Братья Райт. Люди, которые научили мир летать

Глава 1 Начало

На этой фотографии, как и на всех фото, где братья сняты вместе, они сидят рядом на ступеньках заднего крыльца фамильного дома Райтов на маленькой боковой улочке западной окраины Дейтона. Фотография относится к 1909 году – это пик их славы. Уилбуру 42 года, Орвиллу – 38. Уилбур сидит с бесстрастным выражением лица, глядя несколько в сторону, как будто думает о чем-то своем, и, скорее всего, так и есть. Он поджар, почти костляв, с длинным носом и вытянутым подбородком, гладко выбрит и лыс. На нем однотонный темный костюм и ботинки с высокой шнуровкой – примерно как у их отца-священника.

Орвилл пристально смотрит прямо в объектив фотоаппарата и сидит, небрежно закинув ногу на ногу. Выглядит он немного плотнее и моложе брата, его волосы заметно гуще, вдобавок он носит аккуратно подстриженные усы. Костюм Орвилла светлее и сшит значительно лучше, на ногах яркие носки в клетку и ботинки, украшенные накладками из кожи. Клетчатые носки – это, по всей видимости, максимум легкомыслия, который могла себе позволить мужская часть семейства Райт. В этой позе выделяются также руки Орвилла, руки очень умелые: к тому моменту, когда была сделана фотография, они уже успели заметно изменить наш мир.

Если судить по выражению лиц братьев, чувство юмора им не свойственно, хотя едва ли это было так. Просто оба не любили фотографироваться. «По правде говоря, – написал один репортер, – с фотокамерой братья не дружили». Но что самое нехарактерное для них в этих позах – они сидят, ничего не делая. Безделью Райты не предавались почти никогда.

Жителям Дейтона было известно, что Уилбур и Орвилл весьма замкнуты, очень трудолюбивы и никогда не расстаются. Они «неразделимы как близнецы», говорил их отец, и «крайне необходимы» друг другу.

Они жили в одном доме, вместе работали, вместе ели, держали деньги на общем банковском счету, даже «думали вместе», как говорил Уилбур. Глаза их были одинакового серо-голубого цвета, хотя у Орвилла посажены ближе и взгляд не такой пронизывающий. Даже писали братья почти одинаковым почерком – прямым и разборчивым, а их голоса были так похожи, что человек, находившийся в соседней комнате, не понимал, кто из них говорит.

Орвилл всегда заметно лучше одевался, но Уилбур с его ростом в 178 см был выше брата на 2,5 см и – как бы сказать – походил скорее на француза, чем на дейтонца. Женщины находили его несколько загадочным и довольно привлекательным.

Оба любили музыку: Уилбур играл на аккордеоне, Орвилл – на мандолине. Во время работы они порой одновременно насвистывали или напевали одну и ту же мелодию. И тот и другой были очень привязаны к дому. Оба любили готовить. Орвилл делал печенье и сладости, а Уилбур гордился своими соусами и в Рождество или День благодарения настаивал, что будет отвечать за фарш для индейки.

Подобно отцу и их сестре Кэтрин, братья были чрезвычайно энергичны и много работали – каждый день, кроме воскресенья. Таков был их образ жизни: трудиться и на работе, и дома – над «усовершенствованиями». Труд был их убеждением, и лучше всего они себя чувствовали, работая совместно над своими проектами на общем верстаке высотой по пояс, в фaртуках, защищающих их костюмы и галстуки.

Они отлично уживались друг с другом: каждый из них знал, чем другой может помочь, чтобы решить проблему, каждый был давно знаком с сильными и слабыми сторонами другого, но между ними существовало негласное понимание того, что Уилбур, будучи старше на четыре года, являлся старшим членом партнерства.

Не всегда все шло гладко. Они могли быть очень требовательны и критичны друг к другу, споры доходили до того, что один высказывал другому «нечто ужасное». Порой горячий спор длился час, а то и больше, а они не могли ни на шаг приблизиться к согласию, если только кто-то не менял свою первоначальную позицию.

Часто говорили, что ни один из них никогда не изменял себе – это качество высоко ценили в Огайо. Они не только не хотели популярности, но делали все возможное, чтобы избежать ее. И, даже добившись славы, остались скромными людьми.

Однако некоторые различия между ними все же были, иногда хорошо заметные, иногда – не очень. Так, если Орвилл ходил как большинство других людей, то Уилбура отличали стремительная походка и длинные шаги, он «был чрезвычайно активен» и сильно жестикулировал, когда хотел что-либо подчеркнуть. Также Уилбур был более серьезен, усерден и вдумчив. Он помнил все, что когда-либо видел или слышал, не говоря уже о том, что читал. «У меня вообще нет памяти, – откровенно говорил Орвилл, – а он никогда ничего не забывает».

Способности к сосредоточению у Уилбура были таковы, что некоторые считали его немного странным. Он мог полностью отключиться от окружающего. «Самое сильное впечатление от Уилбура Райта, – рассказывал один из его одноклассников, – заключается в том, что это человек, живущий в основном в своем собственном мире». Каждое утро он выходил из дома без шляпы, погруженный в свои мысли, чтобы через пять минут вернуться за ней.

По общему мнению, Уилбур был человеком «необычным» и ни при каких обстоятельствах не терял хладнокровия, «никогда не выходил из себя», как с гордостью говорил его отец. Он был прекрасным оратором и блестящим автором, что не очень вписывается в образ такого молчаливого человека, очень неохотно выступавшего публично. Но если он говорил, то его замечания были неизменно меткими и запоминающимися. В профессиональной корреспонденции, в бесчисленных проектах и докладах, которые он написал, а также в частной переписке его словарный запас и владение языком были на высочайшем уровне, в значительной мере благодаря стандартам, которые установил его отец. Это была крайне важная сторона дарования Уилбура, если принять во внимание достижения его самого и брата.

«Уилл, кажется, получает наслаждение от "писанины", поэтому я переложил эту часть работы полностью на его плечи», – объяснял Орвилл. Однако на самом деле он тоже очень любил писать, но в первую очередь членам семьи. Его письма к сестре Кэтрин полны юмора и вдохновения. То обстоятельство, что поначалу Уилбур писал почти все деловые письма от первого лица, словно он работал в одиночку, кажется, нисколько не волновало Орвилла.

Из них двоих он был более спокойным. Разговорчивый и веселый дома, на людях Орвилл становился болезненно застенчивым. В какой-то степени он унаследовал это свойство от покойной матери и всегда отказывался от любой публичной роли, предоставив это Уилбуру. И все же по натуре он был более веселым, оптимистичным и предприимчивым человеком, а его удивительная изобретательность очень многое дала их проектам.

В то время как Уилбура мало волновало, что могли сказать или подумать о нем другие, Орвилл был очень чувствителен к любой критике или насмешке. Кроме того, у него случалось то, что в семье называли «странными приступами»: когда он слишком уставал или чувствовал себя обиженным, то становился капризным и раздражительным.

На многолюдных собраниях именно Уилбур привлекал всеобщее внимание, даже если почти не разговаривал. «Мистер Орвилл Райт, – писал один наблюдатель, – напротив, не обладал выдающейся индивидуальностью. Иначе говоря, ваш взгляд не выделял его из толпы в той же степени, в какой он непроизвольно обращался на мистера Уилбура».

Подобно своему отцу, братья всегда были настоящими джентльменами, учтивыми и вежливыми. Они не пили крепких напитков, не курили, не играли в азартные игры и всегда были («независимо друг от друга», как любил говорить их отец) республиканцами. Кроме того, братья были холостяками – и, судя по всему, вполне сознательно. Орвилл любил говорить, что Уилбур должен жениться первым, потому что он старше. Уилбур оправдывался тем, что у него нет времени на жену. Окружающие считали, что он «боится женщин». Один из его коллег вспоминал, что Уилбур «ужасно нервничал», если рядом с ним находились молодые женщины.

Объединяли братьев, помимо всего прочего, общность целей и непреклонная решимость. Они считали, что следуют «предназначению».

Жили братья с отцом, священнослужителем, который часто бывал в отъездах по делам церкви, и сестрой Кэтрин. Она была на три года моложе Орвилла, веселая, привлекательная, весьма самоуверенная, самая коммуникабельная из всех троих детей, оставшихся в родительском доме, и единственная из всей семьи окончила колледж – в Оберлине, штат Огайо. Это произошло в 1898 году, поcле чего она вернулась в Дейтон и начала преподавать латынь в новой школе «Стил хай скул», где, как отмечал Орвилл, завалила на экзаменах большинство будущих первых людей города. Сама она говорила о тех, кого считала «неисправимо плохими» мальчиками, так: «Я подавила их остроумие в зародыше».

Стройная, подтянутая, в пенсне в золоченой оправе, с собранными в пучок темными волосами, она выглядела как настоящая школьная учительница. Сама себя Кэтрин называла «коротышкой», потому что ее рост едва превышал 152 см, но все, кто знал ее, понимали, каким влиянием она обладала. Живя в семье, состоящей из трех мужчин и одной женщины, она всегда отстаивала свою точку зрения. Кроме того, Кэтрин была самой жизнерадостной в семье, самой неутомимой и разговорчивой, и домочадцы очень любили ее за это. Она приглашала в дом подружек по колледжу и устраивала вечеринки. Из двоих братьев ближе она была с Орвиллом – у них была меньше разница в возрасте, они родились в один день, 19 августа, и в одном доме.

Острее реагируя на человеческие недостатки, чем ее братья, Кэтрин могла разгневаться. Когда Орвилл осваивал игру на мандолине, она нередко взрывалась. «Он расселся здесь и так бренчит на этой штуковине, что я просто не могу находиться дома!» – жаловалась она отцу. «Ты способная и добрая, – отвечал он ей. – И мне очень хочется, чтобы ты научилась держаться по-женски скромно и сдерживала свой нрав, потому что нрав – суровый хозяин».

Для своих друзей они были Уиллом, Орвом и Кэти. Между собой они называли Уилбура Улламом, Орвилла – Баббо или Бабсом, а Кэтрин – Штерхенс от немецкого слова Schwesterchen, что означает «сестричка». Двое старших детей в семье – братья Рейчлин и Лорин – были женаты и имели собственные семьи. Рейчлин переехал в Канзас и жил на ферме. Лорин, бухгалтер по профессии, его жена Нетта и их четверо детей Милтон, Ивонетта, Леонтина и Хорэс жили буквально за углом от дома номер 7 по Хоторн-стрит. Тот факт, что и Лорин, и Рейчлин сменили множество профессий, стараясь свести концы с концами и прокормить свои семьи, видимо, в значительной степени укрепил Уилбура и Орвилла в желании оставаться холостяками.

Их покойная мать, Сьюзан Кернер Райт, родилась в Вирджинии в семье тележника, немца по происхождению. Ее привезли на Запад ребенком. Дети описывали ее как женщину очень умную, ласковую и болезненно застенчивую. Когда после свадьбы она в первый раз пошла в бакалейную лавку и там ее спросили, кому доставить покупки, она забыла свою новую фамилию. Но она была веселой и сообразительной, а в своей семье – «просто гением», который может сделать все что угодно, и особенно игрушки, даже санки, такие же качественные, как в магазине.

Техническая одаренность «мальчиков» – это они знали – досталась им от матери, так же как и застенчивость Орвилла. Ее смерть от туберкулеза в 1889 году стала для семьи тяжелейшим ударом.

Епископ Милтон Райт был любящим отцом, который постоянно давал детям толковые советы и имел собственное мнение обо всем. Среднего роста, с осанистой фигурой, он носил окладистую седую бороду, но брил усы и тщательно зачесывал редкие седые волосы на полысевшую макушку. Как и в случае с Уилбуром, характерное для него «угрюмое» выражение лица далеко не всегда отражало его настроение на данный момент, как и его взгляды на жизнь.

Милтон Райт родился в 1828 году в Индиане, в бревенчатой хижине, и вырос, впитав ценности и привычки, характерные для фронтира – зоны освоения Дикого Запада. О его матери по имени Кэтрин известно мало, а вот отец, Дэн Райт-младший, сын ветерана Войны за независимость, был в глазах мальчика героем. По рассказам Милтона, «он был серьезным, сдержанным, очень педантичным и страдал заиканием». Дэн Райт-младший слыл убежденным трезвенником, что редко встречалось на фронтире, и был человеком прямым и целеустремленным. Впрочем, все вышесказанное вполне подходило для описания как самого Милтона, так и Уилбура с Орвиллом.

В возрасте 19 лет Милтон стал прихожанином Церкви объединенных братьев во Христе – объединения протестантских церквей. Первую проповедь он прочитал в 22 года и был посвящен в духовный сан, когда ему исполнилось 24. Прослушав несколько курсов в маленьком колледже при церкви, он, однако, так и не завершил обучение. Основанная перед Гражданской войной, Церковь объединенных братьев твердо придерживалась нескольких принципов: она выступала за отмену рабства, предоставление гражданских прав женщинам и находилась в оппозиции масонству и его тайным методам, – и Милтон Райт всегда оставался верен своим убеждениям, о чем было известно всем, кто его знал.

Будучи проповедником, он путешествовал по городам и весям, на поездах и верхом, и повидал страну, как мало кто из его поколения. В 1857 году он отправился из Нью-Йорка в Панаму на пароходе, пересек Панамский перешеек по железной дороге, затем два года преподавал в церковной школе в Орегоне.

Милтон и Сьюзан поженились в округе Фейетт, штат Индиана, недалеко от границы с Огайо, в 1859 году и поселились в том же штате на ферме в Фэрмонте, где родились два их старших сына. В 1867 году они переехали в пятикомнатный деревянный фермерский дом в Миллвилле (Индиана), и именно там 16 апреля Сьюзан произвела на свет Уилбура (Уилбур и Орвилл получили имена в честь почитаемых их отцом религиозных деятелей, Уилбура Фиске и Орвилла Дьюи).

Спустя год семейство перебралось в Хартсвилл, Индиана, а еще через год, в 1869 году, – в Дейтон, где они приобрели только что отстроенный дом на Хоторн-стрит. Преподобный Милтон Райт получил место редактора в общенациональном еженедельнике Объединенных братьев, издававшемся в Дейтоне, что привело к значительному увеличению его годового дохода – с 900 до 1500 долларов.

В 1877 году, после того как Милтон был избран епископом и круг его обязанностей расширился еще больше, они со Сьюзан сдали дом в наем и перевезли семью в Сидар-Рэпидс (штат Айова). Отвечая теперь за весь церковный округ западнее реки Миcсиcипи, он занимался планированием и организацией конференций в районе от Миссисипи до Скалистых гор, проезжая за год тысячи километров. Еще через четыре года семья вновь переехала, на этот раз в Ричмонд (Индиана), где десятилетний Орвилл начал мастерить воздушных змеев для развлечения и на продажу, а Уилбур пошел в старшую школу. Лишь в 1884 году Райты смогли вернуться в Дейтон.

Население города составляло тогда около 40 000 человек, по этому показателю он занимал пятое место в Огайо и уверенно развивался. В городе построили новую больницу и новое здание суда, и он был впереди всей страны в области использования электрического уличного освещения. Шло строительство огромной новой публичной библиотеки в модном романском стиле. В течение ближайших нескольких лет будет построена новая школа, напоминающее по форме башню пятиэтажное кирпичное здание, которым мог бы гордиться любой университетский кампус. Как говорили в Дейтоне, это были здания, свидетельствующие о «приверженности чему-то большему, чем просто роскошь».

Лежащий в широкой холмистой пойме на восточном берегу излучины реки Майами, протекавшей через Юго-Западный Огайо, Дейтон расположен в 80 километрах севернее Цинциннати. Город начал строиться ветеранами Войны за независимость в конце XVIII века и назван в честь одного из основателей – Джонатана Дейтона, члена Конгресса от штата Нью-Джерси и одного из тех, чьи подписи стоят под Конституцией США. Но до появления железных дорог Дейтон развивался очень медленно.

Однажды в 1859 году лужайка перед старым зданием суда стала местом, где выступил с речью Авраам Линкольн. С исторической точки зрения это событие, имевшее место в Дейтоне, не представляло большого интереса. Однако в своей речи Линкольн с гордостью говорил о месте, где хорошо жить, работать и создавать семью – об Огайо в целом. Разве не Огайо был к тому времени родным штатом трех президентов Соединенных Штатов? И Томаса Эдисона? Другой достойный сын Дейтона, Уильям Хоуэллз, редактор журнала «Атлантик», писал, что жители Огайо – это идеалисты, которые «имели мужество мечтать»:

Спустя много лет в одном из своих выступлений Уилбур заметил, что, если бы он давал совет молодому человеку о том, как преуспеть в жизни, он бы сказал: «Найди хороших отца и мать и начни жизнь в Огайо».

К 1884 году город все еще остро нуждался в новой железнодорожной станции, а большая часть улиц по-прежнему оставались немощеными, но перспективы будущего процветания казались яркими как никогда. Дело в том, что в Дейтоне была основана и успешно развивалась компания, занимавшаяся производством кассовых аппаратов. Скоро она превратилась в крупнейшего в мире производителя этого вида продукции. Епископ Райт знал, что его кочевая жизнь продлится еще полгода или даже больше. Но, как бы то ни было, Дейтон уже стал домом семейства Райт, и это обсуждению не подлежало.

Важной частью семейного образования в области географии, если не сказать даже в области поощрения любознательности детей, были длинные письма епископа, которые он писал во время своих поездок, зачастую прямо в поезде. Куда бы ни приводили епископа служебные дела, он неизменно демонстрировал любовь к своей стране и ее великолепию. Миннеаполис и Сент-Пол он называл городами «непостижимой величины в прекрасной местности, где выращивают пшеницу». Епископ писал с энтузиазмом, полный восхищения увиденным. Склоны гор западнее Мизулы[1] так круты, что требуются три локомотива – два в голове и один в хвосте состава, сообщал он своим домочадцам. Его мир, а соответственно, и их мир рос и ширился. «Я прибыл сюда вчера, выехав без двадцати минут два ночи», – сообщал Милтон в письме, отправленном из городка Биггс (Калифорния).

Благодаря многим прочитанным книгам и наблюдениям, сделанным во время бесконечных путешествий, он приобрел неистощимый запас знаний, которые трансформировались в советы относительно того, что такое хорошо и что такое плохо, чего нужно остерегаться в жизни, к чему стремиться. Милтон читал нотации по поводу одежды, чистоплотности, экономии. Проповедовал дома о мужестве и хорошей репутации – он бы сказал, «о хорошем характере», – достойных целях и настойчивости. Частью отцовских обязанностей он полагал установление норм и правил.

Он считал обязательным для себя относиться ко всем троим детям, оставшимся жить в родительском доме, с одинаковым уважением и любовью, хваля каждого за его или ее таланты и участие в семейных делах. Но все-таки его любимцем был Уилбур, «свет его очей», по словам Кэтрин.

Однако тот же Уилбур был причиной величайших волнений. В юности он преуспевал во всем. Был прекрасным спортсменом, особенно отличаясь в американском футболе, катании на коньках и гимнастике, и великолепно учился. В год окончания школы в Дейтоне он имел оценки выше 90 по всем предметам – алгебре, ботанике, химии, английской литературе, геологии, геометрии и латыни. Шли разговоры о том, что он поедет учиться в Йельский университет.

Однако все эти планы рухнули, когда во время игры в хоккей на льду замерзшего озера за зданием приюта для солдат-инвалидов Гражданской войны Уилбур получил по лицу удар клюшкой, которым ему выбило почти все зубы верхней челюсти.

Сложно определить точно, что там произошло: судить об этом можно лишь на основании той небогатой информации, которая дошла до нас. Но есть один интересный факт. Согласно записи в дневнике епископа Райта, сделанной много лет спустя, в 1913 году, «человеком, который держал в руках клюшку, нанесшую удар, был один из самых известных преступников в истории Огайо, Оливер Крук Хоу», казненный в 1906 году за убийство матери, отца и брата. Кроме того, считается, что он убил еще по меньшей мере десять человек.

Во времена, когда случилось это происшествие на хоккейной площадке, Хоу жил всего в двух кварталах от Райтов. Ему было 15 лет, то есть он был на три года моложе Уилбура, но ростом и весом со взрослого мужчину и имел репутацию местного хулигана. После его казни газета «Дейтон джорнал» напишет: «Оливер всегда желал причинять другим боль или по меньшей мере неудобства».

Мы не знаем, был ли удар случайным или намеренным. Однако известно, что тогда Оливер работал в аптеке на 3-й Западной улице, и аптекарь, желая помочь ему снять боль, которую причиняли гниющие зубы, давал ему популярное в те годы средство «кокаиновые капли от зубной боли». Юный Хоу очень быстро впал в зависимость от этого лекарства и алкоголя, и его поведение стало настолько неконтролируемым, что его пришлось на несколько месяцев поместить в дейтонский приют для умалишенных.

Уилбур несомненно знал Оливера Хоу. Однако неизвестно, насколько хорошо. Неизвестно также, хотел ли Хоу отплатить Уилбуру за что-либо или просто находился под воздействием наркотиков. Кроме краткого упоминания в дневнике епископа Райта, ни в семейной переписке Райтов, ни в воспоминаниях нет никаких сведений ни о происшествии, ни о том, как оно повлияло на Уилбура. Видимо, семья сочла нужным забыть этот неприятный случай и он остался лишь в укромном уголке памяти Уилбура. Но, несомненно, происшествие на катке изменило его жизнь.

В течение многих недель он страдал от мучительных болей лица и челюсти, затем ему пришлось вставить искусственные зубы. Травма повлекла за собой серьезные проблемы с пищеварением, учащенное сердцебиение и приступы депрессии, которые длились все дольше и дольше. Семья все больше беспокоилась. Разговоры о Йеле прекратились. Слабая здоровьем мать заботилась об Уилбуре как могла, но ее собственное состояние становилось все хуже, поэтому он начал присматривать за ней.

«С такой сыновней преданностью мало что может сравниться», – писал епископ. Он считал, что благодаря Уилбуру жизнь матери была продлена по меньшей мере на два года. По утрам она обычно чувствовала в себе достаточно сил, чтобы спуститься с посторонней помощью на первый этаж, но вечером Уилбур должен был относить ее наверх.

Брат Лорин был, кажется, единственным из всех, кто разочаровался в Уилбуре. «Чем занимается Уилл? – писал он Кэтрин из Канзаса, куда уехал попытать счастья. – Он же должен что-то делать. Он по-прежнему повар и горничная?»

Уилбур оставался затворником, в большей или меньшей степени привязанным к дому, в течение трех лет – и в этот период он начал читать так много, как никогда раньше.

Дом Райтов, средоточие жизни семьи, с виду и по размерам был скромным. Он располагался в сравнительно небогатом районе. Подобно большей части улиц Дейтона, Хоторн-стрит оставалась немощеной вплоть до начала нового века. Дом номер 7 с двумя липами и каменной коновязью перед ним представлял собой узкое белое каркасное строение и ничем не выделялся среди других зданий на улице. Обращало на себя внимание лишь затейливое крыльцо с верандой, которое построили братья.

В доме было семь комнат – три внизу, четыре наверху, все очень маленькие. Лишь 60 сантиметров отделяли дом Райтов от соседнего дома номер 5, примыкавшего к нему с северной стороны. Протиснуться между строениями можно было только боком.

Братьям было уже хорошо за 20, когда в доме появился водопровод. Каждую неделю мылись, сидя в бадье с горячей водой: ее ставили на полу в кухне и опускали занавески. На улице были открытый колодец, деревянный насос для подъема воды из него, туалет и каретный сарай. Электричества в доме не было, но имелось газовое отопление и освещение. Еду готовили на плите, которую топили дровами. Общая стоимость дома и имущества составляла примерно 1800 долларов.

Парадная дверь открывалась с крыльца в небольшую переднюю, но обычно все входили и выходили через боковую дверь на веранде, которая вела в большую гостиную. Если идти отсюда, то передняя была справа, а столовая и кухня – слева. По узкой, покрытой ковровой дорожкой лестнице можно было попасть наверх, в спальни.

Недорогая обстановка первого этажа была в викторианском стиле – такую в те времена можно было найти в большинстве домов Огайо, да почти и всей страны: тюлевые занавески на окнах в передней, необитые деревянные кресла-качалки, часы производства фирмы «Гилберт» на каминной полке, которые били каждые полчаса и час, дубовый буфет с зеркалами в столовой. Благодаря высоким потолкам, скромным размерам и простоте обстановки комнаты казались не такими крошечными, какими были на самом деле.

Наверху имелось только самое необходимое – кровати, комоды и ночные горшки. Исключение составляли лишь книжный шкаф и стол со сдвижной крышкой в спальне епископа, расположенной в передней части дома, выходящей на улицу. Уилбур спал в средней комнате, Орвилл и Кэтрин – в комнатах в задней части дома. Из-за того что тепло исходило только из газовых каминов на первом этаже, в холодную погоду двери в спальни приходилось держать широко открытыми.

Всего лишь в нескольких кварталах от дома проходила железная дорога, поэтому свистки паровозов были обычным звуковым сопровождением по ночам во все времена года. Запах дыма из паровозных топок был запахом дома.

Только собрание книг семейства Райт было не скромным по количеству и не рядовым по составу. Епископ Райт, всю жизнь любивший книги, горячо настаивал на том, что чтение – бесценно.

Складывается впечатление, что, выбирая между формальным образованием в школе и неформальным дома, он больше ценил второе. Епископ никогда особенно не волновался, если дети пропускали школу. Если кто-то из них предпочитал провести один-два дня дома из-за работы над проектом или за интересным и достойным, на его взгляд, занятием, то проблем не возникало. И естественно, чтение считалось исключительно достойным времяпрепровождением.

Книги, которые епископ считал «очень серьезными», в основном по теологии, хранились в его спальне, остальные же – бо́льшая часть – гордо стояли на видном месте в гостиной, в высоком книжном шкафу со стеклянными дверцами. Там можно было найти произведения Диккенса, Вашингтона Ирвинга, Готорна, Марка Твена, полное собрание сочинений сэра Вальтера Скотта, поэмы Вергилия, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, «Потерянный рай» Мильтона, «Жизнь Сэмюела Джонсона» Босуэлла, «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, а также Фукидида. В библиотеке были также книги по естествознанию, по истории США, о путешествиях, история Франции в шести томах, сборник упражнений по правописанию, книга Дарвина «Происхождение видов» и два полных выпуска энциклопедий.

Все в доме постоянно читали. Кэтрин любила романы Вальтера Скотта, Орвилл – «Дом о семи фронтонах» Готорна, в то время как Уилбур, особенно во время своего затворничества, читал все подряд, но особое предпочтение отдавал историческим трудам.

Когда епископ бывал дома, он тоже проводил время за чтением. Кроме того, его можно было найти в публичной библиотеке, где он со страстью занимался генеалогией. Будучи человеком, свято верившим в важность семьи, он в то же время мало что знал о собственном происхождении и происхождении своих детей. Ему хотелось, чтобы они знали об этом как можно больше. Кроме того, он хотел, чтобы они обладали здравым смыслом, имели восприимчивый ум и умели мыслить самостоятельно. О Милтоне Райте говорили, что его голова никогда не переставала работать. «Он свободно говорил со своими детьми на любые темы, – рассказывал Орвилл, – за исключением зарабатывания денег – этому вопросу он уделял мало внимания».

Среди духовных книг, стоявших на полках в спальне епископа, были работы «великого агностика» Роберта Ингерсолла, прочесть которые епископ всячески побуждал братьев и Кэтрин. Очевидно, именно под влиянием книг Ингерсолла братья приняли решение прекратить регулярно посещать церковь. Эту перемену епископ воспринял вроде бы без особых возражений.

Интересно, что, несмотря на самоотверженное отношение епископа к работе в церкви, религия почти не упоминается ни в его письмах к детям, ни в их письмах к нему. Среди домашнего убранства не было ни религиозных изображений в рамках, ни цитат из Библии, за исключением цветной гравюры святой Доротеи, которая висела слева от газового камина в передней гостиной. Но это была та часть комнаты, где Орвилл держал свою прислоненную к стене мандолину, а святая Доротея считалась покровительницей музыки.

Много лет спустя один из друзей сказал Орвиллу, что он и его брат всегда были примером того, сколь многого могут добиться американцы, не имеющие особых преимуществ. «Но это неправда! – решительно возразил Орвилл. – Нельзя говорить, что у нас не было особых преимуществ… В нашу пользу говорит то, что мы росли в семье, где всегда поощрялась пытливость ума».

В начале 1889 года, будучи еще учеником старших классов, Орвилл устроил в каретном сарае за домом типографию, что, очевидно, не вызвало возражений со стороны епископа. Заинтересовавшись на какое-то время печатным делом, Орвилл проработал два лета подмастерьем в местной типографии. Он разработал и построил печатный станок собственной конструкции, использовав для этого списанную опорную стойку, дефектную пружину и разный металлолом. «Мои отец и брат, видя мою решимость стать печатником, спустя некоторое время купили мне небольшой печатный станок», – объяснял позднее Орвилл. С помощью Уилбура, уже готового начать жизнь заново, он начал печатать газету «Вест-сайд ньюс», посвященную жизни и интересам той части Дейтона, где они жили, – расположенной на западном берегу реки.

Первый номер на четырех страницах вышел 1 марта. В нем содержалось 17 рекламных объявлений местных предприятий, среди которых были аптека Ф. Нипкина, галантерейный магазин У. Линкольна (предлагались БОЛЬШИЕ СКИДКИ), бакалейная лавка Уиндера, прачечная Кливленда и магазин кормов Г. Рьюза. Орвилл был указан как издатель. Цена подписки составляла 45 центов в год или 10 центов на две недели.

Редакционное содержание этого и последующих номеров состояло из одной короткой статьи с информацией, представляющей общий интерес, и разнообразных местных новостей, отбирал которые, по-видимому, Уилбур. Из газеты читатель мог узнать о поломке товарного вагона на мосту Вулф-Крик или о том, что лекция о Шекспире профессора С. Луса в школе была доброжелательно воспринята многочисленной аудиторией, о том, что фабрика по производству чемоданов У. Денни сгорела дотла, и о том, что Джордж Ла Рю, проживающий на Саут Хоторн-стрит, подарил свою обширную коллекцию птичьих яиц публичной библиотеке. А также о том, что мисс Кэрри Остердэй с 3-й Западной улицы, Г. Дж. Николас и Тьюла Рэйсли Стрит больны брюшным тифом, а полицейские О'Брайен, Арми и Китцельман арестовали Эда Киммела и еще одного мальчика за кражу кур.

В то же время читатель мог найти в газете упоминание о сильнейшем наводнении в городе Джонстаун, штат Пенсильвания, или сообщение о завершении строительства Эйфелевой башни в Париже.

Время от времени братья перепечатывали публикации из других изданий, которые они считали достойными внимания читателей, например статью «Поощряйте вашего мальчика» из «Новостей архитектуры и строительства»:

К концу апреля, когда газета стала приносить определенную прибыль, Орвилл перенес свой бизнес в арендованное помещение на 3-й Западной улице, где ходил городской электрический трамвай. Уилбур, которому к тому времени исполнилось 22 года, в выходных данных был указан как главный редактор.

Школьный друг Орвилла Пол Данбар, поэт и единственный чернокожий ученик в школе, стал одним из авторов в «Вест-сайд ньюс». Позже, когда Данбар предложил выпускать еженедельную газету для чернокожей общины, Орвилл и Уилбур печатали ее в долг, но продолжалось это недолго.

Говорят, что как-то Данбар написал мелом на стене типографии такое четверостишье:

В 1893 году благодаря епископу Райту Церковь объединенных братьев опубликовала первый сборник стихов Данбара, причем сам поэт оплатил издержки в размере 125 долларов. Еще через несколько лет на его творчество обратил внимание редактор журнала «Атлантик» Уильям Хоуэллс, и Данбар получил признание по всей стране.

В июле 1889 года в газете был напечатан некролог Сьюзан Кернер Райт. Кто из братьев стал его автором, неизвестно. Вероятнее всего, он был плодом общих усилий. Сьюзан Райт скончалась в собственном доме 4 июля в возрасте 58 лет после восьмилетней борьбы с туберкулезом.

Ее похоронили через два дня на кладбище Вудленд в присутствии всей семьи. С тех пор День независимости, 4 июля, Райты не отмечали никогда. В июле следующего года епископ напишет: «Четвертого взрывались китайские петарды и хлопушки… На Хоторн-стрит несколько домов украсили, но дом номер семь был непатриотичен. В нем не грохотали барабаны, над ним не развевались флаги и не взорвалась ни одна хлопушка».

Через год братья изменили название своей газеты на «Ивнинг Айтем», еще через год она прекратила существование, и они стали зарабатывать, выполняя коммерческие типографские заказы.

С самого начала печатный бизнес был идеей Орвилла, и именно он получал от него удовольствие, работая изо всех сил. Но ему казалось, что вклад Уилбура недостаточен. «Мы были так заняты в последние несколько недель, что у нас совсем не было времени писать, – сообщал Орвилл отцу осенью 1892 года. – Я зарабатываю от 2 до 3,25 доллара в день, но должен делить их с Уиллом, поэтому к концу недели у меня остается не так уж много. Печатанием занимается Уилл, по крайней мере, он говорит, что занимается, но я не вижу каких-то заметных признаков этого». Однако дома он заверял епископа, что они «прекрасно ладят друг с другом».

К этому времени Кэтрин уехала учиться в колледж и дома не жила, поэтому у них не было иного выбора, кроме как управляться самим, и они в этом преуспели, если судить по письму Уилбура сестре:

Примерно в это же время братья решились на довольно значительную перестройку дома. Они сделали крыльцо с просторной верандой, огибающей дом, установили новые, более широкие окна наверху и ставни на окнах первого этажа. Все работы они провели самостоятельно.

Кроме того, подобно многим американцам, братья пристрастились к езде на велосипеде и, как написал позднее Уилбур, предприняли вылазку на юг, сначала до района Цинциннати Пайк, останавливаясь несколько раз, чтобы подкачать колеса. Оттуда, преодолевая крутые склоны холмов, они направились в сторону Майамисбурга, чтобы посмотреть доисторический могильник, относящийся к культуре Адена, – крупнейший конический памятник индейской цивилизации, существовавшей более 2000 лет назад. В целом они проехали около 50 километров.

Велосипеды стали сенсацией той эпохи, настоящим помешательством. (Это были уже не «высокие колеса» 1870-х и 1880-х годов, а так называемые «безопасные велосипеды» с двумя колесами одинакового размера.) Велосипед был провозглашен благом для всего человечества, красивой вещью, полезной для тела и духа, необходимой для нового взгляда на жизнь. Медики с энтузиазмом поддержали езду на велосипеде. Некий доктор из Филадельфии в статье в «Американском журнале по акушерству и женским и детским болезням» написал, что «велосипед представляет собой одно из величайших изобретений XIX века, предназначенных для физических упражнений мужчин и женщин».

Но были и те, кто выступал против. По их мнению, распространение велосипедов было опасно с точки зрения нравственности. До сих пор дети не имели возможности далеко уйти от дома. Теперь, предупреждал один журнал, за 15 минут они могут уехать на несколько миль. Из-за велосипедов, говорилось далее, молодежь не проводит время за книгами, как ей подобает, и, что еще серьезнее, поездки на велосипедах за город «дают пищу для соблазна».

Но эти предупреждения мало на кого действовали. На велосипедах ездили все – мужчины, женщины, дети – без различия возраста и социального положения. Велосипедные клубы открывались в кампусах колледжей и бесчисленных больших и малых городах, включая Дейтон. Кэтрин и ее соученицы по Оберлинскому колледжу сфотографировались на память со своими новыми велосипедами. Все выглядели очень довольными, однако самой широкой улыбкой светится Кэтрин.

Весной 1893 года Уилбур и Орвилл открыли собственный небольшой бизнес – фирму по продаже и ремонту велосипедов по адресу 3-я Западная улица, 1005, в нескольких шагах от дома, где они жили. Скоро дела пошли так хорошо, что фирма переехала в более просторное помещение на той же улице, в доме 1034. Братья дали ей название «Велосипедная компания Райтов» (Wright Cycle Company).

Из них двоих Орвилл больше любил велосипеды и все, что с ними связано. Один из поклонников, который знал его в более поздние годы, сказал: «Поднимите при нем тему формы руля или типов педалей ранних "безопасных велосипедов", и он сразу оживится».

Даже занимаясь предпринимательством, братья не умели терять время попусту и свободные часы посвящали переделке интерьеров в своем доме. Они построили в гостиной новый газовый камин и повесили над ним полку, перепланировали и перестроили лестницу, обновили всю отделку, поменяли обои во всех комнатах на новые и яркие, постелили новые ковры. Кэтрин помогала им, когда приезжала домой из колледжа. Отдельным вкладом Уилбура в ремонт стала вырезанная им из вишневого дерева нижняя стойка перил.

Работы были почти закончены перед наступлением весны 1894 года. В субботу 31 марта епископ Бишоп записал в своем дневнике:

Бизнес развивался успешно, но с открытием других велосипедных магазинов конкуренция усилилась. Когда рост продаж замедлился, Уилбур начал проявлять заметное беспокойство, не зная, чем заняться. Долгое время он думал о том, чтобы стать учителем («достойное стремление»), но оказалось, что для этого нужен диплом колледжа. Он решил, что не имеет коммерческой жилки. Уилбур чувствовал себя непригодным для бизнеса и, как он объяснил отцу, теперь размышлял о «целесообразности» учебы в колледже.

В другом письме, на этот раз брату Лорину, Уилбур высказался на эту тему еще более откровенно. Он принадлежал к людям, которые посвящают большую часть времени не только чтению, но и размышлениям. Поэтому он провел много времени в раздумьях на тему бизнеса и пришел к целому ряду выводов:

Но если не «первая яма», в которую попадешь и застрянешь на всю жизнь, то что же такое «правильный путь»? Уилбур чувствовал, что попал в ловушку.

Епископ Райт предложил ему свою помощь с оплатой обучения в колледже. «Я не думаю, что тебе подходят занятия бизнесом», – написал он, соглашаясь. Затем продажи у компании снова пошли в гору, достигнув показателя в 150 проданных велосипедов в год, и Уилбур успокоился.

В 1895-м, на третьем году существования их бизнеса, они переехали в угловое здание по адресу Саут Уильямс-стрит, 22, с демонстрационным залом на первом этаже и помещением для мастерской наверху. Здесь, на втором этаже, братья начали делать на заказ велосипеды собственной конструкции. Часть рекламного объявления о новом продукте выглядела так:

Велосипеды разработки братьев Райт продавались по цене от 60 до 65 долларов. Модель получила название «Вэн Клив» в честь их прапрапрабабушки по отцовской линии, которая была первой белой женщиной, поселившейся в Дейтоне. Модель «Вэн Клив» была запущена в производство и выпускалась во всевозможных цветах. За ней последовала менее дорогая модель, «Сен-Клер». Это название было дано в честь первого губернатора Северо-Западной территории, частью которой был штат Огайо. Братья стали зарабатывать больше, и их доход вырос до 2000–3000 долларов в год.

«Велосипеды "Вэн Клив" достигнут цели первыми», – говорилось в одной из реклам. В каталоге «Вэн Клив» братья заявляли:

Дома Уилбур и Орвилл наслаждались общением с детьми Лорина, которые часто прибегали к ним в гости. Их племянница Ивонетт говорила об Орвилле, что он никогда не устает от игр с ними, а если он не играет, то идет делать сладости для них. Уилбур тоже развлекал племянников изо всех сил, но нет так подолгу. «Если мы, случалось, засиживались у него на коленях, то он выпрямлял свои длинные ноги и мы соскальзывали на пол. Это означало, что нам пора поискать себе какое-нибудь другое занятие.

Возможно, именно потому, что епископ Райт так часто и подолгу отсутствовал, он неизменно подчеркивал важность семейной жизни в доме номер 7 по Хоторн-стрит – «в семейном кругу», как он говорил, – и это повлияло на всех членов этой семьи, независимо от того, чего они достигли в жизни.

Глава 2 Рождение мечты

Кэтрин Райт говорила о своем отце, что он все время беспокоился за своих детей. Сколько она и братья себя помнили, он предупреждал их о страшной угрозе, таящейся в грязной воде, да и статьи в газетах раз за разом подтверждали, что каждый случай заболевания брюшным тифом связан с загрязнением воды.

В конце лета 1896 года 25-летний Орвилл тяжело заболел тифом. Дни напролет он лежал при смерти, бредил, его температура доходила до 40,5 ºС. Семейный доктор Леви Шпитлер, который лечил в свое время Сьюзан Райт, сказал, что сделать ничего нельзя. Уилбур и Кэтрин по очереди дежурили у кровати Орвилла. Епископ Райт был в очередной поездке по церковным делам. Узнав страшную новость, он сразу прислал письмо, в котором беспокоился не только об Орвилле, но и о Кэтрин и Уилбуре: «Поместите его в лучшую комнату, где будет много воздуха. Там ему будет удобно. Быстро и мягко протирайте его губкой… Впредь ни один из вас не должен пить воду из колодца. Кипятите воду, которую пьете».

Прошел целый месяц, прежде чем Орвилл сумел сесть в кровати, и еще две недели, пока он смог встать с нее. В это время Уилбур начал читать о немецком энтузиасте-воздухоплавателе Отто Лилиентале, который недавно погиб в результате крушения планера. Большую часть книги он зачитывал вслух Орвиллу.

Горный инженер по образованию, Лилиенталь занимался производством небольших паровых машин. Он увлекся воздухоплаванием еще в 1869 году, и с самого начала в его авиационных экспериментах ему помогал младший брат. В этом Уилбур и Орвилл могли быть похожи на Лилиенталя.

Сам Лилиенталь говорил, что учился у птиц, и, в отличие от многих «выдающихся исследователей», считал, что «секрет полета» может заключаться в изогнутых или вогнутых крыльях птицы, с помощью которых она парит в воздухе. Он не использовал баллоны с газом в качестве средства обеспечения полета, потому что они не имеют ничего общего с птицами. «То, что мы искали, – это средство свободного движения в воздухе в любом направлении». И только при самостоятельном полете можно «надлежащим образом» понять, как это все устроено. Для этого необходимо быть в «близких» отношениях с ветром.

В течение нескольких лет Лилиенталь сконструировал и построил десять планеров, свои normale Segelapparate (планирующие аппараты). Один из планеров, которому он отдавал особое предпочтение, имел крылья, напоминающие формой лопасти устройства для отпугивания мух – такие в те времена можно было увидеть на столиках в ресторанах и клубах, – и большой вертикальный руль направления в форме пальмового листа. Все модели, за небольшим исключением, представляли собой монопланы, их крылья были вогнуты подобно птичьим и изготовлены из белой парусины, натянутой на каркас из ивы. Руки пилота закреплялись на нижней поверхности крыльев так, что он оказывался подвешенным под планером. Уилбур выяснил, что местом проведения полетов Лилиенталя были безлесные Риновские горы в двух часах езды на поезде на север от Берлина.

Плотный, рыжеволосый и бородатый человек, Лилиенталь для полетов надевал трикотажные бриджи с плотными наколенниками. Для разгона он использовал крутой склон, на котором вставал, подняв руки над головой. Один американец-очевидец писал, что Лилиенталь «стоял как спортсмен, ожидающий выстрела стартового пистолета». Затем он бежал вниз по склону, держась против ветра. Дождавшись момента, когда ветер отрывал его от земли, он изгибал тело и ноги – стараясь, таким образом, держать равновесие и управлять полетом – и планировал как можно дольше, после чего приземлялся на ноги.