Братья с тобой

Глава 12. С новым счастьем!

«Здравствуй, малыш!

Фронтовой привет шлет тебе твой спутник жизни, в мирное время — синолог, кандидат филологических наук, а ныне старший лейтенант-зенитчик энской части Ленинградского фронта!

Как вы там, дорогие азиаты? У нас бывает холодно — до сорока градусов, бывает и жарко — особенно во время немецких налетов. Но немцам, сама знаешь, и холоднее и жарче нашего.

Живу как бог, землянка отличная, теплая, только вот прописаны мы не постоянно.

Поздравляю тебя с Новым годом! О новогоднем подарке услышишь позднее. Порадуешься. А пока — встречай получше наступающий 1943 год, проси его принести нам новое счастье.

Крепко целую тебя, довесков и маму.

Костя».

— Екатерина Митрофановна! Как будем Новый год праздновать?

— Что вы, Маша, какие тут праздники.

Она стоит перед невесткой, осунувшаяся, исхудавшая, усталая. Тяжело ей: невестка с утра до вечера на службе — в дневном институте, в вечернем, в редакции газеты, на радио — там она лекции читает и статейки пишет, тоже заработок, — в госпиталях — это ее общественная работа. Нет ее целыми днями. Правда, денег приносит порядочно, продукты выкупает, супы в столовой берет. Вечером приходит домой вся обвешанная сетками, сумками и бидонами, еле дышит. Помогает. Но ведь и дома всю работу кто-то переделать должен. Сготовить, постирать, погладить, в комнатах убрать, детей накормить… Это молодой впору, и та забегалась бы. Екатерине Митрофановне скоро седьмой десяток пойдет, и жизнь была не из легких, и здоровье неважное. Что-то с почками, с сердцем тоже не ахти.

Маша приходит обычно в двенадцатом часу ночи. Поест и садится за конспекты, за лекции, — готовится к завтрему. Начнет клевать носом, не выдержит, сбросит одежду — и в постель. Вставать-то в шесть, позже нельзя.

— Нет, будем праздновать на этот раз. И Костя велит. Сорок второй мы не встречали, вот он и рассердился на нас, принес нам горе. Надо встречать, и как следует.

— Но ведь на это деньги нужны, милая моя.

— Припасено кое-что. Нет уж, надо праздновать. И елку зажжем. А вы пирожки испеките, хорошо?

— Ну, пирожки уж как-нибудь испеку. А убирать комнату — сил никаких нет.

— Сама уберу. Урву часик.

Да, сорок третий год они встретят. Так нельзя: опустились, зимой в баню не каждую субботу ходят, полы третью неделю не мыты. На этот раз всё будет не так. Может, он — последний год войны, этот тысяча девятьсот сорок третий? И Костя на что-то намекает. Зря бы он не намекал.

На базаре Маша купила кусочек украинского сала граммов на двести, весь в крупной соли и чесноком пахнет. Со шкуркой! Это — вместо рождественского окорока и мясных яств. Потом орехов купила грецких, — орехи тут растут, не так уж дороги. Еще взяла стакан сахарного песку, — на Новый год все сладкий чай пить будем. И пряников десяток — на елку. И вина бутылку, ясман-салык. Маринованные синенькие — свои, домашнего изготовления. И капуста своя — насекли маленький бочонок, такая вкусная, малосольная, с тмином.

Елок в Ашхабаде не знают, вместо них продают тую. Мертвое дерево! Веточки плоские, словно из твердой зеленой бумаги вырезаны. Такие только на венок похоронный и годятся. Деревца все маленькие, стоят дорого. Ну и что ж. Зачем ругать туечку, она всё же елке родня, сестра двоюродная. Украсим — и станет елкой.

Маша высвободила себе вечер перед праздником. Вымыла полы и двери, вытерла пыль во всех углах. Новый год старой грязи не хочет, ему чистоту подавай.

Елочку установила сама на этажерке, вбила в какую-то плашку. Украшать помогала Зоя. Игрушки нашлись у Марты Сергеевны, кое-что и сами смастерили. Свечек оказалось с десяток, укрепили на ветках. Сверху — звезда. И пряники висят, и орехи. Чем не елка!

С кем же встречать? Детей спать уложили, — они уже хныкать начали, маленькие. Им праздник завтра обещан. Решили позвать Марту Сергеевну с мужем, завхозом наркомата связи, и Кюмгош. Из общежития ее отпустят, у нас и заночует.

— Маша, я в домашнем халате останусь, ладно?

— Что вы, Екатерина Митрофановна! Это же праздник, Новый год. Надевайте лучшее платье.

— Прежде так в церковь собирались, к заутрене, как вы — Новый год встречать.

— Это всякой заутрени поважнее.

Стол накрыт белоснежной простыней, — скатерти нет, но и так неплохо. Все чисто вымылись, причесались покрасивее. Маша даже бровки подрисовала чуть-чуть. Туфли начистила, блеск. И Кюмюш пришла нарядная, в зеленом своем шелковом платье. Родители ее, конечно, отыскали. Отец приехал, привез часы ручные: дарит и просит вернуться. Не вернулась, отказала отцу. Отдал он ей сумку с одеждой, — мама подготовила. Наверное, знала, что Кюмюш не вернется и замуж без любви не пойдет. Отец уехал обиженный, но сильно не ругался. Что поделаешь? Теперь он и перед свояком не так уж виноват: хотел дочку отдать, да убежала, не согласилась. Он-то чем виноват?

Нынче времена другие…

Кюмюш, как ребенок, с удивлением рассматривала елку, увешанную игрушками и пряниками. У них так не делают. У них другое бывает. Есть кое-где в Туркменистане могилы святых, вроде бы как народных врачей — они больных исцеляли, старики рассказывают. Например, в Кара-Кумах у высохшего русла Узбоя могила Куртыш-баба́. Возле нее миска стоит и кувшин, кругом саксауловый лес растет. В миске вода питьевая, кто придет — налить должен, в кувшин монеты бросают. А на ближнем дереве саксаула, как у русских на елке, на веточках привязаны крошечные узелки: с мукой, рисом, джугарой (крупа такая, вроде крупного проса), сахаром. Словно игрушки на елке. И ленточки цветные. Это — дары Куртышу. В любое время года приходят туда больные люди, на верблюдах приезжают, вешают на дерево свои дары и пестрые ленточки, а у источника снимают старую грязную одежду, бросают ее, окунаются в соленый источник и — новую одежду надевают. Старая кругом лежит на берегу, ее никто не трогает, ее Куртышу оставляют.

— Суеверие, — сказала Маша. — Лечиться у врачей надо. Источник, может быть, и полезный.

— Я знаю, теперь уже в больницах лечатся. Водой из соленого источника лечат, он целебный. У нас специально курорт такой есть, Молла-Кара называется. Там вода в озерах розовая, зеленая, голубая. Нам в училище рассказывали.

Да, дары Куртышу — суеверие, конечно. Но, может быть, и Маша сегодня немножко суеверна? Может быть. Очень уж хочется, чтобы война поскорее кончилась.

На елке зажгли свечки. Включили радио. Левитан объявил:

— «В последний час. От Советского Информбюро: тридцать первого декабря наши войска овладели городом и железнодорожной станцией Обливская и районными центрами Нижне-Чирская, Приютное. Захвачены большие трофеи, среди которых эшелон с самолетами. Трофеи подсчитываются. На Центральном фронте наши войска продолжают вести наступательные бои».

Маша налила всем вина:

— С Новым годом, товарищи, с новым счастьем! И пусть этот год будет для нас победным!

Чокнулись, выпили. Все нарядные, подтянутые, почти красивые. И еда праздничная, и вино. А Марта Сергеевна, как услыхала, что ее к новогоднему столу приглашают, сразу — в погреб, и принесла миску студня. Маша слюнки проглотила, — давно такого не видели! Студень из свинины, даже с горчицей, подумайте только!

Шел второй час ночи. Московское радио передавало концерт. Наконец и к Москве приблизился Новый год, — он шагал отсюда, с востока. Марта Сергеевна и ее старичок муж давно ушли спать, Машина свекровь тоже не выдержала, ушла, — постели ее и детей стояли теперь в проходной комнате. И только Маша вместе со своей юной черноглазой подружкой, смуглой курносой Кюмюш, сидели в обнимку, слушая радио.

Они ждали поздравления Михаила Ивановича Калинина и дождались. Всесоюзный староста поздравлял своих сограждан, поздравлял и их, Машу Лозу и юную Кюмюш.

Михаил Иванович подводил итоги года. В речи его мелькали названия разных городов и разных фронтов, вспоминал он и о людях тыла:

— «Героическая оборона Севастополя нашими войсками стоила немецко-румынским войскам не одного десятка дивизий. Потери немцев лишь на Волге исчисляются сотнями тысяч убитых и раненых…

Стихийно развернулась кампания по сбору средств на эскадрильи самолетов и танковые колонны…»

Кампания… И мы в ней участвовали, видели кое-что.

Он докладывал и ей, Маше, эвакуированной ленинградке, родной наш Михаил Иванович! В какой другой стране правительство и народ связаны между собою так кровно! Это вселяет силы, веру в победу. Может быть, поначалу мы немножко растерялись, замешкались, но сейчас ясно видно: дело идет к перелому.

Они сидели в обнимку и напевали вслед за радио песню, которой начинался и кончался каждый день войны:

Назавтра в институте был праздник для детей. Маша, избранная завкультсектором месткома, готовилась к празднику заранее. На месткоме решили: детям нужен праздник во что бы то ни стало. А откуда денег взять? Средств на это никаких нет.

Но праздник детям нужен. Тую, скажем, можно срубить в институтском парке, — их там много. Игрушки хранятся у бывшей завкультсектором, — она была медсестрой, теперь — на фронте, но коробка с игрушками у нее дома цела. Однако праздник без угощения — не праздник.

Тяжело с питанием? Коллектив института послал в дальний район двух товарищей для закупки джугары. Привезли ее много, распределили всем сотрудникам по сходной цене. А десять килограммов сразу отложили — на детский праздник. Бекмесу привезли, — арбузного меда, и тоже — два кило детям на праздник. Из семи килограммов джугары сварили кашу, остальное продали и на эти деньги купили леденцов и пряников.

Нет, жизнь и Машу научила кой-чему. Не было средств — изыскала. В сущности самих себя обложили небольшой данью, но никто не сетовал, потому что джугару удалось купить совсем дешево.

Елка стояла в институтском зале, пышная, до потолка, вся в блестящих довоенных игрушках. Детей собралось побольше, чем было по списку. Откуда-то приходили худенькие сестренки с братишками за руку, не значившиеся в списках. Может, это ребята кого-нибудь из прежних институтских уборщиц. Они приходили, и нельзя же, невозможно было их не пустить, выпроводить.

Женщины, устраивавшие праздник, рассчитали неплохо. Всем хватило каши с бекмесом, даже добавки давали, кто захочет.

И кулечков, крохотных кулечков с леденцами и одним только пряником хватило на всех. Много Маша видела потом детских праздников, где детям дарили большие кульки с мандаринами и шоколадом, но ни на одном дети не выглядели такими счастливыми, как на елке в честь нового, сорок третьего года. Пели, играли, смеялись, ели. И уходили, прижимая к сердцу крохотные бумажные кульки. Ладно, теперь есть что написать Косте, есть в чем отчитаться!

Наши войска освобождают города, захватывают большие трофеи. Явно готовятся наступать еще более стремительно, победно. Армия наша вся слилась в одну могучую лавину — солдаты, офицеры, генералы.

А каков Машин подарок новому году?

К первому января она не успела завершить всё до конца, но это не было большой бедой. Диссертация о питерских красногвардейцах была написана вся, — большая, серьезная, на малоизвестном материале, с новыми, самостоятельно выдвинутыми идеями. Не раз вспоминала Маша о своих неофициальных консультантах-помощниках, рабочих Кировского завода, о ленинградских замечательных архивах.

Перепечатывала диссертацию институтская машинистка, старенькая Марья Львовна. Прежде она домохозяйкой была, «наполеон» пекла великолепно. Машинку освоила совсем недавно, — ведь людей не хватает, каждому надо свое место найти, чтобы помочь общему делу.

В гимназии у Марьи Львовны по русскому языку были посредственные отметки. Маша то и дело охала, считывая отпечатанные главы диссертации. И о полях Марья Львовна имела представление отдаленное. Да и бумагу экономили, — мало ее. С институтского склада отмеряли белой оберточной бумаги из рулона. Чернил эта бумага, правда, не терпела, а машинопись ничего, принимала. Она только немного кривая была, бумага эта, на жаре ашхабадской после сырой зимы покоробилась, и Маша долго разглаживала ее утюгом, разрезав на листы подходящего формата.

К середине декабря диссертация была перепечатана в трех экземплярах, переплетена и с надежным человеком отправлена в Одесский университет, эвакуированный в город Байрам-Али. Там диссертацию посмотрел председатель ученого совета профессор-историк, назначил оппонентов и письменно разрешил дать объявление в газету о защите.

Маша поместила объявление в «Туркменской искре» и спустя месяц собралась в Байрам-Али.