Броневержец

3

Небольшой город Термез на юге солнечного Узбекистана, куда Леха прибыл спустя неделю, был в это время года пасмурным и сырым. Леха вышел из вагона поезда на скользкий перрон. Под сапогами расползалась каша мокрого, замусоренного окурками снега.

Люди, покинувшие пассажирский состав, скоро разошлись, и Леха остался на перроне один. Он поставил чемодан на скамейку, закурил и огляделся. Недалеко на путях стоял воинский эшелон с зачехленной на открытых платформах бронетехникой. Вдоль него медленно прохаживались солдаты. Некоторые из них забегали в здание вокзала и возвращались обратно с газетными кульками в руках и раздутыми, отяжелевшими от поклажи карманами форменных брюк.

С неба слетали мокрые белые хлопья, которые липли на Лехин бушлат, оседая на нем крупными каплями. Было не холодно, но промозгло и зябко. В стороне под навесом на тележке сидели двое узбеков-носильщиков, одетых в теплые ватные халаты, кирзовые сапоги и солдатские шапки-ушанки. Рядом с ними на тележке лежали солдатские двупалые рукавицы, от чего сразу же напрашивался вывод о том, что справедливая и добрая Советская армия на бытовом уровне уже активно вступила в тесное сотрудничество с местным населением. Леха, как клиент, почему-то не вызывал у носильщиков ни малейшего интереса. Они даже не смотрели в его сторону, развлекаясь тем, что по очереди бросали мелкие камешки в большие старые разбитые часы, висевшие на столбе. Время от времени они восторженно восклицали, громко разговаривали на своем языке и загибали пальцы на руках.

Леха и без знания языка скоро понял, что ребята играют в азартную игру. Каждый из них с трех бросков набирал очки, попадая в определенную цифру на циферблате часов. Скорее всего, они играли на деньги, судя по горячности спора, когда камешек попадал в пустое поле между цифрами.

Леха смахнул с носа каплю, посмотрел на свои часы и подумал: «Еще и десяти нет, а я уже в о-о-очень жарких странах! Ну, точно, елки, как у нас в середине марта. Даже хуже! Где, спрашивается, персики и ананасы для советского прапорщика? А ведь должны быть. Я, может, в детстве как раз именно ананасов и не наелся, а точнее, вообще их не видал, а потому и поперся хрен знает куда, как царевич за Кощеевым яйцом! Где патруль? Почему такой недогляд?! А ну! Где тут у вас главный по этим делам генерал?! Машину к перрону не подали!» — Леха курил, посматривал по сторонам и улыбался своим мыслям.

Поскольку южнее города Ростова, куда он один раз в детстве ездил в пионерлагерь, ему бывать не приходилось, то все, что ниже по глобусу, ему представлялось сплошным ананасовым раем.

Теперь же, в неминуемом наступлении скорой жары, Леха сильно засомневался. Сначала, по мере черепашьего движения поезда в сторону «пуза Земли» — экватора, за окном плыли унылые дождливые степи, а затем потянулись серо-желтые пески, среди которых под холодным дождем ходили мокрые облезлые верблюды с круглыми рахитскими животами на длинных худых ногах. А когда за окном стали смутно проступать горы, окутанные свинцовыми облаками, и вообще против всякого ожидания пошел снег, то Леха даже впал в легкое уныние, минут на пять. Но, оглядев дремавших на полках троих молодых узбеков, ехавших с ним от Ташкента в одних пиджаках и тюбетейках, уважительно, но наотрез отказавшихся порубать за компанию украинского сальца, он решил, что в Термезе наверняка уже стоит теплынь, раз эти хлопчики голяком туда навострились.

Но город Термез хоть и считался южной окраиной государства, а все же с погодкой подкачал.

Леха снова посмотрел на свои часы, которые горели в пасмурных сумерках зеленоватым фосфорным светом. Он часто и безо всякого повода обращал к ним взгляд и мысли, как к тем людям, оставшимся уже очень далеко. Циферблат новеньких командирских часов казался ему теплым окошечком, через которое он теперь мог общаться с ними.

Носильщики между тем продолжали спорить, упорно соревнуясь в снайперском мастерстве.

«Шикануть, что ли?» — подумал Леха и швырнул окурок на рельсы.

Он взял чемодан и подошел к носильщикам:

— Мужики, вам судья очки считать не нужен? А то могу помочь!

Носильщики серьезно уставились на него. Они смотрели и молчали, будто соображая, брать его в судьи или нет, прикидывая, сколько он запросит за свои услуги.

Не дождавшись никакой реакции, Леха продолжил:

— Ясно! Шутка не прошла. — И поставил чемодан на тележку. — Тогда поехали!

Один из носильщиков, лет сорока, отрицательно покачал головой и ответил:

— Нет, не поехали!

— А чего не поехали? Обед, что ли? Рано еще! Иль уже проголодались?

— Нет обеда. Рубал дашь, тогда поехали! — ответил носильщик.

— Рубал тебе?! — засмеялся Леха. — Дам! Поехали!

Носильщик подскочил, толкнул в плечо соперника по стрельбе камнями, тележка которого стояла рядом, подвинул чемодан на середину своей тележки и прытко понесся через вокзал к центральному выходу. Леха за ним почти бежал.

— Надо было ему два рубля дать и самому с ветерком прокатиться. Как шурует! Застоялся сивка-бурка! — думал он, глядя на бегущего впереди носильщика, тележка которого скрипела несмазанными колесами, сильно виляя из стороны в сторону.

Носильщик громко топал на бегу сапогами и кричал так, что люди невольно вздрагивали и отскакивали в сторону еще задолго до его приближения.

Отдавая обещанный рубль, Леха спросил носильщика:

— А ты чего везти мои шмотки сразу не хотел, другого народу ведь все равно не было?

Тот хитро сощурил и без того узкие азиатские глаза, поправил на себе теплый халат и с некоторой обидой в голосе ответил:

— Военные платить не хотят! Им надо, чтоб за так возил. Слова плохие кричат, когда говорю, что за подвозка до выхода пятьдесят копеек платить надо!

— А чего же ты тогда с меня рубль взял, дядя? За полтинник я сразу согласился бы и еще тебе очень хорошие слова сказал бы про нерушимую дружбу народов!

Носильщик улыбнулся сквозь свои реденькие усики.

— Я полтинник с гражданских беру, а с военных теперь рубал!

— А с чего же к нам такая немилость?!

— Ты рубал мне дал, значит, пятьдесят копеек заплатил за того, какой мне вчера не отдал.

— Ясно. Короче говоря, войсковой долг перед тобой погасил. А тебе случайно в камушки никто из военных за последние дни денег не проигрывал? А то я должок-то отдам!

Носильщик понял шутку и рассмеялся. Потом посмотрел по сторонам и тихо сказал:

— Если чеки есть, можно поменят на рублы. Человек одын есть, он меняет.

— Какие чеки?

— Дэнги такие новые — чеки валютные. Оттуда. — Он качнул головой куда-то в сторону. Леха понял откуда.

— Нет, у меня таких дэнэг нэту. Будь здоров.

Леха понятия не имел, о каких чеках спрашивал узбек. А само слово «валюта» для него было чем-то весьма неопределенно вредным и явно попахивало предательством Родины.

Он взял чемодан и пошел в сторону от вокзала. Неподалеку стояла колонна военных «ЗИЛов».

Рядом с головной машиной топтался солдат-регулировщик с перекинутым за спину автоматом. В одной руке он держал два красных флажка, а в другой — сигарету. Завидев идущего к нему прапорщика, он выпрямился, положил сигарету на бампер машины и отдал ему воинскую честь. Леха тоже козырнул в ответ и спросил:

— Где старший?

— Вон… — солдат указал на машину.

В кабине, уткнувшись головой в скрещенные на передней панели руки, спал капитан, погоны которого хорошо просматривались через лобовое стекло. Рядом с ним, опираясь на руль, спал водитель. Леха в нерешительности остановился, размышляя, стоит ли прерывать их сон.

Регулировщик продолжал курить. Угадав Лехины мысли, он пояснил:

— Ждем сопровождения. Бэтээр должен подойти. Боеприпасы развозим по частям. Днем и ночью возим, без передыху. Я уже перекрестки путать начал. Этой ночью разок не в ту сторону срегулировал, крюка километров пятнадцать по пустыне нарезали, в другую часть боеприпасы чуть не отдали. — Он протяжно зевнул. — Самому спать охота.

— Ну и что? Те согласились боеприпасы взять?

— Да конечно, кто ж откажется?! Привезли, значит, надо брать. Наши уже под разгрузку стать хотели, но вовремя выяснилось, что пехоте танковые снаряды без надобности. Тогда и поняли, что это я не на ту дорогу колонну направил. А там, в темноте, когда вокруг уже колея на колее, можно запросто направления попутать.

— Наказали тебя?

— Нет. Командир, — он снова указал на кабину, — и сам которую ночь только по паре часов спит. Я ж не нарочно. Пусть поспит еще, не стоит будить. Бэтээр скоро подойдет, тогда и поговорите.

— Ладно. — Леха тоже закурил.

Солдат был явно рад компании и продолжал разговор:

— А вам в какую часть надо? — он кивнул на чемодан.

— В рембат. У меня по документам только номер полевой почты и никакого адреса. — Леха пожал плечами.

— Да какие там адреса — пустыня. Там улиц нету. Только вешки для ориентира на дорогах вкапывают. Днем вкопают, а ночью их техника посбивает, вот и путаешься. — Он снова зевнул. — В рембат, говорите? Сейчас глянем. — Солдат вытащил из-за пазухи карту и развернул ее. — Ща-а-а, мы найдем, где тут у нас рембатик сховался! — Он начал медленно водить пальцем по карте.

На карте была отображена желтая пустыня с обозначением на ней черной пастой маршрутов движения. Красными кружками помечены воинские части, которых на ней было как просыпавшегося гороха.

Солдат посмотрел на Леху и как бы между прочим, в шутку спросил:

— А вы, товарищ прапорщик, случайно не шпион?

— Нет, я не случайный шпион, я настоящий. А что, и шпионы здесь водятся?

— А как же! — Солдат повел головой в сторону. — Говорят, разведка их тут часто ловит. Технику нашу фотографируют, народ мутят и все такое. — Он снова углубился взглядом в карту и через некоторое время ткнул пальцем в красный кружок. — Кажется, вот ваш рембат где. Мы туда недели две назад какие-то железяки завозили. Тоже ночью ездили.

— Ну и как мне туда добираться? Ваша колонна не туда идет?

— Нет, мы совсем в другую сторону. Да вы тут и сами не промахнетесь. Видите. — Он показал карту. — Все войска в основном в пустыне окучились. Километров за тридцать от города. Главное, туда добраться, а там колонны одна за одной ходят. — Он свернул карту и снова спрятал ее за пазуху.

Солдат был словоохотлив и представлял собой ходячий, с иллюстрациями, атлас для иностранных разведок. Так сказать, кладезь секретной информации в бюро добрых услуг, о чем Леха, конечно, ему говорить не стал. Пока он собирался с мыслями, солдатик выдал ему уже готовый вариант действий:

— Вам, товарищ прапорщик, можно к военным складам пойти, тут близко, но там опасно. На охрану нарветесь, в КГБ потянут, короче говоря, расспросами засношают до посинения. Поэтому лучше бы вам вдоль железнодорожных путей вон по той улице пойти. — Он указал направление движения. — Выйдете на окраину города, а там еще минут двадцать ходу. Пройдете по асфальтовой дороге, повернете левее у поваленного столба и выйдете опять к рельсам. Там разгрузочные платформы. Оттуда с эшелонов технику по воинским частям перегоняют. Доберетесь с кем-нибудь. Там все свои, армейские, кагэбэшников нету. Тут пройтись всего-то километра три, не больше.

Леху этот вариант устраивал. Времени было с достатком, и он решил не тратить его попусту, а размять ноги и тело, в котором чувствовалась ломота от длительного лежания на жесткой вагонной полке.

— Ладно, пойду. А кстати, ты случайно не знаешь, про какие это чеки меня носильщик спрашивал?

— Чеки, что ли? — переспросил солдат. — Их за речкой нашим дают вместо денег. Я их уже видал. Никакого сравнения с настоящими деньгами! Как лотерейные билеты! Так, фигня какая-то несолидная! Но говорят, что на них можно хорошо дефицитом отовариться. Для этого специальные магазины в больших городах существуют — «Березка» называются. Вот их местные у наших военных и скупают. Этих скупщиков тут чекистами зовут.

— Ясно. — Леха поднял чемодан и пожал солдату руку. — Ну, пойду. Спасибо тебе. Долго еще служить?

— Еще целый го-о-од, — протяжно ответил регулировщик. — Счастливо вам. Там, на окраине, харчевня есть — столовка.

Леха неспешно зашагал по хорошо обрисованному маршруту. Снег закончился, небо посветлело. Утренний туман, до этого укрывавший город плотной пеленой, постепенно таял. В это время он впервые почувствовал на себе силу южного азиатского солнца, которое даже сквозь облака стало довольно ощутимо пригревать. Вскоре он уже хорошо вспотел, расстегнул бушлат и снял шапку. Облака поредели, и сквозь голубые проплешины на небе, как широкие прозрачные опоры, в землю воткнулись мощные солнечные лучи. Потеплело, а хлюпающая под сапогами снежная жижа быстро таяла и ручьями стекала на обочину дороги. Леха с наслаждением вдыхал поднимающийся от сохнущего асфальта пар и шел, блаженно подставляя солнцу лицо. Времена года, как в сказке, менялись на глазах. Ничто уже не напоминало ему о неважном настроении, навеянном тоскливым хмурым утром. Тревога, саднящая в груди, улетучилась сама собой. Было светло, ново и от этого даже как-то беззаботно весело.

Окраина города, улицами которой шел Леха, оказалась сплошь наводнена военной техникой и солдатами. Техника в большинстве своем была новая. Колонны ее, сверкающие свежей краской, еще без номеров на броне, беспрестанно двигались в разных направлениях, сотрясая грохотом двигателей и лязгом гусениц землю, невысокие жилые постройки, заставляя до боли вибрировать ушные перепонки непривычного к этому реву местного населения. Любопытных детей, бегавших, как водится, посмотреть на танки и бэтээры, на улицах не было. Судя по всему, за последнее время горожане насмотрелись этого железного добра с лихвой.

Когда Леха уже прошел весь город, то увидел на другой стороне улицы небольшой стеклянный павильон. Это была типовая общепитовская столовая, про которую ему говорил солдат. Он направился к ней. С утра поесть еще не довелось, а потому столовая была весьма кстати. Сбоку от павильона стояли несколько мужчин и о чем-то оживленно говорили.

Подойдя ближе, Леха разочарованно понял, что сытный завтрак, на который так рассчитывал его давно митингующий желудок, откладывается на неопределенное время по чрезвычайным обстоятельствам. Стекла столовой были побиты, крыша местами сильно провисла внутрь, а угол самого строения был сильно покорежен чем-то очень мощным, оставившим зеленую защитную краску на вывернутых из земли металлических швеллерах конструкции и следы гусениц на хорошо взрыхленном грунте.

— Угу-у-у, — досадно констатировал Леха. — Танкисты, значит, ночью поворот проспали. Бывает…

Мужчины, стоявшие у кафе, странно недружелюбно посмотрели в его сторону, словно это он тут ночью гулеванил и невзначай разнес эту холобуду. Не останавливаясь, Леха прошел мимо них и снова перешел на другую сторону дороги, которая была посуше. Впереди уже виднелись последние городские постройки. За ними дорога вырывалась на степной простор. На его удачу последним городским строением в этом направлении был небольшой продуктовый магазин, куда Леха и влетел на крыльях минутного счастья.

Однако ассортимент товаров народного потребления был крайне скуден. Скучающий молодой продавец покуривал, сидя на прилавке, и стряхивал пепел на пол. У него, видно, даже язык не повернулся произнести обычный вопрос: «Чего желаете?», потому что продавать было практически нечего. На полках лежали лишь хлебные лепешки, карамель с повидлом, два красных елочных стеклянных шара и войлочные ботинки черного цвета с молнией вдоль подъема, именуемые в народе «Прощай молодость!».

Леха несколько раз осмотрел полки, но, не найдя ничего нового, обратился к продавцу:

— У вас тут что, голодомор? Даже мухам, я смотрю, жрать нечего.

Продавец слез с прилавка, подошел к двери, выбросил окурок на улицу и нехотя ответил:

— Что есть, вот… — он указал на полки, явно не желая вести дальнейших бесполезных разговоров. Но потом с некоторой долей язвительности добавил: — Вояки все пожрали.

Леха, впрочем, тоже был не настроен на выяснение экономической ситуации, а потому только и сказал:

— Одну лепешку и триста граммов карамели.

Приняв деньги, продавец подал Лехе товар и походя негромко обронил:

— Были бы чеки, я бы за колбасой сбегал…

Леха напрягся, но, спокойно ссыпав в карман конфеты, ответил:

— Нет у меня никаких чеков. — И глядя на продавца, злобно выдавил: — Хотя один елочный шар, похоже, я у тебя все же сейчас куплю.

Продавец удивился:

— А зачем тебе шар?

— Чтоб его об башку твою разбить! — сказал Леха, покидая магазин.

Он вышел за городскую окраину, опустил на дорогу чемодан, достал карамельку, быстро освободил ее от фантика, сунул в рот и стал с жадностью жевать. Но спустя несколько секунд скривил лицо и выплюнул ее на дорогу.

«Ох, е-к-л-м-не-е-е! Это что же за жориво такое?! С чем конфетки?!»

Начинка из повидла была такого гадостного кисло-соленого вкуса, что Леха старательно и долго отплевывался, тщательно вытирая ладонями губы. Закончив эту процедуру, он вынул из кармана следующую карамельку и стал рассматривать фантик.

«Так, что тут написано? Карамель тома-а-а-а-тная! Томатная?! Ни хрена себе, изобрели! Томатную пасту девать некуда?! Тьфу! — Он смачно сплюнул на асфальт. — Надо им еще идейку подкинуть — карамельки „Мойдодыр!“ с повидлом из хозяйственного мыла — 70 %-ной жирности, питательные! Тьфу, бляха кислая! Тьфу! Тьфу!»

Он подозрительно осмотрел хлебную лепешку и понюхал ее. Убедившись, что здешние хлебопеки, в отличие от кондитеров, не так изобретательны, стал с аппетитом уплетать ее всухомятку. Запивать было нечем да и не очень хотелось. Молодецкий голодный Лехин организм давал столько слюны и желудочного сока, что мог бы вполне переварить и подошву.

Так он добрел с чемоданом в одной руке и лепешкой в другой до поваленного столба. В стороне снова показались железнодорожные пути, забитые военными составами. На первом пути стояли пассажирские вагоны, стекла которых были наглухо заклеены бумагой и газетами. Из дверей вагонов выглядывали солдаты.

— Ничего себе, — удивился Леха. — Аж из-за границы войска перебрасывают!

Он без труда определил это по форме солдат. Вместо хлопчатобумажного обмундирования и кирзовых сапог, что выдавались в Союзе, на них была добротная полушерстяная форма и юфтевые сапоги.

Подойдя ближе, он остановился и спросил у сержанта, курившего на ступеньках вагона:

— Откуда пригнали?

Тот, некоторое время помолчав, все же ответил:

— Из Чехословакии — Центральная группа войск. А вы откуда?

— С Украины. — Леха поставил чемодан на землю. — Долго ехали?

— Сначала летели несколько часов до Ташкента с посадкой в Астрахани для дозаправки, а потом от Ташкента несчастных триста километров поездом больше суток пилили, от столба к столбу. Тут уже со вчерашнего вечера стоим.

— А разгрузочные платформы далеко?

— Там, дальше, примерно в километре, — махнул сержант. — Слышите, моторы гудят?

Леха мерно ступал по источающим густой креозотовый дух шпалам. Небо опять затянули плотные облака. Стало ветрено, заморосил мелкий дождь. Леха все чаще перехватывал тяжелый чемодан из руки в руку. Пальцы занемели от рукоятки, которая в конце концов прогнулась и оторвалась от креплений. Тогда он взвалил чемодан на плечо и, ссутулившись, глядя себе под ноги, медленно пошел на гул двигателей. Монотонная ходьба, однообразный вид шпал и собственных, забрызганных грязью сапог скоро приглушили раздражение на легкую отечественную промышленность, производящую такие вот дурацкие чемоданы. Дождливая серость действовала успокаивающе, подвигая его к некоторым размышлениям: «Интересно, чего там Танька мне в последнем письме написала? Может, надо было все же прочитать? А потом аккуратно заклеить и обратно отправить, с понтом — и не читал вовсе. А чего тебе, товарищ прапорщик, баба напишет, которая тебя, как кизяк через плетень, зашвырнула?» — Леха остановился, перекинул чемодан на другое плечо и продолжил ходьбу с попутными раздумьями: «Чего напишет? Да того: здравствуй, мол, милый Леха! Ты там еще не сдох от тоски без меня? Смотри, не повесься, а то я не вынесу утраты! Эту херню небось и написала! Они всегда в армию пацанам одно и то же пишут, успокаивают, когда сблудиться надумают. А мы че, дураки? Так, бляха, все и вешались бы! Щас тебе, разогнался, где веревка?! Пусть лучше меня блохи в окопе до смерти закусают, чем я сам повешусь! Или лучше сдохну, например от какой-нибудь азиатской неизлечимой болезни, лучше венерической, чтоб как настоящий мужик. Я, может, наоборот, полный радости и веселья, что руки мои теперь только чемоданом занятые, но в моральном смысле вполне свободные. Если вся армия через бабье перевешается, то кто их от китайцев защищать будет?» — Он снова перебросил ненавистный чемодан на другое плечо и сменил уклон в теме рассуждений: «А может, написала все же, что соскучилась и большая дура была? Написала, что любовь проснулась в ней от разлуки?! Мол, поняла своими улиточными мозгами, что жизнь, милый Лешенька, без тебя теперь не жизнь, а просто говно! А? Бывает ведь такое? Ни с того ни с сего — раз, и уже любовь! Бывает. Но чего-то, когда она уезжала из села, то не сказала мне, что насовсем улепетывает. Письма опять же в основном про погоду писала, будто я, блин, синоптик ученый и сведения про погоду на всем земном шаре коллекционирую. На хрена мне знать, какая у тебя там в городе погода выдалась? Мне что, от этого жить веселее будет? Точно, блин! Когда в город ехала, думала, сразу там красавца найдет, гения в очках и с большими толстыми ушами, а я для нее вроде разминки был, как конь гимнастический, с ручками на горбу! Че? Не нашелся, блин, красавец?! Значит, иди, Леха, опять сюды?! Буду снова на тебе скакать, за ручки держаться! А может?! — Леха остановился, опустил чемодан, и даже задержал дыхание. Он вытащил сигареты, закурил и продолжил обдумывание внезапно посетившей его догадки: — Да ну, не может быть! — Он глубоко затягивался и выпускал клубы дыма, как небольшой маневровый паровоз, отчего сигарета быстро сгорела, а во рту собралась никотиновая горечь. — Нет, не может быть! Откуда там чему взяться, если от ее отъезда до письма полгода прошло? Да если там чего и завелось, то я в этом случае уже ни при чем. Небось гений очкастый постарался? Ну, тут уж, как говорится, кто-то теряет, а кто-то находит. Я при последней встрече в ресторане даже портянок снять не успел! А поцелуйчик в щеку к таким катаклизмам не приводит!» — Он снова взвалил чемодан на плечо и резво, будто убегая от последней мысли, зашагал по путям. Вдали уже виднелись платформы с техникой.

Трудностей по доставке к месту службы не возникло. Спустя полчаса Леха уже покачивался рядом с водителем на жестком сиденье новенького «УРАЛа».

Солдат-водитель всю дорогу восхищался новой машиной, выплескивая на Леху свою радость, чем значительно улучшил его настроение, навеянное последними размышлениями.

«Нет, — думал Леха. — Хорошо, что письмецо не прочитал. А то душа дрогнула бы, ответ начал бы сочинять. Антимонию стал бы разводить всякую бесполезную. А так, уехал адресат — и все. До свидания — ку-ку! У нас тут тоже погода неплохая. Хоть сказала бы тогда, зараза, что собирается с концами укатить, а то я, как тимуровец, уголька, выходит, на весь педагогический состав школы ей наволок, чуть грыжу не надорвал! Жаль, не догадался звездочку ей на калитке нарисовать. А то народ-то думал, что я жених. А я, получается, не жених, а ослик тупорылый. Так что читай свое письмо сама! Перечитывай наизусть!»

Ехали больше часа. За окном лил дождь. От сильного ветра дождевые струи летели почти горизонтально. Щетки стеклоочистителя с трудом успевали сбивать воду с лобового стекла. Колонна машин петляла меж невысоких холмов по песчаной степи, превращенной в большое, нескончаемое военное поселение. Повсюду стояла техника различных видов и назначений. Такого скопления техники Леха еще никогда не видел. Он восхищенно, с долей необъяснимого радостного ужаса смотрел на бронированную ударную мощь, копившуюся, набирающую здесь силу, как брага в закупоренной бутыли, чтобы в нужный момент выбить пробку и могучим ревущим потоком выплеснуться на карту местности соседней державы.

Водитель притормозил у столбов с колючей проволокой, огораживающей рембат.

За ограждением в ряд стояло с десяток больших темно-зеленых палаток и с десяток маленьких квадратных песочного цвета. В стороне, под брезентовым навесом, дымили две походные кухни. Дальше располагался большой авторемонтный парк, заставленный рядами различной техники.

Часовой, стоявший рядом со шлагбаумом, сделанным из ошкуренного соснового ствола, пропустил Леху внутрь расположения части без особых вопросов, мельком только взглянув в его документы. Он указал ему на большую палатку, у входа в которую торчал из земли кол с дощатой табличкой: «Штаб».

Вопросы и даже раздраженное недоумение возникли у командира батальона, когда Леха доложил ему о своем прибытии. Полный, низкорослый, кубообразный майор с заметным вторым подбородком, тяжело свисавшим на форменный воротничок, развел руками и с ехидцей усмехнулся:

— Ну, я что тут, отдел по трудоустройству прапорщиков!? Они там, в штабах, за собой следят? Или как? — Он уставился на Леху, как будто тот мог ответить на его вопрос. Но быстро успокоился и поинтересовался: — Откуда?

— С Украины.

— Долго, значит, ехал?

— Долго, — кивнул Леха, расстегивая влажный бушлат. Палатка была хоть и большая, но хорошо прогревалась двумя буржуйками.

— Ты у нас уже второй лишний прапорщик. Чего они там? Одному мы пару дней назад уже устроили перевод в другую часть. Ладно. Посыльный! — Комбат громко позвал стоявшего у входа в штаб солдата. — Боец! Найди мне быстро начальника штаба!

Вскоре начштаба, тоже майор по званию, стоял рядом и выслушивал комбата:

— Человека, — он кивнул на Леху, — поставь на довольствие, а сам хочешь звони, хочешь езжай, но реши мне этот вопрос раз и навсегда! Чтоб нам больше никого не присылали! Скажи им, что батальон укомплектован. Предписание у него, — он кивнул на Леху, — забери и лично займись этим!

Начальник штаба попытался проявить обратную инициативу:

— Так давайте мы на его предписании свою отметку поставим, что вакантных должностей нет, еще и письмо сопроводительное ему дадим, пусть сам едет.

Комбат, широко разведя руками, с металлическими нотками в голосе продолжил:

— Ну, конечно! Давай его снова в Ташкент! Он не накатался еще! А может, сразу в Москву его послать?! Прямо в приемную Главкома Сухопутных войск?! Ляп-то он допустил, когда приказ о назначении подписывал! Пускай он там со своим верхним штабом и разбирается?! Так, что ли?! Это твое упущение, почему после первого раза ты вопрос не снял. Это твои братья-штабисты над людьми изгаляются! Им лень лишний раз трубку снять да с батальоном связаться. Он тебе чем виноват? — комбат снова кивнул на Леху. — И больше меня этими вещами не дергай! Чтоб все уладил!

С этим и разошлись. Обозленный начштаба, когда они вышли на улицу, остановился и указал пальцем на одну из стоявших невдалеке небольших палаток:

— Иди туда! Там прапорщик Кульков квартирует. Скажешь, я на постой прислал. — Майор коротко вздохнул. — А с направлением из управления кадров округа я переговорю. Чехарда тут! За речку всем попасть надо, а переправа тут одна — очередь, как в ларек за пивом!

Леха подошел к палатке, аккуратно слил с брезентового козырька, свисавшего над входом, скопившуюся на нем воду и протиснул внутрь палатки сначала чемодан, а потом вошел сам. В палатке никого не было. Два соломенных тюфяка с ватными подушками, буржуйка посередине, один ящик с углем и два маленьких у тюфяков, вероятно, служивших тумбочками, составляли минимальный, но достаточный в полевых условиях набор жизнеобеспечения. В изголовье одного из тюфяков стоял точно такой же, как у Лехи, чемодан, свидетельствующий о том, что у тюфяка уже был хозяин. Леха с интересом потрогал ручку того чемодана, убедившись в ее целости, и задвинул свой в изголовье свободного тюфяка.

В палатке было прохладно. Леха открыл дверцу печки. На дне, в кучке золы, тлели несколько углей. Он выгреб железной кочергой золу, подбросил в печь угля и вышел из палатки.

Под навесом походной кухни суетились два солдата-повара.

— Обед еще не готов, товарищ прапорщик, рано пока, — объяснил один из них. — Осталась гречка от завтрака, будете?

— Давай! — охотно согласился Леха.

Миска гречки с кусками тушенки промелькнула по Лехиному пищеводу, как быстрый приятный сон про голую женщину, не успев вызвать в конечном итоге при скоротечности этого явления ничего, кроме досады за несбывшееся удовольствие. Как водится в таких случаях, все нормальные мужики снова, хоть и напрасно, закрывают глаза, чтоб досмотреть сон, так и Леха потянулся за добавкой. Но, как и второй серии сна, гречки больше увидеть не удалось.

— Это последняя была, — виновато ответил повар. — Но скоро на обед рассольник будет и картошка! — пытался он подбодрить Леху.

Почти сытый Леха вернулся в палатку и обнаружил там соседа. Сидя на корточках, тот ковырялся кочергой в печке.

Он обернулся, захлопнул чугунную дверцу буржуйки и встал. Ему было уже за сорок. Небольшого роста, с брюшком, круглолицый, с пшеничного цвета усами и лысеющей головой с остатками редких светлых волос, он смахивал на недовольного хомячка, в норку которого забрался непрошеный гость.

— Новый? Опять, я слышал, лишний? Это ты угля сырого в буржуйку навалил? — Он испытующе посмотрел на Леху.

Тот только неопределенно пожал плечами.

— Там почти прогорело все, не замерзать же… — Но, желая сгладить момент, миролюбиво протянул руку: — Прапорщик Шашкин Алексей, можно Леха!

— Вижу, что прапорщик, — пожимая руку, ответил хозяин брезентовой комнаты без удобств. — Прапорщик Кульков Николай Михайлович, можно просто Михалыч! А сухой уголек ближе к углу ящика лежит. — Он провел кочергой черту по кучке угля и аккуратно положил ее рядом с печкой. — Давай уже, обживайся.

Леха уселся на тюфяк, выдвинул чемодан и стал вынимать пожитки. Когда на свет появился радиоприемник ВЭФ, Михалыч оживился.

— Во! Теперь страну будем слушать. А заодно и вражьи голоса! Тут знаешь, как берет — граница рядом, почти без помех.

А когда Леха извлек со дна чемодана еще и бутылку с наклеенным на нее ярлыком «Горилка с перцем», купленную еще на Украине, то Михалыч сказал:

— Спрячь до вечера! Командир этого не терпит! Кого днем с запахом учует, сразу без разборок в харю бьет! Он бывший штангист. Удар — как бампером самосвала, на ногах устоять невозможно! — Михалыч вжал голову в плечи и поморщился.

— Тебе уже досталось, что ли? — усмехнулся Леха.

— Нет пока, но как от его кувалды летают, видал. — Он плавно провел ладонью по воздуху, прочертив траекторию чьего-то полета. — Вечерком выпьем, тогда и поговорим. Я пошел, надо грузы принять, слышь, колонна подошла. А ты отдохни с дороги и за печкой посматривай. — Михалыч напялил поверх бушлата плащ-накидку и вышел на улицу, где все еще лил дождь.

Вечером они принесли ужин в палатку и пили горилку.

— Хороша-а-а-а-а, — чмокал языком Михалыч, как будто пил не крепкую, настоянную на перце жидкость, а сладкий кисель. — Хороша-а-а, — качал он головой. — Намного лучше нашей «Перцовки»! Забористая, стервоза!

Они разговорились. Михалыч оказался нормальным душевным человеком. Но в отличие от Лехи он, как человек, имеющий гораздо больший служебный и житейский опыт, более степенно относился к некоторым вещам и в гробу видал те самые теплые края с ихними слонами и ананасами. Он за свою уже более чем двадцатилетнюю службу досыта накатался по стране и попасть теперь желал исключительно на пенсию.

Рембат, который совсем недавно еще дислоцировался где-то на просторах ТуркВО, здесь доукомплектовывался личным составом и техникой по штату военного времени. Сюда и прибыл из далекой Сибири для прохождения дальнейшей службы прапорщик Михалыч. Захмелевший от горилки, он живописал Лехе все прелести сибирской природы, и, силясь вспомнить стихотворение, сочиненное солдатом из его тамошней части, он, восседая по-турецки на тюфяке, размахивал руками из стороны в сторону и отрывочно декламировал:

— Там, где виснут скалы над рекою… бродят жирные медведи… и богатый чудесами лес!.. О! — Он потрясал в творческом экстазе кулаком. Затем досадно вздохнул: — А тут что? Видал? Один песок и кочки! Видал, сколько кочек? А под ними норки, змеиные, между прочим. Это место называется «Долина змей». Если до тепла отсюда не уберемся, то эти бляди ядовитые проснутся и со всех щелей полезут! Бр-р-р-р! — Он брезгливо передернул плечами.

Прибыл Михалыч в новые края, как и Леха, по личному добровольному рапорту, но не в пример Шашкину, безо всякого ярко выраженного желания окунуться в прелести Востока, оставив в дорогой сердцу Сибири жену, сына-десятиклассника и квартиру в военном городке. Служба его уже довольно отчетливо к тому времени маячила светлыми пенсионными тонами, просторной двухкомнатной квартирой в городе и какой-нибудь скромной гражданской должностью.

Был он в Сибири начальником склада автобронетанкового имущества объединенных дивизионных складов. Имел почет, уважение и относительную свободу в действиях. Он вообще-то полагал до определенного времени, что имеет практически полную свободу, но жизнь его однажды поправила, деликатно, но решительно указав на относительность этой самой свободы.

Несколько месяцев назад на склады нагрянула весьма представительная комиссия откуда-то, чуть ли не из самого центрального высока. Она-то и явилась для Михалыча мерилом относительности свободы, когда обнаружила на его складе большую недостачу, вызванную необоснованным списанием запчастей для автомобилей «УАЗ».

Хищений у Михалыча на складе отродясь не водилось, но, как выяснилось вместе с тем, не водилось на момент проверки и нужного количества запчастей. Куда Михалыч подевал столько запчастей, никто из начальства вроде бы и не знал. По документам все запчасти были строго списаны, но оказалось их столько, что ими можно было обеспечить не только воинские части дивизионного подчинения, но и все ближние колхозы и совхозы. Но кому, как не Михалычу, было ведать, куда те самые запчасти кукарекнулись. Твердо зная, что учет — залог морального спокойствия и здорового сна, он записывал в свою личную потайную тетрадочку, когда и в чьи руки была передана любая, даже мелкая железячка с его склада.

Машины «УАЗ» тогда пользовались большим спросом у командования всех рангов. Когда отходившего свой срок «уазика» списывали, то его сразу же по остаточной цене покупал какой-нибудь чин из начальствующего состава. Поскольку машина была, мягко говоря, не первой свежести, то ее восстанавливали до состояния почти полной новизны, используя те самые запчасти, которые Михалыч по личным устным распоряжениям командира тут же списывал с книг учета, как выданные со склада. Командир водил дружбу со многими командирами частей и, естественно, с вышестоящим начальством, часто помогая в ремонте личной техники. У Михалыча же под окном дома стоял лишь его честно заработанный за службу ушастый подержанный «Запорожец», на который, к большому его сожалению, в армию запчастей не поставляли.

Командир части намекнул Михалычу во время проверки, чтоб тот не волновался, мол, он все уладит. Дело-то ведь пустое. Ну, Михалыч, конечно, уверовав в обещания начальства, сохранял спокойствие духа и молча подписал все акты комиссии о выявленной у него недостаче. Комиссия уехала, начальство, а вместе с ним и Михалыч успокоились до поры, пока в кабинет начальника объединенных дивизионных складов совершенно внезапно не ввалился приезжий военный следователь с уголовным делом по фактам многочисленных хищений и злоупотреблений, обнаруженных в ходе последней проверки. Командир части сразу же позабыл, что Михалыч — его почти лучший друг и верный помощник.

Все стрелки сразу сошлись на Михалыче, как на чуждой высоким идеалам общества сволочи. Перед ним сразу же замаячили иные горизонты жизни, подсвеченные мощным светом трибунала, изгнанием из армии, из квартиры и лишением почти заслуженной пенсии. Дело шло долго. Следователь то приезжал, то уезжал, допрашивал, передопрашивал, назначал какие-то бухгалтерские экспертизы. Начальство же между тем от Михалыча напрочь отмежевалось. Видно, не сильно получалось у командира запороть это дело. Зато у следователя прекрасно получалось изгадить Михалычу, а заодно и его семье всю дальнейшую жизнь. И чтобы окончательно не пропасть, припертый к стенке Михалыч заставил сына красивым каллиграфическим почерком переписать всю его потайную тетрадочку. Незадолго до Нового года он вручил начальнику штаба эту хорошо выполненную копию с просьбой передать командиру части, который, видите ли, при теперешнем положении Михалыча был для него вечно занят и лицезреть прапорщика-расхитителя явно не хотел.

Реакция не заставила себя долго ждать и выплеснулась на свет, как новогодний фейерверк. Михалыча уговаривали, стращали, но он, ясно представляя жирную черную черту на своей биографии, был непреклонен. Следователь, откуда-то узнавший про его эпистолярное творчество, занял странную позицию, намекая, что в деле может образоваться теперь групповое хищение, а за него дадут неизмеримо больше. Он с серьезным видом разъяснял потенциальному кандидату в места не столь отдаленные всю сложность его положения, намекал на возможное снисхождение трибунала и, может быть, амнистию в честь будущих олимпийских игр. Но Михалыч открыто и честно, один на один, без протокола, поведал премудрому слуге закона о том, что на о-ч-ч-ч-е-е-ень длинном херу он вертел и его амнистию, и трибунал, и олимпийские игры вместе со стадионом. В запале, стукнув кулаком по лежавшему на столе объемному тому уголовного дела, Михалыч пригрозил, что такие же копии его сокровенных записей скоро полетят с надежным человеком в Москву, к главному военному прокурору и в ЦК КПСС. Глядя в упор на следователя, он с вызовом еще добавил, что сочтет тюрягу за курорт, если на соседних нарах в камере будут спать и некоторые его теперешние сослуживцы с дырками на погонах вместо больших звезд.

Командированный следователь сильно озадачился. Дело было уже практически окончено производством, не считая мелких формальностей, и приняло уже вполне официальный и необратимый оборот. Но из ряда вон выходящие действия, развязный тон и напористость ранее покладистого Михалыча повергли его в замешательство. Не проведя никаких следственных действий, он спешно уехал и долго в части не появлялся.

Лишь спустя неделю после Нового года он снова явился в часть и предложил Михалычу отступной вариант.

Хорошенько поразмыслив, что при льготном исчислении пенсия значительно приблизится, а при повышенной зарплате еще и вырастет в денежном выражении, Михалыч согласился на почетную обязанность исполнения интернационального долга, но только после того, когда лично распишется на бумаге о прекращении уголовного дела и получит ее копию с гербовой печатью в вечное пользование. Так и вышло: дело — в корзину, Михалыча — в Афган.

И вот теперь он сидел напротив Лехи, на грязном соломенном тюфяке в вонючей старой палатке, и с застывшими от обиды в глазах слезами, горячо, не скупясь на выражения, делился своим жизненным опытом.

Так и поехало Лехино время в рембате. На работы его не привлекали. Он выразил Михалычу готовность в помощи по приему материально-технических ценностей, а проще говоря, автомобильных железок, на что получил однозначный ответ:

— Нет, Леха, складом я командую, а значит, сам должен знать, куда и что определил. Ты скоро тю-тю в другую часть, а я путаться в запчастях буду. Где мне тебя искать потом? К тому же на мне вся материальная ответственность висит.

Леха, имея временный статус военного легкотрудника, а проще говоря, бездельника, в погожие дни забавлялся как мог. Он саперной лопаткой разрывал норки под кочками, но не нашел ни одной кобры. Слишком глубоко прятались на зиму гады. Позавтракав, он уходил из расположения и долго шлялся по степи. За время своих локальных путешествий он определил, что в этом скудном, почти безжизненном пространстве есть своя неописуемая прелесть, открывающая в человеке внутреннюю душевную свободу. В степи грудь наполнялась невесть откуда взявшейся неосознанной радостью и энергией, от которой он периодически бежал и громко, бездумно кричал. Глубоко вдыхая совершенно особенный, терпкий ветреный запах необъятной степи, Леха вышагивал до вечера порядочные расстояния, часто представляя себя то Чингисханом, то Александром Македонским, а то и просто верблюдом, топающим по караванному Великому шелковому пути в Персию. Несколько раз он натыкался на развалины неопределенного вида построек и, ковыряя их саперной лопаткой, находил черепки глиняной посуды, металлические части какой-то домашней утвари, которые обязательно притаскивал в палатку, с гордостью показывал Михалычу и рассуждал о древних цивилизациях. Но уставший, вымотавшийся за день Михалыч был неблагодарным слушателем. Опускаясь на свой тюфяк, он согласно кивал головой и под Лехины трели быстро засыпал.

На пятый день военно-курортного отдыха, когда Леха с утра уже намеревался пуститься в новое познавательное путешествие, его вызвали в штаб.

Начальник штаба курил, стоя у стола, склонившись над бумагами.

— Товарищ майор, прапорщик Шашкин по вашему приказанию прибыл, — доложил Леха.

Майор оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на него.

— Короче так, Шашкин. Остаешься у нас в батальоне. Я в управлении кадров округа дополнительную штатную единицу выбил. Будешь начальником материального склада. Хозяйство у нас большое, по военному времени сформированное, поэтому направленец из Управления сразу со мной согласился, что надо складскую часть усилить. Пиши рапорт о зачислении и шагай к Кулькову, принимай половину его матчасти. Пиши. — Начштаба придвинул к нему чистый лист бумаги, лежавший на краю стола.

Леха стоял, не двигаясь.

— Чего, ручки нет? Вот, бери! — Майор быстро положил на лист шариковую ручку. — Пиши скорей и топай, некогда мне!

— Не буду писать! — Леха неожиданно выпрямился и смотрел прямо на начальника штаба.

— Не по-о-о-онял! — Майор вытаращился на Леху и медленно приподнялся из-за стола. — Товарищ прапорщик! Ты совсем башней двинулся?! Как это не будешь?! Ты, ишак, что, не понял?! Под тебя, мудака, единицу дали, а он писать не будет! Пиши я сказал!

— Я на складе служить не буду! — огрызнулся Леха.

— Ну ни хрена себе! Он еще и орет тут! Я тебя, бездельник, живо на губу определю за невыполнение приказа!

— Я лучше в пехоту пойду, чем на склад! А на губу? Да ради бога! Но на склад ни за что!

— Ну и хрен с тобой, прапор! Считай, что ты уже в пехоте! И уже в атаку побежал! Пошли к командиру!

Они вышли на улицу.

— Жди здесь! — Начштаба зашел в командирскую палатку.

Вскоре он позвал Леху.

Командир батальона на удивление спокойно отреагировал на Лехин выкрутас.

— Ну, в пехоту так в пехоту. Это мы тебе устроим, товарищ прапорщик. И безо всякого нервного напряжения. — Он перевел взгляд на начальника штаба: — И без промедления, Петрович. Чтоб через пару дней и духа его здесь не было. — Он глянул на Леху: — Свободен, Шашкин!

На улице начальник штаба, направляясь к своей палатке, бросил на ходу:

— Документы получишь в строевой части.

В пустыню Леха в этот раз не пошел. Настроение было испорчено с самого утра. Он вернулся в свою палатку и просидел там до вечера, слушая радиоприемник и размышляя на заданную тему:

— Нехорошо вышло. Начштаба старался, а я доверия не оправдал. Ну а как оправдать? Гайки крутить, ремонтом заниматься — это совсем другое, настоящее дело! А на складе сидеть, бумажки заполнять — выдано, принято, списано… — не, это не по мне! Че я дома скажу? Спросят: воевал? Ага, скажу, воевал с мышами на складах! Это же просто мандец какой-то! Никак нельзя было соглашаться!

Михалыч вернулся в палатку вечером. Судя по его загадочному выражению лица, он уже был в курсе событий. Вешая бушлат к печке, он просто и без обиняков спросил:

— Ну что, характер проявил, да? Ох и дурак! Ох, и дура-а-а-а-ак ты, Леха! Тебе была честь оказана, а ты с разлету в говно ныряешь! Ну, дура-а-а-ак… — Михалыч говорил так искренне и горестно, как родитель, вытаскивающий нарядного ребенка из клозетной ямы.

— Че за честь? — ерепенился Леха. — Не хочу я на складах…

— Оно и ясно! — разводил руками Михалыч. — Конечно! На складах только тыловые крысы служат! Вроде меня! Да?! На складах ума не надо!

— Да брось, Михалыч! Я же не про то!

— А про что?! Ты думаешь это просто — складом ведать? Думаешь, бумажку накалякал, и все?! А нормоизнос? А норморасход? А нормосписание? Ты про эти категории что-нибудь понимаешь? Салага! Это, я тебе скажу, наука посерьезней, чем прицелился и стрельнул! Ну ты даешь, Леха! Отказался! Иди к комбату, просись назад! А я за тебя походатайствую! Иди, чудила, пока другого не прислали!

— Да не пойду я никуда! Отстань, Михалыч! Тебе нравится на складе, и ура! А мне не нравится! Нет у меня тяги к учету! Я лучше в пехоте целиться буду!

Михалыч присел на свой тюфяк и несколько минут молча смотрел на раскаленную печку. Потом он вздохнул и уже вполне миролюбиво сказал:

— Ну и молодец, что отказался. Уважаю. — Он откинулся на подушку и, глядя в потолок палатки, продолжил: — Я ведь тоже не сразу на склады попал. Нужда заставила. Ты вот думаешь небось, что Михалыч старый складской гриб? А я, между прочим, когда ты еще на мамкиной титьке сосок губами искал, уже был старшиной парашютно-десантной роты! Понял?! Да я столько прыжков совершил! Ты на горшок столько раз не садился! — Михалыч приподнялся и снова сел на тюфяк. — Я, между прочим, по боевому самбо все разряды выполнил и подтвердил! А боевое самбо это… Это… — Михалыч стукнул кулаком по ящику, стоявшему у его тюфяка, от чего дощатая крышка на нем с хрустом проломилась. — Это не какая-нибудь тебе джоутжитса говняная! Боевое самбо — это вещь! Так что я тоже, не хуже нашего нынешнего комбата, никогда на подчиненных оболтусов рапортов не писал, сам им мозги правил! — Михалыч потрясал в воздухе кулаком.

— Ничего себе! — удивленно воскликнул Леха. — А как же ты, Михалыч, на склады попал?!

— По нужде, говорю! Хрящик меня подвел!

— Какой хрящик?

— Да в коленке. Мениска называется. После последнего прыжка в ногу так вступило! Ни ходить, ни стоять! Караул! Меня в госпиталь отвезли и операцию на коленке сделали. Врачи сказали: к службе больше не пригоден! В общем, на гражданку решили меня удалить! А я че, зуб гнилой, чтоб меня удалять?! Я сразу в несогласие пошел! А они мне говорят: мол, у нас строгие правила! Ну, я, конечно, дожидаться не стал, пока они мне эти правила скальпелем на жопе нацарапают. Сообщил в полк своему другану Мишке Пузыреву. Он тоже старшиной роты был. Отчаянный! Так он меня ночью из госпиталя вместе с костылями выкрал и отвез к своей теще в деревню за двадцать километров. В госпитале, ясное дело, шмон, переполох — лежачий больной сбежал! Умора! Я же после операции только начал с койки вставать. Мой командир полка тоже розыск объявил. Ну а я письмишко ему накатал. Мишка его в штаб подбросил. Написал я, что если не дадут мне служить честь по чести, то увольняюсь самопроизвольно без ихних поганых бумажек.

— Ну и как?! — Леха широко раскрытыми глазами смотрел на Михалыча.

— Да так! Врачебная комиссия дала заключение, что годен к нестроевой. Так и поменял я место службы. Когда из родного десантного полка уезжал, веришь, ревел горючими слезами! В разных местах потом послужил. И по стране поездил… Так что согласен я с тобой, Леха. На склады ты еще успеешь. Служи, пока молодой…

Командование батальона скоро сдержало свое обещание. Через три дня Леху снова вызвали в штаб.

Начальник штаба равнодушно протянул ему документы:

— Поедешь в мотострелковый полк. Тут недалеко. — Он указал место дислокации на прикрепленной к фанерному щиту и украшенной различными булавочными флажками и надписями топографической карте. — Километров десять отсюда. Завтра в восемь часов будь готов. Туда наша машина пойдет.

— Товарищ майор, а на какую должность меня туда назначили? — поинтересовался Леха.

Начштаба усмехнулся:

— Не волнуйся, не в пехоту! Мы своих технарей-ремонтников, даже таких, как ты, обалдуев, в обиду никогда не даем! Если бы в пехоту, то на следующий день ты уже при должности был бы. Доукомплектование идет, людей не хватает, поэтому всех подряд в пехоту гребут. Комбат смотрел твои характеристики и приказал только по специальности тебя определить. Ему спасибо скажи. Будешь в полку старшиной в ремонтной роте. Так что радуйся. — Он глянул на Леху и неожиданно рассмеялся.

Леха недоуменно смотрел на него. Начштаба даже покраснел от смеха. Наконец, глубоко вздохнув, он объяснил причину своего веселья:

— А с другой стороны, тебе даже повезло, что в мотострелковом полку служить будешь. В пехоте служить веселей! — Начштаба снова хохотнул, обнаруживая озорные искорки в глазах.

— Чем же веселей?

— Мне вчера рассказали, у них там недавно случай был из серии — велика страна, а значит, и дураков в ней много! Так вот, два прапорщика хорошо поддали и по пьянке заспорили между собой. Один из них и говорит другому, что если он в кулак учебный взрывпакет крепко зажмет, то когда тот взорвется, только боковые заглушки повылетают, и все. Собутыльник ему не поверил. Ну, ясное дело, они сразу решили провести испытания! А чего откладывать? Дело-то плевое — взрывпакет рвануть! Взяли взрывпакет, вышли за пределы части и подожгли запал. Один долб…б держит, а другой долб…б смотрит! Рвануло! — Начштаба опять залился хохотом.

— Ну и че было? — спросил Леха.

— Да то, что и должно быть! Заглушки, конечно, сразу же улетели! А вместе с ними еще и два пальца! Ох, епть! Большая у нас страна! Ох, епть, и большая! — Начштаба вытер кулаком проступивший на лбу пот, сделал паузу и продолжил: — Тот прапорщик как раз и был старшиной ремроты до тебя. Так что, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Повезло тебе, Шашкин!

Выйдя из штаба, Леха сразу же отправился на склад к Михалычу, чтобы поведать ему радостную новость о своем назначении. Но тот куда-то уехал.

«Надо бы с Михалычем отъезд обмыть, — решил Леха. — Но где взять? То, что я из города позавчера привозил, мы уже попили. Опять в Термез ехать?»

Утро выдалось погожим, но ветреным. Редкие небольшие облачка быстро неслись по небу, покрывая темными пятнами влажный желтый от ярких солнечных лучей песок, который в ненастные дни казался серым и мерзким.

Леха, хорошо изучивший за прошедшие дни временного безделья все окрестные дороги и тропки, сразу вышел к перекрестку, где чаще всего проходили колонны.

Он уселся на разбитый перевернутый автомобильный прицеп, валявшийся у дороги, и стал ждать попутный транспорт. Колонны периодически проходили, но все не в том направлении. Прождав больше часа, он решил не тратить времени даром, а пройти дальше, где в паре километров был еще один оживленный перекресток. Леха торопился. Обычно колонны шли в сторону города до обеда, а возвращались ближе к вечеру. На полпути он заметил скопление бензовозов и несколько бэтээров, стоявших вдалеке, но не на дороге, а на холме рядом с большой военной частью, обнесенной очень распространенным для этой местности забором из колючей проволоки.

В надежде на подвоз Леха почти бегом направился к ним. Но оказалось, что спешил он напрасно. При ближайшем рассмотрении колонна имела какой-то необычный, не совсем военный вид. Бензовозы были разные по калибру — от «газонов» до «КамАЗов» и, судя по их окраске, не были военными, а больше казались разноцветной, случайно оказавшейся здесь гражданской сборной командой. Бэтээры тоже были окрашены скорее для торжественно-показных мероприятий, а не для войны. На их боках и башнях были нанесены белые продольные полосы и красовались знаки «Гвардия». Было непривычно и даже весело наблюдать это скопление неизвестного вооруженного формирования. Лехино веселье еще более усилилось и смешалось с удивлением, когда он подошел ближе к колонне. На броне бэтээров сидели странные бородатые люди возрастом от тридцати до сорока лет, одетые в военную форму старого, времен Великой Отечественной войны образца. Вместо шинелей на них были поношенные гражданские пальто, старые шубы и фуфайки. На башнях и броне стояли бутылки с водкой, вином и лежала закуска. Люди, сидевшие на броне, спокойно выпивали. Другие пили в кабинах бензовозов. Они не обращали особого внимания на Леху, опрокидывая в глотки спиртное, от небрежности и ветра обильно стекающее по бородам и одежде. Их мутноватые глаза говорили о том, что мероприятие было успешным и уже в самом разгаре.

Леха огляделся. В состоянии тихого самозабвенного запоя пребывала вся колонна.

— Партизаны, — определил Леха, не дойдя до машин метров тридцать. — Дикие войска. Очень уж на махновцев похожи. Ряженые, хоть в кино снимай! Значит, гвардейцы бухают и, судя по всему, ехать больше никуда не собираются, — заключил он и уже было развернулся, чтоб пойти дальше, но остановился, решив все же попытать удачу.

— Здорово, мужики! — весело поприветствовал он людей, находившихся на броне головного бэтээра.

Чернобородый мужик, облокотившийся на ствол башенного пулемета, махнул ему рукой:

— Здорово! Заходи к нам на балкон! Отсюда вид приличный и — он щелкнул себя по кадыку пальцем — пьется хорошо! Заходи, военный!

— Давай сюда, прапорщик! Тебя целый капитан зовет! — поддержал приглашение слегка заплетающимся языком другой мужик, с курчавой рыжей бородкой.

— Давай-давай! — радушно замахали остальные.

— Спасибо, мужики! — Леха вежливо приложил руку к своей груди. — Спасибо! Не продадите бутылку? Меня товарищ дожидается, без него мне нехорошо выпивать.

— Да ты и друга зови! Тоже нальем! — продолжал чернобородый. — Мы, землячок, не торгаши! Налить можем запросто, а продавать — это не по нашей части. Залезай к нам, мы свой дембель обмываем! Партизаны мы — из запаса! Нас оттуда, — он махнул рукой в сторону горизонта, — ночью вывели на замену! Кончились наши приключения. По домам теперь, к семьям поедем! Баста! Прощай страна Афгания! Залезай, чего ждешь!

Леха, решивший, что возможность диалога еще не исчерпана, а на колонну он теперь уже вряд ли успеет, быстро забрался на бэтээр и устроился на старом ватнике рядом с чернобородым.

Тот подал ему солдатскую кружку и спросил:

— Тебе водки или вина?

— Вина. — Леха решил не напиваться. Он поднял кружку, до половины наполненную красным вином и, чокнувшись с чернобородым, кивнул: — За ваш дембель, мужики!

— Давай! — сидевшие рядом тоже опустошили свою посуду.

Закусив куском хлеба и плавленым сырком, Леха закурил и поинтересовался у чернобородого, который, судя по всему, был старшим в этом таборе.

— А как же они дальше поедут? — он указал на пьяных в дупель водителей бензовозов.

— А никак, — ответил чернобородый. — Мы дальше не едем, отъездились. Тут теперь, в этой части, ночевать будем. — Он указал на стоявшие за колючей проволокой палатки. — Как все выпьем, так и пойдем на боковую. Командир полка просил нас на территории части по случаю дембеля не бухать, чтоб солдатам плохой пример не показывать. А нам и на природе красота! За пару деньков технику сдадим — и по домам.

— Да-а-а-а, — протянул полулежавший рядом на броне рыжебородый. — Больше месяца мы по афганским дорогам мотались. Хорош уже. Пусть теперь регулярные войска делом занимаются.

— А как вас туда занесло? — поинтересовался Леха.

— Да так, — махнул рукой рыжебородый. — Кого как! Кого прямо с работы, а кого из дома в военкоматы выдернули. Повестки в зубы — и на сборы призвали. Мы же все местные — туркестанские! Бензовозов из автоколонн нагнали, бэтээры эти разрисованные в придачу дали, они, говорят, до этого на парадах в Душанбе ходили. И сразу туда — в каменный век!

— Ну и как там?

— Да так… — коротко сказал чернобородый, хлебнул из кружки водки и передернул плечами. — Так! Провались оно все! — Он снова плеснул Лехе из большой стеклянной зеленой бутылки, именуемой в народе огнетушителем, красного сладковатого вина с названием «Чашма».

Никто Лехе на вопрос так и не ответил. Партизаны пили молча, без тостов. Разливали и пили. Каждый наливал себе сам, когда хотел и сколько хотел.

От расположения полка в их сторону бежал солдат.

Он остановился у бэтээра, перевел дыхание, но, заметив среди партизан кадрового прапорщика, молчал.

— Чего тебе, парень? — спросил чернобородый. Поняв причину неуверенности солдата, он слегка толкнул Леху локтем и сказал: — Это свой человек, говори.

Солдат полез рукой за пазуху бушлата и извлек оттуда сначала пластиковую рукоять штыка-ножа, а затем и его отломанное лезвие.

— Да вот, сломал… — сконфуженно объяснил солдат.

— Ого?! Это чего же ты им делал? — засмеялся чернобородый.

— Метал в пенек! Промахнулся и попал в камень!

— А че ж ты так?! — вступил рыжебородый под веселые возгласы остальных.

— Целкости не хватило, — виновато отвечал солдат. — Помогите, мужики! Ротный башку отвинтит, если узнает!

— Давай его сюда! — сказал рыжебородый.

Солдат быстро подал ему обе составляющих бывшего колюще-режущего оружия. Тот бросил их в открытый люк бэтээра, вынул из ножен свой штык-нож и отдал его солдату:

— На, сынок, не ломай больше! Только номер на рукоятке наждачкой затри, а свой иголочкой нацарапай. Понял?

Обрадованный солдат благодарно закивал:

— Понял! Спасибо! От спасибо! Ну, я побежал? Спасибо, мужики! — Он так же быстро пересек расстояние в сотню метров и, нырнув в прореху колючей проволоки, скрылся между палатками.

— Вот так вот… — глядя в сторону, куда убежал солдат, тихо сказал чернобородый. — Целкости ему не хватило… — И сокрушенно покачал головой: — Кончилось для этих пацанов детство золотое. Там они быстро целкость натренируют.

— Да, похоже, не только у него с целкостью проблемы, — поддержал рыжебородый. — Это нашему гребаному правительству целкости в мозгах не хватает! За какими херами мы туда поперлись?! — Он со злобой далеко плюнул и заерзал на броне. — Кто теперь детей Алика Турдыева кормить будет, после того как он с горы на перевале вместе с бензовозом кувыркнулся?! А?! Эти, что ли, жопы в шляпах?! Он же белобилетник был, с плоскостопием, а его все равно загребли, как шофера! Он, может, и на тормоза нажать вовремя не успел, когда пули впереди зацокали, потому что ноги от долгого напряжения болели! — Рыжебородый спрыгнул с бэтээра на землю и неровной пьяной походкой стал ходить туда-сюда, потрясая кулаками и крича: — Суки паршивые! Пидорасы! Теперь еще и этих сосунков туда гонят целкость наводить! Гондоны! Пидоры!

— Слышал? — Чернобородый слегка похлопал Леху по спине. — Вот так там, браток.

Леха смотрел в уставшие, грязные, запьяневшие лица и тусклое безразличие в глазах этих людей, изведавших то, чего он мог понять, но не готов, не в силах еще был глубоко осмыслить. Мужики продолжали пить горькую. Первый тост за свой дембель давно уже покоился на дне их желудков под хорошей дозой и больше уже не произносился. Они сливали в себя спиртное, попросту топя в нем свое полное, незваное, нехорошее, пугающее осознание вырастившего их мира, воспитавшего в них незыблемую веру в него, как в единственный оплот правды и справедливости. Веру, которая в какой-то миг взяла да и зашаталась, как красивая пьяная шалава на автобусной остановке, от чего красота ее показалась фальшивой, гадкой, а душа покоробилась и занедужила.

Они, как осколки планеты, оторванные и отброшенные от нее некой посторонней силой, теперь летели обратно к границам ее магнитного поля. Желанная сила притяжения для них была так же губительна, как и сила отрыва. Когда они коснутся родимой поверхности, то будут уже совершенно другим, внешне похожим, но сильно изменившимся в своей структуре материалом.

Колонна, обособившись на ветреном косогоре, существовала сейчас сама по себе, как отдельная, еще не познанная, не открытая остальными постояльцами этой пустыни материя, проскочившая дистанцию во времени раньше них, только готовящихся пересечь ту ухабистую межу из точки «до» в точку «после».

Чернобородый нагнулся и крикнул в открытый люк бэтээра:

— Рафик! Рафик! Татарин, ты что, уже готовый там? Дай бутылку!

Из люка показалась рука с бутылкой вина. Он взял ее и передал Лехе:

— Держи, землячок. С товарищем за наш дембель, а лучше за свою удачу выпейте. Будь здоров, браток, — он подал руку.

Разгоряченный вином и разговорами партизан, Леха возвращался в рембат, шагая по степи с бутылкой за пазухой. Он рассуждал, не обращая внимания на испортившуюся погоду и начавшийся дождь.

— Ничего, — думал он. — Армия туда придет, враз порядок будет. Какая армада набралась! А то тоже мне, деятели, придумали необученных партизан посылать. Мужики уже старые, по сороковнику каждому. Давно забыли, как автомат выглядит, а их — под пули. И правда ведь, гондоны в шляпах!

Он остановился и осмотрелся вокруг. Степь была безветренной. С неба почти бесшумно падал дождь. Окрестности качались в мокрой матовой пелене. Ему неожиданно стало крайне одиноко, тоскливо и даже жутко. По телу ринулись колкие мурашки, как сотни точечных электрических разрядов, заставив непроизвольно сократиться мышцы спины. Передернув плечами, Леха не мог понять причины столь резкого душевного провала. Сердце заколотилось, а дыхание сделалось неестественно натужным, как будто он надувал большой воздушный шар. Вспомнились недавние сослуживцы, захотелось увидеть людей, хоть какое-нибудь проявление жизни в этом сыром, замутненном мире. Он поднял ворот бушлата и быстро зашагал, глядя вперед, стараясь хотя бы взглядом скорее достичь любого обитаемого места. Казалось, что позади него остается только пустота и что-то невидимое, но могучее следует вместе с ним, налегает на плечи, душит, но одновременно и толкает его вперед, заставляя ускорять шаг. Он бежал, спотыкаясь о змеиные кочки, пока не увидел часового у шлагбаума рембата. Укрытый плащ-палаткой часовой посочувствовал:

— Промокли, товарищ прапорщик.

— Да, есть немного… — ответил Леха и обернулся назад. Там была все та же необъятная, спокойная дождливая степь.

Леха зашел в протопленную палатку, повесил мокрый бушлат на проволоку у печки, снял сапоги, улегся на тюфяк и включил приемник. Радиоволны смещались, забивая друг друга многоголосьем. Он прошелся по волнам, немного послушал о том о сем и, постепенно согреваясь, вытянулся на тюфяке. Обрывки негромкой музыки, часто прерываемой голосами дикторов, гудение натопленной печки незаметно слились в единый звуковой фон. Тепло обволакивало и успокаивало. Леха уснул.

Михалыч вернулся, когда Леха еще спал. Он снял плащ-накидку, бушлат, шапку и тоже повесил их на проволочные крюки. Потирая ладони, Михалыч плюнул на поверхность печки, проверяя степень ее нагрева. Шипя, подпрыгивая и перекатываясь, жидкий плевок быстро испарился. Опустившись на тюфяк, Михалыч с трудом стянул мокрые сапоги и пододвинул их ближе к округлой, пышущей жаром стенке печи, а затем вытянулся на тюфяке. Он разглядывал неровное раскаленное алое пятно на печной трубе, являющееся единственным источником света внутри палатки, не считая тусклых остатков серого дня, сочащихся через оконный плексиглас. Уставший, простуженный от постоянного нахождения на холодном дожде, он закрыл глаза, вытянул руки вдоль туловища и задремал, ненадолго разлучившись с действительностью. Но скоро сон прервался пробежавшим по телу нервным импульсом. Он вздрогнул и открыл уставшие, ноющие от боли глаза. Медленно повернувшись на бок, Михалыч подпер кулаком подбородок, с завистью глядя на спящего соседа.

«Хоть бы что ему, — думал он, — сопит, только слюни пузырятся. А я, блин, дергаюсь тут, как лягушкин рефлекс. Возрастное, что ли? Ему-то чего, он в жизни пока только сопеть и научился, не успел еще нервы попортить». — Глубоко вздохнув, он снова заложил руки под голову и стал смотреть на провисший потолок палатки, расписанный розоватыми бликами. Работающий рядом с Лехой радиоприемник стал раздражать его.

«Сказки он, видите ли, слушает, — продолжая завидовать спящему Лехе, думал Михалыч, попутно внимая содержанию эфир. — „…Жила была Доминика. У нее был брат Кукулик… Доминика прибеги и братишке помоги…“ — доносилось из динамика. — Тьфу, едрены вилы! — мысленно ругнулся Михалыч. — И так тоска, а тут еще и трагедия… Зачем, спрашивается, этому Кукулику обязательно надо было в дерьмо залезть?! Мимо пройти не мог? Хотя с таким именем… И какой придурок так своего сына назвал? Кукулик, Хрюхрюлик…» — он протянул руку к приемнику и выключил его. Стало тихо. Только палатка парусила, хлюпая от ветра. Скопившаяся в провисшей крыше вода время от времени с тихим шелестом скатывалась по стенкам и тут же уходила в песок.

Не знал еще в тот момент Михалыч, что рядом спал уже не лишний прапорщик по имени Леха, а прапорщик Алексей Петрович Шашкин — старшина ремонтной роты большого мотострелкового полка.

Он позвал:

— Леха! Хорош дрыхнуть, вставай! А то ночью маяться будешь. Вставай! Ужин скоро!

Леха открыл глаза, потянулся и сел. Было тепло, приятно от пробуждения, а тут еще и живой человек рядом. Он надел сапоги, вышел на улицу и прямо с козырька над входом палатки слил дождевую воду себе на голову. Вернувшись внутрь, он вытер волосы полотенцем и, полагая, что выдержал нужную паузу, торжественно объявил:

— Завтра утром уезжаю в пехотный полк старшиной ремроты. Отдых окончен! Не скучай тут, Михалыч! Скоро тебе сюда нового напарника добавят! — Он кивнул на свой тюфяк, а затем приподнял его, вытащив бутылку вина. — Обмоем отъезд?!

— Ага — согласился Михалыч. — Жаль, конечно, что ты у нас не остался. Правда, жаль! Мы бы с тобой хорошо сработались!

Ужинали в палатке, выпивая за удачу и новое Лехино назначение.

Леха поведал Михалычу про встречу с партизанами и про странные ощущения, охватившие его в степи.

Михалыч внимательно выслушал его и подытожил:

— Это, Леха, место для тебя, может, такое нехорошее. Ты больше туда не ходи.

— А для других оно хорошее?

— Для других, может, и вполне нормальное. Говорят, у каждого человека есть свои нехорошие и хорошие места на земле. Некоторые из них даже, говорят, жизнь забрать могут, а другие, наоборот, силу дать, от болезни спасти. Вот считай, что ты свое нехорошее место уже определил. А это даже лучше, чем хорошее найти. Оно же ведь как? Главное — знать, где вляпаться можно, чтоб потом не отмываться. Твое видал где? Далеко в степи, на безопасном для жизни расстоянии. Какой тебя хрен сюда еще занесет? Ты же не Кукулик!

— Какой Кукулик?

— Да так, герой один! Долго рассказывать — Доминикин брат! Тоже шастал почем зря, под ноги не глядел, пока не вляпался!

— Да ладно тебе, Михалыч, заливать! Плохое место, хорошее место… Может, это у меня от вина в бестолковке помутнело? Хотя чего там? Выпил всего граммов двести. Не должно бы вроде. Ну и черт с ним! Скоро мы, Михалыч, все в теплые края отсюда двинемся. Исключительно на хороших местах станем! Наладим там распорядок для угнетенного народа, укрепим интернациональную связь и дружбу! Обоснуемся, заживем!

Михалыч молчал. Не впечатляли его Лехины настроения. А Леха продолжал балагурить в свое удовольствие, стараясь заглушить надсадность от дневных впечатлений.

— Я перед сном по приемнику вражеские голоса слушал. Знаешь, Михалыч, чего они там гундели?

— Чего?

— Что мы, как агрессоры, захватили чужую страну. Представляешь, капиталисты вшивые чего курлыкают? Сами тогда во Вьетнаме собирались трудовой народ сгноить. Не вышло? И тут небось на Афганистан свои виды имели! Сучьи потроха! А мы уже там! Под свою защиту целую страну взяли и — порядок! Хрен теперь с репку от нас всему мировому капиталу! Чмошники! Кстати, Михалыч, там небось потеплее, чем тут?

— С какого это перепугу там теплее?! Граница всего в сорока километрах. Смотри, как переедешь ее, так сразу шмотки сбрасывай, а то, неровен час, сгоришь от жары! Как же! Жопа задымится! Балбес ты, Леха! Дальше ведь горы пойдут, а над уровнем моря всегда в это время мороз! Ох и балбес ты! Все в приключения вхерачиться норовишь! Бегаешь по степи как свернутый, копаешь! — Он кивнул на горку Лехиных археологических черепков, сваленных рядом с углем.

— А чего же?! В знаниях — наша сила! — Леха смеялся. — А ты, случайно, не знаешь, Михалыч, чем ихние женщины себе на лбу пятнышки рисуют?

— Какие пятнышки? — пожал плечами Михалыч.

— Ну, такие. — Леха указательным пальцем ткнул себя в середину лба повыше бровей. — Ты че, в индийских фильмах не видал? — Он плавно повел руками перед собой на манер индийского танца, затянул тонким противным голосом: — Я-я-я — а-а-а-а — я-я-я-я… — И захохотал.

— Откуда я знаю, чем?! Может, соплями! Или еще чем таким! Мне-то какая разница?! Ты задор-то поубавь, мой юный друг, а то точно с такими причудами там быстро на своей башке пятнышко заработаешь. Только его тебе зеленкой нарисуют вокруг дырки! — Михалыч обвел в воздухе кружок указательным пальцем.

— Ну-у-у-у, Михалыч! — продолжал забавляться Леха. — Какой-то ты неправильный прапорщик. Не по коммунистическим идеалам живешь и рассуждаешь! Там ихний народ под игом капитализма жестоко раскорячился, пятнышки на лбу от нищеты не поймешь чем рисует, а тебе до этого, как я понял, вообще никакого дела нету! Кривую, неправильную дорожку избрал, това-а-и-и-и-щ! — Леха сделал рукой революционный исторический жест, вытянув вперед ладонь.

— Тьфу! — Михалыч стукнул кулаком по своему тюфяку и засмеялся. — Ну баламут! Зато ты правильный и прямой, как гвоздь в говно забитый! — Он пододвинул кружку. — Наливай, а то прокиснет!

Они допили вино и, соблюдая конспирацию, закопали пустую бутылку на бутылочном кладбище в углу палатки.

На рассвете Леха уехал.

Мотострелковый полк, куда он прибыл для прохождения дальнейшей службы, занимал довольно значительную по площади территорию. До этого кадрированный и малочисленный, он ежедневно пополнялся прибывающими со всех концов необъятной страны офицерами и прапорщиками, срочнослужащими сержантами и солдатами. Палаточный городок, где размещался личный состав, разрастался по мере прибытия людей.

Две с лишним тысячи человек пребывали в постоянном движении, подчиненном одной общей цели — развернуться до полного штата, провести боевое слаживание подразделений и в полной боевой готовности пересечь границу с сопредельным государством, за которой выполнить свой интернациональный долг.

Поступающая в полк новая боевая техника выстраивалась на желтоватом песке стройными зелеными рядами.

Выйдя из штаба полка, Леха отыскал расположение ремонтной роты и доложил о своем прибытии командиру роты капитану Иванову.

Худощавый и невысокий капитан Иванов, который по возрасту уже давно должен был быть минимум подполковником, принял Леху доброжелательно. Он сразу ввел его в курс происходящего, определив круг первоочередных задач своего нового старшины. Впрочем, обязанности старшины роты Лехе были хорошо известны. Он быстро познакомился с офицерами, личным составом и принял ротное хозяйство.

Территория ремроты была обособленной — отгорожена от остальной полковой проволочным забором, включая автопарк с мастерскими. Бойцы роты занимались ремонтом машин, бэтээров, тягачей и другой техники. Несмотря на то что техника, поставляемая на вооружение полка, шла эшелонами прямо с заводов, все равно по разным причинам некоторые машины нуждались в ремонте и все без исключения — в техническом обслуживании. А с учетом того, что техники в полку было очень много, то ремонтные работы шли непрерывно и не прекращались ни днем, ни ночью.

Леха восхищался новенькими остроносыми бэтээрами — БТР-70, которые ежедневно пригонялись в полк с тех самых разгрузочных платформ под Термезом. В перегоне техники участвовали все без исключения, кто имел водительские права.

Более опытные водители сгоняли технику с платформ, а менее опытные — быстро совершенствовали свои навыки вождения при ее перегоне в полк. Водители-перегонщики были поделены на взводы по пятнадцать человек, во главе которых был офицер или прапорщик. Леха тоже несколько раз успел поучаствовать в перегонах в качестве командира взвода. Он с большой охотой выполнял такие задания, ему нравилась эта служба. Когда полк был уже полностью технически укомплектован, Леха снова занялся исполнением своих прямых обязанностей старшины роты.

Он следил не только за тем, чтобы личный состав роты был обеспечен всем необходимым, но и по распоряжению командира заведовал инструментом, агрегатами, оборудованием и при необходимости сам участвовал в ремонтных работах. Техник роты, отвечающий за все техническое оснащение, имеющееся в парке, к этому времени еще не прибыл, а потому Лехе приходилось разрываться между выполнением обязанностей по двум должностям одновременно.

Командир роты капитан Иванов был человеком спокойным и своей неторопливой рассудительностью чем-то напоминал Лехе колхозного завгара Петра Никодимовича. Офицеры роты за глаза называли его «пятнадцатилетний капитан» по названию известного приключенческого романа, ведь Иванов уже почти пятнадцать лет носил капитанские погоны и теперь воспринимал их скорее не как бывшее достоинство, перешедшее со временем в недостаток, а как забаву. Увы, должность командира роты имела в звании лишь капитанский потолок. А потому свои четыре маленьких звездочки на погонах Иванов в нарушение уставных требований разместил так близко к друг другу, что издали они напоминали одну большую маршальскую звезду. Чем-то раздосадованный зампотех полка, однажды увидев на плечах Иванова этот результат самовыражения, раздраженно спросил его:

— Ты чего это себе звезды так наляпал, капитан?!

На что Иванов бодро и громко отрапортовал:

— К майору окучил, товарищ подполковник!

Зампотех плюнул и пригрозил:

— Смотри мне, Иванов! Времени осталось мало, скоро выступаем! Если что… — Но, глянув на невозмутимо стоявшего перед ним подчиненного, лишь досадно махнул рукой и скорым шагом пошел прочь, вероятно, решив, что нотация Иванову бесполезна. Ведь свои обязанности Иванов выучил за эти годы, как никто другой. Ремрота работала слаженно и четко.

Иванов посмотрел вслед зампотеху, затем подозвал стоявшего невдалеке Леху:

— Слышь, старшина. Тебе аккордная работа намечается. — Он замолчал, не торопясь достал сигарету из пачки и раскуривал ее, не спеша с постановкой задачи.

Леха молча глядел на него, ожидая дальнейших указаний. Судя по невеселой мине командира роты и некоторой медлительности, он догадывался, что тот и сам еще толком не решил, как подойти к решению задачи, которую ему, скорее всего, только что поставил зампотех полка.

— Короче, так, — Иванов указал рукой на въезд в полк, — видишь, там вон, за колючкой, стоит старый БТР — 60 ПБ? Зампотех сказал, что ночью партизаны приволокли его на буксире к нашему шлагбауму и бросили. — Он медленно затянулся дымом и продолжил: — Короче, сказал, чтобы мы его оживили. Не оставлять же боевую технику здесь? Так что бери тягач и тащи его к нам.

— Тут своей техники полно! — Леха от неожиданности даже немного вспылил, махнув рукой в сторону ремонтного парка. — Итак еле успеваем! Может, узнать поточнее, из какого он полка, оттащить его к хозяевам, да и дело с концом, пусть они сами ремонтируют. Бэтээр-то чужой, чего мы с ним валандаться будем?

— Полностью с тобой солидарен, старшина, — спокойным тоном продолжил командир роты, кивая головой и выпуская тоненькую струйку дыма. — Но зампотех моим, таким же мудрым и красноречивым песнопениям не внял. Видал?!

— Видал, — со вздохом ответил Леха.

— Ну а раз видал, то и трос тебе в руки! — Иванов по-доброму усмехнулся. — Прав, конечно, зампотех. Чей этот бэтээр, сейчас вряд ли догадаешься. Ни документов, ни партизан, да и какие дураки, кроме нас с тобой, этот старый гроб взять согласятся, когда до убытия отсюда всего ничего осталось?! — Он бросил окурок и раздавил его в песке подошвой сапога. — Тащи его сюда, разбираться будем, может, и не так все плохо!

У полкового шлагбаума стоял разрисованный белыми полосами, с гвардейскими знаками на броне близнец того партизанского бэтээра, который, по словам чернобородого, когда-то ходил на парадах. Тупоносый корпус делал его похожим на гигантского наряженного к выступлению циркового кабана. Лысая резина на колесах, опушенные и развернутые в сторону стволы двух башенных пулеметов, раскрытые люки, через которые в боевое отделение хлестала дождевая вода с мокрым снегом, вызвали у Лехи очень знакомое, когда-то возникшее у него на заднем дворе колхозного гаража чувство сострадания к осиротевшей технике и приступ легкой тоски. Вид у бэтээра был жалкий и унылый. На фоне новых «семидесяток», одетых в остроносые стремительных форм корпуса, с начинкой из двух мощных двигателей, этот устаревший «шестидесятый» выглядел до такой степени гадким утенком, что у Лехи заныла душа. Струи дождя, стекающие по его грязной размалеванной броне, напоминали горькие слезы потерявшегося в зоопарке ребенка.

Леха влез на броню, захлопнул люки и, пока механик-водитель тягача прицеплял трос к буксирному крюку, стоя на башне, поднес ко рту сложенные рупором руки и прокричал:

— Товарищи родители! Потерявшийся мальчик… — он посмотрел на бэтээр, — примерно двадцати лет, весом одиннадцать тонн и без документов ожидает вас у шлагбаума! Просьба подойти немедленно! Повторяю! Какая сука техникой разбрасывается?!

Водитель тягача, уже накинувший трос на буксирный крюк, весело засмеялся.

Леха спустился в водительский люк и сел за руль. Сколько он ни дергал рычаг, передачи не включались.

— Да-а-а-а, — он покачал головой. — Везет мне на антиквариат. Вот же везет! Это, случайно, не на нем тогда великого Тутанхамона в пирамиду под оркестр завозили?!

Некоторые колеса бэтээра не вращались, видимо, из-за неисправности раздаточных коробок, поэтому двигался он за тягачом на буксире до ремроты то волоком, то юзом. Все, что можно, с него было снято, в том числе и все навесное оборудование с обоих двигателей, которые, как две лысые головы, торчали внутри моторного отсека. Это были маломощные движки от «пятьдесят первого» «газона», точно такие же, как и движок на многострадальной Клеопатре.

При более тщательном осмотре было выявлено еще много разных поломок. Мелких и не очень.

Капитан Иванов выслушал обстоятельный Лехин доклад.

— Так, — оценивая ситуацию, сказал он. — Запчастей у нас валом. Только вот «газоновских» коробок передач старого образца и сцеплений к ним у нас на складе нема. Надо где-то искать! — Он покрутил головой, осматривая окрестности, как будто пытался невзначай обнаружить где-то между пустынных кочек те самые коробки передач и сцепления к ним.

— А может, в рембат смотаться? — предложил Леха. — Пусть зампотех бумагу с печатью оформит. У меня в рембате приятель есть, начальник склада. У них этого добра…

Иванов, глядя на почти усопший бэтээр, быстро заключил:

— Попробуем. Я к зампотеху, а ты бери «ЗИЛ» с водилой — в рембат поедете.

Примерно через час командир роты протянул Лехе необходимый документ и сообщил:

— Зампотех решил, что этот бэтээр остается в распоряжении ремроты как боевая единица, поскольку рядом с новыми «семидесятками» он в батальонах не скакун. Езжай в рембат. — Иванов посмотрел на Леху как на единственную надежду. — Успеешь сделать, старшина?

— Если к вечеру вернемся с запчастями, то думаю, за пару дней успеем. Правда, с условием, что сами движки более или менее в порядке.

За время двухнедельной отлучки рембат предстал перед Лехой в несколько ином виде. На месте больших штабелей ящиков стояли груженые машины. Часть палаток была демонтирована. Не наблюдалось уже той повышенной суеты. Рембат планомерно готовился к скорому маршу.

Часовой у шлагбаума, узнав Леху, сразу пропустил его в расположение части. Михалыч от радости внезапного свидания обнял его, как дорогого родственника, и сразу душевно вник в проблему. Осталось получить разрешение командира на выдачу упомянутых в бумаге запчастей.

Командир батальона прочитал бумагу, покрутил ее в руках, кашлянул в кулак и спросил:

— Он что, твой полковой зампотех, не знает, что мы не дивизионные склады? Что мы запчасти используем для ремонта, а не для снабжения частей?

— Конечно, знает, товарищ майор! Я ему тоже говорил, — начал, не краснея, врать Леха, пытаясь склонить ситуацию в свою сторону, — что, мол, не дадут нам железок по этой бумаге! А он сказал, если не дадут, то мы этот гроб с пулеметами к рембату перетянем, пусть они тогда сами с ним и… — Он замолк, выбирая приличное словесное выражение нахлынувшего чувства обиды от такого формального подхода.

Комбат раздраженно вздохнул, сложил листок пополам и, в упор глядя на Леху, сказал:

— По глазам вижу, что брешешь, но идея хорошая. — Он достал из внутреннего кармана ручку и размашистым почерком наискосок что-то написал в верхнем углу и передал листок Михалычу. — Отпусти!

Не прошло и трех часов, как капитан Иванов с нескрываемым удовольствием осматривал выгруженные из кузова «ЗИЛа» запчасти. За время Лехиного отсутствия по указанию Иванова для бэтээра были принесены другие необходимые запчасти и аккуратно разложены у переднего колеса.

— Успеешь, старшина? — с некоторой неуверенностью снова спросил Иванов, сомневаясь в том, что вся эта куча новых железок будет установлена и опробована за пару оставшихся дней и ночей. Полк уже начал грузиться на колеса. Поговаривали, что уже есть приказ на передислокацию и до начала выступления оставались уже не дни, а часы.

— Да вроде должен… — неопределенно предположил Леха.

Более точного ответа Иванов и не ждал. По своему богатому опыту он знал, что старая техника, как пещера неожиданностей, которые в те годы возили чехи в своих луна-парках по всему Союзу. За каждым запланированным поворотом гаечного ключа вполне могут последовать еще десять незапланированных. Но в данном случае результат должен быть один — проблема должна быть решена в назначенный срок, и не секундой позже.

Иванов скорее не приказал, а приговорил своего смекалистого старшину к успешному решению задачи:

— Короче, так, товарищ прапорщик, чтоб к маршу был готов. Понял?

— Есть, товарищ капитан, — безропотно принял Леха предстоящую неизбежность.

Иванов уже спокойно, по-отечески продолжил:

— Сам понимаешь, Леха, на буксире его за речку тянуть не получится. Не ближний свет. Километров на пятьсот в глубь страны пойдем. Никакая машина этот одиннадцатитонный мавзолей такое расстояние с нормальной скоростью по горам не протянет. Так что давай, Шашкин! — Он снова засмеялся. — На нас с тобой с этой минуты, как на примерных сынов, вся отчизна с надеждой смотрит, и особенно лучшие ее представители — зампотех и командир полка! — Иванов глянул по сторонам и указал на караульного, стоявшего возле шлагбаума ремроты. — Даю тебе на подмогу вон того орла! Можно сказать, последнее НЗ тебе жертвую! Других свободных нет, сам знаешь, все пашут.

Прикрепленный к Лехе боец годился скорее в оруженосцы, чем в помощники при выполнении ремонтных работ. Но все остальные бойцы-специалисты действительно были задействованы под завязку и без дела не сидели. Это был единственный свободный от работ орел. Он достался ремроте по наследству от личного состава кадрированного полка.

Это был маленького роста худенький узбек по фамилии Рахимов. Его широкое чрезвычайно смуглое ушастое лицо, нос, похожий на чернослив, губастый маленький рот и узкие щелочки глаз вызывали неимоверную симпатию своей игрушечной типичностью представления Лехи об азиатских людях, борющихся против басмачей в гражданскую войну. Замасленный, свисавший почти до колен и неряшливо топорщившийся под ремнем бушлат, шапка, не спадавшая с маленькой головы только благодаря поддержке ушей, нечищеные кособокие сапоги на кривых, как подкова, ногах, вызывали в Лехе скорее отеческое сострадание, чем раздражение на подчиненного раздолбая. Звали его Шукурулло, но как он сам назвался — Шурик.

Судьба забросила Шурика в ремроту по причине недавней травмы ноги — сложный вывих и разрыв связок. Он был выписан из госпиталя со строгим ограничением временно строем не ходить, тяжестей, кроме ложки, не поднимать, отчего и был лишен почетной возможности продолжать службу в составе доблестных мотострелковых подразделений.

Все дни напролет он занимался тем, что бессменно нес караульную службу у входа на территорию ремроты, принимая пищу под грибком на табуретке и оправляя естественные надобности в нескольких шагах от своего поста у колючей проволоки. Впрочем, он и не роптал. Все было точно по предписанию докторов. Автомат, как основная тяжесть, болтался у него за плечом и был весомым намеком на то, что вооруженное им чучело тоже является частью великой и непобедимой армии.

С первых минут, чутко уловив доброе к себе Лехино отношение, а еще и то, что теперь эта грозная, почти уже боевая машина будет надежно защищать на марше своей броней его тщедушное тело, Рахимов, радуясь внезапно произошедшим в его службе изменениям, первым делом забросил автомат в люк бэтээра. Он слегка подпрыгнул от такого внезапно свалившегося на него счастья и, по-детски взвизгнув, почти шепотом поведал Лехе тайну, глубоко хранимую им из тактических соображений.

— Рахимов ремонта делать хорошо умеет! На хлопковый комбайна работал! Много работал! На «ЗИЛу» катался! Гайка понимает крутить! — Он широко и лучезарно улыбался, от чего сильно напоминал полнолуние.

— Ну, давай, Шурик! — Леха тоже рассмеялся, но не столько от радости посвящения в его тайные умения, сколько от того, что представил Рахимова на месте другого Шурика — из «Кавказской пленницы», решив, что фильм с его участием был бы куда колоритнее. — Давай, топай на кухню, неси котелки со жратвой! Пообедаем, тогда и приступим.

В самом начале совместной работы выяснилось, что Рахимов действительно хорошо ориентируется в гаечных ключах и различной ремонтной оснастке. К тому же малый рост новоиспеченного ремонтника позволял ему быстро сновать по бэтээру, обеспечивая Леху необходимым инструментом и деталями. При переноске тяжестей он не ныл, хотя и прихрамывал на больную ногу. В минуты перекура он усаживался на броню рядом с Лехой и с достоинством первого слуги князя курил сигареты «Памир». Теперь те, кто ходили ниже по земле, по его мнению, занимались каким-то несерьезным делом, а он уже в боевом, гвардейском, судя по знакам на броне, экипаже. Объяснения Лехи, что их полк не гвардейский, а поэтому знаки тут никакой роли не играют, его ничуть не затронули. Рахимов старательно протер их тряпкой с обеих сторон. Они теперь были единственными чистыми пятнами на броне. Оказалось, зря он проявил такое рвение. Зампотех полка, лично справившись о состоянии ремонта бэтээра, приказал, по известным причинам, в срочном порядке закрасить эти знаки воинской доблести.

Рахимов залез в бэтээр, сел на лавку для пехоты и сразу впал в невыносимое уныние, всем своим видом демонстрируя, что иначе как в гвардии он служить больше уже нигде не может. Ну хоть ты режь его! Быстро, оказывается, к хорошему привыкают люди. Да и Леха тоже в душе был с ним согласен. Дали гроб, так хоть был бы гвардейский, жалко, что ли?

— Слышь, Шурик, — Леха толкнул Рахимова в плечо, ясно понимая, что без его помощи он хоть даже обделается от усердия, а ремонт вовремя не завершит. — Иди их грязью посильней замажь. Зампотех ведь не сказал, чем мы их закрасить должны.

Рахимов насколько смог широко раскрыл благодарные глаза:

— Правда, правда! Гвардия крась, а краска совсем не дает! Хитрый какой зампотеха! — Он быстро выскочил из бэтээра, сбегал к дизельному сварочному агрегату, набрал из-под него масляной отработки и этой жирной грязью хорошенько замазал гвардейские знаки, после чего они снова продолжили ковыряться в утробе железного гвардейского организма.

Но вот наконец и настал тот первый торжественный, как говорили тогда в официальных докладах, жизнеопределяющий момент. Леха сел на водительское место и включил тумблеры зажигания двигателей. За его спиной затаенно посапывал Рахимов. Поочередно Леха нажал на кнопки стартеров, сперва левого, а потом правого двигателя. Они услышали сначала стрекот стартеров по маховикам, чихи в карбюраторах, а затем мерный рокот работающих моторов. К восхищению членов экипажа оба движка работали устойчиво, показывая сносное давление масла в датчиках на приборном щитке.

— Ты смотри! — радостно воскликнул Леха.

— Куда?!

— Никуда! Просто смотри и радуйся! Значит, поедем! Коробки передач, сцепления и одну раздатку заменим и как попрем с тобой на гвардейской технике! Аж рубахи от ветра заворачиваться будут! Лишь бы успеть с ремонтом.

— Рахимову спать не надо! Есть не надо! Давай дальше работать, командир! — Он горячо рассуждал за спиной, постукивая кулаком по сиденью стрелка.

— Не-е-ет, — Леха потянулся. — Ты, стахановец, можешь, конечно, и не жрать, и не спать, а я с удовольствием поем и подремлю. — Он глянул на часы. — Два часа ночи уже, а то днем работать не сможем. Пошли жрать — и отбой! — Он выключил внутреннее освещение и переноску.

Через три часа их разбудил дневальный.

Леха уже сидел на броне и курил, когда Рахимов шел к бэтээру от своей палатки, хромая сильнее прежнего.

— Болит нога? — спросил Леха.

Рахимов кивнул:

— Мала-мала болит.

— Ну, залезай сюда, покури пока, Шурик. А где ты ногу повредил?

— А-а-а-а, — усаживаясь рядом с Лехой на броню, зевая, сказал Рахимов. — Хотел птичка наловить! С крыши плохо упал, нога плохо повернул.

— Каких птичек?

— Голуби. Мясо голубиный жарить хотел.

— Тебя чего, не кормили? Чем тебе голубь мира, святая пролетарская птичка, помешал?! Чего в нем жрать-то, в костлявом?

— У нас в части жи-и-и-и-рные голуби на крыша жили, как фазан.

— Не пролетарские, значит? Жирные?

— Жи-и-и-ирные! О! — Рахимов развел ладони. — Они на штабе жили. Их замполит кормил. Хороший птичка! — Он зацокал языком. — Болшой! Я сетка плел, ночью лез. Сетка кидал. Крыша скользкий был, упал.

— А потом очнулся — гипс?! Да?

— Нет. Очнулся — старшина. Говорил, что я болшой чурка! Что от сильно тупой обезьяна произошел! Надо, говорил, не сетка кидать, а рогатка метко стрелять!

— Точно! — Леха затрясся от смеха. — Его обезьяна поумней твоей была! Развитая макака, смекалистая! Это она ему, видать, подсказала взрывпакет на прочность испытать! Ладно, бросай курить, пошли трудиться! — И они снова скрылись в люках.

Днем к ним наведался оружейник — сержант-сверхсрочник со склада артвооружения. Он сначала разобрал, почистил пулеметы, а затем выставил на некотором расстоянии от бэтээра небольшие фанерные щитки с закрепленными на них метками и мишенями и занялся выверкой пулеметного прицела. Оружейник вращал башню, что-то подкручивал, переставлял метки, снова подкручивал и вращал башню, сетуя на потускневшее от времени и поцарапанное защитное стекло на амбразуре прицела. Наконец он отложил в сторону свои инструменты.

— Готово, — доложил он. — По-холодному пристрелял. Надо бы, конечно, на всякий случай проверить, как положено, кучность боя, но вам, я вижу, сейчас не до этого?

— Точно, — кряхтя от напряжения, подтвердил Леха, ставивший на место корзину сцепления.

— Ну, не беда, — глядя в прицел, сказал оружейник. — Погрешность при стрельбе если и будет, то минимальная. Не промахнетесь. Кому работу передать?

Леха на время отвлекся и посмотрел на Рахимова.

— Шурик, ты из таких пулеметов когда-нибудь стрелял?

Рахимов отрицательно покачал головой:

— Автомат стрелял немного.

— Не горюй, это не труднее, чем хлопок на комбайне косить, — сказал Леха. — Принимай агрегаты! Назначаю тебя главным директором пулеметной точки! Остальные бойцы все при своих машинах, так что мы с тобой вдвоем в этом, — он постучал гаечным ключом по броне, — заведении ехать будем. Между прочим, в гвардейском, не забывай этого никогда!

Оружейник посмеялся и, уступая место на сиденье башенного стрелка Рахимову, сказал:

— Садись, братан, осваиваться будем!

Рахимов деловито уселся на сиденье башенного стрелка.

— Говорю сразу, — в назидательном тоне начал оружейник, — как и все русское оружие, эти пулеметы являются проявлением гения русской оружейной мысли! Ты меня понял?!

Рахимов кивнул. Он кивал так глубоко и убедительно, что и без слов были ясны его способности схватывать все на лету.

Оружейник щелкнул пальцами и продолжил, четко и медленно выговаривая каждую фразу, как учитель в начальной школе:

— Пулеметы просты в стрельбе и неприхотливы в обращении! Проще говоря, стрелять будут в любом случае, если, конечно, в них специально не насрать! — Он слегка хохотнул, но затем смолк и серьезно добавил: — Хотя все же думаю, что и сраные, — он на секунду замолк, вероятно, осмысливая свое предположение, — работать будут. Но кайф от стрельбы, скорее всего, будет уже не тот! — Он опять хохотнул. — Ладно, братан, лирику в сторону! Теперь смотри в прицел! — начал он подробный курс обучения. — Видишь, там две шкалы? Левая шкала — под крупнокалиберный пулемет КПВТ калибром 14,5 миллиметра, а правая — под курсовой ПКТ, калибром 7,62. Усвоил?

Рахимов кивнул, оружейник щелкнул пальцами, как бы подтверждая окончание данного этапа обучения.

— Стреляют они от электроспусков — вот этих двух кнопок на поворотной рукояти башни. Какая для какого, догадался?

Рахимов кивнул и пояснил:

— Левый — для болшой, правый — для маленький!

— Хорошо! — щелкнул оружейник. — Продолжаем! В случае выхода из строя аккумуляторов электроспуски работать перестанут, но можно будет стрелять от механических приводов, — он показал рукой рычаги на каждом из пулеметов и, сделав паузу, продолжил: — Единственный недостаток крупнокалиберного пулемета — это возможность перекоса патрона в патроннике в случае медленного отвода затворной рамы назад. Но чтобы не случилось перекоса, затвор должен при взведении отходить быстро! Это делается тросиком с большим и резким усилием. — Он оценивающе посмотрел на маленького ростом и легковесного Рахимова. — Вот этот случай как раз для тебя, братан. Ты видал, как петух курицу топчет?!

Рахимов кивнул и заулыбался:

— Видал! Сильно топчет!

— Правильно! Поэтому у него и патрон в перекос не уходит! Вот так же сильно, безжалостно и с полной самоотдачей ты должен дергать за этот трос! Понял?!

— Ага, ага! — смеялся Рахимов.

— Ну, тогда дергай!

Оружейник еще долго рассказывал правила эксплуатации и стрельбы из башенных пулеметов и тренировал Рахимова, заставляя его многократно изменять установки прицела и выбирать, каким пулеметом какую цель поражать с учетом изменяющихся условий стрельбы.

Наконец он щелкнул пальцами и заключил:

— Ну все, кажись, снайпер готов! Ты понял, — он весело стукнул Рахимова ладонью по спине, — что пулемет — залог здоровья?!

Рахимов, взмокший от интенсивной учебы, стирал шапкой пот с лица и только кивал в ответ.

Пожелав трудягам-гвардейцам удачи, оружейник собрал свои инструменты и ушел, а Рахимов снова пополз на четвереньках по масляным пятнам в моторный отсек, где все это время, не останавливаясь на перекур, работал Леха.

Через сутки, смертельно уставшие, с поцарапанными, ноющими от постоянного напряжения руками и разламывающимися поясницами, они упали под утро на жесткие лавки для пехоты и уснули, уткнувшись носами в шапки, съежившись и поджав от холода ноги среди разбросанных гаечных ключей и грязной промасленной ветоши.

Вся полковая техника, в том числе и машины ремроты, уже вытянулась в колонну. Полк ждал приказа на начало движения. Палаточный городок, еще вчера наполненный звуками и жизнью, был полностью разобран. О его недавнем существовании напоминали лишь прямоугольной формы площадки да тропинки, протоптанные на песке солдатскими сапогами.

Редкие небольшие костерки растянулись мерцающей цепочкой вдоль всей колонны, отражаясь в зрачках беспокойно бегавших в отдалении шакалов, привыкших за прошедший месяц к изобилию объедков с солдатского стола. Отходы пищи, за неимением штатных точек для их утилизации, вываливались в отрытую ковшом экскаватора яму в полукилометре от расположения полка и длительное время являлись местом пиршества обитателей пустыни. Накануне эту яму засыпали, и теперь, внезапно снятые с довольствия, четвероногие хозяева пустыни бегали, лихорадочно шарахаясь от света костров, и пронзали темноту изощренным воем. Люди, сидящие и лежащие у костров, не обращали на них внимания. У костров и на технике никто не спал.

Степь тонула в непроглядной ночи, скрывающей под своим огромным покрывалом бессонное волнение тысяч людей, которым остался лишь один короткий переход, бросок к тому берегу, где скоро перемешаются и спрессуются намертво в одном комке их судеб великая духовная сила с ужасающим душевным опустошением. Всего один шаг оставался этим людям к постижению того, что достанется им теперь навсегда и как награда, и как мука.

И только один бэтээр с крепко спящим внутри экипажем из двух человек стоял отдельно ото всех и был здесь пока вроде бы ни при чем, как больной, еще не успевший отойти от наркоза.

Леха проснулся от стука по броне. Он распахнул люк и выглянул наружу. Светало. У бэтээра стоял капитан Иванов. Его небритое лицо в рассветных сумерках казалось сильно постаревшим.

— Чем порадуешь, старшина?

— В основном готово. Осталось на ходу опробовать. — Леха вылез на броню, потянулся и зевнул. — Но теперь, как говорят, уже дорога покажет.

— Тогда ставь своего гвардейца в ротную колонну. Часа через два покатимся! Поспать удалось?

— Так точно, удалось. — Леха посмотрел на часы. — Четыре часа как секунда! — Он сел на башню и потер ладонями лицо. — Сейчас умоемся. — Он постучал по броне каблуком. — Подъем, Рахимов! — И снова посмотрел на Иванова: — Колодки тормозные надо развести, а то ночью чуток проехался — с большим трудом затормозил. Подносились, видать.

— Разводи и давай в колонну. Да не тяни, а то зампотех по твоему поводу весь исстрадался и меня уже заелозил!

Иванов ушел. Разводка тормозных колодок принесла кое-какой результат. Бэтээр, пусть и нехотя, с трудом, но все же стал тормозить и останавливаться в фазе, когда от давления ногой на тормозную педаль Лехины глаза уже ощутимо вылезали из орбит. Но и это в создавшейся ситуации было все же неплохо.

Леха сменил грязную техническую куртку и комбинезон на чистый бушлат и форму. Пользуясь правами старшины, он полностью переодел и Рахимова.

Они подогнали свою, в общем, восстановленную боевую машину в хвост ремроты и приступили к завтраку, расставив на носу бэтээра банки с кашей и тушенкой.

В это время колонну обходил зампотех полка. Он остановился возле их бэтээра и придирчиво осматривал народившуюся сверхштатную боевую единицу, как будто решал, насколько достойна она выдвинуться вместе с ним на почетное выполнение интернационального долга.

Леха с куском тушенки за щекой стоял смирно, испытывая внутреннее напряжение от важности момента, и, затаив дыхание, смотрел на зампотеха.

Тот остановил взгляд на проступающем на броне из-под жирной масляной грязи гвардейском знаке.

— Почему приказ не выполнил? — Он уставился на Леху. — Почему не закрасил, спрашиваю? Почему строевого номера на броне нет, как у людей?! Где знак полка, я тебя спрашиваю?! — Зампотех ткнул пальцем в стоящие рядом ремротовские машины, на дверях которых свежей белой краской были выведены номера и полковые знаки ромбовидной формы.

— Краски нет, товарищ подполковник! Допоздна работали, ночью закончили, уже темно было! Не успели! — начал оправдываться Леха.

— Не успели?! Тогда соскобли этот выпендреж! Разгильдяй! Где Иванов?! Иванов! — Зампотех покрутил головой по сторонам.

Капитан Иванов в это время стоял с другого бока бэтээра и покуривал. Услыхав свою фамилию, он даже не сдвинулся с места, не желая лишний раз оправдываться по мелочам, отлично понимая нервозность зампотеха перед предстоящим маршем.

— Бери топор и скобли! Пока командир полка не увидел! — жестикулировал перед Лехиным носом зампотех. — Давай, давай, товарищ прапорщик!

— Есть! — ответил Леха, без энтузиазма направляясь к закрепленному на броне топору.

Он медленно отстегнул от креплений топор, еще медленней забрался на бэтээр, очень надеясь, что зампотех пойдет с осмотром дальше. Но тот, видимо, решил воочию убедиться в неукоснительном исполнении своего приказа.

— Давай, давай! — стимулировал он Лехину активность.

Леха примостился на бортике и как бы между прочим посетовал, поднося лезвие топора к знаку:

— Жалко скоблить, товарищ подполковник. Машина старая, под краской, наверное, еще петроглифы сохранились…

— Чего?! Что за петроглифы?

Леха быстро осознал, что оказался в дурацкой ситуации. Зампотех не знал, что такое петроглифы, и поэтому шутки не понял, требуя объяснений. Судя по выражению его лица, после объяснения он может просто оскорбиться, решив, что этот идиот прапорщик возомнил себя умней его, отчего шутит непонятными словами, дескать, зампотех в этом отношении недоразвитый. И правильно обидится. Далеко не все обязаны знать, что такое петроглифы! За каким чертом он ляпнул? Леха молчал в надежде, что зампотех оставит тему. Но молчание в этом случае было еще хуже.

Озлобившийся зампотех нетерпеливо притопывал носком сапога. Пришлось отвечать:

— Ну-у-у, это, товарищ подполковник, рисунки такие… — начал было Леха.

— Чего?! — зампотех издевательски нервно поморщился. — Какие рисунки?! Ты че мне тут городишь?! Рисунки?! — Зампотех теперь проявлял излишнюю злобную любознательность, выходящую далеко за пределы материально-технической части. — Какие, ешь, там рисунки?! — Он хлопнул себя ладонями по бокам. — Ну, блин, везет же! Один идиот естествоиспытатель взрывпакетом баловался, другого прислали… Какие, я спрашиваю, рисунки там?! Ты что, надо мной издеваешься?! Скотина!

Леха окончательно уразумел, что итогом этого необычного ликбеза, скорее всего, станет обычное дисциплинарное взыскание.

Сзади раздался голос Иванова, решившего все же прийти на помощь своему подчиненному:

— Петроглифы, товарищ подполковник, это рисунки доисторических людей!

— Ага! — встрял Леха. — Мамонты всякие, свиньи, собаки… На горах рисуются!

— Тьфу, ешь твое мыло! — зло плюнул зампотех. — Ну придурки! До места доедем, вы у меня там все горы своим говном изрисуете! Неандертальцы хреновы! Тьфу! Мазута нестроевая! — И пошел дальше вдоль колонны, продолжая свой гневный монолог, энергично жестикулируя.

Командир ремроты Иванов последовал за ним, а Леха, облегченно вздохнув, пристегнул топор на место.

Время шло, но сигнала к маршу все не было. Рахимов по-хозяйски прохаживался вокруг бэтээра. Он стучал ногами по колесам и беспредметно, но по-деловому заглядывал под броню. Леха тоже решил поразмять ноги. Он неторопливо пошел вдоль стоявших друг за другом машин. Но в ногах, хоть и накопивших усталость за прошедшие двое суток, чувствовалась какая-то неестественная упругость, от чего постоянно хотелось бежать. Казалось, внутри него скопилась недюжинная, неподвластная ему самому сила, освободиться от которой было невозможно. Хотелось разодрать грудную клетку и выпустить ее прочь ко всем чертям. Он смотрел на людей, стоявших у машин и сидевших на броне бэтээров. Бойцы разговаривали, шутили, пели. Их лица казались неестественно веселыми, а глаза таились в защитном прищуре, словно каждый из них был носителем некой тайны. За их заостренными в улыбке подбородками, напряженно бегающими желваками чувствовалось сильное нервное томление, обычно вызывающее неуемную дрожь в мышцах. Одной большой общей тайной, укрывшейся глубоко в душах этих молодых ребят, было тревожное предчувствие приближающейся, еще неведомой, но уже ясно ощутимой опасности. Естественный страх блудил где-то в подреберье их молодых организмов, заставляя учащенно биться сердца, глубже дышать и сильно, до боли под диафрагмой, втягивать животы. Он объединял их, толкая ближе друг к другу перед пугающей неизвестностью, слухи о которой уже давно витали по воинским частям и перестали удивлять, заставляя людей все чаще уединяться и думать, думать, по-новому глядя в прошлое, силясь осознать себя в настоящем.

Молодые солдаты и необстрелянные офицеры срастались в одно целое. Война быстро навела свой порядок в их головах, выгнав оттуда наигранный патриотический пафос, обратив его за последний месяц в немудреный набор чугунных мыслей. Втискиваясь в пацанские умы и души, война выжимала из этих решительных людей остатки юношеской романтики, всасывая их по ночам в прилипшее к телу мокрое от пота белье, а днем в полы бушлатов, принуждая часто вытирать о них влажные ладони. Все они ждали команды к движению, как освобождения от маеты и непомерной душевной натуги, стремясь скорее подчиниться одному, неизбежному, но избавительному приказу и наконец двинуться, давя колесами и перемалывая гусеницами свои проклятые сомнения.

Леха вернулся, залез в бэтээр, сел на водительское сиденье и устало закрыл глаза. Он вспомнил химбат и представил заснеженный военный городок, залитый солнечным светом, офицерских жен, выгуливающих своих чад на морозном воздухе, Яшу за шахматной доской, начфина, комбата Славкина и свою пустую койку с полосатым матрацем. Леха почти физически ощутил себя лежащим на ней. От этого ему сделалось до того приятно, что, не желая терять этого ощущения, он сложил руки на руле и уткнулся в них лицом. Но через некоторое время поднял голову, посмотрел в смотровое окно и тихо произнес:

— А что, лучше было бы, если бы Яша сюда поехал?.. И хорошо, что так вышло…

Леха продолжал молча сидеть в бэтээре, пока не услышал на улице громкие голоса. Он выглянул из люка и увидел летящие в низкое серое небо зеленые ракеты. Солдаты, покинувшие на время свои машины, сбегались к колонне и занимали места.

Мгновенно заполнивший все вокруг надсадный рев двигателей и режущий глаза выхлопной чад, повисший над бескрайней степью, огласили уход из нее людей и преддверие возвращаемого ей покоя.

Рахимов, что-то крича, размахнулся и далеко зашвырнул тряпку, которой он снова старательно очистил от грязи гвардейские знаки, и быстро забрался в люк. Леха запустил двигатели, включил радиостанцию и надел новенький, выданный ему накануне Ивановым зимний шлемофон. В эфире разнеслась долгожданная команда:

— Внимание! Я — Беркут ноль первый! Я — Беркут ноль первый! Всем — триста тридцать три! Всем — триста тридцать три…

Выполняя полученный приказ, Леха надавил на педаль газа…