Бремя Могущества

КНИГА ПЕРВАЯ В тени Зверя

Как часто бывает, утихшее после сильного шторма море лежало теперь спокойно, безмятежно, и эта водная гладь казалась даже неестественной. Наступил штиль, и ветер, всю ночь завывавший в скалах отвесного берега и подгонявший белые барашки волн, с восходом солнца стих. Лишь шаги троих мужчин, осторожно направлявшихся к краю этой серо–белой стены, нарушали тишину. Дойдя до края, они посмотрели вниз.

Но никто из них не мог заметить гигантское серое Нечто, беззвучно приблизившееся к берегу и притаившееся теперь среди рифов.

Когда все трое спустились к морю, руки Бенсена были изодраны в кровь и болели нестерпимо. Вряд ли можно было считать спуск в этом месте уж очень рискованным. Бенсен вырос здесь и еще мальчишкой вдоль и поперек излазил отвесные меловые скалы, да и утес этот не был особенно скользким и уходил в море не отвесно, как другие, так что даже обладавший средними навыками скалолаза вполне мог осилить его. Просто мелкие камни впивались в ладони, расцарапывая их до крови, а соль морской воды разъедала царапины, и они горели огнем.

Бенсен вытащил носовой платок и, дожидаясь остальных своих приятелей, стал тщательно оттирать кровь с израненных пальцев. Норрис, умело лавируя между камнями, быстро спускался вниз, в то время как Махони, все еще корча рожи и трясясь от страха, застыл на одном из утесов и, судя по всему, решал, что делать: наложить в штаны или же повернуться и уйти подобру–поздорову. Оставался последний, самый трудный участок спуска.

— Чего ты там копаешься, Флойд? — крикнул Бенсен. — От того, что ты сейчас глазеешь на эту скалу, она в лестницу не превратится. Давай, спускайся!

— Я… я… Проклятье, да не могу я! — проорал Махони в ответ. — Голова у меня кружится, ты же знаешь. Не могу я вниз смотреть!

— Да прыгай ты! Тут же невысоко! — проревел Бенсен. — Здесь внизу мягко, сам видишь — песок!

— Прыгать? — Махони засопел от негодования и страха, и даже снизу Бенсен видел, как тот побелел. — Да ты что, рехнулся? Здесь не меньше двадцати футов!

Услышав это, Бенсен лишь хмыкнул и пожал плечами. Была бы его воля, он вообще не стал бы брать этого Махони. Но Норрис упросил его, может, и не зря. Такого другого трусишку, как Флойд Махони в радиусе ста миль не отыщешь, но зато он был лучшим ныряльщиком во всем Дэрнессе. Такой им и был нужен. Наверное, все же нужен.

Норрис приземлился рядом с Бенсеном, выпрямился и, нахмурившись, долго разглядывал свои ладони, как и у того, исцарапанные в кровь. По–прежнему было тихо — ни ветерка. Из–за отлива уровень воды значительно понизился, и пляж теперь стал шире — добавилось футов тридцать–сорок влажно поблескивавшего, белого мелкого песка. Между бровей Норриса пролегла глубокая складка, сразу сделавшая его старше и серьезнее.

— Ничего не видать, — пробормотал он.

Бенсен извлек из кармана сигарету и негнущимися пальцами прикурил.

— Это была твоя идея придти сюда? — деловито осведомился он.

Складка меж бровей Норриса углубилась.

— Черт возьми, но я же как–никак своими глазами видел его, — пробурчал он. — Здесь он.

Бенсен глубоко затянулся, пару раз кашлянул и, чертыхнувшись, отшвырнул сигарету. Табак горчил, дышать было трудно. Этот спуск, оказывается, не такой уж и легкий, он только сейчас это начинал понимать. Норрис хмуро наблюдал за ним, но от высказываний воздерживался, и оба молча ждали, пока спустится Махони. Когда тот был уже внизу, Бенсену бросилась в глаза его бледность. Несмотря на холод, весь лоб Махони был в испарине.

— Кто–нибудь из вас может сказать, как мы будем выбираться наверх? — негромко поинтересовался Махони.

Бенсен ухмыльнулся.

— Так же, как и забирались, Флойд. Карабкаясь.

Махони, побледнев еще больше, устремил свой взгляд на море. Волны едва плескались, и даже шум прибоя напоминал усталое бормотанье обессилевшего океана.

— Не вижу я никакого корабля, — произнес он через минуту.

— Он там, — упрямился Норрис. — Я видел его. Это, наверное, трех- или четырехмачтовик. Он получил пробоину в центре, но можно…

Бенсен нетерпеливым жестом успокоил его.

— Хорошо, хорошо, малыш. Мы верим тебе. Кроме того, — продолжал он изменившимся голосом после секундной паузы, — это и есть примерно то место, которое мне описал этот чокнутый. — Он вздохнул. — Ну что, начнем, пожалуй.

Норрис молча раскрыл застежки рюкзака и помог Бенсену поставить на землю его ношу. Лишь один Махони не двигался.

— Что? — осведомился Бенсен. — Неохота?

— Ни малейшей охоты, — тряхнул головой Махони. — Не по нутру мне вся эта затея, Леннард. — Поджав губы, он все же снял рюкзак и кивнул в сторону моря. — Море слишком спокойное. И жутко холодное.

— Знаешь, в ноябре такое иногда случается, — сыронизировал Бенсен. — Что с тобой такое? Боишься насморк схватить? — Он рассмеялся. — Этот Филипс каждому из нас платит по пятьдесят фунтов, мальчик. Ради них стоит иногда и ножки промочить, или не так?

— Да не в этом дело, — не соглашался Махони. — Я… — Он замолчал, тяжело вздохнул и снова принялся трясти головой. — Мне просто не нравится все это, И точка.

Норрис хотел было что–то ответить, но тут Бенсен заставил его замолчать. Он лучше знал, как уговорить Махони.

— Мне тоже, — вкрадчиво и почти ласково произнес он, Флойд даже удивленно уставился на него. — И мне было бы гораздо спокойнее, если бы у нас была и лодка, и порядочное снаряжение, но времени нет. Этот Филипс все вверх ногами поставит, стоит ему только узнать, что корабль лежит здесь, а я должен увидеть эти обломки раньше него.

Махони едва заметно кивнул, но Бенсен был уверен, что не сумел убедить его. Они уже на эту тему говорили не раз. Собственно говоря, у них вообще не было других тем для разговоров с тех пор, как в городе появился этот странный мистер Филипс в сопровождении своих не менее странных спутников и стал нанимать людей для этой акции. Их интересовал корабль, который месяца три назад пошел ко дну где–то в этих местах, недалеко от берега. И судя по тому размаху, с которым они взялись за эго дело, и по той прорве денег, которые они сулили всем и каждому, на борту этого суденышка должно быть что–то весьма ценное. Норрис, Махони и он были не единственными, кто пытался самостоятельно выяснить местонахождение этого судна. Однако Норрис оказался именно тем счастливчиком, который как раз в том месте и смог рассмотреть среди бушующих волн затонувшие останки корабля.

— Да если он даже и там, к нему все одно не подобраться, — упрямился Махони. — Здесь ведь вон как глубоко, да и течение…

— Ну так попытайся, Флойд, — перебил его Бенсен. — Даже если ты и не подберешься, все равно можем запросить кое–какую денежку, как ты считаешь?

Махони очень неохотно кивнул. Филипс пообещал тому, кто обнаружит корабль, награду в сто пятьдесят фунтов. «Да, годовой оклад рабочего, — подумал Махони, — и всего лишь за какую–то информацию. Там, на борту, явно сокровища…»

— Ну ладно, — в конце концов согласился он. — Я попробую. Но не думайте, что я просто плюхнусь туда, сломя башку. Нырну и взгляну, что там и как, и баста. Я хоть и чокнутый малость, но жить мне не надоело.

— А никто от тебя больше и не требует, — быстро ответил Норрис. — Если мы дознаемся точно, где он залег, достанем и лодку, и снаряжение, все, что нужно. А потом поглядим, как быть.

Махони взглянул на него мельком, скорчил очередную гримасу и стал неторопливо раздеваться. Бенсен и Норрис тоже стали стягивать с себя одежду и складывать ее в водонепроницаемые рюкзаки, принесенные с собой. Вскоре они, раздевшись донага и трясясь от холода, приблизились к кромке прилива. С воды повеяло ледяным холодом. Бенсен поежился. Внезапно и ему вся эта затея показалась не такой уж привлекательной.

— У нас не слишком много времени, — вдруг сказал Норрис.

Бенсен с раздражением посмотрел на него, но промолчал, заметив, куда он показывает. Над горизонтом уже густели зловещие, грозовые тучи. Ничего необычного в это время года, мелькнуло в голове у Бенсена, да и, скорее всего, ничего страшного, однако это вполне могло сулить продолжение шторма. При мысли о шторме, бушевавшем на протяжении всей ночи, он содрогнулся. Начнись это снова, и если они к тому же не успеют убраться наверх, то пиши пропало…

Прогнав эти невеселые мысли, он повернулся к Махони, помог ему обвязать себя канатом и завязать узлом понадежнее.

Вода была ледяной. Бенсену показалось, что ноги его постепенно, по мере погружения отмирают. Над водой вилась мутноватая дымка, и словно для того, чтобы окончательно доконать их, откуда–то вдруг налетел порыв обжигающего холодом ветра, швырнув им в лица брызги соленой воды.

Они с Норрисом остановились по пояс в воде, а Махони быстро продолжал заходить в море, даже не оглядываясь. Одеревеневшими от холода пальцами Бенсен ухватил конец каната и наблюдал за продвижением Махони. Вот тот зашел уже по грудь, затем по плечи, и теперь его голова готова была скрыться в воде. Но он остановился, повернулся и бросил взгляд на них.

— Вы только трос покрепче держите, — сказал он. — И тотчас тащите меня, как только дам вам знак, ясно?

— Ясно! — крикнул ему Бенсен. Инстинктивно он потянул за канат, словно пытаясь проверить его на прочность. Течения в этих краях снискали недобрую славу. Даже такой прекрасный пловец, как Махони, не отваживался лезть глубоко в воду без страховки.

А он тем временем снова повернулся и, сделав глубокий вдох, нырнул. Канат заскользил в руках Бенсена, пока Махони под водой плыл к барьеру рифов, затаившихся ярдах в двухстах от берега под предательски гладкой поверхностью воды. Казалось, миновала бесконечность, когда он снова показался над этим мутно–серым зеркалом, чтобы набрать воздуха для нового погружения.

Бенсен бросал беспокойные взгляды на небо. Грозовой фронт пока не приближался, но ему была известна непредсказуемость погоды в этой части побережья Шотландии — то, что сейчас выглядело невинной осенней грозой, могло через полчаса разразиться всесокрушающим ураганом, способным превратить море в ведьмин котел.

Канат в его руке вздрогнул. Бенсен, обменявшись с Норрисом озабоченными взглядами, натянул его.

Махони снова вынырнул, замахал руками и сделал пару глубоких вдохов. Губы его посинели от холода.

— Он здесь! — крикнул он. — Почти как раз подо мной.

— Точно? — прокричал ему Бенсен.

— Да! — Голос Махони дрожал не только от холода. — Я весь его разглядел — он лег набок. А поручни метрах в двух от поверхности. Вы канат ослабьте чуток, я еще раз нырну! — И прежде чем Бенсен с Норрисом успели что–то сказать, голова Махони снова исчезла под водой.

На этот раз он пробыл под водой довольно долго, больше двух минут, по прикидкам Бенсена. Канат дрожал в его руках и ему даже почудилось, что под водой мелькнула какая–то тень.

Наконец, когда Бенсен уже всерьез забеспокоился, Махони снова выплыл на поверхность.

— Здесь он! — еще раз крикнул он. — Но тут что–то еще, Леннард. Я…

И тут позади него из моря в небо взметнулся белый фонтан. Крик ужаса Махони потонул в шуме вспенившейся воды. Канат в руках Бенсена резко дернулся — Махони стремительно уходил под воду, словно его что–то тащило в глубину.

Секунду спустя он снова был на поверхности.

— Вытащите меня! Ради всех святых, вытащите меня отсюда! — истошно вопил он. — Вытащите меня! — Лицо его исказил страх. Бенсен увидел, как открылся в беззвучном крике его рот, и тут же- канат дернулся, да так, что он невольно полетел вперед, а голова Махони тут же исчезла под водой, и на этом месте кружился лишь водоворот пены.

Бенсен изо всех сил тащил канат к себе, свой конец каната тянул к себе и Норрис, но какая–то исполинская сила все ближе и ближе подтягивала их к кромке воды. Бенсен, широко расставив ноги, отклонился назад и упирался, как мог, но ноги его разъезжались на песке, и он шаг за шагом с каждой секундой оказывался все ближе к воде. Рядом с ним дико вопил Норрис, но Бенсен не слышал его.

Там, где только что был Махони, море, казалось, вскипело. Вдруг из белой пены показалась судорожно сжатая рука Махони и заметалась в поисках опоры. И тут же к ней из воды метнулось что–то длинное, зеленое, обернувшись змеей вокруг запястья, снова утащило ее под воду.

Это заставило Бенсена утроить усилия. Скрипя зубами, застонав от отчаяния, он изо всех сил тянул канат к себе.

— Фред! Тащи! — хрипел он. — Тащи же! Это, наверное, осьминог!

Эта была жуткая, немыслимая схватка. Потом Бенсен не мог припомнить, сколько все это продолжалось — секунды, минуты, а, может, и часы. Море перед ними клокотало, выбрасывая фонтаны белой пены, и пару раз в ней даже мелькнуло темное пятно — голова Махони, вокруг которой кольцами обернулись зеленоватые змеи–щупальца, тянувшие его вниз. Бенсен чувствовал, как слезает кожа с его ладоней, но боли не было, и он продолжал удерживать натянувшийся как струна канат.

И вдруг все кончилось. Он почувствовал, как канат в его руках дернулся еще раз и, не выдержав, в конце концов оборвался!

Испустив сдавленный крик, Бенсен повалился на мокрый песок и лицом упал в море, изрядно хлебнув морской воды. В панике он стал беспорядочно молотить по воде руками и хватать ртом воздух. Почувствовав, наконец, твердую почву под ногами, он закашлялся, и его вырвало соленой водой и желчью. Море, небо — все вдруг закрутилось перед глазами у него, помутнело. Холод проникал все глубже, стремясь парализовать его и…

И тут он почувствовал, как что–то дотронулось до его правой ноги!

Бенсен чуть не оглох от собственного крика. Прикосновение было мягким, это было что–то скользкое и невероятно сильное — это было то, что утащило Махони в море!

Вне себя от ужаса, Бенсен резко отдернул ногу от этой скользкой дряни, колыхавшейся в метре от него, и стал пробираться к берегу что было сил. Он снова наглотался воды, кашлял и несся по воде так, как еще никогда в жизни. Последние несколько ярдов до берега он прополз на четвереньках.

Они с Норрисом почти одновременно добрались до берега. Несколько минут они лежали, не в силах пошевелить пальцем, лишь кашляя и отплевываясь от тошнотворной соли. Кровь стучала в ушах Бенсена. От холода его трясло как в лихорадке, и сердце готово было выскочить из груди.

Норрис тяжело перевалился на спину, потом, чуть приподнявшись, с трудом уселся. Его тоже колотило, зубы выбивали дробь,

— Бог ты мой, Леннард, — заплетающимся языком бормотал он. — Махони–то… мертв. Мертв Махони… Он… он утонул.

Бенсен тоже приподнялся. Холод был ужасный, ветер ножом сдирал кожу, но еще страшнее был холод внутренний. Он поднял руку и вяло смахнул со лба пот и соленую воду. Дышалось ему с трудом.

— Нет, — тихо, но очень решительно произнес он, помолчав. — Он не утонул, Фред.

Норрис непонимающе уставился на него, потом снова посмотрел на море. Вода уже успокаивалась. Океан разгладился и лежал теперь тихой, предательски спокойной могилой. .

— Он не утонул, Фред, — повторил Бенсен. Он снова помолчал немного, сжал кулаки и посмотрел туда, где погиб Махони. — Его что–то утопило, — произнес он. — И, клянусь тебе, я выясню что.

Взгляд Норриса потух. Лицо его побелело, как песок, на котором они сидели, а дыхание участилось. — А… как? — спросил он.

— Филипс, — пробормотал Бенсен — Филипс должен это знать. — Он встал, потом снова нагнулся и сел. Тонкая серая нитка, похожая на какую–то полусгнившую водоросль, обвила его правую лодыжку именно в том месте, где он ощутил прикосновение. Бенсен поежился при воспоминании об этом. Поспешно стряхнув эту гадость с ноги, он брезгливо отер пальцы о песок и встал.

— Пойдем, — сказал он. — Пойдем, пока не начался шторм. У меня есть парочка вопросов к этому мистеру Филипсу.

Ночью меня снова донимали кошмары. Собственно, это был один и тот же сон — все та же череда ужасных событий и образов, ни один из которых припомнить конкретно я не мог, что однако не мешало мне пробуждаться от собственного крика в холодном поту. А пару раз имело место даже такое — как мне позже рассказывали Говард и Рольф, — что им приходилось держать меня изо всех сил, чтобы я ненароком не поранил себя, отбиваясь от своих невидимых врагов. Я никогда не помнил своих сновидений целиком, лишь отдельные эпизоды, и главным действующим лицом в них был мужчина с бородой и белоснежной, зигзагообразной прядью и еще какое–то отвратительное создание, которое я так толком и не запомнил: черное с бешено хлещущими по сторонам щупальцами с роговыми кинжалами на концах, а с них капала кровь. И еще голоса, бормотавшие что–то на непонятном мне языке. И голоса эти, и сам язык был древнее нашего человеческого праязыка, а возможно, древнее и самого рода человеческого. Может быть, это и к лучшему, что мне не удавалось вспомнить подробностей. Может, вспомни я их, и разум мой тут же помутился бы от этих видений. Впрочем, с меня было достаточно и того, что все осталось в памяти — видимые словно сквозь какую–то пелену или дымку пейзажи, какие–то диковинные города, где доминировал черный и иные темные тона, для описания которых не хватало слов, немыслимо и жутко деформированные предметы, озера, заполненные глянцево–черной жижей, по берегам которых рыскали невиданные страшенные существа…

Я с трудом отогнал от себя эти видения, подошел к окну и сделал глубокий вдох. Было холодно, пахло снегом и морской водой. Некоторое время я оставался стоять у раскрытого настежь окна, глубоко дыша и наслаждаясь едким пощипыванием свежего воздуха, хлынувшего в мои легкие. Эта легкая, но приятная боль хоть и ненадолго, но все же изгоняла то неприятное, глухое шевеление, терзавшее в последнее время мой мозг, возвращала способность мыслить ясно. Еще с минуту я стоял так, наслаждаясь прохладой и глядя вниз на улицу. Время уже близилось к полудню, и на улице было многолюдно. Люди шли куда–то по своим делам, обычным делам в этот обычный ноябрьский полдень. Вся эта картина была пронизана спокойствием, и если бы не темные грозовые тучи, сгустившиеся на горизонте, и не долетавшее оттуда время от времени тихое погромыхиванье, то ее можно было даже назвать идиллической. Бросив взгляд на улицу, я закрыл окно и повернулся к Говарду.

— Ты не все мне рассказал, — произнес я.

Он медленно опустил газету, посмотрел на меня и устало улыбнулся. Он вообще выглядел устало. Под глазами его залегли глубокие, темные круги, и пальцы едва заметно подрагивали, когда он складывал газету. В противоположность мне в прошлую ночь он и глаз не сомкнул — они с Рольфом поочередно дежурили у моей постели каждую ночь, и роль сиделки нынче досталась Говарду.

Зевнув, он отбросил газету на пол, встал и прошествовал к камину, протянул дрожащие руки к огню и поежился. Пока окна были раскрыты, в комнату проник ноябрьский холод, и сейчас и я сквозь тонкую ночную рубашку почувствовал его. А Говарду, в том состоянии, в котором он пребывал сейчас, это должно быть вдвойне неприятнее. Он, судя по всему, комментировать мою фразу не собирался.

— Что ты на это скажешь? — нетерпеливо продолжал я. Мой голос слегка дрожал, и я понять не мог, от чего — то ли от гнева, то ли от холода. У меня уже вошло в своего рода привычки задавать этот вопрос то Говарду, то Рольфу — в зависимости от того, кто выполнял при мне роль сиделки. И, как и следовало ожидать, мне неизменно отвечали уклончиво, либо просто предпочитали отмалчиваться.

— Что я должен сказать? — отозвался Говард. Повернувшись, он посмотрел на меня со смесью сочувствия и озабоченности во взгляде, что всегда приводило меня в бешенство. С тех пор как мы прибыли в Дэрнесс и я стал здесь оправляться от моих кошмаров, он только и делал, что без конца одаривал меня сочувственными взглядами. Такими взглядами смотрят на заболевших детей или на умирающих, но я ни под одну, ни под другую категорию не подходил.

Гнев поднялся во мне темной волной. Я шагнул к нему и довольно бесцеремонно взял за рукав.

— Не прикидывайся дурачком, Говард, — раздельно произнес я. — Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. С тех пор как мы покинули Лондон, ты все время юлишь, делаешь вид, что не понимаешь меня. Я наконец желаю знать, что здесь идет за игра.

Говард вздохнул.

— Ты ведь еще нездоров, мальчик, — ответил он. — Почему бы тебе не обождать, пока…

В бешенстве махнув рукой, я прервал его:

— Прекрати, Говард, — сказал я. — Я не глупое дитя, с которым можно говорить в таком тоне. Вот уже целую неделю я валяюсь на этой чертовой кровати, ты сидишь здесь со скорбной миной и смотришь на меня так, будто уже снимаешь мерку для моего гроба.

— Если бы все было только так, — пробормотал Говард. — Если бы речь шла только о наших жизнях, я был бы опечален гораздо меньше. Но… — Вздохнув, он прошел мимо меня и снова уселся в кресло, в котором провел всю прошлую ночь.

— И снова туманные намеки, — неприязненно произнес я. Но гнев в моем голосе был, скорее, деланным, и я чувствовал, как во мне просыпается покорность. Спорить с Говардом было просто невозможно, если он сам этого не желал. Пристально посмотрев на него, я прошел к постели и нагнулся за одеждой. Хватит с меня недельного бездействия.

— Куда это ты собрался? — бесстрастно спросил Говард.

— Вот, одеваюсь, — с раздражением прошипел я, стараясь попасть ногой в брючину. Но стоило мне лишь наклониться, как у меня тут же закружилась голова, и последнее, что я запомнил, было лицо Говарда и мелькнувшие перед моим лицом половицы.

— Ну как? — спокойно осведомился он. — Убедился?

Я ничего не сказал. Это был уже не первый приступ дурноты и слабости. С момента моей встречи с ВЕЛИКИМИ ДРЕВНИМИ они происходили со мной не раз, правда, не так часто, как кошмарные сновидения, но с завидной регулярностью. И каждый новый такой приступ был мучительнее предыдущего. В первый раз это была всего лишь внезапно подскочившая к горлу тошнота, сопровождавшаяся легким, даже не лишенным приятности головокружением. А сейчас я на секунду или две лишился сознания…

— Говард, — пробормотал я. — Я…

— Ничего, ничего, — улыбнулся он, помог мне подняться и сопроводил до постели. — Я ведь очень хорошо понимаю тебя, Роберт, — чуть смущенно пробурчал он. — Будь я на твоем месте, я, вероятно, тоже стал проявлять нетерпение. — Он вдруг рассмеялся. — Может быть, я бы и недели не вынес. Но тебе покой необходим. Рана твоя гораздо, серьезнее, чем ты предполагаешь.

Я инстинктивно тронул рану на лбу. Она давно зажила, и все, что от нее осталось, — это тонкий, видимый лишь пристальному глазу, белый шрамик. И эта белая прядь. Прядь белоснежных волос над правой бровью, тянувшаяся почти до макушки. Клеймо, которое я обязан теперь носить до конца дней своих.

— Тебе необходимо щадить себя, Роберт, — продолжал. Говард. — Я говорю эго вполне серьезно. Тебе выпало пережить такое, чего не переживал никто из людей. Уже один вид кого–либо из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ способен убить или, в лучшем случае, лишить рассудка. Твой отец Родерик тогда полгода пролежал пластом, борясь со смертью.

— Именно это я и имею в виду, — мрачно ответил я. — Я ненормальный человек, Говард. И хочу знать, что со мной. Кто я есть.

— Сын своего отца, — спокойно ответил Говард.

— А кем был мой отец? Кроме того, что он бы Родериком Андарой и колдуном?

На этот раз раздумывать над ответом пришлось Говарду.

— Я… расскажу тебе все, — ответил он после долгого молчания. — Но не сейчас, Роберт. Не сейчас и не здесь. Это очень долгая история, а сейчас перед нами стоят более важные проблемы. Когда мы найдем затонувший корабль и ящик…

— …тогда ты, несомненно, найдешь иной способ уклониться от этого разговора, — докончил я за него.

Не следовало мне наносить этот удар. У меня не было причин усомниться в искренности и дружбе Говарда, но после недели, проведенной в одних только размышлениях и попытках разобраться с вопросами, на которые я никак не мог найти ответы, мне уже было все равно, как он это воспримет.

— Почему ты никак не хочешь верить мне, Роберт? — негромко спросил он. Взгляд его погрустнел. — Что еще я должен сделать, чтобы наконец доказать тебе, что я на твоей стороне?

— Ничего, — ответил я. — Ничего тебе не нужно мне доказывать, Говард, потому что я в этом не сомневаюсь.

— Тогда прекрати задавать мне эти вопросы, — серьезно сказал Говард. — Ты все узнаешь, как только придет время.

Я уставился на него, дотронулся до шрама на лбу.

— Это ведь связано со шрамом, правда? — тихо спросил я. — И этой раной.

Говард молчал, уголки рта его едва заметно вздрогнули, и он отвел взор. Пальцы его стали нервно поигрывать серебряным портсигаром.

— Это ведь не просто рана, да? — продолжал я натиск. — Эта царапина уже давно зажила, а лучше ведь мне не становится и…

— Рана была воспалена, — перебил меня Говард. — В нее попала грязь. Ты ведь сам слышал, что говорил врач.

И это тоже было лишь отговоркой. Врач, к которому они с Рольфом отвели меня, говорил только то, что от него потребовали, не больше и не меньше, и чтобы догадаться об этом, не нужно даже было обладать моим даром отличать правду от лжи. Тем более, что Говард был плохим актером.

— Чушь, — не повышая голоса произнес я.

— Ты…

— Это ведь все ерунда, Говард. И не пытайся меня обмануть. Что–то со мной произошло, когда это… это Нечто прикоснулось ко мне. С каждым днем я чувствую себя все хуже, и эти припадки слабости становятся все сильнее, а не наоборот. Что со мной? — Помолчав, я уселся, на этой раз избегая резких движений, и вперил в него пристальный взгляд. — Я из тех, кто способен посмотреть правде в глаза, Говард, — тихо произнес я. — Этот монстр не только сшиб меня с ног. Что–то случилось такое во мне после того, как он дотронулся до меня. Что? Это… какой–нибудь яд?

Говард кивнул. Едва заметно кивнул. Нервно щелкнув крышкой портсигара, он достал оттуда тонкую сигару, направился к камину, чтобы прикурить от головешки, и лишь после этого повернулся и посмотрел на меня. Лицо его плавало в синеватых клубах дыма.

— Да, — ответил он. — Но не в том смысле, который ты вкладываешь в это. Я действительно ничего не могу объяснить тебе сейчас, Роберт, повторяю тебе — не сейчас и не здесь, но я…

— Почему? — перебил я его.

— Да потому что не знаю, черт возьми! — В один миг его спокойствие словно куда–то улетучилось. Он быстро шагнул к моей постели, нагнулся ко мне почти вплотную и чуть было не ткнул мне в глаз своей сигарой, я даже невольно отстранился. — Черт возьми, мальчик, да я бы голову на отсечение дал, лишь бы хоть как–то помочь тебе, но не могу! — взволнованно произнес он. — Когда на твоего отца напал один из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, тогда я был также беспомощен. Он сам лечил себя и вылечил, и прошу тебя, не спрашивай меня сейчас о том, как ему это удалось. Он был маг, и у него были его книги. А я не маг, и книг у меня нет!

Он выпрямился, несколько раз затянулся сигарой и закашлялся. Вдруг он как–то обмяк, и я понял, что он действительно вконец измотан, словно этот краткий эмоциональный монолог враз исчерпал запасы его жизненной энергии.

— Стало быть, я… умру? — спросил я. Произнесено это было очень спокойно, и спокойствие мое было не только внешним. Если неделю пролежишь в постели и тебе с каждым днем становится не лучше, а хуже, то мало–помалу приучаешь себя к возможности и такого исхода.

— Ерунда! — коротко бросил Говард. — Ты молод и здоров. И такая царапина никак не сведет тебя в могилу. Но нужно иметь терпение. Я сделаю все что смогу, но многое мне не под силу. Если бы нам только разыскать этот проклятый корабль!

Последняя фраза уже относилась не ко мне. Это был, скорее, просто вырвавшийся по привычке вздох сожаления. За прошедшие дни мне не раз уже приходилось слышать сетования Говарда по этому поводу. Мы были в Дэрнессе, совсем недалеко от того места, где затонула «Повелительница туманов», однако до сих пор поиски наши ни на шаг не приблизили нас к цели.

— Может быть, мне все же пройтись по берегу, — пробормотал я, хотя отлично знал, каким будет ответ. Я уже не впервые высказывал это предложение.

— Об этом не может быть и речи, — буркнул Говард. — И не думай о том, чтобы выйти из этой комнаты. Если потребуется, я привяжу тебя к кровати.

— Какая ерунда! — возмутился я. — Ты же знаешь, что…

— Может быть, ты все же предоставишь это мне? — раздраженно перебил меня Говард. Он действительно был слегка взбешен. И не впервые, когда я затрагивал эту тему, он злился. — Ты мне показал на карте место, где судно пошло ко дну, и этого достаточно. Я уже поручил двоим людям из города искать корабль, предложив им довольно высокую сумму. И рано или поздно, но мы этот корабль найдем. — Он вдруг улыбнулся. — Мальчик, будь разумным — тебе ведь необходимо беречь себя.

— Знаешь, у тебя поразительный дар внушать людям как раз обратное тому, что ты утверждал всего каких–то пять минут назад, — взволнованно констатировал я. — Ведь ты же с пеной у рта пытался убедить меня в том, что никакая опасность мне не угрожала и не угрожает!

— Ну, между смертельно больным и здоровым как бы существуют и кое–какие промежуточные стадии, — не моргнув глазом, ответил Говард.

— Я ведь не собираюсь бросаться в воду на поиски корабля, а просто желаю немного поразмяться. Что мне эти твои чертовы карты? Для меня они не более чем скопление разноцветных линий на белой бумаге. Зато я спорить могу на что угодно, что я тут же узнаю это место, стоит мне на него хоть одним глазом взглянуть.

— Нет, — ответил Говард.

Спокойствие, с которым он сказав это, привело меня в бешенство.

— Ну ладно, тогда придется обойтись и без твоего разрешения, — едва сдерживая бешенство, ответил я. — Не можешь же ты вечно пасти меня здесь. В конце концов, надо же и тебе когда–нибудь поспать.

Говард смерил меня оценивающим взглядом, швырнул недокуренную сигару в камин и кивнул. Выражение его лица мне не понравилось.

— А знаешь, может быть, ты и прав, — пробормотал он. Он на секунду поднял глаза к потолку, потом улыбнулся и продолжал: — Вероятно, ты именно так и попытаешься поступить. Но я никак не могу допустить этого.

Поздновато до меня дошло, что он имел в виду. Громко засопев от возмущения, я отбросил покрывало и соскочил с кровати, однако, что я мог в таком состоянии предпринять? Не успел я сделать и двух шагов, как Говард уже захлопнул дверь комнаты и повернул в ней ключ.

Гостиница располагалась в конце улицы, почти за городом, можно сказать. Она была явно не из лучших в Дэрнессе, но уж явно и не для таких двух типов, которые ввалились сейчас в холл и в явном замешательстве глазели вокруг. Судя по их внешнему виду, это могли быть либо рыбаки, либо крестьяне, а мокрые следы, которые они оставляли, приближаясь к стойке портье, не оставляли сомнения в том, что заявились они сюда прямиком с моря.

Несколько ошалевший служащий внимательно наблюдал за ними, изогнувшись, словно акробат, пытался из–за стойки проследить за следами, отпечатывающимися на ковре. На его лице медленно проступало вежливое отвращение, столь характерное для всех без исключения портье, годами втайне вынашивающих желание в один прекрасный день высказать своим гостям все, что они о них думают (но желанию этому, как правило, так и суждено остаться в мире их фантазий), и когда он обратился к этим двум пришельцам, то голос его смог бы заморозить и кипяток.

— Слушаю вас?

Один из них — тот, что повыше, вздрогнул от этих слов, как от удара, и тут же боязливо отвел глаза, в то время как другой преспокойно выдержал взгляд портье и довольно развязно оперся на стойку.

— Мое имя — Бенсен, — сообщил он резким голосом. Волосы его взмокли и прилипли к вискам и лбу, он него за милю несло морской водой и гнилыми водорослями. Портье тут же, сморщившись, отпрянул и выпрямился, как свеча.

— Если вам нужна комната, господа, то…

— Нам не нужна комната, — перебил его Бенсен.

Портье так и не удалось скрыть вздох облегчения.

— Мы… э–э–э… у нас все равно нет свободных комнат, — на всякий случай решил солгать он. — И все же, чем могу служить?

— Мы ищем одного из ваших постояльцев, — ответил Бенсен. Он медленно стал наклоняться над стойкой, а портье совершенно синхронно отстранялся назад. У Бенсена это вызвало улыбку — игра явно ему пришлась по душе. — Некоего мистера Филипса. Он ведь здесь живет, если не ошибаюсь.

— Ни в коем случае не ошибаетесь, — скованно ответил портье. — Я… должен сначала узнать у него, сможет ли он вас принять. Как, простите, вы сказали, ваше имя?

— Бенсен. Но мое имя ему все одно ничего не скажет. Так что передайте, что мы нашли.

— Что вы…

— Нашли это, — подтвердил Бенсен. — И все. Он непременно захочет нас увидеть. Это уж определенно.

Портье по–прежнему скованно кивнул.

— Возможно, мистер Бенсен. Вы бы пока присели вон там…

Рука его неуверенно указала на раскрытую дверь в салон. Бенсен, ухмыльнувшись, зашагал в указанном направлении. Его спутник побрел за ним. На дорогом ковре протянулась еще одна цепочка мокрых следов.

Едва они зашли в салон и Бенсен убедился, что они одни, как улыбка его тут же погасла. Остановившись, он отер лоб и обменялся со своим приятелем обеспокоенными взглядами. Руки его заметно подрагивали, и в глазах застыло почти что боязливое выражение. Но он без слов направился к стоявшему здесь креслу и уселся в него, положив свои не очень чистые руки на подлокотники.

— Будем надеяться, что он здесь.

— У меня что–то на душе неспокойно, — пробормотал Норрис. — Давай–ка отсюда ноги уносить, пока есть время, а то как бы чего не вышло, Леннард. — Он тоже уселся в кресло, но по нему было видно, что чувствует себя он в нем не очень уютно.

Бенсен решительно покачал головой.

— И не думай, — сказал он. — Если у тебя язык отнялся, можешь молчать. Говорить буду я. Вот увидишь, дело стоящее.

— Махони тоже так думал, — вполголоса возразил Норрис. Когда он произносил фамилию их третьего приятеля, голос его заметно дрогнул, и Бенсен увидел, как кулаки его вдруг сжались и потом медленно разжались. Лицо Норриса было серым, землистым.

— Все будет в порядке, — с наигранной бодростью произнес Бенсен. Увидишь, этот Филипс выложит не жалких полторы сотни фунтов, а куда больше. Намного больше. А если нет — так мы можем и в полицию пойти и заявить, что вот, дескать, произошел несчастный случай, дескать, тогда–то и тогда–то там–то и там–то утонул человек.

— Утонул! — усмехнулся Норрис. — Будто ты сам в это веришь!

— Конечно, не верю, — ответил Бенсен. — Именно поэтому я и здесь, Фред. Мне хочется знать, что же произошло там, в море. А если при этом еще и можно будет урвать пару фунтов, тем лучше. Ты ведь… — Бенсен умолк, не договорив фразы: на лестнице послышались быстрые шаги, и оба напряженно стали вглядываться в дверь.

Через несколько секунд в гостиную вошел высокий, темноволосый человек и сразу же направился к столу,

— Мистер… Бенсен? — осведомился он.

Бенсен кивнул. Филипс изменился, сейчас вид у него был усталый, да и поза его недвусмысленно говорила о том, что он сейчас выжат, как лимон. До этого Бенсен лишь однажды видел его, да к то издалека и всего каких–то несколько минут. Однако такие лица так сразу не забудешь. Он поднялся, протянул Филипсу руку для приветствия — тот, надо сказать, проигнорировал этот жест, — после чего снова уселся и дождался, пока их собеседник пододвинет стул тоже и сядет.

— Я что–то не припоминаю вас. Мы ведь не встречались, как мне кажется, — начал Филипс. — Или встречались?

У нас произошла краткая встреча, — ответил Бенсен. — Это было там, в «Черной овце», на прошлой неделе. Помните?

Филипс помолчал, словно ему было очень трудно вспомнить об этой встрече и об этом портовом кабаке. Потом он кивнул.

— Да, теперь вспомнил.

— Хорошо, — произнес Бенсен. Такое поведение Филипса понемногу начинало бесить его. Ну ничего, этот высокомерный хлыщ сейчас узнает, для чего они сюда явились и чего от него хотят. Он только разыграет из себя дурачка, а потом Филипс заплатит за каждую лишнюю минуту. И очень дорого заплатит.

— Так вот, мы тут поглядели на берегу, — продолжал Бенсен. — И мне кажется, нашли то, что вы ищете, мистер Филипс.

Внешне Филипс оставался невозмутимым. Выражение скуки на его физиономии даже усилилось. А вот блеск в глазах в ожидании новостей скрыть было уже трудно. Бенсен мысленно изменил сумму, которую хотел затребовать, само собой, в сторону повышения.

— Мы нашли этот корабль, — пояснил он, поскольку Филипс не желал реагировать на его первую фразу. — Он на дне, у самого берега. В паре миль отсюда. Вы обещали вознаграждение в…

— Не так быстро, молодой человек, — вкрадчиво перебил его Филипс. — Я готов поверить, что вы нашли какой–то корабль. Однако вознаграждение имеет отношение к вполне конкретному кораблю. Укажите мне это место, и после того как я смогу убедиться, что это действительно «Повелительница», вы и ваш друг незамедлительно получите деньги.

Бенсен холодно усмехнулся.

— Нет, — ответил он.

На этот раз ему все же удалось вывести Филипса из себя.

— Что вы сказали? — спросил он. — Что это должно означать?

— Нет, — повторил Бенсен. — А «нет» означает лишь «нет». Вы что, не понимаете? Может быть, мне по буквам произнести это слово? Пожалуйста — эн — е – тэ. О местонахождении этого корабля я сообщать вам не стану. Даже за сто пятьдесят фунтов. Я просто обращусь в…

Филипс надул щеки и с шумом выдохнул.

— Послушайте, молодой человек, — резко заговорил он. — Если вам вдруг показалось, что вы сможете оказывать на меня давление, тогда…

— Тогда мы просто отправимся в полицию и выложим констеблю всю эту историю, — нимало не смущаясь продолжал Бенсен. — Кто знает, может, кто–нибудь еще интересуется этим затонувшим корабликом. И кто знает, может быть, вам придется ответить на кучу неприятных вопросов в связи с этим кораблем, в особенности, когда полиция разнюхает, как сильно он вам нужен.

Это был выстрел наугад, слов нет, но Бенсен попал в самую точку. Лицо Филипса тут же побелело. Кадык его нервно дернулся, а пальцы вцепились в подлокотники кресла.

— Чего вы… добиваетесь? — хмуро спросил он.

Чудом Бенсену удалось подавить торжествующую ухмылку. Он выиграл этой первый бой, чувствовал, что выиграл. Быстро взглянув на Норриса, он вальяжно развалился в кресле, скрестив руки на груди, и лишь потом заговорил.

— Один человек погиб, мистер Филипс, — с расстановкой произнес он.

— Погиб?

Бенсен кивнул.

— Эти обломки корабля в море, — пояснил он, тщательно взвешивая слова, — который так здорово вас интересует, не совсем обычные. Что- то там такое есть, и мне очень бы хотелось знать что.

Тут Филипс забеспокоился не на шутку.

— С чего это вы взяли? — спросил он. — Все правильно, на этом корабле находятся… находятся кое–какие бумаги… Бумаги эти для меня очень и очень важны. И если вы потрудитесь указать точное местонахождение «Повелительницы», то я с удовольствием выплачу вам вознаграждение…

— Перестаньте, Филипс, — в ярости перебил его Бенсен. — Вы прекрасно понимаете, что это и есть именно тот корабль, который вы ищете. И я почти уверен, что вы в курсе того, что произошло с нашим другом. Мы тут собрались и решили взглянуть этот корабль. Нас было трое: я, Фред, — Бенсен кивнул на Норриса, — и еще один парень. Он и отправился туда первым посмотреть, что там и как. Так вот, он больше наверх не выплыл.

— Ваш друг… утонул? — в ужасе спросил Филипс.

Бенсен был взбешен.

— Нет, — сказал он. — Нет. Что–то утопило его. И вы знаете что.

Десять, двадцать секунд Филипс безмолвно сидел, уставившись перед собой. Потом он неожиданно поднялся, да так резко, что стул, на котором он сидел, опрокинулся. Схватив обеими руками трость, он шумно выдохнул.

— Вы просто сошли с ума, мистер Бенсен, — ледяным тоном произнес он. — Я, разумеется, соболезную вам, но за то, что произошло, вину несете скорее вы, нежели я.

— А может быть, у полиции на этот счет возникнет другое мнение? — едко поинтересовался Бенсен.

Но на этот раз Филипс лишь пожал плечами в ответ.

— Возможно, — сказал он. — Но скорее всего, она придет к заключению, что вы вместе со своими друзьями на свой страх и риск отправились пограбить чужой корабль и в результате один из вас погиб по неосмотрительности.

— Что ж, может быть, — невозмутимо ответил Бенсен. — Но, мистер Филипс, может быть, вы пошлете кого–нибудь еще на этот корабль и, может быть, он тоже не выплывет, а потом здесь начнется такое, что вы, может быть, и вообще не доберетесь до своих так называемых бумаг. Не многовато ли всех этих «может быть», мистер Филипс?

В глазах Филипса сверкнула ненависть. И на этот раз расчет Бенсена оправдался. Филипс лишь смерил его гневным взглядом, резко повернулся и направился к выходу, но потом у самой двери словно передумал и вернулся к столу. Ухмылка Бенсена стала еще шире.

— Итак, сколько? — коротко бросил Филипс.

— Вот это уже более разумный разговор, — со злобой ответил Бенсен. — Жаль, если бы вместо нас сюда к вам явились полицейские и начали задавать вопросы один неприятнее другого, не так ли?

— Сколько вы хотите? — нетерпеливо допытывался Филипс. — Если вы желаете денег, так выдвигайте ваши требования. Но не ошибитесь — мне нечего скрывать, и я почти ничего не теряю даже при самом неблагоприятном исходе. Так что, не забивайте себе голову пустяками. И если я с вами сейчас разговариваю, то лишь потому, что ограничен во времени — мне недосуг выяснять с властями отношения неделями и месяцами. Сколько вы хотите? — Он положил на стол трость и извлек из бокового кармана битком набитый купюрами бумажник.

Но Бенсен лишь отмахнулся, когда Филипс стал, выкладывать на стол десятифунтовые банкноты.

— Уберите деньги, мистер Филипс, — произнес он. — По крайней мере, пока уберите. Я еще не могу вам точно сказать, сколько я хочу.

Глаза Филипса сузились. Он медленно закрыл бумажник, положил его назад в карман и взялся за трость.

— Что вы хотите этим сказать?

— Пока не знаю, — повторил свою мысль Бенсен. — То есть, я хочу сказать, что в принципе знаю, но не могу пока сказать определенно, какая сумма интересует меня. Сколько всего вас? Трое, не правда ли?

— Какое это имеет значение? — спросил Филипс.

— Вы, — игнорируя вопрос Филипса, Бенсен начал загибать пальцы, — этот мальчишка, который не выходит из своей комнаты вот уже неделю, теперь этот битюг со свиным рылом и… все. Поправьте меня, если ошибся и позабыл кого–нибудь.

— Вы… неплохо информированы, — сквозь зубы процедил Филипс.

— Да пришлось, знаете, порасспросить насчет вас, — кивнул Бенсен. — Но это так, скорее для порядка. Мне известно и то, что вы… как бы это сказать — не совсем Филипс, что ли. Но это значения не имеет. А предложение мое очень простое — мы разделим то, что на борту, поровну между всеми. Мы с Норрисом получаем каждый свою долю, точно так же, как и остальные. Короче говоря, все будет делиться на пятерых, а не на троих.

Филипс покачал головой. Губы его сжались в тонкую ниточку, и Бенсен прекрасно видел, что этот высокомерный богатей лихорадочно соображает.

— Вы, видимо, просто спятили, — заявил он наконец. — На борту этого корабля нет никаких сокровищ или чего–то в этом роде. Просто ящик с бумагами.

— Ну, вы же понимаете, в какое странное времечко мы живем, — снова ухмыльнулся Бенсен. — Бумаги сегодня иногда вдесятеро дороже любого золота или камешков. Так как?

Филипс раздумывал, наверное, с минуту. В конце концов он кивнул. Бенсен облегченно вздохнул про себя. В какой–то момент он даже испугался, не заломил ли он цену.

— Хорошо, — произнес Филипс. — Если вы вместе со своим другом поможете мне поднять этот ящик, я вам заплачу столько, сколько вы потребуете. Вы хорошо знаете побережье?

— Я больше туда не пойду, — вдруг вмешался Норрис, не дожидаясь, пока Бенсен ответит. — Меня и десять тяжеловозов на это место не сволокут.

— Пока я буду с вами, никакая опасность вам не угрожает, — холодно возразил Филипс. — А ваш приятель утонул лишь потому, что не смог распознать опасность. Если бы я был тогда с вами, ничего бы не случилось. А за такие деньги, какие вы от меня требуете, я вправе ожидать определенной отдачи. Итак?

Норрис снова собрался что–то возразить, но Бенсен оборвал его. Он не мог похвастаться тем, что здорово разбирался в людской психологии, однако что–то подсказало ему, что на сей раз Филипс ни за что не уступит.

— Вы… тоже хотите отправиться туда? — спросил он.

Филипс кивнул.

— И я, и Рольф — «свиное рыло», как вы его окрестили. Кстати не советовал бы вам что–либо подобное произносить в его присутствии. А что же касается вашего вопроса, то мой ответ: да. В моем распоряжении имеется небольшой бот. Он сейчас в гавани, а на борту самое современное и надежное снаряжение, которое только можно купить за деньги. Там и шлемы, и шланги для возДуха, словом, все необходимое. Лично я не отношу себя к разряду хороших ныряльщиков, но мне сказали, что в такой экипировке на глубину может идти последний кретин. И если этот корабль действительно находится там, где вы указали, я отправлюсь туда. И вы тоже. Оба.

На этот раз Норрис не решился возражать, помедлив, кивнул и Бенсен.

— А когда? — осведомился он.

— Как можно быстрее, — ответил Филипс. — Конечно, лучше всего было бы сегодня, но из–за шторма это вряд ли возможно. Значит, завтра с утра. А что с вашим утонувшим приятелем? Его могут хватиться?

— Не сразу, — ответил Бенсен. — Он часто пропадает из дома на несколько дней. Завтра, во всяком случае, его не хватятся. — Он встал, подождал, пока поднимется со своего кресла Норрис, и мимо Филипса направился к дверям. — Значит, до утра. В какое время?

— Как начнет светать, — ответил Филипс. — В порту. Я буду вас ждать.

Припадок случился со мной внезапно. Я лежал на кровати, так как все же решил улечься в постель после того, как промучился с добрых полчаса, пытаясь выбраться из запертой комнаты, кляня на чем свет стоит Говарда и изобретая самые хитроумные, но — увы — совершенно неосуществимые планы своего освобождения. Я просто кипел от негодования. Вероятно, Говард все же был прав, заперев меня здесь, он действовал из лучших побуждений — я действительно еще не успел оправиться от своих ран, но, черт возьми, кто дал ему право обращаться со мной, как с расшалившимся ребенком? Я ведь был уже достаточно взрослым, чтобы знать, что же в действительности произошло со мной.

В конце концов я, разозлившись на весь мир, рухнул в постель. Теперь же я уселся и расстегнул верхние пуговицы ночной рубашки. Пламя камина изгнало холод из комнаты, наполнив ее приятным теплом. И вдруг я почувствовал, что в комнате стало не просто тепло, а жарко, и жара буквально с каждой секундой становилась все нестерпимее. Воздух, который я вдыхал, расплавленным свинцом заливал мне легкие, и казалось, что одежда моя вот- вот воспламенится. Громко застонав, я вскочил с постели и, пошатываясь, доковылял до окна, но ноги отказались подчиниться мне, и я, скользнув пальцами по стеклу, свалился на пол. Напрасно я пытался подняться, мои ослабшие пальцы царапали пол, но встать мне так и не удавалось.

Виски мои словно взорвались острой болью, жаркой, как летнее солнце. Этот источник боли внутри меня отправлял свои зловещие посылы в каждую клеточку моего истерзанного тела, парализовав его. Мне хотелось кричать, но я не мог — я более не был властен над моими голосовыми связками, и шея моя, казалось, одеревенела. Я чувствовал, как начинаю глохнуть, как один за другим отмирают все члены.

Я не могу сказать, сколько это продлилось, скорее всего, лишь несколько мгновений, если бы дольше, я бы неминуемо задохнулся, но потом мне казалось, что я пролежал на полу долгие часы, утопая в этой мучительной, всепоглощающей боли.

Когда все прошло, я был не в силах даже дышать, но вот в теле моем словно распрямилась какая–то пружина, и я снова обрел дыхание. Боль куда–то пропала.

С великим трудом я смог усесться, привалился к стене под окном и стал жадно дышать. В голове моей зашевелилось, заколыхалось что–то серое и бесформенное, бестелесное. Я застонал, машинально провел рукою по лбу и тут же почувствовал на ладони липкую, теплую кровь — при падении я ударился тем местом, где был только что заживший рубец.

Прошло довольно много времени, пока я начал мало–мальски соображать. Что со мной произошло? Боль была непереносимая, слов нет, но разве можно сравнить ее с той, какую мне доводилось переживать прежде. Это было, как… как если бы я попытался вырвать поодиночке каждое волоконце своего тела и запихнуть их в новую форму. На короткий промежуток времени у меня даже возникло чувство, как будто что–то стремиться вырвать меня из моего же собственного тела.

Я снова застонал, и стон этот чужим звуком отдался в ушах. Это был мой голос, мой стон, но все же он каким–то образом был чужим, чужим и почти отвратительным для меня. Мне стало холодно. Я замерзал, словно что–то во мне, глубоко во мне самом, превращалось в лед. Во мне серой, темной волной поднимался ужас, грозивший затопить остатки разума и способность сохранять рассудок, и лишь с великим трудом я сумел отбросить его.

Безумное биение сердца понемногу унялось, но я еще долго сидел, не шевелясь и закрыв глаза под окном, мобилизовав себя на новый возможный припадок и на противостояние ему. Но хуже мне не становилось, и я наконец решился открыть глаза и осмотреться.

Комната стала другой.

Я не мог сказать, в чем конкретно состояли эти перемены. В общем и целом все оставалось таким как прежде, и все же это было не совсем так, воспринималось окружающее теперь совершенно по- другому. Совсем как мой голос — с одной стороны, это был мой голос, с другой стороны, — чужой. Ничто не изменило своего местоположения, и все же воспринимал я предметы неправильно, неправильными, иными были и углы между стенами и потолком, огонь был чуть иного цвета, причем, одновременно он стал жарче, чем прежде, все контуры мебели сдвинулись, каким–то совершенно абсурдным, противоестественным образом они изменились.

Это выглядело так, будто все меня окружающее в один присест перестало принадлежать знакомому мне миру, а составляло теперь иной, незнакомый мне универсум, геометрические и природные законы которого были отличными от наших. Я мог различать оттенки и цвета, которые не существовали, углы, не составлявшие в сумме трехсот шестидесяти градусов, линии, которые шли параллельно и все же каким–то непостижимым, фантастическим образом пересекались, я мог видеть предметы, имевшие всего лишь одно измерение… Это было все равно что попытаться представить себе, например, четырехугольную окружность — что, согласитесь, невозможно. А если это вам каким–нибудь образом удастся, то смело можете записывать себя в безумцы.

Вскрикнув от неожиданности, я прикрыл глаза и в отчаянии шлепнул по ним ладонями, пытаясь прогнать эти образы из сознания, но не смог. Представшее моему взору было невозможным. Невероятным!

И все же, несмотря ни на что, я видел перед собою эту иную реальность.

Потом послышались какие–то звуки. Я не силюсь описывать их, просто это были какие–то глухие, непонятные, совершенно чуждые слуху тоны, приглушенные, аритмичные удары, которые отдавались во всем теле моем и заставляли вибрировать каждое нервное волокно в отдельности, и сердце мое подхватило этот неровный ритм. Ухо мое уловило и другой странный звук — будто синхронно копошились миллионы и миллионы закованных в роговую броню гигантских насекомых, потом я услышал голоса, выкрикивавшие мое имя, причем звучало оно искаженно, неправильно, даже непристойно, оскорбительно для меня, отдаваясь в ушах ударом хлыста.

Потом чья–то рука грубо схватила меня за шиворот и рывком поставила на ноги. Я завопил как бешеный, стал вырываться, изгибаясь, словно мучимый судорогами страшной боли, и попытался снова поднять руки и закрыть лицо, только бы не видеть, ради всех святых, не видеть это ужасающее, серое Нечто, в которое превратилась моя комната, но эти незнакомые мне руки были уже тут как тут, стиснули мои кисти и снова прижали их к бедрам, третья рука вцепилась мне в плечо, вынудила меня поднять голову и начала меня трясти. Инстинктивно я открыл глаза.

То, что я увидел, исторгло из моей груди крик ужаса. Передо мной стоял монстр. Чудовище о четырех руках и двух головах, лица которых, исказившиеся в гнусных гримасах, подмигивали и ухмылялись мне. Взревев, я рванулся прочь и не глядя, почти наугад крепко саданул по одной из этих мерз–ких рож. Раздался шлепок, словно кулак мой угодил в жидкую кашу, и меня охватило чувство невыразимого отвращения. Одна из жутких физиономий исчезла, ко мне юркнула какая–то тень, и в следующее мгновение какая–то неведомая сила заломила мою голову и грохнула ею о стену.

Боль тут же враз перенесла меня в мир привычной реальности. И вместо двухголового чудовища передо мной стояли Говард и Рольф, а та самая демоническая рожа стала бульдожьей физиономией Рольфа. Левый глаз его затек кровью, и под ним уже начинал зловеще темнеть солидный синяк. Боль в руке моей была адская. Я уставился на них, хотел что–то сказать, оправдаться, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное мычание.

Говард схватил меня за плечи и повернул к себе.

— Ну что, опомнился? — обеспокоенно спросил он.

Я кивнул. Внезапно на меня одуряющей волной накатила слабость, и я почувствовал себя совершенно без сил. Стало еще хуже, чем было. Пошатнувшись, я попытался схватиться за стену, но рука моя скользнула по обоям, и я стал падать. Кинувшийся ко мне Рольф сумел в последнюю секунду подхватить меня.

— Отнеси его на кровать, — тихо велел ему Говард. — Но осторожнее. Все происходит быстрее, чем я рассчитывал.

Я не понял, что он имел в виду, да и не мог понять. Я вообще был не в состоянии что–либо понимать. Единственным охватившим меня чувством был страх, жуткий панический страх сойти с ума и еще, вероятно, ужас от осознания того, что все произошедшее со мной — увы, реальность. Худшего себе и представить было невозможно.

Рольф послушно отнес меня в постель и укрыл одеялом, словно больное дитя.

— Все в порядке? — проворчал он и даже попытался улыбнуться, но улыбка странно выглядела на его физиономии, украшенной свежим кровоподтеком.

— Что… что это было, Говард? — шепотом спросил я. — Боже правый, что же… это могло быть? — Не обращая внимания на слабость, я попытался подняться и смотрел на него округлившимися от страха глазами.

Говард наклонился ко мне, мягко уложил меня на подушки и обменялся с Рольфом озабоченным взглядом.

— Ничего, о чем бы тебе стоило беспокоиться. Сон — да и только.

— Да никакой это не сон! — возразил я. — Это было… Боже мой… да ведь вся комната стала на себя не похожа и…

— Это были видения, галлюцинации, — отвечал Говард, и теперь в его голосе уже не было прежней мягкости, наоборот, он словно приказывал мне воспринимать происшедшее именно так. — Возьми себя в руки, Роберт, прошу тебя. То, что ты пережил, — не более чем галлюцинации. Ничего общего с реальностью они не имели. Во всяком случае, пока.

— Пока? — ошалело переспросил я. — Что… что это значит?

— Этого я не знаю, Роберт, — ответил Говард. — Я на самом деле не знаю. У меня есть… одно подозрение. Собственно, это лишь догадка, не более.

— Так скажи мне!

— Нет, — отказался Говард. — Пока об этом вести речь преждевременно. Вот завтра в это же время, вероятно, мы будем знать уже больше.

— Черт возьми! На карту поставлена моя жизнь! — прошипел я. — Я имею право знать, что…

В дверь постучали. Говард тут же вскочил, жестом приказав мне умолкнуть, и быстро прошагал к дверям. Подозрительно кстати появился этот визитер. «Уж не нанял его Говард специально, чтобы избавить себя таким образом от моих докучливых расспросов?» — мелькнуло у меня в голове.

Это был портье. Я мгновенно узнал этого маленького человечка с лисьим личиком, хотя видел его всего раз, да и то мельком в самый первый день, когда мы только приехали сюда. Он не очень вежливо раскрыл дверь, хотя Говард пытался пообщаться с ним через узкую щелочку, и уже собрался по–хозяйски прошествовать комнату, но Говард загородил ему дорогу.

— Слушаю вас? — осведомился он.

— Я… Мне послышались крики, мистер Филипс, — сказал портье. — Крики и шум. Словно здесь дрались. — Он встал на цыпочки, чтобы через плечо Говарда обозреть комнату, и взгляд его застыл на Рольфе и его уже начинавших темнеть от злости глазах.

Ничего подобного не имело места, — быстро заверил его Говард. — Весьма благодарен вам за внимание, однако…

— Тем не менее я слышал крики, сэр, — упрямился портье.

Говард вздохнул.

— У моего племянника случился приступ, — признался он. — Но теперь ему стало лучше.

— Приступ? — Вообще–то Говард мог бы изобрести отговорку и получше, потому что при слове «приступ» на лице портье проступила еще большая настороженность. — Поймите меня правильно, мистер Филипс, — сказал он. — Но отель наш заботится о своей репутации. И коли ваш племянник болен, вам следовало бы показать его врачу, либо…

Вздохнув, Говард раскрыл бумажник, вытащил десятифунтовую банкноту и, сложив ее, быстро сунул в жилетный карман портье. Тот тут же смолк.

Еще какие–нибудь вопросы? — тихо спросил Говард.

— У меня?.. Думаю, что нет, сэр, — ответил портье. — Но если вашему племяннику действительно потребуется врач, то…

— …то я обращусь к вам, — пообещал Говард. — Несомненно. А теперь прошу извинить нас. Больше этого не произойдет, обещаю вам. — И, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь перед носом у портье, после чего устало привалился лбом к косяку и закрыл глаза.

Кто это был, Говард? — тихо спросил я.

— Это? — Говард усмехнулся. — Портье. К счастью, этот человек любит деньги, однако… — Встретившись со мной взглядом, он смущенно умолк. Улыбка его потухла, и сразу же стало заметно, насколько он утомлен. — Все нормально, Роберт, — успокоил он меня. — Я все тебе объясню. Все. Но не сейчас. Мне с Рольфом надо побывать в порту, но через полчаса мы вернемся. После у нас будет время. Я думаю, ты тут обойдешься пока без нас?

— Думаю, что обойдусь, — ответил я. В действительности же я внутренне содрогался от перспективы остаться одному в этой проклятой, заколдованной комнате. Но интуиция моя подсказывала мне, что ничто мне не угрожает, по крайней мере, в ближайшее время.

Говард внимательно посмотрел на меня.

— В самом деле?

— Абсолютно в этом уверен, — подтвердил я. — Мне уже гораздо лучше. Кроме того, обещаю быть хорошим мальчиком и никуда не убегать, дядя.

Говард ухмыльнулся.

— Ну, вот и хорошо. А мы отправимся туда, Рольф. — Он тут же повернулся и поспешно направился вон из комнаты, и этот торопливый уход очень уж походил на бегство…

Прогнав эту мысль, я отбросил одеяло и осторожно уселся в постели. После этого приступа слабости и дурноты я столь же внезапно почувствовал себя энергичным и полным сил и даже пожалел о своем обещании никуда не отлучаться из гостиницы.

Однако обещания не выходить за пределы своей комнаты я не давал. Ничто не мешало мне спуститься вниз, в гостиную, и пропустить стаканчик — желание это пробудилось во мне после недели воздержания от спиртного, и вообще, во мне просыпалось желание действовать. Именно оно и заставило меня нагнуться за своими брюками и… я вдруг окаменел.

Взгляд мой упал на противоположную стену. Две или три секунды я молча смотрел на белые обои, и потом у меня невольно вырвался вскрик.

Жарко пылавший камин освещал меня своим трепетным пламенем. На белых обоях четко отпечаталась тень, моя тень. В том, что это действительно моя тень, никаких сомнений быть не могло. Тень эта, огромная, приплясывавшая на белых обоях, размытая по краям, непрестанно двигалась, словно в ней была заключена ее своя, собственная жизнь. Но тень эта не могла быть тенью человека…

Было еще довольно рано, и в «Черной овце» народу пока было не густо. Основная масса завсегдатаев должна появиться здесь лишь к вечеру, после работы, когда рыбацкие лодки возвратятся в порт, а крестьянские поля опустеют. У длинной, прожженной сотнями сигар стойки сидело лишь двое гостей, еще двое играли за столиком у единственного, Бог знает сколько лет не мытого окошка в шахматы. И все равно в воздухе стоял тяжелый дух застарелого табака и пива, а хозяин за стойкой уже сейчас выглядел таким измученным, каким ему следовало бы быть за минуту до закрытия.

— Обожди здесь, — тихо сказал Бенсен. Отойдя от Норриса, он направился к стойке и кивнул хозяину. Тот с преувеличенной неторопливостью отставил чистый стакан, который протирал, бросил салфетку на стойку и обстоятельно отер руки о запятнанный фартук, после чего также неспешно направился к тому, кто его звал.

— А, Бенсен, — пробурчал он. — Каким ветром тебя сюда занесло? Уж не долг ли возвратить пришел?

— Завтра, — механически ответил Бенсен. — Я обещаю, Хэл. — Он как бы невзначай оглядел паб. Двое сидевших за шахматами с головой ушли в игру и даже не смотрели в их сторону, а пара других пьянчужек — наоборот, даже перестали болтать и с нескрываемым любопытством глазели на них.

— У тебя задняя комната свободна? — спросил Бенсен.

Хэл механически кивнул.

— Ну, конечно. Но…

— Так принеси туда пару пива, — перебил его Бенсен. — И присмотри, чтобы туда никто забрел ненароком.

— И больше ничего? — недружелюбно буркнул Хэл. — А оба эля изволите записать, как обычно, на ваш счет, сэр? — с сарказмом спросил он.

— Да получишь ты свои денежки, можешь не волноваться, Хэл. — успокоил его Бенсен. — Завтра вечером. Возможно, и раньше.

Хэл хотел что–то сказать, но раздумал и, вздохнув, повернулся, молча взял со стойки две большие кружки и подставил их под кран, чтобы наполнить темным элем. Кивнув ему, Бенсен жестом подозвал Норриса и пробурчал ему на ухо, чтобы тот не суетился. Оба, стараясь ступать неторопливо и степенно, прошествовали через весь паб в заднюю комнату.

Здесь было темно — занавески на окнах плотно задернуты — и так душно, что Норрис даже закашлялся. Бенсен кивнул на большой игорный стол, который вместе с четырьмя стульями да непременным кругом для игры в дротики составлял здесь всю обстановку, после чего подошел к окну и отдернул занавески. В комнату ворвался солнечный свет, и сразу же в воздухе заплясали мириады пылинок. Бенсен тоже закашлялся и, нажав на ручку, приоткрыл окно. Повеяло студеным ноябрьским воздухом, Бенсен даже невольно поежился, но дышать стало легче.

Его приятель Норрис, скрючившись, сидел на стуле. Он был бледен. Глаза его покраснели, и зрачки слегка расширились, у уголка рта скопилась слюна. Бенсену это не понравилось.

— Что это с тобой? — спросил он. Подойдя к столу, он протянул к нему руку, но Норрис поспешно отвел ее, выпрямился и звучно вздохнул. Губы его тряслись. Бенсен почувствовал, что изо рта у него исходит дурной запах. Запах хвори.

— Что с тобой? — еще раз спросил он. — Ты что, занемог? Или просто от страха в штаны наложил?

— Отвяжись, — пробормотал Норрис. — Мне так погано, что аж на рвоту тянет, если хочешь знать. — Он положил руку на живот, сделал судорожный глоток и пару раз глубоко вздохнул, словно стараясь побороть приступ тошноты. — Наверное, воды морской наглотался.

— Может быть. — Бенсен продолжал обеспокоенно смотреть на него. — А так все в порядке?

— Да ничего не в порядке, — проворчал Норрис. — Ты что, Леннард, уже лишку успел схватить? Неужели ты всерьез думаешь, что я полезу туда?

Бенсен уселся, положил руки на стол и несколько секунд продолжал смотреть на Норриса. Затем, очень ясно выговаривая слова, обратился к нему:

— Вот оно что. Ты боишься.

Да! Черт бы тебя побрал! — рявкнул Норрис. Бенсен невольно оглянулся на дверь, и Норрис уже потише продолжал: — Да! Я боюсь! Махони погиб на наших глазах, а ты еще требуешь, чтобы мы опять туда сунулись.

— Он утонул, — начал было Бенсен, но Норрис его не слушал.

Ни черта он не утонул, и тебе это отлично известно. Что–то затащило его под воду и удавило, оно и сейчас там!

— Может быть, — спокойно ответил Бенсен. — А может быть, там сейчас и нет никого. Фред, ты лучше подумай хорошенько. Сейчас мы оба с тобой на нервах, ведь столько всего произошло, мы и оглянуться не успели…

— А это?.. Тварь эта? — перебил его Норрис. — Леннард, черт возьми, ты что же, за дурака меня считаешь? Ты же был там и своими глазами видел, как все было. Он ведь… Его ведь…

— Что его?

Норрис, вперив в него упрямый взгляд, секунду или две подыскивал нужные слова, и кулаки его сжались в бессильном гневе.

— Я не знаю, что это было, — сказал он. — Ничего такого раньше мне видеть не приходилось. Это что–то вроде осьминога.

— Что ты мелешь? Какие здесь осьминоги? — спокойно ответил Бенсен. — К тому же, такие огромные. Ты же сам понимаешь, что это ерунда.

— А что это, по–твоему?

Бенсен безразлично пожал плечами, хотел что- то сказать в ответ, но тут дверь распахнулась и вошел Хэл с двумя кружками эля в руках. Он молча поставил их перед Бенсеном и Норрисом на стол, по привычке отер руки о фартук и с вызовом посмотрел на Бенсена.

— С этими уже пятнадцать, — поставил он в известность Бенсена. — Округлено в твою пользу.

— Я помню, Хэл. — ответил Бенсен. — Получишь завтра. Зайду вечером и все тебе сразу отдам.

— Ну–ну, — пробурчал Хэл, повернулся и вышел. Но Бенсен все же дождался, пока тот не удалится к стойке.

— Да может, он просто запутался ногой в канате. От корабля оторвался какой–нибудь кусок каната, он и попал в него ногой, — продолжал он. — Около затонувших кораблей всегда плавает полно всякой дряни.

— А может, все было и по–другому, — возразил Норрис. — Да, меня и не волнует, что там его прикончило. Он мертв, Леннард, и этого достаточно. Нам надо пойти в полицию…

Бенсен взял свою кружку, сделал большой глоток и ладонью отер пену с губ.

— Ты что, совсем спятил? — спокойно произнес он. — Ты ведь видел, как этот чокнутый повел себя. Я тебе говорю, парень, — здесь пахнет деньгами. И большими. Побольше, чем вшивые полторы сотни фунтов. — Поставив кружку на стол, он нагнулся к Норрису и взволнованно продолжал: — Фред, ты подумай! Махони мы из могилы не поднимем, если сейчас бросимся в полицию, а вот денежки наши — тю–тю! И потом, это был несчастный случай. И точка. Мы ни в чем не виноваты.

Однако для Норриса, похоже, этот аргумент был слабоват.

Они все равно пронюхают, что мы были последними, кто его видел, — сказал он. — И…

— И черт с ними — перебил его Бенсен, презрительно махнув рукой. — Если мы с тобой будем говорить им одно и то же, что нам будет? Фред, да пошевели ты мозгами, наконец! У этого Филипса такие деньги, что… — он замолчал. — Если мы с тобой постараемся, то тоже сможем отхватить порядочный кусок. Ты что, всю жизнь собираешься торчать в этой дыре, кое–как перебиваясь случайными заработками? Если ты себя будешь держать в руках, завтра в это время мы уже будем богатыми. Мы сможем отвалить отсюда, даже в Лондон отправиться. Ты ведь всегда мечтал побывать в Лондоне, скажешь нет?

Норрис застонал. Пивная кружка в его руке заметно подрагивала, и часть эля даже выплеснулась на стол. Он тихо мычал что–то нечленораздельное.

Бенсен вскочил, обежал стол и как раз вовремя успел подхватить своего приятеля, не то он непременно бы грохнулся на пол вместе со стулом. Норриса трясло словно в лихорадке, и он весь горел.

— Да что с тобой, черт возьми? — Бенсен обеспокоился не на шутку.

Норрис продолжал стонать. На губах его выступила слюна и мерзко пахнущая пена.

— Плохо… мне… плохо, — хрипел он. — Лен- нард, помоги… мне. Мне… так плохо… Ужасно…

Бенсен взял его за подбородок. Норрис застонал громче. Он дрожал всем телом.

— Я сейчас тебя уведу отсюда. Ты идти можешь?

Норрис покачал, головой, потом вяло кивнул и попытался подняться. Это ему удалось лишь с третьего раза. Его мотало из стороны в сторону, и он держался на ногах лишь с помощью Бенсена.

— Хэл ничего не должен знать, понял? — предупредил его Бенсен.

Норрис кивнул, но Бенсен не был уверен, что тот понимал его. Лицо Норриса побелело как снег. Изо рта по–прежнему сочилась слюна и белая, отвратительно пахнущая пена. Лоб его взмок от пота. Чертыхнувшись про себя, Бенсен достал платок и вытер ему лоб. Ничего страшного, там, в этом чертовом, прокуренном насквозь пабе, никто ничего не заметит. В крайнем случае подумают, что парень малость перебрал, тем более что за Норрисом водился такой грешок и об этом в городе знал каждый.

— Отведи меня к… доктору, — хрипел Норрис, когда Бенсен подхватил его под руки и повел к двери. — А потом… в полицию. Нам нужно… заявить… о гибели Махони.

— Да тише, черт побери, — прошипел Бенсен и тут же уже гораздо дружелюбнее добавил: — Да не дрейфь ты, старина. Сейчас выведу тебя отсюда. Все будет хорошо.

Тень была гигантской, метра три высотой. Не темно–серой, как обычно, а черной, словно закрываемый ею участок стены превратился в кусок беззвездного неба. И в этой черноте угадывалось какое–то едва заметное движение, будто там текла странная, почти скрытая от глаз жизнь. Это не была тень человека, а жуткий силуэт, призрак чего–то огромного, ужасного, неописуемого… Чего–то состоящего, казалось, лишь из одних только щупалец и мерзких, кривых лап, уподобившегося непрерывно двигавшемуся клубку перевитых между собой змей…

Эго открытие подействовало на меня, как удар обухом по голове.

Однажды я уже видел это существо, и не так давно.

Эта тень, отбрасываемая мною, была тенью одного из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ! Чудовища, убитого мною, леденея от ужаса, начинал понимать я. Как это могло быть? Ведь я собственными глазами видел его жуткую агонию.

Оно жило!

Оно продолжало свое существование, противоестественным, прекословящим всем природным законам образом, существовало и продолжало осуществлять свои злокозненные планы — жило во мне! Следствием этого и были кошмары, терзавшие меня по ночам, ужасающие видения, картины, объяснить которые я был не в состоянии. Бестия была мертва, но частица ее проникла в мое тело, завоевала его, и источающий смертельный яд губительный росток, всходивший во мне, с каждым днем набирал силу. И Говард знал это.

Заорав, я метнулся от стены прочь, но, не удержавшись, свалился на пол. Все мои движения мгновенно повторялись и этой дьявольской тенью на стене, при этом чудовище протягивало свои жуткие щупальца, стремясь добраться до меня, хватало за ноги. Внезапно комнату заполнила жуткая вонь, в нос мне ударил запах тлена, разложения и чего–то еще нестерпимо отвратительного. Я вопил как безумный, стремясь уползти прочь, но зловещие конечности чудовища приближались, неотвратимо подступали ко мне. Панический ужас охватил меня. Я принялся топтать тень ногами в тщетном стремлении уничтожить ее, потом снова отполз. Но она следовала за мной; что бы я ни делал — она не покидала меня. Теперь это была моя тень. А никому не дано избавиться от своей тени.

Хлеставшие, словно плети, щупальца приближались, беззвучно скользили по полу, потом замерли на мгновение, словно задумавшись о чем–то, и потом поползли дальше. Я снова закричал.

Кто–то стал молотить кулаками в дверь.

— Что там у вас стряслось? — раздался чей–то громкий, обеспокоенный голос. — Откройте! Что это за шум?

Я опять с криком метнулся в сторону и докатился почти до самой двери, и снова тень неотступно следовала за мной. Она не приближалась, однако извивавшиеся руки–щупальца, словно издеваясь, зловеще шевелились в нескольких дюймах от меня.

Тут рывком распахнулась дверь. На пороге стоял портье, его лисье личико раскраснелось от гнева и возмущения.

И в этот момент тень пропала.

В одно мгновение моя тень вновь стала моей тенью, темным силуэтом вполне обычного человека, куда–то улетучилась и отвратительная трупная вонь.

Негодующий портье шагнул в комнату и уставился на меня в праведном гневе с легкой примесью страха.

— Что за чертовщина у вас здесь творится? — осведомился он. — Чего это вам вздумалось орать во всю глотку? Ваш рев слышен, наверное, на побережье!

Я хотел было что–то ответить ему, но не смог. Сердце в груди отчаянно билось, я задыхался и мог лишь жестикулировать, беззвучно открывая и закрывая рот. С великим трудом, помогая себе руками, я поднялся. Некоторое время я стоял, уперев руки в колени и опустив голову, потом, наконец, выпрямился. Меня кидало из стороны в сторону. В первую секунду комната бешено закружилась у меня перед глазами, но я успел ухватиться за спинку кровати и удержался на ногах.

— Ну? — требовательно вопрошал портье. В голосе его я расслышал страх. Скорее всего, он был уверен, что перед ним — сумасшедший.

— Да… нет, ничего… — пролепетал я. — Просто у меня… был…

— Снова этот ваш припадок, да? — сморщилась лисья морда. В данный момент это объяснение показалось мне наиболее разумным.

— И что, дядюшка ваш просто так оставляет вас одного, что ли? — продолжал он наступать, явно вдохновленный моим молчанием. Воинственно уперев руки в бока, он стал вычитывать меня: — Молодой человек, если вы больны, то отправляйтесь к врачу. Здесь отель, а не больница, я уже говорил об этом вашему дяде.

— Больше… больше этого… не повторится, — бормотал я. У меня до сих пор отчаянно кружилась голова, и я ощущал странную легкость во всех своих членах. Легкость и одновременно бессилие. Как всегда, припадок окончательно доконал меня.

— Вы еще будете убеждать меня в том, что он больше не повторится, — пробурчала лисья морда. Как и все, по сути своей трусливые люди, он имел обыкновение перегибать палку. — Вы тотчас выедете отсюда. Немедленно! У нас, знаете, есть и другие гости, и нам следует подумать о них, здесь ведь не…

— Не сумасшедший дом? Это вы хотите сказать? — несколько секунд я смотрел ему прямо в глаза. Гневное выражение тут же исчезло.

— Я… я не это имел в виду, — поспешно принялся уверять меня он. — Я только хотел сказать, что…

— Ничего, ладно уж. — Я махнул рукой, осторожно отошел от кровати. — В конце концов, вы правы, — пробормотал я. — Я покидаю ваше заведение. Сию минуту.

Я чувствовал, что стоит мне нагнуться за моей одеждой, как я снова упаду, а когда я стал продевать ногу в штанину, у меня снова закружилась голова, но на сей раз я сумел взять себя в руки. Нет, мне действительно необходимо было выбираться отсюда, причем сейчас же.

— Я не это имел в виду, — промямлил портье. — Вы спокойно можете оставаться, пока…

— Я ухожу, — отрезал я. — Прошу вас только дождаться, пока я оденусь. Я… я больше не доставлю вам хлопот. — Трясущимися руками я заправил ночную рубашку в брюки, взял жилет и кое–как напялил его на себя. Взгляд мой не отрывался от противоположной стены. Но тень там по–прежнему оставалась тенью человека.

— Может быть, мне вызвать вам врача, — предложил портье. Было видно, что ему вдруг очень захотелось опрометью броситься вон из этой комнаты. Я не мог ставить ему это в вину. Кто, скажите на милость, комфортно чувствует себя в обществе явно ненормального человека?

— Прошу вас, подождите, — попросил я его. — Я сейчас вернусь.

— Но у меня есть и другие обязанности, и потом, вы можете…

— Черт вас возьми, вы должны остаться! — рявкнул я. Лисье личико испуганно отпрянуло, портье пару раз судорожно глотнул, но послушался и не стал уходить. Он обвел глазами комнату, словно в поисках какого–нибудь орудия, чтобы, в случае чего, отбиться от меня, если мне вздумается продемонстрировать всю клиническую картину моего буйного помешательства.

Быстро — настолько быстро, насколько мне позволяли мои трясущие руки и невероятная слабость, — я оделся и, взяв со стола трость и шляпу, повернулся к двери.

Взгляд портье на несколько секунд словно прилип к моей физиономии, и судя по выражению его лица, вид у меня был — ужаснее некуда. Без звука портье посторонился, я прошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Там было темно, единственное оконце давало мало света, и лестница оставалась практически неосвещенной. Слава тебе, Господи, никаких теней. И теперь, если я не окажусь на солнце, то буду в безопасности.

Хотелось надеяться, что это так.

— Вы… вы действительно уходите? — еще раз спросил портье мне в спину.

Я кивнул, не оборачиваясь.

— Да. Когда мой… дядя вернется, скажите, что я ожидаю его в порту. Сегодня вечером, после захода солнца.

«Если доживу до вечера, — мысленно добавил я уже про себя. — И если останусь собой».

Дорога, в особенности последние полторы мили, была отвратительной, и Бенсену все чаще приходилось прибегать к помощи кнута, чтобы заставить лошадей двигаться. Повозка почти по ось застряла в черной, вязкой грязи. Чтобы продвигаться здесь более–менее быстро, требовалась дюжина волов.

Бенсен, прикрикнув на лошадей, опустил поводья, слез с повозки и подошел к Норрису, который лежал среди мешков и провонявших рыбой корзин. Он тихо стонал. В течение примерно получаса его несколько раз вырвало. Повозка пропахла его рвотой, и сейчас он лежал, уткнувшись лицом в мутноватую лужицу смердящей жидкости. Преодолев брезгливое чувство, Бенсен склонился над Норрисом. Повозку эту он «позаимствовал» у владельца, естественно, не испросив его разрешения, а Норрис…

«А Норрис, кажется, страдал явно не по причине нескольких глотков соленой морской воды», — мелькнула у Бенсена мрачная мысль. Теперь он уже не молил отправить его к доктору и не скулил, просто лежал без чувств. Глаза его были приоткрыты, а руки непрерывно двигались, словно сжимая и разжимая что–то, ногти впивались в трухлявое дерево телеги, и от этого звука у Бенсена мороз шел по коже.

— Как ты, старина? — осторожно спросил он Норриса.

Тот попытался приподнять голову, но не смог — сил не хватало.

— У меня… все болит. Куда ты… везешь меня?

Бенсен вздохнул.

— Ничего, ничего. Все с тобой будет в порядке. Я тебя не брошу, — заверил он приятеля.

— Ничего… не будет… в порядке, — простонал Норрис. — Ты… меня не к врачу… везешь?

— Нет, — не стал лукавить Бенсен. — Сегодня нет. Потерпи уж до завтра.

Норрис вновь застонал и выпучил свои красные, воспаленные глаза. Теперь Бенсен увидел, что белок почти весь окрасился кровью. Зрачки его неестественно расширились, лицо было бледным, даже изжелта–бледным и очень походило на старый, ссохшийся пергамент.

— Я… я умираю, Леннард, — шептал он. — А ты… ты заставляешь меня подыхать, как… собаку, ты… свинья…

Бенсен тихо рассмеялся.

— Да не городи ты ерунды, старик, — сказал он. — Я отвезу тебя к врачу. Завтра утром. Как только улажу все с Филипсом. А до утра ты потерпишь.

— Ты… свинья ты поганая, — хрипел больной. — Я загибаюсь, а ты смотришь и… Когда Махони тонул, ты… тоже не помог… ему.

— Я не виноват! — взвился Бенсен. — Но и не хочу упускать свой шанс только потому, что ты от страха обделался, старик. Ничего, я тебя все равно в долю возьму, даже если ты и не пойдешь. Но до утра ты уж продержись. — Он усмехнулся, но как- то неестественно. — Вот увидишь: я поработаю, а ты пенку снимешь.

— Ты…

— Я тут одну халупу знаю недалеко, — как ни в чем ни бывало продолжал Бенсен. — В это время года там никого не бывает. Я тебя отвезу туда, и ты до завтра там побудешь. А завтра я приду за тобой. С деньгами. Если до завтра не выздоровеешь, то приведу тебе врача.

— А мне… твои поганые деньги… и не нужны, — стонал Норрис. — Можешь со своим… Филипсом дела делать… а…

— Он замолк на полуслове, изогнулся в судороге и прижал руки к животу. На его рубахе образовалось темное пятно, и руки его вдруг стали мокрыми. Бенсен брезгливо сморщился, когда увидел, что из рукавов рубахи Норриса потекла сероватая жидкость и стала капать на землю. В нос ударил противный, сладковатый запах.

— Помедлив, Бенсен нагнулся, расцепил сведенные судорогой руки Норриса и перевернул его на спину.

— Черт возьми, да что же с тобой такое? — прошептал он. Норрис не отвечал, а темное пятно росло, потом такие же пятна стали проступать и на ногах, и на левом плече. Бенсен, не скрывая отвращения, выпрямился, потом протянул руку и дотронулся до Норриса. Он опешил: на ощупь тело было, словно мягкая губка.

— С трудом справившись с подступавшей к горлу тошнотой, Бенсен извлек из кармана нож и разрезал на Норрисе рубаху.

— Он увидел; что кожа его посерела. Это уже была не кожа человека, а какая–то растекавшаяся, растворившаяся, водянистая масса. Запах от нее исходил мерзейший.

— Бенсен окаменел. Вдруг у него перед глазами всплыла картина: его нога, еще мокрая от морской воды, и тонкая, сероватая нить, обернувшаяся вокруг лодыжки…

— Тряхнув головой, чтобы избавиться от этих воспоминаний, он инстинктивно отшатнулся от Норриса и не в силах был оторвать от него глаз. Этих пятен на теле становилось все больше. Дыхание стало прерывистым.

— Леннард, — умолял Норрис. — Помоги… мне. Я больше… не могу. Отвези меня… к врачу.

Бенсен стоял и молчал почти минуту. Теперь уже почти вся одежда Норриса потемнела, и вонь стала нестерпимой. Уже не было нужды разрезать его рубаху, чтобы понять, что с ним происходит.

— Мне очень жаль, старина, — произнес он. — Но я не могу.

Норрис издал какой–то булькающий звук.

— Ты ведь все им выложишь, так? — продолжал Бенсен. Рука его крепче сжала нож. — Они ведь будут тебя спрашивать, откуда у тебя это, и ты им все расскажешь. Все.

— Леннард! — умолял Норрис. — Я… я умираю! Помоги мне… Прошу…

— Помог бы, — тихо ответил Бенсен. — Да вот не могу. Ты ведь все выложишь им, и про Филипса, и про… все выложишь. А тогда денежки мои — тютю, и остаток жизни я буду гнить в этой вонючей дыре. Я больше не могу здесь оставаться. Я хочу выбраться отсюда и не позволю, чтобы кто–то помешал этому. Ты ведь понимаешь меня, верно?

С этими словами он поднял нож…

Народу на улицах Дэрнесса в этот час было немного. Человек шесть бодро и целеустремленно вышагивали по узенькому тротуару куда–то по своим делам. Проехала даже единственная, запряженная мулом повозка. Может быть, потому что час еще был ранний. Вообще–то, на карте этот Дэрнесс выглядел очень даже респектабельно, но в действительности же это была заурядная провинциальная дыра, каких тысячи в Англии и Шотландии, волею судьбы имеющая в своем распоряжении порт, и по каким–то необъяснимым причинам здесь сумела развиться и кое–какая промышленность, которая обеспечивала работой все население округи. По всей вероятности, лишь очень немногие жители могли сподобиться здесь на ежевечернюю прогулку, и посему набережной как таковой, в том виде, в котором она присутствует почти во всех портовых городах, здесь не существовало. А может, большинство людей просто предпочли провести этот промозглый осенний вечер дома, у затопленных каминов. Что же касается меня, то жгучие порывы ноябрьского ветра я стал ощущать, едва покинул гостиницу. Холодный ветер с моря приносил запах соленой воды и водорослей, проникал сквозь одежду. Худшей одежды для такой погоды и придумать было нельзя. То, что я впопыхах успел наценить на себя в гостинице, выглядело хоть и модно, но совершенно не по сезону, и уже через пять минут пребывания вне стен гостиницы у меня от холода зуб на зуб не попадал.

До сих пор я чувствовал себя как пьяный. Только сейчас до меня начинало доходить, что я ни малейшего понятия не имел, куда направляюсь. Мне было известно, что Говард раздобыл в порту какое- то суденышко, и если портье все же передаст ему мое сообщение, то после захода солнца мы там с ним встретимся.

Но до этого оставалось еще целых пять часов…

Я приблизился к стене какого–то дома и незаметно огляделся. Небо, как обычно в это время года, было покрыто тучами, и вследствие отсутствия солнца отпадала и проблема тени. Впрочем, будь сейчас даже яркий, солнечный день, на этой стороне улицы я мог чувствовать себя в полной безопасности, во всяком случае, в течение последующих нескольких часов. Но болтаться здесь до вечера из–за страшного холода я не мог.

Большой глупостью с моей стороны было покидать отель. Действовал я сгоряча, когда к голосу разума не прислушиваешься, а руководствуешься одним только страхом и по глупости можешь таких дел наворотить, что… Мне следовало бы задернуть портьеры, затушить камин и спокойно дожидаться Говарда, вместо того, чтобы очертя голову бежать из гостиницы. На какой–то момент у меня даже мелькнула мысль возвратиться туда, но я отогнал ее. Ничего страшного, как–нибудь сумею найти спокойное, тихое и, самое главное, теплое местечко, где пересижу до вечера, а уж Говард найдет решение. Теперь мне оставалось лишь убить время.

Взгляд мой странствовал по улице. Несколько лавчонок, две–три пивные, ресторанчик, выстроившиеся в ряд жилые дома и ничего такого, что могло бы послужить мне временным прибежищем. Я был не из местных и не имел возможности стучаться в каждую дверь и просить приютить меня до наступления темноты. Что же касается питейных заведений, то они не внушали мне особого доверия, неважно, что это было, ресторан или портовая забегаловка — везде был свет, а где свет — там и тени. А где можно спрятаться от своей собственной тени?

Не знаю, было ли это простой случайностью — в последнее время я уже начинал приходить к убеждению, что никаких случайностей на свете не бывает, — но единственным местом, которое мне в данный момент лучше всего подходило, была церковь.

Маленькая церквушка, слишком маленькая далее для такого городка, как Дэрнесс, в это время дня была пуста, кроме того, там царил полумрак и имелось множество темных уголков, где я мог обрести временную защиту. До церкви было не особенно далеко — шагов сто, если идти вниз по улице. Она располагалась на противоположной стороне. Я решил отправиться туда.

Когда я повернул вниз по улице, в лицо мне ударил ледяной, сырой ветер. Быстро взглянув на небо, я убедился, что грозовой фронт приближается. И хотя темно–сизые, напоенные дождем тучи все еще были на почтительном расстоянии от Дэрнесса, они быстро надвигались на город. Погромыхиванье становилось отчетливее. Ежась от холода, я втянул голову в плечи и ускорил шаг.

В тот момент, когда я только что пересек улицу, облачный покров прорвался.

И это не было простым стечением обстоятельств. Ветер в течение нескольких секунд усилился, и теперь свист его перешел в неистовый вой. Он набросился на меня, и порывы его охаживали, словно ледяными кулаками, заставляя сгибаться и раскачиваться из стороны в сторону. Одновременно серое покрывало над городом исчезло, разлетелось в стороны, словно в беззвучном взрыве, и передо мной на мокрой брусчатке возникла тень Зверя.

Она была теперь больше, чем в последний раз. И реакция ее отличалась быстротой и целенаправленностью, чего в отеле не было. Комок переплетенных меж собой рук–змей стал расти, распускаться подобно раскрывающемуся бутону дьявольского цветка, и ко мне потянулись десятки беззвучно изгибающихся щупалец.

На этот раз я чуть запоздал отреагировать на них. Я прекрасно понимал, что произойдет, замешкайся я хоть на секунду, во всяком случае, предполагал и все же замешкался. Лишь когда несколько змей–щупалец рванулись к моим ногам, я вышел из оцепенения и бросился прочь.

Улица в ширину не имела и десятка ярдов, но пробежка эта показалась мне самой долгой и длинной в моей жизни. Тень неслась передо мной, как огромный двойник–урод, перескакивая через низкие бордюры, нелепо опрокидываясь набок, и когда я достиг двери церкви, бросилась вверх. Эти дергающиеся змеи вдруг оставили в покое мои ноги и теперь плясали прямо перед моим лицом на растрескавшемся буром дереве массивной церковной двери. Закричав от ужаса, я в отчаянии рванул на себя ручку двери, и в этот момент одно из щупалец нанесло мне удар. Все это была до ужаса абсурдным — ведь это была тень, бестелесная, неощутимая, но я тут же учуял этот запах, эту чумную вонь, омерзительной волной коснувшуюся моего лица.

Не помня себя, я бросился на дверь, плечом налег на нее — она открывалась вовнутрь — и влетел в церковь.

Как только я очутился в полумраке церкви, тень тут же пропала, но я проковылял еще несколько шагов в спасительную темноту, чтобы хоть на несколько мгновений избавиться от ужаса, преследующего меня. Лишь отойдя достаточно далеко от дверей, я отважился остановиться.

И тут на меня темной волной накатилось изнеможение. Эти несколько шагов, это бегство от тени исчерпали мои силы вконец — сердце мое тяжело ухало в груди, а ноги гудели так, словно я пробежал не одну милю. Закачавшись, я ухватился за спинку грубой церковной скамьи и тяжело дыша огляделся.

Изнутри церковь эта казалась уже не такой маленькой. Высокие своды потолка уходили вверх на добрых двадцать пять ярдов, а неоштукатуренные стены из простого красного кирпича, на которых изредка мелькали изображения святых, имели всего лишь несколько узких стрельчатых окон, так что даже в яркий солнечный день здесь должна царить полутьма. Здесь я был недосягаем для тени.

Я медленно повернулся. Вопреки своему желанию, я был не один — на другом конце церкви располагался простой, низкий алтарь, а перед ним, преклонив колени, стоял какой–то мужчина и смотрел на меня. Видимо, я отвлек его от молитвы. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом я резко повернулся и, отойдя на пару шагов, тяжело опустился на неудобную скамью. Гроза бушевала уже почти над городом, и громовые раскаты долетали сюда и усиливались акустикой церкви. Здесь они воспринимались угрожающе. Уперев руки в спинку противоположной скамьи, я некоторое время сидел с закрытыми глазами, пытаясь привести в порядок мысли, вихрем кружившиеся в моей голове. Потом я, даже сам не зная почему, взял в руки потрепанный молитвенник — несколько их лежало тут же на скамье, — раскрыл его наугад и пролистал. Через некоторое время человек поднялся с колен у алтаря и направился к выходу. Я сделал вид, что всецело поглощен чтением.

— Мистер Крейвен?

Я поднял взгляд. Оказывается, мужчина этот никуда не уходил, а подошел ко мне, причем настолько тихо, что я не услышал. Лица его в полутьме я разглядеть не мог, но видел, что он был очень высокого роста и крепкого телосложения, примерно моего возраста, может быть, чуть моложе.

— Вы… вы знаете меня?

Он кивнул.

— Для чего вы здесь, мистер Крейвен? — тихим голосом спросил он. — Потому что это — церковь? — Он рассмеялся. Смех этот отдался странным, гулким эхом под сводами церкви и уже не походил на смех. — Поверьте, это вам не поможет, мистер Крейвен. Те силы, от которых вы стремитесь укрыться, ни стенами церкви, ни даже крестом не сдержать.

Я уставился на него. Я мог спорить на что угодно, что с этим человеком мы никогда в жизни не встречались. А вот он, кажется, знал меня, как облупленного. Однако я покачал головой.

— Боюсь, что не понимаю вас, — произнес я как можно спокойнее. — Что вы хотите этим сказать, мистер…

— Махони, — ответил незнакомец. — Флойд Махони. И поверьте — вы здесь не в безопасности. Эта церковь, эта символика способна защитить вас от черной магии, возможно, даже и от дьявола, если таковой существует. Но те силы, против которых выступили вы, — ни то, ни другое. — Он улыбнулся, без приглашения опустился рядом со мною на скамью и рукою обвел церковь. — Все здесь — лишь вера, Роберт. «Запечатленное в камне Слово Божие», как выразился один весьма неглупый человек. Те, против кого решились сражаться вы и ваши друзья, не имеют касания ни к Богу, ни к дьяволу, ни ко всяким там демонам. Это такие же создания, как и мы с вами, Роберт, живые существа. Но существа, происходящие из того времени, которое отделено от нашего двумя миллиардами лет, и средства, которыми они пользуются, настолько иные, что кому–то, вполне возможно, могут показаться и магией.

— Я… я не понимаю, к чему вы…

— Да не пытайтесь внушить мне, что вы глупее, чем вы есть, Роберт, — перебил меня Махони. В его голосе звучал гнев, даже не гнев, скорее, просто раздражение. — Я на вашей стороне. Но и я не смогу вам помочь, если вы сами этого не захотите.

Несколько секунд я нерешительно смотрел на него. Мои пальцы поигрывали желтыми пергаментными страницами молитвенника, чугь ли не разрывая их, но я этого не замечал. Теперь я яснее мог видеть лицо Махони. Лицо было в полном соответствии с его наружностью — широкоскулое, не блещущее умом, но открытое, и ему было присуще какое–то трудно объяснимое добродушие.

— Вы… вы знаете…

— …о ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ и вас, о мистере Лавкрафте и вашем отце? — помог мне закончить фразу Махони. Он улыбнулся. — Да, мне это известно. Это и многое другое. Но сейчас не время все вам объяснять. Это, знаете ли, история, которую в двух словах не перескажешь. — Улыбка его стала шире. — Но я — ваш друг, Роберт. Я могу помочь вам выбраться отсюда. — Он указал на дверь. — Легче было бы задержать вас там, — сказал он. — Пары секунд мне вполне бы хватило.

Что–то в его словах смущало меня — может быть, то, что этот необычный мистер Махони свято был убежден, что мог набиться ко мне в друзья лишь только потому, что не прикончил меня…

Но несмотря на это я, помедлив, встал, положил молитвенник на скамейку и вопросительно посмотрел на него.

— А как? — поинтересовался я.

— Здесь есть потайной ход, — ответил он и постучал ногой по полу. — Он находится как раз под нами. Начинается он в ризнице, а заканчивается уже в порту. Он остался с тех времен, когда сюда совершали свои опустошительные набеги викинги. Люди и тогда пытались обрести здесь убежище, совсем как вы. Но это мало помогало им… Как и вам. Викинги ведь тоже не приходили в священный трепет при виде креста. — Он засмеялся, повернулся и собрался уйти, но я схватил его за рукав.

— Кто вы? — стал допытываться я. — Кто вы такой, Махони?

— Флойд, — поправил он меня. — Мои друзья называют меня Флойдом.

— Один черт, — грубо ответил я. — Но вы не ответили на мой вопрос.

Флойд тяжело вздохнул, и на лице его появилось скорбное выражение. Он не спеша высвободил свою руку, оглянулся сначала на дверь и затем на небольшое оконце вверху со свинцовым переплетом. Наконец он удостоил своим взглядом и меня.

— Почему вы не хотите просто довериться мне? — тихо спросил он, но ответить не дал. Почти меланхоличным тоном он продолжал: — Вероятно, вам в жизни не раз приходилось разочаровываться, не правда ли? Мне кажется, я вас начинаю понимать, Роберт. Я ваш друг и ненавижу ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ почти так же, как и вы.

— Вы? — недоверчиво спросил я. — А не слишком ли вы молоды для…

— Понимаю, понимаю. — заверил меня он. — Мне двадцать три, Роберт. Я ненамного моложе вас.

— Я — дело другое, я…

— Явление особое, я знаю, — чуть иронично перебил меня Флойд. — Так каждый считает, кому приходится иметь дело со Зверем. Впрочем, может быть, что вы не совсем неправы. Вы первый человек, которому удалось пережить встречу с этим чудовищем. — Он протянул руку и прикоснулся к белой пряди у меня в волосах. — Это ведь его работа, если не ошибаюсь?

Я машинально кивнул.

— А есть хоть что–то, чего бы вы не знали? — спросил я.

— И очень много, — без тени улыбки ответил Махони. Однако, что происходит с вами, Роберт, мне известно, и я даже знаю, как вам помочь.

— Как?

— Не здесь, — спокойно ответил Махони. — Мы должны уйти отсюда. Лучше всего, если мы спустимся в этот потайной ход. Я представления не имею, можно ли его пройти целиком, но света там, во всяком случае, нет. И до захода солнца мы можем не беспокоиться.

— А потом? — спросил я.

— А потом, — Махони улыбнулся. — Потом мы отправимся в море и достанем со дна ящик с книгами вашего отца. Надеюсь, плавать вы умеете.

Лошадь в течение последних тридцати минут явно нервничала. Грозовой фронт приблизился, глухой рокот становился все громче, и вскоре раскаты раздавались почти непрерывно, хотя дождевые тучи по–прежнему были еще довольно далеко, в нескольких милях отсюда. Наэлектризованный воздух был наполнен тем напряжением, которое всегда предшествует сильной грозе и которое всегда намного раньше распознается домашней живностью, нежели людьми.

Но не только по причине близкой грозы пугалась лошадь. Она терпеливо, час за часом ждала, что вернется тот, кто распряг второго коня и верхом куда–то на нем ускакал. Но он все не возвращался, и лошадь вынуждена была стоять на том же самом месте, сдавленная ремнями упряжи, и дожидаться его.

И все же животное было не одиноко здесь. Позади что–то копошилось, не человек и не зверь, хотя пахло от него человеком, во всяком случае, это было живое существо, которое дышало. Лошадь чувствовала его присутствие, чужой, неприятный дух, который приводил ее почти что в неистовство. Лошадь храпела, мотала головой и изо всех сил натягивала кожаные ремни. От этого вся телега скрипела, кряхтела, но по–прежнему по ось сидела в грязи, туг’ не хватило бы и десятерых тяжеловозов, чтобы сдвинуть ее с места и вытащить из этой черной жижи.

А вот то, что лежало позади, двигалось.

Оно не было животным или растением, трудно было вообще определить, что это такое. По сути — аморфная серая масса, колышущаяся куча серо–зеленой, гадостно вонявшей слизи, очень напоминавшая исполинскую амебу без каких бы то ни было видимых органов чувств или конечностей. В течение последних нескольких часов оно росло, медленно, но неуклонно, постепенно поглощая тело Норриса вместе с его одеждой, потом добралось до пустых мешков и корзин, лежавших тут же, и не побрезговало даже куском самой телеги — деревянной планкой. Теперь оно успело уничтожить все органические материалы вблизи себя, и рост его прекратился.

Но оно по–прежнему оставалось голодным и чувствовало присутствие лошади, хотя не обладало ни зрением, ни слухом, ни обонянием. Просто от беспокойного топтания лошади на месте тряслась телега, а вместе с ней и это скользкое Нечто.

Тварь вдруг всколыхнулась, зашевелилась. Медленно, с трудом, словно огромная, внезапно лишившаяся своей раковины улитка, она перетекла вперед, к оглоблям и не торопясь соскользнулаа на раскисшую землю. Все это происходило долго, минут десять–пятнадцать, возможно, двадцать, и теперь этот отвратительный студень метровой кучей возвышался посреди лесной дороги. На некоторое время он замер, словно собираясь с силами, потом снова пришел в движение — тонкие волокна слизи сновали по земле, ощупывая все вокруг, хватались за травинки, стебли каких–то растений, что–то искали, ощупывали, снова втягивались назад, раскачивались в воздухе, словно определяя направление ветра. Потом эта масса поползла вперед, медленно, очень медленно она миновала увязшее в грязи колесо и стала подбираться к лошади.

Животное пугливо дернулось, когда его глаз уловил позади движение. В отчаянии лошадь поднялась на дыбы, ночную тишь прорезало испуганное ржание. Передние копыта беспокойно месили вязкую грязь.

Серое чудовище приближалось, оставляя за собой полосу голой, гладкой земли. Травы, стебельки растений — все словно слизал чей–то гигантский язык, оно медленно переваривалось в этом неуклюжем, студенистом теле, наделяя его силой, но этого было слишком мало, чтобы утолить ненасытный голод монстра.

Подобравшись к лошади почти вплотную, серое Нечто вдруг замерло на месте. Животное обезумело, когда его чуткие ноздри уловили исходивший от этой исполинской амебы запах. Запах смерти. Лошадь поднялась на дыбы и в исступлении стала бить передними копытами по чудовищу.

Но она успела нанести лишь один удар.

Как только копыта лошади окунулись в серую массу, ее словно парализовало. По телу стремительной волной прошла судорога, и выражение животного страха в ее глазах сменилось безразличной обреченностью.

Все произошло очень быстро. Серая масса поползла вверх по ногам, добралась до груди и дальше. Животное погибло мгновенно и без мук. Клетки его тела поглощались, перерабатывались и обретали чужую, неестественную форму. Уже спустя несколько минут от лошади не осталось и следа. А серая масса еще больше увеличилась, теперь это была уже настоящая трепыхающаяся гора свинцового цвета.

Довольно долго с ней ничего не происходило. Серая груда слизи лежала неподвижно, словно неживая. Час за часом проходило время, и вот уже день стал клониться к закату.

И лишь когда солнце стало медленно сползать к горизонту, серое Нечто вышло из оцепенения, задвигалось, затряслось, словно лишившись внутренней опоры, потом стало растекаться и вскоре превратилось в плоский блин диаметром метров в десять.

После этого он стал делиться на части.

Словно увеличившаяся во много миллионов раз клетка, блин стал истончаться в центре, причем две части его удалялись друг от друга, и, наконец, связывающая их тонкая полоса разорвалась, и теперь это были уже два разных Нечто.

Одна из этих вновь образовавшихся частей — та, что была поменьше, — стала постепенно сжиматься, съеживаться. Серая, плоская лепешка превратилась в комок, образовывая руки, ноги, голову, — все это пока находилось в зачаточном состоянии, это были как бы болванки, заготовки, какие лепят скульпторы. Было похоже, что Нечто собиралось воссоздать облик того человека, которого поглотило.

Обе части студня снова замерли в неподвижности, собирая силы, и снова прошло несколько часов. Вдруг они задвигались во все стороны. Та, что была крупнее и не обрела форму, поползла дальше в лес, поглощая все, что попадалось ей на пути, оставляя после себя лишь камни и бесплодную, пропущенную через себя землю.

Вторая же половина, постепенно обретавшая человеческие черты, неуклюже поднялась на два отростка и обратилась к морю. Туда, откуда она заслышала призыв своего Повелителя.

Медленно, тяжело переступая, Шоггот двинулся вперед…

Подземному ходу, казалось, не будет конца. Низкий потолок не позволял выпрямиться, и несколько раз Махони вынужден был останавливаться, чтобы расчистить дорогу от камней и комков земли, о которые мы спотыкались, сопровождая все это сопением и руганью вполголоса.

Я уже не мог точно сказать, сколько времени мы находились под землей. Мой новый спутник провел меня из церкви в маленький, забитый всяческим хламом подвальчик, откуда каменная лестница вела дальше вглубь. Сидя там, мы дождались захода солнца (мне показалось, что миновала вечность) и отправились в путь. Пару раз я пытался заговорить с Махони, чтобы хоть немного познакомиться с ним, понять, что он из себя представлял, но отвечал он либо весьма уклончиво, либо не отвечал вовсе. Мое положение с каждой минутой нравилось мне все меньше и меньше. Не в моем характере доверяться первому встречному, которого я знал только по имени.

И вот мы стали медленно продвигаться по подземному переходу. Я безуспешно пытался прикинуть на глазок, далеко ли от этой церквушки располагался порт. Я плохо представлял себе этот Дэрнесс, собственно говоря, я его и не видел–то как следует, разве что пейзаж, открывавшийся из окна номера гостиницы, — но по моим прикидкам, до него было около двух миль, если не больше. И если ход этот действительно относился к временам викингов, то следует признать, что люди тех времен, оказывается, тоже были кое на что способны.

Эта мысль послужила прелюдией к другой, менее приятной: если этот ход действительно был таким древним, то мы с Махони рисковали, ни больше, ни меньше как жизнью. То и дело мы проходили мимо огромных проломов в стенах, и не раз нам приходилось буквально прорывать себе путь вперед. Причем здесь иногда вполне могло хватить простого покашливания, чтобы спровоцировать обвал…

Отбросив от себя эту не слишком приятную мысль, я сосредоточил внимание на звуках, которые улавливало мое ухо. Здесь внизу темно было, как в могиле, и хотя Махони запасся лампой, которую он позаимствовал в церковном подвале, воспользоваться ею мы не отваживались. Я прекрасно ориентировался по звуку его шагов.

Внезапно Махони остановился и тронул меня за плечо.

— Мы пришли, — проговорил он. — Как вы? Не измучил вас этот переход?

Я кивнул, хотя тут же понял, что в этой кромешной тьме жест мой обречен остаться незамеченным.

— Да, — ответил я, спохватившись. — Если мы отсюда как–нибудь выберемся, можно сказать, что все в порядке. А то сейчас у меня такое чувство, что меня заживо похоронили.

Махони тихо засмеялся.

— Ничего, ничего. Мы уже выходим на поверхность. Перед нами лестница. — Помолчав, он, судя по звукам, расчищал нам путь от камней и сгнивших деревянных балок. — Лучше будет, если я пройду немного вперед, выберусь и взгляну, на месте ли Лавкрафт и его слуга.

— Они наверняка там, — поспешил я заверить его. На деле же я толком и сам не мог сказать, так ли это. Я не мог быть уверен, что портье передал мою просьбу Говарду, а перспектива торчать здесь в ожидании Махони вызывала во мне страх. Панический страх.

— Может, вы и правы, Роберт, — пробормотал Махони. — Впрочем, даже если их там нет, мы вполне можем обойтись и без них. Пойдемте!

Протянув во тьме руку, я нащупал его спину и довольно резко удержал его.

— А что… если… луна светит? — осторожно спросил я.

— Нет никакой луны, сейчас новолуние, — заверил меня Махони. — Кроме того, гроза еще не улеглась. Вы что, грома не слышите?

Я стал напряженно вслушиваться, но единственное, что я слышал, было биение собственного сердца. Видимо, у этого Махони слух был острее.

— Нет, — ответил я.

— Тем не менее, гром продолжает греметь, — утверждал он. — Ну, давайте отправляться, а то времени у нас в обрез. Убрав мою руку с плеча, он ободряюще ткнул меня в бок и двинулся вперед. Я услышал, как он стал подниматься по каменным ступенькам, осторожно нащупал ногой нижнюю и, выставив руки вперед, на ощупь стал подниматься, но тут же наткнулся на него и, инстинктивно дернувшись, зашатался и непременно полетел бы навзничь, если бы не его мгновенная реакция. Он тут же сумел ухватить и удержать меня.

Вдруг я заметил его темный силуэт на темно–сером фоне. Впереди замаячил свет, и теперь стало видно, что проход сильно сузился.

— Осторожнее! Мы уже у выхода.

Остаток пути мы проделали на четвереньках. Проход круто стал подниматься вверх, и теперь под ногами у нас уже были не камни, а чавкала липкая, густая грязь. Махони остановился и молча показал рукой вперед — на фоне серого полукруга выхода виднелись какие–то сплетенные тени.

— Кусты, — пояснил Махони. — Они скрывают вход. Осторожнее, когда будем выбираться, а не то поцарапаетесь. — Приблизившись к выходу, он осторожно раздвинул колючие ветки, вылез сам и дождался меня.

Нас встретил холод и завывание ветра. Над морем раздавались приглушенные громовые раскаты. Небо представляло собой кипящий котел. Ветер приносил запах морской воды и гул прибоя.

Скрючившись от долгого перехода, я стоял рядом с Махони, и взгляд мой рассеянно блуждал по сторонам. Под ногами была размокшая, раскисшая от воды земля. Ноги мои почти по щиколотку были в воде, и холод начинал сковывать их. Но опасности столкнуться с собственной тенью, слава Богу, не было — стояла непроглядная темень, и даже звезды были скрыты плотным облачным покровом.

Махони улыбнулся, заметив мой взгляд.

— Нечего вам бояться, — успокоил он меня. — Здесь мы в безопасности. — И тут же уже вполне серьезным голосом добавил: — Но не думайте, что буря эта продлится вечно и ночь эта никогда не кончится. Как называется этот бот, который нанял Лавкрафт?

— Понятия не имею, — признался я. — Мы с ним на эту тему не говорили. Он не желал, чтобы я в этом участвовал. Он вообще не желал, чтобы я близко к этому порту подходил.

Махони состроил гримасу и пожал плечами.

— Ничего страшного. Этот порт невелик. Пойдемте поищем.

Мы двинулись вперед. Махони нырнул куда–то во тьму, и я должен был чуть ли не бежать за ним, чтобы не потерять его из виду. Здесь наверху было ненамного светлее, чем в этом адском подземном ходе. Море огромной темной дырой зияло прямо перед нами, даже корабли, которые покачивались на волнах у маленького пирса, были почти неразличимы во мраке, и я мог видеть лишь их неясные очертания. Нигде не было ни огонька, и когда я на бегу повернул голову и посмотрел туда, где находился город, я заметил, что в большинстве окон света тоже не было. Жутковатое это было зрелище. Самое интересное, что еще днем я страстно мечтал о том времени, когда я окажусь в темноте, теперь же страшился ее.

Махони замедлил шаг и, подняв руку, указал на последний из застывших во тьме силуэтов.

— Вот он, — объявил он. — А теперь, не мешкать!

И словно бы в подтверждение его слов, буря вдруг забушевала с удвоенной силой. Огромный вал разбился о каменное ограждение набережной, обдав нас солеными брызгами и пеной, и чуть было не сбил меня с ног. Махони чертыхнулся и, сложив руки рупором, закричал:

— Лавкрафт! Вы здесь?

Ветер заглушал его крик.

— Лавкрафт! — проревел Махони еще раз. — Говард! Вы здесь? Я привел Роберта!

На этот раз ответ последовал. Чей–то голос кричал нам сквозь шум бури, потом на палубе бота замаячил, заплясал огонек — лампа! Через минуту с борта, прорезав тьму, в нашу сторону ударил сноп яркого света.

— Потушите свет, — тут же скомандовал Махони. В голосе его слышался страх. — Ради Бога, Говард, потушите свет!

Но, Говард, казалось, и не собирался этого делать. Белый луч упал на лицо Махони и задержался на нем. Я туг же в испуге стал озираться по сторонам в поисках убежища на тот случай, если Говарду вздумалось бы осветить и меня.

— Кто вы? — послышался голос Говарда. — И где Роберт?

— Если не потушите этот чертов свет, то никогда об этом не узнаете! — гневно рявкнул Махони. — Роберт здесь, но если вы и дальше будете играть с этой штуковиной, то можете его никогда не увидеть!

— Он прав, Говард! — крикнул я. — Потуши фонарь! Мы сейчас поднимемся на борт!

Мне показалось, что Говард и на этот раз оставит наши призывы без внимания, но луч света исчез, оставив в покое Махони, и теперь был направлен в противоположную сторону, на бушевавшее море.

— Так нормально? — раздался крик Говарда.

— Нормально, — ответил Махони. — Только ради всех святых, все оставьте так и ничего не трогайте, чтобы ненароком не навести свет на Крейвена. Для него этот луч теперь — все равно что пуля. — Махони повернулся ко мне. — Пошли!

Мы побежали к боту. Эта гроза или буря была, в чем я абсолютно не сомневался, не просто обычным осенним штормом. И по мере того как мы приближались к кораблю, она усиливалась. Я заметил, что бог как бешеный колыхался на волнах, царапая бортом о камень причала, несмотря на то, что его удерживало несколько канатов. Фонарь в руке Говарда бешено плясал. Он сам едва удерживался на ногах, стоя на ходившей ходуном палубе.

Махони, подбежав к боту почти вплотную, не медля ни секунды вскочил на палубу, я последовал его примеру но, поскользнувшись на мокром дереве, упал. Кто–то охнул, пятно света дернулось вниз, и тут раздался звон разбитого стекла. Говард чертыхнулся.

— Что вы там, с ума сошли, что ли? — выкрикнул Махони. — Я же вам говорил — никакого света, черт возьми!

— Он прав, Говард, — поспешно подтвердил я. — Я все тебе объясню, но…

— Сейчас у нас нет времени на объяснения, — довольно грубо перебил меня Махони. — Мы должны спуститься вниз и побыстрее. Шторм усиливается. Идите сейчас в каюту, зашторьте иллюминаторы поплотнее, а потом потушите свет.

— Говард, сделай то, о чем он просит, — добавил я.

Говард, ничего не сказав, повернулся и направился к каюте, прихватив с собой разбитый фонарь.

Суденышко вновь сотряслось от громадного вала. Я чувствовал, что шторм усиливается с каждой минутой, хотя это не укладывалось у меня в голове. Ослепительная молния, вспыхнув, осветила бушевавшее море синевато–белым светом, и грохот волн на секунду потонул в оглушительном раскате грома.

Я даже не успел и вскрикнуть от испуга, как Махони, чертыхнувшись, дал мне такого тычка, что я чуть было не закувыркался вниз по крутым ступенькам. Словно вынырнув из моих кошмарных галлюцинаций, передо мной вдруг возникла искаженная, уродливая тень ВЕЛИКОГО ДРЕВНЕГО, щупальца–змеи которого тянулись ко мне, стремясь схватить, едва я оказался на пути в каюту. Я завопил, замахал руками, в ужасе пытаясь за что–то ухватиться, но Махони, не давая мне опомниться, буквально столкнул меня вниз, и я чуть ли не носом открыл дверь в каюту.

Чья–то рука схватила меня за шиворот и потащила прочь от двери. По характерному силуэту я узнал Говарда, рядом с ним из полумрака вынырнул какой–то великан — Рольф!

За окном еще одна молния, вспыхнув, прорезала тьму ночи. Ее свет проник даже сквозь шторы, наполнив каюту мертвенным, голубоватым светом, четко обозначившим тени. Я услышал чей–то крик, тут же почувствовал, как кто–то сильно ударил меня меж лопаток, и я пролетел мимо Говарда и Рольфа. Ко мне рванулись призрачные щупальца. Что–то скользнуло по щеке, прикосновение это было, словно ожог, и одновременно в ноздри мне ударил резкий, неприятный запах. Я чувствовал дыхание чудовища, ощущал его ликование, его предвкушение крови. Сколько же длилась эта вспышка? Я обо что- то споткнулся, упал на пол и инстинктивно метнулся в сторону, закрывая лицо руками, стремясь добраться до угла, куда не доходил этот зловещий, мертвенный свет, где до меня не могло добраться это страшное Нечто.

И вдруг все кончилось. Беспощадный, голубоватый свет исчез, и каюту снова наполнила спасительная благодатная темнота. Бот по–прежнему раскачивался на штормовых волнах, но самое страшное миновало. Во всяком случае, я имел несколько мгновений передышки.

Странное кряхтенье заставило меня поднять глаза. Я мало что мог видеть здесь, но сумел разобрать, как почти рядом две едва различимые фигуры борются друг с другом. Мне не составило труда догадаться, что происходит.

— Оставь его, Рольф! Прошу тебя! — крикнул я.

Рольф промычал что–то невнятное и выпрямился во весь свой гигантский рост, довольно сильно приложившись головой о низкий потолок каюты, и рывком поставил Махони на ноги.

— Оставь его! — повторил я. — Он не желал мне ничего плохого и не нападал на меня. Он спас мне жизнь. И вам, вероятно, тоже, — добавил я.

— Тогда ладно, — буркнул Рольф, убирая руки с шеи своей жертвы. Махони, прохрипев ругательство, шумно стал хватать ртом воздух.

— Благодари вон его, — Рольф махнул своей лапищей в мою сторону, — а не то я снес бы тебе башку, — прорычал он.

— Рольф! — строго оборвал Говард. — Оставь его в покое!

Рольф вздохнул, как мне показалось, в глубочайшем разочаровании и отпустил Махони. Тот тут же в изнеможении привалился к переборке и зашелся кашлем.

— Это… у вас так принято… встречать гостей? — сипло выдавил он.

Говард никак не отреагировал на это.

— Может, вы будете так любезны объяснить, что должен означать этот внезапный визит? — холодно спросил он.

— Говард, он на нашей стороне, — заверил я его. — Думаю, что ему можно доверять.

Говард медленно повернул ко мне голову, и даже не видя его лица, я мог догадаться, что оно сейчас выражало.

— Доверять? — недоверчиво переспросил он. — Черт возьми, в чем ты хочешь меня убедить? Сначала ты бесследно исчезаешь, отсутствуешь на протяжении нескольких часов, а потом являешься сюда и вдобавок приводишь с собой кого–то…

— Отдайте мне фонарь, — потребовал Махони.

Говард непонимающе уставился на него.

— Фонарь? Для чего он вам?

— Мне, видимо, следует показать вам, почему я здесь, — стал объяснять Махони. — А времени на длинные объяснения у нас нет. Прошу вас.

Говард, помедлив, все же вручил ему фонарь. Махони взял его, затем достал спичку и, повернувшись так, чтобы свет не упал на меня, чиркнул ею о терку и поджег фонарь.

— Дайте ваш плащ, — попросил он.

Говард, покачав головой, со вздохом стянул свой непромокаемый плащ, и Махони тут же проворно накрыл им фонарь так, чтобы наружу не пробился ни один лучик света. Затем, повернувшись к Говарду, он показал пальцем на меня.

— А вот теперь смотрите, Лавкрафт, — обратился он к Говарду. — Смотрите внимательнее.

Прежде чем я понял, что он собирается предпринять, Махони рывком сдернул плащ с фонаря, так что свет озарил каюту. Махони тут же крутанул ручку фитиля, и фонарь снова потух. Все это заняло не более секунды.

Но этого было достаточно, чтобы продемонстрировать Говарду жуткую тень мою и ее хлеставшие по сторонам змееподобные конечности.

— Вот оно что! — прошептал пораженный Говард. Прошло немало времени, прежде чем он обрел дар речи. Рольф и Махони, будто без слов поняв друг друга, как по команде стали разбирать стол на доски и заколачивать ими иллюминатор. Снаружи беспрерывно полыхали молнии, но теперь кабина погрузилась в непроницаемую тьму, и я мог лишь догадываться, где находились остальные. Я же предпочел остаться на своем прежнем месте.

— Значит, так, — пробормотал он.

— Да, — тихо подтвердил Махони. — Мне кажется, вы лучше нас понимаете всю серьезность положения.

Я не видел, чем был занят Г овард, но спустя мгновение, судя по звуку, он пододвинул стул и уселся.

— Боюсь, что вынужден просить у вас прощения, — негромко произнес он. — И от своего имени, и от имени Рольфа. Мне очень жаль, мистер…

— Махони. Флойд Махони, — ответил мой спутник. — Нечего вам извиняться. Я рад, что у Роберта есть надежные друзья.

— Махони? — В голосе Говарда звучало недоверие. — Мне имя ваше кажется знакомым, — пробормотал он. — Я… Я уже однажды слышал это имя.

Махони тихо засмеялся.

— Что ж, вполне возможно. Я ведь живу здесь, в Дэрнессе. А вы тут уже стольких расспрашивали.

Говард покачал головой.

— Я не то имею в виду. Я это имя слышал сегодня от некоего Бенсена.

— Это один из моих приятелей, — подтвердил Махони.

— Так вот, Бенсен утверждает, что вы погибли, — продолжал Говард. — Утонули у него на глазах, мистер Махони. Он даже пытался надавить на меня этим обстоятельством.

Махони презрительно фыркнул.

— Бенсен мелковат для того, чтобы отважиться на шантаж. Это просто жадная до денег мелкая тварь.

— Хорошее же у вас мнение о своих приятелях, однако, — как всегда неожиданно вмешался Рольф.

— Я не слышу ответа на мой вопрос, — продолжал допытываться Говард.

Махони громко вздохнул и довольно долго раздумывал.

— Хорошо, — наконец произнес он. — Видимо, все же следует рассказать все как есть. Хотя, повторяю, времени у нас на долгие объяснения нет. Роберт в опасности. И не только он. Но прошу вас. — Он встал и нервно заходил по каюте, потом снова остановился. — Человек, который знаком Бенсену, действительно утонул на его глазах, — начал он. — Так что, он вам не лгал, мистер Лавкрафт.

— Утонул, говорите? Что–то вы мало смахиваете на утопленника.

Махони усмехнулся.

— А я и не утопленник, слово вам даю, что нет, — сказал он. — Но я и не Махони. Просто мне пришлось воспользоваться его телесной оболочкой, поскольку без нее я никак не мог.

— А кто вы? — чужим голосом спросил я. И мне вдруг показалось, что я уже знаю ответ на свой вопрос.

И одновременно жутко боюсь его.

Махони медленно повернул голову и посмотрел на меня. Несмотря на кромешную тьму, я почувствовал этот взгляд и даже мог поклясться, что вижу в его глазах хитроватые искорки.

— Ты и правда не догадываешься, Роберт? — спросил он.

Я хотел было ответить, но не смог. Глотку мне словно сдавило что–то.

— Ты ведь знаешь, да?

— Черт возьми, да что это за спектакль? — вышел из себя Говард. — Кто вы такой?

— Это твой друг, Говард, — тихо произнес я. — Этот человек — Родерик Андара. Мой отец.

Неиствующий шторм за несколько последних часов достиг невероятной силы. Начавшись как обычная осенняя гроза, он за относительно короткое время превратился в ураган и набросился на побережье огромными, трехметровыми пенящимися волнами, которые с ревом разбивались о скалы.

Руки Бенсена судорожно вцепились в камень скалы. Пальцы онемели от холода, он чувствовал, как с каждой секундой силы его тают. Ветер, словно невидимый гигантский кулак припечатал его к отвесной скале берега, а волны грозили утащить в море. Бенсен знал, что долго ему не продержаться — на этот раз он явно переоценил свои возможности.

Мысль эта зародила в нем прямо–таки детское упрямство. Ведь он был буквально рядом со своим счастьем, казалось, лишь протяни руку — и вот оно! Уникальная возможность одним махом изменить свою жизнь, выбраться из этого грязного захолустья и зажить как нормальный человек где–нибудь в большом городе, на юге… «Черт возьми, — в отчаянии думал он, — неужели и на этот раз все впустую?» На его глазах один человек утонул, другого он шантажировал, третий пал от его руки, и теперь он сам, дрожа, как мокрая крыса, отдан на растерзание неуемной стихии.

Бенсен еще раз побывал в этой чертовой гостинице, ища встречи с Филипсом, но, как ему было сказано, тот уже съехал. Портье даже сообщил ему по секрету, что он оделся во все лучшее, расплатился по всем счетам и отправился куда–то.

Бенсен готов был землю грызть от ярости. Ему было ясно, что задумал Филипс: поняв, что Бенсен шантажировал его втемную, он решил действовать на свой страх и риск. Видно, кто–то шепнул ему, где лежат обломки, и теперь он пытался пробраться туда и завладеть своими сокровищами до того, как появится он, Бенсен, и, не дай Бог, выдвинет новые, еще более драконовские требования.

Так рассуждал Бенсен. Сев на лошадь, он прискакал к берегу, спустился на пляж и стал дожидаться там Филипса и его троих спутников.

Но никто не появился.

Зато разразился шторм и так быстро перешел в настоящий ураган, что Бенсен даже не успел вовремя вскарабкаться наверх, чтобы переждать его в безопасности.

Очередная волна подкатилась к берегу, с грохотом расшиблась о скалы, сотрясая убежище Бенсена. Его окатило ледяным потоком, и когда вода стала откатываться назад, пытаясь выдрать его из расщелины, где он скрывался от взбесившегося океана, Бенсен почувствовал, как слабеют мышцы. И вот ноги его, соскользнув, потеряли опору, и он полетел вниз.

Мокрый белый песок ударил ему в лицо, и тут же накатила новая волна, подхватила его и швырнула на скалы. Рот Бенсена открылся в беззвучном крике, но он уже был под водой, и драгоценный воздух, пузырясь в клокотавшей темно–зеленой мути, покинул легкие. На мгновение его сознание помутилось. Волна подхватила его, как бы играючи, завертела, и Бенсен глазом не успел моргнуть, как очутился в море. Ему казалось, что легкие его не выдержат и вот–вот лопнут. Грудь вдруг что–то страшно сдавило, его насквозь прожигало непреодолимое желание открыть рот и вдохнуть, но он понимал, что стоит лишь поддаться, и он погиб.

С непонятно откуда пробудившейся в нем силой он смог преодолеть чудовищный натиск волны и противостоять потоку. Голова его показалась на поверхности. Бенсен жадно стал глотать воздух и, заметив, что надвигается следующая волна, повернулся и раскинул руки.

Прямо на него летела каменная стена, и Бенсен среагировал, не раздумывая. Погрузившись в воду, он решил отдаться стихии, вместо того, чтобы расходовать драгоценные силы на бесплодную борьбу с ней, перевернулся на спину и, поджав под себя ноги, встретил удар о стену. Стопы пронзила острая боль. Этой волне не удалось разбить его всмятку о скалы, но следующая наверняка сделает это, мелькнуло у него в голове.

Каким–то чудом ему удалось высунуть голову на поверхность и наполнить легкие воздухом. Чуть не ставшая для него роковой волна уже откатывалась назад, но на подходе была еще одна — темный, несущий смерть вал, который вот–вот швырнет его о берег и уничтожит.

И тут в каменной круче он заметил пещерку.

Крохотное, треугольное отверстие, наполовину скрытое водой, трудно было разглядеть в слабом свете, это была всего лишь едва различимая тень. Но Бенсен реагировал, повинуясь инстинкту, бросившись вперед и чуть вправо, помогая себе руками и ногами.

И он успел.

Едва.

Волна бросила его на скалу и, словно пробку в бутылку, вогнала в эту пещерку. Бенсен почувствовал, как его левая рука задела за что–то острое. Крик его захлебнулся в ледяном потоке, ворвавшемся в пещеру и протолкнувшем его дальше. Его лицо и грудь царапали острые камни, но вскоре поток быстро пошел на убыль, откатываясь обратно, и Бенсен, еще раз ткнувшись в каменную стену своего убежища, остался лежать на камнях.

Он больше не был способен ни на какой мыслительный акт, но где–то в глубине сознания теплилась надежда выбраться живым из этой головокружительной передряги, выдержать все. Возможно, чисто инстинктивно, он, работая ногами и локтями, заставил себя забраться в это дарованное ему судьбой убежище поглубже.

Когда подкатилась следующая волна, он уже был в безопасности. Вода хоть и заполнила пещеру, еще раз бросив его о стену, но ее разрушительная сила уже исчерпалась. Бенсен продвинулся вглубь пещеры и с искаженным болью лицом в изнеможении упал ка плоскую кучу камней.

Он не потерял сознания, лишь какое–то время пробыл в странном сумеречном состоянии, трансе, состоявшем из дурноты, слабости и непонятного, почти абсурдного чувства облегчения, мирно сосуществовавшего с болью, что доказывало ему, что он еще жив.

И уже потом, когда, спустя столетия, шторм наконец стих, Бенсен устало поднял голову и опухшими, покрасневшими от соленой воды глазами посмотрел на вход в пещеру.

Ураган продолжал свирепствовать над океаном, и небо озаряла бесконечная череда молний. Гром теперь слился в сплошной, непрекращавшийся гул, сотрясавший море и скалы.

Что–то здесь было не так.

Прошло некоторое время, пока мысль эта сформировалась в воспаленном мозгу Бенсена, и он наконец понял, что это было.

«Гроза. Все дело в грозе», — думал он. Гроза продолжала бушевать, может быть, еще сильнее, чем раньше, но здесь, непосредственно у пещеры и на том участке берега, куда он спускался перед тем, как начался этот ад, море внезапно успокоилось.

Бенсен попытался подняться. С первого раза это ему не удалось — ноги отказывались повиноваться. Упав, он соскользнул с кучи камней и несколько секунд лежал и стонал. Внезапно заявила о себе боль от всех ссадин и царапин, покрывавших его тело.

Не обращая на нее внимания, он предпринял еще одну попытку подняться, заставляя бурно протестовавшие мускулы подчиниться, и все же сумел встать на ноги. Пещера завертелась у него перед глазами. Он зашатался и, хватаясь за камни стены левой рукой, правую вытянул вперед и стал продвигаться к выходу.

Ураган продолжал бушевать над морем. Бесчисленные молнии, прочертившие небо, превратили его в причудливую решетку из ослепительных зигзагов, и даже земля, казалось, в испуге съеживалась от этих ударов. Но вода прямо перед ним, у небольшого, изогнутого серпом лоскутка пляжа, оставалась спокойной, как в безветренный летний полдень.

Бенсен с недоверием и ужасом уставился на этот непонятный феномен. Низкие, спокойные волны беспечно накатывались на песчаный пляж. Ярдах в пятидесяти от берега, словно проведенная по линейке, четко обозначилась граница, за которой море успокаивалось…

А потом…

А потом море заклокотало.

И клокотанье это не было следствием шторма и ничем не напоминало обычный прибой. На поверхности воды показывались пузыри — огромные, маслянисто поблескивавшие, переливающиеся всеми цветами радуги. Возникали небольшие водовороты, а в глубине задвигалась какая–то гигантская, темная тень…

В первый момент Бенсен подумал, что это кит, по прихоти бури и по воле течения прибившийся к берегу, но потом, присмотревшись, вынужден был признать, что тень эта была, пожалуй, великовата для кита. Она была великовата даже для корабля, это был колосс, заполнивший собой почти всю бухточку, казалось, само дно морское внезапно ожило.

Вода продолжала бурлить. Пузырей становилось больше, и лопались они быстрее, ветер донес до Бенсена сладковатый, чужеродный запах, и вот вода уже кипела непрерывно, и на поверхность, вздымая пену, вынырнуло что–то гигантское, темное.

Это был корабль. Вернее, обломки потерпевшего кораблекрушение и затонувшего корабля — кормовая часть его с надстройками и двумя сохранившимися мачтами из четырех. Было видно, что корабль здорово пострадал, налетев на рифы. Он весь зарос ракушками и водорослями. Нос его оплело что–то зеленое и блестящее.

Что–то съежилось и оледенело внутри у Бенсена, когда обломки эти поднялись из воды и он смог как следует рассмотреть их.

Дело в том, что корабль этот не сам восстал из глубин морских — его поднимали! И поднимало его то огромное Нечто, которое он уже видел под водой — колоссальных размеров серо–зеленое чудовище, невообразимое создание, состоявшее из одних только змееподобных щупалец и блестящей крупной чешуи, гигант, такой огромный, словно в насмешку над законами природы, что в лапах его даже этот огромный корабль выглядел хрупкой игрушкой. Останки «Повелительницы туманов» продолжали подниматься из воды, но само неведомое существо, их поднимавшее, так целиком и не показалось.

Но вот море расступилось, и чуть ниже кормы Бенсен увидел глаз.

Это жуткое, метра два в поперечнике, лишенное зрачка око, озеро застывшей желтизны и обретшего плоть зла, вперило в него свой полный ненависти взор…

В сознание Бенсена словно продралась тяжелая, холодная железная лапища и удушила в нем все человеческое. Он завопил, рванулся было назад, и тут его жутко, мучительно вырвало. На секунду, даже на долю секунды он почувствовал страх, но и страх тут же исчез без следа, и теперь это был уже не Бенсен и вообще не человек, лишь пустая оболочка, лишенное воли орудие сил, неподвластных человеческому разуму и воображению.

Обломки «Повелительницы туманов» медленно легли набок, на мокрый песок у подножия отвесных скал берега и, тяжело хрустнув, рухнули. Ее мачты и реи, за два месяца пребывания в воде превратившиеся в гниль, рассыпались, раздавленные собственным весом. Корабль оседал, разваливался, становясь кучей деревянных обломков, мелких и почерневших.

И после этого гигантское око, взиравшее из–под воды, снова закрылось.

Чудовище сделало то, что было задумано. И теперь оно выжидало, зная, что минуют часы, прежде чем желания его станут явью.

Но что могут значить часы в жизни существа, которое два миллиарда лет провело в ожидании?

— Родерик? — Вы… ты… это ты на самом деле… — Говард замолк, не в силах говорить. Он раскрыл объятия, словно собираясь заключить в них Махони, но умолк и замер, в изумлении глядя на темный силуэт, вырисовывающийся перед ним.

— Это я, Говард, — подтвердил Махони. — Можешь спросить Роберта, если не веришь. Ты–то знаешь, что обманывать его я не могу.

— Я верю тебе, — поспешно сказал Говард. — Только вот…

Ничего, ничего, — перебил его Махони–Андара. — Видимо, позже мы сможем поговорить обо всем. А сейчас времени нет, Говард. Нам нужно поторопиться, если ты не хочешь, чтобы Роберт упустил свой шанс.

— Но куда ты собираешься?

— Туда, куда и ты собирался. Твоя идея с самого начала была верной — нужен мой сундук с книгами. Надеюсь только, что мы не опоздаем. — Повернувшись, он подал мне руку и я, пошатываясь, встал на ноги.

— Ну как, мальчик, все в порядке с тобой?

Я кивнул, хотя далеко не был уверен, что все действительно в порядке. До сих пор меня не покидала слабость, я с трудом соображал. Человек, стоявший передо мной, был моим отцом! Он принял облик молодого парня, моложе меня, но дух, душа, которые превращали мертвую материю в живого человека, были его — Родерика Андары, моего отца.

Моего отца, которого я сам опускал в могилу…

— Могу представить себе, что ты сейчас чувствуешь, Роберт, — тихо произнес он. — Но тебе нужно просто довериться мне. Стоит только взойти солнцу, и ты снова ощутишь в себе присутствие, но тогда даже я не сумею тебе помочь. — Ободряюще улыбнувшись, он выпустил мою руку и снова обратился к Говарду. — Мы должны отправляться, — напомнил он.

Я представил себе, какое испуганное выражение лица было сейчас у Говарда. Стоявший позади него Рольф даже присвистнул.

— В такой шторм? — недоверчиво спросил Говард. — Да это суденышко даже…

— Ничего с этим судёнышком не произойдет, — не дал ему договорить Махони. — Будет трудновато, не спорю, но я вас доставлю к побережью. Это я твердо обещаю. И если мы сейчас не поторопимся, то скоро можно будет вообще ни о чем не беспокоиться. Прошу тебя, Говард.

Говард несколько секунд продолжал смотреть на него, потом кивнул.

— О'кей, — сказал он. — Но когда все это закончится, ты должен будешь мне кое–что объяснить.

— Естественно, — ответил Махони. — А теперь надо немедленно выходить в море. Я иду с тобой и помогу тебе. И, пожалуйста, никаких сетований по поводу шторма — я позабочусь обо всем. Роберт останется здесь до тех пор, пока мы не достигнем той бухты.

Повернувшись, он побежал вверх по лестнице. Рольф последовал за ним, Говард остался и снова обратился ко мне.

— Слышал, что он сказал? Останешься здесь, что бы ни происходило. И прошу тебя, обойдись на этот раз без своих вечных выходок, понятно?

Я понимал, что был неправ, но его слова вновь разбудили во мне желание действовать наперекор.

— Если бы ты с самого начала был со мной откровеннее, то ничего бы не произошло, — отпарировал я.

Реакция Говарда на мои слова была странной. Он не разгневался, не стал топать ногами, наоборот, когда заговорил, в голосе его была нежность, от которой я уже почти отвык.

— Возможно, ты и прав, — негромко сказал он. — Я… целый день корил себя, Роберт. Конечно, мне следовало сказать тебе об этом. Однако…

— Да ладно, — не дослушал я его. Я уже опять сожалел о сказанном.

Нет, ты действительно прав, — настаивал Говард. — Надо было объяснить тебе. Тогда, с твоим отцом, все было так же. Он все знал.

— А почему ты не рассказал?

Говард печально улыбнулся.

— Почему? — повторил он мой вопрос. — А я даже не знаю почему. Может быть, потому что… просто боялся.

— Но мы ведь в силах справиться с этим? — спросил я. — Вдруг голос мой дрогнул. До этого момента я изо всех сил пытался убедить себя, что не боюсь, но я боялся. Внутренне я просто паниковал.

— Твой отец смог, — ответил Говард. — И очень многие до него.

— А если… нет?

— А если нет? — повторил Говард. — Не знаю, Роберт. Если нет, то…

— Тогда это чудовище обретет власть надо мной, и я сам стану одним из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, — ответил я за него.

Говард несколько мгновений серьезно смотрел на меня, потом, потупив взор, кивнул.

— Мне нужно идти наверх, — вдруг спохватился он. — Рольфу одному не справиться со швартовыми, вон какие волны. — Он хотел уже пройти мимо меня к лестнице, но я удержал его.

— Я хочу, чтобы ты кое–что пообещал мне, — сказал я.

— Что?

— Если… вам не удастся, — запинаясь, стал объяснять я. — Если ты поймешь, что я проигрываю и… и я — уже больше не я, то просто убей меня. По мне лучше умереть, чем превратиться в такого монстра.

— Не говори ерунды. Ты…

Доски подо мной задрожали сильнее, и вдруг корабль дал резкий крен вправо, да так, что я чуть было не упал и даже вынужден был за что–то схватиться, чтобы устоять на ногах. Волны бились в борт уже с другим звуком, и как я заметил, бортовая качка перешла в килевую.

— Это не ерунда, Говард. Я говорю вполне серьезно.

— Мы справимся со всем, — успокоил меня он. — Сейчас, когда Родерик с нами, мы обязательно справимся. А теперь тебе лучше посидеть и спокойно подождать. Только подальше от иллюминаторов. — Он осторожно высвободил свою руку и поспешил к лестнице.

Я остался один в каюте. Наверху слышались шаги Говарда, Рольфа и Махони, время от времени они переговаривались. Иногда раздавались глухие удары о палубу, словно падало что–то тяжелое. Я чувствовал, что наше суденышко закачалось сильнее, после того как один за другим отцепились швартовы, но все эти перемены ощущал как–то смутно. Я и сейчас пребывал в необъяснимой одури и мог лишь сидеть, тупо уставившись во тьму и пытаясь одолеть хаос, царивший у меня в голове.

Мой отец вернулся! Не впервые видел я его с тех пор, как его не стало: однажды я слышал лишь его голос, другой раз это было его лицо в зеркале, которое я даже не успел толком и разглядеть. Но теперь он действительно вернулся…

Мне бы радоваться этому. Кричать, петь, плясать по палубе, броситься к нему на шею. Но я ничего этого не мог. Возможно, потому, что я никак не мог избавиться от атавистического ужаса перед покойниками.

И мы отправились.

Я не знаю, сколько мы добирались до этой бухточки — час, может быть, два или три. В бушевавшем хаосе, царившем над морем, я утратил чувство времени. Суденышко наше сваливалось в провалы между волнами, перепрыгивало пенистые вершины, которые по величине вполне могли соперничать с небольшими горами, и вой ветра с каждой минутой усиливался. Узкий нос нашего небольшого корабля непрерывно сотрясался от глухих ударов воды, то и дело сверкали молнии, озаряя бушевавшее море призрачным голубоватым светом, и иногда мне казалось, что уши мои улавливают треск электрических разрядов, предшествовавших оглушительным раскатам грома. Пару раз мне казалось, что разгул стихии идет на убыль, однако уже через несколько мгновений он с удвоенной силой разгорался вновь.

Наконец, спустя вечность, мы снова приблизились к берегу. До меня донесся грохот прибоя, накатывавшего на отвесный скалистый берег, и грохот этот разбудил во мне необычайно ясные картины воспоминаний, будоражившие мой мозг: я видел перед собой корабль, гордую четырехмачтовую старушку «Повелительницу», стрелой летевшую на рифы навстречу собственной гибели, ее свисавшие с рей изорванные паруса, в ушах моих звучали вопли матросов, осознавших, что их ожидает. Тряхнув головой, я попытался отбросить эти страшные воспоминания, но не смог, наоборот, видение с ужасающей реальностью встало перед глазами…

Чья–то рука легла мне на плечо, и, подняв глаза, я различил силуэт Говарда.

— Как ты? — тихонько осведомился он.

Я кивнул.

— Вроде бы опять ничего.

Я было подумал рассказать ему о том, как я действительно чувствовал себя и что испытывал, но не стал. Не время сейчас для душеспасительных бесед и исповедей.

— Мы уже почти прибыли, — объявил он. — Махо… твой отец просит тебя на палубу.

Что–то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Похоже, ты не доверяешь ему? — спросил я, но прозвучало это скорее как утверждение.

Говард вздохнул.

— Да нет, я ему доверяю. Я знаю, что это действительно он, Роберт. И знаю это не хуже тебя. Но…

Он замолчал, но мне и так все было ясно. Говард испытывал чувства, во многом сходные с моими. Этот человек был моим отцом и все же сейчас он был другим, не таким, каким мы его привыкли видеть и каким знали. Вероятно, мир, в котором он пребывал теперь, успел его изменить.

Я отогнал эти невеселые мысли, поднялся и хотел идти, но Говард задержал меня.

— Подожди, сказал он и, скрывшись ненадолго где–то в глубине каюты, тут же вернулся со свернутым пледом в руках.

— Зачем мне это? — не понял я.

— Затем, чтобы накрыться, — нетерпеливо пояснил Говард. — Знаю, знаю, это звучит по–дурацки, но там гроза, ветер, холод, и похоже, униматься этот шторм не собирается. Во всяком случае, в течение ближайших нескольких часов. Так что давай укутывайся.

Я бросил на него недоуменный взгляд, затем не спеша взял плед и накинул его на голову. Говард обошел меня и помог укутаться в него, и теперь я выглядел ни дать ни взять, как на каком–то маскараде. Оставалась лишь узкая щель перед глазами, позволявшая мне видеть, причем не очень хорошо. Несмотря на всю серьезность положения, в котором мы пребывали, меня стал разбирать смех.

— Ну вот, все в порядке, — оценил Говард. — Можешь отправляться наверх.

Мы стали подниматься по лестнице. До меня только сейчас дошло, что палуба уже не плясала под ногами. Теперь ощущалась лишь обычная легкая качка. Говард отворил дверь, вышел на палубу и махнул кому–то рукой.

Зрелище было жутковатое. Над морем буквально в нескольких ярдах от нас продолжал свирепствовать ураган, но с другой стороны, на расстоянии примерно в восемьсот ярдов, море оставалось зеркально гладким. Даже ветер успокоился. Перед нами поднимался скалистый берег, до которого было ярдов пятьдесят, и узкий, в форме серпа участок песчаного пляжа длиной ярдов в четыреста.

И на этом пляже лежали обломки корабля.

Даже не обломки, а просто щепки. Куча щепок и изодранной парусины.

— «Повелительница!» — невольно ахнул я. — Говард, это… это «Повелительница туманов!»

Говард кивнул с таким видом, будто он другого и не ожидал. И все же спросил меня.

— А ты уверен?

— Да, конечно. Вот… вот это и есть та самая бухта, где затонул наш корабль.

Взгляд мой скользнул по отвесным скалам берега, по трещинам и расселинам в поисках отверстия характерной формы и задержался на темной треугольной тени.

— Вот там находится пещера, где… — Я осекся и, судорожно сглотнув, посмотрел на Махони. Он стоял у перил вместе с Говардом и смотрел на меня.

— Где я умер, — произнес он. — Ну что же ты? Договаривай, Роберт. Именно здесь это место и находится.

— А корабль? Как тебе удалось?..

Махони поднял руку, и я смолк.

— Не сейчас, Роберт. Я все тебе объясню позже. И остальным тоже. Я о многом успел узнать там, где… побывал. Но за это я вынужден был заплатить очень дорогую цену. Например, о некоторых вещах позволительно знать лишь мне одному. Ты в порядке?

Я инстинктивно посмотрел на палубу. Небо немного прояснилось, и молнии продолжали беспрерывно вспыхивать, однако тень на досках палубы больше не принадлежала чудовищу, к чему я был почти готов. Мысль Говарда укрыть меня пледом оказалась блестящей. Я обладал своей собственной тенью и был в безопасности.

— Да, — ответил я.

Махони кивнул.

— Тогда пошли. Рольф останется здесь и будет охранять корабль. Я не знаю, сколько еще смогу сдерживать бурю. — Переступив через перила, он прыгнул в воду. Здесь было мелко, вода доходила Махони лишь до колен. Наша посудина почти уткнулась носом в белый песок пляжа. Пройдя пару шагов, он обернулся и нетерпеливо махнул нам рукой. — Идемте же!

С отчаянно бьющимся сердцем я последовал за ним, сразу же за мной ступил в воду и Говард. Вода была ледяной, и я невольно еще плотнее закутался в плед. На секунду мной овладел страх, что меня собьет с ног и унесет неизвестно куда. Широко, осторожно шагая, я шел за Махони. Холод сковывал ноги и начинал пробираться вверх, я весь трясся.

Махони уже ожидал нас на пляже.

— Поторопитесь, — негромко скомандовал он, махнув рукой. На фоне темной кучи обломков его фигура была едва заметна. Абсурд, но сейчас я, как никогда прежде, ощутил исходившую от него угрозу.

Мы ускорили шаг. Песок был усеян щепками, позади нас ветер, осатанело воя, пытался штурмом взять невидимый барьер, защищавший крохотную бухточку. Молнии, сверкавшие почти беспрерывно, освещали пляж, и он мерцал под этим голубовато–белым светом гигантского стробоскопа. Вдруг в какой–то момент, когда завывание урагана, казалось, достигло кульминации, я почувствовал, как пола покрывавшего меня пледа чуть колыхнулась. Я поспешно подобрал ее, укутавшись еще плотнее, и во время одной из вспышек увидел на песке четко отпечатавшийся силуэт чудовища. Подскочивший ко мне Говард рванул плед вниз, и видение исчезло.

— Надо пройти вон туда, вперед! — позвал нас Махони, стараясь перекричать завывание ветра. Он указывал рукой на какое–то темное четырехугольное пятно у огромной кучи обломков. В первую секунду оно показалось мне просто крупным обломком корабля, но потом я сообразил, что это было.

— Сундук! — невольно ахнул я. — Твой сундук с книгами!

Махони кивнул.

— Да, это он. Я сразу же начал раскидывать обломки, опасаясь, что времени у нас на его поиски не будет. — Подбежав к сундуку, он стал в нетерпении топтаться на месте. Лоб его вспотел, он тяжело дышал. — Быстрее! — кряхтел он. — Барьер вот–вот рухнет.

Я оглянулся. Ураган продолжал неистовствовать, но вода в бухточке по–прежнему оставалась предательски спокойной. Сколько еще так продлится?

Говард опустился на колени перед сундуком и протянул руку к запору, однако Махони тут же поспешно остановил его.

— Нет! — испуганно вскричал он. — Стоит тебе прикоснуться к нему, и ты погибнешь, Говард!

Тот недоуменно смотрел на него. Уголки рта его дрожали.

— Ты многого не знаешь, — волнуясь, объяснял Махони. — Тебе известно, что за сокровище представляет собой этот сундук, Говард, но ты не можешь знать, какую опасность сундук представляет, попади он в чьи–то недобрые руки.

Говард кивнул.

— Что это значит?

— Я магическим способом обезопасил его, перед тем, как я… как я умер, — запинаясь, объяснил Махони. — И на свете есть лишь один человек, кому под силу отпереть его — все остальные обречены на гибель, едва только попытаются это сделать. Включая и меня самого.

— Значит…

— План твой с самого начала был обречен на провал, Говард, — невозмутимо продолжал Махони. — Ты не пускал Роберта к морю из страха, что здесь его будет поджидать Йог–Сотот и, в конце концов, расправится с ним. Однако, именно он и есть тот единственный человек, которому под силу сломать магическую печать. — С этими словами он повернулся ко мне. — Давай, Роберт, открой его, и побыстрее.

Я послушно стал на колени подле Говарда, протянул руку к крышке. Очень медленно, миллиметр за миллиметром пальцы мои приближались к замку. Сердце мое страшно билось.

— Что… что мне делать?

— Ничего, — ответил Махони–Андара. — Открывай замок и все. Ничего не случится.

Я кивнул. Но руки мои трясло так, что я не сразу смог открыть защелку этого простенького замка. Я невольно зажмурился. Не знаю, чего я ожидал — несущей смерть молнии или демона, который должен был выскочить из этого сундука и поглотить меня, — я был твердо уверен, что неминуемо должно произойти что–то ужасное, стоит мне лишь отпереть этот сундук.

Но не произошло ничего. Защелка с металлическим звоном подалась, и словно по мановению волшебной палочки тут же откинулась крышка.

Махони, громко ахнув, тут же бросился к сундуку и склонился над ним.

— Они уцелели! — ликовал он. — Боже мой, Роберт, тебе это удалось!

— А ты в этом сомневался? — недоверчиво спросил Говард.

Махони пропустил его вопрос мимо ушей.

— А теперь быстро, — скомандовал он. — Отойди назад, Роберт!

Я послушно отошел. Махони несколько секунд рылся в сундуке, потом извлек оттуда небольшую книжицу в переплете из свиной кожи, но, вопреки моим ожиданиям, не стал раскрывать ее. Выпрямившись, он с торжествующим видом посмотрел на нас с Говардом. Его глаза сияли от радости.

— Вот она! Я нашел ее! — бормотал он. — Говард, она снова в моих руках! Знаешь ли ты, что за могущество дарует обладание этими книгами?

Говард медленно поднялся. Чувствовалось, что ему приходится сдерживать себя.

— Я знаю это, Родерик, — произнес он. — А вот знает ли Роберт?

Махони–Андара как–то странно посмотрел на него, потом на меня и внезапно широко улыбнулся.

— Конечно, — ответил он, словно чуть–чуть не упустил что–то чрезвычайно важное. — Это нам тоже предстоит решить. — Он поднял вверх руку, и вот из–за кучи обломков появились один за другим два темных силуэта.

Мы с Говардом вскрикнули почти одновременно. Вспыхнувшие в эту секунду молнии залили пляж ярким светом, стало светло, словно днем, и я очень четко видел их, откуда ни возьмись появившихся здесь…

Лишь один из них был человеком. Другой же…

У Говарда вырвался невольный стон.

— Родерик, — пробормотал он, — Это ведь… это…

— Шоггот, — спокойно пояснил Махони. — Но, можешь не бояться, Говард, он никому из вас вреда не причинит. Подойди сюда, Роберт.

А вот подходить к нему мне не хотелось. Внутренний голос исступленно умолял меня повернуться и бежать отсюда, куда глаза глядят, однако что я мог противопоставить могущественной воле Махони–Андары? Медленно, словно марионетка, которой за ниточки управляет властная рука невидимого кукловода, я встал и направился к Махони и серому колоссу, замершему позади него.

— Родерик! — простонал Говард. — Что… что ты задумал?

— Единственно возможное, — ответствовал Махони. — Доверься мне, Говард. Есть лишь одна возможность спасти Роберта.

— Но ведь это… Шоггот! — пораженно воскликнул Говард. Боковым зрением я видел, как он попытался сдвинуться с места, но мне показалось, что теперь он, как и я, больше не властен над своим телом.

Махони еще раз поднял руку. Шоггот медленно, неуклюже задвигался и странной, жутко напоминавшей человеческую походкой заковылял по пляжу и протянул ко мне свои конечности.

Прикосновение это походило на удар током. Тонкие, блестящие, сероватые нити, выраставшие из тела этого состоявшего из плазмы существа, прошли сквозь плед, в который я был укутан, будто его и не было, преодолели одежду и коснулись кожи.

Не могу сказать, что это было больно. Просто короткая вспышка, нечто вроде ожога, сменившегося ледяным колючим холодом, мгновенно притупившим все остальные чувства. Я ощутил, как плазма разлилась, обволокла мое тело и стала молниеносно распространяться по моей коже, образовывая как бы еще одну. Это происходило совершенно беззвучно и быстро. Невероятно быстро.

— Плед, — спокойно произнес Махони. — Скинь плед, Роберт.

— Руки мои двигались без моего участия. Никакого ужаса я в этот момент не испытывал. Я медленно снял плед, бросил его на песок и стал ждать следующей вспышки.

— Ожидание мое не продлилось и секунды. Ослепительно белый, изломанный жгут прочертил небо, метнулся из стороны в сторону и ударил в море где- то далеко. И передо мной возникла вдруг темная тень ВЕЛИКОГО ДРЕВНЕГО!

— На этот раз реакция его была поистине сверхъестественной. Змееподобные щупальца стремительно взметнулись вверх и тут же обхватили меня, заключив в свое смертельное объятие. Мне показалось, что все это произошло всего лишь за время вспышки молнии. Закрыв глаза, я ждал удара по моему разуму, который должен был положить конец всему.

— Но конец не наступил.

— Произошло другое. Плазма, покрывшая все мое тело целиком, до последнего миллиметра, вдруг вздрогнула, по ней пошли волны, она стала корчиться, словно от боли. Шоггот пошатнулся, раскинул в стороны руки и коснулся своими уродливыми, грубыми, словно вырубленными топором ладонями моего плеча.

— И вся плазма тут же втекла в него.

— В одну секунду я был освобожден- И тень передо мной снова стала тенью нормального человека, моей тенью, а не тенью бестии, которая чуть было не овладела мною, а Шоггот повалился, дико размахивая руками, на песок и, подрагивая, лежал там. Тело его извернулось, попыталось приобрести другую форму — отрастить лапы и щупальца, зловещий, похожий на клюв огромного попугая. нос, затем растеклось снова. Зрелище это потрясло меня.

Но в то же время, оно заставило меня по–иному посмотреть на некоторые вещи, лучше понять их. Я резко поднял голову и пристально посмотрел на Махони. Взгляд его оставался спокойным, даже безучастным и одновременно таким холодным, что я даже невольно поежился. Это не был взгляд человека.

— Мне очень жаль, Роберт, — негромко произнес он. — Я не мог тебе сказать.

— Ты…

— Тогда, — он продолжал, не обращая внимания на мои попытки перебить его, — когда я сам стал жертвой Могущественного, я еще мог распоряжаться и своим Могуществом и, кроме того, я располагал временем. Теперь у меня не осталось ни того, ни другого. У тебя было всего несколько часов, Роберт. Я должен был принести ему жертву. Он стал слишком силен, чтобы можно было устранить его.

— Шоггот, — едва слышно произнес Говард.

Махони кивнул.

— Да. Но не беспокойся, Говард. Это тело предназначено для того, чтобы умереть, и Могущественный удалится до того, как станет действительно опасным. Вы останетесь в живых.

— Ты нас… не убьешь? — спросил Говард.

Я уставился на него. Еще секунду мне назад казалось, что я все понял и во всем разобрался, но слова Говарда сводили все на нет. Он не спускал глаз с Махони, меня он, казалось, вообще не видел. Почему он спрашивает у моего отца, будет ли тот убивать нас?

Махони тихо рассмеялся.

— Нет. На этот раз нет, Говард. Те, которым я сейчас служу, могущественны и беспощадны, по крайней мере, вы считаете их таковыми. Но они никогда не нападут без причины. И на этот раз вы свободны.

— Те, которым ты… служишь? — недоверчиво вопросил я.

Говард не обращал на меня никакого внимания. Взгляд его по–прежнему был прикован к Махони.

— Кто ты? — тихо спросил он. — Йог–Сотот собственной персоной?

Махони покачал головой.

— Нет. Но я служу ему.

— Но этого… этого не может быть! — вскричал я. — Ты…

— Андара, — не дал мне договорить Говард. Голос его звучал холодно. — Ты прав, Роберт. И все же, не совсем. Йог–Сотот обрел над ним власть.

— Рука Могущественных способна добраться далеко, — спокойно подтвердил Махони–Андара. — Даже в потусторонний мир.

— Но он… он… он ведь помог нам и… и спас и меня, и всех остальных… — я уже не мог нормально говорить и умолк, с надеждой глядя на Говарда. — Он уничтожил одного из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, — наконец беспомощно промямлил я.

— Ничтожное создание, — ответил Махони. — Среди них есть много таких, которые не желают примириться со своей участью и пытаются проскочить через время. Они должны быть уничтожены.

Я медленно повернулся и внимательно посмотрел на него. Глаза мои горели.

— Для чего это все?

Махони молча показал рукой на сундук с книгами.

— Из–за этого, Роберт. Ты даже отдаленно не можешь представить себе, что за мощь скрывается в этих, вполне обычных с виду, книгах. Я не лгал тебе, Роберт. Ты мне нужен. Тот, прежний, я предвидел опасность и успел принять соответствующие меры. Силы Йог–Сотота никак не хватило бы на то, чтобы сломать печать. А ты смог.

— Стало быть, теперь ты добился того, чего желал, — прошептал Говард.

Махони кивнул.

— Почему же ты нас не убиваешь? — продолжал Говард как–то неестественно спокойно. — Тебе что, доставляет удовольствие мучить нас?

— Убить вас? — Махони улыбнулся. — К чему мне это, Говард? Я все еще Родерик Андара, только теперь я служу другому. Я когда–то был твоим другом, и Роберт по–прежнему мой сын. К чему мне убивать вас? — Покачав головой, он положил книгу обратно в сундук и кивнул человеку, который появился вместе с Шогготом. — Унеси это, Бенсен, — приказал он и снова повернулся к Говарду.

— Мне нет нужды убивать вас, Говард, — спокойно произнес он. — Вы теперь опасности не представляете. Теперь у меня есть то, что необходимо, и ничто меня не сдерживает.

— Тебя или же чудовище, у которого ты в услужении? — дрожащим от негодования голосом спросил Говард.

Махони понимающе рассмеялся.

— Можешь называть его, как пожелаешь, Говард, для меня он — мой повелитель. И никто меня не остановит. Никогда. Теперь уже никогда. — Сказав это, он повернулся, дождался, пока его спутник возьмет сундук и оба пошли прочь.

Мы с Говардом долго молчали, глядя им вслед, даже когда их шаги затихли вдали. Я чувствовал страшную пустоту внутри, словно меня выжали, выпотрошили, чудовищная усталость тяжелой волной накатилась на меня. Я был без сил, как еще никогда в жизни.

— Говард, скажи мне, что все это неправда, — прошептал я. — Скажи мне, что это был только сон. Что человек этот — не мой отец.

— Да нет, Роберт, — так же тихо ответил Говард, но тон его был ледяным, незнакомым мне. — Все было на самом деле. Это был он. И не он. Ты не можешь возненавидеть его. Он… не виноват, ни в чем не виноват. Это все Йог–Сотот, он теперь направляет все его поступки. Но все же не настолько, как ему бы хотелось.

Я взглянул ему в глаза, и во мне стал пробиваться крохотный росток надежды.

— Чуточку человечности в нем еще осталось, Роберт, — продолжал он. — Он оставил нас в живых, не забывай об этом.

— В живых? — переспросил я. Мне стало смешно. Но рассмеяться я не смог, какое–то клокотанье вырвалось из моего горла, больше походившее на вскрик боли. — Да, мы проиграли, Говард! Мы потерпели поражение. Сокрушительное поражение. Книги–то у него.

Говард кивнул.

— Верно. Очко в их пользу. — Вдруг он рассмеялся — тихо, грустно, ничего веселого в этом смехе не было. Ему было явно не до смеха. — Он выиграл сражение, Роберт, но никак не войну. Мы еще встретимся с ним. И следующий раз мы будем умнее.

— Я хотел что–то возразить, но Говард без слов повернулся и быстро зашагал с пляжа к поджидавшему нас кораблю.