Браслет с Буддой

Глава 4 В гостях у Эммы

Шибаев шел за Эммой, чувствуя в ее походке скованность и неуверенность. Она останавливалась у витрин, рассматривая в стекле улицу у себя за спиной и пытаясь обнаружить слежку, как рекомендует пособие для начинающего шпиона, поминутно оглядывалась, упираясь в него взглядом. Шибаев, чертыхаясь, нырял за углы, чтобы связь между ними не бросалась в глаза. Не нужно было устраивать ловлю на живца – если тот мужик существует реально, а не плод ее воображения, и прямо сейчас идет следом, то раскусить его, Шибаева, для него пара пустяков. Спина Эммы, ее напряженные плечи, долгие зависания перед витринами, постоянные оглядывания… Черт, не нужно было устраивать спектакль! Подойти к ее заведению… скажем, завтра вечером, спокойно дождаться, пока она выйдет, принять и вести до дома на приличном расстоянии, держа в поле зрения любого возможного преследователя. А потом принимать меры. Вообще причин для любой слежки – раз-два и обчелся. Она не связана с секретными службами, ее бизнес не представляет… Не так! Причина для слежки – самая очевидная: позволить обнаружить себя и напугать. Вот только зачем? Тут возможны варианты. Кому нужно ее пугать? Кто он? Маньяк? Где-то они пересеклись, и он обратил на нее внимание. Может, клиент? Может, заговорил в кафе? Сосед? Муж сотрудницы? На ровном месте такие вещи не происходят. Может, не напугать, а, наоборот, познакомиться? Она сказала, это продолжается около месяца. Вряд ли познакомиться. Напугать, скорее всего. Он позволил себя обнаружить с той же целью. Намеренно. Некий мужик целый месяц, а может, и больше… Нет, вряд ли больше, он сразу попался ей на глаза… Налетел, обратил на себя внимание. А дальше – по накатанной. Зачем? И где он в данный момент? В данный момент его на горизонте нет. Чисто.

Эмма скрылась в подъезде. Шибаев уселся на лавочку в глубине двора. Если этот тип существует, он прекрасно знает, где она живет. Конечно, знает. Раз побывал у нее дома. Если существует и если побывал.

Через десять минут он поднялся. Двор был пуст. Никто не выскочил из-за угла, никто не попытался войти в подъезд. Дом старый, четырехэтажный, жильцов немного. Мертвое царство.

…Он наклонился, рассматривая замок. Заметил пару неясных царапин, провел по ним пальцем. Позвонил. Эмма открыла сразу – стояла под дверью, поджидая его. Шибаев вошел. Вдохнул и подумал, что в каждом доме свой запах. В доме Эммы пахло как в цветочной лавке. На тумбочке стояла сине-белая фаянсовая не то ваза, не то тарелка, доверху наполненная шишками и сушеными веточками; причем шишки были покрыты серебряной и золотой краской.

– С замком проблем не было? – спросил Шибаев.

– С замком? – Похоже, испугалась. – Каких проблем?

– Каких-нибудь. Ключ заело, пришлось звать соседа, чтобы открыл шилом… Не знаю. Любых.

– Было! – вспомнила Эмма, заглядывая ему в лицо. – Я потеряла ключ, а соседки не было дома, у меня там запасной, и я открыла пилкой для ногтей… Меня муж научил, он сарай на даче так открывает… Открывал.

– Пилкой для ногтей? Грабителей не боитесь? Дверь у вас на честном слове… Да и замок никакой.

– Мы собирались ставить металл, а баба Аня сказала, что они, наоборот, высматривают, у кого дорогая дверь, того и грабят… В смысле грабители. Я все время собираюсь… Думаете, надо?

Шибаев пожал плечами.

– Думаю. Чтоб спать спокойно. С соседями не говорили? Может, видели кого-нибудь?

– Говорила! Со всеми, сразу, как заметила. Никто ничего не видел и не слышал. Может, поговорить еще раз?

– Если никто ничего не видел… – сказал Шибаев неопределенно. – А раньше ничего подобного не случалось? Не замечали?

Эмма покачала головой.

– Может, чаю или кофе? – спросила после небольшой паузы. – Я не знаю вашего отчества…

– Можно Александр. Спасибо, Эмма. Кофе. Потом. Покажите, что не на месте.

– Это в гостиной. Пойдемте.

Она пошла вперед. Он шагнул следом.

Гостиная была довольно большой, в желто-зеленых тонах. От светлой пестроты казалось, что комната залита солнечным светом. Шибаеву это зрелище навеяло картинку омлета с зеленью – фирменного блюда Алика. Желтый паркет, бледный бежевый с зеленым ковер на полу, гардины в тон, светлая мебель. Ощущение удивительной сбалансированности всех предметов, идеальный порядок, каждая вещь на своем месте. Ни раскрытой книжки, ни сдвинутых подушек на большом желто-рыжем диване, ни конфетного фантика на журнальном столике. Цветы на подоконнике, крупные белые и лиловые грозди, почти без листьев. Шибаев подумал, что цветы искусственные.

– Вот! – Эмма показала на полувыдвинутый ящик серванта. – И гардина – видите, отодвинута. Я думаю, он смотрел на улицу… Теперь как подхожу к дому, всегда смотрю на окна. Однажды показалось, что шевельнулась гардина, так я полчаса сидела на лавочке, а потом поднялась вместе с соседкой, позвала ее посмотреть мой новый жакет. Пока она смотрела, я пробежала по квартире, даже под кровать заглянула… Я, наверное, сойду с ума! – Она серьезно смотрела на Шибаева, и он снова отметил, что глаза у Эммы удивительно синие. – А ночью вообще! Днем много шума, машины, телевизор, даже лифт, а ночью такая тишина, что прямо мороз по коже. Страшно! Укроюсь с головой, дрожу вся и думаю: скорей бы утро. И понимаю головой, что нет никого, а страх не отпускает.

Она замолчала. Молчал и Шибаев, не зная, что сказать. Не умел он утешать перепуганных женщин. Алик Дрючин умеет, а он, Шибаев, не умеет. Адвокат сейчас разлился бы соловьем, взял за ручку, погладил по плечику. Попытался остаться на ночь, исключительно в душеспасительных целях… Прохиндей.

– И журнальный столик сдвинут, смотрите, вот след от ножки! – Эмма указала на едва заметную вмятину на ковре. – Я ничего не трогала, побоялась. Как увидела, так застыла вся, пошевелиться боюсь, а вдруг, думаю, он еще здесь! Вот, видите?

Шибаев присмотрелся – действительно сдвинут.

– Что-то пропало? – спросил.

– Нет, все на месте. Я проверила.

– Вы сказали, запасные ключи от входной двери у соседки? Она не могла?

– У соседки. Ну что вы! Я ее сто лет знаю. Не могла, даже не думайте. Еще на работе, в сейфе. И у меня с собой, конечно. После развода я хотела поменять, но подумала, что нужно менять сразу с дверью, ну и еще… – Она замялась.

Шибаев отметил заминку и тут же спросил:

– После развода у вас кто-то был?

– Мы встречались… Учились когда-то вместе. Он женат. Три месяца всего…

– У него были ключи?

– Нет. Он просто приходил. Он хотел, но я не дала… ключи.

– Кто такой?

– Работает в налоговой, помог мне со справкой… Ну и стали встречаться.

– Когда это было?

– Зимой. Полгода назад.

– Почему вы расстались?

– Да как-то так получилось… Не знаю. У него семья… Жаловался на жену, чуть не плакал. Он мне помог, а потом напросился в гости. А жена как-то узнала. В мае еще. С тех пор никого не было.

– Анонимный звонок?

Она вспыхнула, пожала плечами и отвела взгляд.

Хитра! Шибаев ухмыльнулся. Алик Дрючин называет это силой слабых. Понимай – хитрость. А куда деваться? Если он ей никак, этот мужик из налоговой, а послать боится.

Он рассматривал ее, пытаясь понять, что за человек перед ним. Алик задолбал его языком жестов, нудно объясняя всякий досужий чих. «Запрокинутая голова – вызов окружающим; свисающая вниз голова – слабость, безволие. Прищуренный взгляд – хитрость, коварные планы и злой умысел».

Ну-ка, Дрючин, давай, изобрази свисающую голову, причем свисающую не вверх, а вниз, издевался Шибаев, а сожитель кричал, что он отстал от современных трендов в науке и ни хрена в тонких материях не понимает по причине толстокожести и узколобости.

Эмма отвела взгляд и покраснела. Не нужно разбираться в языке жестов, чтобы понять: неловкость и стыд. Сама позвонила жене любовника. Поняла, что он понял. Хитрая и в то же время наивная, не хабалка…

– Кофе? – спросила она, поднимая на него глаза. Сильно накрашенные, очень синие, с длинными ресницами. Красивые глаза.

– Да. Спасибо. Покрепче, с сахаром.

Она с облегчением выбежала из гостиной…

…Они пили кофе. Кукольный сервиз на журнальном столике. Печенье и конфеты в ажурной металлической вазочке. Кофе был слабый, настоящий дамский кофе. Алик такой любит. Еще туда полагается пол-литра сливок и кило сахару.

– Может, покушать? – спросила Эмма. – У меня есть мясо. Хотите?

Шибаев вдруг почувствовал пустоту в желудке и представил себе большой кусок жареного мяса. Сглотнул и кивнул, сомневаясь – не надо бы, не в гости пришел, достаточно кофе. Но Эмма уже снова выбежала из гостиной. Он, все еще сомневаясь, пошел следом и сказал ей в спину:

– Давайте на кухне. Помочь?

– Ну что вы! – Она обернулась, стрельнула глазами, смутилась. – Садитесь, Саша.

Не Александр, а Саша. Алик Дрючин сказал бы – она на тебя запала, Ши-Бон, не теряйся!

Он наблюдал, как суетится Эмма, достает из холодильника отбивные, кладет на сковородку. Отбивные начинают шипеть, по кухне плывет такой сумасшедший запах, что пустота в желудке приобретает космические размеры, превращаясь в черную дыру. Он пытается сопротивляться и начинает искать, к чему прицепиться… Из принципа. Под девизом «нас вашими отбивными не возьмешь». Алик называет это духом противоречия, на самом же деле – элементарная упертость. Что есть, то есть. Кто без греха, возьмите камень.

Он обводит кухню внимательным взглядом. В кухне идеальный порядок; в холодильнике идеальный порядок… Не иначе, выносила супругу мозги: не туда сел, не там стал. Он и сбежал. Что и требовалось доказать. Хотя нет, сбегают не поэтому. Лично он, Шибаев, сбегает… А почему, собственно, он сбегает? Насилие! Семейное насилие. Ломание через колено. Она считает, что знает лучше, что ему нужно. И ломает. Еще скука. Смотришь на нее – и скулы сводит. Губы шевелятся, все время шевелятся, над верхней – милые усики. Зудит и воспитывает, замечает взгляд, затыкается и спрашивает: что? Ничего. Разве расскажешь… Он вздохнул.

Мясо… Отбивная. Вкуснейшая. Запах… до слез! Алик тоже умеет отбивные, но они не пахнут так соблазнительно. И черный хлеб. Одинокие женщины, как правило, не готовят, перебиваются хип-хап, как говорит Алик – шоколадкой и мороженым. Кухня – тот же театр, нужны зрители. Нет зрителей – нет театра. А у Эммы отбивная. Если хорошенько поискать, то можно не сомневаться, что найдутся и борщ, и тушеные баклажаны… Шибаев вздохнул.

– Что мне делать? – вдруг спрашивает Эмма.

Подперев щеку рукой, она смотрит, как он ест. Они все смотрят на него, когда он ест, и в глазах у них что-то… сразу даже не скажешь, что. Умиление, любопытство, радость… Алик считает это латентной сексуальностью и материнским инстинктом. Женщина, которая не кормит своего мужчину, асексуальна, считает Алик. «Взять твою Жанну, например, – говорит Алик. – Или мою австриячку. Архетип женщины, на которую западают, – это здоровеннаая тетка в фартуке с половником в руке, образно выражаясь. Горячая во всех отношениях». – «Не сказал бы, – не соглашается Шибаев, – Жанна вообще не готовит, но из себя очень даже!» Он натыкается на внимательный взгляд Эммы…

– Ничего. Делать буду я, – говорит Шибаев и внутренне морщится – фраза вполне в духе сериала, Алику понравилось бы. – Я попытаюсь его увидеть. Эмма… – он замолчал.

– Да?

– Вы сказали, что никогда не видели его раньше, так? Если предположить, что тот, из магазина, наш подозреваемый, – она кивает, – то есть никаких мыслей, кто он и что ему надо? – она мотает головой. – Вы храните дома какие-то ценности? Деньги, золото?

– Немного денег… Откуда золото? Цепочка и пара колечек. Едва хватает на жизнь, коммуналка растет и налоги. Я бы продала салон, пошла мастером, мороки меньше. Да кто ж его купит? И жалко. Мы родительскую дачу продали, машину. Мужу еще надо выплатить его долю, слава богу, согласился подождать.

– Почему вы расстались?

– Из-за бизнеса, наверное. Он давно хотел уехать, мы вместе планировали, у него друзья в Италии, а когда подошло дело, мне вдруг стало страшно, и салон – как любимая игрушка… Как его бросишь? Если бы хоть дети были…

– Никаких конфликтов с клиентами, соседями, коллективом? – деловито продолжает Шибаев, не желая углубляться в темы ее семейной жизни.

Она хмурится, морщит лоб, вспоминает.

– Нет, ничего такого…

– Незнакомые люди, которые ошиблись адресом, телефонные звонки, странные письма?

Эмма качает головой:

– Не припомню… Нет.

– Ключ не теряли? Может, сумочку забыли или кража?

Она снова качает головой. Нет, нет и нет.

– То есть ничего путного совершенно не приходит в голову? – настаивает Шибаев.

Она пожимает плечами:

– Нет… По-моему.

– Как фамилия знакомого из налоговой?

Она вспыхивает.

– Это обязательно?

– Не знаю пока. На всякий случай. Не переживайте, он меня даже не заметит.

– Толик. Анатолий Ильич Варга, восьмой кабинет.

– Хорошо. Вы завтра работаете?

– Да, с полдевятого утра. Мы открываемся в девять.

– А отбой?

– В восемь.

– Вы завтра как?

– Весь день, до восьми.

– Я буду где-нибудь рядом. Не оглядывайтесь, идите домой как обычно. Кроме того, я загляну к вам днем, хочу посмотреть на сотрудников. Когда лучше?

– Часов в одиннадцать все будут. – Она смотрит на него оценивающим взглядом и вдруг выпаливает: – Вам нужно изменить прическу!

– Договорились. В одиннадцать. И еще! Поменяйте хотя бы замок.

Он оставляет без внимания ее замечание насчет прически, отмечая тем не менее, что она тоже знает, что ему нужно делать. Они все знают, что ему нужно делать. Уверены, что знают. Он поднимается. Она идет в прихожую проводить. Запирает дверь и возвращается в кухню. Наливает себе кофе, отпивает, глубоко задумывается. На лице ее выражение досады, она уже не уверена, что поступила правильно. И подруга говорит – рассосется, не бери в голову, тебе все кажется. Этот Александр Шибаев… Серьезный мужчина, вопросы задает в лоб, смотрит – как будто не верит ни одному твоему слову. Она зябко передергивает плечами, хотя в квартире жарко. Может, не надо было? Вообще не надо! Может, кажется? И с прической вылезла… Кто только за язык тянул! Его аж перекосило.

Она моет посуду и думает о Шибаеве…

…Он был на похоронах Варги. Тот, кто однажды назвал себя мстителем. Высокопарно, но в точку. Разве он не мститель? Мститель и есть.

Ему было интересно посмотреть на семью шантажиста, чью судьбу он так резко изменил. Жена, толстая неприятная бабеха, бледная тонкая дочка, обе в черном, заплаканные. Коллеги, друзья, соседи. Виновник скорби, муж и отец, мелкий вымогатель, шантажист и рэкетир, важный, серьезный, неподвижный, со сложенными на животе руками. Ушел. Навсегда. Когда гроб опускали в страшную сырую яму, жена заголосила, и дочка прижала мать к себе и стала что-то ей говорить. Их горе было подлинным и чистым. Они осиротели. Их жалко. Им невдомек, что их муж и отец попал в капкан, который сам же расставил. Решил, что он охотник, а оказалось, что мелкий глупый хищник. Хорек.

У него мелькнула мысль, показавшаяся ему забавной. Он даже сделал шаг, чтобы подойти к ним поближе и выразить соболезнования, но после секундного колебания от этой мысли отказался. Не нужно множить сущности без необходимости… или как там сказал мудрец. Прокалываются на мелочах.

Он кивнул лежащему в гробу Варге и пошел по аллее к выходу.

Это был край кладбища, расширявшегося в сторону бескрайнего пустыря; могилы здесь были свежие, еще без памятников. Где-то здесь, подумал он, замедляя шаг. Вот! Венки, прибитые к земле дождем, черные ленты, увядшие свежие цветы… Та женщина! Он постоял у невысокого холма. Он был на ее похоронах… Когда же? Всего пару недель назад, а кажется – прошла вечность. Тут впору вздохнуть и сказать сентенциозно: как бежит время! Умная серьезная женщина… А на поверку – как все. Все до одной.

Он сжал кулаки. Он ненавидел эту женщину. От ненависти меркло в глазах. Он постоял немного, восстанавливая дыхание, и неторопливо направился к воротам кладбища. На полдороге повернулся и пошел обратно. Должна быть еще могила… Той, самой первой. К сожалению, он не был на погребении, не получилось. Но помнил дату – двадцать шестое марта, значит, она где-то здесь. Он прошел вдоль «мартовского» ряда, отсчитывая последние числа. Ничего подходящего не увидел. Он прекрасно помнил ее: лет тридцати, не больше… Красивая, с длинными темными волосами на светлом пальто. Где же она? Только здесь, больше негде – в городе единственное действующее кладбище. Пропустил? Он прошел вдоль ряда снова. С тем же результатом. Куда же она подевалась?

Он вдруг поймал себя на мысли, что ему комфортно здесь, среди усопших. Среди живых некомфортно, а среди усопших – вполне… Эти не предадут и не ударят. Комфорт, умиротворение, вечный покой. Он угрюмо усмехнулся. Значит ли это, что он тоже… усопший? Восставший усопший? Зомби, у которого на месте сердца пепелище? Он ходит среди живых, и никто не догадывается, что он нежить. Он говорит с ними, здоровается, смеется дурацким анекдотам, которые они рассказывают, пьет и ест, и его невозможно отличить от них… А еще он планирует, выслеживает и наносит удар… Целясь в скрытую до времени цель. Целясь в цель… Каков стиль! Зато емко и образно. Цель поражена! Но он все равно проигравший. Поставивший на кон все – и проигравший…

Нужной могилы все не было. Все не то. Куда же она делась?

Забавная мысль вдруг пришла ему в голову, и он снова угрюмо ухмыльнулся. Подумал, что его собственная могила, возможно, будет где-то здесь, неподалеку, в компании тех, кого он отправил сюда… В конце концов, они все будут здесь!

Подходя к своей машине, припаркованной на кладбищенской стоянке, он нажал кнопку пульта. Темно-синий «Мерседес» мигнул фарами…