Брад

Глава первая ГЛЯДЯ НА СОЛНЦЕ

— Слушай, ты должен принять решение, — сказала мужу Андрена. Она оглянулась на кожаное кресло и медленно села. Джим стоял у окна своего кабинета. Четырнадцатый этаж. Город тонул в утренней дымке. Солнце стояло в зените, но туман никак не рассеивался. Мысли Джима тоже заволокло пеленой.

— Я уже все решил. — Он так и не повернулся к жене.

— Задай себе один очень важный вопрос. — Андрена погладила кожаные подлокотники. — Ты знаешь какой. И ответь на него честно.

— Я сотни раз защищал людей в такой ситуации.

— В какой?

— В какой?.. — Джим разглядывал в стекле отражение Андрены. И она, и кресло казались ему маленькими и далекими.

— Да проснись ты, Джимми!

— Я не сплю, — откликнулся он. — Ты знаешь в какой. Я защищал виновных. — Джим переступил с ноги на ногу и слегка повернулся, чтобы видеть жену. — Хотя какая разница? Работа есть работа.

— Вот видишь! — Андрена обхватила колени руками. — По-твоему, он все-таки виновен.

— Я этого не говорил.

— Да ладно тебе, Джимми! Я тебя не первый день знаю. Ты сказал, что много раз защищал виновных.

— Значит, веришь, что Брад — убийца. — Она смахнула со лба непослушные пряди.

— Да не важно, в чем именно он виноват! — сердито ответил Джим. Внизу мельтешили машинки и человечки, и он подумал, что может раздавить их, как муравьев. — В чем-то Брад точно виноват. И в чем-то нас обманул. Теперь я это понял.

— Очень даже важно. Просто ты винишь его в смерти Стива.

— На суде я не дам воли чувствам. Не волнуйся. — Джим вдруг услышал, как со свистом вырывается из ноздрей горячее дыхание. — Ты же знаешь, как я работаю. Только закон. Тут дело в игре слов, в том, чтобы быть всегда начеку, чтобы склонить на свою сторону присяжных, чтобы превратить черное в белое, если понадобится. Внимание к нестыковкам. Предположения. Точность. Абсолютная точность формулировок. Только факты. Это мне по силам. Я знаю, что говорить. Знаю людей, которые становятся присяжными. Знаю, как они думают, как устроены их мозги. Меня этому учили.

Они помолчали. Супруги все больше отдалялись друг от друга. Джим обернулся. Андрена смотрела сквозь него, куда-то в окно. Наверное, на самолет, снижающийся перед посадкой.

— Я, вообще-то, хотела сходить с тобой пообедать, — спокойно сказала она. — Чего мы распалились? Давай не будем ссориться.

— Уже поссорились.

Андрена встала.

— Тогда давай объявим короткое перемирие.

— Вот что, Андрена! — Джим прислушался к себе, пытаясь найти в глубине души остатки любви. Ведь жена у него такая красивая, такая стройная, волосы мягкие, черты лица тонкие. Он ее так любит. Джим вздохнул и сдался: — Не знаю я, виновен он или нет. Я его спрашивал: «Это ты зарезал того человека?» Молчит.

— А каким тоном ты его спрашивал?

— Спокойным. Я знаю, как надо задавать вопросы.

— Точно спокойным? Ты иногда ужасно давишь. И начинаешь говорить противным голосом. Ты же понимаешь, как это действует на людей, тем более на Брада. Ты ведь адвокат.

— Я в курсе, — терпеливо ответил Джим. — Так вот, никакой угрозы в моем голосе не было.

Он сел за стол, откинулся на высокую спинку черного кожаного кресла и принялся сосредоточенно перекладывать бумаги с места на место.

— Брад ни за что тебе не ответит, если поймет, что ты злишься.

— Ты у нас что, главный психолог? Ты его даже не знаешь.

— Знаю. Я его видела.

— Господи, что с людьми стало? Все норовят друг дружке в душу залезть. — Джим щелкнул пальцами.

— Я, конечно, не психолог, но в университете психологию изучала. Целых три года. И немножко в этом смыслю. Уж точно больше вас, мистер Вивисектор.

Джим поднял голову и молча посмотрел на жену, даже бумаги перестал перекладывать.

— Позвольте, я вам кое-что объясню, мисс Психологиня, — наконец сказал он.

По небу летел еще один самолет, его отражение мелькнуло в стеклянной рамке диплома Джима. Серебристая искорка снижалась, а Джим представлял, как бы хорошо было сейчас оказаться в небе. Ни тебе жены, ни Брада. Один. Он даже немножко успокоился.

— Так что ты мне объяснишь? — Андрена недовольно села в кресло.

Джиму очень не хотелось возвращаться на землю.

— Да проснись ты, Джимми! Что с тобой?

Адвокат облизнул губы и заглянул в ежедневник. Фамилии клиентов, записанных на сегодня. Да, еще ведь слушание!

— А вот что. Когда Брада станут допрашивать в суде, он не ответит ни на один вопрос. Я это точно знаю. Ты права, когда с ним говорят таким тоном, он замыкается. А прокурор у нас сама знаешь какой. Брад слова не вымолвит. И ничего отрицать не станет.

Джим открыл ящик и начал без всякого интереса копаться в его содержимом.

— Тогда как ты будешь строить защиту?

— Буду доказывать его невменяемость.

Андрена презрительно фыркнула.

— На каком основании? Он ведь не успел пройти медицинское освидетельствование в больнице.

— Мой друг написал заключение. Он врач.

— Джимми!

— Все, закрыли тему! — Адвокат стукнул по столу кулаком. — Хватит, слышишь?

— Да какая, к черту, невменяемость! Он правда никого не убивал.

Джим улыбнулся и взял со стола длиннющий документ.

— Давай я сам разберусь, ладно? Это моя работа. Они нашли зуб. Дело приняло другой оборот. Очень, кстати, нехороший.

— Ну и что, что зуб? Его где угодно могли подобрать. По городу шатается столько пьяни! Они везде падают и разбивают головы. Да у нас все улицы такими зубами усыпаны.

— Очень смешно.

— Ничего смешного. Ты несправедлив к Браду, Джимми. Я тебя не узнаю. По-моему, лучше передать дело кому-нибудь другому. В одной твоей конторе адвокатов двадцать наберется.

Лицо Джима сразу потемнело.

— Слушай, я прошу тебя, не лезь! А то у нас с тобой возникнут другие поводы для ругани.

— Что?! — Андрена чуть не расплакалась, как будто ей дали пощечину. Она сразу поняла, что Джим говорит об их браке. — Я пошла, — сказала Андрена, глядя на часы, чтобы скрыть слезы. — Все равно обеденный перерыв уже почти кончился. — Она остановилась у двери и вытерла щеки. — А мне надо писать статью о процессе над Брадом.

— И что, ты можешь это делать беспристрастно? Наши чувства просвечивают сквозь каждое написанное слово. А читатель делает выводы. Так что не надо мне сказки рассказывать про объективную журналистику. Ее не бывает по определению.

— Я профессионал! — резко ответила Андрена, метнув на мужа полный ярости взгляд. — А ты… ты меня достал!

— Короче говоря, это тебе лучше отказаться от своего задания.

Андрена зарычала, распахнула дверь и попыталась с грохотом захлопнуть ее, но помешала тугая медная пружина. Дверь закрылась тихо и аккуратно.

Джим встал и подошел к окну, чтобы увидеть, как уходит жена. Через минуту Андрена показалась на тротуаре. Такая же крошечная, как и все внизу. Миг — и она затерялась в суете машинок и человечков. Вся эта пестрота под окнами вконец расстроила Джима. Он сам не заметил, как вздохнул. Так глубоко, словно тонул в море и хотел надышаться перед смертью. Над ухом тихонько жужжал кондиционер. Солнышко ласкало кожу. Джим вдруг снова увидел бескрайние зеленые поля, дом и Брада на крыльце. Тогда, во сне, солнце тоже припекало, Брад махал Джиму рукой, радуясь теплу, и лету, и тишине, от которой сладко замирало сердце.

Джим открыл глаза и с удивлением подумал, что раньше ему в городе нравилось. Что именно? Он никак не мог вспомнить. Джим оглядел улицы, несуразицу разновысотных домов. Потом прижал руки к стеклу и вздрогнул. Осознание. Он вдруг понял, как это неестественно — находиться так высоко над землей.

— Работа, работа, работа, — весело чирикал Квейгмайер. В солнечных лучах его кожа казалась болезненно белой. — Всей работы-то не переделаешь. Так чего ж стараться?

— Как с промерами, мистер Квейгмайер? — спросил бригадир.

Человек он был вполне обыкновенный, среднего телосложения, разве что прихрамывал на правую ногу. Он только что устроился на новую работу, и это была его первая стройка с Квейгмайером. Бригадир преданно отправился за хозяином в густую тень сарая.

— Так закончили уж, — ответил Квейгмайер.

— А когда бульдозеры пришлют?

— Да тут, понимаешь, закавыка с судом вышла. — Квейгмайер покачал головой, посмотрел в высокое, почти белесое небо. — Придурка, хозяина бывшего, за убийство судят. Да ты слыхал небось. Зубной маньяк — это тебе не хухры-мухры! Ну и вот. Осложнения.

— Понял.

— Поди угадай, что там присяжные выдумают! — Квейгмайер не нашел в небе того, что искал, и повернулся к бригадиру. — Возьмут да конфискуют его землю. Дескать, компенсация родственничкам убиенных. Сечешь?

— Секу, — улыбнулся бригадир, который старался переплюнуть хозяина по части добродушия. Он проковылял к стене сарая и толкнул ее одной рукой — в другой был большой блокнот. — Крепко стоит.

— Надо бы снести. Мешает.

Бригадир задрал голову и принялся разглядывать карнизы сарая, закрывшись ладонью от солнца. Потом вытащил из кармана карандаш и что-то записал в своем блокноте.

— Его так просто не снесешь, — сказал он задумчиво.

— Ничего, свалим. Мне бы только подпись с придурка получить. Это ж надо, из-за какой-то закорючки! Да, кусается наш зубной маньяк.

— Как он вообще умудрился кого-то убить, если он дурак такой?

Квейгмайер подозрительно прищурился.

— Ты о чем?

— Я так понял, он только недавно с фермы уехал. — Бригадир, хромая, вышел на солнышко и оглядел поля. — Вы вроде говорили, он тут всю жизнь просидел и не вылезал никуда.

— И что с того? Линял себе ночью по-тихому, мочил пару-тройку раззяв — и обратно. Какие проблемы-то? — Квейгмайер помахал пальцем перед носом бригадира. — Человек — он такой! Что хочешь выкинет. Потому надо голос свой внутренний слушать. — Ему нравилось поучать работников. — Прирезать-то — дело недолгое. — И Квейгмайер, словно в подтверждение своих слов, хрустнул костяшками пальцев.

— Оно, конечно, так, да только непохож он на убийцу. Видал я его фотографию в газете. И по ящику показывали, как его после суда выводят. И ток-шоу было, он туда с адвокатом пришел. Правда, он молчит все время. А народ звонит, вопросы задает. Я слыхал, он и говорить-то толком не умеет.

— А чтобы человечка пришить, язык не нужен. Разве только зализать кого до смерти?

— Ну не знаю, не знаю. — Бригадир рассмеялся и повернулся к пустому загону для лошадей. — Может, вы и правы.

— А знаешь что? — спросил Квейгмайер.

— Что?

— Может, и ты прав, чем черт не шутит. Только ты этого не узнаешь никогда, так что не трудись, не напрягай мозги. Вашему брату Господь и так их меньше выдал, чем положено. О чем только старик думал? Зажал, понимаешь, мозги, столько народу обделил. А вот зачем? Это вопрос интересный. N'est-ce pas?[3]

— Чего? — удивленно переспросил бригадир. Он все еще преданно, но уже с легким беспокойством улыбался хозяину.

— Да нет, ничего.

— А-а.

— Ничего! Понятно? — Квейгмайер схватился за виски и расхохотался.

Бригадир растерянно прищурился, но на всякий случай хмыкнул, вытер лицо рукавом и ощупал мокрую ткань.

— Уф! Ну и жарища!

— Ерунда — Квейгмайер снова поднял голову и посмотрел прямо на солнце. — В моих краях в тыщу раз жарче.

— Да, ребята говорили, вы откуда-то с юга.

— С такого юга, что тебе и не снилось.

Бригадир окинул взглядом бледную кожу хозяина.

— Что, не шибко загорел? — пропел Квейгмайер. — Так я все больше в тени держусь.

— У меня двоюродный брат на юге. На нефтяную корпорацию работает. Вы, может, его и знаете.

— Да само собой. Мир-то тесен.

— Его зовут Том Дженсон.

— И что, жив он еще? — спросил Квейгмайер. Лицо его было совершенно сухим, на лбу — ни капли пота, в зрачках полыхало солнце.

— Ясное дело, жив, — добродушно рассмеялся бригадир.

— Тогда не знаю.

— Это почему же? — Бригадир прищурившись смотрел на хозяина и никак не мог понять, что же в Квейгмайере не так. Что-то явно не так, но вот что? Не разглядеть, уж очень зрачки сверкают.

— Шучу. — Квейгмайер улыбнулся солнцу. — Наплюй.

Бригадир зажмурился, потом глянул под ноги. Перед глазами все еще сияли два фиолетовых пятна. Он осторожно глянул на хозяина и заметил, что контур его фигуры как будто слегка размылся.

Бригадир снова зажмурился и подождал, пока зрение восстановится. На розовом фоне мельтеши и черные хлопья. Бригадир с силой потер веки и снова огляделся. Квейгмайер все еще таращился на солнце. И тут бригадир заметил, что хозяин стоит на голом желтом пятачке, окруженном бурой травой.

— Тут, наверное, валун лежал здоровенный. — Он ошеломленно указал на плешь. — Там, где вы стоите.

— А может, и не валун, — ответил Квейгмайер. От него веяло удивительным спокойствием. Наконец он опустил голову, и глаза его приобрели приятный бледно-голубой оттенок. Квейгмайер посмотрел на бригадира. — Просто что-то заслонило солнечный свет.

Глава вторая ЦАРСТВО ОБЩЕЙ МЫСЛИ

Брад вышел из машины, похожей на пикап мистера Соседа. Только сзади — не открытая платформа, а комната с железными стенами. Брада молча передавали от одного человека к другому. Все в одинаковых костюмах, костюмах змеиных жрецов. Только оттенок ткани чуть-чуть другой. Темно-серый, как у осеннего неба.

Брад всмотрелся в череду жреческих лиц и наконец заметил приятного на вид человека. Кожа у него была темно-коричневая, походка ленивая и медленная, не то что у других. Человек тепло улыбнулся Браду.

Лязгнул замок на железных воротах, створки разъехались. Наверное, за спиной они снова закроются. Брад решил, что его опять ведут под землю, но тело не почувствовало спуска.

Кто-то забрал у Брада одежду, ту самую, что подарил Щен, и вместо нее выдал робу и штаны булыжного цвета, такую же, как у других людей в этом странном месте. Наверное, это какая-то особенная группа. Они одинаково двигались и одинаково одевались. Каждым, похоже, двигала только одна мысль, помогающая выжить в темных подвалах. Мысли объединялись в общую, совсем серую и грустную, как будто одежда меняла их цвет, гасила живые краски — зеленые, красные и синие. Разрозненные мысли теперь двигались вместе и вместе дышали.

Клетка, куда посадили Брада, оказалась намного меньше той, самой первой. Однако масштаб всего помещения впечатлял. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды прутьев. Может, это загоны для будущих жертв машины-змеи? В глазах заключенных Брад читал ту же самую обреченность и покорность судьбе, что и у тех, кого видел под землей.

Брада затрясло. Он вдруг понял, что у него отняли.

Под пристальным взглядом жрецов Брад вошел в клетку. Он догадался, чего от него хотят. Ему и раньше приходилось это делать. Жрецы не стали заходить внутрь. Они держались подальше от прутьев, словно боялись тоже оказаться в клетке. От Брада нужно немногое: просто добровольно войти. Но и это надо было выполнить. А выполнять не хотелось.

Брад повернулся и кивнул. Жрец кивнул в ответ, улыбнулся, запер замок и ушел, бесшумно ступая по бетонному полу.

Брад смотрел вслед жрецам, пока те не скрылись из виду, а потом сел на кровать. Он мало что понимал и решил не очень переживать по этому поводу. Брад сложил руки на коленях и оглядел безжизненные стены. Совсем чистые, и краска на них свежая, но из-под краски проступали старые картинки. Брад встал и присмотрелся. Жирные палочки буковок складывались в слова, а еще тут были изображения чего-то длинного и дырок с волосами. Картинки тянулись к Браду, хотели рассказать о поселившейся здесь ненависти. Брад отшатнулся, почувствовав ужасную силу этих знаков. Он снова сел и посмотрел на окно, забранное решеткой. Потом перевел взгляд на прутья двери. Сквозь них виднелись другие клетки. Брад силился хоть что-то понять. Или он потерял нечто важное? Или кто-то ограбил его, отнял часть тела, без которой нельзя свободно передвигаться по улицам? Брад подумал о своей душе. О больших пальцах. Люди в форме заметили его и забрали с собой. Значит, что-то от него все-таки отвалилось. Брад осмотрел руки, потом ноги. Прикоснулся к груди, ощупал лицо. Все вроде на месте. Что же отличает его от тех, кто сейчас снаружи? Почему его тоже заставляют думать только одну мысль?

Брада отвели в другую комнату, чтобы накормить вместе с остальными заключенными. В животе уже бурчало от голода Брад стоял в очереди и жадно принюхивался. Еда оказалась вроде бы вкусной, но какой-то ненастоящей. Все дело в общей мысли, решил Брад. Еда хранила положенный ей вкус, просто она посерела вместе с одеждой. Тяжелый булыжник давил на дно желудка, серая пелена напоминала о картинках на стене клетки. Но голод постепенно отступал.

Брад заметил, как на него поглядывают другие заключенные. Проверяют, верен ли он их общей мысли. Никто не должен выделяться из серой массы.

Время от времени Брад набирался храбрости и поднимал глаза. При этом он улыбался, кивал и тихонько смеялся, закрывая рот ладонью. Но от него тут же разочарованно отворачивались. Только один человек ответил на улыбку Брада. Щуплый коротышка постоянно вертелся, оглядывался, потом снова принимался за еду. Он-то поднимал, то клал вилку обратно на стол, ковырялся в подносе пальцами, вытирал рот, опять брал вилку и опять откладывал.

Брад узнал этот взгляд. Он уже видел его в раю, который оказался адом. Брад удивился. Почему же этот не в раю? Может быть, сюда посылают, когда рай превращается в ад?

Брад все смотрел на коротышку. Тот подмигивал и часто моргал. Так они и ели, разглядывая друг друга. Коротышка показал Браду язык и рассмеялся, потом на секунду замолчал и снова засмеялся, как будто тоже вспомнил, что видел Брада в раю. И вдруг нахмурился. Наверное, понял, что общая мысль не допускает никакого смеха. Коротышка испуганно огляделся. А вдруг кто-нибудь видел, как он смеется? Он погрозил Браду кулаком, но сосед тут же стукнул его по руке.

Никто не проронил ни слова, только мелодично звенели ножи и вилки. Брад пытался вслушаться в эту музыку, но насладиться гармонией никак не получалось. Он решил, что это неправильная гармония. Ненастроенная. Где же тот тихий человечек, что приезжал к ним на ферму настраивать пианино? Надо его сюда привести. Неужели здесь никто не слышал о том, кто заставляет музыку звучать как надо?

Глава третья ЛИНЧЕВАТЕЛИ

На ступенях перед зданием суда, как обычно, собралась публика. Все ждали прибытия Брада. Здесь были и репортеры, и жаждущие мести родственники убитых. Им не терпелось собственными глазами взглянуть на того, кто отнял жизнь у их близких. Эти люди надеялись обнаружить во внешности преступника что-нибудь отвратительное. Они с самого начала были уверены, что Брад виновен, и теперь искали для этой уверенности оправдания.

Щен облюбовал пожарный гидрант на другой стороне улицы. Отсюда было удобно наблюдать за возбужденной толпой. Он оглянулся на Джой. Девушка сидела на тротуаре, прислонившись спиной к дому. На толпу она не смотрела, только перебирала в пальцах малюсенькие зернышки. Брад отдал ей их вчера ночью в баре. Джой они сразу понравились: такие гладкие, такие простые. Она наклонилась, черные волосы блеснули на солнце. Джой погладила клочок травы у самой стены. Погрузила пальцы в землю, в прохладные мягкие комья. Покатала зернышки в ладони и одно положила в ямку.

На углу возле газетного киоска Ерш и Голубица читали свежий номер. Голубица с удовольствием разглядывала статую Свободы на фотографии. Какая она незыблемая, неизменная! Статуи не двигаются, всегда стоят на своем месте. Голубице нравилось шляться вокруг них. Она часто ходила любоваться на статуи и всякий раз поражалась, что они ничуть не изменились за время ее отсутствия.

Ерш внимательно всматривался в толпу. Он тоже ждал Брада. Ерш толкнул Голубицу в бок и глазами показал, что пора продвигаться к ступеням. Он сунул руки в карманы и ощупал орудия справедливости — острое лезвие мести, чтобы отсекать лишнее, и курок перемен, он посильнее. В последний момент придется выбирать между ними. Смотря как пойдет.

Брад зарезал Черрепью, и пришло время уравнять весы, добиться от слепой дамочки благосклонности. Как только Брад пройдет через двери суда, правосудию заморочат голову вязью бессмысленных слов, а Ерш не очень-то доверял словам, хоть сам и любил поразглагольствовать. Потому он и кричал, вместо того чтобы говорить, как все нормальные люди. Смысл ослабевал в паузах между звуками, приходилось привлекать внимание криком. И все равно слова получались легковесными, недостойными доверия.

Ерш отошел от киоска. Голубица вернула газету на прилавок и двинулась следом. Она тоже была вооружена. Эта парочка даже шагала в ногу. Ерш склонялся к тому, чтобы пустить в дело нож. Он представлял, как входит в плоть гладкое лезвие, как в награду за решимость течет красный сок, омывая сверкающую сталь.

Голубице больше нравился пистолет. При звуке выстрела ее сердце всегда начинало биться чаще, колени подгибались и дрожали. Она подпрыгивала, кровь приливала к лицу, горячий металл согревал пальцы. Гром напоминал ей о фейерверках, которые всегда устраивают, открывая новую статую.

«Смерть — это тоже статуя, — подумала Голубица. — Тело остается там, куда его положили. А могильный камень становится главным достижением человека, дарит ощущение абсолютной безопасности. Фейерверк превратит Брада в статую, в памятник бедному Черрепью. Все к лучшему. Так мы увековечим его память».

— Проверка. Раз, два, три.

Андрена выключила свой диктофон, отмотала пленку назад и прослушала запись. Только бы не сели батарейки. Она спустилась по ступеням и, перегнувшись через перила, окинула взглядом улицу. Ни частные, ни полицейские машины к зданию пока не подъезжали. Андрена рассеянно повернулась и чуть не налетела на какого-то человека. Человек разъярился.

— Ой, простите! — испуганно сказала она.

Человек презрительно улыбнулся и посмотрел на диктофон Андрены. Он прикинул, за сколько можно сбыть эту вещицу на толкучке, но сразу передумал. Все-таки месть важнее и приятнее. Человек скривился, дернул плечом и пошел дальше, не вынимая рук из карманов коричневой кожаной куртки.

Андрена тут же позабыла о нем. Она еще раз проверила аппаратуру, боясь, что та откажет в самый нужный момент и Андрена пропустит удачную цитату. Придется повторять, как попугай, слова и лихорадочно искать ручку. А к тому времени, как ручка найдется, в голове останется только бессмысленная каша Андрена всегда полагалась на диктофон, хотя расшифровка записей и добавляла ей работы. Приходилось переписывать все разговоры, изводя тонны бумаги.

Ерш подошел к толпе. Он вертел головой и изредка улыбался сообщнице.

— Не дрейфь, Голубица, — прошептал Ерш. Он видел в ее глазах отражение своих надежд, той же самой отчаянной веры. Их собственное евангелие.

Ерш покачался с пятки на носок, чтобы размять мускулы. Он был рад мурашкам, бегущим по коже. Его распирало от нетерпения. Ерш едва сдерживался, чтобы не закричать или не упасть на колени, не завыть, не обваляться в мусоре. Отбросы очистили бы его от грязи.

Губы у него дрожали. Ерш облизнулся, передернул плечами и сплюнул на мостовую, выдвинув челюсть. Ему хотелось прыгнуть, сделать кувырок назад, сальто-мортале на асфальте. Ноги не могли стоять спокойно. Разве что в момент приземления. Алле-гоп! А вот и я!

Андрена краем глаза заметила мальчишку на пожарном гидранте. Рядом к стене дома прислонилась темноволосая девушка со странным, не вполне нормальным лицом. Похоже, эти тоже ждут, уж слишком напряженно они вглядываются в толпу. Вряд ли это обыкновенные зеваки.

Андрена наблюдала за мальчиком. Вот он увидел кого-то, ужасно огорчился и подскочил к темноволосой девушке. Андрена повернулась и заметила того самого человека, которого едва не сбила с ног пару минут назад. Он свирепо смотрел на проезжающие машины, переминался с ноги на ногу и время от времени заговорщически улыбался женщине, стоявшей ступенькой выше.

Человек почувствовал на себе взгляд Андрены и угрожающе прищурился. Нет, этот явно не шутит. Шагнул в толпу. Исчез. Пару раз блеснули его глаза. Холодные глаза убийцы, хищника, ждущего жертву.

— Прокуратура не станет предъявлять тебе обвинение в остальных убийствах, — объяснял Браду Джим. — По крайней мере, сейчас. Они понимают, что улик у них недостаточно. Мне звонили от них минут десять назад. — Он похлопал по кейсу, в котором лежал мобильный телефон.

Адвокат смотрел на пролетающие мимо стены зданий и думал об Андрене. Их брак оказался под угрозой, спор перерос в серьезную ссору. Джим не разговаривал с женой уже несколько дней. Они молчали за столом. Молчали в машине. Молчали на похоронах Стива. Молчали в кровати. Только изредка бросали друг другу: «Тебя к телефону», «Когда вернешься?», «Дай денег», «Что купить?», «Я пошла».

Машина остановилась перед светофором. Джим заговорил с полицейским в штатском, который сидел по другую руку от Брада.

— Все хотел вам сказать спасибо за вашу речь на похоронах.

Полицейский кивнул, не глядя на Джима.

— Стив был хорошим полицейским. Несмотря ни на что, мы все это понимали.

Он повернулся, сердито посмотрел на Брада и сквозь зубы что-то прошептал ему на ухо.

Откинувшись на спинку сиденья, Джим разглядывал своего клиента. Вид у Брада был отсутствующий, черты лица, казалось, стали жестче. Все добродушие куда-то исчезло. В уголках глаз залегли морщины, кожа натянулась на скулах. Брад похудел. И, похоже, основательно.

— Когда приедем, не говори ни слова. Никому. Особенно репортерам. Договорились? Все как обычно.

Брад поднял скованные руки и убрал из глаза соринку. Ему понравилось это ощущение. Будто очистился, оторвал что-то лишнее от своего тела. А еще понравилось сковыривать с запястий коричневые корочки от наручников. Ощущение чистоты. Единственное доступное ему с тех пор, как он оказался в царстве общей мысли. Брад стряхнул соринку и почесал руку. На ощупь корочка походила на отборное зерно, которым он каждый день кормил на ферме животных. Брад очень устал и совсем запутался. Он сунул кусочки корочки в рот и разжевал их, а потом рассмеялся, обнажив ряд потемневших зубов.

— Ты как? — спросил Джим. — А, Брад?

Брад повернулся на голос. Джим что-то сказал, но Брад давно понял, что лучше не вслушиваться в слова. Ночные звуки в царстве общей мысли пугали его. Первое время он прислушивался к шепоту и вздохам. То были звуки одного чувства. Одна мысль — одно чувство. Брад решил, что не станет больше слушать. Эти звуки ни о чем ему не говорили. Они только уменьшали его, час за часом, день за днем.

— Ты меня слышишь? — чуть громче сказал Джим.

— Нет, — ответил Брад. — Одна мысль. Одно чувство. И у Джима голос теперь такой же.

— Ладно, забыли. — Адвокат недовольно вздохнул и снова выглянул в окошко. Весь энтузиазм испарился, как дым.

Полицейский в штатском ухмыльнулся, понимая, что адвокат потерпел поражение, и сказал:

— Да, жизнь — сложная штука.

Водитель посмотрел в зеркало заднего вида и тоже улыбнулся.

Брад уже догадался, что глаза в зеркале всегда принадлежат тому, кто за рулем. Он больше не пугался, когда видел их. Брад вспомнил, как заметил эти глаза в первый раз. Глаза того полицейского, который шагнул в огонь. Сначала он был плохим человеком, потом хорошим, а потом снова плохим. В конце всегда плохо. Восемь, десять. Только восемь. Десять — никогда. Никогда Брад постучал по лбу костяшками пальцев.

— Эй! — предупредил полицейский. — Хватит. Так не пойдет.

— А что он сделал? — спросил водитель.

— По лбу себе двинул.

— А-а — Ничего более умного водителю в голову не пришло, и он глубокомысленно покачал головой.

Джим смотрел в окно. Его не интересовало происходящее в машине. Все это он уже не раз видел. Настроение Брада менялось каждую секунду, и вспышки ярости только лишний раз подтверждали растущие подозрения адвоката.

— Помнишь, я тебе рассказывал, что решил изменить линию защиты? — Джим глянул на Брада и снова отвернулся. — Если тебе интересно, могу все подробно объяснить.

— Прекрасная мысль! — хихикнул полицейский в штатском.

— Я не стану убеждать присяжных, что ты невменяем. Я собираюсь доказать, что это была самооборона. Договорились? Запомни, пожалуйста. У того парня бурное криминальное прошлое, таким не то что присяжные — лошадь подавится.

Брад представил себе, как давится лошадь. Как же такое могло получиться? Он совсем загрустил, вокруг глаз залегли новые морщинки. Браду не хотелось, чтобы лошадь давилась. Да и присяжные тоже. Но теперь он был готов к любому повороту. Может, они туда и едут? Смотреть, как убивают лошадь? Он снова постучал себя по лбу.

— Прекрати, Брад! — потребовал Джим и схватил Брада за руку. — И в суде так тоже не делай. Хорошо? А то мы неприятностей не оберемся.

— Да, судят-то по одежке, — сказал полицейский в штатском.

Джим старался урезонить клиента. Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Я хочу показать, что ты выполнил свой гражданский долг. Чтобы все забыли о других обвинениях. Хочу представить тебя героем. Это наша единственная надежда. Если нам удастся перетянуть прессу на свою сторону, ни один судья в здравом уме не объявит тебя виновным.

Водитель глянул в зеркало заднего вида. На этот раз он не улыбался.

— Ты все продумал, верно, парень?

Брад повернулся к Джиму и поднял скованные руки. Адвокат вздрогнул, но Брад просто провел пальцами по его волосам, взъерошил их, хмыкнул и устало закрыл глаза.

— Дурак, — вспомнил Брад красивое, приятное слово.

— Прекрати! — повторил Джим. Он тихонько выругался и наспех пригладил волосы. Не хватало еще появиться на суде лохматым. В таком деле самое важное — внешнее впечатление. Джим оглядел костюм и галстук Брада. Андрена сама их выбирала. Она вообще зачастила к обвиняемому.

«Бог знает, что они там делали», — подумал Джим.

— Следите за его руками, — предупредил полицейский в штатском. Он потянул Брада за наручники и заставил сложить руки на коленях. Лицо полицейского стало неприятным, глаза угрожающе сузились.

Брад понял, что поступил плохо. Руками пользоваться нельзя. Теперь все за ним следят. Он посмотрел на свои ладони и тихонько пошевелил пальцами.

— Извините, — сказал Брад. Он не хотел никого огорчать, особенно тех, кто имел сейчас над ним такую огромную власть.

Джим разозлился. Кровь прилила к щекам. Разделять чувства и дело становилось все труднее и труднее. И ко всему еще теперь Брад хочет украсть у него жену.

Они повернули на нужную улицу. Полицейский в штатском напряженно подался вперед. Перед зданием суда собралась приличная толпа.

— Ведь этот парень толкнул твоего брата в огонь, — сказал полицейский Джиму. — Какого черта ты так надрываешься?

Глава четвертая КРАСНЫЙ ОЗНАЧАЕТ «СТОЙ»

Квейгмайер потыкал в кнопки автомагнитолы. Салон машины наполнился обрывками музыки и голосов. Наконец зазвучал церковный хор, пальцы Квейгмайера замерли.

— Отличная музыка, — сказал он бригадиру.

Тот рассеянно кивнул, глядя, как разгораются в листве солнечные лучи, как отступают хвойные леса по мере приближения к городу. Бригадир положил ладони на приборную доску. Вентилятор гнал горячий воздух.

— А я в церкви последний раз был еще пацаном, — сказал он. Зверски болело горло. Бригадир с трудом сглотнул, чтобы смочить воспаленные миндалины.

— О, это великолепное зрелище! — Квейгмайер глянул на пассажира. — Словно душа вылетает вместе со звуком. Это подлинное наслаждение, утешение для страждущих. Для всего человечества.

Бригадир кивнул, не отрывая глаз от дороги.

— Ты верующий?

— Вроде как.

— А какой конфессии? — приставал желтозубый.

— Да я и сам не знаю, — ответил бригадир.

Он подумал о сестре, которую отнял рак, вспомнил, как болезнь пожирала ее тело, а заодно с ее телом — его веру. Похороны поставили точку в душевных метаниях: вера легла в землю вместе с гробом. И хотя на этих похоронах бригадир держался молодцом, никто не знал, чего ему это стоило.

За очередным поворотом показались окна больницы. Бригадир увидел знакомое крыльцо и вспомнил, в какие часы обычно навещал сестру. Он объяснил Квейгмайеру, что когда-то и сам лежал в этом заведении.

— Балка стальная сорвалась. Прямо на башку. — Над названием больницы был нарисован большой красный крест. При виде его бригадир вспотел. — Последние мозги отшибло. Ничего, повалялся маленько в коме, потом очухался. Главное, не помню ничего. Будто умер. Сколько времени прошло — понятия не имею. Может, секунда, а может, пятьдесят лет. Вообще никакой разницы. Потом сказали, я две недели без сознания был. Это ж надо, целых две недели меня носило где-то! Врач все спрашивал, видал я черный туннель или нет? Думал, я ему про тот свет расскажу. Щас! Ни хрена я не видал — Бригадир горько усмехнулся. — А где ж тогда душа была? Где я был две недели? И почему потом вернулся? Чудно… — Больница скрылась из виду. Бригадир помолчал, потом продолжил: — А уж как тогда башка болела! В жизни такого не было. Думал, черепушка пополам треснула. Прямо чувствовал — вот одна половинка, вот другая.

— Нерешительность, — злобно прошипел Квейгмайер себе под нос. — Сплошные колебания.

— Ну, я и молился, чтоб голова, значит, прошла. Обещал ходить в церковь каждое воскресенье, на больницы жертвовать, китов спасать и все такое. — Бригадир тихонько рассмеялся. — Но вы же знаете, как оно бывает. Только полегче стало… сразу другое навалилось.

Он снова вспомнил сестру. Ее едва слышный шепот, ее растерянное лицо, ее тело на больничной койке — мертвое костлявое тело. Вот такой она и запомнилась. Умирающей. Бригадир застенчиво, совсем по-детски улыбнулся.

— Знаю, знаю, — откликнулся желтозубый. — Так всегда получается. — Обещаем, обещаем, а потом… Все мы обманщики.

— Вот ведь как. — Бригадир показал на радио. — Услышал эту вашу музыку и сразу вспомнил. — Он мрачно покачал головой, пытаясь избавиться от тяжелых мыслей. С трудом сглотнул и покосился на окно. — Я приоткрою, ладно?

Квейгмайер виновато посмотрел на бригадира.

— Простужусь… — Он потер нос и смешно передернул плечами. — Вечно меня продувает. Очень уж у меня натура деликатная.

— А-а.

Бригадир оглядел улицу. Что там его рабочие болтали про Квейгмайера? Какие у него привычки?

Желтозубый наклонился и поискал другую волну. Он крутил колесико настройки, словно щекотал его, лишь изредка поглядывая на дорогу.

Бригадир расстегнул вторую пуговицу на зеленой спецовке. Что ж так дышать трудно? Надо отвлечься. Он лихорадочно соображал, как поддержать беседу, но приступы дурноты не давали сосредоточиться. О чем бы таком поговорить? А, вот интересная тема. Убийца.

— Я все думаю об этом маньяке с фермы…

Квейгмайер бросил колесико настройки, убавил звук и раздраженно посмотрел на пассажира.

— И много надумал? — спросил он мрачно.

— А когда суд?

— Сегодня.

От предвкушения у желтозубого даже глаза загорелись. Череду грядущих событий он видел уже совершенно отчетливо. На лице его появилось выражение, какое бывает у ребенка, когда в комнату вносят подарок.

— Думаете, он виновен? — спросил бригадир.

— Еще бы! Столько народу положил! А все бубнят, будто он за других пострадал, будто он милосердный. Уж я-то знаю, на что он способен. Эх, дурачки… Вы и представить себе не можете, какой у него туз в рукаве!

— И какой же?

— Напустил туману и смылся. Хотел своей философией всем мозги запудрить. Пешками сделать в своей игре. Теология — штука гибкая: трактуй как хочешь. Внушил быдлу, что оно — соль земли. А потом раздал всем ущербные мозги, чтобы никто не заметил подвоха. Вот жулик! Кому он голову морочит! Я же знаю, в глубине души он мечтает, чтобы я победил. Первый раз он дал маху, когда засомневался, что его повяжут. Глупо. Весь план пошел наперекосяк. Ты и правда думаешь, что он хотел умереть? И все для того, чтобы мы поверили, будто с нами произойдет то же, что и с ним, когда мы дадим дуба? Ерунда! Никто не хочет смерти. Нету в ней ничего интересного. И уж тем более того, на что вы все рассчитываете. Мама дорогая, какой вас ждет сюрприз! Последние волосенки дыбом встанут.

На лице бригадира ясно читались испуг и смятение. Он решил, что задремал и потерял нить разговора. Или Квейгмайер говорил о ком-то другом?

— Ты-то меня понимаешь, — сказал желтозубый, косясь на пассажира — Ты же у нас образец, мясо первой категории.

— Ага, — тупо откликнулся бригадир, глядя в окно.

Квейгмайер рассердился на себя. Надо было выбирать слова попроще и говорить помедленнее.

— Я сейчас в суд еду, хочу поспеть к началу бала.

— В газете писали, что парень этот недоразвитый, — бригадир облизнул пересохшие губы, вытер пот со лба и с тоской посмотрел на решетку обогревателя. — Дескать, не ведал, что творил. А еще у него внутри пять или шесть личностей намешано.

Бригадир вытер лоб рукавом. Глаза заливал пот. Вот бы поставить печку на минимум, а лучше вообще включить кондиционер. Рубашка совсем промокла. Волоски на руке влажно поблескивали.

— Шизоидные функции. — Квейгмайер щелкнул пальцами. Его развеселило неожиданное прозрение бригадира. Это надо же, а с виду совсем дурак. — Вот именно. Эх, люди-люди, нет бы глаза протереть и приглядеться к его ликам повнимательней. Вы бы такое увидели! Раздвоение личности цветочками показалось бы.

Грузовичок остановился перед светофором. Желтозубый раздраженно фыркнул.

— Забавно, что красный свет означает «стой». — Он ухмыльнулся, мысли галопом неслись вперед. — Не думал об этом никогда? Я вот всегда задумываюсь над всем, что вижу. Люблю строить гипотезы. Очень уж бурное у меня воображение. Я из вечных страдальцев, из тонких артистических натур. Этакий импрессионист.

— Во многой мудрости много печали. — Бригадир, которого отчаянно мутило, испуганно вытер рот.

— Это точно, — насмешливо усмехнулся Квейгмайер. — Тут не поспоришь. Так о чем бишь я? Ах да, красный. Он мчится по нашим венам. Поддерживает в нас огонь жизни. Красный — это тревога. Пожар. Кому только в голову взбрело, будто это — цвет остановки? Какая глупость! Согласен?

— А разве в венах кровь не голубая? По-моему, она только на воздухе краснеет. — Бригадир уже едва шевелил губами.

— Эх, бестолочь. Я же тебе не о цвете толкую. Я об идее. Концепции. Абстракции. Гипериллюзии.

— А-а.

— Красный — это концепция.

Светофор загорелся зеленым, машина покатилась вперед, а Квейгмайер даже не взглянул на дорогу.

— Осторожней! — выдохнул бригадир. — Катимся!

— Да не дергайся ты, — спокойно ответил желтозубый. — Сиди спокойненько и слушай. Лучше красного цвета не сыскать. Разве ж можно его так бездарно использовать? От нынешней символики одно расстройство. Все шиворот навыворот. Красному надо радоваться, а им людей стращают. Вон, коммунисты, к примеру, красные. Уж куда страшнее. Против красного вечно козни всякие строят. А ты глянь на небо, задери голову-то. Восход красный и закат красный. Это ж красотища! Нет, думать — это не по вашей части… Эй, ты, часом, не уснул? Я тут с тобой разговоры умные разговариваю, а ты только пыхтишь да охаешь. Мог бы начальничка-то и уважить, послушать немножечко. Нет, я, конечно, понимаю, у людей с абстрактными идеями вообще нелады. От таких идей у них мозги вскипают. Но как же душу-то развивать, если совсем не думать?

Грузовичок набирал скорость, разгоняясь на прямой дороге. Стрелка спидометра подбиралась к концу шкалы. Бригадир нащупал дверную ручку. Широко распахнутые глаза побелели.

Квейгмайер непринужденно облокотился на руль, будто это был не руль вовсе, а подоконник. Однако взгляд желтозубого оставался при этом цепким и внимательным.

— Ну, допустим, в венах кровь голубая, тут ты прав. Видишь, я даже соглашаюсь иногда. И почему красный — знак остановки, понять могу. Хоть это и неправильно. Ведь когда из тебя кровь вытекает, она же краснее некуда, и, значит, все, конец. Но главное, что я тебя выслушал. Уж такие мы, тонкие артистические натуры, — всех слушаем, со всеми соглашаемся.

Бригадиру очень хотелось, чтобы Квейгмайер заткнулся. Ему казалось, будто он спит и видит кошмарный сон, воздух постепенно сгущается, ощущение нереальности происходящего крепнет. На грузовик надвигался бампер передней машины. Бригадир осторожно глянул на хозяина. Желтозубый кротко улыбался.

— Как… это… вы… — заикаясь, пробормотал бригадир. Он вцепился в приборную панель обеими руками, потные пальцы все время соскальзывали.

— Вот что в крови важно, так это поток, ровный ритм. Как бы ты оценил мою работу по шкале между девятью с половиной и десятью?

— Что?

— Это инерция нас толкает, приятель. — Желтозубый довольно закрыл глаза и начал дышать глубоко и ровно. — Ты погляди, какая красота! И делать ничего не надо!

— О чем это вы?

Бригадир вжался в кресло. Стрелка спидометра давно перевалила за отметку сто. Грузовик лавировал между машинами, пересекал двойную сплошную линию, выезжал на встречную полосу и возвращался обратно. Визжали шины. Казалось, с бригадира снимают железную стружку.

Желтозубый замахал руками.

— Ну что вы, что вы. Нет-нет, вы очень любезны, но я не заслуживаю такого внимания. — Он смиренно склонил голову и стыдливо продолжил. — Талант всегда одинок. И тот дурак об этом знал, вот и дал мне пинка под зад. Не потерпел конкуренции.

Квейгмайер откинулся на спинку сиденья, вцепился в руль и вздохнул, всем своим видом демонстрируя, как глупо тратить такие грандиозные способности на простое управление машиной.

Бригадиру почудился запах горелой пластмассы.

Желтозубый горестно взглянул на пассажира.

— Один, один, совсем один. — Он обиженно потрогал подбородок. — И всегда я был один. Такому могучему интеллекту разве легко ровню сыскать?

Убийца стоял на углу возле здания суда. Он сунул в рот пальцы и с удовольствием потрогал гладкие ямочки и мягкие припухлости в тех местах, где когда-то были зубы. Подушечка нащупала острый обломок гнилого резца.

На другой стороне улицы стоял сын убийцы. Вот оно — живое подтверждение человеческого бессмертия. Генетическое море. Мелькнула знакомая ассоциация, убийца улыбнулся.

«Море крови внутри каждого из нас, и оно вечно проливается наружу».

Щен нервничал, но держал себя в руках, он настороженно оглядывался и разговаривал с Джой. Скажет пару слов и быстро взглянет на дорогу. Разве можно так себя вести! Убийца посмотрел на здание суда и сплюнул под ноги. Липкая струйка слюны протянулась по краю тротуара. Розовая от крови. Он удовлетворенно покивал, но тут же снова вспомнил о мальчике и сердито фыркнул.

«Парнишка он башковитый, — подумал убийца. — Выживет. Весь в отца. Но вот инстинкта хищника у него нет. Он какой-то другой, в чем-то даже — прямая моя противоположность».

Словно почувствовав его сомнения, Щен повернулся и помахал убийце рукой. Щен всегда знал, когда отец рядом. Интуиция. В такие моменты мир вокруг словно отражался в луже крови.

Убийца нырнул в поток машин. В сантиметре от него просвистел бампер, но человек оказался проворнее.

— Слушай, — тут же закричал мальчик, потянул отца за рукав и таинственно прошептал: — Помнишь того парня, с которым я был в баре? Помнишь его?

— Ясное дело. Человек, который должен был стать мной.

Убийца глянул на Джой, приподнял брови, но девушка не обратила на него никакого внимания. Тогда он разочарованно сунул пальцы в рот, темные пятна на коже окрасились свежей алой краской, по нижней губе растеклось розовое пятно.

Джой отшатнулась, потрогала шрамы на лице, нажала пальцем на каждый по очереди, как будто шифр набирала.

Убийца сконфуженно вытер губы и пробормотал извинения. Он робко улыбнулся девушке:

— У меня с зубами ужасные проблемы.

— Слушай, — тряс его Щен. — Ну послушай же, не отвлекайся! Того парня скоро привезут сюда и будут судить.

— Ага, я понял, Щен. Успокойся. Я слышу. И не только здесь. Мне повсюду мерещится твой голос. — Убийца рассмеялся и тронул сына за плечо.

— А там, на ступеньках, стоит один тип. Только не поворачивайся, не смотри на него… — Мальчишка зашипел и закрыл глаза, как будто ждал удара — Он сразу догадается, что мы за ним следим.

— Тогда как же я его увижу?

— Ладно, только осторожно. — Щен коротко глянул на здание суда. — На нем коричневая кожаная куртка, худой такой, нервный. Видишь его? В армейских штанах. Ну, видишь?

— Да, да, да.

— Он говорил мне, что хочет убить дурака. Я с ним разговаривал. И он так сказав.

Убийца нахмурился.

— Спокойно. Какое тебе дело до этого придурка? Чего ты так раскипятился?

— Ничего.

— И кто он вообще такой? Чего ты его слушаешься? Может, он к тебе подход нашел? Тебя к нему тянет, а ты и не знаешь с чего, а? Главное, чтоб инстинкт выживания сработал. Ну давай, рассказывай, я же должен понять, что происходит.

Щен никак не мог подобрать нужных слов. Тогда он решил выдать самый убийственный аргумент.

— У него куча денег.

— Деньги — пыль. Послушай отца, у меня мудрости полон рот. — Убийца улыбнулся Джой и подмигнул. — Хорошая шутка!

Она снова отступила на шаг, всеми пальцами ощупывая паутину белых шрамов.

— Я понимаю, ты думаешь глазами, а не мозгами, — сказал ей убийца. — Глаза просто наблюдают, судят обо всем по внешним проявлениям. Подсчитывают очки, оценивают жизни людей, видят смысл в бессмыслице, привносят порядок в хаос. Особенно весело бывает, когда точно знаешь, как они ошибаются. Вот это потеха так потеха. Для меня. Для тебя. Для всех.

— Ты можешь заткнуться и просто послушать? — Щен почти кричал.

— А ну полегче, мальчик! Не забывай, с кем разговариваешь, понял? — Щен разочарованно поглядел на убийцу, и тот сдался: — Ладно, проехали. Уважать отца тебе и правда не за что. Небось такого папашу на Новый год не заказывают.

Убийца нервно улыбнулся. Джой испуганно посмотрела сначала на него, потом на ступени суда. Девушка была очень взволнована. Она молчала, но что-то дрожало у нее под кожей, словно какое-то существо билось и брыкалось.

— Ты должен остановить этого типа! Он собрался убить дурака.

— Я с ним встречался. Его зовут Ерш.

— Да знаю я, — провыл мальчик. — Знаю.

— А что это он такое держит, как ты думаешь?

Убийца погладил узкий подбородок, провел тыльной стороной ладони по щетине, потер, довольно покачивая головой в такт. Приятный звук.

Щен нетерпеливо ждал, пока отец придет в себя.

— Да что угодно. У него руки все время в карманах. Наверное, это… Раньше у Ерша был пистолет и пара ножей в придачу. Он их прятал в тайнике в стене.

— Шепотом, пожалуйста. Давай потише.

— Ладно.

— Людей в форме я вижу, — тихонько сказал убийца. — А в штатском ты никого не заметил?

— Видел пару-тройку. Вон один в сером костюме у дверей ошивается. Другой в плаще и темных очках на верхней ступеньке башкой вертит.

— Ага, вижу. У тебя мой глаз. Зоркий. Все примечает.

— Ты можешь взять Ерша на себя? С ним еще девушка. Бывшая девушка Черрепью. Ее зовут Голубица.

— Черрепью? Чудесное имечко. Прямо слезы наворачиваются, — спокойно сказал отец мальчика.

— Это тот парень, которого зарезал дурак. — Щен горестно вздохнул.

— А-а, — пробормотал убийца.

— Я могу ее отвлечь, — сказал парнишка. — Подрезать ей сухожилия под коленками. Я видел, так Ерш делал. Человек просто падает как подкошенный.

— Хороший мальчик. Вот это дело, вот это я понимаю. Весь в меня. — Убийца с гордостью посмотрел на Щена. Он хотел для сына самого лучшего, но при этом чувствовал непреодолимую потребность поделиться не только опытом, но и кошмаром своей жизни с единственным близким ему человеком. — Очень ты об этом дураке печешься, а? — слегка огорченно спросил убийца.

— Я же тебе говорю, у него много денег. Ты меня вообще слушаешь или как?

— Не надо пудрить мне мозги. Ничего страшного, если твое сердце тянется к людям. Думаешь, ты один такой? Просто не расслабляйся… Не дай любви разорвать себя на куски. А не то тебе худо придется. Кстати, ты нашел тот зуб, что я тебе оставил?

— Вот он.

Щен быстро вытащил из кармана бумажный платок с зубом и шмыгнул носом. Мальчик показал талисман отцу, улыбнулся, снова завернул и сунул обратно в карман. Он старался не отвлекаться надолго от толпы на ступенях.

— Очень хорошо, — сказал убийца. — Сохрани его. Это номер девять, а тела у нас еще нет. Ради тебя я нарушил правила, уравнение, которое создал сам, учение о ничтожности и страдании человека. Зуб у тебя, значит, ты должен стать мостиком от одной части целого к другой. И не вздумай с треском сломаться. Ты в самом центре событий, так что не давай мне повода задуматься над твоей ролью. Я на тебя рассчитываю.

Щен кивнул. Он всегда так делал, когда не понимал сказанного отцом.

— Так ты мне поможешь? Поможешь ведь?

— Ты же мой сын, разве нет? — Голос убийцы стал мягче, в нем зазвучала печаль. Он поднял руки, как будто заиграл на невидимой скрипке. — Я мог дать тебе так немного. Бедняга, ты же даже живешь на улице. Это меньшее, что я могу для тебя сделать. Для тебя и того человека, который должен был быть мной. В каком-то смысле я буду спасать самого себя. Чувствуешь связь? Врубаешься?

Джой отвернулась от ступеней и посмотрела на убийцу. Она нажала ладонью на живот, как будто хотела что-то из себя выдавить. На губах девушки играла грустная улыбка. Джой вытащила из волос черное перо, сунула его за ухо убийцы и показала на небо, словно провожая взглядом какую-то птицу.

— Только без мелодрам, — фыркнул убийца.

Он бросил перо на землю и отвернулся от девушки и сына. Надежда на их лицах никак не шла у него из головы. Они же свои. Он стал для них трубой, по которой из мира можно слить людскую подлость. Убийца чувствовал фальшь своей теории. Он понимал, что сам себя обманывает, убийца хмыкнул. Обмануть можно кого угодно, только не себя самого. Уж он-то точно знает, почему убивает, чей он посланник. Он посмотрел на Ерша и пошел через улицу.

Следом за ним Щен и Джой двинулись к перекрестку, где был пешеходный переход. Мальчик и девушка крепко держались за руки. Щен смотрел на Голубицу. Она напряженно застыла посреди толпы, похожая на свою любимую статую.

Джой сразу одурела от шума. Она захныкала, пробираясь между людьми. Девушка боялась подходить к ним так близко, затеряться среди одинаковых лиц незнакомцев.

Глава пятая ДОСТАЛИ И ПОМЕТИЛИ

Брад смотрел на скованные запястья и все больше беспокоился. Он медленно сгибал и разгибал пальцы и вспоминал, как переворачивал на ферме камни и как шевелились под ними насекомые. Брад видел их много раз, а вот теперь камень перевернули над ним. Его нашли. Подняли булыжник, а там Брад, сидит и щурится. Ему казалось, что солнце светит чересчур ярко и звуки вокруг слишком громкие. Брад потрогал цепь между наручниками. Когда в силок, поставленный отцом в лесу, попадался кролик, он отчаянно махал лапами и старался вырваться на волю. Мясное рагу. Есть хотелось зверски, но сейчас не время. Брад откажется от еды и тем самым накажет того, кто обрек его на эти страдания.

Джим заметил на руках Брада кровавые круги.

Брад выкручивал запястья, тянул их вперед-назад, железные обручи впивались в кожу. Боль приятно холодила и отвлекала от тревог. Брад знал, если ладони отвалятся, он вырвется на свободу. Больше не будет ни восьми, ни десяти. Никогда. Ноль. Если бы только удалось протолкнуть железо через кости! Он смог бы тогда шевелить руками, и не надо было бы прижимать локти к бокам, как сейчас. Брад вырвался бы из ловушки. По запястьям стекали ручейки крови. Все ладони и бежевые сиденья из кожзаменителя покрылись красными кляксами.

— Брад! — Джима передернуло. Он попытался удержать руки клиента и вдруг очень ясно осознал всю свою никчемность. Адвокат даже испугался.

Машина затормозила у обочины.

Брад поднял голову и заметил, что Джим смотрит на него с жалостью. Он улыбнулся адвокату и облизнул соленые от слез губы. Брад и не подозревал, что плачет. Что же, он так и плакал всю дорогу? Много-много дней плакал? А может, недель? Капли повисали на губах, срывались вниз, стекали по подбородку и падали на запястья, сразу же перемешиваясь с кровью.

— Сделайте что-нибудь, — пробормотал Джим, обращаясь к полицейскому в штатском. — Он же себе вены вскрывает.

Полицейский посмотрел на наручники.

— Уж лучше себе, чем нам, — сказал он и открыл дверцу. — Пошли.

— А что происходит-то? — спросил водитель, поворачиваясь назад.

— Он себе наручниками запястья разрезает. — Полицейский выбрался из машины и снова заглянул в салон. — Вырваться старается.

Он улыбнулся адвокату.

— Так держите его за руки сами, если надо, — велел адвокату водитель. — Набросьте на них плащ, пока будете по ступеням его вести.

Полицейский потянул Брада за руку. Сильные пальцы вцепились в локоть, не давали вырваться из наручников. Больно. Брад вспомнил, как держали обычно лошадей перед тем, как приложить к их боку раскаленное клеймо. Их прижигали, и они становились собственностью. Запах горящей плоти ударил в ноздри. Брад вдруг понял, что отражалось в темных лошадиных глазах, когда клеймо впивалось в плоть. Теперь и он принадлежал кому-то. Брада достали из-под камня и пометили.

«Никакого порядка», — расстроился Джим. Он подождал, пока полицейский выведет Брада из машины, и вылез в ту же дверь. Адвокат выпрямился и только тут увидел и услышал толпу. Рев нарастал, люди привставали на цыпочки, тянули шеи. В воздухе запахло бедой. Кто-то угрожающе бормотал, кто-то визжал, не помня себя от ненависти. Родные и близкие жертв потрясали кулаками и выкрикивали проклятия. Они все больше входили в раж, с головой погружались в горе от своих потерь. Они заболели, а Брад был лекарством, которое могло бы их исцелить, козлом отпущения, мишенью для всепоглощающей человеческой ярости.

Сквозь строй зевак осторожно пробирался убийца. Никто его не замечал, как будто он стал бесплотным. Сзади напирали, народ стоял плечом к плечу, руки людей переплетались, как змеиные клубки, убийца ввинчивался в толпу, нажимал, надавливал, с наслаждением прикасаясь к чужим телам.

Быстро подъехала и остановилась у ступеней вторая патрульная машина. Оттуда выбрались еще четверо полицейских, они сразу же начали оттирать толпу в сторону. Людская волна разбухала и уже грозила прорвать оцепление. Трудно было не ощутить всю мощь толпы и ее гнев, подогретый появлением преступника. Люди позабыли о законе и правосудии. Они желали полной свободы, желали слиться в едином порыве и облегчить свою душу. Одну на всех.

Мальчику было трудно пробираться через беспокойное море рук. Репортеры и родственники жертв дрались из-за места поближе к оцеплению. Щена несколько раз очень сильно двинули локтями по плечам и голове. Мальчик искал убийцу. Он сжал покрепче ладошку Джой и потащил ее через толпу, стараясь не смотреть на перекошенные лица. Только одна мысль гипнотическим ритмом впивалась в мозг. Надо найти Голубицу. Женщина ужом ввернулась между спинами и пропала из виду несколько минут назад. Щен искал ее по одежде, по светлым волосам с темными прядями. Вон вроде бы она. Да, точно, лицо ее, каменное, застывшее, совершенно равнодушное. Постоянство есть отсутствие существования. Щен начал пробираться к ней, но тут Голубица рванулась вперед и исчезла.

Щен толкался как мог свободной рукой, рвался сквозь толпу и снова нашел знакомую фигуру, и толстый кожаный ремень с массивной пряжкой в форме колокольчика, и синие джинсы. Но лишь на секунду. Женщина опять пропала, на ее место быстро накатывали все новые и новые волны людей, они скрывали Голубицу от Щена.

Джой всхлипывала все громче. Слишком близко были чужие тела. Если люди увидят ее глаза, они поймут, как она уязвима. Поймут, что с ней сделали когда-то, и сразу же набросятся на Джой. А притвориться сильной она никак не могла. Не могла, и все. Кто-то закричал у нее над ухом. Еще кто-то тронул там, где живет беда, ниже пояса. Сейчас все повторится. Джой рванулась назад, стараясь высвободиться. Руки. Тело. Оно теперь чужое. И его у Джой отберут.

— Эй! — Щен потянул девушку за собой. — Не бойся!

Но Джой его не слышала. Она смотрела на колышущиеся лица, видела, как туже натягивается кожа на острых скулах, видела ненависть, и гнев, и как белеют от злобы глаза. Это горе сгущалось над ее головой, давило, хватало Джой, вырывало язык. Ей чудилось лезвие. Шрамы зудели, разгорались огнем… Джой взвыла. Она изо всех сил дернулась, Щен выпустил ее руку, и девушку немедленно затянуло в толпу. Она как никогда отчетливо вспомнила тот ужасный день. Джой слышала, как Щен зовет ее, видела детское личико и испуганные глаза. Она потрогала живот. Почему с ней так поступили? Почему ни одно живое существо не сможет вырасти внутри нее? Ее больше не было, от чужих прикосновений кожа стала жесткой, похожей на рогожу, и мертвой.

Щен знал, что звать Джой бесполезно. Он потерял ее. Мальчик повернулся, отыскал взглядом Голубицу и понял, что она уже подобралась к краю толпы. Прямо перед ней были заветные ступени. Голубица сунула руку в карман, пальцы сжали теплое железо. Голубица вытащила пистолет и соединила руки в самой страшной из молитв.

— Ну и конечно, мы видим красную пелену, когда нас обуревает гнев. И… Эй, не спи! Минуточку внимания, пожалуйста! — Квейгмайер побарабанил пальцами по приборной доске. — Готов? Ну так вот, как я и говорил, в такие моменты под действием гнева мы двигаемся с невероятной скоростью. У нас прибавляется сил. Нас невозможно остановить. Так почему же красный — цвет остановки. Почему? — Желтые зубы сверкнули в улыбке. — Хочешь мятную карамельку? — Он протянул бригадиру упаковку.

— Нет… Я был бы вам очень признателен… если бы вы… остановились… вон у того… здания.

Бригадир с трудом коснулся оконного стекла, размазывая конденсат. Лицо его приобрело нежно-зеленый оттенок. Строитель с трудом сглотнул, в горле как будто ком стоял из опилок. Он попытался открыть окно, но рычажок заклинило.

— Что-то ты какой-то квелый, а, приятель? Что, живот скрутило? Хочешь таблеточку?

— Это от жары.

Бригадир вытер губы насквозь промокшим рукавом. В трещинах скопилась соль, и кожу очень щипало.

— Вы не могли бы слегка привернуть обогреватель?

Казалось, несчастного парня только что разбудили.

Волосы всклокочены, лицо помято, глаза покраснели.

— Ох ты ж господи, а чего молчал-то? Похоже, ты и вправду мальца перегрелся, даже жабры позеленели. Хотя, конечно, сейчас не время рассуждать об эволюции. Тогда, может, скажем, что ты слегка поджарился? Не до конца, конечно, с кровью, и корочка еще не хрустит.

Бригадир закрыл отяжелевшие веки. Из груди толчками вырывалось горячее дыхание. Но кислород в легкие не поступал, поскольку салон был наглухо задраен. Парня лихорадило, живот совсем скрутило, как будто от жары он заболел холерой.

— Что-то мне нехорошо, — простонал бригадир, слегка покачиваясь.

Он потянул за ручку двери, но потные пальцы все время соскальзывали и шлепались на сиденье.

— Коктейль не желаешь? А поездку на двоих на Багамы? Ну-ка, Джонни, расскажите слушателям, как вы выиграли в лотерею. — Квейгмайер спокойно улыбнулся, облокотясь на руль. Он по-прежнему не глядел на дорогу, а только раскачивался в такт яростно ревущему мотору. — Знаешь, иногда все устраивается само собой. Твое тело сейчас приспосабливается к новым условиям, но мозг сопротивляется естественному ходу событий, оттого-то тебе так нехорошо. Ты не замечаешь очевидного и просто хочешь, чтобы это прекратилось. А мозг всегда побеждает тело. Раньше или позже, но он своего добивается. «С меня достаточно, — говорит он. — Я требую развода». И тогда зовут переговорщиков, на вроде адвокатов. А это либо я, либо еще один парень. Честный такой дурак. Ты представляешь? Честный! Так он торговаться вообще не умеет. И предложить ему нечего. Нет у него ценных козырей. У меня-то с собой полный чемодан удовольствий. Похоть. Жадность. Власть. А у него одни сопли в шоколаде. Все такое правильное-правильное. Он предлагает тебе добродетели, которые свяжут тебя по рукам и ногам, и, заметь, взамен ты ничего не получишь. Преданность. Доброта. Скромность. Добрая воля. Так что, когда подписываешь бумаги, держи ухо востро. Там, внизу, есть такая строчечка, так ты не поленись, прочитай имя-то на ней. Наши цены, конечно, повыше будут, тут я спорить не стану. Но мы же и сервис предоставляем соответствующий! Пожизненная гарантия. Тариф бессмертия. Это на случай, если ты тупой, значит — навечно.

— Прошу вас, не могли бы вы, остановиться на секундочку?

Бригадир открыл и снова закрыл глаза. Он боялся, что если будет держать их открытыми, то желудок сразу запросится наружу.

— А мы вот тут постоим, у обочины, — объявил Квейгмайер, коварно улыбаясь.

Грузовик резко затормозил и встал как вкопанный.

Квейгмайер с удовольствием наблюдал за своим пассажиром.

— Не стоит принимать все так близко к сердцу. — Он подмигнул и хлопнул бригадира по плечу. — Это же пустяки. Особенно если представить себе, что тебя еще ждет в будущем. Поступки! Со смеху можно помереть, глядя, как люди напрягаются! Если бы они только знали, что такое жизнь. Для чего она дана. Нет, все стремятся что-то кому-то доказать, оставить след в истории. А есть еще эти, придурки-то безмозглые, так те вообще с ума посходили. Спасем Землю! Даешь переработку мусора! Чего только не наболтают. А вот спроси их, зачем им Землю спасать? Все равно ведь скоро все кончится. Игра-то подходит к концу. И что ты там делаешь, как надрываешься, не имеет ни малейшего значения. Ох уж эти мне экологи!

Квейгмайер откинулся на спинку сиденья и со всей силы надавил на руль, словно хотел расколоть его на части и заглянуть внутрь. Колесо медленно подавалось, гнулось под действием чудовищной силы, хрустело, трещало, страшный шум продавливал перепонки бригадира. Как ни странно, он вдруг ожил. Тошнота прошла, кровь прилила к щекам, вернулась ясность мысли. На шее Квейгмайера вздулись все жилы.

— Я… вырываю… твою… душу, — прорычал он.

— Чего? Вам плохо? — спросил бригадир, вслепую нащупывая ручку дверцы.

— Если надавить… Надавить изо всех сил… То можно почувствовать… Как она отрывается. — Квейгмайер заскрипел зубами. Руль трещал все сильнее, будто готовилось упасть большущее дерево или даже целый лес.

— Чего? — Бригадир нащупал наконец ручку. Дурнота окончательно отступила, зато накатила паника, дикий первобытный ужас. Бригадир толкнулся в дверцу.

— Ты… почти что чувствуешь… как отрывается… твоя душа — Лицо Квейгмайера съежилось от усилия, покрылось глубокой сеткой морщин. — Это… вроде как… когда ты кричишь… ты чувствуешь, как поднимается… твоя душа… Ты орешь… во всю глотку… только внутри, глубоко внутри… Выброси ее… Выброси… Давай, выбрасывай ее из себя. — Он расхохотался, губы разошлись, обнажив потемневшие зубы, уши отвалились, упали на сиденье и уползли куда-то вниз.

Бригадир распахнул дверь, выпал на улицу и побежал по тротуару не оглядываясь.

Желтозубый отпустил погнутый руль, глянул на пустое пассажирское сиденье и широко улыбнулся. Лицо его снова приобрело человеческий вид. Он насладился сполна. Эти людишки вечно бежали от него, поджав хвосты и подвывая от ужаса Квейгмайер весело подобрал с пола уши и приставил их на место.

— Еще один со страху обделался, — фыркнул желтозубый. — Испугался элементарного фокуса. — Он высунулся из окна и закричал — Эй, постой, я же просто пошутил! — Ах, как гладко все сошло. Квейгмайер покачал головой. — Никто нынче шуток не понимает. Только охать и вздыхать горазды.

Ему было очень весело.

— Да, хорошего бригадира нынче не сыскать, — простонал он в перерыве между приступами хохота.

Внезапно Квейгмайер с треском захлопнул челюсти, словно откусил смех. — Иногда мне кажется, будто я напрасно стараюсь. Разливаюсь соловьем, уговариваю. Никто меня не слушает, только и знают — дай, дай, дай. Вот это они понима-ают. Насчет хотения.

Пассажирская дверь захлопнулась сама собой, и грузовик снова влился в поток машин. Заиграла чудесная музыка, Квейгмайер улыбнулся, за его спиной завизжали шины и загудели клаксоны.

— Столько шуму из ничего. — Желтозубый опять включил печку и набрал полную грудь восхитительно спертого воздуха. — И мне это нравится. Тратьте. Тратьте свои силы. Пляшите. Тумба-юмба, трам-пам-пам. Этот птенец кашу варил, этот — воду носил, этот — по дрова ходил, а этот — удал, Жан-Поль Сартра читал и всех замочил.

Глава шестая ШЕЛЕСТ УМИРАЮЩЕГО ВЕТРА

Убийца встал за спиной Ерша. Все просто. Несколько точных движений — и он исправит положение дел. Ерш вертел головой, вглядывался в толпу. К зданию подъехала полицейская машина, из нее вышли люди, хлопнула дверца. Ерш мгновенно насторожился.

Солнце спряталось за небоскреб, сразу посвежело, как будто осень нанесла городу преждевременный визит. По улицам протянулись оранжевые тени.

Убийца весело наблюдал, как рука Ерша тянется к карману. Было совершенно ясно, что у него там, в кармане. Убийца представлял, как пальцы гладят прохладную сталь. Так выдержанный хозяин успокаивает рвущегося в бой пса.

Ерш резко выдохнул, переступил с ноги на ногу, ему хотелось подпрыгнуть, перекувырнуться в воздухе и очутиться впереди, за линией оцепления. Тогда он смог бы выстрелить, и нож не понадобится. Ерш что-то яростно бормотал, но слова не складывались, скорее рычание вырывалось из его груди. А нужны были именно слова, правильные слова, чтобы раззадорить себя как следует, чтобы перейти наконец от этих слов к действиям. Ерш вежливо улыбнулся полицейскому. Бот ему-то и достанется первая пуля в затылок, а потом Ерш пристрелит дурака и выскочит сухим из воды. Станет снова самим собой — никто его не увидит, никто не услышит.

Толпа напирала сзади. Словно поддерживала. Они хотели того же, что и Ерш. Они были с ним заодно. Их волнение подогревало его гнев, глаза распахнулись, по ступенькам поднимался дурак. Он почему-то замедлил шаг, отпрянул от людского моря. Ерш забеспокоился.

Он открыл рот, хотел выкрикнуть что-нибудь обидное. Тело дернулось, но и движение, и крик неожиданно прервались. Глаза вдруг озарились новым пониманием. Внутренним взором Ерш увидел, как проступает перед ним бесконечная пустота, как катится к нему яростная тьма, как щелкают ее челюсти. Слова застряли в горле, руки выскользнули из карманов и безжизненно повисли по бокам. По бетону под ногами царапнуло что-то серебристое и покатилось куда-то в сторону.

Из-за спины Ерша вышел убийца, складывая окровавленный нож. Он начал проталкиваться назад через толпу, люди нехотя расступались, а потом снова смыкали ряды, как захлестывает образовавшуюся воронку вода.

Ерш упал на колени.

— Боже, — испуганно прошептал он, заваливаясь на бетон.

Через несколько секунд убийца уже сворачивал за угол, он шагал широко и уверенно. Пальцы снова полезли в рот, нащупали дыры. Убийца постепенно успокаивался. Слишком быстро текла по жилам кровь, слишком скакали мысли. Вот оно, истинное величие, вот поступок, достойный восхищения. Он и плохой, и хороший одновременно. Само совершенство. Убийце казалось, будто он шагает по облакам. Голова немного кружилась. Ничто не может его остановить. В него вливается чужая сила. Вот и еще один дух, лишенный тела, присоединился к их компании. Теперь он — собственность убийцы.

Брад поднялся еще на одну ступеньку. Он напрягся, двое полицейских потащили его вперед. Прохладный ветерок ласково гладил щеки. Брад был рад и этому ветерку, и его тайным обещаниям.

Толпа. От их злобных взглядов мороз шел по коже. Их мысли слились в одну-единственную, самую простую месть.

Полицейский толкнул Брада в спину, но тот не тронулся с места.

— Брад! — позвал его Джим. — Пошли. Ну же, шевелись!

Брад заметил на верхней ступени еще одного полицейского. Он стоял на одном колене и разглядывал чье-то распростертое тело. Полицейский что-то крикнул через плечо товарищу. Толпа взревела и с новой силой навалилась на оцепление. До сознания людей дошло, что смерть уже вступила в их ряды. Они жаждали новой крови, жаждали немедленной расправы над Брадом. От крика лопались барабанные перепонки.

Брад вдруг снова увидел ферму. Вокруг ужасно шумели. Он видел разинутые пасти скота и глотки людей. Сквозь воспоминания о ферме прорвалась женщина. Она бежала вверх по ступеням, никто не ожидал ее появления, никто не мог ее остановить. Она надвигалась, как ночной кошмар. Вот женщина подняла руки и сомкнула их, словно хотела отбросить их в сторону, держать от себя подальше. За ней мчался Щен. Мальчик вцепился в окаменевшее запястье женщины, но не смог оттолкнуть ее. Сцена катилась к завершению. И Браду как будто не было в ней места. Ему не дали роли. Все развивалось само собой, без его участия. Брад оглянулся в поисках Джой, но не нашел ее. Это он виноват. Давно надо было о ней позаботиться. Ее втянуло, вмяло в толпу. Брад искал, оглядывался, всматривался в другую сторону улицы. Вон она, совсем рядом со зданием, закрывает руками лицо. Джой почувствовала его взгляд, его сочувствие и уронила ладони. Брад разглядел черные, как ночь, потухшие глаза. Она неловко сплюнула под ноги и рассмеялась, обнажив зубы. Ударила себя по руке, снова сплюнула, борясь с тем, что с ней сделали и сделали снова. Брад что-то сказал Джой, казалось, немного успокоилась. Она смотрела на него, ждала большего, но, когда Брад двинулся в ее сторону, его тут же схватили за руки.

Голубица отшвырнула Щена, снова прицелилась, пальцы сжали рукоятку. По улицам прокатился звук взрыва, он отскакивал от стен и поднимался все выше. Полыхнуло пламя. Огонь, дым и шум. Времени на героизм не оставалось, полицейский не успел заслонить собой преступника. Брад отвернулся от Джой, посмотрел на маленькие дырочки, которые проковыряли те летящие жгучие штучки в его груди. Было ужасно больно. Он виновато улыбнулся, и тут нахлынула растерянность и беспокойство. Еще один взрыв с треском разодрал воздух, ладонь обожгло огнем, прямо в середине, и невидимая сила отшвырнула ее в сторону. Это воздух ожил и начал кусаться. Брад быстро обернулся и услышал третий выстрел. В спину ударило что-то горячее.

Резкие крики. Чайки. Брад посмотрел в небо. Оно уходило в бесконечность, но было совершенно пусто. Внезапно все звуки стихли, словно их унесло ураганом пламени. Люди так и застыли со сжатыми кулаками, напряженными лицами, преданными надеждами, проданными, оторванными душами, прозрачными, как стекло. На мгновение им даже стало жалко Брада. И уже через секунду они ринулись вперед, прорвали оцепление, брыкаясь и толкаясь, цепляясь за чужие спины пальцами, как будто стремились отобрать у него то, что, как они считали, Брад отнял у них.

Брад споткнулся и упал спиной на ступени. К нему тянулись руки. Перед глазами кружились лица, но звука не было. Брад увидел Щена, безглазую смеющуюся Джой, Джима, который что-то беззвучно кричал. Брад осторожно сложил губы в трубочку и засвистел. Он услышал себя, почувствовал, как припекает солнышко, увидел оленя, пробирающегося сквозь чащу. Из-за кустов и стволов его трудно было разглядеть, но Брад точно знал, что олень там, за деревьями. Тяжелые рога тянут красивую головку к земле Брад так отчетливо слышал, как хрустят под копытами веточки, что ничуть не сомневался в реальности животного. Надвигающаяся тьма сделала жизнь особенно реальной. Смерть оказалась сладка.

Брад продолжал тоненько ровно свистеть. Он моргнул, облизнул губы. Ничто не подкрадется к нему в такой тишине. Ничто не посмеет узнать его.

Внезапно в уши ворвался шум машин, как будто кто-то повернул ручку громкости на огромном радиоприемнике. Через секунду громкость прикрутили, подстроили звук, тише, тише, еще чуть-чуть тише. Брад понемногу засыпал, земля затихала.

— Тс-с, — сказал он.

Шелест умирающего ветра.

Раз начав смеяться, Квейгмайер никак не мог остановиться и взять себя в руки. Он видел будущее, видел, как разваливаются жизни людей, и ему делалось еще смешнее.

Впереди зажегся красный свет. Желтозубый притормозил на перекрестке. Впереди, всего в четырех домах отсюда, было здание суда. Завыла сирена. Красные блики отразились в зеркале заднего вида и осветили лицо Квейгмайера.

«Цвет остановки сошел с ума. — Он довольно кивнул и оглянулся на „скорую помощь“. — Что-то я запутался. И понятно почему». Желтозубый посмотрел себе в глаза, глядящие на него из зеркала, и спросил:

— Теперь вы поняли, мистер Квейгмайер?

— Да, — ответил он сам себе. — Я думал, что я особенный.

— Глупости.

— Я считал, что мои поступки имеют значение.

— Не будьте идиотом.

— Я хотел сделать мир лучше.

— Да!

Потом он дал волю мыслям, которые вырвали его из объятий добродетели и толкнули к нынешнему его занятию.

— Тогда ползи на коленях десять километров и молись, прикоснись к рукам детей-попрошаек, которые умирают, когда их животы вздуваются от голода разрывающего плоть, словно зубы крыс, переспи с постаревшей женщиной, которая растит своих отпрысков на улице, полной проституток и кашляющих бомжей! Их разум затуманен жадностью, жадность манит их, обещает бесконечное удовольствие. Их сотрясают смутные желания, которых они и сами не понимают. Смерть — единственная конечность однорукого закона. Она держит меч и вправе косить жестокую жатву. — Квейгмайер погрозил пальцем своему отражению. — Не надо прикидываться, молодой человек, купите себе машину, наполните свой дом экстравагантными и дорогими безделушками, подавитесь своими стереосистемами и фастфудом, а потом умирайте, умирайте, умирайте. Каждый раз, как вы заносите вилку, вы заносите ее над дымящейся плотью прокаженных и проклятых. Помните об этом всегда. Помните вкус их мяса. С каждым кусочком вы отнимаете надежду у своих младенцев. Душу раздирает сознание собственной вины и бездействия. Я жив благодаря вам, и, когда придет время, я вцеплюсь вам в глотку и буду жевать, пока не отвалится голова. Я с удовольствием высосу ваш мозг. Я буду радоваться вашей беспечности, вашему глупому стрекотанию. Это вы, вы сделали меня счастливым.

Грузовичок Квейгмайера прокатился по перекрестку в опасной близости от машины скорой помощи. Мимо пронеслась волна цвета и звука. Перед зданием суда «скорая» остановилась, двери открылись, из салона выскочили два врача.

Квейгмайер фыркнул и покачал головой.

— Зачем? — прошептал он. — Зачем тратить драгоценные силы? Они и так раньше или позже, но все равно покинут вас. Зачем нужна эта самовлюбленность, эта буферная зона под названием медицина? Почему бы не покончить со всем одним махом?

Сзади загудели, требуя прибавить скорость. Квейгмайер сердито глянул в зеркало заднего вида, и звук замер, как прерванный крик повешенного. Судороги. Бульканье. Писк. И тишина.

Квейгмайер приметил впереди мишень. Ту женщину, что он встретил на пожаре. Жену адвоката. Желтозубый вспомнил данное ей обещание. Он ведь тогда уже знал, что они снова встретятся. Ее смерть совершенно раздавит адвоката, сделает его мягким и податливым, и Квейгмайеру будет легче получить нужную подпись и, значит, землю. Адвокат не будет вставать у него на пути. Он с радостью подпишет все бумаги, заставит дурака расписаться и передать свою собственность. Иллюзии адвоката наконец рассеются, и это к лучшему. Только надутые идиоты с обостренным чувством собственного достоинства отрицают приход неизбежного. И адвокат это поймет. Квейгмайер знал, что в Брада стреляли. Это был пустяк, часть его плана, страшное подтверждение худших подозрений. И если дурак умер наконец (умер, умер, будем надеяться, что умер), адвокат поставит последнюю подпись. Сработано чисто и без осложнений.

Андрена в ступоре остановилась посреди улицы. Она смотрела, как тащат вперед носилки, как рядом бежит ее муж. Андрена бормотала в микрофон, описывала происходящее и называла мужа то адвокатом обвиняемого, то просто Джимми. Ужас вытеснял из сознания все остальные чувства.

Носилки перенесли через улицу и подняли на руках в машину. Джим прыгнул следом, и дверцы захлопнулись. Врачи побежали вперед, к кабине. Андрена так и торчала столбом посреди улицы. Ей не хватало слов. «Скорая» умчалась прочь. Сквозь завывание сирены.

Андрена расслышала поскрипывание колесика внутри ее диктофона. Надо что-то сказать, придумать финал. Мысли мчались, словно карета скорой помощи, но, в отличие от кареты, им не хватало целенаправленности. Ноги застыли, словно Андрену по колени залили свинцом.

К ней несся пикап. Краем глаза Андрена заметила надвигающуюся машину.

Водитель за лобовым стеклом ревел от хохота, все крепче сжимая руль. Он приветствовал надвигающееся будущее, оно в точности соответствовало тому будущему, которое он воображал. Симметрия. Чудесные плоды его трудов. Квейгмайер вдавил педаль газа в пол.

— Со свиданьицем!

На приборной доске замигали красные лампочки. Бензин кончается. Температура зашкаливает. Масло кипит. Перегрев системы. Безжалостная эксплуатация механизма.

— Ну что ж. Поехали, — сказал он.

Стальной бампер ударил Андрену под колени, капот смял бедра. Девушку подбросило, перед глазами вспыхнули разноцветные пятна. С мокрым шлепком тело приземлилось на асфальт.

Грузовичок вылетел на обочину и протаранил пустую патрульную машину. Скрежет металла, звон стекла. Словно рассыпалась хрустальная люстра.

Один полицейский кинулся к Андрене, другой — к грузовичку. Дверцу заклинило, полицейский тянул что есть мочи, но та не поддавалась. На помощь прибежал еще один фараон, но они только мешали друг другу. Лобовое стекло треснуло, покрылось мелкой белой паутиной. Подоспел пожарный с топором и стал молотить по ручке. Только после этого дверцу удалось подцепить ломом.

Один из полицейских сунул голову в кабину, осмотрел пол и щель между сиденьями и повернулся к товарищу:

— Нет никого. Черт, куда он подевался?! — Полицейский прокашлялся и подозвал пожарного. — Посмотрите кругом, может, его из кабины выбросило.

Пожарный и остальные полицейские глядели на лобовое стекло. Оно, конечно, треснуло, но совсем не разбилось. Пожарный обошел машину и проверил пассажирское окно. Целехонькое.

— И откуда, по-вашему, его выбросило? — спросил он.

Квейгмайер вдохнул полной грудью чудесный туман боли. Задрожал от наслаждения и выдохнул все, что осталось. Глаза закрылись, лицо сморщилось, кожа уже умирала. Квейгмайер усилием воли замедлил бег крови в венах. Кровь густела, но еще бурлила, как река во время наводнения. Поток ила. Такой вязкий, даже палка застревает. Квейгмайер восторженно улыбнулся. Да, вот это настоящая радость!

«Уважение, не забывайте об уважении, прошу вас!» — думал он, лежа на дороге, с трудом вдыхая и выдыхая, наслаждаясь резким запахом нагретого асфальта. Наконец каждый нерв, каждая клеточка отжила свой срок. Квейгмайер купался в чужой боли. Он почувствовал, как его, а значит, Андрену поднимают, поворачивают, кладут на носилки.

— Бал окончен, — прошептал Квейгмайер ее губами.

Ловко он подшутил над врачом, который наклонился к Андрене! Еще одна загадка для бульварной прессы.

Главное — не перегружать их мозги, тогда они поверят чему хочешь. Их так легко одурачить. Когда синие губы зашевелились и простонали несколько слов, врач заметно вздрогнул и побледнел. Даже чуть носилки не уронил на чью-то машину.

Сквозь толпу легко двигался человек. Он раздавал визитки: «Строительная компания Квейгмайера».

«Грех, грех такую возможность упускать, — говорил он себе. — Где еще столько клиентов найдешь?»

Квейгмайер приятно улыбался, но желтые зубы портили впечатление. Кто-то даже возмущенно разорвал карточку на мелкие кусочки и швырнул их Квейгмайеру в лицо:

— Шакал паршивый!

Желтозубый повернулся. Улыбка сползла с его лица. Он рыгнул, языком скатал из отрыжки черный леденец, разгрыз и плюнул осколками в глаза обидчику.

Тот истошно закричал и закрыл лицо руками, между пальцев потекла алая кровь.

— Да, — подтвердил Квейгмайер и удовлетворенно кивнул. — Ага. Мы обновляем помещения. Перестраиваем. Сносим. И все такое прочее. Пластические операции. Понимаете? Пластик. Все что угодно из самой что ни на есть прочной пластмассы. Такая конструкция вас уж наверняка переживет. Мои рабочие — прекрасные профессионалы, тут и беспокоиться не о чем, вы в надежных руках.

Квейгмайер упал на колени и с хрустом ударил костяшками пальцев по асфальту. Над улицей несся его крик:

— МЫ ГАРАНТИРУЕМ КАЧЕСТВО!

Глава седьмая ЧУДНЫЙ БЕЗУМНЫЙ ВЕЧЕРОК

Щен все никак не мог забыть, как пули с треском рвали одежду Брада. Картина так и стояла перед глазами и упрямо не хотела отступать. Сумерки понемногу окутывали улицы. Мальчик испуганно дрожал. Будущее. Возможность опереться на друга. Замигали огоньки фонарей. Щен смотрел на оранжевый свет и думал о том, что сейчас происходит в машине скорой помощи.

Рядом стояла Джой. Она понимала, как ему больно и горько, как накатывает на Щена взрезанная выстрелами тьма. Девушка слышала карканье, вспоминала о «воронах», о том, как нуждались они в своей свободе, чтобы быть особенными. Юношеский максимализм. А теперь вот как все повернулось. Брад. Девушка вдруг грустно рассмеялась и ударила себя по лицу. Как она испугалась визжащей и скрипящей зубами от ненависти толпы! Нет, от таких людей нужно бежать, да и от всего мира тоже. Она исчезнет. Ее удерживали здесь только доброта Щена и надежда вновь встретиться с Брадом. Джой заставила себя снова рассмеяться, но смех вышел едва слышным. Она думала о Браде, и в глазах ее влажно поблескивали искорки доверия.

На дверцу патрульной машины облокотился полицейский, он захлопнул твердую картонную обложку своего блокнота, сочувственно улыбнулся мальчику и сказал:

— Ты сделал все, что мог. Гораздо больше других. Приятно видеть такую перемену в поведении. Может, стоит с этого момента начать новую жизнь и позабыть об улице, а, Щен?

— Он не убийца, — ответил мальчик. От ярости у него даже мышцы свело. От ярости, от неправильных мыслей, от жалости к себе и к Браду, от усилия сдержать слезы. — Я все видел. Он не виноват и… да вы поглядите на него! Разве он мог такое сделать? Его подставили.

Полицейский бросил блокнот в машину через открытое окно.

— Стало быть, не виноват?

— Я там был! — крикнул мальчик. — Вы что, оглохли?

Полицейский присел на корточки и посмотрел Щену прямо в глаза.

— Тише, тише, успокойся. — Он кивнул. — Давай рассказывай.

— Это я его отвел в тот проулок.

Щен заставил себя замолчать. Губы дрожали, не в силах выговорить ужасную правду. По щекам катились огромные капли. В первый раз в жизни он почувствовал себя по-настоящему брошенным.

— Ну-ну, ничего. Так что же было дальше?

Щен открыл рот, но не смог сказать ни слова. Только громко всхлипнул и вздохнул поглубже, чтобы взять себя в руки. На полицейского мальчик старался не смотреть.

— Если бы я его туда не отвел, Черрепью бы мне мозги вышиб. Он всегда меня лупил, если я не хотел ему помогать. Нет, бабла замутить — это пожалуйста но… — Он совсем ссутулился и опустил голову. — А что мне было делать? — Щен яростно посмотрел на фараона. — Обо мне-то кто позаботится? А? — Он толкнул полицейского в плечо и крикнул — Отцепитесь от меня!

Полицейский покачнулся и уперся ладонями в асфальт.

— Кончай истерику! — рассердился он. — А то я не знаю, что за тип был Черрепью! Ты что же думаешь, я совсем дурак? Не соображаю ничего?

— Ага, уж вы-то знаете. Как слон про Северный полюс.

Полицейский встал. Мальчишка-то прав, вот что скверно.

— Давай-ка прокатимся до участка. Протокол составим.

Щен вытер кулаком слезы и нервно икнул.

— Ладно. — Он решил пойти на компромисс. — Но только про это.

— А потом я тебя в больницу отвезу, навестим твоего приятеля.

— Сначала в больницу, — потребовал Щен. — А то вообще ничего не скажу. Честное слово.

— Ладно, ладно. Поехали.

Джой сунула руки в карманы черных джинсов и пошла за мальчиком к патрульной машине. Где-то далеко выла сирена «скорой помощи». Звук удалялся и таял, как барабанная дробь во сне — ее уже нет, а ты все еще ее слышишь. Девушка закрыла и снова открыла глаза. Между ней и внешним миром не было никакой границы. А нужна ли она, эта граница?

«Я не сплю, — сказала себе Джой. Голос в голове казался чересчур громким, как будто у девушки отросла тысяча языков. — Нет, это я думаю, что не сплю».

— Господи боже! Да что здесь такое стряслось? — Детектив Перси смотрел, как по тротуару везут каталку с телом. — Кошмар какой! А с той-то, с той-то что случилось? — Ноздри его сердито раздувались, пальцы дрожали.

— Ее грузовик сбил. Это журналистка, — ответил молодой полицейский. Он махнул в сторону пикапа, который как раз грузили на эвакуатор. — Представляете, мы дверь открыли, а там никого. — Парень поправил громадную не по размеру фуражку.

Перси закашлялся и с трудом сглотнул. Он мельком глянул на новобранца, вытащил из заднего кармана огромный носовой платок и аккуратно вытер рот. Покончив с этим важным делом, тщательно сложил платок несколько раз так, чтоб получился ровный квадратик, сунул его в карман пиджака и лишь тогда принялся осматривать ступени.

— А как насчет вон того джентльмена наверху? А? Я его знаю. Мне его рожу даже отсюда видно.

Парень пожал плечами. Не только фуражка — вся форма была ему явно велика. Детектив терпеть не мог таких бестолковых полицейских. Он их презирал.

— Так что с ним стряслось? — Перси даже пальцем показал, чтобы новобранец понял, о ком идет речь. — Вон, вон, с тем, что наверху. Да куда вы смотрите! Глаза поднимите!

— Зарезали. А свидетелей нету. Толпа-то прям с ума сходила, на него никто и не смотрел. — Рассказывая, парень помогал себе руками. Перси морщился, но слушал — А у нас и так забот полон рот, тут же бунт назревал, — продолжил юнец.

Детектив насмешливо улыбнулся.

— Да неужто? Полон рот? Могу себе представить.

Новобранец снова пожал плечами. Перси хотелось заорать.

— У вас что, плечи чешутся? Или, может, болят? Или затекли?

— Нет.

— Рад за вас.

Детектив повернулся и пошел вверх по ступеням. Санитары расступились, чтобы он мог осмотреть тело. Перси присел на корточки и заглянул в мертвые глаза.

— Здорово, Ерш, — сказал он, мысленно прочитал короткую молитву, встал и тщательно отряхнул брюки.

Подошел новичок. Медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, поскольку справедливо полагал, что начальник не слишком ему обрадуется.

— Так-с, — глубокомысленно сказал санитарам Перси. — Чудненько. Можно паковать.

— Вы его знаете? — громко спросил новобранец.

Детектив закатил глаза.

— Да. — Он начал спускаться. — Об этом непременно нужно оповестить весь квартал?

— Простите, сэр, — прошептал парень. — Вы его знаете?

— Да. Странно, что вы его не знаете. А должны бы.

Перси потрогал свою лысеющую макушку и двинулся прочь.

«Отдых, — думал он. — Отдых. Осталось всего ничего. Солнечный пляж. Крепкие загорелые девицы».

Юнец немного поглазел, как застегивают черный полиэтиленовый мешок, вытер вспотевшие ладони о штаны и поплелся за начальством.

— Прошу прощения, что не узнал тело, сэр.

— Ох, отстаньте! — Перси раздраженно махнул рукой, чихнул и даже приостановился, чтобы взглядом выразить свое неудовольствие — По-моему, у меня аллергия начинается. На кого бы это?

С высоты ступеньки парню была хорошо видна лысина шефа.

Детектив, казалось, почувствовал взгляд и обернулся.

— Чего вы за мной таскаетесь? — рявкнул Перси и раздраженно поправил очки. — Вам что, без меня одиноко?

Парень испуганно открыл рот. Ко всему он еще чуть не налетел на детектива, когда тот внезапно остановился.

— Я подумал, сэр, что могу быть вам полезен.

Перси смерил его неприязненным взглядом, но сохранять серьезное выражение лица не получалось: ухмылка предательски кривила губы. Тогда детектив отвернулся к отъезжавшему эвакуатору.

— Ближе к делу.

— Так точно, сэр.

— Вы номера пикапа пробили?

— Они не зарегистрированы, сэр.

— Не зарегистрированы. Час от часу не легче.

— В картотеке такой последовательности знаков нет. Мне только что по рации передали.

— Так-так. — Перси сложил руки на животе и огляделся. — И что мы здесь имеем?

Новобранец снова пожал плечами.

— Слушайте, прекратите! — Детектив ткнул юношу пальцем в грудь и свирепо прищурился. — Повторять не буду. Прекратите или пеняйте на себя. — Юнец испуганно застыл. Он не замечал, как начальник кусает губы, чтобы не рассмеяться. — Вы меня поняли? — Детектива так распирал смех, что даже лицо округлилось. Внезапно Перси зашелся кашлем, голова и плечи судорожно затряслись.

— Виноват, сэр.

Детектив пришел в себя.

— Разберите эту машину по винтику. И я хочу видеть все, что вы найдете. Любую мелочь: коробок спичек, окурок в пепельнице… Возьмите на анализ грязь с протекторов. Это важно, очень важно. Уж поверьте моему опыту. Я просто печенкой чую, дело тут намного серьезнее, чем кажется.

— Понял, сэр.

— Вот такая у меня интуиция.

— Я слыхал о ней, сэр, — кивнул юнец.

— Что?

— Что вам подсказывает ваша интуиция, сэр? — Молодой человек покраснел, как девушка, отчаянно подыскивая слова. — Извините, сэр. Вырвалось. Не обращайте внимания, сэр.

— А что с той, которая стреляла?

— Ее отвезли на допрос в участок, сэр.

Юнец старался не глядеть начальству в глаза. Он смотрел строго перед собой, нелепо вскинув подбородок.

— Мы полагаем, что тот труп и эта женщина могли быть сообщниками, сэр.

— Труп и женщина? Сообщниками? — Перси закусил губу, снова сложил руки на животе и слегка покачался на каблуках. — И отчего же вы так решили?

— У трупа, то есть у мужчины, мы нашли в карманах нож и пистолет, сэр. Выходит, он и она пришли за одним и тем же?

— Знаете, а ведь вы правы. Можете собой гордиться. Позвольте совершить небольшой экскурс в историю нашего криминогенного города. Того джентльмена, которого сейчас несут по ступеням, друзья называли Ерш. А его хорошего приятеля, партнера, или, как вы изволили выразиться, сообщника, звали Черрепью. Черрепью зарезали в темном переулке несколько лун назад. Ну, напрягитесь, вспомните! Всякие там зубные маньяки и прочая нечисть не всплывает?

Парень неуверенно кивнул.

— Да, сэр, припоминаю.

— А того человека, которого вы должны были доставить сегодня в суд, обвиняют в убийстве этого самого Черрепью. — Детектив развел руки в театральном жесте, чуть присел и с нажимом спросил: — Ну? Теперь поняли? Это же просто! — Он хлопнул в ладоши и даже пискнул от собственной догадливости.

— Месть, сэр.

— Ну да! — Перси одобрительно похлопал полицейского по плечу. — Умница.

— А как же девушка?

— Если помните, девушку я не видел.

— Так точно, сэр.

— Я приехал, когда салют уже отгремел. Тем не менее я уверен, что это сестра Ерша и подруга Черрепью. Худенькая такая? Волосы соломенные? Глазки злобные? Шрам посреди лба? Одежда немодная и висит мешком? Джинсы небось драные?

— Так точно, сэр.

— С другой стороны, в наши дни под такое описание полгорода подходит. — Перси насмешливо улыбнулся. — Отребье оно и есть отребье.

— Вы правы, сэр.

— Ну и вот. — Детектив двинулся дальше. Он думал о грузовичке, о мертвой журналистке и еще об одной, очень важной детали.

Юнца эта деталь тоже, оказывается, волновала:

— Но, сэр!

— Да? — Перси резко повернулся. — Вам интересно знать, кто же убил Ерша? — Детектив облизнул губы и склонил голову набок. — Тут надо мозгами пошевелить, — сказал он и секунду помолчал. — Хороший вопрос. А как насчет загадочного пикапа и убитой журналистки? Тоже интересно? — Юнец замер с разинутым ртом. Перси пошел к своему оранжевому спортивному автомобилю и, не оглядываясь, крикнул. — Вот и пошевелите мозгами, оно всегда полезно. Считайте, что это — персональное задание. Будет чем ночью заняться. — Детектив мило улыбнулся. — А я завтра к полудню уже буду загорать на пляже. И пить коктейли с ма-аленькими бумажными зонтиками в бокалах. Далеко-далеко отсюда. Пожелайте мне bon voyage.[4] — Он помахал рукой и послал парню воздушный поцелуй.

В двух кварталах от здания суда на ступенях дома стоял Квейгмайер и смотрел, как мимо проносится карета скорой помощи. Уже вторая. Свет в машине горел, но мертвой женщины, лежавшей на носилках, видно не было — ее закрыли простыней. Впрочем, Квейгмайер и так знал, что у женщины разорвана щека. В голове мелькали яркие картинки. Квейгмайер улыбнулся. Память. Волшебно. Это ведь его изобретение. Способность людей помнить прошлое. И горевать. И мучиться.

— Видимо, пошла цепная реакция, — сказал убийца. Он остановился на тротуаре неподалеку от желтозубого. — Вот только непонятно, кто кого убил..

— Полагаю, вы правы, — ответил Квейгмайер. — Надо об этом книгу написать. Кто кого убил. Этакий «Кто есть кто?» в уголовном мире. Бешеный успех гарантирован.

Они сошлись, весело вглядываясь в лица, а главное, рты друг друга. И дружно рассмеялись. Прохожие удивленно оглядывались на них и ускоряли шаг. Квейгмайера и убийцу окутывало терпко пахнущее облачко, так пахнет гниющее дерево или высушенное на солнце мясо.

— Какой чудный безумный вечерок, — заметил Квейгмайер. — Вас подвезти? Во-он мой грузовик.

— А я никуда не собираюсь, — ответил убийца, крепко сжимая собственное запястье и ощупывая кость, запрятанную глубоко под кожей. — Меня на мякине не проведешь.

— Да и меня одурачить непросто, — объявил Квейгмайер, он понял намек убийцы. — Так что присоединяйтесь.

Убийца согласился. Мысль о компаньоне пришлась ему по душе. Они свернули за угол. Под фонарем стоял новый грузовичок, оранжевый свет сглаживал острые железные углы. Двери беззвучно открылись, убийца и Квейгмайер забрались в кабину.

— Как бизнес? Много работы?

— Сплошной аврал. — Квейгмайер включил печку. — С каждым днем контрактов все больше и больше. Настало время великих перемен, во всем мире старое сносят до основания. Деньги текут рекой. Вот-вот получу грандиозный заказ.

— Это какой же? Новый пучок небоскребов, чтобы в небе дырки ковырять? Это дело. Покажите, кто здесь хозяин.

— Нет, не небоскребы. Видали, какая сегодня кутерьма поднялась? А все из-за фермы этого придурка. Такую большую брешь надо ведь чем-то заполнить.

— Тот, кто не стал мной.

— Да, отличная работа. Вы прекрасно справились с Ершом, но вот девушка. Ее я в расчет не принял. Почему она так поступила? Нет, не надо, не говорите. Я и сам знаю. Любовь. Все правильно. Вечно она сует свою гнусную головку в мой семейный портрет прямо перед вспышкой. Я о ней каждый раз забываю, забываю, что эта самая любовь с людьми творит.

— Будет у вас подпись. — В глазах убийцы вспыхнул жадный огонь. — Конечно будет. Не сомневайтесь. Это все чушь. Плюнуть и растереть. Тот, кто не стал мной, жив. Его увезли на «скорой». В сознании. Я его видел — Убийца подергал себя за бакенбарды. Ему вдруг остро захотелось жить и радоваться жизни.

— Всего-то и нужно — одну крохотную закорючку, — серьезно сказал Квейгмайер. — Если придурок умрет, собственность перейдет к адвокату. А он ужасно чувствительный. Я его знаю, доводилось с ним работать. Потому-то я и устранил его жену. Это паренька ослабит. Он скиснет, станет податливым, и останется от него одно подобострастие. Тогда и подпись проще будет получить. — Серое лицо Квейгмайера стало задумчивым. — У него ведь мой задаток. Чего же еще надо? Неужто задаток в наше время ничего не значит? Я понимаю, экономику лихорадит. Инфляция. Снижение уровня жизни. Всегда что-нибудь да есть — то одно, то другое. Нет, не поймите меня превратно: инфляция, бедность — это все чудесные вещи, но что творится с простыми человеческими ценностями? С моралью? Как можно жить в мире и согласии с самим собой, когда мир катится в тартарары? — Он со всей силы хлопнул пассажира по колену и рассмеялся. Но убийца даже не улыбнулся. Он вспоминал кровь. Богатство. Черно-красное богатство. Оно липло к рукам. Еще одно мертвое тело отделено от души, а убийца жив и может радоваться тому, что оказался прав.

— Вы прекрасно справились со своей работой, — сказал Квейгмайер. — Но я-то рассчитывал, что Щен остановит ту женщину. Да, я и об этом подумал. Я просто морочил вам голову, рассуждая о любви. Не обижайтесь, прошу вас. Мы ведь с вами единомышленники. Конечно, любовь очень важна для людей, она движет миром. Простенький такой фокус, а какая сила!

— Вы ведь кормитесь на людских добродетелях? — кровожадно спросил убийца. — Ну конечно, в этом вся ваша сущность.

— Да, такое доступно только элите. Самым-самым. Чудесное, ни с чем не сравнимое чувство — власть над людьми. — Квейгмайер облокотился на руль. Глаза его ввалились и стали похожи на вымазанные мазутом ракушки. Он открыл пошире рот, чтобы было видно, как его нечестивый язык складывает слова. — Вне всякого сомнения, на пути ко злу можно пользоваться добродетелями. Я в этом совершенно уверен.

Глава восьмая БУКЕТ АЛЫХ РОЗ

Брад снова летал. Он скользил по коридорам больницы, как будто его подхватил мощный, но бесшумный поток. Снизу что-то поддерживало, и Брад представлял, что это Джой. Они поднялись бы над городом прямо в широкое небо, предназначенное только им. Брад знал, что Джой скоро покинет землю. Он прочел решимость в ее глазах.

Передние колеса каталки ударили в двойные стеклянные двери, створки распахнулись и снова закрылись, пропустив Брада и тех, кто бежал рядом. Быстрее, еще быстрее… Они остановились в большой комнате со слепящими лампами. Здесь уже ждали люди в светло-зеленых масках, они быстро передвигали из угла в угол какие-то большие приборы. Люди обступили Брада. Они волновались и, кажется, хотели посмотреть, что у него внутри. Наверное, что-то потеряли и собирались найти. Эти люди говорили очень быстро, все время наклонялись, передавали друг другу какие-то железяки, а когда выпрямлялись, с железяк капала красная краска.

Сталь сверкала в ярком свете хирургических ламп, словно оперенье огромной металлической птицы в лучах закатного солнца. Птица взмывала все выше. Внутри у нее под бронированной плотью сидел мужественный и решительный человек. Гигантский клюв приоткрылся, комната наполнилась ритмичным писком. Брад оглянулся и увидел прибор вроде телевизора что остался в квартире. По экрану скакала неровная линия. Прибор зарисовывал сумасшедший полет уже освобожденной от своей брони птицы.

Человек в маске вытащил из руки Брада какую-то трубку и взамен вставил другую, точно такую же. Брад открыл было рот, чтобы рассказать, как нехорошо втыкать в тело предметы и менять что-нибудь внутри, но челюсть не слушалась, на глаза опускалась сверкающая хрустальная пелена, похожая на замерзший дождь, весело барабанящий по коже.

Люди в масках копались у Брада в теле, словно кроты. Браду было ужасно интересно, что же они там хотят найти и что собираются оставить? Может, они ищут признаки добродетели? Может, это тоже часть суда? Время ползло еле-еле, но Брад был уверен в своих силах. Он докажет. Воздух обжигал легкие, белые пластмассовые руки шевелились все медленнее. Хрустальная пелена покрылась тонкой сетью трещинок. Сознание уплывало, обморок окутал голову мягким пушистым одеялом. Брад совсем не чувствовал ножей, входивших в кожу. Он думал о цветах для Милой. Когда цветы упали на землю, они распахнулись и как будто запели. Сейчас с его кожей происходило то же самое. Раны распускались букетом алых роз.

— У меня от лифтов мурашки по коже, — заявил убийца, выходя на одном из больничных этажей. — А потом еще кошмары снятся. Будто лифт едет не туда, куда надо.

— Да что ты заладил про свои кошмары? — взвыл Квейгмайер. — Прямо как дите малое.

— И от больниц мурашки, — продолжал убийца — Тут все движется в обратную сторону. Вопреки здравому смыслу. Вот в чем трагедия. Может, для кого-то она и не очевидна, но факт остается фактом. Это самая реальная реальность. Настоящее. Чистилище. Здесь и сейчас. На этой самой планете. В этой самой больнице. — Он указал себе под ноги.

Двери лифта бесшумно закрылись позади Квейгмайера.

— Ерунда, — рассеянно ответил он. — Представь себе, будто это дорогая гостиница. Ужин в номер. Нога здесь, селезенка — там. Пакетики с кровью, с водой, с глюкозой. Лекарства. Обезболивающие. — Квейгмайер побарабанил пальцами по груди убийцы. — Ты ведь специалист по части обезболивания, а?

Убийца рассмеялся и вытер ладонью рот.

— О да, я знатный анестезиолог!

— Надо смотреть в корень. В чем суть гостиничного обслуживания? Задержать клиента подольше. Вот здешних постояльцев и держат.

— А ты, знаешь ли, мастер говорить!

— Я мастер только в одном деле.

— Ошибаешься. — Убийца подмигнул Квейгмайеру сначала одним глазом, потом другим.

— Чтобы подвигнуть на что-нибудь людей, нужны слова. Правильное употребление грамматических конструкций — и повиновение гарантировано.

В приемном покое убийца подошел к мусорной корзине, незаметно сунул руку в карман и выбросил окровавленный нож. Злодей позабыл бы о своем оружии, если бы не пропитанные горем больничные стены.

— Самое подходящее место, чтобы избавиться от хирургических инструментов. Прекрасный выбор, дружище. Твоя головоломка складывается как надо.

Убийца нервно оглянулся. Посетители равнодушно разглядывали пол и стены, некоторые громко всхлипывали. За стойкой регистратуры сидели две медсестры и с чрезвычайно занятым видом обсуждали медицинские карты. В другом конце приемного покоя убийца увидел Щена и высокого полицейского. Они сидели у самой стены. Пальцы снова метнулись ко рту в поисках пустых гнезд и правильных решений. Убийца расстроился еще больше, когда заметил Джой. Она стояла, прислонившись к стене и сцепив руки за спиной, как будто ждала своего палача.

— Здесь я, здесь, — убийца улыбнулся. Он пососал палец и с чмоканьем вытащил его изо рта. — Я тебе помогу, — прошептал он в надежде, что Джой услышит его.

— Ишь как парнишка-то разволновался, — ревниво заметил Квейгмайер. Ему не нравилось, что ребенок так беспокоится за друга.

— Весь в меня, — сказал убийца.

— Просто позор, что он по твоим стопам не пошел.

Убийца нахмурился, выдвинул вперед нижнюю челюсть и сердито посмотрел на Квейгмайера.

— Мог бы и получше его надрессировать, — продолжал желтозубый.

— Что значит «получше»?! Насколько?!

— Ты же меня понял. «Лучше» — значит «хуже».

Квейгмайер усмехнулся и крепко схватил убийцу за руку. Правильная рука. Все время лезет в рот, нащупывает пустоту и успокаивается.

«Прямо как заводная», — подумал он.

— А от фараонов у тебя, случайно, мурашки не бегут?

— Нет, — пробормотал убийца и покачал головой. — Не бегут. Встают по стойке «смирно».

— Тогда пойдем поздороваемся с твоим отпрыском. Ты их всех отвлечешь, а я пока займусь своими делами.

Врач постучал карандашом по ладони.

— Я вам очень сочувствую, — сказал он.

Джим совсем растерялся. В теле образовалась странная пустота. Колени подгибались, в животе кто-то скребся острыми коготками. Джиму даже показалось, что под зубами образовались синяки. Он упрямо смотрел в пол, не желая поднимать голову, не желая осознавать смысл произнесенных слов. Самый страшный смысл на свете. Смерть.

Врач все барабанил карандашом, сам того не замечая. Он будто сравнивал горе на лице Джима с описанием из учебника.

— Ее привезли уже мертвой. Ничего нельзя было сделать.

Он прислушался к объявлению в динамиках. Какого-то доктора вызывали в отделение реанимации. Потом в коридоре снова наступила тишина. Врач заметил наконец, что держит в руках карандаш, и сунул его в карман зеленого халата.

— Она не мучилась. Может, хоть это вас утешит. Примите мои соболезнования.

«Ее везли во второй „скорой“, а я даже и не знал», — подумал Джим.

Он опустился на пластмассовое сиденье. Ему было очень стыдно, что никак не получается заплакать.

«Моя жена, — повторял он. — Ее провезли мимо меня. Мою жену. Мою мертвую жену».

Что-то ныло в груди, а слезы все равно не шли.

— Я очень сочувствую, — беспомощно повторил врач. — Может, вы хотите, чтобы мы кому-нибудь позвонили?

— Нет.

Джим все смотрел в пол. Просто не мог поднять глаз. Ему казалось, что кости сейчас рассыплются в прах и кожа упадет, словно пустой бурдюк.

— Ничего-ничего, не беспокойтесь. — Собственный голос вывел Джима из себя.

— Вы можете прилечь в свободной палате.

— Нет! — взорвался Джим. Нарастающее отчаяние несло с собой гнев, который адвокат готов был обрушить на голову врача. Если кто и виноват, так это он, доктор, лекарь-недоучка, дурной вестник. — Оставьте меня в покое!

Врач даже не изменился в лице. Ему и раньше приходилось сталкиваться с такой реакцией на горе, но все равно было немножко обидно. Он задумчиво облизнул губы и подумал, что надо бы позвать дежурного психолога. Хотя она женщина. А этому нужен специалист-мужчина. Врач молча повернулся и отошел к посту медсестры, чтобы позвонить в город.

Джиму на секунду показалось, что врач пошел за Андреной. И даже услышал ее голос. Адвокат поднял голову и увидел, что это разговаривает с кем-то медсестра. Замолчала, потом заговорила снова. Джим не пытался разобрать слова, но интонации были так похожи на Андрену, что волосы дыбом вставали. Медсестра улыбалась ему. Как она смеет?!

Здесь нельзя было отличить день от ночи. В приемном покое окон не было, повсюду царила стерильная белизна больничных ламп. Стрелки на часах ни о чем Джиму не говорили. Просто бежали по кругу, и все.

Высокий полицейский записал показания Щена прямо в холле и ушел его вызвали на очередное происшествие. Полицейский знал, где найти мальчика в случае необходимости. Все люди на улице между собой знакомы. Спроси любого, и тебе покажут. Там, на улице, своя община.

Перед тем как полицейский уехал, к нему подошел убийца и объявил, что он — отец мальчика. А полицейский и так это знал. Именно поэтому Щен до сих пор жил на улице, а не в приюте. Отец всякий раз появлялся на слушании дела в суде и производил на всех хорошее впечатление. Ответственный, непьющий. Ребенка не бьет, чего еще надо? Щен хотел остаться на улице, и убийца неизменно ему помогал. Щен страшно боялся ненастоящей семьи. Он не понимал, что ребенок врастает в нее, принимает любовь новых родителей, и тогда оказывается, что он зачат ими и выношен под сердцем, зачата их любовь к нему.

Джим остановился у стойки регистратуры. В нем все умерло, он ничего не соображал. Адвокат заметил Квейгмайера и расстроился еще больше. Что-то в этом человеке его беспокоило. Желтозубому здесь не место, а ведет себя так, словно пришел к себе домой.

— Мистер Келли! — крикнул Квейгмайер, встал из кресла и заскользил по белой больничной плитке. Он выразил Джиму свои соболезнования, да так громко, что его расслышали все в приемном покое. — Мне очень жаль, что ваша жена умерла!

Джим не нашелся что ответить. Странно было услышать от чужого человека подтверждение своего горя. Кто же рассказал об этом Квейгмайеру? Откуда он узнал?

— Слухи разносятся быстро, — сказал застройщик, взглянув на возмущенное лицо адвоката Квейгмайер улыбнулся, но улыбка из вежливой быстро превратилась в злобную и жадную, обнаружив его намерения. — Я вас так понимаю! Так сочувствую! Поверьте, очень сочувствую!

— Что вам здесь надо? — Джим, задрожал от ненависти, когда представил, как Квейгмайер спешит в больницу, чтобы получить подпись.

— Я сам потерял так много близких… И теперь всегда прихожу на помощь тем, кто в ней нуждается. Подставляю, так сказать, плечо. У меня в машине полицейская рация. Вот я и слушаю. Сначала объявили, что погибла женщина. А потом выяснили, что это — ваша жена. И я сразу приехал сюда. Видите, как удачно сложилось.

«Удачно!» — подумал Джим, отвернулся и пошел назад к своему креслу.

Ноги не держали. Из-за присутствия Квейгмайера ситуация казалась еще менее реальной. Джим почувствовал, что сейчас потеряет сознание, и быстро сел. Пора отсюда уезжать, но куда?

«Здесь моя жена. Она здесь, — повторял про себя Джим. — Навсегда».

Его тошнило при одной мысли о том, что нужно вернуться в пустую квартиру. Джим посмотрел на свои руки. Они казались чужими. Белые, мягкие, совсем не связанные ни с глазами, ни с мыслями. Джим вспомнил о Браде. Наверняка и Брад тоже умрет.

Квейгмайер наклонился и потрепал адвоката по плечу.

— Все будет хорошо. Однажды вы с ней обязательно встретитесь. Это единственная награда за ваши страдания.

Желтозубый сунул руку в карман и достал оттуда выуженный из мусорной корзины нож убийцы. Он знал, что эта безделушка еще пригодится. Квейгмайер погладил лезвие и спрятал в ладони. Подошел ближе и с улыбкой сострадания уронил нож в карман адвоката.

— Ну, ну, — приговаривал желтозубый, поглаживая Джима по плечу.

— Так зачем вы здесь, Квейгмайер? Только не врите.

— Послушайте, мистер Келли. — Квейгмайер выпрямился и отступил с видом обиженной овечки. — Разве можно так говорить с деловым партнером?

— Пожалуйста, оставьте меня в покое с вашими делами.

Джим снова посмотрел в пол.

«Почему все это случилось? — спросил он себя. — Почему я? За что?»

Квейгмайер расплылся в улыбке.

— Я все видел. Весь этот цирк. И как подстрелили придурка. И как сбили вашу жену. Это придурок виноват. Она была там из-за него. Потому-то и погибла. Из-за придурка.

Джим в ярости вскочил и почувствовал, как затекли ноги.

— Что ты несешь?! — Джим наступал на желтозубого, уже не помня себя от гнева — Повтори! Ну? — Он схватил Квейгмайера за ворот плаща и встряхнул — Выкладывай!

— Спокойнее, Джимми, спокойнее. Руки! Руки уберите!

Джим отпустил плащ.

— Я видел водителя грузовика. Это мой бригадир. Он был пьян. Подонок. Садист. Он это просто так сделал, для смеху. Представляете? Я знаю, где он живет. Наверняка он сейчас дома, лелеет воспоминание о том, как кувыркалась в воздухе ваша жена. Нет, он не сумасшедший, он просто подонок.

Джим покраснел.

— Кто он?

— Нет, давайте сперва обсудим деловые вопросы.

— Какие вопросы?

— Мне нужна одна простенькая подпись. Вы ведь адвокат этого дурака. И его опекун. Так? Вы имеете право подписывать за него документы в таких ситуациях.

Джим, гневно бормоча, побежал по коридору, потом вдруг обернулся и застыл. Зубы сжались и заскрипели. В белом свете ламп темнела фигура Квейгмайера, словно его длинный черный плащ расплывался мерзким пятном по белым стенам.

— У меня с собой есть все документы! — крикнул застройщик, вытащил из кармана какие-то бумаги и помахал ими над головой. — Всего и надо-то, что подпись поставить.

Квейгмайер думал о ноже в кармане адвоката. И об адресе бригадира. Все должно сложиться просто чудесно. Одна ошибка правосудия нанизывается на другую, и вместе получается неразрешимая головоломка. Адвокат убьет бригадира, а судить его будут сразу за два убийства. Он был у здания суда, и у него найдут орудие убийства. Улика. Мотив. Адвокат благородный, с моральными ценностями, он сам сдастся властям.

«Конечно сдастся, — заверил себя Квейгмайер. — Он ведь из этих, из праведничков».

Джим не заметил, как в руках у него оказались бумаги. Он очнулся уже у стойки. Медсестра вежливо улыбнулась и протянула авторучку. Джим что-то размашисто нацарапал, Квейгмайер ловко выхватил у него документы, изучил и переменился в лице. Никакой подписи не было. Только непристойное слово во всю страницу.

— Это я про вас, — объявил Джим и так толкнул Квейгмайера, что тот отлетел к противоположной стене.

Джой прижимала ладони к огромному окну операционной. Там, внизу, двигались люди в масках. Это расстояние было непреодолимо. Позади девушки амфитеатром поднимались кресла для студентов. В креслах никто не сидел, и Джой ощущала эту пустоту лопатками.

На столе лежал разрезанный Брад, весь залитый чем-то красным. Джой видела его внутренности. Ей хотелось аккуратно сложить их обратно, чтобы Брад поправился. По экрану монитора нервно прыгала зеленая линия.

Джой видела сердце Брада. Красный пульсирующий мешочек.

Джой водила ладонями по стеклу и вспоминала, как сама лежала в такой же комнате, на таком же столе. Тогда ей зашивали то, что осталось от языка. Снова нахлынула та нестерпимая боль, рот наполнился слюной. Хотелось сжать несчастный язык зубами. Но сжимать было нечего. Пустая пещера. Слова теперь ни к чему. Слова нужны для того, чтобы управлять людьми. Джой никогда не заговорит снова.

Кровь Брада была очень красивого цвета. Густая и сладкая на вид, как сироп. Джой никогда не видела такого красивого сиропа. А вот и она сама, лежит на соседнем столе, вот шрамы в тех местах, где прошлось лезвие. Вот иглы, которыми зашивают лицо. Только лица уже никакого нет.

«Забудь», — говорила себе Джой, стараясь успокоить шевелящийся обрубок языка этим коротким словом.

Глаза над маской сурово сверкнули, рука протянулась за инструментом. Зеленая ткань повязки сморщилась, хирург что-то сказал. Медсестра замешкалась. Инструмент был очень большим и, казалось, не подходил для этой операции. И все-таки сестра протянула его врачу. Врач улыбнулся, под маской проступили очертания зубов. Ткань намокла от слюны.

Джой водила руками по стеклу, все быстрее и быстрее. Ее подгоняли нетерпение и беспокойство. Что-то было не так. Очень не так. Она вдруг поняла, что знает этого человека, желтоватые белки глаз с радужками в мелкую черную крапинку, бледное перекошенное лицо, которое когда-то склонялось над ней и выплевывало ей в лицо жестокие слова. Джой вдруг пронзило воспоминание, с обрубка языка готово было сорваться слово, оно словно выползло из раковины, выставив маленькие испуганные рожки: ПОМОГИТЕ! Джой посмотрела на экран. Линия изгибалась и ломалась все реже, она становилась ровной и прямой, лишь слегка приподнимаясь и опускаясь на волнах. Это — поток жизни. Признак сильного сердца. Джой приободрилась и сказала себе: «Он поправится».

Врачи принялись зашивать раны Брада. В воздухе замелькала длинная нитка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Последний стежок, нитку обрезали. Все вышли из комнаты, остались только две медсестры, чтобы вывезти из комнаты каталку. Операционная опустела. Джой уже собралась уходить, но что-то привлекло ее внимание. Внизу, под окном, снова стоял хирург. Слегка приобняв одну из медсестер, он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Джой. Сорвал маску. Желтые зубы обнажились в усмешке. Насилие. Джой задрожала, как будто попала в черную морозильную камеру. А потом исчезли и усмешка, и желтые зубы, черты смягчились, проступило другое лицо, добрее и моложе, ясные глаза хирурга недоуменно вспыхнули, словно он не понимал, как здесь очутился и почему глядит на смотровое окно. Молодой врач растерянно улыбнулся Джой и даже рукой помахал. Нахмурился и вышел из операционной, напоследок обернувшись в дверях.

Джой пыталась понять, что же произошло? Почему ужасный желтозубый человек спас ее друга? И куда потом делся? Да и был ли он на самом деле? Джой часто видела то, чего нет. С тех пор как лишилась языка.

Глава девятая ТОНКАЯ ЗЕЛЕНАЯ ЛИНИЯ

Брад очнулся и понял, что лежит на спине. В глаза бил яркий свет. Все болело. Болело каждый раз, как Брад пытался пошевелиться.

На соседней кровати лежал человек. Изо рта у него змеилась толстая пластмассовая трубка. По этой трубке из человека убегала красная жидкость.

Чтобы увидеть, куда она убегала, нужно было приподнять голову. А этого Брад никак не мог. Тогда он закрыл глаза и стал надеяться, что, когда откроет их, страшная картинка уже исчезнет. Напрасно. Вот он, человек с трубкой во рту, лицо равнодушное, темные глаза смотрят на Брада. И нечем помочь. Человек моргнул. В зрачках отразилась вся его печальная история.

Боль стала еще сильнее. А ведь Брад даже не двигался. Боль пришла сама, без приглашения, вгрызаясь в каждый сантиметр тела Брад напрягся, и расслабиться уже не получалось. Наверняка сейчас что-нибудь сломается. Кто выключит страшный звук, от которого рот приоткрывается, и воздух с рычанием и свистом устремляется внутрь? Брад все-таки отвернулся от кровавого рта соседа, смотреть было стыдно и неприятно. Боль немедленно скрутила все мышцы, каждую клеточку тела. Брад тихонько охнул. Стало совсем грустно.

К нему подбежала медсестра и постучала по игле капельницы.

— Ничего-ничего. — Она старалась успокоить Брада. — Все хорошо. Тише, тише, мой золотой.

Брад почувствовал на ноге укус. Он хотел смахнуть насекомое, но руки стали совсем тяжелыми и никак не поднимались. Отчаянное напряжение мышц постепенно спадало. Давление на грудь уменьшилось. В голове разливался приятный чистый свет. Искусственный полет.

— Ну, так лучше? — спросила медсестра. — Ты уже идешь на поправку, голубь.

Брад улыбнулся, хмыкнул и слегка кивнул. Он попытался что-то сказать, но вместо этого рассмеялся и потер резиновой на ощупь ладонью лицо.

Женщина потрепала его по плечу и ушла. Брад услышал ритмичный писк. Он повернул голову и посмотрел на экран, на тонкую пульсирующую линию, и понял, что является частью этой линии. Наверное, это и есть то, что папа называл душой. Отец давал ему столько наставлений, рассказывал, что для души вредно, а что полезно. И вон она в телевизоре. Телевизор хоть и поменьше, но все равно точно такой же, как тот, со звериками.

Брад перестал дышать и подождал, пока изменится вид линии. И он изменился, правда совсем чуть-чуть. Брад окончательно поверил, что это — его душа. Тогда он глубоко вздохнул, но тут же вздрогнул от боли и зажмурился. Пришлось подождать, пока острые лезвия уйдут из внутренностей. Брад старался прогнать боль и шептал:

— Уйди! Уйди, уйди!

А потом:

— Счастье! Привет, привет!

И боль ушла умчалась прочь, как игрушечная гоночная машинка, бибикая гудком. За рулем сидел клоун в пластмассовой шляпе, которая вдруг упала. Лицо стало желтоватым, черты стерлись, машинка мчалась по кругу.

— Состояние стабильное, но в реанимации пока подержим.

Хирург сел рядом с Джимом и свесил руки между колен. Рядом стоял мальчик. Врач сдержанно улыбнулся, но ребенок не ответил на улыбку.

— Как он? — спросил Щен.

— Все хорошо. — Хирург спокойно кивнул — Пока хорошо. Будем надеяться на лучшее.

Щен мрачно улыбнулся, поискал глазами Джой, но ее нигде не было видно.

— Это ваш сын? — спросил Джима хирург, надеясь найти какой-нибудь более приятный предмет для разговора.

Джим взглянул на мальчика и сразу вспомнил об Андрене, об их несбывшемся будущем.

— Нет, — ответил он.

— А-а. — Хирург выпрямил спину и помассировал ноющие колени. Все суставы ужасно болели, как будто он проспал лет двести. Хирург посмотрел на Джима. — Исход операции предсказать было невозможно. Очень уж она сложная. На сердце. — Врач помолчал, вспоминая, как стоял в замешательстве перед огромным полем сложной, филигранной работы, к тому же практически бесполезной. И вот в тот момент его сознание отключилось. Хирург посмотрел в пол. — Чуть не потеряли парня. — Он всматривался в лицо Джима, словно надеясь отыскать в нем разгадку произошедшего.

У дальней стены на диване сидел убийца. Он рассеянно перелистывал журнал, иногда останавливаясь, чтобы повнимательнее рассмотреть фотографии и диаграммы. Время от времени убийца поднимал голову и смотрел на сына. Щен слушал хирурга. Убийца всегда хотел быть хирургом.

«Правда-правда», — убеждал он себя.

Он бы спасал человеческие жизни, а сынишка и жена спокойно ждали бы дома. Жена. Она бросила его, вырвала любовь из его чрева, как сгнивший ненужный орган, и швырнула в мусорный бак. А убийце так хотелось быть хирургом. А еще хотелось семью и дом. Убийца был в ярости. В нем что-то зудело. Он видел расчлененные тела на газетных фотографиях. Очень вдохновляющее зрелище. Такие отвратительные и такие совершенные, невероятно привлекательные. К этим людям вернулось то, что отняли у убийцы.

— Так что даже сейчас ситуация очень непростая. — Хирург встал и поджал губы, показывая, как мало от него зависит. — Могут быть осложнения. Инфекция. Я хочу, чтобы вы это понимали.

Из дальнего угла вышла Джой и заглянула хирургу в лицо. Она хотела потрогать его губы, но сдержалась.

Врач нервно улыбнулся.

В голове у Джой раздавалось шумное карканье. Испуганная душа отчаянно рвалась наружу, стремилась освободиться от тела.

Щен отошел в сторону и сел в первом ряду амфитеатра. Он вынул из кармана зуб убийцы, развернул и, крепко сжав в кулаке, загадал желание.

Джой никак не могла оторвать взгляд от лица хирурга. Добрый человек, худощавый, видно, что следит за собой. И такой симпатичный. Сколько возможностей! Девушка смотрела на его губы и ждала, что он заговорит. Тогда можно будет поцеловать его. Если, конечно, она что-нибудь при этом почувствует.

— Я сообщу, если его состояние изменится. — Хирург сказал это для Джима. Девчонка продолжала таращиться, и врачу стало неловко. — Договорились? — спросил он, не придумав ничего лучше.

Щен спал на диване, положив голову убийце на колени. За стойкой регистратуры медсестра занималась своими делами. Убийца с удовольствием придумывал, как заставить ее сознаться во всех смертных грехах.

— Видите ли, в чем дело, — сказал Джиму Квейгмайер, — мы с вами играем по одним и тем же правилам.

— Мне плевать, — отрезал Джим. Он встал и начал мерить шагами приемный покой. Слишком много шагов. Слишком большое помещение. Квейгмайер вздохнул, тоже встал и последовал за адвокатом.

— Нет, вам не плевать, — сказал Квейгмайер. — Конечно, вы умный, расчетливый человек. Для вас главное — сохранить лицо. Но признайтесь, ведь вас всегда завораживала тонкая грань между добром и злом. В конце концов, ваша работа сводится именно к этому. Всю философию, всю логику можно выбросить. В окно. Силлогизмы. Дедукция. Глупости. В самом раннем детстве мы учимся различать хорошее и плохое, а потом всю оставшуюся жизнь пытаемся объяснить себе, как же мы их различаем. Говорим сложно и напыщенно. А все ведь сводится к хорошему и плохому. Все остальные формулировки — сколь бы гладкими и витиеватыми они ни были — всего лишь софистика. Дурман для недоразвитых мозгов. Попытка создать принципы, которых в природе не существует. Людишки тужатся, высасывают эти принципы из пальца, а ничего, кроме абстрактных рассуждений, не выходит.

Джим сел и сложил руки на груди. Ему было не до Квейгмайера. Желтозубый тут же плюхнулся в соседнее кресло.

— Вот возьмем, к примеру, вашу профессию. Деньги — да, это несомненный плюс. А вот правды тут не сыскать. Хорошее и плохое, плохое и хорошее. Понимаете, к чему я клоню? Выберите любой предмет для обсуждения. Вопрос в том, с какой точки зрения вы хотите на него взглянуть. В нашем мире можно убедительно доказать все что угодно.

Джим взялся за подлокотники, пальцы нащупали в обивке глубокую дыру, из которой лез клочьями мохнатый войлок.

— Да вы и сами не лучше. В голове смешалось хорошее и плохое. Я могу назвать вам имя убийцы вашей жены, дать его адрес, а вам плевать. И ведь он плохой, если судить по вашей шкале ценностей, плохой без всяких оговорок. Он размазал вашу жену по асфальту. Никаких полутонов.

— Прекратите! — прорычал Джим.

— Почему бы вам не заняться тем, что и положено делать в таких случаях? У вас что, совсем нет гордости?

— Отстаньте от меня. — Джим вскочил на ноги и кинулся к лифту. Стена. Близко. Странно близко. Что же дальше? Непонятно.

Квейгмайер не отставал.

— А я все равно вам все расскажу, уж больно вы мне нравитесь. — Он потрепал адвоката по плечу, но тот отпрянул, влетел в лифт, вдавил кнопку первого этажа и уставился в пол.

— Его зовут Уилфред Пейн. Улица Пайнкрест, дом номер триста сорок девять.

Двери лифта закрылись. Квейгмайер прижал губы к щелочке и прокричал:

— Посмотрите в карманах! Там то, что вам нужно!

— Вам помочь, пастор? — Медсестра взволнованно выглянула из-за стойки.

— Ничего-ничего, я просто пришел укрепить страждущего, — ответил Квейгмайер.

В руках у него был букет полевых цветов. Он взял их на пятом этаже. В чьей-то палате. Из вазы. Она стояла на тумбочке. Теперь Квейгмайер стоял перед дверьми реанимации и застенчиво улыбался медсестре.

— Сюда не пускают. Вы, наверное, ошиблись этажом.

— Нет, здесь лежит мой брат. Это ведь реанимация? Он совсем недавно к вам поступил. Боже праведный! — Квейгмайер осторожно промокнул платочком уголок глаза. — Простите меня. Не часто, наверное, увидишь, как плачет священник. Просто… — Он склонил голову и громко всхлипнул, цветы повисли головками вниз. — Мы так любим друг друга и… ох, простите… Я знаю, надо набраться мужества и… уповать на Господа.

Квейгмайер громко высморкался, искоса поглядывая на медсестру. Получилось. Щеки женщины покраснели от сочувствия. Она смотрела только на белый пасторский воротничок. Квейгмайер специально носил его в кармане на такой вот случай.

— Это тот молодой человек с огнестрельным ранением, пастор?

— Да-да, это он. Ужасно, не правда ли? Он мой брат. Я говорил с капелланом больницы, и он разрешил мне навестить брата. Тут особенный случай. — Он горестно покачал головой. — А как бы мне хотелось, чтобы в нем не было ничего особенного.

— Да, конечно, пастор, я вас понимаю. Брад лежит вон в той палате.

Слезы на глазах Квейгмайера высохли, он униженно улыбнулся полицейскому, который стоял на часах перед боксом реанимации, и прошел вслед за медсестрой сквозь двойные стеклянные двери.

— Здравствуй, мой возлюбленный брат! — Квейгмайер склонился над Брадом и нежно дотронулся до его руки. — Тс-с! Я уже здесь. Помолимся вместе.

— Я думаю, он поправится. — Медсестра улыбнулась обоим.

— Похоже, вы правы. Благослови вас Господь, — он прочитал ее имя на табличке, — сестра Уитли.

Квейгмайер довольно смотрел ей в спину, пока она не вышла из палаты, а потом с триумфальной улыбкой повернулся к Браду. Зеленая линия на мониторе внезапно задрожала, начала рваться и ломаться.

Брад видел, как меняется лицо человека у его постели, как заостряются хищные черты.

— Я так рад, я так рад, — пропел желтозубый. — Мы отсюда — прямо в ад. Я прибрал твою землицу, нынче будем веселиться. Я так рад, я так рад. — Остаток мелодии он заливисто просвистел.

Сердце Брада забилось чаще, лоб вспотел.

— Чувствуешь, как жарко, а? Да-а-а, вот так. — Квейгмайер почмокал, вытащил из черного плаща бумагу и уронил ее Браду на грудь. — Тебе всего-то и нужно, что крестик поставить. Вот здесь. — Он ткнул в пустую строчку длинным пожелтевшим ногтем, потом повернулся к двери и крикнул полицейскому у входа. — Извините, пожалуйста!

Грузный фараон просунул голову в дверь.

— Мне нужен свидетель, — спокойно сказал Квейгмайер. — Это распоряжения по поводу похорон. Юридические тонкости. Погребение и прочее и прочее. Простая предусмотрительность, вы же понимаете.

— Конечно, пастор. — Полицейский зашел в палату.

— Он очень слаб. Мне придется ему помочь. — Квейгмайер вложил ручку в пальцы Брада.

Джим нащупал в кармане нож. Он сразу понял, что это такое и зачем нужно. Лифт ухнул вниз и остановился. Двери открылись. Джим промчался через вестибюль больницы к главному выходу. Наружу.

«Куда это я? — спросил он себя. — Ты же знаешь куда, — шептал ему внутренний голос. — Главное — ни о чем не думать».

Джим вытащил нож из кармана и раскрыл. Тяжелый. Лезвие в кровавых пятнах. Джим быстро зашагал по темной автостоянке, спрятав оружие в ладони. Он повторял адрес и имя, которые ему назвал Квейгмайер. Повторял и ненавидел этого пока незнакомого ему человека. Но чем больше Джим его ненавидел, тем быстрее стихал гнев. Адвокат пошел медленнее. Что он станет делать, когда приедет на место? Неужели он сможет убить человека?

«Конечно смогу, — уговаривал он себя. — Нет, не смогу. Не решусь. Но ведь он убил мою жену! МОЮ ЖЕНУ! — Адвокат повторил это много раз, стараясь снова себя распалить. — Мою жену!»

Это не имело значения. Джим проиграл. Он не способен на убийство. Адвокат застыл посреди огромной автостоянки. Асфальт повсюду был исчеркан желтыми полосами — местами для парковки. Джим прислушался к себе.

«Порядок», — подумал он.

Адвоката била дрожь. Он оглянулся на больницу, на прямоугольники освещенных окон, в которых кипела жизнь.

С каким удовольствием Квейгмайер рассказал ему об убийце. Наверное, хотел получить что-то взамен. Он ведь тот еще проходимец. Ничего не делает просто так. И значит, он выдал своего бригадира, чтобы отделаться от Джима. Зачем? Адвокат быстро оценил ситуацию. Ну конечно же! С души словно камень свалился. Джим побежал назад. Как он сразу не догадался? Ведь Квейгмайер пытался уговорить его подписать бумаги! Вот в чем дело. Джим не согласился, и тогда Квейгмайер избавился от него, чтобы спокойно обработать Брада. Брад подпишет документы и передаст ферму. Ферму, которую он должен сохранить во что бы то ни стало. Она нужна ему как воздух. Только там Брад сможет жить спокойно. И Джиму тоже очень нравилась эта ферма. Вот было бы здорово там пожить! За городом, вместе с женой… Почему он вдруг об этом подумал? Странно. В голове просто вспыхнула яркая счастливая картинка, и Джим сразу решил, что должен остановить Квейгмайера. Должен. Почему-то адвокат был убежден, что таким образом спасет Андрену. Если поторопиться и все сделать правильно, она непременно поправится и вернется. Андрена ждет, пока Джим прозреет. И он прозрел. Он понял.

Брад заговорил с ним. Джим бежал по вестибюлю больницы и слышал его голос.

— Я уже иду! — кричал адвокат.

Он взлетел по лестнице, толкнул тяжелые двери реанимации, пронесся мимо поста медсестры, которая что-то завопила вслед. За Джимом захлопнулись еще одни двери, голос женщины стих.

Еще один пост, здесь стойка поменьше, медсестра попыталась преградить дорогу, но быстро отскочила, когда Джим побежал прямо на нее.

— Туда нельзя! Сэр! Сэр! Вы…

— Мне очень нужно, — ответил адвокат, — очень.

Он толкнул дверь палаты и увидел довольного Квейгмайера.

— Убирайтесь отсюда! — прохрипел Джим и тут заметил, что дежурный полицейский тянется к кобуре. Ну да, у него ведь инструкции — защитить Брада любой ценой. Многие дорого дали бы за то, чтобы отомстить убийце. Толстяк вытащил пистолет и направил в сердце Джиму.

— Поздно! — взвизгнул Квейгмайер и потряс в воздухе подписанными бумагами.

Полицейский вздрогнул и повернул дуло к священнику.

— Вот она, подпись, у меня. Наконец-то! Моя! Моя! Земля моя! Ничего не останется! Ни полей! Ни домов! Одно голое пространство! И все мое! — Он задрал голову и погрозил кулаком. — Мое! Мое! Мое! Ура! Получилось!

— Все вон! — неуверенно закричал полицейский. — ВСЕ! ВОН!

Брад улыбался. Волнение улеглось, глаза мирно закрылись. Все кончено. Линия на экране бешено скакала вверх и вниз, но лицо Брада оставалось совершенно спокойным.

В дверях показалась сердитая медсестра. Она сразу кинулась к больному.

— Повторять не буду! — кричал полицейский. — Вон, живо!

— Ухожу, ухожу, — ответил Квейгмайер.

Он сунул бумаги в карман брюк, подмигнул Джиму и пошел к двери, подпрыгивая от восторга и хрустя костяшками пальцев. В интеркоме слышны были стоны больных со всех этажей больницы.

— Власть, — процедил Квейгмайер сквозь зубы.

Джим подошел к Браду и погладил забинтованную руку. Сердце адвоката разрывалось.

— Я молюсь, Брад, — прошептал он, — и я верю тебе. Я знаю, ты невиновен. Всегда знал.

Квейгмайер в последний раз оглянулся.

— Ничего ты не понял, ну совершенно ничего. — Он пнул створку двери и исчез.

Толстяк полицейский сунул пистолет обратно в кобуру и встал рядом с Джимом.

— Пошли. Мне что, вас за шиворот вытаскивать?

Медсестра вызывала по телефону врачей, взволнованно повторяя какой-то код.

Брад открыл глаза и увидел Джима, увидел отразившееся на его лице отчаяние и одиночество.

— Прости меня, Брад, — повторял Джим, — прости! Ты ведь простишь меня?

Экран пищал все громче, заглушая остальные звуки. Джим склонил голову, губы его шевелились, он молился и думал. «Поздно. Пыль, все — пыль».

Он никак не мог подобрать для молитвы нужных слов.

«Помилуй метущихся, ибо они ищут. Тебя, помилуй спорящих о Тебе…»

Полицейский тянул Джима за руку. Адвокат вырывался.

Маленькие глазки Брада лучились добродушием. Он медленно поворачивал голову. И видел все-все. Брад пытался улыбнуться, но толстые губы не слушались. Бесполезно. Он утратил власть над своим лицом, власть, которая казалась ему абсолютной.

— Как две звезды, — пробормотал Брад. — Двигаются, а сами как были. Не так. Все не так… Время. Бум с неба. Бум. Да. — Он хотел пожать плечами, но ничего не вышло. — Бум — и нету.

У Джима в груди закипали слезы. Он оплакивал жену, брата, всех, кого потерял. Их лица отражались у Брада в глазах. В этих глазах Джим видел начало и конец всему.

— Я люблю тебя. — Брад шевельнул посиневшими губами, но голос был не его, а жены Джима, она говорила с нежностью и грустью.

— Дай руку, — уговаривала она, — иди ко мне.

— Не могу.

Повязка промокла и покраснела.

— У него кровь идет, — сказал Джим.

В палату вбежали врач и две медсестры. Сестры вместе с полицейским кинулись выталкивать Джима.

Экран пищал как сумасшедший, казалось, его уронили и он сломался.

— Посмотрите, что вы наделали! — закричала медсестра и показала на экран.

— Я ему помогаю, — ответил Джим, но его тянули, толкали, выкидывали из палаты. — Я. Помогаю ему увидеть.

Брад смотрел на экран. Ломаная линия старалась вырваться и улететь прочь. Она отталкивалась от земли, подпрыгивала, летела, приземлялась и снова прыгала.

Рядом взволнованно суетились сестры. Что-то кричал врач, в ногу кольнуло, наверное замороженный дождь. Брад закрыл глаза, настроился на шум, а потом стал удаляться от него в тишину. Налетел стремительный поток, линия выравнивалась. Брад не стал бороться с тем, чего нельзя победить. Горе прямой чертой бежало по экрану. Дождь перестал. Брад слышал какой-то низкий приятный звук, кто-то кричал, навсегда расставаясь с землей.

Последний всхлип электроники, суета, крик врача.

— Разряд! — Тело пронзает молния. — Разряд! Разряд!

Но Брада уже нет.

Сестра смотрит на тело, на экран, снова на тело. Мертвые губы улыбаются. Потом приоткрываются. Сестра мягко закрывает их, но они снова открываются, шевелятся. Сестра отдергивает руку.

Мертвые губы шепчут:

— Мама.

— Папа.

— Привет.