Бразилия

5. Подсвечник

Назревала драка. Эвклид, который на пляже казался таким милым скуластым молокососом, теперь требовал от брата, чтобы они обратили в прибыль свою в некотором роде власть над этой бледнолицей богатой девушкой. Тристан подобрал обе спортивные сумки, взяв их под левую руку, и оставил правую свободной. Его рука покоилась на поясе шорт рядом с тем местом, где, как уже знала Изабель, таилось лезвие бритвы.

– Она моя, – говорил Тристан. – Я обещал, что ей никто не причинит вреда. Ты слышал мои слова.

– Слышал, но сам-то я ничего не обещал. Я только стоял и смотрел, как ты из гордыни своей совершаешь грех. К счастью, она оказалась такой же глупой, как и ты. Одна записка ее отцу – и мы получим миллионы, десятки миллионов.

– Когда мы встретимся с ее отцом, я предстану перед ним как благородный человек перед благородным человеком, а не как вор перед своей жертвой и не как нищий перед принцем.

– Ты всегда слишком много мечтал, Тристан, верил в добрых духов и в сказки. Ты считаешь свою жизнь повестью, которую расскажут в мире ином. Ты думаешь, будто над нами восседают ангелы-писцы и все записывают, макая перья в жидкое золото. На самом же деле нет ничего, кроме грязи, голода и смерти в конце. Поделись со своей семьей хотя бы содержимым ее сумок.

– В них нет ничего, кроме одежды моей женщины. Теперь моя семья – Изабель. Мать называет нас паршивцами и убила бы и тебя, и меня в своей утробе, если бы знала как. А ты? Я называл тебя братом, мы вместе совершали преступления, а теперь, когда я обрел сокровище, ты хочешь ограбить меня.

– Я только хочу, чтобы ты поделился со своей семьей, глупая ты задница. Сделай свою мать богатой, чтобы ей не приходилось спать с кем попало.

– Богатство ей не поможет, крысиное ты дерьмо, косоглазый хрен вонючий. Наша мать – шлюха, ей ведом только блуд, и в блуде ее счастье. – Почуяв, что Эвклид разозлился и готов напасть на него, Тристан искоса бросил взгляд на мать, чтобы посмотреть, не обиделась ли она.

– Убей его, – сказала та, ни к кому не обращаясь, своим текучим, отрешенным, всепроникающим голосом. – Убейте друг друга и сотрите с лица земли внебрачные ошибки бедной негритянки.

– Кто мы такие? – спросил мужчина, лежавший рядом с ней. Он проснулся и теперь смотрел в потолок, пытаясь справиться со страшной головной болью. Наверное, он хотел спросить о чем-то другом.

– Чую в доме чужака, – объявила бабуля на старомодном португальском языке колониальной Баии с его напыщенной учтивостью и варваризмами.

– Шесть лепешек на семь человек, – объявила девушка у очага.

– Бери мою, – обратилась к Изабель Урсула. – С моими зубами остается только пить.

– Ах! – удивленно воскликнула Изабель. Правила приличия требовали, чтобы она отказалась, но более серьезные потребности пересилили. – Как вы добры! Я не стану отказываться. Благодарю вас, Урсула, от всего сердца.

Она проглотила горячую лепешку в одно мгновение. Никогда еще пища не казалась ей такой вкусной и не проникала с такой легкостью в ее существо, питая собою пламя, которое текло по ее нервам и жилам. Шагнув вперед, она расстегнула большую из двух сумок, которые Тристан держал под мышкой.

– В знак благодарности за ваше гостеприимство я хочу преподнести вам небольшой подарок.

Она решила подарить Урсуле один из хрустальных подсвечников. Другой останется с ней как тайный символ. Она вынула из сумки изящный граненый подсвечник, из щели в стене по нему ударил луч солнца, и, повинуясь движению ее пальцев, по хижине сверкающими стрекозами запорхали радужные всполохи.

– По-моему, подсвечник привезли из Швеции, страны льда и снегов. Пожалуйста, прими его, мама, – позволь мне называть тебя так. Хотя ты мне и не мать, но твой сын для меня – самое дорогое существо на свете, а его жизнь слилась воедино с моею.

Пожилая женщина пьяно опустилась на постель, не зная, что сказать. Сверкание драгоценного подсвечника резало ее мутные глаза.

– Дрянь, – проговорила она наконец. – Стоит нам его продать, как легавые тут же проследят за ним и прищучат нас всех. Эта девчонка пытается убить мамочку своего парня.

– Отнесите его в магазин к Аполлониу де Тоди, в Ипанеме, – сказала Изабель. – Он даст вам за него настоящую цену и будет держать подсвечник у себя, пока его не выкупят. Скажите, что вы от Леме.

– Бабуля, разве ты не чуешь ловушку? – спросил Эвклид старую слепую провидицу. Остальным он сказал: – По-моему, тщеславие и чванство брата принесет нам массу хлопот, а мы желаем лишь одного: жить смирно, стараясь не попадаться на глаза власть имущим, и промышлять воровством и блудом в пределах, необходимых, чтобы обеспечить себе пропитание.

Беззвучно сверкнула сталь, и Тристан приставил к желтой щеке брата лезвие бритвы.

– Тебе надо бы подправить лицо, – сказал он, – за то, что ты плюешь на щедрый подарок моей жены.

В Бразилии люди называют себя мужем и женой, когда соединяются сердца, а не после официальной помпезной церемонии. Это пафосное ощущение пришло к Изабель и Тристану после ночи в кромешной тьме хижины Урсулы.

– Мы не привыкли к таким дарам. Звери, подобные нам, обычно избавлены от проявлений буржуазного чувства вины. Маркс говорит, что болезненная филантропия хуже тупого здорового гнета, поскольку последний, по крайней мере, напоминает рабочему классу о его борьбе. Прости нас, Изабель, если мы были грубы к тебе, – осторожно произнес Эвклид, стараясь, чтобы ни один мускул не дрогнул на его лице.

– А ты представь себе, будто украл этот подсвечник, – не обижаясь, ответила Изабель, – если это польстит твоему самолюбию.

Она поняла, что соперничество между единоутробными братьями возникло из-за ревности – потому отчасти, что Эудошия отвергла этого близорукого философствующего бедняцкого сына и братское единение оказалось разбитым.

– Прости меня, Эвклид, за то, что я отнимаю у тебя брата.

На пляже все кажутся свободными, обнаженными и самодостаточными в своем безделье, однако никто не может освободиться от одеяний обстоятельств своей жизни – все мы ветви того или иного дерева, и обретение жены одновременно означает потерю брата.

– Обнимитесь, – попросила Изабель братьев и добавила, обращаясь к любимому: – Нам нужно идти. – Потом повернулась к Урсуле. – Сохрани мой подарок, если хочешь, и зажги в нем свечу в ночь нашего возвращения.

– Слишком много шлюх у нас в Бразилии, – пробормотала Урсула, как бы пытаясь объяснить причину нищеты и оправдать позорное желание принять плату за гостеприимство.

Никто не помешал парочке покинуть хижину, хотя бабуля, раздраженная тем, что на нее никто не обращает внимания, начала шумно пророчествовать.

– Беда, беда, – верещала бабуля. – Чую, близится беда. Она пахнет цветами, она пахнет лесом. Он возвращается, тот старый лес, дабы пожрать всех бедняков! Смилуйся над нами, Оксала!

Снаружи, на утрамбованном глинистом островке меж двух потоков молочно-белых сочащихся помоев, грелась на солнышке упитанная пара. Тристан представил их Изабель как своих двоюродных брата и сестру, которые в славные времена Кубичека исполняли на сцене половой акт в одном из злачных мест неподалеку от старого акведука. Дважды, а по выходным и трижды за ночь они достигали оргазма в ярких лучах юпитеров под глумливые крики смущенной публики. Потом как-то враз они вдруг стали слишком старыми для таких подвигов, к ним потеряли интерес, и теперь они сидели здесь, ожидая нового поворота в своей судьбе. У них были добродушные, морщинистые, отрешенные лица – как у рыночных торговцев, которые всегда столь милы и услужливы, но отнюдь не назойливы. Внутренне содрогнувшись, Изабель вдруг подумала, что они с Тристаном могут кончить так же, восторг влечения исчезнет, как пропадают всплески радуги над морским прибоем. Взявшись за руки, они стали спускаться по крутому склону холма, и перед ними блистающими доспехами раскинулось огромное море, а отовсюду доносилась убаюкивающая болтовня телевизоров, работающих на краденом электричестве.