Брат ответит

Первую помощь меня учил оказывать Паша. Что делать конкретно и в какой последовательности, я, к сожалению, помнила плохо. То яростно гнала воздух балерине в рот, то делала непрямой массаж сердца, то колотила по спине, пыталась добиться, чтобы вода вылилась из легких. Вода текла, но Ольга не кашляла, не шевелилась, не дышала. Тело оставалось безжизненным и тяжелым. Я плакала, но продолжала свои бестолковые попытки – до тех пор, пока меня не оттащили сильные мужские руки.

– Нет! – Я вошла в полный транс, вырывалась, лягалась.

Только когда увидела, что над Ольгой склонились две фигуры в ватниках «Скорой помощи», ненадолго пришла в себя. И снова впала в истерику, когда услышала печальный женский голос:

– Слишком поздно. Мертва.

Носилок к реке не принесли. Мужчина в медицинской униформе взвалил балерину на плечо, потащил вверх. Женщина помогала, поддерживала ноги. Я прильнула к груди сама не знала кого и тихо ревела. Мужчина подхватил меня на руки и тоже двинулся прочь от реки. Я рассмотрела смуглое лицо, острые скулы, восточный разрез глаз. Сквозь куртку отчетливо ощущалась сила мышц. Пробормотала: «Вы Джеки Чан?»

И потеряла сознание.

Очнулась я в полицейской машине и первое, что услышала, – слово «больница». Глаз не успела открыть – заорала:

– Не надо!

– Хороший голосище, – уважительно отозвался шофер.

А смуглый силач – тот самый, что нес меня на руках, а теперь сидел рядом на заднем сиденье и грел мои руки в своих, – ласково молвил:

– Испугалась, милая?

Смотрел как на полную слабачку-блондинку, и я совсем расстроилась. Вот позор! Падать в обморок простительно секретаршам, но частному детективу!

Я попробовала освободить руки – но Джеки Чан держал крепко. Шепнул:

– Не вырывайся, ты еще не согрелась.

Это точно. Печка в машине жарила на полную, но меня до сих пор била дрожь. Я скосила глаза: плечи накрыты тулупом, вторым укутаны ноги. Под тулупами – ощущение теплой и мокрой одежды. Раздевать не стали, просто утеплили. Но если мне надо будет – через секунду, минуту, час – снова выйти на холод, я сразу умру.

Что-то, госпожа частный детектив, ты разнюнилась. Надо брать себя в руки.

– Ни в какой горотдел или райотдел я сейчас не поеду, – предупредила я.

– Ишь ты, капризничает! – проскрипел водитель. – Поедешь, милая, куда денешься. Объяснения надо дать.

– Я дам. Но не сейчас. У меня стресс. Мне нужно переодеться, согреться, поспать. И вообще ночью допросы запрещены.

– Ты чего, сидела? – с удивлением обернулся ко мне шофер.

Мой смуглый ангел-хранитель улыбнулся:

– Ничего ты не понимаешь в людях, Михалыч.

И обернулся ко мне:

– Ты ведь не местная? Где остановилась?

– В Прасковичах. Студия в многоэтажке. Вон, как раз проезжаем!

– Притормози, – властно сказал Джеки Чан. – Какой подъезд?

– Второй, – пискнула я.

– У нас труп, а ты ее домой отпускаешь, – проворчал водитель.

– Я не собираюсь скрываться, – заверила я.

Сейчас, правда, мне оченьхотелось зарыться во все одеяла и спрятаться ото всех и вся.

Но я вспомнила мертвое Ольгино лицо. Ее странную эсэмэску. След мужской ноги на мостках. Нет, нельзя откладывать.

И я уверенно предложила:

– Мне нужно пятнадцать минут – принять душ и переодеться. Потом можете подниматься. Квартира пятьдесят восемь.

Соседи (и хозяин жилья), безусловно, будут в восторге.

– Спасибочки, разрешила, – хмыкнул Михалыч.

Джеки Чан улыбнулся:

– Не надо прямо сейчас. Отдохни, приди в себя, отогрейся. А я в девять утра сменюсь и заеду. Только тулуп мой на батарею положи, чтобы высохнуть успел.

– Шустер ты, Нурланчик! – прокомментировал водитель.

У меня после слов Нурлана внизу живота приятно потеплело, грудь налилась.

Ничего себе я развратная женщина! Все забыто: мертвая Ольга, стресс, холод. Паша, которого я обожаю. Федя, кто еще недавно мне очень нравился. Теперь я банальнохочу абсолютно незнакомого полицейского! Еще и по имени Нурлан.

«Может, лучше выспаться и часам к трем приехать к ним в райотдел?» – опасливо подумала я.

Однако решила: надо отделаться от местной полиции как можно быстрее. А днем спокойно улететь в Москву. Насильно красавец Джеки Чан – Нурлан ничего со мной не сделает. А сама я буду холодна, словно лед.

Вся моя одежда являла собой мокрый и грязный комок. По счастью, в квартирке имелась стиральная машина и даже емкости порошка, пятновыводителя и ополаскивателя. Я запустила минимальную по времени программу, но с максимальным количеством оборотов. Потом на полотенцесушитель намотаю – авось успеет высохнуть до полудня. Я все-таки очень хочу убраться отсюда именно сегодня.

Но во что облачиться в настоящий момент? Пока что у меня имелись из сухого только трусы, топик без рукавов и короткие пижамные шорты. А через три часа – сразу после дежурства, в полицейской форме – придет Нурлан. Настоящая получалась завязка фильма для взрослых.

Я взяла с кровати плед. Повертелась перед зеркалом, пытаясь соорудить из него подобие плаща, желательно максимально кокетливого. Но быстро устыдилась своего занятия, нырнула в постель. Как я могу прихорашиваться? В Москве погибли подростки. Ольга мертва. Причем именно я сделала все, чтобы ее погубить. Опоздала. Не сразу догадалась взглянуть в воду. Потратила время, чтобы вызвать полицию, – хорошо хоть днем увидела на стенде и запомнила номер. А то бы набирала, как в Москве, 112. После звонка еще как минимум секунд пять собиралась с духом, прежде чем прыгнуть. Реанимацию провела безобразно.

«Только бы с этим ее Гошей не встретиться, – подумала малодушно. – А то он меня вообще прибьет».

Холод наконец отступил, зато горло начало драть, из носа потекло. Любая бы нормальная испугалась воспаления легких, но я себя поймала на мысли: как покажусь Нурлану – с красным носом и хриплым голосом?

Опять Нурлан.

«Ты примитивное существо, Римма», – укорила я себя.

С тем и уснула.

Пробудилась без будильника без пятнадцати девять. Горло и голова болели, но не смертельно. Я первым делом вынула из стиралки одежду, развесила. Перевернула на батарее тулуп. Потом лихорадочно умылась, почистила зубы, откашлялась, промыла нос. Вскипятила чайник, засыпала в чашку – по рецепту Синичкина – пять ложек кофе. Иначе мне не взбодриться.

Только хотела включить телевизор – в дверь позвонили. Сразу видно – полицейский, домофон ему не преграда.

Я набросила на плечи плед-плащ и открыла.

Вот это галантный человек! В руках торт, да еще и пакетик. И улыбка до ушей.

– Привет, Римма.

А вот своего имени ему я точно не называла.

Покрепче затянула плащ вокруг плеч. Как можно более строго спросила:

– Мы с вами разве знакомились?

Развеселился еще больше:

– Риммочка, вы в Прасковичах! Квартиры здесь сдает один человек, и, конечно, я ему позвонил. Неприлично ведь идти в гости, когда даже не знаешь, как к девушке обратиться.

– В гости? А вы разве не опрос пришли проводить?

Он отмахнулся:

– Опрос тоже проведем. Но давай сначала кофе.

Поставил на стол моей мини-кухни торт, разгрузил пакет – мандарины, конфеты, упаковка жаропонижающего. Посоветовал:

– Выпейте. От профилактики хуже не будет.

Дьявол, он мне нравился все больше и больше!

Мы сели за стол. Я послушно приняла лекарство, потом взялась за торт. Искоса взглянула на Нурлана:

– Что еще вы знаете обо мне, кроме имени?

– Больше ничего, госпожа секретарь детективного агентства «Павел».

– Пробили, значит, – вздохнула я.

– Хотел подтвердить свою догадку. Зачем красивой девушке идти на берег реки Великой в половине шестого утра? Только по серьезному делу.

Я молча откусила еще кусочек торта. Тесто суховато, и крем слишком жирный. Зато кремовые розочки шикарны – сразу видно, мужчина старался, выбирал.

Медленно прожевала. Потом осторожно произнесла:

– Видите ли, Нурлан. Я имею право утверждать, что просто хотела встретить рассвет. Там, на мостках. А когда увидела человека в воде, сначала вызвала полицию, а потом, разумеется, попыталась его спасти.

Теперь пришла его очередь молча жевать.

Я же решила продолжить атаку:

– Наши отношения с Ольгой – если они, конечно, имелись – исключительно мое дело. Никого в них посвящать я не обязана.

Он лукаво улыбнулся:

– Девушки часто ссорятся. И даже убивают друг друга на почве неприязненных отношений.

– Хотите меня в убийстве обвинить? Бросьте. Вы умные люди, и ваши криминалисты, конечно, увидели на мосткахмужские следы. Плюс я не актриса. Никогда бы не сумела сначала убить, а потом вызвать полицию и притворяться, что человека спасаю.

Нурлан поднял руки:

– Римма, вам очень не идет оправдываться.

– Вы первый начали угрожать.

– Это от бессилия, – улыбнулся лукаво. – Но давайте откроем карты. Вам нужна мояслужебная информация. Мне пригодится то, что знаете вы. Зачем нам торговаться, если мы можем рассказать друг другу все как на духу? Готов быть первым.

Я не стала бекать и мекать – сразу взяла быка за рога:

– Ольга умерла?

– Да.

– Причину смерти установили?

– Вскрытие будет позже. Предварительным осмотром эксперт обнаружил на шее синяки. Есть вероятность – ее придушили, не насмерть. А когда она потеряла сознание, бросили в воду.

– Поэтому в легких и была вода, – пробормотала я. – А мужчину, чьи следы там, на мостках, хоть кто-нибудь засек? Человек или камера?

– Свидетелей пока нет. С камерами у нас еще хуже. Но есть одно предположение. Вы знаете, за кого Ольга собиралась замуж?

– Ну, Георгий. Гоша. Здоровый такой. Столовую держит. Охотник, дома три борзых собаки.

Нурлан внимательно взглянул на меня:

– Он дважды судим.

– За что?

– Первый раз, еще в старших классах, по хулиганке. Освободился в девятнадцать. Взялся за ум, познакомился с женщиной. Стал с ней жить. Вроде дружно, только очень ревновал ее – она в баре работала. Поклонники, чаевые. Однажды шел мимо, через окно увидел ее в обнимку с посетителем, ворвался в бар – и убил.

– Обалдеть! – выдохнула я.

– Признали аффективный умысел, поэтому судили по сто седьмой. Через три года вышел.

– Оля мне говорила – такой надежный… Как за каменной стеной… Что она с ним счастлива.

– Его пока не задерживали. Человек в трансе, мать, соседи, он сам – все клянутся: был дома. Но интересная деталь: отпечаток от обуви на мостках – сорок третьего размера. Как и у Георгия.

– Ну, это не доказательство, – не слишком уверенно пробормотала я.

– Конечно, каждая пара обуви индивидуальна. Ботинки уже изъяли. Будет трасологическая экспертиза, – кивнул Нурлан.

Я как-то внезапно совсем забыла, что решилавыдавать информацию только после того, когда выведаю все, что мне нужно. Нахмурилась:

– Не знаю, насколько Ольга была откровенна с женихом. Но если он очень ревнивый, то повод у него имелся.

– Какой? – оживился Нурлан.

Я честно рассказала про влюбленного в свою учительницу Ярика. Про задание. О том, как вчера на закате Ольга записывала для своего бывшего подопечного звуковое письмо.

– Можно послушать? – немедленно уцепился полицейский.

Я достала планшет, молча нажала кнопку воспроизведения. До чего было грустно смотреть на красивую, сексуальную, живую Ольгу! Глаза горят, волосы развеваются на ветру, голос шепчет с придыханием:

–Дорогой Ярик, ты прекрасно знаешь, что я тоже тебя очень люблю. Да, мы не можем быть вместе. Но если хочешь вспомнить меня – взгляни на мои любимые розы, и я улыбнусь тебе из лепестков. Посмотри в небо, где бегут облака – возможно, я прячусь за ними и оттуда смотрю на тебя. Знай: необязательно быть вместе, чтобы любить. Но лично я всегда буду с тобой. Хотя и на расстоянии.

– М-да, – хмыкнул Нурлан. – Зажигает.

– Но на самом деле она все врет. Ярик – больной человек. Ольга его отгоняла как надоедливую собаку. Только сейчас, с безопасного расстояния, решила парня порадовать, – возразила я.

– И это у нее получилось, – признал полицейский. – А вчера – там, на мостках – Георгий не мог за вами наблюдать?

– Я не видела. Но, честно сказать, и не приглядывалась.

– А у Ольги это письмо осталось?

– Нет, конечно. Только у меня. Но я не думаю, что ревность – единственная версия. Вы знаете, где Ольга раньше работала?

– В Москве. В каком-то доме инвалидов.

– В том самом, где вчера пациентов расстреляли.

Его брови поползли вверх. Пробормотал:

– Да, я слышал. Но не сопоставил…

– Когда в новостях сообщили, она мне сразу позвонила. И кое-что рассказала.

Я поведала Нурлану о вчерашнем звонке балерины, о происшествии в Главном театре, об ее подозрениях. Показала фотографию Филиппа Долматова. Продемонстрировала паническую эсэмэску, которую Ольга прислала мне без одной минуты в пять утра.

Полицейский прочел краткий сбивчивый текст несколько раз. Задумчиво сказал:

– Что она хотела вам сказать?

– Накануне она говорила – никак не вспомнит какую-то важную деталь. Похоже, все-таки вспомнила.

– И зачем так сложно? Глубокой ночью, одной идти на реку? Почему нельзя было просто позвонить?

– Георгий желал ее полностью контролировать, и Ольга, возможно, не хотела говорить в доме. Вчера, когда мы созванивались, она меня за свою маму выдала. Могла бояться, что второй раз не прокатит.

– А если бы жених засек ее, когда она ночью убегала?

Я лишь беспомощно развела руками.

– И почему нельзя было встретиться – да хоть тут, у вас?

– Вчера я звала – Ольга не захотела. А ночью – как бы она узнала адрес? Только если звонить… Но звонить она почему-то не стала. У меня, правда, звонок был выключен, но никаких неотвеченных вызовов нет.

– Хорошо. Допускаем: некто – не Георгий – караулил ее у дома.

Я подхватила:

– Ольга выходит. Преступник удивлен. Но не бросается на нее немедленно – решает пойти следом. И она приводит его в очень удобное – практически идеальное для убийства – место.

– Да, Римма, – вздохнул Нурлан. – Вам очень повезло, что вы опоздали. А то могли бы обе себя в жертву нашей Великой принести… Но что же Ольга хотела вам сказать?!

Я прикрыла глаза ладонями, подумала. Неуверенно произнесла:

– Вообще я одну глупость сделала. Вчера. Мне вечером заказчик позвонил. Брат Ярика. Ну, я ему и ляпнула, что в Пскове и что письмо у меня. Он ничего не уточнял, мы сразу про убийство инвалидов заговорили, но я теперь думаю: вдруг у него тоже какой-то свой умысел?

– Какой? – цепко взглянул Нурлан.

– Не знаю. Но в Москве ведь никто не знал, куда исчезла Ольга. А заказ – привезти звуковое письмо для больного аутизмом братика – изначально звучит как-то странно. Федор мог меня втемную использовать. Чтобы я нашла девушку. Вдруг у него к ней свои счеты имелись?

– Во сколько точно вы сказали заказчику про Псков?

– Около десяти вечера.

– Убийство произошло, будем считать, в пять пятнадцать. Если сразу принять решение и ехать быстро – можно успеть без проблем. Какая у него машина?

– Э… не знаю. По-моему, он вообще не водит.

– Я все равно проверю. Дайте мне имя, отчество, адрес.

– Нурлан, – я прижала руки к груди, – с вами настолько приятно общаться! Нормальный разговор двух, – я слегка задумалась, но все же произнесла, – профессионалов. Не то что многие ваши коллеги: тайна следствия, да у вас вообще нет лицензии. Чтобы хоть что-то узнать, постоянно приходится глупой блондинкой прикидываться. Знаете, как надоело!

– А у вас действительно нет лицензии? – улыбнулся он.

– У шефа есть. А я – просто секретарша. Котиков, собачек разыскиваю. Однажды нашла сбежавшего жениха – правда, мертвым. Теперь опять: поехала за письмом, а получила труп. Такое вот портфолио.

Он отодвинул кофейную чашку. Встал из-за стола. Подошел сзади. Обнял. Я лихорадочно соображала, что делать – вырываться или посмотреть, что будет дальше?

Но альфа-самцы – а Нурлан, безусловно, к ним принадлежал – всегда чувствуют, когда баба-дура готова.

Церемониться не стал – резко развернул к себе лицом и начал целовать.

Я закрыла глаза. Но черноты под веками не увидела. Словно в лихорадочном кино, там замелькали Ольга, Федор, Ярик, а потом всех их заслонило укоризненное лицо Паши. Однако Синичкин был не один. Рядом с ним – я не знала, фантазия то разыгралась, или я после всех переживаний стала провидицей – восседала в позе лотоса роскошная и развратная блондинка.

Прочь сомнения.

Мой плед-плащ полетел на пол.

Горячие руки Нурлана растворяли остатки холода в теле, угольно-черный взгляд прожигал.

«Хороша командировка!» – в последний раз укорила себя я.

А потом – полностью отдалась страсти.

Константин пил уже третий день и остановиться не мог.

Смерть страшна всегда. Но она в миллионы раз горше, когда поминальную водку приходится пить сразу после праздничного бокала шампанского.

Еще позавчера его сыну, Костику-младшему, вручали кубок, диплом и подарок.

Второе место на городской олимпиаде по ИЗО. Второе – срединормальных детей, вы только вдумайтесь! Его больного сына обошел единственный мальчик – сын профессиональных художников, у кого с пяти лет личные педагоги по композиции и натюрморту. А все остальные таланты, надежды и звезды – парни и девчонки безо всяких диагнозов – остались позади! Его бука, молчун, скандалист и сумасшедший талантище Костик оставил позади больше тысячи человек!

Константин-старший, морщась, выпил очередную рюмку. И встало перед глазами, словно вчера. Как подавали заявку на конкурс. Как он выспрашивал в оргкомитете – словно между делом, – какие документы обязательно проверяют. Ему простодушно сообщили: справку из школы можно не приносить – только оригинал свидетельства о рождении. А там, извините, про диагноз – ни слова.

А сколько он натаскивал Костика, как себя вести во время олимпиады! Написал памятку, каждый день заставлял сына повторять:

– Я учусь в школе 1413. Я не буду вставать во время работы. Я не буду говорить вслух, когда рисую.

И еще много других правил, которые следовало хорошенько заучить.

Шансы сойти за нормального имелись неплохие. С виду сын совсем не походил на больного. Черноглазый, стройный. А что «р» не произносит и в глаза не смотрит, так сейчас половина подростков такие.

Жена идею Константина-старшего не одобряла. Ворчала:

– Зачем все усложнять? Олимпиада открытая, никаких ограничений для инвалидов. Наоборот, если сказать, как есть, за Костиком присмотрят, помогут.

Конечно. Инвалидам всегда дают подачки. И его сыну-аутисту вяло кинули бы косточку – ничего не значащий поощрительный приз.

Но у отца давно была мечта, чтобы Костя-младший не просто поборолся на равных со здоровыми, но победил их. Безо всяких поблажек и скидок. Гораздо приятнее не поощрения получать, а настоящий, в их ситуации – золотой, бриллиантовый, платиновый приз!

И все удалось. Шокировало. Взорвало Москву.

Только Костинька – он ведь всегда в себе, ликовать и праздновать не умеет. Отец предлагал на следующий день кино, выставку, даже в Париж улететь. Но сын смущенно улыбнулся и попросил:

– Можно я лучше в Центр, на занятия пойду?

И не екнуло, ничего не подсказало сердце!

Как может быть мир настолько несправедлив, что еще вчера Костик смущался на сцене, ему аплодировали, его снимало телевидение, а уже сегодня его новая картина не окончена и в крови? И сам он – мертв?!

Дома, где все напоминало о сыне, отец находиться не мог. И хлюпанье жены раздражало. С супругой прожили двадцать пять лет, видел ее до донышка, понимал: рыдает – потому что положено, но втайне очень рада. Тому, что больше не будет в их доме тяжелых дней, когда Костя часами раскачивается взад-вперед и бормочет невнятное. Что не надо морочиться с безказеиновой и безглютеновой диетой для сына. Не придется попадать в глупые ситуации. Костика ведь приучили обязательно выполнять приказы. Вот дочка и подшутит – велит, например, прямо на улице раздеться. И подросток послушно скидывает куртку, шапку, свитер, майку, штаны, трусы. А злая девчонка хохочет.

Супруга стеснялась своего странного сына. И обожала их нормальную (но объективно довольно глупенькую) дочурку. А Константин-старший, наоборот, именно в сыне видел истинного продолжателя рода. Мальчишка ведь уже в четырнадцать рисует как бог! Мультики делает на компьютере фантастически талантливые!

И как теперь жить – без него, но с двумя ограниченными, совсем обычными женщинами?! Давно не любимой женой и примитивной, недоброй дочерью?!

В баре неподалеку от дома Константина-старшего знали. Он туда часто захаживал. И сына приводил – учил не бояться толпы, шума, криков футбольных болельщиков. Иные посетители выступали: больной подросток оскорбляет, мол, глаз, и вообще – с какой стати детей приводить в питейное заведение? Но владелец бара сам после аварии без руки, поэтому за инвалидов горой. Константину-старшему выдал максимальную скидочную карту, а специально для Кости-младшего держал бумагу, акварельные краски, карандаши.

Беда с сыном и горе отца потрясли хозяина и сотрудников.

В любом другом заведении давно бы настолько пьяного выставили за дверь, но тут – опекали. Заставляли закусывать, отпаивали горячим чаем. Водку, правда, тоже перестали наливать, и Константин-старший несколько раз безуспешно пытался подняться, чтобы дойти до магазина и купить там. Но перед глазами плыло, ноги не слушались. Он снова падал на стул, ронял голову на руки. Потом наконец забылся тяжелым сном.

А когда открыл глаза – за окном уже зачернел вечер.

«Косте холодно сейчас в морге», – мелькнула мысль.

Выпить. Срочно выпить.

И тут услышал:

– Это ведь Саймон его погубил.

Поднял глаза. За его столиком сидит незнакомый тип. Хлебает кофе.

Константин-старший прошептал – говорить громко губы не слушались:

– Дик тут при чем?

Ричарда Саймона, учителя Костика по ИЗО, он уважал. Да, американец не хватал звезд с неба, но педагог и должен быть ремесленником. Немного занудой. Кто сам талантливый художник, с больными детишками возиться не будет.

А неведомый сосед пожимает плечами:

– Так мог бы детей из-под огня увести. Или хотя бы собой закрыть. А он сбежал, словно заяц.

– Н-никуда н-не сбежал, – возразил Константин. – Ч-что п-против с-снайпера с-сделаешь?

– Не снайпера, а подростка, – хмыкнул собеседник. – И у тех, кто защитить пытается, пули в груди. А этому оба раза в спину попали. Когда тикал.

– Не в с-спину. В п-плечо.

– Ты больше телевизор смотри! И пропаганде верь. Специально все делают – чтобы скандала не было. Американец, с инвалидами работал, поэтому его и покрывают. А на самом деле – он тут гораздо глубже замешан.

– Как? – опешил Константин-старший.

– Давно бы мог сам все узнать. А ты водку лакаешь, нюни распустил, – презрительно укорил любитель кофе. – А убийца твоего Костика из больнички скоро выйдет и в Майами улетит. Под солнцем валяться, девок щупать.

– Да с чего он-то убийца?!

– Да с того. – Мужчина понизил голос. – Роберт твой тому парню, который стрелял, за десять минут до урока звонил. И детей специально посадил на открытом месте – прямо на линии огня.

– Зачем?

– Затем, что ненавидят нас американцы. И чистенькими выходить умеют. Сам ни при чем, а трое погибли.

Допил залпом кофе, молвил сурово:

– Короче, сорок вторая больница, второй корпус, седьмой этаж, палата семь ноль четыре. Решай, конечно, сам, но завтра к нему охрану приставят. Так легко уже не подступишься.

Швырнул на стол тысячную купюру – и как не было.

К столику немедленно подскочил владелец бара. Ласково произнес:

– Константин, вам получше чуть-чуть? Может, домой пойдете?

– Да. Пойду.

Отец тяжело поднялся.

Дал довести себя до гардероба. Одеть. Но ехать на такси отказался категорически. До дома два шага. Он почти в полном порядке. А еще по пути надо купить водки. И хорошенько обдумать все, что говорил незнакомец.

Римма

Нурлан вымотал меня так, что в сон провалилась, будто в теплое море.

Пробудилась в три часа дня.

Полицейского в квартире не было. Огрехопадении напоминали лишь смятая постель и кремовые розочки на его торте.

Терзать себя раскаянием я не стала – наоборот, начала искать плюсы. И нашла целых три.

– Я получила удовольствие.

– Отомстила вероломному Синичкину.

– К тому же у меня теперьсвой человек в полиции.

Непросто добывать информацию через постель – но совместить полезное с приятным. Что может быть лучше?!

Я встала, отрезала огромный кусок от Нурланова торта и немедленно его схомячила – безо всяких даже чаев-кофеев. Потом снова завалилась под одеяло и задумалась, что делать дальше.

Расчетный час в моем отеле давно миновал, на сегодняшний самолет в Москву я тоже не успею.Да мне и не хотелось туда лететь.

В памяти немедленно всплыли черные глаза, смуглое лицо, сильное тело, что вдавило меня в постель.

У меня имеется довольно богатый опытделового общения с полицейскими из небольших городов. Паша несколько раз отправлял в командировки – Рошаль, Дмитров, Иваново. И тамошние представители силовых структур, когда к ним обращалась столичная штучка, постоянно распускали хвост, строили из себя крутых шерифов, говорили красиво, но не по делу или напускали туману. Я просто костьми ложилась, чтобы выведать у местных Пинкертонов хотя бы крохи информации. А им какое-то садистское удовольствие доставляло скрывать от московской сыщицы даже самые очевидные вещи.

И со всеми ними не переспать хотелось, а по щекам надавать.

То ли дело Нурлан! Джентльмен, обаяшка. Накормил, обогрел, лекарства принес. Да еще всеми деталями расследования честно делился – еще до секса. Без экивоков и блеянья про служебную тайну.

А уж после всего, что между нами было, точно поможет мне узнать, кто все-таки погубил несчастную балерину.

Я считала себя виновной в гибели Ольги.

Она ведь на встречу со мной шла. А встретила свою смерть.

Что настолько важное балерина могла внезапно вспомнить? Зачем ей понадобилось вызывать меня ночью, в уединенное место?

Или Ольгу специально выманили? И сообщение отправляла не она, а убийца? Чтобы меня подставить? А что, неплохая комбинация. Эсэмэска от балерины в моем телефоне, я на мостках, в воде ее труп. Могли и в убийстве заподозрить… Повезло, что я сама в полицию позвонила. И люди на вызов приехали адекватные.

Взгляд упал на ватник Нурлана – он так и лежал на батарее, потому что в девять утра был еще влажным.

Я не поленилась вылезти из постели, проверить – теперь высох полностью.

И страшно обрадовалась, что появился повод.

Немедленно позвонила черноглазому полицейскому. Наверное, сейчас он тоже отсыпался после суток и секса – у себя дома. Однако ответил на втором гудке, бодрым голосом:

– Алло!

Мне явно обрадовался и сразу предложил:

– Римк, поехали со мной обедать!

Отказываться я не стала.

Русский мужик после бессонной ночи обычно бледен и вял. Но на смуглом лице Нурлана ни намека на усталость я не увидела. Я улыбнулась:

– Тебе спать вообще не надо?

Ответил мгновенно:

– Меня любовь с тобой возродила.

Эффектно выражаются псковские полицейские. Мне было приятно.

А Нурлан продолжал осаду:

– Ты такая красивая! Феерически, бомбически, фантастически!

И столько страсти во взгляде, что никаких сомнений, какой конкретно он предпочтет десерт.

Ладно, посмотрим, чего больше захочется лично мне.

Нурлан распахнул передо мной дверцу своей скромной «Нексии». Объявил:

– Едем в Псков. Здесь обедать все равно негде. Единственная столовая закрыта.

Я не стала спрашивать почему.

– Ты пиццу любишь? – поинтересовался он.

– Сейчас я даже на крокодила готова.

– А их едят?

– На Кубе пробовала. Довольно жесткий и сладковатый.

– Круто. Давно мечтаю там побывать, – вздохнул Нурлан.

Я слегка встревожилась.

Секс, безусловно, получился потрясным.

Но если я использую Нурлана, чтобы получать служебную информацию, может, и у неговиды? На переезд в Москву, мою квартиру, совместные заграничные поездки (каковые вряд ли возможны на его полицейскую зарплату)?!

«Будь осторожна, Римма», – предупредила себя я.

Поели мы быстро – нежнейшая пицца со странным названием «Пять сыров» сама растаяла во рту.

А потом черноглазый полицейский вдруг предложил:

– Тут рядом парк. Погуляем?

Мне совсем не хотелось идти на холод, но я бодро кивнула:

– Конечно.

Мы вышли из пиццерии.

– Подожди, – сказал Нурлан.

Открыл багажник «Нексии», достал оттуда пакет:

– Здесь пуховик. У сотрудницы нашей взял. Размер вроде твой.

Я благодарно улыбнулась. От реки Великой мы теперь были далеко, но ветер продолжал выть и хлестать по щекам, а бумажная моя курточка после того, как побывала в воде и в стиральной машине, защищала от холода еще хуже.

Карусели в парке замерли, народу никого. Нурлан, однако, все равно мимолетно огляделся и только потом сказал:

– Есть новая инфа по делу. Интересно?

– Конечно!

– Мы отработали жилой сектор и нашли интересную вещь. Соседка из дома напротив ночью вставала в туалет и видела у дома Георгия незнакомую машину. «Девятку».

У меня загорелись глаза:

– А номер?

– Только две цифры разглядела. Но на въезде в Прасковичи видеокамера. Остальное оттуда взяли. Машинка угнанная. Из Дна.

– Откуда?!

Он усмехнулся:

– Городское поселение Дно. Административный центр Дновского района Псковской области. Километров сто десять отсюда. В сторону Москвы.

– А, знаю. Там царь Николай отрекся. И когда, говоришь, машину угнали?

– Хозяин только в восемь утра заметил и заявил. Но если в половине пятого тачка была у нас, значит, не позже трех.

– И где она сейчас?

– Нашли сегодня в половине десятого. В Пскове. Недалеко от вокзала.

Я возликовала:

– Так все понятно тогда! Вот тебе готовая версия. Некто выехал из Москвы вечером. Домчался до этого вашего Дна. Спрятал там свою тачку. Угнал «девятку». Добрался на ней до Прасковичей. Когда убил Ольгу – вернулся в Псков. А потом бросил угнанную машину и на электричке отправился обратно в Дно. Уже утро, поезда ходят. Там вышел, нашел свой транспорт, сел за руль – и домой.

– Шустро мыслишь, – похвалил Нурлан.

– Надо теперь в Дновском районе записи с видеокамер запросить, – продолжала искрить идеями я.

– Я запросил. Но особых надежд не имею.

– Почему?

– Во-первых, потому что это не Москва, а Дно. А во-вторых, у нас есть готовый кандидат.

– Кто?

– Как кто? Георгий. Ольгин жених.

– Только потому, что он за убийство сидел?

– Не только. Та же соседка бдительная показала: ссорились они с Ольгой. Пожениться не успели, а он ее уже ревностью изводил.

– А как же «девятка» у их дома?

– «Девятку» тоже имеют в виду. Но связь между ней и убийством доказывать сложно и долго. А Георгий дважды судим. И на Ольгином теле полно синяков. Двух-, трех-, пятидневной давности. Жених уже признался: поколачивал. Чтоб столичную дурь выбить. Классика бытовых преступлений: сначала побои, потом убийство.

– А я? А ее эсэмэска?

Нурлан погрустнел:

– Мы, к сожалению, в провинции. Здесь не любят усложнять, если есть готовый подозреваемый.

– Но ты-то не думаешь, что Ольгу убил жених?

– Нет.

Я решительно произнесла:

– Надо выяснить, что опасного Ольга могла знать. Илиузнать –в ночь своей смерти.

Нурлан секунд на двадцать задумался и добавил:

– Не исключаю, что убийца даже не ведал, за что ее убивает. Банально исполнял приказ.

– Чей?

– Того, кому Ольга помешала.

– Например, Долматову, – кивнула я. – Он угрожал ей в театре. Потом увидел себя в «Новостях». Испугался, что она свяжет его с убийствами, – и устранил. Сам – или чужими руками. Может такое быть?

– Да может, конечно. – Особого энтузиазма в голосе Нурлана я не услышала. – Но зачем? Инцидент в антракте, я так понял, прошел без свидетелей. А что парень мимо места убийства проходил случайно, так это вообще не повод для волнений. Поставь себя на его место. Стала бы ты такую сложную комбинацию затевать? Ольгу ведь еще найти не так просто, раз она телефон сменила и из Москвы сбежала.

– Ну, я-то ее нашла. А он мог еще проще найти.

– Каким образом?

– А вдруг тут мой заказчик замазан? – задумчиво проговорила я. – Он ведь знал, что я в Прасковичах и Ольга находится здесь.

– Но разве ты называла ему адрес, где она живет?

– Конечно, нет.

– Ты сама говорила, Федор вчера в шоке был. Чуть не плакал. И, главное, какой у него-то мотив?!

– Может, Ольга беременна от его брата?

– Ну и что? – пожал плечами Нурлан. – Тот недееспособный, за изнасилование не посадят.

– В тюрьму нет, а в психушку – да. Брат, возможно, решил его защитить.

– Но раз смерть насильственная, обязательно вскрытие будет, – мягко напомнил Нурлан. – Имеется ли беременность, кто отец – выясняется элементарно. Разве Федор настолько глуп?

– Нет. Он совсем не глуп, – твердо сказала я.

– Тогда твоя версия не годится.

– Пожалуй, – неохотно согласилась я.

– Кстати, я не исключаю, что ты в Москве получишь новый заказ.

– Какой?

– Ну, если брат этого Федора влюблен в Ольгу… а ее убили… наверняка парень захочет выяснить, кто это сделал.

Я фыркнула:

– Нурлан, ты когда-нибудь видел аутиста?

– У нас в подъезде даун живет, – серьезно ответствовал полицейский. – Но тот совсем ку-ку. А твой заказчик, ты говорила, сам в агентство пришел. Значит, соображает. Не хуже Дастина Хоффмана.

«Даже объяснять ничего не буду», – решила я.

Представила прекрасные, дико печальные, одинокие глаза Ярика, когда тот узнает о смерти Ольги, и едва сама не разрыдалась.

Иногда непонятно, кто тебя за руку ведет – Бог или дьявол.

Константин-старший вышел из бара – и немедленно, через дорогу наискосок, замерцала призывная вывеска винного.

«Только не водку, – подумал он. – А вот поддержать организм надо. Бальзам, допустим, или ликер на травах».

Но подошел ближе, взглянул на безвкусную пестроту витрин (сын всегда возмущался, когда видел аляповатые краски) – и проследовал мимо. Не спасет его никакой бальзам. Только на душе станет еще чернее.

Но куда пойти?

Мысль о доме, где на него немедленно посыплются утешения и упреки, сразу вызвала рвотный позыв.

Всех старых друзей он растерял, как только стал отцомособого ребенка. К новым знакомым – у кого дети-аутисты – тоже идти не хотелось. Измучают сочувствием. Да и мужчин среди них почти нет…

Константин-старший только сейчас отчетливо и остро понял, как ему будет не хватать молчаливых вечеров с сыном. Тикают часы, жена с дочкой хихикают где-то далеко на кухне, Костик высунет от усердия язык и браслеты из резиночек плетет (занятье девчачье, но полезное, развивает мелкую моторику), отец – в Интернете серфит. Психологи обожают врать, будто аутисты ни к кому не испытывают привязанности. Да, сын, и правда, никогда не ласкался, не клал голову на плечо. Но изредка взглядывал исподлобья, и читалось в глазах: обниматься не буду, но жизнь за тебя, батя, отдам.

А чертов американец ребенка не уберег.

«Может, правда, – закралась мысль, – Ричард по злому умыслу действовал?!»

Антонина Валерьевна, начальница Центра, уверяла: на самом деле Саймон сделал что мог. Кричал детям, чтобы ложились. Одну из девочек сам на землю повалил. На ти-ви тоже утверждали: герой. Но говорили и о том, что убийца стрелял в открытую. Сопляк-подросток с папиным ружьем палил с забора, метрах в десяти от места, где сидели дети. Да любой бы русский мужик не метался бестолково по пленэру, не детей прикрывал, а бросился остановить гада.

«И ты бы пошел – с голыми руками против ружья?» – охолонул себя Константин-старший.

Ему немедленно вспомнился анекдот, что на медведя с рогатиной наши крестьяне отправлялись исключительно зимой. Потому что летом наваливалось много работы и напиваться времени не было.

«Не виноват ни в чем Ричард. Но раз уж знаю теперь, где лежит, навещу его. Хотя бы спрошу, каким Костик был в последний момент. Может, что-то сказал? Попросил?!»

Константин-старший достал навигатор. Руки подрагивали, но вбить в окошко «больница 42» оказалось несложно. Удивился: так это рядом совсем! А он и не знал. Дальше надо дальнозорким взглядом рассмотреть время на наручных часах. Ого. Почти десять вечера. Кто его пустит сейчас в больницу? Но завтра, сказал незнакомец, к Ричарду приставят охрану, и служивые люди ни в жизнь не поверят, что он пришел просто поговорить.

Когда-то, еще студентом, Константин любил по пути к дому от метро «Бабушкинская» забредать на территорию двадцатой больницы. Сам не понимал, чем манило, но очень хорошо ему там курилось, отдыхалось, о вечности думалось. С медсестричками хорошенькими опять же перемигнуться любил. И его (хотя не положено посторонним на территории) на входе тормозили крайне редко. А если не пускал ретивый охранник – лазов в заборе полно.

Неужели сейчас не сумеет пробраться?

Пара километров на сыром весеннем воздухе взбодрили, окончательно выветрили алкоголь. Константин-старший порадовался, что смог остановить пьянку. Не дело это – на похоронах единственного сына лыка не вязать.

Он шел все быстрее, и с каждым шагом расслабленная походка страдающего и выпившего менялась. Теперь он старался идти, как доктор, – быстро, уверенно, деловито.

Тайный ход в заборе искать не стал принципиально. Рванул дверь проходной, кивнул казаху-охраннику:

– Амансыз ба.

Парень (все прочие считали его узбеком и говорили «салям алейкум») что-то ответил на своем наречии. Константин в разговор не вступил, улыбнулся приветливо и уверенно проследовал на территорию. Снова, с горечью в сердце, вспомнился сын. Когда Костику было лет пять, он где-то услышал слово «чурки» и стал с большим вкусом и удовольствием его повторять. Константин-старший не имел цели защищать малые народы, но банально боялся, что сыну (придурку) за повторение неполиткорректного слова дадут в глаз. Потому усадил ребенка за компьютер и научил различать казахов, киргизов, узбеков, таджиков. Заодно по нескольку слов на каждом наречии выучили. «Они такие разные», – удивился сын. В итоге получилась большая польза. Слово «чурка» навсегда исчезло из обихода Костика, плюс восточные люди на его рисунках теперь были не все одинаковые, а каждый со своим лицом. Отцу случайное знание тоже иногда пригождалось. Как, например, сейчас.

Рассматривать на глазах охранника план больницы Константин-старший не стал. Сам разберется. Прошел по центральной аллее и вскоре увидел семиэтажный корпус с огромной цифрой «2» на фасаде. Официальный вход выглядел неприступным, за стеклом маячили фигуры двух цепных псов в форме ЧОПа. Идти против них напролом отец не решился. Взялся обходить длинное здание по периметру и очень скоро наткнулся на неприметную дверку, возле которой курили двое в мятых больничных халатах.

Хмуро взглянул, буркнул:

– Режим нарушаем?

Тот курильщик, что помоложе, спрятал папироску за спину. Второй нахально отозвался:

– А мы сердечники. Нам доктор сказал постепенно бросать.

«Роль строгого врача мне, кажется, удается», – усмехнулся про себя Константин.

Рванул дверцу, вошел внутрь, попал в пустой и темный коридор. Здесь омерзительно воняло столовой и хлоркой.

Торопливо дошагал до холла, увидел лифт, вызвал, вошел. Нажал кнопку седьмого этажа. Снова вспомнилась юность, как пробирался ночами к девчонкам в общагу. Мать ворчала, боялась, что «деревенщину» в дом приведет. В итоге сын выбралпородистую. Прописка у нее в Москве имелась, а вот здорового ребенка родить не смогла. И полюбить больного – тоже.

«Ричард и то больше Костика понимал».

Раздобыть кипятка, заварить чаю. Просто посидеть рядом. Вспомнить. Поговорить.

Когда Константин-старший тихонько растворил дверь в семьсот четвертую палату, американец спал. Плечо и щека перевязаны, но лицо безмятежное. Что-то хорошее ему снилось – явно не расстрел в парке.

– Дик. – Отец осторожно потряс больного за плечо.

Саймон вскрикнул. Увидел, узнал. Отшатнулся. Глаза панические, почти безумные.

– Ты чего? – удивился Константин.

– Как вы сюда попали? – разом побелевшими губами выговорил американец.

– Отделение не заперто. Медсестра спит, – улыбнулся отец.

– Но это… это. – Американец забился в самый дальний угол кровати. – Это незаконное вторжение!

– Чего ты несешь? – Константин-старший продолжал благодушествовать. – Я тебя навестить пришел.

– Ночью? – визгливо произнес Дик. И заорал неистово: – Помогите!

Константин опешил: парень хочет, чтобы сюда вся охрана сбежалась?

И сделал самое разумное, что в голову пришло – зажал американцу рот. Видно, задел раненую щеку – тот поморщился, на глазах показались слезы.

Отец слегка вывернул живописцу кисть, дохнул в ухо:

– Не сходи с ума. Давай просто поговорим.

И чуть отнял ладонь от Дикова рта. Взволнованно произнес:

– Костик, когда умирал… успел сказать что-нибудь?

Американец взглянул с ужасом. Залепетал бессвязно:

– Я не знаю. Не слышал. Я не виноват.

– Да кто тебя в чем обвиняет?!

– Мне никто не платил! – продолжал истерить американец. – Я вообще ни о чем не догадывался!!!

Константин нахмурился. Хотя и пытался забыть незнакомца-провокатора, но кое-что в голове засело.

– Ты что,правда этому подростку звонил?

– Нет!

Но глаза мечутся в страхе.

Отец нахмурился:

– Ты звонил. Зачем?

– Леня иногда ходил ко мне на занятия. Я хотел позвать его…

– Он тоже посещал Центр реабилитации?

– Это… это было неофициально…

«Какой-то бред». – Константин откровенно растерялся.

Может, незнакомец прав? И Ричард, прекрасный педагог и добрейший человек, банально продал своих подопечных?!

С чего бы иначе ему в такую панику впадать?

– Сколько тебе сребреников заплатили, Иуда?

Что российской зарплаты дома инвалидов американцу не хватает, всегда было видно. В чиненых рубашках ходил, стригся раз в полгода. Неужели устал от нищеты настолько, чтоб убить детей – практически своими руками?!

Константин – ошалевший, сам почти убитый – машинально выпустил кисть американца. И тот взорвался новым воплем:

– Help!!![10]

Отец – ради сына и вместе с ним – занимался самбо. Реакция была отменная – куда худощавому педагогу тягаться! Мгновенный захват за шею, второй рукой снова зажать рот… Палата на отшибе, медсестра, видно, спит крепко.

Ричард отчаянно вырывался. Откуда только силы взялись – с раненым плечом? Или нет никакой раны? Пуля, больница – все цирк, подстава?!

Константин хотел просто как следует напугать и задать пару вопросов. Но субтильный господин Саймон непонятным образом извернулся и сумел лягнуть его в солнечное сплетение.

Отец охнул – и в ярости долбанул американскую голову о железные прутья кровати. Ричард сразу обмяк, упал на койку, глаза закатились.

Константин слегка потрепал его по щеке:

– Эй, Рич?

Изо рта иностранца потекла струйка крови.

Отец прижал палец к сонной артерии – пульс несколько раз дрогнул и исчез. На губах Саймона показались пузыри.

«Дьявол! Что я натворил?!»

Накатили раскаяние и страх.

В палату никто не бежит – медсестра на сестринском посту, похоже, ничего не услышала. Здесь его никто не видел. Но охранник? Курильщики? Несколько видеокамер? Константин и не думал от них закрываться. Шансов, пожалуй, нет.

Лицо у Ричарда – обиженное, жалкое.

И никаких на самом деле доказательств, что он подставил детей под пули.

А вот его – взрослого, но пьяного и убитого стрессом мужика – грамотно накрутили и развели, словно лопуха.

«Я стал убийцей».

Все, каяться поздно. Не жалей себя и не паникуй. Действуй здраво и трезво.

Константин перевернул американца набок – лицом от входа, закутал в одеяло. Отпечатки стирать не стал. Он понимал: его все равно вычислят.

Надо проститься со свободой красиво. Немедленно в такси, заехать домой – взять заграничный паспорт – и прямиком в аэропорт. Улететь ночным рейсом в любую страну – и пожить хотя бы несколько дней полной жизнью. Без решеток на окнах и без постылых дочки с женой. Да и любимого сына в гробу ему тоже видеть не хотелось.

В восемь вечера у Федора была назначена индивидуальная тренировка, и куда-то пристроить Ярика опять не получалось.

Занятия в Центре реабилитации приостановили.

А надежды на матушку не оправдались.

В тот же день, когда Ярик сбежал из дома, Федор уговорил родительницу подшиться. Та чувствовала себя виноватой, что проспала и не заметила, как младший исчез, поэтому согласилась. Съездили к наркологу немедленно. Но мать, как все только что бросившие, ходила злющая, раздраженная. Только заикнулся, что вечером надо с младшим опять посидеть, пригрозила:

– Развяжу.

Нет, только не это.

Да маман вряд ли и справится с Яриком, если на тогонакатит. Расстрел хорошо знакомых людей на подростка подействовал странно. Он не переживал о погибших, не рвался навестить раненых. Но жадно, постоянно, с горящими глазами смотрел криминальную хронику.

– Что ты хочешь увидеть? – злился Федор.

Ярослав безмятежно улыбался:

– Мне просто нравится.

– Что?

– Когда все говорят про наш Центр.

– Там твои друзья погибли! Учитель в больнице!

– У меня нет друзей, – хлопал глазами Ярик. – И к этому учителю я никогда не ходил.

Федор позвонил лечащему врачу брата, описал ситуацию. Эскулап категорически рекомендовал просмотр телепрограмм ограничить: «Его может зациклить на этом расстреле. Что вызовет ответную агрессию».

Антенну у телевизора отключить элементарно. Но брат в последнее время проявлял удивительную смекалку. Хотя программирование знал минимально, пароль материного телефона взломал без проблем. А когда отобрали, нашел в шкафу давно сдохший планшет. Реанимировал, подключил к Интернету. Даже к соседям ходил однажды. Только ради того, чтобы снова увидеть на экране телевизора двор, где он сам много раз бывал.

Заело, короче. Подобное с Яриком многократно бывало.

Нужно срочно переключить внимание. На что-то не менее яркое и значимое.

Звонить Римме не хотелось чрезвычайно. Но иного выхода Федор не видел.

Девушка отозвалась сразу. Судя по звукам, что шли фоном, пребывала она не на работе. Играла музыка, шумела дорога.

– Отвлекаю? – сухо спросил Федя.

– Да, мне сейчас не очень удобно говорить, – прочирикала она. – У вас что-то срочное?