не могли иметь морских кораблей, таких, как турецкие суда или корабли типа "Фридерик", "Орел"… базирующихся в низовьях рек или морских портах»[525].

Не приходится говорить и о создании тогда Украиной своих портов на Нижнем Днепре и в Днепровско-Бугском лимане. Хотя Л. Подхородецкий уверяет, что сечевики с 1649 г. имели в Стамбуле своего постоянного представителя, мы ничего не знаем об учреждении и функционировании украинского «постпредства» в османской столице. В.А. Голобуцкий думает, что рассматриваемое соглашение «обеспечивало Украине важные коммерческие выгоды», но уходит от ответа на вопрос, использовала ли она на самом деле эти выгоды и как именно.

Наконец, прекращение запорожских морских походов вовсе не обязательно связывать с подписанием этого договора, а относительно продолжавшихся донских набегов нам известно, что никакого реального противодействия им Б. Хмельницкий не оказал[526].

Все сказанное заставляет нас до обнаружения каких-либо новых источников отрицательно относиться к реальности договора. Не имеем ли мы дело с планом украинского руководства, точнее, его части, который не смог осуществиться? Может быть, как раз по причине прекращения военно-морской активности Сечи, произошедшего из-за войны с Речью Посполитой, когда казачья угроза с моря резко ослабла, а воевавшая Украина была слаба, правительство Турции не видело никакой необходимости предоставлять украинцам существенные льготы, не говоря уже о свободе плавания в своих морях.

2. Кампания 1629 г.

Однако вернемся непосредственно к босфорским казачьим экспедициям, их конкретному ходу и особенностям.

Наиболее ярким событием войны в Прибосфорском районе в 1629 г. было дело у Сизеболы. В историографии этому событию явно не повезло с датировкой. Основываясь на заявлениях турецкого посла в Москве Ф. Кантакузина, И.Ф. Быкадоров относит бой к 1625 г., а С.М. Соловьев к 1626 г., причем первый историк и сами заявления неверно датирует 1629 г., тогда как они относились к следующему, 1630 г. В.Б. Броневский в первой части своей «Истории Донского Войска» указывает, что дело происходило в 1628 г., а в третьей называет 1620 г. За В.Б. Броневским 1628 г. появляется у А.В. Висковатова и других авторов.

Ю.П. Тушин заметил, что В.А. Голобуцкий ошибочно датирует событие 1630 г. Однако впервые эта дата появилась у С. Рудницкого и М.С. Грушевского, ссылавшихся на Й. фон Хаммера, у которого тем не менее четко указан 1629 г. Можно было бы подумать, что украинских авторов смутила отписка 1630 г., в которой рассказывалось о кампании предшествовавшего года, но этот документ, без сомнения, им был неизвестен. В.А. Голобуцкий и Л. Подхородецкий поверили М.С. Грушевскому. Б.В. Лунин само дело у Сизеболы относит к 1629 г., а казачьи действия в Румелии, частью которых оно являлось, — все-таки к 1630 г. Наконец, А.Л. Бертье-Делагард датирует, кажется, «наше» дело («бой под Монастырем») даже 1640 г.[527].

Между тем упомянутая отписка русских послов Лаврентия Кологривова и Александра Дурова, ездивших в Крым, и турецкие источники, с которыми работал Й. фон Хаммер, ясно и недвусмысленно говорят о том, что бой у Сизеболы произошел в 1629 г.

В.Д. Сухорукое попытался сузить хронологические рамки события и указал, что казаки достигли Сизеболы «около Петрова дня» и что турецкая эскадра была направлена против казаков, действовавших на Черном море, также «о Петрове дни». Однако это уточнение неприемлемо, так как строится на сообщении в статейном списке русских послов, что «во 137-м году о Петрове дни и Павлове» (29 июня 1629 г.) султан послал свою армию в Персию. Далее список упоминает и отправление эскадры, но без указания конкретной даты; из текста лишь вытекает, что дело было в том же 1629 г.[528].

С весны этого года и донцы, и запорожцы уже находились в море. В.Д. Сухорукой замечает, что угрозы московского царя наложить опалу на Войско Донское и патриарха Филарета отлучить его от церкви в случае продолжения походов на Турцию и Крым[529] «произвели между казаками распрю: одни страшились гнева государева и ужаснулись отлучения от церкви и потому советовали прекратить на время поиски; другие, напротив того, не столь рассудительные, не слушали первых. Сих последних собралось около двух тысяч человек, в числе коих была знатная часть черкас и татар; буйная вольница сия, поссорившись в кругу с старыми и лучшими казаками и пренебрегши советами их, выбрали из среды себя атамана, сели на струги, отправились в море…»[530].

М.С. Грушевский, указывая, что 18 мая в Польшу из Стамбула пришли известия о нахождении казаков в море, рассматривает этот поход как диверсию с целью удержать османский флот от посылки в Крым. Шахин-Гирей, выбитый к тому времени с полуострова, намеревался идти с запорожцами на Крым, и появление там имперского флота послужило бы поддержкой новому протурецкому хану.

Донские историки предлагают два варианта появления отряда донцов и запорожцев в 1629 г. у берегов Румелии и в Прибосфорском районе.

Первый принадлежит В.Д. Сухорукову, который связывает действия в Румелии с предшествовавшим погромом крымских владений. «Непослушные» донцы, соединясь с запорожцами, 1 мая напали на Карасубазар, разграбили его и выжгли многие окрестные селения, потом направились к столице ханства Бахчисараю, жители которого, напуганные вторжением казаков в глубь полуострова, вывезли ценное имущество в соседний Мангуп, а ханши и «знаменитейших вельмож жены» спаслись бегством.

Казаки заняли Бахчисарай, а затем и Мангуп, где захватили богатую добычу. Наконец, собралось до 5 тыс. татар, с которыми казаки упорно сражались два дня, убили до 200 неприятелей и потеряли до 100 своих людей, но из-за превосходства сил врага были вынуждены отступить к берегу моря и вернуться на свои суда. Статейный список русских послов в Крыму, послуживший В.Д. Сухорукову источником, не совсем так излагает детали вторжения и, в частности, говорит, что все казаки были запорожцами в числе 500—700 человек.

«Отсюда (от Крымского полуострова. — В.К.), — продолжает В.Д. Сухорукое, — одна часть казаков возвратилась на Дон, а другая совокупно с черкасами запорожскими на 6 стругах вышла в Черное море и направила путь свой к румелийским берегам…»

Второй вариант находим у И.Ф. Быкадорова, который упоминает крымский погром 1629 г., однако полагает, что вовсе не с ним были связаны действия казаков у Румелии. Согласно этому историку, весной с Дона ушли в поход 33 струга под командованием атамана И. Каторжного, а 3 июня домой вернулись 19 стругов. «Казаки шли под Трапезунд по кавказской стороне. Поход был неудачен. Казаки потеряли в бою 1 струг, причем 30 человек погибло, атаман Каторжный и 5 казаков были ранены. На море осталось 6 стругов с донцами, в числе которых были и запорожцы». Именно эти суда и действовали затем у берегов Румелии.

В отличие от В.Д. Сухорукова И.Ф. Быкадоров при последнем утверждении ссылается на архивные данные, но, как указывалось, относит события к 1625 г. и, кроме того, дает непонятный расчет состава отряда. Если из 33 стругов погиб 1 и вернулись на Дон 19, то в море должно было остаться не 6, а 13 стругов. К тому же далее автор говорит, что у Румелии действовали не 6, а «9 стругов, оставшихся в море из отряда атамана И.Д. Каторжного», чем окончательно запутывает вопрос.

По турецким данным, казачьи суда в эту кампанию беспокоили гавани Килии, Мидье, Измаила, Балчика, Варны и Сизеболы. Обращает на себя внимание «неправильный» порядок их перечисления. Географически сначала должны бы называться Килия и Измаил на Дунае, затем к югу Балчик, Варна, Сизеболы и, наконец, Мидье. Очевидно, турки упоминали крайние северный и южный пункты казачьих нападений, а потом уже по порядку, за исключением разве что Измаила, с севера на юг перечисляли остальные порты данного побережья[531].

Возможно, к 1629 г. относится упоминание Сизеболы в грамоте царя Алексея Михайловича крымскому хану Селим-Гирею от 4 июня 1673 г., где говорилось, что донские казаки в свое время «преславной город Трапезой, Мисервию, Ахенло, Созополи (Трабзон, Мисиври, Анхиало, Сизеболы. — В.К.) и иные поймали и под самый царствующий град Константинополь многожды прихаживали».

Румелийское побережье в результате казачьих налетов 1629 г. пострадало весьма заметно[532]. Главнокомандующий османским флотом Хасан-паша был в то время на Средиземном море, где потерял несколько кораблей, но правительству и командованию пришлось все-таки направить к Румелии против казаков эскадру из 14 галер под начальством везира Кенаан-паши[533]. В отписке русских послов в Крыму говорилось, что «салтан послал на Черное море янычен 15 каторг, а на всякой… каторге янычен по 300 человек (всего, таким образом, 4,5 тыс. воинов. — В.К.), для черкас и донских казаков, которые ходят по морю и карабли и каторги громят».

Именно эта эскадра встретилась с казачьим отрядом напротив Сизеболы у небольшого острова Манастыра (Мегало-Ниси, ныне Свети-Иван, остров Св. Ивана), на котором располагался известный тогда греческий православный «монастырь честного славного пророка и Предтечи и Крестителя Иоанна»[534].

Согласно отписке Л. Кологривова и А. Дурова, «турские янычене у моря на пристани у греческого монастыря у Сизебола, у самово берега нашли 3 струга черкас да 3 ж струги донских казаков, а… на тех стругех было 300 человек. И… янычаня у тех черкас и казаков отбили все струги да черкас и казаков на берегу поймали 150 человек, а другая половина тех черкас и казаков же 150 человек от них отошли боем пеши в тот греческой монастырь и сели в том монастыре в осаде. И те… янычаня к тому монастырю приступали, й был у них бой и приступ 8 день».

«И после… того, — продолжает отписка, — пришли под тот монастырь 80 стругов черкас, а на стругу… было по 40-у человек (всего получается 3,2 тыс. — В.К.). И как… те черкасы под тот монастырь пришли, и те… янычане от тех черкас от того монастыря побежали. И те… черкасы с теми турскими людьми билися и взяли… 2 каторги с янычены. А тех…черкас и казаков 150 человек, которых было те яныченя взяли с стругами, отбили, а 13… каторг турских янычен отошли от них боем и пришли во Царьгород».

По-видимому, этот источник весьма точно передает ход дела, поскольку и Павел Алеппский, побывавший в Сизеболы 29 лет спустя и, несомненно, слышавший рассказ местных жителей о случившемся там примечательном событии, рисует в основном примерно такую же картину. Путешественник говорит, что «в каком-то году несколько человек донских казаков, измученные бурей на море, нашли убежище на этом острове (Манастыре. — В.К.).

Турки немедленно выступили, чтобы напасть на них; но казаки, собрав свои силы в названный монастырь, перебили большое число турок, которые не могли одолеть их. Потом казаки сели на свои суда и удалились».

Ряд подробностей, приводимых в литературе о деле у Сизеболы, не вытекает из информации посольской отписки. С.З. Щелкунов пишет, что казаков «настигла сильная турецкая эскадра и, прижав к берегу, заставила искать спасения в стенах греческого монастыря». Согласно Л. Подхородецкому, османский флот встретил у болгарского побережья шесть чаек и в неравном морском бою все их взял вместе с половиной казаков, а остальные сумели выскочить на берег и укрыться в спасительных стенах монастыря. Автор еще утверждает, что казачья флотилия пришла на помощь к осажденным на восьмой день, тогда как, по источнику, это произошло на девятый день. В.А. Голобуцкий говорит, что эскадра наткнулась на шесть чаек «у православного монастыря Сизебола» и что казаки, причалив к берегу, стали с боем пробивать себе дорогу к морю, потеряв при этом 150 человек пленными.

Из отписки же ясно видно, что струги стояли у берега, видимо, с минимальной охраной, а казаки в это время находились на берегу и действовали в Сизеболы или его окрестностях; собственно, по этой причине суда и были легко захвачены. Именно так понимает развитие событий В.Д. Сухоруков: «Пристав к берегу, (казаки. — В.К.) немедленно рассеялись для грабежа, оставив струги у берега почти без всякого охранения». Затем вскоре (по мнению историка, через несколько часов) к тому же месту пришла турецкая эскадра и захватила струги и 150 казаков, которые, как считает В.Д. Сухоруков, возвращались с добычей. Другие 150 человек, «видя пред собою многочисленного и сильнейшего неприятеля, составили плотно соединенный строй и, защищался, отошли в… монастырь к единоверцам своим и заперлись в оном».

В восьмидневном геройском «сидении» казаки проявили мужество и доблесть, но силы сторон были столь неравны, что, по мнению С.З. Щелкунова, «если бы не подоспели 80 стругов из Сечи, устрашивших турок, донцам пришлось бы вскоре сложить свои головы». Отметим еще стремительный удар подошедшей флотилии и боевое искусство ее казаков: враг потерпел поражение, хотя только в янычарах имел почти полуторное превосходство над казаками.

По-другому передавал московским властям события у Сизеболы османский посол Ф. Кантакузин. Он утверждал, что донцы и запорожцы разгромили монастырь Иоанна Предтечи, расположенный на море, от Стамбула верст с 200,[536] и взяли там много казны и что для охраны обители имелось турецкое войско в трех галерах, но их «воевода» бежал с ними от казаков, и за это султан повелел предать его казни.

Полагаем, что версия о разграблении казаками монастыря, возможно, отталкивалась от изложенных ранее событий 1623 г. и была запущена в пропагандистско-политических целях. Отнюдь не. в пользу этой версии свидетельствует сообщение Павла Алеппского, заинтересованного представителя православной церкви, об отношении турецких властей к пострадавшей обители. Оказывается, после «сидения» «монастырь по повелению султана был перемещен (в иное место. — В.К.), чтобы казаки не могли в другой раз найти в нем убежище». Тем не менее в очередной царской грамоте на Дон последовали упреки за разорение монастыря, а многие историки и публицисты в последующем распространяли турецкую версию. С.А. Холмский даже утверждал, что казаки якобы «взяли приступом» эту обитель.

О событиях, происходивших по окончании «сидения» и боя у монастыря, рассказывают русские, османские и западноевропейские источники, но с различающимися деталями.

«И после… того, — говорит отписка Л. Кологривова и А. Дурова, — турской салтан послал за теми черкасы (за 80 чайками. — В.К.) другую посылку турских янычен 14 каторг. И те… яныченя у того монастыря тех черкас не нашли, а встретились… они на море меж города Варны и Неварны[537] (Коварны. — В.К.) с ыными черкасы, а черкас… было 8 стругов, а людей… в тех стругех было 260 человек (по 32—33 казака на судне. — В.К.). И те… яныченя тех черкас всех поймали и побили, а иных живых привезли в Турскую землю, и тех… черкас турской (султан. — В.К.) взял всех на себя»[538].

Й. фон Хаммер, основываясь на сообщении Мустафы Наймы, объединяет действия казаков и турок у Сизеболы и между Варной и Каварной и представляет следующее развитие событий после отправки в море 14 галер Кенаан-паши: «Триста казачьих судов, каждое с пятюдесятью мужчинами (всего, следовательно, 15 тыс. — В.К), были в виду острова Манастыра, но ушли назад в камыши, и только с восемью была стычка, в которой семь были взяты и с пленными триумфально привезены в Константинополь».

Согласно заявлениям Ф. Кантакузина, после бегства от монастыря трех галер против казаков направили новых «воевод» с новыми силами, «и те воеводы взяли 7 донских стругов и привели казаков в Цареград, и султан велел их расспросить, по чьему они повелению на то место войною ходили и турских людей громили; и донские казаки сказали: ходили воевать собою, а ни по чьему-либо повелению, а царского повеления на то нет; и Мурат-султан велел всех казаков казнить»[539].

У М. Бодье читаем, что казаки после взятия двух галер у Сизеболы «продолжали бы побеждать, так что из четырнадцати галер… ни одна не вернулась бы в Константинополь, если бы не крепчавший ветер, ограничивший их успех такими небольшими трофеями. Со своей стороны они потеряли восемь лодок, которые неосторожно отдалились от основной части суденышек, чтобы ограбить несколько сел; двенадцать турецких галер атаковали и захватили их, и турки, чтобы прикрыть свои потери присущей им пышностью, увели их в Константинополь с тремястами пятьюдесятью пленными и седьмого числа октября месяца (27 сентября старого стиля. — В.К.) триумфально вошли в порт, ведя на буксире эти небольшие лодки».

Мы видим, что и французский современник не различает бой у Сизеболы и последующие действия, а также увеличивает потери казаков на одно судно и приводит число пленных, значительно превышающее общую численность казаков в сражавшемся отряде, как ее дает посольская отписка. В предыдущей главе уже говорилось об участии этих пленников в восстании рабов в Неаполе.

Далее М. Бодье утверждает, что «русские намеревались продолжить свои набеги», но «узнали, что двадцать пять тысяч татарской конницы вошли в Польшу, чтобы уничтожить огнем и мечом все, что им попадется под руку. Это заставило их (казаков. — В.К.) покинуть море и отправиться в Польшу, чтобы защищать свои очаги и спасать жизнь и свободу своих жен и детей»[540]. По М. Бодье, правителя Боснии Абаза-пашу направили с «неисчислимым количеством лодок» на Черное море, но паше «на сей раз не пришлось действовать за отсутствием врагов, и его вояж был скорее прогулкой, чем военным походом».

Н.И. Костомаров, Д.И. Эварницкий и Б.В. Лунин верят в то, что у казаков в самом деле насчитывалось 300 судов, и допускают при освещении событий разные неточности и даже нелепости. Согласно первому историку, Кенаан-паша будто бы «с сорока галерами следил за ними (казаками. — В.К.), когда триста козацких чаек сидели близ острова Монастыря»; по второму автору, Кенаан-паша «открыл» казаков «близ какого-то острова Монастыря», где они «стояли со своими чайками и с добычей». Согласно третьему историку, казаки на 300 чайках якобы «заняли принадлежавшие туркам местности возле Измаила, Килии, Варны». По Н.И. Костомарову и Д.И. Эварницкому, такая огромная флотилия (по семь-восемь чаек на галеру, даже если бы турецких кораблей было 40) будто бы уклонилась от боя, и в сражение вступили только восемь чаек, а остальные «счастливо избежали опасности» и «благополучно вернулись в Сечь».

Сомнение относительно верности «турецкого» числа казачьих лодок находим у М.С. Грушевского, согласно которому «это число, вероятно, сильно преувеличено» в реляции Кенаан-паши. Контекст событий позволяет без всяких оговорок говорить о значительном преувеличении[541].

В распоряжении историков имеется источник, рассказывающий о набеге казаков в 1629 г. непосредственно на Стамбул, но являющийся апокрифом. Речь идет об известном письме кошевого атамана Войска Запорожского И. Сирко крымскому хану от 23 сентября 1675 г.

«Потом, — говорится в письме после упоминания некоторых предыдущих походов, — року 1629 братья наши запорожыди, с певним (испытанным. — В.К.) вождем своим воюючи в чолнах по Евксинопонту, коснулися мужественно и самих стен константинопольских и, оные довольно окуривши дымом мушкетним, превеликий сультанов и всем мешканцам (жителям. — В.К.) цареградским сотворили страх и смятение, и, некоторые оглейшии селении константинопольские запаливши, тожь (как и в предшествовавших набегах. — В.К.) щасливе и с многими добычами до Коша (в Сечь. — В.К.) повернули… чему, ваша ханская мусць (милость. — В.К), ежели не поверишь, то изволь в своих крымских и константинопольских книгах писарям своим приказати поискати, — певне (наверняка. — В.К) знайдеш»[542].

Ф. Устрялов, Н.А. Маркович и Ю.П. Тушин полагают, что письмо было адресовано Мурад-Гирею, а что касается атамана, возглавлявшего поход, то Н.А. Маркович замечает: «История не знает, кто был этот вождь. Может.быть, Тарас (Трясило. — В.К.) булаву свою сдал другому кому-нибудь…» Однако в 1675 г. на крымском престоле находился Селим-Гирей (Мурад-Гирей займет трон в 1677 г.), а М.С. Грушевский говорит, что в 1629—1630 гг. гетманом Запорожской Сечи был Г. Черный и только в 1630 г. — Т. Трясило[543].

Последний упомянутый историк и авторы, следующие за ним, не веря апокрифу, игнорируют приведенные в нем сведения. Но есть и диаметрально противоположное мнение. На взгляд Д.И. Эварницкого, «участие запорожцев в походе 1629 года на Константинополь не подлежит сомнению». Письму доверяют многие историки первой половины XIX в., а из новейших Ю.П. Тушин, В.А. Золотарев, И.А. Козлов и, кажется, М.А. Алекберли.

Д.Н. Бантыш-Каменский, имея в виду набег 1629 г., утверждает, что запорожцы «дерзнули ночью войти в самый Канал Константинопольский, овладели двумя неприятельскими галерами, причинили значительный вред турецкому флоту, возвратились с богатою добычею». Затем автор цитирует письмо И. Сирко. Почта дословно сказанное Д.Н. Бантышом-Каменским повторяет Н.А. Маркович. Первый из этих историков основывается на известии Ф. де ла Круа и, как видим, совмещает побег, охарактеризованный в письме, с боем у Сизеболы.

Еще дальше идет Ф. Устрялов, опирающийся на того же Ф. де ла Круа, а также на И.Х. фон Энгеля. «В 1629 году, — читаем у Ф. Устрялова, — казаки приблизились к Константинополю: 12 челнов их под покровом ночи вошли в канал и были вогнаны ветром в средину 14 турецких галер; тогда удальцы, окруженные неприятелем, поспешно сделали высадку на берег, овладели одним греческим монастырем и защищались там в продолжение четырех часов. Товарищи их, догадываясь по пушечным выстрелам о происходившем, спешили на помощь, вошли с 50 челнами в канал, овладели двумя галерами, выручили своих сподвижников и возвратились с победою и добычею. Кошевой атаман Серко писал о сем подвиге запорожцев к крымскому хану…»[544]

Таким образом, у Ф. Устрялова соединяются уже не только набег, охарактеризованный в письме И. Сирко, и морской бой при Сизеболы, но еще и монастырское «сидение» казаков. Не исключаем, что некоторые из приведенных деталей соответствовали действительности, однако применительно к действиям у Сизебо-лы. Например, подоспевшая на выручку «сидельцев» флотилия в самом деле могла состоять из 50 судов, а не из 80, как говорили в Крыму. В Стамбуле в XVII в. действительно существовал монастырь Иоанна Предтечи, но он не имел никакого отношения к «сидению» казаков[545].

У некоторых авторов набег 1629 г., как в письме кошевого атамана, сопровождается разорением предместий Стамбула: казаки, грабя прибрежные города, дошли до османской столицы, навели тревогу на ее жителей и самого султана, сожгли ее дальние предместья и возвратились на родину с богатой добычей.

Д.И. Эварницкий приписывает руководство набегом Б. Хмельницкому: «Выплыв… на 300 лодках в море под предводительством Богдана Хмельницкого, будущего гетмана, они (казаки. — В.К.) добрались до окрестностей Царьграда, мужественно коснулись самых стен константинопольских, зажгли несколько окрестных с Константинополем селений и, окуривши их мушкетным дымом, задали султану и всем обывателям столицы «превеликий страх и смятение»…»

Н.Д. Каллистов пишет, что в 1629 г. бой под Константинополем закончился победой запорожцев, которые «вернулись домой с богатейшею добычею», и даже перечисляет, с чем именно: «коврами, парчою, шелковыми тканями, посудою, драгоценным оружием».

Ю.П. Тушин цитирует письмо И. Сирко без комментариев и, следовательно, принимает содержащуюся там информацию, хотя в своей же «летописи» морских походов XVII в. почему-то обходит молчанием набег на Стамбул 1629 г. В.А. Золотарев и И.А. Козлов, говоря вообще «скороговоркой» о казачьих морских походах, конкретно упоминают лишь набег 1629 г. в интерпретации все того же письма. М.А. Алекберли утверждает, что в названном году «казаки добились значительных успехов в борьбе с турками, разрушая оборонительную систему неприятеля вплоть до столицы Османской империи»[546].

Наконец, скажем, что, по Д.И. Эварницкому, запорожцы «потом от турецкой столицы ударились на запад» и совершали известные уже нам набеги на поселения Румелии. Историк здесь следует за Н.И. Костомаровым, который, перечисляя казачьи действия, ставит стамбульский набег перед опустошением побережья Румелии. В таком же порядке перечислены события и у Ю.П. Тушина.

Увы, те версии, которые идут от письма И. Сирко, не находят подтверждения в известных источниках. И если С. Рудницкий, считающий рассказ письма очевидным преувеличением, слишком доверчиво обосновывает свое мнение тем, что турецкие источники, которые будто бы очень скрупулезно отмечают казачьи набеги вплоть до Стамбула, ничего о нем не сообщают, то ведь о босфорском набеге 1629 г. молчат и нетурецкие источники, а спутанное сообщение Ф. де ла Круа противоречит другим известиям.

Вместе с тем апокриф отражает представления украинцев более позднего времени, но, по-видимому, все же XVII в., о морской войне казачества. Что же мы в таком случае имеем в документе?

«Разумеется, — считают В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов, — годы (набегов. — В.К.), которые приводит Сирко, только приблизительно верны». Обращает на себя внимание, что в письме не упомянуты действительные нападения казаков на Босфор и даже не фигурирует мощный набег 1624 г. (хотя М.А. Алекберли уверяет в обратном). Может быть, этот последний набег и имеется в виду, но только ошибочно датирован 1629 г.? Или же автор письма хотел сказать о ближайшем по времени набеге 1628 г., а «приблизительная верность» даты объясняется тем, что не запорожцы играли в нем ведущую роль? До обнаружения новых источников эти вопросы, очевидно, останутся без ответа.

3. Походы 1630— 1640-х гг.

Инициаторами первого похода к Босфору в четвертом десятилетии XVII в. выступили запорожцы. 16 марта 1630 г. их отряд из 500 человек прибыл на Дон, «и учали… атаманом и ясаулом, и казаком те черкасы говорить, чтоб итти на море для добычи; и… атаман Епиха Радилов велел атаманом и ясаулом, и казаком сби-ратца, и собралось… тысяча человек». 5 апреля 1,5 тыс. донцов и запорожцев на 28 стругах, приблизительно по 54 казака на судно, вышли в Азовское море.

Казаки наверняка «пошарпали» его побережье, а 29 апреля, войдя в Керченский пролив, приступали к городу Керчи, но были отбиты с потерями — «черкас и казаков побили и переранили человек со ста и больши». Нападавшие отошли от Керчи, направились к выходу в Черное море, «шли… морем неделю и приходили… на крымские и греческие деревни», и вообще «воевали… крымские юрты… во все лето». Во время погрома названных «деревень» неприятелю удалось захватить двух участников похода, примкнувших к казакам белгородских крестьян, «руских людей Ваську Иванова, Федьку Семенова», которые и дали крымским властям и московским послам в Крыму сведения об этой экспедиции.

31 мая с казачьей флотилией встретились две турецкие галеры, среди пассажиров которых находились и русские — послы дворянин Андрей Савин и дьяк Михаил Алфимов. Перед Кафой эти корабли предупредили с берега, чтобы они шли «бережно», так как «за горой за лиманом» стоят будто бы 46 донских стругов, пришедших из Керченского пролива и громивших суда и селения близ Кафы. «Каторжный бей» повернул назад, струги его преследовали, но не смогли догнать, «потому что на катаргах гребля большая» (на борту было 500 гребцов). И.Ф. Быкадоров, изложив этот эпизод по статейному списку послов, говорит, что, согласно словам взятого в плен казака, в казачьей флотилии насчитывалось 26 стругов с 1100 донцами и 500 запорожцами. Без сомнения, речь шла о той экспедиции, что началась 5 апреля.

В.Д. Сухорукое поворачивает флотилию от крымских берегов домой, на Дон («били на крымские греческие деревни и потом со значительною добычею возвратились в жилища свои»), и одновременно замечает, что летом того же года еще одна партия донцов «разорила несколько других греческих деревень, подвластных турецкому султану, как то: Айсерес, Арпаты и Небола, за три дня езды от Царяграда отстоящие, и иные».

Однако историк ошибается относительно времени нападений на «другие» греческие селения, равно как неточен в определении их местоположения. В приводимом же в сочинении В.Д. Сухорукова, в примечаниях, статейном списке русских послов[547] сказано: «Да… казаки воевали в 138 году весною турскова салтана греческие села и деревни, которые живут блиско Крыму, село Айсерес (у Н.А. Мининкова Аскерень. — В.К.), село Арпаты и иные села и деревни, и имали у них войною животы их и животину, а в полон… гречен не имали; да в турской же земле… казаки повоевали… село Небыла (у Н.А. Мининкова Инебала. — В.К.) и многих людей в полон и животы поймали, и издобылись они в той войне гораздо, и то… село (Инебала. — В.К.) сидит подле моря блиско города Синяпы (Синопа — В.К.), от Царягорода в трех днищах».

Послы имели в виду Инеболу, заметный населенный пункт, а впоследствии немалый город, расположенный на черноморском побережье Малой Азии, между Синопом и Эрегли, ближе к первому.

Далее в списке говорится: «Да во 138 году поймали турские люди в Турской земле близко города Синяпы… восьм стругов, а казаков было в тех стругах триста человек, и привели тех казаков во Царьгород, и турской салтан тех казаков поймал на себя, на каторги». По Н.А. Мининкову, захват стругов и казаков случился именно возле Инебалы[548]. Похоже, что сведения об этих потерях преувеличены турками. Во всяком случае, жилец Тимофей Владычкин, побывавший в конце лета 1630 г. на Дону, слышал там, что «по лету донские казаки ходили на море и воевали турского (султана. — В.К.) город… и которой город повоевали, то… он не ведает. А побили… на море казаков 130 человек, а они… привезли с собою огромного руского полону 240 человек».

Из приведенных материалов видно, что набег на греческие селения относится к весне, и, вероятно, там действовала та же самая флотилия, что нападала на Керчь. К Босфору же и Стамбулу она подходила, очевидно, гораздо ближе «трех днищ». 22 июня русский посол узнал в Кафе, что донские казаки громили села и деревни близ города Легра, «в днище и в двух от Цареграда»[549]. Под «Легром», как уже говорилось, скорее всего, имеется в виду Эрегли.

На помощь селениям, подвергшимся нападению, прибыли сипахи, и в завязавшемся бою оказались «побиты немалые люди с обеих сторон». Но донцы разгромили два турецких корабля, пленили кади и предлагали затем выкупить его за 2 тыс. золотых[550].

К 1630 г., может быть, относятся действия казаков и в районе Бургаса. М. Бодье в одном из изданий своей книги, вышедшем в 1631 г., сообщал свежие новости на этот счет. «Русские (казаки. — В.К.), привыкшие совершать набеги, — читаем здесь, — продолжают их чинить летом… тысяча шестьсот тридцатого года… они вновь вышли в Черное море, чтобы, как обычно, нанести урон туркам, используя реку Танаис и Борисфен…» До М. Бодье дошли слухи, что в походе участвовали какие-то «несколько отрядов московитов-добровольцев», хотя султан «жил в мире с их народом».

«Русские, — утверждает французский современник, — высадились в Анатолии, захватили там несколько удаленный от моря город Ямбол, ограбили его и увезли богатую добычу, состоявшую из разных вещей, но главным образом меди, которая производится в большом количестве в этом крае». Кафинский паша, «видя эти беспорядки», направил в Стамбул гонца с сообщением о них и советовал «паше моря» «ввести в Черное море не менее ста галер, если он намерен обуздать дерзость русских, их врагов».

Согласно М. Бодье, капудан-паша «смог собрать лишь шестьдесят пять парусов» — галер, галиотов и бригантин — ив июне (22 мая — 20 июня старого стиля) выступил, «чтобы выгнать русских из империи своего государя», но «не добился большого успеха».

Можем предположить, что, несмотря на упоминание Анатолии, разгрому подвергся болгарский город Ямбол, располагающийся на заметном расстоянии в глубь материка от Бургаса. В этом районе, между Бургасом и Ямболом, недалеко от морского побережья, как раз залегают месторождения медной руды. Однако все же не исключен и вариант с Анатолией: в XVI в. порт Инеболу вывозил медь, которую добывали в районе между Синопом и Кастамону; в XVII в. основными поставщиками меди в Стамбул являлись анатолийские города Синоп, Амасра, Эрзурум, Токат и Гюмюшхане (в районе Трабзона)[551]. Хотя, кажется, правителя Кафы больше должны были беспокоить «беспорядки» в Болгарии, чем в Анатолии.

23 мая, в разгар военных действий казаков на море, в Москву прибыл посол султана Фома Кантакузин — важная фигура османской дипломатии, потомок византийского аристократического рода, один из представителей которого, Иоанн VI, в XIV в. даже занимал константинопольский престол и, как считается, «привел османов в Европу». Провозгласив себя императором в противовес законному наследнику трона, Иоанн вступил, по определению болгарского царя, в «нечестивый союз» с турками, которые переправились из Малой Азии в Европу и, между прочим, осаждали Константинополь.

Ф. Кантакузин привез московскому царю удивительный план решения «казачьего вопроса» путем перевода донских казаков на службу не только Михаилу Федоровичу, но и Мураду IV. Н. А. Мининков полагает, что этот проект не случайно выдвинул именно в 1630 г. главнокомандующий османским флотом Дели Хюсейн-паша. Здесь следует уточнить, что капудан-пашой в названном году был не Дели Хюсейн-паша, который займет этот пост позже, а Фирари Хасан-паша, ярый недруг казаков[552], энергичный адмирал и администратор, прилагавший много усилий для улучшения и увеличения турецких военно-морских сил и опиравшийся на свою жену Фатиму, сестру Мурада IV, и на тещу, султаншу-валиде (мать султана), однако все же отставленный в 1631 г.

Несмотря на то что, согласно вестям, пришедшим из Стамбула и распространившимся в Европе, турки в 1630 г. «претерпели большой урон от казаков на Черном море», идея Фирари Хасан-паши не являлась следствием лишь одной этой кампании, только начинавшейся, когда посол с упомянутым планом отправлялся в Москву. Идея была результатом всех предшествующих кампаний, в первую очередь, конечно, казачьих операций третьего десятилетия XVII в., которые охватили весь Босфор вплоть до самой османской столицы, не говоря уже о других районах Причерноморья.

Капудан-паша с целью прекращения тяжелой войны предлагал совместную российско-турецкую выплату жалованья казакам, а в случае ее невозможности — организацию их переселения в османскую землю, на побережье Средиземного моря.

Излагая это предложение, Ф. Кантакузин сообщил отцу государя, патриарху Филарету, что имел беседу с Фирари Хасан-пашой, и тот спрашивал его, посла, как знатока России, «для чево царское величество не велит донских казаков побить или з Дону их збить, чтоб от тех донских казаков меж Мурат-салтанова величества и царскова величества ссоры и нелюбви не было». Дипломат, по его словам, отвечал адмиралу, что «царскому величеству на донских казаков ратных людей послать немочно, потому что на Дону места крепкие и лесные, и как на них послать ратных людей, и они разбегутца врознь или пойдут к недругу, и учинить над ними никакова наказанья немочно».

Получив такой ответ, главнокомандующий «о том думал много и говорил, чтоб казаком донским давать жалованье обоим государем — Муратову б салтанову величеству давать им от себя, а царскому величеству тем казаком велеть давать от себя, чтоб от тех казаков войны не было… А будет де царское величество тем донским казаком своего государева жалованья давать не изволит, ино де казаком донским яз учну давать Мурат-салтанова жалованья из Мурат-салтановы казны, будет на то царсково величества изволенье».

И, наконец, план капудан-паши завершался следующими предложениями: «И перевесть бы их з Дону всех на Белое море на житье. А около де Белово моря Мурат-салтанову величеству многие недруги, и они б на тех недругов ходили и под ними добывались. И ныне б, дав им жалованье, послать их войною на полского короля вместе с сердаром (турецким главнокомандующим. — В.К.)».

Белым морем (Акдениз) турки и вслед за ними казаки называли Средиземное море и отдельные его части. В данном случае имелось в виду не ближайшее Мраморное море, которое было тогда внутренним османским «озером» без каких-либо врагов на его берегах, а Средиземное море вообще.

Хотя в принципе турецкие власти могли поселить казаков и на Мраморном море, из которого можно было Дарданелльским проливом выходить «добываться» в Эгейское море. Впоследствии османское правительство разместит казаков-некрасовцев сравнительно недалеко от Стамбула, на побережье именно Мраморного моря — у озера Майноса, в 25 км от южномраморноморского порта Бандырмы[553]. Однако гипотетическое поселение беспокойных донцов первой трети XVTJ в. на Эгейском море, на его турецком или греческом побережье или на многочисленных островах, пожалуй, имело бы больше удобств для Турции — подальше от столицы и поближе к «недругам».

Н.А. Смирнов предполагает, что частые поездки Ф. Кантакузина в Москву через Дон (визит 1630 г. был третьей такой поездкой) свидетельствуют об изучении послом казачьего вопроса и «изыскании средств к отвлечению донских казаков от набегов на турецкую землю».

«Хотя никаких прямых документов о деятельности в этом направлении Фомы Кантакузина не имеется, — пишет историк, — но сопоставление отдельных фактов и событий не оставляет сомнений в том, что Фома Кантакузин видел разрешение донской проблемы в натравливании московского правительства и его представителей на казаков с тем, чтобы вызвать между ними вооруженное столкновение. Он через своих агентов искусно пускал слухи о готовящемся погроме донских казаков со стороны Москвы; его же агенты спровоцировали убийство воеводы Карамышева, посланного с 50 стрельцами на Дон сопровождать турецкое посольство. В конце концов этот великий интриган пал жертвой собственных интриг».

На фоне сказанного явно неудачно выглядит мнение Н. А. Смирнова же о «наивности» предложения Фирари Хасан-паши: посол «высказал наивную мысль, которая якобы пришла в голову капудан-паше». Эту идею можно воспринимать как нереальную, даже фантастическую, но не наивную хотя бы с точки зрения упомянутого историком натравливания Москвы на Войско Донское. Не видим мы и основания характеризовать видного турецкого дипломата как интригана, поскольку он делал свое дело в интересах государства, которому служил (другой вопрос, что донцы считали такую активную службу «зазорной» для православного грека), равно как и отрицать принадлежность идеи Фирари Хасан-паше. Почему бы «великому адмиралу» не могла прийти в голову мысль о прекращении войны «на два фронта» — умиротворении на Черном море и подключении казаков к войне против средиземноморских неприятелей Турции?

Между прочим, в том же 1630 г. дипломаты Шарль Талейран князь де Шале и Жак Руссель, прибывшие в Москву из Стамбула и вынужденные по пути на Черном море заплатить выкуп перехватившим их донским казакам, предлагали царю проект союза Турции, вассальной ей Венгрии, Швеции и России против Австрии, Испании и Польши.

Замысел перетянуть Войско Донское на свою сторону не оставлял османские власти и позже. Такой переход на службу султану, согласно «Поэтической» азовской повести, предлагал казакам в 1641 г., в первый день осады Азова, турецкий парламентер — «янычарский голова».

«А естьли вы, люди божий, — говорил парламентер, — служить похочете… государю нашему царю Ибрагиму-салтану, его величеству, принесите тако ему… винныя свои головы разбойничи в повиновение на службу вечную. Радость будет: отпустит вам государь наш… и паши его вси ваши казачи грубости прежние и нонешние и взятье азовское. Пожалует вас, казаков, он, государь наш турецкой царь, честию великою. Обогатит вас… он… многим и неисчетным богатством, учинит вам… у себя во Цареграде покои великий во веки, положит на вас, на всех казаков, плате свое златоглавое, печати подаст вам богатырские золоты с царевым клеймом своим. Всяк возраст вам… в государьстве его во Цареграде будет кланятся, станут вас всех… называти — Дону славного рыцари знатныя, казаки избранный».

Донцы отвечали: «Как служить можем ему, царю турскому неверному, оставя пресветлой здешней свет и будущей? Во тму (в ад. — В.К.) итти не хощем! Будем впрямь мы ему, царю турскому, в слуги надобны, и как мы отсидимся от вас в Азове-городе, побываем мы у него, царя, за морем под ево Царемгородом, посмотрим мы Царяграда строенье и красоты ево. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, — лише бы ему… наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему… пищалми казачими да своими сабелки вострыми».

Предложения перейти на службу Турции делались и запорожцам. В частности, в 1648 г. игумен Петроний Ласко, ездивший к Б. Хмельницкому с письмом от брацлавского воеводы Адама Киселя, сообщал, что «если бы казаки не хотели воевать с Польшей», то крымский хан мог бы обещать им «от имени турецкого царя хорошее жалованье с тем, чтобы они отправились из Запорожья на море в наибольшем количестве, хоть и сто тысяч, чтобы отплыли и помогли (туркам. — В.К.) воевать с венецианцами».

Действия казаков на море в 1630 г. вызвали отнюдь не совместный русско-турецкий патронаж, а царскую опалу на Войско Донское. Последовали арест и ссылка зимовой станицы во главе с атаманом Н. Васильевым и убийство на Дону упомянутого выше царского представителя, присланного к казакам с опальной грамотой и неприемлемыми требованиями. Утверждение Н.А. Смирнова о том, что агенты Ф. Кантакузина спровоцировали убийство Ивана Карамышева, — это лишь версия историка, но, по крайней мере, косвенно турецкий дипломат сыграл определенную роль в трагическом конце воеводы. Похоже, что именно посол склонил московское правительство выдвинуть требование к донцам идти вместе с турками на поляков.

Это было единственное предложение капудан-паши, которое приняла Москва, однако и оно оказалось невыполнимым. Долголетняя ожесточенная война донцов с Турцией и их настроения, хорошо видные из азовской повести, не позволяли никаких совместных казачье-турецких действий, не говоря уже о службе Войска Донского султану и тем более о переселении казаков в глубь Турции. Здесь не могли помочь и предпринимавшиеся, по-видимому, попытки Ф. Кантакузина склонить к «взаимопониманию» атамана Е. Родилова, который был давним знакомцем посла и сопровождал его в предыдущих поездках в Москву в 1622 и 1627 гг.

Московское же правительство, всячески открещивавшееся от «разбоев» донцов на море и враждебно относившееся к вольным порядкам на Дону, было заинтересовано в существовании Войска Донского — своего фактического защитника на юге и необходимого противовеса Османской империи и Крымскому ханству. И даже если бы в Москве вдруг приняли самоубийственное решение отказаться от этого противовеса, то для переселения казаков требовалось сначала «сбить» их с Дона. Как раз одну из причин невозможности этого Ф. Кантакузин объяснял Фирари Хасан-паше. Другая причина заключалась в том, что у Московского государства просто не было сил, способных произвести означенное «сбитие». Естественно, план капудан-паши и Ф. Кантакузина не был принят и остался в истории в качестве забавного, но характерного эпизода.

У В. Миньо говорится, что в 1634 г. главнокомандующий османским флотом боролся с казаками в Дарданеллах (о чем сказано в предыдущей главе), но мы не имеем никаких сведений о босфорском походе этого года.

Затем набег к Босфору совершили запорожцы. Весной 1635 г., несмотря на сопротивление властей Речи Посполитой и запорожских «старших», некоторое число сечевиков пошло в дальний морской поход. 17 июня османский каймакам Байрам-паша сообщал польскому королю Владиславу IV, что в месяце зилькаде, т.е. между 18 апреля и 17 мая[554], «разбойников казацких днепровских семь лодок, вышедши на Черное море, пришли даже сюда до устья морского (до входа в Босфор. — В.К.), потому что галеры и армата цесарская были на Белом море, а иные военные корабли по делам военным пошли в Трапезунт».

Заходили ли запорожцы в сам пролив, неизвестно. Согласно каймакаму, они «много зла наделали несчастным подданным, немало забрали имущества; галеры, которые были на устье морском, вышли на них и погнались, и захватили две лодки, которые, убегаючи, были выброшены на берег, а другие темной ночью бежали и пошли в свои стороны».

М.С. Грушевский, ошибочно датируя само послание месяцем зилькаде, упоминает и письмо короля польному гетману Николаю Потоцкому от августа 1635 г. о том, что казаков, ходивших на море вопреки запрещению, надо поймать и покарать, и замечает: не знаем, о том же или о другом походе писал король, но таких походов в то время, вероятно, было несколько; Львовская летопись даже категорически говорит, что именно в 1635 г. казаки пять раз ходили на море, «хотя на достоверность этой цифры, разумеется, нельзя сильно полагаться».

В составленном в 1634 г. «Описании Черного моря и Татарии» Э. Дортелли сообщал о причинении запорожцами немалого вреда «прибрежным местам Татарии и проливу Черного моря» (Крыму и Босфору) и замечал, что казаки «наводят такой страх не только в Татарии и всем Черном море, но и в Константинополе», и что «из-за них там вооружают ежегодно флот, частью или весь». С 1637 г., после взятия донскими казаками Азова и перехода в их руки господства на Азовском море, резко усилились опасения турок перед ожидавшимися донскими и доно-запорожскими набегами на Черное море, Босфор и, вполне возможно, сам Стамбул.

Образно эти опасения охарактеризовал А.И. Ригельман: «Как скоро Амурату (Мураду IV. — В.К.) о потере Азова весть дошла, вообразилось ему тотчас, что по этим обстоятельствам соединившиеся козаки (донцы и запорожцы. — В.К.), естьли похотят, то легко уже и в Серале посетить его могут». В самом деле, в Стамбуле говорили, что отныне туркам никогда не быть в покое и всегда ожидать погибели, а по умножении казаков и укреплении захваченной ими крепости, «не взяв Азова, и… во Царегороде не отсидетца», и что Азов поэтому стал «пуще и тошнее Багдада»[555].

Тревога в османской столице возросла в связи со слухами о возможном восстании греков, которые могли соединиться с казаками. В июне 1638 г. по подозрению в государственной измене и связях с казаками был умерщвлен константинопольский патриарх Кирилл Лукарис, о чем подробно расскажем в дальнейшем. В предшествовавшем месяце прибывший в Москву грек Петр Юрьев, гонец от сучавского митрополита, говорил в Посольском приказе, что султан «сам, остерегался от Запорог и от донских казаков, на проходе к Царюгороду с Черного моря 10 000 янычан поставил для обереганья».

Неудача азовской осады 1641 г. еще больше усилила панические настроения в Стамбуле. Весь город, сообщали находившиеся там русские дипломатические гонцы Богдан Лыков и Афанасий Буколов, состоит в «великом смятении», «и ни от которой стороны такого спасенья не имеют, как от Азова». Сведения о ходе осады засекретили: была «великая заповедь, чтоб нихто про Азов ничего не говорил». Великий везир приказал немедленно казнить двух гонцов, разгласивших «в миру» информацию о неудачной осаде. Пленники рассказывали московским представителям, что секретность поддерживалась, чтобы рабы «и всякие християне не взволновались на басурман», но великий везир скрывал информацию и от султана.

Молдавский гонец, будущий посол в России Атанасе Иоан поведал в Москве, как на его глазах 28 октября 1641 г. в Стамбул «пришли испод Азова 26 катарг с побитыми и с ранеными людьми, а иные порожжие, и в те поры… во Царегороде у турок добре было кручинно». «И салтан… велел было гречан во Царегороде всех побить. И то… отговорили салтану мать же ево салтанова да муфти, что у них по их турской вере в патриархово место».

По словам гонца, те воины, «которые были под Азовом, говорили: будет де салтан и с ним и везирь пойдут под Азов (в новый поход. — В.К.) сами, и они с ними будут готовы, а будет де они, салтан и везирь, сами под Азов не пойдут, и им никак не хаживать, лутче де им во Царегороде всем помереть, а под Азов без салтана и без везиря не хаживать, то де не богдатцкая (багдадская. — В.К.) служба, под Богдатом де было туркам гулянье, а под Азовом кончина бусурманская».

В общем, как замечал В.Д. Сухоруков, «в Константинополе проведали о состоянии дел азовских, и ужас объял всех жителей; твердили, что им не усидеть в Цареграде, и страх распространился на все окрестности».

Однако, к радости турок, ожидания массированных атак казаков на Анатолию и Босфор не оправдались. Сосредоточенность донцов на защите Азова, необходимость проведения в первую очередь разведывательных экспедиций, гибель донской флотилии в Адахунском сражении и блокада османским флотом Керченского пролива не позволили развернуть казачье наступление на Турцию. Дело ограничилось отдельными походами, усиливавшими, правда, тревогу в Анатолии и Стамбуле.

Набег 1638 г. на окрестности османской столицы, живописуемый В.Б. Броневским («самый Царьград освещаем был заревом пожаров») и за ним С.А. Холмским («зарево пожаров было видно в самом Константинополе»), не находит подтверждения в источниках. Первый известный поход донцов в сторону Стамбула, относящийся к периоду казачьего Азова, датируется 1639 г.

Атаман донской станицы в Москве Сидор Алфимов 3 ноября этого года сообщил в Посольском приказе, что «в прошлом… 147-м году (т.е. до 1 сентября 1639 г. — В.К.) из Озова ходили казаки на море судами для языков, и меж… Керчи и Темрюка взяли они полонеников русских людей 123 человека; а после… тово посылка послана из Озова другая, подале, к Царюгороду, для языков подлинных вестей, а при них… та посылка не бывала (не вернулась на Дон до отъезда станицы в Москву 7 октября. — В.К.)».

К сожалению, ничего больше об этом походе мы не знаем, если не считать, что к данной экспедиции относится сообщение в Посольском приказе атаманов двух других донских станиц И. Каторжного и Нефе да Есипова от 16 декабря. Из сообщения видно, что после 1 сентября «посылано из Озова на море казаков для языков 9 стругов; и с моря… пришло казаков 7 стругов, а два… струга потопило волною, а языков… не добыли».

Впрочем, скорее всего, эта неудачная экспедиция вовсе не была стамбульским походом. Последний же являлся своего рода исключением из казачьей практики тех лет по дальности маршрута: разведывательные операции, связанные с обороной Азова, обыкновенно проводились донцами в акватории Азовского моря и Керченского пролива.

В 1640 г. казаки, но уже не донские, а запорожские, появились «супротив Константинополя и перед Трабзоном». В дорожном дневнике польского посольства в Турцию, возглавлявшегося В. Мясковским («Диариуше турецкой дороги»)[556], под И (1) мая этого года есть запись о полученном известии с Черного моря: «…запорожские казаки взяли город над морем недалеко от Константинополя».

Некоторые интересующие нас сведения о тогдашних действиях казаков имеются в записках Эвлии Челеби. В 1643 г. он вернулся в Стамбул из большого путешествия вокруг Черного моря. Последними пунктами его пути перед столицей были остров Игнеада и крепость Теркоз, располагавшаяся сравнительно недалеко от Стамбула. «Поблизости от этого места, — заметил Эвлия о Теркозе, — есть покрытый цветами луг и славное место Скумрыджаир, где располагаются лагерем янычары и куруджи (вид привилегированных войск, разновидность янычар. — В.К.) и отсюда следят за безопасностью близлежащих сел, так как несколько лет тому назад эти берега были наводнены казаками».

Трудно сказать, к какому из казачьих походов можно отнести эту информацию. Набег 1630 г. как будто бы не укладывается в рамки «нескольких лет», набег 1640 г. произошел, кажется, слишком недавно, а поход 1639 г. был разведывательным. Предположительно можно говорить об экспедиции 1635 г. и, вероятно, о неизвестном нам казачьем набеге к Босфору[557].

Несмотря на отступление Войска Донского 1642 и следующих лет турки продолжали строго охранять пролив и Стамбул. Тот же Эвлия Челеби, к примеру, описывая местность Мандру поблизости от Теркоза, упоминал находящуюся там роту аджемиогланов (из ленного ополчения) и замечал, что они охотятся за беглецами и русами, которые приходят с Черного моря. На месте оставались и другие части и подразделения османских войск.

Время от времени среди них и населения появлялись новые слухи о возможном приходе казаков. 25 мая 1644 г. русский агент грек И. Петров писал из Стамбула царю Михаилу Федоровичу: «А царствие ваше произволь оберегати накрепко от татар по всяко время, а от турского (султана. — В.К.) ни в чем не оберегайся. А турской сам боится и опасается от великого вашего царствия, и как услышит казаков на море, страсть свое емлет».

Не совсем понятные сведения имеются о морской экспедиции запорожцев 1646 г. В мае этого года король Владислав IV известил иностранных дипломатов о начале похода сечевиков на Черное море, затем о выходе в море второго отряда казаков и, наконец, об успехах, одержанных первым отрядом. 12 (2) мая и 6 июня (27 мая) австрийский посол в Польше Вальдероде и 4 июня (25 мая) венецианский посол Джованни Тьеполо доносили своим правительствам о королевском приказе выйти в море, полученном запорожцами, и о самом их выходе.

28 (18) мая Д. Тьеполо сообщал, что речь идет об экспедиции к Стамбулу, а в середине июля (начале месяца по старому стилю) французский посол де Брежи писал из Варшавы, что 8 тыс. казаков пустились на море, чтобы «потревожить Константинополь». Известны и донесения послов из Польши от августа и сентября (июля — сентября по старому стилю) и заявление короля, сделанное в сентябре (августе старого стиля), о том, что экспедиция осуществляется.

Однако польский историк Виктор Чермак, специально изучавший турецкую политику Владислава IV, не нашел подтверждения его заявлениям об этой экспедиции ни в каких других источниках, помимо посольских реляций, которые были основаны на тех же монарших заявлениях. Августовско-сентябрьские (июльско-сентябрьские) депеши Д. Тьеполо хотя и содержат общие сведения о походе, но в то же время показывают и удивление посла, что до него не доходят вести, которые подтвердили бы слова короля. Более того, говорит В. Чермак, из письма гетмана Н. Потоцкого, писанного 31 (21) марта 1648 г., вытекает, что в 1646 г. казачьего морского предприятия не могло быть, ибо еще и в марте 1648 г. не окончились приготовления к походу. Получается, что Владислав обманывал европейских дипломатов?

Тем не менее у историка остаются сомнения в таком выводе. В 1646 г. запорожцы приходили на Дон по суше и вместе с донцами действовали против Азова. Но, продолжает В. Чермак, сообщение Н. Потоцкого на сей счет можно понять так, что при обложении этой крепости донскими и запорожскими казаками последние облегли ее с моря. Как это могло быть, если запорожцы пришли сушей? — спрашивает В. Чермак. Выходит, что в указанном году они все-таки выходили в море?

Добавим, что в «Вестях-Курантах» приводится письмо киевлянина Михаила Баки от мая 1646 г. из Литвы, неизвестно на чем основанное, но указывающее точную дату выхода запорожцев в море: «…корол послал казаков 20 000 на море на чолнах, а вышли они на море на Михаилов день 23 майя…» И еще скажем, что в послании Ибрахима I Владиславу IV от 20 ноября того же 1646 г. содержалось требование укротить днепровских и донских казаков и не пускать их чаек на Черное море. Но, может быть, это было «дежурное» требование? В итоге вопрос о «королевской» экспедиции к Стамбулу остается открытым[558].

В 1647 г. в Европе распространилось венецианское известие о взятии казаками бывшей османской столицы Эдирне (Адрианополя): «В последних грамотах пишут из Веницеи, что руские люди и казаки (т.е. запорожцы и донцы. — В.К.) на Чорном море взяли три именитые места: Трабусунду (Трабзон. — В.К.) да Адрианопел, да еще одно место, которому имяни неведомо…» Сообщение, однако, не находит подтверждения в других источниках.

В конце 1640-х гг. на Украине и в Крыму в связи с украинско-крымским союзом и стремлением хана Ислам-Гирея III добиться большей самостоятельности от Турции стала витать идея будущего совместного похода запорожцев и татар на османскую столицу. Крымский военачальник Тугай-бей в 1648 г. говорил стамбульскому греку Исаю Остафьеву, что после мира с Польшей татары и казаки «хотят итти войною, большим собраньем, к Царюгороду на турского султана». Источники не раз фиксируют и подобные высказывания Б. Хмельницкого. Иерусалимский патриарх Паисий после переговоров с ним, состоявшихся в декабре того же года, рассказывал в Москве, что гетман хочет «на весну итти с войском на турского, и струги… учали делать, а татаровя… крымские от турского поотложились и на турского с черкасы (украинцами. — В.К.) войною пойдут».

В апреле 1649 г. украинский лидер говорил русскому послу Григорию Унковскому: «А как за помощию божиею ту войну (против Польши. — В.К.) скончаем в добром счастье, и царь (хан. — В.К.) со всем Крымом так же хочет свобожатца из неволи от турского царя, и меня и Войско Запорожское в помочь себе зовут… И мы за помощию божиею помогать им будем; да чаять того, что крымскому царю освободитца из неволи от турского царя Бог и поможет, что ныне у турского царя от немец (венецианцев. — В.К.) большие упадки, много у него людей немцы побили и на Белом море путь к Египту отнели».

Через несколько месяцев, в ноябре, в беседе с другим московским послом, Г. Нероновым, Б. Хмельницкий повторил подобные рассуждения, дополнив их сообщением о будто бы уже начавшемся массовом строительстве чаек для грядущего похода на Стамбул.

Если Польша заключит мир с Украиной, заявил гетман, то он намерен вместе «с крымским царем и с волохи, и с серби, и с мутьяны» воевать Турцию, и уже изготовлено на Днепре под Кодаком 300 стругов и, кроме того, велено сделать еще 200. На этих судах запорожцы пойдут на турок морем, а он, Б. Хмельницкий, с запорожцами же пойдет сухим путем на Аккерман. Гетман, по его словам, «ведает подлинно, что турскому царю против их стоять будет неким потому, что многих ево ратных людей побили виницейские немцы».

Г. Неронов, будучи на Украине, слышал о таких планах не только от Б. Хмельницкого, но и «ото многих людей». Однако сбыться мечтам было не суждено. Освободительная война оказалась затяжной и изнурительной, союз с Крымским ханством — непрочным, и Украине, чья только что созданная государственность порой стояла на грани гибели, было не до похода на Стамбул.

Тем не менее информация о подобных настроениях и планах доходила до османских властей и вызывала в Турции серьезные опасения. Упомянутый патриарх Паисий сообщал, что «во Царегороде от черкас и от татар спасенье большое, потому что у них (турок. — В.К.) ныне малолюдно, многие побиты от виницеян и меж себя в межусобье». В ноябре 1649 г. Б. Хмельницкий уверял Г. Неронова, что раньше крымские ханы были «страшны» от султана, «а ныне… и сам турской царь от крымского царя и от великого Войска Запорожского страшен».

В Турции опасались и нападения с Дона. Жилец Иван Кузовлев, приехавший в октябре того же года из Стамбула в Москву, свидетельствовал, что не только в Азове и Кафе «чают на себя приходу государевых ратных людей и донских казаков», но и в самой османской столице.

Сделаем выводы:

1. Между Войском Запорожским и Войском Донским существовал постоянный боевой союз, благодаря которому удары казаков по Анатолии и Босфору приобрели мощный характер. При этом Сечь располагала более значительными возможностями для ведения военных действий, но оказалась вовлеченной в социальные и национальные катаклизмы на Украине и затем поглощенной освободительной войной против Речи Посполитой. Ведущее положение в морских операциях постепенно переходило к Войску Донскому, которое, в свою очередь, оказалось «привязанным» к борьбе за Азов, а потом было вынуждено временно отступить от Азовского моря.

2. Украинско-турецкому договору 1649 г., якобы предоставлявшему Украине свободу мореплавания на Черном и Средиземном морях, приписывают большое значение в прекращении запорожцами войны на море. Однако нет доказательств фактического действия этого договора. Предствляется, что это был всего лишь нереализованный проект, а морские операции Сечь прекратила независимо от него, в связи с началом украинско-польской войны.

3. С 1629 г. наблюдается спад Босфорской войны, хотя военные действия продолжались. В этом году казаки действовали в европейской части Прибосфорского района, выдержав доблестное «сидение» в монастыре на острове близ Сизеболы. Набег на Стамбул 1629 г., описанный в письме И. Сирко 1675 г., не находит подтверждения в других источниках.

4. В 1630 г. был совершен доно-запорожский поход, в ходе которого разгрому подверглись селения азиатской части Прибосфорского района. Возможно, тогда же казаки действовали и у Бургаса. В 1635 г. запорожцы подходили к устью Босфора и разгромили окрестные места.

5. В 1630 г. Турция предложила Москве план решения «казачьего вопроса». Капудан-паша Фирари Хасан-паша предлагал совместную выплату жалованья донским казакам или их переселение на Средиземное море. План не был принят, поскольку противоречил интересам Московского государства и Войска Донского.

6. В результате взятия донцами Азова в 1637 г. и неудачи османской осады этой крепости в 1641 г. в Стамбуле весьма опасались массированного казачьего наступления на Черное море и Босфор. Однако необходимость обороны Азова не позволила казакам развернуть широкие военные действия. В этом периоде известен только один донской разведывательный поход к Стамбулу 1639 г.

7. В 1640 г. запорожская флотилия действовала поблизости от османской столицы. Реальность же стамбульского похода запорожцев, о котором в 1646 г. заявлял европейским послам Владислав IV, остается под вопросом.

8. В конце 1640-х гг. в связи с установлением союза между Украиной и Крымским ханством возникли планы совместного украинско-татарского похода на Турцию и Стамбул. Их осуществление связывалось с успешным окончанием войны против Польши и на практике не реализовалось.