Бригада уходит в горы

Афганистан Провинция Кундуз

Наглый, циничный, «борзый», готовый в любой удобный момент грубо нарушить воинский устав вот таким я стал. Мечтал не об орденах и медалях, а уж тем более не об оказании интернационально помощи, нет мечты у меня были более возвышенные: сачкануть, пожрать и поспать. В учебке меня грубо лишили романтической невинности, зато научили: стрелять, собирать и разбирать стрелковое оружие, действовать в составе роты, взвода, отделения, малой боевой группы, преодолевать полосу препятствий, ходить строевым шагом, десантироваться с воздушной и наземной техники. Таким вот «соколом» я прибыл в славную 56 Отдельную Десантно-штурмовую бригаду. И сразу пришелся там ко двору, вот такие то интернационалисты здесь и требовались.

В формуляре указаны только те боевые действия, которые входили в месячные планы, утвержденные командующим 40 А. Реализация разведывательных данных по согласованию со штабом 40 А, операции по сопровождению колонн, боевые выходы на внезапно возникающие задачи не отражены.

Бригада наша в то время, 1980 год, дислоцировалась по правую сторону аэродрома города Кундуз, слева стояла 201 мотострелковая дивизия, в центре располагался аэродром. Аэродром выполнял и военные и гражданские функции. Использовала его военная авиация, в составе: эскадрильи истребителей-бомбардировщиков (фронтовая авиация); и 181 отдельный вертолетный полк ранее дислоцированный в Одессе.

— Молодых пригнали!

Услышали мы радостный вопль. Это было первое приветствие от наших новых сослуживцев.

— Парадки (парадное обмундирование), знаки, береты, что есть? Давайте ребята делитесь, а то у нас нет не хрена!

Мы прибыли к новому месту службы на транспортных вертолетах, высадились, были приведены к штабу бригады и испуганной отарой, сгрудились возле штабных палаток. Нас почти сразу окружила толпа полуголых в истерзанном обмундировании загорелых парней. Ноябрь месяц, но так тепло в Литве даже в июле не было.

— Ей, — окликнул меня дочерна загорелый невысокий герой — десантник одетый в застиранную выцветшую маячку — тельняшку, в драных штанах и обутый в рваные кроссовки. Но на запястье левой руки у него красовались, хромированные дорогие японские часики.

— У тебя, что есть? — весело улыбаясь спросил он и ощупал взглядом мой пустой РД. Я сокрушенно пожал плечами, а воин чуть повысил голос:

— Да не жмись ты! Вам парадное барахло здесь не понабиться, а до дембеля тебе как до Вашингтона раком…

У меня кроме надетого на мне х\б, головного убора «пилотки», и кирзовых сапог не было ничего. В учебке нас перед выпуском, конечно, обмундировали, в соответствие с нормами вещего довольствия. Но по дороге в Афган пил я, что называется беспросыпно. Только не думайте, что от страха, нет, исключительно от озорства. Глоток вина или водки, был глотком свободы, вызовом армейским уставам, а свободу я любил, а вот армейскую дисциплину, нет. Когда кончились деньги, а войсковое имущество в Чирчике, где мы десять суток ждали отправки в Афган, было расхищено, обменено на вино, пропито, и уже нечего было реквизировать, а пить все еще хотелось, то многие из нас, а я одним из первых, бросили в решительный бой с алкоголем последний резерв, личное обмундирование. Кроме того, что было на нас одето, все пропили. Да! По дороге в Афган мы поддержали легенду о советском десанте: «Все может быть, все может быть… Но чтоб десантник бросил пить?! Да этого не может быть!!!» В Афган я прибыл, гол как сокол. И надо сказать далеко не один такой был.

Коротко я объяснил ситуацию интернациональному полуголому оборванцу. Он тяжело вздохнул:

— На вас только надежда и была, — с горечью поведал он, — Вот нам в чем домой ехать на дембель? Видал, в чем мы ходим, — он бросил взгляд на свои рваные штаны, — Ладно, прорвемся! Ты сам то откуда родом?

Я сказал, где такой уродился. Город свой я люблю, им горжусь, но если бы пришлось выбирать, то постарался бы здесь не родится.

— Земляк!!! — обрадовано заорал мой собеседник и, сильно хлопнув меня по плечу, стал расспрашивать. Нашлись общие знакомые, замелькали в воспоминаниях родные улицы, винные магазины, пивнушки, танцплощадки.

— Просись к нам в роту, — посоветовал мне земеля.

— Это уж куда пошлют, — с унылым фатализмом ответил я.

— Куда пошлют? — передразнил меня земляк, — а если тебя пошлют на х…?! Ты пойдешь!? Сейчас все устрою, а ты шнурок учись!

Земеля в рваных штанах подошел к штабному офицеру, что ведал нашим распределением, переговорил с ним, снял и передал ему свои часы. Все, круг моей военной судьбы замкнулся, я попал во вторую роту первого батальона.

Батальон наш располагался в ста метрах от штаба, нас выпускников из учебки туда попало тридцать человек.

Вечером, как только разместились в больших ротных палатках, земеля, отозвал меня в сторону.

— Пошли, я тебя с остальными нашими земляками познакомлю, — предложил он, и повел в блиндаж, что был вырыт и оборудован, для несения службы в боевом охранении. На позициях, так мы это тогда называли.

В блиндаже собрались мои загорелые в рваном обмундировании земляки, и не только собрались, но притащили браги, технического авиационного спирта, на закусь была тушенка и черный хлеб. Пир! Ей богу по военным временам настоящий пир! Выпили! Эх, родимая! Хорошо пошла! Мне сразу понравилась бригада, с первой кружки мутной браги, она для меня родной стала.

Быстро иссяк скудный родник моих воспоминаний о малой родине, моих собутыльников — оборванцев — десантников — ветеранов — интернационалистов в основном интересовали последние тенденции женской моды. Я рассказал все, что знал. Дальше опытные воины стали передавать свой бесценный боевой опыт, молодому товарищу. Меня стали учить, как жить и служить в родименькой части.

— Ты главное не вы…ся, — учил меня «дед» Коля А***, то есть в переводе на язык общечеловеческих ценностей, веди себя достойно.

— И не суй свой нос, туда, куда собака свой… не совала, — опорожнив кружку с брагой, рекомендовал Цукер, перевожу — будь осторожен и внимателен, и не лезь туда куда тебя не посылают.

— И тогда еще не раз на гражданке, гражданок будешь…, - обнадеживал сержант из роты связи Серега Г***, перевожу — благополучно вернешься домой.

Вот такие советы я получил от земляков, если все суммировать. Забегая вперед, скажу, я им последовал, именно поэтому, кроме всего прочего, имею возможность вам обо всем рассказать.

Льется бражка, технический спирт я тогда еще пить опасался, и добре выпив, ударились ребята в воспоминания о былом. Привожу их рассказы, как запомнил, в переводе с военно-матерного языка, на литературный. Возможно, есть и неточности, но это были рядовые солдаты, а не генштабисты.

Бригаду нашу сформировали осенью 1979 года, на базе воздушно-десантного полка, который базировался в Чирчике и входил в состав Ферганской воздушно-десантной дивизии. Округ наш (прим. автора Краснознаменный Туркестанский военный округ) самый залетный в Союзе был. Всех рас…ев офицеров сюда служить отправляли. А тут новая часть формируется, новые штаты, вот нам из самых-самых распиз…ев военные кадровики отобрали законченных раздолбаев, и в новую бригаду сплавили. А пополнение в часть пришло, призыв осени октябрь-ноябрь 1979 года. Слезы, а не солдаты, пацаны. Их еще, службе учить и учить. Одно слово дети, или как у нас говорили шнурки. Только, только неполную сборку разборку автомата усвоили, на стрельбище пару раз сбегали, на строевой помучились, как в декабре приказ: «Выступить в Термез (прим. автора. город Термез, находится на границе с Афганистаном), быть в полной боевой готовности». Оружие, боеприпасы, сухие пайки, раздали, в десантуру одели (прим. автора. Десантура — осенне-зимняя полевая форма у десантников. Утепленная куртка, утепленные штаны, зимняя шапка с наушниками), и вперед. Сначала думали ученья, матерись почем зря и солдаты, и офицеры, Новый год на носу, а тут горюй в поле. Сухпайки сожрали, сами замерзли во чистом поле, товарищи офицеры и дембеля всю наличную алкогольную продукцию и у местного населения скупили и выжрали.

Здравствуй ж….а — Новый год! «Тили-тили, трали-вали… по просьбе Афганского правительства… ввести наши части… для оказания интернациональной помощи, братскому народу…» Вот такой приказ значит, в первых числах января 1980 года получили.

Вот мы и поперли, оказывать братскую помощь, дружественному афганскому народу.

Батальон наш первый он же единственный в бригаде парашютно-десантный, остальные десантно-штурмовые, они на технику, мы на вертолеты. Десантировались прямо на аэродром, вокруг чисто поле, сопротивления не было, потерь нет. Как нож в масло вошли, нет, не так, как в г….но вляпались. Вляпались буквально, аэродром на глиняном плато расположен, зима снег с дождем, глину развезло, а нам приказ: «занять оборону приступить к оборудованию места дислокации» Как? Из строительной техники, только малые саперные лопатки. Да как хотите! Вы же десантники, вот и покажите, на что способны. Через пару дней остальные батальоны, батареи и прочие средства усиления бригады подошли.

Не воинская часть, табор, нет хуже. Боевая техника БМД, БРДМ, машины, полевые кухни, минометы, станковые противотанковые гранатометы, зенитная батарея. Все брошено, все под снегом и дождем на пронизывающем ветру. Между техникой голодные замерзшие солдаты как одурелые бродят, большинство всего то третьего месяца службы, офицеры матерятся, порядок хотят навести. Да какой тут порядок, если они своих солдат толком и не знают, да и сами мечутся как щенки беспомощные. Жрать нечего, спать негде, вода и то привозная. Воюйте ребята! Палатка полевая рассчитана на четверых, ни черта, мы туда весь взвод впихнем, теплее будет. Печка чугунная «буржуйка» модель образца 1917 года, а топлива нет. Полевая кухня есть, а продукты когда будут? А х. й его знает! Сухие пайки жрите. Как это закончились? По плану вам их еще на две недели должно хватить, ничего не знаю, выкручивайтесь как хотите.

Сказку про русского солдата, что кашу из топора сварил, небось, помните? А в песне что поется? «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!». Вперед товарищи десантники делать сказку суровой военной реальностью! Сказано — сделано! У кого взять? Где взять? Ясное дело, пусть местное население нам тоже братскую помощь окажет. Ах, они не хотят?! Родной ты мой! Так кто же их спрашивать то будет? Вот в таких обстоятельствах афганцы с пламенными интернационалистами знакомство свели. Так был заложен прочный фундамент дружбы между афганским народом и нашей армией.

Слева от аэродрома подошла и встала гарнизоном 201 мотострелковая дивизия, а у них, мать честная, половина личного состава «партизаны» (прим. автора. «партизаны» жаргонное наименование призванных на время, и уже отслуживших срочную службу солдат. Тогда это называлось: «военные сборы»). «Партизаны» сплошь узбеки, по русски решительно отказываются понимать любое слово кроме «жрать» и «спать». На службу и войну им насрать. Бардака у них еще больше было, а вот материально-техническое снабжение лучше. Дивизию с наскоро сформированной бригадой не сравнишь. Стали наши орлы к ним в гости ходить. Время такое старались выбирать, когда хозяев нет. Делились мотострелки с нами, всем чем только могли, вот только не подозревали об этом. А если ловили наших десантных соколов за этим делом, то подбивали их, но знаете «голод не тетка», прорывались наши избитые бойцы из окружения мотострелков, и добычу с собой уносили. Вот вы как бы их назвали? Только десантура, другого ругательства и не подберешь. Генерал комдив нашего комбрига подполковника ругал и стыдил. Комбриг ругал и стыдил командиров батальонов, командиры батальонов ставили на вид командирам рот. А те?

Жизнь строевого офицера от быта солдата — срочной службы первые полгода пребывания в Афгане почти не отличалась. Те же палатки, тот же сухпай, та же форма. И тоже неукротимое желание есть досыта и спать в тепле. В упор не видели командиры рот и взводов как уходили на дело их бойцы-мародеры. Вот так родилось в боевой обстановке, полное взаимопонимание между солдатами и строевыми — ротными офицерами. Недавние мальчишки быстро постигли науку, как выжить там, где как бы и жить то невозможно. А каждый офицер точно знал, на что способен подчиненный ему воин. Идиллия! Под такую ее мать!

Бардак это непременное условие и гордость нашей армии. Все меняется, страна, форма, оружие, а вот бардак остается. Этим мы похваляемся и чванимся, перед иными армиями. А вот если случится чудо и бардак исчезнет? Затоскуют тогда солдаты, офицеры и генералы. И вообще это уже не наша армия будет, а какая то иноземная. Но пока стоит нерушимо среди бардака наша любимая Родина, то не быть нашей родной армии — иноземной. На том стоим, и стоять будем непоколебимо! Как пьяный солдат-дембель перед застукавшим его командиром.

В Афгане первые месяцы бардак рос в геометрической прогрессии, и чем больше его пытались искоренить, или хотя бы скромно поставить в рамки, тем сильнее он разливался как вширь так и вглубь.

К февралю 1980 года все более-менее стабилизировалось. Спали в палатках, блиндажах и землянках не раздеваясь, жрали не раздеваясь, про мытье горячей водой даже и не мечтали, обмыли личико холодной привозной водицей и ладно. Закалились, оборвались, нижнее белье и форму не стирали, негде, да и незачем в таких то условиях, обовшивели, но оружие держали в чистоте и полном порядке. Ко всему привыкли. Поняли соколики десантники, хоть воздушные хоть штурмовики службу до самых печенок.

— Ребята! Нашу роту усиливают расчетами АГС-17 из других подразделений, и лететь нам на вертушках, брать Чертов мост, — ставит боевую задачу своим многократно проверенным в мародерстве, воровстве и жестоких битвах: за кусок хлеба; банку тушенки и ведерко угля, бойцам — командир первой роты старший лейтенант К***.

Сам то ротным только четыре месяца как стал, взводные офицеры молодняк после училищ, а солдаты в основном призыва осени 1979. Но ничего, уже притерлись, пообвыкли, озлобились, оборзели, в первые месяцы выжили, а дальше уж и так попрет. Опыта боевого нет? А у кого он в феврале восьмидесятого был? Опыт он ведь кровью добывается, и чем больше крови, чужой естественно, тем он дороже. А пороха хватало! Погрузилась рота в вертолеты, полетели. Сколько противника? Знаменитый ну просто стратегический русский ответ: «А х…й его знает!? Бой покажет. На месте разберемся» Усиленная парашютно-десантная рота это всего то шестьдесят пять бойцов, а из этих шестидесяти пяти, пятьдесят восемнадцатилетних пацанов, только, только среднюю школу закончили. А мост обороняло около полтора тысяч афганцев, вооруженных естественно.

В числе приданого первой роте расчета АГС — 17, летел захватывать мост и мой земеля, прозвище Цукер. Настоящее его имя говорить не буду, разрешения такого не имею, но кто служил в то время в первом батальоне, личность его легко идентифицирует. Рассказываю я, об этой операции исключительно с его слов, с официальной версией подвига, эта версия чуть расходится, если какая ошибка и есть, то оставляю это на его совести и памяти. Сам то я в то время, февраль 1980 г., еще книжки на гражданке читал.

Когда наши части вошли в Афганистан, то сопротивления практически не было, афганская армия засела в казармы, и носа своего не высовывала, многие ее солдаты и офицеры дезертировали. В стране неразбериха, кто… как… зачем…, никто ничего не понимал. В Кабуле пытались порядок навести, а в провинциях…, безвластие, да наши отдельно стоящие гарнизоны. Первое время наши части в боевые действия не ввязывались, да и не с кем было. Отряды моджахедов — душманов — духов, только создавались. Зато по Афгану полно бродило вооруженных дезертиров, и всяких там других любителей половить золотую рыбку удачи в мутной воде безвластия. Вот такой то отряд и захватил мост. В Афганистане других средств сообщения кроме автомобильного транспорта, не было, и нет. Через тот мост, проходили колоны и одиночные машины, и захватившие его дезертиры и прочая, прочая… шваль, очень недурно устроилась. Афганские машины и колоны они или полностью грабили, или пропускали за выкуп. Разок обстреляли и советскую войсковую колонну.

Ах, Вы так….?! Ну держитесь… паскуды! Первая рота к БОЮ!!!

К Бою!!! На рассвете зависли перед мостом вертушки.

— Все вперед! ПОШЕЛ!» — ревет команду офицер, посыпались из вертолетных люков в тусклый рассвет в неизвестность десантники.

— Рооота… в цепь! — надрывая глотку командует высадившимися десантниками ротный, — Справа и слева… перебежками… Вперед! Огонь!!! Расчетам АГС прикрыть навесным огнем наступающие цепи. Гранатами огонь!

АГС-17 «Пламя» это 30-мм автоматический станковый гранатомет, отличная почти безотказная машинка. АГС по существу является миниатюрным артиллерийским орудием. Скорострельность 350–400 выстрелов в минуту, оптический прицел имеет почти трехкратное (2,7) увеличение. Площадь поражения одной гранаты (ВОГ-17М) — 9 кв. м.

Всего АГСов придано к первой роте шесть единиц. Бьет навесным огнем «Пламя». Рвутся на мосту и предмостных укреплениях гранаты. Нет спасения от мелких осколков. Бежит к мосту десантура, с ходу из автоматов и пулеметов поливает мутный рассвет, мост и мечущиеся по нему ошалевшие тени. Оттуда редкая беспорядочная стрельба очередями. Посвистывают пульки. Эх, поймал свою свинцовую судьбинушку солдатик, упал. За ним еще один, вот и взводный офицер валится. Замялись ребята, попадали в зимнюю грязь, залегли под огнем, вжались телами в чужую землю.

— Куда лег разэтакий…! — заметались вдоль цепи ротные офицеры, — Не ложится….! Под такую…..! Если ляжем всех перебьют! — бьют ногами тех кто лежит, тех кто не хочет под пули вставать, — Вперед в бога и в мать, вперед……

Вперед! Вливается в души злоба, силы придает, и страх куда то ушел. Вперед! Поднялась десантура. Ну, вашу мать, щас мы вам покажем! А вертушки не ушли, набрали высоту, развернулись, и пошли на противника, его свинцовой смертью из пулеметов поливать, своих ребяток прикрывать. Давайте родненькие, прикрывайте! Потом сочтемся, если живыми вернемся.

Тонковата кишка, оказалась у тех, кто мост оборонял, паника их накрыла, вот и дрогнули они, побежали. Не захотели столкнуться лицом к лицу с озверевшими гяурами, до рукопашной дело не дошло. Взяла первая рота мост, с божьей и матерной помощью, и богатейшие трофеи в придачу. Семеро наших товарищей погибло, да десяток раненых.

Энтих тоже кучу положили. Сколько? Не считали, только заставили пленных, совсем одуревших от страха афганцев, трупы убрать. А потом и их отпусти, валите мол, не до вас, только больше не попадайтесь.

К полудню очухались духи, видят немного наших, захотели лакомый кусочек отбить. Постреляли в сторону моста, мы в ответ, только было собрались они в атаку, да видать духа не хватило. Не пошли. Но постреливать, постреливали все три дня, пока не подошли менять первую роту мотострелки, на БТРах с приданным танковым взводом.

Солдат к медалям, офицеров к орденам представил комбриг. Вот только улыбнулась ст. лейтенанту К*** военная жар-птица. Из штаба армии настоятельно порекомендовали комбригу, представить командира роты к званию: «Герой Советского Союза».

Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой. Операция «Мост» была одной из самых первых боевых удач нашей армии в Афгане. Ну и исторические аналогии свою роль сыграли «Чертов мост» Суворова в Альпах, Аркольский мост Наполеона. А мы что хуже? Нет, и у нас свои герои есть, достойные так сказать, наследники титанов прошлого.

Смогли бы эту боевую задачу выполнить другие солдаты и офицеры бригады? Мой ответ — Да! Любое боевое подразделение 56 ОДШБ выполнило бы этот приказ ничуть не хуже. Впоследствии мы участвовали и в более сложных и тяжелых в боевом отношении операциях. Только на войне у каждого своя судьба, кому пуля, кому орден, кому выговор, а кому и быстрая карьера. А большинству и совсем ничего, это уж кому как повезет.

Старшему лейтенанту К*** повезло. Представить к званию «Герой Советского Союза», присвоить вне очереди воинское звание «капитан», направить на учебу в Академию. Выполнять! Ну так Герой Советского Союза капитан К*** все это честно заслужил, за чужими спинами не прятался в одной цепи с бойцами шел, вышестоящему командованию задницу не вылизывал, а самое главное то для такого боя потери у него в роте небольшие были.

А весной в Афгане уже тепло, а иные дни даже жарко. В бригаду новые многоместные палатки привезли, кровати, матрасы, постельное белье, солдатам и офицерам новую полевую форму выдали, снабжение хоть и никудышное, но все же было, да и научились солдатики, жить поживать да добро наживать в условиях предоставленных Демократической Республикой Афганистан. Правда к марту треть личного состава бригады по госпиталям мыкалась, не боевые потери, желтуха. Но все равно, хоть личного состава и мало, а война то началась. Стали духи, наши подразделения пощипывать, то колонну обстреляют, то на отдельно стоящую часть нападут, то часовых поснимают. Надо, надо воевать товарищи десантники. Вы что сюда на отдых прибыли? Вам тут понимаешь ли не санаторий! А ну вперед!

Десантуру по ротно, а когда и в составе батальона, стали на боевые операции посылать.

Крупных боев не было, а по мелочи постреляли и порезали духов, те тоже в долгу не оставались. Но серьезных потерь не было.

Тут надо еще и офицерам спасибо сказать, помните, я в начале рассказа, говорил, что всех рас…ев, при формировании бригады в нее и сплавили. Может они с точки зрения вышестоящего командования, и были рас…ми, а вот по нашему солдатскому мнению, нормальными командирами были. Козлы и «пидорасы» и среди них попадались, но было их меньшинство и погоду в бригаде они не делали. Да и за первые, самые тяжелые, три месяца с начала ввода бригады в Афганистан, солдаты и офицеры не то что сроднились, не было такого, но вот уважали и считались друг с другом это точно.

Не подставляли командиры ребят под пули, берегли как могли, на крови их ордена не мечтали заработать, но и мы в долгу не оставались, пожрать да выпить всегда офицер от солдатских щедрот имел и трофеями делились. А уж чтобы бросить ребят в бой, а самому в укрытии остаться, шкуру спасать, на такое и самый распоследней пидор не был способен.

Конечно офицер это офицер, а солдат это солдат, и промеж ними всякое случалось. Но разбирались по домашнему, почти по семейному. Виноват? Заполучи трендюлей! Больше так не делай. Все без обид, гауптвахт и трибуналов. Офицер беспредельничает, устав его бедного засвербел? Так его свои остановят, объяснят, урезонят. Не успокоился? Не взыщи: «на войне как на войне», получишь от солдатского трибунала. Слухи такие ходили, но у нас в батальоне за время, что я служил, такого не было. А слухи… так не доказано ничего, героически погиб при выполнении интернационального долга.

Вот так значит, служили, по всякому.

Весной 1980 года подкатил дембель и приказ об увольнение, для весеннего призыва 1978 года. А в Афгане барахла, что в Союзе в страшном дефиците, было не меряно. Бытовая электроника, джинсы, кожаные изделия, крестики, все было, чего только душа пожелает. Вот душа дембелькая и возжаждала, добра хапнуть, да дома родных подарками побаловать, перед девчонками и знакомыми по выделываться. Пошло семеро ухарей из третьей роты через посты боевого охранения в самоволку. Раз в селение афганское заходят и в лавочку-дукан. А там товара мало и качество он невысокого. Дембеля самовольщики автоматиками поигрывают, торговцу грозят, и повелевают ему к завтрашнему дню все приготовить, а то помрет он торгаш смертью лютой. Тот все обещает сделать, жизнь то дороже.

На следующий денек ухари забили косяк, курнули джарса (прим. автора. джарс-марихуана, или анаша) и опять через пост охранения проходят, а на том посту мой земляк Цукер стоял. Он их не пускать, ему в лоб кулаком заехали, и дальше пошли, ну не стрелять же в них. А бежать закладывать товарищей своих, то есть доложить по команде об их самовольной отлучке, так это же «за падло», он же не стукач. Промолчал Цукер, только лоб потер.

А в селении обкуренных интернационалистов уже засада поджидает. В минуту их всех холодным оружием положили, головы им по отрубали, оружие забрали, и ищите ветра в поле.

Пока схватились, пока дежурная рота вниз пошла, времени много прошло. Три трупа безголовых нашли. Вот потому то их стали звать «всадники без головы». А остальных? Искали остальных, искали… и местность прочесывали, и дома в кишлаках вверх дном ставили, и местных допрашивали. До декабря 1980 года искали, я как раз эти операции уже застал и принимал в них участие.

Вот только ничего и никого не нашли.

Слушок ходил, что этим делом душманы долго похвалялись и якобы успели заснять на видеокамеру как нашим ребяткам головы отрубали.

Дело «всадников без головы» нашу бригаду на весь Афган «прославило». Комбриг, комбат, командир третьей роты, таких п…ей из штаба армии получили, что потом в раскоряку долго ходили. У комбрига чуть погоны не полетели. Командиру третьей роты очередное звание придержали, и личное дело строгачем (прим. автора. строгач — жаргонное наименования строгого выговора с занесением в личного дело) подпортили капитально.

Цукеру, которого к тому времени представили к медали «За отвагу», наградной лист в штабе «зарубили».

Забегая вперед скажу: в августе 1981 года работая по наводке армейской разведки, на одной из операций взяли мы одну группу духов, без боя взяли, из засады неожиданно.

Духи и «ах» сказать не успели, как им стволы во лбы смотрят, умирать они не захотели, вот и сдались по хорошему. Стали оружие их складывать. В основном винтовки, советские автоматы ППШ, несколько пулеметов РПД, парочка автоматов китайских АК-47 и один АКС — 74. И вот видит один солдатик, его из третьей роты к нам перевели, а на трофейном автомате АКС -74, а такие только у десантников были, номер ему хорошо знакомый. Он ротного зовет, еще раз номер сличили, тот автомат, тот самый, что у одного из наших «всадников без головы» был. Что тут началось… Я то этих ребят погибших не знал, а мои сослуживцы с ними вместе первые месяцы в Афгане горюшко хлебали. Такое началось… меня стошнило, а потом я отошел, и больше в ту сторону, где пленные были, не смотрел, даже уши заткнул. А ведь к тому времени уже успел всякого насмотреться. Такая вот концовка истории о «всадниках без головы».

Вот так под бражку и спиртик мне земляки основные вехи славного пути нашей бригады и рассказали. Я слушал, мотал на несуществующий ус, и запоминал. И только после конца каждого рассказа кружку с брагой поднимал и пил с ребятами. Все выпито, все съедено и голова уже кружится. Я вопросительно посмотрел, на земляков, мол пора и честь знать, выдвигаться в расположение роты, спать. Но мое воспитание еще не было закончено.

Забили косячок мои наставники в сигаретку, пустили по кругу, пыхнули, и мне показали, как дурь курить. Раньше, хоть у нас в городе издревле коноплей балуются, я наркотики не употреблял. А тут… ну не отказываться же… пыхнул раз, второй и… улетел. Помню только, распевали ребята песенку:

Да было дело. Пыхали бойцы и командиры сороковой армии, пыхали. Не только наша бригада, этим отличалась. У Кандагарской мотострелковой бригады даже прозвище было «раскумарочная». А что вы хотели? Дури этой валом было, стоила она копейки, купить не проблема, где хочешь тебе ее продадут или обменяют. Водка дорогая, браги не напасешься, вот и приловчились наши интернационалисты, скрашивать свои суровые будни косяками. Поскольку я пишу от первого лица, то сразу скажу, мне это дело не нравилось исключительно по физиологическим ощущениям (долбит сушняк, ржешь как дебил, жрешь как свинья), поэтому я, что называется, не злоупотреблял. Иногда пыхал, как говорится за компанию, и все. Но многие на наркоту плотно сели. Ну что еще? Промедолом кололись, опием, но редко, разбавленный одеколоном иной раз баловались, спиртик технический авиационный употребляли. Но в основном все-таки пыхали. Все об этом знали, все без исключения, но помалкивали. Я вот вам одну характерную картинку обрисую:.

Стоит на вечерней поверке рота, как раз накануне великого государственного праздника очередной годовщины Великой октябрьской социалистической революции. В такие дни по традиции командир роты сам осуществляет вечерню поверку. Зачитывается поименный список личного состава.

— Такой то…..- зовет ротный своего солдата.

— Ха-ха, — заливается воин. Морщится офицер, но продолжает:

— Имярек… — зачитывается следующая по списку фамилия.

— О хо-хо, ха-ха, — откликается солдат-комсомолец — интернационалист.

Заливается рота, хохочет, корчатся от смеха десантники, анекдоты офицер роте рассказывают, а не поверку осуществляет.

— Ха-ха, о хо-хо, — радуются великой годовщине бойцы.

Плюет ротный на список личного состава и уходит. Закончена поверка. А утром все как огурчики. Похмелья от косяков не было, вот только жрали или тогда говорили, хавали как…, ну понятно я думаю. Вот только не подумайте, что у нас в бригаде анархия была, знали, знали отцы-командиры, когда надо гайки закрутить, и как это сделать, а когда лучше глаза закрыть, ничего не вижу не чего не слышу. Да и мы солдатня, тоже знали, когда можно и нужно, а когда лучше о дисциплине и воинской субординации вспомнить.

Вы уж нас не судите, только представьте. Кинули бригаду — полторы тысячи молодых здоровенных парней в чужую страну в голое поле. Холод, голод, грязь, война, а в перерывах между операциями попытки хоть как-то подсобными средствами обустроить быт. Отдых? Развлечения? Даже и не мечтай солдат. Твое развлечение это марш бросок по горам, твой отдых это строительные работы. Скучно, тоскливо. А так хочется отдохнуть, так хочется расслабиться, забыть обо всём, забыть… Эх братишка давай косяк что ли забьем…

И заканчивая с сагой о пыхтении, скажу, никто из моих земляков тех, кто пытался приобщить меня к радостям суровой службы, вернувшись домой, наркоманом не стал. Все они на данное время живы и здоровы, и даже алкоголем не злоупотребляют. Нормально живут ребята, насколько можно жить нормально в нашей стране.

На следующий, после знакомства с историей бригады, день я очухался на кровати, раскрыл сонные глазки и удивился: «Мамочка ты моя родная! А где же: «Рота подъем! Выходи строится!», и почему меня, хотя уже полдень, никто пинками с кровати не скинул. Пока валялся на кровати осматривался. Большая палатка ткань двойная, влагу не пропускает такая ткань и в холод тепло в помещении сохраняет. По обе стороны палатки установлены два ряда двухъярусных железных коек рядом тумбочки. На земле деревянный настил из сколоченных досок, две чугунных печки «буржуйка». У обоих выходов из палатки самодельные ящики для хранения оружия и боеприпасов. Вот и весь мой дом на полтора года.

Выхожу из палатки, в курилку, там сидят мои новые сослуживцы смолят «Смерть на болоте» (прим. автора. Так назывались пайковые сигареты: «Охотничьи»), на меня ноль внимания.

— А что подъема не было? — присаживаясь на лавочку, спрашиваю я.

— Был, — равнодушно выпустив никотиновый дымок отвечает мне собеседник, — и завтрак был, обед скоро.

— А меня, почему не разбудили, — недоумеваю.

— Ты что шнурок совсем оборзел? — разозлился голый по пояс солдат и кинул в урну окорок, у него на худом плече синяя искусно выколотая татуировка: «парашютист в свободном парении». Смерив меня недружелюбным взглядом парень раздраженно добавил, — Тут тебе денщика нет, что бы тебя будить. Сам встанешь.

— Да я не об этом, — слегка смутившись пытаюсь объясниться я, — где развод на ученья или работы, у вас, что каждый встает, когда хочет?

— Общий подъем в шесть часов, но обычно все встают в восемь к завтраку. Ты пьяный был да еще обкуренный, ребята-земляки твои, попросили тебя не трогать, дать возможность отдохнуть, а уж завтра вставай как все, — пояснил мне дежурный по роте, тоже с меланхоличным видом смоливший сигарету в курилке.

— А если бы офицеры зашли? — продолжаю недоумевать я.

— Ну и что? — даже не глядя в мою сторону, дежурный сплюнул в лежавшую посередь курилки, потрескавшуюся резиновую шину от ЗИЛа, промазал и огорченно вздохнув, объяснил:

— Раз спит человек, значит ему положено. Если его пинками не подняли, значит так надо. Не лезут офицеры в нашу жизнь, не их это дело. Мы все вопросы сами решаем, так как нам надо. Понял?

Понял?! Конечно, все понял! Нет, вот житуха, прям по мне! Очень, очень мне бригада понравилась.

А вот обед совсем не понравился, плохо пропечённый черный хлеб — черствый и кислый, первое — жидкий супчик с сушеным картофелем без мяса, второе — каша сечка без масла, третье — я даже в ужасе глаза зажмурил, в бачке поверх компота плавают сварившиеся черви.

— Это они в сухофруктах, жили и жрали, теперь мы их сожрем, — успокоил меня раздатчик, разливавший еду из армейских термосов притащенных с батальонной кухни, — у нас такое блюдо мясной компот называют. Чего глаза вылупил? Привыкай!

Тарелки? Не было такой роскоши не для нас она. Из котелков ели. Поешь, вымоешь котелок, а хочешь и не мой, твое дело, можешь жрать из грязной посуды, только не удивляйся что тебя отдельно от остальных есть заставят. Где ели? А кто где хочет! Столовой не было.

Еще мне не понравилось, что после обеда погнали на работу. Яма в глубину два метра, почва глина. Объяснили мне, как из этой глины кирпичи формируют, сушат, а затем из этих кирпичиков домики строят, бригаду обустраивают. Норма, на одного бойца, двести кирпичей в день.

— А если я не буду? — попытался борзануть я.

— Все работают и ты будешь, — спокойно сказал мне напарник по работе маленький худенький одетый в одни выцветшие сатиновые трусы солдатик-башкир, — А если начнешь борзеть, мы тебя бить не будем, твоим земам скажем, они тебя и отмудохуют, они полное право имеют своего земляка воспитывать. Ну, как будем работать?

Двести кирпичей в день я научился делать через неделю, землякам меня мудохать и воспитывать не пришлось, они меня честно и сразу предупредили: «не вые…ся». Я и не вые…лся, то есть стал вести себя прилично и достойно, им за меня краснеть не пришлось. Еще научился строить дома, штукатурить, делать двери и рамы из деревянных ящиков, которые ранее использовали для хранения боеприпасов. Приноровился воровать строй материалы. Но это чуть позже, а пока:

— Тебя как хоть зовут? — недовольно и с оттенком легкого презрения спросил я рассматривая этого задохлика. Если дело до драки дойдет то я его соплей перешибу.

— Муха, — назвался щуплый солдатик и уселся на самодельный формовочный ящик.

— Позолоченное брюхо, да?

— Ты вот что, ты шнурок не борзей! — вылез из глиняной ямы еще один солдат. По виду узбек, поздоровее Мухи будет, пошире в кости, мышцы покрупнее, — У Мухи медаль «За отвагу», по сроку службы он ветеран, а ты шнурок, и кем еще будешь неизвестно.

За отвагу? У этого дохляка?! Не может быть! Подкалывают точно подкалывают.

— Пошел ты! Вместе со своими подъ…ками и работой к такой то матери, — презрительно сощурив глаза нагло заявил я. Развернулся и ушел в роту, думая завалиться в палатке на койке и проспать до ужина.

Через десять минут после того как я начал пролеживал бока на тощем матрасе пришел мой землячок Колька А*** и бесцеремонно пинком ноги поднял меня с кровати.

— Будешь Муху обижать, — свирепо заявил он на мое удивление, — я тебя лично урою.

— ?! — лицом я показал крайнее изумление и только потом спросил, — у него чего и вправду медаль что ли?

— У первого в роте, — подтвердил земляк, — он летом восьмидесятого один в бою пятерых духов завалил. Отряд духов с тыла к роте зашел, а Муха в охранении стоял. Увидел их и начал из автомата шмалять, пока подмога не подошла, минут десять один бой вел. Когда духи нас увидели, то сразу свалили. Муха всю роту спас, зайди они к нам в тыл, половину бы в спину положили. Тебе за него, тут любой горло порвет. Понял?

— Ага.

— На первый раз предупреждаю, — поднес землячок свой кулачише к моему сморщившемуся носу, и добавил, — а теперь двигай работать, тут все работают, ты не исключение.

— Коль! А что шнурок означает?

— Так это ты! — захохотал земляк, — до года службы шнурок или шнур, год отслужил — ветеран, полтора — дембель, после приказа — гражданин. Ну я пошел и ты не задерживайся…

Нехотя я поплелся обратно к глиняной яме. А там уже вовсю работа кипит. Разулся, снял штаны и молча залез в яму, глину месить. Глину размачивают водой, месят ногами, полученным раствором заполняют формовочный ящик. Вытаскивают, опрокидывают сырые кирпичи на землю для просушки. И все заново. Технология сохранилась почти без изменения с древнейших времен, до наших дней. Глина, вода, мускульная сила, высокая температура воздуха, вот и возводятся из необожженных глиняных кирпичей: крепости; дворцы; дома, да общем то что угодно построить можно. Мы в бригаде: дома и подсобные помещения строили. Грязная работа, тяжелая и муторная. Где-то час без перерыва работали. Потом вылезли покурить.

— Ты это… ну извини… я же не знал, — чуть смущенно обратился я к Мухе усевшись на обляпанном коричневой глиной формовочном ящике, — тебя на самом то деле как зовут? А то вроде и неудобно Мухой звать.

— Рифкат М*** — протягивает мне сигарету усевшийся рядом маленький башкир, — только зови меня как и все Мухой, меня так еще в школе прозвали, сам видишь на кого я похож…

На кого ты похож? Да на настоящего солдата, вот на кого. В бою не дрогнешь, работать умеешь, перед товарищами не вые…шся. По виду маленький, да тщедушный? Так это же херня! Зато весь ловкий, жилистый, выносливый, я хоть повыше и поздоровее буду, а уже устал, руки как свинцом налиты, ноги дрожат, а тебе хоть бы хны.

— А я Лёха! — подошел ко мне и белозубо улыбнулся плотный и сильный узбек, — если так то Алишер О*** — протянул для пожатия ладонь, — вместе будем службу тащить, мы с тобой одного призыва.

Жму Лёхе руку, свое имя называю. Вот и познакомились ребята. Перекурили, отдохнули малость, и работать. Вечером уже после ужина, оставшись в курилке вдвоем с Мухой небрежно так спрашиваю:

— Слушай! А ты как умудрился один, столько духов положить? Может расскажешь?

— Да ничего интересного, — как от кислятины морщится Муха, безразлично поясняет, — деваться некуда было.

Первый батальон на Алишах десантировали с вертолетов. Четвертый шел своим ходом на боевых машинах десанта. Под Алишахом советских гарнизонов не было. Афганские части воевать не хотели. Да и из их частей больше половины личного состава: кто дезертировал; а кто и с оружием в руках перешел к духам. Власть в Кабуле никто не признавал. А раз так, то пожалуйте товарищи десантники к бою, укрепите центральную афганскую власть, а то им самим воевать несподручно, да и не охота, убьют еще. Вас тоже убить могут? Ну уж извиняйте, назвались интернационалистами, вот полезайте в пекло. А в июле в Афганистане на самом деле пекло. В тени плюс сорок пять, на солнцепеке вода во фляжках чуть ли не закипает, пот высыхает не успев выступить, по всей форме соляные потные пятна расползаются, подошвы ног горят в рваных армейских ботинках, иссыхает от жажды глотка, и все тяжелее и тяжелее становится тащить свой груз и оружие. Стволы автоматов и пулеметов все металлические части оружия как раскаленные, тронь обожжешься. Тяжелое дыхание идущих в колонну по одному солдат. Уже с еле поднимаются ноги, от тяжести РД ломит спину, руки безвольно обвисают. Лезет в ноздри пыль, забивает рот, кружится голова и давно уж нет сил идти, а надо. Вот и прёт сгорая под беспощадным афганским солнцем неполного состава рота к заданному участку. Где противник, сколько его? Никто не знает. Войсковая разведка еще толком не работает, сведения из афганских источников доверия не вызывают. Никто не знает и не может знать кто из афганцев на кого тут работает. Вроде пятьсот духов, а может и меньше, вроде тут их базы, а может и нет. Веселее идите товарищи десантники. Соколом! Соколом смотри солдат! Пятьсот духов на неполного состава роту? На сорок измотанных жарой, истощенных от недоедания пацанов? Так это ж вам раз плюнуть духов разбить, вы ж десантники под такую вашу мать, вот и выполняйте приказ.

Разбитые по ротно батальоны осуществляют оцепление указанных приказом населенных пунктов. Район охвата большой. Связь между подразделениями по рации. Если что вопи в эфир о помощи, но лучше надейся только на себя. Пока помощь подоспеет от тебя в таком бою только «вечная память» останется.

Остановилась у окраины кишлака рота, готовится к прочесыванию. По боевым группам распределены бойцы. На расстоянии около километра виден еще один кишлачок. Небольшой, по виду домов на пять. На картах он не обозначен. Но все уже навоевались, вот и знают что надо супротив этого кишлачка заслон установить, мало ли чего.

— Муха! — скрипит пересохшими голосовыми связками командир роты капитан А*** глядя на шатающегося солдатика.

Рост у Мухи «метр с кепкой», вес пятьдесят два кило. А амуниции на каждом солдате по пятьдесят килограммов навешено. Все шатаются всем тяжело. А этот малыш с истощенным худым детским лицом так вообще неизвестно откуда силы на каждый шаг берет.

— А…? — не по военному откликается маленький щупленький солдатик.

Хотел капитан на отклик «А?» употребить военную присказку: «Х. й на!» да не сказал, изморен пацан, вот-вот свалится. Надо ему хоть какую то передышку дать.

— Оставляю тебя наблюдателем, — говорит А*** и рукой показывает на виднеющийся вдали кишлачок, — посматривай, увидишь кого ракету вверх, сам если что, в бой не ввязывайся, к домам отступай. Понял? С тобой, — А*** оглядел стоявших рядом бойцов зацепился взглядом за здоровенного загорелого и тяжело дышащего десантника, — Д*** остается, вдвоем наблюдение осуществляйте.

— Есть товарищ капитан! — довольно ответил Д***.

Здоровый Д*** да рыхлый, тяжело жару переносит. До усёру он отдыху рад. И потом в охранении поспокойнее, не так опасно как в кишлаке. Там больше шансов на пулю нарваться. Бой в незнакомом населенном пункте самый опасный. Особенно в самом начале. Ты противника еще не видишь, а вот он тебя уже на мушке держит. Бац! И ты труп. Нет в охранении оно поспокойнее будет.

Группами по три-четыре бойца ушла рота в кишлак на прочесывание. Муха и Д*** в арыке себе наблюдательный пункт выбрали. Арык это мелиорационная канава, небольшая такая траншея даже Мухе и то по пояс будет. По дну арыка ручеек тоненький струится, кроны деревьев его местами закрывают. Тенек, прохладная водичка, почти как в садах для праведных, где мусульманам место в посмертии уготовано. Из кишлака уже стрельба доносится, а тут тяжесть РД скинули, водички попили, умылись, закурили, одно слово рай. Стрельба доносится?! Так по звуку выстрелов определили, что это наши на панику давят, в основном в воздух пуляют, или на крайний случай поверх голов. Ответных то выстрелов нет. Уже минут тридцать как нет, стало быть отсутствуют духи в кишлаке, или они попрятались, а раз так, то неймется Д*** тянет его трофеями затарится.

— Я пойду погляжу чего там, — встает из арыка и хищно скалится Д***, - а ты тут оставайся.

— Стой! — пытается удержать его Муха. Рослый Д*** коротко боковым справа бьет Муху и челюсть и:

— Заткнись дохляк!

Д*** не пригибаясь бежит мародерничать к ближайшему дому. Муха потирая челюсть смотрит ему вслед, потом вскидывает и опускает вниз ствол автомата.

«Понимаешь, — позже рассказывал он мне, — такая была злоба, такая обида, хотел его убить. Д*** и раньше до меня постоянно доеб…ся. Сам видишь сдачи то я толком дать не мог. А тут такой удобный случай, поквитаться. Никто не видит, можно грохнуть, а потом на духов все списать. И… не смог, не смог и всё тут…»

Залег Муха обратно в арык, челюсть болит, зубы шатаются. Вспомнил как еще в школе все над ним смеялись, каждый обидеть норовил и чуть не заревел от обиды. Ну почему же я такой маленький уродился? Разве я виноват?

Вытри сопли солдат! Оружие к бою! Смотри Муха, ползут духи к кишлаку, в спину ребят долбанут, не ждут наши этого удара, передушат их духи на узких улочках кишлака. А много их! Около сотни будет. К бою! Под такую мать! К бою!!!

Сначала сигнальную ракету. Есть! Пошел вверх красный сигнал: «вижу противника», а вот теперь из автомата: Огонь! Огонь! Огонь! Только трясется от отдачи АСК, стволом туда сюда ведет Муха. Сменить расстрелянный магазин, и опять: Огонь! Огонь! Огонь! Хрен вы суки пройдете! Близко пули ложатся, залегли и не двигаясь ведут ответную стрельбу духи. И нет больше ничего в этом мире, нет, только цепь противника, только твой автомат и все. Держись Муха! Сменить позицию, сменить магазин, и: Огонь! Огонь! Огонь! Не дать им подняться, не дать пойти на рывок. Не дать передушить ребят на кривых изломанных улочках кишлака. Подготовить для броска гранаты, кинутся духи вперед, гранатами их встречу. Сменить пустой магазин, и опять длинными очередями, по всей лежащей цепи душманов стрелять. Стрелять безостановочно, не дать им поднять головы, не дать собраться силами для атаки. И двигаться, двигаться по арыку, постоянно менять позицию, не дать им себя убить. Последний снаряженный магазин, патронов полно, а вот магазинов к автомату всего четыре. Нет времени забить их патронами. Последние это патроны для тебя Муха, замолчит автомат, рванут вперед духи, и тогда только гранаты. И уходят духи не принимают бой. Впустую щелкает затвор автомата, кончились в магазине патроны.

— Муха! Ты живой?! — на бегу сваливается в арык Колька А*** за ним еще один боец, и еще.

Вот уже все группы роты вышли на окраину кишлачка, и ведут по отступающим духам прицельный огонь. Те уходят, не принимают бой, уходят. Прячутся за складками местности и уходят. Кто перебежками, или ползком, кто бегом напрямую.

— Живой, — еле хрипит Муха, и во весь голос орет, — живой я ребята!

— Глотку то побереги, — после перебежки падает в арык рядом с Мухой капитан А*** и широко улыбаясь добавляет, — Не ори так, а то даже в раю услышат что ты живой. Обидеться еще, что к ним не захотел.

— Да ну его на х. й этот рай! — возбужденно кричит Муха, — меня мама дома ждет, я лучше к ней!

А какие яркие в ночном небе Афганистана звезды и ветерок теплый, даже и не скажешь, что ноябрь наступил. У нас дома только в конце августа такие ласковые вечера бывают. А вот вкус у сигарет противный, самый дешевый табак нам в паек давали. Горек его дымок. В курилке я с удивлением и невольным уважением смотрю на маленького щупленького башкира и все расспрашиваю:

— А что ты чувствовал, а? Один против сотни.

— Да ничего, — пожимает узкими плечиками Муха, — камешек в ботинок попал, всю ногу растер, пока по арыку ползал промок весь и в грязи перепачкался, а еще у меня носков не было, ботинки на босу ногу носил, а они при перебежках так и хлюпали…

— Врешь!? — не верю я, ну не может такого быть, просто не может и все.

— Нет, — досадливо морщится Муха, — ну не было у меня выбора. И какая хер разница, сотня их была, или десяток… понимаешь зашли бы они к нам в тыл, постреляли бы ребят…

— И ты не боялся? — не успокаиваюсь я.

— Не успел, — беззаботно засмеялся Муха и глядя на моё растеряно недоумевающее лицо, неожиданно признается, — я драться боюсь, с детства у меня это, били меня часто.

— А теперь тоже боишься?

— Когда как, — задумался Муха и повторяет, — когда как…

После боя подходит к арыку Д*** отводит глаза и посвистывает. Вид у него наглый, выражение на морде когда он повернулся в сторону Мухи: «Да чё ты мне сделаешь мозгляк?» Рядом с Мухой одна из групп. Всего четверо ребят из тех, что первыми к Мухе на выручку прибежали.

— Ты это где был? — хмурясь спрашивает Д*** невысокий коренастый Колька А***.

— Не твое дело! — небрежно сплевывая на землю уверенно огрызается Д***.

— Не моё? — врастяжку цедит слова Колька, — значит не моё, — сжимает он кулаки и надвигается на Д*** — Ты сучонок! — орет он, — Я же видел вас двоих оставляли.

— Подожди Колян, — останавливает его Муха, — я сам это дело решу.

Хлюпая мокрыми ботинками подходит к ухмыляющемуся Д*** легко перехватывает половчее автомат и как ахнет ему прикладом по скуле, у Д*** перед тем как он упал только кости хрустнули.

— Отличный «скуловорот», — прокомментировал удар подошедший командир третьего взвода П***, вопросительно поднял выгоревшие густые брови, — А за что?

— За дело товарищ лейтенант, за дело, — мягко успокаивают П*** стоящие рядом бойцы.

— Ну раз так, — отворачивается П*** и уходя предупреждает, — только не до смерти.

Собирают трофеи, подсчитывают потери. В роте убитых и раненых нет, только один Д*** пострадал. Неловко упал бедняжка вот и получил перелом челюсти и сотрясение мозга. Д*** сам идти больше не может? Так его вынесут — на пинках! Все группы собралась у окраины кишлака. Приказ выполнен, готовы к движению. Трофеи? Оружие духовское брать не стали, да ну его тащить еще такую тяжесть. Все поломали, боеприпасы взорвали. Остальное? Ну это как обычно, затарились как говорится. Потери у духов двадцать убитых, семь раненых.

— Пятнадцать положили в спину при отступлении, а у пятерых пули в голову и грудь попали, — говорит вызванному Мухе капитан А***, - эти пятеро твои Муха.

— С ихними ранеными чего делать? — спрашивает у ротного стоящий рядом П*** и кивает в сторону хоть и пострелянных, но все равно живых духов.

Их по одному отнесли к окраинному дому, перевязали бинтами, напоили водичкой. Вот и вся помощь. И это по сравнению с другими делами верх гуманизма. Просто потерь в роте не было вот им и повезло. Очень сильно повезло. Для той войны настоящее чудо.

— Раненых местным оставим, пусть они их хоть в жопу целуют, хоть режут, нам по х. й, — равнодушно отвечает А*** и глядя на еле достающего ему до плеча, худенького в оборванном заляпанном грязью обмундировании Муху, качает головой:

— Ну кто бы мог подумать…

Я тоже в недоумении чуть качаю головой, глядя сидящего напротив так похожего ребенка Муху. Действительно кто бы мог подумать?

— А Д*** это кто? — спрашиваю я, еще не зная всех своих сослуживцев в лицо и по именам.

— Его от нас перевели в другую часть.

Было в первые дни службы в Афганистане для меня еще одно удивительное открытие. Удивительное, до отвращения.

Ночью чувствую как чешется у меня в паху и под мышками, думал раздражение, перевернулся на другой бок и хотел дальше спасть. Не получилось, все сильнее и сильнее зудит тело. Тихонечко встаю осматриваю белье. Мамочка ты моя родненькая! Да это же вши. Честно говоря я даже обалдел от неожиданности, раньше то о вошках только в книжках читал. А тут… стыдобища то какая! Так стыдно было, что я о своем позорном открытии никому не сказал. Засмеют это раз! Отмудохуют это два. Выкинут вшивое чмо из палатки это уж наверняка. Пару дней в одиночку войну с насекомыми вел. Давил их как мог. Легче не стало.

— Ты это чего тут делаешь? — застукал меня за войной с насекомыми вошедший в построенное из самана подсобное помещение, Лёха.

Я ночью туда юркнул, разнагишался, и расстелив одежду и белье на полу катал по ней овальной формы гранату РГНД давя маленьких кровососных чудовищ. Услышав Лёхин вопрос, встал с колен и покраснев тихонечко чуть запинаясь попросил:

— Лёха, ты это… ты некому… не говори… а…

— Дрочишь что ли? — подозрительно сощурился Лёха.

— Нет! — испугался я, и брякнул, — вши у меня, бью их тут.

Стою голый и от мучительного стыда весь красный.

— Бесполезно, — широко улыбаясь говорит Лёха, — так без толку их бить. Завтра я своих травить буду, вот и присоединяйся если хочешь.

— Ты? Ты, что тоже вшивый? — растерянно бормочу я.

— У всех тут вши, — рассудительно обыденным тоном объясняет Лёха, — форму и белье прокипятишь вот и легчает, а потом по новой. Уж чего только не делали как с ними не боролись, бесполезно. День, два, опять они появились и кровь сосут.

Приятная новость, нет я без иронии говорю, что приятная. Согласитесь узнать, что не тебя одного пожирают паразиты, это как-то успокаивает. Откуда они вообще взялись эти твари? Ребята потом говорили, что мы от афганцев эту заразу подхватили. Очень даже может быть. Но я по-другому думаю. Понимаете мальчик я был начитанный. Особенно исторические книжечки любил, и не только художественные. Так вот есть такая закономерность, там где у людей резко ухудшаются бытовые условия, когда они недоедают там эти твари обязательно появляются. Можно сказать это физически ощутимый вестник человеческих несчастий, а вовсе не от грязи. За личной гигиеной мы очень следили. Палатки регулярно убирались, сами постоянно мылись, наголо стриглись, кипятили и вымачивали в хлорке белье. Без толку. Все регулярно проводимые санитарно-эпидемиологические мероприятия ощутимого успеха не приносили.

Привык я к постоянному присутствию вошек довольно быстро, и перестал обращать на них особое внимание. Вшивый? Ну и ладно, ничего страшного если вся бригада такая. Как говорится: «бытие определяет сознание».

— А ты почему это решил, что я тут… ну… этим самым занимаюсь, — уже одевшись хмуро спросил я Лёху.

— Бывает, — усмехнулся он, и злорадно улыбаясь рассказал:

— В третьей роте, есть такой лейтенант С*** он первым взводом командует, вот тот постоянно суходрочкой занимается, уходит к позициям спустит штаны и пошел наяривать. Кончил правой, давай левой! Его ребята сколько раз ловили за этим дело. Кликуха у него: «Дроч». И сам по себе говнистый мужик. Весь такой выеб…нистый. Так и прет от него: «Я офицер, а если ты солдат то значит говно».

— Да и х. й с ним, мы своё отслужим, а ему генеральские жопы еще долго лизать, — отмахиваюсь я и в свою очередь интересуюсь:

— А ты тут чего делаешь? В час то ночи?

— Да я это… ну… — теперь уже Лёха мнется, и смущенно признается:

— Я сочинение пишу, мне А*** приказал.

— А ты про С*** для потомков поведай! — регочу я, — как он свое орудие тренирует, — и глядя на Лёхино удрученное лицо предлагаю:

— Давай помогу, о чем сочинение то?

Лёха узбек, его из горного кишлака призвали. Когда в часть попал, он на русском языке еле-еле говорил. Сначала и очень быстро всего за неделю мат выучил. Потом все остальные части речи. Когда я ним познакомился то словарный запас у него вполне приличный был. Говорил он совершенно правильно часто прослаивая русскую речь матерными словами и иногда узбекскими ругательствами, но писал не просто безграмотно — чудовищно.

Командир роты капитан А*** один раз его объяснительную прочитал, так и взъелся на парня. А*** всучил Лёхе томик поэм Пушкина и заставил их читать, а потом и сочинения о прочитанном писать. Каждую неделю Лёха носил ему свои творения на проверку. А*** проверяет и все повторяет: «Х. ево товарищ солдат, очень х…ево. Будем учиться в личное время, стыдно советскому солдату не уметь грамотно писать». А знаете какая тема у сочинения была? Так вот упасть и не встать: «Образ Татьяны Лариной в поэме А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Ну и А*** ну и шутник. Всяких приколов я уже в армии насмотрелся, но такое… такое изощренное «издевательство» первый раз встретил.

Пока сочинение пишу, Лёха мне матерно жалуется на А***. Очень быстро Лёха переводил А*** из мужского в женский род и обратно, то пассивным началом был А*** то активным, и скотоложством А*** по мнению Лёхи занимался, то вдруг вступал в не предусмотренные уставом извращенные отношения с боевой техникой и оружием. Слушать его было интересно, явным литературным талантом обладал парень. Мыслил и говорил исключительно образами.

Сочинение я за Лёху написал, пока царапал ручкой по страницам тетрадки все вздыхал, дело в том что сочинение на эту тему я писал на вступительных экзаменах в институт. Тогда получил «неуд» и загремел в ВДВ. И вот надо же и тут эта Татьяна Ларина достала. Мистика однако. Ох как же мне не нравится эта Таня Ларина, у меня одну знакомую девушку так звали, ну и стерва же она была.

— Ты уверен, что это правильно написано? — подозрительно спросил Лёха прочитав мое творение.

— По крайне мере оригинально, без штампов, — ухмыльнулся я и успокоил Лёху, — не боись переписывай, посмеются и отстанут.

А на следующий день, вечером после работ, когда я маясь от скуки валялся на койке в ротной палатке, прибегает с дурной вестью Муха и орет на меня:

— Ты чего Лёхе подсунул? Его ротный за твое сочинение чуть не отпи…л!

— ?! — резво вскочил я с койки.

— А*** так визжит, будто ему яйца раздавили и в звании понизили, — продолжает орать Муха.

Я бегом в офицерский домик. Товарищ капитан… разрешите войти… разрешите обратиться… разрешите доложить…

— Вот значит какое «чудо» к нам с пополнением прибыло, — мрачно констатирует А*** выслушав историю написания сочинения.

Рядом со мной переминаясь с ноги на ногу стоит бледный и растерянный Лёха. Сидят за столом и как-то двусмысленно улыбаются командиры взводов. И стоя передо мной пышет гневом и внимательно рассматривает меня капитан А***. С офицерским составом второй роты это у меня первая встреча. А*** мужик здоровый весь такой кряжистый и я с нарастающей тревогой смотрю как сжимаются и разжимаются у него кулаки. «А за что?» — так и написано у меня на лице.

— Ты что подлец про Таню написал? — риторически на повышенных басах спрашивает А*** и возмущенно начинает цитировать и по ходу дела комментировать мое сочинение. Комментарии были угрожающе матерные.

Ну я то для смеха написал, что-то вроде эротической фантазии о том как Таня известным письмом не ограничилась, и так дала Евгению, что он был вынужден отбыть в путешествие для восстановления сил. О быстром росте и ветвистости рогов ее мужа генерала когда Таня и Евгений вновь повстречались после ее замужества. Ну откуда я мог знать что жену А*** зовут Татьяна, а в девичестве она носила фамилию Ларина?

— Что скажешь в свое оправдание? — злобно глядя на меня спросил А*** когда закончил цитировать мое произведение.

Думаю от мучительной казни меня спасло только то, что в сочинение не было не одного нецензурного слова, все только аллегориями да намеками ограничивалось, но сильным похабным душком несло от аллегорий и слишком явными были намеки.

— Она мне не дала, — угрюмо признался я, думая отнюдь не о героине Пушкина.

— Ах вот оно в чем дело… — удовлетворенно снизив рык до нормального голоса заметил А*** и оставил меня в живых.

Чуть подумал и тихо добавил:

— А вот я на ней женился.

— Извините товарищ капитан, — смиренно покаялся я и перевел дыхание надеясь, что извинениями все и ограничится. Плохо, очень плохо я еще знал наших офицеров.

А*** устроив допрос и быстро выяснив, что та Татьяна которая поступила со мной самым возмутительным образом, к его жене Татьяне никого отношения не имеет, более того у них разный возраст и их разделяет огромное расстояние, призадумался.

— Ну ладно, я то может и прощу, а Пушкин? — задает мне совершенно бессмысленный вопрос командир парашютно-десантной роты, дислоцированной в составе Десантно-штурмовой бригаде в Афганистане.

В полной растерянности пожимаю плечами. Откуда мне знать, что Пушкин сделает? Может просто за свою Таню морду набьет, а то глядишь и на дуэль вызовет. Так еще встретится с ним надо, а это когда еще будет… и в любом случае я не Дантес и на «солнце русской поэзии» руки не подниму.

— Ты, — больно бьет меня указательным пальцем в грудь, капитан А*** — назначаешься редактором ротной стенгазеты. Свой первый номер посвятишь творчеству Пушкина в разрезе задач выполняемых нашей бригадой в Афганистане.

— Так… — обалдело заморгав глазами начал было отнекиваться я, но А*** не собирался ничего слушать.

— Не сделаешь, пеняй на себя, — отрубил ротный и приказал, — пошел вон!

Номер ротной стенгазеты я сотворил за два дня. Озаглавил я номер таким вот перлом: «А.С. Пушкин в строю 2-й ПДР. Лира рядом с пулеметом» там же была и моя одноименная статья. Оформлять газету мне помогал Муха, оказалось что он неплохо рисует. Правда изображенный на ватмане Пушкин вместо гражданской шляпы носил десантный берет и сильно смахивал на загримированного башкира, а уж на кого была похожа Татьяна я так вообще промолчу, но это не так и важно. Статью про Татьяну Ларину, с учетом выполняемых нашей бригадой задач в ДРА, написал Лёха. Содержание статьи? Ну что-то вроде того: «Никому не даст Татьяна, пока ее парень тут интернационализмом занимается, а вот уж когда он вернется то…» Должен с грустью признать, что от моей помощи Лёха при написании этой статьи категорически отказался. Половина прилагательных в этой статье были на узбекском языке с под строчечным переводом на русский.

За эту газету замполит роты (совершенно бесцветная личность) получил благодарность от начальника политотдела бригады, цитирую: «за оригинальное и свежее пропагандистское решение в воспитании личного состава подразделения в духе советского интернационализма». Газету у нас тут же отобрали и послали на конкурс в Краснознаменный Туркестанский военный округ. Там то она сгинула. И еще, для меня самое главное в этой истории, я подружился с Мухой и Лёхой.

Так вот с Мухой и Лёхой я дружил. А остальными? Да в общем-то то обычные отношения были. С земляками традиционно товарищеские, с большинством приятельские, кого то терпеть не мог, с некоторыми частенько дрался. Не было у нас в роте большой и дружной армейской семьи. Большая и дружная армейская семья…. здоровый воинский коллектив… басни это все. А уж если об армии как о семье говорить то уместно другую поговорочку вспомнить, вот эта житейская мудрость как выстрел хорошего снайпера в «яблочко» попадает: «В большой семье еб…лом не щелкай!» Ничего, все нормально как и в любом армейском коллективе.

— Не могу больше эту парашу жрать, — я брезгливо посмотрел в термос который наряд по роте притащил с батальонной кухни и убрал свой котелок. Каша сечка без масла, каждый день одно и тоже.

— Не хочешь не жри, — безразлично ответил помахивая черпаком наголо стриженный рослый боец с моего взвода Витек, он сегодня раздатчиком был.

— Отойди — предложил он, — не задерживай народ.

У четырех принесенных термосов собирались вечно недовольные едой бойцы.

— Так что мне голодным что ли ходить? — ища сочувствия заорал я и посмотрел на соседей. Муха и Лёха промолчали, а вот еще один боец с нашего взвода:

— Хочешь ходи, — разрешил Филон, усмехнувшись посоветовал, — не хочешь не ходи все в твоих руках.

В моих руках был только пустой алюминиевый котелок и совет высокого дочерна загорелого и бритого на лысо Филона я воспринял как оскорбление. Уставился в его серые глазки и заявил:

— А вот ты в своих руках только х…й, удержать можешь.

— Думаешь, тебя земляки защитит? — засопел Филон.

— Да я сам за себя отвечу! — явно нарываясь на драку вызывающее бросил я.

Вечером за ужином было скучно, хотелось развлечений, хотя бы и просто подраться, тем более худощавый Филон впечатление сильного противника не производил.

— Ты что, — останавливая дернул меня рукав х/б Муха и предупредил, — он же тебя враз отмудохает.

— Кто? — я презрительно посмотрел на Филона, и пнул ногой по термосу, — Этот что ли?

— Филон оставь его, — попросил Лёха пытаясь протиснутся между мной и Филоном.

— Филон, — вмешался подошедший замкомвзвод Фаик, — проучи этого шнурка, а то я смотрю он совсем оборзел.

— Пошли, — буркнув предложил Филон и первый не оглядываясь пошел на ристалище.

Договоренные драки у нас за батальонной кухней всегда проходили. Там удобная площадка была. Всякими там боевыми искусствами я не владел, бил как умел. Вот только Филон умел намного лучше. Впоследствии довелось мне всякие боевики иноземные смотреть с участие разностилевых боевых мастеров. И вот что думаю, доведись Филону с ними схлестнуться, шансов у этих мастеров просто не было бы. Оказалось, что парень владеет самым совершенным боевым искусством, дворовой дракой, стиль широко известный в России. Это искусство наши бойцы с младенчества изучают, детский сад, школа, танцы, рубка стенка на стенку и конечно армия.

Скорость, координация движений и реакция у Филона были такие, что я только два раза успел взмахнуть рукой намериваясь провести прямой правой в челюсть и оба раза приходил в себя на земле. Как Филон серии ударов проводил я даже заметить не успевал. Губа разбита, набухает по глазом фингал, ноет челюсть, болят ребра, еле двигаюсь. Хотел поразвлечься? Вот и получай!

— Еще хочешь? — даже не запыхавшись спрашивает Филон.

— Здорово, ты бьешь, — тяжело дыша признался я.

Проверяя языком целость зубов и вспомнив о том, что такт и вежливость лучшее оружие цивилизованного человека, скромно попросил:

— Поучишь, а?

— Тебя что каждый день пи…ть? — скалится Филон.

— Да ладно тебе Филон, — примирительным тоном я признавал своё поражение.

Потом до дембеля Филона то есть год, он обучал меня приемам дворового боя. В дворовой драке все работает: руки; ноги; корпус; голова. И очень быстро мне эти навыки пригодились. Не думайте не в бою с духами, там до рукопашной дело просто не доходит, а в драках. Разные бывают обстоятельства и всегда помня о том, что такт и вежливость лучшее оружие цивилизованного человека, очень-очень полезно уметь бить: рукой; ногой, головой.

— Кстати насчет жратвы, — небрежно заметил мне Филон, когда мы вернулись в расположение роты, — могу показать как это делается, мне как раз напарник нужен, а ты вроде как ничего…

Умываясь и смывая кровь с разбитого лица я вопросительно глянул на льющего мне воду Лёху.

— Не ходи с ним убить могут, — сливая мне в подставленные ладони воду из котелка шепнул Лёха.

— Э… — вняв его предостережению стал отказывать я.

— Ну и жри до дембеля одну парашу, — разозлился Филон.

— А что хоть делать то надо? — заинтересовался я уже не обращая внимания на предостерегающе толкнувшего меня Лёху.

— Склад с пайками у лётунов ломанем.

— Как?

— Если пойдешь то увидишь.

Ну что ж далеко не первый из сынов человеческих я внял демону искусителю. Хотя как раз демоном то Филон совсем и не был. Он предложил, я согласился, все по честному, просто не мне одному совсем уж обрыдла войсковая пайка.

Воровство, грабеж, разбой вот как это в уголовном праве называется. Хотя если подумать то можно и иначе, ну например: отработка учебно-боевой задачи: «проникновение на охраняемую территорию, посредством нейтрализации часового, и преодоления технических средств защиты». Как хотите так и называйте. Если вы сытый законопослушный гуманист — тогда это безусловно разбой, если вы полуголодный обозленный солдат — тогда это умелое применение военной выучки в обстановке максимально приближенной к боевой.

Летчиков снабжали великолепно, кормили разной вкуснятиной как на убой, а их сухие пайки, это вообще мечта армейского гурмана. Были они нашими соседями, просто рукой подать, а их склады охраняли доходяги из БАО — батальон авиационного обслуживания. Вот туда мы и намылились с дружеским так сказать визитом.

Ночью взяв из каптерки трофейные ватные халаты и захватив два вместительных общевойсковых мешка приходим на продовольственный склад авиаторов. Склад — сборный модуль, территория ограждена двумя рядами колючей проволоки. У ворот склада «грибок», под «грибком» мается от скуки часовой.

— Ты почему сука тыловая, честь советскому десанту не отдаешь? — начинаю я отвлекать внимание вооруженного БАОошника.

— Да пошел ты! — воспрянув и радостно ожививший подается на провокацию часовой.

— Да я тебя сейчас… — грожу я и упоминаю разнообразные способы при помощи которых можно заставить БАОшника отдать свою честь.

Но твердо знает часовой, что согласно уставу караульной службы его «честь и достоинство охраняется законом» и ничуть меня не боится. Смотрит он на меня, грозит автоматом и ведет пылкую дискуссию о том кого следует считать п…сом и тыловой «крысой». Пока мы значит демонстрируем друг другу свои познания в матерном приложении к русскому языку, с тыла склада заходит Филон, перебрасывает через колючую проволоку грязные уже давно все изорванные ватные халаты и успешно преодолевает оба ряда колючей проволоки.

— А еще ты… — не сводя с меня негодующих глаз увлеченно ведет свою ругательную арию часовой и не закончив фразу падает. Это Филон подкравшись бьет его кулаком в затылок. Жалко конечно пацана, но ведь не до смерти же.

Все остальное дело техники. Пломбы с двери склада срываются, замки взламываются штык-ножами, и все твое…

Быстро доверху набили два мешка, оставили в качестве вещественного доказательства преступления обрывки халатов на колючей проволоке и домой.

Ну а дома, в палатке то есть… так вот мы же не «крысы» что бы под одеялом втихоря жрать, мы как и положено со всем взводом поделились, а я со своей доли еще земляками пару банок сосисочного фарша отнес да печенья с шоколадом, еще пачку сигарет «Золотое руно». Накрыли в палатке стол, сели от души поели. Завистливые взгляды и явные намеки наших соседей по палатке ребят со второго взвода молча проигнорировали. А пайки у летчиков отличные, такая вкуснятина просто пальчики оближешь.

— Ты сходи к офицерам и им пожрать отнеси, — распорядился Фаик когда мы уже почти насытившись за ночным пиршеством, помогали пищеварению покуривая и смакуя медовый аромат сигарет «Золотое руно».

— А чё я им скажу? — поразился я.

— Так и скажи. Шел, увидел мешок, что делать не знаю, решил вам отнести, — сыто и снисходительно улыбаясь учит Фаик и глядя на мое вытянувшееся лицо спокойно пояснил:

— Не боись они все как надо поймут, и еще, — тут Фаик наставительно поднял палец вверх, — командиры должны знать, что ты нормальный солдат, службу понимаешь и верить тебе можно.

— А вот интересно, а почему в летных пайках спирта нет? — развалившись на кровати расстроился Витек.

— Должен быть, — поддержал его Филон, — но мы искали, да не нашли.

— И без спирта хорошо, — подал голос со своей кровати Муха.

— Летуны уже свой спирт давно выжрали небось, — уверенно предположил сидевший рядом со мной Лёха.

— Ну так я пойду? — встал с табуретки я и загасив окурок в пустой консервной банке взялся за лямки мешка.

Знаете что я услышал, когда в офицерском домике изложил предложенную легенду и передал вещмешок капитану А***.

— А вот интересно, а почему в летных пайках спирта нет? — проверив содержимое «находки» расстроился А***.

— Небось они его сами весь выжрали, — кивнув в мою сторону выдвинул версию командир второго взвода чернявый лейтенант Г***.

— Мои бойцы на такую подлость не способны, — вступился за честь своего взвода лейтенант П***.

А*** испытывающее посмотрел на меня и даже принюхиваясь потянул носом воздух, мне скрывать было нечего, я был абсолютно трезв и смело от души дыхнул в лицо своему командиру. А*** поморщился, а П*** засмеялся.

— Свободен, — махнул на меня рукой А*** и уже у порога комнаты я услышал:

— Молодец!

Как на строевом плацу учебки образцово щелкнув каблуками выполнил я поворот «кругом» и встав лицом к отцам-командирам отчеканил:

— Служу Советскому Союзу!

Такая вот, сильно разная была служба Советскому Союзу.

На следующий день мы узнали, что переодетые в советскую форму душманы, напали на военный склад летчиков, злодейски похитили военное имущество, но не успели совершить диверсионный акт против летных пайков, так как разводящий со сменой вступили с ними в неравный бой, и испуганные враги под покровом ночи бежали. Была произведена инвентаризация похищенного и оставшегося имущества. Ей богу мы бы столько унести просто физически не смогли бы, но акт был составлен, а это знаете ли документ. Наверно зав складом был нам очень благодарен. Правда, командир вертолетного полка, хотя и «поверил» в душманское нападение, но все же пошел к комбригу и попросил больше так не делать. «Мои пилоты тоже кушать хотят» — так он обосновал свою принципиальную позицию. Комбриг довел его позицию и свое к ней отношение до строевых офицеров. Вертолетчиков у нас в бригаде особенно в первом ПДБ очень уважали. И ротный приказал, что бы мы к летчикам в гости больше не ходили.

— Я смотрю, ты уже созрел, пора и на боевые выходить, — закончил он разговор.

Как я уже говорил, мои первые боевые операции связаны с поиском «всадников без головы». Мы упорно пытались найти хотя бы их тела. Сбор на первый выход это вообще умора, я сдури то выкинул из РД сухпаек, а набрал патронов и гранат, а этого добра у нас было, «бери, не хочу». Обвешался пулеметными магазинами, прямо герой-разведчик, забрасываемый в тыл врага. Старослужащие, наблюдая за моими сборами, злорадно переглядывались и ухмылялись. Муха сердобольно посоветовал выкинуть патроны и гранаты:

— Тебе четырех магазинов за глаза хватит, — улыбаясь, сказал он.

Но я то был уверен, что все лучше всех знаю, и на его совет ответил презрительной гримасой.

— Пусть тащит, коли охота, — засмеялся командир расчета АГС — 17 и мой земляк Цукер.

Первый раз мое место в боевом расписании было в расчете АГС — 17. Вес ствола — тела гранатомета — восемнадцать кило. Ствол в чехле за спиной на удобных лямках тащит первый номер, он же наводчик. Вес станка на который устанавливается ствол — двенадцать килограммов. Станок на лямках несет второй номер. Вес круглой патронной коробки со снаряженной лентой — четырнадцать кило да еще пятьсот грамм в придачу, а вот эту неудобно носимую дрянь мне всучили. Сунули мне в руки две снаряженных коробки и вперед: «За Родину!». Первые три километра марша, я еще мог, смотреть по сторонам. Потом руки у меня обвисли, а подмена боевым расписанием не предусмотрена. Проклял я тяжелое вооружение, вообще, и АГС -17 в частности. Потом к обвисшим рукам добавилась разламывающаяся под боеприпасами спина. Знаете сколько я напихал это добра в РД? Не поверите?! Пятьдесят килограммов! Вот какой дурак был. Дальше больше — прем без привалов, ножки у меня в сапогах стерлись, а от усталости стали явственно подрагивать. Вот тут то и понял я, почему наш батальон «горно-копытным» прозвали: наши стопы — копыта; наше место — горы. Вперед горнокопытный десант, вперед. Мое штатное оружие — ручной пулемет при движении все норовил съехать из положения «на грудь» в положение «стволом по морде», а когда его поправишь, то прикладом по жопе все норовил двинуть. Я уже ничего не видел, никуда не смотрел, а мечтал только об одном, наткнутся на противника, вступить в бой, чтобы иметь законную возможность упасть и расстрелять проклятые боеприпасы. Но противника не было, и наша рота всю ночь промоталась в его поиске, без привалов. Думал, не выдержу, умру.

— Привал! — на рассвете скомандовал командир роты.

Трупом я свалился на мокрую от росы землю.

— Встать! — я лежу, я умер, не трогайте меня, — Встать! — пинок под ребра, поднимаю голову и смотрю, как командир взвода лейтенант П*** заносит ногу для нового удара, вежливо так меня спрашивает, — Кто за вас ефрейтор, огневую позицию оборудовать будет? — рычит — Встать!

Ну, как откажешь в такой деликатной просьбе? Встал, отстегнул малую саперную лопатку, пошел копать. Покопали. Окопались. Время жрать. Все достают сухпайки, я гордо отвожу от жратвы голодный взгляд, у меня одни патроны.

— Ей придурок, быстрей сюда иди, — крайне тактично и вежливо приглашают меня откушать Муха и Лёха.

Я не пошел, я полетел к раскинутой плащ-палатке, на которую был вывален сухпай. О! Изысканнейший вкус черного заплесневелого сухаря. О! Изумительный аромат консервов «минтай в масле». Помню и сейчас как трещало у меня за ушами, когда я вас уплетал.

Через сутки безрезультатных поисков вернулись в часть. Стертые до кровавых мозолей ноги, неподъемные чугунные руки, омертвевшая спина. И стыд за то, что был нахлебником у ребят. Такой значит, был итог боевого крещения. Правда, романтично?

Но ничего через пару выходов, небольших перестрелок, стал я вполне приличным солдатом. На войне быстро учатся. Из пулемета бил не хуже чем иной снайпер из винтовки с оптикой, подошвы ног заросли мозолями. Мышцы спины и пресса специально тренировал, на самодельном тренажере «римский стул», остальные мышцы на турнике. Вечером коли было настроение вел учебные драки с Филоном. Каждый вечер качался, чтоб не сдохнуть в горах. Ну а дыхалка у меня отличная была. Я ведь не один такой был, все кто хотел нормально служить, так делали, с разным успехом, но делали. Кто нормально хотел… но были и другие…

Разок в самом начале закинули нас в горы, перевал блокировать. Закрыли мы его постами. Ноябрь, в горах холодина, ветер косточки продувает и пересчитывает, негде от него спрятаться на вершине. Был у меня приятель, еще по учебке, вот с ним на пару, на посту стояли. От ветра ямку откопали, вроде окопа, укрылись, сухпай пожевали, прижались друг к другу теплом общим погреться. Только чувствую запашок пошел, специфический, говенный, толкаю приятеля, а он сомлел. Ладно думаю пусть кимарит, а хоть ветер был, но запашок всю ночь стоял. Что за чудо? Обкакался «дружок» мой, обосрался если точнее. Прямо в штаны навалял. Утром я это заметил по штанам его, но промолчал, мало ли чего случилось, может заболел дизентерией. Дальше по горам двинулись походом, а этот не может идти и все, взяли у него всю его амуницию та еще тяжесть, даже свой автомат и тот отдал засранец. В горах каждый грамм тонной давит, а тут еще и чужое нести, очень тяжко. Но несли, куда деваться, не бросать же добро. Перестрелка небольшая была, так ничего страшного, пульнули по нам издали из винтовок, да никого даже не зацепили, мы в ответ из автоматов и пулеметов, огоньку дали. Вороги наши и свалили, не пошли на огневой бой, ушли. Мы дальше двигаем. Смотрю где «дружок»? А нет его! Перестрелка закончилась, тут он и нарисовался, оправдывается, болею мол, да еще и без оружия, вот и спрятался. Ладно, с кем не бывает. Вернулись домой в бригаду, его к врачу отправили. Оттуда из ПМП (пункт медицинской помощи) он в роту уже не вернулся, через денек встретил его в офицерской столовой, объедки он за штабными офицерами убирал, холуйком стал. И такое бывало.

Ну а меня на операции, уже постоянно брали, своим я в роте стал. Далеко не на каждой операции были перестрелки, раненые и убитые. В ноябре-декабре восьмидесятого года боевых потерь у нас в роте не было. Так это у нас, а у них? Были. Я тоже стрелял, а куда деваться, выбора то не было. Как первый раз произошло? Он в горах в меня из винтовки бабахнул и промазал, а я нет. Дал короткую на три патрона очередь из пулемета, был человек и нет его. Рассматривать убитого не стал. Мимо прошел, а потом…

Потом я стал ждать когда же муки совести меня донимать начнут, морально готовился к душевным страданиям. А вот нет их и все. Желудок исправно вырабатывает сок, аппетит отменный, сон беспросыпный. Настроение самое обычное, мысли все насквозь заурядно — практичные. Вот тут то я и испугался. «Ну, — думаю о себе, — урод ты моральный. Атавизм ходячий. Как же это так? Вот у всех душевные муки есть, а у тебя нет? Урод, точно урод» Стал осторожненько ребят расспрашивать: что да как? А у нас на эту тему никогда не разговаривали. Вроде как и нет никаких убитых, вроде как по мишеням мы стреляем.

— Ты это о чем? — подозрительно смотрит на меня землячок Колька когда я как-бы издалека разговор завел.

— Ну Коля понимаешь… — попытался я объяснить свое недоумение.

— Выбрось эту херню из башки, — выслушав меня категорично посоветовал он и зевнув спросил, — ты не знаешь чего сегодня на ужин дадут?

Ладно, не хочешь говорить я других спрошу:

— Муха, слышь, — вечером после ужина перед входом в палатку, задерживаю я дружка, — а вот ты когда своих первых завалил чего испытывал?

— Ничего, — пожимает плечами Муха и встревожено интересуется, — у тебя чего живот что ли болит?

— А тебя совесть не тревожит? Ничего не снится по ночам? — отводя взгляд и понизив голос спрашиваю я.

— Точно, мне сегодня такая баба приснилась… — мечтательно протянул и заулыбался Муха, — просыпаюсь, а совесть как дубовый кол стоит.

Все ясно. Никто на эту тему говорить не хочет. Все под внешней бравадой скрывают свои душевные переживания и страдания. Только я чурбан бесчувственный. Нет ну почему? Я же помню, когда книжки читал, то чуть ли не до слез героям в их душевных муках сопереживал.

— Филон, — уже перед отбоем после тренировки резко и неожиданно спрашиваю я, — ты когда человека убил, что чувствовал?

— Никого я не убивал, — прекратив отряхивать приставшую к одежде пыль изумленно смотрит на меня Филон, — кости бывало че ломал, а больше ничего.

— Да я сам видел как ты духа завалил, — возмущенно повышаю голос я, — помнишь на последней операции.

— Так он же в меня стрелял, — пораженно заморгал глазками Филон и недоумевая спрашивает, — ты чего обкурился что ли?

— А что дух по твоему не человек? — все настаиваю и настаиваю я.

— Человек наверно, — ладонями продолжив отряхивает х/б от приставшей глины безразлично отвечает Филон.

Мы на площадке за палатками отрабатывали приемы уличной драки, вот он и перепачкался.

— Нет, я не пойму, — бросив очищать форму и уже не шутя разозлился Филон, — ты чего доеб…лся? Что было бы лучше если бы меня убили?

— Нет, — устыдился я, поспешно добавил, — конечно нет.

— Тогда чё тебе надо? — нахмурился Филон и выслушав мои сбивчивые объяснения коротко резюмировал:

— Да пошел ты на х…й!

Еще пару попыток я предпринял, ужом старался в чужие души вползти и… о доме, о водке, о бабах, женщинах и девушках мои товарищи разговаривали охотно, о боевых операциях (дело то обычное) вспоминали довольно равнодушно, а вот о чужой смерти… недоуменные взгляды, явное непонимание и заметное раздражение: «Чего это он хочет?» и в конце такого разговора только одно короткое пожелание: «Да пошел ты на х…й!»

А еще в последних числах ноября пришел Афганец. Афганец это чрезвычайно сильный ветер, способный переносить миллионы тонн пыли на расстояние до нескольких тысяч километров. Афганец это красно-бордовая буря до предела насыщенная микроскопическими частицами красно-коричневой глины. Афганец это воздух пропитанный пылью до высоты нескольких километров. Пыль забивает палатки, пропитывает одежду, застилает глаза, затрудняет дыхание, скрипит на зубах. Дышать можно только через самодельную, изготовленную из бинтов, марлевую повязку и то с трудом и уже через минуту марля от пыли становится черно-красной, как запекшаяся кровь. Афганец это красно-бордовый сумрак и уже в двух шагах от себя ты ничего не видишь. Учащенно бьется сердце, нечем дышать, глухая тоска сжимает душу и остается только одна мысль: «скорей бы все закончилось». Афганец это усиленные сдвоенные посты в охранении, усиленные посты у складов с боеприпасами и вооружением, усиленные посты в автопарке и штабе бригады, у каждой палатки сдвоенный вооруженный автоматами наряд. Смена каждые полчаса, больше не выстоять и горе тому кого настиг Афганец в пустыне или полупустыне. Горе всем на кого идет эта буря. Буря афганской войны.

Палатки полу занесло песком, почти вся рота в караулах и на усилении, в расположении осталось только десять солдат и один дежурный офицер командир четвертого минометного взвода.

Сменившись с поста дневального я зашел в подсобное помещение каптерку. Плотно закрыл за собой дощатую самодельную дверь, снял бурую марлевую повязку, экономя воду чуток умылся, выпил воды. Вроде как и полегчало, отдышался. Достаю прихваченную с собой двенадцати листовую ученическую тетрадку, шариковую ручку и при тусклом электрическом свете начинаю писать. Пытался что-то вроде дневника вести. Может и пригодится когда. Только хреново получалось, слова невыразительные, изложенные мысли банально — ходульные. Ну и ладно, все равно никому его не покажу, а себе и так сойдет. Увлекся.

— Письмо домой пишешь?

Вздрогнул и обернулся на голос, поспешно закрыл и убрал в карман х/б мятый с затертой обложкой дневник.

— Воды слей умыться, — негромко попросил вошедший в безоконную каптерку командир минометчиков лейтенант О***.

У него лицо как в гриме. Там где была марлевая повязка, кожа чистая смугло-загорелая, а выше корка налипшей глины, только белки глаз сверкают. Из термоса набираю в котелок и затем сливаю в подставленные ладони воду. О*** довольно фыркая умывается.

О*** не кадровый офицер. После окончания университета с военной кафедрой и офицерских сборов ему присвоили звание «лейтенант» и призвали служить на два года. Было тогда такое. Это в штабах все штатные единицы заполнены, а в строю вечно «взводных Ванек» не хватает, вот военные кадровики и заполняли пробелы как могли.

Умывшись О*** роется в мешках сложенных в каптерке и неразборчиво крайне недовольно ворчит.

— Спрятанную тут бутылку командир роты когда уходил на дежурство, себе забрал, — решил я ему помочь, и насмешливо добавил:

— В большой и дружной офицерской семье ебл…м не щелкай!

— А ты откуда знаешь? — хмуро спрашивает О*** и подозрительно смотрит на меня.

— Каптер сказал, когда уходя ключи отдавал, — все еще улыбаясь доложил я, предложил:

— Могу бражкой угостить.

О*** заколебался, это был принципиальный офицер и абы с кем не пил. А тут мало знакомый солдат, да еще и не с его взвода.

— Товарищ лейтенант, — решил я облегчить ему нравственные терзания и сомнения, — эту брагу ваши ребята, когда на усиление уходили, специально для вас оставили и меня предупредили: «Смотри! Если будет О*** хреново, то угости его» А я же вижу как вам хреново…

Бушует за дощатой дверью «Афганец» и так хреново О*** что он соглашается:

— Ну ладно доставай.

О*** не уходит в одиночку глушить бражку из фляги в офицерском помещении, он благородно предлагает:

— А ты будешь?

Если О*** надеялся, что я откажусь, то он сильно ошибался, не таковского напал, избытком благородства я никогда не страдал.

— Ну если вы приказываете товарищ лейтенант, то я обязан подчинится, — радостно оскалился я, достал и протянул О*** свой котелок.

— Гм…, - чуть разочарованно бормотнул О*** и покачал полулитровую флягу на руках.

Ну что такое пол-литра слабо алкогольной браги на двоих? Это даже не выпивка, а так… можно даже сказать издевательство над выпивающими людьми.

О*** льет мне напиток в котелок, сам пьет из фляжки. Сидим на куче сваленных бушлатах мелкими глотками смакуем сильно пахнущую дрожжами бражку.

По виду и по манере поведения О*** совершенно от кадровых офицеров не отличается. Тот же мат при отдании воинских команд, та же командная хрипотца в голосе, то же умение заставить даже самого наглого солдата выполнить почти любой приказ. И в военном деле он вполне прилично разбирался. И по своей минометной части дока был и командиром боевой группы на операции ходил. Офицер как офицер. На сугубо мирного гражданского интеллигента на которого чуть ли не силком напялили военную форму, О*** совершенно не похож. Хотя мирный, скромный, неловкий, обремененный дипломом и комплексами юноша интеллигент говорящий солдатам «вы» и не умеющий командовать, пить водку и воевать, это или донельзя затертый художественный штамп или просто рудимент иных времен. Наш студент, умеет пить, материться, драться, в безвыходных ситуация на экзаменах и зачетах проявляет смекалку, выдержку и беспредельное нахальство. А студент живущий в общежитии, да на одну стипендию это вообще элита студенческого сообщества и готовый командир для наглых, матерящихся, пьющих и не желающих служить как надо солдат. Чуток военных знаний, немного боевого опыта и вот вам офицер способный тащить службу «Ванькой-взводным» в любом роде войск.

— А вот интересно, где это вы постоянно дрожжи и сахар достаете? — облизывая губы крайне бестактно спрашивает меня бывший студент и выпускник физико-математического факультета, ныне и присно и до дембеля командир минометного взвода лейтенант О***.

Всем своим видом демонстрирую удивление и возмущение его крайне бесцеремонным вопросом. «Какой вы невоспитанный человек!» — говорит О*** моё вытянувшееся с разводами еще не смытой глины лицо. Такой вопрос по военному этикету это дурного воспитания. Если офицер поймал солдата с брагой или водкой, то отбирай, проводи допрос, накажи в конце то концов если уж так приспичило. Но если тебя угостили, а ты принял угощение, то спрашивать: где; зачем; почему, это то просто… ну просто моветон.

— Да я так интересуюсь, — слегка смущается О*** и пытается исправить возникшую неловкость, — вдруг самому пригодится.

— На хлебопекарне 201 дивизии меняем на патроны, — нехотя признаюсь я

— ?! — от удивления даже раскрыл рот О*** — Да на кой патроны хлебопекам нужны? Этого же добра и так завались…

И точно, вот чего-чего, а уж боеприпасов особенно патронов и гранат навалом было. Никого отчета в их использовании не требовалось. Цинки с патронами, гранаты без запалов прямо в палатке у оружейных ящиков валялись, «бери, не хочу». Да еще у каждого в РД по одному б/к — боекомплекту было. Б/К это четыреста патронов в пачках и четыре гранаты.

— Это трофейные патроны, — болтая в котелке остаток браги поясняю я, — пекари из них сувениры делают. Дома небось вые…ться будут: «вот мол мы какие лихие… вот какие у нас трофеи… вот сколько духов положили…. а вот эту самую пулю у меня прямо из груди вытащили…» Тут главное, — чуть улыбнувшись продолжаю я, — чтобы маркировка на патронах с иностранными буквами была. Больше всего патроны от английской винтовки «Бур» ценятся, еще патроны с иероглифами от китайских АК хорошо идут. — И поспешно во избежание последующих вопросов добавляю, — Мы уже все обменяли, больше нет.

— И браги больше нет? — тоскливо спрашивает не утоливший жажду О***.

Пожимаю плечами: Нет.

— Неужели и для П*** ничего не осталось? — скорбит О *** и вонзает мне слова прямо в сердце:

— Какие же вы х…вые солдаты, совсем не заботитесь о командире, а вот П*** вас всегда защищает.

Оскобленный до глубины души, я в запале кричу:

— Да мы для него два литра приготовили! Только, только бражка дошла…, - и прикусываю язык.

О*** довольный удавшейся провокацией смеется и хлопает меня по плечу.

— Ничего не знаю… я пошутил… не скажу… — и закончив фразу сжимаю зубы и смыкаю губы ну прямо хоть картину маслом пиши: «Допрос партизана».

— Да ладно тебе, — радостно улыбается Игорь О*** — Сашка П*** все равно эту брагу нам отдаст. Не пьет он эту дрянь…

— Не ври лейтенант, — не верю я.

Потому как твердо знаю, нет в армии непьющих офицеров и подло клевещет О*** на моего командира взвода.

— Слово офицера, — торжественно клянется О***.

Слову О*** я поверил и не ошибся. Действительно в силу дурного воспитания и неизвестного науке дефекта в психике кадровый офицер П*** брагу не пил, водку употреблял в малых дозах и очень редко. Кроме того он не курил, и почти не матерился. Нет вы чего плохого не подумайте, во всем остальном он был вполне достойный офицер. А не пьет…не курит… не кроет матом… ну что ж… в конце концов у каждого есть свои недостатки.

Достаю из потаенного места еще две фляги с брагой. Пока я рылся в углу каптерки О*** деликатно повернувшись ко мне спиной смотрел как сквозь щели дощатой двери продолжает мести в помещение бурую пыль «Афганец».

— Тебе когда на пост? — перед выпивкой осведомляется О***.

— Через два часа, — отворачивая колпачок фляги отвечаю я, а сам думаю каких же п…лей мне отвесят ребята когда узнают как бездарно был израсходован запас взводной браги.

— Протрезвеешь? — заботится о службе ответственный за роту лейтенант О***.

— Было б с чего, — вызывающе говорю я и делаю первый глоток.

Пьем молча минут пять. А потом… ну вы же сами знаете у в нас в стране даже запойные пьяницы и самые забубенные алкаши и то молча не пьют.

— Слушай Игорь, — фамильярно перехожу на «ты» и зову офицера по имени, — у тебя случайно почитать ничего нет, а?

— Есть томик прозы Лермонтова, — не удивляется вопросу Игорь, — да ты же вроде Пушкина предпочитаешь? Я твое сочинение по Ларину читал, а потом и статейку в стенгазете…

О*** мелко и как мне представляется противно хихикает, а я все равно под его критикой не клоню головы. «Завистники всегда губят талант» — мрачно думаю я и делаю из фляги глубокий глоток, брага скользнув по пищеводу смыла мою обиду на О***.

— Много ты в литературе понимаешь, — уверенно кинулся я на защиту своей статьи и…

О литературе сейчас говорят развалившись на стопке грязных бушлатов полупьяный проваливший экзамены в институт солдат и выпивший призванный после окончания университета офицер. Да я и сам понимаю, что трудно в это поверить. Вот только о чем еще было говорить? О войне и службе? Да ну ее на х. й! Не затем пьют в Афгане что бы о нём говорить, за тем и пьют что бы хоть на время о нем не думать. Рассказывать о доме и девушках? Так разные у нас дома и общих знакомых нет. Лучше уж о литературе… век девятнадцатый сменяет двадцатый, почти безостановочно грохочут на нашей планете войны, простые люди так и не могут помять: «им то зачем истреблять друг друга?», но падают убитые солдаты, и оживают и снова идут в атаки что бы умереть еще раз теперь уже в книгах. В тех книгах которые напишут их выжившие товарищи. Может и про нас кто напишет. Главное чтобы не в парадные расчеты нас построили, а рассказали о том какими мы были на этой ненужной нам войне где мы убивали, чтобы не быть убитыми.

— Слышь Игорь, а вот у тебя как было, вот ты что чувствовал когда первого убил? — вернулся я к занимавшей меня теме.

Мы как раз повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие» вспомнили. Сначала горько посетовали, что у нас в батальоне зенитный взвод из одних парней состоит. Затем я осторожненько поинтересовался его мнением о художественной достоверности той части повести где старшина Васьков девушку-зенитчицу утешает и рассуждает о нравственной ломке которую должен переживать человек убивший себе подобного. И только потом, в упор, как в живот выстрелил, спросил: «Ты что чувствовал когда убил человека?»

— Я же минометчик, — морщится крайне недовольный вопросом О***, - моё дело команду отдать: «Прицел… беглым огонь…», а там куда мина попадет…

— Не п…ди! — грубо обрываю я О***. Сейчас он для меня не офицер. Кто? Да просто товарищ, сослуживец с которым за флягой браги говорю о литературе и о войне вот потому и повторяю:

— Не п…ди Игорь! Ты же боевой группой командовал, мы же не всегда с минометами на операции ходим.

— Чего ты дое…лся? — неожиданно резко повышает голос О*** и он сейчас не с подчиненным ему солдатом говорит, а почти со сверстником, — Ничего такого я не чувствовал! И переживать по этому поводу не собираюсь! Понял?!

Тускло желтый от электрической лампочки свет в безоконной каптерке. Тускло желтое лицо у Игоря и у меня наверно такое же, уже только на донышке фляжки осталась брага, и все метет и метет Афганец.

— Думай о простых вещах, — помолчав советует Игорь, — пожрать, выпить, поспать, — чуть улыбнувшись краешком потрескавшихся губ продолжил, — как офицеров нае…ть. Иначе ты служить тут не сможешь. Обо всем остальном дома подумаем… если вернемся.

Через две недели О*** убьют. Колонна машин за продуктами шла в Союз, лейтенант О*** и его взвод были назначены в сопровождение. Машина в кабине которой ехал Игорь подорвалась на мине. Игорю оторвало обе ноги, он умер от потери крови. Ребята говорили, что он не мучился быстро отъехал. А пока:

— Тебе пора, смена скоро, — вставая с кипы бушлатов негромко говорит О*** и приказывает, — Пошли, мне тоже посты проверить надо.

Надеваем марлевые повязки, пыль на них красно-черная как запекшаяся кровь, выходим из каптерки. Бушует Афганец и марлей закрыты у нас рты. Непроницаемой стеной стоит красно-бурая пыль, так тяжело дышать и не видать что там вдали. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза почти ничего не видя идем мы на посты. Мы не знаем, что ждет каждого из нас. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза прошли мы по этой войне. И что бы выжить в этой буре надо думать только о простых вещах: «Пожрать, выпить, поспать, как офицеров нае…ть, как не нарваться на пулю, не подорваться на мине». А все остальное… повторю короткое пожелание своих сослуживцев: «Да пошло оно все на х…й!» Пусть каждый сам хоронит своих мертвецов. И все бушует в памяти красно-коричневая буря, которую мы называли просто по имени: «Афганец».

А еще в первые месяцы службы в Афганистане было у меня тайное горе. Очень много оно мне нравственных страданий принесло и чем сильнее я о нем хотел забыть тем чаше мне про него напоминали. Дело в том, что мне просто фатально не везло с воинскими званиями. Ну то что я единственный в учебной роте в Гайджунае при выпуске получил чин ефрейтора, это еще не горе, со всяким такая беда может случиться коли такое звание в армии предусмотрено. Как говорится с кем не бывает. А вот то что в роте куда попал служить, я оказался единственным ефрейтором меня сразу как-то насторожило. Рядовые у нас были, сержантов хватало, а вот ефрейтор я один. И чего ранее со мной никогда не было, стал я при перемещениях по батальону и бригаде погоны солдат срочной службы разглядывать. И вот через пару недель мрачное подозрение превратилось в твердую уверенность, я не только в роте, но и во всей бригаде единственный ефрейтор. Как же мне за это досталось! Если командир роты со зловещей улыбкой меня спрашивал: «Вы это, что себе позволяете, товарищ ефрейтор?» То я сразу понимал никакие отговорки не помогут, меня подловили с очередным залетом, и будь готов ефрейтор получить хороших ну просто огромным трендюлей. Если командир взвода лейтенант П*** с утра вставал с левой ноги, а я в недобрую минуту попадался ему на глаза, то он обязательно спрашивал: «А почему вы товарищ ефрейтор предусмотренные уставом знаки различия на погонах не носите?» Дело в том что свой гайджунайский позор, тоненькую сиротскую и такую одинокую лычку я на погоны никогда не пришивал. А П*** требует: «Немедленно пришить, а потом прийти и доложить» Несколько раз я слезно умолял командиров:

— Ну разжалуйте вы меня! Ну чего вам стоит, я же не отпуск прошусь в конце то концов.

— Товарищ ефрейтор! — с офицерской лаской пенял мне капитан А***, - вы совершенно о товарищах по роте не думаете.

— Это еще почему? — чувствуя грядущую подъ…бку угрюмо спрашивал я.

— В трудный час посмотрит на вас, товарищ ефрейтор, наш боец, — улыбается ротный, — ему сразу на душе веселее станет, он то нормальный солдат, а уж никак не ефрейтор.

— И пришейте наконец знаки различия, — добавляет П***.

— Ну на конец это то по желанию, — хохочет ротный, — а вот на погоны обязательно.

Ну ладно офицеры, не слишком уж и часто они вспоминали о моем воинском звании, а вот товарищи по роте… Вот сколько звезд на небе столько раз я и выслушал что: «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». Я стал мрачен, злобен и ужасно раздражителен. Особенно меня Фарид В*** боец из второго взвода доставал. Он татарин как и я, только я с Волги, а он крымский. Призвали его из Узбекистана. Прозвище у него Челубей. Так вот эту фразу про сына и дочь, он аж на трех языках повторял, на русском, татарском и узбекском. Еще у нас и настоящий немец во втором взводе служил, из Казахстана парня призвали, так вот его Челубей попросил выучить как поговорка про ефрейтора и на немецком языке звучит. Тот его и обучил. Достал он меня полиглот хренов. Два раза я гордо бросал ему вызов: «Ты козел! Пойдем поговорим!» И два раза был избит, роста мы были одного, но мышечной массой он меня раза в три превосходил. Жизнь моя стала горька, судьба туманная, военная карьера неопределенна, а воинское звание «ефрейтор» ненавистно. В сладких мечтах я видел, как стою перед строем роты, а с моих погон «с мясом с корнем» срывают ненавистную лычку. И вот, дело в феврале было, сплю я на своей койке в палатке, помимо тощего байкового одеяла еще и шинелью укрылся и снится мне чудный, просто волшебный сон.

Стою я горе и точно знаю, что это греческий Олимп. Вижу сидящего на троне седовласого величественного старца. На голове у старца золотой обруч, в правой руке лира, в левой развернутый свиток. На свитке надпись: Гомер «Илиада». Сам знаю, что место поэтов это Парнас, но это же Гомер. Геркулеса же к богам причислили, а Гомер это Геркулес изящной словесности. Кабы не поэты, то кто бы про этого Геркулеса то знал? Заслужил Гомер божественный титул, да еще как заслужил! Вот это да! Попасть на Олимп увидится с самим Гомером, значит достоин, достоин и еще раз достоин! От такого счастья ликует моя душа. Дело в том, что до двадцати лет, я не только пописывал стишки, но и весьма самонадеянно считал, что обладаю незаурядным поэтическим даром. Стишки были такого качества, что в слове «пописывал» как угодно ставь ударение и в любом случае не ошибешься. Ну да ладно. Подхожу я значит строевым шагом к Гомеру и приветствую его:

— О ты! Сладкозвучный отец поэтов, рад увидеть тебя на Олимпе! В месте для достойных, самых избранных поэтов.

— Это вы то избранный поэт? — недовольно отвечает мне Гомер, и с едким сарказмом спрашивает, — Вы что это возомнили о себе товарищ ефрейтор?

О бессмертные боги Олимпа! Неужто и Вы знаете, что я ефрейтор? Нет мне спасения. Вижу что и тут придется мне вместо кубка с амброзией, испить горькую чашу позора.

— О ты богам подобный! — ответствую я Гомеру, стараясь чтобы в моей речи прозвучали и «стопы» и «ямбы», — За что мое терзаешь сердце? Иль мало я страдал? Иль мало мук я испытал? Божественный орел терзает печень Прометея, так и мне с насмешкой страшной, напоминают о моем позоре! О сладкозвучный! Многоямбный! О сжалься надо мной!

— За твой бред, что осмелился ты называть стихами, — крайне язвительно и в прозе бросает Гомер, — тебе еще мало досталось. Как жаль, что нельзя тебя сварить в кипящем масле.

Но сравнение с богами Гомеру понравилось. Даже великому поэту все равно приятна беспардонная лесть. Подумал Отец Поэтов, пожевал губами, поморщил в раздумьях высокое чело и молвит:

Просыпаюсь, шинель сползла, одеяло не греет, холод собачий. Достаю упавшую на дощатый пол шинель, укутываюсь и согревшись размышляю: А чего бы это значило? Если это вещий сон, то где прямые указания? Если нет, то какого черта мне Гомер приснился? Ругаю великого старца: «Такой сякой не мог ясно что ли сказать? Я же не под стенами Трои нахожусь, а в Советской армии служу» Вообще то я знаю, что любого поэта, вином не пои, а дай только себе любимого процитировать. Вот и Гомер не удержался, намолол как обкурившийся дельфийский оракул, а я теперь голову ломай. И вот тут меня и осенило, все враз стало понятно. Парис с прекрасной Еленой, Троянский конь, Одиссей и Циклоп, это же прямое указание к действию, это же подробный план, пусть он и зашифрован, но я не зря добровольно, еще раз подчеркиваю добровольно читал «Илиаду» и «Одиссею». Да я не царь Итаки Одиссей, но зато десантник пусть даже и ефрейтор.

Был у меня трофей: ручка «Паркер» с золотым пером, я ее даже на водку менять отказывался, так она мне дорога была. Где взял? Шел… шел… да и нашел, на боевой операции. И мечтал я этим золотым пером написать свои самые лучшие творения. Но раз уж поклялся не сочинять больше стихи, то надо держать свое слово. Зато я точно знаю кто спит и видит такую ручку заиметь.

И вот утречком, с тяжелейшим вздохом жгу в печке буржуйке свой дневник в котором писал кроме документальной прозы и поэтические творения. Жечь то жгу, а сам весьма нагло сравниваю свой поступок с решением Гоголя предать огню вторую часть «Мертвых душ». Утешился таким сравнением и прямиком направился в штаб бригады. Одет, строго по уставу. Даже кирзовые сапоги начистил. Захожу в палатку, где строевая часть размещается и:

— Товарищ капитан! Разрешите обратиться?

— Слушаю вас, — удивленно смотрит на меня начальник строевой части полный лысоватый и вечно всем и всеми недовольный капитан Х*** и с недоумением спрашивает:

— Вас разве вызывали?

По доброй воле, солдаты в штаб не ходили, а уж строевую часть вообще избегали.

— Товарищ капитан! — лихо докладываю я, — в честь грядущего праздника, дня Советской армии и Военно-Морского флота, разрешите сделать вам подарок.

Достаю из кармана и передаю капитану «Паркер».

Х*** рассматривает ручку и ликуя определяет:

— Да у нее перо золотое!

— Так точно! — мужественно-строевым голосом подтверждаю я, — золотое.

Х*** вертя в руках «Паркер» с сомнением на меня смотрит. По своему, по штабному он был честный офицер и потому сразу предупредил:

— Раньше времени на дембель отправить не могу, комиссовать тоже и с отпуском вряд ли получится.

— Да я не за этим, — мягко успокаиваю я его.

— А зачем? — сурово и подозрительно спрашивает Х***.

Вид у него такой, будто я «враг рода человеческого Вельзевул» и собираюсь предложить ему, продать Родину. А он заранее набирается сил для гордого и решительного отказа.

— Мне товарищ капитан вот какая помощь нужна… — вежливо прошу я и разъясняю: что; зачем и почему. Прошу сохранить моё инкогнито.

— Ах это… — с облегчением вздыхает капитан, и убирает в стол мой подарок, уверенно обещает:

— Это я запросто сделаю, на праздник приказ будет готов.

— Спасибо товарищ капитан! — радостно я его благодарю и опять таки по уставу спрашиваю:

— Разрешите идти?

— Идите ефрейтор, — улыбается Х*** и уже по свойски предлагает, — заходи если что…

Двадцать третье февраля. На передней линейке делает вид, что застыл в строю пока еще трезвый батальон. Суровый комбат торжественно зачитывает праздничный приказ по бригаде: поздравления, поощрения и тут как запнулся комбат и прежде чем огласить следующую строку приказа внимательно не в слух еще раз ее прочитал, потом как засмеется и… цитирую дословно:

«За успехи в боевой и политической подготовке присвоить рядовому В*** воинское звание: ефрейтор…»

Как загогочет да заржет вся вторая рота. Нарушая праздничную торжественность построения, прямо в шеренгах все ново представленного ефрейтора Фарида В*** поздравляют, не просто так, а на четырех языках. Мой мучитель соплеменник и полиглот херов стоит весь красный, вот-вот слюнями как ядом от злости забрызгает. Вот так-то. И от себя лично поздравляю вас товарищ ефрейтор! Бог он все видит, а справедливость обязательно восторжествует. Только для этого надо внимательно читать «Илиаду», видеть вещие сны и бросить писать стихи.

Два ефрейтора в одной роте это перебор и меня быстро прекратили подкалывать воинским званием. Зато Челубею… в общем это уже неважно. В качестве заключительного аккорда, всем заинтересованным лицам сообщаю: на дембель Чулубей ушел живой и здоровый, но в звании: ефрейтор; я же держа слово данное Гомеру навсегда бросил пописывать стишки. Каждому своё.

А вообще то декабрь, январь, февраль самые скучные месяцы были, операций почти нет, хозяйственных работ мало, ерундистикой типа строевой подготовки и зубрежкой уставов мы не занимались. Эти три месяца в одну серую пелену слились, в караулы ходили, самоподготовкой занимались, вот и все собственно. Скукатища.

А когда солдату скучно, он что делает? Нет, милые это кот свои причиндалы вылизывает, а воин ищет развлечений и приключений, и иной раз находит их прямо на свою задницу.

Водка дорогая была, бутылка двадцать пять чеков стоила, чек в Союзе один к пяти шел, а пузырь водяры на Родине стоил четыре рубля двенадцать копеек. Те, кто в Афгане водкой торговал, озолотились. Но выпить хочется, тем более новый 1981 год, на носу, надо встретить. Собрали все свои трофеи, и пошли на аэродром. Как я уже говорил аэродром, кроме военных еще и гражданские функции выполнял, летали там и гражданские самолетики, следовательно, было и местное население. Вот им мы трофеи и загнали, потом у менялы обменяли афгани на чеки. И получилось триста. Вот на них то мы водочки и купили. Двенадцать бутылок вышло. Весело, весело встретим Новый год! Идем, мы значит с аэродрома все такие затаренные, довольные счастливые. Бац, на подходе к бригаде, офицерик штабной нас ловит:

— Что?! Куда! Зачем? РД к осмотру!

А вот х. й тебе! А не осмотр. Не отдадим родную!!! Вот попробуй, догони! Бегом марш! Убежали, только слышу, кричит мне в спину штабной капитан:

— Да куда ты денешься? Я же тебя узнал!

Только успели все спрятать, как вызывают меня в домик офицерский.

— Что в РД было? — это ротный страшным голосом спрашивает, зверюгу из себя строит. А тут и давешний капитан, сидит на табуретке и улыбается. Довольный, как будто ему орден дали, за то, что в штабе бригады штаны протирает.

Краснею я, молчу, невинность и скромность играю, не знаю, как Станиславский оценил бы мою игру, но штабной капитан поверил. Задушевно так голосит:

— Признавайся солдат, имей мужество, раз попался, то говори.

Так я тебе и расколюсь, жди, не на такого напал, а водку все равно не отдам, не для тебя старались.

— Я товарищ капитан…. - начал я мямлить, — вы же понимаете…..

— Давай солдат говори… говори… — поощряет игру капитан.

— Я за хлебом к летчикам ходил… за белым… сами знаете, какое у нас снабжение…. Вот и просил их поделится…. Чем могут… но если вам надо, то я сбегаю за хлебушком…. Отдам вам…..

— Позор! — визжит капитан, — вы не десантник, а побирушка! Кто еще с тобой был?

— Не знаю я их, вроде из четвертого батальона, если встречу обязательно вам скажу, — плачущим голоском заливаюсь я.

Покричал офицерик, кулаком погрозил, а ротный обещал меня сурово наказать, и наказал, Новый 1981 год я встретил дневальным по роте.

— За что?! — уже не притворно зарыдал я.

Накрыт стол, ждет в кружке водка, а тут в наряд.

— За то, что попался, — с недоброй улыбкой ответил ротный, — за то, что я выслушивал от всяких… из-за тебя. Еще раз попадешься, получишь в бубен! Понял?!

Так точно! Все понял. И больше я с водкой не попадался, но и других залетов у меня было предостаточно. Как наказывали за них? Да по разному. Сделать замечание или объявить выговор? Ой как смешно! Даже самые, самые тупоголовые штабисты и то до такой глупости не опускались, а строевые офицеры об этом даже и не задумывались. Да кого взволнует полученное замечание, или обеспокоит выговор? Да никого, только рассмеется солдат за спиной у офицера, а то и глядя прямо ему в глаза вежливо поинтересуется: «Ты что, дурак? Или совсем допился?». Наряд вне очереди? Так это почти не наказание. Подумаешь, отстоишь на посту с автоматом два часа, так потом четыре отдыхаешь, а других обязанностей у наряда в то время не было. Арест на гауптвахте? Так не было ее, не построили еще, не до того было. Вместо ареста ямы рыли. Откопал ямку посидел в ней, поспал, отдохнул от тягот службы и пожалуйте обратно в строй товарищ солдат. Дисциплинарный батальон? За то время что я служил никого туда не упекли. Кроме лишения свободы по уголовному делу, я вам все меры дисциплинарных наказаний предусмотренные уставом перечислил: замечание; выговор; наряд вне очереди; арест; дисбат. Не работали они у нас, никто этой херни уставно-дисциплинарной не боялся. А солдаты чем дольше служат тем больше наглеют, а воспитывать их надо, а воинская дисциплина должна быть. Была у нас дисциплина, была, прямо скажем особенная дисциплинка, военно-полевая.

Стою я ночью на посту номер один и охраняю воинскую святыню — знамя части. Полотно знамени упаковано в чехол и опечатано, чехол с упакованной святыней хранится в БРДМ (боевая разведывательная десантная машина), БРДМ стоит в трех шагах от караульного помещения и тоже опечатан, сама караулка расположена на территории штаба бригады. Уставная смерть нашей части охранялась прямо как в сказке: дуб, ларец, птица, яйцо, игла. Правда я на дракона охранителя никак не тянул, но так и дело не сказке было. А было дело в том, что накануне выдали нам дополнительный месячный десантный паек — банку консервированного сгущенного молока. Месячную норму, я за пять минут выхлебал, и вот стою на посту и пучит меня. Сил терпеть уж нет, а до смены еще час остался. Положено на пост номер один самых лучших солдат ставить. Так на что положено, уж давно наложено. Не лучший я был в роте солдат, совсем не лучший, если откровенно то полный расп…дяй, именно поэтому и стоял на посту номер один, в трех шагах от палатки караульного помещения, почти на виду у начкара. Выйдет начкар поссать видит стоит у знамени часовой, ему и легчает. Выйдет дежурный по части по своим неотложным делам, смотрит, бдит часовой у знамени, вот он и спокоен, будет жить бригада. А у часового смерть в глазах и так живот пучит, что чувствует часовой стоит ему промедлить минуту и навсегда будет замарана его воинская честь. Буквально замарана, поносом замарана. Такое дело не то что до дембеля, а и после службы с хохотом сослуживцы вспоминать будут. Да ну его на х…й это знамя! Ничего с ним не станется за пару то минут, вот и кричу я второму часовому, что охранял вход в караульное помещение:

— Лёха! Присмотри за постом, а мне сбегать посрать надо.

— Ладно, — равнодушно отвечает Лёха О*** и не спеша закуривает, нагло начхав на обязанности часового строго прописанные в уставе караульной службы.

Бросил я пост, побежал, на бегу достаю из подсумка газету «На боевом посту» ее в ТуркВО издавали. Читать ее конечно никто не читал, но другой бумаги не было.

Возвращаюсь на службу в боевой строй с пустым кишечником и песней в душе. Уж так мне хорошо стало. Глянул на пост и тут же мне подурнело. Стоит у поста номер один мой командир взвода он же начальник караула лейтенант П***, а рядом с ним дежурный по бригаде командир двенадцатой роты капитан Т***.

— Товарищ лейтенант за время несения службы происшествий не случилось, — сдури докладываю я и весь замер.

За самовольное оставление поста, за то что бросил я беззащитной воинскую святыню, меня должны немедленно снять с караула, посадить под арест, а потом отдать под суд. Начальнику караула должны впаять строгий выговор с занесением в личное дело (т. е. надолго испортить парню карьеру), командиру моей роты указать на неполное служебное соответствие (т. е. пригрозить отстранением от командования ротой).

— Саша, — спокойно обращается дежурный по части к начкару, — ты с этим уродом сам разберись, а я пошел.

Капитан уходит, а я стою у знамени части: «не жив не мертв».

— Ну и в чем дело? — тихо спрашивает меня Саша П***.

Объясняю, сильно стараюсь чтобы голос не дрожал, не очень то и получалось. Саша молча уходит в караульное помещение, затем возвращается и приносит две таблетки активированного угля. Таблетки я выпил, полегчало, дальше караул прошел без происшествий. Это только присказка, а сказка впереди.

Только с караула сменились, так меня раз и вызывают к ротному.

— Мне дежурный по части сообщил о вашем поступке, — испепеляя меня взором, начал говорить командир роты.

Я стою в офицерском помещении по стойке смирно и знаю пощады не будет. Желудок жалобно урчит, душа в пятках.

— Вы что это себе позволяете товарищ ефрейтор?! — не надеясь получить совершенно ненужный ему ответ и повысив голос продолжает спрашивать капитан А***.

Что он мне потом еще сказал я вам передать не могу, но смысл был такой: «что раз такой нехороший солдат и навязался на его голову, то он его или убьет или превратит в хорошего бойца». Ротный у нас гиревик был, мастер спорта, гирька 32 кг. у него в ручках как пушинка летала. Дальше я стал летать в помещении как та пушинка и все искал пятый угол. Помещение небольшое было, и потому пятый угол я нашел довольно быстро, вышиб головой дверь и вылетел на белый свет, без видимых повреждений.

Так если бы это только один случай был, увы нет.

В батальонной батарее СПТГ (станковый противотанковый гранатомет) у меня земляк служил. Танков у духов и в помине не было, стрелять из СПТГ не по кому, вот потому то батарейцы в основном несли службу в боевом охранении. Ребята отлично устроились. Сами оборудовали блиндажи, всячески территорию батареи облагородили, с местным населением афганцами наладили взаимовыгодное сотрудничество. Батарейцы им деревянные ящики от боеприпасов поставляют, те им жратву на выбор. Кудряво жили, я так им завидовал. Но самое главное брага у них почти не переводилась и даже свой самогонный аппаратик умельцы сварганили. Принес я земеле сувениров, пару ручек и китайский фонарик, что взял на последней операции. Пока «за жизнь» болтали он меня самогонкой угощал и еще в дорогу фляжку с бражкой дал. Возвращаюсь я в роту песенку распеваю весь такой счастливый ну просто до потери бдительности счастливый и не вижу что мне навстречу крадется «корейский фельдмаршал» Э***. Он как раз в эту батарею с проверкой шел. Э*** и сам выпить не дурак, вот и был возмущен до глубины души, тем что никак у батарейцев не может найти и конфисковать аппарат и наличный самогон. Батарейцы свое «личное счастье» отлично прятали. Но «фельдмаршал» Э*** попыток не оставлял и частенько их навещал. Когда я начальника штаба батальона капитана Э*** заметил то бежать было уже поздно. Память у Э*** военная была и личный состав батальона он не только в лицо помнил, но и по фамилиям и прозвищам знал.

— А позор татарского народа! — радостно приветствовал он меня, зловеще сощурив и без того узкие глазки.

Сам Э*** был корейцем, отсюда и прозвище «корейский фельдмаршал».

Дело было летом и форма одежды у меня была соответствующая. Обут в трофейные раздолбанные и дырявые кроссовки, на потрескавшемся кожаном поясе ремень с флягой, на груди болтается пулемет, на чреслах длинные выцветшие сатиновые трусы, вот и вся форма. Сам длинный худющий, наголо стриженный. Но невзирая на внешний вид позором я себе не считал. С подогретой алкоголем обидой я напомнил Э*** что это Корея входила в монгольскую империю, а не наоборот, и кто является позором своего народа вопрос спорный. Спорить Э*** не стал, обнюхивать тоже, и так ясно что солдат пьян.

— Где эти мерзавцы самогон прячут? — закричал Э*** и пообещал, — скажешь, я забуду что тебя встретил. Нет? Не взыщи!

— Да вы что товарищ капитан уху ели? — совершенно искренне возмутился я и от крайнего изумления развел руками.

Э*** не стал визжа цитировать уставы, этот офицер службу знал. Не разоружая меня, но отобрав флягу с брагой, он предложил мне следовать за ним. Я чуть расстроившись побрел в штаб батальона. Э*** зашел в штаб, я остался мяться у порога. Через пару минут Э*** выходит из помещения в руках у него пара боксерских перчаток.

— Ну алкаш! — протягивая мне перчатки без улыбки заметил Э***, - Посмотрим на что ты способен.

За пять лет до призыва я аж три месяца занимался боксом, и был даже удостоен третьего юношеского разряда. Об этом я честно перед боем предупредил Э***. Капитан только ухмыльнулся, он то был мастером спорта по боксу. Прямо на первой минуте схватки я был нокаутирован. Вставать с земли не хотелось, но Э*** бесцеремонно толкнув меня ногой предложил продолжить поединок. Выблевав выпитый самогон, я с трудом поднялся и продолжил бой. Три нокаута, за две минуты, вот результат поединка между пьяным и наглым солдатом и трезвым, злым «корейским фельдмаршалом». На третьей минуте раунда уже протрезвев я все же умудрился боковым справа заехать Э *** по широкой скуле. Э*** разозлился не шутя и так мне двинул, что я только почувствовал как кто-то поливает меня водой. Открываю глаза, фокусирую взгляд, льет из канистры на меня воду батальонный писарь. Осторожно осматриваюсь, Э*** в пределах видимости нет. Облегченно вздыхаю и с трудом встав поплелся в расположение роты. Голова гудит, бровь рассечена, губа разбита, сам трезв как стеклышко. На следующий день после построения встречаю Э***.

— Здравия желаю товарищ капитан, — по-уставному приветствую я Э***.

— Брага дрянь была, — злобно ворчит Э***, - какое уж тут здоровье.

И приказывает мне:

— На тренировку к штабу батальона бегом марш!

— Товарищ капитан? — пытаюсь увильнуть я от бокса, и жалобно заискивающе улыбаюсь, — Первая рота с операции пришла и трех духов в плен привела. Может на них потренируетесь?

— Разве вы не знаете товарищ солдат, — возмутился Э***, - что избиение военнопленных строго запрещено.

Если бы я сам не видел как Э*** проводит на операциях допросы, то безусловно бы ему поверил, так искренен был его тон, таким неподдельным было его возмущение, а Э*** между тем продолжал:

— Нет в тебе солдат, подлинного советского гуманизма, да что там, — посетовал Э*** и безнадежно махнул рукой, — в тебе даже совести нет, хоть бы предупредил что брага х…вая.

— Да я товарищ капитан… — начал было оправдываться я, но Э*** ничего не хотел слушать:

— Солдат! На тренировку бегом марш!

Еще три дня я был спарринг-партнером капитана Э*** в его занятиях по боксу. Потом он нашел другую дисциплинарную жертву. О том что он меня встретил пьяного с оружием и в не расположении роты, о том что я его фактически послал на х…й Э*** никому не докладывал. Не той пробы был мужик, сам все проблемы решал, как умел. А решать и бить он умел неплохо, уж можете мне поверить.

Вот так или почти так дисциплину у нас и поддерживали. А что было бы лучше, суд, а потом дисбат или зона? Вы решайте как хотите, но у нас в батальоне жалоб вышестоящему командованию на неуставные взаимоотношения не было.

Можно было исключительно по уставу отношения между военнослужащими построить? Ясный день, как дубовый пень! Можно! У нас даже плакатик в ленинской комнате висел на стене: «Живи по уставу! Завоюешь честь и славу!» Что из такой попытки бы вышло, я вам расскажу. Был и такой случай, пытался один боец по уставу жить, но честь и славу он не заслужил.

Как его имя и в каком конкретно подразделении он служил, я говорить не буду. Зачем? Я его немного знал, романтичный юноша был, в десант и в Афган добровольцем напросился. И сейчас мне его искренне жаль. В роте куда он попал служить в самом начале, он там что-то с бойцами не поделил и получил пи…лей. Дело самое заурядное, обычное для мужского коллектива. Боец побежал жаловаться к командиру роты. Ротный вызвал его обидчиков и для порядка их отчитал. Бойцу же офицер порекомендовал, больше к нему не бегать, а то ему же хуже будет. Боец возвращается в палатку и его бьют посильнее, и кроме того объясняют, что стучать на товарищей очень нехорошо. Боец бежит с жалобой к комбату. Комбат вызывает ротного достает «вазелин» и вваливает бедняге офицеру «по самое не хочу» за неумение работать с личным составом. Ротного солдаты уважали, и за полученную им обиду, бойцу хотят сурово отомстить. Офицер просит их пожалеть дурака, его слушают и бойца больше не трогают. Но зато весь личный состав включая и офицеров роты подвергает его полной обструкции. Боец пребывает в обиде на жизнь и тяжело переживает крушение романтических идеалов. И вот рота возвращается с боевой операции и вся затаренная барахлом. Боец, которого на операции не брали, видя принесенные трофеи невоенного характера, решил что настал его час поквитаться с обидчиками. Он потихоньку приходит в особый отдел бригады и докладывает: так мол и так; а вся ***рота включая и командный состав, мародеры.

А бригадные особисты и без него все это распрекрасно знают. Сами такими вещами баловались. По настоящему по служебному особистов волновало три вопроса: обеспечение контрразведывательного режима; пресечение возможности перехода военнослужащих к противнику; пресечение возможной утечки оружия и боеприпасов.

Особисты словесно хвалят бойца за проявленную бдительность, а один из них хорошо ему знакомому начальнику разведки бригады в частном порядке сообщает: «Ой ребята! Это конечно ваше дело, но смотрите как бы вся эта вонь дальше не пошла, мы конечно рапорт придержим… а вы сами уж как нибудь разберитесь».

Начальник разведки бригады просит зайти к нему командира *** роты. Вдвоем решают, убрать «бдительного» бойца в другое подразделение, а то если солдаты узнают, о том что боец и в особую часть на них стучит, то точно его убью.

Переводят бойца в другой батальон. Бригада это ж большая деревня, все друг про друга знают, вот вместе с бойцом и «слава» его переходит. Новый ротный зная все обстоятельства перевода возмущается: «Да на х. й он мне такой нужен!» и сразу предупреждает своих солдат: «Вы смотрите с этим поосторожнее». В первую же ночь на новом месте, сослуживцы бьют бойца, что называется до потери пульса. Бойца опять офицеры спасают и переводят в комендантский взвод бригады. Там ему должность подбирают что бы он заведомо ничего не знал и был всегда на отшибе. Туалеты штабные убирать и помои с офицерской кухни выносить, вот чем боец занимался. Все равно ему и там писаря да кладовщики «темную» устроили. С недельку боец потерпел, а потом взял автомат, подсумок с магазинами и бежать. А вот это уже ЧП! А вот за переход военнослужащего к душманам всем так дадут, что никому мало не покажется. Комбриг орет, особисты рвут и мечут. Ладно, быстренько подняли по тревоге дежурное подразделение и искать бойца. Нашли! Далеко он уйти не успел. Боец зная, что теперь уж его точно до смерти забьют, залег в арык и стал отстреливаться. Патронов у него полно, рисковать и брать его живьем, как приказал комбриг, никому не охота. Вот значится и закидали его гранатами. Жаль парня, ни за что погиб, но и тех кто гранаты бросал, не осуждаю, они тоже жить хотели. Дело замяли, никаких письменных источников (рапорт, докладная и т. д.) от этого случая не осталось.

Погиб рядовой N при исполнении интернационального долга, так в похоронке сообщили. В известном смысле так оно и было.

Еще была в бригаде одна поганая история, но не в нашем батальоне, в инженерно-саперной роте.

Вечером в палатке, доеб… сь, дембеля-саперы от скуки к молодому солдату. Поставили его по «стойке смирно» и давай «грудь качать». Качать грудь так на военном жаргоне, назывался удар в грудную клетку, прямо в пуговицу х/б, а у военных пуговиц ушко, за которое она пришивается металлическое, поэтому удар в третью пуговицу получается болезненным, и приходится прямо в диафрагму. Мне в учебке пару раз «грудь качали», поэтому, знаю, о чем говорю. Молчит солдатик, скривиться и то боится, а те и рады стараться, бьют по очереди, на спор, кто сильнее ударит, да кто раньше мальчишку свалит. Терпел мальчишка, терпел, да и свалился. Тот, кто спор выиграл, радуется, и пацана ногой пинает: «Вставай, чего развалился!» А у того внутренне кровоизлияние, улетела у мальчика душа, только труп в палатке валяется. Про дознание и суд рассказывать не буду, но огребли эти… по десять лет, да хоть бы им по пять дали, хоть по пятнадцать, все без разницы. Почему? Да потому, что пока дознание шло, караулили их бойцы бригадной разведроты. Подробностей не ведаю, но знающие люди говорили, что больше не жильцы на белом свете эти мерзавцы, отбили им разведчики все что можно и что нельзя, на суде они уже кровью ссали. Что о его смерти убитого мальчика его матери сообщили, я не знаю.

Была ли в бригаде в то время, что я служил «дедовщина»? Так это надо сначала с терминами разобраться. Сейчас «дедовщиной» называют не уставные взаимоотношения. Так вот в то время вся наша служба, была сплошь и рядом не уставными отношениями. Если под термином «дедовщина» понимать, что старослужащие: «еб…т в хвост и в гриву» молодых солдат, то в разных подразделениях по всякому бывало. Но изуверский случай был только один, я о нем рассказал. А так… у нас в роте это не особенно процветало, работа по грязнее и по тяжелее «молодому» достанется, это да было. Полы в палатке, помыть в очередь с остальными, бывало. Термосы после еды вымыть тоже было, вот и все, пожалуй. Приходилось ли мне все это делать, пока я был молодым воином? Да приходилось, я уже рассказывал, меня сразу земляки предупредили не вы…ся, вот я и вел себя достойно, согласно статусу. Обычные драки между собой, да были, как и в любом другом коллективе, где собираются молодые парни. Но и другое тоже было, ребята по роте и помогали на первых порах во время боевых операций и учили, как выжить, так что я не в претензии, за те работы, что выполнял пока был «молодым».

Может у вас сложилось впечатление, что у нас солдаты только и делали, что бухали, пыхали, мародерничали, всячески нарушали дисциплину и дерзили офицерам? А в ответ те только и делали что их избивали? Уверяю вас это далеко не так, просто есть события которые наиболее ярко запомнились, есть которые менее. У нас была самая обычная воинская часть, как в любой другой части были свои порядки, свои не писаные правила, свои ЧП. Что касается дисциплины, то она была самая настоящая, одно слово военная дисциплина, на боевых операциях только попробуй не исполнить приказ, струсить или сдохнуть на марше, тебя свои же забьют. В быту то есть в расположение, это как говорится твое дело, если хочешь бухать, пыхать, самовольничать, дерзить, то будь готов за это получить на «полную катушку».

Смертных грехов, было четыре: сдох на марше так что тебя тащить пришлось; струсил в бою; бросил раненого или убитого товарища; заложил сослуживцев. Причем эти грехи были смертными буквально. Вот так. А зря и без причины никого не трогали.