Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)

Собрание участка просит райком (комитет на правах райкома) исключить Серегина и Гаджиева из комсомола.

Вызывают Серегина. Длинный парень. Плутоватый взгляд. Дескать, товарищ (Гаджиев) хотел навестить больную мать. Было у них два свободных дня. Поехали. Он составил Гаджиеву компанию.

Встает Пашков. Наложил начальник участка взыскание? Да? И мало! Это называется дезертирством. В военное время за такие вещи - расстрел. Погулять хотели в городе? В таких случаях всегда вспоминают больную маму.

Совершенно неожиданно голос Пашкова задрожал. Пожалуй, он переживает больше, чем Серегин.

- Гнать таких из комсомола!

Шалин:

- Ваш билет.

Очевидно, билет был приготовлен. Серегин быстро выкладывает его на стол.

Молчание.

Вызывают Гаджиева. Стриженая голова. Губы закушены, взгляд исподлобья. Да, больная мама.

- Так отпуск в законном порядке взять не мог? Ты же не ребенок?

Гаджиев молчит.

- Что за детское недомыслие?

Гаджиев молчит. Вовке кажется, что Гаджиев за эти дни многое понял. Вовке жалко Гаджиева. Парень исправится.

Пашков:

- Гнать таких из комсомола.

Второй член комитета (робко):

- Зачем гнать? Может, выговор с занесением в личное дело?

Голосуют. Большинство за Пашкова.

Шалин встает:

- Ваш билет.

Гаджиев не двигается. Смотрит в пол.

Шалин повторяет:

- Ваш билет!

У Гаджиева совсем бесцветные губы. Все молчат. Минута.

- Ваш билет! - кричит Шалин.

Гаджиев медленно вынимает кошелек, достает сверток, разрывает бумагу, вытаскивает билет. Он держит его несколько мгновений. Резко кладет на стол.

- Не в те руки попал билет! - задыхается Шалин.

Гаджиев резко поворачивается и выходит из комнаты.

Минута в молчании. Комсорг пятого отряда деловито кашляет.

- Как он работает? - негромко спрашивает Шалин.

- Ничего. Хорошо.

- Через несколько месяцев доложите о нем. Пусть потом и кровью заработает билет. Таких надо перевоспитывать.

Комсорг уходит.

Шалин садится. Сдержанным, усталым голосом:

- На лесоскладе в бригаде москвичей дней десять тому назад трагически погиб бригадир Юра Лосев. Это вы знаете. Теперь грузчики выбрали себе другого бригадира, Андрианова (все смотрят на Вовку). Мне это кажется странным. После Лосева - и Андрианов? Я с ним несколько раз разговаривал. Во-первых, по-моему, по его инициативе грузчики однажды бросили работу. Во-вторых, он поддается на панику, легко верит любым самым нелепым слухам.

Все. Вовке ясно, куда он гнет.

Дунькин, старший воспитатель, возмущен. Как, у моих девчонок была паника? Нет, быть не может. Дунькин порывается рассказать о своих бывших воспитанницах из школы ФЗО, которые сначала руки отмораживали, а потом замуж повыходили.

- Не в этом дело, - перебивает его Шалин, - нам надо поговорить с Андриановым, узнать, что это за человек...

"И перевоспитывать? - мысленно добавляет за него Вовка. - Нет, держи карман шире. Раз ты ко мне так, то я... Иди, других перевоспитывай!"

- Расскажите, Андрианов, почему тогда бригада бросила работу?

Вовка угрюмо, но сдерживаясь:

- Я просто встал и пошел. А за мной пошли остальные. Но...

- Нечего сказать, хорош вожак! Да в другую сторону, - перебивает его Шалин.

Вовка несколько секунд смотрит на Шалина - и ни слова.

Третий член комитета, который дружески переглядывался с Вовкой во время заседания, теперь разочарованно спрашивает:

- Андрианов, неужели вы поверили слухам о налете? Испугались?

- Испугался. А что особенного? Вы в городе, над вами не каплет! - с явным вызовом отвечает Андрианов.

Вовке кажется, что Пашков, первый член комитета, готовится произнести: "Гнать таких из комсомола!"

А второй член комитета скажет: "Зачем гнать? Выговор с занесением в личное дело".

Голос Дунькина:

- Скажи, Андрианов, ты видел, как тонул твой товарищ, Лосев? А ты в это время...

Андрианов перебивает:

- А я в это время поплыл от него подальше. Своя шкура дороже!

Дунькин вслух ужасается.

Никто не смотрит на Андрианова. Шалин встает. Шалин хочет сказать... Вдруг Шалин садится. Крепко трет ладонью лоб, глаза, нос.

И, не глядя на Андрианова, очень тихим, неожиданно охрипшим голосом:

- Послушайте, Андрианов. По-вашему, нам делать нечего? Мы не люди? Мы не устали? Что же вы дурака валяете? Представление устраиваете? Ну хорошо... - Шалин взмахнул рукой, но остановил ее на полпути, спрятал руку в карман. - Можете быть свободным!

Шалин собирает бумаги. Андрианов топчется. Сопит, Первые два члена комитета еще ничего не понимают, Дунькин раскрыл рот. У третьего члена комитета в глазах зажглись веселые искры. Взгляд его как бы говорит Вовке: "Я видал немало дураков, но такого, как ты..."

Вовка еще стоит. Он очень хочет поймать взгляд Шалина. Но Шалин упорно роется в бумагах. Вовка неловко поворачивается и выскакивает в коридор.

ГЛАВА X V

МЫ ПОСТРОИМ НОВЫЕ ДОМА

Однажды Вовка прочитал:

"Рабочие стройки, все как один, в ответ на призыв ЦК (упоминалось последнее обращение партии к труженикам сельского хозяйства) с огромным энтузиазмом, с большим подъемом, вдохновленные борьбой за оборачиваемость оборотных средств, совершают свои трудовые подвиги".

Вовка задумался.

Интересно посмотреть на таких рабочих. Они, если и существуют в природе, люди весьма нескромные.

Если он действительно чем-то вдохновлен, то есть хочет работать еще лучше, хочет еще больше дать стране, - он не будет об этом громко кричать. Во время смены - если он отвлечется на посторонние мысли - мало он наработает.

Нет, когда рабочий у станка, - он не сгорает от энтузиазма, не выкрикивает лозунги, не суетится. Он работает размеренно, сосредоточенно, экономно, умело. Он не считает, что этим он совершает трудовой подвиг. Он работает так не потому, что его вдохновила кампания за оборачиваемость оборотных средств.

Скорее он озабочен тем, как лучше выточить деталь, сэкономить время на смене резца. Он думает о том, хватит ли раствора, подвезут ли кирпич, как лучше сложить в штабеля привезенный лес и т. д. И именно эта спокойная, размеренная работа и приводит к тем результатам, что в газетах тут же называются трудовыми подвигами, энтузиазмом масс и прочими дежурными словами.

Попробуй Вовкину бригаду вдохновить лозунгами "энтузиазм, комсомольский долг, патриотизм!" От частого повторения в зубах навязли эти слова, смысл потеряли. Попробуй Вовка так поговорить - сразу выгонят из бригадиров как болтуна...

После гибели Лосева ребята выбрали Вовку бригадиром. Вовке стало и легче и тяжелее. Легче потому, что он как бы замещал Лосева, продолжал его дело. Но Вовка - и вдруг бригадир! Будут ли ребята его уважать?

Как-то на перерыве, когда бригада отдыхала в тени за штабелями, Удальцев затянул - дескать, все на хорошей работе, а мы грузчики, ничего интересного, героического, да и платят средне. А поселок? Десяток-два хороших корпусов, и рядом в хибарах люди живут. Кто же так строит?

Ребята помалкивали. Чувствовалось, что они с интересом ждут ответа Вовки. Раз Вовка старший, Вовка все должен знать.

И Вовка ответил. В общем, он повторял то, что ему в свое время говорил Лосев. Но сейчас Вовке казалось, что он сам до этого додумался, что это его, Вовкины, убеждения.

Вовка сказал: "Да, на складе скучно. Нет авралов, нет аварий. Нельзя совершить что-нибудь исключительное. Обыкновенная работа изо дня в день! Но это и есть главная трудность. Наше место сейчас здесь, на лесоскладе. В шоферы любой пойдет. Каменщиком - красота работа. А вот грузчик! Вот, Колька, где ты проверяешься? (А про себя подумал: а я проверил себя? Кажется, да? Так почему Лосев говорил, дескать, основное у тебя впереди?) И с поселком ты ерундишь! Да, живут у нас люди в хибарах. Но не потому, что мы не строим хорошие корпуса. А потому, что мы еще не успели построить. Понимаешь, не успели построить новые корпуса на месте старых хибар. Но мы построим, понял?!"

И Коля промолчал. Ему нечего было ответить. И ребята сказали: "Верно!"

И Вовка понял: он стал агитатором. И это ему понравилось. Можно убедить любого человека, подумал Вовка, если только говорить по-человечески.

* * *

Однажды в конце смены к Вовке подошел прораб.

- Не расходитесь! С вами хочет говорить директор. Наверно, вам придется еще часок поработать.

Это сообщение не вызвало энтузиазма. Сегодня как раз работы хватило по горло. По самой жаре целый день таскали подтоварник. Очищали территорию склада. Для чего? Эх, сейчас бы искупаться!

- Рабочий класс завоевал себе восьмичасовой день! - пошутил Агай.

- Начальство запуталось, а нам вытаскивать, - огрызнулся Удальцев. Вот, смотрите: начальство!

Директор робко потоптался у штабелей.

- Ребята, я вас не заставляю. Кто хочет - пусть уходит. Но завод в прорыве. Я понимаю, вы сегодня устали. Я подкину рабочих с лесозавода, но... Я вас прошу остаться. Привезли лес, много леса. Если мы отложим на завтра - простой машин. И заводу это обойдется, сами понимаете, в копеечку. На эти деньги лучше построить дом. Словом, я кончил.

Он не кончил. Он, очевидно, еще что-то хотел сказать. Но вдруг махнул рукой, резко повернулся и ушел.

Ребята молча провожали взглядами его долговязую фигуру.

В ворота склада, громко, прерывисто дыша, ввалился первый грузовик.

Удальцев тоже что-то хотел сказать. Со стороны казалось, что он проверяет свои легкие, равномерно и широко раскрывая рот. Наконец Удальцев заложил рукавицы за пояс и поднялся. Ребята не сразу, но довольно быстро встали. Агай надел рукавицы. Остальные держали рукавицы в руках и не знали, что с ними делать. Все смотрели на Вовку.

Вовка сидел. Казалось, что он сосредоточенно размышляет. Но он ни о чем не думал. С первых же слов директора он понял, что надо работать. Лосев бы тоже не думал. Вовка сидел и считал: "Тридцать два, тридцать три... еще одна минута. Отдохну. И все. Шестьдесят!" Он встал. Надел рукавицы. Ребята выпрямились...

- Приветик! - крикнул им жизнерадостный шофер первой машины. - Не волнуйтесь! Хоть до утра, но лес мы вам сегодня привезем! Наша автобаза не подведет!

Грузчики угрюмо молчали.

- Хлопцы, только спокойнее! Поберегите силы! - сказал Вовка.

Сначала Вовка решил: порубили какой-нибудь лесок.

Но машины все шли. Ага, подумал Вовка, наверно, большой бор весь начисто.

К девяти вечера у Вовки промелькнула догадка, что алтайский лес снят на корню и привезен на склад.

К десяти у Вовки сложилось твердое убеждение, что во всей зоне тайги от Оби до Енисея не осталось ни одного дерева.

Бревна были какие-то особые. В два раза тяжелее обычных. И с каждым часом вес их увеличивался.

Солнцу, наверно, опротивело наблюдать эту бесконечную работу. Солнце смылось. Вечер стыдливо накрыл склад темнотой. Лишь черствые бюрократы-фонари, повиснув на столбах, отрабатывали свою смену, равнодушно наблюдая за грузчиками. Даже фары грузовиков и то проняло: ярко все осветив и осмотрев, они быстро закрывали глаза.

Кто кого доконает?

Грузчики бревна или бревна грузчиков? Грузчикам помогали. Пришло несколько человек с лесозавода. Прораб не снимал рукавиц. Несколько раз (когда? - Вовка уж не помнит) Вовка замечал, что тащит бревно вместе с директором.

Каждая машина везла подкрепление лесу. Бревна ехидно улыбались бледными лицами: нас больше! Бревна тяжело лежали на кузове. Бревна укладывались в штабеля. Каждая особь стремилась лечь поудобнее. Она капризничала. Если не нравилось, вертелась и грозила скатиться.

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли!

Кричали ему знакомые и незнакомые ребята. И Вовка чувствовал, что его здесь любят. Он им нужен. Нет, он не подведет. У него две сильные руки. Они уже не уставали, они не могут устать. У него сильные ноги, они все выдержат.

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли?

Какие хорошие ребята! Какие кругом чудесные люди! Как он раньше их не видел? Да, мы победим лес. Лес - это новые дома, это мебель для общежитий, это пол для заводов. У нас на складе много леса. Хватит для стройки!

На складе возник целый город штабелей. Улицы и переулки. Прямо хоть название давай. Улица Удальцева! Переулок Агая! Проспект Широкова!

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли!

И бревна поняли, что им не победить. Поняли и сдались. Они стали легкими. Они сами прыгали на место.

А потом вдруг кончилось.

Шофер завел последний грузовик. Шофер медлил. И грузовик как бы раздумывал. Уезжать или нет? Грузовику здесь понравилось.

- Как? И все? - удивился Вовка.

Прораб стоял, прислонившись к грузовику. Прораб не мог выдавить ни слова. Прораб вынул из-за пазухи часы. Стрелки показывали час ночи.

Кто-то сказал (кто? - Вовка не помнит):

- Завтра приходите после обеда. Отдохните. Здорово поработали, ребята. Как вы выдержали?

И ребята выпрямились. И никто не чувствовал усталости. И Широков сказал:

- А чего нам? Мы грузчики!

И они бодро вышли со склада.

Только поселок был очень далеко. Так далеко он еще никогда не был.

Только дорога была очень неровная. Наверно, вечером специально наделали колдобин.

Только ноги вдруг отказались идти.

Ребята шли обнявшись. Ребята поддерживали друг друга. Вот и поселок. Еще два квартала. Обычно они их пробегали за минуту. За полминуты. А тут кто-то сел. И все сели. Прямо на пыль, на траву, что росла перед поселком. И молчали.

Дома надвинули крыши на окна. Дома не раскрывали глаз. Дома, ничего не подозревая, спали.

Небо было заставлено штабелями созвездий.

Вовка лег на спину. В голове вертелись слова какой-то песни. (Сколько песен развелось! При любом настроении дюжину откопаешь!)

Город спал, гасли огни,

Помнишь, прощались с тобой, одни,

Помнишь прощанье и обещанья?

Где теперь они?

Где ты сейчас, Люська? Эх, Люська, если бы ты знала, как хорошо, как хорошо лежать на траве, раскинув руки! Как хорошо жить на свете!

...........................

Да, Вовка, ты сейчас счастливый. Очень. Запомни, Вовка, чем ты завоевал это счастье. Ты прав, - это высшее счастье, что может быть у человека. Помни это всю жизнь, Вовка.

Ведь найдутся люди (ты, наверно, еще с ними встретишься), которые пренебрежительно, сквозь зубы, будут цедить: "Слыхали мы эти сказки! Перевоспитание трудом. Радость труда! Чепуха все! Труд - удел лошадей!"

Не слушай их. Помни эту ночь. А если будут слишком надоедать, слишком приставать - плюнь им в морду, Вовка!

ГЛАВА XVI

СОБРАНИЕ

Красный уголок лесозавода имел стильную мебель. Шедевром здесь были скамейки, сделанные из толстых, необструганных досок, прибитых к чурбакам. На этих-то скамейках сегодня, после смены, примостились пятьдесят комсомольцев.

Шалин открывал собрание.

Последнее время перед большими собраниями или заседаниями Шалин испытывал чувство какой-то настороженности, словно ему предстояла долгая борьба.

Он помнил, как он сам начинал. На одной конференции он встал и сказал: "Да бросьте вы болтать попусту..." Да, шум был. Потом его выбрали. Он начинал с ломки, он много дров наломал. Наверно, поэтому он сейчас уже секретарь райкома.

Но, выступая, Шалин всегда как бы видел себя в зале. Вот он, молодой парнишка, сидит с товарищами и очень внимательно следит за речью оратора. А оратор - Владимир Павлович Шалин, комсорг стройки. И вот сумеет ли комсорг завладеть вниманием парнишки, увлечь его, сказать ему что-то нужное, полезное, а не просто наговорить общих слов? Повернется ли этот парнишка к товарищам, скажет: "Толковый дядька", - или встанет и звонко крикнет на весь зал: "Да бросьте вы болтать попусту!"?

Шалин открыл собрание. И хоть он это делал в тысячу первый раз, чувствовал себя неловко.

Что думают эти молчаливо сидящие парни и девушки, в куртках, испачканных опилками, древесным сором, маслом станков? Будет ли собрание им полезно, или, расходясь по домам, они равнодушно бросят: "Три часа кошке под хвост".

Дело осложнялось тем, что комсомольский секретарь лесозавода ушел весной в армию. А его заместителя Шалин знал плохо и почему-то мало доверял ему.

Первым выступил директор лесозавода. Директор отметил, что, конечно, на заводе много недостатков, дисциплина хромает и что, мол, надо нам всем и рабочим, и комсомолу, и дирекции - вместе устранять недостатки. Но так как директор вначале наговорил много приевшихся фраз, Шалин заметил, что эти слова пролетели впустую. Их не услышали. Зато, когда директор рассказал, как на лесозаводе встретили москвичей, Шалин невольно улыбнулся. Ну, это директор явно переборщил. Прямо-таки идеальные условия создал.

* * *

У Зины сегодня пропал чудный предлог не пойти на собрание. Обычно приходилось что-то выдумывать, а сейчас действительно болел зуб. Такая возможность - и впустую. Сегодня Зина пойдет на собрание, обязательно.

И вообще, кто сказал, что она плохо жила? Ей нравились и работа (отделалась и гуляй!), и вечеринки с парнями, и песни, что она пела с подружками по вечерам, сидя на лавочке у общежития. И разве плохо посплетничать с девчонками? Или вместе поехать в город и купить кофточку или юбку? Жила и ни на кого не жаловалась.

А потом пришел Лосев. Чем он поразил ее, этот парень? Почему она не может теперь жить, как раньше? Этот разговор в лесу, долгий, до утра, и задушевный.

...А потом воскресенье. Волны, плещущие в лицо, и далекие, страшно далекие берега...

Ее вытащили два человека. Один из них остался там. А другой не может Зине простить этого. Да, она знает, что Вовка о ней думает: мол, из-за нее, дуры, гулящей, пустой девчонки, погиб Лосев.

Но Лосев понял, что она не такая. И Вовка когда-нибудь поймет ее. Она еще докажет...

А пока он сидит в первых рядах, переговаривается с ребятами, на нее ноль внимания. И это человек, лучший друг Лосева, человек, как и Юрка, спасший ей жизнь.

Занятая своими мыслями, она пропустила выступление Шалина, но уловила последние фразы директора.

"Ого, - подумала она, - какие мы хорошие".

Заныл зуб, и Зина уже не слушала, что говорят. Но вот ее внимание привлекли слова девушки-москвички.

- У вас странные порядки. Вернее, нет порядка. Опоздал, допустим, кто-нибудь из старых рабочих. У нас бы его сразу в партбюро, к начцеха. А здесь? Мастер встречает его со вздохом облегчения: "Ох, а я думал, ты совсем не придешь..."

Верно, отметила про себя Зина, только попадет ей потом от мастера.

Ребята вокруг Вовки зашептались. Вовка повернулся к Агаю, и она увидела, что Вовка улыбается.

И ей стало больно. Почему не она на месте Агая? Почему Вовка не к ней обращается с дружеской улыбкой? Именно с дружеской, а не с той улыбочкой, которую она привыкла видеть у ребят, когда те разговаривают с ней на вечеринках...

И Зина не отрывала взгляда от ребят, стараясь понять, о чем там они перешептываются.

Комсомольцы все выступали и, очевидно, говорили что-то очень интересное и правильное, потому что собрание часто смеялось и одобрительно хлопало. И Вовка улыбался и перешептывался с ребятами.

Вот поднялся Агай. Интересно, о чем он будет говорить.

...Так. Зарплата... Приехали, не почувствовали комсомольской организации. Надо вывешивать, сколько каждый рабочий заработал за день. Легко подсчитать. Повысится заинтересованность...

Правильно. Что? Поднимается Андрианов? Так... О чем это он? Зачем это он?.. Ну все, я пропала.

Андрианов рассказывал о порядках в бригаде маляров, о том, что девушки собирают деньги бригадиру, - словом, все то, что он слыхал от нее и Вальки Лаврушиной.

Андрианов сел. Собрание бушевало. Зина не смела поднять глаза и чувствовала на себе десятки взглядов. Вдруг шум смолк. Зина услышала размеренный, хорошо ей знакомый голос бригадира... Вот оно, начинается...

- Уважаемые товарищи! Спокойнее. Здесь маленькая ошибочка. Я понимаю, конечно, ретивость москвичей. Они думают, понимаете, что приехали на голое место, а без них здесь и советской власти нет. Ну, в молодости все бывает. Но к делу, товарищи. Десять рублей с человека? Зачем мне врать, верно, собирали. Но для чего? Чтоб всем, так сказать, отпраздновать получку. Всем вместе, понимаете? Для укрепления коллектива, так сказать. И я думаю, что Андрианов не разобрался. Лезет в воду, не зная броду. И девочки подтвердят мои слова, если только они не хотят заниматься клеветой. Хотя я не понимаю, зачем им заниматься клеветой. Ведь клевета - дело, так сказать, рискованное. А товарищу Андрианову стоит о себе рассказать. Как он устраивает драки в городке...

Удивленные голоса:

- Где драки? Какие драки? Может, девушки нам все объяснят?

"...Болит зуб. Такая была возможность пропустить собрание. А теперь? Влипла. Зачем мне ссориться с бригадиром?"

И вдруг Зина услышала как будто над ухом: "Вот такими, как вы, пользуются всякие подлецы". Перед глазами всплыло злое лицо Лосева.

Зина встает, протискивается между рядами. Нет, надо говорить.

Ропот стихает. Все молча ждут. И Вовка тоже, наверно, на нее смотрит. А как он будет смотреть на нее потом?

Зина подымает глаза и встречается с чистым взглядом бригадира. Она не отводит глаз.

- Правильно. Ты однажды угощал нас. Не всех, а Валю Лаврушину. Четверть стакана ей дал. Не помнишь? А мы помним!

...Можно подумать, что на скамейках сидят не люди, а медведи. Так все взревели...

Она не слышит, что говорит. Она лишь лихорадочно вспоминает: надо сказать о кладовщиках, вечно материалу не хватает, о неправильных нарядах, о выгодной и невыгодной работе... Она вспоминает, а говорит за нее как будто кто-то другой.

Она уже сидит на своем месте. Она только что выступила. Против кого? Против бригадира? Что теперь будет...

Кто это говорит? Ритка? Не может быть!

- Вот правильно, нет у нас никакого соревнования. Подписываем, правда, какие-то обязательства. Но какие? Вот, например: "Увеличить оборачиваемость оборотных средств". Убейте меня, если я понимаю, что это такое...

Выступает бородатый парень, Иван из бригады плотников. А он о чем?

- Совсем за нашими девчонками никто не следит. Что они делают после работы? Кто знает? Только так, один раз в месяц куда-нибудь в культпоход.

А вот москвички приехали, около них все начальство прыгает... Некоторые москвичи, правда, заинтересовались нашими девчонками, да, по-моему, интерес-то у них простой...

...Зине передают несколько записок. И в них одно и то же. "Зинка, молодец!" Кто их написал?

Да, никогда еще собрание не было таким бурным...

Но вот заключительное слово Шалина. Он выходит и привычным взмахом руки смиряет шум.

...Зуб разболелся, вот некстати. Не мог выбрать другое время. Так все прослушаешь...

- Очень хорошее было собрание у вас, товарищи. Скоро устроим еще одно, перевыборное. Так выбирайте в заводской комитет тех товарищей, которые бы не допустили того, что происходит у маляров Ковернева. А о Коверневе мы поставим вопрос. Таких надо не только снимать с должности, но и гнать со стройки. Не место таким здесь.

...Ого, как зуб дергает. Говорят, с острой болью врачи принимают вне очереди.

- Я заметил, что многие здесь товарищи стараются видеть только плохое. Трудности есть, но трудности преодолимы.

Смотрите, мы не начинаем сразу со строительства завода. Нет. Мы сначала сооружаем поселок для рабочих, хлебозавод, кирпичный завод, баню. Пустили бетонный комбинат. У наших строителей должны быть нормальные условия жизни. Вот сейчас многие работают грузчиками. Но очень скоро лучших из них мы пошлем на курсы крановщиков, а потом...

...Кажется, болят все зубы. И голова болит. Счастливые те, у кого ничего не болит. И не понимают своего счастья...

- Чувствуйте себя хозяевами, а не гостями. Что значат разговоры: "У вас..." А вы где? Вы требуете от нас? Хорошо. Но мы вправе требовать от вас. В общежитиях тумбочек не хватает? Останьтесь после работы, сделайте сами. Какие уродины у вас скамейки в красном уголке. Кто их должен сделать? Я? Директор? Нет...

Шалин кончает. Ему хлопают. Конец собранию. Но расходиться не спешат. Около Шалина толпа. Зина видит, как он крепко пожимает руку Андрианову. Слышит:

- Молодец, Андрианов, не ожидал от вас...

Кто-то кладет руку ей на плечо. Зина оборачивается. Широков.

- Зин, если этот тебя тронет, - он намекает на бригадира, - прямо к нам обращайся. Ладно? Что с тобой?

- Зуб болит.

Славка ей сочувствует. Сейчас он смотрит как товарищ. Хороший товарищ. Эх, если бы это был Лосев... И он объяснил бы Вовке, что тот неправ. Что он не имеет права презирать Зину.

Голос Шалина:

- Лакаева!

Зина подходит.

- Лакаева, приходите в поселковый клуб. Мы дело для вас найдем. Там много кружков... Кстати, вот здесь Андрианов предложил. Что, если к вам в бригадиры поставить Петрейко Степу? Он маляр пятого разряда. Парень скромный.

Все смеются. Степа ужасается:

- Меня, к девчонкам?

И все смотрят на Степу и на Зину. А Вовка не смотрит.

...Господи, как болит зуб.

ГЛАВА XVII

ДВЕ ДЕВУШКИ

События походили на революцию. Ковернев был снят. К власти пришел Степа Петрейко. Это привело к массовому подъему демократии. Девчата давали ему один совет за другим. Рабочий день грозил превратиться в митинг. Степу прижали в угол.

Тогда бригадир зажмурился и охрипшим голосом дал команду приступить к работе. Женщины нехотя подчинились. Бригадир раскрыл глаза и вытер лоб.

Работа наладилась. Степа подходил к каждой девушке, спрашивал, помогал, давал советы, разъяснял. В малярном деле Степа был бог. Девчата это скоро поняли и совсем успокоились. Степа тоже успокоился, но, неизвестно почему, продолжал хрипеть.

К концу рабочего дня Степа уже пользовался большим уважением в бригаде. Девчата вздыхали: "Эх, сразу бы нам такого бригадира!" Но, как только дали гудок, Степа исчез. Исчез, словно в воздухе растворился. Напрасно недоумевающие девчата искали Степу. Забегая вперед, можно сообщить, что на следующий день пошли слухи, будто Степа нырнул в какую-то щель, промчался два цеха, перемахнул через забор, взмыленный появился в общежитии и, даже говорят, просидел целый вечер в комнате, опасаясь появления своих подчиненных. Но на заводе всегда было много злых языков, так что за верность этой информации нельзя ручаться.

Во всяком случае, Степа исчез, и девчата, вернувшись в свое общежитие, занялись неотложными делами. А именно: стиркой, глажением, приготовлением ужина, шитьем, штопаньем. Некоторые добродушно выясняли у плиты "ктоскемвчерагулял" и обменивались открытками из серии "люби меня - и буду я твоя" на простые фотографии кошек и причесанных пуделей.

Неожиданно в общежитие заявились старший воспитатель Дунькин и Пашков, тот самый, кого Андрианов окрестил "первым членом комитета". Дунькин, называя почти каждую девушку по имени и бравируя этим перед Пашковым, созвал тех, кто не успел разбежаться, в красный уголок. Пришли. Глядели хмуро на Пашкова. Косились на часы. Ведь еще не успели окончательно выяснить "ктоскемгулял".

Пашков поначалу завел разговор о работе, обнаруживая, как и всегда, тонкое знание производства. Маляры заявили, что бригадиром довольны. Лаврушина открыто посмотрела на часы. Пашков все понял.

- На "пятачок" торопитесь. Гулять с парнями? Ну, а кроме этого?

И пошел и пошел...

- Во-первых, хоть у вас и половина комсомольцев, вся общественная работа девушек - танцевать на "пятачке". И все? Разве в этом заключена вся жизнь? Разве нет ничего другого?

Пашков оглядел девушек. Пока никакого впечатления. Но одна из них, беленькая, ее, кажется, Дунькин назвал Зиной, смотрела на Пашкова каким-то странным, напряженным взглядом. "Ага, забрало", - подумал Пашков и продолжал.

Дескать, есть общественная работа, спорт, кино, театры, субботники, школы, курсы кройки и шитья, драмкружок. Пашков стал рассказывать подробно. Пашков говорил увлекательно. Пашков приводил примеры.

Девчата заинтересовались всерьез. Дунькин достал блокнот, и каждая девушка записалась в один, а то и в два кружка. Дунькин сказал, когда, куда и во сколько приходить. Пашков добавил: "Я думаю, вы не бросите, я сам буду проверять. Вы не пожалеете, всем будет интересно".

Беленькая девушка, та, которую Дунькин назвал Зиной, подошла к Пашкову. Несколько вопросов о драмкружке. И пьесы самим выбирать? И в клубе потом выступать? Как настоящие артисты? Да, Зина очень хочет в драмкружок. Правильно вы сказали, у наших ребят самое главное - погулять с девушкой, а у девушки - погулять с парнем. Правильно.

Пашков ушел из общежития в хорошем настроении. Задание выполнено, беседа проведена, и, кажется, неплохо. Вон сколько человек записалось.

Однако если для Пашкова сегодняшняя беседа была одним из очередных мероприятий, то для Зины она значила гораздо больше. Она вдруг увидела себя на сцене. Недоступной, красивой, далекой. Ей хлопает весь зрительный зал, подруги, Степа, Ширяев, все ее старые знакомые и... Вовка. Да, Вовка, который с удивлением думает: "Так вот она какая, эта девушка! Я ее представлял совсем другой". И тогда Вовка поймет, что Зина - человек, достойный уважения.

* * *

На следующий день Зина пришла в клуб на свое первое занятие в драмкружке. Там она поближе познакомилась с москвичками из знаменитой бригады штукатуров. Она им позавидовала. У них все было легко и просто. Ни тяжелых мыслей, ни крупных неприятностей. Правда, москвички плохо отзывались о своем бригадире - начинает зазнаваться. Вот если бы у них был такой, как Лосев...

В общем, Зина не пожалела, что пришла. Наоборот, она "загорелась" драмкружком. Ей очень понравилась вся обстановка, дружеская, непринужденная, понравился руководитель Павел Петрович, строгий старик, говоривший о каком-то перевоплощении и проникновении в душу героя.

Но впоследствии о своем первом занятии Зина не любила вспоминать, потому что очень скоро в многотиражке строительства появилась заметка о клубном драмкружке. Там подробно описывалось, как несколько девушек (значилась и фамилия Зины) впервые пришли на сцену, как они с душевным трепетом читали свои первые роли, как восторженно блестели глаза девушек при упоминании Павлом Петровичем огромных задач искусства и т. д. Заканчивалась заметка упоминанием о возросшем культурном уровне нашей молодежи и предположением, что за этими девушками последуют многие другие и возникнут новые кружки.

Зина два раза прочла про "душевный трепет" и решила больше не ходить в клуб. Но прошел день, заметка забылась. Правда, Рита еще бегала по общежитию, совала всем газету и хвалилась. "Про Зинку здесь сказано". Но самой Зине было уже безразлично. Пусть себе пишет что угодно, она кружок не бросит.

И опять же не потому, что ей очень понравилась та незначительная роль, в которой она должна была попробовать свои силы. Существовала еще одна причина. Возвращаясь после работы домой, Зина совершенно случайно услышала отрывок разговора.

- Эх, законная была вечеринка, - вспоминал опять о той вечеринке Славка Широков. - Жалко, что ты с нами не пошел. Правда, сейчас девчонки что-то серьезные стали. Особенно одна... Да, впрочем, о ней разговор особый.

- Давай соорудим в это воскресенье что-нибудь в этом роде. Все равно делать нечего. Но не так, чтоб очень, а слегка, ладно?

Дальше Зина не разобрала. Она вышла из-за штабеля и посмотрела вслед Широкову и Агаю. Ясно, что они не заметили, иначе бы Славка замолчал.

...Зина дальней, окольной дорогой шла в общежитие. Было над чем поразмыслить. Она знала, что ребята считают, дескать, лет до тридцати можно нагуляться вдоволь, а потом уже - жениться и остепениться. А как же девушкам? Тоже ждать тридцати? Взять хотя бы ту вечеринку. Наверное, у ребят остались хорошие воспоминания. Наверное, всем было весело. Может, так и должно быть? А у нее просто тогда было плохое настроение, и поэтому все казалось грязным и противным. Может, пройдет? Когда-нибудь она сыграет на сцене себя, Зину. И все будет как тогда - весело, шумно... здоровый отдых. Но она сыграет так, что ребята поймут, какие они бывают скоты. Вот пусть посмотрят, какие они на самом деле, - призадумаются.

И ей - странное дело - все время представлялось, как она бьет малярной кистью по лицу Славку Широкова, а он, измазанный, страдальчески корчится.

* * *

По "Бригантине" ползет клоп. Вот - только этого не хватает для полного счастья!

Люся быстро стаскивает туфлю... На репродукции пятно! Люся срывает репродукцию. Чуть не плачет. Вовкин подарок.

Сумасшедшая квартира. Когда все это кончится? После работы Люся имеет право на отдых? Поменяться? С кем? А мать?

У матери редкий талант. Она любит дочь. Любовь выражается своеобразно. Люсе дают советы, наставляют и указывают, как жить. Еще немного такой любви, и Люся повесится. Во всяком случае, сбежит из дома.

За стеной крик. Ну хоть бы раз, ради оригинальности, несколько спокойных вечеров...

Сейчас придет мама. Люсе долго будут разъяснять, с кем она должна гулять, как себя должна вести, как уберечься от парней и т. д.

Мать скажет: "Вот, когда я была молодой..." - и в сто первый раз воспоминания молодости.

Попутно мама обзовет Вовку мерзавцем. Люсе скажут, на какие кинокартины ей можно идти и на какие нет. Мама находит их безнравственными, хулиганскими, например такие, как "Скандал в Клошмерле".

Конец маминых поучений известен: Люсю вырастила мама (причем долго рассказывается, чего это маме стоило). Поэтому Люся должна быть опорой матери на старости лет. А для этого ей надо выйти замуж за приличного человека, чтоб мог семью содержать, а не шалопайничать.

Как ни странно, но с этим Люся согласна. Хватит. Из дома надо уходить. Она уже самостоятельный человек.

Но куда?

Мама, конечно, скверная, но она готовит обед. Мама, конечно, несознательная, но она стирает, она ухаживает за Люсей, когда та больна. В общем, по-своему мама хочет Люсе хорошего.

Нет, это, конечно, мещанство. Надо уехать в новые места, в степи, в палатки, плюнуть на уют... На год. На два. На всю жизнь? Нет! Надо пожить по-человечески.

Надо купить "дуст". От соседей клопы.

Эх, Вовка, зачем ты уехал? Мне же трудно! Разве ты мог уехать? И чего ты не пишешь? Ждешь, когда все будет хорошо? Не верю, чтоб с тобой это случилось. Или тоже оригинальничание?

Оригинальность хороша понемногу. Но всю жизнь? Вовка, мне нужен... да, да, не смейся, солидный муж, который не убегал бы от меня за четыре тысячи километров. Вот я готовлюсь в восьмой класс. Прочла "Горе от ума". Там сказано, дескать, если любит кто кого, зачем уезжать далеко. Вот.

И сейчас ты уехал от меня. А что будет потом?

Ну я с тобой не поехала. Ну что, плохо? Нет. Я же не фифа, не стиляга. Я работаю на заводе. Я готовлюсь в вечернюю школу. Я в драмкружок записалась.

Зачем ехать туда? Через год возвращаться - неудобно. А всю жизнь или десять лет (моя молодость), - нет!

Я же видела женщин, работающих на стройке. Квадратные, красные, огромные руки, обветренное лицо. Ты скажешь - вот выдумала. Но я видала таких! И вдруг стану такой же? А девушка по-болгарски - булка! Понимаешь? Ты учти, что немало других на меня обращают внимание.

Ты мне не пишешь. Оригинальничаешь? А я не могу дома. Мне надо уйти. Но до Глеба ближе, чем до тебя. Девушка по-болгарски...

Вовка, милый, о чем я думаю! Не верь этому. Я же люблю тебя. Если бы ты меня любил, ты бы вернулся. Или напиши мне, дай адрес - я приеду. Приеду. Я не выйду замуж за Глеба. Не давай мне выйти за него замуж. Как я запуталась. Четыре тысячи километров! Ужас. Вовка, я хочу быть с тобой. Я куплю новую "Бригантину", вставлю ее в рамку и повешу над своей кроватью.

...........................

А в Москве много бульваров. И по вечерам, когда гасят свет и спадает жара, - на каждой скамейке пара. И в темных парадных стоят парочки. И слышится смех и звуки поцелуев...

Но она тебя любит, это ясно. Понимаешь, еще любит. Только плохо, что она - красивая. А ведь ты... ты понимаешь, что я хочу сказать? Увы! Что поделаешь. Но она тебя еще любит.

Вовка, чем это все кончится?

ГЛАВА ХVIII

КТО ЗДЕСЬ ХОЗЯИН?

Сто седьмой корпус. Ждут приезда ленинградцев. А пока по-прежнему девять москвичей живут в двух комнатах.

Субботний вечер. Дежурные готовят ужин. Широков и Андрианов рубятся у "большого московского" в волейбол.

Агай, Удальцев и Степа с таинственным видом сидят возле тумбочки. Удальцев в середине. Готовится писать письмо. Удальцев беспомощно смотрит на Агая.

- Как начать?

Агай долго думает.

- Пожалуй: "Здравствуй, Люся!"

- Верно!

- Вот здорово!

- У Толика котелок варит!

Удальцев пишет.

- А дальше?

- "Молодая ты, а дура!" - предлагает Степа.

- Вежливее, Степа!

Степин вариант дружно забраковывают. Начинают так: "Пишут тебе товарищи Володи Андрианова..."

Через полчаса письмо написано. Адрес завода. Степа бежит к управлению. Там почтовый ящик.

Удальцев идет к Петьке в комнату, включает радиолу, ставит "Карусель". Прибегает Петька, снимает "Карусель", ставит "Белую березу". Петька не выносит фокстротов. Только он уходит - опять "Карусель".

Петька сдается и начинает со Степой гоняться за мячом вокруг корпуса. Имитация футбола.

С наступлением сумерек возвращаются Широков и Андрианов. Андрианов ругается:

- Сколько раз я тебе говорил: больше двух минут мяч в руках не держать. Сплошные захваты. Потом - стоит, руки в карманы. Ты бы лег поспать. И вообще, нашей команде почему-то стоило большого труда перекинуть мяч через сетку. А попасть на площадку? Ну просто невозможное дело. Еще бы: мяч круглый, а площадка квадратная.

Агай спрашивает:

- Проиграли?

Широков показывает на Вовку:

- Все из-за него!

Вот попробуй разберись, кто из них прав.

У общежития Степа и Петька продолжают резвиться с мячом.

- Кончай, пошли мыться.

Моются, гладят брюки, одеваются, наводят блеск на ботинки.

- Ребя, только по-тихому, - предлагает Удальцев, - разобьем "Белую березу"? Невозможно. Раз десять в день заводит. Хоть на стенку лезь. Слышите? Что я говорил! А сейчас плясать начнет. Точно.

Разговор обрывается. В дверях Дунькин, старший воспитатель.

- Привет рабочему классу. Танцевать собрались? Дело. Сам, помню, в молодости грешил. Были дела. Да... Не надоело еще? А? Айда, хлопцы, в клуб, на лекцию. Знатный лектор приехал.

- У-у!.. О чем лекция?

- Интереснейшая, хлопцы, лекция: "Образ советского молодого человека в литературе". Это про вас. А после кино.

- Когда начало?

- Да через пять минут. Скорее.

- Нет, кино когда начнется?

- Э, кто не будет на лекции, в кино не пустят.

- А-а! Ну ничего, завтра посмотрим.

- Нет, айда, хлопцы, на лекцию. Хлопцы, вы умные, образованные, в вечернюю школу пойдете...

- Тем более. Осенью школа. А зачем сейчас?

Выручает Широков:

- Мы, конечно, с удовольствием. Да дельце такое... Мы на танцы девчонок пригласили. Из той бригады маляров. Помните, с лесозавода? У нас шефство над ними.

- Хорошо. Вы их с собой возьмете.

- Что вы! Обидятся. С ними надо осторожно. Мы их поначалу книжками интересными, легкими снабжаем. "Граф Монте-Кристо", "Всадник без головы". А вы хотите сразу лекцией оглушить.

- Что они, не поймут?

- Куда им! Четыре класса... Мы их постепенно, на следующую лекцию. Подготовим.

- М-да... Ну хоть кто-нибудь пойдите. Неудобно все же...

- Хм... Кто-нибудь. Во!! Степа! Он пойдет. Он толковый у нас. Нам потом расскажет.

Все рады и, несмотря на отчаянное сопротивление Степы, вытаскивают его к двери. Степа умоляет.

- Нет, ребята! - останавливает Агай. - Не выйдет. Степа их бригадир. Нельзя подрывать авторитет.

- М-да! - вздыхает воспитатель. - Ну, а в следующий раз?

- Конечно! Прямо с девчонками, - успокаивают его.

- Ладно, только чтоб...

- Конечно!

Дунькин исчезает. Подходят девчата. В первой комнате на окно выставляют радиолу. Ребята выскакивают на улицу.

Андрианов разлегся на кровати, смотрит в потолок. Культурная обстановка, танцы, да еще на лекцию нас приглашают...

В окно лезут звуки танго. На улице плещется смех девчонок.

Оказывается, Степа не ушел. Степа рассматривает "Девятый вал".

- Ишь ты... Вот это да... Потонут... Как же это так?

- Да так, Степа. Понимаешь, было такое время, были парусные корабли, бригантины. Плавали на них флибустьеры и авантюристы. По-нашему разбойники. Тонули, погибали. Но жизнь у них была интересная. Ничего они в жизни не боялись. Ничего не боялись потерять. Значит, для них было открыто будущее. "За презревших грошевой уют". Не могли они жить без моря, без опасностей. Ты спроси лектора, он это романтикой назовет... И песня у них была. Кончалась так:

И теперь, и в радости и в горе,

Стоит чуточку прикрыть глаза,

И увидишь, как в далеком море

Бригантина поднимает паруса...

Ты сейчас выругаешься? Куда? К матери? Слушай, Степа, зачем ругаешься? Ты нарочно на себя напускаешь - мол, не трогайте меня, вот я какой. Да здесь все свои...

Степа молчит.

В окно лезут звуки танго. На улице плещется смех девчонок. Андрианов встает с кровати.

- Вовка, научи меня танцевать...

- Степа, я не смогу. Нет, я попробую, но лучше попроси кого-нибудь из девчат. Не хочешь? Нет, мы осторожно, по-тихому! Идем.

* * *

Из радиолы кто-то тянет:

В небе светят звезды золотые,

Ярче звезд очей твоих краса-а-а...

Только у любимой могут быть такие...

- Синие в полосочку глаза! - поет над ухом Агай. Танцует он неумело, сбиваясь с такта. Но хорошо, что темно и никто этого не видит.

- Зина! - начинает Агай.

- Что?

- Я тебе на ногу наступил, извини.

- Да?

- Зина, может, ты не хочешь со мной танцевать?

- Что ты? Только подойдем поближе к окну. Там ровнее площадка.

Ярче звезд твоих очей краса-а-а...

Только у любимой могут быть такие...

Рыжие в полосочку глаза!

поет над ухом Агай.

Широков отзывает Вовку. Широков очень интересуется, почему Вовка бегает, как выражается Широков, от Зины. Широков уверяет, что Вовка неправ.

- Я это знаю, но тут совсем другое дело. Я бы рад к ней подойти, но не могу. Как-нибудь мы с тобой поговорим.

Андрианов подходит к Рите. Он крепко держит Степу и уговаривает Риту поучить танцевать ее непосредственное начальство. Но непосредственное начальство шмыгает носом, угрюмо озирается и норовит выскользнуть из Вовкиных рук. Рита удивляется. Степа на работе такой умный, а на танцах? Фу! Степа уныло вздыхает: лучше бы он пошел на лекцию.

- Вова, можно тебя на минуточку?

Незнакомый и в то же время странно знакомый длинный парень подчеркнуто вежливо извиняется перед Ритой и отводит Вовку к ограде. Там еще несколько человек. Наверно, волейболисты хотят договориться о встрече?

- Вова, у нас с тобой старые счеты. За себя, помнишь? И за Ковернева.

Ах, вот что!

Длинный парень эффектно размахивается. Вовка мгновенно наносит несколько ударов. Он видит, как перекосилось лицо длинного парня. Но Вовку толкают сзади. Вовка падает.

Когда он встает, потасовка идет вовсю. Из окна общежития прыгает Степа. В руке у него топор. Он подбегает и протягивает его Вовке.

...Их больше.

Наших бьют!

Вовка бросается в середину.

- А ну, разойдись!

Драка прекращается. Обе стороны тяжело сопят. Наконец кто-то из пришедших спокойно говорит:

- Хорошо, раз вы с топором, мы тоже завтра. Хоть милицию зовите, мы с вами рассчитаемся. Андрианов, запомни. Расхозяйничались. Мы покажем - кто здесь хозяева. Официально предупреждаем.

Они все разом поворачиваются и исчезают в темноте. Подбегает Зина.

- Ребята, это бандиты. Они приведут с собой настоящих уголовников. Я их знаю. Может, я с ними поговорю?

Ребята хорохорятся. Что мы, испугались? Но вообще не весело. Какие сейчас танцы! Все собрались в кучу. Обсуждают. Вовка чувствует, как у него под глазом начинает светиться фонарь. А где Удальцев? Пойдем поищем.

Они идут к клубу. Навстречу валит народ. Значит, кино кончилось. Удальцева нет.

- Ну как, хлопцы, повеселились?

Кто это? Шалин и Дунькин.

- Повеселились.

- Зря на лекцию не пошли. Хорошая была лекция.

- Владимир Павлович, а у нас нет комсомольских патрулей?

- А что?

Нет, Вовка ничего ему не расскажет. Вовка злопамятный. Опять скажут испугались.

- Да так просто.

Шалин разъясняет, что вообще есть комсомольские патрули, иногда по воскресеньям дежурят: вас пока туда нельзя. Вы еще очень горячи. Но ничего, когда-нибудь дойдет и до вас очередь. Шалин желает спокойной ночи.

"Спокойной ночи". Вовка сидит на койке... Что делать? Драться топором? Может, молчать? Может, больше они не придут? А то ведь прирежут.

Рядом пустая, аккуратно застеленная койка. Там уж целый месяц никто не спит. Человек, который спал на этой койке, как-то сказал: "Такими, как вы, пользуются все мерзавцы".

Нет, Юра, Вовка стал старше.

Андрианов делает знак Агаю и уходит в коридор. Толик выходит за ним. Почему-то Вовка вспоминает: "Покажем, кто здесь хозяева". И в памяти всплывает московский переулок, двор, Хирса. У ребят в переулке Хирса чувствовал себя хозяином. Долго. До тех пор, пока его не арестовали.

И еще одно воспоминание. Как-то случайно он увидел, что в глухом закоулке несколько хулиганов окружили парня. Они стояли спокойно, курили. Парню приказывали: лезь на стену. И парень плакал, но лез.

ГЛАВА XIX

ВОВКА - ФИЛОСОФ

Утро вечера мудренее. Какой дурак это сказал?

Утром военный совет в 107-м корпусе.

Колька лежит на кровати.

- Я же говорил! Я давно говорил...

Больше от него ничего не услышишь.

Степа делает важное лицо. Это у него не получается, Он поглядывает в окно. Хочет на реку.

Петя рассудителен.

Славка ходит по комнате. Агай и Вовка сидят в углу и усмехаются. Сговорились, что ли? Переглядываются.

Ничего нового не придумаешь. Забивать окна?

Молчание. Тягостное.

Колька:

- Вот прислали. Разных слов наговорили. Комсомол. Шалин. Ему хорошо, сидит в городе...

Вовка поддерживает:

- Правильно. Безобразие. Что у нас за комитет? Шалин сидит в воскресенье дома, вместо того чтоб ходить за Колькой, думать за него.

- Вытирать им нос! - вставляет Агай.

- А милиция. Милиция на что смотрит? Бездельники. К Удальцеву милиционера для охраны...

- Двух или взвод! - добавляет Агай.

- Может, объявление дадим? Требуется сторож военизированной охраны.

- И воспитательницу из детского сада. У нас комсомольцы маленькие, слабенькие...

Колька недоуменно озирается.

Славка бледнеет.

- Что же делать?

Агай смотрит на Вовку.

- Мы лично на реку? Кварц принимать, да?

Славка неуверенно:

- Но нас мало!

Колька еще ничего не понимает.

Агай (безразлично):

- Ну, Вовка, идем? Солнце, говорят, полезно до часу.

- Слава!

- А вы со мной пойдете?

- Куда?

- К нашим, в большой корпус.

- Ты смотри, все-таки додумался. Обидно, конечно, до часа кварцевые ванны - самые полезные... Идем, все!

Дальше события развивались обыкновенно. "Большой корпус" собирался смываться на реку. Вовка попросил ребят задержаться. Неохотно остановились. Обступили. Вовка стал на крыльцо. Прямо как митинг. Так-то и так-то, давайте организовывать комсомольские патрули.

Дружный смех.

- Ну вот, выдумал.

- Тебя уже разукрасили, а ты все рвешься!

- Пускай Шалин этим занимается.

- Правильно, он за это деньги получает.

- Куда нам.

Вовка оборвал шум. Рассказал, что вчера произошло. Вовка с "фонарем" внушал уважение. Потом все же "знаменитый" грузчик. Ребята замялись. Вышел один из бригады бетонщиков. К его товарищу придралась шпана. Грозили. Считают себя здесь хозяевами. Кто здесь хозяева, они или мы - комсомол? Вышел другой, от каменщиков. А вот у нас недавно...

Настроение резко менялось. Рыжий приземистый парень (из шоферов) швырнул сверток в окно, вбежал в корпус и через минуту появился с охотничьим ружьем.

- Где?!

Успокоили. Вовка снова завладел общим вниманием.

- Надо связаться с местными комсомольцами, с членами комитетов строительных участков. Я слыхал, что они практиковали комсомольские патрули.

Половина разбежалась "связывать".

Остальные поснимали с себя рубашки.

Загорали.

Небо было скучное, без единого облачка.

Загорали.

Надоело. Посыльных все не было.

Наконец появились первые. Народу становилось все больше. Разбились на кучки. Обсуждали.

Местные:

- Положим, ваши тоже иногда ведут себя так, что...

Москвичи:

- А мы что, спорим?

А связные все прибывали. Ну и "навязали". Откуда столько?

Кто-то из демобилизованных гаркнул:

- Батальон, слушай мою команду!

Вдруг:

- Миша пришел!

Смолкли. Андрианов узнал молчаливого третьего члена комитета.

Мишу окружили. Начали объяснять хором. Рыжий шофер (тот, что бегал за ружьем) пробился вперед.

- Ребята вам верно сказали. И вообще, вы знаете, что даже на "пятачках" бывают драки. Некоторые наши тоже хороши, напиваются и... Все равно будем патрулировать. Вы не имеете нам права запрещать...

Миша закурил, затянулся.

- Интересно, а почему я должен запрещать?

Сзади кто-то крикнул "ура". Миша продолжал:

- Сейчас вы все идите на реку, купайтесь. От каждой бригады останется по одному. Актив тоже остается. Мы разработаем план, время, наметим группы. В семь часов общий сбор у комитета. Понятно?

От 107-го корпуса остались Вовка и Широков.

* * *

Их долго не было. Ребята уж хотели уходить, когда Широков появился.

- А где Вовка?

- Он с Зинкой.

- А-а... - У Кольки сделались масленые глаза.

- Нет! - сказал Широков.

- А ты почем знаешь?

- Знаю.

- Почему?

- Да он со мной долго говорил. Все о ней.

- Что он говорил?

- Да разное.

- А все-таки?

- Ну... дескать, ты, мол, сам гулял по бабам. Но это, мол, были конченые бабы. А Зинка другая.

- Ну? - сказал Колька.

- Да, другая. Вовка говорит, что ей надо помочь. Она, говорит, видела только один путь в жизни. А больше она ни о чем и не знала. А теперь она становится человеком. Надо ей помочь. Надо ей начать жить настоящей жизнью.

- Ну? - сказал Колька.

- Я ему говорю: "Что она, срочно перевоспитается?" А Вовка засмеялся, - говорит, это в книгах только так бывает. А в жизни не так все просто. Но Зина должна найти для себя смысл жизни. Чтоб жить по-настоящему, надо что-то сильно любить, что-то сильно ненавидеть, надо...

- Ишь куда загнул, - удивился Колька. - Вовка стал философом.

Широков посмотрел на ребят и усмехнулся. Ребята согласны с Вовкой, но такая уж привычка не говорить хороших слов вслух.

- Ну, а дальше? - спросил Колька.

- Дайте искупаться человеку.

* * *

Чем окончился этот день? Вовке опять не повезло!

Хоть на активе Вовку выбрали начальником штаба комсомольских патрулей; хоть приехал Шалин и извинялся перед Вовкой за свою ошибку; хоть капитан милиции благодарил Вовку за инициативу, - нет, Вовке не повезло.

Вовка не захотел сидеть в штабе. Он пошел с группой. Поздно вечером узнали, что бетонщики задержали трех пьяных дебоширов. Но Вовкина группа...

На волейбольной площадке никто не ругался. На "пятачке" Вовка никогда еще не видел более галантных кавалеров. Вовка подошел к баракам тех, с кем 107-й корпус дрался в субботу вечером. (Эти дома показала Зина). Но там как-то подозрительно рано улеглись спать, а те, что бодрствовали, мирно играли в домино и смотрели так ангельски невинно, что Вовка усомнился: они ли это. Вовка понял, что на стройке работает беспроволочный телеграф.

И так весь вечер. Под конец Вовка буквально молил: ну хоть кого-нибудь бы ограбили. Ну пристали бы к девушке. Ну сняли бы часы. Ну хоть бы просто кто-нибудь подрался.

Куда там! Что такое не везет и как с ним бороться?

ГЛАВА XX

БУДНИ

На активе Вовка сказал: "Дайте мне неделю, и я очищу поселок от хулиганов".

Что особенно запомнилось Вовке из тех дней?

Вечер. Он идет с патрулем по Северному поселку. Вдруг за углом громкая ругань. Вовка останавливает ребят.

- Я свистну, ждите меня.

Вовка поворачивает за угол. Вот они, голубчики. За своим основным занятием. Очевидно, подвыпили. Пристали к какой-то паре. Парень сжимает кулаки, но девушка держит его за руки. Парень закусил губу от обиды. Но, конечно, понимает, что их четверо. А те издеваются и провоцируют. Вовка подходит. Вежливо:

- Бросьте, ребята.

Как и следовало ожидать, его посылают к маме.

- Ну, что он вам сделал?

Вовке советуют не соваться. Вовка по-хорошему.

Обступают Вовку. Спрашивают, хочет ли он получить в зубы.

Вовка бесится, но внешне очень спокойно говорит: дескать, что если вы пойдете с девушкой и к вам пристанут...

Говорить не дают. Один из них смазывает Вовку по лицу. Вовка спокоен.

- За что? Я вам ничего плохого не сделал.

Смеются. Вовке ставят подножку. Не удается, ударяют по ноге. Вовка отскакивает. Свистит.

Метод морального воздействия отступает на задний план.

* * *

"Дайте мне неделю, и я очищу поселок". Эту фразу Вовка вспомнил, когда лучшие рабочие-москвичи ехали на машинах на вокзал встречать ленинградцев. По дороге Вовка с удивлением рассматривал маленькие уютные домики с палисадниками, небоскреб элеватора, трубы заводов. Ого, как в городе много заводов! А Вовка раньше ломал голову, что здесь люди делают. Увлеченный наблюдениями, Вовка и не заметил, что в машине оказалось много "зайцев" со стройки, которые тоже хотели встречать ленинградцев. Вовка несколько раз ловил почтительные, даже несколько подобострастные взгляды двух ребят. Когда все соскочили с машины, ребята неуверенно подошли к Вовке и протянули руки.

- Здравствуй, Вова.

Вовка пожал им руки, удивился. Он не помнил этих ребят. Потом бригадир бетонщиков ему напомнил: "Однажды мы задержали нескольких пьяных. Так вот это - из тех".

Вскоре произошло очень важное событие. На отчетно-перевыборном собрании лесозавода Вовку (во всяком случае, неожиданно для самого Вовки) избрали секретарем комсомольской организации.

Через неделю Шалин вызвал его к себе. Расспросив подробно о комсомольских делах лесозавода, Шалин сказал, что набирает на курсы крановщиков. Участки выдвигают лучших рабочих. Лесозавод выдвинул Вовку. Шалин сказал, что крановщик - это очень хорошая специальность, чтобы Вовка решал в течение недели, а общественной работе это не помешает.

- Вообще я очень хочу в крановщики, но мне придется бросить работу на складе, - сказал Вовка.

- Да, но что делать? - И, помолчав, Шалин спросил совсем другим голосом: - А от нее есть письмо?

Вовка понял и смутился. Да, есть. Пишет, что собирается уходить из дома. Пишет, что собирается приехать к Вовке. Пишет, что, наверно, в следующем письме обязательно сообщит, каким поездом выезжает. Она не получала моих писем потому...

Вовка рассказал почему.

Через несколько дней Вовку пригласили на заседание парткома лесозавода. Обсуждались производственные вопросы. Вовка впервые в жизни присутствовал на собрании коммунистов. До этого (по отчетам в газетах) Вовка представлял, что на партийных собраниях люди выступают только так: "Мы все, как один..." Нет, перед ним сидели простые рабочие, которые без лозунгов, по-деловому обсуждали план. Парторг сидел в светлой ковбойке и серой спецовке в конце стола. В середине совещания кто-то позвонил, парторг долго, тихо разговаривал по телефону, потом положил трубку и устало произнес: "Дай бог нам выполнить план". Потом парторг непосредственно обратился к Вовке:

- Комсомольская организация должна запомнить, что для нас самое главное - лес. Стройке не хватает леса. А рабочих надо обеспечивать жильем. Я понимаю, что для москвичей на складе работа кажется грязной, тяжелой, неинтересной. Что ж, постепенно мы вас всех переведем на другие специальности или пошлем учиться на курсы. Но сейчас вы нам очень нужны.

В этот же день Вовке на складе сказали, чтобы он подобрал одного грузчика для рейса в Каш-Агач. Предупредили, что поездка утомительная и трудная. Так что парня надо надежного.

Ночью Андрианову приснился бог. Бог почему-то сидел в парткоме лесозавода. Бог был в светлой ковбойке и в серой спецовке. Бог выглядел очень усталым, звонил по телефону и ругался с отделом снабжения. Бог сказал, что сейчас тяжелое положение с лесом. Все ангелы брошены бригадирами на склады, ибо бригадирами могут работать только ангелы. Потом бог стал молиться самому себе: "Дай бог нам выполнить план".

ГЛАВА XXI

КАК БЫЛ НАПИСАН ОЧЕРК

Шалин хмурился. Перед ним сидел один молодой человек из одного московского журнала и скреб в своем толстом блокноте.

- Нам нужен идеальный герой. Чтобы был примером для молодежи, чтобы, прочтя о нем, все поехали на стройки.

"Вот принесла его нелегкая на мою голову, - вздыхал Шалин, - не успею на первый участок. Но что делать? Печать тоже идеологическое оружие воспитания масс".

Все время отрывали звонки. Раз Шалин бросил трубку и сказал:

- Да у нас на стройке у комсомола тьма работы. Здесь уж не схалтуришь.

И журналист, по молодости лет искавший в каждом слове собеседника намек на себя, понял так: это не то, что у вас, писак. И стал оправдываться.

- Мы тоже вам помогаем. Вот вы говорили мне про девушек из Москвы, штукатуров. Но я о них еще в Москве в одной из центральных газет читал. И здесь, в городской газете, читал, и в строительной многотиражке опять же про девушек-штукатуров. Но у них все хорошо, они очень довольны. Но... как вам сказать... нет ли чего-нибудь другого, не избитого, а?

Шалин задумался.

- Ну, кого вам другого... У меня четыре тысячи. Ну, вот чудные ребята из сто седьмого корпуса. Про них еще нигде не писали. Был у них сначала Юрий Лосев... Да, он погиб. Ну, есть там еще Николай Удальцев. Ничего примечательного с виду. Но всегда нужно в душу человека заглянуть. По-моему, он хороший товарищ, настоящий комсомолец, ничего не испугается.

Шалин осекся, он вспомнил, что плохо знал Удальцева.

- Да, так Вовка Андрианов...

Шалина прерывал телефон. Шалин думал об участках. Разве быстро все объяснишь?..

- Да, так Андрианов. Знаете, как он мне представился? "Вовка Андрианов - семьдесят два килограмма". Потешно, правда? По-моему, это был неустойчивый элемент, верил всяким слухам. Но мы его вызвали на комитет, поговорили, перевоспитали. Вообще здесь долгая история... Ну ладно, неважно. Он на комсомольском собрании выступил против одного негодяя. Там бригада девушек-маляров... "Девицы-красавицы". Да. Ну, в общем, например, была в этой бригаде одна, Зина Лакаева. Скромная, чистая, тихая девушка. Вот бригадир пользовался их неопытностью, брал с них взятки, но ребята, москвичи, помогли девушкам. И вот эта Зина, как и полагается нашей передовой комсомолке, выступила на собрании и смело разоблачила гнусного пройдоху, пробравшегося в бригадиры. Вернее, помогла Андрианову разоблачить бригадира. И вообще Зина стала очень активной. Недавно в драмкружок записалась. Вот... Да, так Андрианов... Представьте, какой был вначале трудный парень! А теперь его отметили как лучшего рабочего, перевели на курсы крановщиков. Да, он у нас был начальником штаба бригадмила. Ликвидировал всех хулиганов в поселке в неделю. Теперь он секретарь комсомольской организации лесозавода...

Как просто все получалось!

Шалин это чувствовал. Но ведь в общем-то все это правильно. Он чувствовал, что, будь здесь Вовка, он встал бы и сказал: "Да бросьте вы болтать попусту".

Но журналист был в восторге.

- Это отличный материал. Как раз для моего очерка. Получается очень интересный, главное оригинальный, сюжет. Сначала парню было трудно, но потом, с помощью комсомола и, в частности, секретаря комитета, он перевоспитался, мобилизовал свои силы и стал настоящим строителем. Его отметили, послали крановщиком, он на комсомольской работе. И девушка тут... Романтично. Они, наверно, поженятся?

- Да нет, кажется, между ними ничего нет...

- Вот это жалко, обидно. Так бы здорово получилось. Но мне необходимо его видеть. Где найти Андрианова? На заводе?

- Нет.

- Ах да, он на курсах крановщиков?

- Да... То есть, нет...

- Как нет? Где же он сейчас?

- Он...

ГЛАВА XXII

ПУТЬ К ВЕРШИНАМ

Есть по Чуйскому тракту дорога... Много дорог. По одной из них надо было заехать в Горно-Алтайск и... простоять там полсуток. А теперь "ЗИЛ-150" идет через Майму, на Онгудай, в Каш-Агач.

Долог путь до Каш-Агача. Через весь Горный Алтай. К монгольской границе.

Горы обступают тракт. Сначала небольшие сопки, похожие на ежей. И деревья на них торчат, как иголки.

Долог путь до Каш-Агача.

Машина ползет на Семинский перевал. Жара. В кабине духота.

А скорость пять - десять километров в час.

В кабине маются двое. Пожилой шофер и парень лет восемнадцати, грузчик. Даже ноги как следует не вытянешь. Надоело сидеть. Встать бы да пробежаться за машиной. Жара. Духота.

А скорость пять - десять километров в час. Семинский перевал.

...Горы сжимают дорогу. Лес подходит вплотную, и какая-нибудь сосна-переросток высовывается по пояс над березами. А горы все выше. Они поросли длинными и тонкими, как лезвия ножей, елями. На вершинах свежезеленые луга.

Парень сидит, раскрыв рот. Он боится пропустить что-нибудь. Он хочет все увидеть, все запомнить. Так вот они какие, горы!

Вовка, не отрываясь, смотрит на дорогу. Километровые столбы методично перебрасывают цифры с одной стороны на другую...

Вечер. Пройден Чикет-Амальский перевал. Неширокая долина. Быстро темнеет. Горы дымятся тучами. Горы стали черными, словно обуглились... Машина несется по берегу Катуни. Поворот за поворотом. "ЗИЛ" летит прямо на скалу. Это бом Айры-Тыш. В переводе, как объяснил шофер, - расступитесь, камни...

...Расступитесь, камни! Горы расступятся, камни исчезнут. Вовке ничего не страшно. У Вовки в кармане письмо от Люси.

Да, надо быть таким идиотом, как Вовка. Письмо в кармане. Письмо не распечатано. Перед самым отъездом, торопясь в машину, он встретил почтальона. И взял письмо. И не распечатал. Иначе он бы не смог уехать. Он бы пошел на вокзал и сидел бы там несколько суток. Ждал поезда.

Теперь он далеко. Очень далеко. Не надо читать письмо. Зачем? Люся приедет. Люсю встретят его товарищи. Люсе скажут (важно): Вовка в командировке. И Люся будет ждать. Пусть она хоть немного подождет. Пусть она хоть раз выйдет на дорогу, посмотрит, не идет ли пропыленный грузовик. А Вовка вернется усталый. Да, очень усталый...

Прочти письмо! Нет, еще рано...

Скалы нависли над машиной. Вовке кажется, что оскаленная морда горы тяжело смотрит из темноты.

Бомы кончились. Машина идет ровно, без толчков. Урчит и подрагивает мотор. Мир сузился до стекла кабины. Уж ничего не различишь по бокам. Впереди, в свете фар, лента дороги. Желтая лампочка в кабине режет глаза. Глаза закрываются.

...Ему кажется, что он идет по лесу, закутавшись в плащ. Мокрые кусты, мокрая трава. И Люся рядом. Они под одним плащом. Они идут обнявшись. Ты помнишь ее губы, Вовка?..

Дождь.

Он просыпается. Дождь сыплет веером перед фарами машины. Стекло мутное от воды. Слева капает с потолка ему на плечо. Впереди сплошная завеса дождя. Изредка в тумане возникает светлое пятно: идет встречный грузовик.

Добрались до Ини. Заночевали.

А утром снова дорога. Долог путь до Каш-Агача. Шофер не в духе. Шофер ворчит. С какой ноги он встал? По утрам Вовке придется внимательнее следить за шофером.

Так. Сначала шоферу не нравится в машине. Мол, бензин. А что дальше? Ну ясно, Вовка. И зачем Вовка не пошел в крановщики? Откуда Вовка знает, что это от него не уйдет? И начитался Вовка разных вредных книжек. И пускай Вовка живет, как люди живут. Без фокусов. Люди хотят отдельный домик, жену, детей, хорошую зарплату и работу полегче и поинтересней. Чего хочет Вовка? Что у Вовки впереди?

Вовка усмехается. Дорогу преграждает стадо овец. Шофер тормозит. Овцы расходятся неохотно. Они блеют, лают, и Вовке кажется, что они тоже ругаются, беспокоятся, передразнивают друг друга, читают нравоучения...

Вовка усмехается. И достает письмо. Автоматически. Ну, отступать уже поздно...

Шофер прав. Все провоняло бензином. И дорога, как пьяная, крутит и крутит. И будет ли ей конец? Два дня машина карабкается вверх. Ни одного ровного места. По зеленым облезлым сопкам крадутся лохматые облака, желтые, словно их керосином облили. Ничего, Вовка, спокойнее. Ничего не случилось. Люся к тебе не приедет. Люся собирается замуж.

Ты помнишь ее губы, Вовка?

Ничего. Переживешь. Ты только начинаешь жить. Ты бы мог вернуться. И может быть, тогда... Лучше бы не уезжать совсем из Москвы? Она выходит замуж. Знакомая история. Миллион первый раз повторяется. Ничего. Переживешь. Помнишь, что говорил Лосев? Следи за собой, Вовка. Усмехайся. Ну, усмехайся, Вовка. Чтоб шофер ничего не заметил. Чтобы шофер ничего не понял. У шофера трудная работа. Снова машина несется под гору. Поворот, и как мы не перевернулись? Скала справа резко спадает. Открывается вид на гряду высоченных сопок, густо заросших лесом. А над ними облака. Какие-то странные облака. Таких ты никогда не видел. Белые-белые, высоченные облака. С резкими черточками. Они совсем неподвижны.

Шофер бурчит:

- Белки. Белки.

Какие там еще бeлки?

- Ну, ледники, снежные вершины.

Так вот они, настоящие горы! Ты представлял их совсем другими... По картинкам.

Они как будто невесомы. Они словно повисли в небе. Нет, они не похожи на обыкновенные сопки. И даже на облака... Просто показалось, что над зеленым морем леса видны мачты огромного корабля, идущего под всеми парусами.

OCR и редакция: Charmant, май 2003 г.

по изданию: Гладилин А.Т.: Хроника времен Виктора Подгурского. Бригантина поднимает паруса. М, "Советский писатель", 1961, 204 с., художник И.И. Блиох

1 Слова "Бригантины", песни, популярной среди студенческой молодежи в конце 30-х годов, принадлежат поэту Павлу Когану, погибшему на фронте в 1942 году. Здесь текст ее воспроизведен неточно.