Бродяги Дхармы

4

А назавтра около полуночи Коглин, я и Альва собрались и решили купить большой галлон бургундского и завалить к Джафи.

– Что он сегодня делает? – спросил я.

– О, – сказал Коглин, – может, занимается, может, трахается – посмотрим. – Мы купили пузырь далеко на Шаттак-авеню, приехали к Джафи, и я опять увидел его жалкий английский велосипед. – Джафи ездит на этом велике целыми днями взад и вперед по Беркли с рюкзачком за спиной. Раньше он так разъезжал по колледжу Рид в Орегоне[35]. Он там был достопримечательность. Мы такие винные попойки закатывали, имели девчонок, а в конце прыгали в окна и всякие прочие студенческие фортели выкидывали по всему городу.

– Ну он и чудной, – сказал Альва, прикусив губу в изумлении: он сам вел тщательное и заинтересованное исследование нашего странного шумно-спокойного друга. Мы снова ввалились в маленькую дверь, Джафи снова оторвался от книги, которую изучал, опять сидя по-турецки, – только теперь это была американская поэзия, – и странно культурным тоном вымолвил:

– Ах. – Мы сняли обувь и прошлепали пять шагов по соломе, сели с ним рядом, но я замешкался с тапками, повернулся и показал ему издали пузырь, а Джафи вдруг взревел: – Ага-а-ааа! – и прямо оттуда подпрыгнул вверх и перелетел через всю комнату ко мне, приземлился в позе фехтовальщика с кинжалом, откуда-то взявшимся у него в кулаке, и слегка тронул кончиком бутылочное стекло с отчетливым «звяк». Я в жизни не видал прыжков поразительней, разве что у чокнутых акробатов, очень похоже на прыжок горного козла, коим, как потом выяснилось, Джафи и был. Еще он мне напомнил японского самурая: ревущий вопль, прыжок, позиция и эта маска комического гнева – смешная рожа с выпученными глазами, которую он мне состроил. У меня сложилось впечатление, что тем самым он жаловался на наше вторжение, что мы притащили вино, отчего он напьется и не сможет провести запланированный вечер за чтением. Однако без лишней волокиты Джафи откупорил бутыль, хорошенько глотнул, и мы все уселись по-турецки и четыре часа орали друг другу разные новости – ночка веселая как не знаю что. Отчасти типа вот:

ДЖАФИ: Ну, Коглин, старый пердун, чего поделывал?

КОГЛИН: Ничё.

АЛЬВА: Что это за странные книги у тебя тут? Хм, Паунд, тебе нравится Паунд?

ДЖАФИ: Если не считать, что этот мудила навставлял везде японское имя Ли Бо и получилась известная лажа[36], то он ничего – на самом деле, мой любимый поэт.

РЕЙ: Паунд? У кого это любимый поэт – такой претенциозный псих?

ДЖАФИ: Выпей вина, Смит, ты несешь чепуху. Кто у тебя любимый поэт, Альва?

РЕЙ: А почему никто не спрашивает про моего любимого поэта? Я знаю о поэзии больше, чем вы все, вместе взятые.

ДЖАФИ: Да ну?

АЛЬВА: Возможно. А ты не видел новую книжку стихов Рея? – он ее только что написал в Мексике? «колесо подрагивающего мясного зачатья вращается в пустоте, изгоняя нервный тик, дикобразов, слонов, людей, звездную пыль, дураков, ерунду…»

РЕЙ: Там все не так!

ДЖАФИ: Кстати, о мясе – читали новую поэму этого…

И т. д., и т. п., пока наконец все не распалось на дикий фестиваль болтовни, воплей и в конце концов – песен, и все катались по полу от хохота, и закончилось тем, что Альва, Коглин и я, держась за руки, вывалились на тихую университетскую улочку, распевая «Эли, Эли»[37] во всю глотку, уронили пустой пузырь прямо себе под ноги – вдребезги, а Джафи ржал из своей дверцы. Но из-за нас он вечером не позанимался, и мне от этого было нехорошо, пока на следующий вечер он не возник у нас во флигеле с хорошенькой девушкой и, войдя, не приказал ей раздеваться, что та сразу же исполнила.