Бронзовый топор

Глава первая Пришельцы с юга

2

Солнце давно перевалило зенит, его косые лучи меньше проникали через плотно сомкнутые кроны деревьев, когда Гирр уловил запах дыма и остановился. Он огляделся, узнавая знакомые места, и опустил тяжелую ношу на землю. Половину туши они завернули в шкуру и зарыли в песок и камни на дне ручья, а заднюю часть Гирр нес в становище. Лань вела теленка, который то упирался, то брыкался, то рвался в сторону, выматывая силы женщины. После короткого привала Гирр встал на колени лицом в сторону солнца и сложил руки на груди. Лань встала рядом. Затем он отрезал кусок мяса и повесил на сук, чтобы злые духи леса остановились полакомиться, потеряли нюх и не нашли след людей. Гирр вскинул на плечо подсохшую сверху глыбу мяса и двинулся дальше, не оглядываясь. Лес вскоре поредел, открылась просторная поляна, а у дальней опушки возле речной излучины — крытые травой хижины. Из-за куста поднялись два человека, преградив путь. На вскинутых луках лежали стрелы, направленные на Гирра и Лань. Гирр ждал их появления. Он знал, что и позади них сейчас стоят с оружием на изготовку мужчины из лесного племени, в которое шли они с Ланью.

— Агу, — сказал Гирр, приложив свободную руку к груди и склонив голову.

Встретившие пришельцев переглянулись, отвели оружие и расступились, давая дорогу. Гирр опустил мясо на землю, снял с себя нож, топор, лук, стрелы и другое оружие и сложил возле ног. Затем снова поднял мясо и пошел к становищу безоружным. Лань последовала его примеру. Люди из племени Агу, подобрав оружие пришельцев, не смогли сдержать возгласов восхищения: как тщательно оно отделано! Следуя позади, глядели с уважением и некоторым страхом на гиганта-охотника и его спутницу. Пришелец легко и с достоинством нес такую ношу, какую любой из них с трудом приподнял бы с земли. А женщина с угольно-черными глазами и волосами цвета воронова крыла, с темно-коричневой кожей, поразила их стройностью и гибкостью тела, каким-то особенным величием.

Круглые островерхие хижины стояли полукольцом, входом к родовому кострищу. Гирр остановился неподалеку от кострища и стал ждать. Сюда скоро сбежалось все племя. Мужчины, женщины, дети с нескрываемым любопытством разглядывали пришельцев. Их оружие переходило из рук в руки. Мужчины качали головами и цокали языками: такого оружия им видеть не приходилось. Наконец из средней хижины, которая отличалась большими размерами, появилась старейшая мать рода в сопровождении двух женщин, а за ними — седой, могучий мужчина, вождь племени на охоте и в бою. В поселении правила Агу — мать матерей. Особым уважением и властью пользовалась старейшая мать. Она назначала и смещала вождя, нерадивого охотника могла лишить доли добычи и даже изгнать из рода. Агу — сухая, но крепкая старуха. Ее глаза светились умом и нестарческой зоркостью. Родичи расступились, пропуская ее к кострищу. Мужчины в полном вооружении стояли отдельно. Вождь Кри встал возле них. Агу прошла к кострищу, села на плоский камень, долго и пристально разглядывала лицо Гирра. Все стихли. Родичи ее племени, в том числе вождь, летом носили только набедренные повязки. Старейшая мать до подбородка укутана в одежду из легких козьих шкур, сшитых сухожилиями, даже на ногах у нее мягкая обувь мехом наружу. На шее Агу поверх одежды в два ряда висели сухожильные нити с нанизанными на них клыками кабанов, когтями и клыками медведей и тигров. Заговорила Агу твердо и неторопливо:

— Вижу, сильный охотник. С чем пришел? Говори.

— Сердце привело в родное племя, — ответил Гирр. — Пришел с миром и поклоном мудрой Агу от сына Барса — вождя южного племени. Прими мясо молодой турицы. Пусть оно укрепит твои силы, — Гирр опустил ношу на траву и склонил голову.

Уважительная речь пришельца на языке лесного племени понравилась старухе. Польстил поклон от южного вождя, но усилил и сомнения.

— Откуда сын Барса знает мое имя? — спросила она. — Говори.

— Я много рассказывал ему о тебе и твоем племени, — сразу ответил Гирр.

Агу сузила глаза и, казалось, насквозь прожигала взглядом великана, стоящего перед ней.

— Кто ты? — резко спросила она. — Говори.

— Я выкормлен твоей грудью, Агу, грелся у твоего очага. Десять раз деревья теряли зеленые шкуры и одевались снова, когда случилась беда. Мужчины были на охоте, а на поселенье напало северное жестокое племя. Злые люди побили детей и увели многих женщин. Роду грозила гибель. Ты отправила молодых и сильных охотников отбить женщин у южных племен. С ними ушел и я. Но чем-то рассердил злых духов, и вражье копье пробило мне плечо. Врага я оглушил палицей, но и сам еле ушел от погони. Много ночей и дней мужчины чужого племени не теряли мой след, отрезав путь к родному очагу. Плечо вздулось, рука ослабела, и я не мог вступить в бой, только ноги без устали несли меня туда, где стоит солнце в полдень.

Однажды ночью пошел сильный дождь, я укрылся в прибрежных зарослях. К утру вода в реке поднялась выше берегов. По ней плыли коряги и целые деревья. На одно из них я взобрался, теряя последние силы. Дождь лил днем и ночью. Сколько я плыл, знают только духи воды. Меня подобрали люди из племени Барса, не убили, а вылечили травами, вернули силы отваром и мясом молодых поросят.

Многому научился я от людей из племени Барса, стал лучшим охотником. На юге много сладких плодов, много зверей, рыб и птиц, но сердце звало в родное племя. И я пришел.

Агу почти сразу узнала пришельца. Она внимательно выслушала его рассказ, но не спешила принимать решение, проверяя, не злой ли дух явился в образе сына. Молча слушали Гирра и родичи, и вождь Кри.

— Говори свое имя, — велела Агу.

— Имя мое Гирр.

Мать матерей не смогла скрыть волнения. Ее руки, лежавшие на коленях, вздрогнули. Гирр, ее последний и любимый сын, через много зим вернулся к ней сильным и умелым охотником. Убил турицу и принес в подарок полтуши. Волнение прошло по толпе родичей, некоторые из них узнали Гирра. Агу что-то сказала сопровождавшей ее женщине. Та проворно ушла в хижину и вывела оттуда огромную собаку.

— Ты кормил ее из своих рук, когда она была щенком, — сказала Агу. — Погладь ее.

— Пи, — ласково позвал Гирр. Собака вздрогнула и навострила уши.

Пришелец смело шагнул к ней и почесал за ухом, как делал давно. Собака взвизгнула и завиляла хвостом. Возглас радости огласил становище. Сомнений не было, родичи уверились, что перед ними сын Агу.

— Кто эта черноволосая женщина? — спросила мать матерей. — Говори.

— Это моя женщина, младшая дочь сына Барса. Лань сама захотела уйти со мной, и ей позволил отец. В южном племени у мужчины только одна женщина, у женщины только один мужчина.

— Подойдите ко мне, дети мои, — старуха протянула вперед руки.

Гирр и Лань опустились перед ней на колени. Агу положила им на головы сухие ладони, сказала торжественно:

— Гирр — сын нашего рода, равный всем у родового костра, в хижине и в доле от охоты и добычи. Лань — женщина Гирра. Так будет!

— Гирр — сын рода! Лань — его женщина! Так будет! — прокричали люди племени Агу.

Мудрая Агу приняла обычай южного племени и скрепила союз сына с дочерью Барса. Родичи одобрили решение старейшей матери.

— Разожжем большой огонь в честь добрых духов, — распорядилась Агу. Лицо ее сияло радостью.

Несколько юношей бросились в лес собирать дрова, женщины занялись мясом — разрубали его на куски и надевали на шесты-вертела. Гирру и Лани вернули оружие. Четверо охотников помчались за второй полутушей турицы, куда указал им Гирр. К восходу солнца, как раз к началу восхваления добрых духов леса, лугов и воды, они должны вернуться. Мужчины не отходили от Гирра и любовались его оружием. Больше всего удивлял каменный топор, в нем даже проделано отверстие для топорища. Только Кри сторонился, он видел в пришельце соперника.

Лань окружили женщины. Никто из них не имел таких черных волос и глаз и бронзово-коричневой кожи. С завистью разглядывали они ее ожерелья из клыков неизвестных зверей и набедренную повязку из шкуры невиданного животного. В племени Агу постоянных супружеских пар не было, и дети не знали своих отцов. Мужчины дарили женщинам за ласки ожерелья из костей особо опасных зверей, убитых в единоборстве. Потому ожерелья составляли особую гордость женщин. Чем больше костяшек в ожерелье, тем выше заслуга женщины перед племенем. Она ласкала многих сильных охотников и дала роду таких же сильных детей. Можно ли не дивиться, что у черноволосой Лани, не имевшей детей и знавшей одного мужчину, такое богатство украшений? И каким должен быть отважным охотником Гирр! Жадные глаза женщин обратились на него.

4

Лесное племя расселось вокруг шкур, разостланных шерстью вниз, на них были разложены истекающие соком куски жареного мяса. По обычаю племени, Агу бросила кусочек в огонь, затем раздала мясо сначала старейшим, а потом остальным женщинам. Детным выбирала долю побольше, чтобы они накормили и своих детей. Дошла очередь до мужчин. И тут Агу заколебалась. Из числа мужчин лучший кусок полагался победителю охотников Гирру. Но он сам поставил вождя племени выше себя и вынудил ее, мать матерей, оставить Кри вождем, и родичи охотно согласились с этим решением. Гирр обратил свои слова не только к ней, но и ко всему племени. Авторитет Кри вырос в глазах родичей. Как быть? Она уже два раза отступала от обычаев: утвердив Лань женщиной только Гирра и оставив вождем Кри. Как поступить теперь? Можно ли ей ставить вождя ниже лучшего охотника? Эти мысли быстро пролетели в ее голове. И недаром Агу считалась мудрейшей, она выбрала два равноценных куска и одновременно протянула их Кри и Гирру, как бы воздавая должное мудрости одного и сноровке другого. Это вызвало открытое одобрение родичей. Проницательный Кри разгадал мысли Агу.

В этот день все получили по доброму куску мяса. Себе Агу оставила печень и мозги кабана. Ели молча и жадно, пережевывали хрящи, дробили кости. Что не поддавалось зубам людей, летело за спины. Эти остатки подхватывали собаки, разгрызали, клацая зубами, или глотали целиком. У племени было шесть собак: четыре суки и два кобеля. Их ценили и берегли, часто брали на охоту. Собаки отвлекали внимание зверя, задерживали его, пока подкрадывались охотники, а зимой по глубокому снегу загоняли под выстрел из лука и удар копья.

Многие родичи успели расправиться со своими кусками, Агу разрешила есть вволю. Насытившись мясом, люди вяло жевали сладкие корни и листья съедобных трав. Мужчинам, что томились в лесу, охраняя покой племени, уже отнесли по куску мяса. Теперь Кри послал подменить их. Наконец наелись все, животы людей раздулись, глаза слипались. Одни засыпали тут же, другие шли к реке, пили воду и засыпали под кустами. Агу велела накормить собак и остатки еды унести в ее хижину.

Гирр скоро тоже задремал, но вдруг, почувствовав прикосновение к плечу, открыл глаза. Над ним склонился Кри.

— Я хочу знать обычаи людей южного племени, — сказал он и сел рядом.

— И мать матерей Агу захотела узнать их обычаи, — ответил Гирр и тоже сел. — Когда солнце дойдет до середины неба, Агу велела мне прийти в ее хижину и рассказать, как живут люди в племени сына Барса. Пойдем вместе.

Кри согласно кивнул.

— А пока я научу тебя добывать огонь из камня.

— Огонь?.. Из камня? — улыбнулся Кри.

— Да, — подтвердил Гирр. Он достал из кожаного мешочка, висевшего у пояса, два плоских камня величиной в пол-ладони, приложил к одному из них жгутик, скрученный из каких-то волокон, а другим камнем начал бить по нему скользящими ударами. Посыпались синие искорки. Вдруг на жгутике появилась красная точка. Гирр подул на нее, точка расширилась, жгутик начал тлеть. Гирр лег на землю, подкладывал сначала сухие травинки, затем веточки и осторожно дул. Потянулась белесая струйка дыма, и вспыхнул слабый язычок пламени.

— Огонь! — воскликнул Кри.

Гирр притушил пламя, прихлопнув ладонью, огляделся и сказал тихо, протягивая камни и жгут вождю:

— Попробуй ты.

Кри даже отодвинулся, с недоверием глядя на Гирра.

— Вождь должен научиться этому раньше других родичей. Пробуй, — решительно заявил сын Агу.

Кри принялся за дело робко и неумело, но в конце концов он все же разжег огонь. Его восторгам не было границ.

— Где взять такие камни и жгут? — спросил он.

— Я принес их с юга, — ответил Гирр, — но они есть в горе у Круглого озера, где племя берет камни на стрелы, копья и ножи, а жгут сплетен из волокон травы, которая растет и здесь. Надо, чтобы все родичи нашего племени научились добывать огонь из камня.

— Ты должен быть вождем, — спокойно сказал Кри.

— Нет, — возразил Гирр. — Ты самый мудрый. Ты сегодня же добудешь огонь из камня при Агу. Часто менять вождей нельзя. Кто будет слушать вождя, которого могут в любое время сменить, а старейшая мать рода может даже выгнать из племени? Тебе быть вождем. Ты мудр и опытен, в силе и в ловкости не уступишь другим мужчинам рода. Я буду во всем тебе помогать.

Кри подумал и согласился.

— До полудня мы найдем нужные камни и траву, — сказал Гирр, вставая.

Вождь вскочил и ткнулся лицом ему в плечо. Это высший знак признательности у людей лесного племени.

5

Из своей хижины Агу удалила всех и осталась одна. На земляном полу у родового очага она расстелила шкуру, удобно села и приготовилась долго слушать. Чуть задремала, ожидая Гирра, но сразу открыла глаза, когда он вошел и остановился, склонив голову. В хижине было темно, слабый свет исходил только от очага, и Агу не сразу увидела Кри.

— Мать матерей, — заговорил Гирр, не ожидая разрешения, — вождь племени, мудрый Кри, тоже хочет знать обычаи и жизнь людей южного рода, чтобы меньше терять мужчин на охоте.

Агу одна собралась слушать сына и хотела сама решить, что перенять из обычаев другого племени, но возразить было нечего, и она снова уступила.

— Пусть будет так, — сказала она и указала, где сесть мужчинам. Помедлив, разрешила: — Говори.

— Южное племя, где вождем сын Барса, — начал Гирр, — богатое и могучее. В нем много мужчин и женщин, они выносливы и быстроноги. Там ненадолго деревья сбрасывают зеленые шкуры, редко падает холодный белый песок, скоро умирает и уходит в землю. Вода в реках и озерах мало твердеет от холода. Солнце не жалеет людям тепла, оттого их кожа темна, как глина, а волосы и глаза чернее ночи. В племени сына Барса дети знают отцов и почитают их так же, как и матерей. Старейшие отцы не ходят на охоту, но получают долю наравне со всеми. Они от отцов и их отцов научились понимать душу камня, делать из него ножи и топоры, наконечники стрел и копий, острые и крепкие, каких не могут делать люди твоего племени. Старейшие отцы в племени сына Барса научили людей добывать огонь из камня.

Как и ожидали Гирр и Кри, обычай почитать отцов и даже стариков наравне с матерями вызвал недоверие Агу. Она и раньше обращала внимание, что сын постоянно упоминает вождя племени, но ни разу — мать матерей. А когда Гирр сказал об умении стариков добывать из камня огонь, она напугалась: извечно родовой огонь сохраняли матери рода, в этом их сила и власть. Извечно матери дарили роду детей — будущих женщин и охотников. Можно ли матерей ставить вровень с мужчинами? Гирр, заметив волнение Агу, замолчал. Наконец мысли Агу приняли другой оборот, она успокоилась и даже усмехнулась.

— Камень не может родить огонь, — резко сказала она. — Сына обманули хитрые старики, как лисица ребенка.

Гирр побледнел. В лесном племени не было для мужчины большей обиды, как назвать его ребенком. А если это сказала старейшая мать, уважающий себя мужчина должен уйти из племени. На этом мог закончиться весь разговор.

Но Гирр совладал с нахлынувшей обидой. Он понимал, что грубость матери исходит от незнания, он понимал свое превосходство и спокойно сказал:

— Покажи, мудрый Кри, мудрейшей из матерей, как добыть огонь из камня.

— Эти камни я взял сегодня в горе у Круглого озера, а эти волокна снял с сухих стеблей жгучей травы, — Кри говорил уверенно, подавив волнение. На раскрытых ладонях он держал камни и жгут. — Из них я добуду огонь и разведу костер у твоих ног.

Агу с презрением взглянула на вождя, не проронив ни слова. Она предвидела его посрамление. Но из камней брызнули искры, особенно яркие в темноте хижины, и скоро язычок пламени начал пожирать сухие веточки прямо у ее ног. Агу взглянула на родовой очаг — не выпал ли из него уголек? — и онемела. Гирр погасил огонь, растер даже золу и снова на глазах матери родил огонь из камней.

— В племени Барса все умеют разводить огонь без родового очага. В этом мешочке я всегда ношу с собой камни и сухие волокна, я могу развести костер далеко от становища, чтобы согреться, поджарить мясо и отогнать зверей. Подумай, мудрая Агу, давшая мне жизнь, насколько твое племя будет сильнее, овладев этим умением, которому меня научили мудрейшие отцы южного племени.

Старуха долго молчала, прикрыв глаза. Она не верила тому, что видела. Не могла поверить. Сколько бед и лишений вынесло лесное племя, когда однажды огонь в очаге умер! Агу была девочкой, но и сейчас помнила, как виновницу кинули в реку с камнем на шее, чтобы дух ее тела никогда не видел огня и солнца и всегда дрожал от холода. А когда сама стала старейшей матерью рода, сколько бессонных ночей провела возле очага, оберегая его! Потерю огня не прощали даже матери матерей. При нападении врагов на стойбище прежде всего спасали родовой огонь… Агу открыла глаза, попросила:

— Кри, оживи огонь еще раз.

Низко согнувшись, старуха следила за каждым движением вождя. Затем попросила камни, сама выбила искру, развела костерок, перенесла его в малый родовой очаг и погрела над ним руки.

— Много ли таких камней в горе? — спросила она.

— Достаточно, — ответил Гирр.

— Можешь ли ты дать мне такие камни? Гирр отвязал от пояса мешочек и отдал матери:

— Возьми. Я найду себе другие.

Агу ткнулась лицом в плечо сына и сказала:

— Гирр — не грудной ребенок. Ты лучший охотник, а мудростью превзошел мать. Духи вернули тебя в родное племя, чтобы сделать его сильным. Иди, сын, иди и ты, Кри, Агу будет много думать. Я позову вас после ночи, буду слушать дальше.

Кри, довольный началом разговора, вышел, а Гирр задержался у входа, вернулся и остановился возле матери. Старуха вскинула на него глаза:

— Говори, сын.

— Мать матерей, давшая мне жизнь, скажи: кто мой отец? — спросил он.

Агу будто ждала такого вопроса. Спокойно сказала:

— Сядь.

Гирр опустился на шкуру рядом с матерью. Наступило молчание. Агу не забыла, кто в последний раз дарил ей клыки тигра. Она была уже немолодая, но сильная и гибкая. Никто не мог равняться с ней в танце, в сборе кореньев и ягод, в быстроте и выносливости. А он был моложе ее. Могучий и неустрашимый охотник. Вспоминая прошлое, Агу прикрыла глаза и сухими пальцами перебирала костяшки на груди.

— Зачем знать тебе? — тихо спросила она.

— Он отдал себя духам? — спросил Гирр.

— Нет.

— Кто он?

— Кри.

Сын ткнулся лицом в плечо матери, обнял ее.

— Спасибо тебе, что выбрала мне отца, которым я могу гордиться, — прошептал Гирр.

Слова сына обрадовали Агу, родили теплую волну благодарности к нему за то, что он, сильный и мудрый, много видевший и знающий, вызвал давние воспоминания и одобрил выбор ее любви. Она поняла, что от этого нового чувства стала мудрее других женщин. А сын вдруг стал для нее много ближе и дороже. В глазах Агу впервые за всю жизнь блеснули слезы радости.

— Манг, мой старший брат, вскормленный твоей грудью, — Гирр на минуту замялся… — Кто его отец? Тоже Кри?

— Нет, — покачала головой Агу.

— Так я и подумал.

— Почему? — удивилась мать матерей.

Гирр припомнил, как на охоте в прошлую ночь Кри велел подождать, пока кабан-секач не ослабеет от раны и потери крови, чтобы легко добить его. Стрела пронзила грудь кабана, видимо, у самого сердца. Но Манг усмехнулся и крикнул:

— Вождь стал старым, растратил смелость и силу!

Раненый кабан метался в камышах, не видя врагов. Манг кинулся к нему, ударил копьем, но неудачно. Зверь повернулся к охотнику, копье переломилось. В открытой пасти кабана в хлопьях кровавой пены сверкнули страшные клыки. В этот момент подоспевший Гирр обрушил лезвие тяжелого топора на череп вепря и проломил его.

— Молоко твоей груди дало ловкость и силу Мангу, но духи лишили его разума, — ответил Гирр, поднимаясь. Он пощадил мать, не сказав, что разум Мангу, видимо, достался от отца.

«Почему Гирр думает плохо о старшем брате?» — недоумевала Агу, оставшись одна, и не находила ответа. Она считала, что Манг скоро заменит Кри и будет вождем. Думала так до возвращения Гирра…

Глава вторая Рассказ Гирра

1

Человек каменного века не знал, что такое безделье. Он позволял себе короткий сон ночью и после особенно обильной еды. Он был вынослив, упорен и терпелив. Ценой ошибок, ценой многих жизней по крупице накапливал знания и опыт. Большую часть времени тратил на то, чтобы добывать пищу, и часто голодал, особенно зимой, когда на землю ложился снег.

На этот раз все дела были на время отложены: лесное племя, разместившись вокруг кострища, от восхода и до захода солнца слушало рассказ Гирра о жизни южного племени, где вождем был мудрый сын Барса. Кри и Агу сидели рядом и тоже слушали во второй раз, не пропуская ни слова.

…Раненый Гирр ушел от погони, взобравшись на вывернутое с корнями дерево. Сын Агу не знал, сколько дней и ночей несла его река, вздувшаяся от дождей. Вода в реке пошла на убыль и оставила большое дерево на песчаной отмели. Гирр лежал на его стволе вниз лицом, не имея сил пошевелиться. Солнце палило спину, чайки кричали и бросались в воду, хватая рыбу. Плечо нестерпимо ныло, в нем толчками билась кровь. Гирр разлепил глаза, приподнял голову. До берега было далеко, но среди травы он разглядел какие-то тени. «Волки, — догадался Гирр. — Караулят, когда вода совсем спадет, чтобы напасть на ослабевшего человека». Осталось ждать неизбежного конца, и он опустил веки…

Солнце перестало палить спину, боль в плече унялась, крик чаек стих. Гирр почувствовал, что лежит вверх лицом на мягкой шкуре. «Видно, отдал себя во власть духов», — подумал он и резко открыл глаза. Смуглая черноглазая женщина, низко склонившись, обмакивала перо птицы в маслянистую жидкость и смазывала ему плечо. Увидев, что светловолосый мужчина очнулся, она улыбнулась и успокаивающе погладила его по голове. Ее глаза, окруженные морщинами, глядели дружелюбно. Она еще раз погладила волосы Гирра и вышла из хижины.

Гирр огляделся вокруг. Пол в хижине был сделан из плотно уложенных бревен и застлан сухой травой. Основу стен и крыши составлял каркас из жердей, перевязанных гибкими ветками. Каркас был накрыт пучками тростника, которые прочно переплетались друг с другом и с самим каркасом. В хижине вдоль стен были сделаны возвышения, устланные тростником и шкурами, — для сна. На таком возвышении лежал Гирр. В углу стояли какие-то сосуды, похожие на бутоны кувшинок, только больших размеров. Где-то рядом плескалась вода. Резко пахло рыбой. Гирр еще не успел как следует оглядеться, когда вдруг откинулась тростниковая дверь и в хижину вошел невысокий, но плотный мужчина с обильной проседью в черной бороде. Левая половина его груди, живот и бедра были обернуты пятнистой шкурой. Он сел напротив, спросил сурово на языке лесного племени:

— Как твое имя?

— Гирр, — ответил сын Агу.

— Гирр? — приподнял брови хозяин хижины. — Медведь, значит. Ну, пока ты еще медвежонок. Из какого племени?

Гирр подумал: говорить ли? Не навлечет ли он беду на родичей?.. Но ведь его спасли, принесли в хижину, женщина лечила ему рану, и хозяин говорил с ним на родном языке, на языке лесного племени, хотя и не вполне умело.

— Я из лесного племени, что у Синей реки и Круглого озера, — ответил Гирр.

— У Круглого озера? — переспросил хозяин. — Жу! — крикнул он. — Позови Сила и Нира.

Глаза его смягчились, он пристально глядел на Гирра, и вдруг грустная улыбка тронула его губы.

В хижину вошли двое рослых светловолосых мужчин. Их бедра тоже были обернуты пятнистыми шкурами.

— Гирр, — указал хозяин на сына Агу. — Я был прав, он из лесного племени, что у Круглого озера.

Вошедшие расширенными глазами глядели на Гирра, как на чудо. Хозяин пояснил гостю:

— Когда я был щенком Барса, моя мать умерла, живой дух оставил ее тело. Мой отец привел себе женщину из лесного племени, что у Круглого озера. Она стала мне второй матерью и подарила роду двух сыновей, Сила и Нира. Вот они. Звали мою вторую мать Зуна…

…Возглас удивления издали старейшие матери лесного племени, услышав имя Зуны. Они помнили ее. Хорошо помнили, как давным-давно собирали ягоды у Круглого озера, на них налетели черноволосые мужчины и увели нескольких женщин, в том числе Зуну. Однако стойбищу и оставшимся женщинам не причинили вреда. Не вдруг угомонила Агу возбужденных родичей, чтобы дальше слушать рассказ Гирра.

— …Зуна рано умерла и до конца дней тосковала о родине и родичах, — продолжал хозяин хижины, скорбно опустив голову.

— Кто ты? — осмелев, спросил Гирр.

— Я сын Барса, вождь племени, — сказал он. — Мое жилище — твое жилище. Ты желанный гость из рода, близкого моему сердцу. Набирайся сил, пока снова не станешь медведем. В этом поможет тебе моя женщина Жу. Стрекоза, — улыбнулся вождь, блеснув зубами.

Мужчины вышли из хижины. Гирр лежал с открытыми глазами и ничего не видел. В его сознании едва укладывалось услышанное. Не иначе, добрые духи полюбили его, спасли от гибели и отдали, слабого и больного, в руки друзей.

Сын Агу позднее узнал, что его подобрали рыбаки южного племени и в лодке привезли к свайному поселку. Гирр бредил, шептал и выкрикивал непонятные слова. Прислушавшись к ним, сын Барса, к удивлению родичей, велел перенести больного в свою хижину.

Вошла Жу с сосудом в руках, она села рядом, приподняла голову Гирра и поднесла сосуд к его губам.

Гирр попробовал вкусную, пахнущую мясом жидкость и выпил ее до дна. Жу улыбнулась и выговорила на языке лесного племени:

— Хорошо.

В хижину вбежали девушка и девочка, обе черноволосые и черноглазые. Они, не скрывая любопытства, с улыбкой глядели на Гирра. Все южное племя уже знало, что за гостя прислали духи. Похоже, знали и они.

— Лая, Лань, — указала на них Жу. — Дочери.

Лань подошла к Гирру и дала ему большой плод, похожий на яблоко. Но таких крупных яблок Гирр никогда не видел. «Видимо, здесь много плодов, если девочка не пожалела отдать чужому человеку», — подумал он. Лая молча и пристально разглядывала гостя. Гирр обратил внимание, что у Жу и Лаи легкие шкуры покрывали не только бедра, как у женщин его племени, но и грудь, хотя было очень тепло. Гирр утомился и устало сомкнул глаза.

Когда ему стало лучше, сын Барса, а также Сил и Нир подолгу сидели возле гостя, не позволяя ему подниматься, и все расспрашивали о жизни и обычаях лесного племени. При этом лицо вождя становилось все мрачнее и суровее. Наконец он заговорил сам:

— Твое племя живет, как жили наши давно умершие предки. Скоро ты совсем одолеешь слабость, твои руки и ноги окрепнут. Сын Барса и люди его рода не причинят тебе зла и отпустят с миром. Но тебе надо долго жить в нашем племени, научиться многому, и тогда, если захочешь уйти, унесешь наше умение и опыт наших отцов и дедов в свой род.

Сил и Нир согласно кивали головами.

— Но можешь остаться у нас навсегда, — продолжал вождь. — Нам нужны крепкие и смелые мужчины, нужны охотники. Две весны назад ураган внезапно унес лодки рыбаков и разбил о скалы. В роду много женщин, но осталось мало мужчин. У меня две дочери… но нет сына, — он замолчал и скоро вышел.

Сил и Нир посидели еще немного и, не сказав ни слова, тоже ушли. Гирр остался один. Он поднялся с ложа, откинул дверь и вышел. Ослепленный светом, прищурил глаза. В небе полыхало солнце, а перед ним раскинулась зеркальная гладь воды, кое-где сморщенная дыханием горячего воздуха. К Гирру подбежала Жу, подхватила под руку и увела в хижину. Затем позвала Лаю и велела не отходить от больного.

С тех пор дочь вождя сидела возле Гирра. Сначала они глядели друг на друга, изредка улыбались и молчали. Однажды Гирр указал на сосуды, что стояли на полу, и спросил:

— Что это?

Девушка не сразу поняла, что хочет гость. Она принесла воды в малом сосуде, чтобы напоить его. Гирр отрицательно покачал головой и, ткнув пальцем в принесенный сосуд, снова спросил:

— Что это?

Лая догадалась: он хочет знать названия вещей на их языке, — и звонко рассмеялась.

— Кувшин, — сказала она. Плеснула из кувшина воду и добавила: — Вода.

— Кувшин… вода… — несколько раз повторил Гирр. Занятие их увлекло, и теперь каждый называл вещи на языке своего племени. Жу изредка заходила в хижину, улыбалась, а иногда тоже повторяла слова лесного племени. Когда были названы все предметы в хижине и под общий смех названы глаза, нос, губы, руки, Гирр прикоснулся к груди девушки и спросил:

— Что это?

Девушка вспыхнула и потупилась. Смутился и Гирр.

2

Сын Барса заметил симпатию дочери к гостю и удалил ее в другую хижину. Если не разум, а ласка женщины привяжет Гирра к южному племени, он будет после сожалеть и станет плохим охотником. Пускай гость сам сделает выбор: остаться ему или уйти. Когда Гирр вполне окреп, вождь решил показать ему богатства рода и мастерство стариков. Сначала он разложил оружие гостя: топор, нож, лук и стрелы, а рядом оружие, сделанное мастерами южного племени, и остался доволен произведенным впечатлением. Он сразу же подарил Гирру оружие, что составляло немалую ценность и для самого вождя. Гирр ткнулся лицом в его плечо. Сын Барса довольно рассмеялся — он понял значение этого порыва.

Гирр уже видел, что поселок размещен над водой на сваях[1]. Вождь пояснил:

— На суше много змей и ядовитых пауков. На воде жилища для них недоступны. Хижины поставлены стена к стене, поэтому для них требуется немного места и так лучше сохраняется тепло. Чтобы не случилось пожара, на сваях и в жилищах никогда не разжигаем огонь, даже в пору холодов.

Гирр остановился, с недоверием глядя на вождя.

— Как люди согреваются без огня, когда падает холодный белый песок и вода в озере твердеет? — спросил он.

Сын Барса ответил не сразу, видимо, соображая, как объяснить гостю, что зимы здесь короткие и не такие холодные, как у Круглого озера. Сказал просто:

— Холодный песок скоро умирает, вода твердеет редко.

— Где поджарить рыбу и мясо? — не унимался Гирр.

— Для кострища построены другие сваи, — указал на них вождь, — в стороне, откуда редко дует ветер. Они засыпаны камнем и землей, а с поселком соединены переходом, так же, как с берегом.

Как Гирр ни сдерживал себя, он все же не мог скрыть удивления, осматривая сложные и трудоемкие сооружения. Как, например, вогнать в дно озера вертикальные сваи, на которых держится весь поселок, вынося даже сильные ветры и штормы? К сваям повсюду привязаны долбленые лодки, некоторые скреплены поперечинами попарно. В одной из них Гирр увидел огромную корзину с узкой горловиной, сделанную из гибких прутьев. «В нее ничего нельзя положить. Для чего она?» — подумал Гирр, но спросить не решился.

— Это ловушка для рыб, — сын Барса будто прочитал мысли гостя. Тут же он велел мужчине опустить ловушку в воду у самых свай, а вечером показать Гирру улов. — Меня вечером не будет: мы уйдем на большую охоту, но тебя пока не возьмем.

Широко шагая по длинным сходням, вождь перешел на берег и остановился возле изгороди из жердей, переплетенных довольно толстыми ветками. Гирр вдруг учуял запах кабана, а за изгородью, у лесочка, увидел большое стадо свиней. Он скинул с плеча лук, выхватил стрелу, но сын Барса остановил его:

— Подожди.

Из корзины, что стояла рядом, он вытряхнул за изгородь мелкую рыбешку, рыбьи кишки, обглоданные кости и громко зачавкал губами. Стадо свиней с визгом кинулось к нему и набросилось на еду. Вождь открыл дверцу и смело вошел в загон. Гирр глядел на него, ничего не понимая, руки сами тянулись к топору. Свиньи, управившись с едой, повертелись на месте и потянулись снова к лесочку. Только одна, миролюбиво хрюкая, подошла к человеку и получила из его рук целую рыбину. Сын Барса почесал у нее за ухом, вышел из загона и закрыл за собой дверцу на засов[2]…

…Среди людей лесного племени поднялся галдеж и смех, никто не поверил словам Гирра.

— Мы не грудные дети! — кричали мужчины.

— Пусть Гирр почешет за ухом у кабана! — хохотал Манг. — Он видел, как это делал сын Барса!

До слез смеялись и визжали женщины. Люди стали подниматься, чтобы уйти и больше не слушать. Агу и Кри вскочили одновременно и крикнули:

— Тихо!!!

Смех и шум стихли.

— Говори, — властно сказала Гирру мать матерей.

— Люди лесного племени не верят мне. Но кто из вас сделает такой топор? — Гирр бросил к их ногам свой топор. — Родичи не верят, что я из лука попадаю стрелами между пальцев моей женщины?

Все видели, что Гирр взбешен, и молчали.

— Вы не верите, что я, не сходя с места, разведу большой костер без родового очага? Манг, ты больше других смеялся, подойди ко мне.

Охотник не двинулся с места.

— Подойди, — приказала Агу.

Тот поспешно выполнил приказание.

— Что это? — спросил Гирр.

— Камни, — буркнул Манг.

— Погляди хорошо, подержи в руках и скажи всем, что это?

— Камни, — повторил Манг. — Их много в нашей горе.

— Верно, — подтвердил Гирр. Он присел на корточки, и через несколько минут явился огонь, который все ширился и рос, превращаясь в костер.

Манг попятился, глядя на Гирра с суеверным страхом, готовый упасть перед ним на колени или кинуться прочь. Люди рода оцепенели, в их глазах стоял ужас, они стали отодвигаться, не спуская глаз с Гирра. С плоского камня снова поднялась Агу и заговорила:

— Успокойтесь, люди лесного племени. Гирр — не злой дух и не оборотень. Он мой сын и ваш родич. Гирр знает многое, чего не знаете вы, он умеет то, чего не умеете вы. Гирр научит вас своему знанию и умению, вы станете сильнее. Он уже научил меня и Кри добывать огонь из камня, научит и вас. Гирр, покажи сначала Мангу.

Но Манг отшатнулся от камней, боясь к ним прикоснуться.

Пришлось Кри, а потом Агу повторить оживление огня, прежде чем Манг согласился сделать то же. И когда огонь разжегся, он начал прыгать вокруг него и дико орать от радости:

— Манг родил огонь! Манг родил огонь!

К тому времени Кри сходил к реке и приволок большую корзину, из которой высыпал возле кострища ворох серебристой рыбы.

— Эту ловушку сплел Гирр, — заявил он, — мы утром ее опустили в воду, и она столько заманила рыбы, сколько не поймать никому из вас за три дня и три ночи. Ловушку каждый может сплести, и племя будет всегда иметь рыбу.

Оцепенение и испуг прошли, люди повскакали с мест. Одни рассматривали ловушку, другие сами хотели оживить огонь.

Лань сидела и тихо улыбалась, ее забавляла детская наивность родичей Гирра. К ней подсели женщины и стали наперебой расспрашивать, все ли мужчины ее племени такие мудрые и умелые, как Гирр.

— Все, — рассмеялась Лань. — Но мой мужчина лучше всех. И среди наших охотников он был первым.

Теперь Гирру верили и до конца рассказа его не перебивали, только качали головами и изредка не сдерживали восклицаний восторга или удивления.

4

Погибших на охоте мужчин еще утром посадили у озера, привалив спинами к опрокинутой лодке, чтобы простились они с поселением, озером и родичами. Возле них весь день сидели женщины, которые остались теперь без мужчин. На разостланных шкурах лежали оружие, мясо, рыба и плоды. Перед заходом солнца тела вместе с оружием и едой завернули в шкуры и положили на носилки. И только глубокой ночью, когда поселок, озеро и береговые заросли утонули во мраке, несколько мужчин крадучись подошли к носилкам, подняли их и унесли в сторону леса. Там тела зарыли в приготовленную яму.

Лая, путаясь в словах лесного племени, разъяснила Гирру значение ритуала погребения. Души умерших покинули тела, но не улетели далеко. Они видели, как хорошо люди племени заботились о погибших — не отняли оружие, угостили пищей, женщины стерегли их покой. А утром души не найдут тел своих хозяев, но в этом нет вины родичей, они спали в хижинах. Души умерших не сделают родичам зла.

— Хорошо, что ночь темная и туманная, даже ночная богиня неба укрылась шкурой, — закончила Лая.

Утром, как обычно, все занялись своим делом: рыбаки уплыли на лодках, старики замешивали глину для изготовления сосудов или шлифовали оружие, одни женщины ушли рыхлить землю каменными мотыгами, другие принялись скоблить костяными скребками мездру на шкурах. Большинство мужчин во главе с вождем отправились туда, где виднелась открытая равнина. Сын Барса захватил с собой Гирра, здесь же были Сил и Нир. Они, как и сын Агу, отличались от мужчин южного племени высоким ростом.

Шли скорым шагом по хорошо утоптанной тропе среди высоких трав и низкорослых кустарников. Обогнув холм, тропа привела к островку леса. Двое мужчин сидели у костра. Увидев вождя, они вышли ему навстречу.

— Духи уберегли стадо, но зверь где-то рядом. Туры с вечера не отходили от людей и от костра, — сообщили они.

Гирр увидел на утоптанной поляне стадо туров. Звери спокойно лежали и жевали жвачку. Дым костра вился над их головами.

— Тигрица, — сказал вождь. — Самец ушел бы. Нужно выследить ее логово с выводком. Ночью опять будет туман. Искать будем днем, сейчас.

— Но днем она затаится в логове, — возразил Нир.

— В эту пору тигрята уже большие, они не усидят и выйдут поиграть, — пояснил сын Барса.

Разделились на группы по три человека. Вождь указал каждой группе место поисков, учитывая, что тигры уходят на охоту далеко от логова. Двое мужчин остались возле стада. Сын Барса взял с собой Кула и Бида — невысоких ростом, но крепких и изворотливых родичей, а также Гирра, чтобы присмотреться к нему на охоте. Группа вождя пересекла поляну, прошла полосу леса, затем, двигаясь опушкой, обогнула другую поляну и остановилась у ручья. Здесь предстояло вести поиски.

Как понял Гирр из отрывочных разговоров, в прошлый раз самец-тигр был убит, но племя потеряло двух мужчин. Тигрица скрылась в лесу. Теперь стадо ночью не хотело отходить от костра и людей. Видимо, зверь бродил где-то рядом.

Ручей бежал по каменистому ложу довольно глубокого оврага с крутыми глинистыми и скалистыми спусками. Берега ручья были завалены буреломом и наносником, вплотную к ним подступал лес, местами прорезанный поросшими кустарником и травой распадками. Вождь и Кул расположились по одну сторону ручья, Бид и Гирр — по другую. Подолгу неподвижно лежали они с подветренной стороны каждого распадка и обшаривали глазами траву и кусты, спускались, смотрели, нет ли следов к ручью, и шли дальше. Время от времени условным сигналом извещали друг друга о результатах поиска.

Вдруг Гирр почуял едва уловимый запах тухлого мяса. Жестами сообщил он об этом Биду. Тот втянул ноздрями воздух и отрицательно покачал головой. Обследовав распадок и не найдя ничего подозрительного, Бид пошел дальше. Но Гирр явно чуял запах и осторожно двинулся на него. Не сделав и десяти шагов, Гирр замер, встретившись взглядом с желтыми глазами тигрицы. Она, видимо, не собиралась нападать, шла сзади, наблюдая за непрошеными гостями. Теперь она обнаружила себя и через секунду сделает решительный прыжок. Все это молнией пронеслось в голове Гирра. Он мгновенно вскинул лук, и в момент, когда тигрица поднялась в воздух, но еще не оторвала задних лап от земли, стрела до оперения вошла ей в грудь. Страшная рана ослабила прыжок. Гирр увернулся и ударил зверя топором по голове. Собрав остаток сил, тигрица бросилась на него, ее могучая лапа сорвала набедренную повязку, но не ранила охотника. Второй удар топора переломил ей хребет. Перебирая передними лапами, тигрица поползла в кусты, волоча безжизненный зад, из ее пасти хлынула кровь.

Гирр обессиленно опустился на землю. Подбежал Бид, издал победный клич. Скоро примчались вождь и Кул.

В зарослях распадка, между каменных глыб, нашли вход в логово, в нем слышались урчание и возня. Бид добыл из камней огонь и разжег костер. Кул нарвал охапку травы и положил в огонь. Пошел густой удушливый дым. Когда трава затлела, ее вместе с завернутыми внутрь углями и головешками затолкнули в логово. Через короткое время, показывая белые клыки, один за одним из расщелины выбрались четыре довольно крупных тигренка. Перебить их не стоило труда.

Задолго до захода солнца охотники вернулись в поселок. Шкуру тигрицы нес победитель Гирр. Весть об удачной охоте опередила отряд, встречать его вышло чуть не все племя. Лая с гордостью глядела на северного гостя. У нее будет ожерелье с клыками и когтями тигрицы.

Сын Барса позвал к себе в хижину Бида и строго спросил:

— Как ты мог оставить гостя наедине со зверем? Бид честно рассказал, как все случилось.

— Я знал и раньше, что у людей, живущих в лесах, нюх острее нашего, — согласился вождь. — Иди, твоей вины нет.

6

И еще прошли лето и зима. Зима была холодной, вода на озере отвердела и держала человека. Бог неба сердито хмурил косматые брови, часто укрывался шкурой и совсем не давал тепла. Люди мерзли и кутались в шкуры.

Всю ночь шаман бегал вокруг поселка по льду, дико кричал и бил в барабан, отгоняя злых духов. Это они нашептали солнцу, что южное племя не почитает главного бога. Утром мужчины и женщины, завернувшись в шкуры, вышли из хижин, встали на колени, протянув руки на восход, и стали громко кричать:

— Бог неба! Мы чтим тебя! Дай нам тепла! Солнце вышло из-за леса, красное и гневное.

— Пожалей нас, бог неба и духов! — исступленно взывали к нему люди южного племени.

К полудню ветер разогнал косматые стада, очистив небо от края до края. Люди ликовали: солнце услышало их просьбу, оно больше не сердится. В голубом небе несколько дней висело жаркое солнце, отогревало землю и людей, плавило лед. Но злые духи сильно разгневались на племя. В одну из ночей, когда солнце отдыхало в своей хижине, они собрались вместе, раздули щеки, дунули все разом и подняли сильный ураган. Лед на озере двинулся, затрещали сваи, покосились жилища, ураган сбрасывал с них крыши, ломал стены. Люди кинулись на берег по сходням и по льду. Лед ломался, дети не доставали дна, тонули. Гирр, ломая и раздвигая грудью льдины, вынес сыновей и снова бросился в воду. До утра бушевал ураган, лед с хрустом и треском лез на берег и на сваи, сталкивая в озеро хижины, а мужчины при свете костров, разожженных на берегу, выносили и выносили детей, своих и чужих женщин, раненых родичей. Пора было уже наступить рассвету, но все небо застелили черные шкуры и не пропускали лучей солнца.

Сын Барса, с израненными в кровь руками и грудью, вышел на берег, оглядел уцелевших и тела убитых. Среди мертвых лежала Лая. Ее придавило к рухнувшей хижине. Опустив голову, молчаливый и суровый, рядом с ней стоял Гирр.

Сын Барса сердцем чувствовал, что духи леса давно сманивали Гирра к Синей реке и Круглому озеру. Вождь знал, что сын Агу рано или поздно уйдет к своему роду, но, когда это произойдет, не знал. Теперь считал, что скоро.

Но сын Барса на этот раз ошибся. Гирр не ушел, когда южное племя было в беде. Он вместе со всеми восстанавливал и крепил сваи, строил хижины, ходил на охоту и даже помогал женщинам рыхлить землю и сеять зерно, из которого делают лепешки. Сын севера больше других подружился с домашними турами и кабанами. Он никогда не забывал принести им какое-нибудь лакомство. В свое жилище сын Агу заходил редко даже ночью. Он в одиночку бродил по лесам и оврагам, по степи и скалистым горам, а утром приносил в поселок тушу тарпана, кабана или сайгака, шкуру леопарда или барса. Иногда разводил костер и ночевал на опушке леса, на речной или озерной косе. Его сыновья жили в хижине вождя; Лат уже ловил с рыбаками рыбу. А женщины с замиранием сердца ждали, кому из них светловолосый богатырь подарит богатое ожерелье и назовет своей женщиной. И только вождь племени, мудрый сын Барса, понимал, что Гирр готовил себя к длительному и опасному походу к родному очагу.

Миновала еще одна зима. Деревья покрылись зелеными шкурами. Вождь племени, по обычаю, велел развести родовой костер в честь солнца и тепла. Женщины на вертелах жарили мясо.

Гирр вошел в свою хижину и увидел Лань. Она ждала его.

— Отец говорил: ты скоро уйдешь к лесному племени. Возьми меня с собой, — сказала девушка.

Гирр не раз видел в ночных скитаниях, что Лань в отдалении следовала за ним. Он не раз чуял и запах дыма от ее костра. А однажды спрятался за дерево, Лань пробежала мимо и на глазах Гирра искала его следы. Сын Агу вышел из-за ствола, девушка сделала вид, что ищет коренья. Лань красивая, сильная, выносливая. С ней легче пройти путь до Синей реки, путь, полный преград и опасностей. Она бесстрашна, владеет луком, копьем, топором и ножом не хуже многих охотников. Она подарит лесному племени черноглазых девушек и юношей… Гирр резко оборвал свои мысли.

— Нет, — ответил он, — Гирр не может украсть женщину из племени, которое спасло его, дало приют, считает равным.

— Пусть отец скрепит наш союз, и тогда мы уйдем, — стояла на своем Лань.

— Гирр не может обмануть сына Барса, которого почитает дороже отца, — сын Агу никому не сказал, что не знал своего отца.

Гирр и Лань забылись и говорили слишком громко, их через стену услышал вождь и вошел в хижину. Лицо его было сумрачно, но заговорил он спокойно, глядя в глаза гостю:

— Я слышал все. Ты нужен мне, но больше своему племени, и я не задержу тебя. Твои дети будут моими детьми, я сделаю из них смелых охотников. Наши племена вдвойне породнились… Мы дадим тебе зерна для посева. А когда будет нужно, посылай большой отряд, мы отдадим и часть туров. По дороге к Круглому озеру ищи короткий и безопасный путь для их прогона. — Сын Барса задумался, опустив голову. Наконец тяжело поднял ее и продолжил тихо: — Может, встретимся только в мире духов.

Гирр молча глядел на сына Барса.

— Я верю в тебя. Сегодня Лань станет твоей женщиной, — твердо закончил вождь, круто повернулся и вышел.

Лань стала женщиной Гирра, он надел ей на шею ожерелье, какого не имела ни одна женщина южного племени. Рано утром они ушли…

— Я все сказал, — закончил Гирр свой рассказ.

Глава третья Против духов

1

Делая вид, что не слушает Гирра, Султ сидел в сторонке и глядел куда-то вдаль. Ему нельзя слушать, разинув рот. Он без того знал все, хотя не все говорил людям. Он умел отпугивать злых духов, изгонять их из тела больного, он дружил с добрыми духами леса, лугов и рек. Его гнева боялись родичи и сама Агу. Султ не сидел у родового костра и не ждал, пока мать матерей даст ему кусок мяса. Даже когда род голодал, старейшие матери приносили Султу еду. Его хижина стояла у огромного дерева с обгорелой вершиной. Когда-то давно в родовом очаге лесного племени умер огонь. Три лета и две зимы племя ело сырое мясо и сырую рыбу, не могло согреться у костра. Однажды с грохотом раскололось небо, блеснул огонь, ослепивший испуганных людей. Огненная стрела ударила в сухую вершину дерева, отполосовала длинную лучину, и она загорелась. Родичи, онемев от ужаса, попадали на землю. Только бесстрашная Плу крикнула:

— Боги послали огонь!

Она бросилась к горящему дереву и принесла головешку в родовой очаг. Сразу хлынул ливень, и огонь на дереве умер. С тех пор Плу, молодая женщина, пользовалась почетом наравне со старейшими матерями рода.

Со временем Плу перестала собирать ягоды, плоды и коренья, она по просьбе родичей молила духов послать удачу лесному племени. За это мужчины приносили ей шкуры, а старейшие матери — еду. Женщина и сама верила, что ее полюбили боги, приходила к святому дереву и, встав на колени, просила:

— Боги и духи! Охотники лесного племени ушли на Кабанье болото. Пошлите им удачу и сберегите от зверей.

Для Плу родичи построили небольшую хижину возле дерева-святыни, чуть в стороне от других жилищ. Плу состарилась и давно умерла. Ее сын Султ, избалованный приношениями родичей, не стал охотником. Он стал шаманом, развесил на обгорелом дереве шкурки горностаев, хорьков, крыс, хвосты лисиц, волков и других зверей, а вокруг хижины — черепа животных, сушеных змей и ящериц. Люди племени слышали, как Султ кричал по ночам:

— Духи леса! Султ зовет вас в гости! У него много жареного мяса!

Если ему приносили рыбу, Султ выходил к реке и громко звал:

— Духи воды! Я жду вас в хижине! Будем есть рыбу. Теперь родичи старались угодить шаману: он задобрит духов.

От обильной еды щеки Султа раздулись, хитрые глаза заплыли жиром. Никто не смел ему перечить. Шаман держался обособленно, никогда не выказывал ни восхищения, ни радости, ни страха.

Он, служитель богов и приятель духов, выше радостей и тревог остальных людей племени. Но шаман ни разу не был на охоте, ни разу не испытал серьезной опасности, а потому был труслив и малосилен. Когда Гирр добыл огонь из камня, Султа парализовал страх, он хотел бежать — ноги не слушались. Хорошо, что никто не глядел в его сторону и не заметил ужаса на жирном лице Султа.

Преодолев страх, шаман сразу напустил на себя важный вид и, неторопливо поглаживая редкую бороденку, примерял к себе все, что рассказывал Гирр. Если у племени будет много рыбы, будут домашние туры и свиньи, вкусные лепешки и отвар в глиняной посуде, все это будет и у Султа. Совсем хорошо. Султ любил вкусно есть. Огонь тоже хорошо, шаман будет разжигать костер, когда вздумает. Но что-то тревожило его. «Если у родичей будут огонь, еда и шкуры, — раздумывал он, шевеля губами, — они забудут духов и забудут Султа! Не будут давать ему шкур и пищи!» Холод пробежал по спине шамана. Он успокаивал себя: «И люди южного племени боятся духов. У сына Барса есть свой шаман. Однако надо Агу, Кри, Гирра и других родичей еще пуще держать в страхе перед духами и Султом».

Только Гирр закончил рассказ, Султ подошел к Лани и взял ее за руку, намереваясь увести к себе в хижину. Лань вырвала руку, шаман попятился и чуть не упал. Рассерженный Султ ударил ее по лицу и снова схватил за руку. Но в тот же миг отлетел от кулака Гирра и опрокинулся на спину. Люди лесного племени отпрянули в стороны и ждали, что будет. Шаман тяжело поднялся, сказал, направляясь к своей хижине:

— Султ пошел говорить с духами.

Страх и растерянность овладели людьми. Сама Агу прижала руки к груди и не знала, что предпринять. Шаман обрушит гнев духов на ее племя, роду грозят беды, а может, и гибель. Манг выступил вперед и, в упор глядя на Гирра, сказал:

— Пусть Лань идет в хижину Султа.

— Моя женщина не пойдет в хижину Султа, — твердо ответил Гирр.

Мужчины во главе с Мангом, схватив топоры и копья, стеной двинулись на пришельца с юга. Гирр сознавал, что сражаться с родным племенем безрассудно. Его победить нелегко, многих родичей он лишит жизни, но его самого и Лань тоже убьют. Впрочем, можно уйти от погони и вернуться в южное племя. Но не для того он пришел в родное поселение. Сын Агу вспомнил обычай своего народа и крикнул:

— Кто хочет драться с Гирром?

После такого клича только трусливые шакалы нападают стаей, а мужчины бьются один на один. Вызов Гирра отрезвил родичей. Но Манг, затеявший ссору, считал недостойным для мужчины отступать.

— Я буду драться! — выкрикнул он.

Гирр и Манг должны разойтись на расстояние большее, чем полет стрелы, и сходиться для боя на виду у племени, используя любое оружие. Все считали, что скоро душа Манга покинет его тело. Манг так не считал. До прихода Гирра в состязаниях охотников он уступал только вождю.

Вперед выступил Кри. Войнами с другими племенами, охотой, состязаниями, а следовательно, и поединками мужчин должен руководить он.

— Люди лесного племени, успокойтесь, — заговорил Кри, подняв руку, — Султ не нашлет на вас бед и несчастий. Если не будет мяса, рыбы и другой пищи у племени, останется голодным и шаман. Погибнет род — погибнет и шаман. Разве он сам добудет себе пищу?.. Султ поссорился с Гирром, пусть духи рассудят их.

Между Мангом и Гирром вождь воткнул в землю два копья крест-накрест. Это означало, что ссора решена миром и поединок запрещен вождем.

— Пусть духи рассудят Султа и Гирра! — с облегчением заорали родичи и сразу успокоились.

Султ слышал, что происходило у родового кострища после его ухода. Он хотел, чтобы родичи наказали Гирра, но не хотел его смерти. «Если его убьют, — прикидывал шаман, — я никогда не поем лепешек и навара из глиняных сосудов, а зимой буду грызть по одной рыбке в день и почти не иметь мяса». Слова вождя не понравились Султу, они отнимали у него власть над племенем, хотя не отнимали приношений. Три дня Султ не выходил из хижины, наблюдал, взвешивал, думал.

Лесное племя занималось делами, будто ничего не случилось. Женщины с утра уходили собирать ягоды и коренья, мужчины, нарезав гибких прутьев, рассаживались группами и плели ловушки для рыб, иногда громко спорили. Гирр подходил к ним, что-то объяснял, и споры утихали. За три дня мужчины сплели несколько ловушек, сразу унесли к реке и опустили их в воду среди камышей. Султ с трудом дождался конца ночи, рано вышел из хижины и, забравшись в заросли ивняка, затаился. Он хотел своими глазами увидеть улов.

Взошло солнце, ветерок прогнал с реки легкий туман, в камышах, у самой ловушки, возилась и чмокала губами рыба. Охотники появились неожиданно. Они умели ходить без единого шороха. Манг забрался в воду и выволок ловушку на берег. Радостный вопль прокатился над рекой. Султ привстал, открыв рот от удивления. В ловушке возились рыбины с темно-желтыми боками, билась серебристая мелочь. Манг вытряхнул рыбу и отнес ловушку в камыши. Султ подождал, пока охотники не ушли, послушал их радостные возгласы, доносившиеся издали, и крадучись убрался в хижину. Вскоре женщины принесли шаману поджаренных лещей, с них капал желтый жир.

Наступила ночь. Теплая летняя ночь. По небу плыла полная луна, равнодушная к тревогам и опасностям, к трудам и заботам людей. Люди разошлись по хижинам, но не успели уснуть, как тишину ночи прорезал дикий вопль шамана:

— Духи леса и воды! Не убивайте Гирра, не делайте ему зла! Я не сержусь на него! Идите ко мне есть жирную рыбу! Ее поймали ловушками, плести которые научил Гирр!

Кри поднял голову, послушал, улыбнулся и скоро уснул. Агу вздохнула и успокоилась. «Вождь рассудил мудро», — подумала она.

2

— Спасибо, отец, — сказал Гирр. Из ночных воплей шамана он понял, что Султ примирился вынужденно.

Кри хотел ответить, что он выполнил долг вождя, сохранив для рода жизнь Манга — сильного и ловкого охотника, но до него дошел смысл необычного обращения. «Отец?.. Отец», — повторил он про себя. Само это слово в лесное племя принес Гирр, но Кри знал его значение. Он спросил:

— Разве я твой отец?

— Да, так сказала мать матерей. Ты отдал мне часть своей мудрости, силы и ловкости. Когда твое тело ослабит старость, я позабочусь о тебе.

Кри смущенно молчал. Слова Гирра лишили его речи. «Хвала духам», — подумал вождь.

Внешне ничего не изменилось в отношениях Кри и Гирра, они и раньше лучше других понимали друг друга. Но теперь их сближало новое, не вполне понятное чувство.

Гирру не терпелось приступить к главному делу — сооружению лесного завала вокруг поляны, которую он уже присмотрел, чтобы через два года по весне загнать туда стадо туриц с телятами. Поляну огибала река с отвесными скалистыми берегами, а с той стороны, где реки не было, стеной стоял дремучий лес. Опушкой бежал ручей, вытекающий из Круглого озера. Все это сын Агу высказал вождю.

— Нельзя терять времени, — закончил Гирр. Кри не торопился с ответом, что-то соображая.

— Ты прав, времени терять нельзя, — наконец согласился он. — Однако сооружение завала отнимет у мужчин много сил и времени. Кто будет ходить на охоту, чтобы кормить родичей?.. Нужно сначала сделать больше ловушек для рыб, сплести сети и силки из волоса, как у южного племени, чтобы ловить рыбу, куропаток и других птиц, взрыхлить землю для зерна, принесенного тобой от сына Барса.

Гирр согласился с доводом вождя. Действительно, чтобы соорудить завал, мужчинам племени нужно забросить на два лета все другие дела, а это невозможно. Кри и Гирр решили послать отряд охотников в низовье Синей реки, где водились тарпаны. Их жеребята успели подрасти, быстроногие, как ветер, косяки держались в открытой степи, подобраться к ним было трудно. Однако именно теперь у них наиболее прочный волос, пригодный для сетей и силков. Охота на тарпанов сложна и опасна, да и дорогу в низовье Синей реки знал только Кри. Пришлось ему возглавить отряд, а за себя, с согласия Агу, оставить Гирра. Манга вождь взял с собой, чтобы честолюбивый и заносчивый брат Гирра не затеял новой ссоры.

Отряд из шести мужчин во главе с Кри покинул поселение ночью. Никто, кроме Агу и Гирра, не знал, куда пошли они и с какой целью. Направились охотники в сторону Кабаньего болота. Над болотом висел плотный туман, что обрадовало вождя. Он долго вел отряд густыми камышами, по колено в воде и тине, часто меняя направление. В камышах водилось множество уток, гусей, журавлей и других птиц. Потревоженные охотниками, они, хлопая крыльями, с громким криком бросались в стороны, редко поднимались на крыло — выводок еще не научился летать. Наконец охотники выбрались на твердую землю и углубились в лес. Шли крадучись, избегая полян. День провели в чащобине, не разжигая костра. И только следующей ночью Кри круто повернул к Синей реке. Вождь запутывал следы отряда.

Сложные чувства испытывал Кри к Султу. Вождь понимал, что шаман жаден и зол. Могут ли добрые духи дружить с Султом? Кри сомневался. Вождь допускал дружбу Султа со злыми духами, что тоже полезно для лесного племени. Но Кри опасался шамана после его ссоры с Гирром. Отправляясь в трудный поход, Кри обманывал шамана, сбивал его с толку. Теперь, если Султ пошлет вдогонку злых духов, они не найдут охотников. Они слышали крики потревоженных птиц, но туман помешал им увидеть, как охотники ушли в лес, духи будут искать их на болоте.

Сделав огромный крюк и перевалив горный кряж, отряд вышел к берегу Синей реки много южнее Круглого озера и после короткого привала направился в ее низовья, преодолевая вплавь и вброд многочисленные старицы и притоки. По расчетам Кри, отряд вернется к родовому поселению, когда на деревьях покраснеют шкуры.

С каждым днем Синяя река становилась шире, ее берега расходились в стороны, все чаще от нее отступали леса, образуя открытые луга с островками кустарников. В мареве горячих испарений охотники видели стада туров, быстроногих сайгаков, в небе парили орлы, в траве шныряли зайцы, суслики, ящерицы и змеи. В тихих заливах собирались шумные стаи гусей и уток. Отряд спешил, останавливаясь только с заходом солнца и с рассветом покидая стоянку.

Для очередного ночлега выбрали площадку твердой земли среди прибрежных зарослей черемухи и тальника. Кри принялся разводить костер, охотники разбежались в поисках добычи и чтобы осмотреть окрестности. Вернулись все почти одновременно, Манг изловил молодого гуся, еще не умеющего летать, Ваг убил водяную крысу, Рум проткнул копьем крупную щуку, Юм и Фил пришли с пустыми руками. Спать легли полуголодными, но охотиться на крупную дичь не было времени.

Первую половину ночи стоянку охранял Юм, самый молодой в отряде, не знавший женщин юноша. Вождь ценил его за быстроту и неутомимость в беге, за зоркость глаз и обостренный нюх. Ночь была теплая и лунная. Чтобы не привлекать внимания, костер пригасили, оставив тлеющие угли. Юм сидел на обомшелой кочке, подтянув колени к животу. Время от времени он вытягивал шею, вслушивался, ловил ноздрями воздух и опускал голову на колени. Ничто не тревожило юношу. Слабый ветерок тянул к реке, запах зверя, даже хищного, охотник почует издали. Юм задремал…

Какой-то тягучий, однообразный шорох потревожил его. Охотник стряхнул дремоту, приподнял голову — ни запаха, ни подозрительного шума. Юм внимательно вглядывался в заросли, откуда долетел до него шорох, но ничего настораживающего не видел. Лишь на вершинах кустарников едва уловимо покачивались листья от движения воздуха. Вдруг совсем рядом шелохнулась трава, над ней поднялась ромбовидная голова огромной змеи. Таких охотнику видеть не приходилось. От неожиданности Юм вскрикнул, вскочил на ноги, хватаясь за топор, но змея прыгнула развернувшейся пружиной и обвила юношу кольцами холодного сильного тела. Подоспевший Манг ухватил змею за шею и, собрав всю силу, переломил ей позвоночник, но кольца вокруг Юма продолжали медленно сжиматься. В дело пустили ножи, протыкая и разрывая тело гадины. Юм тяжело дышал, мускулистое кольцо, опоясав грудь, давило будто железным обручем… Но вот объятья змеи ослабели, кольца начали раскручиваться. Подхватив Юма, охотники отбежали в сторону. Желтобрюхий питон, длиною в два человеческих роста, свивался в клубок и, развиваясь, со страшной силой хлестал хвостом, ломая кусты. Его добили, разрубили на куски, тут же, разведя костер, поджарили и съели. Насытившись, улеглись спать. Для охраны вождь оставил Манга.

4

С приходом Гирра из южного племени авторитет Кри как вождя, и без того невысокий при неограниченной власти Агу, сильно упал. Напротив, авторитет Гирра в глазах соплеменников возрастал с каждым днем. Пришелец с юга не только победил мужчин рода в состязании охотников, но и продемонстрировал поразительное искусство в метании копья, ножа и в стрельбе из лука. Сын Агу научил людей своего племени добывать огонь, делать ловушки для рыб, посуду из глины и еще многое из того, чего они не знали и не умели раньше. Теперь зима страшила их меньше, чем в прошлые годы. А вождь за это время потерял на охоте за тарпанами половину отряда, в том числе одного из лучших охотников — Манга.

Мать матерей решила назначить вождем племени Гирра. Но с тех пор, как Гирр высказал ей сыновью благодарность за то, что она выбрала ему достойного отца, в сердце Агу поселилось новое непонятное чувство к Кри. Он стал для нее дороже других мужчин рода, она щадила его и выжидала случай объявить о своем решении сначала ему одному, как бы советуясь.

Кри, не скрывая удовлетворения, осмотрел все сделанное в его отсутствие, и сын Агу повел вождя на поляну, выбранную под загон для туров.

— Я думаю, отец, лесной завал все же можно сделать за одно лето и две зимы, — сказал он.

Кри недоверчиво взглянул на сына и промолчал, решив сначала посмотреть, что он придумал.

Стояла пора, которую позднее люди назовут золотой осенью. Деревья, кустарники и травы полыхали буйством красок, по синему безоблачному небу неторопливо совершало извечный путь теплое, нежаркое солнце, пахло настоем сохнущих трав и грибной прелью, по краю поляны с тихим говором катился прозрачный ручей, беззвучно осыпались с деревьев и покорно ложились на землю листья.

Огромные поваленные деревья, которые, падая, исковеркали и подмяли подлесок, Кри увидел издали и прибавил шаг. Срубить таких гигантов каменным топором казалось почти невозможным.

Для этого потребовались бы месяцы упорного каждодневного труда многих людей.

— Их свалили огонь и ветер, — сказал Гирр. — Я вырыл вокруг них ямы, обнажив корни, и развел костры. Не давал огню гаснуть и сильно разгораться несколько дней и ночей. Корни перегорели, и однажды налетевший ветер уронил деревья. Костры можно жечь и зимой, только ямы нужно вырыть, пока не затвердела от холода земля. Однако огонь и землю размягчает.

Кри долго стоял около начатого завала, о чем-то думая. Несколько раз его взгляд скользнул по большой корзине, наполненной черными камнями с блестящей поверхностью на изломах[5]. Наконец вождь спросил:

— Для чего эти камни?

— В южном племени такие камни кладут в огонь, они горят, как хворост, но медленно и дают много жара, — пояснил Гирр.

— Огонь можно родить из камней и камнями кормить? — удивился Кри.

— Да, отец.

Вождь захотел сам убедиться в этом. Он развел костер и положил в него несколько черных камней. Они сначала не горели. Гирр насыпал между ними мелких обломков, и камни постепенно разгорелись жарким тлеющим огнем.

— Камни из черной горы? — спросил Кри.

— Да. Но они есть и рядом, в обрывистом берегу Синей реки.

— Сколько нужно принести корзин, чтобы свалить дерево? — вождь заметно оживился.

— Немного больше, чем пальцев на двух руках.

— Сын, — взволнованно заговорил вождь, впервые называя Гирра сыном, — твои знания и мудрость удивляют меня, нет тебе равных среди родичей. Пусть Агу объявит тебя вождем племени.

— Отец, ты завел людоедов на тропу смерти и победил их малым числом, ты нашел Студеный ключ, исцеляющий раны, — убежденно заговорил Гирр, — ты знаешь много дальних троп, рек, озер и лесов, твой сын не знает этого. Как ему быть вождем?

— Твой отец будет рядом, — сказал Кри.

Воротившись в поселение, он вместе с Гирром вошел в хижину Агу без ее зова и к своему удивлению увидел здесь Султа. Шаман долго размышлял и пришел к заключению, что мать матерей скоро назовет Гирра вождем племени. Это его встревожило. Сын Агу едва ли будет почитать Султа, если посмел его ударить и не пустил к нему в хижину Лань. Шаман решил опередить события.

— Духи гневаются на твоего сына, он обидел меня, их друга, — говорил хитрый Султ. — Нельзя злить духов, они нашлют на твоего сына, а то и на весь род большие беды.

Агу глубоко задумалась и молчала.

— Духи посылают удачу Гирру во всех делах, — вмешался Кри, — это видела мудрая Агу, видел я и все люди племени. Почему язык Султа говорит ложь?

— Я о том упрашиваю духов каждый день и каждую ночь, — уверенно ответил Султ, — но духи скоро не послушают меня.

— Если духи перестанут слушать Султа, вождь лесного племени Гирр прогонит его и найдет другого шамана, — в запальчивости Кри переступил границу своей власти, объявив Гирра вождем племени. Увидев, как струсил Султ, неожиданно добавил: — Гирр сам умеет говорить с духами лучше Султа.

Слова Кри ударили Султа, будто каменный топор. Он съежился и бормотал в растерянности:

— Султ уговорит духов… Султ упросит их…

Гирр слушал и наблюдал молча. Он разуверился в могуществе жалкого и трусливого шамана.

— Мудрая Агу, — торжественно объявил Кри, — лучшего вождя, чем Гирр, не знало лесное племя.

Старуха поднялась и отчеканила:

— Будет так! Разожжем родовой костер в честь мудрого и могучего вождя Гирра.

Султ незаметно выскользнул из хижины Агу и убрался в свое жилище. Такого поражения он не ожидал и впал в отчаяние. Суетился, не знал, куда девать дрожащие руки, не мог собраться с мыслями.

Известие о том, что Гирр стал вождем племени, родичи встретили бурным восторгом.

— Гирр — вождь племени! Будет так! Мудрый Гирр — вождь лесного племени! — орали они, вскочив со своих мест у костра. На этот раз и Султ орал вместе со всеми.

Обычно смещенный вождь покидал родовой костер униженно-растерянным и долго бродил в одиночестве. Кри подошел к Гирру, сказал, приложив руку к груди:

— Удачи тебе, великий вождь.

— Спасибо, отец, — ответил Гирр.

Минута тишины… и новый вопль восторга огласил поселение и окрестные леса.

Впервые вождь лесного племени сидел на плоском камне рядом с Агу. Впервые Гирр обвел вокруг костра охотника Юма и лучшую танцовщицу Миллу, объявив:

— Милла — женщина Юма! Юм — мужчина Миллы! Будет так!

— Будет так! — откликнулись родичи.

5

Духи неба горстями сыпали белый холодный песок. Деревья, сбросив летние шкуры, оделись в тонкий пушистый мех горностая. На Синей реке затвердела вода. Солнце давало скупой свет и не давало тепла. Мужчины и женщины лесного племени закутались в шкуры, оставив непокрытыми только головы и руки. В полумраке хижин тлели костры, в кострах стояли большие глиняные посудины, в них разбухала сушеная рыба. В грудах шкур возились дети, они, как всегда, визжали и дрались. Женщины, сидя у костров, плели сети из волоса.

Зима добралась до холодной середины.

В одной из хижин Лань кормила грудью новорожденного сына, а маленькая Кит допытывалась, что ест братик Грун. Лань гладила дочь по головке, улыбалась и молчала. На лице женщины Гирра светилось беспредельное счастье. Наконец-то она угодила своему мужчине, родив сына. Наконец Лань увидела на суровом, обветренном лице вождя радость. Насытившись, Грун выпустил сосок и задремал. Мать завернула его в шкуру тигра и осторожно положила рядом.

— Тигренок, — рассмеялась Лань, вспомнив волю Гирра завертывать сына только в тигровую шкуру, чтобы вырос он сильным, как тигр.

Мужчины лесного племени зиму, лето и вторую зиму, выбиваясь из сил, носили в корзинах черные камни, жгли их под корнями и валили деревья. Вождь сам не знал устали и другим не давал роздыха. Усталости первобытный человек не признавал, если пищи было в достатке. А в изобилии была только сушеная рыба. Правда, в прошлые годы и ее ели не досыта. На зиму рыба уходила в глубокие ямы, почти не двигалась и редко попадала в ловушки. Свежая, поджаренная на углях или камне рыба стала лакомством, не говоря о мясе. Подростки и молодые женщины ловили сетками и петлями куропаток, тетеревов, иногда и зайцев. Эта добыча лишь разжигала потребность людей в мясной пище.

Мужчинам было не до охоты, они от темна до темна валили деревья, сооружали загон. Шаман орал по ночам, изматывая людей:

— Духи леса! У Султа нет мяса! Грызите вместе с ним сухую, невкусную рыбу! Султ не может дать вам жаренного мяса, с которого капают жир и душистый сок!

Гирр скрипел зубами от ярости и бессилия, он опасался заткнуть глотку шаману. И без того люди лесного племени роптали, но боялись ослушаться сурового могучего вождя. Даже вспоминали смелого Манга, который не стал бы молчать.

Недалеко от поселения зимовало стадо туров. Изредка оно ходило на водопой к незамерзающему ручью. Тропа тянулась вдоль скалистого обрыва, а в одном месте проходила совсем рядом с пропастью. В прошлую зиму Гирр велел облить тропу водой и лед запорошить снегом. Тур-вожак поскользнулся, резко отпрянул назад, столкнул следом идущую турицу и, не удержавшись сам, грохнулся в пропасть на острые камни. Стадо туриц, лишенное вожака, разбрелось, а люди лесного племени получили много мяса и восхваляли мудрость вождя. В эту зиму там же снова паслось большое стадо туров, но Гирр запретил охотникам ходить в ту сторону, чтобы не спугнуть животных и весной загнать их в неволю.

Вождь торопился закончить сооружение, будто это составляло цель всей его жизни. Загон был уже практически готов. Оставалось только перед проходом соорудить завалы-крылья, расходящиеся в стороны: иначе стадо не загнать в узкую горловину. Достаточно будет с обеих сторон уронить по одному дереву, чтобы захлопнуть ловушку. Гирр светлел лицом: близился конец долгой, изнурительной работы всего племени. К нему подошел Кри.

— Хвала духам, вождю и людям лесного племени, — сказал он, — загон будет сделан до весны, до того, как на деревьях зазеленеют шкуры. С таким вождем лесное племя станет могучим и непобедимым.

Гирр молчал. Он успел узнать отца: за излишней похвалой последует неприятный разговор.

Кри разгадал мысли сына и заговорил напористо и твердо, будто вождем был он, а не Гирр:

— Оставь мне треть мужчин, мы управимся к сроку. Ты веди охотников к дальнему концу Кабаньего болота. Там вода не твердеет зимой, у границы воды и земли кабаны роют кочки и едят коренья. Метких лучников оставь в засаде. Пусть не бьют секачей, это опасно. Затем шумом и огнем пугните зверей. В холодную воду и в открытую степь они не пойдут, побегут камышами по краю болота в лес. Племени нужно много мяса и шкур, нужна большая удача на охоте, нужен большой пир. Ты считал, сколько мужчин племени раздавило деревьями? — вопросом закончил Кри.

— Считал, отец. Каждого четвертого. Но пир будет, когда закончим работу.

— Нет, сын. Поверь отцу, знающему не только лесные тропы, но и тропы жизни, тропы людских сердец, пир нужен сейчас.

— Может, ты поведешь охотников?

— Нет. Удача на охоте нужна тебе, — стоял на своем Кри.

— Хорошо, отец, я верю в твою мудрость.

Сборы на охоту обрадовали мужчин, но они сохраняли внешнее спокойствие. Когда охотники собрались вместе, Гирр вдруг увидел, насколько изодраны на родичах одежды. Сквозь дыры просвечивали задубелые от холода тела. «Отец прав, — подумал вождь, — людям нужно не только мясо, но и шкуры. Велика мудрость Кри».

Кабанье болото тянулось широкой, очень длинной полосой от Синей реки к лесу. Местами среди камышей темнели незамерзающие озерины. В засаду и к месту загона охотники пришли ночью, из-под ветра. Гирр остался вместе с лучниками. Едва забрезжил рассвет, он увидел свежие следы тигра и понял, что охота испорчена. У кабанов плохое зрение, но тонкое обоняние, они почуяли зверя и ушли с болота.

Прибежали загонщики и сказали, что видели много следов. Свиньи вчера пересекли болото в низовье, по льду, и другим краем ушли в лес. Их кто-то напугал. Досада отразилась на лице вождя. Он успокаивал себя: через день-два кабаны вернутся, вернутся, конечно, ночью. На снегу они хорошо видны даже в темноте, да и ночи лунные. Нужно затаиться и ждать их между лесом и болотом. Эти соображения вождь высказал вслух.

— Днем в приречных тальниках попытаемся найти лосей, — закончил он.

В первый же день лосиные следы нашел Юм. Он прибежал и сообщил вождю:

— Свежие следы. Две самки с лосятами.

По условному сигналу сбежались охотники, взяли в кольцо место жировки лесных великанов, спустили собак. Вскоре те залаяли. Гирр, захватив с собой Юма и Зула, поспешил на лай собак.

На узкой поляне возвышались горбатые лосихи. Они стояли почти неподвижно — только тугие мышцы вздрагивали от напряжения, — вздыбив гривы, головами в разные стороны, заняв круговую оборону и охраняя довольно крупных лосят. Собаки с злобным лаем вертелись перед их мордами.

Заходить сбоку было некогда, лоси могли вырваться из окружения. Охотники, не сговариваясь, вскинули луки. Ближней лосихе, что стояла мордой к охотникам, стрела пронзила грудь, она шарахнулась, потеряв бдительность, и собака в стремительном броске, будто ножом, развалила ей пах.

Второй лосихе стрелы не причинили особого вреда Она, обезумев от боли и страха, кинулась вперед, молниеносно ударила собаку в бок так, что копыто прошло насквозь, и напролом ринулась через тальники Молодая сука впилась ей в горло и повисла на шее.

Один из мужчин ударил лосиху копьем в грудь, и все же она, собрав остаток сил, опрокинула охотника и била его копытом до тех пор, пока не свалилась тут же.

Лосят передушили собаки.

Лесное племя будет накормлено мясом, но родичи потеряли охотника и собаку. Дорогая цена.

Как и предполагал вождь, кабаны вышли к болоту во вторую ночь. Охоту на них Гирр продумал особенно тщательно. Группа охотников во главе с вождем заняла позицию с подветренной стороны в камышах, зарывшись в снег. К счастью, удалось убить хорька, имеющего резкий запах, не пугающий свиней. Кровью и внутренностями хорька охотники измазали руки и лица. Вторую группу охотников Зул увел на болото, куда кабаны должны были прийти на кормежку.

К концу ночи из леса вышел матерый секач. Не доходя до камышей, он остановился, долго нюхал воздух, поворачивая рыло то в одну, то в другую сторону. Затем продвинулся вперед и снова остановился, уже совсем близко от охотников. Гирр знаком запретил его тревожить. Кабан какое-то время стоял неподвижно, выделяясь темной глыбой на снегу, затем неторопливо вернулся в лес. Весь день охотники не покидали засады, не разводили огня, перекусив вяленой рыбой и утолив жажду снегом. Едва наступили сумерки, кабан-вожак вышел на прежнее место.

Гирр понимал, что секач — опытный и, видимо, не раз встречался с человеком. Такого гиганта стороной обходили медведи, не всегда решался атаковать даже тигр. Два дня назад секач видел на болоте людей и теперь проявлял особую осторожность. Он тихо хрюкнул и наконец двинулся вперед краем камышей, тотчас из леса появилось стадо, растянувшись цепочкой вслед вожаку. Охотники нетерпеливо поглядывали на Гирра, ожидая его команды. Вождь лесного племени лежал неподвижно, и, только когда с охотниками поравнялись последние молодые свиньи, он подал знак. Свистнули стрелы. Пять кабанов забились на снегу, два с торчащими в боку стрелами умчались за стадом. Гирр поднял ладонь, удерживая охотников в засаде. Из сумерек вынырнула темная громада секача. Он, угрожающе хрюкая, топтался возле умирающих кабанов, не видя врага. В тупой ярости пробежал несколько раз взад и вперед по следу, оставленному стадом, и наконец ретировался.

Сын Агу считал, что секач обогнет болото и другой стороной поведет стадо в лес, но лай собак, шум отряда, что ушел с Зулом, и огонь заставят его повернуть на прежнюю тропу, однако место гибели собратьев он постарается обойти. Поэтому отряд Гирра переменил позицию, перебежав шагов триста вперед.

Прошло немало времени. Потянул северный жгучий ветерок. Охотники лежали без движения, зарывшись в снег среди тростников. Наконец за болотом залаяли собаки. Скоро послышалось сопение бегущих кабанов. На этот раз впереди мчались матки, секач, видимо, замыкал стадо. Стрела Гирра свалила переднюю свинью. Получилась заминка, часть свиней бросилась в сторону. Стрелы с тонким свистом разили наповал. Секач уже точно знал, что имеет дело с людьми, и пролетел мимо без остановки. Ни одна стрела не коснулась его. Раненый вепрь не уступает, а вождь не хотел рисковать жизнью мужчин.

Такой удачной охоты не помнили люди лесного племени.

Глава четвертая Терпение и мудрость

1

В темной дали замелькала цепь красных точек. Тур-вожак поднял голову и огляделся. Точки двигались, приближаясь с трех сторон. Он втянул ноздрями воздух и уловил слабый запах дыма. Страшный красный зверь был ему знаком. Когда тур был еще сосунком, полстада погибло в лесном пожаре, а ему самому больно обожгло бок. Остатки стада тогда вожак завел в реку, и злой красный зверь прошел берегом, испугавшись воды. Быка охватило беспокойство, он коротко рявкнул и решительно направился в сторону, где не было зловещих точек. Дремавшие турицы и телята вскочили, последовали за ним. А огни все наступали, временами взвивались языки пламени. Сомнений не осталось: приближался красный зверь. Вожак проревел тревогу и побежал…

Гирр все рассчитал верно. Заранее заготовили и просушили смолье, навязали снопы тростника. Каждый охотник размахивал факелом, тесня стадо, и изредка поджигал вязанку тростника, создавая впечатление пожара.

…Стадо туров бежало к загону. Впереди выросла стена леса. Вожак замедлил бег и совсем остановился. Он вспомнил, что в лесу пожар особенно страшен. Но медлить было нельзя, позади крутились огненные языки, ноздри щекотал отвратительный дым. Вдруг вожак уловил дыханье воды. Река! В ней спасенье! Бык без колебаний бросился в горловину загона, за ним, напирая друг на друга, ввалились турицы. Вожак оглянулся: в горловине, через которую он только что провел стадо, пылал пожар, с треском и грохотом падали деревья. Бык был готов на смертельную схватку за своих самок с любым врагом, но от красного зверя можно только убежать или спрятаться в воде. Бык полетел к реке, у самого края отвесной скалы он остановился, с минуту глядел в воду, но прыгнуть в реку не решился. Повел туриц вдоль берега, в дальний край загона, ища спуск к воде. Спуска не оказалось. Через мелкий чащобник вожак вломился в лес, встретив завал, попытался рогами и грудью проломить или расшвырять его. Вылетел на поляну, с разгону бросился на завал в другом месте… в третьем… Его рев раскатами грома рокотал над рекой и лесом, темная громада мускулов таранила и таранила загон, и, казалось, никогда не будет этому конца… Но все было напрасно. Великаны-деревья, переплетясь сучьями, не дрогнув, выдерживали лобовой удар свирепого тура. Он изранил себе все бока, из разбитого надбровья сочилась кровь, и, что страшнее всего, — надломил рог у самого основания. Бык звериным чутьем понял, что в следующую весну его прогонит из стада соперник. Вожак лишился главного оружия, а безоружный вожак — не вожак[6].

Турицы сгрудились на поляне и ждали, куда поведет их вожак. Тур подошел к ним, без видимой причины отшвырнул крайнюю самку могучим лбом и отвернулся. Прислушался, приподняв голову. Тихо. Пожар умер, только во влажном воздухе еще висел слабый запах дыма. Рядом звенел ручей. Бык напился прохладной воды. Напились и турицы, затем улеглись в траву и начали пережевывать вечную жвачку. Бык стоял неподвижно, опустив косматую голову. Тысячелетний опыт предков говорил ему, что опасность не миновала и надо быть настороже. Тур издал слабый звук, видимо, предупреждая самок, чтобы оставались на месте, и без прежней ярости начал тщательно обследовать завал метр за метром. Дойдя до горловины, постоял в отдалении и вернулся к турицам.

Гирр, Кри и другие охотники спустились с деревьев. Вождь оставил несколько мужчин во главе с Юмом наблюдать за турами и охранять их от хищников, сам в окружении охотников направился в поселение. «Спасибо вам, духи, — думал Гирр, — что привели тропу моей жизни в племя сына Барса и назад в лесное племя. Я не забуду вашей доброты ко мне. Помогите и дальше в начатом деле».

Весть о неслыханной победе охотников растревожила поселение. Женщины, подростки и дети встретили их у пылающего родового костра. Все родичи и сама Агу не скрывали ликования. Шутка ли! Только взрослых туров загнали в ловушку чуть меньше, чем пальцев на руках и ногах у двух человек! Мать матерей подняла руку, требуя тишины. Родичи притихли.

— Хвала великому вождю Гирру, победителю туров! — объявила Агу и склонила перед ним седую голову.

— Хвала Гирру!

— Хвала великому вождю!

— Хвала победителю туров!

Гирр властно вскинул руку с растопыренными пальцами. Родичи смолкли на полуслове. Вождь сурово оглядел их.

— Люди лесного племени, — заговорил он с расстановкой, — вождь Гирр кланяется вам, что не ослушались его, что подчинились его воле, что вынесли и недостаток пищи, и недостаток шкур, но построили загон и победили туров. Кланяюсь вам, могучие люди лесного племени, — Гирр опустился на одно колено и склонил голову.

Стояла гробовая тишина. Такого никогда не было. У Кри повлажнели глаза. «Мудрости Гирру не занимать», — подумал он. Вождь выпрямился, снова вскинул руку и провозгласил:

— Хвала лесному племени!

— Хвала лесному племени! — радостно подхватили родичи. Гирр молча подождал тишины, спросил:

— Где Султ?

Шаман протиснулся вперед, но остановился в отдалении и склонил голову, боясь взглянуть на грозного вождя.

— Великий шаман Султ! — тем же твердым голосом заговорил Гирр. — Три дня и три ночи возноси хвалу духам и богам, корми их самым жирным жареным мясом, проси новых удач лесному племени и его вождю.

Султ упал на колени и кивал головой, слова застряли в его горле. Кри спрятал улыбку. Он знал, что шаман будет служить вождю как верная собака.

До рассвета пировало лесное племя, празднуя победу, хотя до победы было очень далеко, о чем знал, пожалуй, только Гирр.

3

Настоящая беда пришла в лесное племя осенью.

Второй загон был уже построен, без особого труда отделили в него молодых самцов-туров. Ближе к осени вожак все чаще награждал подросших сыновей ударом широкого лба, они сторонились отца, прятались за матерей, но турицы не защищали их. Со временем бычки стали уходить для ночлега к горловине загона, к которой вожак по-прежнему не приближался. Постепенно они стали держаться вообще отдельно от стада, а при нападении вожака бежали к горловине. Однажды они обнаружили ее открытой и перешли во второй загон. Вопрос разрешился легко и просто.

А беда пришла с реки.

Лесное племя готовилось к зиме. Вождь, оставив охрану, повел большой отряд за Круглое озеро и Черную гору. Давно туда не торили тропу и не тревожили зверя люди лесного племени. Надеялись добыть лосей, маралов или коз. Племени нужны к зиме и вяленое мясо, и шкуры, особенно шкуры лосей и маралов для обуви. Рыба была заготовлена в достатке. В пути охотников догнал быстроногий Юм.

— Великий вождь, много людей приплыло по Синей реке на плотах и лодках. Кри говорит: это люди свирепого северного племени.

— Где они? Говори! — Гирр не мог сдержать волнения. Он еще юношей встречался с жестокими северянами, которые не щадили и детей.

— На острове, против Кабаньего болота, — ответил Юм. Гирр выразительно махнул рукой и помчался назад. Ненависть душила его. Не раз пришельцы с севера уводили женщин, убивали детей, разоряли жилища. Гирр знал, что северяне налетали обычно ночью, внезапно, сеяли ужас и панику, легко достигая победы. И, став вождем, он выставил постоянные дозоры на реке. Мудрый Кри не терял времени. Он сообщил вождю:

— Врагов вдвое больше, чем мужчин в лесном племени. Они не знают, что мы их обнаружили, спят на острове, не выставив охраны, но костров не зажгли.

Вождь задумался. Открытое сражение принесет победу, в этом Гирр не сомневался, но погибнет много родичей. Остров отделяла неширокая, но глубокая протока, брод был только вверху. Гирр отвел охотников от берега, вполголоса изложил план:

— Врагов больше, чем нас, — заговорил он, — враги жестокие. Сегодня или завтра ночью они нападут на поселение. Надо опередить их. Кри с охраной останется здесь. Если появятся разведчики или охотники, перебить. Они знают здешние места, знают и о Кабаньем болоте. В прошлый набег охотились на нем.

— Будет так, великий вождь! — откликнулся Кри.

— Мы перейдем брод и подберемся близко к их стоянке. В темноте выигрывает тот, кто нападает первым. Каждый должен убить по одному врагу. Юм и Фил столкнут в воду плоты и лодки. Когда враги опомнятся, уходить в реку по крику ночной птицы. Темнота укроет нас от стрел.

Будто тени, мелькнули и исчезли охотники. Наступила густая, тягучая тишина. Со свистом пронеслась стайка уток, за Кабаньим болотом рыкнул тигр. Небо еще днем затянуло шкурами, в них закуталась луна от осенней ночной стужи. Кри не спускал глаз с темного безжизненного острова и серой поверхности воды, слушал немую тишину, но только запах сырых шкур выдавал пришельцев. Кри знал, где отряд Гирра перейдет протоку, но и там не было ни всплеска, ни темной точки, только тусклая, чуть посеребренная гладь. Охотники пройдут протоку под водой, взяв в рот полые трубки высохших растений, что в лесном племени умеют даже женщины и дети. Важно, чтобы враги не сразу обнаружили отряд Гирра, когда он выйдет на остров.

Кри заметно постарел. Чувствовал, что его руки и ноги скоро начнут слабеть. Он помнил обещание сына, и все же приближение старости пугало его. И сейчас эти мрачные мысли заняли его голову. Вдруг в поселении залаяла собака, и раз за разом прокричал кулик. «Зул обнаружил разведчиков, но помощи не просит», — отметил Кри и повторил крик кулика, сообщая о событии Гирру.

Мужчины лесного племени вместе с вождем лежали в это время в воде у самого острова, вслушиваясь и всматриваясь в темноту. Сигнал Зула и Кри несколько успокоил вождя, видимо, налет намечен после возвращения лазутчиков. Он тихо свистнул, подражая камышевке. Охотники вскочили, их топоры и копья обрушились на спящих врагов. Послышались рев, крики, стоны, началась паника… Через несколько минут уцелевшие пришельцы во главе с вождем сгрудились на нижней оконечности острова, ощетинясь копьями. Гирр мгновенно изменил план.

— В стрелы! — крикнул он.

Охотники поняли замысел вождя. На открытом месте пришельцы были хорошо видны и стояли кучно, ожидая нападения. Из редких тальников острова веер разящих стрел раз за разом прорезал воздух. Враги корчились на песке, их добивали копьями и топорами. Победа была полной и такой стремительной, что Юм и Фил не успели столкнуть лодки, только перерезали волосяные канаты, сдвинули с песка и пустили по течению три больших плота. Их тотчас бросились догонять на лодках. Победители собрали оружие, прикончили раненых врагов, сняли с них шкуры, трупы побросали в реку. Погибших и раненых, а также трофеи погрузили в лодки и двинулись вниз, к поселению. Часть охотников отправилась до берега вплавь.

Угрюмый вождь сидел в передней лодке. Невеселы были его думы. В коротком рукопашном бою, благоприятном для лесного племени, пять охотников убито, семь ранено. Почти половина мужчин из тех, что перешли с ним на остров. Правда, врагов полегло вчетверо больше. Но что было бы, напади они внезапно?.. Вождя поразило одно обстоятельство: враждебное племя во второй раз нападает, когда мужчины рода Агу на охоте. Значит, лазутчики врага проникают в поселение или подбираются к нему незамеченными. Вождь вспомнил все по порядку. Юм принес известие. Гирр привел людей к острову засветло, минуя поселок. Дотемна река и остров были на виду многих глаз, лазутчики в это время пройти не могли. Как они оказались в поселении? Как проглядела их охрана? Гирр встревожился. Слишком много лесное племя вложило труда, строя загоны, вскапывая землю под посевы, чтобы подвергать все это опасности.

В поселении уже знали о победе и потерях. Гирр молча выпрыгнул из лодки и направился к родовому костру, остановился возле Агу, опустился на колено, склонив голову.

— Мать матерей, — тихо сказал он, — многих сыновей рода не уберег твой сын, вождь племени.

Глаза Агу сверкнули, она вскинула руки со сжатыми кулаками, ее голос прозвенел металлом:

— Хвала великому Гирру, победителю жестокого северного племени!

— Великому Гирру хвала! — откликнулись родичи.

— Хвала!.. ла!.. ла!.. — покатилось эхо.

Вождь тяжело поднялся. Предстояло невероятно трудное — спросить с отца. Он оставался во главе охраны, когда мужчины ушли на охоту. Хотя враги были замечены вовремя, их лазутчики проникли в поселение раньше. «Духи, помогите отцу», — подумал Гирр, собираясь сказать первые, самые трудные слова.

Вперед выступил Зул.

— Великий вождь, — заявил он, — хочу говорить.

— Говори, — обрадовался Гирр отсрочке.

— Великий вождь, лазутчики прятались пять ночей и пять дней в хижине Султа. — Зул показал число дней и ночей растопыренными пальцами. — Ели рыбу и мясо лесного племени. Ждали, когда вождь уведет мужчин на охоту. Зул все сказал.

Родичи онемели, не смея дохнуть. Кровь отлила от лица вождя. В свете костра оно казалось вылепленным из белого холодного песка. Сверкали только глаза.

— Язык Зула говорит ложь! — взвизгнула одна из старых женщин.

Гирр властно вскинул руку.

— Где Султ? — спросил он очень тихо.

— Султа и двух лазутчиков связали в хижине шамана и охраняли до твоего решения, — ответил Зул.

— Привести! — рявкнул вождь.

Лазутчики сносно владели языком лесного племени и, надеясь хотя бы оттянуть расправу, все рассказывали подробно. В поселение они пробрались днем. Скрывались в хижине шамана, выходили только ночью. Вышли и в этот раз, на них бросились мужчины, скрутили безоружных. Враги не сказали, что с уходом Гирра на охоту два их товарища отправились сообщить об этом своему вождю. Не сказали, что, если их вождь до полуночи не получит от них новых сведений, северное племя нападет на поселение. Лазутчики надеялись на освобождение. Гирр и так понял все.

— В прошлый набег вы были у Султа? — спросил он.

— Да, — спокойно ответил северянин со светлой всклоченной бородой.

Злобный вой прокатился по рядам родичей Агу.

Шаман ничего не отрицал, он лепетал, что хотел уберечь свою жизнь, чтобы служить духам и охранять лесное племя от бед и несчастий. Лазутчиков вождь велел убить тут же. Они без трепета приняли смерть. Судьбу шамана Гирр предоставил решить родичам.

— Люди лесного племени, вы слышали все, — сказал он. — Кто велит убить Султа, пусть воткнет копье в землю слева от меня, кто велит пощадить — справа.

Кри первым вонзил копье по левую руку вождя, за ним устремились остальные. Женщины хватали камни и бросали их в кучу рядом с копьями. Никто не хотел щадить предателя.

— По вине Султа погибло много родичей — мужчин, женщин, детей, — заговорил вождь, — не могли боги и духи любить его. Пищей, которую мы приносили для богов и духов, Султ кормил врагов…

Неистовый рев заглушил слова вождя.

Он подождал тишины и закончил:

— Пусть шакалья душа Султа всегда дрожит от холода, не знает солнца и костра! Бросить его в реку с камнями на шее и ногах!

— Будет так! — кричали люди, совершая праведный суд.

4

Из семи раненых воинов лесного племени выжили трое. Четверо умерли. Война всегда приносила горе и лишения. Людоеды убили трех мужчин, а Манга съели. Для людоедов война — охота. Но и северное племя убило девять мужчин. Девять из четырех десятков. А сильные руки так нужны! Нужны, чтобы строить третий загон… Гирр лежал с открытыми глазами, сон бежал от него. Северное племя осталось без охотников. Женщин, детей, стариков ждут лишения, а может, и голодная смерть… Зачем война?

Во сне засмеялась Лань, не просыпаясь, прикрыла шкурой Кит и Груна. Вождь не мог уснуть. Он тихо вышел из хижины, но мысли о войне по-прежнему одолевали его. Зачем война? Гирру и лесному племени нужен мир. Больше будет пищи и одежды, больше будет мужчин, женщин, детей. Насколько знал сын Агу, война всегда приходила с севера. Только раз южное племя увело женщин, но не причинило вреда роду. Гирр вышел на берег реки, увидел Кри, сел рядом.

— О чем твои думы, отец?

Кри долго молчал. Ответил, не меняя позы:

— Старость идет за мной на расстоянии полета стрелы.

— Твоя мудрая мысль быстрее стрелы. Кри промолчал.

— Отец, тебе знакомы южные тропы до бескрайних степей и большой воды, куда вливается Синяя река. Знакомы ли северные тропы?

Кри шевельнулся, пытаясь понять, какие новые планы родились у вождя.

— Юношей ходил я в отряде карать северное племя за то, что оно разорило наш род. Дальше пределов северного жестокого соседа троп не знаю.

— И что же? — допытывался Гирр. — Враги присмирели?

— Мы жестоко покарали их. Много лет и зим они набирали силы, пока снова не напали на нас, — отвечал Кри.

— В тот раз, когда я ушел за женщинами на юг?

— Да.

— Скажи, отец, наши воины убивали детей?

— В том и беда, что детей и женщин щадили. Потому северное племя возродилось и угрожает нам.

— Зачем два племени разоряют и убивают друг друга? — Гирр упорно пытался что-то понять.

— Так было всегда, — пожал плечами Кри.

— Людям нужен мир, — уверенно заявил сын. — Вчера мы победили северных пришельцев, убили мужчин. Но племя не умрет и не простит нам.

— Они первыми пришли на нашу землю! — повысил голос отец. — Пришли убивать!

— Сейчас не узнать, кто напал первым, — возразил сын, — важно, кто первым предложит дружбу и окажет помощь. Мы должны сделать это. Сегодня лесное племя сильнее и богаче северных соседей… Сколько дней пути до их поселения?

Кри сердито взглянул на сына и отвернулся.

— Пойми, отец, воины и набеги ломают все мои планы. Весной хотел я послать отряд к сыну Барса, пригнать домашних туров и вожака молодым турицам. Посылать некого… Половина мужчин охраняет жилища, посевы, загоны и туров. Еще один набег — и все наши труды пропадут даром. Ты, мудрейший из людей, почему не поймешь: нам нужны дружелюбные соседи? — Истратив доводы, вождь замолчал. Он думал, что отец не слушает его, поднялся, чтобы уйти.

— Посиди, — попросил отец. Гирр сел.

— Прости старика… Намерения твои мудры, но в дружбу с северным соседом не верю. А путь прост и недалек. Несколько дней вверх по Синей реке. С правого берега выйдет мелководная чистая речка. По ней два дня пути. Поселение на берегу, — Кри говорил отрывисто и нехотя.

— До того, как отвердеет вода, можно вернуться?

— Конечно. — Кри понял: решение вождя твердо, повернулся к нему. — Пусть и в этом тебе помогут боги и духи!

Четыре лодки, груженные шкурами, сушеной рыбой и вяленым мясом, отошли от берега, обогнули остров, где недавно разыгралась трагедия, и исчезли из виду. Девять мужчин лесного племени во главе с вождем пошли с дружбой и помощью к побежденному врагу. Шли левым, мелководным, во многих местах песчаным, берегом, прямо по воде. Лодки тащили волосяными канатами, на топких участках толкали шестами. Совсем редко, обходя скалы, садились за весла.

С серого неба, висевшего над головами, моросил осенний надоедливый дождь. Едва пробиваясь сквозь хмурую завесу, как из-под слоя шкур, доносились прощальные крики журавлей. Люди шли ночью и днем, давая себе короткий отдых, когда перед рассветом поднимался туман. Они наскоро разжигали костер, в горшке варили пищу, отдыхали в лодках, оставляя одного воина для охраны.

С каждым днем заметно холодало: и время шло к зиме, и люди шли на север, навстречу зиме. В устье Чистой речки пришли позднее, чем ожидали: тяжелая поклажа сдерживала ход. К осени речушка совсем обмелела, и лодки поочередно перетаскивали через перекаты, царапая днищем галечник и камни. Ноги ныли от студеной воды, в воздухе мелькали снежинки. Наконец землю припорошил снежок. Посланные Гирром разведчики вернулись скоро и сообщили, что поселение сначала показалось заброшенным, следов от него в стороны нет. Но из хижины вышли две женщины и принялись разжигать костер.

Вождь лесного племени оставил двух мужчин возле лодок и двинулся с остальными родичами к поселению. На расстоянии, равном полету стрелы от костра, Гирр остановился. По запаху он определил, что женщины жарили рыбу. Вдруг одна из них увидела пришельцев, что-то закричала и бросилась в лес. Тотчас из хижин посыпались женщины и дети, разбегаясь кто куда. Выскочили несколько мужчин и стариков с оружием в руках, они встали плечом к плечу, готовые к бою.

Над поселением, распластав крылья, парил коршун. Гирр вскинул лук — посыпались перья, мертвая птица, кувыркаясь в воздухе, упала около костра. Дав время осознать защитникам северного племени, с кем они имеют дело, Гирр сложил на землю оружие и смело направился к ним.

— Вождь лесного племени Гирр, — сказал он, останавливаясь в нескольких шагах от костра.

Седобородый старик также безоружным выступил вперед:

— Вождь племени Чистой реки Чут.

Гирр приложил руку к груди, слегка склонив голову. Чут понял, что пришелец хочет говорить с ним и жестом пригласил к костру. Вожди сели друг против друга. Мужчины лесного и северного племени остались стоять неподвижно повернув головы в сторону вождей и готовые в любой миг пустить в ход оружие.

— Ваши люди пришли к нам с войной, они убиты все, — сказал сын Агу.

— Нет, — возразил Чут, — один вернулся. Он испугался честной смерти, измазал себя чужой кровью и лежал среди мертвых родичей. Его бросили в реку, как дохлого шакала. Мы убили изменника у родового костра.

Глаза старика пылали гневом. Гирр проникся к нему уважением. Чут не юлил и смело глядел на победителя.

— Выживет ли племя без охотников? — спросил Гирр и зачерпнул ладонью снег, давая понять, что подходит зима.

— Много детей умрет, но племя выживет. — Старик не скрывал угрозы.

— Одно мое слово, и от твоего племени останутся только пепел и трупы, — угрозой ответил Гирр.

— Чего хочет победитель? — смирился старик. — Женщин? Выбирай. Хижины и детей пощади. За них умрем с оружием в руках.

— Победитель хочет, чтобы ваши дети не умерли, а племя выжило и окрепло, — улыбнулся сын Агу.

Старик снова разгневался:

— Я стар, но готов сразиться в поединке с победителем, который пришел смеяться над моими сединами!

Вождь лесного племени сузил глаза, но сдержал себя, ответил спокойно:

— Люди вашего племени двадцать зим назад сожгли наши хижины, увели женщин, убили детей и бросили их в огонь. Мы не пришли карать вас, а ты снова прислал к нам войну. Есть ли наша вина в том, что тела твоих родичей едят рыбы?

Старик молчал, руки его вздрагивали.

— Сколько раз наши племена разоряли друг друга, пока твоя голова побелела, а мудрость не одолела злобу? Соседи будут сильнее, если не вражда, а дружба соединит их. Мы привезли шкуры и пищу, вели своим людям выгружать лодки: мы должны спешить. Если хоть один из нас не вернется к сроку, мои родичи найдут вас всюду. — Гирр поднялся и пошагал к лодкам.

Пока люди племени Чистой реки освобождали лодки и носили поклажу, Гирр и его спутники раскинули шкуры, собрали хворост для костра, в глиняную посуду зачерпнули воду и опустили вяленое мясо. Молодая женщина услужливо принесла Гирру огонь в малом родовом очаге. Сын Агу улыбнулся и пригласил женщину сесть. Великий вождь на ее глазах выбил огонь из камней и разжег костер.

Женщина завизжала, будто ее резали на куски, и убежала, оставив принесенный огонь. В поселении поднялся невообразимый гвалт. Через некоторое время к Гирру подошел Чут с группой женщин и мужчин.

— Глупая женщина утверждает, — заговорил старик, — что великий вождь достал огонь для костра из камня.

— В лесном племени это умеют все, — ответил Гирр.

Чут не поверил, но спорить не стал. Тогда сын Агу на его глазах оживил огонь.

— Вижу, ты великий вождь могучего племени, — искренне восхитился старик.

— Дружба с нами укрепит вас, — спокойно сказал Гирр.

— Племя Чистой реки приняло твою помощь и твою дружбу, когда гибель стояла у родового костра. Ни одна стрела наших людей не прилетит в твои земли, великий вождь. Клянусь живым духом своего тела! — Чут тщательно оглядел все богатство, привезенное победителями и поверил в их добрые намерения.

Гирр вскочил.

— Дружба и помощь! — крикнул он.

— Дружба и помощь! — повторил Чут.

— Мы сегодня уходим назад… — заговорил сын Агу.

— Только завтра, — перебил Чут. — Друзей не отпустим без угощения и отдыха. Для вас освободим хижину, охотники принесли добычу.

Вождь лесного племени принял приглашение.

У родового костра гостей окружили невиданным вниманием, женщины танцевали и пели, мужчины метали копья и стреляли из лука в цель. Попросили и Гирра показать свое искусство: хозяева не забыли его выстрел в коршуна. Великий вождь велел одному из родичей приложить ладонь к стволу дерева, как это сделала когда-то Лань, и вонзил четыре стрелы между пальцами охотника. Хозяева только переглянулись, а Чут покачал головой. Затем гостей угощали гусями, целиком запеченными в глине. Высохшая глина легко отделялась вместе с перьями, освобождая чистое, сочное мясо.

Однако Гирр скоро заметил, что сами хозяева ели слишком мало, и догадался, почему: он заходил в хижины и видел, с какой жадностью грызли голодные дети вяленую рыбу.

— Великий вождь Гирр хочет говорить, — обратился он к Чуту. Старик поднял руку, установилась тишина.

— Вражда и войны наших племен несли голод, разорение и смерть. Защищая своих детей, женщин и жилища, мы победили ваших воинов. Лесное племя также потеряло в бою много хороших охотников, но пришло к вам с помощью и дружбой. Я оставлю вам до весны двух мужчин, они научат вас многому, чего вы не умеете, помогут на охоте и в рыбной ловле. — Гирр перевел дух и понизил голос: — Но половина ваших детей все равно умрет, остальные вырастут слабыми. Привезенной нами пищи не хватит до конца зимы. Часть ваших детей мы можем взять с собой…

Тут раздались голоса протеста. Чут вскинул руку, насупил седые брови, голоса смолкли.

— У лесного племени хватит запасов рыбы и мяса. Когда река унесет твердую корку, плывите к нам, берите своих детей. Клянусь духами, Гирр не желает вам зла. Думайте.

Глава пятая Нежданные гости

2

Потеря каждого мужчины ранила Гирра. Пятый раз деревья сбросили зеленые шкуры, пятый раз на землю упал белый холодный песок с того времени, как племя начало строить два новых, очень больших, загона. В первых загонах трава росла хуже и хуже. Мужчин в племени не хватало. Нескольких снова придавило деревьями, Фила убил медведь-шатун. Прошло восемь лет и зим с той ночи, как лесное племя победило туров, загнав их в западню, однако стадо в неволе не росло. Для молодых туриц не было загона и вожака, все бычки приходились им братьями по отцу. Взрослые турицы старели, некоторые из них не давали приплода, и их приходилось убивать. Постарел и бык-вожак. При появлении людей он не защищал самок и приплод, угрюмо уходил в сторону, опустив однорогую голову. Это вполне устраивало лесное племя[7], важно, что он давал приплод. Да и заменить его молодым быком можно было в любой момент: из трех десятков взрослых туриц только одна будет матерью молодому вожаку. Гирр крепко запомнил предупреждение сына Барса о том, что нельзя пускать к самкам родственного вожака.

Великий вождь надеялся к концу зимы закончить сооружение новых загонов, а весной снарядить наконец отряд в южное племя. Надо было пригнать от сына Барса двух туров-вожаков из домашнего стада, чтобы получать от старых и молодых туриц не дикий, а полудомашний приплод, для которого не нужны столь прочные загоны. Тревоги и заботы терзали только вождя, а родичи были довольны. Племя имело в достатке рыбу, стало больше мяса. Чего еще нужно?

В поселение два раза приплывал вождь племени Чистой реки, привозил в подарок связки мягких соболиных шкурок, добывать которые охотники Чута ходили далеко на север. Дети, что зимовали у Синей реки, стали девушками и юношами, но мужчин в северном племени было все еще мало.

— Через одну-две зимы мое племя окрепнет. Пришлю к тебе отряд не с войной, а с помощью, — пообещал Чут.

— Женщины лесного племени дарят не только девочек, — улыбнулся Гирр. — Через несколько зим наши юноши станут мужчинами. Моя женщина Лань подарила мне и роду кроме Кит и Груна еще трех сыновей.

— Пришлю к тебе отряд ради своей выгоды, — продолжил начатую мысль вождь племени Чистой реки. — Задумал и я делать загон для туров и место выбрал. Великий вождь, не боясь осенней стужи, сам пришел с помощью, привез пищу и шкуры, когда мое племя было обессиленным. Великий вождь взял наших детей в свои хижины и спас их от голодной смерти. Он оставил двух мужчин, которые научили нас добывать огонь, плести ловушки для рыб и делать посуду из глины. Великий вождь не откажет и теперь принять наших молодых мужчин строить вместе с ним загоны и научиться его умению.

— Всегда готов помочь мудрому вождю дружелюбного племени и его людям, — охотно согласился Гирр.

Этот разговор с Чутом припомнил сын Агу у погребальной ямы Фила. «Спасибо духам, что послали меня с миром и дружбой к Чистой реке, — подумал он. — Имели бы теперь на севере не друзей, а беспощадных мстителей». Возле Гирра остановился запыхавшийся юноша. Тяжелое предчувствие сжало сердце вождя.

— Говори! — нетерпеливо крикнул он.

— Деревом придавило Кри и… Гирр не дослушал…

Мужчины расступились перед вождем. Кри был еще жив, но близкая смерть сделала его лицо белым как снег. Гирр опустился перед ним на колени.

— Отец, — прошептал он.

Кри открыл глаза, с усилием расклеил синие губы, из уголка рта в седую бороду вытекла струйка темно-вишневой крови.

— Сын… Старость лишила меня проворства, — он замолчал, собирая остаток сил на последние слова, — буду просить духов, чтобы помогали тебе… — Живая душа покинула его мертвое тело.

Гирр поднялся с коленей, никого и ничего не видя. Юм торопливо рассказывал ему, как случилось несчастье. Огромное дерево с пережженными корнями канатами-растяжками уронили на меньшее дерево, рассчитывая повалить и его. Но оно выстояло, и гигант завис в воздухе. Решили под вторым деревом развести костер. Двое мужчин стали рыть вокруг него яму, а еще двое принесли по корзине черных камней. Вдруг корни треснули, и дерево стало медленно падать, выворачивая пласт земли. Люди бросились в стороны, один юноша запнулся и упал. Кри метнулся на помощь, а дерево будто ждало жертву, стремительно грохнулось на землю. Юношу раздавило стволом, как горностая тяжелой ловушкой, а Кри отшвырнуло на груду завала.

Гирр не слушал Юма. Его мучило чувство непоправимой вины перед погибшим отцом. Он обещал беречь отца в старости и не уберег. Кри до последней минуты наравне со всеми мужчинами строил загоны, ходил на охоту, охранял поселение и туров. Не стало у Гирра отца и мудрого советчика, который и в мир духов ушел с надеждой помогать сыну.

В погребальную яму опустили Кри на шкуре турицы. Радом с ним положили топор, лук, стрелы, копье и пращу, а также кожаный мешочек с камнями и жгутом для добывания огня. В изголовье поставили глиняный горшок с вареным мясом, в ноги положили связанную собаку. Зарыв яму, родичи ушли в поселение. Гирр остался у насыпанного холмика, сел на истоптанную землю, перемешанную со снегом, безвольно уронив голову. Все заботы и тревоги, что одолевали его, показались ненужными рядом с потерей близкого и дорогого человека. Для чего все это? Для чего он, вождь племени, и его родичи, не жалея сил, строят загоны? Все они уйдут в мир духов раньше, чем туры станут домашними. Продолжат ли дети и внуки начатое дело? Не напрасны ли эти жертвы?

Бледная богиня ночного неба вышла из-за леса в окружении многочисленных звезд — ее духов. Под их холодным взглядом притихли деревья, звери и птицы, затвердела мокрая земля и вода в лужицах. Гирр сидел неподвижно, как могильный камень.

— Прости, отец, — прошептал он, — ты сам переложил на меня ношу вождя. Я должен заботиться о племени.

Мысли Гирра вернулись к нуждам родного племени. В один день потеряло оно троих охотников и строителей. Стало ясно, что загоны будут готовы только летом, когда посылать отряд в южное племя станет поздно. Поход к сыну Барса отодвигался еще на лето и зиму. Стоит ли спешить? Не лучше ли сначала перестроить хижины? Великий вождь давно собирался в каждом жилище выложить очаг из камней и глины, а дымоходы пропустить под лежанками, но не хватало мужчин и времени на все это. В прошлую зиму Гирр видел, как куталась в шкуры, не могла согреться старая Агу.

Вождь решил завтра же прервать строительство загонов и, пока не наступили морозы, сложить в жилищах печи. В первую очередь в хижине матери. Гирр вспомнил про Зула. Это мудрый, опытный охотник и рыбак, он лучше других умел делать глиняные посудины и наконечники к стрелам и копьям, а сегодня утром мог погибнуть от когтей и зубов медведя-шатуна. Так-то великий вождь бережет мудрых стариков племени! «Зул больше не пойдет на охоту и ловлю рыбы», — решил Гирр.

Сын Агу поднял голову. Против него, прислонясь к дереву, неподвижно стояла Лань.

4

В ясное летнее утро все лесное племя высыпало на берег Синей реки, провожая Мара и его людей на север к родовому очагу. Перед тем всю ночь был великий пир, танцы женщин и состязания охотников. Юм не посрамил родичей, вышел победителем. У родового костра лесного племени Гирр скрепил союз северных гостей с женщинами своего рода. Каждую пару он обводил вокруг костра и объявлял их мужчиной и женщиной, принадлежащим друг другу. Теперь женщины добровольно уплывали с северными гостями.

Великий вождь был весел и оттого, что лесное и северное племена скрепили дружбу родством, и оттого, что наконец закончены загоны. Сияли глаза у вождя племени Чистой реки Мара. Его люди научились строить загоны, используя огонь, складывать в хижинах печи, дающие много тепла, что было особенно важно для северного племени. Великий вождь показал гостям приемы укрощения быка-тура, измотав его так, что бык бежал от Гирра на дрожащих ногах. Не только гости, но и охотники лесного племени с тревогой и восторгом глядели, как Гирр заставил быка бешено метаться взад и вперед по луговине, сам оставаясь невредимым. Один из мужчин племени Чистой реки захотел немедленно повторить урок великого вождя. Ему выпустили из загона другого тура. Молодой охотник справился с задачей, чем порадовал Мара.

При расставании вожди молча обнялись, и Map прыгнул в лодку. Пока лодка не скрылась за малым островом, молодой вождь стоял во весь рост, обратившись в сторону поселения лесного племени и склонив голову.

Об одном сожалел Гирр: не успеть до осени к сыну Барса и назад. Но молодых туриц в этом году лесное племя не будет убивать, перегонит в один из новых загонов. Это будет первый приплод, выращенный в неволе и оставленный для получения потомства. Радостью наполнилось сердце великого вождя.

Проводив северных гостей, Гирр вошел в хижину матери. Агу на этот раз не выходила к родовому костру. Кутаясь в шкуры, она сидела возле печи и задумчиво глядела в огонь. Мать матерей не могло согреть и летнее солнце. Она кивком головы велела сыну сесть рядом.

— Духи зовут меня к себе, — сказала она. — Когда богиня ночи гуляла по небу, прилетал ко мне дух Кри и звал с собой.

Агу надолго замолчала. Молчал и Гирр. Он думал о смерти. Люди рождались, росли, мужали, старились и умирали. Отчего это? Человека не давит дерево, не рвет зверь, а он теряет силы, и живая душа покидает мертвое тело.

— В молодые годы я подарила роду восемь детей, — раздумчиво говорила старуха, глядя в огонь. — Все они ушли во власть духов, остался ты один. Старая Агу гордится тобой, гордится великим вождем, какого не знало лесное племя. Агу спокойно уйдет в мир духов.

Гирр подавленно молчал.

— Агу не только дарила детей, она берегла родовой очаг, не давала умереть огню, хранила обычаи рода и много сил отдала, чтобы племя жило и крепло. Пока ты вождь, мой дух будет спокоен и в мире теней. Но придет и к тебе старость… — Мать матерей замолчала и прикрыла глаза. Затем выпрямилась, повернула к сыну строгое лицо, в глазах мелькнула прежняя зоркость. Она продолжила, как заклинание: — Чтобы дела твои не умерли с тобой вместе, готовь вождя для племени, по мудрости равного себе… — Она снова сникла и закончила тихо: — Юм не мой сын, но сын Кри… Я все сказала. Теперь иди, дух Агу просит покоя.

Гирр ткнулся лицом в плечо матери, поднялся и вышел, не сказав ни слова.

Старейшие матери рода видели, что ночью Агу вышла из хижины, а куда и зачем, не знали. Мать матерей исчезла. Поиски не дали никаких результатов. Лишь на второй день старый Зул отозвал вождя в сторону и тихо сказал:

— Живой дух оставил мертвое тело Агу в береговой пещере.

Люди лесного племени не пользовались пещерой. Когда-то давно в ней будто бы жили их предки, спасаясь от зверей и непогоды. Позднее с берега рухнула в реку скала, образовав шиверу и порог. От незамерзающей воды всю зиму поднимался холодный туман, покрывая стены в пещере инеем. Люди покинули ее. Она оказалась непригодной и для хранения запасов пищи, да и особенных запасов у людей не было. Так ли было на самом деле, знают только боги и духи.

Гирр вслед за Зулом спустился на площадку перед входом в пещеру по довольно крутой тропинке в расщелине скалы. Здесь, к удивлению великого вождя, под козырьком нависших камней лежала куча хвороста и смолья. Зул достал из углубления малую корзину, изнутри промазанную глиной. В корзине тлели горячие угли, что еще больше удивило Гирра. Старик быстро распалил смолье, вооружился факелом, второй вручил вождю и смело шагнул внутрь пещеры. Агу лежала вверх лицом недалеко от входа, ее руки были сложены на груди вниз ладонями. Будто мать матерей точно знала минуту своей кончины и приготовилась уйти в мир теней. Почему Агу захотела умереть в этой забытой людьми пещере, знал только Зул. Он неторопливо и теперь уже бесстрастно изложил давно минувшие события.

Зул был ровесником Агу. Став умелым охотником, он предлагал ей богатые ожерелья, но Агу отвергала их и ласкала других мужчин племени. Сердце Зула не хотело никого из женщин, охотник искал ласки только Агу и всюду преследовал ее, а она, стройная и гибкая, смеялась ему в лицо и еще сильнее тревожила сердце. Зул поздно узнал женщин, но и тогда Агу казалась ему богиней ночного неба среди тусклых звезд. В этой пещере Агу ласкала непобедимого в состязаниях охотника Кри и подарила роду Гирра, великого вождя лесного племени.

— Ты знал, что мать матерей ушла умирать в пещеру? — спросил Гирр.

— Нет. Я нашел ее случайно.

— Кто принес к пещере дрова и горящие угли?

— Я, — неохотно признался старик.

— Для чего? — пожал плечами Гирр. Зул замялся, опустил глаза: — Я все скажу великому вождю после погребения Агу.

— Хорошо, — согласился Гирр.

Старейшую мать матерей схоронили с почестями. Кроме пищи, теплой одежды и соболиных шкур, в погребальную яму поставили большой родовой очаг, что оберегала она много лет и днем, и в бессонные ночи. Зул положил к ногам Агу вылепленные из глины и обожженные в огне фигурки зверей и птиц.

Смерть матери Гирр перенес легче, чем гибель отца, но ее последние слова несколько дней занимали мысли великого вождя. Перед смертью мать матерей не жаловалась на слабость и недуги. Мудрая Агу думала о судьбе племени, о судьбе ее рода. И умирающего Кри беспокоила та же забота. «Буду просить духов, чтобы помогали тебе», — вспомнил Гирр слова отца.

Через какое-то время великий вождь напомнил Зулу о его обещании, и старик снова повел его в пещеру.

— Когда Агу совсем отвергла меня, захотелось мне сделать что-то такое, чего не умели другие мужчины племени, — Зул поднял над головой факел, осветив стену пещеры. — Много лет и зим я тайно выбивал вот это…

Вождь тоже поднял факел. Сначала он увидел, что гладкая плоскость стены, наклонно уходящая к потолку, снизу доверху испещрена линиями. Присмотревшись, он узнал знакомый изгиб Синей реки, Круглое озеро, ручьи, впадающие в реку против малого и большого островов, полукольцом стоящие хижины поселения и… загоны! А в них — туры! У великого вождя перехватило дыхание. Сколько труда и умения вложил в эту картину Зул!

— Хвала Зулу! Хвала великому мастеру! — воскликнул пораженный вождь.

Похвала Гирра смутила старика, но и ободрила.

— Загоны и туров я выбил позднее, — сказал он. — Работа меня так увлекла, что я сон потерял, долбил и долбил камень. Теперь погляди на эту стену.

Здесь художник изобразил сцены из жизни лесного племени: Агу, протягивающая руки навстречу солнцу, охота на кабана, состязания охотников, танцы женщин, добывание огня из камней… Гирру не верилось, что такое могли сотворить руки человека. Это под силу только богам. Он ткнулся лицом в плечо Зула. Глаза старика повлажнели.

— Кто видел твою работу? — спросил великий вождь, направляясь к выходу.

— Никто.

— Надо показать всем. Жаль, уехали северные гости. Их обязательно нужно бы привести сюда.

Все люди лесного племени побывали в пещере, одни стояли в задумчивости, другие бурно восторгались, узнавая себя и родичей:

— Это Агу!

— Это Манг! Он ударил кабана копьем, а копье переломилось.

— А это Гирр бьет кабана топором.

Больше всего поражало родичей то, что Агу зарыли в погребальную яму, Манга съели людоеды, а Зул выбил их на камне, и они навсегда останутся, как живые.

Люди лесного племени развели родовой костер и устроили пир в честь великого мастера, какого нет ни в южном, ни в северном племенах. И тут примчался Юм с новым радостным известием.

— Гости из южного племени! — кричал он. — Посланцы племени Барса!

Гирр встрепенулся и замер.

— Говори, — приказал он Юму.

— Великий вождь, — начал Юм, успокаиваясь, — мы были у Круглого озера и заметили двух незнакомых мужчин. Они огляделись и подали сигнал. Из леса вышли еще люди, которые вывели туров на веревках, как домашних собак, и напоили в озере. Значит, люди вели домашних туров, о каких рассказывал великий вождь. Я подобрался поближе и громко крикнул: «Гирр — сын Агу! Лань — дочь Барса!» — «Лат — сын Гирра!» — последовал ответ. Я открыто вышел к людям из южного племени. Они ведут в дар от сына Барса трех быков и четырех молодых туриц из домашнего стада. Охотников в отряде десять во главе с Ниром. Наши люди показывают им дорогу к поселению, а я прибежал известить великого вождя.

— Лат тоже пришел? — спросил Гирр.

— Да, великий вождь. Лань вскочила и жадно слушала Юма. Гирр взглянул на нее, сказал улыбаясь:

— Будем встречать нежданных, дорогих гостей…

Глава шестая Темнокожие

2

Еще будучи юношей, не знавшим женщин, Юм восхищался ловкостью и силой, а позднее и мудростью великого вождя, боготворил его и старался во всем подражать ему. Поэтому много упражнялся в стрельбе из лука, в метании копья, в изготовлении оружия и ловушек для рыб. Прошли годы, и Юм стал лучшим охотником племени. Правда, к тому времени Манг погиб, Кри состарился, Гирр, став вождем, в состязаниях не участвовал, многие сильные охотники были убиты в битве с северным племенем и раздавлены деревьями при сооружении загонов, а юноши еще не возмужали, чтобы соперничать с Юмом. Юм первым из мужчин лесного племени, подражая Гирру, выбрал себе женщину, которая принадлежала только ему, и сын Агу скрепил его союз с Миллой — лучшей танцовщицей рода. Великий вождь отметил ловкость и смекалку Юма, доверял ему самые важные поручения. После того как Агу сказала Гирру, что он и Юм братья, великий вождь оставлял его вместо себя, когда отлучался из племени. Юм гордился доверием вождя и, не жалея сил, выполнял его волю.

Наконец Гирр решил открыть Юму тайну и сказал ему, что Кри, отдавший себя во власть духов, их отец. Сказал, что узнал об этом от старейшей матери рода мудрой Агу, которой нельзя не верить. Родство с великим вождем, равного которому он не знал, взволновало Юма. Кри был непобедимым охотником и мудрым вождем, и брат Гирр — лучший охотник и великий вождь. Как не гордиться таким родством? Юм ткнулся лицом в плечо Гирра. Несколько дней брат великого вождя будто летал на крыльях, не чуя под собой земли. Он подумал, что со временем сам будет вождем лесного племени, таким же мудрым, как Кри и Гирр. Юму очень хотелось, чтобы об этом узнали все родичи, но рассказал он только своей женщине Милле.

Пролетели годы после того, как Юм узнал тайну своего великого родства. Лицо Юма обросло бородой, в ней появились белые паутины, а племенем по-прежнему правил Гирр. Милла, женщина Юма, подарила роду сына и дочь, которые стали юношей и девушкой. Милла долго молчала, но теперь все чаще спрашивала своего мужчину с усмешкой:

— Когда тебе подарят власть вождя? Юм ничего не отвечал.

— Скоро старость согнет тебя, как это дерево, — зло шептала Милла.

Ноздри Юма расширялись, он тяжело дышал, но упорно отмалчивался.

— Старейшие матери рода говорили, — продолжала Милла, — что в давние времена власть вождя лесного племени завоевывали в поединке…

Юм вскакивал, ждал, что еще скажет эта несносная женщина. Но женщина благоразумно умолкала. И все же однажды она не сдержалась и бросила в лицо своему мужчине:

— Неужели ты боишься старика Гирра, трусливый шакал? Юм схватил ее за волосы, швырнул под ноги и ушел на берег Синей реки, подальше от людей. Он долго сидел в уединении и думал, что, конечно, вождем племени давно должен быть младший брат Гирра, что Гирр состарился и не сможет одолеть Юма в состязаниях охотников. Юм много раз побеждал родичей и один раз мужчин из племени Чистой реки. «Моя женщина права, — заключил он, — Гирр не устоит против меня в поединке и должен уступить место вождя. Сын Агу только однажды и очень давно выиграл состязание охотников. Было это в первый год его возвращения из южного племени…»

Тяжелые заботы терзали сердце Гирра, лютая зависть грызла сердце Юма.

А боги и духи на глазах творили чудеса. Луга подернулись зеленой дымкой, зеленой шкурой окутались леса, светлела вода в Синей реке, добрел ее нрав, и шумела она теперь только в пороге. Птицы садились на гнезда, на Кабаньем болоте до одури орали лягушки. Мужчины лесного племени подолгу задерживали жадные взгляды на женщинах, те, перехватив такой взгляд, лукаво дразнили их глазами или скромно опускали ресницы. Племя, как обычно, готовилось к большому празднику в честь солнца, его богов и духов, готовилось к танцам и состязаниям. Грун с замиранием сердца ждал праздника, он впервые будет участвовать в танцах мужчин, в состязаниях охотников, и великий вождь скрепит его союз с женщиной.

Для праздника Гирр велел убить годовалого тура и с отрядом охотников собрался на Кабанье болото за добычей.

— Юм! — позвал великий вождь.

Охотник вышел из толпы, остановился в нескольких шагах от Гирра, но не склонил головы перед вождем. Его вид говорил о дерзости и неповиновении.

— Юм останется охранять поселение и богатства племени, — приказал Гирр.

— Я много раз охранял детей-несмышленышей и немощных старух. Я пойду на охоту, — возразил младший брат.

Впервые мужчина племени отказался выполнять волю великого вождя. Гирр поборол вспыхнувший гнев, сказал спокойно:

— Хорошо. Ты поведешь охотников на Кабанье болото. Но женщины и дети — главное богатство племени. Ты не смог это понять и больше охранять его не будешь.

Слова вождя больно ударили Юма. Не только Юму, но и родичам стало ясно, что мудрость Гирра выше мудрости Юма.

— Не сердись, великий вождь, что случайно обидел тебя, не обладая твоей мудростью, — примирительно сказал брат, хотя глаза его горели злобой.

— Не сержусь, — Гирр словно не замечал негодования Юма. — Я не должен обижаться на ошибки родичей. Великий вождь лесного племени обязан знать и видеть больше, чем охотник Юм.

И Гирр, и Юм понимали, что теперь великий вождь как бы провел черту между собой и младшим братом. У Юма остался только один путь стать вождем — победить Гирра в поединке.

Сын Агу сам расставил охрану, сказал, где его найти, если будет нужно, и отправился к Круглому озеру, захватив с собой Груна и еще семерых юношей, не знавших женщин. Неповиновение Юма не удивило великого вождя, он еще раньше заметил возрастающую заносчивость младшего брата. Гирр решил приблизить к себе молодых мужчин и обучить их навыкам охотников и следопытов, чтобы можно было опереться на них самому, а может быть, и Груну, когда явится нужда. Благодарные юноши скоро привязались к великому вождю и охотно перенимали его уроки.

И на этот раз сын Агу повел юношей для обучения.

Удалившись от поселения, Гирр остановился и сказал:

— Четверо из вас должны потерять свои следы. Обманув преследователей, скрыться в лесу. Остальные пусть найдут беглецов.

Не в первый раз Гирр устраивал такие игры, которые обычно заканчивались состязаниями в стрельбе из лука и метании копья. Часто устраивались и поединки, только вместо топоров юноши вооружались палками, обернув их концы шкурой. При этом синяки и шишки за обиду не принимались. Возвращались юноши в поселение возбужденными и довольными. А великий вождь незаметно, но внимательно приглядывался к каждому. Грун легко побеждал сверстников и в поединках, и в стрельбе, что радовало Гирра. Лучше других мог найти след человека и зверя Аз.

Подождав столько времени, сколько нужно, чтобы Аз и его товарищи успели пробежать расстояние равное длине Длинного озера, Гирр вскрикнул чибисом, извещая Аза, что выступает погоня.

Вдруг раздался крик ночной птицы. Через некоторое время он повторился три раза с равными промежутками. Это был сигнал тревоги охотников лесного племени. Сигнал, видимо, подал Аз.

— Приготовить оружие, — приказал вождь.

Гирр бежал быстро и бесшумно. Вдруг он остановился, вскрикнул чибисом. Тотчас ответил крик ночной птицы. Великий вождь двинулся шагом. Из-за куста вынырнул Аз.

— На берегу реки четверо чужих мужчин. Они низкорослы, кривоноги и темнокожи, как людоеды, что съели Манга, — сообщил Аз. — Я оставил охрану и пошел вам навстречу.

Запах тухлого мяса резанул по ноздрям. Сомнений не было: это людоеды. Трое темнокожих спали: двое в лодке, один на берегу между камней. Четвертый сидел, подвернув под себя пятки. Он время от времени вытягивал шею, прислушиваясь, и даже привставал, опираясь на копье. По всему было видно, что их родичей поблизости нет. Гирр распределил цели так, чтобы каждому людоеду досталось по две стрелы. Свою он оставил про запас. Подползли близко, и стрелы свистнули разом. Только один из людоедов попытался бежать, но и его добила стрела Гирра.

— Осмотреть, нет ли каких следов. Аз и Фрут по правому берегу реки, — распорядился сын Агу, — Грун и Солл — по левому берегу.

Никаких следов темнокожие не оставили, значит, они приплыли ночью и гонцов в свое племя не посылали. Это хорошо. Юноши, по указанию Гирра, привязали камни к ногам трупов и спустили их в воду на середине реки, лодку врагов спрятали в кустарниках Большого острова.

Великий вождь приказал молодым воинам немедленно возвращаться в поселение, а Груна и Аза послал на Кабанье болото за отрядом Юма. Он пояснил:

— Людоеды не ходят малым числом. Это была разведка. Войны не избежать, а победить темнокожих можно, только истребив всех. Чем-то мы рассердили духов…

3

Сын Агу знал о нравах и обычаях людоедов из рассказов Кри. Они низкорослы, но упорны, бесстрашны и злобны, нападают напролом, без уловок и хитростей, побеждают большим числом в ближнем бою. Обнаружив чужое племя, не отступают от него, пока не истребят полностью. Бегают темнокожие медленно, но неутомимо. Полет их стрел и копий почти вдвое короче, чем у охотников лесного племени.

Едва наметился рассвет, а у кострища уже собрались мужчины и женщины. Великий вождь поднялся с плоского камня.

— Люди лесного племени, победившие туров! — заговорил он. — В наши владения пришли людоеды. Война с ними будет трудной… — Гирр сделал паузу. — Аз, быстрый, как олень, и хитрый, как лиса, возьмет с собой троих юношей, будет следить за темнокожими и сообщать мне.

— Будет, как ты велишь! — отозвался Аз и вскоре увел разведчиков.

Затем сын Агу разделил всех охотников племени на три группы. Две из них под водительством Юма и Груна должны встретить врагов. Неожиданными налетами увлечь людоедов в погоню, увести подальше от поселения и в ущельях, оврагах, болотах устроить засады, истребляя врагов издали, избегая ближнего боя. Оторваться от погони и снова заманить в засады. Гирр особенно надеялся на Груна, хотя не сказал об этом. С ним были юноши быстроногие и выносливые, многие из них обучены самим вождем.

— Лучший охотник Юм, — продолжал Гирр, — повторит хитрость мудрого Кри. Юм заведет темнокожих на тропу гибели среди топей и подожжет тростники с двух сторон.

— Будет так! — воскликнул польщенный Юм. — Я с остальными охотниками останусь в поселении, — закончил сын Агу, — пока не получу сообщений Аза.

Впервые за много лет Юм подумал о старшем брате, как в годы прошедшей юности: «Великий вождь рассудил так мудро, как не смог бы никто другой». Но сразу же усмотрел ошибку в том, что в разведку посланы юноши, не имеющие опыта. Младший брат Гирра порадовался, что великий вождь остается в поселении, а честь победы над людоедами и уважение родичей достанутся ему, Юму. Груна с его юнцами он не принимал всерьез.

Прошли три тревожных ночи и три томительных дня. Наконец примчался Виль, посланец Аза, и растревожил все поселение. У родового костра собрались родичи.

— Говори, — приказал сын Агу.

— Великий вождь, людоеды идут темной тучей по обеим берегам Синей реки, сверх того плывут на многих лодках.

— Далеко ли они?

Виль что-то прикинул про себя и сказал: — Завтра будут у Илистого залива. Однако лодки в залив не поместятся.

— Возвращайся, Виль. Скажи Азу, гонцов жду каждый день, — Гирр говорил спокойно, не поднимаясь с плоского камня. — Жог!

Вперед выступил седобородый старик.

— Жог слушает, — сказал он и склонил голову. Гирр поднялся с камня. — Мудрый Жог, юношей знавший мудрого Кри, возьми троих воинов, беги скоро, как только можешь, в северное племя, проси помощи у Мара.

— Сделаю, как велишь, великий вождь.

— Пусть помогут тебе боги и духи, — тихо сказал вождь. Затем Гирр обвел строгим взглядом молчаливую толпу родичей и медленно заговорил:

— Люди лесного племени! Враг, пожирающий побежденных, видимо, знает, что где-то здесь есть поселение людей, и будет искать, и найдет его, если не преградить ему дорогу… Сегодня мы уйдем навстречу врагу, уйдем все: юноши, мужчины и старики. Пусть нам помогут духи умерших отцов и матерей!

— …Помогут духи… отцов и матерей, — глухо, как заклинание, повторили родичи.

Сын Агу обратился к старейшей матери рода:

— Мудрая Авва.

Мать матерей поднялась с плоского камня, Гирр опустился перед ней на колени и тихо сказал:

— Мудрая мать матерей, мужчины племени должны уйти навстречу врагу и оставить поселение без защиты. Если ты убережешь детей и женщин, племя возродится.

Старуха молча коснулась сухими губами лба великого вождя.

— Мудрая из мудрых, выслушай совет вождя и воина. Старуха кивнула.

— Если боги и духи отвернутся от нас и вам придется оставить поселение, чтобы темнокожие потеряли ваш след, уходите на лодках через Теплый ручей в Длинное озеро. Лодки загрузите камнями и утопите в камышах. После торите тропу в Северное племя. Заранее убейте туров в пятом загоне и заготовьте вяленого мяса… В последний момент откройте все загоны и выпустите туров, чтобы они не достались врагу… Может, наши внуки их загонят снова. Я все сказал.

— Великий сын Агу, — заговорила Авва неожиданно звонким голосом, — мудрость твоя выше мудрости всех людей, что видели мои глаза за долгую жизнь. Одолей врага! Силой или хитростью, но одолей!

Гирр вскочил с колен, вскинул копье острием вверх, воскликнул:

— Клянусь тебе, Авва, клянусь духом Агу и Кри, клянусь победить или умереть!

— Клянемся победить или умереть! — вскинули копья мужчины племени.

В поселении царило тревожное оживление. Не только мужчины и юноши, но старики, женщины и девушки проверяли крепость топоров, остроту копий и стрел, точили ножи, перетягивали луки, обжигали на огне древки и палицы. Племя готовилось к жестокой войне, готовилось грудью защитить свои владения и поселение.

— Отец, — тихо позвал Грун, — ты велел убивать молодых туров…

— Да. Нужен запас вяленого мяса, для охоты будет мало времени.

— Мне нужны их шкуры.

— Для чего? — удивился Гирр.

— Делать щиты, — Грун подал отцу черемуховый обруч, обтянутый толстой кожей. — Его не пробьют стрелы темнокожих.

Гирр сразу же опробовал выдумку сына. Стрелы, пущенные издали, а также попадавшие в щит под углом, отскакивали от сухой прочной кожи.

Так у лесного племени появилось первое оружие, предназначенное не для охоты, а для войны.

С наступлением сумерек поселение будто вымерло. Известно, что злые духи творят свои темные дела главным образом ночью. Не нужно привлекать их внимание, пусть они думают, что люди лесного племени спокойно спят в хижинах.

Ночью в полной тишине великий вождь лесного племени увел всех мужчин в сторону Круглого озера. Женщины и дети не спали, но не вышли из хижины. Только старейшая мать рода Авва стояла на коленях возле священного дерева и, склонив седую голову, шептала заклинания.

5

Гирр разместил свой отряд на Скале. В этом месте горный кряж близко подступал к Синей реке и заканчивался отвесными обрывами. Со стороны реки скалы были неприступны, а промежуток между ними и рекой занимал пространство меньшее, чем на полет стрелы. Имелись два узких прохода, по которым можно было подняться на скалу, но их трудно найти людям, не знающим местности. И все же великий вождь поставил возле них охрану.

События сложились так, как и предвидел Гирр. Юм умело обманул преследователей на болоте и уничтожил их огнем, не понеся потерь. Но больше врагов истребили юноши под предводительством Груна. Сын Гирра и молодые воины показали отвагу, умение и смекалку, как умудренные опытом охотники. С первой группой людоедов они расправились быстро, но трое юношей были ранены. Грун стал осторожнее. Три дня и три ночи он водил за собой вторую группу темнокожих, придумал немало хитростей и уловок, пока не побил всех врагов, не потеряв при этом ни одного воина.

Юму и Груну вождь лесного племени предоставил полную свободу действий, чтобы держать темнокожих в постоянном напряжении и не допустить их продвижения в сторону поселения.

Люди Гирра покинут скалу, если враги двинутся к Круглому озеру и их не смогут задержать Юм и Грун. Но едва ли темнокожие оставят у себя за спиной белотелых великанов. Охотники лесного племени поднимались на скалу и спускались с нее при помощи волосяных веревок.

Людоеды давно заметили на скале белотелых, но держались в отдалении.

Поведение врагов озадачило Гирра. Пожиратели человечины обычно бросались в бой не раздумывая. Великий вождь велел пока не трогать темнокожих.

Осторожный Аз сумел выследить и сообщил Гирру, что людоеды обследовали все места недавних сражений, всех своих людей нашли мертвыми. Отыскали и обгорелые тела сородичей на болоте. Но не нашли ни одного трупа белотелых людей, ни их захоронений, ни следов потерянной ими крови. Темнокожие, конечно, сумели разобраться, что белотелых людей было совсем мало.

Пожиратели человечины не знали страха в бою, но они знали суеверный страх. Их вождь колебался, все больше склоняясь к тому, чтобы признать поражение и уйти. Разведчики доложили ему, что на скалу может залететь только птица. Как же залетели туда белотелые?

Из головы Гирра не выходили слова Аввы: «Силой или хитростью — но одолей!» Гирр много думал и повторял время от времени про себя: «Хитростью…» Отправляясь в поход, он велел Фруту и Соллу захватить две корзины черных камней.

Любознательный Фрут внимательно наблюдал, как великий вождь целый день возился у костра, что-то вырезал из сырой шкуры костяным ножом, затем высушивал вырезанный лоскут на раскаленных камнях. Наконец юноша понял: великий вождь сделал щит, который, закрывая грудь и живот, плотно облегал тело. Этот щит Гирр привязал к перекинутым через плечи сыромятным ремням, а поверх щита набросил легкую шкуру козы. Затем великий вождь послал Солла разыскать Груна.

— Грун слушает, — предстал сын перед отцом.

Вождь лесного племени подробно и терпеливо объяснил ему задуманное. Грун сомневался в успехе, но заверил, что сделает все, как требует отец. С вечера Грун, Фрут и Солл спустились со Скалы и ушли в лес, а ночью приволокли трех пленных людоедов, подняли их на веревках и бросили к ногам великого вождя. Гирр указал на одного из пленных и приказал:

— Солл, развяжи его.

«Неужели сын Агу знает язык людоедов?» — удивился Солл. Он выдернул изо рта врага кусок старой шкуры, развязал ему ноги и руки. В тот же миг людоед выхватил нож из-за пояса Гирра и ударил великого вождя в грудь. Нож сломался, не причинив вреда белотелому вождю. Грун, стоявший рядом, скрутил ремнем руки темнокожего. Пленный что-то сказал своим сородичам, и с этого момента людоеды не спускали глаз с Гирра. В их взглядах таился не то страх, не то удивление.

Сын Агу на виду у пленных вынул из-под набедренной шкуры два плоских камня, выбил искру и развел костер. Людоеды в ужасе округлили глаза, сквозь смуглую кожу на их лицах проступила бледность. Обезумев от страха перед белотелым великаном, которого не берет нож и который достает огонь из камня, пленники дрожали всем телом и жались друг к другу.

Грун недалеко от людоедов насыпал кучу черных камней и перенес в кучу горящие угли из костра, что развел Гирр. Через малое время людоеды увидели, что камни начали гореть, испуская сильный жар. Ужас настолько пронял темнокожих, что под ними образовались лужи.

Гирр с отвращением взглянул на пленников и сказал, выразительно махнув рукой:

— Убрать со Скалы и отпустить.

Этот жест понятен людям всех племен. Пленные ждали чего-то более страшного, чем смерть, и обреченно размякли, когда им завязывали глаза и куда-то волокли. В какой-то момент им показалось даже, что они летят по воздуху. Опомнились пленники в лесу, свободные от веревок, наглазных повязок и кляпов. Перед ними стояли трое белотелых. Один из них, сжигающий камни, жестом указал темнокожим, что они могут уйти, и белотелые исчезли в ночной темноте, будто их и не было. Людоеды стояли не двигаясь, затем стали ощупывать друг друга, не веря глазам, что остались невредимы. Только богов не поражает нож в руках темнокожего, только боги могут доставать огонь из камня, сжигать камни, летать по воздуху и дарить свободу побежденным врагам. Только боги не боятся темнокожих. Они могут снова взять их в плен и убить…

Сын Агу до рассвета простоял на Скале, прислушиваясь к ночным звукам. Рядом стояли Грун, Фрут и Солл. Всем не терпелось узнать, как поведут себя людоеды.

Наконец взошло солнце, но речную пойму окутывал молочный туман. На скалу прибежал Аз.

— Великий вождь! — воскликнул он. — Затемно людоеды ушли вниз по Синей реке с большой поспешностью, но бесшумно.

Легкий ветерок между тем вымел туман из речной долины, и все увидели, что в Илистом заливе не было ни одной лодки, ни одного человека.

— Полная победа! Темнокожие никогда не придут в наши владения! — Великий вождь могучего лесного племени упал на колени, протянул руки к солнцу: — Слава тебе, бог богов! Слава!

Солл, сильный и расторопный юноша, но думающий медленно, позднее, чем Фрут, Аз и другие воины понял, почему ушли людоеды. Он недоуменно спросил Груна:

— Почему сломался нож, не ранив великого вождя?

— Людоеду подставили надломленный нож, — ответил Грун, — а под козьей шкурой на груди вождя был спрятан щит.

Гирр хотел показать людоедам превосходство в мудрости и силе, чтобы они отступили без боя. Но великий вождь так и не узнал, что темнокожие приняли белотелых за богов и бежали в суеверном страхе.

Глава седьмая Братья

1

Моллюски, прячущие свое нежное тело в двустворчатые костяные домики, в южном племени почитались как лакомство. Их доставали со дна озера, варили в глиняных посудинах, и створки ракушек раскрывались. Люди лесного племени такой пищи не знали, в их владениях ракушки встречались редко. Нуг, сын Гирра и Лани, часто слушал рассказы матери о жизни людей южного племени. Она тосковала о родине, а никому, кроме маленького Нуга, признаться в этом не могла. Сын не по возрасту внимательно слушал рассказы матери, в которых Лань упоминала и о наваре, и о сочном мясе моллюсков.

Став юношей, сын Гирра и Лани облазил все заливы Синей реки и Длинного озера в поисках моллюсков, а наткнулся на них неожиданно в Круглом озере на песчаном дне, возле обрывистого берега. Набрав ракушек, Нуг принес их матери, чем очень ее порадовал. Ныряя за ракушками, Нуг обнаружил у самого дна широкую нору между камней. Он вынырнул, набрал побольше воздуха и, опустившись на дно, через нору проник в просторную пещеру, заполненную водой не до верхнего свода. Юноше сделалось страшно. «Хижина водяных духов», — подумал он. Но нужно было передохнуть, прежде чем нырять обратно. Нуг притаился, выставив из воды только голову. Прислушался. Было тихо. Внутрь пещеры через нору проникал слабый свет. Сын Гирра и Лани пригляделся, но ничего похожего на жилища не увидел. В пещере не было расстеленных шкур, где бы отдыхали духи, не было кострища и глиняной посуды, не было оружия и обглоданных костей. Юноша вышел из воды, по уступам и площадкам обошел пещеру кругом и убедился, что в ней никто не живет. С тех пор он часто уединялся в подводном гроте, иногда и ночевал в нем. О своем открытии Нуг никому не сказал. Это стало его тайной.

Лесное племя готовилось развести наконец большой родовой костер в честь солнца, его богов и духов и устроить праздник и пир в честь победы над темнокожими. На вертела насадили целые туши тура и кабана, и старейшие матери рода стали разводить под ними огонь. Нуг еще днем убежал на Круглое озеро, чтобы снова угостить мать моллюсками. Ракушек было мало, но упрямый юноша нырял и нырял, обшаривая каждый метр дна и складывая найденных моллюсков в своем убежище. Наступили сумерки. Юноша нырнул в пещеру, сложил ракушки в кожаный мешок и вынырнул наружу. Вдруг совсем рядом он услышал женский голос:

— Я слышала это много раз! — Голос долетел откуда-то сверху, было уже слишком темно, чтобы разглядеть, кому он принадлежал. — Мужчина не должен бросать слова, как ветер швыряет пыль, — сказал тот же голос.

— Нашествие темнокожих отодвинуло праздник и состязания охотников. Я не мог…

— И теперь не сможешь, — женщина зло засмеялась, — ты не вождь, ты трус.

— Замолчи! — вскрикнул мужчина, и Нуг узнал в нем Юма. — Завтра я вызову Гирра на поединок, убью его и стану вождем, — спокойно закончил Юм.

— Не вызовешь, испугаешься! Он победил темнокожих!

— Разве это победа? — хохотнул Юм. — Гирр обманул их, как грудных детей. Темнокожих победил я. Конечно, помог и Грун. Поэтому во второй раз они побоялись нападать. В чем же заслуга Гирра?

Услышанное оглушило юношу, будто на него рухнули камни обрыва и похоронили на дне озера. Он не мог понять, почему Юм и Милла так не любили его отца, что хотели убить. Нуг не стал слушать разговор дальше, он, осторожнее выдры, без шороха и всплеска, ушел под воду и вынырнул далеко в камышах.

Примчался в поселение, разыскал старшего брата и рассказал ему подслушанный разговор. Грун выслушал Нуга, попросил повторить сначала и сразу пошел к отцу.

— Имею важные слова к великому вождю, — сказал он. Гирр, зная, что Грун никогда не тревожил его зря, всех удалил из хижины и велел:

— Говори.

— Позови Нуга, пусть говорит он.

Нуга не пришлось искать, и он повторил все, что слышал у Круглого озера.

— Спасибо вам, — сказал Гирр, обнимая сыновей, — ваш отец знает, что делать. Не беспокойтесь.

Оставшись один, великий вождь прикрыл глаза и задумался. Значит, вражду Юма к Гирру разжигала Милла, а слабовольный и болезненно завистливый Юм подпал под ее влияние. Сын Агу вспомнил, как очень давно, когда Грун только начал торить тропу жизни своими ногами, Милла хотела ласки Гирра. Не раз и не два она караулила его, обвивала руками, шептала жаркие слова.

— Ты принадлежишь только Юму, — строго говорил сын Агу. — Я скрепил ваш союз, могу ли я его нарушить, глупая женщина?

Милла падала перед ним на колени, умоляла, плакала, кусала губы… И вот теперь она разжигала вражду между братьями. Слова Миллы, как капли яда, падали на открытую рану в душе Юма.

Гирр был уверен, что в поединке победит младшего брата, хотя это будет и нелегко. Но кто бы ни победил, племени будет нанесен заметный урон. Родичам нужны опыт и мудрость Гирра, что показала война с темнокожими, но племени нужен и Юм — отважный охотник и воин. Юм наделен и смекалкой, но сейчас зависть и злая женщина туманили его рассудок. Великий вождь хотел предотвратить поединок, не показав себя трусом, но не знал как. Могла ли Агу, мудрейшая из женщин лесного племени, предположить, что открытая ею тайна родства Гирра и Юма приведет их к вражде? Не знай Юм, что он сын Кри и брат Гирра, у него вряд ли зародилась бы мысль стать вождем племени.

«Отчего Манг, — думал великий вождь, — сын мудрой Агу, оказался заносчивым и вздорным? Почему Юм, сын мудрого Кри, не обладает мудростью отца? Манг надеялся только на силу, глупо погиб сам и погубил Вага и Рума. Юм, видимо, тоже предпочитает силу, потому и не признает заслуг брата в победе над темнокожими. Но разве люди лесного племени силой победили туров, загнав их в ловушку-загон? Разве только силой победили они северное племя? Разве силой победил людоедов сам Юм, повторив хитрость Кри? Теперь Юм хочет силой захватить власть вождя. Юму нельзя быть вождем, он может погубить все племя!»

3

Братья стояли друг против друга на расстоянии большем, чем полет стрелы, и вроде не собирались сходиться. Вдруг Гирр сделал стремительную пробежку вперед и улучшил свою позицию. Он укрылся за толстым деревом. Юм прозевал важный момент. Впереди него тоже росли деревья, но бежать к ним теперь придется под обстрелом. Юм сделал обманное движение, будто готовясь к перебежке, но остался на месте. Гирр не шелохнулся. Тогда младший брат бросился вперед зигзагами. Стрела вождя пробила щит и ранила Юма в плечо. Юм укрылся за деревом, выдернул стрелу из раны и отшвырнул в сторону.

— Юм хочет продолжать поединок? — громко спросил Гирр.

— У Юма пять стрел, — последовал ответ.

Деревья не полностью закрывали противников. Улучив момент, Юм пустил стрелу, но вождь отбил ее боковым ударом щита.

Противники экономили стрелы: слишком велико преимущество того, кто выманит их у врага, а сам сохранит. Однако Жог, наблюдавший за поединком, не допускал, чтобы кто-то отсиделся за деревом. Жог имел право наказать любого, лишив одной, а то и двух стрел. Гирр выпрыгнул на поляну, его примеру последовал Юм. Только теперь начинался настоящий поединок, нужно было поразить противника и увернуться самому или отбить стрелу. Юм не спускал глаз со старшего брата и пружинисто раскачивался из стороны в сторону, готовый в любой миг сделать прыжок. Сын Агу стоял неподвижно и медленно поднимал лук. Только вздувшиеся мышцы ног выдавали чуткую собранность его тела. Он знал свое преимущество в стрельбе, но не был настолько же уверен в победе, если дело дойдет до ближнего боя. Противник был много моложе Гирра и, возможно, выносливее. Юм не выдержал напряжения, быстро вскинул лук, почти не целясь, пустил стрелу, чтобы опередить сына Агу. Великий вождь успел уклониться и снова стал медленно поднимать лук и натягивать тетиву. Он видел, что невыпущенная стрела, направленная в грудь, заставляла слабовольного Юма торопиться и допускать ошибки. Одно дело стрелять в мишень, и совсем другое, когда сам становишься мишенью. Здесь все решает сила воли. Юм снова выстрелил, потом еще, но сын Агу каждый раз успевал сделать спасительные полшага в ту или другую сторону. Правда, одна стрела царапнула ему щеку пониже уха.

Родичи молча следили за поединком, им казалось, что исход предрешен: у Юма осталась одна стрела, у Гирра — четыре.

— Юм! — не выдержав, крикнула Милла. — Покайся! Признай победу великого вождя!

Сын Агу опустил лук, ожидая, что Юм последует призыву своей женщины, но Юм воспользовался заминкой, бросился вперед, чтобы укрыться за деревом, отрезать Гирра от леса на открытой поляне и наверняка использовать последний выстрел. Стрела Гирра с такой силой ударила его в то же плечо, что Юм дернулся назад и выронил лук. Из раны потекла кровь.

Грун еще раньше заметил, что отец щадил Юма, и получил тому подтверждение — обе стрелы попали почти в одну точку. Гирр давно мог кончить брата.

— Юм хочет продолжать поединок? — снова спросил Гирр. Юм стоял молча, опираясь на копье и покачиваясь. Рана была тяжелой. Сын Агу отбросил лук, подошел к брату, чтобы помочь ему. Неожиданно Юм, собрав всю силу, ударил великого вождя копьем. Гирр едва успел подставить щит и слегка отвести его в сторону. Копье прошло сквозь сухую кожу щита и распороло бок Гирра. В тот же миг каменный топор вождя оглушил Юма. Он покачнулся, ноги подогнулись в коленях.

…Юм лежал на траве с открытыми глазами, выражение злобы ушло с его лица. Великий вождь склонил голову.

— Прости, брат, — сказал он. — Ты много помогал мне и племени, но тебе нельзя было быть вождем. — Гирр надолго замолчал. — Я не виновен перед памятью мудрого Кри. Скажи отцу в мире духов, что ты сам искал со мной вражды.

Великий вождь кивнул Авве и ушел не оглядываясь. Мать матерей проведет погребение Юма по обычаям лесного племени.

Люди того времени часто подвергались смертельной опасности, погибали на охоте и в войнах между племенами. И гибель Юма в поединке не омрачила их, лишь укрепила авторитет вождя и несколько отодвинула праздничный пир.

Глава восьмая Большой огонь

2

Грун, Солл, Фрут и еще трое молодых охотников лесного племени возвращались в родное поселение, на берега Синей реки. Вместе с Соллом шла темноволосая и темнокожая женщина. Союз Солла с этой женщиной скрепил Сил, сын Слона, который стал вождем южного племени после того, как сын Барса потерял руку в схватке с пустынным львом. Рядом с Груном шел его старший брат по отцу, Лат. Лат выпросил разрешение у сына Слона навсегда переселиться в лесное племя вместе со своей женщиной Злу и двумя сыновьями. Будучи юношей, не знавшим женщин, Лат посетил лесное племя, и с тех пор на родину отца влекла его сила, которой он не мог противиться. Всегда хмурый, Лат по мере приближения к владению лесного племени светлел лицом…

Посланцев Гирра гостеприимно встретили люди южного племени. Сын Барса, совершенно седой, однорукий и немощный старик, пользующийся огромным уважением родичей, обнимал гостей и не вытирал слез. Особенно обрадовался он приходу Груна. Неотрывно глядел сияющими глазами и не мог наглядеться на богатырскую фигуру внука.

— Могуч, как отец, — шептал он сквозь слезы, — настоящий тигр. Все-таки повидал тебя прежде, чем уйти в мир теней.

Грун передал подарки от лесного племени и от его вождя Гирра — связки соболиных и куньих шкурок, а также двух домашних собак, кобеля и суку, которые были много крупнее и сильнее собак южного племени. Подарки хозяевам понравились. Охотники восторженно рассматривали собак, а женщины — красивые шкурки невиданных зверьков. Женщины тут же разрезали несколько шкурок на лоскуточки и приладили к своим ожерельям, чтобы каждой иметь подарок от самого Гирра — непобедимого охотника южного и лесного племен.

Гостили всего несколько дней. Грун торопился в родное поселение, чтобы готовиться к зиме. Но и за это короткое время ему удалось посмотреть стада домашних туров и свиней, узнать новые секреты изготовления оружия, лодок и ловушек для рыб, оценить искусство охотников и танцы женщин. В состязаниях мужчин Грун не уронил славы отца. Он превзошел даже Нира-носорога в метании копья и стрельбе из лука. Всем, кто помнил Гирра, казалось, что это не его сын, а он сам вернулся в южное племя таким же молодым и могучим, как много лет назад.

На прощание хозяева устроили большой пир, на котором вождь южного племени Сил сказал:

— Люди южного племени всегда будут помнить северных друзей, добрую Зуну и непобедимого охотника Гирра. Хвала великому вождю Гирру!

— Хвала Гирру! — одним дыханием откликнулись родичи.

— Больших удач лесному племени! — продолжал сын Слона.

— Удач лесному племени! — охотно вторили хозяева.

— В подарок Гирру, — закончил Сил, — даем двух туров и трех туриц из домашнего стада.

От такого щедрого подарка у Груна загорелись глаза. Он сдержал себя, подошел к вождю, опустился на одно колено и склонил голову, приложив руку к груди. Все это сын Гирра проделал с искренним уважением, но одновременно с таким особенным достоинством, что Сил подумал: «Это будущий вождь лесного племени».

— Слава Груну! — вдруг крикнул он.

— Слава сыну Гирра! — подхватили люди южного племени. Близился конец долгого пути, осталось два дневных перехода до Скалистых берегов, откуда начинались владения лесного племени, а Грун, шагая по уже знакомой дороге, все думал о южном племени, о гостеприимстве его людей и о юной Зри. Как он сожалел, что Гирр скрепил его союз с другой женщиной лесного племени! Черные, как южная ночь, глаза Зри, ее по-змеиному гибкое тело, ее жаркие, неутомимые ласки и ее шепот: «Возьми с собой, северный тигр! Возьми!.. Если уйдешь один, отдам себя во власть духов воды…» — сводили с ума горячего по натуре полусеверянина. «Пусть отец разорвет союз с Рунью, — думал Грун. — Я все равно приведу Зри из южного племени! Или…» — сын Гирра знал, что не сможет бросить родное племя, не сможет нарушить данное отцу обещание продолжить его дело.

Вспомнив об отце, Грун подумал о нем с благодарностью. Посылая сына в южное племя, Гирр — больше всего хотел, чтобы тот своими глазами увидел домашние стада и еще сильнее уверовал в дело всей его жизни.

— Скоро будешь вождем, — напутствовал он Груна. — Сила вождя в его мудрости. Ты должен знать больше других. Иди, учись у людей южного племени тому, чему не успел научить я.

Длительный поход по незнакомым лесам, степям и болотам, встреча с людьми другого племени, знакомство с их обычаями и жизнью обогатили Груна. «Слава тебе, отец, великий вождь, — прошептал он. — Слава духам, что проторили тропу моей жизни в южное племя».

Весь день нещадно палило солнце. В воздухе висел такой изнуряющий зной, какого люди Груна не видели даже в землях южного племени. К вечеру за дальним хребтом скопилась туча и, медленно разрастаясь, поплыла к Синей реке. Над хребтами извивались молнии и урчал гром, а жара и духота становились все невыносимее.

Для ночлега путники остановились на обрывистом берегу. Здесь было все-таки посвежее и меньше комаров, чем в низинах. Развели костер, поставили разваривать сушеное мясо в глиняной посудине. Грун сидел у края обрыва и глядел, как в прозрачной воде резво плавали серебристые рыбины, как они хватали насекомых. Сверкнула ослепительная молния, треснуло небо над самой головой Груна, и неподалеку мгновенно факелом вспыхнуло дерево, затем второе, третье… и уже клубился лесной пожар.

Грун вскочил, не зная, что делать. Можно переплыть реку, но сын Гирра не может бросить туров. Он скорее погибнет сам вместе с ними.

Из леса выбежала Зри.

— Ведите туров к реке! — кричала она. Грун смотрел на нее и не верил своим глазам. Неужели все дни она шла по их следу?

— Сын севера плохо знает большой огонь! — Зри сердито сверкнула глазами, схватила веревку и бегом повела тура к спуску.

Люди Груна последовали за ней. Сын Гирра покачал головой, дивясь покорности домашних туров.

Когда охотники лесного племени и их спутники вступили на отмель противоположного берега Синей реки и оглянулись, у них перехватило дыхание от ужаса. Там, где они только что были, бесновалось и бурлило сплошное пламя, выбрасывая красные языки до самого неба. Целые деревья, будто хворостинки, вспыхивали и падали, падали в ненасытную пасть огня, поднимая столбы искр. Огонь ревел и выл, как голодный многоголосый зверь, и пожирал деревья, кустарники, траву и, похоже, саму землю с поразительной жадностью.

Зри тронула Груна за руку:

— Тигр, далеко до твоего поселения?

— Четыре дня пути, — ответил он.

— Надо остановить огонь.

— Как? — удивился Грун.

— В южное племя часто приходят пожары…

— Говори, что делать? — перебил ее встревоженный Грун.

— Надо обогнать огонь, найти поляны, где нет леса, и сжечь траву. Через воду и сожженные места огонь не ходит, даже большой.

К рассвету отряд Груна, идя противоположным берегом Синей реки, обогнал большой огонь. Видимо, предрассветная роса замедлила его движение. Остановить пожар сын Гирра решил перед горным кряжем и Скалистым берегом, у начала владений лесного племени. Он хорошо изучил эту местность во время войны с темнокожими. Знал всю цепь больших и малых озер, соединенных рукавами и речушкой, которая впадала в длинный и широкий залив Синей реки. Вполне можно, считал Грун, сжечь траву и тростники по берегам этих озер и речушек вплоть до залива и преградить дорогу большому огню. По мере того как люди все больше обгоняли лесной пожар, дым становился реже и легче дышалось. Грун никого не торопил, все торопились сами. И туры не были помехой, они, похоже, чуяли опасность, их приходилось даже сдерживать.

До намеченного места измученные люди шли ночь, день и еще ночь с одним коротким отдыхом. Сын Гирра благодарил духов за то, что они не подняли ветер, и просил их обрушить ливень на большой огонь.

Не было ни ветра, ни дождя. Охотники легко переплыли реку и сразу начали выжигать траву. Однако она, смоченная росой, гореть не хотела.

— Может, большой огонь здесь остановится? — спросил Грун у Зри.

Та отрицательно покачала головой.

— Ты видел, как он пожирает сырые деревья? — спросила она. — Трава тоже пища для огня, но трава горит не так сильно, как лес. Если бы было много людей, здесь можно остановить самый большой огонь…

— Фрут и… ты, — Грун указал пальцем на молодого охотника, выносливость которого приметил еще раньше, — летите в поселение за помощью быстрее береговой птицы.

— Будет, как ты велишь, — ответил Фрут.

3

У людей лесного племени от поселения до Скалистого берега Синей реки была единственная тропа. Тропа не проторенная, но люди всегда ходили одним путем. Это правило шло от предков, благодаря чему родичи не могли разминуться в дороге. Поэтому в конце второго дня после ухода из поселения разведчики Аза встретили Фрута и его товарища.

— Фрут! — удивился Аз. — Где Грун, Солл и остальные?..

— Останавливают большой огонь за Скалистым берегом! Нужна помощь… нужно много людей!

— Виль! — обернулся Аз. — Нет тебе равных в беге…

— Я понял! — крикнул Виль уже издали.

Аз хотел остановить его, чтобы послать с ним еще кого-нибудь, но махнул рукой и подумал: «Виль много раз ходил этим путем и один». Фрут с товарищем и Аз с разведчиками поспешили на помощь Груну.

Виль сознавал, что от того, как скоро он прибежит в лесное племя и как скоро будет отправлена помощь, зависело очень многое, что каждый миг промедления увеличивал опасность для родичей и поселения. Виль пытался и не мог представить, как Грун и его товарищи смогут задержать большой огонь, о котором он слышал так много страшного. Гонец Аза не позволял себе остановок даже для еды, он мчался и мчался хорошо знакомой тропой на север берегом Синей реки, спрямляя ее изгибы. Часто рядом с ним и в ту же сторону бежали стада диких коз и оленей. Виль почти не отставал от них. Охотничья добыча была рядом, но гонец не мог тратить дорогое время, ему нужно спешить, насколько хватит сил. Однажды перед его глазами через поляну тенями промелькнули и исчезли волки. Но Виль был уверен, что хищникам тоже не до охоты, и не сбавляя шага, без опаски летел на север.

Если бежать до поселения непрерывно без отдыха, потребуется день, ночь и еще половина дня. Однако Виль знал из своего опыта: короткий отдых прибавляет силы и экономит время, поэтому решил перед рассветом поесть сухой рыбы и уснуть.

Для этого он остановился под нависшей скалой, где имелась неглубокая пещера. Виль отдыхал в ней много раз во время войны с людоедами. Пещера удобна тем, что звери могут нападать только с одной стороны, лицом в лицо, а это особенно важно, если нападает целая стая. Однажды Виль отбился здесь сразу от пяти волков, от целого семейства. Охотник завалил в костерок сырую коряжину, чтобы она медленно тлела, и с удовольствием растянулся на прохладной каменной плите, положив оружие рядом с собой. Спать можно было спокойно, дым от костра — надежная защита от зверей, напуганных лесным пожаром.

Распадок, где отдыхал охотник, затянуло туманом, сквозь пелену которого иногда мелькали силуэты пробегающих животных. Волчья стая вдруг замедлила бег и замерла недалеко от пещеры. Вожак постоял минуту и повернул в сторону, обходя опасное место.

Виль проснулся мгновенно от ощущения опасности. Прежде, чем увидел медведя, определил его близость по запаху и, схватив оружие, успел выскочить из пещеры. Встреча с таким зверем на узком пространстве нежелательна, нужна свобода действий. Матерый медведь с поседелой гривой, видимо, встречался с людьми. Его не испугало двуногое безволосое существо, не испугал дым от костра. Это сразу отметил охотник и приготовился к нелегкому поединку. Бежать бесполезно — хозяин леса догонит, достанет и на дереве, и на скале, и в воде. Зверь и человек встретились глазами, и зверь выдержал взгляд человека. В его маленьких глазках отразилась не растерянность, а неукротимая ярость.

«Почему медведь не отвел глаза?» — удивился охотник. Откуда мог знать Виль, какую беду обрушили люди на мохнатого бродягу, убив его подругу, детей и ранив его самого? С тех пор одинокий зверь уже не заводил семьи, но мстил людям, став людоедом. Дым большого огня прогнал его из родных лесов, а нюх привел к пещере, занятой человеком.

Искушенный зверь-людоед и опытный охотник Виль стояли друг против друга. Их разделял обломок скалы, из-за которого человек видел только лобастую голову зверя с горящими угольками глаз и когти передних лап. Виль ловил момент, когда откроется грудь врага, чтобы вогнать стрелу. А медведь стерег каждое движение голотелого, пахнущего дымом, боясь даже на миг потерять его из виду. Он пытался перелезть через замшелую глыбу, но его лапы срывались, не находя опоры.

Зверь все больше свирепел, теряя терпение, его глаза наливались кровью. Наконец задней лапой нащупал уступ в глыбе и с поразительной легкостью вскинул грузное тело на обломок скалы. Теперь куда бы ни кинулся человек, зверь сомнет его в прыжке. Однако внезапно страшная боль (уже знакомая медведю боль, какую причиняют только люди) полыхнула в груди и на какой-то миг парализовала зверя. Он махнул лапой, обломил стрелу и с ревом прыгнул на человека. Виль был готов к этому. Он подставил прочное копье, уперев древко в скалу, и скользнул в сторону.

С полного маха медведь напоролся на острие. Зверь больше не был страшен гонцу Аза. Охотнику можно было спешить в поселение за помощью. Зверь умрет. Такая мысль мелькнула в голове Виля, но ему захотелось добить врага, что уже не представляло большого труда, и подарить в ожерелье своей женщине когти и клыки редкой величины. Медведь поднялся на задние лапы и медленно двинулся к голотелому. Виль вогнал в него еще стрелу. Зверь даже не вздрогнул и упорно шел к человеку. Охотник приготовил топор и ждал.

После первого удара по черепу могучий зверь устоял. Во второй удар Виль вложил всю силу. Медведь покачнулся, начал оседать на слабеющих ногах и все же неожиданно прянул вперед, достал когтистой лапой пахнущего дымом, разорвал ему живот и упал замертво.

Рана была страшной. Виль сразу понял, что такая рана отправит его в мир духов, если он не успеет дойти до поселения. Оставалось полдня пути здоровому человеку. А сколько теперь? Охотник не знал. Он положил на рану листья травы, снял с себя набедренную шкуру, обернул ею живот, а поверху обвязал сыромятным ремнем. Через плечо перекинул лук и кожаный чехол со стрелами, подобрал палку и, опираясь на нее, медленно двинулся к поселению лесного племени.

4

От стихийных бедствий звери обычно уходят заблаговременно, особым чутьем угадывая опасность. Птицы бросают гнездовья, звери покидают обжитые логова, дупла, норы, — все живое устремляется прочь, переплывая реки, озера, одолевая болота, горы.

Поселение лесного племени располагалось в излучине Синей реки, имеющей в этом месте высокие, отвесные берега. Поэтому люди не сразу заметили бегущих животных.

Подойдя к Кабаньему болоту, охотники лесного племени удивились подозрительной тишине, которая царила здесь. На Кабаньем болоте всегда было много уток, гусей, лебедей, журавлей и других мелких и крупных птиц. И днем и ночью в камышах не утихали возня, кряканье, хлопанье крыльев. И вдруг… тишина. Да еще в середине лета, когда молодь не поднялась на крыло и не могла улететь. Жог немедленно послал гонца, чтобы сказать великому вождю о странном явлении, какое бывает только перед бедствием. Когда же старик увидел скопление белок, бегущих по земле, и выводки водоплавающих, по сухопутью покидающих болото, тревога его усилилась.

— Возвращаемся в поселение, — распорядился он.

К середине дня начался поголовный бег зверья. Мимо поселения, не обращая внимания на людей, бежали зайцы, хорьки, белки, куницы, лисы, косули, волки, сохатые, рыси… Бежали группами и в одиночку, иногда вперемешку — хищники и их обычная добыча вместе. Видимо, большой огонь размахнулся широко. Более всего тревожила Гирра и его родичей неизвестность. Где пожар? Когда его ждать? Грозит ли он и чем грозит лесному племени? Что предпринять?

Сначала охотники били копьями и стрелами пробегающих оленей и коз, запасая мясо впрок. Затем великий вождь запретил охоту и велел развести костры вокруг поселения и возле загонов, чтобы отпугивать животных. Он разослал во все стороны наблюдателей. Приказал им забраться на высокие деревья и следить за появлением большого огня. Остальных мужчин расставил для охраны поселения и туров от хищников.

Туры находились в двух первых загонах, которые с трех сторон были охвачены Синей рекой и для зверей недоступны из-за высоких скалистых берегов. Туры тоже чуяли лесной пожар и заметно беспокоились. Великого вождя мучила мысль, что их придется выпустить на волю, если большой огонь подойдет близко, бросить посевы, хижины и загоны, а людей переправить на левый берег реки, где у Теплого ручья были уже приготовлены шалаши, чтобы укрыть детей и женщин. Людоеды могли уничтожить туров, но, вероятно, не повредили бы загонов. Лесной пожар сметет все загоны, вчистую уничтожит многолетние труды всего племени.

В напряженном ожидании люди ни днем, ни ночью не смыкали глаз, не выпускали из рук оружия. На третий день без прежней паники изредка пробегали табунки коз, а увидев людей, стрелой улетали в подлесок. Дальней опушкой неторопливо прошли два медведя, видимо, самец и самка. Медведица (она поменьше ростом) остановилась, понюхала воздух, обернувшись в сторону поселения. Но самец шел не останавливаясь, и она последовала за ним. Гирр полагал, что огонь замедлил бег, а опасность нападения хищных зверей возросла.

После того как люди лесного племени бросили Султа в реку, у них не было шамана. В его хижине жила старейшая мать рода Авва, она же говорила с богами и духами у священного дерева, выпрашивая удачу лесному племени. Принимая важные решения, великий вождь заходил к ней за мудрым советом. Зашел и на этот раз. Мать матерей стояла возле дерева-святыни, склонив голову и шепча заклинания. Ее седые космы никогда не чесанных волос свисали до коленей, закрывая лицо. Сын Агу остановился в отдалении, но Авва услышала его шаги, обернулась и сама приблизилась к Гирру.

— Говори, — тихо сказала она.

— Мудрейшая мать матерей, — медленно заговорил великий вождь, старательно подбирая слова, — боги и духи гневаются на людей лесного племени и посылают им беды и неудачи. Бог богов и неба высушил землю и пустил большой огонь, который пригнал в наши леса много хищных зверей. Аз с разведчиками ушел к Скалистому берегу и не шлет гонца. Мы не знаем, где большой огонь. Я посылаю в низовья Синей реки по тропе Аза много охотников. Проси у богов и духов им удачи. Авва долго молчала.

— Старейшие матери, — сказала она, — положили богатые приношения богам и духам у священного дерева — жареную рыбу, вареное и сырое мясо, мягкие шкуры коз. Боги пошлют удачу великому вождю и охотникам лесного племени. Я буду просить их об этом. Посылай охотников тропой Аза… И пусть мудрый Жог будет шаманом племени. Он знает целебные травы. Его полюбят духи.

— Будет по твоему, о мудрейшая из матерей рода. Большой отряд охотников, не дожидаясь ночи, ушел в низовье Синей реки, а к вечеру двое вернулись и принесли раненого Виля. Он был еще жив и сказал великому вождю:

— Грун, Аз… задерживают большой огонь… за Скалистым берегом… посылай помощь…

Вскоре дух Виля оставил его мертвое тело и улетел в мир теней. Гирр стоял возле посланца Аза, склонив голову. Подошла Авва для выполнения ритуала погребения.

Жог тихо сказал Гирру:

— Великий вождь, возле первого загона появились тигры…

— Иди, — кивнула Гирру мать матерей. Сын Агу, Жог и еще трое мужчин подоспели вовремя. Лань и Кит, держа в обеих руках пылающие головешки и размахивая ими, бесстрашно наступали на самца-тигра. Тот грозно рычал, но медленно пятился, неохотно отступая. Тигрица, припав к земле и подобрав лапы, готовилась к прыжку… Свистнули стрелы. Стрела Гирра угодила самцу под локоть, но, видимо, не задела сердце. Зверь взревел так, что земля дрогнула, и махнул в кусты. Тигрица бросилась следом со стрелой в боку.

Охотники пустились в погоню, но великий вождь властно остановил их:

— Назад! Только обороняться!

Едва отогнали тигров, прибежал охотник от второго загона с вестью: на туров напали волки, а отбиваются одни женщины.

— Сколько волков? — спросил великий вождь.

— Столько же, сколько пальцев у меня на руках и ногах. Ночь была трудной. Мужчины ушли на помощь Груну и Азу, в поселении осталось мало охотников, а звери, оголодавшие в дни бегства, нападали, не зная страха. За ночь погибли три охотника и двое были тяжело ранены. Погибла женщина Фрута.

5

…Людям Груна с большим трудом удавалось выжигать траву. Делать это их научили Лат и Зри. Они резали сухой тростник, раскладывали его кучками и поджигали. Тростник горел быстро и жарко, трава возле огня подсыхала и тоже горела. Огонь двигался в обе стороны от горящего тростника, постепенно слабея и умирая. Выгорала полоса шириной шага в четыре. Но этого было мало. Нужно было снова резать тростник и снова поджигать траву.

А между тем дым медленно сгущался. Приближался большой огонь.

Люди Груна не отдыхали третьи сутки и валились с ног от усталости. Когда возвратился Фрут и прибежал Аз со своими разведчиками, сын Гирра позволил себе и своим людям короткий отдых.

Днем солнце высушило росу, дело пошло быстрее. Грун с минуту смотрел, как слаженно работал Лат: его сыновья по пояс в воде резали тростник, Лат охапками выносил его на берег, а женщина Лата Злу раскладывала кучками, брала головешку из костра и поджигала. Грун сразу же распределил обязанности: мужчины режут и выносят тростник, а женщины выжигают траву.

— Младший брат, вели сначала жечь узкие поляны, — посоветовал Лат. — Широкий огонь не пройдет с ходу. На них можно его задержать.

— Будет так, — согласился Грун. Из леса то и дело вылетали табунки коз и оленей. Миновав открытое место, они снова исчезали в лесу. Высунув языки и поводя впалыми боками, выскакивали волки и с маху переплывали озерины. Красношубая лисица выбежала на поляну и, сунувшись туда-сюда в поисках брода, вынуждена была вплавь одолеть речушку. Переправившись, встряхнула шкурой и юркнула в лес. Огромный медведь с ревом выкатился на поляну и бултыхнулся в воду. Видимо, хозяина леса подпалило огнем. Это означало, что лесной пожар совсем близко.

Люди работали и работали без роздыха. Они на большой площади срезали тростник, выжгли траву на всех узких полянах и уже выжигали на широких, когда большой огонь вышел на опушку.

А помощь из лесного племени все не приходила. Зри оказалась права: большой огонь распространял вокруг такую жарищу, что трава на полянах скручивалась, быстро высыхала, и в ее заросли сразу в нескольких местах врезались красные клинья. Возникала угроза, что огонь перейдет поляну, ворвется в лес горного кряжа, и уж тогда его не задержит никакая сила. Он дойдет до поселения лесного племени.

Люди южного племени, искушенные в борьбе с огнем, показали пример умения и бесстрашия. Обвязав травой головы, плечи и бедра и вооружившись пучками-вениками из больших веток, они с головой окунались в озерины и смело бросались на красного зверя. Они били его мокрыми ветками, зверь шипел и останавливался, но тут же перебегал в другое место. Грун расставил людей на всех опасных участках, а сам вместе с Азом и Фрутом старался успеть везде, где положение становилось угрожающим.

Вскоре большой огонь вышел на окраину леса по всей долине. Перед напором страшной жары и удушливого дыма, которые надвигались вместе со стеной ураганного огня, цепочка людей казалась слабой, не способной даже замедлить движение жуткой неудержимой стихии. Казалось, она испепелит двуногих, как горстку сухой травы. Но люди с воспаленными от дыма глазами, с потрескавшимися губами, в волдырях от ожогов на руках и ногах с фанатическим упорством и отчаянной решимостью бросались на лавину огня. И он отступал! На время, но отступал. Слепая стихия и разумный человек встретились и сцепились насмерть. И людям, и большому огню отступать было некуда. Можно только или победить, или умереть.

В полдень, когда союзником огня стало палящее солнце, наступил критический момент. Уже дважды пламя прорывалось через поляну и достигало леса на горном кряже, а люди наваливались на него и тушили. Первый раз Фрут махнул в середину огня и хлестал огромной охапкой мокрых кустов в вихрях дыма и искр. К нему на помощь примчался Солл, и они усмирили огонь. Сами отделались ожогами. Сильно пострадал Аз. Когда огонь снова перешел поляну, Аз кинулся в пекло, сбивая жадные языки, но вдруг оступился и упал. Подоспевшие родичи отняли его у красного зверя. Теперь Аз лежал в тени и стискивал зубы, чтобы не стонать.

Сын Гирра видел, что люди выдыхаются, теряют веру в победу, что они скоро будут сломлены. Грун вспомнил слова отца после поединка с Юмом. Отец тогда сказал: «Побеждает воля и вера».

— Люди лесного племени! — крикнул Грун. — Огонь слабеет. Он так жадно пожирает свою пищу, что скоро умрет без нее.

Но заметно слабеть огонь начал только к вечеру, и все равно его нужно было стеречь, а люди уже не могли двигаться. В это время прибежал гонец от Гирра и сказал, что помощь близка. — Хвала духам! — воскликнул Грун. — Мы победили!

Аза, одного из сыновей Лата, которые получили сильные ожоги, и двух разведчиков, которых огонь отдал во власть духов, сын Гирра отправил в поселение. Их унесли на носилках. Грун и люди лесного племени еще несколько дней и ночей стерегли большой огонь и тушили его, если он где-то оживал. В поселение победители большого огня пришли утром, когда из-за лесистого хребта вышел великий бог неба. Ночью прошел дождь, и на небе вспыхнула полная радуга, опираясь концами в Кабанье болото и Длинное озеро.

Бог неба сулил людям лесного племени удачу.

Глава I

Бурый проснулся первым. Неслышно ступая по жухлым листьям, он осторожно выбрался из-под каменного карниза. Широкие мягкие лапы его сразу же утонули в пушистом снегу.

В высоком холодном небе ежилась, дрожала колючая звездочка — на землю шла ночь.

Бурый поднял лобастую голову, и кончик его черного носа вздрогнул. Не слышно было ни одного запаха, кроме запаха холодного чистого снега — ветер не бродил над лесами.

С вершины холма он видел эти леса — темные, безбрежные. У края земли они тонули в глубоких снегах и небо опускалось над ними совсем низко.

Волк оглянулся на логово. Иччи не шевельнулась. Но Бурый знал, что она не спит. Светлые, сощуренные глаза волчицы пристально следили за каждым его движением.

Бурый лениво зевнул. Сильные лапы словно подломились и он мягко свалился в снег, перевернулся на спину, откинул назад большую голову.

И сейчас же рядом мелькнуло поджарое стремительное тело Иччи. Зубы ее коснулись незащищенной шеи Бурого. Сцепившись в клубок, рыча, они покатились вниз по склону.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Волки вдруг вскочили на ноги, весело и деловито отряхнулись. Шерсть на них распушилась и заблестела — они словно выросли, стали крупнее.

Трудно было поверить, что целых четыре дня Бурый и Иччи ничего не ели. Четыре дня и четыре ночи бродила над страною Лесов пурга, и только сегодня утром ветер умчался дальше, и на землю посыпался крупный тихий снег. И еще день пролежали голодные волки под скалой в чуткой дреме. Только сейчас, когда ветер утащил за собою тяжелые тучи, и небо поднялось высоко и открылись дали Лесной страны, они выбрались из своего убежища.

Бурый несколько раз обежал вокруг волчицы, потом сел прямо напротив нее и, заигрывая, положил ей лапу на спину.

Волчица тихонько заворчала. Пасть ее приоткрылась, стали видны великолепные белые клыки. Она отбежала в сторону, села на снег, близко к телу подобрала передние ноги и вытянула к тревожно мерцающей звезде узкую длинную морду.

Иччи завыла. Звук ее голоса был глубоким, сильным, чистым. Вой поплыл над заснеженной землей, разлился над чащами, над долинами замерзших ручьев. Он стлался низко, растекался как вода в половодье. «Ю-ю-ю-у-у-у-у-у-» — страстно выла Иччи, открыв розовую пасть и сильно вытянув шею.

Бурый, зачарованный ее голосом, придвинулся к волчице. Тела их соприкоснулись, и шерсть поднялась дыбом. Бурый подхватил песню. Голос его, в отличие от голоса волчицы был низким. Он почти не вибрировал, а шел рядом с голосом Иччи, не опережая его и не отставая. Голос Бурого был похож на вой ветра в скалах. И не было в волчьем вое ни тоски, ни кровожадной злобы, ни лютой ненависти. Это была песня радости двух здоровых и сильных зверей, счастливых тем, что есть у них эта лесная страна и сумрачное небо, и, наконец, кончилась пурга и снова пришло время охоты.

Волчья песня была недолгой, и человек, затаившийся у подножия холма, не шевельнулся, когда она закончилась. Он хорошо понимал язык зверей. Человек знал, что сейчас с дальних холмов отзовутся другие волки и их песни расскажут ему о чащах и долинах Лесной страны, о ее обитателях, проснувшихся после пурги. Он слушал далекие голоса, замерев, чутко ловя каждый звук.

И только когда в густеющих сумерках промелькнули две бесшумные тени — Иччи и Бурый ушли на охоту, человек заворочался и пополз из густого кустарника на четвереньках, волоча за собой копье. Там, где под снегом угадывалась хорошо натоптанная тропа, он, навалившись на древко, с трудом встал на ноги.

Прижавшись спиной к стволу дерева, человек откинул со лба густые спутанные волосы и оглянулся вокруг.

Тьма плавала между деревьями, черными клубами шевелилась в низинах. Надо было спешить, потому что человек боялся ночи. Ночь после пурги страшна. Обитатели Страны Лесов, измученные голодом, выходят на большую охоту. Голод отнял у них разум, и они стали дерзкими.

Человек вздрогнул и насторожился. Чуткий слух его снова уловил далекий, едва слышный вой. Он узнал голоса. Это пела свою охотничью песню волчья семья с Большого Болота. А когда вновь наступила тишина, человек пробормотал:

— Только запах снега… Снега… Совсем мало стало дичи, если даже Хозяева Леса не слышат ее, выходя на охоту…

Он поудобнее перехватил древко копья и наклонившись вперед всем телом, неуклюже, но быстро заковылял по тропе.

Только сейчас стало видно, что одна нога у человека короче другой и вывернута к лодыжке. От этого его сильное тело в одежде из оленьих шкур судорожно дергалось под каждый шаг, а искалеченная нога оставляла глубокую неровную борозду в рыхлом снегу.

Человек шел и думал о волчьих песнях. Звери еще не почуяли добычи, не увидели следа. Лесная страна укрылась свежим снегом, и ни один ее обитатель не проложил своей тропы. Волки — великие охотники, но и им сегодня будет нелегко.

Тропа, по которой шел человек, круто свернула вниз в долину, и он сейчас же уловил запах дыма. До стойбища было недалеко. Человек заторопился. Ветви могучих елей задевали его лицо, хлестали по одежде, осыпали непокрытую голову и плечи снегом.

Вскоре глаза его различили большие черные бугры. Это от них тянуло легкой горечью дыма. На просторной поляне стояли жилища, сделанные из жердей, обложенные снизу большими камнями и крупными костями Волосатых зверей — мамонтов. У крайнего шатра человек наклонился, ощупью отыскал оленью лопатку и тщательно выколотил ею снег из одежды, затем, опустившись на колени, с трудом отодвинул закрывающую узкий вход каменную плиту и задом, волоча за собой копье, вполз в жилище…

Посреди шатра, в сложенном из мелких камней круге, горел костер, а вокруг него сидели мужчины, женщины и дети.

Человек улыбнулся. И все ответили ему тем же и закивали головами.

— Ты пришел, Сур… — сказал самый старый из них с редкой седой бородой. — Иди к огню. Согрейся.

Сидящие у костра раздвинулись, освобождая для него место. Старик наклонился к огню и быстрым движением схватил с каменной плитки небольшой плоский ломтик мяса.

— На…

Сур благодарно взглянул на старика и перекидывая с ладони на ладонь горячий кусок, стал жадно есть.

Мясо не утолило голода — слишком мало было его, но Сур, закончив еду, сделал вид, что сыт. Он подвинул к огню изуродованную ногу и размотал оборачивающий ее кусок мягкой оленьей шкуры. Мокрые от растаявшего снега волосы его просыхали, светлели.

Сур знал, люди ждут его рассказа. Но только когда по телу заструилось тепло, он заговорил:

— Я не встретил зверя, я не видел птицы… Они целый день спали, потому что в их ушах еще звучала песня пурги. Я ходил на каменную речку, но куропатки не прилетели туда кормиться.

Сур погладил больную ногу. От долгой ходьбы и сырости она мучительно ныла. И он, чтобы забыть про боль, стал продолжать рассказ:

— Я разрыл под галечниковыми откосами снег и поставил силки из оленьих жил, и рассыпал красные ягоды рябины… Я слушал голоса хозяев Лесной страны. Они не учуяли близкой добычи. Я видел, как Иччи и Бурый ушли на охоту. Бег их был ровным, они берегли силы для длинной тропы.

— Духи обязательно захотят нам помочь, — отозвался кто-то. — Мы давно не наедаемся досыта…

Старик тонким сучком пошевелил в очаге головешки. В жилище стало светлей. Красные отблески заметались по темному своду, по лицам людей.

— Скоро придет время Жаркого солнца, а с ним наступит и сытая жизнь. Так всегда… Пора печали сменяется порой радости. Быть может, завтра наши охотники вернутся с добычей. Станем ждать.

Люди согласно закивали. За стенами из шкур стояла тишина. Дым от очага тонкой струйкой уходил вверх, к черному небу. Дым говорил о наступлении поры Кусающего мороза.

В жилище было тесно, и люди, отодвинувшись от костра, улеглись на шкуры и укрылись шкурами. Пришло время сна.

Глава II

Солнце еще не поднялось из-за гор, но открыло свое лицо людям, не прогнало ночь из чаш, когда Сур выполз из жилища. Стойбище уже проснулось. Над шатрами, упираясь в бледное небо, стояли столбы сизого дыма. Там, у тусклых, гаснущих звезд дым растекался и падал в долину, запутывался в ветвях деревьев и становился похожим на клочья тумана.

По два-три человека уходили из стойбища охотники. Сур тоскливо смотрел им вслед. А люди, проходя мимо, не смотрели ему в глаза и не звали с собой.

За спиной зашуршал снег. Сур знал — это выбираются из шатра, в котором он спал эту ночь, мужчины. Весело переговариваясь, смеясь, он стали прилаживать к ногам широкие, подбитые мехом лыжи. Сухо, словно оленьи рога, стучали, сталкиваясь, древки копий. Охотников не пугал мороз, им были не страшны любые расстояния потому, что они хотели есть.

Кто-то несильно толкнул его в спину. Сур оглянулся. Рядом стоял Гын, давний товарищ его по совместным походам, и его добрые глаза смотрели в глаза Суру.

— Посмотри. Как быстро пришло время Кусающего мороза. Еще вчера ветер шептался со снегом…

Густые, непокрытые волосы Гына становились белыми, словно к нему приходила старость на глазах у всех.

— Пусть Дух удачи будет сегодня с вами. Свежий снег посыпал землю, и звери не смогут запутать свои следы… — сказал Сур.

— Пора! — крикнул кто-то из мужчин, и охотники широким шагом заскользили по лыжному следу ушедших раньше.

Сур сел на снег, привалился спиной к стене жилища и закрыл глаза.

И вспомнилось ему… Медленно, день за днем, стал перебирать он прошлое, словно яркие и красивые камешки перекладывать с ладони на ладонь.

Это было две зимы назад. Также наступило время Кусающих морозов — трудное время накануне поры Доброго солнца. Все повторялось. Тогда тоже кончились запасы мяса, и племени приходилось жить только тем, что удавалось добыть на охоте. Леса опустели — духи спрятали все живое, чтобы с наступлением тепла снова могли плодиться звери и птицы. Все дальше от стойбища уходили охотники, все больше тратили сил…

И вот однажды, слушая охотничью песню Иччи и Бурого, Сур узнал, что у подножия Белых холмов появилось стадо оленей. Стадо пришло небольшое, но все животные оказались здоровыми и сильными, и Иччи с Бурым одним трудно было взять добычу. Волки звали других зверей на большую охоту.

Сур рассказал обо всем в племени. Все знали, что ему помогают духи и что он Великий охотник — Сур умел понимать язык зверей, и волчьи песни были ему понятны, как человеческая речь. Многие даже считали, что он умеет разговаривать с хозяевами Лесной страны, но Сур не умел. Он умел только слушать.

Люди поверили Суру, и он повел охотников к Белым холмам.

Дорога предстояла недолгой — всего полдня пути. Люди племени знали это место. Там удобно было устраивать загонные охоты, потому что маленькие ручьи, полноводные только в пору Большой воды, промыли себе глубокие ущелья с отвесными берегами.

Волки не обманули Сура. На склоне холма среди редких кривых лиственниц паслось стадо. Это были взрослые сильные быки с ветвистыми темными рогами. Олени разгребали неглубокий снег, выбирая из-под него клочки белого ягеля.

Как завороженные смотрели на оленей охотники. Сур сказал:

— Разойдемся по одному и окружим их, и станем медленно перегонять олешек в сторону заката. Там есть ущелье… Прежде, чем солнце коснется края земли, пусть затянется петля, и каждый закричит и станет кидать в них сучья и камни.

— Мы сделаем так, как велишь ты, Сур, — почтительно согласились охотники.

Указавший добычу всегда был главным. Ему повиновались и старые, и молодые.

Быстро и неслышно исчезли в лесу охотники. Никого не было видно, но олени вдруг забеспокоились и все чаще стали поднимать головы, тревожно озираться. Стадо уже не ходило по кругу. Продолжая кормиться, оно медленно двинулось туда, куда хотели этого люди. Солнце шло с ними, все ниже опускаясь к земле.

Сур вдруг замер на месте. Почудилось — кто-то смотрит ему в спину. Сжимая в руке копье, готовый ко всему, охотник медленно обернулся. Совсем рядом, у поваленного дерева, сидели волки. Их было столько сколько пальцев на одной руке, и каждого волка Сур знал. Много раз встречался он с ними на охотничьей тропе. Бурый и Иччи владели лесами у Белых холмов, трое других пришли с противоположного берега реки.

Испуг прошел, и Сур совсем не удивился, что волки топчут его след. Звери, наверное, знали, что это он привел сюда людей. И Сур заговорил — спокойно, с достоинством глядя на волков:

— Людям моего племени давно нечего есть. Настало время Кусающих морозов… Вы хозяева здешних лесов, и я многое знаю о вас. Вы приходите друг к другу на помощь. Мы тоже охотимся вместе. Сегодня, если Духи пошлют нам удачу, вы получите свою долю, потому что мы пришли сюда, услышав вашу песню, потому что вы сказали нам про оленей. Вы получите свою долю… Это говорю я, Сур, Великий Охотник племени.

Волки смотрели на человека в упор. Сур хотел встретиться глазами с Иччи — это ведь она пела песню охоты, но волчица только бросала на него короткие взгляды и сейчас же отводила светлые глаза в сторону.

Вдруг волки, словно повинуясь неслышному приказу, вскочили на ноги и неторопливо, не оглядываясь, затрусили в глубь леса.

Сур облегченно вздохнул и посмотрел в сторону оленьего стада. Между стволами деревьев было видно — животные перестали кормиться. Тревожно всхрапывая, временами начиная бежать, олени шли в сторону заката.

Сур пронзительно закричал. И сейчас же, вынырнув из снега, появились охотники. Гортанные, хриплые голоса понеслись над лесом, сливаясь в жуткий вой.

Стадо заметалось. Олени сталкивались друг с другом, сухо и звонко стучали рога. Но куда бы животные ни поворачивали, повсюду на их пути вставали из снега люди, одетые в звериные шкуры, размахивали копьями, бросали камни. И тогда олени, сбившись в тесную кучу, понеслись к вечернему красному солнцу…

Сур обогнал всех охотников. Он не слышал своего голоса, не слышал, как бешено колотилось сердце. Глаза его блестели, пот стекал к подбородку по скулам.

Бегущие впереди олени вдруг остановились, но задние напирали — храпя, обезумев от страха. Облако мелкого, истертого копытами снега поднялось над стадом. А охотники были рядом и их копья летели в оленей.

Стадо вдруг стало уменьшаться. Сур бросился вперед. По крутому склону ущелья катилась лавина из оленей, камней и снега. Земля ушла из-под ног, и Сур тоже полетел вниз, задыхаясь от жгучего ветра, разбросав в стороны руки, судорожно пытаясь за что-нибудь ухватиться. Потом все исчезло…

Очнулся он уже в стойбище, в жилище, у костра. Нестерпимо болело тело. Сур попытался сесть, и удалось ему это сделать с трудом.

— Надо позвать Великого Заклинателя, — зашептали вокруг. — Пусть придет Лосось…

Сур свалился на шкуры. Сознание то возвращалось к нему, то гасло. И когда он снова открыл глаза — прямо над собой он увидал лицо Великого Заклинателя.

— Ты вернулся из страны мертвых, Сур, — ласково сказал Лосось. — Значит, духи разрешили тебе еще пожить на земле… Значит, они так хотят, и ты будешь жить.

Старик помог Суру сесть и напоил его из берестяного ковша теплой, пахнущей дымом водой.

— Я осмотрел твое тело… Я сказал — если духи захотят… Они захотели… Зачем, я не знаю… — грустно и просто сказал Заклинатель. — У тебя умерла нога. Духи камня раздробили кость. Ты больше никогда не будешь Великим охотником и как ты станешь жить — я не знаю…

Сур с ужасом посмотрел туда, где были его ноги. Кто-то укрыл их оленьей шкурой.

— Лосось, покажи… — задыхаясь попросил он. Заклинатель отбросил шкуру.

Сур увидел — перетянутая в щиколотке широким ремнем, распухшая лежала левая нога. Ступня, черная от запекшейся крови была неестественно вывернута в сторону.

Вмиг потух перед глазами Сура костер, и пришла ночь. А когда сознание вернулось к нему, он долго лежал, боялся открыть глаза.

Мысли путались, и были они бессвязными, отрывочными, и Сур никак не мог решить, что ему делать дальше и как поступить. По обычаю племени он сам должен был сказать — останется он на земле или попросит людей помочь ему уйти к небесным охотникам. Здесь каждый решал свою судьбу сам. Больной, калека, старик становились в тягость племени. Их никто не осуждал, не прогонял, с ними делились едой, когда она была, но если наступали тяжелые времена, они должны были уйти, чтобы выжили сильные.

Что сказать людям? Они ждали его слова. Так и не найдя решения, Сур открыл глаза. Мужчины, женщины, дети склонились над ним с жадным любопытством и ужасом в глазах.

— Лосось… — позвал Сур.

Лицо Заклинателя выглянуло из-за плеча близко сидящего охотника.

— Лосось, — повторил Сур. — Пусть будет справедливость… Раз духи захотели, чтобы я жил — я стану жить. Ты сам сказал об этом… Так захотели духи… Сделай, чтобы мне не было больно.

Заклинатель торопливо развязал висевший на поясе мешочек и достал горсть сморщенных сушеных грибов-мухоморов и протянул их охотнику.

Медленно, не чувствуя вкуса, Сур жевал тугую мякоть. Чьи-то руки подавали ему берестяные чаши с водой, и он жадно пил ее, проливая мутную влагу на грудь.

Потом он видел, как Лосось наклонился над костром и губы его шевелились. Но уже совсем не было страшно и боль отступила.

Сур на миг опустил отяжелевшие веки и сейчас же вспыхнул ослепительный красный свет, словно в жилище вошло огромное солнце. Кто-то большой и сильный навалился ему на грудь, на руки, прижал к земле, и не было сил сопротивляться. Тело Сура обмякло.

Он не видел, что делал с его ногой Заклинатель. Видели это только охотники, крепко державшие его. А может, и они не видели, потому что в глаза их вошел страх.

Так было две зимы назад… Больше Суру вспоминать не хотелось. Две зимы и два лета он словно ходил по краю обрыва, где с одной стороны была жизнь, с другой — смерть…

Сур открыл глаза и оглянулся. Мужчины давно ушли из стойбища. Наступила пора женщин. Сейчас они выберутся из жилищ и отправятся в лес за сучьями, к ручью за водой.

Тяжело поднявшись с земли, Сур пристроил за спиной лук с пучком стрел и наваливаясь на древко копья, заковылял в сторону, противоположную той, куда ушли охотники, — он шел вверх по долине. Сур теперь всегда охотился один, потому что не мог угнаться за охотниками и не должен был им мешать.

Глава III

Сур шел по своей вчерашней тропе. Изредка на свежем снегу он видел следы зверей и птиц. Коротко оглядываясь на них, охотник безошибочно определял, кто из обитателей леса и когда пересек его путь. Скоро ему встретился след маленькой лесной козы. Коза прошла ночью, и Сур не свернул на ее тропу. Он больше не мог преследовать добычу. Вся надежда оставалась на случайную встречу, и здесь все зависело от его быстроты, ловкости и меткости.

Перевалив невысокий водораздел, Сур вышел к Каменной речке, где вчера поставил силки. Из-под низкого обрыва, громко хлопая крыльями, взлетела стайка куропаток. Он заспешил. Две белые птицы бились в петлях.

Мелкие легкие перья кружились в воздухе. Сур жадно бросился к добыче…

Спрятав под меховую рубаху на груди теплые тушки птиц, он оглянулся. В низком кустарнике мелькнуло красное пятно, и Сур подумал, что он пришел вовремя. Еще немного — и лисица отняла бы у него добычу.

Хотелось есть, но Сур умел терпеть голод. И снова, проваливаясь в снег, он заковылял вперед.

Сур не знал куда и зачем идет. В нынешней жизни его единственным другом была удача. Инстинкт охотника гнал его вперед. Он верил — не знающий усталости бывает удачлив, беспрестанно ходящий обязательно встретит удачу, потому что она, как и хороший охотник, не сидит на месте, не знает долгого сна и долгой лени. Может быть, она тоже кого-то ищет и хочет встречи?

Сур шел целый день и только дважды садился на поваленные стволы деревьев, чтобы отдохнуть и поглотать рыхлого свежего снега — это уменьшало чувство голода.

Края долины стали круче. Солнце всю дорогу не покидало его. Когда Сур уставал и дыхание его становилось хриплым, солнце останавливалось вместе с ним на отдых. Охотник улыбался солнцу, и на душе его становилось теплее.

Звериные тропы он угадывал чутьем. Порой ему казалось, что он даже видит утоптанные узкие полоски земли сквозь снег. Мудрые тропы лесных обитателей, минуя глубокие пропасти, обходя лесные завалы, уводили его все дальше в горы.

Перед закатом солнца Сур вырыл в снегу нору и сразу же, как только почувствовал, что лежать удобно, крепко заснул.

Утром он ощипал и съел одну из куропаток и снова двинулся в путь. И хотя шел Сур в неизвестность — она его не пугала. Чем дальше уходил он от стойбища, от людей, тем легче ему становилось, словно освобождался он от неведомого груза.

В полдень второго дня пути, перевалив через высокую горную гряду, Сур вышел в широкую плоскую долину. Он и прежде приходил сюда, но только в летнюю пору. Здесь тоже стоял лес, но был он реже, слабея. Лишь на высоких холмах вздымались к небу могучие сосны с красными, как красная погребальная глина — охра — стволами.

Сур знал — в середине долины есть озеро. Сейчас его не было видно. Укрытое снегом, оно только угадывалось — на ровной белой его поверхности не росли кусты и деревья.

Летом в долину иногда забредали охотники, чтобы наловить и навялить впрок крупных рыбин с розовой мякотью. Шли сюда и звери, потому что озеро в пору Зеленых Деревьев было щедро ко всем. На низких берегах, в густых травах, в сосновых чащах давало оно приют и пищу зверю малому и большому. От сытости на его берегах всегда царил мир. В пору Глубоких Снегов многие обитатели Лесной страны уходили отсюда, потому что озеро умирало. Только птица — угрюмые бородатые глухари да белые куропатки, любящие песок, всегда оставались в сосновых лесах.

Поднявшись на ближний холм, Сур долго оглядывал долину.

Ноздри его вздрагивали и шевелились. Несильный ветер омывал разгоряченное от ходьбы лицо. Он приносил то слабый и теплый запах птичьих перьев, то настывший запах шерсти зверей. Вокруг все было спокойно и тихо.

Сур оглянулся назад. Ближние горы закрывали даль. Они словно отгородили его от прошлого: от стойбища, от племени. И он вдруг решил остаться в этой долине хотя бы ненадолго, хотя бы на несколько дней. Его не станут искать. Право каждого охотника поступать так, как он хочет. Только мало кто уходит из племени, люди боятся одиночества. Сур давно был одинок, с тех пор как случилась с ним беда.

Одиночество… Затаенный страх шевельнулся в груди, мягко сжал сердце. И тогда охотник обманул себя. Он подумал, что обратный путь долог, а солнце уже прошло больше половины своего пути, и все равно надо выбирать место для ночлега. А что будет завтра — пусть наступит завтра.

Сур вспомнил, что в обрыве холма, у самого озера, есть пещеры…

Отыскал он их быстро. Черные дыры в желтой глине были видны издалека. Он подошел к одной из них и на четвереньках взобрался на откос. Снег у входа в пещеру был нетоптан, а значит, звери не ходили сюда. И все-таки, прежде чем влезть в черную нору, Сур долго и жадно принюхивался. Пахло только землей, чуть теплой, словно хранящей тепло давно прогоревшего костра.

Пещера оказалась небольшой. В длину она была шага в три, но в середине можно было встать во весь рост.

У входа виднелись следы старого кострища, валялись пожелтевшие раздробленные кости оленя.

Сур недолго полежал на земле. До наступления ночи надо было еще наломать пушистых веток молодых сосен для подстилки и приготовить побольше сучьев для костра…

Глава IV

Иччи вела Бурого редколесьем. Бег волков был нетороплив. Они часто останавливались, слушали ночь, ловили запахи.

Иччи знала — сегодня не каждый прыжок будет удачен, не каждая погоня принесет добычу. Глубокий и рыхлый снег обещал трудную охоту.

Путь волчьей семьи лежал в долину Большого озера, туда, куда обычно не ходили охотники — люди.

Первая половина ночи была темной, и звери выбирали путь только по запахам. Иччи знала — скоро из-за далеких гор взойдет большая красная луна, и тогда наступит время охоты.

Из-под самого носа волчицы выскочил вдруг большой заяц, но Иччи упустила момент. Запоздалый прыжок не принес удачи. Сильные задние лапы зайца швырнули ей в морду тучу снега, и перепуганный зверек пропал за ближними кустами, исчез во тьме.

Иччи тихо, обиженно взвизгнула. Она не могла простить себе, что прозевала зайца. Подбежал отставший Бурый, легонько толкнул ее в бок носом. Волки посмотрели друг на друга и снова побежали вперед. Скоро Иччи забыла о своем огорчении. Она жила ночью — ее звуками, запахами — и верила, что к утру у них будет добыча, потому что она знала, куда вела Бурого.

В долине Большого озера жил одинокий старый лось. Обегая свои владения, волки часто встречали его, но никогда не решались напасть. Лось был стар, но еще силен, и огромные рога его, похожие на обломанное бурей ветвистое дерево, служили ему надежной защитой. Внимательные глаза Иччи при каждой новой встрече замечали все изменения, которые происходили с лосем. Время брало свое — зверь медленно терял силы, старость подкрадывалась к нему незаметно. Волчица не умела думать так, как думают люди, но смутное ощущение заставляло запоминать ее все новое, что появлялось в поведении лося. И сейчас Иччи не смогла бы сказать, почему они с Бурым бегут именно в долину озера. Может быть, в долгие дни пурги, во сне или наяву, пришла уверенность, что время настало и пора найти старого лося и встретиться с ним.

Иччи знала любимое место кормежки зверя — холмы на закатной стороне озера. Почти к самой воде подступали там заросли молодого осинника.

К озеру волки вышли, когда луна уже вылезла из-за гор, и в лесных чащах смешались густые черные тени и яркие блестящие полосы лунного света. Они держались теперь самой кромки зарослей, и когда им предстояло пересекать большие поляны, залитые белым сиянием, они ненадолго замирали в нерешительности, а потом стремительно и неслышно, совсем как птицы, едва касаясь снега, тенями проносились через них.

И прежде чем спуститься к озеру, к осиннику, волки отдохнули на вершине одного из холмов. Лунный свет волновал зверей, будил беспокойство. Глаза волков то вспыхивали, то гасли, а может быть, это луна отражалась в них. И когда Иччи и Бурый видели в зрачках друг друга этот свет, шерсть на их загривках вставала дыбом и хотелось рычать.

Внизу, на пойме озера, волки разошлись, но не так далеко, чтобы потерять друг друга из вида и осторожно побежали через осинник.

Первым учуял лося Бурый — он словно споткнулся и замер на месте.

Иччи еще не слышала ни одного звука, но сразу поверила волку. И только когда Бурый осторожно прокрался к ней и стал рядом, Иччи уловила — где-то вздрагивало тонкое дерево — лось точил зубами кору осины.

Волки медленно двинулись на этот звук. И без того впалые животы их подтянулись — тело каждого в любой момент было готово к стремительному броску. Предстояло совершить то, ради чего они шли сюда. Начиналась большая охота.

У края широкой поляны волки остановились. Ветра не было, только чуткий звериный нос мог уловить, что воздух все-таки движется и течет он в их сторону. Иччи и Бурый поползли быстро, перебирая передними лапами и волоча зады, чтобы не потревожить, не стряхнуть пушистые шапки снега с низких кустов, не выдать себя.

Совсем скоро они разглядели лося. Зверь стоял на фоне темной стены осинника, и голова его с могучими рогами была низко опущена. Он отдыхал. По ввалившимся бокам, по понурому виду волки поняли — лось болен.

Бурый пополз в сторону. Иччи осталась лежать неподвижно, не сводя горящего взгляда со зверя. Через некоторое время она вдруг почувствовала беспокойство и поняла, что пора. Волчица не видела Бурого, но что-то сказало ей, что он там, где надо, и уже выбрал удобное место для броска.

Шерсть на загривке Иччи встала дыбом. Она стремительно вскочила на ноги и издала тихое грозное рычание.

Понуро стоящий лось вздрогнул. Он вскинул голову и сделал шаг в сторону волчьего голоса. Иччи присела. Она не знала — была ли это боевая поза для прыжка или ее поразил лесной великан.

Шагнувший из тени на залитую лунным светом поляну, лось был похож на каменную глыбу, источенную ветром. Да, зверь был стар, костляв, болен — глаза Иччи не обманули ее, но могучая холка по-прежнему вздымалась крепким бугром, а широко расставленные длинные ноги с каменными копытами и наклоненная вниз голова с острыми, разлапистыми рогами вселяли страх.

Но волки не отступают. И рык снова заклокотал, забился в горле Иччи. Лось чуть шевельнул тяжелой горбоносой головой и сделал еще один шаг навстречу. Никогда и никого не боялся в Стране Лесов этот великан, да и если бы он решил бежать, ему, старому, все равно не удалось бы уйти от погони по рыхлому и глубокому снегу. Жизнь можно было сохранить на месте, так как он делал это всегда.

Из осинника вдруг метнулась длинная стремительная тень. Это бросился Бурый. Лось мотнул рогами. Казалось, он зацепил волка, но, видимо, в последнее мгновение Бурый успел увернуться и, перекувыркнувшись через голову, зарылся в глубокий снег. Лось бросился к нему, высоко вскидывая длинные тяжелые ноги, чтобы растоптать врага, но волк успел подняться и отскочить в сторону.

Волки больше не прятались. Лось принял бой и бежать ему было некуда.

Вся вздрагивая от напряжения, Иччи подошла к зверю совсем близко. Бурый бегал вокруг, но лось, видимо, угадывал, что главная опасность таилась в волчице, и потому рога его были направлены в ее сторону. Дыхание зверя было горячим, хриплым и превращалось на морозе в белое облако. Иччи понимала — долгой осады лось не выдержит — он действительно стар, но голод подгонял, отнимал осторожность, и волчица решила действовать. Она шевельнула хвостом и сделала короткий шаг вперед. Бурый понял замысел волчицы — она отвлекала зверя. Круги его стали сужаться.

И на этот раз бросок волка был быстр и смел, но лось словно угадал его и в последний миг почти успел повернуться к Бурому. Волк вцепился в шею зверю, повис на нем. Лось затряс головой, и тело волка вдруг подлетело высоко вверх и упало прямо на подставленные рога. Тоскливый, полный боли и отчаяния вой понесся в ночь, к дальним горам. И в тот же миг лось тяжело рухнул в снег — Иччи успела перехватить ему острыми зубами жилы на задних ногах. Падая, зверь судорожно дернулся. Удар обрушился на волчицу — сразу стало темно, и исчез лес, поляна, облака снега, летящие в глаза, и предсмертный вой Бурого.

Очнулась Иччи, когда луна уже закатилась за горы и небо стало серым — ночь не ушла еще, а день не пришел.

Гудела, разламывалась от боли голова. И челюсть, свороченная в сторону ударом лосиного копыта, отвисла, вывалился язык, и в снег текла и текла слюна.

Иччи поднялась на ноги сразу, стремительно, потому что последнее из того, что она помнила — была борьба, а инстинкт подсказывал — лежачий слаб, лежачий — это всегда признак смерти. Только когда ты на ногах — ты грозен, ты можешь защищаться.

От резкого движения вздрогнул лес, запрыгал, поплыл в сторону — волчицу качнуло, она завалилась боком в снег. И опять сработал инстинкт — Иччи снова была на ногах и оглядывалась вокруг.

Совсем рядом лежал мертвый лось, неестественно вытянув тяжелую голову. Глубокая рваная рана, черная от запекшейся крови виднелась на его шее. Поодаль, в измятых и изломанных кустах Иччи увидела Бурого. Он лежал на спине с распоротым брюхом.

Волчица медленно подошла к нему, обнюхала и тихо заскулила. Бурый не шевельнулся. Тогда она вернулась к туше лося. Есть не хотелось. К горлу подступала тошнота. Иччи попыталась лизнуть пропитанный кровью снег и не смогла — мучительно болела челюсть и не повиновался распухший язык.

Отойдя в сторону, туда, где снег не был истоптан борьбой, Иччи села, поджала хвост и, задрав к небу изуродованную морду, горлом запела песню горя и отчаяния. Голос ее был негромок и страшен и дрожал от невыразимой печали, как последняя робкая звездочка в высоком угрюмом небе, готовая навсегда погаснуть.

Потом Иччи еще раз обошла поляну, равнодушно оглядела тушу лося, легла возле нее, положила на лапы тяжелую голову и закрыла глаза. Она знала — от туши не удастся оторвать даже кусочек мяса и ей предстоит умереть от голода — волки-калеки не выживали, как и люди, потому что в Стране Лесов для всех ее обитателей был один закон — жестокий и справедливый — слабый не должен мучиться, ему лучше умереть.

Инстинкт велел охранять добычу. Иччи знала, пока она здесь, ни лисица, ни росомаха, ни ворон не посмеют подойти близко. Вся Лесная страна слышала ее песню тоски, и уже бегут из речных долин, из чащ звери, чтобы разделить добычу.

Иччи лежала с закрытыми глазами, и странные видения возникали в ее мозгу. Временами приходило короткое забытье, исчезала боль и тогда ей казалось, что Бурый жив, и подходит к ней, и трогает ее лапой, и заглядывает в глаза, и где-то хрипло поет ветер.

Глава V

Сур спал чутко. Сон часто уходил от него, когда он прислушивался к звукам ночи, трогал лежавшее рядом копье. Было тихо. Никто не бродил у его жилища. От потухшего костра пахло теплым пеплом. Сур знал — в его мягкой глубине тлеют слабые угольки. Он нарочно зарыл их поглубже, чтобы утром не тратить времени на добывание огня.

На рассвете сон покинул Сура окончательно. И это не понравилось ему. Сквозь щели между камнями, которыми он заложил вход в пещеру, сочился серый свет. По-прежнему вокруг стояла тишина, и было непонятно, зачем духи отняли у него сон. Ответа Сур ждал долго, терпеливо — к этому его приучила жизнь лесного охотника. И когда так ничего и не случилось, и он уже собрался заняться костром, чуткий его слух уловил далекий крик ворона. И услышал Сур в нем столько, что не сразу смог понять, о чем говорила птица. В голосе ворона были и сообщение о добыче, и чувство голода, и злость, и нетерпение. Сур мучительно хотел понять, что происходит там, за озером, — именно оттуда доносилось карканье мудрой птицы.

Наконец он догадался — ворон видел добычу, но кто-то мешал ему взять ее…

Сур решил — как только наступит день, он попытается дойти до дальнего края озера и посмотреть, что там случилось.

Он бережно разгреб пепел, нашел красные угольки и, обложив их тонкими полосками сухой бересты, начал вздувать огонь.

Костер разгорался быстро, и Сур вдоволь дал ему сучьев. Потом, собрав с пола пещеры пригоршню глины, он смешал ее с подтаявшим снегом и облепил ею последнюю куропатку. Тушку птицы он сунул под горящие ветки, присыпал углями и золой.

За озером кричал ворон. В пещере было тепло, и совсем не хотелось выходить на мороз, где уже разгоралась по краю неба полоска холодной зари. И если бы у Сура была еда, он целый бы день пролежал в пещере и никуда и ни за что не пошел.

Веткой он разгреб прогоревший костер, вытащил куропатку, камнем разбил спекшуюся глину и отодрал ее вместе с перьями. Вкусно запахло печеным мясом. Мясо было жестковатым и постным — таким оно становилось у всех зверей и птиц в конце зимы.

Закончив еду, Сур быстро собрал свое нехитрое снаряжение в походную сумку. Сюда же он спрятал лучок из оленьего рога с ременной тетивой для добывания огня, кусок сухой мягкой осины с опаленной ямкой, щепотку сухого мха, завернутого в бересту. К поясу привязал сделанный из дерева нож с острыми кремневыми пластинами-вкладышами по лезвию, проверил копье.

Выбравшись из пещеры, Сур сполз по склону к подножию обрыва. Морозный ветер летел через озеро от красного солнца, обжигал лицо. Сур поежился.

Идти было, как всегда, трудно. Здоровая нога глубоко проваливалась в снег. Сур часто спотыкался о заструги и падал. Он был уже на середине озера, когда увидел — от противоположного берега, от кромки леса отделилась темная точка и двинулась ему навстречу. Это не был человек.

Сур остановился, всматриваясь. Навстречу шел зверь, но какой — он не мог понять. Странным было его поведение — точка двигалась медленно, часто уменьшалась в размере — зверь, видимо, ложился, потом повернул к берегу и исчез в лесу.

Охотник заспешил. Слишком много непонятного принес ему сегодняшний день.

Скоро он был у того места, откуда неизвестный зверь повернул назад. На снегу, глубокий и неровный, лежал волчий след. Сур наклонился, пытаясь прочесть его.

Он не мог ошибиться. Это был след Иччи — волчицы, живущей рядом со стойбищем его племени. Сур различил на снегу розоватые от крови капли слюны и увидел, что зверь волочил хвост и часто ложился отдыхать. Волчица была больна.

У самого берега Сур свернул со следа и, только пройдя немного стороной, вошел в лес. Он старался двигаться бесшумно, но чуткие вороны услышали его и с криком поднялись из-за деревьев и расселись по верхушкам осин.

Сур осторожно вышел на поляну. То, что он увидел — поразило его. Ему, обитателю Страны Лесов, такого еще видеть не приходилось. У земли, на которой он родился и жил, — были свои законы. Здесь и любовь и смерть совершались в глубокой тайне, вдали от чужого глаза, и все принадлежало сумрачным чащам, умеющим надежно скрывать следы.

«Дух-покровитель, помоги…» — прошептал охотник и на миг закрыл глаза. Но, когда открыл их, все было по-прежнему. Совсем рядом, в кустах лежал мертвый волк, посреди поляны возвышалась черной горой туша лося, а между ними была Иччи с распухшей, обезображенной мордой. И Сур сразу понял, что произошло на этой поляне. Волчица не шевелилась, не пыталась защищать добычу.

Сур медленно двинулся к лосю. По праву сильного добыча отныне принадлежала ему. Обычай охотников повелевал Суру добить волчицу, облегчить ее страдания, помочь уйти в страну мертвых. Он поднял копье, отвел руку в сторону для удара, но вдруг остановился. Перед ним лежал зверь-калека, зверь, который еще вчера был сильным и мудрым охотником. Что-то дрогнуло в душе Сура. Еще недавно он сделал бы так, как велел обычай, но сегодня…

Он вспомнил тот день, когда несчастье случилось с ним, вспомнил, как не хотел умирать. Люди Страны Лесов верили, что в зверях и птицах живет человеческая душа, и люди, умирая, попеременно бывают зверьми, значит, Иччи может думать, как он, значит, ей хочется жить так же сильно, как хотелось и ему. Он ничем на мог помочь волчице и поэтому решил — пусть она умрет, как охотник, а не как добыча, и умрет, когда пожелает сама.

Сур опустил копье. Если Иччи не станет нападать, он не тронет ее. Пусть участь волчицы решат духи, как когда-то они решили его участь.

Взглянув на лося, Сур подумал, что разделка туши займет весь день, и в пещеру на ночлег он не успеет вернуться. Ну что ж, не каждому охотнику достается такая добыча. Духи захотели помочь ему. Великие духи… Добрые духи…

Сур вытащил нож и, ползая вокруг туши на коленях, принялся за разделку.

Кричали вороны. На край поляны выходили звери за своей долей: две росомахи, три красные лисы и одна, одетая в черную шкуру. Росомахи сердились, фыркали — им, злобным и сильным, похожим на маленьких медведей, не терпелось отведать мяса старого лося. Повизгивали, пронзительно взлаивали лисицы.

Иногда Сур поднимал голову и говорил:

— Я человек, я сильный, я беру свое по праву…

Звери пятились от его голоса, ложились в кустах…

Ловко отделяя ножом части туши и складывая их чуть в стороне на чистом снегу, Сур не спускал глаз с волчицы. Иччи несколько раз поднималась, но, сделав два-три шага, заваливалась на бок. Силы совсем оставили ее.

Солнце ушло за леса, когда Сур закончил разделывать лося. Он очень устал. Болела спина, ныли руки. Синяя дымка опускалась на землю, обещая сильный мороз. Предстояла трудная ночь без сна — голодные росомахи могли напасть, а он знал поразительную силу этих зверей. И все-таки удача веселила сердце охотника. Много мяса — это жизнь.

Уже в сумерках Сур собрал хворост, волоком притащил несколько сухих лиственничных стволов и, привычно работая лучком, добыл огонь.

Как только костер разгорелся — ночь вокруг загустела, придвинулась ближе, и вместе с ней придвинулись звери. Глаза их засветились зеленым и красным — жадность и голод были в них. Наконечником копья Сур отколол несколько кусков уже схваченного морозом мяса и съел их. По усталому телу разлилась приятная теплота. Теперь главным было не заснуть, и Сур знал, что не заснет.

Ночь была длинной, тревожной. Охотник слышал, как стонала Иччи. Наверное, к ней приходили духи смерти. Росомахи и лисы ссорились, рвали тушу Бурого, а потом снова пришли к костру и, не мигая, смотрели на Сура… Ему было страшно.

На рассвете он привязал к задубевшей на морозе лосиной шкуре широкий ремень. Получилась удобная походная волокуша. Такие делали люди его племени, когда добыча была большой, а путь до стойбища неблизкий. Замерзшая шкура, словно подбитые мехом лыжи, хорошо скользила по насту, не проваливалась в глубоком снегу.

Сур сложил на волокушу столько мяса, сколько мог утащить за один раз. Вокруг оставшейся добычи он воткнул черные головешки из прогоревшего костра, ополз ее на животе, прочертив телом на снегу большой круг и оставив свой запах.

Уходя, он бросил взгляд на волчицу. Иччи была еще жива — впалые бока ее едва заметно поднимались и опускались — она дышала.

Мелькнула мысль — ударом копья прекратить страдания зверя, но снова что-то остановило Сура. Перекинув через плечо лямку волокуши, он медленно заковылял через озеро к своей пещере.

В этот день ему больше не удалось сходить за мясом. Усталое тело болело так сильно, что когда Сур добрался до пещеры и перенес в нее свою добычу, он свалился на подстилку из елового лапника, сжался в комок и заснул. Сил не хватило даже на то, чтобы развести огонь и согреться.

Сур спал всю ночь, и духи не беспокоили его картинами жизни.

Утром он проснулся здоровым и сильным, словно не было вчерашнего тяжелого дня. Окинув взглядом груду мяса, Сур с гордостью подумал, что еды ему теперь хватит надолго — он снова переживет Время Кусающих морозов и увидит время Большой воды и Теплого солнца. Великие духи Страны Лесов захотели этого, они стали его друзьями и помощниками. Духи велели ему жить, и быть сытым, и не знать забот.

Об оставшемся на другом берегу озера мясе он не думал. К нему пришла беззаботность, знакомая каждому охотнику его племени. Сытость отнимала мысли, делала их ленивыми. Сур разжег огонь, нанизал на заостренные сучья куски мяса и укрепил их над костром.

Розовый сок закапал в огонь, и огонь довольно заурчал. Потрескивали, рассыпались искрами угли, метались по стенам пещеры свет и тень — Духи огня принимали жертву. Так Сур делился добычей со своим другом Огнем.

Впервые за много дней охотник наелся досыта. Его снова свалил сон. И спал Сур сладко, разбросав тело, потому что костер, благодарный за жертву, дышал на него теплом.

Сур проснулся в пору, когда солнце прошло половину неба и остановилось ненадолго, чтобы подумать — освещать ему еще землю или пора уходить на отдых.

Охотник доел остатки жареного мяса и выбрался из пещеры. Он все-таки решил сходить еще раз на другую сторону озера. Перекинув через плечо ремень волокуши, Сур заковылял по своему следу. Еда дала ему силы, а натоптанная тропа помогала идти.

Звери и птицы не побоялись черных головешек, и запах человека не помешал им устроить праздник Поедания минувшей ночью на оставленной Суром добыче — полуобглоданные кости лося валялись на изрытом снегу, и следы тяжелых от сытости зверей уходили в лесную чащу. Особенно глубокими были следы росомах — каждая из них унесла, взвалив на спину, по большому куску от туши лося.

Сур не опечалился и не рассердился. Раз так случилось — значит, этого хотели духи. Собираясь уходить, он поискал глазами Иччи. Волчица лежала у кустов, на опушке осинника, и Сур без страха подошел к ней.

Иччи была еще жива, но ярко-желтые невидящие глаза ее смотрели мимо человека, и она даже не попыталась уползти. Сур понял — духи смерти уже пришли к волчице.

Человек опустился на колени и коснулся ее головы. Он снова стал думать — убить Иччи или оставить дожидаться смерти. Мясо волчицы ему было не нужно. Еды и так хватит надолго. Перед Суром лежал не просто зверь, добыча. Умирал охотник, Великий охотник Страны Лесов. Людям и волкам на равных принадлежала эта земля. Здесь охотник всегда уважал охотника. Иччи и Бурый, по воле духов добыли ему лося. Если бы волчица захотела, Сур в это верил, духи дали бы ей человеческую речь или научили, как подать знак о том, что она хочет смерти.

И чем дальше обо всем этом думал Сур, тем больше не знал, что же ему делать и как поступить. Он ощупал распухшую морду Иччи. Ловкие его пальцы поняли все. Кость была сломана только в одном месте, а челюсть выбита мощным ударом лосиного копыта.

Человек вспомнил волчицу другой — такой, какой он встречал ее на охотничьей тропе. Иччи была красивым зверем — поджарая, с гибким рыжевато-коричневым телом, с длинными ногами, оплетенными жилами, словно тонкими крепкими корнями. Шею ее укрывал серебристый густой мех. Он вспомнил ее светлые внимательные глаза, черную умную морду…

Иччи и Бурый пришли к Белым Холмам неведомо откуда в ту зиму, когда с Суром случилась беда. Пришли и поселились рядом с племенем. Волчице было не больше четырех весен от рождения, и никто не знал, где она нашла Бурого — уже не молодого, но еще сильного волка с широкими и длиннопалыми лапами, в след которых легко вмещалась человечья ладонь.

Волков родила чаща, она свела их на одной тропе, из нее они вышли и стали жить там, где им захотелось. Никто ничего не знал об их прошлом, а чаща была нема. Иччи и Бурый были Великими охотниками — они жили просто и мудро, как велели им законы Страны Лесов.

Сур вздрогнул. Ему почудилось — чей-то голос велел ему взять волчицу с собой, а может быть, он просто услышал свои мысли. Сделалось страшно.

Что скажут люди, что подумают? Никогда еще человек и волк не жили вместе. Люди скажут — духи отняли у Сура разум. Они скажут — Сур забыл, как в голодные годы волк выслеживал человека, а человек подстерегал волка. Разве могут жить в одном жилище поедающие друг друга?

Сур в растерянности сел на снег. Мучительно болела изувеченная нога, кружилась голова. Он стал медленно раскачиваться телом. Суру казалось — это помогает ему думать. Вдруг мелькнула мысль — надо попробовать заговорить с волчицей. И тогда он совсем близко пододвинулся к умирающему зверю.

— Послушай меня, великий охотник Иччи. Как мне поступить с тобою и что сделать? Духи наполнили мою голову туманом… Ты хочешь умереть? — Сур замолчал и пристально посмотрел на волчицу. Глаза ее по-прежнему были светлы и пусты, но ему показалось — он увидел в них великую грусть о жизни, а может быть, в глазах просто отражались заснеженные леса и безбрежная даль пустого, выглаженного студеными ветрами озера.

— Ты хочешь жить? — спросил Сур. И снова Иччи ему не ответила, только тяжкий, глубокий вздох, похожий на стон, вырвался из ее горячей глотки.

— Похоже, духи помогли зверю ответить на мой вопрос… — растерянно прошептал Сур. И тогда он сказал громко:

— Я возьму тебя с собой. Ты станешь жить в пещере… Но быть может, когда силы вернутся к тебе, а зубы снова станут острыми, ты убьешь меня?

Иччи, безучастная, лежала на снегу. Сур поднялся на ноги и, сутулясь, стал медленно бродить вокруг, собирая полуобглоданные кости, недоеденные зверями куски мяса. Это тоже была еда — люди Страны Лесов не брезговали тем, что оставляли им звери.

Подтащив волокушу к волчице, он с трудом переложил ее на шкуру. Судорога прошла по телу Иччи и шерсть на загривке встала дыбом.

Глава VI

Человек шел, припадая на одну ногу, остро выставив вперед плечо, от этого волокуша беспрестанно дергалась, и каждый толчок отдавался в теле Иччи глухой ноющей болью. Голод уже не мучил ее, и боль сделалась не такой нестерпимой, как прежде. Боль не проходила, но и не заставляла искать от нее спасения.

Иччи не знала, что это пришла смерть, что как только живое перестает бояться боли — все кончено. А сейчас она не боялась ни боли, ни человека. Сознание волчицы порой меркло, а когда возвращалось — она снова видела ту ночь, когда они с Бурым отыскали старого лося, и схватку, но почему-то воспоминания, ясные и четкие, не будили в ней никаких чувств.

В ту ночь, когда Иччи очнулась, вся облепленная снегом, она хотела уползти. Боль гнала ее, говорила — уходи в чащу, но рядом лежала добыча и мертвый Бурый. На рассвете прилетели вороны, пришли росомахи и лисы. Иччи так и не ушла от добычи. Она понимала — с Бурым случилось что-то страшное, но ей все казалось, что он вот-вот поднимется и подойдет к ней. Иччи ждала.

От боли и многодневного голода к горлу подступала тошнота, и она все реже поднималась на ноги, чтобы прогнать от туши лося росомах и лис. А потом пришел человек.

Надо было подняться, защитить добычу. Иччи хорошо знала повадки человека. Он всегда забирал все и не довольствовался, как другие обитатели Страны Лесов, даже большим куском, чтобы один раз поесть. Инстинкт подсказал — ей сейчас не справиться с человеком, хотя этот был странным, не похожим на тех, кого ей приходилось видеть. Он двигался толчками, и одна его лапа была короче другой.

Человек долго возился у туши лося, а когда наступила ночь, рядом с ним появился огонь, и он стал кормить его ветками деревьев. Огонь подчинялся человеку. Это было непонятно и жутко.

Потом к волчице стали совсем близко подходить росомахи и заглядывать в глаза. Они видели ее бессилие и ждали смерти, и впервые у Иччи проснулся страх перед Лесом, страх, которого она никогда не испытывала прежде.

Иччи не знала, как поступит с ней человек — убьет ее или нет, но она знала, что сделают с ней обитатели Леса. И когда волчица услышала, как стали они рвать мертвого Бурого, шерсть от ужаса поднялась у нее на загривке, и она поползла к огню, к человеку. За гранью темноты и света она пролежала всю ночь, мелко вздрагивая всем телом.

Теперь человек тащил ее куда-то вместе с объедками мяса… Однажды, когда силы, казалось, вернулись, Иччи попыталась сползти с волокуши, но человек, сбросив с плеч ремень, снова уложил ее на шкуру. От прикосновения его рук страх стиснул сердце волчицы, и она зажмурилась.

Потом ей стало непривычно тепло. Иччи осторожно приоткрыла глаза. Она лежала на куче еловых веток в глубине большой высокой норы. У входа горел яркий огонь, и человек, ползая на коленях, бросал в него сучья.

В пещере от костра было светло, и Сур, занимаясь своими делами, незаметно наблюдал за волчицей. И когда он увидел, что Иччи тоже следит за ним, Сур подполз к ней. Он долго и пристально смотрел на нее, и она отвернула голову в сторону, страшась человеческого взгляда. Сур решал, как ему быть и что делать дальше. Затем он снова ощупал распухшую морду волчицы. А ей мучительно хотелось впиться в его руки клыками, сбить с ног, броситься через горящий у выхода огонь к черному ночному небу. Человек быстро и сильно потянул волчицу за нижнюю челюсть.

Иччи взвыла от боли хрипло и страшно, в горле заклокотал рык, в глазах сделалось темно… Руки человека прижали ее голову к земле. Сквозь смятение и ужас пробилось вдруг что-то новое, и Иччи не сразу поняла, что это уходит боль…

Человек отполз в сторону, выбрал из кучи мяса большую мозговую кость, почти начисто обглоданную росомахами и разбил ее камнем. Розовый мозг тонкой змейкой вывалился на землю. Собрав его в горсть, Сур снова вернулся к волчице и, насильно раскрыв ей пасть, глубоко засунул туда руку. Иччи сопротивлялась что было сил, но, наконец, горло перехватила спазма и она сглотнула пищу.

Другую кость человек разбил для себя. Потом он еще несколько раз кормил волчицу, а когда устал, обмотал ей лапы кусками мягкой оленьей шкуры и крепко связал ремнями.

Медленно потухал костер. Свернувшись калачиком, Сур крепко заснул здесь же, рядом с Иччи. У волчицы от еды кружилась голова. Впервые за последние страшные дни ее не мучила боль в челюсти, и Иччи тоже заснула.

Сон волчицы был глубок, но короток. Она проснулась среди ночи. Рядом, касаясь ее шерсти спиной, спал человек.

Иччи попыталась встать, но ничего не получилось — она забыла, что лапы у нее были связаны. Беспомощность, неподвижность вновь испугали волчицу — страх и ярость охватили ее. Она впилась в ремни зубами. В глазах потемнело от боли. Челюсть еще не слушалась ее. До утра волчица пролежала с открытыми глазами, чутко прислушиваясь к дыханию человека, вздрагивая от малейшего шороха.

А когда проснулся человек, первое, что он сделал — это заговорил с Иччи. Волчица не понимала его, но голос был тихим, спокойным, и она не уловила в нем ни одной угрожающей ноты.

Человек разжег костер, и снова огонь был страшен Иччи. Но тепло, которое шло от него, приятно согревало тело.

Остро запахло мясом. Полуприкрыв глаза, волчица видела, как жарились, истекали соком над костром большие куски. Запахи разбудили аппетит. Мучительно хотелось есть.

Человек угадал ее желание, так же, как и вчера, он стал запихивать в горло Иччи куски сырого мяса. На этот раз она сопротивлялась сильнее — извивалась всем телом, по-прежнему руки человека вызывали в ней ужас, но тот был упрям и накормил волчицу досыта.

Глава VII

Целыми днями Сур не выходил теперь из пещеры. Еды было вдоволь. Тепло костра и сытый желудок располагали к лени. Он много спал и много думал. Над Страной Лесов бродил несильный ветер, качал верхушки сосен, мел низкую поземку по заснеженной глади озера. Время Кусающих ветров кончилось, и оттого ветер все чаще приносил запах талой воды. Близилась пора Большого Солнца и Пробуждения Деревьев.

Иччи все так же лежала в глубине пещеры на подстилке из еловых веток со связанными лапами. Сур больше не кормил ее силой. Он просто клал у ее морды куски мяса. Волчица ела только, когда человек спал. Опухоль почти прошла, но челюсти слушались еще плохо.

Сур часто разговаривал вслух. Он видел — уши волчицы вздрагивали, глаза настороженно следили за ним. Она слушала его. Сур больше не решался приближаться к ней, хотя Иччи по-прежнему была связана, и больше не касался ее шерсти руками. Он не знал, зачем в свое время подобрал волчицу, не знал и теперь, как поступить с ней. Времени было много, и он все думал и думал об этом.

Однажды, перед заходом солнца, небо укрылось низкими тяжелыми тучами, а в середине ночи из-за гор, откуда приходят олени, вырвался горячий ветер. Он был сильным и пел свою песню пронзительно и громко. От его дыхания, залетающего в пещеру, у Сура делалась сухой кожа на руках, а волосы шевелились, словно живые. Человек видел — стоило Иччи заворочаться, и с ее шерсти начинали сыпаться, течь искры, похожие на капли голубой воды. Он всю ночь не спал. Ему было жутко, и недобрые предчувствия заставляли лежать тихо.

На рассвете духи Горячего Ветра умчались так же неожиданно, как и появились. Сур робко выглянул из пещеры. Двадцать два раза за его жизнь наступало время Пробуждения Деревьев, но такого ему еще видеть не приходилось. За одну ночь исчезли белые тяжелые сугробы, и открылась бурая земля вся в изломанных прошлогодних травах. Только в глубоких распадках да в чащах лежали пласты оплывшего темного снега. Нестерпимо ярко блестел под солнцем синий лед озера.

Необъяснимое беспокойство велело Суру не оставаться сегодня в пещере, а пройти по лесам и посмотреть, что сделали духи Горячего Ветра за эту ночь.

Сур вспомнил — в той стране, где восходит солнце, в озеро впадала быстрая горная река. Летом в ней вода кипела и пенилась, грызла камни. Он достал из походной сумки большой костяной крючок с длинным острым жалом. Быть может, там, где воды реки встречаются с водами озера, удастся наловить рыбы…

Прежде чем уйти, Сур присел на корточки перед волчицей. Иччи не выдержала его взгляда и, как обычно, отвернула голову. Опухоль на ее морде совсем опала и только с одной стороны, на челюсти, выпирал большой уродливый бугор — раздробленная кость срослась неровно. Сур с жалостью подумал, что Иччи больше никогда не будет Великим охотником, потому что челюсти — главное орудие волка, потеряли свою силу.

Скользнув взглядом по ремешкам, связывающим ноги волчицы, и убедившись, что они надежны, Сур сказал:

— Ты оставайся в жилище, Иччи. Видишь, Духи Большого Солнца идут в Страну Лесов. Я пойду на озеро и, быть может, вернусь с добычей, быть может, они захотят дать мне рыбы. Я знаю, вы, волки, тоже берете рыбу, когда она в пору Большой Воды в нетерпении и от тесноты выбрасывается на теплые камни речных кос.

Иччи не шевельнулась.

— Я пошел… — повторил Сур.

Он выполз из пещеры и пропал за скатом. Но волчица еще долго слышала его шаги и скрип палки, на которую человек опирался. Ветер изредка забрасывал в пещеру запахи. Они говорили Иччи, что совсем скоро теплые ветры омоют деревья и кусты, и зеленый пух покроет их, разорвав клейкие почки. Станут сумрачными чащи, и молодая трава, упрямая, острая, проколет влажную землю и, раскачиваясь под ветром, буйно полезет вверх.

Странное беспокойство и нетерпение охватили Иччи. Они приходили и раньше, но были не такими сильными, потому что рядом находился человек, и постоянная настороженность глушила все чувства. Сейчас же, когда волчица осталась одна, она услышала слабые толчки под сердцем и почувствовала зуд в распухших сосках.

Иччи рванулась, забилась в судорогах, впилась зубами в ремни, стягивающие передние лапы. Челюсти не слушались ее.

Когда первый приступ ярости прошел, волчица в изнеможении откинула голову и долго лежала так, прислушиваясь к тому, что творилось в ней самой.

Потом она внимательно оглядела пещеру. Взгляд ее остановился на кучке мяса, лежавшей совсем рядом. Помешкав, Иччи торопливо проглотила его. Хотелось пить, но человек забыл в этот раз налить в берестяное корытце воды.

Волчица снова впилась зубами в ремни. Сейчас, когда она делала это спокойно, ей довольно легко удалось разделаться с путами. Покачиваясь на ослабевших за долгие дни лежания ногах, Иччи постояла на месте, потом рванулась к выходу и сильной грудью, плечами, вывалив несколько камней из стенки, сложенной человеком, скатилась вниз, под обрыв.

Стремительно вскочив на ноги, волчица бросилась прочь от пещеры, в лесную чащу, не разбирая дороги, ломясь сквозь кусты. Она не чувствовала боли от ударов веток — ветки стали гибкими и мягкими, по ним уже шел сок жизни…

Бежала Иччи долго. Голова кружилась от запахов талой земли, отяжелевшего снега, запахов зверей и теплого птичьего пара. Запахи омывали ее морду волнами. Она задыхалась от них.

Пробравшись через густой кустарник, волчица поднялась на вершину холма. Здесь снега уже не было. Редкие сосны с прямыми стволами и прозрачными пушистыми кронами подпирали голубое небо с белыми круглыми облаками, за щетиной леса виднелась узкая полоска озера. Лед на нем тоже был голубым и влажно блестел под жарким солнцем.

Иччи совсем забыла и о человеке, и о своем пребывании в пещере. Сейчас, когда она отдохнула от сумасшедшего бега по лесу, ею снова овладело беспокойство. Отвисший живот тянул ее к земле, а стебли сухих трав щекотали распухшие соски. Волчица осторожно прилегла под сосной на пахнущую прелью опавшую хвою.

И снова что-то подняло Иччи на ноги. Она вскочила и деловито, теперь уже без спешки, обнюхивая землю, обежала холм, заглядывая под выступы скал, под узловатые корни деревьев.

На южном, самом теплом склоне, волчица нашла углубление под корнями разбитой молнией старой сосны.

Иччи тщательно обнюхала его и принялась расширять передними лапами. В лапах не было прежней силы и потому она часто отдыхала, вывалив на сторону красный влажный язык.

Нора получилась неглубокой. Иччи забралась в нее, долго крутилась на месте, утаптывая землю, и, наконец, легла. Земля была мягкой и теплой. Волчица положила голову на вытянутые лапы и заснула.

Разбудило Иччи ощущение голода. Она осторожно выглянула из норы и только после этого вылезла. Прежние привычки вернулись к ней.

Сквозь еще голые деревья хорошо просматривалась даль. Солнце уходило на ночлег. Где-то высоко в небе звонко перекликались журавли — птицы летели вслед за неожиданно пришедшей весной.

Волчица деловито огляделась вокруг, запоминая место, и затрусила вниз, в уже укрытый тенью распадок.

Жадно принюхиваясь к запахам, Иччи обегала свои новые владения. У приметных камней, кустов и деревьев она останавливалась, чтобы оставить свои метки.

Очень скоро она учуяла запах коз и, неслышно пробравшись через кустарник, увидела их на поляне. Стадо было небольшое — четыре тощих самки и самец с красивыми ветвистыми рожками.

Инстинкт подсказал Иччи, что трогать зверей нельзя — она со своим отвисшим животом не сможет сейчас ни скрадывать их, ни преследовать.

Волчице повезло. Очень скоро она случайно наткнулась на зайчиху. Толстая и неуклюжая, та выскочила прямо из-под ног, из спутанной прошлогодней травы у края большого нерастаявшего пятна снега.

Иччи бросилась на нее, пытаясь схватить зубами, и не смогла — челюсти плохо слушались и не сомкнулись в мертвой хватке. И тогда, взбешенная, она задавила зайчиху передними лапами. Здесь же, расправившись с добычей, Иччи почувствовала сытость. Немного отдохнув, она вспомнила про свое логово и повернула назад, к холму. Что-то неудержимо тянуло ее туда. Хотелось забиться в глубь норы, ощутить боками мягкую рыхлую землю и услышать ее успокаивающий влажный запах. Иччи тревожил даже свет звезд.

Непривычная слабость и истома наполнили все существо волчицы. Иччи с трудом добралась до логова. Здесь ей стало плохо. Ее вырвало. Скуля и повизгивая, Иччи вползла в нору. По телу прошла судорогой боль. Боль делала глаза незрячими, туманила голову.

На рассвете, когда небо стало багровым от возвращающегося на землю солнца, а ветер растерял по кустам и чащам свое тепло и сделался жестоким и ледяным, как ключевая вода, Иччи родила трех волчат. Слепые, сильные, они в темноте норы быстро отыскали ее брюхо и тугие розовые соски.

Целый день Иччи пролежала в логове, жарко дыша на волчат и облизывая их шершавым языком.

Вечером голод напомнил ей, что пора отправляться на охоту, но страх за детенышей не давал ей уйти. Если был бы жив Бурый, по волчьим законам он принес бы ей много еды, и Иччи еще несколько дней оставалась бы в норе, лишь изредка покидая ее, чтобы напиться из ближайшего ручья. Но Бурого не было. Волчице приходилось рассчитывать только на себя. Слепой случай мог отнять у нее детенышей. Охота требовала времени. В отсутствие Иччи волчата легко могли стать добычей любого, случайно учуявшего логово зверя.

Волчата засыпали, просыпались, припадали к соскам. С каждым разом движения их были все увереннее, все требовательнее тыкались они в брюхо Иччи. Она волновалась. Возбуждение все сильнее охватывало ее.

Осторожно, стараясь не наступить на копошащийся у ног живой клубок, волчица выбралась из логова. Несколько раз она даже спускалась с холма, но сейчас же, охваченная страхом за детенышей, возвращалась в нору.

Наконец голод победил, и она большими прыжками понеслась вниз по склону. Глаза волчицы лихорадочно горели. Горе всему живому, что встретилось бы ей в этот миг на пути. Иччи предстояло убивать зверя и птицу, чтобы не умерли с голоду ее детеныши, чтобы продлился волчий род — род бесстрашных охотников, хозяев Страны Лесов.

Глава VIII

Суру стало скучно жить. Исчезла Иччи. Может быть, это было даже лучше, что духи помогли волчице уйти и больше не надо было думать, как поступать с ней дальше, но ему сделалось одиноко и тоскливо.

Дважды успела родиться и умереть луна с тех пор, как Сур стал топтать тропу одиночества, и его вдруг потянуло к людям.

Как только Сур подумал о них, он сразу же собрался в дорогу и сразу же пошел.

Гремели по камням, радовались весне ставшие сразу громкими, проспавшие всю долгую зиму ручьи. Они торопились к озеру. Лед уже отошел от его берегов, и ручьи переполняли чашу, поднимали снизу своими мускулистыми плечами синее поле. Лед кряхтел от натуги, и широкие трещины рвали его одряхлевшее тело на глыбы. Живая вода ручьев, полная солнца, расплавляла их, ветер сталкивал глыбы, ударял друг о друга — духи Весны будили озеро.

На свободную воду падали несметные стаи птиц, и их было так много, что порой одна стая падала на спины других птиц, и птицы ссорились, кричали пронзительно.

Сур не смог далеко уйти. Неожиданная ранняя быстрая весна разорвала тропы. Распадки бурлили ручьями и речками. Радостный бег воды в них был так силен, что Сур повернул назад. Приходилось ждать, когда пройдет пора веселия Большой воды, когда войдут в берега ручьи и речки, и станут видны на их дне хорошо отмытый песок и галька.

Возвращаясь к пещере, Сур подстрелил из лука черного глухаря, обезумевшего от весны и запевшего свою свадебную песню при большом солнце.

Праздник жизни пришел на землю. Еще недавно казавшаяся мертвой, она вдруг наполнилась зверьем и птицами. Сур, как и все люди его племени, верил — каждую весну много животных выходит из земли. Иначе, куда же все девается зимой, когда становятся прозрачными лесные чащи, а на снегу виден даже след маленькой мыши.

Сур лениво подумал, что за зиму его одежда совсем испортилась и надо бы найти и убить оленя. Но потом он решил, что это лучше сделать в пору созревания грибов, когда мех на шкуре молодых животных становится густым и мягким. Сейчас же солнце было теплым, как горностаевый мех, и на буграх уже лезла из земли мягкая зеленая трава и можно было просто радоваться жизни и думать о добрых духах, дарящих всем обитателям Страны Лесов Праздник Света.

Сур изжарил на костре глухаря и не смог съесть его за один раз. Мясо птицы не было жирным, но от соков весны оно сделалось сочным и мягким.

Потом он пошел к озеру. Птицы не боялись человека и не хотели уступать ему дорогу.

Горловина реки, что текла из озера в сторону, где жило его племя, была забита глыбами льда, и на самой реке еще держался лед.

Сур заковылял по влажному галечнику вдоль русла, но скоро бурный ручей преградил ему путь. Вода ручья уходила под лед и уже там, испугавшись темноты, сразу утихнув, продолжала свой бег.

Сур подобрал обломок мутного плотного камня величиной с кулак. Камень годился на наконечники для стрел. Потом, поднявшись на высокий берег, он прилег на опавшую хвою под сосной и сразу заснул.

Не страшно было человеку. По Стране Лесов шла весна, и на земле ненадолго наступил мир. Звери убивали лениво, потому что они были сыты и счастливы. Никто не думал о дне завтрашнем — так велели Духи.

Сур проснулся от грохота и скрежета. Он проворно вскочил на ноги. Река рвала свою зимнюю одежду.

Опираясь на копье, припадая на больную ногу, он заспешил к реке. Льдины ныряли друг под друга, наползали одна на другую. Из трещин вырывались потоки воды, выбрасывая на льдины подхваченных со дна обезумевших черноспинных хариусов.

Рыбины извивались под солнцем, обдирали о шершавые льдины ослепительно блестящую чешую.

Став на колени, Сур стал протыкать копьем ближних к нему рыбин и бросать их на берег, за спину — совсем как медведь в пору, когда по реке Большим Походом идет красная рыба.

Вода выбрасывала рыбин под солнце, вода и смывала их в темные, мутные глубины весенней реки.

Когда Сур обернулся, позади лежало с десяток крупных хариусов. Облезлая лиса бежала к кустам, прокусив рыбине хребет и настороженно косясь в сторону человека.

Сур не стал ее прогонять, не бросил в нее камнем. Лиса была не нужна ему. Обычаи предков запрещали убивать весной все, что не годилось для еды.

Собрав добычу, Сур, довольный собой, поднялся на невысокий, уходящий в сторону гор увал. Здесь сосновый лес был редок и прозрачен. Только вокруг умерших от старости, поваленных ветром деревьев-великанов поднимались густые кусты, словно пряча их от живых. Слабый ветер лился между звонкими сосновыми стволами и приносил разные запахи. Сур настороженно остановился. Пахло разгоряченным оленьим телом. Человек не мог ошибиться. Совсем недавно здесь промчался зверь, чем-то встревоженный, напуганный. Запах был сильным и забивал все другие, а это значило, что олень бежит давно и устал.

Сур попытался узнать, кто его преследует, но ветер почему-то не сказал ему ничего.

Доковыляв до ближних кустов, Сур встал на колени, торопливо снял лук, выбрал тяжелую стрелу с тускло поблескивающим черным обсидиановым наконечником и стал ждать. Очень часто, спасаясь от погони, одинокий олень возвращается на свой след, и тогда он легко может стать добычей.

Еще издали Сур услышал шорох хвои под копытами и тяжелое дыхание зверя. Положив на тетиву стрелу, он замер. Впереди был виден небольшой просвет между деревьями, и Сур знал — выбирая более легкую дорогу, олень не минует его.

Зверь появился совсем близко, и охотник хорошо разглядел его. Это был бык трехлеток. Молодые рога уже лезли из темно-коричневого лба и были укутаны серым мягким пушком. Олень еще не начал линять — видимо, и для него нынешняя весна пришла неожиданно.

Звонко щелкнула тетива, и с тихим жужжанием рванулась навстречу зверю стрела, оперенная сизым гусиным пером. Еще несколько прыжков сделал олень, а потом ткнулся в землю мордой — стрела торчала под левой лопаткой глубоко и крепко.

Сур не бросился к добыче. Еще несколько мгновений он выжидал. На том месте, где только что был олень, он вдруг увидел волка и сразу же узнал в нем Иччи. Зверь остановился в замешательстве пораженный увиденным. Иччи в азарте погони не слышала жужжания стрелы и теперь старалась понять, что же произошло — олень лежал на земле, и это было непривычно, пугало.

Охотник шевельнулся. Волчица, еще не увидев его, доверяясь слуху, метнулась в сторону. Сур вышел из кустов. Человек и зверь посмотрели друг другу в глаза. Только теперь охотник догадался, почему ветер не сказал ему, кто гнал оленя, — надо было просто присесть. Ветер нес запах волка над самой землей.

Тихо, стараясь не напугать зверя, Сур заговорил:

— Наши тропы пересеклись, Иччи. Я не знал, что это ты ведешь большую охоту… Ты знаешь мой голос и, быть может, поймешь меня… Я помог тебе, ты помогла мне… Пусть же наша добыча станет общей добычей. Мы разделим ее по справедливости, и каждый возьмет свое…

Иччи, казалось, понимала человека — она не бросилась прочь, но инстинкт заставлял ее грозно рычать и пятиться.

Сур сразу заметил, что Иччи худа и тощий ее живот с большими сосками висит низко, а в глазах, кроме растерянности, бродит блеск неутоленного голода — даже в это благодатное время она не наедалась досыта.

Охотник с удивлением подумал, что Иччи стала матерью, и значит, где-то рядом должно быть ее логово, и еще не нашелся одинокий волк, который бы разделил с ней заботы по выкармливанию волчат. Он знал, так бывает, когда волчица с детенышами остается одна.

Продолжая говорить, Сур пристально рассматривал острую от голода морду Иччи. Бугром выпирала на челюсти неправильно сросшаяся кость.

— Видишь, — уважительно и серьезно сказал охотник, — ты одна не справилась бы с такой добычей. Не разум, а голод велел тебе преследовать оленя. Духи захотели, чтобы мы встретились и помогли друг другу. Теперь каждый возьмет свою долю…

Сур заковылял к убитому оленю, и Иччи сразу притихла, перестала рычать и только жадно смотрела, как человек разделывал тушу. А он, ободрав оленя, завернул в шкуру часть туши и сказал:

— Все, что здесь лежит, все твое. Придет время, и я найду твое логово и посмотрю, кому ты дала жизнь. Было бы хорошо, если бы наши тропы пересекались, и мы бы стали помогать друг другу…

Взвалив на плечи свою ношу, человек заковылял вниз по склону. Он ни разу не оглянулся, но по шороху угадал — Иччи, мучимая голодом, метнулась к добыче.

Глава IX

Волчата подрастали. Теперь, когда Иччи случалось днем оставаться дома, они выбирались из логова и затевали игры. Мохнатые и неуклюжие, голубоглазые волчата набрасывались друг на друга или все вместе теребили Иччи за уши, пытались укусить за морду.

Волчица жмурила свои светлые глаза и не испытанное никогда прежде блаженство охватывало ее существо.

Бурого она не вспоминала. Просто ей порой начинало казаться, что раньше было что-то иное, и сейчас все должно быть по-другому. Чего-то не хватало в жизни Иччи, а чего — она не понимала и не могла вспомнить. Беспокойство иногда становилось таким сильным, что волчица начинала повизгивать, жадно нюхала воздух, тревожно обегала ближние кусты. Потом все становилось прежним и Иччи успокаивалась.

За всю весну не выпало ни капли дождя. Иногда наступали ненастные дни, тучи прижимались к земле, а межу деревьями плавали серые и страшные клочья тумана, сухого, как клубы дыма с далеких пожарищ.

В такие дни у Иччи начинала ныть покалеченная челюсть. Боль была сильной, долго не утихала, и она не могла найти себе места. Волчатам, если они пытались затеять игру, доставалась трепка. Иччи становилась раздражительной и злой. В такие минуты к ней приходил страх. Постоянное ощущение голода усиливало его. И если бы Иччи умела думать, она бы поняла причину. С той поры, как она убежала от человека, Иччи словно потеряла то, что дает природа от рождения волку. Теперь, преследуя или нападая на дичь, она никогда не была уверена в исходе поединка. Клыки ее не поражали насмерть, а хватка ослабела. Случалось, израненная добыча вырывалась от нее и исчезала в чаще. И именно непривычность происходящего лишала волчицу уверенности. В ней ей чудилась угроза, приближение чего-то страшного. Когда наступит это страшное, Иччи не знала, но что оно придет, безошибочно подсказывал ей инстинкт. Волчица теперь все реже нападала на крупную дичь, питаясь и выкармливая детенышей птенцами куропаток и глухарей, бурундуками и мышами.

Все чаще ей вспоминался случай, когда ее охотничья тропа пересеклась с тропой человека. Она вспоминала оленя, и вкус свежего мяса, и тяжесть большого куска, и такое непривычное ощущение сытости и тепла во всем теле. Чувство сытости заслоняло все — и испытанный при встрече страх, и растерянность.

Человек появился в жизни Иччи снова на закате одного из дней, когда на смену поре цветения трав приходит пора рождения ягод. Странно, но волчица не слышала его шагов.

Сильно припадая на изуродованную ногу, он неожиданно вышел из-за кустов рядом с логовом.

Иччи вскочила с земли. Шерсть на ней встала дыбом, и она зарычала, готовая броситься на человека. Волчата стремительно скрылись в норе. Сур замер на месте. Несколько мгновений они смотрели друг на друга — человек и волк. Иччи готова была любой ценой защитить волчат — она была уверена, что человек пришел убить ее детенышей. Но тот вдруг опустился на землю и закивал головой, расставил локти и широко раскинул в стороны руки.

Иччи растерялась. Теперь человек был одного с ней роста и сразу сделался не страшным. Продолжая рычать, волчица попятилась, отступила в сторону.

А Сур заговорил. И в голосе его не было угрозы. Голос звучал тихо, мягко и напомнил Иччи дни, проведенные ею в пещере. С человеческим голосом не было связано ощущение боли — скорее он напоминал о запахе свежего мяса и мягком тепле от костра, который каждый раз с наступлением ночи разводил человек.

Шерсть на загривке волчицы опустилась. Сур медленно, стараясь не испугать ее, развязал кожаный мешок и достал большой кусок мяса. Протянув руку как можно дальше, он положил его на траву.

Человек продолжал говорить. И голос его успокаивал, как тихий бег ручья по песчаному руслу.

Иччи только на миг бросила взгляд на мясо и отвернулась, хотя к горлу поднималась липкая и тягучая слюна голода.

Человек стал медленно, не вставая с колен, пятиться, волоча за собой длинную палку с острым концом. Скоро он исчез за кустами, и его не стало слышно. Иччи прокралась следом, но человека уже не было. Только где-то далеко внизу, на склоне, негромко хрустнула ветка.

Тогда Иччи вернулась к логову и несколько раз обошла вокруг оставленного человеком мяса…

Глава X

Спустившись с холма, Сур вытер вспотевший от напряжения лоб и, отыскав сочившийся из мха ручеек, жадно напился ледяной воды. По земле уже бродили призрачные тени вечера. Он заспешил к пещере, чтобы успеть укрыться от духов ночи у яркого пламени костра.

Торопливо ковыляя по дну логова, пробираясь через кустарник, Сур думал об Иччи. Думал о том, что теперь, когда он пришел к ее логову, волчица может увести волчат. Так, наверное, и случится. Но он пойдет по их следам, найдет выводок и снова оставит им мяса. С той поры, когда Сур поделил с Иччи оленя, его не покидала странная, пугающая мысль — предложить волчице охотиться вместе.

У Иччи повреждена челюсть, но зато быстрые, не знающие усталости ноги, и она может выслеживать и гнать добычу, а у него есть копье и острые стрелы…

Сур пугался своих мыслей. Во всех племенах, которые он знал, на охотничью тропу вместе выходили только человек с человеком, и никто еще не заключал союза с серыми охотниками. Никогда и никого из зверей не брал человек себе в помощники. Каждый жил в Стране Лесов сам по себе.

Сур пытался не думать о волчице — было страшно, а вдруг рассердятся духи. Он знал и верил в их тайную силу. Духи могли отнять удачу, прислать болезнь, помутить разум.

Сегодня он хотел заговорить с Иччи об охоте, но, увидев ее прозрачные от ярости глаза, не решился. Он только оставил ей мяса.

Непонятное упрямство, такое же сильное, как и страх перед местью духов, приказывало Суру поступать так, как он решил.

И уже в пещере, раздувая укрытые пеплом угли костра, он вдруг подумал, что к Иччи тянет, может быть, не оттого, что так повелевают его разуму злые духи, а потому, что оба они калеки. Каждый день для любого из них в Стране Лесов мог быть последним. А зима, которая обязательно приходит за летом, грозила им голодной смертью — одинокому хромому человеку и одинокому волку, который уже не может убить свою добычу. Если бы Иччи поняла Сура, они бы научились помогать друг другу.

Сильнее прежнего Суру захотелось вернуться в племя. Последнее время он не встречал Иччи, не видел ее даже издалека, но отправляясь в путь, решил захватить лишний кусок мяса и завернуть к логову.

Пустыми и ненужными показались вдруг Суру прежние его мысли о волчице. Он спешил к людям, искал у них защиты от той тревоги, что охватила всю землю.

У холма, где было логово волчицы, Сур затаился в кустах и долго слушал звуки леса. Не уловив ничего тревожного, он прокрался к норе. На поляне было пусто. Сур подошел к самому логову и принюхался. Волчата были здесь. Значит, Иччи не увела их после его прошлого прихода. Он положил на землю мясо и тихо спустился с холма. Он знал — Иччи по запаху узнает кто приходил.

В середине дня Сур подошел к скалистому хребту. Река разрезала его здесь глубоким ущельем. За хребтом лежала долина, где жило племя Сура.

С трудом вскарабкавшись на гребень, он присел отдохнуть. По-прежнему дул в лицо прохладный ветер, и он принес вдруг Суру запах человека. Охотник проворно метнулся за ближайшие камни и затаился.

Хорошо, если это был кто-то из его племени, но мог забрести сюда и чужой, а в год Великой Суши люди становятся злыми, руки их делаются суетливыми и они, порой, успевают раньше метнуть копье, чем сказать слово.

Сур терпеливо ждал. Наконец на склоне показался человек. Он был одет так же, как одевались люди в племени Сура. Спину его покрывала шкура оленя, завязанная на груди ремешками. Из-за головы выглядывал кончик лука и пучок стрел, на боку болталась пустая охотничья сумка. Он шел неторопливо, опираясь на короткое копье и смотрел под ноги. Лишь изредка человек вскидывал голову и бросал быстрые взгляды по сторонам.

Сур узнал идущего. Это был Черный Лис — уже не молодой, но еще крепкий и удачливый охотник.

Когда Черный Лис подошел совсем близко, Сур поднялся с земли и вскинул в приветствии руки.

Черный Лис замер на месте и сейчас же метнулся за ствол ближнего дерева.

— Кто ты? — спросил он оттуда.

— Я Сур! Хромой Сур! Неужели ты не узнал меня, Черный Лис?

Тот долго молчал, потом все так же, не высовываясь из-за дерева, неуверенно спросил:

— Откуда ты пришел? Сур давно переселился в Страну Мертвых. Он замерз прошлой зимой у Большого озера.

— Кто тебе сказал про это? — растерянно спросил Сур, — ты же видишь, что я живой.

— Не знаю, — отозвался Черный Лис, — так говорил Великий Заклинатель Лосось. Он сказал: «Сур всегда любил людей, и он не мог надолго уйти из племени». Еще он говорил: «Хромой Сур не смог бы прокормить себя зимой один в лесах, где никогда не было много дичи. Даже здоровые охотники умирали нынешней весной, обессилев от долгого бегания по лесу в поисках добычи».

Сур сделал шаг к дереву, за которым стоял Черный Лис. Но тот вдруг закричал испуганно и громко:

— Дух Сура, не подходи ко мне! Не смей! Я еще силен, я не хочу вместе с тобой бродить в Стране Теней!

Сур не знал, что делать.

— Я не дух! Поверь мне, Черный Лис! Посмотри на меня! — Сур оглянулся вокруг, сорвал с куста острый шип и всадил его себе в левую ладонь. — Разве в жилах духа бывает кровь?!

Осторожно выглянув из-за дерева, Черный Лис с испугом смотрел, как по руке Сура текла алая струйка.

— Да… — сказал он через некоторое время. — Похоже, что говоришь правду… Но ведь Великий Заклинатель Лосось… Я не могу ему не верить, потому что духи учат его тому, что говорить и делать…

— У тебя есть глаза?..

— Глаза могут обмануть…

— Подойди ближе, и ты узнаешь, что моя кровь горяча, как кровь всех людей.

Черный Лис неуверенно вышел из-за дерева и протянул вперед руку. Он долго рассматривал палец, намоченный в крови Сура, потом понюхал и лизнул ее.

— Ты сказал правду… Это кровь человека. Она тепла и солона на вкус…

Стало заметно, что Черный Лис успокоился.

— Давай сядем… — сказал он. — Пусть твой язык расскажет, почему ты жив и почему забыл тропу в родное племя…

Они присели на выпирающие из земли огромные корни, и Сур начал свой рассказ — неторопливый и долгий. Так полагалось говорить о жизни в племени людей Страны Лесов.

Черный Лис слушал рассказ Сура молча. Лишь изредка с его губ срывался возглас удивления. Он верил и боялся верить; таким удивительным было все в словах Сура. А когда тот стал рассказывать о волчице, Черный Лис поспешно отодвинулся в сторону и с нескрываемым страхом посмотрел на Сура.

— У тебя никогда не было могущественного духа-покровителя. Ты был как все… Почему же волчица не сожрала тебя, когда рана ее зажила?

Сур растерянно посмотрел на охотника.

— Откуда мне знать?.. Я делился с ней добычей, я давал ей мясо и воду… Почему же она должна была убить меня?

Черный Лис ссутулил плечи, опустил голову и сидел так долго, не произнося ни слова.

— Ты не должен возвращаться в племя — сказал он медленно и твердо. — Никто не поверит ни одному твоему слову. О тебе скажут, что ты тень прежнего Сура, и духи отняли у тебя разум. А если ты расскажешь, что хочешь жить и охотиться с волком, люди от страха убьют тебя.

— Но почему? Разве я хочу людям зла? Если волки станут помогать нам в охоте, мы станем удачливее.

— Тебя убьют, — повторил уверенно Черный Лис. — Я не знаю почему… — он задумался. — Никто до тебя не делал этого, никто не думал и не говорил об этом… Если волки станут твоими друзьями, ты будешь сильнее всех…

— Я пойду в племя!..

— Не ходи… Я верю, что ты не тень прежнего Сура — я видел твою кровь… Я знал тебя Великим охотником и не хочу, чтобы мои глаза видели, как станут убивать тебя камнями. Возвращайся назад, туда, где это долгое время твое тело грел огонь одинокого костра и постарайся забыть все, о чем ты мне говорил. Так будет лучше. Убей волчицу и ее детенышей. Это оборотни — души убитых врагов, ставшие волками и обманывающие твои глаза.

— Я не могу про это забыть…

— Духи отняли твой разум…

Сур долго сидел молча, смотрел вдаль, а перед глазами проходило все, что он пережил с той поры, как ушел из племени. И от этих видений крепло, захватывало душу необъяснимое упрямство, желание не слышать слова Черного Лиса и все сделать по-своему.

— Хорошо… — сказал наконец он, — я не пойду дальше, хотя я устал жить без людей и мне надоело слышать только свой голос, я вернусь… Но ты должен рассказать в племени о том, что я говорил тебе. Пусть все знают — осенью я приду не один. Со мной будет четыре волка, и я стану приносить самую большую добычу. Это говорю я — Хромой Сур.

— Духи отняли твой разум… — повторил Черный Лис. — Люди не могут жить рядом с непонятным. Их будет мучить страх…

— Я ухожу… — гордо сказал Сур. — Так не забудь обо всем рассказать людям…

Черный Лис поднялся и поспешно, не сказав ни слова и не посмотрев на Сура, стал спускаться в долину.

В этот день Сур не вернулся в пещеру. У подножия хребта он нашел расселину в скалах и забрался в нее, потому что солнце уже падало за горы. Огонь он разводить не стал, а скорчившись, подтянув ноги к животу, пролежал на охапке веток всю ночь, и страшные сны приходили к нему, и Черный Лис говорил ему страшные слова, и страшно бежали навстречу ему люди его племени…

Теперь человек почти каждый день приходил к волчьему логову.

Как и думал Сур, в Страну Лесов пришла Великая Сушь. Травы упали на землю, а многие деревья потеряли почти всю свою листву. Крупная дичь ушла в сторону холодных ветров.

Теперь Сур мог добывать только птиц: глухарей и куропаток. Днем они прятались в кустах и только вечером, ошалевшие от жары, взлетали на вершины деревьев, чтобы поймать жадно раскрытыми клювами глоток прохладного воздуха.

От озера тянуло смрадом гниющей рыбы. Она пришла в это лето на нерест позднее обычного, и в животах самок было совсем мало икры. Рыбы рыли в белом песке дна глубокие ямки, но не всегда успевали выметать икру. Слишком теплая вода убивала их, и на жабрах появлялась зеленая нежная плесень. Молоки самцов не могли оплодотворить икру, потому что они были такими же вялыми и скользкими, как плесень на жабрах.

Лес не родил ни ягод, ни грибов, и отощавшие медведи брели из ближних и дальних чащ, чтобы набить брюхо тухлой рыбой. Медведи, как люди, ходили по берегу озера, и их было так много, что казалось, сюда собралось все медвежье племя Страны Лесов.

Иччи приходилось совсем плохо. Сур целыми днями пропадал в лесу в поисках добычи, чтобы прокормить себя и волчью семью. Скоро он стал замечать, как мелькала порой в зарослях серая тень. Это кралась Иччи. Измученная постоянным голодом, она теперь часто ходила с человеком, но инстинкт заставлял ее прятаться и не попадаться на глаза. Сур радовался, что зверь привыкает к нему.

Теперь нередко, подстрелив птицу и зная, что Иччи близко, он клал ее на приметное место, уверенный, что волчица возьмет добычу.

Голод сближал волка с человеком. Они еще не научились охотиться вместе, но уже чувствовали, что нужны друг другу…

Глава XI

Иччи сильно отощала. У нее почти не оставалось времени на отдых, потому что с каждым разом ей все дальше приходилось уходить на поиски дичи.

Иногда, вернувшись к логову, она ловила запах человека. Запах шел от истоптанной волчьими лапами земли, от шерсти детенышей. Иччи охватывала тревога, и она принималась торопливо облизывать волчат.

Человек в ее отсутствие не причинял ее детенышам зла. На земле валялись свежие перья птиц и она догадывалась, что птиц снова приносил он.

Но однажды человек исчез. Он не появлялся у логова, и Иччи не встречала знакомого запаха, обегая свои владения.

Непонятное беспокойство пришло к волчице, и она побежала в сторону логова человека. На склоне, с которого была видна пещера, Иччи затаилась, да так и пролежала до вечера, потому что человек не показывался. Когда наступила ночь, она осторожно прокралась к выходу и заглянула в темноту.

Человека она не увидела. Из дальнего конца пещеры доносилось лишь тяжелое хриплое дыхание.

Преодолевая страх, неслышно ступая, Иччи вошла в пещеру. Человек лежал на куче веток, лицом к стене. Волчица присела рядом и долго, чуть наклонив набок голову, слушала его дыхание.

Она не знала, что случилось с человеком, но инстинкт подсказал, что так дышат только больные звери.

Долго оставаться рядом с человеком было страшно, и Иччи выскользнула из пещеры. До рассвета она бегала по лесу в поисках добычи, но иссушенная Великим зноем, горячая даже ночью, земля не хранила запахов обитателей леса.

Только когда начали гаснуть звезды, волчица почти нос к носу столкнулась с росомахой. Та от неожиданности фыркнула, и из ее пасти что-то выпало. Уловив теплый запах перьев, Иччи схватила бесформенный комочек и стремительно бросилась прочь. Она поступила так, как не поступают волки, но голод приучил ее пользоваться теперь любым случаем, чтобы раздобыть еду.

Росомаха, опомнившись, долго бежала за Иччи, но та кружила по лесу, путала следы. Когда шум погони утих, волчица остановилась и прислушалась. Было тихо. Только изредка в вершинах деревьев подавала голоса птичья мелочь, первой разглядевшая наступающий рассвет.

Убегая от росомахи, Иччи снова оказалась рядом с логовом человека, и снова ее вдруг потянуло взглянуть на него, понять, что же произошло.

На этот раз, уже смелее, она проскользнула в пещеру. Теперь человек лежал на спине, раскинув руки и что-то бормотал слабым голосом.

Иччи разжала челюсти. Отнятая ею у росомахи добыча упала возле головы человека. Стремительной тенью метнулась волчица из пещеры.

Каждую ночь Иччи теперь приходила в логово человека. Она больше не оставляла здесь своей добычи, потому что редкий день удавалось что-либо поймать, а голодные волчата требовали все больше еды. Молоко в ее сосках давно высохло, и волчья семья жила только тем, что приносила Иччи.

Человек выздоравливал медленно. Спокойнее стало дыхание, он уже не метался в бреду и не вскрикивал. Но всегда, когда Иччи приходила, человек спал.

Однажды днем, пробегая вниз по ручью, волчица уловила вдруг знакомый запах. Она заволновалась, свернула с тропы и, обогнув холм, выбежала на край большой поляны. Здесь она села и стала ждать.

Человек вышел из-за кустов своей странной ковыляющей походкой, и Иччи поднялась ему навстречу. Она вдруг почувствовала, как вильнул ее хвост, как прижались к голове уши, и сощурились глаза. Голова Иччи наклонилась на бок, она высоко подняла правую лапу. И это было высшим проявлением волчьей радости.

Человек остановился пораженный, и лицо его тоже осветилось радостью. Он опустился на колени и замахал руками. Иччи по-прежнему, прижимая уши, подошла к нему совсем близко и впервые не отвела глаза от глаз человека.

— Пойдем искать добычу, — как равный равному сказал Сур и показал рукой в сторону далеких гор.

Впервые они пошли вместе — человек и волк. Еще сторонясь друг друга, но уже зная, куда идут.

Горячо, как только умел, Сур мысленно просил духов, чтобы они послали им сегодня удачу.

Глава XII

Совместная охота с Иччи наполнила сердце Сура радостью и гордостью. Духи помогли им тогда — они встретили стадо коз, и Иччи сделала то, что когда-то сделала случайно, — она погнала их на человека, и он ударом копья свалил на землю старого самца.

Сур видел, как Иччи преследовала коз. Впервые в глазах ее не было отчаяния и злобы — они светились азартом и счастьем, словно волчица снова почувствовала себя в стае.

Силы еще не совсем вернулись к Суру — часто кружилась голова, и от ходьбы начинало сильно стучать сердце. Что с ним было все эти дни — он не знал. Однажды, вернувшись с охоты, он почувствовал, что тело его горит, и бродит по спине холод. А ночью он услышал, как душа хочет покинуть его. Пришли к нему, окружили его духи — злые и добрые — и спорили, кому взять душу. Духи дрались между собой, громко кричали, и от этого нестерпимо болела голова.

Когда ненадолго сознание возвращалось к Суру, он видел серые, низко нависшие своды пещеры и кусок неба то голубого, если это было днем, то черного, усыпанного звездами, если стояла ночь. Ему казалось, что он попеременно попадал то в верхний, то в нижний мир, где жили души разных охотников.

Сур жадно пил воду из берестяного корытца, и снова боль отнимала у него сознание.

Однажды рядом с собой он нашел задавленную тощую кедровку. В пещере стоял волчий запах, но в тот миг Сур не подумал об Иччи, а просто, кое-как ощипав птицу, съел ее сырой.

Сейчас человек был уверен, что это волчица принесла ему кедровку. Больше этого никто не мог сделать. Он верил в силу духов, но он не знал, чтобы духи давали людям еду.

Сур собрался подремать, когда у входа в пещеру услышал шорох. Положив руку на копье, он стал ждать.

— Я пришел… — услышал он вдруг тихий человеческий голос. Сур испуганно привстал. Откуда было здесь появиться человеку. Но голос был спокойный — так говорят, когда приходят с миром.

— Ты пришел… — отозвался Сур.

У входа появилась голова человека, и охотник сразу узнал его. Это был Великий Заклинатель племени — Лосось.

— Я нашел тебя, Сур, по запаху свежего мяса. Пусть будет удачливой твоя охота, стрелы не знают промаха, а рука твердо держит копье. Пусть даже в год Великой Суши удача будет с тобой… — ласково сказал старик.

— Заходи в жилище, — обрадованно крикнул Сур. — Моя добыча — твоя добыча…

Лосось сел у догорающего костра, и Сур прямо на угли положил большой кусок мяса. Закурился едкий, сладковатый дымок.

Они оба молчали до тех пор, пока мясо не покрылось золотисто-черной корочкой, и старик не съел истекающий кровью и соком кусок.

Суру не терпелось узнать, как живет племя, и он догадывался, что заклинатель пришел неспроста. Но обычай заставлял молчать и терпеливо ждать, пока гость не заговорит первым.

Закончив есть, Лосось внимательно посмотрел на Сура.

— Ты был сильно болен, — сказал он, — и в глазах твоих появилась мудрость, которая всегда появляется у людей, у которых духи отняли какую-нибудь часть тела. Я это знаю… — раздумчиво повторил Заклинатель.

Разговор начался издалека, словно просто так. Сур рассказал о своей болезни.

— Я знаю про все, — отозвался Лосось. — Духи вселяют ее в клещей, которые живут на ветвях черных елок. В год Великой Суши многие умирают от этой болезни. Но и в этот раз Добрые духи захотели, чтобы ты жил…

Сур, наконец, осмелел.

— Как живет племя, вскормившее меня? Лосось помолчал, пожевал тонкими губами.

— Племя живет… — медленно сказал он. — Племя всегда живет, чтобы ни случилось на земле. Трудная пора пришла к людям Страны Лесов. Зимой снова выживут только самые неутомимые, быстроногие и самые терпеливые, умеющие выжидать. Много хороших охотников уйдет в Страну Мертвых… А пока все живут…

Они снова долго молчали.

— Нам рассказывал охотник Черный Лис… — начал Лосось. — Ты хочешь сделать волка другом человека?

— Он стал уже моим другом — с гордостью сказал Сур и ударил себя кулаком в грудь.

— А-а-а-а!!! — удивился старик.

— Сегодня ты ел мясо, которое мы добыли с моим другом Волком, — сказал Сур.

Лосось вздрогнул и схватил себя руками за горло.

Сур тихо и торжествующе засмеялся. Он стал рассказывать Заклинателю про охоту с Иччи, про всю свою жизнь с того дня, как ушел из племени.

Старик понемногу успокаивался. А когда Сур закончил, сказал неуверенно:

— Однако, поев мяса я не стал волком… Оно такое же как то, что приносят охотники… Мысли мои путаются… Не смеются ли надо мною злые духи? Не они ли научили тебя сделать невиданное — искать дружбы с Волком?

— Духи помогают мне, — возразил Сур. — Если бы они хотели моей смерти, они бы давно это сделали. Я стал хромым, но я не умер. Я должен был умереть, уйдя из племени, но я не умер.

— Да, да… — торопливо согласился Лосось. — Я объявил в племени о твоей смерти, потому что так должно быть. Но глаза мои видят тебя живого, и я даже ел мясо добытое тобой вместе с Волком.

— Я хочу вернуться в племя… — требовательно сказал Сур.

— Я не знаю, что тебе ответить, — старик прикрыл глаза тяжелыми веками. — Может быть, действительно не надо возвращаться… Я долго думал, когда о встрече с тобой мне рассказал Черный Лис. Ты знаешь его. Он хороший охотник, его язык многое умеет объяснять, но на этот раз в словах его был испуг.

— Но почему? Я не сделал людям ничего плохого! Скоро наступит зима Большого Голода. Мои друзья волки помогут мне приносить много добычи.

— Ты хочешь сделать то, чего до тебя не делал никто. Тебе станет страшно жить, потому что все начнут тебя бояться… Сейчас, в племени, после рассказа Черного Лиса, люди громко смеются над тобой, как над человеком, который потерял разум. Когда они увидят тебя с волками, они перестанут смеяться. А что может быть страшнее, чем тишина после громкого смеха? Каждый поймет, что не ты, а он лишился разума. И каждый не поверит, и потому станет бояться тебя, завидовать, ненавидеть.

— Волк может быть другом каждого, кто не обидит его. Я это знаю. Детеныши Иччи лижут мне руки, а я переворачиваю их на спину и щекочу самое оберегаемое волками место — их горло.

— Ты плохо понимаешь меня… — грустно возразил Лосось. — Я рассказал о людях… Разве Сын Росомахи или Выдра захотят уступить имя лучшего охотника? Если Волки и вправду принесут твоему копью удачу, старики и дети, женщины и самые красивые девушки станут говорить тебе слова благодарности, тебе, Хромому Суру…

Солнце садилось за дальние горы.

— Смотри! — шепотом сказал Сур.

На противоположной стороне долины появилась Иччи. Она остановилась и посмотрела в сторону пещеры, потом вдруг подняла голову к небу и завыла. Впервые она пела песню охоты для человека.

— Смотри, — повторил Сур и выбрался из пещеры. Волчица затрусила к нему. И человек, подчиняясь властному чувству, проснувшемуся вдруг у него в груди, пошел навстречу Иччи и положил ей на голову руку.

Сур вернулся с охоты только перед рассветом. Сумка его была полна мясом. Душный, не остывший даже за ночь ветерок залетал в пещеру. Заклинатель лежал у входа, не спал, кормил слабый огонь костра тонкими веточками.

— Ты снова вернулся с добычей… — уважительно сказал он.

— Да… — Сур бросил на землю тяжелую сумку. — Иччи выследила кабанью семью и загнала молодого зверя в чащу, из которой он не мог выбраться. Мне осталось только подойти и ударом копья остановить сердце зверя. Каждый из нас взял мяса столько, сколько хотел. Остальное мы спрятали под грудой веток и листьев.

Лосось молчал, пораженный рассказом Сура.

— Приготовь еду, — повелительно приказал охотник, — я голоден. Острой каменной пластинкой старик отрезал два ломтя мяса, одел их на сучья, приладил над костром.

Сур чувствовал — Лососю сейчас ничего не надо говорить. Удачная охота сказала ему больше, чем любые слова. Он растерян. И пусть лучше молчит, потому что после ему будет трудно возвращать к себе необдуманно сказанное.

После еды они долго спали, а когда проснулись, снова поели мяса.

— Пойдем, — сказал Сур. — Я покажу тебе логово Иччи и скажу ей, что ты мой друг.

Старик повиновался. Они спустились к ручью и стали подниматься вдоль сухого русла к холму, где жила Иччи.

Из предосторожности Сур спрятал Заклинателя в кустах.

— Ты станешь смотреть и слушать, — сказал он просто. — Протри хорошо глаза свои и не говори потом, что они спали.

Волоча изуродованную ногу, Сур начал подниматься на холм. Старика била тихая дрожь. Совсем скоро он услышал голос Сура. Тот разговаривал так, словно говорил с человеком.

Лосось увидел охотника. Тот шел по тропе, набитой волчьими лапами, к ручью, а у ног его, кувыркаясь через голову, играя друг с другом, пушистыми шариками копошились волчьи детеныши. Позевывая, брела следом и сама Иччи.

Человек и волки спустились к ручью и напились воды. Сур прилег на плоский камень, и волчата снова окружили его. Поиграв с ними, Сур сказал, обращаясь к Иччи:

— Иччи. Ко мне пришел мой друг Великий Заклинатель Лосось из племени людей. Я хочу, чтобы ты увидела его и стала, как мне, другом. Он добр и он не сделает зла ни тебе, ни твоим детенышам.

Уши Иччи шевелились. Лососю в этот миг показалось, что она действительно понимает охотника.

— Лосось, выйди из кустов и ничего не бойся. Только иди медленно и оставь копье на земле. Пусть шаг твой будет мягок и движения медленны…

Великий Заклинатель повиновался. Он с трудом поднялся на непослушные от страха ноги и пошел к Суру.

Иччи вздрогнула и стремительно исчезла в кустах. Волчата сгрудились у ног охотника, прижались к его меховым чулкам. Глаза их светились ужасом, маленькие уши прижались к голове, розовые пасти с крохотными белоснежными зубами ощерились.

— Она убежала… — растерянно сказал старик. Сур тихо засмеялся.

— А разве ты не прячешься, если неожиданно встречаешь на своей тропе чужака?

— Да… Да…

— Она вернется, обязательно вернется, как только поверит, что ты не хочешь причинить ей зла. — Сур помолчал. — Теперь ты веришь, что я дружу с волками? Наступит пора, и я приду в племя. Иччи научит детенышей волчьей мудрости, а я научу их человеческой, и мы станем помогать племени.

— Вернемся скорее в пещеру — сказал старик, все еще продолжая вздрагивать.

— Хорошо. Только я сначала отведу волчат в логово. Охотник пошел вверх по склону, и волчата, испуганно озираясь, доверчиво прижимаясь к его ногам, побежали рядом.

Лосось зачарованно смотрел им вслед. Потом он увидел в чаще глаза волчицы. Она следила за чужаком. Иччи не побежала вслед за Суром — ему она верила, как верят другу. И тогда Лосось запел заклинание, обращенное к добрым духам. Заклинание состояло из добрых слов и, может быть, поэтому голос старика был похож на голос Сура.

Волчьи глаза в кустах исчезли.

Вечером Лосось и Сур сидели у костра. Они видели, как на противоположном склоне мелькнуло гибкое тело Иччи, но она не подала голоса и скоро исчезла.

— Я приучу детенышей волка, — говорил Сур. — Приучу так, что они уже не смогут жить без человека. Ты знаешь — волки честны в дружбе между собой. Твои глаза видели это не раз. Они будут такими же с людьми.

— Когда я шел к тебе, — сказал Лосось, — племя собралось на совет. Люди велели мне: иди и приведи к нам Сура. Мы посмотрим в его глаза и послушаем его речи. Если он потерял свой разум — мы решим, что нам с ним делать: убить или навсегда изгнать из племени. Никто не поверил рассказам Черного Лиса… Я уже говорил тебе об этом… Люди громко смеялись…

— Но ведь я приду в племя не только со словами. Пусть все увидят…

— Нет, нет… — Лосось отрицательно замотал головой. — Они не поверят своим глазам…

— Что же мне тогда делать, Великий Заклинатель? Научи…

— Не знаю… — вздохнул старик. — Сам ты сделал это или тебя научили духи, но я вижу — ты отдал часть своего сердца новым друзьям, а они тебе. Разве сможет теперь кто-нибудь заставить тебя забыть о том, что ты сделал, что ты сумел?

— Нет!

— Память — самое страшное. Она сжигает людей и делает душу одного человека похожей на холодную золу, душу другого заставляет вечно гореть… Я расскажу в племени, что видел, что слушал. Пусть решат все…

Больше они не сказали друг другу ни слова. Ночь пришла и дала каждому по сну тревожному, беспокойному и чуткому. И едва стало светлеть небо, Лосось собрался в обратный путь. Сур, проводив его, долго стоял на вершине холма. Из предрассветного сумрака неслышно выскользнула Иччи, села у его ног и тоже долго смотрела вслед уходящему чужаку.

Потом начало всходить солнце и поднималось оно из-за гор трудно, неохотно, красное от натуги.

Глава XIII

Лето заканчивалось, когда, наконец, в Страну Лесов пришли дожди. Они были редкими, буйными. От них ручьи становились реками. Но дожди уже не могли заставить жить убитые летним солнцем траву и деревья.

Иччи клала голову на колени человеку, закрывала глаза, прижимала уши, тихо скулила.

— Я не могу жить без людей, — говорил Сур. — Я должен вернуться к ним, чтобы не забыть человеческую речь и продлить свой род. Так велели нам предки, а их научили этому духи. Но я не могу прийти к ним без вас и не могу оставить вас одних. Зима после Великой Суши, будет печальной. И ты, Иччи, погибнешь без меня, потому что зубы твои потеряли силу. И детенышей твоих ждет гибель — никто не научил их брать добычу. Они могут выслеживать, гнать зверя, но убивать его должен человек.

Волки садились полукругом возле Сура и слушали его голос.

Однажды посыпался с неба снег. Был он крупным, пушистым и мягким. Сур с интересом смотрел, как осторожно трогали подросшие волчата лапой снежинки, как пытались стряхнуть их со своей пушистой, потемневшей к зиме шерсти. Испуг был написан на смешных вытянутых мордочках.

К концу первого дня человек и волки дошли до хребта и, перевалив его, остановились у подножия на ночлег.

Всю ночь Сур так и не заснул. Он смотрел на яркие звезды в черном глубоком небе и думал о предстоящей встрече с людьми. Звезды мерцали тревожно и непонятно. Сур вспомнил — звезды когда-то тоже были людьми. Умирая, хорошие охотники становятся звездами большими и яркими, плохие — мелкими и тусклыми. Так говорили старики. Сур подумал вдруг, а как будет светить его звезда. Раньше его называли Великим Охотником, а теперь… Тихо, мучительно ныла изуродованная нога. И тогда, чтобы забыть о боли, он стал думать о волках. Сур думал о них, как о своих братьях. Он знал привычки каждого, каждого любил по-своему. Прошло всего одно лето, а ему казалось, что он всегда видел их рядом и всегда вместе ходил на охоту. Сур любил волков, и они отвечали ему тем же. Отношения их были просты и естественны. Каждый жил как хотел. Страна Лесов принадлежала в равной степени и волкам и людям, потому что здесь они увидели солнце, потому что здесь рождались и умирали их предки. Они одинаково понимали законы земли, на которой жили.

Сур вдруг с радостью подумал, что ему, человеку Страны Лесов, привыкшему с наступлением ночи прятаться в жилище, в расселинах, на деревьях, впервые было не страшно. Рядом лежали друзья волки, чьи уши ловили каждый шорох в чаще, каждый звук, и вместе с которыми он мог защититься от любого зверя.

Едва посветлело небо и задрожали звезды, собираясь потухнуть, Сур с волками снова тронулся в путь. Идти было легко, потому что тропа уводила вниз и была хорошо видна под тонкой шкурой зимы, еще не взъерошенной разными ветрами.

К середине дня они вышли на поляну с огромным, кроваво-красным камнем под тремя елями-великанами. Сур хорошо знал это место. Здесь люди его племени собирались, чтобы разбирать поступки охотников, нарушавших почему-либо закон предков. Отсюда было совсем близко до стойбища.

Волнение и предчувствие беды вдруг охватили Сура. И волки будто почуяли это. Они больше не убегали в стороны, а брели радом с человеком, и Иччи тревожно вглядывалась в чащу леса. Вдруг шерсть ее встала дыбом, и она зарычала.

Над головой Сура тонко, пронзительно взвизгнула стрела. Он стремительно метнулся к одной из елей. Там, под могучими корнями было углубление, и охотник толкнул туда волчат, прикрыл их своим телом.

На этот раз Иччи не бросилась прочь спасаться в чащу, и Сур сразу понял почему. Со всех сторон сухо затрещало дерево и на поляну вышли мужчины и женщины. Все они были с луками и копьями и колотили по древкам копий сучьями. Они молча медленно приближались, и Сур замер на месте. Это были люди его племени.

Он крепко сжал копье. У ног, ощетинившись, оскалив пасть, сверкала свирепо глазами Иччи.

А люди вдруг остановились. Теперь они стояли плечом к плечу, как деревья в самой густой чаще, и Сур понял — ни ему, ни волкам не уйти. Лица людей были угрюмы, а в глазах их он увидел ненависть и страх.

Они долго стояли молча, рассматривая Сура и Иччи. Потом людское кольцо вдруг разорвалось, и вперед выступил охотник по имени Голубиное Яйцо. Густые жесткие волосы падали ему на глаза, и рот был перекошен злобой. Он стремительно протянул руку с копьем в сторону Сура, но не успел сказать слова. Иччи метнулась навстречу ему, и Голубиное Яйцо, вдруг потеряв гордый вид, бросился за спины людей. И все в изумлении отступили, попятились.

— Иччи, назад! — тихим голосом приказал Сур, и волчица повиновалась.

— Вот пришел безумец! — пронзительно закричал из-за человеческих спин Голубиное Яйцо.

— Безумец! Безумец! Безумец! — шепотом и во весь голос стали повторять люди.

Сур с силой воткнул копье острием в землю. Щеки его покрыли красные пятна. Он хотел говорить, но ему не дали. Кто-то крикнул:

— Он породнился с волками! Он нарушил обычай предков! Ему нет места в племени!

— Убить его! Уби-и-ть! — пронзительно кричал Голубиное Яйцо. — Он нарушил закон предков, и за это духи наказали нас. Великая Сушь пришла в Страну Лесов, а скоро придет ее брат Великий Голод. Вперед вдруг выступил Великий Заклинатель Лосось.

— Тише! Люди племени, почему вы не даете говорить Хромому Суру? Даже осужденный на смерть или изгнание может сказать свое слово. Пусть оно, быть может, будет последним…

В знак покорности, по обычаям племени, Сур воткнул в землю копье острием вниз…

Страх перед увиденным заставлял людей кричать, но человеческое любопытство, желание услышать, что скажет Хромой Сур, пересилило, и они замолчали.

Охотник поднял руки над головой, и в заснеженный лес пришла тишина.

— Я, Сур, человек из племени Лесных людей… Я хочу говорить с вами… Я и мои друзья волки шли с миром. Почему же вы послали мне стрелу, как посылают ее врагу, пришедшему с недобрыми мыслями?

— Мы не хотим, чтобы ты возвращался! — выкрикнул кто-то. — Ты привел лесных разбойников, и, если они станут жить с нами, наши женщины будут рожать детей с волчьими головами!

— Кто сказал вам это? Быть может, ты, Лосось?

— Нет. — Великий Заклинатель посмотрел охотнику в глаза. — Я рассказал им только то, что видел и слышал от тебя. Я рассказал — волки стали твоими помощниками и сделали тебя снова Великим охотником.

Сур помолчал, давая время запомнить слова Лосося.

— Я уйду, — сказал он, — если вы думаете, что Великая Сушь пришла на землю из-за меня. Двадцать две весны минуло с тех пор, как я впервые увидел солнце. И глаза мои трижды видели за это время Великую Сушь. Пусть самые старые люди племени вспомнят…

Разве плохо, если сейчас, когда наступает время Большого Голода, я стану со своими друзьями-волками приносить большую добычу.

— Нам не нужна твоя добыча! — крикнул охотник Студеный Ручей. — В нашем племени есть свои Великие охотники!

— Мы сами приносим много мяса, — важно сказал Голубиное Яйцо. — Отойди от дерева. Мы убьем волчицу и ее детенышей и только тогда станем говорить с тобой и решим, как поступить с твоей жизнью.

— Голубиное Яйцо, — Сур устало провел рукой по лицу, — придет пора, и все мы станем звездами. Душа каждого найдет себе другое жилище. Твоя звезда всегда будет мигать тревожным светом, как умирающий костер, потому что и на земле душа твоя не знала покоя. Ты нарушаешь обычаи предков тем, что веришь, будто всегда будешь Великим Охотником. Если нашими друзьями станут волки — мясные ямы всегда будут полны. Долго смогут жить старики и старухи, а маленькие дети не будут умирать с голода. Волки помогут нам всегда быть сытыми, и никто в племени не попросится сам в Страну Мертвых. Я не дам убить своих друзей-волков. Прежде должен умереть я. Только тогда твое копье достигнет их сердца.

— Злые духи вселились в тебя и говорят твоим языком!..

— Злые духи не помогают жить — этому учат нас обычаи предков. И если действительно духи научили меня подружиться с волками, значит, они были добрыми. Я уйду… Когда от голода высохнут ваши желудки, и разум станет меркнуть — вы придете ко мне. Мое жилище на берегу Большого озера, и каждый легко сможет найти его. А если кто из людей племени захочет пойти со мной и моими друзьями сейчас, я зову вас с собой…

— Никто не захочет этого сделать!..

— Пусть это решат сами люди…

— Волки действительно добры и не причиняют вреда? — спросил робко кто-то из молодых охотников.

— Вы видели, — сказал Сур, — они умеют даже защищать своих друзей…

Из-за человеческих спин вдруг выскочил Голубиное Яйцо и метнул копье.

Сур наклонился, защищая руками Иччи. Копье пробило его ладонь и вошло в тело волчицы. Иччи обмякла. Кровь человека и волка смешались, растекаясь по снегу ярким алым пятном.

Сур выдернул копье, отбросил его в сторону и поднял окровавленную руку над головой. Лицо его сделалось белым, глаза горели огнем ненависти. И он закричал.

— Я повелитель духов Лесных разбойников!.. Я заклинаю!.. Будь проклят тот, кто убил моего друга! Отныне охотничья тропа его кончится там, где он встретит первый волчий след! Это говорю я, Повелитель волков!

Сур был страшен. Завыли в земляной нише волчата. У ног человека умирала Иччи.

Охотник Голубиное Яйцо медленно пятился. И вдруг кто-то вскрикнул. Он обернулся. На снегу, четкий и ясный, лежал старый след Иччи.

Голубиное Яйцо закричал громко, протяжно и, охватив голову руками, рухнул лицом в снег.

Люди, объятые страхом, отступали все дальше и дальше, только Великий Заклинатель Лосось подошел к упавшему охотнику и, наклонившись, перевернул его на спину, приставил ладонь к губам.

— Душа Голубиного Яйца улетела… Духи забрали ее… Люди, пораженные увиденным, молчали.

— Я ухожу… — сказал Сур. — Я ухожу от вас… Кто захочет, тот придет ко мне сам…

Он поднял на руки Иччи и заковылял прочь, вверх по долине, тяжело припадая на изуродованную ногу и не оглядываясь. И никто не посмел поднять копья или сказать слово. Сур уносил Иччи к своему жилищу, чтобы, по обычаю предков, зарыть ее в землю вблизи своего очага, как это делают все люди Страны Лесов, когда умирает близкий или друг. Рядом, не отставая ни на шаг, бежали, льнули к ногам человека осиротевшие волчата. На чистом ослепительно белом снегу оставалась за ними глубокая неровная тропа. Она уходила к краю земли и была видна всем…

Глава I

Белая куропатка летела над самой землей, и от частых, торопливых взмахов ее крыльев шевелились и сбрасывали с себя снег сухие стебли пушицы. Мизинец торопливо присел, готовясь метнуть в куропатку обожженную в костре короткую палку с утолщением на конце, но в тот же миг увидел, как черной молнией упал на птицу с неба Ворон, и… промахнулся.

Сердце юноши остановилось. Он помешал священной птице, отнял добычу и теперь… Сделалось так страшно, что на некоторое время Мизинец перестал и слышать, и, когда робко поднял голову, перед ним на плоском камне сидел тот самый Ворон и не мигая смотрел ему прямо в лицо. Клюв у Ворона был разбит, а крылья бессильно висели.

— Ты кто? — спросила птица голосом старого человека.

— Я охотник, — робко и тихо сказал юноша. — Совсем недавно я получил имя — Мизинец. Не наказывай меня, мудрый Ворон, за то, что я помешал твоей охоте. Я обещаю, что больше никогда не ступлю на тропу, где охотишься ты.

Глаза птицы ненадолго закрылись. Из разбитого клюва на камень медленно падали густые капли крови.

— Слушай меня, охотник Мизинец. Слушай и запоминай. Я, покровитель вашего рода, Великий Ворон, сделался больным и старым. Сегодня мой путь лежит в край огненных гор и белой воды, чтобы снова стать молодым и сильным. Живущие в лесах и тундре духи скоро узнают, что меня нет. И тогда они могут прийти к вам в стойбище. Песцы и лисицы по их велению разроют мясные ямы, а рыба в озерах и речных омутах подохнет. Люди начнут голодать, а черная болезнь сделает охотников слабыми, и они не смогут натягивать тетивы на своих луках, когда придут враги. Пусть сегодня же, раньше чем сядет солнце, мужчины насыплют вокруг стойбища высокий вал из снега и польют его водой из озера.

Сердце юноши сильно билось.

— Не покидай нас, Великий Ворон. Я принесу тебе желчь старого медведя! Ты сможешь залечить свои раны, и силы вернутся к тебе! — сказал он горячо.

— Желчь помогает только людям, — дыхание птицы стало тяжелым, и все чаще опускалась на глаза мутная пленка.

— Я улетаю, охотник Мизинец. Ты хорошо запомнил мои слова? Иди и перескажи их людям твоего рода.

Белый снег закружился перед глазами юноши, и, когда вихрь упал на землю и рассыпался, ни Ворона, ни камня, на котором он сидел, не было.

Мизинец хотел закричать, вернуть священную птицу, чтобы спросить, простила ли она его или нет, но кто-то больно толкнул в бок и потянул за руку.

— Проснись! Проснись!

Мизинец сбросил с себя оленью шкуру и вскочил на ноги. Перед ним стоял Птенец Куропатки. Маленькое лицо его, перемазанное сажей, было таинственным и важным.

— Ты принес хорошую весть? — серьезно, как подобает взрослому охотнику, спросил Мизинец, отчаянно прогоняя остатки сна.

Птенец Куропатки приблизил лицо к уху товарища.

— Толстяк трижды прокричал голосом ворона у большого огня.

И как ни старался Мизинец сохранить спокойствие, он все-таки не выдержал и даже подпрыгнул от удивления.

— Не говорит ли твой язык пустые слова?

— Птенец Куропатки — мужчина, — с достоинством сказал юноша и ударил себя растопыренной ладонью в грудь.

— Значит, это правда, что Толстяк нашел жилище Медведя?

— Тише! — Птенец Куропатки испуганно замахал руками. — Разве ты не знаешь, что нельзя вслух произносить его настоящее имя? Если он услышит, придет беда!

— Хорошо! Хорошо! — поспешно согласился Мизинец. — Я стану звать его Страшный.

Птенец Куропатки облегченно вздохнул.

— Так будет лучше… Бежим посмотрим, как мужчины готовятся к охоте.

Они выбрались из жилища. Яркий свет красного солнца ударил в лицо. До самого края земли лежали розовые снега. В стороне, откуда обычно прилетают белые Духи Метели, курился чадный туман, похожий на дым большого костра, в котором горят сырые деревья, — там было холодное море. А в стороне, откуда весной приходят олени, совсем близко от стойбища, вставал заснеженный лес. Пушистые и прямые, как волчьи хвосты, поднимались над тремя жилищами из жердей и оленьих шкур столбы дыма.

Птенец Куропатки заспешил, подтолкнул Мизинца в спину.

— Идем скорее к Толстяку.

— Подожди, — степенно сказал юноша, пряча прямые и жесткие волосы под меховой колпак, сшитый из шкурок евражки[8]. — Разве ты забыл, что мы мужчины и охотники? Разве ты забыл, что нам уже дали имена?

— Я забыл… — виновато сознался Птенец Куропатки. Из-за ближнего шатра выскочила огромная собака по кличке Острозубый, но, не добежав совсем немного до юношей, резко остановилась. Из-под мохнатых лап во все стороны брызнул снег. Острозубый уже спокойно и важно подошел к ним и, оскалив белые клыки, посмотрел каждому в глаза. Это была их собака, потому что ни с кем другим она не хотела ходить на охоту. В стойбище вообще было мало собак. Род оставлял их ровно столько, сколько мог прокормить.

— Видишь, даже Острозубый знает, что прыгать и вертеть от радости хвостом недостойно настоящего охотника, — сказал Мизинец, вороша ладонью заиндевевшую шерсть на загривке пса.

Мизинцу нравилось напоминать себе и другим, что теперь он и Птенец Куропатки — охотники, что они прошли все испытания и стали равноправными членами рода.

Ни тот, ни другой не помнили своих отцов и матерей. Злой дух голода забрал их в то время, когда оба мальчика только научились отличать день от ночи и тепло костра от холода пурги. В этот год совсем мало оленей пришло к местам осенних переправ, потому что среди лета духи Холодного моря пригнали в тундру большой ветер и мороз, от которого птицы, задремавшие совсем ненадолго на озерах, вмерзали в лед. Старики рассказывали, что и те олени, которым удалось спастись, были настолько слабы, что от громкого крика падали на колени и сердца их разрывались на части.

Именно в тот год Общей беды много детей, стариков и молодых охотников ушло к Верхним людям. Гордые и сильные просили у сородичей смерти сами, слабые умирали тяжело и долго, мучая себя и других. Из всех детей рода выжили тогда только Мизинец и Птенец Куропатки. Как это случилось — никто не мог объяснить. Все говорили: «Так захотели духи». И в этом была великая правда той земли, на которой жил род. Здесь рождались по воле Духов, жили, как хотели они, и умирали, когда за ними приходили Духи. Добрые и злые Духи прятались в каждом камне, в каждом дереве, в каждой пригоршне воды, в каждой травинке.

Люди рода честно, как и прежде, делились с мальчиками тем, что удавалось добыть, — мясом и кореньями, давали теплое место для сна рядом с собой и учили всему, что умели сами. И это тоже был закон земли, на которой они жили, — суровой земли Тундры и Леса.

Семнадцать раз земля укрывалась снегом, и столько же раз прилетали красноголовые журавли и приносили на своих крыльях теплое солнце. И настало время, когда, посоветовавшись меж собой, мужчины рода сказали юношам: «Мы даем вам имена. Станьте охотниками. Пусть будет обильной ваша добыча».

Утоптанный снег звонко заскрипел под ногами юношей. Путь их был недолог. Шатер, в котором жил Толстяк, стоял рядом. Они откинули край шкуры и на коленях вползли в жилище.

У маленького яркого костра сидели Толстяк и его друг Оленье Сало. Оба были заняты работой и не посмотрели на юношей. Те медленно приблизились к костру и присели на корточки. Спрашивать ничего не полагалось. Да и зачем? То, чем занимались охотники, лучше всяких слов говорило, что произошло в стойбище и что будет дальше.

Оленье Сало, низкий ростом, но широкий в плечах, положив между ног большой и плоский камень, другим, зажатым в ладони, скалывал с плитки песчаника тонкие пластинки. Мизинец засмотрелся на то, как красиво работал охотник, как прямо на глазах превращалась серая плитка в широкий, с острыми краями наконечник копья. Он и сам мог сделать наконечник, но никогда у него не получалось столь быстро и хорошо. Недаром Оленье Сало имел самое лучшее копье в стойбище, а стрелы его летели дальше всех. Дух удачи водил его на охоту.

— Я научусь делать такие наконечники, какие делает Оленье Сало, — громко сказал Птенец Куропатки.

— Так будет, — важно согласился Мизинец.

Юноши нарочно говорили громко, чтобы привлечь внимание старших, но охотники по-прежнему делали вид, что не замечают их.

Толстяк, которому совсем не подходило его имя, потому что был он худой и длинный, проворно орудуя костяной проколкой, прошивал ремень для крепости оленьей жилой. Длинные прямые волосы падали ему на лицо, закрывали узкие маленькие глаза, и трудно было угадать, о чем он думает.

Пора уходить. Так велел закон рода. Если охотники готовятся к важному делу и не хотят разговаривать, им нельзя мешать. Юноши тихо уползли из жилища.

И только когда выбрались на улицу, Мизинец вдруг вспомнил свой сон. Торопливо опустившись на колени и просунув голову в жилище, он обратился к Толстяку, потому что тот был здесь старшим — он раньше всех увидел солнце.

— Сегодня во сне ко мне приходил Великий Ворон. Толстяк резко откинул со лба волосы и сердито посмотрел на юношу.

— Разве ты Заклинатель, что к тебе стали являться духи?

— Нет, — сказал Мизинец, выдержав взгляд охотника. — Но язык мой говорит правду. Уши мои слышали его слова.

— Что же он тебе сказал? — насмешливо спросил Толстяк.

— Я видел Великого Ворона с разбитым клювом… Он сказал, что надолго улетает в Край Горящих Гор и Белой Воды, чтобы снова сделаться сильным. Он велел, прежде чем уйдет спать солнце, насыпать вокруг стойбища снежный вал и облить его водой. Он сказал — злые духи станут бродить теперь вокруг.

— Кто ты такой, чтобы Великий Ворон стал твоим языком предупреждать людей Края Лесов о беде?! — повторил Толстяк, и лицо его презрительно скривилось.

— Меня зовут Мизинец, — с достоинством произнес юноша и в упор посмотрел на Толстяка. — Я охотник. У меня есть имя.

— Уходи! Нам некогда!

— Великий Ворон сказал, что песцы и лисицы разроют наши мясные ямы… Дух заразы будет бродить по тундре…

Ни Толстяк, ни Оленье Сало на этот раз не сказали ни одного слова. Их молчание тоже было приказом.

Мизинец, повинуясь старшим, попятился и опустил за собой продымленную оленью шкуру, закрывающую вход в жилище.

— Быть может, Мизинец говорил правду? — услышал он тихий голос.

— Он все лжет. Он не Заклинатель Духов. Великий Ворон не мог нас покинуть, — упрямо возразил Толстяк.

— Кто знает, с кем захотят говорить Духи… — уклончиво отозвался Оленье Сало. — Когда приходил на нашу землю Большой голод, он оставил жизнь только Мизинцу и Птенцу Куропатки…

— Займемся делом, — резко возразил Толстяк. Мужчины замолчали.

Птенец Куропатки, который слышал весь разговор, несмелым шепотом предложил:

— Может, пойти и рассказать про это остальным людям? Мизинец покачал головой.

— Разве другие откроют уши моим словам, если лживыми посчитал их самый лучший охотник рода?!

— Ты говоришь правду, — согласился Птенец Куропатки и тяжело вздохнул.

Невеселые вернулись молодые люди в свое жилище. Посредине шатра горел большой огонь и было тепло. Красные блики прыгали по закопченным шкурам, по лицам людей, тесно лежащих вокруг костра. Их было человек пятнадцать. Движения мужчин и женщин были вялыми. Изредка кто-нибудь, словно во сне, медленно переворачивался, подставляя теплу другой бок. Люди словно спали с открытыми глазами. Это значило — в стойбище пришла сытая жизнь.

Осенью через реку Аэму переплывало столько оленей, что женщины не успевали вытаскивать на прибрежные отмели заколотых охотниками животных, а вода реки становилась красной от крови, как от вечерней зари. Теперь мясные ямы были полны олениной, и потому род, обычно уходивший зимой в глубь лесов, где можно было добыть сохатого или выследить одинокого оленя и дождаться праздника жизни — весны, остался здесь, у оленьих переправ!

По спокойным и равнодушным лицам людей Мизинец понял, что в их шатре никто не знал про то, что Толстяк нашел жилище Страшного. А говорить им об этом нельзя, иначе в стойбище придет беда, и кто-нибудь отправится к Верхним Людям.

Юноши с трудом отыскали несколько потертых оленьих шкур и устроили свои нехитрые постели в глубине шатра.

— Мы взрослые, — сказал Мизинец, — нам тоже пора охотиться на Страшного.

— Толстяк прогонит нас.

— Разве мы не мужчины? — рассердился Мизинец. Он был еще зол на Толстяка, и ему хотелось поступать по-своему.

— Ты говоришь правду, но мы еще никогда не участвовали в празднике Поедания.

— Пусть. Завтра мы все равно пойдем с теми, кто отправится в лес.

— Прогонят нас, — с грустью сказал Птенец Куропатки, — и духи могут рассердиться.

Мизинец задумался, долго молчал. Птенец Куропатки был прав, но отказываться от того, чтобы увидеть охоту на медведя, Мизинец не хотел. Наконец он сказал:

— Мы сделаем так. Уйдем раньше всех в лес Я легко найду дорогу к жилищу Страшного, потому что Толстяк обязательно отмечал свой путь.

— А если Страшный убьет кого-нибудь из охотников, все скажут, что виноваты мы, потому что нарушили запрет. С Толстяком могут идти только ближайшие его друзья, те, кто собственными ушами слышал, как он трижды крикнул голосом Ворона.

Мизинец задумался.

— Хорошо. Мы пойдем после них и будем только смотреть. Быть может, потребуется и наша помощь.

— Так будет лучше… — неуверенно согласился Птенец Куропатки.

Юноши еще долго шептались о завтрашнем дне, пока не уснули, тесно прижавшись друг к другу, втянув головы через вороты меховых рубах, согревая тело своим дыханием, потому что к ночи костер угас.

Сон Мизинца был тревожным. Он слышал, как ворочались в темноте люди, вздыхали, сыто чмокали губами. Иногда он просыпался совсем и слушал ночь. Было тихо. Собаки не бродили по стойбищу, а в жилище через отверстие для дыма заглядывали звезды.

Но один раз сон сразу ушел от Мизинца. Не открывая глаз, он понял, что заветное время настало и, тихо тронув за плечо товарища, прошептал:

— Вставай. Солнце уже зашевелилось…

Юноши вытащили из-под шкур, на которых лежали, каменные ножи, спрятали их в складки меховых рубах и, осторожно ступая через спящих, стали пробираться к выходу. Здесь они на ощупь отыскали широкие лыжи, копья с гладкими березовыми древками и выбрались из жилища.

Первое, что они увидели в серых рассветных сумерках, — это свежий лыжный след, убегающий к лесу. Был тот след прям, как путь стрелы, пущенной из хорошего лука.

— Охотники ушли, — сказал Птенец Куропатки.

Юноши переглянулись, быстро привязали лыжи и заскользили по следу.

Через некоторое время, продолжая идти, не оборачиваясь, Мизинец сказал:

— Вместе с Толстяком к жилищу Страшного отправились Оленье Сало, Сухой Лист и Евражка.

Он мог бы не говорить этого, потому что Птенец Куропатки не хуже его понимал язык следов, но, по обычаю, тот, кто идет в походе первым, — главный, и Мизинец, преисполненный сознания своей важности, не мог промолчать.

Скоро лес сделался гуще, и юноши оказались среди голых и серых, как песок на речных косах, лиственниц. Зеленый мох на их костлявых ветках тоже был серым, потому что он умер до весны от ледяных ветров с Холодного моря.

Теперь лыжный след, по которому шли мальчики, не был прямым. Он крутился меж деревьев, спускался на лед замерзших ручьев в распадки, обходил завалы из деревьев и был похож на спутанный ремень, не собранный после броска на рога оленя.

Солнце вылезло из-за дальних сопок, чистое и блестящее. Длинные тени от деревьев легли на розовый снежный наст. Мизинцу стало жарко. Он откинул с головы меховой колпак. Теперь колпак болтался у него за спиной на тонком ремешке. Так было легче идти. Скоро на черные, смазанные жиром волосы юноши сел пушистый иней. От инея отяжелели ресницы.

Лыжный след вдруг свернул в широкий распадок, из которого летом бежал большой звонкий ручей. Сейчас же он промерз до самого дна и укрылся глубоким снегом.

— Давай поднимемся на гребень, — предложил Птенец Куропатки. — Оттуда будет видно, куда пошел Толстяк.

Мизинец молча согласился и стал взбираться на склон распадка.

На безлесый гребень они вышли крадучись, оглядываясь и прячась за большие камни. Инстинкт охотников повелевал им поступать так. Здесь, среди камней, на обдутой ветрами вершине их мог заметить и человек и зверь. Зато и они видели многое.

Лыжный след, по которому молодые люди только что шли, резко сворачивал в скалистое ущелье — узкое, заросшее деревьями и густым кустарником. По нему поднимались вверх, далеко отстав друг от друга, черные точки. Это шли охотники.

— Теперь я точно знаю, где жилище Страшного! — прошептал Мизинец, и глаза его заблестели от азарта и нетерпения. — Оно совсем близко. Летом я приходил сюда и видел следы Страшного на дне ущелья. Он тогда шел за хромой важенкой. Там, — юноша показал в сторону, куда шли охотники, — ущелье кончается высокими скалами, и важенке некуда было уйти. Страшный, наверное, убил ее. Он умный, он хорошо умеет устраивать засады. Там его жилище. Я знаю к вершине ущелья короткую дорогу.

Не дожидаясь ответа товарища, Мизинец побежал вперед. Юноши пересекли несколько глубоких логов, перевалили через острые гребни, отделяющие их друг от друга и, несмотря на то, что солнце поднялось уже высоко, и они долго были в пути, дыхание у них было ровное, а ноги не требовали отдыха.

Мизинец вывел друга точно на то место, о котором говорил. Выглянув из-за большой глыбы, нависшей над самым обрывом, юноши увидели: глубоко внизу лежала узкая каменная щель, и на дне ее, меж отвесных скал, щетинился расщепленными, искореженными стволами огромный завал. Видимо, долгие годы весенняя вода приносила сюда деревья и сбрасывала их вниз.

— Смотри! Смотри! — прошептал Птенец Куропатки. — К завалу ведет лыжный след.

— Я вижу, — недовольно сказал Мизинец. — Это вчерашний след Толстяка.

Зоркие глаза юношей видели все, запоминали каждую мелочь. По всем приметам, жилище медведя было здесь. Они отвязали лыжи, легли на них животами, рядом положили копья и луки.

Ждать пришлось долго. Охотников все не было. Мороз стал больно кусать за щеки, за кончик носа, но Мизинец и Птенец Куропатки лежали неподвижно и терпеливо ждали.

Мизинец вдруг встрепенулся, осторожно поднял голову. Слабый, едва слышный шорох снега почудился ему.

— Идут.

Зубы Птенца Куропатки тихо застучали.

— Если охотники нас увидят, быть страшной беде.

И хотя Мизинцу самому было страшно, он также шепотом сказал:

— Надо лежать тихо, и тогда никто не узнает, что мы были здесь.

Из-за дальней скалы вынырнул Толстяк. Он шел неторопливо, но быстро, размашистым скользящим шагом, которым привыкли ходить все охотники рода, потому что им были знакомы длинные дороги и они умели беречь силы. Облачко пара поднималось в морозном воздухе от дыхания Толстяка.

Не подходя близко к завалу, он остановился и стал ждать других. Мизинец знал: охотники нарочно так далеко отстали друг от друга. К жилищу медведя надо было подходить поодиночке, чтобы духи раньше времени не узнали замысла людей и не помешали им.

Когда, наконец, все четверо охотников собрались вместе, Оленье Сало проворно вскарабкался на завал, выбрал тонкую длинную жердь и стал осторожно просовывать ее между поваленными деревьями.

Через некоторое время он вернулся к ожидающим его охотникам и коротко сказал:

— Страшный — мужчина. Ему пятнадцать весен. Он большой, как скала.

Люди Края Лесов умели, не видя зверя, по одним им понятным приметам сказать о нем все.

Охотники переглянулись. Лица их были серьезны и строги.

Двое вдруг отделились и полезли на склон ущелья. Привычно орудуя каменным топором, они срубили две молодые лиственницы толщиной в руку взрослого мужчины и стали очищать их от ветвей. Остальные сосредоточенно утаптывали у завала снег.

Только теперь поняли юноши, что жилище Страшного находится глубоко под завалом, в том месте, где падающая весной со скалы вода вырыла просторную яму.

Евражка и Сухой Лист воткнули срубленные лиственницы в утоптанный снег так, что они косо зашли концами одна за другую, а Толстяк, отойдя в сторону, со спокойным, каменным лицом ждал, когда закончатся приготовления, словно все, что делали товарищи, его не касалось. Когда же охотники встали перед завалом полукругом, он неторопливо забрался на поваленные деревья, взял в руки жердь, приготовленную Оленьим Салом, и с силой опустил ее острым концом туда, где было жилище медведя.

Тело Мизинца собралось в комок, ладонь стиснула древко копья.

Низкий, раскатистый рев пронесся по ущелью, разбиваясь о скалы, и сейчас же юноши увидели, как стремительно скатился с завала Толстяк, и на том месте, где он только что стоял, зашевелилась седая, словно на ней осел иней многих зим, спина Страшного. Во все стороны полетели обломки древесных стволов, веток, тучи снега.

Мизинец не поверил своим глазам. Охотники не бросились бежать, не сделали ни одного шага в сторону от места, где стояли. Медведь увидел их. Он вытянул вперед громадные лапы с черными блестящими когтями и, тяжело переваливаясь, пошел прямо на охотников. И сразу же три копья уперлись ему в грудь. Маленькими, очень маленькими и слабыми выглядели рядом со Страшным лучшие и самые сильные охотники рода.

Мизинец застонал от страха и едва не свалился со скалы. Но ничего страшного не произошло. Медведь споткнулся о воткнутые в снег колья и вдруг стал валиться на копья охотников. Те, словно подчиняясь чьей-то команде, уперли древки копий в утоптанный снег. Одно не выдержало и с громким хрустом переломилось, а Страшный стал медленно заваливаться на бок.

В два прыжка рядом с упавшим медведем оказался Толстяк и тяжелым камнем ударил зверя в затылок. Камень раскололся, но Толстяк продолжал бить обломком, пока Страшный не затих.

Мизинец утер ладонью влажное от пота лицо и оглянулся. Птенец Куропатки лежал, уткнувшись лицом в снег и закрыв голову руками.

— Подними голову! Страшного убили! — шептал Мизинец, но Птенец Куропатки только крепче вжимался в снег и весь дрожал. Душа его, наверное, была в этот миг далеко, или ему казалось, что ее уже взял Страшный.

— Подними голову! — твердил Мизинец. — Смотри хорошо, потому что, может быть, скоро мы сами отыщем жилище брата или сестры Страшного и приведем за собой охотников.

Наконец Птенец Куропатки поднял лицо. Глаза его были залеплены снегом, а по скулам скатывались тонкие струйки воды.

— Ты пожиратель мяса! — рассердился Мизинец. — Ты не охотник!

Злые, обидные слова словно разбудили юношу. Если бы это случилось в стойбище, он бы наверняка бросился на Мизинца с кулаками, но сейчас было не до этого. Он торопливо стер с лица снег и уставился вниз. Глаза его заблестели.

— Будет большой праздник Поедания! — с восторгом сказал он.

— Тише, ты!

Молодые люди замолчали, неотрывно глядя на дно ущелья. Охотники сновали вокруг медвежьей туши, и каждый был занят одному ему известным делом. Евражка взял тонкую палку и, раскрыв зверю пасть, упер ее в челюсти. Окровавленный язык Страшного вывалился наружу, и охотник бережно затолкал его обратно.

Охотники проворно забросали зверя стволами деревьев, ветками и, так же молча привязав лыжи, торопливо пошли прочь.

— Бежим! — сказал Мизинец. — Надо успеть в стойбище раньше их.

Только сейчас поняли юноши, как они озябли. Руки и ноги слушались плохо. Солнце ушло за дальние горы, и на землю легла холодная тень. Хотелось есть.

Закинув за спину луки, отталкиваясь древками копий, они быстро заскользили между деревьями по своему следу. Отворачивая лицо от жгучего ветра, Мизинец думал о том, как они вернутся в стойбище, и женщины дадут им по куску мерзлой оленины. От мяса станет тяжело и тепло в желудке, а потом тепло разольется по всему телу и придет крепкий сон. Сейчас же надо было спешить, чтобы засветло вернуться в стойбище. Люди Края Лесов боятся ночи и одиночества.

Проснулся утром Мизинец от громких гортанных голосов. Женщин в жилище не было. Он понял — в стойбище уже все знают о том, что охотники убили медведя, и именно потому исчезли женщины. Они собрались сейчас в одном шатре и не смеют из него выйти, чтобы не помешать мужчинам.

Протерев глаза кулаками, Мизинец разглядел в сумраке жилища две фигуры, сидящие у тлеющего костра. Это были Толстяк и Обглоданная Кость. Обглоданная Кость был самым древним стариком рода. О нем уже почти никто не вспоминал в стойбище, потому что он редко выходил из жилища и давно должен был умереть. Но два последних лета охотники убивали много оленей, и мяса хватало даже ему. Целыми днями он лежал у огня, укрывшись грудой шкур, и дрожал: кровь в его жилах остыла так сильно, что ее не могло согреть даже пламя костра.

— Обглоданная Кость, — почтительно говорил Толстяк. — Ты самый старый человек нашего рода…

— Да, — соглашался тот, и голова его мелко тряслась. — Ты говоришь правду.

В тусклых глазах старика красными точками отражались угли костра, но сами глаза были мертвы и безрадостны, как осеннее небо. Это значило, что Обглоданная Кость слишком долго задерживался на земле, и ему пора уходить или к Верхним Людям, или в подводный мир к Людям Узкой Косы, что лежит меж двух морей, и на которую вылезает много морского зверя.

Мизинец слушал Толстяка. Он знал: именно так положено вести разговор с самым старым человеком рода. Нашедший жилище Страшного и убивший его должен начинать и вести разговор издалека.

— Я ходил в лес… — осторожно продолжал Толстяк.

— Да, да… — согласно кивает головой Обглоданная Кость. Мизинец видел: старик совсем не понимает, о чем хочет сказать ему охотник.

— Я видел много разных следов…

— Хорошо… Хорошо…

— Надо мной кружили вороны…

— Священная птица… — пробормотал старик.

— Вороны летали совсем низко и хотели сесть на снег… Обглоданная Кость встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным.

— Ты убил!..

Толстяк в испуге вскинул руки и заслонил глаза ладонями. Через некоторое время он сказал:

— Я хочу подарить его тебе.

Охотник не произнес слово «медведь», чтобы не навлечь гнев духов.

Морщинистое, бурое лицо старика осветила счастливая улыбка, руки стали шарить по коленям, по вытертым штанам.

— Я принимаю твой дар! — закричал он. — Я пойду в лес!

Неведомо откуда Обглоданная Кость выхватил большой каменный нож с зазубренным лезвием, и рука, в которой он сжимал его, сразу перестала дрожать.

Услышав ликующий крик, в жилище вползли двое мужчин и, подхватив старика под локти, поставили его на ноги.

Мизинец и Птенец Куропатки вместе со всеми выбрались из шатра и, привязав лыжи, теперь уже как равные отправились вместе с охотниками к лесу, к туше убитого медведя. Обычай рода повелевал им поступить так.

Обглоданная Кость, прежде чем подойти к туше медведя, трижды обошел его вокруг, ударяя в утоптанный снег древком копья. Только после этого он наклонился и ловким движением каменного ножа надрезал ему шкуру на брюхе. Все пришедшие с ним сидели вокруг на корточках и почтительно молчали. Когда работа дошла до медвежьих лап, Обглоданная Кость простонал:

— Нгы!

Обдирая шкуру на голове медведя, он запричитал:

— Кох-кох!

Оленье Сало в тот же миг подбежал к нему и, торопливо работая костяной проколкой из оленьего рога, зашил оленьими жилами на шкуре дырки от глаз. Это делалось для того, чтобы Страшный не узнал, кто убил его, и не знал, кому мстить.

Наконец шкура была снята. Ни одной капли крови не пролилось на снег. Обглоданная Кость разогнул спину, чтобы передохнуть. Лицо его лоснилось от пота, глаза светились счастьем.

«Когда-то он был настоящим охотником, — подумал Мизинец. — У него умные руки. И все же ему пора умирать, потому что он больше не приносит в стойбище добычи, а только ест».

Юноша знал этот жестокий обычай рода, и все-таки ему было жаль старика.

Обглоданная Кость вдруг хрипло запел:

— Мыши грызут… Горностаи грызут… Разноголосо подхватили охотники:

— Грызут и грызут… Грызут и грызут…

Евражка отнял у старика зазубренный нож и протянул ему свой — блестящий, с острым лезвием из дымчатого, почти черного камня. Тот взял его и, снова склонившись над медведем, стал ловко отделять части туши по суставам: дробить и ломать кости было нельзя. А когда он отрезал медвежью голову, охотники окружили тушу зверя и стали помогать старику. Слышен был только хруст суставов, да изредка кто-нибудь из охотников приглушенным голосом вскрикивал.

Когда разделка была закончена, охотники взяли голову Страшного, его внутренности, переднюю часть туши, лапы. Остальное должно было остаться на месте до завтрашнего дня. Мясо сложили в кожаные мешки, взвалили на спины и направились в стойбище.

Мизинцу и Птенцу Куропатки тоже досталось нести по большому куску. Скрывая радость, молча они пустились в обратный путь.

Мизинец хорошо знал — сердца охотников поют от радости. Скоро, совсем скоро наступит праздник Поедания. Он продлится три дня и три ночи, но веселиться, громко говорить об этом до поры до времени нельзя.

Все эти дни Мизинец старался запомнить каждое слово, каждый жест охотников, потому что знал — наступит время, когда он все должен будет уметь делать сам.

Близ стойбища вернувшихся с добычей охотников встречали те, кто не пошел с ними. Это были одни мужчины.

У дальнего шатра мелькнули фигурки двух женщин — старухи Белки и молодой Упрямоглазой. Старуха сердито и сильно била молодую оленьей лопаткой по спине и толкала к шатру. Мизинец догадался: Упрямоглазая проявила недозволенное любопытство к делам мужчин, а это могло навлечь на род беду. Белка знала, как часто приходят беды и несчастья, поэтому гнев ее был неподделен.

В стойбище было непривычно тихо. Даже пес Острозубый не выскочил навстречу. Сначала Мизинец не понял, отчего это, и забеспокоился, отыскивая глазами пса. Но потом догадался: все собаки были уведены далеко от жилищ и крепко привязаны к кольям, воткнутым в снег. Они не должны были грызть кости медведя и лизать его кровь.

У шатра, где жил Толстяк, горел большой огонь, и в нем лежали круглые речные камни, а рядом стояло большое корыто, выдолбленное из ствола тополя, до половины наполненное водой.

Пришедшие передали свою ношу встречающим. Теперь наступило их время. Проворно развязав кожаные сумки, они сложили в корыто голову, язык и сердце медведя. Другие стали выхватывать из огня раскаленные камни и бросать их в воду. Белые облака пара взметнулись к небу, вода забурлила и запузырилась. В морозном воздухе вечера вкусно запахло мясом.

Те, кто не занят был у большого огня, ушли в жилище Толстяка и точно в таком же корыте, точно так же варили внутренности, легкие, лапы, грудину медведя.

Когда приготовления были закончены, и на краю земли, за горами, погас свет зари, все вползли в жилище. На почетное место прямо против входа, сел Обглоданная Кость, справа от него — Толстяк, нашедший жилище Страшного. Остальные быстро расселись по старшинству.

Старик, выхватив из корыта кусок мяса, стал отрезать ножом куски и раздавать сидящим. Он дал их всем, кроме Мизинца и Птенца Куропатки.

Каждый брал свою долю и сейчас же, не мешкая, помогая себе каменным ножом или осколком острой плитки, отхватывал ломти полусырого, истекающего кровью мяса и глотал их, почти не жуя.

Куски от передней части туши медведя считались наиболее священными, и потому каждый спешил их съесть побольше.

Когда очередь дошла до языка, Обглоданная Кость разрезал его на мелкие кусочки так, чтобы каждому досталась одинаковая доля.

— Наш язык, высовывающийся при тяжелом дыхании… — говорил каждый охотник, прежде чем проглотить доставшийся ему кусочек. — И-ых! И-ых!

От всего увиденного и услышанного у Мизинца закружилась голова и смешались мысли. Он сидел на оленьей шкуре, поджав ноги, и с восхищением смотрел на все происходящее. В первый раз их с другом пустили на праздник Поедания, принимать участие в котором могли только настоящие мужчины — охотники. Раньше, до того как им дали имя, когда кто-нибудь из рода убивал медведя, приходилось отсиживаться подолгу в шатре с женщинами и маленькими детьми.

Наконец все сваренное мясо было съедено. Лица охотников блестели от жира и сытости. Они похлопывали себя по животам и отползали на ворохи шкур, подальше от жаркого костра. В жилище стало душно. Сверху падали на обнаженные головы охотников крупные капли, смешанные с сажей.

По одному, по двое люди стали вылезать из жилища на свежий воздух. Самые проворные снова набросали в костер круглых камней, а в корыта наложили груды мяса.

Скоро все собрались возле большого огня, легли прямо на снег. Два молодых охотника поднялись от костра и стали медленно расхаживать взад и вперед по освещенному тесному кругу. Шаг их был легок и осторожен. Они словно пробовали ногами твердость земли.

Неожиданно охотники остановились и посмотрели друг на друга, как будто встретились впервые. Меховые рубахи полетели в стороны, мускулистые руки переплелись в цепком захвате. Сразу кончились тишина и тихие разговоры. Охотники повскакивали с мест, закричали, кто-то бросил в костер охапку заранее приготовленных сучьев. Огонь радостно рванулся к черному небу, и ночь испуганно закачалась и отбежала далеко от костра. Люди окружили борцов.

Юноши бегали и суетились и кричали вместе со всеми. Они забыли, что давно ничего не ели, и что им пока не дали ни кусочка мяса.

Костер разгорался все ярче, и ночь убежала так далеко, что видно было все шатры стойбища, и смутно проступила кромка леса.

Выли, рвались с привязей собаки, вплетая свои хриплые голоса в гортанные крики охотников. Люди бегали наперегонки, метали копья, стреляли из луков. Люди Края Лесов справляли свой главный праздник, большой праздник Поедания.

Перед рассветом, когда мороз сделался злее, и звезды заморгали часто, собираясь потухнуть, утомленные и довольные охотники попадали у костра.

И снова взметнулся белый пар над долблеными корытами. Евражка, отыскав юношей, велел им встать и, взяв за руки, подвел к Обглоданной Кости.

Старик набрал из костра мелких угольков и растолок их на плоском камне, смешав с медвежьим жиром.

— Подойди-ка ко мне, Мизинец. Подойди ко мне, Птенец Куропатки.

Юноши с готовностью подошли к нему и опустились на корточки.

Старик обмакнул дрожащий палец в приготовленную смесь и нарисовал мальчикам усы, бормоча невнятные слова. Затем сказал торжественно:

— Мясо Страшного нельзя рвать зубами. Его надо отрезать ножом и глотать не жуя. Вы слышите меня, Мизинец и Птенец Куропатки?

— Да, — дружно ответили они.

— Смеяться, баловаться и вольничать нельзя… Вы хорошо слышите меня?

— Да.

— Страшный — наш брат. Мы дети одной матери. Кто грызет его мясо, ест смеясь, того накажут духи. Вы слышите меня?

— Да.

Обглоданная Кость удовлетворенно покачал головой.

Оленье Сало, улыбаясь одними глазами, протянул юношам колечки из веток красной ивы. Они приложили их к губам. Сухой Лист подал мелко нарезанное мясо на листах свежей бересты. Мизинец и Птенец Куропатки стали глотать кусочки, пронося каждый через колечко.

Это послужило сигналом, что праздник продолжается. Люди набросились на мясо с такой жадностью, словно голод мучил их долгое время, и теперь они спешили, спешили наесться досыта и надолго.

В жилище ушли только тогда, когда красное зимнее солнце тронуло снега своими блестящими холодными пальцами и пламя затухающего костра стало невидимым.

После полудня самые выносливые, самые многоедящие охотники, те, кого не утомило ночное празднество, принесли в стойбище остатки туши убитого медведя. Пришли из своего шатра женщины. В меховой одежде они мало чем отличались от мужчин. Высокие, скуластые, с сильными руками женщины привычно засновали вокруг костра, и скоро лица их в синих узорах татуировки раскраснелись от жаркого огня, а над деревянными корытами с мясом поднялись белые столбы ароматного пара. Теперь есть мясо медведя можно было всем.

Но прежде чем проглотить первый кусок, старуха Белка отрезала от своей доли маленький ломтик и бросила его в костер. Все до одной женщины повторили ее жест, принося духам жертву искупления благодарности.

Перед рассветом второго дня, когда каждый съел мяса столько, сколько мог съесть, и живот каждого раздулся, как тюк оленьих шкур, приготовленный к кочевке, мужчины и женщины встали вокруг костра, взялись за руки и медленно, с трудом передвигая ноги, исполнили общий танец Благодарения.

На заре женщины незаметно исчезли. После короткого отдыха мужчинам предстояло исполнить последний, самый главный обряд — похоронить скелет и череп убитого медведя. И до тех пор, пока это не будет сделано, никто не имел права ложиться спать и даже садиться.

С великой осторожностью охотники собрали кости Страшного. Обглоданная Кость, вырезав из коры тополя два кружочка, вставил их в пустые глазницы черепа, а в ушные впадины вложил деревянные щепочки — серьги.

«Гуло-уло!» — пели глухими и печальными голосами мужчины, оборачивая запястья медведя лентами из коры, обряжая зверя в последнюю дорогу. Потом на белой шкуре важенки Страшного отнесли в лес. Самые проворные охотники забрались на стоящие рядом два тополя и из жердей соорудили помост, накрыли его мягкой хвоей кедрового стланика. Сюда уложили скелет медведя, скрепив суставы тонкими рогульками. Когда все было сделано, каждый громко сказал:

— Прости нас, Страшный. Мы провожаем тебя в дальнюю дорогу! Прости!

После этих слов быстро и не оглядываясь все бросились к стойбищу.

Солнце упало на черную стену леса, и на розовый снег легли длинные тени от людей и деревьев. Совсем низко пролетела стая ворон и расселась на ветках одинокого дерева.

Мизинец, взглянув на них, вспомнил вдруг свой сон, и недоброе предчувствие заставило оглянуться по сторонам. Но кругом стояла великая тишина вечера. Нарушал ее только скрип и шорох снега под ногами людей.

— Я боюсь! — сказал он Птенцу Куропатки.

— Мне хочется спать, — беспечно ответил тот. — Живот мой полон жирным мясом Страшного, и глаза мои закрываются.

— Боюсь! — шепотом повторил Мизинец и вдруг стал хватать идущих за руки, за полы одежды и кричать:

— Ко мне во сне приходил Великий Ворон. Он сказал…

От него отмахивались, смеясь. Никто не хотел слушать юношу, потому что животы их были полны, а глаза просили сна.

Чудилось Мизинцу: колючие, злые глаза смотрят ему в затылок. Вороны, нахохлившись, смирно сидят на ветках и чего-то ждут. Из далеких ущелий выплывал синий туман, и горы тонули в нем, заворачивая свои каменные ребра в пушистый голубой мех вечера. В стойбище уже шла привычная жизнь. Праздник кончился, и женщины, вернувшись в свои жилища, сидели у жарких костров, чинили одежду, скребли и выделывали шкуры убитых осенью оленей.

Мужчины не стали с ними разговаривать, потому что глаза их мутнели от сытости, а языки заплетались. Не у каждого хватило сил снять верхние меховые рубахи. От костра, от дыхания людей в жилищах было жарко, и каждый заснул там, где сел. А за стенами шатра выли жутко и призывно собаки, встречая большую красную луну.

Мизинцу расхотелось спать. Рядом посвистывал носом Птенец Куропатки, ворочался, бормотал. Мизинец думал про то, что скоро пройдет Время Мороза, вернется надолго и станет теплым солнце — наступит время Праздника Жизни, и из лесов придут стада оленей. Тогда он убьет своего первого — обязательно большого и старого — быка с белыми отметинами на боках и ветвистыми рогами. Все скажут: «Мизинец — настоящий охотник. Он приносит добычу».

В полночь за шкурами жилища стал бродить Ветер. Юноша слышал его шаги. Это был Тихий Ветер, который приходит для того, чтобы разгладить снежный наст, сделать его твердым и посмотреть, как живут люди, крепко ли они придавили края шкур, которыми покрыты жилища, камнями. За ним прибежит другой Ветер — старший брат. У него длинные ноги и сильные руки. Он начнет трясти жилища, пытаясь оторвать их от земли и отнять у людей. Зимой и Ветру холодно, поэтому он так громко стонет и плачет. Люди не пускают его к огню. Он такой большой, что если зайдет в жилище, то лопнут оленьи жилы, которыми сшиты шкуры.

И не мог понять Мизинец, то ли он спит, то ли действительно видит, как приподнялся край шкуры, закрывающий выход, и в жилище заглянул юноша с холодными глазами и плоским лицом:

— Я Ветер, — сказал он. — Пусти меня погреться… у огня и полежать рядом с тобой на мягких шкурах.

И совсем серьезно, как мужчина мужчине, ответил ему Мизинец:

— Я бы пустил тебя. Но ты коварен и потому не сможешь жить вместе с людьми. От твоего дыхания им сделается холодно, и кровь в их жилах начнет течь медленно. Они умрут, и ты унесешь их души в своей дорожной сумке.

— Напрасно ты не жалеешь меня, — сердито сказал юноша-ветер. — Я могу тебе пригодиться. Я замету твой след, когда за тобой погонятся враги, я запорошу им глаза колючим снегом, я собью с прямого пути стрелу, пущенную в твою спину…

— Ты все можешь, — согласился Мизинец. — Но ты не довольствуешься тем, что дается всем людям поровну. Ты забудешь наше тепло…

— Да, — с гордостью сказал юноша-ветер. — Я тем и силен, что ни с кем и ничем не делюсь.

— Твой закон не для людей. Мы не можем жить в одиночку. Уходи. Мне не нужно твое покровительство.

Юноша-ветер не ответил. Он опустил шкуру и исчез. Слышно было, как от злости он закричал голосом совы и завыл волком.

Мизинец вздрогнул и открыл глаза. Гул чужих яростных голосов ударил в уши. Он хотел вскочить на ноги, но в тот же миг стены жилища задрожали: кто-то большой и сильный раскачивал жерди, на которые были натянуты шкуры.

Мизинец только успел нащупать в темноте в изголовье рукоять каменного ножа, крепко сжать его в ладони. Шатер рухнул. Дым от тлеющего костра стал щипать глаза, от него запершило в горле. Мизинец попытался приподнять край тяжелого полога из шкур, чтобы высунуть голову на свежий воздух, и не смог. Сверху по нему уже бегали люди, отовсюду неслись выкрики, проклятия и стоны.

Вдруг край шкуры приподнялся. В трепетном свете близкого пожарища Мизинец прямо над собой увидел безбородое плоское лицо, очень похожее на лицо юноши-ветра, только уже не молодое, а в морщинах и шрамах. Мизинец всем телом бросился вперед, рванул воина за ноги. Тот не устоял и упал в снег на спину. Мизинец ударил его в шею ножом, услышал сдавленный хрип и, вскочив на ноги, побежал в темноту, в сторону леса.

Он бежал долго, до тех пор, пока были силы, пока не стал задыхаться. Когда же ноги перестали его держать, он привалился спиной к шершавому стволу могучего тополя и повернулся лицом к своим следам. Он ясно слышал топот погони, тяжелое дыхание преследователей, и побелевшая рука все сильнее сжимала каменный нож.

Но скоро он понял: за ним никто не гнался. И не топот ему слышался, а бешеный стук собственного сердца. Тело вдруг обмякло, и Мизинец сел на корточки, глубоко втянув голову и по самые плечи утонув в снегу.

Так он сидел, пока не наступил рассвет, не растаял морозный туман и не вышло из-за гор солнце. Захотелось есть. Мизинец поднялся на ноги и, пересилив страх, крадучись и оглядываясь по сторонам, медленно побрел по своему следу в сторону стойбища.

На опушке леса он затаился. Там, где стояли жилища рода, расползались по снегу струйки чадного дыма — догорали шкуры и жерди. Широкая тропа уходила от стойбища в ту сторону, откуда вставало солнце. Мизинец понял: чужаки ушли. Но еще долго он боялся выйти из своего укрытия, не верил глазам и все ждал, не появится ли на белой тундре темное пятно бредущего человека.

Наконец голод победил страх, и юноша вышел из леса. Не подходя к сгоревшим шатрам, он медленным шагом обошел вокруг стойбища. Иногда он ложился на снег и не то рассматривал следы, не то нюхал. Скоро Мизинец знал, что, кроме него, из стойбища никто не убежал. Все следы были чужие, и вели они к шатрам. Шаги чужаков были короткими и глубокими: они шли согнувшись, готовые к нападению. Чужаков было меньше, чем мужчин рода, и с ними были женщины, но они напали внезапно, и потому победили.

Мизинец вспомнил свой сон, священного Ворона, его предупреждение и, сев прямо на снег, горько заплакал. Он хорошо знал законы Лесов и Тундры. Чужаки убивают всех, забирая только детей и молодых женщин. Поверженные пощады не знают. Духи не велят оплакивать погибших и тревожить их имена, но Мизинец, сидя на снегу, мысленно назвал каждого: и Толстяка, и Евражку, и Оленье Сало, и Сухого Листа, и Птенца Куропатки. Особенно тосковал он по убитому другу.

Когда мокрое от слез лицо стало зябнуть, Мизинец поднялся и подошел к тому месту, где стояли раньше жилища. Первым он увидел старика. Тот лежал на спине, раскинув руки. Грудь его была насквозь пробита копьем, а на лице застыла улыбка. Старик не успел проснуться. Смерть пришла к нему во сне, когда ему снился праздник Поедания.

Юноша наклонился и потянул его за рукав потертой меховой рубахи. Чужаки не раздели старика: слишком старой, как и он сам, была на нем одежда. Мизинец увидел глубоко вдавленный в снег нож из черного камня, тот самый, что дал старику Евражка, когда разделывали тушу медведя. Мизинец торопливо схватил его и медленно провел пальцем по острому лезвию. Теперь, когда он остался один на один с белым безмолвием тундры, такому ножу не было цены, потому что думать о себе предстояло самому, и уже никто из рода не придет на помощь.

Надежно спрятав нож в складки меховых штанов, Мизинец стал переходить от одного убитому к другому, заглядывая в их лица. Люди почти все были раздеты. На их телах зияли глубокие рваные раны. Не многие, видимо, успели проснуться.

Последним Мизинец нашел Птенца Куропатки. Друг лежал, глубоко зарывшись лицом в снег, подогнув неловко ноги. После удара он умер не сразу и еще хотел уползти в сторону от стойбища.

Мизинец опустился на колени и, тихо подвывая, стал разгребать снег. Странно, но тело Птенца Куропатки не было таким твердым, как у Обглоданной Кости, и Мизинец заторопился. А когда перевернул друга на спину, увидел лицо, залитое кровью, залепленное снегом. Он подумал, что пришел поздно. Душа Птенца Куропатки уже улетела на небо, в страну, где живут души воинов, павших в бою.

Сев на снег и охватив колени руками, Мизинец стал медленно раскачиваться из стороны в сторону. Ему впервые по-настоящему сделалось страшно. Он остался совсем один, а это значило, что скоро за ним придет смерть, потому что еще никто и никогда из его народа не мог прожить на земле один. Смерти Мизинец не боялся, он боялся одиночества и того, что, прежде чем душа покинет тело, он будет долго мучиться. Даже при солнце ему было страшно.

Вдруг он увидел: мутная капля растаявшего снега скатилась по щеке Птенца Куропатки к подбородку. Мизинец, еще не веря в чудо, наклонился над товарищем и прижал ухо к его груди. Тихий, едва уловимый перестук сердца услышал он. Душа Птенца Куропатки еще не покинула его тело.

Тогда он схватил друга под мышки и волоком потащил его к груде тлеющих шкур. Дрожащими руками он собрал валяющиеся вокруг куски дерева и раздул большой огонь, совсем не боясь того, что чужаки могут увидеть дым его костра. Долго тер Мизинец снегом белые щеки Птенца Куропатки и дул ему в рот, чтобы не дать душе замерзнуть и улететь. Он не оглядывался по сторонам, забыв осторожность. Он очень хотел услышать голос друга и поверить, что он не один.

Птенец Куропатки наконец зашевелился и открыл глаза. Мизинец вскочил на ноги, стал высоко подпрыгивать, размахивать руками и кричать.

— Мизинец, — сказал Птенец Куропатки, с трудом садясь. — Почему мне холодно? Разве мы не в краю небесных охотников?

— Нет! Нет! — закричал тот, продолжая прыгать от радости. — Мы с тобой не умерли, мы живы.

Птенец Куропатки стиснул голову руками.

— Болит… Болит!

Мизинец остановился перед товарищем, заглянул в бледное лицо.

— Посмотри вокруг…

Птенец Куропатки осмотрелся и тоже тихо спросил:

— Всех… убили?

— Женщин увели с собой…

— У-у-у!

Молодые люди долго молчали, думая об одном и том же: как жить и что делать дальше.

— Я хочу есть, — сказал Птенец Куропатки. — Дай мне мяса. Мизинец даже вздрогнул от его голоса и испуганно оглянулся.

Потом посмотрел в глаза товарища и тихо засмеялся.

— Сейчас. Но сначала мы завяжем тебе голову.

Чуть отойдя от стойбища, он откопал из-под снега щепотку белого мягкого мха и обрывком шкуры завязал рану Птенца Куропатки. Она оказалась неглубокой. Наконечник копья только вспорол кожу на голове, но не задел кость. Потом он побежал к лесу. Там под кучей сушняка была еще не открытая мясная яма, и, раз плосколицые не ходили в ту сторону, значит, она наверняка не была тронута.

Когда он вернулся, Птенец Куропатки медленно бродил по стойбищу. Мизинец бросил на снег заднюю ногу оленя.

— Давай есть, — просто сказал он. И от этих слов ему сделалось так легко и радостно, что он засмеялся. Если потребовалась еда, значит, все в порядке. Вдвоем они не пропадут. Вдвоем можно жить.

Юноши сели друг против друга, достали ножи и стали откалывать от мерзлого куска тонкие щепочки сахаристого розового мяса.

Когда от задней ноги оленя осталась только белая кость, Мизинец подобрал два очажных камня и ловко разбил ее, поровну разделив мягкий, не стынущий на морозе мозг.

— Ты можешь идти? — спросил он.

— Голова кружится…

— Все равно надо идти. Здесь больше нельзя оставаться.

— Да, — согласился Птенец Куропатки. — Нельзя беспокоить мертвых. Пора.

Вечер шел на землю. Ветер прилетел с Великого Холодного моря, начал гонять по истоптанному, залитому кровью снегу клочья обгоревших шкур.

— Ты говорил людям… — с горечью сказал Птенец Куропатки. — Ты предупреждал людей… Они не поверили…

Мизинец почувствовал, как он устал.

— Пошли…

Они поднялись на ноги. Мизинец еще раз оглядел темнеющую даль. Тундра была мертвой, и тогда, придерживая товарища за плечи, он повел его к лесу.

Очень скоро они нашли глубокую рытвину, сделанную весенней водой, и, выкопав в снегу снежную нору, тесно прижавшись друг к другу, крепко уснули.

Ветер пел над ними протяжную песню, заметая следы. В норе было тепло и тихо. Юношам снились страшные сны…

Глава II

Неделю юноши жили в снежной берлоге. Мизинец ждал, когда к Птенцу Куропатки вернутся силы и он сможет идти. Еды было много. Они жарили мясо на костре, но чаще ели сырым, потому что так они привыкли и так казалось им вкуснее.

Трижды ходил Мизинец к стойбищу и среди останков сгоревших жилищ отыскал несколько наконечников для копий. Наконечники были не очень хорошие — с зазубренными, выщербленными краями, но молодые люди не отчаивались. Из тонких крепких березок они сделали древки, очистили их от коры осколками камней и ремешками приладили наконечники. Теперь, когда в их руках снова было оружие, страх все реже приходил к ним.

Для дальней дороги необходимы были лыжи. Сделать настоящие они не могли: не было нужного дерева, нечем было его обрабатывать, потому что плосколицые забрали все каменные орудия, а делать лыжи ножами было и долго и рискованно. Ножи могли сломаться.

Мизинец сходил к реке и на одном из островов отыскал иву.

Целый день юноши грели и сгибали над костром ее ветки, потом крепко стянули их ремешками. Получились лыжи — лапы ворона. На них нельзя было бежать, скользить по насту, но они хорошо держали на глубоком и рыхлом снегу.

Когда все было готово к походу, настало время вслух заговорить о нем.

— Что станем делать дальше? — спросил первым Птенец Куропатки.

Мизинец долго молчал, хмурился.

— Надо уходить.

— Куда?

— Не знаю, — сознался Мизинец. — Мы будем думать.

— Когда придет к тебе сон, спроси о нашей дороге у Великого Ворона, — робко предложил Птенец Куропатки.

Мизинец с сомнением покачал головой.

— Захочет ли он со мной говорить? Великий Ворон далеко…

— Ворон приходил к тебе однажды и предупреждал о несчастье.

— Не знаю. Я не Заклинатель, но я попробую…

Мизинцу было приятно, что Птенец Куропатки обращался к нему как к старшему, хотя они и были одногодки.

Как только солнце ушло за лес, юноши забрались в свою берлогу, заткнув выход из нее снежной глыбой. Прежде чем заснуть, Мизинец долго думал о Великом Вороне — покровителе рода и мысленно звал его.

Утром первый вопрос, который задал ему Птенец Куропатки, был о священной птице. Мизинец заколебался, не решаясь сказать правду, потому что знал — друг сильно расстроится. И все-таки сказал:

— Нет. Я спал и ничего не видел. Наверное, душа моя покидала тело.

— Ты не Заклинатель, — со вздохом сказал Птенец Куропатки. — Иначе Великий Ворон обязательно пришел бы к тебе.

— Может быть, он еще не вернулся из Края Горящих Гор и Белой Воды? — возразил Мизинец. — Ну и пусть… Я все равно знаю, что делать.

Юноши долго молчали. Так полагалось. Предстояло говорить о важном, и потому торопливым словам не было места. Наконец, Мизинец начал:

— В сторону Холодного моря лежит мертвая земля и живут всегда голодные Береговые люди. Мы не пойдем туда.

— Хорошо говоришь, — одобрительно согласился Птенец Куропатки и поцокал языком.

— И в сторону, где спит солнце, мы не пойдем. Оттуда пришли плосколицые.

— Да…

— Нам надо найти стойбище Лесных людей. Мы одного с ними племени, хотя прошло много лет, как наш род ушел от них, начал кочевать и охотиться сам.

— Да, — кивнул Птенец Куропатки. — Но где мы их найдем?

— Лесные люди живут там, где деревья становятся большими и сильными, на берегу текущей к солнцу большой реки.

— Захотят ли они нас принять?

— Если в их жилищах не найдется места у огня для двух мужчин и старой шкуры оленя, чтобы мы могли спать, тогда мы украдем у них женщин и уйдем бродить по земле, — с вызовом сказал Мизинец.

— Нас убьют…

— А разве ты разучился держать копье!..

— Если бы я не спал, я убил бы много плосколицых, — с достоинством возразил Птенец Куропатки. — Но я ведь спал…

— Любой человек слаб, когда душа покидает его тело… — согласился Мизинец. — Пусть не болит твое сердце…

Птенец Куропатки с благодарностью взглянул на товарища.

— Ты знаешь тропу?

— Да, — поколебавшись, сказал Мизинец. — Мы станем идти так, чтобы до полудня солнце светило нам в лицо, а после полудня грело наши спины.

— Я согласен быть твоим спутником, — помолчав немного, с достоинством ответил Птенец Куропатки.

Короткий зимний день прошел незаметно. Сборы в дорогу заняли его весь. Юноши сходили в стойбище и из обрывков подобранных шкур сшили походные сумки. В мясной яме они выбрали самые лучшие куски и взяли их столько, сколько могли унести.

В первый раз уходили молодые люди одни, сами не зная куда. Обратного пути им не было, и конца своей тропы они не видели. Отныне любой уголок тундры и леса становился их жилищем.

Больше на старое стойбище они не пошли. Мертвых, которые лежали там, нельзя было тревожить словами прощания. Их души давно жили на небе, в той стороне, где восходит солнце, — в Стране Дня. Туда попадают только те, кто умер в море или был убит копьем врага. В Стране Дня много радостей, и кочуют несметные стада оленей. Охотники и воины все время веселятся, играют в мяч. Когда души мертвых затевают игры, небо загорается холодным жутким светом, в тундре делается светло. От застругов и деревьев ложатся длинные качающиеся тени. И тот, кому в это время одиноко и страшно, мечтает о той поре, когда и его усталая душа переселится в Страну Дня. Юноши очень хорошо знали это из рассказов старших, но они еще пока жили на земле, и потому заботы у них были земные.

На рассвете, привязав лыжи, они тронулись в путь. Расступался перед ними лес, лиственницы по заснеженным склонам взбегали на крутые бока сопок, и наши путники карабкались за ними. На гребнях они ненадолго остановились, чтобы оглядеться, проверить, не идет ли кто по их следам. Вокруг было пустынно. За долгие дни пути они только однажды встретили старый след лося. В руслах речушек, в ключах снег был чист и гладок, словно все живое вымерло в этом застывшем лесу. Только теперь стало юношам понятно, почему их род обычно не оставался на зиму в этих краях, а уходил вслед за оленьими стадами в глубь лесов. Здесь давно погибли бы с голода даже самые лучшие и удачливые охотники.

Но однажды Птенец Куропатки, оглянувшись назад, схватил товарища за руку.

— Смотри… Мизинец оглянулся.

По их следу, низко опустив головы, трусили три громадных белых волка.

— Худо, — прошептал Мизинец ставшими сразу непослушными губами. — Беда идет нашей тропой.

— Пока на землю смотрит солнце, они не тронут нас.

— Что станем делать ночью? У нас нет огня, чтобы прогнать их… На этот раз юноши долго сидели среди камней, не уходили с гребня. Они хорошо знали, как упорны белые тундровые волки, когда идут за оленьим стадом или за человеком. Горе тому, на чью тропу они выходят.

На ночлег Мизинец и Птенец Куропатки остановились рано. Место для снежной норы они выбрали под большим одиноким камнем и с берега замерзшего ручья натаскали кучу тяжелых серых булыжников для метания.

Каждый миг теперь чувствовали они на себе пристальный голодный взгляд. Юноши знали: звери затаились где-то рядом, в чаще.

— Мы будем спать сегодня по очереди, — сказал Мизинец, когда приготовления к ночлегу были закончены.

Не успели они согреться в снежной норе, как на лес опустились синие холодные сумерки, и совсем рядом, под ближним деревом, вспыхнули зеленые огоньки волчьих глаз, и серые тени, громадные, как старые олени, появились у подножия толстой кривой березы.

Тихая дрожь прошла по телу Птенца Куропатки. Он прошептал:

— Брось скорее в них камнем, Мизинец.

— Подожди. Я буду говорить с ними. Помнишь, Заклинатель Духов Серый Гусь, ушедший в прошлую зиму к Верхним людям, говорил, что звери и люди близки и понимают друг друга. Он говорил, что попеременно можно быть то зверем, то человеком. Быть может, эти волки раньше были хорошими людьми и поймут нас.

И Мизинец заговорил, то повышая, то понижая голос:

— Вы сильные и могучие хозяева белой тундры и зимнего леса. Уйдите с нашей тропы. Разве быстрые ноги ваши не могут догнать в чаще лося? Вы когда-то были людьми и знаете, что мясо вкусное и нежное, розовое, как грудь розовой чайки. Что пользы вам от нас? Сверните с нашей тропы. У нас есть копья с острыми наконечниками и ножи… Мы не хотим ссориться с вами…

Волки придвинулись и сидели теперь рядом со входом в снежную нору. Казалось, что они действительно слушали то, о чем говорил им Мизинец.

— Уходите! Уходите! — просил Мизинец. — Разве мало места на земле, чтобы не ходить по следу друг друга? Разве род наш мешал вам охотиться, когда вы шли за оленьими стадами? Мы делились с вами как с родственниками, и каждый убивал только своих оленей. Не трогайте нас! Мы пойдем через ваши владения и не убьем даже куропатки…

Волки вдруг насторожились, вскочили на ноги и, казалось, хотели уйти, но потом придвинулись к норе еще ближе.

— Ты не смог их уговорить, — прошептал Птенец Куропатки. И тогда уже не просящим тоном, а с угрозой в голосе крикнул Мизинец:

— Уходите! У нас в руках копья и крепкие ножи!..

— Это души плосколицых. Они стали волками. Поэтому им не понятен наш язык. Это враги. Их надо убить.

Самый большой волк вдруг прыгнул вперед, на сугроб, под которым укрылись юноши, и стал разгребать снег. Двое других, не спуская горящих глаз со входа в нору, дружно и тоскливо завыли.

Мизинец и Птенец Куропатки в ужасе поползли в глубь норы и выставили вперед себя копья. Лобастая голова просунулась в узкий лаз, заслонила слабый свет вечера. Два копья ударили в сторону светящихся зеленых точек.

Тоскливый, полный боли визг был им ответом, и в нору вновь заглянули звезды.

Волк, который был на сугробе, продолжал разгребать снег, и уже совсем близко отчетливо слышалось его хриплое дыхание и царапанье когтей.

— Стереги вход! — прошептал Мизинец и навалился всем телом на древко своего копья. Древко сломалось. Теперь в руках Мизинца оказалось укороченное копье, и его не трудно было повернуть в нужную сторону в узкой и тесной норе. Он сел на корточки и поднял копье острием вверх.

На головы посыпался снег, и, не дожидаясь, пока рухнет свод норы, Мизинец что было сил ткнул копьем вверх.

Тонкое древко задрожало в его руках, но он не выпустил его, а резко повернул и рванул назад. Зверь с распоротым брюхом скатился по откосу и в судорогах забился у самого входа.

Проворно, на четвереньках юноши поползли из норы. Последний из оставшихся в живых волк пятился назад, приседая на задние лапы, готовился к прыжку.

Птенец Куропатки, не поднимаясь с колен, метнул в него копье. Оно застряло у волка в боку, и он впился в древко зубами. Мизинец шагнул вперед и плашмя тяжелым наконечником своего сломанного копья ударил зверя по голове. Волк упал, и долго вздрагивало его тело, а лапы скребли снег, и черная пена из оскаленной пасти текла на снег.

Разгоряченные победой, обрадованные и в то же время испуганные, молодые люди долго стояли над убитыми зверями. Потом, взявшись за руки и делая короткие шаги, они трижды обошли вокруг волков, поочередно вскрикивая:

— Мы сильные! Мы первыми никого не трогали! Мы убили хозяев зимней тундры! Мы очень сильные, потому что победили самых сильных.

Такую песню велел им петь обычай их народа. А когда взошло солнце, юноши выбили у самого большого волка белые острые клыки и, привязав их к поясам ремешками, снова тронулись в путь.

Дни проходили за днями, а они все шли и шли через хребты и глубокие долины. Кожаные чулки на ногах износились — из дыр торчали клочья сухой травы, ветви деревьев изорвали меховые рубахи. Но самое главное — от ночевок в снегу отсырела и потому совсем не грела одежда. Ее негде было просушить. Молодые люди мечтали об огне и добыче. Взятое в дорогу мясо кончилось, и они жевали кусочки шкуры от своих дорожных сумок. От них же они отрезали лоскутки для того, чтобы залатать одежду.

Путь был таким долгим, что Мизинец и Птенец Куропатки видели, как небо родило луну, а ночь съела ее, отгрызая по кусочку.

От голода кружилась голова. За всю дорогу им не попался ни одни зверь. Только следы лосей чаще стали пересекать им путь и уходили в сторону, за перевалы. Порой из русел замерзших ручьев поднимались стайки белых куропаток — горянок, но взлетали они так далеко, что камни, брошенные юношами, не причиняли им вреда.

Однажды, пересекая широкую долину безымянной реки, юноши совсем близко увидели Длиннозубых зверей. Их было два — самец и самка. Громадные, в рыжей шерсти, свисающей клочьями с провалившихся боков и широких спин, они медленно брели по низкому речному берегу, опустив головы со страшными клыками и загребая толстыми, как старые деревья, ногами снег. За ними оставалась широкая изрытая тропа — похоже было, что прошли не два зверя, а целое оленье стадо.

Горы мяса были рядом, но юноши равнодушно смотрели на зверей, так как знали, что им никогда не одолеть их. Это не под силу ни им, ни кому другому из людей. Копье не пробьет толстую шкуру Длиннозубого зверя.

— Большие, — сказал Птенец Куропатки.

— Сильные, — отозвался Мизинец, не замедляя шага и не останавливаясь.

— Потому они ни на кого не нападают и никого не боятся. Мизинец вытер капли пота, выступившие на лбу от слабости, и сказал:

— Евражка говорил, что его прадед помнил то время, когда целые стада Длиннозубых зверей бродили по земле. Их путь повторял путь оленей — осенью они уходили в густые леса, а потом вместе с весной возвращались в тундру, к берегам Великого Холодного моря. Тогда люди жили большими племенами и охотились на Длиннозубых зверей. Но с каждым годом их становилось все меньше. Зимы сделались длиннее, и солнце позже стало будить травы и деревья от сна. Длиннозубые звери начали уходить в Страну Мертвых. Ты видел — в обрывах рек торчат их клыки. Там они отдыхают, чтобы потом снова вернуться в леса и тундру.

— В них столько вкусного мяса, — сглотнув голодную слюну, сказал Птенец Куропатки.

— Да. Но наши люди никогда не охотились на них. Это мне тоже рассказывал Евражка. Только изредка, когда удавалось встретить ослабевшего зверя, его добивали, нападая целым родом. Про такое пели песни. Бывало, добрые духи посылали мертвых Длиннозубых зверей, и тогда в стойбище устраивался большой праздник.

Юноши совсем близко подошли к животным.

— Давай хорошо посмотрим на них, — предложил Птенец Куропатки.

Мизинец согласно кивнул.

Звери передвигались медленно, поедая торчащие из-под снега кустики березы и ивы. Слышны были их тяжелое дыхание и хруст веток на зубах.

— Из одной такой шкуры можно сделать жилище для всего нашего рода, — восхищенно сказал Мизинец.

— В нем было бы тепло, и никакой ветер не смог бы выстудить его.

— Мы научимся убивать их, — прошептал Мизинец, — и тогда наступит теплая и сытая жизнь. — Глаза его сузились, а крылья носа затрепетали от вожделения.

Длиннозубый зверь — самец — поднял вдруг голову, посмотрел на людей маленькими, глубоко спрятанными глазами и, задрав к небу старые, все в трещинах, темные клыки, печально затрубил. Звук его голоса убежал к краям долины и вернулся назад еще более печальный и тоскливый.

— Он разговаривает с нами, — сказал Птенец Куропатки, медленно отступая назад. — Ему, наверное, тоже голодно. Сколько надо съесть за день веток, чтобы не болело брюхо!

— Придет время, и мы убьем его, — думая о своем, упрямо сказал Мизинец. — Зачем бегать по лесу за маленьким оленем, если сразу можно добыть целую гору мяса?

— Ты говоришь правильные слова. Люди скажут тебе спасибо. Радость и лень приходят к людям, когда желудки их полны. Тебя назовут Великим охотником. А сейчас пойдем быстрее. Вдруг Длиннозубый зверь поймет твои слова, и тогда он рассердится.

День заканчивался. Солнце сделало тучи у края земли багровыми, и небо горело, словно от большого костра.

— Сегодня придет ветер. Большой ветер и большой снег, — сказал Птенец Куропатки.

— Зачем ты так говоришь? — сердито крикнул Мизинец и зашагал к краю долины. Он сам видел тучи и думал про то, что скоро налетит пурга и им придется долго отсиживаться в снежной норе, а мяса нет ни кусочка.

Ночью действительно пришла пурга. Снег так быстро бежал по сугробу, в котором Мизинец и Птенец Куропатки выкопали себе нору, что порой им казалось — холодное море шумит и плещется совсем рядом. Тесно прижавшись друг к другу, они старались заснуть. Юноши знали один закон: когда метет пурга, все живое прячется и засыпает, когда нечего есть — надо меньше двигаться, а значит, лучше всего спать. Пургу не прогонишь и не пригрозишь ей копьем. Это злые духи и души умерших злых людей пришли на землю, чтобы повеселиться. Надо лежать тихо, чтобы они не узнали, где ты, и не договорились украсть твою душу.

Однажды, проснувшись и послушав, как воет пурга, Птенец Куропатки растолкал Мизинца.

— Натяни на голову рубаху, иначе душа твоя может улететь. Ты слышишь, как поют злые духи?

Мизинец не ответил, но последовал совету товарища. Люди Края Лесов считали, что душа человека живет в голове. И потому лучше всего было не рисковать.

Вновь засыпая, Мизинец пробормотал:

— Придет время, и я все равно убью Длиннозубого зверя. Будет много мяса и теплое просторное жилище…

Друг не ответил. Сон увел его за собой и, наверное, кормил его оленями, сделанными из тумана, и красными лососями, сделанными из зари. Сон всегда дает человеку то, о чем он сильно думает, и даже может обмануть пустой желудок.

Пять раз сменялись длинная ночь и короткий день. Не переставая выла пурга, скребла сугроб холодными когтистыми лапами. Крупные капли падали сверху на головы юношей, а стены норы покрылись тонкой корочкой льда. Одежда сделалась тяжелой и влажной и совсем не грела. Пришло время смерти.

Мизинец и Птенец Куропатки знали об этом, но были спокойными, потому что ничто не совершается на земле без воли духов. Великий Ворон — заступник и хранитель рода — покинул их, и некому было отвести беду.

Когда пришла шестая ночь, они заснули, чтобы уже больше никогда не проснуться. И прощаться они не стали, потому что знали: как только души их покинут тело, они снова увидят друг друга, но уже не здесь, а на Узкой Косе — между двумя морями. Их копья и ножи будут с ними. В их жилищах всегда будет много мяса, а животы сделаются большими от частой еды. И им будет столько же лет, сколько сейчас. Они навсегда останутся молодыми и сильными. Так бывает всегда. На Косе живут люди того возраста, в котором они умерли.

Время перестало для них существовать. И когда Мизинец открыл глаза, то первая мысль его была о том, что он уже умер и находится на Узкой Косе. Он осмотрелся. Сквозь снежную толщу сочился серый тусклый свет, блестели покрытые коркой льда стены норы, и воздух был густой и тяжелый; рядом, собрав тело в комок, лежал Птенец Куропатки, и плечи его вздрагивали от озноба.

Мизинец медленно ощупал свое лицо, плечи, грудь. Тихо кружилась голова, но есть совсем не хотелось.

Все еще не веря тому, что он живой, юноша подполз к снежным глыбам, закрывающим вход, и острием копья стал пробивать в них дыру. Тонкий синий лучик ударил ему в глаза — это заглянуло в нору небо. Мизинец заспешил, но, прежде чем выход был расчищен, ему пришлось несколько раз отдыхать: копье казалось очень тяжелым, а обессиленные руки не хотели слушаться.

Чувство слабости в теле окончательно убедило его, что он не умер. Сделалось даже обидно. Духи отчего-то не хотели брать его душу в страну мертвых.

Когда Мизинец выбрался из-под снега, он увидел ту же землю, что и перед пургой, те же сопки и лиственницы на склонах и долину. Только сугробы поменяли свои места и легли там, где этого захотели Духи Пурги.

Великая тишина стояла вокруг. Земля устала от ветра и его хриплых песен и теперь отдыхала, укрывшись снежным одеялом, колючим и жестким, как невыделанная оленья шкура.

От свежего воздуха потемнело в глазах, и Мизинец, ткнувшись лицом в снег, долго лежал неподвижно.

Очнулся он от шороха. Схватив копье, вскочил на ноги, готовый к защите. После пурги в лесу голодны все: и звери, и люди. Поэтому именно в эту пору бывают самые жестокие схватки. Голод отнимает разум и прибавляет отваги.

Тревога была напрасной. За спиной стоял Птенец Куропатки и тоже оглядывался по сторонам удивленными глазами.

— Мы не умерли… — сказал Мизинец.

— Я хочу есть…

Мизинец промолчал. Напоминание о еде заставило его сглотнуть липкую слюну.

— Нам не дойти до Великой Реки, — продолжал Птенец Куропатки тоскливо. — Очень скоро наступит время, когда мы станем выслеживать друг друга.

Мизинец сердито обернулся.

— Твой язык говорит дурные слова. Разве твой разум уже помутился, что ты думаешь об этом? Если Дух Голода велит мне убить тебя, я уйду в сторону и разобью свою голову о камни.

— Старики говорили, что бывало, когда охотники ели друг друга. Голод всемогущ. Он отнимал разум у самых сильных, — виновато сказал Птенец Куропатки.

Мизинец со злостью сплюнул набежавшую голодную слюну и снова стал смотреть вдаль.

— Гляди, — сказал он через некоторое время. — Если мои глаза не обманывает Туман Голода, там, — он показал пальцем на долину, — по-прежнему пасется Длиннозубый зверь. Но теперь он один.

Среди белых снегов действительно видна была черная точка. Иногда она шевелилась, передвигалась.

Ощупывая взглядом каждый бугорок, каждую впадину, Птенец Куропатки вдруг закричал:

— Второй Длиннозубый сдох! Видишь вот тот сугроб? Он не такой, как остальные! Это лежит зверь!..

Не сговариваясь, юноши торопливо бросились вниз по склону. Там, где было особенно круто, они садились прямо на снег, и, отталкиваясь древками копий, катились по твердому насту.

Очень скоро они оказались в долине. И несмотря на то, что есть хотелось нестерпимо, к туше мертвого Длиннозубого зверя они подходили осторожно, медленно, готовые к любой неожиданности. Так велел им инстинкт.

Мамонт лежал на боку. Даже мертвый, он был огромным и страшным. Живой Длиннозубый зверь бродил рядом. Иногда он поднимал свою клыкастую голову к небу и негромко трубил. Зверь следил за людьми, и кто мог знать, что сделает он дальше?

Первым остановился Птенец Куропатки.

— Зверь может убить нас!.. — пританцовывая от нетерпения, сказал он.

Мизинец немного подумал, тряхнул упрямо головой.

— Пойдем. Разве не все равно — умереть от голода или быть растоптанным?

Медленно, не спуская глаз с мамонта, юноши снова двинулись вперед. А когда до него осталось совсем немного, не выдержали, бросились бегом, крича и размахивая каменными ножами.

Торопливо разбрасывая руками снег, они откопали голову мертвого зверя, и Мизинец, по локоть засунув руку в оскаленную пасть, ловко отрезал кусок громадного языка. Видимо, зверь умер в последний день пурги, и туша еще не успела застыть.

Громкий хриплый рев, зовущий к нападению, заставил юношей в ужасе оглянуться. Живой Длиннозубый зверь мчался прямо на них, взрывая передними ногами тучи снега и высоко подняв хобот.

Не выпуская добычу, они бросились прочь. А когда отбежали далеко и увидели, что зверь больше за ними не гонится, сели в снег и стали жадно есть.

Вместе с ощущением сытости пришли ленивые мысли, юноши сразу же забыли, что собирались в страну мертвых.

— Мы станем жить здесь, — сказал Птенец Куропатки. — Возле мертвого Длиннозубого зверя. И может быть, скоро умрет второй зверь. Мы сделаемся самыми сытыми людьми Леса и Тундры. Мяса хватит до той поры, пока не придут из Страны Лета олени.

Мизинец долго соображал, о чем говорит товарищ. Блаженное густое тепло из сытого желудка согревало тело, путало мысли.

— Нет, — наконец сказал он. — Мы возьмем много мяса и уйдем. Мы не одни в Тундре и Лесах. Совсем скоро придут волки и росомахи, песцы и лисицы. Им по праву принадлежит доля мяса от Длиннозубого зверя. Когда они съедят его, то станут охотиться друг за другом и за нами. Надо взять свое и скорее уходить. Ветер уже побежал к Холодному морю и по пути языком запахов он рассказывал всему живому о том, что пурга убила большого зверя и пора собираться на праздник Поедания.

Птенец Куропатки тяжело вздохнул. Он понимал, что товарищ прав.

— Мы сейчас будем подбегать к мертвому Длиннозубому зверю и долбить копьями его брюхо, чтобы достать печенку и сердце. Они дают большую силу. Если другой зверь снова начнет бросаться на нас, мы будем убегать и возвращаться. Мы станем как волки…

Юноши поднялись на ноги и тотчас же нырнули в снег. От горной гряды в их сторону быстро двигались темные точки. Это были люди. Их было много, и шли они быстро.

— Плосколицые… — в ужасе прошептал Птенец Куропатки. Мизинец, сощурившись, до боли в глазах всматривался вдаль.

— Мы будем драться!.. — сказал через некоторое время Птенец Куропатки, видимо поняв, что им уже не уйти.

— Да! Мы встретим врагов так, как подобает мужчинам! Они решительно поднялись с земли и, выпрямившись во весь рост, стали ждать врагов, готовые вступить в последний бой.

А те, словно только заметив юношей, рассыпались по голой долине и пошли цепью — так поступают охотники, загоняя оленей. Шли они теперь медленнее и осторожнее. У каждого в руках был лук.

На расстоянии полета стрелы они остановились.

Это не были плосколицые. Покрой одежды был у них такой же, как и у охотников рода, к которому принадлежали юноши. Каждый тащил за собой маленькие походные сани — нарты.

Вперед выступил человек в белом малахае. Он прошел ровно половину расстояния до юношей, затем остановился и долго молча вглядывался в их лица. Потом так же молча положил перед собой на снег копье и лук с пучком красных стрел. Молодые люди, повинуясь законам предков, сделали то же самое.

— Я не вижу следов лис, я не вижу следов волков возле туши Длиннозубого зверя, — крикнул человек дребезжащим голосом. Язык его был понятен.

— Да, — сказал Мизинец. — Мы нашли его первыми. Вы пришли за нами, а потому возьмите свою долю. Пусть каждый из пришедших сюда будет сытым и веселым.

— Вы поступаете, как настоящие охотники. Ваш закон похож на наш закон…

— Мы люди Края Лесов, — с достоинством сказал Мизинец.

— А наш путь лежит с Великой реки. Мы Лесные люди. Значит, мы одного племени, одной крови. Но почему вас так мало у добычи, посланной добрыми духами? Почему вы ушли так далеко от мест, где кочует ваш род?

Птенец Куропатки подался вперед, чтобы крикнуть, рассказать, что из всего рода их осталось только двое, но Мизинец незаметно толкнул его в бок, а сам ответил:

— Мы ходим там, где нам захочется. Разве земля стала тесной? Мы первые из тех многих, кто идет позади нашей тропой.

— Ты говоришь правду. Земля просторна. Мы ходим по ней с миром, — отозвался человек.

— Это действительно те, кого мы искали, — тихо сказал Мизинец, а громко крикнул: — Пусть твои люди берут мясо мертвого Длиннозубого зверя!

Человек в белом малахае сделал знак стоящим позади охотникам. Те, разделившись на две группы, двинулись вперед — одни к мертвому зверю, другие с громкими криками — к живому. И когда живой зверь двинулся им навстречу, угрожающе подняв клыки, в него полетели камни и стрелы, а люди вмиг рассыпались по снежной долине. У них были широкие, подбитые оленьими шкурами лыжи, и потому бежали они легко, быстро.

А когда зверь остановился, они снова собрались вместе, и все повторилось. Так было много раз, пока живой Длиннозубый не устал и не оказался далеко в стороне от мертвого. Остальные охотники в это время разделывали тушу.

Юноши присели в стороне на корточки и равнодушно, с каменными лицами смотрели на все происходящее. Они знали: самые лакомые куски пришельцы оставят для них. Так велел поступать обычай.

Распоряжался разделкой тот самый человек, что разговаривал с ними. Это значило, что он самый старый и самый уважаемый среди пришельцев.

Когда больше половины работы было сделано, он подошел к юношам и тоже опустился на корточки и долго молчал, следя за работой охотников. Его звали Укушенный Морозом. Правая сторона бронзового морщинистого лица старика действительно была обезображена синими широкими шрамами.

— Мы идем уже две луны, — первым начал разговор Мизинец. Укушенный Морозом уважительно покрутил головой и, окинув потертую, изодранную одежду наших путников быстрым взглядом, сказал:

— Вы идете давно…

Разговор начался. Стараясь не перебивать друг друга, Мизинец и Птенец Куропатки рассказывали про все, что с ними случилось.

Пока шел разговор, люди с изумительным проворством, работая каменными ножами и острыми обломками кремней, разделали громадную тушу зверя и разложили мясо по нартам. Шкуру и кости они оставили тем обитателям леса и тундры, кто придет после них. Покончив с делом, они собрались вокруг пришельцев. Тем снова пришлось пересказать свои беды, уже для всех. Охотники сочувственно кивали головами, не перебивали и в разговор юношей с Укушенным Морозом не вмешивались.

Наконец старик сказал:

— Если вы хотите, мы возьмем вас с собою. У вас быстрые ноги — вы пришли к добыче первыми. У вас сильные ноги — вы знаете долгий путь. Вы живы, несмотря на все, — значит, вас хранят духи.

Сидевшие вокруг охотники одобрительно закивали головами, заговорили.

Мизинец поднял вверх руку с копьем и в наступившей тишине важно сказал:

— Пусть наша доля мяса Длиннозубого зверя станет общей долей…

Глава III

Настало время Умирания Снега и Рождения Большой Воды. Об этом сказали маленькие серые птички, что однажды на восходе солнца звонко запели среди серых камней на склоне горы, у подножия которой находилось стойбище племени Лесных людей.

Внешне все оставалось как прежде: мужчины и женщины много ели, много спали и были ленивы, но ноздри их раздувались и начинали трепетать, ловя запах ветра с устья Великой реки.

Люди давно уже не ходили в походы и не говорили о них. Последним был тот, когда отряд самых беспокойных охотников под предводительством Укушенного Морозом принес в стойбище мясо Длиннозубого зверя и привел наших юношей.

Мизинец и Птенец Куропатки поселились в землянке старика. У племени не было главных. Никто никому не подчинялся, никто не имел права приказывать, но все слушались старших. Укушенный Морозом был одним из них. Несмотря на возраст, он был хорошим охотником, помнил, когда появился на свет каждый человек племени, и еще он был Великим Заклинателем — умел вызывать духов, улетать на небо, в Страну Вечного Жилища, куда попадают после смерти лишь самые смелые и удачливые охотники и женщины с очень красивой татуировкой. Старик мог уходить под землю, в Страну Понурых Голов, где жили плохие охотники и женщины без всякой татуировки. Укушенный Морозом лечил от болезней, точно предсказывал, когда придут олени. Он умел многое и потому пользовался всеобщим уважением.

Жилище старика ничем не отличалось от остальных. Это была тесная земляная пещера, вырытая на склоне сухого холма на берегу Великой реки. В жилище вел тесный узкий ход, по которому приходилось ползти на коленях. Крыша была сделана из жердей и засыпана землей. Посередине днем и ночью горел костер, и дым от него выходил через небольшое отверстие в крыше. Вдоль стен тянулись настилы из тонких стволов лиственниц с охапками белого мха на них и ворохами оленьих шкур.

В жилище Укушенного Морозом было тесно. Десять мужчин и женщин, связанных кровным родством, ютились здесь.

Старик был молчалив, хмур, и юноши долго не могли к этому привыкнуть. Они приходили в жилище только ночевать. Все же остальное время бродили по стойбищу и скоро знали всех людей племени в лицо.

Надев широкие лыжи, Мизинец и Птенец Куропатки вместе с другими молодыми охотниками убегали к реке. Еще белая от глубоких снегов, она уходила в ту сторону, откуда встает солнце. Река в этом месте была такой широкой, что противоположный ее берег не всегда можно было разглядеть. На песчаных островах, заросших огромными березами, тополями и ивами, жили великаны-лоси. Охотники племени не трогали их, потому что Укушенный Морозом однажды сказал, что выслеживать и убивать лосей не велят духи. Нередко, встречая зверей на лесных прогалинах или в чаще, юноши хватались за копья, глаза загорались азартом, но страх перед запретом был сильнее. Мизинец не понимал этого запрета. Для чего есть черное мясо из ям, если рядом бродили звери и после недолгой погони можно было добыть свежее и вдоволь напиться горячей крови?

Раздосадованные, юноши уходили к невысоким обрывистым берегам островов, куда прилетали по утрам кормиться и клевать мелкие камешки огромные стаи белых куропаток. Здесь, вспугнув птиц и дождавшись, когда куропатки сядут на ветви деревьев, юноши сбивали их из луков тонкими стрелами с тупыми костяными наконечниками.

Мизинец не знал промахов. У него всегда была большая добыча, и поэтому очень скоро молодые охотники племени стали его уважать и прислушиваться к сказанным им словам. Здесь, как и у всех племен Страны Лесов и Тундры, уважали того, кто был удачливее других, кто бегал быстрее, кто стрелял метче, кто дальше бросал копье.

Однажды, вернувшись из похода к островам, Мизинец осмелился спросить Укушенного Морозом, почему нельзя убить лося.

Тот, окинув юношу быстрым недовольным взглядом, коротко сказал:

— Нельзя. Духи не велят. — И, подумав, добавил: — Когда в стойбище приходят голод и болезнь и отнимают у охотников силы, тогда духи, если их сильно просить, разрешают взять несколько зверей. Это помогает людям дождаться прихода оленей и роста трав.

Мизинец задумался.

— Значит, лосей нельзя пугать потому, чтобы их мог убить даже слабый и больной охотник?

— Ты правильно понял меня, Мизинец, — лицо старика подобрело, и губы растянулись в улыбке. — У тебя не только быстрые ноги, но и быстрые мысли.

После этого разговора Мизинец осмелел и все больше и чаще задавал Укушенному Морозом вопросы. Тот отвечал всегда коротко, но юноше казалось, что старик сказал очень много слов, потому что всегда и все было понятно.

Когда на льду реки уже появились большие лужи и с зеленых скал на горе сошел снег, Мизинцу вновь приснился чудесный сон.

Он увидел Ворона. Ворон был черен, как мокрая весенняя земля, и перья его блестели, как вода при большой луне. Птица летела высоко над землей, но юноша ясно услышал ее голос:

— Здравствуй, Мизинец! Вот видишь, я и вернулся!

— Весь мой род убили плосколицые, — печально ответил юноша.

— Я предупреждал тебя. Ты должен был сказать людям…

— Я выполнил твой наказ, но никто не захотел меня услышать.

Ворон опустился рядом с Мизинцем и посмотрел на него чистыми большими глазами.

— Зачем ты впустил печаль в свое сердце? Живущие на земле всегда умирают от того, что не верят настоящим словам. Ум их слеп и глух. Поэтому смерть приходит к ним неожиданно, на острие короткого копья. Каждый из ушедших в другой мир оказался сейчас в том месте, которого он достоин. Не унывай. Удача покидает того, кто больше думает о мертвых, чем о живых. Разве ты об этом забыл?

— Великий Ворон, сделай меня большим охотником, — робко попросил Мизинец.

— Хорошо, — немного подумав, сказала птица. — Но для этого ты должен много бегать, много стрелять из лука, бросать копье и, самое главное, ничего не бояться.

— Я крепко запомню твои слова, Великий Ворон, — ответил юноша. — И всегда буду делиться с тобою своей добычей.

Птица расправила крылья, оторвалась от земли и улетела за реку.

Утром Мизинец рассказал свой сон Укушенному Морозом. Старик долго молчал, тер подбородок, гладил обезображенную шрамами щеку.

— Однако, это хорошо. Духи приходят во сне не к каждому. Следуй советам Мудрого Ворона, и, быть может, все будет так, как ты хочешь.

С этого дня Мизинец заметил, что старик стал охотнее с ним разговаривать, и часто ловил на себе его пристальный, внимательный взгляд.

А время Большого Теплого солнца все приближалось. Небо было ясным, а ветры тихими. Вода из луж нашла себе путь, и лед, шершавый и чистый, лежал по всей реке, ждал, когда духи Весны соберутся с силами и в один день взломают его, разобьют на куски и на могучей своей спине понесут к Внутреннему морю.

Солнце больше не уходило надолго за горы. Оно спало совсем мало, как настоящий охотник, когда приходит время большой охоты.

В белых весенних ночах, серебристых и мягких, как шкурка горностая, наливались тугие почки на деревьях. «Деревья начали жить, — говорили люди. — Белая кровь земли побежала по их жилам».

В такие ночи парни и девушки племени поднимались на высокий красный утес у реки, садились на землю лицом друг к другу и начинали петь песни.

Несметные стаи птиц, словно тучи пепла от костра, торопливо летели над рекой в сторону Холодного моря и несли на своих крыльях тепло и весну. Дрожащий легкий пар поднимался от земли — похоже, она дышала, как отдыхающий после долгого бега человек.

Людей и зверей охватывала загадочная тяга к перемене мест. Люди перестали забираться в свои дымные черные жилища, а звери выходили из лесной чащи, чтобы вдоволь надышаться студеным ветром с Холодного моря и пойти ему навстречу.

Наступила пора всеобщего веселья. Однажды, когда истомленные ожиданием люди племени заснули на сухих, нагретых солнцем холмах, Великая река задрожала, и вздох облегчения пронесся над скалистыми сопками, ушел в лесные чащи и вернулся назад тревожный и страстный, как стон женщины, родившей Великого Заклинателя Духов.

Мужчины и женщины сразу проснулись и долго, не отрывая взгляда, смотрели на чудо, которое происходило у них на глазах. До самого края земли, где терялся противоположный берег реки, лед шевелился, дышал, поднимался и падал. Отдельные льдины лезли на берег, грызли обрывы и пласты земли с высокими деревьями, сползали вниз, поднимая каскады искрящихся брызг. Вместе с людьми по-своему справляла Великая река праздник Новой Жизни.

— Пора! Пора! — закричали мужчины, размахивая копьями и приплясывая от нетерпения. — Пора выступать на охоту.

Глаза всех были устремлены на Укушенного Морозом. Но тот молча покачал головой и поднял вверх руки с растопыренными пальцами. Это значило: пройдет десять дней и ночей, прежде чем следует выступить к заветному месту, куда придут стада оленей, чтобы переплыть реку и начать свой загадочный путь к Холодному морю.

Охотники разошлись по своим жилищам и скоро снова собрались на высоком обрыве далеко от стойбища, на теплых плоских камнях. У каждого было с собой все его нехитрое охотничье снаряжение: копье, лук со стрелами, нож, моток лахтачьего ремня. Началась подготовка к большой охоте. Делать это в стойбище запрещали людям духи.

Многие принесли с собой плитки серого сланца, куски мутного зеленоватого кремня, белого как снег кварца, дымчатого и черного обсидиана: надо было сделать новые наконечники для копий и стрел. Каждый охотник умел их делать, но были такие, у которых это получалось лучше, чьи изделия приносили удачу, и поэтому все шли к ним.

Над рекой звенели гортанные возбужденные голоса, слышался смех. Кто-то натягивал на лук новую тетиву из плетеных оленьих жил, кто-то скоблил острым осколком кремня новые стрелы, кто-то привязывал тонким ремешком наконечник к древку копья.

Жаркое солнце светило с неба, ворочалась внизу река, дышала сыростью и холодом, а птичьи стаи, громко перекликаясь, все летели и летели над землей.

Особенно отличался мастерством делать хорошие ножи охотник по имени Камень. Мизинец подошел к нему и протянул свой нож. За зиму на его блестящем лезвии появилось несколько выщерблин.

Камень взял его, удовлетворенно пощелкал языком:

— У тебя хороший нож, Мизинец. Он сделан из священного камня, взятого с огненной горы. Камень этот дает острые грани и легко находит сердце врага, но он хрупок. Так чего же ты хочешь?

— Разве ты не видишь — нож стал тупым?

— Да, да. Я сделаю его острым, но лезвие станет немного уже.

— Камень, ты знаешь, как лучше… — почтительно сказал Мизинец.

Слова молодого человека понравились охотнику.

— Твой нож будет счастливым. Видишь, как светится камень изнутри. Если ты не забудешь трижды опустить его в кровь первого убитого тобой оленя, он будешь надежно и долго служить тебе.

— Я сделаю так, как ты велишь.

Подошел Птенец Куропатки, присел рядом на корточки и стал смотреть, как ловко работает Камень.

— Камень, — сказал он робко. — Научи меня. Охотник отбросил со лба длинные волосы, пожал плечами.

— Я не умею учить…

— Но ведь ты сам делаешь?

— Да, я делаю. Но я не знаю, как это получается.

— Наверное, твою руку водит добрый дух, — сказал Мизинец.

— Наверное, так, — согласился охотник.

— Пусть твой дух поможет и мне, — предложил Птенец Куропатки.

— Не знаю. Как я стану его просить? Захочет ли он тебе помочь?

— Я сильно стану просить духа и принесу ему в жертву язык оленя.

— Жертва хорошая, — подумав, согласился Камень. — Дух, может быть, и станет тебе помогать. На, — он протянул Птенцу Куропатки плитку песчаника. — Попробуй сделать наконечник для копья.

Юноша обрадованно засмеялся, стал оглядываться по сторонам, искать камень, которым бы можно было работать. Мизинец повернулся и зашагал вниз по хорошо утоптанной тропе. Его копье давно было готово к охоте.

Под обрывом, на неширокой галечниковой косе, тоже было многолюдно. На подставках из тонких жердей стояли байдары — длинные узкие лодки. Они были стройными, как девушки, и легкими, как гусиное перо. Хорошо выскобленные оленьи шкуры обтягивали гнутые деревянные каркасы. Шкуры были сшиты частым мелким швом и крепились к каркасу тонкими ремешками.

Укушенный Морозом был среди охотников. Он приветливо глянул на Мизинца.

— Почему ты ничем не занят, почему не готовишься к охоте? — спросил он.

— Я давно все сделал.

— Но у тебя нет байдары.

— У меня нет, — согласился Мизинец. — Я стану охотиться на земле. Зато осенью у меня будет своя лодка, и я убью много оленей.

Старик ненадолго задумался.

— Здесь есть одна байдара, но я не знаю… — он перешел на шепот. — Хозяином лодки был очень несчастливый человек. Его преследовали духи, и осенью он провалился под лед. Если ты не боишься, то можешь взять ее, ведь тебе покровительствуют духи…

Мизинцу сделалось страшно. Разгневать духов очень легко. Их много, и всегда какому-нибудь да не угодишь. Соблазн был велик, потому что охота на воде совсем другая, чем на земле.

— Я не знаю… — растерянно сказал он.

— К тебе приходит Великий Ворон, — напомнил старик, — и если…

— И если… я спрошу его..? Да, да… я так и поступлю!

— А сейчас ты будешь помогать нам. Пройдет совсем немного времени, и мы спустим байдары на воду для большого похода. Видишь, каким жарким сделалось солнце и какой полноводной река, а дел еще много…

Мизинец согласно кивнул.

Работу на косе они закончили, когда солнце прошло свой дневной путь и остановилось у края гор. Половину неба охватил великий пожар.

Откидывая со лба жесткие волосы и утирая с лица крупный пот, Укушенный Морозом сказал:

— Умер молодой охотник и идет на небо. Великий дух наряжает небо и землю в красное, чтобы душа умершего радовалась.

Остальные охотники тоже смотрели на закат. Им было жалко того, кто умер в этот весенний день. Зачем весной уходить к Верхним людям, когда и здесь, на земле, наступила прекрасная пора, а душа радуется предстоящей охоте.

Мизинец отвернулся от заката. У жилищ, на холме, горели костры. Женщины варили в долбленых деревянных корытах мясо. Острый аромат щекотал ноздри. Очень хотелось есть…

После вечерней еды Мизинец и Укушенный Морозом ушли на обрыв. Солнце все так же стояло у края земли, не собираясь никуда уходить. Оно больше не грело, но плоские каменные плиты были еще теплыми, и юноша и старик легли на них животами, повернувшись лицом к реке.

Вода отступала от берегов, одинокие льдины медленно плыли вниз, к Внутреннему морю. Тускло блестел песок на косах, и длинноногие журавли, тихо курлыкая, парами бродили по отмелям. На открытой быстрой воде визгливо кричали, ссорились пролетные утки — моряны. Путь их был к Холодному морю, и они ждали какого-то им одним известного знака о том, что и туда пришла весна и можно трогаться в дорогу.

— Далеко ли отсюда до Внутреннего моря? — спросил Мизинец.

Старик повернулся к нему. Глаза его были подернуты дымкой тумана.

— На байдаре, если этого захотят духи, можно добежать до места, где встречается пресная и соленая вода, за три солнца.

— И до самого моря растут деревья?

— Да. Но там они больные и слабые, потому что совсем рядом с устьем Великой реки, по левую руку, лежит Страна Вечного льда.

— Расскажи о ней.

— Что рассказывать? Я знаю про эту страну так же мало, как и другие люди, потому что, как и они, никогда в нее не ходил. Там не живет ни одно племя, и нет ни птиц, ни зверей. Олени обходят эту землю стороной. Страна Вечного Льда — место, где обитают только злые духи. Однажды я подходил к ней совсем близко и увидел камень, снег и лед на вершинах гор. Весна не приходит на белую землю, потому что там поселилась Вечная Зима.

Укушенный Морозом замолчал. Ветер с реки шевелил его волосы.

— Придет время, и ты, Мизинец, увидишь эту страну. Наступит пора Умирания Лесов, и мы всем племенем отправимся к Соленой Воде, чтобы подобрать то, что захочет дать нам море. Ты увидишь Страну Вечного Льда своими глазами и скажешь, что Укушенный Морозом говорил правду.

Внизу, под обрывом, заскрипела галька, и охотники настороженно подняли головы. По тропинке на обрыв поднимался Птенец Куропатки, с ним шла девушка по имени Мелкозубая. Они не заметили Мизинца и старика. Зато Мизинец хорошо видел их лица. Птенец Куропатки был серьезен, по татуированному лицу Мелкозубой бродила улыбка, глаза блестели. Синие полоски татуировки сбегали по щекам к скулам, от лба к кончику носа. На подбородке было две коротких синих черточки. Она легко шла по тропе, и Мизинец впервые заметил, что Мелкозубая красива.

Птенец Куропатки и девушка уходили в тундру, туда, где снег сошел и на высоких сухих буграх стояли лиственницы, окутанные зеленым дымом.

Мизинец глянул на Укушенного Морозом. Глаза старика щурились и смеялись.

— Они пошли в лесную чащу на мягкий мох. Пусть ночь для них будет теплой.

— Я догадывался, что Птенец Куропатки давно хочет иметь жену… — с горечью сказал Мизинец. Ему было отчего-то грустно.

— А разве это плохо? Быть может, зимой Мелкозубая родит от него охотника. Когда я был молодой, я однажды вот так же увел в тундру Возрожденную. Она выбрала меня. Но прежде чем мы ушли под лиственницы, мне пришлось драться с соперником — Красным. Возрожденная не хотела его, но он шел за ней и трогал ее за руку. Я ударил его, и никто в племени не сказал мне, что я поступил неправильно. Тогда тоже была весна. Возрожденная долго давила своей спиной прошлогоднюю голубику, а ладони мои были синими от сока ягод… Утром мы вернулись в стойбище мужем и женой. Наступит время, Мизинец, и ты уведешь в лесную чащу ту, которая захочет с тобой уйти. И никто раньше не услышит ее крика… Птенец Куропатки сделал это раньше, потому что он любит тихую жизнь. Он ничего не ищет. Он рожден для того, чтобы жить как все. Спокойному рано нужна жена, потому что ему ничего не дано свершить…

Мизинец не ответил. Солнце совсем не грело, — значит, пришла ночь.

— Надо спать, — сказал старик, — ночью, если мужчина не занят охотой, он должен спать. Так велят духи. Ты не забыл, что во сне должен встретиться с Великим Вороном, чтобы спросить…

Мизинец кивнул.

— Скажи мне, старик, почему мы всего боимся? Укушенный Морозом торопливо глянул на Мизинца и отвернулся.

— Ты молчишь?

— Я не знаю… — помедлив, сказал старик. — Так оно есть, так должно быть. Жизнь говорит нам: так должно быть. Я больше ничего не знаю. Разве можно объяснить то, что нельзя объяснить?

— Ты Великий Заклинатель Духов. Ты бываешь в Стране Мертвых, ты разговариваешь с духами. Неужели ты никогда не спрашивал их об этом?

— Они говорят — надо бояться. Бояться, чтобы жить спокойно… — голос старика стал сердитым. — Ты много хочешь знать, и это не всегда хорошо. Все, кто много знал и видел, рано умирают, потому что начинают отказываться от обычаев своего племени. Лучше забудь то, о чем ты спрашивал, и из тебя, может быть, выйдет хороший охотник или даже Великий Заклинатель.

Мизинец молчал. Если даже Укушенный Морозом не смог ответить ему, то кто другой мог это сделать? «Может быть, я сам когда-нибудь про все это узнаю», — подумал Мизинец и закрыл глаза.

От камня, на котором он лежал, шло тепло. Если мужчина не занят на охоте, он должен ночью спать…

Мизинец проснулся оттого, что солнце нагрело затылок. Он приподнялся на локтях и оглянулся вокруг. На соседнем камне, собрав тело в комок, спал Укушенный Морозом. Над холмом, где было стойбище, уже поднимались к небу белые столбы дыма. Там день начался.

Мизинец еще раз посмотрел на старика, и тот, словно повинуясь его взгляду, открыл глаза.

— Ночь прошла, день пришел… Еще один радостный день весны… — хриплым голосом пробормотал он. — Видел ли ты во сне Великого Ворона?

Юноша тряхнул головой, вспоминая.

— Нет, — сказал он. — А может быть, да. Когда я заснул, я стал звать священную птицу. Я спрашивал, можно ли мне взять байдару утонувшего. Ворон не прилетел ко мне. Я видел только большое болото и лес за ним. И когда я прокричал свои просьбы в третий раз, то услышал, как каркнул за лесом Ворон.

— Ты не ошибся, Мизинец?

— Разве у меня плохо слышат уши?

Старик задумался, поковырял корявым пальцем землю у камня, потом сказал:

— Наверное, Ворон разрешил. Иначе зачем ему было подавать свой голос?

— Я возьму байдару, — решительно сказал Мизинец.

— Возьми, — согласился Укушенный Морозом. — После мы принесем жертву Духу Воды. А сейчас мой желудок хочет мяса. Пойдем в стойбище.

Они проворно спустились по тропинке к реке и быстро зашагали по звонкой гальке туда, где белыми столбами поднимался к небу дым.

За ночь река еще сильнее отступила от берегов. Вода посветлела. На низких косах лежали вывернутые с корнями деревья и синие глыбы льда. Старик качал головой и что-то бормотал.

В стойбище Укушенного Морозом встретили нетерпеливыми взглядами. Охотники ожидали от старика заветного слова, приказа о начале похода. А он сел к костру и, поддевая из деревянного корыта острой костью куски мяса, начал жадно есть. Все последовали его примеру. Когда мужчины насытились, настала очередь женщин. А потом все улеглись здесь же, на землю, подставив животы и лица солнцу, и стали дремать.

Укушенный Морозом вдруг сказал:

— Когда солнце пройдет больше половины неба, а тень от моего копья сделается совсем короткой, мы спустим байдары на воду.

Дремоты как не бывало. Люди закричали, засуетились, забегали по стойбищу. У всех нашлось последнее дело, которое предстояло закончить перед дорогой.

Когда байдары отчалили от берега, Мизинец не смог их сосчитать. Байдар было много, как птиц в большой стае. В каждой сидело по два-три человека. Плыть предстояло недалеко. Место, где весной и осенью через Великую реку переправлялись бесчисленные стада оленей, находилось ниже по течению.

Разноголосый гомон стоял над водной гладью. Плакали и смеялись дети, одетые, как и взрослые, в мягкие оленьи шкуры, пронзительно перекликались женщины, и только охотники сохраняли серьезность. Каждый из них сосредоточенно работал коротким веслом и следил за тем, чтобы не врезаться в плывущую впереди байдару, не перевернуть свою. Случись такое — будет смеяться над неудачником все племя.

Соленый ветер с устья Великой реки дул ровно и сильно, но охотники не отворачивали лиц, дышали жадно раскрытыми ртами.

Стремительный поток нес лодки между густо заросших лесом невысоких сопок. Правый берег, откуда должны были прийти олени, подступал к воде вплотную желтыми обрывами. Обрывы пересекали синие жилы льда, и иногда Мизинец видел торчащие из них клыки Длиннозубых зверей.

Скоро река сделала крутой поворот, и байдары очутились в узкой каменной щели. Вода здесь кипела и пенилась. Чаще замелькали весла, сразу смолкли голоса. Черные, блестящие от брызг скалы отвесно падали в воду, эхо билось о них. Казалось, скалы смеялись и плакали. У Мизинца от страха заколотилось сердце: ведь он впервые плыл по такой быстрой воде. Не отрывая глаз от мелькающих впереди лодок, он повторял каждое движение сидящих в них охотников. Лоб его блестел от пота, спина покрылась испариной.

Страшные скалы кончились так же неожиданно, как и начались. Передние байдары вынесло на огромный тихий плес. Укушенный Морозом, плывший на первой байдаре, пристал к низкому берегу, и все стали делать то же.

Приложив к глазам ладонь, старик смотрел, как одна за другой выскакивали из щели на пенных гребнях лодки. Появление каждой он приветствовал кивком головы и звуком «Гхы!».

Казалось, что сплав закончился удачно и духи скал пропустили людей, но вдруг Мизинец увидел, что мелькнуло в водовороте днище перевернутой байдары и две головы, похожие на черных уток, закачались на воде.

Людей вынесло на плес. Рядом с ними были байдары других охотников. Они плыли к берегу, и каждый мог бросить конец лахтачьего ремня, но никто не сделал этого. Стоящие на берегу тоже не шевельнулись. И те двое (теперь Мизинец узнал их: это были муж и жена — Серый Камень и Ветка Ивы) не кричали, не просили помощи. Головы их то скрывались, то появлялись над водой. Мизинец обвел всех глазами. На лицах людей не было ничего, кроме ужаса.

Тех двоих несло к берегу. Они были совсем близко, но головы их все реже показывались над водой. Тонущие не хотели сопротивляться, они даже не колотили руками. Им уже можно было протянуть древко копья, и Мизинец, не удержавшись, бросился к воде.

Кто-то схватил его за полу меховой рубахи, а вздрагивающий голос Укушенного Морозом испуганно прошептал:

— Ты забыл заповедь предков! Что ты хотел сделать?! Ты задумал помешать Водяному Духу, отнять у него добычу! Разве у тебя больная голова?! Или ты хочешь навлечь на себя его гнев?!

Мизинец не хотел слышать этот голос. Чьи-то руки крепко держали его за плечи. А когда он оглянулся, река спокойно катила серые волны и никого больше не было видно на ее поверхности.

Мизинец сел на песок, и ему захотелось плакать. Он знал обычаи племени. По этим же законам жил его род. И все равно сердце билось сильно, а теплый тугой комок, подкатившийся к горлу, мешал дышать. Жалко было Серого Камня и Ветку Ивы.

Укушенный Морозом опустился рядом на корточки, заглянул в лицо.

— Ты едва не совершил запретный поступок, — сказал он ласково. — Но ничего. Ты не бойся. Ты его не совершил, и, быть может, духи не станут мстить.

— В чем они виноваты, что Водяной Дух забрал их души?

— Не знаю, — сказал старик. — Быть может, они нарушили какой-нибудь запрет, а может, ничего и не сделали. Кто поймет духов? И добрые, и злые, они одинаково любят кровь. Им нужна жертва.

— Почему никто не захотел им помочь? Старик прощающе улыбнулся.

— Ты еще молод! Кто посмеет вмешиваться в дела Водяного Духа и мешать, если каждый кормится от Великой реки: и весной, и летом, и осенью Водяной Дух дает все, что нужно нам для жизни, и поэтому никогда не перечь тому, кто тебя кормит. Так делали наши предки, так станут делать дети наших детей. И никто не сможет этому помешать.

— Я хотел помешать, — упрямо сказал Мизинец.

— Но тебе же не дали. И никогда не дадут. А если ты нарушишь этот запрет — тебя прогонят из племени. Ты сделаешься тем, кто греется только теплом своего тела. Ты будешь одиноким и бездомным среди людей.

На берегу уже шумели, снова слышались веселые голоса. О случившемся словно забыли, а может быть, действительно забыли. Угадав мысли юноши, Укушенный Морозом сказал:

— Видишь, люди не знают долгой печали. Их ум привык подчиняться и верить, поэтому им легко жить. Завтра они станут хвалить Водяного Духа и принесут ему жертву. Он для них самый справедливый и щедрый, что бы ни совершил.

— Было бы лучше, если бы люди помогали друг другу.

— Не знаю, — сказал старик и покачал головой.

— Долог ли еще наш путь?

— Нет. Видишь, — Укушенный Морозом махнул рукой вдаль. — Там, где заканчивается гряда гор и берег становится плоским, мы остановимся.

Снова устремились байдары вниз по реке. Мизинец размеренно взмахивал веслом и лишь изредка оглядывался на Птенца Куропатки и Мелкозубую, которые плыли в его лодке. Те смотрели друг на друга и не замечали весны. Татуированные щеки девушки были смуглыми и розовыми, как облака на вечернем небе.

Скоро Укушенный Морозом подал знак, и байдары ткнулись в берег. Люди с шутками и смехом подхватили их на руки и быстро понесли под невысокий обрыв, в густые заросли кустов и прошлогодней травы.

Здесь же, на обрыве, среди молодого березняка, Мизинец увидел большую поляну с черными кругами старых кострищ, с кучами оленьих костей. Под деревьями, обветшавшие и полуразвалившиеся за зиму, стояли шалаши из жердей и веток. Поляна была надежно укрыта со всех сторон. Сквозь путаницу веток тускло блестела река и слабо виднелась полоска противоположного берега.

Совсем скоро поляна была обжита. Мизинцу даже показалось, что племя остановилось здесь давным-давно. Женщины принесли из леса хвороста и разожгли костры. Разбросав по земле шкуры, охотники улеглись на них в ожидании ужина. Шалаши никто не стал чинить. Зачем это делать, если солнце шлет свет, а ветер приносит тепло и остро пахнет свежей травой короткая щетина на распускающихся лиственницах? Если захотят духи, то и завтра будет так же, и послезавтра, и всегда. Зачем заранее думать о дожде и снеге, которые даже в это время иногда приходят со стороны Холодного моря?

После еды Укушенный Морозом подозвал к себе двух молодых, но уже опытных охотников, умеющих хорошо понимать язык следов на снегу и траве. На Мизинца он даже не взглянул. Старик сердился на него за упрямство.

Когда же они все трое ушли вверх по склону, Мизинец, опираясь на копье, побрел следом. Укушенный Морозом видел это, но не окликнул, не позвал с собой, но не стал и прогонять.

Охотники перевалили невысокую сопку, и с ее гребня Мизинец увидел огромную плоскую долину с маленькой извилистой речкой внизу. Долина была почти голой. Лес прижимался к краям. Лишь изредка, похожие на речные острова, поднимались холмы, густо заросшие ивой, березняком и тополями. Верховья долины уходили в весеннюю сторону, и там, где небо опиралось на землю, стояли горы в белых жилах нестаявшего снега.

Старик сощурился и стал смотреть вдаль. То же самое сделали и молодые охотники. Они щурились и нюхали ветер.

Мизинец осмелел и подошел ближе.

— Я не слышу оленей, — сказал наконец Укушенный Морозом.

— Да, да, — закивали согласно охотники.

Старик медленно пошел вверх по гребню. У небольшого завала из камней он остановился.

— Здесь будем ждать. Отсюда станем смотреть. Все легли на камни.

Мизинец не отрывал взгляда от долины. Его зоркие глаза видели каждую кочку. Скоро он запомнил долину так хорошо, словно много раз прошел ее вдоль и поперек.

Весна уже поселилась здесь. Тонкие живые ручьи разговаривали друг с другом и спешили в долину, чтобы там в маленьких понижениях и котловинах превратиться в кусочки голубого неба и дать приют несметным стаям гусей и уток.

— Все радуется теплу, — сказал Укушенный Морозом. — Наступил самый большой праздник земли. Сурки нежатся на солнце, лемминги и горностаи шныряют между кочками, зайцы выбрались из кустов навстречу теплу и свету. Они, как и люди, грезят о вечном лете и предаются наслаждениям, которые заставляют их совсем забыть о врагах. Духи говорят мне: скоро, совсем скоро придут олени.

Глаза старика блестели. В них плавало по маленькому солнцу. Ему было жарко, и капли пота стекали по скуластому лицу к подбородку.

— Кто поднял эти камни и сделал каменных людей? — спросил Мизинец и показал в долину. По дну ее, уходя к горам, стояли в два ряда каменные плиты и сооружения из мелких камней, похожие на человеческие фигуры, с кусками торфа на верхушках. Они образовали коридор, который расширялся к горам и делался совсем узким в том месте, где долина выходила к реке.

— Не знаю. Когда я увидел солнце, и первый раз отец привез меня сюда, эти камни стояли. Отец говорил, что так было и тогда, когда родился он. Может, это сделали духи, чтобы облегчить нам охоту на оленей, а может, предки. Быть может, камни поставили самые первые люди на земле. Их было двое, но они были настоящими охотниками и Великими Заклинателями.

— Но откуда же на земле тогда появилось много людей и племен, если самые первые оба были мужчинами?

Старик усмехнулся.

— Когда им стало скучно, один превратил себя в женщину.

— Может ли такое быть?

— А почему нет? Разве ты не знаешь, что человек, если этого захотят духи, становится даже зверем, а зверь — человеком. Они близки друг другу. Можно попеременно быть и тем и другим.

— Наверное, люди бывают жадными и свирепыми и ходят в походы, чтобы убивать друг друга, оттого, что когда-то были зверями? Похоже, что у зверей есть человеческий ум… — сказал один из охотников.

— Твой язык говорит правду, — важно согласился Укушенный Морозом.

— Расскажи, как ты стал Великим Заклинателем, — попросил Мизинец.

Старик долго молчал.

— Что ж. Я, пожалуй, расскажу. Пусть знает об этом каждый, потому что нет в этом никакой тайны — на все воля духов. Во-первых, я родился раньше того времени, которое было назначено мне. Но жизнь покинула меня сразу, как только солнце посмотрело на мое лицо. «Он родился, чтобы умереть, но будет жить», — сказал Заклинатель племени Большая Байдара. Он был мудрым, этот Заклинатель, и не было в лесу и тундре духа, который бы не пожелал с ним говорить. Большая Байдара мог легко уходить и в Верхний и в Нижний миры, разговаривать с птицами на языке птиц, и даже медведь, встречаясь с ним на тропе, опускал глаза и уступал дорогу. Заклинателем он стал тогда, когда уже был взрослым. Это случилось так. Однажды ночью он вылез из жилища, чтобы сделать свое дело, и увидел, как по небу летел большой огненный шар с пушистым белым хвостом. Шар упал прямо возле Большой Байдары, но не задел его. Большая Байдара испугался так сильно, что, забравшись в жилище, стал говорить языком заклинателей. Потом он ненадолго умер, а когда душа вернулась к нему, Большая Байдара рассказал, что был на небе и духи, помогая ему совершить это путешествие, провели его между звезд. Таков был Великий Заклинатель Большая Байдара. И когда я умер после рождения, он оставался подле моей матери до тех пор, пока жизнь не вернулась ко мне.

Я начал жить и расти, а мать моя сразу состарилась. Волосы на голове ее вылезли, и она согнулась так, как сгибается береза, слишком близко выбежавшая к Холодному морю. Больше у нее не было детей, и отец стал жить с другой женщиной.

Когда я сделался взрослым и достаточно сильным, чтобы ходить далеко от стойбища, меня начали брать на охоту. Мое присутствие всегда приносило людям удачу, и никто не возвращался без добычи. Большая Байдара, видя все это, сказал, чтобы я остерегался оставаться в жилище, когда молодые женщины расчесывают себе волосы. Я не должен был есть сердце оленя.

Я решил стать Заклинателем и обошел многие племена, принося дары их Великим Заклинателям, прося научить меня говорить с духами, но ничего не получалось. Тогда я начал уходить от стойбища и по многу дней без еды бродить по долинам и сопкам. Думы мои были тяжелыми, а к горлу подступали слезы. Я плакал. Но чем горше был плач, тем радостнее мне становилось. Однажды, когда слезы полились из моих глаз особенно сильно, я ненадолго умер. И я стал Заклинателем, сам не зная как. Я научился видеть и слышать совсем по-иному, не так, как остальные люди. Огненный луч прошел через мое сердце и осветил разум. Я стал угадывать, о чем думают мужчины и женщины, и видеть с закрытыми глазами. Болезни, поселившиеся в людях, стали уходить, как только я прикасался к больным. Я мог предсказывать удачную охоту и отыскивать пропавшие души в Стране Мертвых. Духи приходили ко мне по первому зову, и я узнал все, что делается под землей и на небе. Песней я призывал духов, и песня моя понятна всем и всякому.

Особенно охотно приходят ко мне духи, когда я поем веселящего гриба — мухомора. Тогда я вижу их так же ясно, как вас. Духи похожи на человечков, только они маленькие и черные, а вместо голов у них веселящие грибы. Они танцуют и поют мою песню. Голоса наши сплетаются и становятся громкими. Люди говорят, что они тогда тоже слышат песню духов. Так я стал Заклинателем.

— У тебя есть дух-покровитель? — спросил Мизинец.

— Нет, — старик покачал головой. — Мне помогают все. Все духи дружны со мной.

Так проговорили они всю ночь. Утром, когда солнце вновь начало взбираться на синюю гору неба и тени от камней и деревьев сделались короткими, Укушенный Морозом сказал молодым охотникам:

— Идите в стойбище. Пусть вместо вас придут другие.

— Я останусь, — возразил Мизинец.

— Хорошо. Тогда пойди в долину и убей двух гусей. Юноша схватил лук со стрелами и проворно побежал вниз по склону.

Стаи серых гусей паслись у крошечных озер, выщипывая молодые побеги черноголовой травы. Мизинцу не надо было даже подкрадываться. Непуганые птицы подпускали на расстояние полета стрелы. Опустившись на колено, юноша натянул лук. Костяная стрела попала большому гусаку в голову. Он забил по земле распластанными крыльями. Остальные птицы тревожно загоготали, не понимая, что случилось. Мизинец неторопливо положил на тетиву другую стрелу — и вторая птица ткнулась головой в траву.

Стая с шумом поднялась. Гусей было так много, и кричали они так громко, что юноша зажмурился и присел. Большой ветер поднялся от крыльев птиц.

Следя за стаей глазами, Мизинец невольно подумал, что птицы совсем как люди. Они могут легко заклевать его: так их было много, и он никогда больше не убил бы ни одной птицы, но гуси только кричали и растерянно кружили над долиной.

Мизинец подобрал добычу, прикрикнул на облезлого песца, что кружился рядом, ожидая, что и ему достанется доля, и зашагал в сторону, где сидел Укушенный Морозом.

— Хорошо стреляешь, — сказал старик. — Я видел — ты попал птицам в головы и выбрал самых жирных.

— Они глупые. Совсем как люди. Они не помогают друг другу. Их можно убить всех.

— Нет, — возразил Укушенный Морозом. — Ты говоришь, не зная жизни. Люди умные. Разве их можно сравнить с гусями?

— Можно. И те и другие думают только о том, чтобы быть сытыми. Так случилось с моим родом. Но пришли Плосколицые и всех убили.

— Это совсем другое. — Старик задумался. — Когда я был таким, как ты, я ходил в Долгий поход. Мы были в пути три зимы и три лета и доходили до Тихой воды, которую стерегут высокие скалы, и она удивительно прозрачна: на самом глубоком месте видны на дне даже мелкие камешки. В той стране бывает так жарко, что наша меховая одежда за одно лето сгнила от пота. Мы видели животных, шкура которых была цветом, как грязный снег. Длинные жесткие волосы росли у них на шеях. Животные бродили по равнине стадами. Бег их был быстр, как полет птицы.

Мы прошли через земли разных племен. Плосколицые живут в трех днях пути от Тихой воды. Это свирепый народ. Их дети вырастают в тяжелых походах и потому не знают пощады. Плосколицые враждуют со всеми и не понимают Языка Мира.

Много зим назад они приходили к нам. Но тогда мы соединились с племенем людей Закатной реки, что течет в Холодное море, и заставили их уйти из нашей земли. Те, кого нам удалось поймать живыми, сказали, что племя их многочисленно и что им тесно в своих лесах, поэтому они часто дерутся друг с другом, а походы их делаются все более далекими.

— Я хочу сходить в землю Плосколицых.

— Не спеши. Ты еще молод и не знаешь, как опасны долгие походы. Если захотят духи, ты побываешь и у Тихой воды, и в стороне, куда уходит спать солнце…

Старик достал из рукава кухлянки нож и вспорол гусю брюхо. Вытащив двумя пальцами сердце и печень, он с наслаждением съел их. Мизинец сделал так же.

Закончив еду, они по очереди сходили в долину и напились студеной воды из луж между кочками.

— Ты знаешь, когда придут олени? — спросил юноша.

— Знаю.

— Тогда зачем мы ждем их появления здесь? Старик лукаво улыбнулся.

— Разве плохо лежать, греться на солнышке и слушать, как просыпается лес, и растет трава, и кричат птицы? Я не только Заклинатель, я еще и охотник. Мне хочется, чтобы сердце радовалось, когда мои глаза увидят первого оленя, а нос почует запах стада, идущего к реке.

— Так когда же придут олени? — нетерпеливо спросил Мизинец.

— Ты хочешь проверить, действительно ли я вижу дальше обычных людей и могу сказать, что делается за горами? Я скажу тебе. Стадо стельных важенок уже идет через перевал, и раньше, чем солнце успеет пробежать свой путь по небу, олени спустятся в долину.

— Не знаю… — с сомнением сказал Мизинец.

— И еще скажу. Когда придут олени, придет непогода.

— Небо чистое, сурки греются на солнце, кричат евражки…

— Я вижу тучи за краем земли. Я вижу, что слишком много птиц опустилось на озера и они не спешат продолжать свой путь к Холодному морю. Я слышу голос гаги. Он сделался простуженным и хриплым, словно птица надышалась морозного ветра.

За спиной, в лесу, послышался шорох, и скоро Мизинец увидел: на опушку вышли двое мужчин. Это были охотники, пришедшие из стойбища на смену ушедшим.

Как только они легли рядом, юноша и старик тотчас же уснули.

В точно предсказанный Укушенным Морозом срок с гор мелкими камешками скатились в долину первые олени. Скатились, остановились у подножия хребта и разбрелись по тундре. Это действительно были стельные важенки, а за ними, чуть поодаль, держались молодые телки.

— Гхы-гхы! — довольно повторял старик, но вестника в стойбище не послал, не стал звать загонщиков, а продолжал наблюдать за долиной.

Мизинец ерзал от нетерпения, брал в руки то копье, то лук со стрелами. Небо затянула серая прозрачная пелена. Солнце еще грело, но лучи его сделались слабыми, словно проходили через большой дым.

— Ты оказался прав, старик, олени пришли. Скоро придет непогода. Пора начинать охоту.

Укушенный Морозом осуждающе посмотрел на Мизинца.

— Кто станет убивать важенку, если не умирает от голода и знает, что совсем скоро вместо одного оленя станет два? Если бы мы поступали так, как предлагаешь ты, откуда бы взялись олени, которые приходят к нам осенью? Видишь, стадо не пойдет сегодня к реке. Будет большая непогода, и олени знают об этом. Беда пришла к ним. Важенки должны скоро разродиться: их бока круты, как бока валунов в реке, и дышат они тяжело, словно большая жара пришла на землю. В другие годы они успевали переплыть Великую реку и там, в тундре, родить телят. Очень большая беда будет: по долине забегали песцы и лисицы, а на том вот бугре, видишь, сидит росомаха.

Из-за Великой реки выплыли низкие черные тучи и стремительно побежали над горами и долинами. Погасло солнце. Налетел большой ветер. Первые капли дождя разбились о камни, и зашептали от их прикосновения деревья.

— Пора возвращаться в стойбище, — сказал Укушенный Морозом. Все, не сговариваясь, торопливо стали спускаться к лесу.

В стойбище чадили едким дымом залитые дождем костры. Люди забились под перевернутые байдары. Тем, кому не хватило там места, таскали из леса ветки, пучки прошлогодней травы и поправляли старые шалаши. Одежда из шкур намокла, и люди дрожали от холода и сырости.

Мизинец отыскал свою байдару, но под ней уже лежало несколько человек, и он побрел прочь. Пронзительный ветер гонял юношу по стойбищу, и, где бы он не присаживался, холод снова поднимал его на ноги. В шалашах тоже было не лучше. Сквозь наваленные грудами ветви сочилась вода, и укрывшиеся там люди посинели от стужи.

И, не столько думая о них, сколько о себе, Мизинец воткнул вокруг костра три сухие тонкие лиственницы, ремешками привязал к ним перекладины и набросал наверх сначала веток, потом мягкого, пухлого от влаги мха. Дождь больше не попадал на костер, и он начал оживать. Юноша принес из леса охапку мокрого сушняка и разложил его под навесом, возле самого огня. Легкий белый пар начал подниматься над ним — ветки просыхали.

Первым пришел Укушенный Морозом и протянул скрюченные от холода пальцы к огню, а когда немного согрелся, сказал одобрительно:

— Твоя голова хорошо думает.

Это была большая похвала, и Мизинец улыбнулся. Ему стало уютно и тепло. Ветер больше не студил его тело и обегал костер стороной.

Скоро дождь превратился в снег — сделалось пасмурно, словно наступил зимний вечер. Над тундрой завыла пурга, и схваченный морозом снег сделался колючим.

Три дня хозяйничала непогода над Великой рекой, над лесом и тундрой. Потом ветер устал и стих. Мизинец и Укушенный Морозом сразу же ушли из стойбища в долину, к месту своей засады. Идти было тяжело. Снег забил впадины между кочками, был рыхлым и мокрым. Мизинцу приходилось все время останавливаться и ждать, пока старик догонит его.

Затаившись на гребне, они увидели запорошенную снегом долину. Стадо важенок медленно двигалось в сторону реки и было теперь прямо напротив засады. Олени разгребали снег копытами, выискивая зеленые побеги пушицы. Рядом со многими важенками брели длинноногие и неуклюжие, еще нетвердо стоящие на ногах телята.

— Ай-яй-яй! Совсем плохо, — шептал старик. — Смотри… — Он показал туда, где долина была истоптана прошедшим стадом.

Мизинец вгляделся. На земле лежали невысокие бугорки, запорошенные снегом. Это были замерзшие телята. От долины в крутые низкие распадки уходили частые следы лисиц и песцов.

— Звери ушли сытыми… — сказал он.

— Да, — отозвался старик. — На будущий год к нам придет голод. Телята не переплывут Великую реку. Я видел такое не однажды.

В просвет между тучами глянуло солнце. Первые важенки подошли к реке. Они нюхали быструю темную воду, храпели, пятились от нее, тревожно оглядывались на телят. Но инстинкт гнал их вперед, и на узкой полоске берега скоро сбилось столько оленей, что стало тесно, и тогда самые большие важенки — самые старые и опытные — вошли в воду. Сплошной серой лавиной двинулись за ними остальные олени, гоня перед собою, толкая, давя на своем пути телят. Белые буруны появились на серой глади реки, и оленьи головы, как поплавки, медленно двинулись поперек течения. Уцелевшие в давке телята плыли среди них. Водовороты затягивали их в глубину, сильные струи подхватывали и уносили вниз.

— Их возьмет Водяной Дух, — устало сказал Укушенный Морозом. — Может быть, так должно быть… Духу тоже нужны жертвы. Иначе зачем он послал пургу и заставил важенок родить прежде, чем они перешли большую воду? Иди в стойбище и скажи, чтобы сюда пришли женщины. Пусть они возьмут то, что оставила пурга. Души телят забрали духи; лисы, песцы и росомахи получили свою долю. Все остальное принадлежит нам, людям. Пусть женщины поторопятся. Надо успеть собрать добычу прежде, чем придут из-за гор стада быков. Тогда наступит время Большой охоты.

Мизинец привел женщин, и они сделали то, что должны были сделать. Скоро долина снова была тихой и пустынной.

Широко открытыми глазами смотрел юноша на весеннюю тундру. Молчал Укушенный Морозом и лицо его было печальным. Наконец он сказал:

— Такое повторяется все чаще и чаще. Зимы стали холоднее. Долгие пурги прилетают с Холодного моря и по многу дней подряд поют свои хриплые песни. Бывает, что и летом тундра становится белой от снега, как шкура песца. Раньше все было по-другому. Старики рассказывали: было время, когда люди рождались, становились охотниками и умирали глубокими стариками, так ни разу и не узнав, что такое голод. Теперь же Дух Голода не приходит к нам редкий год. Земля наша стала холодной…

Мизинец глянул на старика:

— Почему же ты не поведешь племя искать лучшей жизни и благодатной земли?

— Куда идти? — печально возразил Укушенный Морозом. — Впереди Холодное Море. В стороне, где спит солнце, живут другие люди, и голод у них такой же частый гость, как и у нас. Там же, где встает солнце, лежит Страна Вечного Льда — Страна Смерти.

— Но я слышал…

— Я знаю, что ты слышал, — резко возразил старик. — Ты слышал, что в одну из голодных зим в ту страну ушли три охотника.

— Да…

— Они не вернулись…

— Я это знаю, но один…

— Его нашел я, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе. Я подходил к Стране Вечного Льда так близко, что глазам моим было больно от белизны ее снегов.

— Ты нашел того охотника?!

— Это я нашел его… — как эхо откликнулся старик.

— Еще я слышал, — осторожно продолжал Мизинец, — что одет был охотник в одежду из новых оленьих шкур, и его мешок для припасов был полон свежей олениной.

— Все это правда… — неохотно подтвердил старик.

— И лицо его было лицом человека, не знающего голода?

— И это правда…

— А если пойти дорогой тех охотников? Может быть, за Страной Вечного Льда лежит другая земля? Может быть…

Укушенный Морозом вздрогнул.

— Я живу так, как велели предки. Тогда Великие Заклинатели племени сказали, что охотник умер давно, и что льды вернули его из Страны Мертвых.

— Разве оттуда возвращаются, да еще с мясом и в новых одеждах? — упрямо спросил Мизинец. — А что, если охотник возвращался к нам, чтобы рассказать про новую землю и позвать с собой?

— Не знаю… Не знаю… Давай станем говорить про другое… Юноша неохотно согласился.

Тучи ушли с неба так же быстро, как и пришли. Небо сделалось голубее воды, а лес шумел от теплого ветра. Большая белая сова мягко и неслышно плавала над долиной. Крылья ее казались огромными и легкими. Сова была сыта, и потому не нападала на куропаток и леммингов, беспечно сновавших среди кочек. Она тоже праздновала весну.

В полдень наступило долгожданное время. От гор, с перевала, хлынули в долину стада молодых неуклюжих бычков. Они шли следами важенок. Им было весело. Оттого бычки не шли, а бежали, на ходу схватывая пучки травы мягкими губами. Шарканье и топот неслись над долиной, и, уступая оленям дорогу, поднимались в небо черные стаи птиц.

Укушенный Морозом вскочил на ноги и быстро побежал к стойбищу. Мизинец бросился следом, но не обгонял старика, потому что так велел обычай. Укушенный Морозом сам должен был принести в стойбище радостную весть.

Когда выскочили на поляну, старик протяжно закричал:

— Олени пришли!!! Олени-и-и-и пришли-и-и-и!!!

Все, кто был в стойбище, собрались вокруг него, ожидая чего-то. Великий Заклинатель племени сел на груду оленьих шкур, закрыл лицо большими тяжелыми ладонями и надолго замолчал. Все стихло, все замерло вокруг. Укушенный Морозом заговорил шепотом, медленно, с ударением на каждом слове. Это было заклинание об удачной охоте.

— Гхы! Гхы! Гхы! — закричали стоящие вокруг. — Сегодня мы станем есть теплое мясо, нежные оленьи языки и глаза! Сегодня каждый до отказа набьет брюхо розовым мозгом из костей и станет валяться на мягких шкурах, еще теплых от крови! Духи, помогите нам!

Мужчины прыгали и размахивали над головой копьями, били себя кулаками в грудь, топтали траву. Женщины и дети, взявшись за руки, ходили вокруг костра.

Веселье стихло так же неожиданно, как и началось. Толпа женщин и ребятишек ушла в лес, обходя стороной долину. Мужчины, у которых не было своих байдар, проверив еще раз луки, отправились на сухие бугры, чтобы, спрятавшись там за грудой камней, стрелять пробегающих мимо оленей. Самые же опытные охотники, взяв с собой только копья, перетащили байдары под обрыв и затаились там до поры.

Снова сделалось тихо, и только пуночки, птицы весны, громко пели на склонах скалистых сопок.

Потом откуда-то издалека донеслись многоголосый волчий вой и человеческие голоса. Охота началась. Загонщики подали знак. Скоро те, кто затаился под обрывом в байдарах, услышали, как гудит от топота земля, как, словно сухие палки, стучат друг о друга оленьи рога и хрипло дышат испуганные бычки.

У воды бычки на миг остановились, закружились на месте, но иного пути не было. Слева и справа рядами стояли каменные люди, позади бежали загонщики, размахивая обрывками шкур, палками и выли волчьими голосами, от которых у оленей стыла кровь.

Когда большая часть стада уже поплыла, из своей засады, оттолкнувшись от берега, с криком вырвались охотники на байдарах. Голые по пояс бронзовые тела их блестели, и пот крупными каплями тек по скулам.

Байдары врезались в самую гущу стада. Не выпуская из одной руки весло, чудом не переворачиваясь в быстрых водоворотах, мужчины, сильно замахиваясь копьями, всаживали их животным между лопатками. Движения охотников были быстры. Их копья доставали оленей и слева и справа от байдарки. Скоро вода сделалась красной, как закат. И в этой воде, обезумевшие, крутились на месте, то поворачивая к берегу, то уплывая от него, бычки. Глаза охотников горели восторгом, а руки не знали усталости.

Мизинец, как и все, нанося удары животным, кричал. На миг он увидел: вдоль берега, вниз по течению реки, бежали женщины и дети. В руках у каждого был ремень. Коротко взмахивая ремнями, они бросали их на плывущих убитых оленей и, зацепив за рога или ногу, вытаскивали на берег.

Совсем короткой показалась юноше охота, а берег уже был завален оленьими тушами. Охотники повернули свои байдары.

И сразу их будто бы подменили. Глаза угасли, походка сделалась тяжелой. Охотники побрели к стойбищу. Пришло время женщин и подростков. Они взваливали на спины туши и таскали их к костру. Потом, весело перекликаясь и смеясь, начали разделывать убитых животных. Глаза женщин слезились от дыма, лица были в морщинах, хотя к большинству из них еще не пришла старость. Но работу свою они делали весело и легко. Так они привыкли жить. Духи должны были видеть радость на лицах людей.

Охотники грелись на солнышке. Изредка кто-нибудь из них вставал, подходил к туше оленя и, выковырнув обломком рога глаза животного, с наслаждением их съедал, потом возвращался на свое место, валился на землю и начинал дремать, сладко щурясь и радуясь удаче.

— Что дальше станем делать? — спросил Мизинец. Старик, сонно моргая, удивленно посмотрел на него.

— Дальше станем есть и веселиться.

— Еще будет охота?

— Зачем? Разве у нас мало мяса? Олени весны худы, шкуры их не вылиняли до конца и не годятся на одежду. Мы станем есть и спать до той поры, пока не пойдет из Внутреннего моря в Великую реку красная рыба. Тогда мы бросим это стойбище и отправимся туда, где рыба зарывает свою икру в желтый песок.

— Я хочу ходить. Я не хочу спать.

— Ну что ж, — подумав, недовольно сказал старик. — Поищи в племени таких же, как и ты, которым не сидится на месте. Если найдешь, иди туда, куда тебе хочется.

— Я хочу видеть людей другого племени.

— Их нетрудно найти. Ближе всего от нас живут Береговые люди. Их земля лежит у Холодного моря. Надо переплыть Великую реку и все время идти следами оленей. Там, где они кончаются, вы увидите большую воду и встретите Береговых людей. Но лучше отправляться в путь тогда, когда наступит зима. Она несет пургу и мороз, но зима не враг наш, а великий друг. Она делает мосты на реках, и тверже камня становятся болота. Тогда наденете лыжи.

Старику очень не хотелось, чтобы Мизинец уходил.

— Нет. Зимой я пойду в страну Плосколицых.

— Ну что же, — вздохнул старик. — Ищи себе товарищей, проверь себя в близкой дороге. Быть может, тогда ты передумаешь идти в долгий поход.

Найти спутников оказалось трудно. Еды было вдоволь, наступало лето — время сытой, ленивой жизни, и никому не хотелось тащиться по тундре по оттаявшим болотам, переходить вброд реки с холодной быстрой водой. Согласился идти только Головач. Он тоже хотел посмотреть другие земли и других людей. Долго не поддавался уговорам Птенец Куропатки. Не хотел он уходить от Мелкозубой, хотя и манила его дорога.

Он думал один день и еще ночь. Утром сказал, пряча глаза:

— Мелкозубая не хочет…

— Разве ты не мужчина, что спрашиваешь совета у женщины? — рассердился Мизинец.

— Ты говоришь обидные слова, но она не хочет…

Головач презрительно оттопырил толстую губу, припухшие веки совсем прикрыли и без того узкие глаза, и он ехидно засмеялся:

— Ты слышал, Мизинец? Он скоро будет спрашивать у Мелкозубой разрешения ходить на охоту. Он наденет женскую одежду и начнет таскать хворост для костра и выделывать шкуры.

Птенец Куропатки обиделся. Скуластое смуглое лицо его потемнело.

— Я не стану женщиной. Я, пожалуй, пойду с вами…

— Это разговор мужчины, — сказал Мизинец. — Нас трое, и поэтому нам ничего не страшно. Если встретится враг — мы убьем его, если не будет еды — выследим оленя. Чем больше волчья стая, тем добычливее она.

— Верно. Верно, — согласились Птенец Куропатки и Головач.

Глава IV

На следующий день друзья переправлялись через Великую реку. Провожал их только Укушенный Морозом. Он сидел на корточках у воды, перебирал корявыми пальцами круглые цветные камешки, и глаза его слезились. Старик сказал:

— Долго не ходите. Если найдете племя Береговых людей, и если жив их Заклинатель — Маленький Остров, то скажите ему, что Укушенный Морозом помнит его. Еще договоритесь с ним о встрече для Мены. Скажите — мы принесем шкурки пыжиков и годовалых бычков для шитья одежды, камус для обуви и шкуры росомахи для опушки зимних шапок. Нам же нужны крепкие ремни, шкуры тюленей. Праздник Мены можно устроить на льду Синего озера, что под Красной горой, в пору Кусающих морозов. Я же стану просить духов, чтобы они помогали вам в пути.

— Мы выполним твое поручение, — сказал Мизинец и потерся носом о нос старика.

Остальные сделали так же.

На другом берегу они спрятали байдары в прибрежных кустах, еще раз проверили копья, ножи и луки. Неведомая земля лежала впереди. Никто из друзей ни разу не бывал здесь. Земля никому не принадлежала. Здесь могли охотиться и люди Лесов, и Береговое племя, но первые редко заходили в тундру, вторые слишком любили Холодное море, чтобы далеко уходить от него.

Друзья поднялись на гряду увалов. Она тянулась в ту сторону, куда им предстояло идти, и, придерживаясь края зарослей кедрового стланика, чтобы в любую минуту в нем можно было затаиться, они, ступая след в след, пошли к морю. Путь предстоял не близкий. Один раз должна была родиться и умереть луна, прежде чем они придут к Береговым людям.

На склоне сухих бугров розовыми мелкими звездочками цвела голубика, стланик выбросил тонкие желтые палочки, похожие на пальцы, и в них скоро должна была созреть бурая, как сгнившая трава, пыль. Дичь попадалась на каждом шагу: зайцы выскакивали из-под ног, а куропаток можно было ловить руками. На глазах росла трава, и друзья легко находили съедобные корни.

Ровно на полпути лес кончился.

— Раньше наш род жил в таких местах, — сказал Мизинец. — Я увидел солнце у Края Лесов… Потом пришли Плосколицые…

Головач промолчал и ни о чем не стал спрашивать. Он, как и все в племени, хорошо знал все, что случилось с Мизинцем и Птенцом Куропатки.

Скоро друзья догнали огромное стадо оленей. Рога их качались, как живые ветки, до самого горизонта, а топот копыт был похож на шум реки. Олени все еще шли в сторону Холодного моря. Друзья убили старого быка, большого и жирного.

Целые сутки они оставались на вершине сухого холма. От обильной и жирной пищи их постоянно мучила жажда, и они по многу раз за день спускались к маленькому круглому озеру, чтобы напиться.

Когда отдохнули, снова тронулись в путь. Теперь друзья часто видели небольшие стада оленей и сидящих на гребнях увалов одиноких волков. Где-то в укромном месте у них были логова, там лежали еще слепые волчата, и им нужно было совсем мало еды. Волки высматривали в стадах больных, слабых оленей и без труда загрызали их.

Через несколько дней пути небо у края земли, в той стороне, куда шли друзья, стало мутным и дымным. Было похоже — чадили угли большого пожарища.

— Близко море, — сказал Мизинец. — Про эту примету мне говорил Укушенный Морозом.

Но трижды еще всходило солнце, прежде чем они вышли на низкий плоский берег. Вышли и остановились пораженные. Никто из них никогда не видел ничего похожего. Узкая полоска открытой воды лежала у ног, а дальше, насколько видели глаза, тянулось белое ледяное поле, заваленное синими глыбами, и среди них, большие и маленькие, тускло светились разводья.

В ближнем из разводий вдруг вынырнула круглая человеческая голова без шапки с огромными глазами и в упор посмотрела на охотников.

— Морской дух! — прошептал Птенец Куропатки и в ужасе попятился.

Головач засмеялся.

— Это зверь, который живет в море… Я видел таких во Внутреннем море. Но я никогда не видел столько льда.

— Лето, наверное, не пришло сюда… — все еще вздрагивая от страха, сказал Птенец Куропатки.

— Разве ты не видишь, что трава уже растет? — сердито возразил Мизинец. — Посмотри под ноги. Зацвели даже желтые маки. И птицы давно прилетели.

Охотники оглянулись. Справа в море падали отвесные высокие скалы. На каждом их выступе сидели тысячи птиц и тысячи их носились в воздухе.

— Надо идти на скалы, — предложил Мизинец. — Быть может, оттуда мы увидим стойбище Береговых людей.

Все согласились с ним.

Чем ближе охотники подходили к мысу, тем громче и пронзительнее делался крик птиц. А когда начали подниматься на него по пологому склону, вообще перестали слышать друг друга. Большие и маленькие птицы падали прямо на охотников, стремительно проносились над самой головой, едва не задевая острыми крыльями лица.

— Берегите глаза, — знаком показал всем Головач. Прикрыв лицо ладонью, чтобы, чего доброго, действительно не остаться без глаз, и продолжая взбираться по склону, Мизинец думал о том, что он никогда не видел таких птиц. Все они были ему незнакомы, кроме чаек. Ни одна из них не пролетала через ту землю, где они жил прежде. Надо спросить у Береговых людей, быть может, они знают, откуда прилетают эти птицы, а может, они живут здесь всегда.

Когда юноши наконец поднялись наверх, они долго не могли произнести ни слова. Позади мягкой шкурой стелилась нежно-зеленая тундра в голубых каплях озер, впереди лежало закованное в лед море, и грозный черный туман вставал над его разводьями. Бесконечными казались земля и вода.

Мизинец посмотрел под ноги. У подножия серых скал громоздились глыбы льда, изломанные, перекореженные, удивительно белые. Он поднял камень и бросил его вниз. Солнце вдруг померкло, и раздался такой грохот, словно где-то рядом начался камнепад. Тысячи птиц поднялись с карнизов в небо и встревоженно закружились над скалой, над морем. На уступах, прямо на голых скалах, лежали голубые, белые, серые в крупных коричневых пятнах яйца.

— Давайте достанем, — предложил Мизинец. — Яйца должны быть вкусными.

Головач и Птенец Куропатки облизнулись.

— Они должны быть вкусными, но я боюсь спускаться вниз, — честно сознался Головач.

— Спущусь я. Вы станете держать ремень…

Мизинец достал из походной сумки моток лахтачьего ремня и, крепко обвязав им себя вокруг пояса, второй конец протянул Птенцу Куропатки.

— Держите крепко.

Повернувшись спиной к обрыву, цепляясь за выступы, Мизинец начал осторожно спускаться на самый близкий карниз. На нем заманчиво голубели яйца и еще сидело несколько больших черных птиц с красными клювами, их не заставило подняться с гнезд даже падение камня.

Птенец Куропатки и Головач медленно опускали ремень. На уступе Мизинец остановился и, прижимаясь всем телом к скале, пошел по карнизу, изредка наклоняясь и складывая яйца в сумку из-под мяса. Тех птиц, которые не улетели и, защищая гнезда, пытались клюнуть его, он пинал ногами. Одной, самой упрямой, он свернул шею и тоже положил в сумку.

— Мы попробуем ее мяса, — крикнул он друзьям, смотревшим на него сверху. Разорив на карнизе гнезда, Мизинец вернулся к тому месту, где спускался. Ему бросили второй ремень, и он привязал к нему сумку с добычей. Птенец Куропатки и Головач осторожно подняли ее наверх, потом помогли выбраться Мизинцу.

Усевшись здесь же, на вершине скалы, они с удовольствием выпили по десятку сырых яиц. Яйца были вкусными, и от них быстро наступило ощущение сытости. Когда же попробовали мясо задушенной птицы, есть его не стали. Мясо воняло рыбой.

От обильной еды охотников потянуло ко сну. Так и не решив, куда им теперь идти, они прилегли на землю.

Спали друзья недолго. Холод разбудил их. Серый мокрый туман стоял вокруг, и пласты его скручивались в жгуты, шевелились и проплывали мимо, словно живые. В двух шагах ничего не было видно: ни обрыва, ни спуска.

Вздрагивая всем телом и зябко втягивая покрасневшие ладони в рукава меховой рубахи, Головач тихо сказал:

— Это дух морских птиц разгневался на нас за то, что мы взяли яйца. Теперь мы пропали. Будет темно до тех пор, пока мы не умрем.

— Да, — сказал Птенец Куропатки. — Мы можем потерять души, потому что ты, Мизинец, лазил за яйцами и пинал ногами птиц.

Мизинец растерянно засмеялся. Ему тоже было страшно.

— Разве вы никогда не брали из гнезд и не ели яйца куропаток, уток и гусей? Разве дух птиц наказывал вас за это?

— Мы были на своей земле. Духи тех птиц знали нас и знали, что нам надо есть, — возразил Головач.

— Какая разница? Вы боитесь обычного тумана! Он скоро исчезнет! Вы трусы! Если я захочу, я прогоню туман! — крикнул Мизинец. Он не знал, откуда в нем такая уверенность, и не знал, как сможет выполнить свое обещание. Просто он гнал от себя страх перед местью духов, который в этой промозглой тьме охватил и его.

— Как бы не так! — невесело засмеялся Головач.

— Смотри! — Мизинец вскочил на ноги и вытянул руки перед собой ладонями вверх. — У меня есть покровитель Великий Ворон!

Птенец Куропатки и Головач, затаив дыхание, следили за товарищем. Они не верили Мизинцу. Тот не был Великим Заклинателем, и потому у него ничего не должно было получиться.

Но вдруг они увидели: в той стороне, куда были протянуты руки Мизинца, открылся склон горы. На нем лежали камни и росла трава. На обломке скалы с острой вершиной сидел ворон. Перья его влажно блестели. Он не шевелился.

— А-х-х-х! — выдохнули охотники.

Мизинец, увидев ворона, сам вдруг поверил, что ему помогают духи. Горящими глазами он взглянул на друзей и протянул руки в другую сторону. И здесь, посреди тумана, открылся берег моря за мысом, весь заваленный огромными стволами деревьев. Тонкая струйка дыма поднималась из-за холмов. Там были люди и солнце.

— Пошли скорее, пошли! — закричал Головач. — Вот оно, стойбище Береговых людей.

Охотники торопливо побежали вниз по склону. У скалы, где сидел ворон, Мизинец остановился и, достав из сумки, положил на землю три яйца морских птиц. Это была жертва духам. Друзья не смотрели в глаза Мизинцу. Им было стыдно за свой страх, за упреки, и только Птенец Куропатки, тронув Мизинца за руку, спросил робко:

— Как ты это сделал?

— Не знаю, — честно признался Мизинец. — Мне не хотелось, чтобы вам было страшно.

— Ты говоришь правду?

— Да.

До стойбища Береговых людей юноши шли долго. Много раз приходил и уходил туман. Они не знали, что так всегда бывает на берегу Холодного моря. Камни под ногами мокро блестели, и были среди них круглые и красивые, совсем прозрачные и словно наполненные туманом. Птенец Куропатки незаметно подбирал их и складывал в сумку. Мизинец знал — он готовит Мелкозубой подарок.

К чужому стойбищу друзья подходили медленно и осторожно. Племена давно не враждовали, и мир был на их землях, но кто знал, как встретят Береговые люди пришельцев?

Их заметили издалека, и навстречу вышли мужчины с копьями и луками. Когда между ними осталась полоса тундры, через которую хорошо был слышен громкий голос, друзья остановились и, по обычаю людей Леса, сложили у ног оружие. Береговые люди сделали то же и о чем-то поговорив, выслали на середину молодого охотника. Навстречу ему вышел Мизинец.

— Кто вы такие? — громко спросил охотник. Взгляд его был прям и дерзок. Он был высок и строен. Меховая рубаха из шкуры оленя мягко облегала его сильные плечи, на ногах были чулки из золотистой нерпы и такие же штаны.

— Мы пришли к вам из Края Лесов. Мы принесли мир.

— Вы пришли, чтобы попросить у нас плошку нерпичьего жира? — со смехом спросил охотник.

Щеки Мизинца загорелись. В словах охотника была злая насмешка. Но он сдержал себя и сказал как можно спокойнее:

— Разве у вашего племени появился обычай угощать пришедших с миром вместо мяса злыми словами?

Молодой охотник с ног до головы пристально осмотрел Мизинца и сказал, показывая в недоброй улыбке крупные белые зубы:

— Когда у нас слышат такие слова, говорящего забрасывают камнями. Но уж если вы пришли с миром, пойдемте в стойбище.

Друзья подняли с земли копья и луки и, скрывая волнение и страх, внешне спокойно и неторопливо пошли за хозяевами. Сбывалось предупреждение Укушенного Морозом, что от Берегового племени можно ждать чего угодно и потому надо быть всегда наготове.

Стойбище Береговых людей мало чем отличалось от зимнего стойбища их племени. Это Мизинец отметил сразу. Только Лесные люди на лето покидали его и уходили бродить по тундре, а эти жили в земляных дымных жилищах круглый год. Поразило друзей только одно: крыши жилищ были сделаны из ребер незнакомого им огромного животного, а стены подпирали серые позвонки величиной каждый с большой камень. Позднее они узнали, что кости эти принадлежали китам, живущим в Холодном море. Каждый такой кит был величиной с гору, и Береговое племя иногда находило дохлых китов на берегу.

Друзей привели к большому жилищу, у входа в которое на китовом позвонке, как на пне, сидел тощий маленький старик. Ветер с моря шевелил его жесткие белые волосы, и лицо его было все в мелких морщинах, как озерная вода под ветром.

— Кто вы такие? — спросил он, разглядывая друзей крохотными зелеными глазками из-под насупленных бровей.

— Мы люди из племени Лесных охотников.

Старик отвернулся и долго смотрел в сторону, словно забыв о стоящих перед ним.

Это тоже был жест неуважения.

— Ты будешь Маленький Остров? — нарушив молчание, смело спросил Мизинец.

Старик быстро обернулся. Лицо его сделалось злым.

— Маленький Остров ушел к Верхним людям еще зимой, — крикнул он. — Ему давно пора было уйти в Страну Мертвых!

Молодой охотник, который привел друзей, громко захохотал:

— Отец говорит правду. Маленький Остров слишком задержался на земле и надоел нам всем.

Вокруг уже собралась толпа. Лица Береговых людей были угрюмыми, щеки ввалились, а в глазах стоял голодный блеск. Старик вдруг заговорил:

— Видите, пришельцы, люди скоро станут умирать! Маленький Остров виноват, что льды в это лето долго стоят у берега и в стойбище поселился Голод!

— Но ведь он ушел в Страну Мертвых.

— Все равно! Он виноват, он! Но я Великий Заклинатель, и я заставлю духов сделать большой ветер, который раздвинет льды и пригонит тюленей.

— Там, в тундре, — Мизинец махнул рукой, — в двух днях пути пасутся стада оленей. Им нет числа. Пусть ваши охотники пойдут туда. Рядом на скалах живут несметные стаи птиц. Их можно душить руками, и каждый охотник сумеет набрать там полную сумку яиц.

Молодой охотник презрительно усмехнулся.

— Олень — земляная вошь. Это не пища для Береговых людей.

Мизинец знал — охотник врет. Нежное мясо оленя любят все племена, живущие на земле. Причина здесь, видимо, была в другом.

— Разве лучше умирать с голоду? — спросил он.

— Кто ты такой?! — снова закричал старик. — Тебя послали злые духи, чтобы заставить людей глотать слюну! Нет в тундре никаких оленей, нет на скалах птиц! Ты все лжешь! Это говорю я, Великий Заклинатель! Люди, вы верите мне?!

— Верим, верим, — покорно и недружно донеслось из толпы. На миг наступила тишина. И в этой тишине всякий, кто имел уши, услышал приглушенный гомон птиц, доносящийся с Каменного мыса.

— Нет ни птиц, ни оленей! — кричал старик. — Вы верите мне, люди?! Только меня должны вы слушать!

— Мы верим, мы слушаем! — вздохнула толпа.

— Голод туманит разум, — примирительно сказал Мизинец. Он хорошо знал, что голодные люди становятся злыми. — Но если льды не уйдут, вы все равно пойдете за оленями.

— Мы не умеем на них охотиться, — сказал кто-то. — За ними надо гоняться по тундре, и они не всегда подпускают так близко, чтобы можно было бросить копье.

— Мы научим. Мы люди Леса…

— Нам не нужна ваша помощь, — возразил старик и ударил себя в грудь кулаком. — Я Великий Заклинатель. Я стану сегодня говорить с духами-пособниками и побываю у Великого Морского Духа! Я все могу, я сильнее всех! Видишь, люди верят мне. Голод не враг, а друг наш — он проверяет веру. Наступит время, и я пригоню сюда столько тюленей, что охотники устанут колоть их, а животы их раздуются от обильной еды. Они станут есть мясо от восхода и до заката, и каждый будет греть на солнце пузо и спать сколько захочет.

— Быть может, это время наступит, когда все умрут, — робко вмешался в разговор Птенец Куропатки.

Старик бросил на него быстрый взгляд и с глубокой уверенностью возразил:

— Кто-нибудь да останется. Люди нашего племени умеют ждать. Их желудок станет есть их самих. Они будут только худеть. Но зато те, кто дождется, будут самыми счастливыми!

Очень тощий, высокого роста охотник потянул Мизинца за руку.

— Пойдем в жилище, гость…

Юноши пошли за ним. Никто не остановил их, не окликнул. Старик и молодой охотник — его сын словно забыли о друзьях. Толпа поредела. Люди разбредались по берегу, понуро опустив головы. Они шли дожидаться Великого времени Сытой Жизни.

— Большая беда пришла к вам, — сочувственно сказал Мизинец.

— Да. Такого не было давно. Нет еды, нельзя охотиться на тюленей. Киты забыли к нам путь, потому что льды стоят у самого берега. Великий Морской Дух сердится на нас…

— Как умер Маленький Остров?

Охотник вздохнул, долго шел молча, потом сказал:

— Он был не стар, но дух болезни не покидал его всю зиму. Старик, с которым вы говорили, его зовут Сильный Ветер, все время уговаривал Великого Заклинателя уйти в Страну Мертвых. Двум Заклинателям всегда тесно в одном племени, и духи рано или поздно заставят одного из них умереть. Сильный Ветер хочет, чтобы люди слушали только его слова. Оттого он сердится, кричит. Он Заклинатель тоже, но у него нет той силы, которая была у Маленького Острова. Люди знают про это, но молчат.

— Вы не слушайте его, — горячо предложил Мизинец. — В тундре полно оленей, птицы залили своим пометом скалистый мыс…

— Он старик, и он Заклинатель, и надо кого-то слушаться…

— Разве все старики мудры?

— А разве у вас не чтут старость?

Мизинец промолчал. И в его племени не все старики были достойны, чтобы их слушали. Самое большое, на что они годились, — это рассказывать сказки. Но молодые, по обычаю, повиновались им, хотя чаще всего старость бывает глупа и вздорна.

Друзья подошли к жилищу охотника.

Из черной дыры входа вылезли дети. Ни страха, ни любопытства не было в их потухших глазах. Они хотели есть. Глядя на них, Головач тихо повторил:

— Совсем рядом много птиц, и яйца лежат прямо на камнях. Охотник вздохнул.

— Сильный Ветер не велел туда ходить. Он сказал, что если кто-нибудь нарушит запрет, к нам совсем не придет удача.

Птенец Куропатки развязал дорожную сумку и выложил на плоский камень все мясо, которое там было. Дети и взрослые жадно расхватали куски.

— Может быть, ваш приход принесет удачу, — закончив есть, сказал охотник и протянул в направлении берега руку. — Наши гарпуны давно готовы.

Друзья посмотрели туда, куда он показывал. На высоких подставках из плавниковых бревен стояли лодки, обтянутые бурыми шкурами. Каждая могла поднять десять-пятнадцать охотников сразу. Таких больших лодок в Краю Лесов не было.

— Вы далеко уходите в море? — уважительно спросил Мизинец.

— Нет. Морской дух не разрешает. Когда он сердится, то посылает высокую волну. Тогда люди гибнут. Обычно морской зверь приходит к самому берегу. У скал, где много птиц, на землю выходят моржи, и мы колем их копьями.

— А если льды совсем не уйдут в это лето?

— Тогда те, кто не умрет до зимы, пойдут в поход или к людям, которые живут под Закатным Солнцем, или к вам и станут просить или отбирать мясо. Старики укажут, куда идти.

— Но разве наше племя виновато, что от Береговых людей отвернулась удача?! — закричал Головач.

— Не знаю…

— Наше племя большое. Мы умеем сражаться… — сказал Мизинец.

Охотник печально улыбнулся.

— Не говори мне этого. Мне ни к чему знать — большое ваше племя или маленькое. Голод отнимет у людей рассудок, а что делать, их научат старики. Я просто говорю, что все может быть… Духи скажут старикам, кого убивать, а старики скажут нам…

Мизинец долго подавленно молчал.

— Наши племена долго жили в мире, — сказал он. — Неужели прольется кровь?

— Не знаю… Когда-то наши предки тоже жили в Краю Лесов. Но со стороны, откуда приходят теплые ветры, пришло ваше племя. Вас было много, и ваши дети плакали от голода. Наши племена стали жить вместе, охотиться на одних плавнях, ловить рыбу в одних озерах. Но потом поссорились наши Великие Заклинатели… Ваше племя было сильнее… Мы ушли… Когда не ладят самые сильные и старые, молодым охотникам не под силу загнать одного оленя… Так было, так есть, так будет… Мы ушли на берег Холодного моря и разучились охотиться на оленей. Мы едим теперь только то, что выбрасывает на берег море. Мы не таим злобы. Видимо, так хотели духи. Они одни знают, какую кому определить судьбу.

Все надолго замолчали.

Солнце опустилось совсем низко к морю и остановилось там, красное, как свежая кровь. Длинные тени сидящих людей легли на землю. Даже маленькие камни имели свою большую тень.

Меж жилищами шел сын Сильного Ветра и делал какие-то знаки руками. Люди, посмотрев на него, медленно вставали на ноги и брели к жилищу Заклинателя.

— Пойдемте, пришельцы. Сильный Ветер будет разговаривать с духами, — сказал охотник.

Когда мужчины племени собрались в жилище Сильного Ветра, кто-то обрывком шкуры закрыл дымовое отверстие в крыше, через которое попадал луч света. Сделалось темно, как зимней ночью.

Очень долго стояла тишина, потом послышались вздохи и стоны. Это заговорили давно умершие. Мизинцу показалось, что голоса шли из воды и были похожи на плеск струй на перекатах. Десятки голосов вокруг запели громко и страстно:

Песня-заклинание все повторялась и повторялась. С каждым разом тоскливее становились голоса и все больше было в них отчаяния и мольбы.

И вдруг все услышали дребезжащий голос Сильного Ветра:

— Путь мне открылся сквозь землю. Путь широкий и круглый, как ствол дерева, у которого выгнила сердцевина. Прямо в жилище Морского Духа ведет путь. Я иду! Я иду! Я иду!

Голос Заклинателя сделался глухим, словно доносился уже из-под земли.

— Я вижу жилище Морского Духа. Оно совсем как человеческое. Только у него нет крыши и передней занавески. Хозяйка сидит у жирника! Она отвернулась! Она не смотрит на стойбище людей! Она сердита!

Люди стали петь совсем тихо и жалобно, а Заклинатель кричал:

— Я вижу: в полынье возле Хозяйки собраны со всего Холодного моря киты, и моржи, и лахтаки, и тюлени! Они лежат и дышат! Вход в жилище стережет страшная собака! Я прогоню ее! Я сильный!

Приглушенный яростный лай донесся до слуха собравшихся. Потом ненадолго наступила тишина, и снова голос Сильного Ветра:

— Волосы Хозяйки не прибраны, вид ее дик и страшен. Я хватаю ее за плечо, поворачиваю лицом к жирнику и зверям, я глажу ее волосы и прошу: «Тем, что наверху, не добраться до тюленей».

И вдруг женский голос, грозный и хриплый, перебил Сильного Ветра:

— Собственные поступки загородили им путь!

Мизинец почувствовал, как съежились сидящие рядом с ним Птенец Куропатки и Головач. Ему самому было очень страшно, зубы стучали. Невнятный говор, крики неслись теперь из-под земли.

Охотник, вздрагивая все телом, прошептал в ухо Мизинцу:

— Великий Заклинатель уговаривает Морского Духа. Уговорить его трудно, потому что дух этот носит обличье женщины.

Издалека донесся свист крыльев, удары о дерево, сильный шум, и за занавеской, где сидел Сильный Ветер, словно упал человек.

Наступила долгая тишина, и медленно опустилась занавеска. Смутно стала видна фигура стоящего во весь рост Заклинателя. Он тяжело дышал и отплевывался.

— Мне надо сказать… Все хором ответили:

— Слушаем! Слушаем!

— Пусть раздастся слово.

— Может, это моя вина! Может, моя! Моя! Моя! — закричали охотники, перебивая друг друга. Напуганные голодом, они готовы были признаться в самом сокровенном и тайном.

Сын Сильного Ветра начал выкликать по имени каждого, кто был в жилище. И каждый, опустив голову, не решаясь встать на ноги, сознавался во всех проступках, какие казались ему запретными.

— А-а-а! — в ответ на признания вопил недовольно Сильный Ветер. — Мало правды! Мало правды! Не все! Не все!

И вдруг послышался робкий голос мальчика:

— Я взял с могилы охотника копье…

— Вот оно! Вот оно! — радостно, исступленно закричал Заклинатель.

— Что будет теперь мальчику? — тронув охотника за руку, тихо спросил Мизинец.

— Ничего. Он сознался. Он хороший мальчик. Дух простит его. Собравшихся охватила великая радость. Беды отведены, и быть может, уже завтра льды уйдут, а Морской Дух пригонит много, много разных зверей.

Друзья выбрались из жилища. Ветер из тундры крепчал. Им показалось, что полоса чистой воды между берегом и кромкой льдов сделалась шире.

Они сели на обрыв и стали думать, что делать дальше и как поступить. Племя Береговых людей встретило их неприветливо. Удивительного в этом не было ничего: голод делает людей злыми, а страх перед завтрашним днем заставляет думать, с кем бы подраться.

— Эй!

Все трое дружно обернулись. Сын Сильного Ветра призывно махал им рукой.

— Вас зовет Великий Заклинатель, — сказал он важно. Сильный Ветер сидел на том же месте, все на том же китовом позвонке, где друзья увидели его впервые. Выглядел он устало, и в глазах не было злобы.

— Вы хотели что-то сказать, пришельцы? — спросил он.

— Да! — Мизинец выступил вперед. — Люди племени Леса приглашают ваше племя на праздник Мены к Синему озеру у подножия Красной горы. Нам нужны ремни и шкуры тюленей…

Старик раздраженно прервал его.

— Последние ремни съели весной люди. Это все Маленький Остров… Он наслал на нас беды…

— Морской Дух обещал вам удачную охоту, — хитро сказал Мизинец, — и к тому же мертвые не виноваты, что плохо жить живым.

Сильный Ветер искоса посмотрел на него и сделал вид, что не услышал последних слов.

— Мы, может быть, и придем на праздник Мены. Расскажи лучше, как живет ваше племя, племя, едящее земляных вшей.

— Люди нашего племени всегда сыты, — начал Мизинец. — Ноги их не знают усталости в долгих походах, а глаза — промаха. Людей в племени столько, что нельзя сосчитать.

— Хмы, — недоверчиво усмехнулся старик. — Не лжет ли твой язык?

— Приходи на праздник Мены, — дерзко сказал Мизинец. — Ты узнаешь силу и ловкость наших охотников.

— Что слышно из других краев?

— В стороне, куда на зиму улетают птицы, живет племя Плосколицых. Когда они зажигают свои костры, огней бывает больше, чем звезд на небе. Их стало так много, что они уже дерутся между собой — род на род. Они грозятся прийти на берег Холодного моря и убить всех Береговых людей.

— Они не придут сюда, — самодовольно сказал Сильный Ветер. — Здесь есть я, Великий Заклинатель, и духи помогут мне. А потом, им прежде надо будет пройти через вашу землю, — глаза старика хитро блеснули.

— Ты старик, и ты знаешь жизнь, — мягко возразил Мизинец. — Если враг первым бросает копье, духи не могут спасти зазевавшегося воина. Не лучше ли нашим племенам объединиться и встретить Плосколицых вместе?

— Нет, — гордо сказал Сильный Ветер. — Наше племя ни с кем не станет объединяться. Мы ходим в походы только тогда, когда хотим этого сами. Наши духи сильнее, поэтому мы победим.

Все надолго замолчали.

— Что будете делать дальше, пришельцы? — спросил через некоторое время сын Заклинателя.

Мизинец немного подумал.

— Мы принесли вам те слова, которые нам велело передать племя. После короткого сна мы пойдем в обратный путь.

— Долог ваш путь?

— Да. Но по дороге много дичи. А когда желудок сыт, идти легко.

Глаза молодого охотника блеснули. Он поиграл копьем, перебросив его из одной руки в другую. Движения его были мягки и ловки.

Сильный Ветер пожевал старческими губами, сжал их, стараясь придать им твердость, сощурил глаза:

— Скажи своему племени — если будет удачной наша охота, мы придем к Красной горе. Еще скажи, что племя наше сильно.

— Скажу.

Мизинец поднялся с земли.

— Пусть придет к вам удача, и ямы ваши наполнятся мясом, — сказал он.

Сильный Ветер махнул рукой. Глаза его снова были злы. Он, наверное, думал о заклинателе Маленьком Острове, думал и знал, что люди не верят ему…

Друзья ушли из стойбища Береговых людей, когда солнце уже умыло свое красное лицо в Холодном море и начало новый поход по небу. Последний раз оглянувшись назад, они увидели, что льды от берега отошли далеко и только отдельные глыбы, похожие на белых неведомых зверей, дремали на белой воде.

— Хозяйка услышала Береговых людей, и, может быть, к ним скоро придет удача, — сказал Птенец Куропатки.

— Пусть придет удача, — согласился Мизинец. — Когда люди сыты, им не хочется ходить в походы, и они не хотят умирать.

— Ты думаешь, они могут прийти к нам? — спросил Головач.

— Да. У Сильного Ветра маленькая голова. Злоба течет из его глаз, а руки беспокойны, как у несправедливо делящего добычу.

— Мы скажем об этом Укушенному Морозом.

— Мы расскажем, что видели и слышали, всем людям нашего племени.

Друзья долго шли молча. Навстречу им из Края Лесов ветер нес тучи, и тучи, идущие с моря, догоняли их.

— Надо скорее дойти до мест, богатых дичью, — сказал Головач. — От еды, которой нас угощали Береговые люди, мой живот сделался плоским, как каменная плитка…

Все засмеялись.

— Мы скоро встретим оленей. Быть может, уже сегодня.

— Будет непогода, — сказал Птенец Куропатки. — Небо становится низким и темным. Где мы спрячемся от дождя?

Все оглянулись. Безбрежная равнина, зеленая от свежей травы, сливалась вдали с небом. Лишь кое-где, невысокие и мягкие, поднимались холмы. Не было видно ни одного дерева, ни одного кустика.

Так и не встретив в этот день оленей, друзья остановились на ночлег на вершине плоского холма. С неба посыпался мелкий дождь, и туман затопил равнину. Сделалось холодно.

— Мы не должны все спать, — сказал Мизинец. — Сын Сильного Ветра хочет драки, и он может прийти нашим следом. Пусть первым стережет тундру Птенец Куропатки, потом я, а после всех Головач.

— Ты выдумываешь, Мизинец, — недовольно сказал Птенец Куропатки. — Мы не сделали Береговым людям зла. Зачем им нас убивать?

— Сердце мое неспокойно. Я видел его глаза и знаю, что он хочет драки.

— Тундра ровная, тундра открытая…

— Но туман — помощник нападающего.

Мизинец и Головач легли на склоне, защищенном от ветра, а Птенец Куропатки, недовольно ворча, присел на корточки на вершине и положил у ног копье.

Туман ходил вокруг волнами, то открывая даль, то заливая ее серым тяжелым дымом, и в этом дыму неслышно бродили духи, принимая образ неведомых чудовищ. Птенцу Куропатки, оказавшемуся вдруг в одиночестве, сделалось страшно. Люди его племени боялись одиночества, потому что одиноких всегда подстерегает беда, а страх отнимает силы и разум.

Бесконечно долгим показался ему срок, пока не пришел Мизинец, чтобы сменить его. И тогда Птенцу Куропатки расхотелось уходить. Вдвоем стало проще, и ушли страхи.

Разговаривать не хотелось. Друзья сидели на корточках и слушали тишину. Птицы на озерах и болотах замолкли. Все живое не любит, когда в тундру приходит непогода, и тихо и терпеливо пережидает ее.

Где-то чавкнуло болото. Мизинец насторожился, потянул к себе копье.

— Надо разбудить Головача, — шепотом предложил Птенец Куропатки.

— Не надо, — так же тихо отозвался Мизинец.

Друзья вдруг увидели, как мелькнула в тумане тень, потом рассмотрели — два человека, часто останавливаясь, крались вверх по склону. Юноши продолжали сидеть неподвижно. А когда до чужаков оставалось совсем близко, они, стремительно вскочив на ноги, ударили их тупыми концами копий.

— Гхы! — крикнул Мизинец.

— Гхы! — повторил Птенец Куропатки. Тоскливый вой разнесся по тундре.

Едва Мизинец успел поднять копье, как из тумана огромной птицей метнулся на него человек. Юноша успел увернуться. Ударившись друг о друга грудью, они упали и покатились по земле. Враг был тяжелее, выше ростом и скоро начал одолевать Мизинца.

Мизинец задыхался под тяжестью противника. Подбежал Головач и изо всех сил ударил несколько раз древком копья нападающего по спине.

Враг застонал, забормотал что-то бессвязное. Хватка его ослабела. Он вскочил на ноги и бросился бежать. По голосу Мизинец узнал в нем сына Сильного Ветра.

Туман редел, оседал на отяжелевшую от влаги одежду, тонкими струйками стекал по бронзовым лицам.

— Что станем делать? — спросил Головач. — Береговые люди придут сюда и убьют нас.

— Мы не пролили крови, — сказал отрывисто Птенец Куропатки.

— Нужно уходить. Все время идти и совсем мало спать, чтобы след наш затерялся среди болот.

Головач наклонился, поднял копье одного из убежавших, прикинул его на руке, проверяя, удобно ли.

— Брось, — сказал Мизинец. — Мы не те, кто ходят за добычей. Мы не хотели драки, и всякий житель Леса, Тундры и Берега, увидев, что мы ничего не взяли у врагов, поймет, что мы защищались. Надо только сломать древки копий, чтобы они не смогли причинить нам вреда.

— Очень хорошие наконечники, — с сожалением сказал Птенец Куропатки. — Костяные. Крепкие. В нашем племени таких нет.

Мизинец заколебался. Наконечники действительно замечательные. Они были сделаны из моржового клыка и редко ломались при ударе. Подумав некоторое время, он сказал:

— Пожалуй, мы возьмем наконечники. Друзья обрадованно закивали.

Мизинец посмотрел на друзей, и сердце его тоже застучало сильно. Впервые он сражался и победил. Радость нельзя было высказать словами.

Долго плясали юноши танец Торжества на холме среди тундры. Могучими и сильными казались они себе: не было таких врагов, которых бы они не смогли победить! А когда устали, зашагали вниз по склону к бескрайним зеленым болотам. Низкое и угрюмое небо висело над их головами…

Глава V

В стойбище на Великую реку друзья вернулись в то время, когда на болотах зажглись желтые огоньки созревшей ягоды морошки и первые грибы в скользких серых шапках вылезли на кочки вдоль родников у подножия сопок. Наступило самое хорошее время — время Созревания.

Племя уже думало о перекочевке к озеру Больших рыб. Наступила пора, когда Морской Дух должен открыть свои запруды и выпустить из Внутреннего моря стада красной рыбы. Стада пойдут тогда вверх по Великой реке, а из нее по притокам, чтобы отложить икру и продолжить свой род. Рыбы будет так много, что реки выйдут из берегов и те рыбины, которым не хватит места в воде, станут выбрасываться на песчаные берега и узкие косы.

Озеро Больших рыб соединялось с Великой рекой неширокой и мелкой протокой, поэтому улов здесь всегда был обильным, и племя перед осенней охотой на оленей каждый год приходило сюда, чтобы заготовить рыбы на зиму. И еще озеро было хорошо тем, что в свободное время охотники могли выходить на него в байдарах и промышлять линную птицу — гусей и лебедей, несметные стаи которых прятались в невысокой осоке у низких берегов.

Укушенный Морозом встретил юношей на берегу, на том же месте, откуда провожал, и им показалось даже, что он все эти дни ни разу никуда не уходил, ожидая их возвращения. Несмотря на всю свою суровость, старик с трудом скрывал радость, что все вернулись живыми и невредимыми.

— Удачным ли был ваш поход?

— Да, — сказал Мизинец. — Глаза наши многое увидели, а сердца были смелыми.

— Вам пришлось сражаться?

— Да. Мы расскажем обо всем, но прежде пусть соберется Совет Знающих Жизнь.

Укушенный Морозом удивленно зачмокал:

— Большие слова говорите вы…

Совет Знающих Жизнь собрался быстро. Всем было интересно узнать, что видели молодые охотники в долгом походе и как живут Береговые люди.

Старики и лучшие охотники сели на корточки друг подле друга, остальные члены племени — менее удачливые охотники, женщины и дети — стали за их спиной.

— Мы слушаем вас, — сказал самый старый, а значит, имеющий право на первый голос охотник по имени Жирный Сурок. Он выпятил пухлую грудь, свел к переносице густые брови и показал в улыбке беззубые десны.

— Да, да. Мы слушаем… — отозвался Кивающий Головой — сухой и длинный старик с припухшими веками. Когда-то, видимо, глаза его были умны и подвижны, но сейчас их подернула дымка усталости от жизни и забот о еде и болезнях.

— Говори ты, Мизинец, — шепнул Головач. Мизинец оперся о копье, как старый воин, и заговорил.

Он рассказывал неторопливо, подробно, потому что здесь не существовало времени. Люди племени просидели бы вот так же на корточках и сутки, и двое и забыли бы даже о еде, потому что они любили слушать.

О каждом дне похода рассказывал Мизинец: о том, что они видели, что ели, как спали. Изредка среди слушающих раздавались возгласы удивления или одобрения, но никто не перебивал. Когда рассказ дошел до разговоров с Заклинателем Сильным Ветром, до нападения Береговых людей, послышались крики негодования и возмущения. Жирный Сурок поднял руку.

— Я слышу — люди требуют наказать Береговое племя. Мы можем пойти походом и разрушить стойбище поднявших копье.

— Да, — пожевав губами, радостно подтвердил Кивающий Головой. Он всегда и со всеми соглашался.

— Разве нам тесно? — возразил Укушенный Морозом. — Разве Береговые люди мешают нам охотиться? Или наши тропы уже пересеклись? Быть может, они никогда не придут, чтобы напасть первыми.

— Твой язык говорит пустые слова! — закричала молодежь. — Мы хотим идти в поход! Мы накажем племя Береговых людей за их дерзость! В поход! В поход!

— Слова твои легки, Укушенный Морозом, как кора на большой воде, — подтвердил важно Жирный Сурок. — Мы, Знающие Жизнь, говорим: надо идти в поход, чтобы показать Береговому племени, что мы сильные. Нам помогают духи! У нас самые лучшие духи!

— У них тоже есть духи-покровители, и они станут им помогать, — возразил Укушенный Морозом.

— Ты оставил свой ум в том месте, где спал, — недовольно сказал Жирный Сурок. — Тебе надлежит молчать. Видишь, как единодушны все.

— Да, — важно согласился Кивающий Головой. — Наши духи сильнее их духов. Наши духи всесильны, потому что так сказали они сами.

Укушенный Морозом развел руками, досадливо крякнул. Старики отвернулись от него.

— Ты, Мизинец, как только придет холод, и земля сделается твердой, поведешь к стойбищу Береговых людей отряд выносливых и бесстрашных, — сказал Жирный Сурок.

— Ты пойдешь с нами? — спросил Головач.

— Нет, — важно отозвался тот. — Мы останемся в своем стойбище и будем просить духов, принося им жертвы, чтобы поход ваш был удачным. Наши духи будут с вами, когда вы с копьями броситесь на Береговых людей.

— Мы пойдем! Мы пойдем! — крикнул Мизинец. Было радостно оттого, что Совет Знающих Жизнь доверил ему такое важное дело. — Пусть Береговое племя узнает нашу отвагу.

Совет закончился. Старики ушли на шкуры дремать и ждать, когда женщины сварят очередные куски оленины.

— Почему ты не хочешь похода? — спросил Мизинец Укушенного Морозом, когда они остались одни. Ему было горько, что старик не одобряет решение Совета и не радуется за него. — Разве за оскорбление не полагается месть?

— А разве вы не рассчитались уже, наказав охотников из Берегового племени?

— Мы сильные. Мы можем больше. Жирный Сурок сказал, что наши духи сильнее их.

— Почему ты веришь Жирному Сурку? Откуда он это может знать?

— Он — Знающий Жизнь. Старик невесело усмехнулся:

— Он тот, кто забыл жизнь. Жизнь учит нападать только тогда, когда надо защищаться. Старые и молодые — вот кто хочет всегда походов. Старые — потому что они забыли жизнь, молодые — потому, что не знают ее. И те и другие не хотят думать о том, сколько охотников после похода уйдет в Страну Мертвых.

— А разве человек должен бояться смерти? Разве в Стране Мертвых им будет плохо?

И снова Укушенный Морозом усмехнулся:

— Почему же тогда Жирный Сурок и Кивающий Головой не спешат уйти в эту страну? У них болят от старости суставы и выпали зубы. В Стране Мертвых им было бы лучше. Но им нравится на земле есть самые жирные куски и знать, что каждое их слово здесь слушают.

— Они были охотниками…

— Я знаю всю их жизнь… Глаза мои видели… Они никогда не были великими охотниками и не приносили добычи больше других. Для этого у них не хватало ни ловкости, ни силы, ни ума… И Заклинателями они не были…

— Почему же теперь их слушаются?

— Они сумели выжить, когда другие умирали, — сказал Укушенный Морозом. — Они редко ходили в походы и умели спать, когда в стойбище приходил Голод, а другие охотники, теряя последние силы, ходили по лесам в поисках дичи. Они лучше других умели ждать…

— Ты лжешь, старик! — крикнул Мизинец. — Люди слушаются только достойных!

— Ты увидишь, что я был прав, если в племя придет беда…

Вечером, когда солнце спряталось за сопки, чтобы немного поспать, и белая ночь разлеглась на земле, с речки Высоких Порогов прибежал охотник. Лицо и руки его были в крови. Укушенный Морозом стащил с него летнюю меховую рубаху. В плече у охотника торчал наконечник из твердого зеленого кремня.

— Кто пролил на нашей земле кровь человека? — спросил старик.

— Я не знаю, — сказал охотник. Лицо его было серым, как весенний снег. — Этих людей было трое. Они не нашего племени.

— Это Береговые люди! — крикнул Птенец Куропатки. — Они пришли мстить!

— Нет, — морщась от боли, сказал охотник. — Я знаю, я видел Береговых людей. Они такие, как мы. Эти же другие: лица их плоски, и волос не растет на них.

— Плоские лица? — переспросил Мизинец.

— Да. Носы их словно сплюснуты, и ростом они ниже нас.

— Это Плосколицые, — прошептал Мизинец. — Они пришли сюда.

Укушенный Морозом припал губами к ране охотника. Лицо того совсем побелело, но он не издал ни звука. Когда старик поднял голову, в зубах его был наконечник стрелы. Побродив вокруг стойбища, он принес пучок известных только ему трав и, тщательно пережевав их, залепил рану, перевязал ее полоской мягкой, хорошо выделанной шкуры. Потом долго рассматривал наконечник.

— Такие наконечники делают только в племени Плосколицых, — сказал он медленно. — Пусть молодые охотники пойдут туда, куда им укажет раненый, и по следам найдут врагов. Нужно хотя бы одного из них захватить живым.

Молодежь зашумела, размахивая копьями, угрожая местью пришельцам, и скоро двадцать охотников скрылось в лесу. Ушли с ними Мизинец, Птенец Куропатки и Головач.

Приковыляли, остановились возле раненого Жирный Сурок и Кивающий Головой. Они тоже долго рассматривали наконечник и важно рассказывали всем, кто хотел слушать, о разных случаях своей жизни.

Укушенный Морозом словно не заметил их, да они и сами не лезли ему на глаза. Старик велел отложить кочевку к озеру Больших рыб, потому что на земле племени стало неспокойно, и никто не знал, сколько пришло врагов, где они, и что намерены делать дальше. Всем запрещалось уходить далеко от стойбища.

Потухли горевшие день и ночь костры, байдары укрыли ветками и прошлогодней травой. Женщины племени больше не поднимались на склоны сопок за съедобными травами и кореньями. Пришла пора Выжидания.

Отряд молодых охотников вернулся через день. Пятеро воинов оказались ранеными. Охотники привели Плосколицего. Руки его были скручены ремнями.

Когда все племя собралось на поляне у потухшего костра, Мизинец начал рассказ:

— След врагов мы нашли быстро. Они не прятали его и не запутывали. Когда мы догнали их в узком распадке, они дрались смело и отчаянно, похоже, в них вселился дух Безумия. Вы видите, пятеро наших воинов ранены. Одного мы с трудом схватили и связали. Вот и весь мой рассказ.

Наступила тишина. Люди настороженно, злыми глазами смотрели на пленника. Был он невысок ростом, коренаст, нос приплюснут. Голое по пояс мускулистое тело было в кровоподтеках.

— Укушенный Морозом, — важно сказал Жирный Сурок. — Ты когда-то бывал в стране Плосколицых, ты понимаешь их язык, и, быть может, ты сможешь его обо всем расспросить.

Старик исподлобья посмотрел на Жирного Сурка.

— Пусть принесут воды, — велел он.

Один из детей, подхватив кожаную сумку, бросился к реке.

Укушенный Морозом молча промыл пленнику раны и так же, как своему охотнику, залепил их зеленой кашицей из жеваных трав.

Все это время пленник стоял молча, словно не замечая, что делают с его телом. Лицо его оставалось бесстрастным.

Через некоторое время, когда ему, видимо, стало лучше и утихла боль, глаза пленника остановились на лице Укушенного Морозом.

— Ты Заклинатель? — спросил он. Старик согласно кивнул головой.

— Но кто ты, проливший кровь наших охотников?

— Я из могущественного племени Настоящих людей.

— Зачем вы пришли на нашу землю? Разве вам стало тесно в своих лесах?

— Наша земля там, где мы. И вся земля наша. Мы живем, где хотим.

— Но на других землях живут другие племена, и, по закону предков, это их земля.

Пленник презрительно усмехнулся:

— Кто посмеет встать на нашем пути?

— Не будь гордым, — сказал старик. — Быть может, жить тебе осталось совсем немного. Расскажи мне все о своем племени.

— Воин, который рассказывает о своем племени, — трус. Мы умеем умирать, оставаясь твердыми.

— Ты говоришь хорошие слова. Наши воины поступают так же. Но откуда другие племена узнают о могуществе твоего народа, если ты будешь нем, как рыба?

Воин задумался.

— Ты говоришь правду, старик. Я расскажу. Расскажу для того, чтобы в душе твоей и твоего народа поселился страх и ужас перед нами. Дай мне напиться.

Укушенный Морозом протянул ему кожаный мешок с остатками воды.

— Так вот, слушай, старик. Наши дети рождаются в походе, становятся юношами, затем стариками и умирают на ходу, падая головой вперед. Нам худо живется в своих лесах. Еще дальше нас, в сторону Весны, лежит земля, сожженная солнцем, и на ней живут другие племена. Они сильны и многочисленны и потому часто без страха приходят в наши леса и отнимают нашу добычу. Оттого мы тоже ходим там, где хотим, где есть еда. Нам не страшны ни горячее солнце, ни духи холода. Мы ищем новую землю, богатую зверем, птицей и рыбой. По первому снегу сюда придут новые отряды…

Укушенный Морозом внимательно слушал пленника. Нет, тот не обманывал. Он говорил правду, и правда эта была страшной. Старик помнил свой поход в землю Плосколицых и знал, как многочислен этот народ.

— Земля огромна, — сказал он. — По ней кочует много племен. Мы по справедливости могли бы поделить охотничьи угодья… Где твои соплеменники, что уже пришли на нашу землю?

Воин злорадно усмехнулся:

— Они везде, они вокруг. Одни, как волки, рыщут по берегам Великой реки, а другие уже посланы за помощью. Мы разрушили ваше зимнее стойбище и засыпали норы, в которых вы жили, землей и камнями, а все, что могло гореть, предано Духу Огня.

Старик вздрогнул и обвел глазами сидящих вокруг охотников, женщин и детей. Никто не понимал, о чем он говорил с пленником, и потому люди были спокойны.

— Уберите его, — тихо сказал старик.

Двое охотников подхватили Плосколицего под руки и потащили за деревья.

— Слушайте, вы, Знающие Жизнь, и вы, мужчины, и вы, женщины…

Чем дальше говорил Укушенный Морозом, пересказывая услышанное от пленника, тем мрачнее становились лица людей.

— Что станем делать?! — послышались голоса, когда он умолк.

— Надо убить Плосколицых! — выкрикнул Жирный Сурок. — Не надо бояться!

— Они умеют драться, — сказал один из охотников, принимавших участие в походе.

Когда настала очередь говорить Укушенному Морозом, он недолго помолчал, потом сказал:

— Пусть сегодня же охотники разделятся на отряды и уйдут в лес на три дня пути во все стороны, чтобы узнать, где рыщут Плосколицые и сколько их. Мы же станем готовиться к кочевке к зимнему стойбищу, чтобы увидеть, что сделали там Плосколицые, и подготовить жилища к зиме.

— Да, — сказали мужчины.

— Да, — подтвердили женщины.

Всем хотелось слушать разумные и спокойные слова.

— Ты, — старик посмотрел на Мизинца, — станешь главным и будешь смотреть, чтобы враг неожиданно не напал на стойбище.

— Я хочу идти в поход.

— Ты останешься, — обрадованно вмешался Жирный Сурок. — И станешь охранять нас от Плосколицых. С тобой будут те охотники, которых ты пожелаешь оставить.

Мизинец, поняв, что спорить бесполезно, в знак согласия отошел в сторону.

Отряды ушли искать Плосколицых в тот же день. В укромных местах вокруг стойбища спрятались охотники, чтобы высматривать врагов. Со стороны Холодного моря надежно защищала стойбище Великая река. По ней начался ход красной рыбы. Огромные косяки шли вдоль берегов, и от их движения вода становилась беспокойной и черной, а быстрые струи, ударяясь о спины рыбин, сворачивали в сторону, уступая им путь.

Но людям было не до рыбы. Мизинец обходил и проверял, не спят ли те, чьи глаза должны были быть зоркими и не знающими сна.

Через шесть дней начали возвращаться отряды. Они приносили плохие вести. Все видели многочисленные следы Плосколицых, а два отряда едва ушли от врагов. Пришельцы вели себя так, словно земля, по которой они бродили, всегда принадлежала им: они первыми нападали, они были смелы и не знали сомнений. Держались они небольшими отрядами, и это давало им возможность быстро и незаметно передвигаться на большие расстояния и появляться неожиданно там, где их не ждут.

Укушенный Морозом и Мизинец пошли к Жирному Сурку и Кивающему Головой, чтобы держать совет — так велел поступать обычай.

Знающие Жизнь лежали на мягких шкурах. Глаза их были подернуты серым туманом, а беззубые рты бормотали непонятные слова. Изредка кто-нибудь из стариков с трудом поднимал голову и протягивал руку. Одна из женщин вкладывала в дрожащую ладонь пьянящий гриб мухомор. Старик рвал его на кусочки и, разжевывая беззубыми деснами, глотал. Женщина торопливо подавала берестяной ковш; разливая воду по груди, старик выпивал ковш до дна и снова падал лицом в шкуру, роняя с губ желтую пену.

Мизинец с трудом растормошил Жирного Сурка. Тот долго не мог понять, чего от него хотят, а когда сообразил, тупо глядя молодому охотнику в лицо, сказал:

— Вы — молодые, трусливые, как зайцы, по следам которых идет лиса. Бегите и убейте Плосколицых, сделайте счастливую жизнь себе сами. А нам не мешайте говорить с духами. Наступило время Созревания, в лесах родился пьянящий гриб. Вот я вижу голую женщину. Вместо головы она приставила себе пьянящий гриб. Женщина шевелит широкими бедрами и зовет меня. Груди ее налиты, как вымя стельной важенки. Она машет мне руками. Хи-хи-хи-хи!

Тонкие тягучие струйки слюны ползли по подбородку Жирного Сурка. Укушенный Морозом покачал головой:

— Я говорил тебе, Мизинец…

Мизинец с отвращением оттолкнул от себя Жирного Сурка и ничего не ответил.

— Пусть их разберут по своим байдарам молодые охотники, — сказал старик, показывая на лежащих. — Мы идем вверх по Великой реке к своему стойбищу.

Мизинец обернулся к поляне и, приставив к губам ладони, пронзительно закричал:

— Мы идем на зимнее стойбище! Мы выступаем в поход!

Люди зашумели, задвигались. Они давно ждали этих слов.

Стояло время Созревания, и ночь вернулась на землю. Она была пока еще короткой, но редкие звезды уже ненадолго загорались на небе. Байдары медленно шли против течения. Не слышно было ни смеха, ни голосов. На этот раз лодки не прижимались к берегу, хотя плыть там было легче, а держались от него на расстоянии полета стрелы. Берега были тихими и спокойными, словно и не таилась в прибрежных зарослях опасность, словно и не бродили где-то совсем рядом жестокие Плосколицые.

Отступили далеко от воды заросли, и за поворотом открылись знакомые места. Издалека увидели люди свое стойбище: жилища с разрушенными перекрытиями, обгоревшие деревья, груды пепла.

Когда байдары совсем близко подошли к песчаной косе, из-за деревьев выскочили Плосколицые. Их было много. Они торопливо натягивали луки с черными стрелами. И тогда охотники, не занятые на веслах, первыми пустили в сторону пришельцев свои стрелы. Несколько воинов упало. Остальные, стреляя, начали медленно отходить к лесу.

Племя торопливо высадилось на берег, но след Плосколицых уже затерялся в чаще. Охотники бросились было в погоню, но Укушенный Морозом остановил их.

— Разве вы забыли об осторожности? Кто знает, что задумали враги?

Люди разбрелись по стойбищу. Вид жилищ был ужасен. Все они были разрушены. Плосколицые забрали или сожгли шкуры, зимнюю одежду. И когда все снова собрались вместе, Укушенный Морозом сказал:

— Надо уходить. Врагов слишком много, чтобы начинать бой. Мы переплывем на другую сторону Великой реки. До наступления времени Холодов они не смогут к нам прийти, потому что у них нет байдар. Мы будем думать и говорить с духами. Быть может, духи научат нас, что делать дальше.

— Мы хотим драться! — не согласились со стариком молодые охотники.

— Вы забываете, что идет время Холодов. Надо подумать, где будут укрываться от непогоды и что будут есть дети нашего племени. — Укушенный Морозом помолчал. Лицо его, иссеченное шрамами, потемнело и осунулось за эти дни. — А крови еще прольется много. Каждый сможет намочить в ней наконечники своих копий и ладони.

— Мы отдаем им нашу землю!

— Они ее забирают, — печально сказал старик.

Байдары отошли от берега. Сейчас же из леса выскочила толпа Плосколицых. Крики и визг неслись с галечниковой косы. Пришельцы плясали танец победы.

Течение снесло байдары далеко вниз, и стойбище скрылось из глаз. Берег, к которому причалили охотники, показался им враждебным и чужим.

Укушенный Морозом выбрал место для стойбища на склоне высокой сопки в густом лесу. Отсюда хорошо была видна река, и поэтому легко было заметить каждого, кто захотел бы приблизиться к стойбищу.

Словно для того, чтобы люди еще больше почувствовали свое одиночество и бессилие перед тем, что случилось, пришла непогода. Хрипло, простуженно плакали дети. Плач их вплетался в вой ветра и шорох дождя. Женщины стали раздражительными и злыми. Руки их, постоянно занятые работой по выделке шкур и шитью новой зимней одежды, покраснели, пальцы плохо гнулись. Они все время протягивали ладони к кострам. Ветер сделался холодным и безжалостным. Он гнал тучи отовсюду: с устья Великой реки, с Холодного моря, со стороны Страны Вечного Льда. Порой людям казалось, что даже осень пришла в этом году раньше обычного. Дух Уныния поселился в сердце каждого, и только мужчины еще собирались вместе и думали, что делать дальше.

Дни медленно умирали, ночи становились длиннее и непрогляднее. За горами и равнинами однажды вздохнуло Холодное море, и на землю, на нижние ветви деревьев села белая дымка мороза. Когда же она растаяла, земля и деревья засверкали красным и желтым. Сразу поспела голубика.

Тревога не уходила из племени. Великая река стерегла его от Плосколицых, но кто мог знать, что задумали духи. Охота была плохая. Олени, ушедшие в сторону Холодного моря, еще не вернулись, и поэтому охотники вынуждены были убивать все живое, что попадалось на их пути. На протоках и озерах они стреляли птиц, женщины, бродя по берегу, собирали красную рыбу, которая, закончив свой великий поход в верховья, подыхала в мелких речках. Мясо рыбы было вялым и безвкусным и отставало от костей.

Полуголодная жизнь и предчувствие недоброго сделали людей угрюмыми, и они совсем мало смеялись. Страх как тень бродил теперь за каждым. Не проходило дня, чтобы духи не посмеялись над кем-нибудь: то рука охотника теряла твердость, а глаз — меткость, то виделись в лесной чаще страшные существа и слышался тихий ропот.

Самые болтливые научились молчать, многие перестали слушать стариков, и каждый стал жить сам по себе.

Только для слов Укушенного Морозом и Мизинца уши людей были открыты. Первый учил жить и терпеть, а второй всегда возвращался с добычей и честно делился с каждым.

Очень редко видел теперь Мизинец своего друга. Птенец Куропатки целыми днями пропадал у студеных ручьев. В прозрачной воде он выискивал кремневые валуны и вместе с подростками приносил их на лесную поляну к стойбищу.

В одной из стычек с Плосколицыми ушел в Страну Мертвых лучший в племени мастер по изготовлению наконечников для стрел и копий — Камень. Он успел научить своему мастерству Птенца Куропатки. И теперь охотники племени приходили к юноше со всеми своими бедами и просьбами. Приходили и женщины: им нужны были скребки, чтобы выделывать шкуры. И скоро Птенец Куропатки не мог уже выполнять все просьбы. Ведь мало было уметь сделать вещь. Для каждой нужен был свой материал, и его приходилось порой подолгу искать. Тогда-то и велел Укушенный Морозом, чтобы подростки помогали ему.

Мальчики приносили Птенцу Куропатки кремень: красный, желтый, коричневый, полосатый, и только он мог сказать, какой и на что сгодится. Он узнавал тайны камня по цвету — его силу и крепость.

На большой глыбе каменным же отбойником Птенец Куропатки сбивал с валунов шероховатую, неровную корку. Обнажалось плотное ядрище.

Юноша укреплял его в небольшом углублении на головке бедренной кости оленя и, уперевшись в самый край камня костяным стержнем, сделанным из крепкого клыка Длиннозубого зверя, наваливался на него руками и грудью. От кремня отделялась тонкая пластинка. Теперь ее надо было обработать, придать форму. Осторожно и будто бы без особого труда, а на самом деле напрягаясь каждым мускулом, Птенец Куропатки небольшим стерженьком отщеплял, отдавливал мелкие чешуйки. И скоро в руке его оказывался тонкий и красивый наконечник для стрелы, или скребок, или проколка.

Подростки зачарованно следили за мастером. Порой они брались за работу сами, и Птенец Куропатки с радостью объяснял им, как сделать лучше, чтобы наконечник стал острее и стрела, к которой он будет приделан, летела дальше.

Однажды Укушенный Морозом сказал:

— Надо менять стойбище. Я знаю на Великой реке еще одно место, куда осенью приходят олени, чтобы переплыть реку и уйти в страну Весны. Там немного оленей, но зато густые леса, и, быть может, нам удастся спрятаться от несчастья и врагов. Скоро придет время Больших Холодов. Нельзя ждать смерти. От нее бежит все живое: и олень, и евражка, и только человек почему-то ждет.

Все согласились. Слова старика были правдивыми. Каждый хотел жить и готов был ради этого идти куда угодно за тем, кто это мог пообещать.

К тому времени, когда земля укрылась белой шкурой первого снега, племя Лесных людей было далеко от прежнего своего стойбища. В густом лесу на берегу безымянной речки, впадающей в Великую реку, на сухом холме охотники наспех вырыли три землянки. Олени давно прошли мимо, а птицы улетели вслед за теплом. Мясные ямы были полупустыми, а это значило, что предстояла голодная зима.

Однажды, лежа в душном жилище, старик сказал Мизинцу:

— Ты не забыл наш разговор?

— Про что ты спрашиваешь?

— Ты когда-то просил сделать тебя Великим Заклинателем.

— Да, да, — обрадовался Мизинец.

— Я хочу выполнить свое обещание. Но для этого тебе придется на некоторое время уйти из стойбища.

Мизинец заколебался.

— Еду добывать трудно, — сказал он. — Ноги мои быстры, глаза видят далеко. Кто в племени больше меня приносит добычи? Надо ли уходить?

Теперь задумался Укушенный Морозом.

— Надо уходить, — сказал он твердо. — В середине зимы придет Великий Голод. К этому времени ты должен точно знать, захотят ли духи слушать тебя и помогать тебе или отвернут свое лицо. Пока ты не станешь Заклинателем, тебя не будут слушаться, тебе не будут повиноваться люди.

— Я лучший охотник, — возразил Мизинец. — Кто откажется открыть уши для моих слов?

Старик усмехнулся.

— Ты не знаешь людей. Они должны верить, что ты Великий Заклинатель. Иначе самые мудрые слова твои упадут мимо, и они начнут искать себе любого другого, кто станет говорить им от имени духов. Когда к людям приходит беда, ими надо повелевать.

Мизинец думал долго. Многое было непонятно ему в словах Укушенного Морозом, и он решил, что действительно плохо знает людей.

— Я согласен, — сказал он. — Я буду слушать тебя, старик, и делать то, что ты велишь.

— Пусть придет большой снег и большой мороз. Тогда наступит время. Племя должны вести молодые, потому что старые, даже если и верно указывают путь, все равно отстают в походе, и сами же мешают быстро идти.

Нужное время пришло. Ночи стали длинными, как сон усталого охотника. Мороз ломал кости деревьям и разрывал их мышцы. Все живое ушло, попряталось. Только куропатки да вороны по утрам будили зимний лес. Крылья их сделались жесткими, словно из бересты, а может быть, это замерз воздух, но, когда птицы летели, казалось — кто-то хлопал ладонью по воде и сыпал на камень песок.

Все больше появлялось по ночам в небе крошечных огоньков. Это горели костры в жилищах Верхних людей. Редкую ночь не вставали в небе зеленые столбы страшного света, и люди, забившись в тесные жилища, боялись показывать свое лицо ночи.

Укушенный Морозом сказал:

— Пора.

Все племя вышло на сером рассвете проводить Мизинца. Старик велел ему сесть на маленькие санки.

Людей уже коснулось дыхание голода. Лица их были худы и бледны. Но в это раннее утро в глубоко запавших глазах появилась искорка надежды и веры в чудо. Плосколицые не знали дороги к стойбищу, но появления их можно было ожидать в любое время. Предчувствия и страх тревожили, отнимали сил больше, чем голод.

— Слушайте, люди! — начал Укушенный Морозом. — Я сделался старым, и духи плохо слышат мой голос. Племени нужен новый Заклинатель. Мизинец уходит от вас, чтобы вернуться сильным и могущественным. Много дней он будет говорить с духами, и они научат его помогать племени во всем: в охоте и войне. Пусть каждый помнит о нем, пока его нет.

Край огромного красного солнца выглянул из-за заснеженных гор, и морозный туман сделался ал и прозрачен. На высоких берегах в пойме закаркали вороны, и крик их был чист и резок, как звон льда.

— Настало время! Пришло время! Покровитель племени Великий Ворон дал знак! — крикнул старик и надел на грудь широкий ремень, привязанный к саням.

Провожающие знали: ему предстоял длинный путь по распадкам, по руслам замерзших ключей и речек к тому месту, где кончаются горы и начинается бескрайняя равнина, уходящая к берегам Внутреннего моря. Зимой там не живут даже выносливые куропатки и вороны.

Укушенный Морозом, топча лыжами узкую тропу, целый день тащил санки, на которых сидел Мизинец. Голод сделал его совсем слабым, и он много раз падал лицом в снег и подолгу лежал так, ожидая, когда к нему снова вернутся силы. Мизинцу было жаль старика. Хотелось встать с санок и идти рядом с ним самому, но обычай запрещал это делать.

Когда на землю пришла снова ночь, сани вдруг заскользили быстрее. Старик и молодой охотник оказались у подножия гор, у края плоской равнины.

Запылал в небе зеленый огонь. Тени стали бродить по земле, и Мизинец рассмотрел: словно вздыбленные ветром волны, уходили вдаль жесткие заструги.

— Здесь часто гуляет пурга, — сказал Укушенный Морозом. — Она разбивает свое лицо о горы и громко плачет от бессилия и тоски. Ты останешься здесь.

Обломком оленьего рога старик выкопал в сугробе снежную нору и, подойдя к саням, на которых сидел Мизинец, велел тому охватить его руками за шею.

Едва переставляя ноги, стараясь не упасть, он перенес Мизинца к норе и бросил ему старую оленью шкуру.

— Ты останешься здесь до тех пор, пока я не приду снова. Ты не должен выходить из норы. Думы твои пусть будут о Великом духе и о духе-пособнике, который придет к тебе. Забудь о еде, о друзьях, обо мне. Снег, который принесет пурга, будет тебе едой. — Лицо старика было торжественным, и глаза, несмотря на смертельную усталость, светились радостью.

— Ты все понял, Мизинец?

— Да.

— Смотри! Ты вступил на тропу, по которой ходят духи и потому другого пути тебе нет. Ты ушел из племени, чтобы вернуться в него сильным или не вернуться вовсе.

— Я буду помнить твои слова!

Сердце Мизинца вздрагивало от щемящего восторга, и к горлу подступал комок, а глаза сделались мокрыми.

— Я ухожу, чтобы вернуться…

Укушенный Морозом впрягся в пустые сани и побрел прочь. Зеленый огонь в небе погас, и стало темно. Еще долго Мизинец слышал, как скрипел под лыжами старика снег, и шелестело хриплое дыхание, схваченное стужей.

Мизинец, подтянув к подбородку колени и спрятав ладони в рукава меховой рубахи, сел на обрывок шкуры. Он не знал, сколько ему придется пробыть здесь, потому что Укушенный Морозом, уходя, не назначил точного срока. Сон пришел тревожный и беспокойный, как вся жизнь в последнее время. Но и во сне Мизинец выполнял заветы старика: он думал о духах, об их могуществе, о том, чтобы они скорее пришли и заговорили с ним.

В тяжелой дреме проходили ночи. Приходило утро, и снова падало за край земли солнце, чтобы уступить место ночи. Голод мутил сознание. И когда в пятый раз проснулось солнце, когда уже не было настоящего сна, а вместо него бред с открытыми глазами, Мизинец услышал шорох снега. В нору заглянул Укушенный Морозом.

Он молча сел у входа, достал из-под меховой рубахи небольшой мешочек из нерпичьей шкуры, набил его снегом и спрятал за пазуху.

Так молча они и сидели друг против друга, но временами Мизинцу казалось, что они разговаривают. Тогда он вскидывал голову и смотрел прямо в лицо старику. Глаза Укушенного Морозом были добрыми и усталыми, словно ему уже было невмоготу нести груз жизни и смотреть на людей.

За спиной старика Мизинец видел розовую равнину и край гор с редкими полосками леса, спустившимися к самому подножию хребта. Они тоже были розовыми и неживыми. Леса, словно люди, обходили равнину стороной, боясь утонуть летом в ее бездонных болотах с ржавой водой между кочками.

Через некоторое время Укушенный Морозом вновь вытащил нерпичий мешочек и протянул его Мизинцу. Снег в мешочке растаял и превратился в несколько глотков теплой воды. Мизинец выпил эту воду с жадностью. Старик протянул ему кусочек мерзлого мяса величиной в детскую ладонь. Мизинец так же молча схватил его и впился острыми белыми зубами.

— Жди и думай, — скупо уронил старик, поднимаясь на ноги. — Жди и думай.

Он ушел. Со стороны Страны Вечного Льда через равнину потянул тихий ветер, обещая приход пурги.

Мизинец подумал, что надо бы расспросить старика о том, что нового в стойбище, есть ли у людей еда, и не погасли ли еще в жилищах костры, но он вспомнил наказ-запрет и перестал думать об этом. Он, будущий Заклинатель, обязан был думать только о духах!

Мизинец положил голову на колени и хотел заснуть, но сделать это оказалось очень трудно. Съеденный кусочек мяса и выпитая вода разбудили острое чувство голода. Он жмурил глаза, сглатывал липкую слюну, но это не помогало. Послышались вдруг голоса — тонкие, словно птичьи, пронзительные, словно скрип снега. Они повелевали:

— Выйди из норы! Вокруг в сугробах много мяса. Возьми его и съешь. В тело вернется тепло и сила. Никто не узнает про это. Из Страны Вечного Льда идет большая пурга. Души злых людей уже сняли с себя одежды и летают над тундрой, поют свои песни, кружатся, кружатся! Они укроют твои следы, засыплют пушистым снегом, вылижут белыми языками. Выйди-и-и-и!

Мизинец что было сил сжал зубы и в этот же миг ненадолго умер.

Когда сознание снова вернулось к нему, пурга бежала над тундрой, и в белых вихрях он увидел, как мелькали, сплетались человеческие ноги и руки, а ветер трепал клочья чьих-то меховых одежд.

С этого времени уже не мог Мизинец считать, сколько раз наступал день. Он не знал даже, жив он или умер. Глаза больше не закрывались. Исчезла тундра, разные звери приходили к нему. Первым появился огромный бурый медведь с белой грудью и с седой полосой на спине. Потом прибежал песец и тер себе глаза голубой кисточкой хвоста. Приходили росомаха и белый бык — олень. Они подолгу смотрели на Мизинца, но все звери были немые.

Насмотревшись, звери уходили через белую равнину, и Мизинец не удивлялся, что они не оставляли на снегу следов. Он знал — это были духи.

Больше не хотелось ни есть, ни пить. Исчезли мысли, кроме мыслей о духах. Однажды, когда туман начал застилать глаза и Мизинец понял, что сейчас снова ненадолго умрет, прибежал маленький горностай, вскарабкался по одежде на колени и посмотрел черными, как ягода смородина, глазами прямо в глаза Мизинцу.

— Я пришел к тебе, — сказал человеческим голосом горностай, — чтобы стать твоим духом-пособником.

— Ты такой маленький… — неуверенно отозвался Мизинец. Зверек перебрался на плечо, потерся мягкой шкуркой о щеку.

— Я маленький, но сильный. Разве ты не видел моих следов у добычи, которую терзали волки? Самые могучие звери леса и тундры оставляют мне свою долю. Я ловок, я смел, я прокладываю под снежным настом ходы, подкрадываюсь к могучим краснобровым глухарям и перегрызаю им горло. Разве это не так?

— Да, — согласился Мизинец. — Ты сказал правду. Я все это видел, я все это знаю. Но я думал, что ко мне придет Великий Ворон — покровитель моего племени…

— Души зверей и людей одинаково бессмертны. Я был поочередно и человеком, и вороном, и оленем, и росомахой. Кто бы ни был твоим духом-пособником, главное, чтобы он обладал силой. Так помни: я теперь повинуюсь тебе.

Горностай проворно соскользнул вниз и убежал.

Когда сознание вернулось к Мизинцу и он начал снова видеть обледеневшие от его дыхания стены норы и тундру, он различил на снегу четкий след горностая. Снег был истоптан: зверек долго сидел перед входом.

Мизинец вдруг понял: свершилось то, ради чего он был здесь. Дух-пособник приходил и разговаривал с ним человеческим голосом.

Тело сделалось сразу легким, голова посвежела, радость наполнила существо, и Мизинец хрипло запел. В песне было много слов о сильном и хитром зверьке горностае, чья шкурка чище первого снега. Еще пел молодой охотник про то, что у него отныне есть дух-пособник, который станет помогать ему на охоте и подсказывать мудрые решения во всех делах.

— Яй-яй-яй! Скоро придет Укушенный Морозом! Я слышу его шаги! Я помчусь в стойбище, чтобы рассказать людям о своей радости! Яй-яй-яй-яй!

Старик действительно пришел в тот же день. Был он худой и слабый и маленький, как ребенок. Снежный наст, хотя он и шел без лыж, не ломался под его ногами.

— К тебе явился дух, — глянув на лицо Мизинца, сказал Укушенный Морозом. — Я знаю. Мне рассказал об этом ветер.

— Да, ко мне пришел дух. Он принял образ горностая. Я много раз ненадолго умирал…

— Твои испытания не кончились, — сурово сказал старик. — Они только начинаются. Чем больше страдает человек, тем дальше он может заглянуть и увидеть скрытое от других.

— Что в стойбище?

Укушенный Морозом очень долго молчал.

— Пусть глаза твои расскажут тебе об этом, когда мы вернемся. Я немного отдохну, и мы отправимся в путь.

Он лег на снег и подтянул колени к груди. Дыхание старика было хриплым и холодным — снег у рта не таял.

Только на следующий день они вернулись в стойбище. Никто не вышел к ним навстречу. Жидкие дымки поднимались над жилищами, и Мизинец сразу понял, что у людей нет сил, чтобы лишний раз сходить в лес за сучьями.

— Позови людей, — велел старик. — Позови их громким голосом. Они верят только громким голосам. От этого у них начинает сильнее стучать сердце и быстрее бежит кровь по жилам.

Мизинец приложил ко рту ладони и закричал. От напряжения потемнело в глазах, и он навалился на древко копья.

Ему пришлось повторить свой зов трижды, прежде чем из черных отверстий жилищ показались первые люди. Тихий ветер, что прилетал с низовьев долины, качал их и мешал подняться на ноги. Но они все-таки поднимались. Те, у которых на это не хватало сил, ползли к нему и ложились у ног.

Укушенный Морозом обвел собравшихся взглядом.

— Здесь все, — сказал он.

Мизинец удивленно посмотрел на старика: собралось меньше половины племени.

— Остальные уже ушли к Верхним людям. Голод взял их души. Мизинец подавленно молчал. Все ждали его слов, но снова заговорил Укушенный Морозом:

— Вот к вам вернулся Мизинец. Вернулся лучший охотник и смелый воин. Все это время он разговаривал с духами, и духи признали его и не дали умереть с голода, хотя за все это время он не видел пищи и единственной ему едой был снег. Отныне духи станут помогать ему, а он научит нас, что делать и как жить дальше.

— Пусть духи пошлют нам еду, хотя бы по маленькому кусочку оленины, — заскулил Кивающий Головой. Он лежал распростертый на снегу. Лицо его сделалось совсем маленьким, а под глазами образовались большие припухлости оттого, что он пил слишком много воды.

— Где Жирный Сурок? — спросил Мизинец.

— Он умер. Все лишние в племени переселяются сейчас к Верхним людям.

— Он ушел достойно?

— Нет, — презрительно сказал старик. — Он плакал и хотел, чтобы его еще кормили.

Мизинец обвел всех глазами. Недалеко от него сидел на снегу Птенец Куропатки. Его трудно было узнать: лицо друга иссекли мелкие морщины. Рядом лежал Головач. От голода глаза его были пусты и тусклы, как весенний лед. Мелкозубую Мизинец не увидел. Она, должно быть, тоже ушла к Верхним людям.

Покрепче оперевшись на копье, еще не зная, что делать и что сказать людям, Мизинец вдруг почувствовал, как щемящая жалость к ним захлестнула все его существо и свет в глазах стал то меркнуть, то ярко загораться. Почудилось — в чаще, за спинами людей, мелькнул горностай. Мелькнул и пропал. Дух-пособник был с ним.

Мизинец заговорил:

— Добрые духи покинули вас. Добрые духи уходят от каждого, кто начинает бояться и чей разум помутился от ужаса перед смертью. Вы боитесь далеко ходить на охоту и оставлять свои следы, чтобы Плосколицые не отыскали вас. Им скоро незачем будет приходить. Все племя Лесных людей умрет. Вы забыли, что враги живы и у них есть запас еды. Они тоже люди, и, когда наступает пора Красного Солнца и Плохой Охоты, им надо есть. — Голос Мизинца начал звенеть. — Завтра все, кто еще может топтать снег, пойдут со мною в поход на Плосколицых, чтобы добыть себе еду! От голода вы стали легки, и потому ваш шаг будет неслышен, как полет белой совы, голод сделает вас злыми и отчаянными, как волков! Вы победите!

— Так велят духи, — уронил в тишину слова Укушенный Морозом. — Духи, которые говорят языком Мизинца.

Старик снял с себя пояс Великого Заклинателя и протянул его молодому охотнику.

— Глаза ваши видят — я отдаю пояс Мизинцу. Вы должны теперь во всем слушать его, потому что он знает правильные слова.

Мизинец спокойно принял широкий ремень и крепко обвязал его вокруг тела. К поясу были привязаны обрывок тетивы, черный круглый камень с дырочкой посередине, медвежьи когти, голова белого гуся.

Люди охнули. В племени родился новый Великий Заклинатель. Каждый ждал, когда он сделает чудо. Каждый верил, потому что привык верить и надеяться.

Удача повернула свое лицо к людям Лесного племени с того дня, когда вернулся Мизинец. Они ходили в поход, нашли мясные ямы врагов и три дня не уходили оттуда, пока силы не стали к ним возвращаться. Некоторые умерли оттого, что не могли себя заставить есть понемногу. Еда убила торопливых и жадных. Зато те, кто выжил, снова сделались сильными и принесли в стойбище столько мяса, сколько могли взять.

Но скоро стойбище пришлось покинуть.

— Когда люди сыты, они могут спать в снегу. Мы будем поступать так, иначе Плосколицые все равно найдут нас. Скоро придет пора Большого Солнца и Теплого Ветра. Голод забрал из племени слабых. Остались только сильные. Мы будем жить так, как живут волки. Их стойбище там, где застает их усталость.

Так сказал Мизинец, и все с ним согласились.

Началось трудное время. Люди племени выслеживали небольшие отряды врагов. В племени Лесных людей охотников становилось все меньше: стычки и непогода делали свое дело.

Больные и старики не выдерживали долгих переходов, и, когда у них кончались силы, они просили воинов помочь им уйти к Верхним людям. В племени теперь остались только молодые охотники и молодые женщины. Из стариков был жив лишь Укушенный Морозом. Никто не удивлялся, что он умеет не отставать в походах от молодых: ведь он был когда-то Великим Заклинателем и духи, наверное, продолжали ему помогать.

Однажды Мизинец заглянул в шалаш Птенца Куропатки. Друг сидел у костра, грел озябшие руки. Рядом, на охапке веток, прикрытых потертыми оленьими шкурами, лежала Мелкозубая. Она теперь лежала почти всегда, и, только когда племя вынуждено было бросать стоянку и уходить от опасности, она с трудом поднималась и брела вслед за остальными.

Мизинец присел к костру и тоже протянул перед собой руки. Искоса глянул он на Птенца Куропатки. Лицо друга было серым, щеки ввалились, мороз до черноты сжег на скулах кожу.

Захотелось сказать ему что-нибудь доброе, но слов не было. Да и Птенец Куропатки молчал. Люди любят рассказывать друг другу только добрые новости.

Нагрев руки, Птенец Куропатки медленно пошевелил распухшими пальцами, потом отвязал от пояса маленький кожаный мешочек и стал аккуратно раскладывать у костра его содержимое.

Мизинец увидел кусочки кости от клыков Длиннозубого зверя, каменные шильца, сверла, острые пластинки из кремня.

А друг взял одну из них в руки, долго рассматривал, потом так же долго выбирал плоский обломок кости и щурился, глядя на него, словно пытался получше рассмотреть что-то видное только ему одному.

Мизинец, согретый огнем костра, опустил голову и незаметно задремал. А когда вдруг проснулся, Птенец Куропатки все так же сидел напротив и скреб кость каменным резцом. Только теперь в руках его был не бесформенный кусочек кости, а плоское изображение бегущей собаки с весело поднятым вверх хвостом.

— Зачем тебе это? — удивленно спросил Мизинец. Птенец Куропатки пожал плечами.

— Мелкозубая родит мне сына — собака станет помогать ему в охоте. Видишь, как быстро она бежит? И веселая… С ней всегда будет удача. Родится дочь — ей нужна игрушка. Собака станет ей другом. Веселая собака…

— Об этом ли сейчас думать?!. — с горечью возразил Мизинец. Птенец Куропатки поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.

— Не знаю… Камень, великий мастер, научил меня всему этому… Камень оставил мне свое умение. С тех пор руки мои не могут ничего не делать… Камень сказал: «Все, что ты сделаешь, будет для живых… Мертвым ничего не нужно». Кому-нибудь пригодится моя собака…

Мизинец задумался. Может, все правильно. Пока человек жив, он думает о жизни, и ругать друга не за что, и осуждать тоже.

— Я хотел сказать… скоро мы покинем эту стоянку, уйдем…

— Уйдем… — как эхо отозвалась Мелкозубая со своего ложа. Боль и тоска были в ее голосе. Она думала о дороге.

— Все станут помогать тебе идти…

— Хорошо… — сказала она. — Я буду идти сама… Худая темная рука ее протянулась к Птенцу Куропатки.

— Дай мне твой амулет… Собака — друг… Она согревает человека в пургу… Дай.

— Хорошо, — сказал он. — Я сейчас сделаю отверстие, чтобы ты никогда не смогла потерять амулет…

К тому времени, когда солнце начало уже подниматься к середине неба, большой отряд Плосколицых вышел на тропу племени. Посоветовавшись с Укушенным Морозом, Мизинец увел людей на Мертвую равнину, далеко от Великой реки. Он думал, что здесь Плосколицые прекратят преследование, вернутся, потому что на равнине не жили звери и нельзя было добыть никакой еды. Но враги были упрямы. Порой, оглядываясь назад, Мизинец видел, как мелькали на белом снегу у края земли фигурки Плосколицых.

Однажды, совсем отчаявшись, Мизинец сказал Укушенному Морозом:

— Убегая от смерти, мы идем к смерти. Еда кончается. Пусть врагов много, но не остановиться ли нам и не встретить ли их, как положено воинам?

— Разве пришло время умирать?

— Но ты ведь сам говорил, что впереди лежит Страна Вечного Льда — Страна Мертвых. Скоро мы придем туда. Что делать?

— Ты говорил со своим духом-пособником?

— Нет. Он не приходит ко мне. Как только я ложусь на землю, ум мой становится темным, словно ночь, а глаза мои ничего не видят, уши не слышат.

— Это плохо, — сказал старик и покачал головой. — Когда наступит время сна, я дам тебе травы, которая растет на белом ягеле. Она сделает твой ум светлым, и, быть может, ты увидишь своего духа-пособника. Спроси у него совета.

— Быть может, надо послать охотников к Береговым людям и попросить, чтобы они пришли на помощь?

— Нет, — сказал Укушенный Морозом. — Их новый Великий Заклинатель не разрешит людям идти в поход. Ты слышал его слова.

— Но он верит, что Плосколицые не придут к ним.

— Может быть. Плосколицые родились в лесах. Им не нужен берег Холодного моря. Наша земля прокормит их. Женщины Плосколицых родят им детей, которые не будут такими смелыми воинами, как их отцы, потому что сытый желудок делает людей ленивыми и добродушными. У них появится много стариков, и они перестанут ходить в походы.

— Тогда на Плосколицых может напасть другое племя.

— Кто знает? Но если такое случится, тогда они, быть может, и сами нападут на Береговых людей.

— Что будет с нами?

— Не знаю. Я дам этой ночью тебе травы, как обещал… — Укушенный Морозом оглянулся. — Поторопи людей. Видишь, с Холодного моря ползут тучи. Они принесут долгую пургу, и надо спешить, чтобы, подальше уйти от Плосколицых. Может, тогда пурга спрячет от них наш след.

Мизинец посмотрел назад. Растянувшись на белой равнине, брели мужчины и женщины в рваной одежде, и каждый тащил за собой легкие санки с маленькими тюками оленьих шкур — все, что у них осталось.

Мизинец призывно закричал, потом повернулся к старику и смело посмотрел ему в глаза.

— Я уведу людей в Страну Вечного Льда. Наша земля оскудела, стала холодной и уже не может прокормить племя. Враги преследуют нас… Я давно думал об этом… Станем искать новую землю… Я знаю, и другие думают про это, но не решаются сказать. Я поведу людей…

Укушенный Морозом молчал. Трудно было понять, согласен он с юношей или нет.

Пурга ударила в лицо раньше, чем наступила ночь. Укрыться было негде. На плотном насте ветер трепал белые волосы пурги, словно волосы старой женщины, и концы их хлестко били людей по щекам и глазам. Но Мизинец не велел останавливаться и, повинуясь ему, держась друг за друга, люди продолжали брести вперед.

Вдруг, обогнав всех, заступил дорогу Птенец Куропатки.

— Время Мелкозубой пришло! — закричал он. Мизинец растерянно оглянулся.

— Мы загородим ее шкурами.

— Ветер унесет их.

— Надо остановиться, — сказал Укушенный Морозом. — Если именно сейчас Мелкозубой пришло время рожать, значит, так хотят духи.

— Я поставлю стену из снега! — закричал в отчаянии Птенец Куропатки.

— Мы все поможем тебе в этом, — сказал Мизинец. Мужчины достали каменные ножи и начали вырезать из снега глыбы и складывать из них стену.

Мелкозубая, лежа на шкурах, не кричала. Губы ее были искусаны. Обычай запрещал подавать голос. Глядя на то, как она корчится от боли, Мизинец сказал:

— Я уйду.

— Нет, — возразил старик. — Ты теперь Великий Заклинатель племени. Ты должен не только водить воинов в походы, но и помогать женщинам рожать воинов. У нас нет женщины Заклинательницы, и поэтому делать это должен ты. Смотри и учись.

Мизинец стал смотреть.

На рассвете Мелкозубая родила мальчика и девочку. Пурга утихла.

— Духи перестали гневаться, — сказал Укушенный Морозом. — Быть может, дети принесут нам удачу.

Он закрыл лицо ладонями и долго сидел неподвижно — не то дремал, не то думал. Потом сказал тихо:

— Птенец Куропатки, убей девочку.

Тот опустил голову. Он хорошо знал обычай племени. Второго ребенка всегда убивают, а в голодные годы даже единственного, если это девочка. Племени нужны охотники, а не лишние рты. Девочек духи посылают в наказание.

— Я… не могу, — сказал Птенец Куропатки. Мелкозубая застонала тонко, тоскливо. Глаза старика упрямо блеснули:

— Ты навлечешь гнев духов на племя.

Мизинец смотрел на бледное лицо друга и не знал, как поступить. Он верил: Укушенный Морозом добр и не от злобы требует убить девочку. Старик знает жизнь. Земля научила его этому, а опыт предков велит поступать так.

— Старик, — тихо сказал он, — быть может, девочка принесет нам удачу?

— Взрослым охотникам нечего есть…

— Ей пока не нужна еда, и она ни у кого не отнимет кусок.

— Мелкозубая станет есть за двоих, — упрямо повторил Укушенный Морозом, пряча глаза.

Все долго молчали.

— Если бы духи не хотели, девочка не увидела бы солнца, — неуверенно сказал Мизинец.

— Это могут быть проделки злых духов…

— Ладно, — решительно сказал Мизинец. — Убей ее, Птенец Куропатки. Но прежде пусть скажет мне Укушенный Морозом — тот, кто раньше нас всех видел солнце и был Великим Заклинателем, пусть скажет он: кто продолжит наше племя, родит охотников и воинов? С каждым днем нас становится меньше и меньше, всех детей племени забрал Голод, Мороз и Пурга, а теперь мы сами станем убивать тех, кто дает нашему племени продолжение.

Старик растерянно посмотрел на Мизинца.

— Духи наделили тебя разумом. Слова твои не приносит ветер, но если мы не убьем ее, — Укушенный Морозом показал глазами на сверток из шкурок маленьких оленей, в котором лежала девочка, — то нарушим запрет, который оставили нам предки.

— Чем еще могут наказать нас духи? Голод делал нас такими слабыми, что мы падали от тихого ветра. Они отняли у нас теплые жилища. Теперь духи могут послать нам смерть, а разве люди Леса боятся ее? Каждый знает, что после того, как умрет, он попадет туда, где много дичи и вдоволь еды.

— Девочка тоже уйдет туда… Здесь же ей придется только страдать…

— Племя не должно умереть… — упрямо повторил Мизинец. Старик вздохнул:

— Ты Заклинатель. Духи говорят твоими словами. Может быть, так надо сделать…

Громкие крики раздались за снежной стеной.

Мизинец выскочил из укрытия. Пурга ушла. Низкое красное солнце вылезло из земли. Воздух был чист и прозрачен, как летняя вода в Великой реке. И в той стороне, где вставало Солнце — мать Тундровых и Лесных людей — стояли горы в белизне снегов, в голубом сверкании льдов в черноте каменных осыпей, обдутых ветром. Это была страшная и таинственная Страна Вечного Льда. Дальше идти было некуда.

Мизинец оглянулся назад: далеко, рассыпавшись по равнине, двигались черные люди. Это шли Плосколицые.

Он поднял глаза к небу. Только что он вырвал у смерти маленькую девочку, которой еще предстояло увидеть в первый раз солнце, теперь же смерть была уделом всех. Мизинец сжал древко копья и вздрогнул. Высоко в небе легко и свободно летел в сторону Страны Вечного Льда одинокий Ворон.

— Смотрите! Смотрите! — закричал Мизинец. — Великий Ворон указывает нам путь.

Все подняли головы и проводили птицу глазами, пока она не скрылась за скалистыми вершинами.

— Мы не пойдем туда! — крикнул кто-то. — Наши предки не знали туда дороги, а Заклинатели запрещали приближаться к Стране Вечного Льда! Мы все погибнем!

— Что с нами может случиться худшего, чем то, что уже было, — негромко уронил в тишине Укушенный Морозом услышанные от Мизинца слова. — Нас убивали Плосколицые, нас убивал Голод, нас предали наши духи!

— Да, — отозвался Птенец Куропатки, мастер по изготовлению ножей и наконечников. — Да. Что еще может быть хуже? Я вижу, в Стране Вечного Льда есть камень. Я буду делать охотникам наконечники, женщинам скребки для выделки шкур. Раз есть земля, будет и на кого охотиться. Земля не бывает всегда мертвой.

Мизинец вскинул голову. Надо было действовать, говорить, и он сказал:

— Каждый из вас слышал рассказ об охотнике, которого много лет назад нашел здесь Укушенный Морозом. Мешок у охотника был полон свежей олениной. А ведь он шел из Страны Вечного Льда. Он шел, чтобы позвать нас с собой. — Юноша ненадолго умолк. — Так мне сказал дух-пособник…

— Вперед! — закричал Мизинец. — Вперед! Не останавливайтесь умирать! Идите!

Он надел на грудь ремень от своих санок и сделал шаг в сторону Страны Вечного Льда. Люди робко пошли за ним, еще выбирая между смертью и неизвестностью.

Скоро стена гор расступилась перед племенем Лесных людей, и открылась, словно вход в новое жилище, широкая неведомая долина большой реки. Люди увидели: по низким берегам ее сквозь снег выбивались тонкие травинки. Встречный ветер качал их, и они кланялись идущим. Значит, здесь тоже была жизнь и наступало время Большого Солнца.

В стоянке урсов

Солнце еще не выкатилось из-за дальних гор, а лишь высветлило их зубчатые гребни, но густой туман, плотно окутавший долину с вечера, был разорван, и его лохматые клочья, как большие пауки, стали расползаться во все стороны, будто искали пристанища, где можно было бы укрыться от лучей светила.

В стоянке племени урсов, почитающих Оленя, все, кроме маленьких детей, уже не спали.

Мужчины во главе с сыновьями вождя, Острым Носом и Мохначом, затемно ушли на охоту к водопою.

Женщины, стоя на коленях, очищали шкуры зубров от остатков жира и мяса. Добычу принесли еще вечером, но пока ее свежевали, жарили и ели, наступила ночь, и к шкурам никто не притронулся. Однако чуть рассвело, старая Эрри разбудила женщин и приказала готовить шкуры к выделке. Женщины растянули их на земле, вбили по краям деревянные колышки и принялись орудовать каменными скребками, а Эрри, послав подростков на реку ловить рыбу, подошла к женщинам. Она была недовольна их работой. Разве они не знают, что плохо очищенные шкуры быстро пропадают? Или они думают, что этого добра у них, в племени, много? Да, много, потому что старухи мало спят и не ленятся, все держится на них. А молодые больше думают о плясках, чем о работе. И что будет с урсами, когда все старики переселятся в ту страну, где голубая земля?

Полусонные женщины молча орудовали скребками: спорить со старшими не полагалось. К тому же, старую ворчунью уважали за справедливость и мудрость. Не одной женщине и не одному ребенку она помогла целебными травами и кореньями избавиться от хвори. Только Илла, дочь вождя, с вызовом спросила старуху:

— А ты, Эрри, никогда не была молодой?

Эрри, сердито посмотрев на девушку выцветшими глазами, молча погрозила ей темным заскорузлым пальцем и опустилась на колени рядом с нею, чтобы показать насмешнице, что ей, молодой и сильной, не худо бы поучиться кое-чему у немощной старухи.

Когда все остатки жира и мяса были удалены, женщины начали мять шкуры, посыпая их древесной золой. Это была трудная работа, от которой болели руки, но женщины трудились усердно, понимая, что от этого кожи будут мягче, теплее.

От широкой реки тянуло сырой прохладой, поэтому несколько стариков в меховых накидках грелись у жарко пылающего костра. Ночь выдалась холодной, но прошла благополучно, значит их дряхлые тела опять обогреет сегодня Уола, Большой Огонь. Скорее бы он покинул ночлег за горами и начал свой обычный путь по голубой земле. Много ли раз им еще доведется увидеть светило? Наверное, скоро придет пора собираться в дальнюю дорогу. Конечно, в той далекой стране, которая синела высоко над головой, всегда и сытно, и тепло. И все же им, слабым и беззубым, не хочется уходить с этой привычной земли — ведь и здесь можно согреться под лучами светила или у костра. А что может быть нежнее и вкуснее горячего мозга из разбитых костей? Или испеченной в костре рыбы? Нет, не надо торопиться в далекую страну. Вот только одолевает немощь, болят кости…

Кроме женщин, стариков и детей, в стоянке осталось двое мужчин: седеющий вождь Оэл и молодой охотник Лоок. Вождь был нездоров, его знобило. Укрытый медвежьими шкурами, он лежал в своем обиталище и, причитая, умолял злых духов, проникших в него туманной ночью, перебраться в кого-нибудь другого. Но те продолжали когтить Оэла. Прислушиваясь к причитаниям, урсы понимали, что его мольбы не смягчили злых духов, что им нравится терзать именно вождя и что они пока не собираются покинуть его тело. О, эти всесильные, невидимые и непонятные духи!

Недалеко от обиталища вождя на корточках сидел молодой светловолосый охотник Лоок и сосредоточенно сверлил отверстие в каменной заготовке. Несколько дней назад во время охоты на кабана он лишился верной булавы. Когда зверя обложили, тот внезапно ринулся на людей. Одному урсу клыками вспорол живот, а другого, смелого, но медлительного Рыбу, отбросил в колючие кусты. Сильный и ловкий сын вождя Острый Нос сам убежал, даже не попытавшись пустить в ход копье. И Лоок остался один на один с разъяренным зверем. Что делать — освободить ему путь или схватиться с ним? Юноша не дрогнул и с силой обрушил тяжелую булаву на голову вепря. Тот рухнул, но каменная булава раскололась, а в руках молодого охотника остался лишь держак из упругого кизилового дерева. Для Лоока то была большая потеря. Такое оружие молодой урс смог бы сделать быстро, но где возьмешь крепкий камень?

С большим трудом он все же отыскал его в глубокой пещере, хотя на поиски ушло столько дней, сколько пальцев на одной руке. Таких крепких камней становилось все меньше и меньше. И что будут делать люди, когда крепкие камни совсем переведутся? Ведь костью и деревом их не всегда заменишь…

Грубо обработав найденный камень кремневым резцом, Лоок решил окончательно отделать булаву после того, как просверлит отверстие для ручки. Чтобы заготовка была неподвижной при сверлении, он вырыл ямку, заполнил ее мокрой размятой глиной и вдавил в нее заготовку. Пришлось выждать, пока глина затвердела. Лоок довольно улыбнулся: камень будто врос в землю. И вот теперь можно было сверлить.

Около юноши лежал целый набор больших и малых кремневых сверл. Одно из них он осторожно вбил до половины в круглую полую кость. Так удобнее сверлить.

Быстро вращая сверло ладонями и подсыпая в углубление в камне песок, Лоок думал об охотниках, которые должны были скоро вернуться. Острый Нос, конечно, выбрал удачное место для засады. Удар его копья меток и страшен. Только почему он тогда убежал и подставил его, Лоока, под клыки щетинистого зверя? Что ему плохого сделал Лоок?

Молодой охотник так яростно стал вращать сверло, что оно быстро притупилось. Взял другое. Надо было торопиться, чтобы сегодня закончить булаву и завтра со всеми идти на охоту. Лоок не привык есть мясо, добытое без его участия. Удастся ли нынешняя охота? Как бы не сорвал ее старший сын вождя, сильный и косматый, словно косолапый хозяин леса, за что и прозвали его Мохначом. Он всегда неспокоен в засаде, ему не терпится нанести первым удар, потому что он всегда голоден, даже после обильной еды. Как бы он и сегодня не вспугнул рогатых.

Занятый делом и своими думами, Лоок не услышал, как сзади к нему подкралась Илла, сестра Острого Носа и Мохнача. Девушка легонько хлестнула его по спине гибкой ивовой веткой. От неожиданности Лоок подскочил, но, увидев смеющуюся девушку, тоже улыбнулся и опять принялся за свою работу.

— Лоок испугался? — спросила она, поигрывая ожерельем из продолговатых раковинок.

— Лоок испугался, но он никого не боится, — ответил юноша, не поднимая головы.

Лоок сказал правду: он никого не боялся. Но почему-то робел перед дочерью вождя.

Илла постояла немного в надежде, что Лоок оставит свою работу. Потом вдруг кинула в него рассерженно ветку и быстро пошла к реке. Пройдя несколько шагов она оглянулась и крикнула:

— Лоок боится посмотреть на Иллу! Он ли дрался с клыкастым и победил его?

Имя убитого зверя прямо не произносилось: урсы думали, что его дух мог явиться на зов и отомстить всем, кто ел его мясо.

Лоок смотрел ей вслед, пока она не скрылась в прибрежном ивняке. Конечно, пора бы попросить вождя отдать Иллу ему, Лооку, в жены. Но Острый Нос, а за ним и Мохнач наверняка отговорят отца сделать это, а если вождь откажет, то это будет навсегда. И за что Острый Нос так ненавидит Лоока? Боится, что после отца не быть ему вождем племени? Сам виноват. Всех, кто слабее, обижает, при дележе добычи забирает лучшие куски. Но пусть он не трогает Лоока. В детстве сын вождя ел сытнее, поэтому одолевал Лоока. Теперь же Лоок никого не боится и готов сразиться с каждым, кто станет на его тропе. Он сегодня поговорит с вождем об Илле, как только злые духи перестанут терзать старика. И повеселевший Лоок запел:

Приход Уолы, Большого Огня

Небо за горами стало красным, будто там разложили огромный костер. Лоок любил восход лучезарного светила, когда долина просыпалась, становилась многоцветной, разноголосой, доброй. И сейчас юноша, отложив сверло, засмотрелся на то, как Уола, Большой Огонь, поднимался из-за гор, где он спал, чтобы начать свой обычный путь по голубой земле. Огоньками вспыхнули капельки росы на траве, цветах и листьях деревьев; звонче запели птицы, исчезли последние клочья тумана.

Молодому урсу хотелось протянуть руки навстречу Уоле и сказать ему, что он, Лоок, всегда рад видеть его, ясного и теплого. Однако Лоок молчал, потому что произнести такие слова — значило оскорбить Оленя, покровителя урсов. Уола был, несомненно, велик и могуч, но далек и, как думали урсы, не кормил их, а только грел, да и то не всегда. Зачем же его почитать? А Олень всех кормит, одевает, обувает, дает кости для изготовления оружия. Когда-то самый старый урс, Одинокий Рогач, начал поклоняться Уоле, и за это его изгнали из племени. Большой Огонь не наказал обидчиков старика, и урсы поняли, что Олень сильнее, чем светило.

Задумчиво глядя на огненный круг, Лоок думал о том, что Уола добр, но иногда сердится, и тогда под его лучами умирает трава, а за нею и звери. Разве он не могуч? Однако он непонятен. Что Уола ест и пьет? Каково его жилище? Почему он сильно греет летом, когда и так тепло, а зимой, когда замерзают люди, он холоден?

А солнце поднималось все выше и выше, заливая долину светом и теплом; заискрилась река, в прибрежных зарослях защелкал соловей.

Старики, радуясь теплу, сбросили с себя накидки, небольшие меховые одеяла с костяными застежками, но оставались возле костра. Они ожидали возвращения детей с реки.

Перестал стонать вождь — с восходом светила злые духи оставили его.

На короткое время в стоянке воцарилась тишина. Но вот послышались крикливые голоса подростков, заискивающий визг и лай собак, сопровождавших удачливых рыболовов. Впереди ватаги с огромной рыбиной на плече шел худой, загоревший дочерна подросток Олли. Подойдя к Лооку, он остановился.

— Ты становишься настоящим охотником, Олли, — похвалил его Лоок.

Мальчик радостно подпрыгнул, чуть не уронив рыбину, и поспешил к костру. Лоок с улыбкой проводил глазами Олли. У мальчика не было родителей: отца растоптал зубр, потом умерла мать. Она не болела, но так много думала о погибшем муже, что отправилась вслед за ним в страну, где голубая земля. После смерти родителей за Олли присматривала Эрри, старшая женщина племени, а когда тот подрос, его стал опекать Лоок, сам выросший без отца и матери.

С возвращением детей стоянка оживилась. Очнувшиеся от дремы старики стали суетливо подбрасывать в костер сухие сучья, женщины принялись потрошить рыбу, дети раздували новые костры; ожидая объедков, скулили собаки. Выпотрошенную рыбу, проткнув прутиками, держали над огнем или, обернув листьями лопухов, зарывали в горячий пепел. Пока она поспевала, подростки, перебивая друг друга, шумно рассказывали о том, как они били гарпунами рыбу, и как самая большая рыбина, такая как зубр, не меньше, ушла вместе с гарпуном.

Белобородые старики, слушая детей, кивали лысыми головами, словно соглашались с ними. Но старые мудрые урсы точно знали, что такая рыба уже перевелась в реке. Вот в дни их молодости подобных великанов ходило по реке видимо-невидимо. Что и говорить, раньше и в лесу было больше зверей и птиц, и люди были здоровее. А теперь…

Привлеченный шумом и дразнящим запахом рыбы, из своего жилища выбрался Оэл. Он был невысокий, но широкогрудый, с густой клочкастой бородой. Хотя злые духи и оставили его в покое, вождь был сердит. Взяв суковатую дубину, он подковылял к ближайшему костру, разрыл пепел, достал вкусно пахнущую рыбу и быстро покончил с нею. Олли печально смотрел, как вождь расправлялся с лучшей рыбиной, которой он так хотел угостить Лоока! Но что поделаешь, рыбу уплетал сам вождь, а с ним не поспоришь… Оэл довольно проворчал и показал жестом, что теперь и другие могут приниматься за еду, сам же, тяжело ступая, направился к Лооку.

Подставив спину солнцу и опершись на дубину, Оэл долго, хмурясь, смотрел, как молодой охотник сверлит камень, и думал: зачем столько дней тратить на поиски крепкого камня, а потом вот так мучиться над ним? Выломай себе дубину и иди на охоту. Или возьми копье с костяным наконечником. Разве оно плохо служит меткому охотнику?

— Палицу легче сделать, и она надежнее, — наконец, молвил вождь, пристукивая своей дубиной.

— Но каменный зуб лучше вгрызается в тело зверя, — возразил юноша, подняв голову.

— Камень опять треснет, а тебя разорвет или растопчет лютый зверь, — прохрипел Оэл.

И как бы в подтверждение его слов вдалеке от пещер, где всегда зимовали урсы, донесся рык льва — гривастого мурра.

— Глупый мурр, — сказал вождь, — сам себя выдает.

Лоок кивнул головой, как бы соглашаясь с вождем, и Оэл смягчился. Ему нравился юноша тем, что не рвался верховодить в племени, но был смел. Странный он какой-то и непонятный. Храбро сражался в бою и никогда не поднимал свою булаву на раненых врагов. Иногда, глядя на дальние горы и восходящее светило, становился задумчив и что-то шептал, но не заклинания, потому что их мог произносить только он, вождь. Не забыл Оэл и того, что Лоок заступился за Старого Рогача, когда того изгоняли из племени. Его теперь зовут Одиноким Рогачом. Однако не загордился ли Лоок, убив щетинистого зверя? Надо заставить его признать, что палица более грозное оружие, чем каменная булава.

Мрачно поглаживая ожерелье из резцов медведей, волков и лисиц, Оэл напомнил, что именно палицей, а не булавой он убил зверей, чьи зубы носит на шее. А зубы эти предохраняют его от мести духов убитых четвероногих.

На это Лоок уклончиво ответил, что каждый берет в руки то оружие, какое ему сподручнее, и что вкус мяса одинаков, чем бы ни убили зверя. А вот ожерелье вождя, все знают, — это украшение настоящего воина и охотника. Кое же кому, хитрому и злобному, следует носить ожерелье из змеиных головок.

Похвала понравилась Оэлу и, польщенный, он совсем смягчился. «Пусть делает булаву из камня, хотя палица все равно надежнее», — подумал вождь. А вслух сказал:

— Сейчас тебе дети принесут рыбы.

Но, вернувшись к кострам, он увидел, что ребята во всю прыть бежали к лесу, откуда шла большая толпа охотников.

А Уола, Большой Огонь, уже поднялся над долиной и, рассыпая живительное тепло, продолжал свой путь по голубой земле.

Топор из камня, который не дробится

Охотники возвращались с радостным криком: «Оре-ре! Оре-ре!» Они приплясывали и потрясали оружием. Значит охота удалась. Вождь поспешил вместе с Лооком им навстречу.

Впереди охотников, громко вопя и размахивая увесистой дубиной, шел Мохнач, старший сын вождя. Следом за ним важно ступал Острый Нос, второй сын Оэла. А дальше, низко уронив голову, плелся рыжеволосый чужак. На нем была лишь набедренная повязка из узких полосок кожи, что свисала бахромой. Позади чужака, почти касаясь его спины костяным наконечником копья, шел рослый охотник Рыба.

Подойдя к вождю, охотники опустили на землю убитых оленей и наперебой стали рассказывать о своей охоте. Особенно старался Мохнач, но отец строго остановил его. Приказав нескольким охотникам разделывать туши, он коротко велел Острому Носу:

— Говори!

Тот понял: отца интересует не охота, а пленник. И начал рассказывать, как они, почуяв дым костра, подобрались к двум спящим чужакам. Один из них пытался бежать, и его настигло копье Острого Носа. Второй попался прямо в объятия Мохначу, и тот так стиснул его, что чуть не переломал ему кости.

Оэл одобрительно заворчал. Чего жалеть чужих? Ходят, высматривают, чтобы потом нагрянуть в эту долину, где много дичи и рыбы. Так уже было не раз.

Рассказывая, Острый Нос гордо поглядывал на Лоока — вот мы какие с братом! Но тот не сводил глаз с необычного топора, который был в руках у сына вождя. Оэл перехватил этот взгляд и тоже посмотрел на красноватый топор.

— Его мы взяли у убитого, — сказал Острый Нос, отдавая топор отцу.

Вождь принял захваченное оружие и поразился его тяжести. Подошел Лоок. Вождь протянул топор юноше. Тот внимательно осмотрел его: небольшой, величиной в ладонь, но вдвое толще. Несколько раз взмахнул им, поражая невидимого врага, и понял, что подобного оружия урсы еще не держали в руках. Охотники, которые раньше не обратили на топор внимания, теперь удивленно рассматривали его. Мохнач даже попробовал на зуб, затем пренебрежительно сплюнул: красный камень, из которого рыжеволосые сделали топор, был мягче обыкновенного, валяющегося под ногами. И чтобы доказать это, бросил его под ноги и с размаху ударил дубиной — пусть раздробится в кусочки! Но топор остался цел. Все охотники жадно смотрели на него. Кому теперь достанется это оружие? Каждому хотелось заполучить его. Но подобными трофеями распоряжался вождь. Беспокойные глаза Острого Носа перебегали с одного урса на другого — попробуйте только протянуть руку к топору!

Но вождь медлил с решением. Да, топор добыли его сыновья. Но Мохнач привык орудовать дубиной, а Острый Нос не расстается с копьем. Топором и булавой ловчее всех орудует Лоок. И вождь решил: он протянул тяжелый красноватый топор из камня, который не дробится, Лооку. Злобно блеснули глаза Острого Носа, угрожающе заворчал Мохнач. Но по возгласам остальных охотников Оэл понял, что его решение одобряли. Понимал он и то, что это решение сделало Острого Носа и Лоока смертельными врагами. Хотя они и прежде не ладили между собой. Но не жалел об этом. Теперь, когда злые духи все чаще вселялись в него и терзали его тело, Острый Нос рвался повелевать, хотел стать вождем. Бегающие, всегда что-то высматривающие глаза сына давно беспокоили Оэла. Но он еще крепко держит оружие в руках! Не рано ли Острый Нос протягивает руку к жезлу вождя?

Оэл на всю жизнь запомнил сражение быков-оленей. Это было давно, когда вождем урсов был Старый Рогач. Стояла теплая осень. Олени-самцы зычно кричали в отдаленных концах леса, призывая друг друга, чтобы сразиться за первенство в стаде. И вот двое встретились на поляне. Они понеслись друг другу навстречу. Быки сшиблись, раздался стук рогов, оба упали, быстро вскочили, но разойтись не смогли. Зоркие глаза Оэла увидели, что от яростного удара ветвистые рога оленей переплелись. Он подошел к ним. Звери, испуганно косясь, пятились, храпели, но уйти от человека им не удалось. Оэл легко справился с обоими. А вожаком табуна стал, наверно, какой-то старый олень-бык.

«Пусть молодые сшибаются лбами, а вождем урсов буду я, старый олень», — подумал довольно Оэл.

А теперь что делать с пленником? Тот все это время стоял понурив голову. Кто он? Велико ли его племя? Надо попытаться расспросить чужака. И вождь дал знак, чтобы пленника вели к кострам, где разделывали туши оленей. Но тут случилось неожиданное: рыжеволосый, наверное, думая, что его поведут убивать, напрягшись, прыгнул в сторону, схватил чье-то копье, лежавшее на земле, и пронзил им своего стража Рыбу. А сам помчался к лесу. Урсы сначала опешили, но затем с криками ринулись за чужаком. Он не успел добежать и до первых деревьев.

У края леса, там, где его настигло копье Острого Носа, урсы вырыли яму. Мертвому связали руки и ноги ремешками, и засыпав землей, взвалили несколько больших камней. Это чтобы чужак не поднялся из ямы, не мстил им, насылая всякие болезни и подвывая ветру в непогоду.

Своего похоронили на закате, чтобы он мог вместе с уходящим на покой светилом идти в далекую страну. Рыба был из другого племени. Он попал к урсам после сражения. Но его оставили в живых: тогда в племени погибло много мужчин, а племени нужны были охотники. Захваченный прижился и стал полноправным урсом. Свое прежнее имя он потерял, так как его было трудно произносить, и получил новое за пристрастие к рыбе, которую любил больше мяса. Хотя и мясо ел охотно.

Урса полагалось хоронить иначе, чем врага. Вырытую для Рыбы могилу обложили шкурами, чтобы ему мягче лежалось. А самого повернули на бок — так удобнее будет лежать, пока он не отправится в дальний путь. Рядом с ним положили копье, каменный топор, несколько костяных ножей, гарпунов, игл и все ожерелья убитого. И еще несколько больших кусков хорошо прожаренного мяса: ведь Рыбе предстоял неблизкий путь, а охота в дороге может быть неудачной. Вот тогда-то и пригодится мясо.

Старая Эрри посыпала тело убитого красным порошком охры, которая, как думали урсы, потом превратится в кровь, воду жизни, и погибший обретет бессмертье.

Вот к могиле подошел вождь. Встав на колени и раскачиваясь из стороны в сторону, он громко запричитал. И говорил покойнику только приятное:

— Добрый Рыба! Ты теперь уходишь к предкам нашим. В той стране тепло и пищи много. Нам для Рыбы ничего не жалко. Разве Рыба этого не видит? Шкуры лучшие мы Рыбе дали. Разве Рыбе лежать так не мягко? Крепкие ножи и копья положили. Разве он уходит беззащитным? Мы хотели бы пойти с тобою, Рыба, но Олень-отец велит нам оставаться. Разве можем мы ослушаться Оленя? Не сердись на урсов, добрый Рыба! Храбрый Рыба! Ты у нас всегда был самым смелым, и тебя все урсы уважали. Разве ты сейчас не слышишь, как, тебя мы провожая, плачем? В той стране, куда придешь ты, Рыба, пусть тебя удача не покинет. Защищай оттуда урсов, храбрый Рыба, от напастей и зловредных духов.

Мужчины и женщины, громко причитали над открытой могилой, потом быстро засыпали ее землей и положили поверх могильного холмика оленьи рога: пусть Рыбу сопровождает в пути дух Оленя, покровителя племени.

И вождь, и его помощница Эрри, и все урсы были довольны погребением: ушедшего щедро снарядили в путь, и он не будет обижаться на соплеменников, не станет в непогоду возвращаться в долину, чтобы, подвывая ветру или голодным зверям, пугать урсов.

Слушая причитания отца, жадный Острый Нос думал, зачем Рыбе положили столько оружия и украшений? Разве он в стране предков не смог бы изготовить себе все, что нужно? А еще он подумал о том, что после отца никто, кроме ненавистного Лоока, не сумеет так складно обращаться к мертвому. И выходит, что Лоок все время заступает ему, Острому Носу, тропу.

Лоока же в это время занимали другие мысли. Каким умерший человек является в далекую страну, если он ушел с земли дряхлым стариком или неразумным ребенком? Стареют или молодеют там? Встречаются ли умершие с врагами? Сражаются ли там? Умирают ли опять? Если умирают, то куда потом попадают? Почему в старых захоронениях, размытых водой, он видел кости, а рядом лежало оружие и украшение. Как же дух умершего отправлялся в дальний путь безоружным? И как же там, в стране предков, дух опять обретает новое тело — ведь кости остались на земле?

Такие мысли и раньше приходили в голову молодого урса, но сегодня они его просто терзали. Чтобы отвязаться от них, Лоок после погребения занялся делом: мокрым песком стал начищать топор. А потом протер насухо куском меха. И топор засиял, словно осколок светила. Да, это оружие было сделано из чудесного камня. Его можно было поцарапать, но не раздробить. Где его берут, этот солнечный камень? Откуда эти люди в повязках с бахромой?

Полюбовавшись сверкающим топором, Лоок решил поговорить об этом с вождем. Тот выслушал юношу, недовольно ворча. Он ничего не знал о чудесном камне и невиданных чужаках, но в этом не хотел признаться. Позвав сына, он обрушился на него: почему Острый Нос не выведал у пленника, кто они такие, эти чужаки, много ли их, где добывают удивительный камень?

Острый Нос слушал отца в злобном молчании. Он решил, что это Лоок настроил вождя против него, и поклялся себе, что поможет Лооку отправиться вслед за Рыбой.

Появление чужаков встревожило Оэла. Сердито посопев, он все же решил послать завтра Лоока к Одинокому Рогачу.

Тот больше всех урсов прожил и больше всех знал.

Где-то в направлении реки послышался отдаленный рык льва. Вождь насторожился и какое-то время прислушивался. А потом велел следить, чтобы ни один костер ночью не погас. И распорядился нарубить колючих кустов и обложить стоянку. Тогда гривастый мурр не сможет подобраться к шалашам урсов.

В тот вечер Лоок ни на миг не расставался с топором.

И даже ложась спать, привязал его к руке ремешком из козьей кожи.

Одинокий Рогач

Изгнанный из племени Старый Рогач жил в пещере у дальних скал, откуда едва виднелся дым костров на стоянке урсов. Это был высохший старик со впалой грудью, исхудалыми ногами и руками.

Давным-давно урсы жили за высокими горами, среди бескрайнего леса у большой реки. Но дед Рогача, спасая племя от сильных врагов, привел его в эту долину. Отец Рогача, отважный охотник, повел было урсов назад, на землю предков, однако горы встали на их пути. А сам вожак погиб, сорвавшись в бездонную пропасть.

На своей далекой родине урсы почитали медведя. Охотились на него. Он кормил их. Но имени зверя не произносили — боялись вызвать дух его в неудобное время. Поэтому называли просто Мохнатым Хозяином, а еще Урсом, что означало — большой зверь. Этим именем урсы звали и себя.

Однако здесь, в долине, урсы встречали медведей редко, зато оленей было много. И постепенно стали поклоняться Оленю: ведь это он их теперь кормил, давал шкуры.

В долине жили люди, не умевшие делать оружие из камня и кости. Они охотились на зверя с дубинами и заостренными палками. Пользовались огнем, но сами добывать его не умели, а лишь хранили тот, который, падая с неба, зажигал лес. Урсы оттеснили их в глубь леса, а некоторых приняли в свое племя.

Когда Рогач возмужал и встал во главе урсов, его за неутомимость прозвали Быстроногим Оленем. Он был удачливым охотником, искусно делал оружие из камня и костей крупных животных. В костяном шильце, при помощи которого сшивали шкуры, Рогач просверлил ушко, куда можно было вдевать сухожилие. Так в племени появилась игла. Никто лучше него не мог вырезать из кости или дерева фигурки людей и зверей. Потом он стал лепить фигурки из массы, приготовленной из глины, жира и золы от жженых костей. Эти фигурки Рогач обжигал в огне, отчего они становились твердыми, как камень. Наконец, он научился формовать и обжигать глиняные горшки, большие и малые. А чтобы они не лопались при обжиге, добавлял в размятую глину песок или толченые раковины.

Шли годы. Быстроногий Олень постарел. Его теперь называли Старым Рогачом. Вождем избрали Оэла. Но Рогача по-прежнему уважали. Он умел предсказывать погоду по закату солнца и по полету птиц, лечить от болезней.

Однажды пришел голод. Рано выпал снег, наступили лютые холода, куда-то скрылись звери, исчезла рыба. Из мерзлой земли с трудом добывались коренья и клубни, приходилось сдирать с деревьев кору, толочь и есть ее. Многие урсы умерли в ту трудную зиму. А весной Рогач уговорил женщин провести заостренными палками бороздки на земле. В них он побросал желтые зерна, которые прошлым летом приискал в долине и хранил в кожаном мешочке. Такие зерна, рассказывал ему отец, урсы собирали у себя на далекой родине и жарили на раскаленных камнях. А почему бы желтые зерна не сеять самим? Их можно хранить, а в голодное время они спасут людей от смерти. Потом Рогач стал говорить урсам о могуществе солнца. Ведь от него зависит — быть голоду или нет. Если светило раньше пригреет, то и раньше появится трава, тогда больше будет зверей, которые ее едят, и больше появится хищников. А когда Уола гневается, тогда страдают и рогатые, и хищники, и люди. Как же не поклоняться всемогущему Уоле?

Вождь, зная о том, что делал и говорил Рогач, молчал: голодных лучше не трогать, но когда приспела удачная охота, приказал затоптать зазеленевшее поле.

— Силу нам дает не то, что выходит из земли, а то, что бегает по ней! — кричал Оэл плачущему от горя и гнева Старому Рогачу.

— Но зерна Уолы не мешают охоте, — говорил старик.

— Что ты заладил: «Уола, Уола»! Мы почитаем Рогатого Хозяина. Он дает нам мясо, шкуры и кости. Ты хочешь, чтобы он отвернулся от нас?

Старик понял, что вожака племени не переубедишь, и рассерженно назвал его слепым. Такого Оэл не мог стерпеть. Назвать слепым — означало глубоко оскорбить урса. Рассвирепев, он замахнулся жезлом и приказал Рогачу немедленно убираться прочь.

Голод миновал, охота проходила удачно. Видимо, Олень опять покровительствовал урсам. И мужчины поддержали Оэла, лишь Лоок не побоялся заступиться за Старого Рогача. Но что он мог поделать один против всех?

Первое время после изгнания старика из стоянки Лоок наведывался к нему, но это не нравилось вождю, и он запретил посещать Рогача. Так Старый Рогач стал Одиноким Рогачом.

Лоок жалел старика, ведь он многому научил урсов! Но ослушаться вождя не посмел.

Чудесные зерна

На следующий день после похорон Рыбы Лоок отправился к Одинокому Рогачу, взяв с собою топор и прихватив большой кусок оленины. Перед уходом хотел увидеть Иллу, но не нашел ее. Видимо, сердясь на него, девушка где-то спряталась.

Лоок подошел к пещере старика, когда тот в углублении большого камня маленькой булавой растирал желтые зерна. Рядом на двух плоских камнях стоял глиняный горшок с булькающей водой, а в щели между камнями пылали сухие куски дерева. Возле хозяина, положив голову на лапы, лежал рыжий кудлатый пес.

Рогач сделал знак, чтобы Лоок не мешал ему, и юноша послушно присел на корточки напротив старика, внимательно наблюдая за тем, что тот делает. Рыжий пес, учуяв принесенное Лооком мясо, заволновался, но не стал ни сердито лаять на гостя, ни заискивающе скулить, выпрашивая подачки. Он только косился в ту сторону, откуда исходил дразнящий запах.

Растерев зерна в рыжевато-белую пыль, Рогач высыпал эту пыль в глиняный горшок, затем кинул туда несколько маленьких черно-белых камешков и тщательно перемешал невиданное варево плоской костью.

«Целебная мазь», — подумал Лоок.

Но старик, вынув плоскую кость, лизнул ее и приятно поморщился. А молодому урсу протянул маленький камешек, похожий на те, которые бросил в горшок. Лоок подумал, что это какое-то угощение и тоже лизнул. Вдруг лицо его исказилось, и он начал ожесточенно плеваться. Рогач захихикал, показывая ороговевшие десны — зубов он уже не имел. Лоок рассерженно вскочил, пес угрожающе зарычал. Но увидев, что старик смеется совсем не зло, по-доброму, юноша и сам рассмеялся. Да и как он мог обижаться на старика, спасшего его в голодное время от смерти, кормя толченой корой и кореньями. Тогда же он дал мальчику новое имя — Лоок, что означало: убежавший от беды.

Наконец старик утих. Он достал плоскую палочку и подал ее Лооку, жестом приглашая попробовать из горшка странную пищу. Юноша с опаской лизнул с палочки немного варева. Оно не показалось ему противным. Тогда он стал смелее опускать палочку в горшок, не отставая от старика, и скоро с едой было покончено.

— Вкусно? — спросил старик, облизывая с палочки остатки пищи.

— Жареное мясо лучше, — ответил Лоок, а сам подумал, что для беззубого это самая подходящая пища.

— Ты глуп, как Оэл. Разве ты не заметил, что мамонты и носороги, спасаясь от лучей Уолы, ушли в холодные страны? Других зверей стало меньше. От голода людей спасут лишь чудесные зерна.

— А белый камень, зачем ты его бросал в горшок?

— Ты видел, как рогатый лижет землю?

— Видел.

— Не землю он лижет, а этот камень, смешанный с землей. Олень не глуп, он знает, что этот камень придает ему силы.

Лоок удивлялся: как может этот невкусный камень придавать силу? Почему взрослые урсы этого не знают? Но вот дети тоже лижут землю и даже ее едят? А они, как и взрослые, не знают, что в белых песчинках сидит сила. Нет, тут что-то не так.

Раздумья Лоока прервал Рогач, давно искоса поглядывавший на топор.

— Откуда он у Лоока?

Юноша протянул старику топор и объяснил, как он попал в стоянку. Рогач долго рассматривал блестящее оружие, царапал каменным ножом. Потом решительно сказал:

— Этот топор из камня светила. Такой был у отца моего отца. Пусть знает Лоок: кого Уола любит, тому дает свой цвет…

— Одинокий Рогач не перестал почитать Большой Огонь? — спросил Лоок.

— Нет. Я чту того, кто сильнее всех. Без него все мертво. Когда-то, давным-давно, спасаясь от врагов, мы укрылись в пещере, которая не имела конца. В ней попадались озера, но рыба в них была безглазая. В пещере не росли ни трава, ни деревья. Почему? Потому что теплые руки Большого Огня не проникали сквозь землю и камень. Тогда я в первый раз подумал, что Уола всему дает жизнь.

— А почему он, всемогущий, не может проникнуть в пещеру? Почему он днем мал, но греет сильнее, а когда уходит на покой, становится большим, а тепла дает мало? Почему, когда Одинокого Рогача прогнали из племени, он его не защитил?

— Уола всегда велик, и нельзя не верить в его могущество, иначе он рассердится и может все сжечь, — резко ответил Одинокий Рогач.

И старик еще долго говорил о могуществе солнца, а потом вдруг спросил:

— Лоок хочет увидеть, как растут желтые зерна? — И в его голосе слышалась такая радость, какую только испытывает охотник, сваливший сильного зверя.

Небольшое поле желтело неподалеку от пещеры. Чтобы звери не вытоптали посев, старик обсадил его колючим кустарником. Поле колыхалось и тихо шелестело. Лоок не мог понять, почему оно его взволновало. Эти зерна жизни выросли там, где им приказал расти Рогач. Если бы не он, их бы здесь не было. Вот бы всю долину засеять чудесными зернами!

— А чем ты будешь срезать стебли? — с уважением глядя на старика, спросил Лоок.

Но тот задумался и не слышал вопроса. Он гладил желтую щетину колосков. Юноша повторил вопрос. Одинокий Рогач снял с небольшого деревца кривой сучок, внутри которого были вставлены тонкие и острые кремневые пластины.

Пришло время уходить.

— Что сказать Оэлу? Взгляд Лоока говорил о том, что слова Одинокого Оленя нужны не только вождю, но и всему племени.

Рогач засопел, он не забыл старую обиду, но ответил, что думал.

— Скажи ему, что он слеп, как червь. Урсов ожидают большие беды. Долина приглянулась чужакам, как ребенку сладкий корень. Они сильнее вас — они владеют солнечным камнем. Пусть урсы покинут долину.

— А ты?

— Я умру здесь. Меня скоро позовет Уола. Он уже давал знак — я несколько дней не просыпался. Меня пес своим лаем вернул на эту землю.

Когда Лоок немного отошел, Рогач прокричал вслед:

— Скажи людоеду Оэлу, что, если ветер дует от зверя, иди на него, он тебя не слышит.

Слово «людоед» тоже считалось у урсов страшным оскорблением, оно означало: глупый, дикий человек.

Старик стоял чуть понурившись, его лицо жалко морщилось, ветерок шевелил редкий пушок на голове. Как никогда он казался слабым и одиноким.

Молодому урсу в этот день много раз виделся иссохший беззубый старик с печальным лицом и потухшими глазами, готовый по зову светила идти в далекую страну к предкам. Неужели и он, Лоок, будет таким?

Схватка с гривастым мурром

Лоок подробно передал вождю слова Рогача. Однако умолчал, что старик по-прежнему считает его не только слепым, но и диким, глупым человеком.

Оэл, хмуря кустистые брови, внимательно выслушал молодого охотника и приказал затушить костры. Затем послал дозорных на возвышенные места наблюдать, нет ли поблизости чужаков.

Стоянку охватила тревога.

Лоок отправился к высокой скале, с которой хорошо просматривалась долина до излучины реки.

Большой Огонь ушел на отдых, но еще не совсем стемнело. Было тихо, лишь в высокой траве тревожно кричала какая-то птица да назойливо звенели комары. Внезапно послышался плач ребенка. Юноша остановился, но сразу же понял, что это кричит трусливый шакал.

До скалы оставалось несколько шагов, когда Лоок увидел горящие глаза гривастого мурра. Обычно урсы не охотились на пещерного льва: охота на него была очень опасной, а его мясо — очень жестким, невкусным. И лев тоже редко нападал на людей. Но этот постаревший лев уже несколько дней голодал. В прошедшую ночь он попытался пробраться в стоянку урсов, чтобы утащить хотя бы собаку, но его остановили жарко пылавшие костры и широкая изгородь из колючего кустарника. И он ушел ни с чем. А перед закатом солнца, выйдя из зарослей, где лежал в голодной дреме целый день, он увидел громадного мохнатогрудого зубра. Залег, приготовился к прыжку. Но зубр, заметив врага, вместо того, чтобы обратиться в бегство, злобно захрапел, наставил рога и забил копытами. Лев понял, что с этим великаном ему не справиться, и убрался восвояси. Самая лакомая добыча оказалась не по зубам, а тут появился человек…

Урсы многих хищников называли муррами. Больших и малых, подметив между ними сходство. Лев носил имя гривастого мурра, тигр — полосатого, а леопард — пятнистого. Лоок не любил ни больших, ни малых мурров за их коварство, неслышную поступь. Однажды во время сбора ягоды ему встретился короткохвостый серо-желтый мурр, ростом с небольшого щенка. Не успел Лоок его рассмотреть, как камышовый кот бросился на человека. С трудом одолел юноша ловкого зверя, но следы от его когтей остались на груди навсегда. Из всех мурров молодой урс все же выделял гривастого: он не был так злобен, как другие, и морда его не казалась такой свирепой, как у других. Однако сейчас Лоок понял, что схватки не миновать. Лоок попытался словами облагоразумить зверя, что иногда удавалось. Не слишком громко, однако твердо, чтобы мурр не подумал, что его боятся, юноша сказал:

— Добрый мурр, племя Оленя с тобой не враждует. У нас разные дороги — ты иди своей, и я пойду своей. У Лоока есть чудесный топор, он разгрызет любого врага, но Лоок не поднимет его на тебя, Лоок хочет быть твоим братом.

В ответ раздалось грозное рычание, зверь потряс черной всклокоченной гривой, попятился, что делают львы перед нападением, и последовал огромный прыжок. Лоок успел поднять топор. Гривастый мурр был еще в воздухе, когда на его череп обрушился сокрушительный удар. Хищник пал бездыханный, подмяв под себя урса.

Очнувшись, Лоок почувствовал, что лев еще теплый, а сам он весь залит кровью. Юноша с трудом выбрался из-под гривастого, всхлипнул от пережитого и, взяв спасительный топор, стал взбираться на скалу. Мысль о том, что он убил могучего мурра, придавала ему силы. Еще никто из урсов не побеждал в одиночку владыку зарослей и скал. Видела бы Илла, как он, Лоок, уложил гривастого!

С вершины скалы разведчик оглядел окрест. Выше скал чернел лес. Внизу темнела долина без единого огонька. Стоянка урсов казалась вымершей. Только освещенная Большим Холодным Огнем, блестела река. Где они, чужаки?

Лоок спустился со скалы и подошел к поверженному льву, отогнав уже подступивших шакалов. Выпотрошив зверя, чтобы легче было нести, но оставив его сердце, юноша с трудом взвалил добычу на плечи и направился к стоянке.

Урсы ждали молодого охотника. Другие разведчики, тоже не обнаружив ничего подозрительного, уже вернулись. Увидев, с какой редкой и страшной добычей возвратился Лоок, люди обрадовались. Наконец-то убит тот, кто в последнее время неуемно кружил вокруг стоянки и до того запугал собак, что они по ночам перестали лаять, а лишь жалобно скулили.

Лоок сбросил с плеч тяжелую ношу и с облегчением выпрямился. Болела шея, все тело, залитое кровью льва, ныло, ноги дрожали, а глаза от едкого пота слезились. Но он довольно улыбался.

Мужчины, побаиваясь Острого Носа и Мохнача, приветствовали победителя со сдержанной радостью. Зато подростки со своим вожаком Олли стали приплясывать вокруг туши льва, громко восхваляя Лоока. Илла подошла к нему, ласково улыбнулась и молча погладила топор юноши…

Узнав от последнего разведчика, что чужаков не видно, вождь велел разжечь костры. Охотники взяли куски сухого дерева и стали тереть их друг о друга. Скоро запылало несколько костров. Тревога покидала людей, и стоянка снова ожила.

Лоок в сопровождении Олли пошел к реке, отмыл с себя кровь, а мальчик с горделивой старательностью помыл и начистил песком топор. Посвежевший Лоок вернулся в стоянку, подошел к весело потрескивающему костру, вокруг которого сидели мужчины. Юноша сразу почувствовал, что там говорили о нем. Но почему теперь умолкли? Разве он сделал что-то не так?

Но вот поднялся Острый Нос и, не глядя на Лоока, сказал:

— Мурр был стар, это шакалы загрызли его, а ты отнял падаль у рыжих трусов.

Лоок рванулся к топору, Острый Нос схватился за копье, Мохнач изогнулся как для прыжка, подняв дубину. Остальные охотники по-прежнему сидели на корточках и молчали, ожидая, разрешит ли вождь поединок или нет.

Оэл поднял жезл, знак власти, и сказал:

— Когда гривастый издает свой клич, рогатые не бьются между собой, а выясняют — велика ли опасность. Урсы тоже должны знать, кто эти люди в повязках с бахромой, много ли их, идут ли они на нас или устраиваются на зимнюю стоянку.

Вождь запрещал поединок. Он приказал самым выносливым охотникам утром в поисках врагов углубиться в лес, а Лооку идти вниз по реке. Мужчины поддержали решение вождя…

Пока охотники сидели у костра, женщины разделали льва и зажарили его жесткое мясо. Сердце оставили сырым. Вождь разрезал его острым кремневым ножом на мелкие кусочки и роздал мужчинам — отведав львиного сердца, они должны стать сильнее. Шкуру могучего хищника, испорченную в нескольких местах шакалами, взяла Эрри. Черные когти забрал вождь и повесил себе на шею. Теперь у него был амулет, предохранявший от самого сильного зверя.

Лоока не интересовал этот дележ. Он прилег у крайнего костра и, глядя в звездное небо, молча переживал обиду. Почему многие поверили Острому Носу, что мурр почти издох от старости? Разве у людей нет глаз? Разве они не знают Лоока? Он все готов сделать для племени, не жалеет себя, участвуя в загонах, а некоторые ведут себя на охоте трусливо и первыми спешат урвать лучшие куски после охоты. Почему вождь разрешил Острому Носу ворочать грязным языком, но не разрешил ему, Лооку, отплатить обидчику?

Да потому, что он его сын!

Постепенно гвалт в стоянке затих, лишь потрескивали сучья, которые подбрасывали сторожевые в костер.

Неожиданно Лоока позвали шепотом. Он вздрогнул. Вглядываясь в темноту, понял, что это зовет Илла. Она схватила его за руки и тревожно зашептала:

— Твой след накроет Мохнач. Он хочет убить тебя. Его посылает Острый Нос.

Илла заплакала. Лоок погладил плечо девушки. Она разрыдалась.

— Тебе жалко Лоока?

— Если ты не вернешься, я тоже умру, чтобы встретиться с тобой в далекой стране.

— У меня есть топор из чудесного камня, я никого не боюсь.

— Мохнач сильный, как мохнатый хозяин Леса.

— Он глуп и плохо видит. Я одолею его.

Илла сняла с себя ожерелье из продолговатых раковинок и надела на шею Лоока. Это было знаком того, что она, Илла, согласна всегда быть с ним.

Лоок чуть не закричал от радости на всю стоянку: «Оре-ре!» И если бы Илла сказала сейчас, что нужно опять идти к далекой скале, где его поджидает свирепый мурр, — он, не колеблясь, снова пошел бы туда и сокрушил могучего зверя.

Идти навстречу ветру

«Если ветер дует от зверя, — иди на него, он тебя не слышит…»

Так сказал Одинокий Рогач. Вождь понял совет старейшего урса. Он послал в разведку самых выносливых охотников.

Рано утром, чуть зарумянился восток, Лоок покинул родную стоянку. Кроме топора, он взял с собою костяной нож с отверстием для ремешка.

Лоок шел быстро, обходя колючие заросли шиповника и терновника. Он старался держаться поближе к реке, но иногда ему встречались широкие трясины, и тогда приходилось углубляться в лес. Несколько раз Лоок останавливался и, затаившись, какое-то время наблюдал, не крадется ли по его следам Мохнач. Но волосатого урса не обнаружил.

В полдень разведчик почувствовал сильный голод, однако, вспомнив, что разжигать костер нельзя, не стал охотиться, а поел ягод. Затем, напившись холодной воды из пробегавшего вблизи ручья, продолжил путь. Перед закатом солнца он вышел на небольшую зеленую лужайку, где решил отдохнуть. Кругом было спокойно. Слышался звонкий щебет птиц и стрекот невидимых в траве кузнечиков. В воздухе порхали пестрые бабочки да парили, поблескивая крылышками, разноцветные стрекозы.

Лоок залег в густой траве на краю полянки и задремал. Открыв глаза, он увидел на другой стороне оленя с большими ветвистыми рогами. Серовато-коричневый рогач стоял неподвижно, готовый мгновенно исчезнуть. Вдруг из леса послышалось хрюканье кабана и треск валежника, но олень в ту сторону даже не посмотрел, только чуть повел ушами. Но вот застрекотали сороки. Олень бесшумно пропал, мелькнув желтовато-белым пятном вокруг хвоста, а на полянку вышел тигр.

Лоок невольно залюбовался им. Мурр был ярко-желтого цвета с черными поперечными полосами и светлым брюхом. Зверь принюхался, недовольно ударил себя упругим хвостом по боку и замер: на лужайку вышел громадный вепрь. Он тряс головой, а в его пасти еще подрагивал темный хвост змеи. Увидев изготовившегося к прыжку тигра, кабан остановился, пригнул голову к земле, угрожающе выставив острые клыки. Глазки его злобно поблескивали, темная щетина вздыбилась.

Хищник раскатисто зарычал и начал вкрадчиво подбираться к щетинистому зверю. Казалось, он вот-вот прыгнет. Однако вепрь не пошевелился, лишь змеиный хвост продолжал трепыхаться в его пасти.

И тигр не выдержал такой стойкости, отступил. Он был молод, но знал, что небольшие клыки кабана могут вспороть ему брюхо. Злобно фыркнув, хищник удалился, а секач еще постоял немного, принюхиваясь черным пятачком к запахам и прислушиваясь к лесным звукам, ожидая подвоха со стороны коварного тигра, затем заковылял своей дорогой.

«Слабых зверей спасают от когтей и зубов мурров рога, быстрые ноги и хитрость, не то бы они перевелись на этой земле, — думал Лоок, продолжая путь. — А человек защищается от могучих зверей огнем, копьем, камнем. И одолевает любого зверя. Почему? Потому, что всех их умнее».

Перед заходом солнца Лоок остановился в том месте, где лес вплотную подходил к реке. Пора было подумать о пище и ночлеге. В мелком протоке поймал рыбину и съел ее сырой. Потом сидел и смотрел на небо в той стороне, куда ушел на покой Уола. Как и большинство урсов, Лоок хорошо различал цвета и даже их оттенки. И сейчас, глядя на закатное небо, он любовался его многоцветьем. Над самой землей оно было огненно-красным, чуть выше — алым, еще выше — бело-розовым, таким, какими весной бывают деревья в цвету. А над головой юноши небо стало зеленоватым. И пока совсем не стемнело, он сидел на берегу, удивляясь умению Уолы так раскрашивать голубую землю.

На ночь Лоок взобрался на высокое дерево, примеченное им до наступления темноты, и в тревожной дреме просидел на нем до рассвета.

Ночью лес не спал. Неумолчно слышался писк, свист, клекот, хлопанье крыльев, крики и стоны, визги и завывания. Бегающие, летающие и ползающие лесные обитатели и спасались от сильных врагов, и сами нападали на слабых.

Лоок знал лес, был смелым охотником, однако неожиданные или незнакомые крики пугали его. И когда среди ночи раздался страшный вопль, он чуть не свалился с дерева. Но вспомнил, что так устрашающе кричит коротколапый барсук. И почему этот небольшой серый зверь так пронзительно вопит? Кого пугает? А может быть, призывает подружку? Зачем этот не очень сильный зверь выдает себя? Разве у него нет врагов?

А когда немного рассеялись сумерки, раздался рык льва. И снова молодой урс задумался: зачем гривастый мурр тоже выдает себя? Ведь вся добыча разбежится. Неужели мурр так глуп, что не понимает этого? А может быть, он вспугивает рогатых, чтобы по стуку копыт определить, в какую сторону они подались? Сколько в лесу удивительного и непонятного!

С рассветом проголодавшийся Лоок с трудом пробился сквозь лесную чащу к реке, надеясь подбить водоплавающую птицу или поймать руками рыбу. Подойдя к заводи, он увидел сквозь заросли чью-то волосатую спину.

«Мохнач», — подумал он, крепче сжимая ручку топора.

Однако это был не Мохнач, а большой бурый медведь. Косолапый Хозяин Леса, подняв когтистую лапу, вглядывался в воду. Вот он быстро ткнул лапу в мелководье, подцепил большую рыбину и выбросил ее на берег. Затем снова склонился над водой, высматривая добычу.

Лоок прислушался к ветру и, определив, что ветер дул от зверя, неслышно пополз к берегу. Взял добычу косолапого и бесшумно удалился. Взобравшись на гладкоствольное дерево, юноша выпотрошил рыбину костяным ножом и принялся за еду.

А тем временем у мохнатого рыболова дело не ладилось. Несколько раз, стремясь подцепить рыбу, он опускал лапу под воду, но тщетно — рыба больше не попадалась. Тогда косолапый вышел на берег и тут обнаружил пропажу улова. Он с недоумением принюхался — вот здесь лежала рыбина, где она? Уловив запах человека, взревел и быстро затрусил по следам похитителя.

Подбежав к дереву, на котором сидел Лоок, медведь, неистово рыча, встал на задние лапы и попытался взобраться на него, но, грузный, сорвался, шмякнулся о землю. Неудача не охладила его пыл. Он ожесточенно зацарапал длинными черными когтями по стволу, обдирая на нем грубую кору.

Лоок не думал, что медведь так скоро обнаружит пропажу, поэтому устроился на дереве совсем невысоко. Теперь же, видя разъяренного зверя, взобрался повыше и стал уговаривать его:

— Добрый хозяин Леса, не злись на Рыбу. — Чтобы сбить косолапого с толку и чтобы тот потом не преследовал его, Лоок назвался чужим именем — пусть тот ищет убитого охотника! — Ты ведь умелый и ловкий, тебя на реке не покинет удача. Иди себе за добычей.

Однако голос человека привел доброго и ловкого Хозяина Леса в исступление. Он то бросался на дерево, пытаясь взобраться на него, то царапал его когтями так, что летели щепки. Наконец понял, что похитителя ему не достать, и улегся под деревом. Медведь иногда скулил, как побитая собака, но чаще угрожающе рычал.

Прошло немало времени. День накалился. Лооку мучительно хотелось пить. Как бы приглашая охотника к воде, медведь поднялся и, не взглянув на обидчика, ушел. Но урс не спустился вниз. Он знал, что косолапый умен и хитер, недаром его называли лесным человеком.

Как и предполагал разведчик, медведь, боясь упустить похитителя, скоро вернулся. Лоок стал терять терпение. Он сокрушил щетинистого зверя, одолел гривастого мурра, так неужели косолапый думает, что Лоок даст растерзать себя? У него есть такой топор, который легко разгрызет голову жадного медведя!

А медведь лежал под деревом, не обращая внимания на уговоры и угрозы человека. Он упрямо решил оставаться здесь до тех пор, пока голод и жажда не принудят похитителя спуститься вниз. Но вот неожиданно из чащи леса раздался рев другого медведя. Косматый мститель вскочил и оглушительно зарычал. Это вторжение в его владения он расценил как наглый вызов. И, непрерывно рыча, вперевалку, косолапо, но очень быстро, побежал, чтобы показать зарвавшемуся бродяге, кто здесь истинный владыка.

Наконец-то Лоок мог спуститься с дерева. Подбежав к реке, он припал воспаленными губами к воде, вдосталь напился, обмыл тело, затем побрел берегом, надеясь высмотреть добычу. В небольшом заливчике, поросшем камышом, он поймал гусенка. Дальше урс пошел бодрее. К ночи, спасаясь от бесчисленных жалящих комаров, он выбрал место отдыха вдали от воды. И опять спал на дереве.

Весь третий день Лоок двигался вперед.

В полдень четвертого дня пути Лоок едва не угодил в трясину, заманчиво зеленевшую сочной травой. Обходя топь, Лоок наткнулся на завязшего в ней козленка. Около него жалобно блеяла мать. Увидев человека, мать убежала в кусты. А разведчик подошел к козленку и, ухватив за неокрепшие рожки, попытался вытащить его из вязкой тины. Но тина не отпускала пленника. Тогда, натужась, Лоок рванул малыша на себя, сам упал на спину, но выдернул козленка из болота, только обломил ему рожки. Сразу подбежала коза и стала совсем близко. Лоок был голоден, он легко мог бы свалить ее топором. Но животное смотрело так печально, а дрожащий козленок выглядел таким жалким, что у Лоока на них не поднялась рука.

Когда он уже продолжал свой путь и оглянулся, то увидел, что к детенышу подошла коза-мать и стала облизывать его, а тот пытался встать на ножки, но не мог. И Лоок подумал, что поступил правильно, не тронув их. Он был уверен, что теперь они незримо будут помогать ему в пути, помня его поступок.

Чтобы обойти зыбкие места, Лооку пришлось далеко углубиться в лес. Там он сильнее почувствовал свое одиночество. Здесь росли те же деревья, что и у родной стоянки: светлый ясень, чью кору любят обгладывать зубры, густой бук, могучий дуб, но все они казались какими-то неприветливыми, угрюмыми.

Под вечер пятого дня пути Лоок нашел для ночлега пещеру в обрывистом берегу старого русла реки, наносил в нее травы, а возле входа набросал сухих веток, чтобы никто не пробрался в пещеру неслышно.

Вождь сказал, что разведчики должны искать незнакомое племя столько дней, сколько пальцев на руке. Но один день почти целиком съел косолапый. Поэтому Лоок решил, что еще раз увидит светило в чужом краю, а потом будет возвращаться в стоянку, где его ждет Илла.

Их сдружила… большая змея

Эту ночь Лоок спал плохо. Ему казалось, что вблизи от пещеры кто-то бродит. Смеялись и плакали шакалы, но, вспугнутые кем-то, повизгивая, убежали. К тому же юноша был голоден. В ночной дремоте ему не раз чудился большой кусок жареного мяса.

Едва рассвело, как Лоок был уже на ногах. Выглянул из пещеры, и вдруг мимо его головы пролетел большой увесистый камень, упав где-то в глубине пещеры. Лоок невольно отпрянул назад. «Мохнач! — мелькнула догадка. — Все-таки выследил…»

— Зачем сын вождя хочет убить Лоока? — крикнул юноша. Удивленный Мохнач молчал. Как Лоок мог узнать, что это он?

— Мохнач проглотил язык? Он не слышит Лоока? Разве уши его куда-то убежали?

— Лоок не выйдет из норы, потому что Мохнач пришибет его камнем или дубиной, — подал, наконец, голос волосатый урс.

— Почему сын вождя хочет убить Лоока?

— Ты взял топор, который добыл Мохнач.

— Его дал мне храбрый Оэл, твой отец.

— Отдай топор, он мой! «Отдать топор и остаться с одним ножом? Но Мохнач все равно не выпустит меня из пещеры живым, — подумал Лоок. — А может быть, голод заставит его уйти? Ведь голод для Мохнача страшнее злых духов…»

Но Мохнач, словно подслушал Лоока.

— Ха! — засмеялся он. — Лоок умрет от голода, как попавший в яму кабан. А у сына вождя есть сушеное мясо и жир в мешочке.

Лоок понял, что надежды его тщетны.

— А что скажут урсы, когда Мохнач вернется в стоянку?

— Они не узнают, как ты покинул эту землю.

— Им расскажет об этом топор. Я с ним уходил, а ты с ним вернешься. Племя побьет тебя камнями. Лоок умрет здесь, Мохнач — в стоянке, а Острый Нос будет рад. Ведь это он послал тебя за мной.

Мохнач умолк. Он размышлял над словами Лоока. Конечно, Лоок никогда не заступал тропу Мохнача. Да и топор ему, Мохначу, не нужен. Дубина тяжелее и надежнее. Но Острый Нос говорил, что Лоок хочет стать вождем. Лоок хитер, к нему все больше прислушиваются урсы. Он сейчас сказал такое, что Мохначу трудно ответить. А как он узнал, что Острый Нос послал его, Мохнача, накрыть след Лоока? Не иначе ему помогают злые духи. Нет, Лоок не нужен урсам!

— Ты хочешь стать вождем вместо отца, — проговорил Мохнач после долгого молчания, — поэтому останешься здесь. А топор ничего не расскажет урсам, я его брошу в реку.

— Так тебе сказал Острый Нос? Он считает могучего Мохнача глупым и слепым! Но разве тебя покинули глаза? Разве ты не видишь, что брат сам давно подбирается к жезлу вождя?

Мохнач никогда прежде не помышлял стать вождем племени. Зачем? Вождь все равно не съест больше одной ноги оленя, а сколько хлопот! Налаживай охоту, произноси заклинания, чтобы дух удачи не отвернулся от урсов, разбирай ссоры крикливых женщин. Однако он ярился, если ему казалось, что его хотят обмануть, считая глупцом, и вот сейчас, не поняв, кто же хитрит — Лоок или брат, — он рассердился на обоих.

— Вождем после отца буду я! — свирепо закричал он, нагибаясь к входу пещеры, чтобы Лоок лучше расслышал его.

И тут случилось то, чего Мохнач не ожидал: край пещеры у него под ногами обвалился, и он полетел вниз. Падать было невысоко, но, падая, Мохнач ударился головой о ствол сваленного когда-то ветром дерева.

Лоок видел, как промелькнуло тело его врага, и поспешил выбраться из пещеры. Посмотрел вниз. Мохнач лежал распластанный, с окровавленным лицом. Спустился к нему, оттащил на ровное место и влажной от утренней росы травой вытер ему лицо. Тот застонал, открыл глаза. Увидел над собой того, кого хотел убить, и тихо сказал:

— Я готов отправиться в стоянку, где всегда тепло и много мяса.

Но юноша, взяв свой топор и палицу Мохнача, пошел прочь.

— Лоок не будет убивать Мохнача? — бросил ему вдогонку волосатый урс.

— Лоок убивает только злых чужаков.

— Тогда отдай дубину.

— Выломай другую.

— Лоок боится сына вождя? — злобно заскрежетал зубами Мохнач.

Ничего не ответив, Лоок отшвырнул в сторону дубину и зашагал вперед. Некоторое время он шел не оглядываясь. Но вот громкий и испуганный вопль волосатого урса заставил его остановиться. Юноша увидел, что Мохнач борется с большой темной змеей. Не раздумывая, побежал к месту схватки. Он не стал уговаривать ползающее чудовище отпустить Мохнача, а занес топор. Но как ударишь змею, плотно опутавшую свою жертву. И Лоок, отбросив оружие, превозмогая отвращение, схватил удава руками за шею. Змея, вырываясь, шипела, пустила из тела слизь, чтобы стать скользкой. Она могла вырваться. Чувствуя это, Лоок, зарычав как зверь, что было сил потянул голову удава к земле и стал неистово бить ею о попавшийся под руку огромный камень. Бил даже после того, как змея испустила дух.

Отдышавшись, Лоок с трудом оттащил полузадушенного Мохнача от страшного места схватки. Когда тот очнулся, в его глазах промелькнули испуг и недоумение: что с ним произошло? Тело страшно ныло, а рядом молча сидел враг. Враг ли? Мохнач немного приподнялся на локтях, увидел невдалеке страшную змею, хотел вскочить, но не смог и со стоном закрыл глаза. Когда же снова пришел в себя, то по-прежнему в нескольких шагах от него сидел Лоок, перебирая ожерелье его сестры.

Мохнач перевернулся на живот и со страшным усилием пополз к спасителю. Лоок внимательно следил за братом Иллы. Что он еще задумал? А тот дрожащим голосом произнес:

— Пусть Лоок будет моим старшим братом. Возьми мое ожерелье.

Лоок, как и все урсы, любил ожерелья. Их у него было много: из радужных скорлупок улиток, из желтоватых костяных шариков, из зубов зверей. Но принять подарок Мохнача он не мог: ожерелье сына вождя было слишком массивное и очень мешало бы в этом трудном пути. К тому же следовало отдарить нового брата. А чем? Не бусами же Иллы!

— Мы поменяемся, когда вернемся в стоянку, — предложил Лоок, — я не могу отдать тебе свое ожерелье. Его мне подарила Илла.

В ответ Мохнач закивал головой. Конечно, он понимает, что самое дорогое ожерелье, подаренное девушкой. Это знает каждый глупец, а он, Мохнач, не глупец!

Через день после схватки с удавом Мохнач почти поправился, и можно было продолжить путь. Но перед тем, как пуститься в дорогу, он пошел на то место, где его чуть не задушила большая змея. Самой змеи там уже не было: ночью крепкозубые гиены от нее даже следа не оставили.

Мохнач слепил змею из глины, проклял ее, затем обрушил на нее свою дубину. Теперь он не боялся мщения той, которая ползает по земле и злобно шипит.

Мохнач вернулся к Лооку довольный, Лоок в это время пел заклинание. Волосатый урс от изумления вытаращил глаза: оно совсем не было похоже на то, которые пел вождь, его отец. В своем заклинании Лоок никого не проклинал и ни о чем не просил добрых духов.

Руги

Урсы решили идти по течению реки еще один день. Пусть они не возвратятся в стоянку в срок, назначенный вождем, но так будет надежнее. Голода они не испытывали: в прибрежных зарослях камыша плескалось много уток и гусей, озерца, образовавшиеся после разлива реки, кишели серебристой рыбой, ручьи, впадающие в реку, скрывались под переплетенными колючими кустарниками ежевики, усыпанными черными ягодами. Мохнач залез в ежевичник и, урча от наслаждения, как медведь, принялся набивать свой рот вкусными кисло-сладкими плодами. При этом его маленькие глазки щурились от удовольствия, а то и совсем прикрывались густыми ресницами.

И все же Лооку очень хотелось жареного мяса или рыбы, но разводить костер они не отваживались. Приходилось довольствоваться сырой пищей.

Большой Огонь уходил по голубой земле на отдых. Новые братья хотели уже повернуть назад, но чуткий нос Мохнача уловил запах дыма. Разведчики залегли. Дождавшись темноты, они стали осторожно пробираться вдоль берега. Однако никто им не попадался, одни лягушки, заслышав людей, шлепались в воду.

Но вот за поворотом реки открылся остров, откуда виднелись огни и слышался лай собак. Возле костров копошились люди.

Целую ночь Лоок и Мохнач не сомкнули глаз, наблюдая за островом. А утром увидели, что часть чужаков, стоя и сидя на остроносых, видимо, выдолбленных бревнах стали покидать остров. Мужчины били по воде длинными палками с плоскими концами, отчего бревна продвигались вперед. Между островом и берегом они остановились и начали ловить рыбу, пронизывая ее трезубыми гарпунами, каких не знали урсы. Некоторые били рыбу маленькими дротиками, выпуская их из невиданного оружия — согнутой палки, концы которой были стянуты, наверное, сухожилиями.

Добыв много рыбы, большинство чужаков вернулись на остров, а два выдолбленные бревна пристали к берегу, недалеко от притаившихся разведчиков. Все незнакомцы, кроме одного, были высокого роста, рыжеволосые, в меховых набедренных повязках с бахромой. Они походили на того пленника, которого привели в свою стоянку охотники-урсы. Лишь тот один был невысок и черноволос. Он развел костер, выпотрошил рыбу и начал печь ее в огне. Когда рыба поспела, рыжеволосые принялись уплетать ее.

Она так вкусно пахла, что Мохнач и Лоок, беспокойно заерзав, чуть не выдали себя. Насытившись, чужаки бросили остатки черноволосому. Так урсы бросали объедки своим собакам. Затем привязали его к дереву длинными полосками кожи, а сами, взяв топоры, такие, как у Лоока, ушли в лес.

Братья поняли, что черноволосый, почти мальчик, происходил из другого племени. Урсы тоже брали пленных, иногда их убивали, а чаще оставляли в живых, и те становились полноправными соплеменниками. Однако никогда люди, почитающие Оленя, не мучили пленников, не бросали им объедков, не привязывали к деревьям, как собак.

Оставшись один, черноволосый и не попытался освободиться от ремней, которыми его привязали к дереву.

«Он просто глуп, — подумал Лоок. — Даже пойманный зверь рвется на волю, а не ждет, когда его прикончат».

Внимательно оглядевшись, Лоок направился к пленнику. Тот, увидя человека с топором и ножом, закрыл глаза, ожидая смертельного удара. А молодой урс, перерезав ремни, жестами предложил освобожденному следовать за собой. Но пленник, показывая в ту сторону, откуда доносились голоса, испуганно лопотал «руги, руги» и не двигался с места. Тогда Лоок замахнулся на него топором. Черноволосый в страхе присел, закрыл глаза и прикрыл ладонями голову. Молодой урс засмеялся. Это успокоило пленника. Он встал и, пошлепав себя по груди, сказал: «Хати». Лоок сразу понял, что тот назвал свое имя.

Перерезанные ремни разведчик бросил в воду, а заодно осмотрел удивительные бревна, на которых руги переправлялись через реку. Таких диковинок урсы не видели. Хотя ничего хитрого они не представляли. Концы бревен-лодок были заострены, а середина выдолблена, и все дерево опалено огнем, как понял Лоок, для того, чтобы в нем не заводились древогрызы.

Лоок подвел освобожденного к Мохначу. Тот сердито пробурчал, что пора убираться, пока не вернулись рыжеволосые. Мохнач был зол, потому что еще не ел, а запах жареной рыбы будоражил его.

Урсы и Хати вышли на тропинку, чтобы углубиться в лес, но совсем близко послышались голоса чужаков, и им пришлось вновь укрыться в зарослях.

Ругов вернулось больше, чем уходило. Они несли тело своего воина и вели двух связанных мужчин. Вероятно, рыжеволосые встретили своих разведчиков, захвативших пленных.

«Алазы», — прошептал Хати, крепко сжимая руку Лоока, и урс понял, что освобожденный узнал своих соплеменников.

Обнаружив исчезновение оставленного пленника, руги стали громко что-то кричать на остров, очевидно, спрашивали о пленнике. Затем, густо облепив лодки, чужаки с пленными поплыли к острову, где их ждала большая толпа. Едва пленных алазов вытолкали на берег, как на них набросились с копьями и топорами, видимо, мстя за убитого руга.

Даже Мохнач не выдержал этого ужасного зрелища. Выбежав из укрытия на берег и потрясая дубиной, он прокричал боевой клич урсов:

— Оре-ре! Оре-ре!

Руги на миг застыли пораженные, затем бросились к лодкам. Когда же они причалили к берегу, то урсы и алаз были далеко.

Алазы точат топоры

Трое бежали по узкой лесной тропке до тех пор, пока им путь не преградил бурелом. Громадные деревья лежали вывороченные с корнями, вздыбленные вкривь и вкось, переломанные пополам, скалясь в местах излома.

Здесь пришлось пробиваться медленно. Лооку казалось, что недавно по лесу прошел кто-то огромный и слепой от ярости. Он одни деревья выхватывал из земли, а другие крушил своей громадной палицей.

Преодолев бурелом, беглецы сделали передышку. Тут Лоок решил расспросить Хати о ругах: откуда они пришли и много ли их. Несмотря на то, что урсы никогда не встречались с алазами, некоторые слова, произносимые Хати, Лоок понимал. В начале объяснения Лоок ткнул пальцем в сторону брата и сказал: «Мохнач», потом назвал себя. Затем, оглянувшись назад, где остались враги, он погрозил кулаком и несколько раз повторил: «Руги, руги».

Услышав ненавистное слово, алаз вскочил и горячо заговорил, тоже упоминая ругов, как поняли урсы, слал им проклятья.

Лоок сумел спросить, много ли ругов. Хати подошел к охапке сушняка, отделил меньшую часть и объяснил, что это те враги, которые живут на острове, а большая часть охапки — это те, которые расположились где-то там, далеко, за поворотом реки.

Да, чужаков было много, и братья покачали головами: с таким многочисленным врагом урсам не справиться, если те нагрянут в их долину.

Отдохнув, разведчики и молодой алаз продолжили путь. Под вечер Лоок подбил отставшего от матери вепренка. Обрадованный Мохнач немедленно принялся его потрошить, а Лоок, найдя две сухие палицы и пучок мха, добыл огонь. Урсы понимали, что дым от костра может выдать их, но погони близко не было, а они так давно не ели жареного мяса, что пренебрегли осторожностью.

Увидев, что урсы собираются зажарить поросенка Хати отчаянно замахал руками, и даже попытался вырвать его из рук Мохнача, что беспредельно разъярило волосатого урса. Но Лоок понял: алаз хочет предостеречь их от какой-то беды. Он отвел его от костра и попытался узнать, что так взволновало Хати. Тот, захрюкав, изобразил кабана, затем, зашипев, как змея, показал жестами, что вепрь схватил ее, но она укусила его. А люди убили кабана, съели и умерли от змеиного яда. Поясняя это, Хати сделал скорбное лицо, закрыл глаза и замер.

Лоок понял, что там, где живут алазы, водится много ядовитых змей, которые часто жалят крепколобых щетинистых зверей. Кабаны яда не боятся, но мясо укушенного животного может убить человека, поэтому алазы и опасаются его есть.

Тем временем Мохнач выпотрошил добычу, обложил ее горящими ветками и, присев на корточки, не отрывал глаз от огня.

Когда же Лоок объяснил ему, почему алазы не едят мяса вепря, он даже подпрыгнул от негодования. Глупые алазы, глупые у них обычаи! А если кроме вепря не будет другой добычи, что же тогда есть? Траву и улиток? Нет, лучше покинуть эту землю, чем отказаться от свинины!

Однако наевшись досыта, Мохнач подобрел, стал благодушно размышлять о том, что некоторые глупые обычаи чужаков могут быть полезны урсам. Разве досталась бы ему, Мохначу, доля Хати, если бы все обычаи у алазов были разумными?

На ночь братья и Хати устроились в ветвях высокого дуба. А рано утром их дремоту нарушило злобное ворчанье собак с блестящей короткой шерстью. Их было больше, чем пальцев на двух руках. Гладя на больших клыкастых псов, Хати испуганно повторял: «Руги, руги».

Преследователи еще не показались, но нужно было спешить, иначе дуб мог стать для беглецов ловушкой. Лоок быстро срубил большую ветвь и бросил ее в сторону от дуба, чтобы отвлечь собак. Стая тотчас кинулась к ней. Но только урсы и алаз соскользнули на землю, как собаки бросились к ним. Нужно было принимать бой.

Прислонившись к дереву, беглецы стали отбиваться от наседавших собак. Мохнач свалил дубиной двух псов, Лоок одного: но изнеможенный голодом Хати оказался плохим бойцом. И вдруг у Мохнача треснула дубина. Он целился нанести сильный удар, но собака увернулась, и дубина врезалась в камень.

Надо было немедленно идти на прорыв. С боевым кличем урсов «оре-ре!» братья ринулись в самую гущу стаи. Отбросив обломок дубины, Мохнач схватил подвернувшуюся собаку за задние лапы и начал ею бить других. В то же время Лоок наносил удары топором.

Лес ничем не удивишь. Но такого побоища лесные обитатели еще не видели и не слышали. Крики людей, рычание, жалобный визг, жуткий вой собак разогнали лесных жителей. Без обычного сердитого цоканья понеслись с дерева на дерево белки; пригнув ветвистые рога к спине, умчались олени; в недоумении понюхав воздух, заспешил прочь бурый медведь; молнией промелькнул в чаще леопард. И даже длиннохвостые сороки, которым до всего дело, улетели подальше без назойливого стрекотанья.

Люди победили. Оставшиеся в живых собаки убежали зализывать раны, а беглецы, найдя ручей, пошли по воде, чтобы преследователи потеряли их след.

В полдень, обмывшись от крови, своей и собачьей, урсы хотели распрощаться с алазом, но Хати, поняв это, заплакал, объясняя своим спасителям, что до стоянки его племени недалеко, однако он боится остаться один. Мохнач недовольно заворчал, но Лооку было жаль юношу, почти мальчика, который напоминал ему Олли, и братья решили довести его до стоянки черноволосых.

Лес поредел. Все чаще встречались поляны со следами костров. И вот послышались мужские голоса. Не ведая, кто перед ними, беглецы затаились в густом кустарнике. Показались охотники с копьями и согнутыми палками, швыряющими маленькие дротики, какие урсы видели у ругов. Это были рослые мужчины с черными, как жженая кость, волосами, собранными на затылке в пучок и схваченными узкими ремешками. Со своих тел они еще не смыли грязь, смешанную с мелко истолченным мхом и листьями, которой вымазались перед охотой, чтобы звери не учуяли их запаха. Об этом Лоок узнал потом. А урсы делали иначе: покрывали свои тела шкурами тех зверей, на которых охотились. И получалось, что урсам есть что перенять у алазов.

Охота была удачной: мужчины несли несколько убитых зубров. Беглецы вышли из укрытия. Хати с радостным криком бросился к соплеменникам. Окружив урсов, алазы повели их в свою стоянку.

Братьев потрясло, что зубры были убиты дротиками-стрелами. Вот, оказывается, какая страшная сила таилась в этих упругих палках, стянутых с концов сухожилиями! Ведь так поразить большого зверя не могла даже сильная рука Мохнача!

Урсы внимательно рассмотрели и стрелы, разившие насмерть зубров. Они были меньше и тоньше дротиков, которые изготовляли урсы. А их наконечники, каменные или костяные, имели продольные бороздки, чтобы дротики глубже входили в тело зверя.

А вот и жилища алазов. Это были ямы, покрытые бревнами, сверху присыпанными землей.

Урсов обступила толпа. Особенно алазов привлекал Мохнач. Рассматривая его, мужчины удивленно прищелкивали языками, а дети прыгали вокруг него и пробовали дергать за шерсть, росшую на груди и на спине. Мохнач затравленно оглядывался вокруг, готовый задать стрекача.

Но вот к ним медленно приблизился высокий широкогрудый мужчина, видимо, вождь. Толпа расступилась. Хати было рванулся к вождю, но остановился в нерешительности, и урсы поняли, что мужчинам этого племени полагается быть сдержанными. Все же вождь обнял сына, затем острыми черными глазами впился в голубоглазых незнакомцев. Хати что-то сказал ему, и тот, подобрев лицом, проговорил несколько слов. Братья поняли, что он благодарит пришельцев за то, что они спасли сына.

Затем урсов повели к большому костру, где на огромном вертеле дожаривался олень. У костра собрались только мужчины. Медными топорами и ножами старейшие охотники быстро расчленили оленя на дымящиеся куски. Все алазы-мужчины сели в круг, поджав ноги под себя, их обошла старая сгорбленная женщина, которая достала из кожаного мешочка горсть серо-белых камешков, какие Лоок видел у Одинокого Рогача, и каждого наделила одним. После этого все принялись за еду.

Мохнач, видя, что алазы лижут камешки, тоже лизнул и тут же удивленно обвел всех глазами: зачем чужаки берут в рот такую мерзость? Поняв волосатого урса, алазы засмеялись. Мохнач, сверкая глазами, вскочил. Хватит с него насмешек! Тогда вождь прикрикнул на охотников, а Лоок, успокаивая разгневанного брата, пояснил, что этот невкусный камень дает людям и зверям силу. Разве Мохнач не видел, с какой жадностью протягивали алазы руки к старухе с мешочком?

Успокоившись, Мохнач набросился на мясо. Он съел за троих охотников, чем вызвал одобрение хозяев: кто ест много и быстро, тот неутомим на охоте и храбр в бою.

Насытившись и напившись воды, которую принесли дети в кожаных мешках, алазы, по-прежнему расположившись кругом, стали слушать Хати, который стоя поведал о том, как он попал в плен к ругам, что видел у них и как ему помогли бежать новые друзья.

Не успел сын вождя закончить свой рассказ, как прибежали сторожевые воины. По их возбужденному виду и взволнованным жестам урсы поняли, что они принесли весть о появлении врагов.

Алазы вскочили на ноги, каждый готовый бежать за оружием. Но вождь суровым взглядом остановил их. Что-то сказал дозорным и те, взяв по большому куску мяса, удалились в сторону, откуда пришли. Затем обратился к остальным. Алазы успокоились и уже без суеты, но быстро разошлись.

Лоок и Мохнач догадались, отчего вождь не торопится: враги были далеко или стали на ночлег. Битва предстояла утром.

А тем временем мужчины принялись проверять надежность луков, точить о песчаник топоры, копья и ножи, собирать камни для пращей — метательных палиц. А женщины, дети и старики, которых у алазов, как и у урсов, было немного, покинули стоянку. Их увела в глубь леса сгорбленная старуха, хранительница соли.

Приготовив оружие, алазы занялись странным делом: очень острыми пластинами из кремня, вставленными в костяные и деревянные оправы, они стали соскребать друг другу бороды. Урсы были поражены: зачем они это делают? Ведь борода украшает мужчину, как грива украшает мурра. У сильного человека она густая и жесткая, а у слабого она редкая и мягкая. Зачем же добровольно лишаться своей красоты?

Хати с помощью жестов и общих слов объяснил недоумевающим братьям, что воины это делают перед сражением для того, чтобы их, безбородых, если они погибнут, быстрее узнали и приняли к себе давно ушедшие сородичи в той далекой земле, откуда нет возврата.

Мохнач подивился слепоте тех ушедших в далекую землю алазов, не умеющих распознать своих в бороде, но Лооку этот обычай теперь не показался странным. Он подумал, что безбородому будет легче увернуться в бою, однако сам снимать бороду не стал: а вдруг это не понравится его предкам, если он предстанет перед ними с голым, как пятка, лицом?

Урсы тоже решили участвовать в предстоящем сражении, считая ругов самыми злыми и опасными людьми на этой земле. Лоок наточил свой топор, а потом, взяв у Хати незнакомое ему оружие — лук и пращу, — до самой темноты учился пускать стрелы и швырять камни величиной с кулак. А Мохнач выломал себе громадную дубину. Он уплел огромный кус мяса и завалился спать.

Лоок же долго не мог уснуть. Ему припомнилась родная стоянка, Илла. Она, наверно, думает, что они с Мохначом убили друг друга. Знали бы урсы, что они теперь братья, что пережили и что их ждет завтра…

Мохнач недоумевает и ярится

Брат Медведя, как прозвали Мохнача алазы, проснулся рано. Он любовно погладил свою новую палицу и нетерпеливо стал ждать, когда запылает главный костер, и его нос уловит желанный запах жареного мяса. Но, к его удивлению, а затем и возмущению, никто и не думал заняться приготовлением пищи. Быть может, мясо жарили где-то в глубине леса? Мохнач растолкал Хати, чтобы тот поторопил отца: вот-вот начнется сражение, и алазы не успеют поесть. Но Хати, позевывая, объяснил Брату Медведя, что алазы перед боем не едят: натощак человек бегает быстрее, злее дерется, а полученная в живот рана не так опасна.

Мохначу весьма не понравился этот глупый обычай — сражаться голодным. Ворча на алазов и проклиная ругов, он подобрал скудные остатки вчерашнего пиршества, разбил все кости, какие нашел, высосал из них мозги и кое-как насытился.

С восходом солнца на поляне показались рыжеволосые. Впереди шли лучники и пращники, за ними воины с копьями и топорами. Для устрашения противника руги размахивали оружием, дули в длинные и короткие кости с дырочками, издававшие пронзительный свист, и оглушительно кричали.

Алазы заранее выстроились в таком же порядке, как и руги; они тоже размахивали копьями с прикрепленными к ним хвостами зубров и тоже не жалели глоток. А кроме того, эти воины были разрисованы с ног до головы разноцветными глинами.

Урсов хозяева не взяли в свои боевые ряды. Хати пояснил им, что гостей нельзя подвергать опасности — таков обычай у алазов. Мохнач сделал вид, что не понял Хати — зря, что ли, он приготовил дубину? — и хотел замешаться среди алазов, но вождь так рыкнул на Брата Медведя, что тот решил подчиниться. Недовольно бурча и сердито помахивая палицей, он отошел к пригорку, где сидел Лоок.

Вождь алазов произнес несколько слов и показал рукой в ту сторону леса, куда ушли женщины, старики и дети — как поняли урсы, призвал воинов драться так, чтобы укрытые в лесу родичи не стали добычей злого врага. И повел отряд в бой.

И битва началась. Засвистели стрелы, полетели камни, выпущенные из пращей, упали первые раненые и убитые. Число воинов с каждой стороны было примерно равное, но урсы заметили, что луки врагов почему-то дальше посылали стрелы и лучше поражали алазов. Поэтому когда противники сошлись, черноволосых осталось меньше, чем рыжеволосых.

В рукопашном бою все перемешались. Луки и пращи были отброшены, в ход пошли топоры, копья и ножи. Те, кто лишился оружия, дрались голыми руками.

Вождя алазов ударили камнем по голове, он упал, что привело его воинов в смятение. Братья видели, как в одном месте схватки большая толпа алазов билась с горсткой ругов, а в это же время в другом месте алазы пятились, но никто не бросался им на помощь. Урсы поняли: еще немного — и алазы побегут. И братья не выдержали. Со страшным, оглушительным криком в гущу ненавистных ругов ворвался Мохнач. Круша все вокруг, ломая вражьи копья и выбивая из рук топоры, он разметал главный отряд, а затем стал бросаться из стороны в сторону, туда, где видел скопление ругов. Громадная дубина Брата Медведя неумолимо громила тех, кто держит людей на привязи, из-за кого он лишился утром пищи. Без устали поднимал и опускал свой топор и гневный Лоок.

Алазы воспрянули духом. Поднялся на ноги их вождь, и хозяева поляны погнали ругов. Врага преследовали, пока хватило сил, затем вернулись, связали пленников и бросили их на землю вниз лицом.

Стоянка алазов вновь ожила. Опять запылали костры: женщины и дети вернулись из глубины леса и теперь жарили для победителей мясо коз и молодых оленей. А сгорбленная старуха, набрав в кожаный мешок воды, стала бросать в него раскаленные камни, чтобы сварить целебное снадобье из цветов и трав для раненых. Такая варка несказанно изумила братьев: хозяева умели изготовлять грозное оружие, но не научились делать глиняных горшков. Лоок заметил, что алазы в кожаных мешках варят и мясо для маленьких детей. А урсы не имели грозного оружия, зато умели изготовлять глиняные горшки. Хотя мяса в них не варили, а только снадобья да хранили жир и воду. И выходило, что алазы были и умнее урсов, и глупее.

Пока женщины и дети готовили пищу, воины собрали трупы врагов и сбросили их в глубокий овраг. Затем, разведя огромный костер, начали сжигать в нем своих павших воинов, при этом никто из алазов не плакал.

С ужасом смотрели урсы на то, как победители поступали с погибшими. Хоть бы своих предали земле. В каком же обличье предстанут сожженные воины перед далекими предками? Конечно, разгневанные духи убитых скоро вернутся и страшно покарают алазов. Лоок и Мохнач попытались предостеречь хозяев от неминуемой беды, словами и жестами объясняя, как следует хоронить своих и чужих. Но алазы с недоумением смотрели на гостей, мешавших им совершить обряд, который всегда совершали и они, и все их предки.

Видя, что хозяев не переубедишь, гости замолчали. Они теперь думали об одном: как бы скорее покинуть стоянку алазов, на которую ночью обязательно обрушатся духи мщения. Но до темноты было еще далеко. Да и кто их отпустит голодными!

На месте сражения Лоок подобрал лук рыжеволосых. Он был в рост человека, такой же на вид, как любой лук алазов. Но почему он посылал стрелы дальше? Как ни рассматривал его молодой урс, понять этого так и не смог. А еще он обратил внимание на то, что топоры ругов были крепче топоров алазов. Отличались они и по цвету: оружие ругов, как и топор его, Лоока, походило на осколок дневного светила, а топоры алазов были светло-красными, как закатное солнце.

Лоок попытался узнать у алазов, где они добыли чудесный камень, из которого изготовлены их топоры и наконечники для копий. Хати объяснил, что камень этот они не добывают, а меняют на шкуры у далекого горного племени.

Когда же урс начал расспрашивать о солнечном камне пленных ругов, то те лишь злобно смотрели на него и молчали, хотя и поняли, что интересует чужака.

Битва с рыжеволосыми многому научила Лоока. Он понял, что в бой нельзя выставлять всех воинов, часть нужно укрыть и ввести в сражение внезапно для врага. К тому же вождь не должен сражаться вместе с воинами: некому будет руководить ими, если он погибнет. И еще Лоок понял, что только глупый без надобности бьется с сильным противником на равнине. В случае поражения здесь спасения нет.

Наконец алазы приступили к пиршеству. Вождь посадил гостей возле себя. Те попытались сесть так, как садились алазы, поджав ноги, но это им не удалось, и они присели на корточках, вызывая улыбки хозяев. Мохнач нахмурился: алазы как-то странно садятся на землю, да еще посмеиваются над урсами. Ну и обычаи у хозяев!

Похлопав Брата Медведя по широкой волосатой спине, вождь сказал что-то такое, от чего все воины засмеялись. Его слова кое-как, сам фыркая, перевел Хати: отец видел, как сражается Брат Медведя, и теперь окончательно убедился, что голодный человек бьется злее.

Мохнач рассердился — ему не понравилась шутка вождя. Пожелав предводителю алазов и в следующей битве получить угощения по голове, он принялся за еду и больше не вступал в разговоры.

Вождь вопросительно посмотрел на Лоока: что ответил заросший урс? Выручая брата, Лоок вскочил и, показав на куски жареного мяса, усиленно задвигал челюстями, потом, погладив живот, сделал довольное лицо. Затем схватил дубину Мохнача и стал поражать ею воображаемых ругов. Сокрушив всех врагов, Лоок вновь погладил живот. И алазы поняли ответ Мохнача так: если бы его перед битвой хорошо накормили, то он дрался бы еще яростнее и сам справился со всеми врагами.

Хозяевам понравился ответ могучего и умного Брата Медведя: перед ним немедленно выросла гора самых сочных кусков мяса. Мохнач был приятно удивлен: он надерзил вождю, а его так угощают! Странные все-таки обычаи у этих алазов!

После пиршества старейшие воины во главе с вождем повели пленных в чащу леса. Один из алазов нес медвежью шкуру с оскаленной пастью. Хати сумел растолковать недоумевающим урсам, что его племя поклоняется медведю, которому после удачных сражений приносят человеческие жертвы. В лесу, в пещере, стоит камень, его покрывают медвежьей шкурой, благодарят защитника алазов и приносят жертву.

Урсам и этот обычай пришелся не по нутру. Храбрый Мохнач даже подумал: нет ли у алазов обряда задабривать покровителя кровью своих гостей? Урс вовсе не желал, чтобы его принесли в жертву чужому заступнику.

Впрочем, Мохнач успокоился, когда его вновь позвали к костру разделывать целиком зажаренного зубра, внутрь которого была заложена охапка каких-то пахучих трав.

А Лоок не мог есть. Пока брат поглощал душистое мясо, он размышлял о кровавых обычаях ругов и алазов. Почему эти племена, имеющие грозное оружие — луки, пращи и топоры из небьющегося камня, поступают как дикие лесные люди? Потому что у них такие обычаи. Они не смеют их нарушать. И урсы не нарушают своих обычаев. Когда Рогач дерзнул сделать это, его изгнали из племени. Обычаи сильнее людей. Но кто их выдумывает, эти обычаи? Кто?

С зубром было покончено, и Лоок объяснил алазам, что они уходят. Поняв его, Хати обнял своего спасителя и начал о чем-то горячо говорить. Остальные алазы вторили ему, видимо, просили урсов не торопиться в свою стоянку. Лоок погладил Хати по голове, Мохнач от волнения засопел, но как ни уговаривали братьев гостеприимные хозяева остаться, как ни вкусна была их пища, урсы ушли, унося с собой подарки — лук и пращу.

Назад братья шли быстро, не разжигая костров и питаясь кое-как. В начале пути сытый Мохнач был настроен благодушно. На второй день принялся ругать свирепых рыжеволосых ругов, а на третий стал поминать недобрым словом черноволосых алазов — зачем те и другие убивают беззащитных пленников? Почему они не хоронят умерших так, как полагается?

Лооку надоели его бесконечные проклятья, и он спросил:

— Руги и алазы злые, а ты, брат, добрый?

Мохнач вытаращил глаза: это он злой человек? Как можно так говорить? Лучше бы от Лоока убежал язык!

А Лоок напомнил, что он, Мохнач, хотел убить его, Лоока, камнем, намерен был уморить голодом в пещере. Разве добрые так поступают?

Мохнач остановился, рванул себя за бороду и уставился на старшего брата: уж если он, храбрый Мохнач, плохой человек, то кто же тогда хороший? Где он? Как его найти?

И, ожидая ответа, присел на поваленное дерево. Лоок долго молчал, затем пропел странное заклинание, которого Мохнач никак не мог понять. Выходило так, что плохие люди вовсе не виноваты в том, что они плохие.

Возвращение

Недалеко от своей стоянки разведчики остановились у ручья. Они были не какими-то дикими лесными людьми, которые могли явиться к своим грязными и всклокоченными!

Братья намазали тела черным илом, затем смыли его, очистили набедренные повязки от цепкого репейника. Кроме того, Мохнач решил укоротить свою длинную бороду.

— Мохнач, — сказал Лоок, окончив мыться и приводить себя в порядок, — ты никому не говори, что мы породнились.

— Почему? — удивился тот, опуская тлеющую головешку, которой осторожно укорачивал бороду. — Тебя станут все бояться, когда узнают, что я твой брат, я, самый сильный урс. И ты станешь сильнее.

— Не всегда сила главное, — возразил Лоок. — Почему человек побеждает сильного носорога? Потому что тот глуп и слеп. Он мчится, все сокрушая, и попадает в яму с кольями. Зачем нужна сила без ума и хитрости?

И Лоок объяснил недоумевающему Мохначу, что об этом не должен знать Острый Нос. Ведь он посылал Мохнача убить Лоока. А тот породнился с ним. Острый Нос отомстит Мохначу.

— Я разорву Острого Носа в клочья! — в бешенстве проревел Мохнач, с силой швыряя головешку в костер, отчего во все стороны брызнули горящие угольки. Лоок успел отпрыгнуть от костра. Но Мохнач едва не пострадал: несколько угольков попало ему на грудь, и он вспыхнул бы, не сообразив, как спастись. Высоко подпрыгнув, он плюхнулся в глубокий ручей…

Урсы не ждали Лоока. Племя оплакивало его. В знак печали вождь приказал всем снять ожерелья и несколько дней не есть мясо. Когда же Лоок и Мохнач вернулись, все, кроме Острого Носа, встретили их радостными возгласами. Радость была так велика, что никто и не подумал, почему Лоок ушел один, а вернулся с Мохначом. Один Острый Нос с ненавистью и страхом вглядывался в лица вернувшихся: почему они возвратились вместе? Почему Мохнач не убил Лоока? Знает ли Лоок о злых помыслах Острого Носа?

Илла, увидев на Лооке свое ожерелье, засмеялась от радости: на его груди появились новые шрамы, ему было трудно, но он уберег ее подарок, значит весь путь думал о ней.

После того как Лоок и Мохнач были накормлены, мужчины и старая Эрри присели на корточках в круг, и юноша стал рассказывать им о том, что ему вначале одному, а потом со случайно встреченным Мохначом пришлось увидеть и испытать.

Во время рассказа урсы живо представляли себе все происходившее. Они весело смеялись над рассерженным медведем, у которого Лоок утащил рыбу; напряженно молчали, когда шла речь о схватке с собаками, о сражении с рыжеволосыми. Все шумно хвалили сильного Мохнача за его бесстрашие в бою; удивлялись глупости алазов, не умеющих хоронить мертвых; потрясали кулаками, проклиная злобных ругов и слали на их головы все известные им несчастья. Урсов поразило то, что руги приручили не только собак, но и коз, баранов и что они умеют передвигаться по реке на обрубленных и выдолбленных деревьях.

Когда Лоок замолчал, вождь, не проронивший еще ни слова, спросил:

— Что делать урсам? Руги сильны, они уничтожат алазов, потом придут к нам.

Все воины смотрели на Лоока, ожидая, что он скажет. Лоок медлил. Да, враги многочисленны, лучше вооружены, в бою свирепы. Лучше урсам уйти на новое место, как советовал Одинокий Рогач. Но скажи он сейчас так, многие в племени назовут Лоока трусом: как это без боя уступить рыжеволосым долину? Ведь алазы побили ругов, так почему их не разгромят урсы? В племени начнется разброд, а этого допустить нельзя.

— Чужаки сильные, но урсы умеют драться, — произнес наконец Лоок, и воины одобрительно зашумели. — Вот новое оружие. Урсы должны научиться его делать и воевать им, — продолжил он, подняв над головой лук и пращу.

Тут же была пущена стрела из лука и брошен камень из пращи. Так далеко запустить дротик или метнуть камень не могла даже могучая рука Мохнача.

Острый Нос, слушая Лоока, с завистью думал лишь об одном: удачливого разведчика после возвращения еще больше полюбят урсы. И, бегая глазами по лицам мужчин, он злобно сказал:

— Муррам не нужны рога зубров, они надеются на свои зубы и когти. Храбрым урсам тоже не нужны чужие луки и пращи. Мы побьем чужаков тем оружием, каким дрались наши смелые предки. Кто хвалит чужое оружие, тот не урс!

Слова Острого Носа для многих прозвучали убедительно. Лоок вскочил на ноги. Ненависть ко второму сыну вождя душила его, и вначале он не мог говорить. Никто, кроме Мохнача, не понимал, почему Лоок так разъярен. Но, подумав об Илле и Мохначе, о том, что раздор погубит племя, Лоок заставил себя успокоиться.

— Острый Нос назвал урсов храбрыми, — начал он, — и нашим ушам стало сладко. Но сил у нас не прибавилось. А новое оружие сделает нас сильнее. Зубр и олень колют врага рогами. И мы сделали себе копья. Мурр добычу режет зубами. И мы режем ножом. Мы многому научились у лесных собратьев, почему же нельзя поучиться у других людей? У нас гарпун имеет один зуб, а у ругов вот сколько! — Лоок поднял три пальца. — Каким лучше бить рыбу? Их гарпуном. Но его придумали чужаки, значит мы не будем делать такой? Почему урсы живут в этой долине? Потому что они когда-то прогнали из нее другое племя. Люди того племени не имели топоров и копий, а воевали только дубинами да заостренными палками. Они не умели добывать огонь. Они не учились у других. Они даже ели людей. Наверно, у них было много таких, как ты, Острый Нос.

Утомленный длинной речью, Лоок вздохнул и закрыл глаза. Все молчали, размышляя, кто прав — Острый Нос или Лоок.

— Острый Нос — людоед, — неожиданно крикнул Олли, и многие урсы засмеялись, потому что были согласны с подростком.

Сын вождя подскочил, будто увидел рядом ядовитую змею. Он испугался — ведь эта кличка могла пристать к нему на всю жизнь. И он так ударил мальчика, что тот отлетел на несколько шагов. Лоок сжал кулаки, однако не заступился за Олли: мальчик не должен был присутствовать на совете воинов.

А Острый Нос, поняв, что племя его не поддержало, все же прокричал:

— Мы будем ругов рвать зубами, душить руками, бить камнями!

— Они не дадут нам подойти к себе, — мрачно молвил Мохнач. — Я сам видел, как маленький дротик, пущенный из лука, пробивает насквозь человека.

Слова неустрашимого Мохнача, всегда хвалившего дубину, убедили даже колеблющихся: Лоок прав. Руги владеют страшным оружием, и урсам нужно иметь подобное, иначе племя ожидает беда. Не отвернись же от урсов, Олень-заступник!

Но вот поднялся вождь и взмахнул жезлом. Это означало, что споры прекращаются, и теперь все должны беспрекословно повиноваться ему. Всем воинам предлагалось готовить запас копий, топоров и дротиков. Все воины должны были немедленно изготовить себе новое оружие — луки и пращи — и каждый день учиться пользоваться им. Всем урсам, даже детям, было велено снять ожерелья. В тревожное время носить украшение запрещалось. Пусть все понимают, что над ними нависла беда, и будут осторожны, зорки и дружны.

Втайне Оэл надеялся, что руги в скором времени не нагрянут в долину — разве мало им лесов и полян в нижнем течении реки? Но он был умудрен опытом и предусмотрителен и поэтому распорядился готовиться к их встрече. Новое оружие показалось ему слишком хитроумным и ненадежным, но он стал строго следить за тем, чтобы все мужчины изготовили его и учились владеть им. Вождю очень не хотелось прослыть диким, глупым человеком, а еще получить прозвище людоеда. С него было достаточно, что это прозвище прилипло, как репей, к его сыну.

Последующие дни мужчины все свободное от охоты время готовили оружие, учились стрелять из луков и метать камни из пращей. Воины подпрыгивали от радости, когда их стрелы или камни летели далеко и попадали в цель. У подростков стрельба и метание получались намного лучше, чем у взрослых. Особенно хорошо стрелял из лука Олли.

Занятый военными приготовлениями, Лоок все же каждый день думал об Илле, но говорить о ней с вождем в такое тревожное время было нельзя. Хотя в день возвращения Лоока в стоянку вождь увидел на нем ожерелье дочери.

Однажды ночью, когда Лоок находился в дозоре, Илла нашла его и спросила, куда он спрятал ее ожерелье. Юноша достал его из складки своей набедренной повязки.

— Оно всегда со мной, — сказал он.

Илла прижала его руку к своей щеке и пропала в ночи. А счастливый Лоок тихо запел:

Переговоры

Из-за поворота реки показалось огромное остроносое бревно. На нем находилось столько людей, сколько пальцев было на руке. Один чужак размахивал зеленой ветвью, остальные, сидя, били плоскими палками по воде, отчего бревно плыло против течения.

Дозорные тотчас доложили вождю о появлении чужаков. Оэл немедленно приказал воинам спрятаться в прибрежных кустах, а сам, нацепив все свои ожерелья, в сопровождении Лоока и Острого Носа важно пошел навстречу к подплывшим незнакомцам. По набедренным повязкам с бахромой урсы поняли, что к ним пожаловали руги.

Переговоры вел тот руг, который держал зеленую ветвь. Он был молод и неулыбчив. Сверкая ожерельем из медных бляшек, он подошел к урсам. Оружия у него не было. Урсы тоже отбросили оружие в сторону, но так, чтобы рыжеволосый увидел медный топор и луки: пусть враги знают, что они столкнулись не с дикими людьми, а с племенем, которое имеет грозное оружие!

Поблескивая неприветливыми светлыми глазами, руг сердито говорил, много раз показывая рукой на дальние горы. Урсы поняли, что им предлагается покинуть насиженное место и поискать себе новое пристанище. Убеждая и грозя, светлоглазый руг увидел, что стоянка урсов невелика, луки недальнобойные, медного оружия нет, единственный топор, выставленный напоказ, взят когда-то у его соплеменника. Хитрость урсов не удалась: руги-разведчики узнали о них почти все, что хотели узнать. И окончательно убедил их в том, что они столкнулись с отсталым племенем, Мохнач. Он вместе с Олли бил острогой рыбу в мелководье и, ничего не зная о прибытии рыжеволосых, подошел к месту переговоров. В его руках была неразлучная дубина.

Оэл гневно велел сыну убираться прочь, и тот, недоумевая, повиновался, но его деревянная палица была замечена. Взгляд руга стал насмешливым, голос более требовательным. Вождь догадался, что руги явились не так вести переговоры, как высмотреть, много ли урсов и чем они вооружены. Оэл едва не дал знак воинам, укрывшимся в засаде, пришибить вражеских разведчиков. Но не сделал этого. Не в обычае урсов было убивать безоружных людей, держащих в руках зеленые ветви.

Неожиданно руг замолчал, глядя мимо урсов. Те оглянулись. К ним подходила дочь вождя, Илла. Руг быстро снял с шеи сверкающее ожерелье и протянул его девушке. Она покачала головой, отказываясь от подарка. Лоок угрожающе подвинулся к рыжеволосому. Тот метнул на него недобрый взгляд, сразу угадав в нем соперника.

Переговоры закончились. Руг сердито надел ожерелье и поспешил к лодке. У самой воды он взял горсть песку в одну руку, другой похлопал себя по груди, показывая жестами, что их, ругов, столько, сколько песчинок на берегу, что они скоро нагрянут сюда, и тогда полетят головы глупых урсов.

Схватив топор, Лоок яростно потряс им, как бы говоря: приходите, мы вас ждем, вот угощение!

Илла пожелала увидеть злого руга в яме, связанным и приваленным большим камнем.

А Острый Нос молчал. Его поразила дерзость чужака. Так держится тот, кто ничего не боится. А какое на нем горело ожерелье! Глупая Илла отказалась от него. Это потому, что рядом стоял Лоок. Если бы она приняла подарок, руг не рассвирепел бы и переговоры могли бы закончиться миром: урсы отдали бы Иллу ругам и стали родственными племенами. А теперь сильные и беспощадные рыжеволосые придут в долину уже не вести переговоры, а убивать их, урсов. И все из-за проклятого Лоока! Пусть его укусит змея, пусть его разорвет полосатый мурр, пусть поднимет на рога, а потом растопчет мохнатогрудый зубр!

Вождь тоже молчал. Он долго смотрел на реку, пока лодка врагов не скрылась с глаз, и тягостные думы одолевали его. Настала трудная пора. Скоро на урсов обрушатся тяжелые топоры ругов. Какие злые духи ведут их в долину? Какие злые духи научили их делать грозное оружие? Принимать сражение с ними или сняться с насиженного места и поискать другую долину? Все урсы уверены, что если алазы победили ругов, то и они, урсы, сокрушат их. Но ведь алазы уже, наверно, сметены, иначе бы рыжеволосые не явились сюда. Побеждает тот, кто сильнее. Лисица — зайца, волк — лисицу, косолапый — волка. А руги сильнее урсов. Правда, иногда бывает, что возле своего дома слабые звери побеждают сильного. Он однажды видел, как два коротколапых барсука прогнали от своей норы волка. Но что будет с урсами? Где закончит свой путь на этой земле он, Оэл?

Очнувшись от тяжелых раздумий, вождь приказал всем женщинам и детям перебраться в пещеры, где обычно зимовало племя, а мужчинам, кроме дозорных, явиться на совет воинов.

На совет собрались у жилища вождя. Видя их гневные лица и слыша их грозные возгласы, Оэл понял, что никто из них не помышляет отдать родную долину без боя. Поэтому он решил не высказывать на совете своих сомнений. Ни слова об уходе с земли отцов, а твердо говорить о предстоящей битве.

Присев на корточки, воины внимательно выслушали вождя, который по совету Лоока предложил дать бой не здесь, на месте летней стоянки, а на возвышенности, у скал, где можно было бы укрыться от стрел ругов, и где воинам могли бы помочь женщины. Это было разумное предложение, и все шумно поддержали его. Один Острый Нос промолчал, раздосадованный тем, что к голосу Лоока прислушивается все больше и больше урсов и даже сам вождь. И почему удача никак не покинет Лоока?

После совета вождь повел воинов к большой отвесной скале, на которой он краской из охры и жира нарисовал несколько ругов. Они легко узнавались по набедренным повязкам с бахромой. При всеобщем молчании вождь с силой ткнул копьем каждого врага в грудь. Эти удары, как глубоко верили урсы, лишали рыжеволосых силы и обрекали их на поражение. Когда вождь совершил обряд, в изображения ругов полетели камни. Рассвирепев, воины так ожесточенно били нарисованных врагов, будто те стояли перед ними живые.

Далее предстояла военная пляска. В ней полагалось участвовать с топором. Поэтому все мужчины, даже те, которые привыкли орудовать дубинами или копьями, вооружились каменными топорами.

Лоок тоже подготовился к военной пляске. Он смазал волосы жиром, собрал их на макушке в пучок и связал тонким ремешком, чтобы они не падали на глаза. Затем занялся топором. Убедившись, что топор крепко насажен на ручку, юноша принялся начищать его мелким песком.

Перед началом пляски Лоок, стоя в центре круга воинов, пропел:

Затем началась военная пляска. Держа в руках топоры, воины стали бегать по кругу непрерывной цепочкой, злобно разя невидимого врага, и при этом громко пели новую песню-заклинание, сочиненную Лооком.

Вождь остался доволен тем, что воины метко попадали в изображения врагов, и тем, что во время пляски никто не споткнулся. Это было добрым предзнаменованием. Умело скрывавший свое беспокойство и неуверенность, теперь он обрел веру в победу. Вот только песня Лоока не совсем понравилась ему: в ней не было обращения к Оленю-заступнику. И вождь решил принести жертву Рогатому Хозяину, чтобы задобрить его. Охотники должны сжечь в костре зверя, которого первым убьют у водопоя.

А все урсы до самой ночи пели полюбившуюся им песню Лоока, которую исполняли они во время военной пляски.

Удар в спину

Вернувшись из разведки, Зик, сын вождя ругов, стал горячо убеждать отца в том, что урсы малочисленны, не имеют медного оружия и луков, которые далеко бросают стрелы, а поэтому он, Зик, с небольшим отрядом их легко уничтожит. Зик многословно расписал богатую долину, которую следовало захватить до начала дождей, иначе по вздувшейся реке на лодках к ней не пройти.

Сизоголовый вождь, восседая в кожаном шатре на львиной шкуре, не перебивая, выслушал сына. Ему не понравились многословность и пылкость донесения Зика.

— Ты много сказал, — вождь пристально смотрел на сына, — но ты не все сказал. Ты боишься, что урсы убегут, как зайцы, а с ними и девушка. Не так ли?

Зик смутился. От всезнающего отца ничего нельзя утаивать — ведь он, Зик, в разведке был не один.

Решения вождя пришлось ждать долго. Обычно непреклонный и не знавший сомнений, он на этот раз колебался: первое сражение с алазами показало, что в этих краях живут небольшие, но очень воинственные племена. Их не одолеешь малыми силами. Послать против урсов большой отряд вождь не мог — значительная часть воинов была еще в пути. Они охраняли женщин, детей и скот. Но его успокоила дубина Мохнача. Сколько племен, вооруженных палицами и каменными топорами они, руги, повергли, рассеяли, уничтожили! Что ж, пусть сын идет очищать долину от полудиких людей для более достойных. А добудет девушку — станет настоящим воином-мужчиной.

И, со сдержанной гордостью глядя на рвущегося в бой Зика, вождь коротко сказал, кивнув в сторону реки:

— Иди.

Обрадованный Зик быстро собрал отряд, посадил его в лодки и на третий день под вечер подплыл к стоянке урсов.

Заметив врага, хозяева долины отошли к скалам. Руги не стали их проследовать, они ждали рассвета. Ночь выдалась темная и прохладная. Захватчики, не таясь, разложили костры на том месте, где много лет пылали огни племени Оленя. Зная, что урсы недалеко и наблюдают за ними, руги грозили в темноту и выкрикивали, видимо, обидные слова.

Когда рыжеволосые угомонились, Лоок и Мохнач с разрешения вождя хотели пробраться в лагерь врага, чтобы утащить сколько удастся оружия. Но руги выставили сильную стражу с двумя огромными собаками. Учуяв незнакомцев, псы зарычали, потом громко залаяли, и братьям пришлось повернуть назад.

Едва солнце выглянуло из-за гор, как руги двинулись к скалам. Лоок говорил своим братьям, что рыжеволосые до начала битвы попытаются их запугать. Так оно и было: руги стали истошно кричать, пронзительно свистеть в кости с дырочками, размахивать блестящим оружием. Но урсы не испугались, хотя такое начало боя видели впервые. Они смазали свои тела жиром щетинистого зверя, чтобы в рукопашной схватке легче было выскальзывать из рук врага, и молча ждали.

Вождь долго советовался с Лооком, как расставить воинов. И вот теперь впереди выстроились метатели небольших копий и камней, за ними ощетинились воины с длинными копьями, далее стояли урсы с каменными топорами и булавами, а на возвышенном месте расположились стрелки из луков. Лучники получили приказ: сделать несколько выстрелов, а потом, взяв привычное оружие, ждать знака вождя о вступлении в битву.

Возглавить укрывшихся в засаде должен был Мохнач. Вначале он наотрез отказался вступать в сражение последним и бурно заспорил с отцом. Оэл рассердился и, потрясая жезлом, хотел прогнать сына в пещеру к детям и старикам, но тут вмешался Лоок. Он напомнил брату, что битву алазов с ненавистными ругами решил он, Мохнач. А почему? Да потому, что вступил в нее внезапно и дрался, как рассерженный мурр. Пусть и теперь враги подумают, что победили, а тут появится неустрашимый Мохнач. Зачем спорить? Ведь племя надеется на могучего Брата Медведя, и недаром вождь назначил его вожаком тех воинов, которые нанесут последний удар.

Мохнач растаял от похвалы Лоока. Он успокоился, вырубил и обжег себе исполинскую дубину и поклялся сражаться как никогда. Иначе какой он вожак?

Позади мужчин, за скалами, держа в руках большие камни, в суровом молчании ожидали знака вождя женщины…

Зик смело шел впереди своего отряда. Он не сомневался в победе. Его тревожило лишь одно: куда урсы укрыли женщин? Найдет ли он ту голубоглазую девушку?

Сын вождя ругов недооценил силы врага, не понял, что урсы, идя в последний бой у своих жилищ, на глазах у женщин, будут сражаться особенно яростно; не учел и того, что их расположение было более выгодным и для защиты, и для нападения.

Первыми пустили стрелы хозяева долины, но ни одного врага им не удалось поразить. Руги только посмеялись над неумелыми лучниками. Однако и их стрелы не причинили большого вреда: урсы укрылись за скалами.

Все должен был решить ближний бой.

И вот послышались удары оружия, зазвенели бронзовые топоры, брызнули осколки разбитых каменных булав. Раздались пронзительные крики и предсмертные стоны раненых. Окровавленные, исцарапанные, с дико выпученными глазами, неистово орущие люди рубили, кололи и душили друг друга.

Лоок и Острый Нос бились почти рядом. Несколько раз юноша ловил ненавидящий взгляд сына вождя, но в битве глаза не могут быть добрыми — это Лоок понимал.

Потом их разметало в разные стороны. И все же Лоок увидел, что на Острого Носа насел вожак ругов. Своим топором он перебил копье сына Оэла, и тот с трудом отбивался обломком держака. Однако так долго продолжаться не могло: руг яростно наседал, и стоило Острому Носу замешкаться или споткнуться, как топор рыжеволосого выбил бы из него дух жизни. Лоок рванулся на помощь к брату Иллы — урс должен выручать урса. Руг занес руку для последнего удара, и Лоок, понимая, что не успеет помочь Острому Носу, метнул свой топор в чужака. Топор попал в руку. Зик, это был он, взвыл и пустился наутек.

Самые большие терзания в этот день пришлось испытать Олли, который должен был, как и все дети, не отлучаться от пещер. Если ему нельзя участвовать в битве с копьем или с топором, то разве он хуже женщин швырял бы камни в ругов со скалы? Когда же крики сражавшихся донеслись до пещер, Олли не выдержал. Схватив свой лук и костяной нож, он помчался вниз. Но, к своему несчастью, наткнулся на сидевших в засаде воинов. Мохнач так зарычал на него, что подросток мигом отскочил прочь. Как помочь своим, если они не хотят принять его помощь? И тогда Олли решил бежать к реке. Он оттолкнет долбленки от берега. Пусть ни один руг не спасется от твердой руки Лоока и его воинов!

Однако у реки мальчика постигла новая неудача: лодки охранял рослый бородатый руг с двумя громадными собаками. Олли никак их не осилить.

А битва, казалось, подходила к концу. Ожесточенно отбиваясь, урсы медленно отступали. Мохнач давно порывался вступить в сражение, но сдерживался: Лоок очень просил дождаться, когда враги подойдут к самым скалам. Наконец, он взмахнул жезлом. На скалах появились женщины. Ветер развевал их длинные волосы, лица были искажены гневом. Первой бросила камень Илла. Рыжеволосые пришли в смятение и остановились. Тогда на них ринулись урсы, которые были в засаде.

Вращая огромную дубину и крича так, что самим урсам становилось не по себе, в гущу ругов врезался Мохнач. Даже свалив врага, его дубина не замедляла смертельного вращения.

И вот чужаки дрогнули, все урсы издали боевой клич «оре-ре!» и навалились на пришельцев. Их напор был так велик, что руги, бросая сверкающие топоры, обратились в бегство.

В это время у скал появился взмокший от слез и пота Олли.

А случилось вот что. Видя, что руги бегут, он пустился в погоню, стремясь поровняться с Лооком. Но вдруг увидел, что Лоок упал вниз лицом…

Лоок бежал впереди всех урсов, догоняя Зика. Размахивая топором, молодой воин уже настигал врага, но тут брошенное сзади копье прочертило кровавую борозду на его спине и Лоок споткнулся и упал…

Глаза темнеют и светлеют

Лоок очнулся. Кто-то обмывал ему лицо водой. Он открыл глаза. Над ним склонилась Илла. Ее лицо тоже было мокрое.

— Илла, — сказал юноша, но, почувствовав сильную боль в спине, замолчал, стиснув зубы. Обычно мужчины ни в чем не стеснялись женщин. Но Лооку почему-то было стыдно при девушке стонать. Превозмогая боль, он все же спросил:

— Илла, почему меня ударили в спину? Ведь за мной чужаков не было.

— У кого-то сорвалось копье, — ответила девушка.

— Сорвалось копье, — повторил Лоок и закрыл глаза. Подошла старая Эрри. Она долго разглядывала рану, содрав с нее лопух, что-то шептала. Затем приложила к кровоточащему месту какой-то целебный лист и, одобрительно посмотрев на терпеливого юношу, заковыляла прочь.

На другой день Лооку стало хуже. Напрасно Олли зажарил ему вкусного фазана и набрал на лесной поляне самых спелых и сочных ягод — Лоок хотел только пить.

К шалашу, куда перенесли Лоока, пришел Оэл. Осмотрев рану бредившего юноши, он велел рыть яму. Раненому скоро предстоял путь в страну предков.

Узнав о приказе отца, к Лооку подошел Мохнач. Он посопел, какое-то время что-то соображал и неожиданно взял брата на руки. Олли подумал, что Мохнач хочет живого Лоока бросить в могилу, вцепился в волосатого урса и укусил его. Но Мохнач, отшвырнув мальчика, понес Лоока к Одинокому Рогачу.

Рогач внимательно осмотрел рану и послал проклятье тому, кто ее нанес. Досталось и Эрри, которая неумело ее лечила. Сварив снадобье из серебристо-сизой травы, старик напоил этой страшной горечью молодого урса. Затем приготовил густое варево, остудил его и покрыл им рану.

Чтобы подкрепить целительную силу настоев и мазей, старик прибегнул к заклинаниям. Он пал на колени и горячо стал просить Уолу даровать исцеление доброму Лооку, который чтит всемогущее светило.

Говоря так, Рогач схитрил: Лоок любил солнце, но еще не почитал его, как Оленя. Старый урс подумал, что Уола добрый и не обидится на такую невинную хитрость.

А потом приготовил черную краску, смешав толченую жженую кость с жиром и нарисовал на бычьей лопатке, которая сохранилась у него с давних времен, чудовище, злобно скалившее зубы. Это была болезнь молодого урса. Пожелав страшилищу, чтоб оно сгинуло и больше не возвращалось к раненому, старик бросил изображенную напасть в огонь. Только теперь он вздохнул спокойно: для спасения Лоока сделано все.

Через день Лооку стало лучше и он немного поел.

Илла и Олли приходили к пещере Одинокого Рогача каждый день. Девушка приносила мясо и варила его. Этому ее научил старик. А мальчик доставлял в кожаном мешке спелые ягоды. Рогач бросал их в пляшущую воду, в кипяток, и получалось кисло-сладкое питье, которое нравилось всем четверым.

Лоок спрашивал о ругах. Но о чужаках не было никаких вестей. Мало осталось от тех, кто пришел с Зиком. Да и уцелевшие еле унесли ноги, растеряв по реке часть своих лодок. Руги, конечно, не простят урсам своего поражения. Но сейчас в стоянке было спокойно.

Однажды Илла сплела себе венок из красных и желтых листьев. Лооку он понравился. Взяв девушку за руку, юноша пропел:

Илле понравилась песня, и она от радости засмеялась. Но Рогач песню не одобрил: он считал, что человека нельзя сравнивать с могучим светилом, иначе светило рассердится.

— Спой еще, — попросила девушка. — И пусть в твоей песне будут и Рогач, и Олли, и Мохнач, и рыжий пес.

Лоок закрыл глаза, помолчал какое-то время и тихо запел:

Эта песня понравилась и старику. Он даже осклабился, показывая голые десны. Не нашлось в песне места только старому псу. Но он не обиделся. Скорее наоборот: в этот день ему перепало от подобревшего хозяина больше объедков, чем обычно.

Лоок поправлялся. Но чем увереннее он держался на ногах, тем становился мрачнее. Одна мысль не давала ему покоя: это Острый Нос нанес ему предательский удар в спину. Урс чуть не убил урса, а все молчат. Почему?

Илла заметила, что Лоок встречает ее не так радостно, как раньше.

— Лоок недоволен, что приходит Илла? — спросила она. — Илла хочет придти к Лооку навсегда — как только он вернется в стоянку.

— К племени Лоок не вернется, пока там Острый Нос, — угрюмо ответил юноша. — Это сын вождя хотел убить Лоока.

Услышав эти слова, Илла сердито топнула ногой.

— Кто видел, что копье бросил Острый Нос?

— Ты его сестра, потому так и говоришь!

Они смотрели друг на друга, и от гнева их глаза изменились: голубые Иллы — потемнели, синие Лоока — посветлели…

Лоок долго смотрел в ту сторону, куда ушла Илла, но даже не попытался вернуть ее.

Завещание Одинокого Оленя

Еще недавно лес походил на красно-желтую лисицу, но вот он уже напоминал клочкастую шкуру бурого медведя, проснувшегося после зимней спячки. С уходом тепла занемог Одинокий Рогач. Он непрерывно кашлял и никак не мог согреться. Лоок неустанно поддерживал в пещере огонь, давал старику пить горячую воду с целебными травами, укутывал его шкурами. Сам Рогач просил у светила даровать ему хоть немного жизненного духа, но все было тщетно: силы покидали Одинокого Рогача. Рыжий пес, предчувствуя беду, жалобно выл по ночам, а днем не покидал хозяина.

Настала ночь, когда старик понял, что скоро умрет. Он разбудил юношу и прерывающимся, слабым голосом стал говорить:

— Ухожу… Я много пожил… Много раз встречал Уолу… Лоок… Знай, руги вернутся… Уходите на землю предков… Она там… за горами… Выведи племя, Лоок… Храни чудесные зерна пуще глаза… Слушай еще… Не поклоняйтесь зверям… Сильнее всех… ему…

Старик замолчал, но еще дышал. Лоок подбросил в костер веток и, неотрывно глядя на пляшущие язычки, думал о том, что скоро останется совсем один, что такого старика больше не найдешь среди урсов…

Перед утром Одинокий Рогач захрипел, приподнялся, неожиданно крепко стиснул руку Лоока и горячо зашептал:

— Уола сильнее всех… сильнее всех… Но почему… почему он светил и грел… грел… меня и врагов… одинаково? Меня… и тех, кто его… не почитает…

И жизнь покинула тело Одинокого Оленя. Лицо умершего старика поразило юношу: оно было искажено, будто после ухода с этой земли он увидел не теплую страну и добрых предков, а что-то страшное.

Лоок вырыл яму для погребения, выстелил ее лучшими шкурами, какие нашлись в пещере, щедро снабдил Рогача каменными и костяными изделиями, а также положил около старика мешочек с желтым зерном, подумав, что если в далекой стране можно охотиться и ловить рыбу, то почему нельзя выращивать чудесные зерна? Второй мешочек Лоок положил на каменный уступ в самом сухом месте пещеры.

После полудня под неумолчный вой собаки Лоок засыпал старейшего урса землей. Верный пес лег на могилу хозяина, положил кудлатую голову на лапы и лежал, отказываясь есть, пока не застыл. Пришлось и его похоронить рядом со стариком.

Смерть Рогача сильно опечалила Лоока. Сидя у костра, он напряженно думал о жизни людей и об их уходе к предкам. То, что человек умирает, не поражало молодого урса. Ведь даже деревья засыхают, и каменный нож стирается. Удивляло его другое: если в той стране, где голубая земля, всего вдоволь, то почему люди не хотят уходить с этой земли, где не всегда сытно и тепло? Отчего люди, израненные врагами, умирающие от укуса змеи или когтей и зубов зверя, даже дряхлые слепые старики не хотят покидать эту землю? И он, Лоок, испытывая страшную боль, тоже не желал лечь в яму. Может быть, в той далекой стране не так уж хорошо?

Днем Лоок не раз взбирался на высокую скалу, надеясь увидеть с нее дым костров, но не увидел. Потом вспомнил, что в это время урсы уже не живут в летней стоянке, а перебираются в пещеры. И он решил навестить племя. Подойдя к пещерам, Лоок прокричал: «Уду-ду», это был тайный клич урсов, означающий, что зовет свой.

Из пещеры вышел Мохнач, покрытый меховой накидкой. Его лицо лоснилось от жира. Он был благодушно настроен: мясо в племени не переводилось. Лоок сказал брату, что Одинокий Рогач умер, но, уходя в далекий путь, предупредил, что руги вновь придут. Пусть урсы всегда будут настороже.

Мохнач обещал все передать вождю, но привести Лоока в пещеру не посмел: Оэл, разгневанный отказом юноши вернуться к племени, запретил ему появляться среди урсов.

Лоок вернулся в свое жилище. Что ж, он будет жить один. Разве не живут одиноко косолапый и мурр, разве не встречаются одинокие зубры и рогачи? Себя он всегда прокормит. Много ли ему, одному, надо?

Лооку полюбился осенний лес. Издали он казался бурым, но в его глубине еще встречались уголки, где синел сизо-голубыми плодами терновник, алели заросли шиповника, раскачивались на деревьях малиновые лианы. Бывая в лесу, Лоок чаще всего отдыхал у двух стоявших рядом деревьев — у гладкоствольного клена и пушистой березы. Разлапистые листья клена на нижних ветвях были багровыми, ближе к вершине их густой красный цвет светлел, а самая верхушка была желтой. «Дерево-костер», — думал о клене Лоок. А пушистая трепещущая березка стояла одноцветной, солнечной, и Лоок назвал ее Иллой. Но и эти деревья постепенно лишились своего наряда…

Днем все же было легче: Лоок охотился, вытапливал жир, коптил мясо, запасал на зиму сушняк. Зато вечерами им овладевала тоска, и он, глядя на пляшущие язычки, пел одну и ту же песню:

Все чаще он думал: медведь может жить один, олень — тоже, а человек — нет. Что же делать ему, Лооку? Вернуться к своим и ждать удара исподтишка? Жить здесь в одиночестве? Рогачу легче было переносить его — он был стар. Легче ли? Кто-нибудь спрашивал его об этом?

Туман с ночи окутал скалы, и утром Лоок решил не идти на охоту. Не занятый делом, он острее почувствовал одиночество. Если бы рядом были урсы и Илла, сколько песен он сложил бы! А теперь заладил одну. Не пора ли вернуться к племени? Без зова. Готовятся ли урсы дать отпор ругам? Или не сбудется предсказанье Рогача — рыжеволосые не придут? Нет, не откажутся от долины чужаки. Но почему их стрелы летят дальше и бьют сильнее, чем стрелы урсов и алазов? Все дело в луке. Не осмотреть ли захваченный лук ругов еще раз?

Лук рыжеволосых ничем не отличался от того, который сделал сам Лоок, кроме одного: на середине дуги из упругого дерева были намотаны сухожилия. Молодой урс размотал их — и даже подскочил от удивления: лук состоял из двух половинок. Концы каждой из них были волнообразно срезаны, а затем наложены друг на друга и скреплены сухожилиями. Может быть, поэтому лук ругов посылал стрелу дальше и с большей силой? И Лоок решил утром сказать об этом своим.

Вдруг ему показалось, что его кто-то зовет. Он схватил пылающую головешку и выбежал из пещеры. Шел мелкий дождь. Крик раздался рядом. Лоок сделал несколько шагов по тропе и увидел лежавшего Олли. Подросток поскользнулся и неловко упал, подвернув ногу. Лоок поднял его и внес в пещеру.

Мальчик был послан вождем к Лооку, чтобы сообщить грозную весть: опять появились руги, их очень много. Племя не знает, что делать — сражаться, уходить или отдаться врагам, не вступая в бой.

— Вождь велел тебе прийти на совет. — Олли умоляюще смотрел на Лоока. Боясь, что тот откажется, торопливо прибавил: — Илла сказала: без Лоока не возвращайся. Пойдешь?

Не отвечая, Лоок взял топор и направился к выходу из пещеры.

Поединок в пещере

Дождь усиливался. В небе дрались добрые и злые духи, отчего вспыхивали молнии, ветвистые, как рога оленя. Все живое попряталось по своим гнездам, дуплам, норам и берлогам.

Тропа к пещерам, где жили урсы, была скользкая и крутая. Чтобы подняться, приходилось, обдирая руки, цепляться за колючие кустарники, растущие по обеим сторонам тропы.

Когда мокрый и продрогший Лоок вошел в просторную пещеру вождя, то увидел всех мужчин племени. Все были вооружены. У выхода пылал костер. Дым медленно выползал из пещеры, будто не хотел покидать убежище. Ближе всех к костру стоял вождь. Его кустистые седые брови были нахмурены. Здесь много кричали, но вождь молчал: пусть выскажутся воины. С приходом Лоока Оэл поднял жезл. Все замолчали.

— Говори, Острый Нос, — повелел Оэл. Сын шагнул к костру.

— Руги обещают сделать нас младшими братьями. Мы отдадим наших девушек им, а возьмем их девушек. Я никого не боюсь, но кто пойдет с голыми руками на косолапого? Только глупец. — Острый Нос обвел глазами темные лица воинов и угрожающе закончил: — Я готов драться с тем, кто назовет меня трусом.

Вождь не шелохнулся, лишь стал еще мрачнее.

— Что скажешь ты, Мохнач?

Тот начал кричать, размахивая длинными руками:

— Я знаю, кто такие младшие братья! Рыжеволосые будут держать нас на привязи, как собак, и кормить объедками! Нет! Лучше умереть свободным урсом, чем стать собакой! Мохнач не хочет жить на привязи!

Большинство воинов соглашались с Мохначом, даже не удивляясь тому, что он разумно говорит.

— Надо драться, — продолжал он. — Мы ругов уже били, а теперь у нас много топоров, которые мы у них отняли. Пойдем на рыжеволосых и опять их побьем!

Настал черед высказаться Лооку. Он прежде подбросил охапку сухих веток в костер.

— Все равно из этой пещеры не видно огня, — пояснил юноша, когда некоторые заворчали. — Пусть никто не прячет глаз в темноте. Каждый сказал, что думал. Я тоже скажу. Врагов пришло много, иначе они не пришли бы. Драться с ними нельзя: погибнут все урсы…

Поднялся невообразимый шум. Те, кто поддержал Острого Носа, одобрительно закричали, но сам он молчал, понимая, что Лоок не все сказал. Сторонники Мохнача посылали трусу проклятья. А еще безмолвствовали Оэл и Эрри. Вождь напряженно думал, какое же принять решение?

— Но идти к чужакам на позор тоже нельзя! — перекричал всех Лоок. — Нам нужно покинуть долину!

— Ты трус! — взревел Острый Нос. — Мириться с ругами ты не хочешь, сражаться с ними боишься. Куда мы пойдем с женщинами и детьми? На погибель?

— Трус тот, кто бьет не в грудь, а в спину, — с яростью произнес Лоок, и все поняли, что он обвиняет сына вождя в предательском ударе копьем.

— Я готов сойтись с тобой грудью, — ответил Острый Нос. Оба посмотрели на вождя. И Оэл дал согласие на поединок.

Чтобы не было разброда, следовало принять решение, сославшись на веление духов. А победит тот, кого поддерживают духи. Поединок должен решить судьбу племени.

Воины раздвинулись к стенам пещеры, освобождая место для схватки. Лоок вытянул руки вперед, как бы говоря, что будет драться без оружия. Острый Нос поступил так же. Потом, широко расставляя ноги, они пошли друг другу навстречу.

После выздоровления Лоок все же несколько уступал противнику в силе, но сумел так обхватить ненавистного врага, что тот застонал, однако тотчас уперся двумя руками в подбородок Лоока и задрал ему голову. Еще миг, и соперник оказался за его спиной в выгодном положении: одной рукой сдавил шею, а другой крепко стиснул правую руку.

У Лоока потемнело в глазах. Промелькнуло давно виденное: пятнистый мурр бросился с дерева на спину зубра. Тогда грузное животное с неожиданным проворством опрокинулось на спину, стараясь раздавить леопарда. То же сделал и Лоок. Вначале он подался вперед, а потом внезапно для врага резко опрокинулся назад, придавив его к земле. От резкой боли в спине, в том месте, где была рана, у Лоока потемнело в глазах, но он не потерял сознания. Еще усилие, и он уже сидел верхом на Остром Носе.

Поединок был закончен, воля духов стала известна, а Острый Нос, пошатываясь, вышел из пещеры.

Предательство

Взяв с собой оружие, шкуры, запасы жира и копченого мяса, урсы, не дожидаясь утра, снялись с насиженного места и под проливным дождем ушли вверх по реке. Все плакали, покидая долину, богатую дичью, рыбой, ягодами, но сдаваться на милость врагу никто не пожелал.

Шли всю ночь. Острые камни, невидимые в темноте, рассекали ноги, колючие шипы кустарников рвали тела, но урсы упорно двигались вперед. Труднее всех приходилось женщинам, которые несли маленьких детей. Однако и они не роптали. Все твердо решили: лучше от голода грызть кору с деревьев, чем подчиниться врагу.

Лоок и Мохнач покинули зимнюю стоянку последними. Они сожгли все, что урсы не смогли унести с собой. Когда спустились к прибрежным зарослям, к ним прибился Олли. Хотя все воины побросали неудобные луки, мешавшие им пробиваться через заросли, подросток не расстался с грозным оружием. Теперь, гордый тем, что он единственный лучник в племени, Олли решил идти рядом с Лооком, чтобы охранять его. Однако юноша приказал Олли догнать Иллу и быть возле нее. Но мальчик вернулся и сообщил, что Иллу не нашел и что ее никто не видел после того, как она вышла с Острым Носом из пещеры.

Всю ночь Лоок метался от головного отряда воинов, прокладывающих путь беглецам, до замыкающего, пытаясь найти девушку. Ему помогали Мохнач и Олли, но ее нигде не было.

…После поединка Острый Нос вышел из пещеры, полный злобы не только к Лооку, но и к отцу, Мохначу и всем урсам, не поддержавшим его. Стоя под дождем, он решал, что делать дальше. Если уйти вместе с племенем, то все равно ему не быть вождем: урсы поверили Лооку, что он, Острый Нос, хотел его убить. А нельзя ли с помощью ругов остановить свое племя, уничтожить Лоока и его друзей и стать во главе урсов? Рыжеволосых надо бы задобрить. Но как?

И тут Острый Нос вспомнил, как рыжеволосому воину, видимо сыну вождя, приглянулась Илла. Недолго раздумывая, Острый Нос начал действовать. Вызвав сестру из пещеры, где находились женщины и дети, он сказал, что отец велел им вдвоем спуститься к стоянке чужаков и посчитать, сколько там шатров и шалашей. По числу шатров можно определить, сколько пришло в долину рыжеволосых. А потом успешно на них напасть.

Видя, что Илла удивлена и колеблется, Острый Нос добавил, усмехаясь:

— Отец хочет показать, что племя для него дороже, чем мы.

Эти слова прозвучали убедительно: отец никогда не выделял сыновей, ставил их во время охоты и сражений в самые опасные места. И все же ей было непонятно, почему он посылает в разведку ее, а не Мохнача. Но тут же подумала, что в темноте она видит лучше, чем братья, и успокоилась.

Они подобрались к лагерю ругов, однако дождь и тьма мешали видеть их жилища. Потом ливень на время утих, сверкнула ослепительная молния, и они увидели столько шатров, что их невозможно было посчитать. У обоих не хватило бы пальцев на руках и ногах.

И вдруг Острый Нос схватил сестру, зажал ей рот, поднял и понес в лагерь чужаков, к самому большому шатру…

В западне

К утру даже самые сильные выбились из сил, и вождь велел стать на отдых. Отдохнув и поев, урсы продолжили путь.

Дождь прекратился, сквозь разорванные тучи даже выглядывало солнце. Но было холодно. Лоок шел в каком-то оцепенении. Он не ощущал ни усталости, ни холода, ни голода. И когда племя останавливалось, валился на землю, не выбирая места, и лежал в тяжелом забытьи.

Силы оставляли старого вождя. Злые духи все чаще терзали его измученное тело. Уже на третий день пути воины положили вождя на шкуру зубра, привязанную к двум длинным палкам, и так несли от привала к привалу.

На пятый день вождю совсем стало плохо. Старики и женщины с детьми падали от усталости. Мужчинам тоже надо было отдохнуть. И вот урсы увидели на реке небольшой, густо поросший ивняком островок, к которому вела узкая песчаная коса. Он показался удобным и безопасным местом для длительного привала. Вождь приподнялся на своем походном ложе, какое-то время всматривался в тот островок и, наконец, распорядился двигаться к нему.

Дождя и в тот день не было. Но дальние горы затянулись черно-сизыми тучами, и слышались далекие раскаты грома. Собирался ливень. Урсы наспех начали сооружать укрытия от дождя, используя ивняк и оставшиеся шкуры.

Ливень был сильный и продолжительный. Бушевал неистовый ветер. Ночью никто не решался оставить своих пристанищ. А утром, чуть забрезжила заря, проснувшиеся урсы закричали от ужаса: вздувшаяся от ливня в горах река размыла песчаную косу, и племя оказалось отрезанным от берега. Дождь не прекращался и днем, река бушевала. И видно было, что успокоится она не скоро. Пищи не было. Все, что взяли с собой и добыли в дороге, съели. Островок был небольшой. Охотники целый день рыскали в ивняке, надеясь хоть что-нибудь поймать, но принесли с собой лишь какого-то небольшого зверька, которого отдали вождю. Не улучшилась погода и на следующий день. Рыба в бурлящей воде не ловилась. Люди голодали. Несколько дней лил дождь и бурлила река. Начали умирать измученные непосильной дорогой, холодом и голодом старики. Умирали дети. Каждый день кто-то уходил в далекую страну, и его снаряжали в путь бедно-бедно. Молодые перестали почитать старших. И Лоок удивлялся: он привык думать, что обычаи сильнее мурров, а оказалось, что голод разрушает обычаи.

Никто уже не верил, что окончатся страдания. Людьми овладело отчаяние. Стали искать виновника бед. И все обрушились на Лоока: это он предложил оставить долину, это он завел их сюда на погибель! Лоок должен ответить за то, что племя попало в беду.

Однажды в темноте к юноше подобрался Олли и горячо зашептал:

— Тебя хотят бросить в реку, чтобы она стала добрее к урсам. Я буду ночью с тобой! — И мальчик воинственно потряс луком.

Такого обычая у урсов не было — приносить человеческие жертвы, однако Лоок понял, что истощенные голодом люди готовы поступить так, как это делали алазы или далекие предки урсов. И он решил не спать всю ночь и драться до конца, если на него нападут. А смелому и преданному подростку сказал:

— Олли, ты добрый и храбрый. Когда мы вырвемся отсюда, я убью мурра и отдам тебе его сердце, и ты станешь самым сильным урсом. Спи, Олли, и не бойся за меня.

И все же мальчик лег около юноши, а рядом примостился, сопя, Мохнач. Он особенно страдал от голода, его глаза горели сухим голодным блеском, но он никого из своих не упрекал, лишь страшно проклинал рыжеволосых. В эту ночь Лоока не посмели тронуть. А река не мелела, и мелкий дождь не прекращался.

Озлобление людей достигло предела. Тогда Эрри собрала женщин и слабым голосом сказала:

— Ваши мужья и братья хотят убить Лоока. Я скоро умру, но его ни в чем не виню. Я уйду в землю наших предков свободной, меня не будут руги держать на привязи, как собаку. Это Лоок спас урсов от страшной беды. — Старуха замолчала, отдыхая. — Вы слепые, вы не видели, что из-за туч уже выглядывал Уола. Скоро прекратится дождь. — Эрри вскочила на ноги, грязная, мокрая, страшная и закричала: — Если вы убьете Лоока, я буду приходить к вам каждую ночь! Вы перестанете спать, вас покинет удача на охоте, у женщин не будет молока, они не смогут кормить детей! — И старая Эрри рухнула на землю.

Женщины были потрясены угрозой Эрри и, разъяренные, набросились на мужчин. С большим трудом вождь успокоил всех. В тот же день Эрри умерла. Урсы никогда не видели Оэла плачущим, а теперь он заплакал…

После скудных похорон Эрри Лоок подошел к берегу, думая лишь об одном — как спасти людей. Если бы его маленький мешочек с зерном мог накормить урсов, он бы нарушил завет Рогача. Но этих зерен было так мало!

Мимо острова проносились вырванные с корнем деревья. На одном большом дереве сидел заяц. Он не боялся бурной реки! И вдруг Лооку подумалось, почему бы и ему, Лооку, не попробовать добраться до берега на дереве, чтобы добыть для племени мяса?

Он передал Мохначу мешочек с чудесным зерном, затем привязал тонким ремешком топор к руке, дождался, когда совсем рядом с островом проплывало большое дерево, прыгнул к нему и, обняв его ствол, поплыл по реке. Урсы подбежали к воде, крича и размахивая руками. Когда же Лоок скрылся в бурлящих волнах, они подумали, что он добровольно принес себя в жертву реке, чтобы она стала доброй к племени Оленя.

Дерево прибило к берегу далеко за поворотом реки. Лоок совсем окоченел в осенней воде. Но, очутясь на берегу, он радостно стал прыгать, размахивая топором и крича во все горло: «Оре-ре!». Разогревшись, поднялся далеко вверх по течению, затем углубился в лес. Найдя поляну с одиноким деревом, взобрался на него и закричал, подражая реву оленя-быка.

В это время рогачи бились за первенство в стаде. Яростные, они могли проткнуть крепкими рогами любого зверя. Лоок понимал, что в одиночку справиться с оленем трудно, но не колебался: урсы умирали от голода.

В ответ на вызов Лоока раздался мощный рев вожака стада. Лоок прокричал еще раз. Послышался треск валежника, и на открытое место выскочил готовый к бою большой длинноногий олень. Не найдя противника, он побежал мимо дерева. И тут Лоок ловко прыгнул ему на спину. Ошалевший от испуга рогач бросился в чащу. Голые ветви больно хлестали урса, но он, припав к шее животного, удержался на нем. Затем сорвал с пояса остро заточенный костяной нож и ударил в горло оленя. Тот споткнулся и рухнул.

Ослабевший от голода молодой урс съел кусок теплого мяса, затем перенес добычу к реке. Утром следующего дня он срубил на берегу несколько деревьев, обрубил большие ветви, связал бревна крепкими широкими полосками, вырезанными из оленьей шкуры, насадил на сучья куски мяса и оттолкнул плот от берега, сам поплыл, держась за сук среднего бревна.

Опять холодная вода обжигала тело, но Лоока тревожило одно: как бы плот не пронесся мимо острова. К счастью, его несло прямо на остров. И вот он с силой ударился о берег. Юношу отбросило в сторону. Течение потащило охотника по реке. Лоок стал отчаянно бить руками и ногами по воде. Казалось, миг — и вода поглотит молодого урса. Но вот он почувствовал под ногами песчаное дно. Изо всех сил сопротивляясь течению, он, пошатываясь, вышел из воды и взошел на пологий берег…

Урсы с жадностью набросились на мясо. Ели сырым — не было сухого дерева, чтобы разжечь огонь. Спасение пришло тогда, когда его уже не ждали.

А на следующий день спала вода, и племя покинуло остров. Казалось, удача вновь вернулась к урсам.

Теперь, когда все племя стало считать Лоока своим спасителем, вождь не мог отказать юноше в просьбе отпустить его назад в долину, чтобы разыскать Иллу.

Олли просил Лоока взять и его с собою, но тот наотрез отказался. Путь предстоял не только трудный, но и опасный. Останется ли он сам в живых?

А тем временем в долине урсов

Шатер, куда Острый Нос втащил Иллу, поразил его: в нем было просторно, сухо и тепло. Сшитый из звериных шкур купол поддерживали высокие деревянные шесты. В блестящих плошках с жиром горели фитили. Напротив входа на возвышенном месте, устланном львиными шкурами, сидел сизоголовый вождь. Кривой нос и цепкие немигающие глаза делали его похожим на хищную птицу. На его коленях лежала сверкающая булава с шипами. Вероятно, это был жезл вождя ругов. Рядом стоял тот самый руг, который первым пришел в долину урсов, полукругом сидели на медвежьих шкурах немолодые руги, видимо, старейшины племени. Острый Нос начал объяснять ругам, что урсы собираются бежать и что этому бегству надо немедленно помешать. Старейшины молчали, ожидая решения вождя. А вождь размышлял. Почему урс явился так неожиданно и еще приволок девушку? Потому что, наверно, считает себя обиженным. Его, очевидно, не любят в племени. Поэтому он хочет с помощью ругов уничтожить соперников и стать вождем племени. Девушка — это плата за помощь. Конечно, неплохо бы отомстить урсам за поражение, но драться с ними около пещер — значило потерять многих своих воинов. А зачем? Чтобы сделать этого предателя вождем?

Глядя на перебежчика, вождь сказал, обращаясь к старейшинам:

— Даже смертельно раненная львица, защищая своих детенышей у логова, может разорвать многих охотников. Урсы бегут, зачем их задерживать? Мы и так потеряли много воинов. А урсов все равно погубит лютый холод и голод.

Острый Нос напряженно вслушивался в речь вождя, желая уловить ее смысл, но тщетно. Если бы предатель понял, о чем говорил вождь!

— Девушка мне нравится… Крепкое дерево труднее срубить, зато оно служит лучше. Она останется у нас, — решил он сразу.

И так же просто решил судьбу Острого Носа.

— Шакал, желающий стать львом, действует, как змея. Он предал своих, тех, кто выкормил его. Он хочет ужалить тех, кто мешает ему стать вождем. Скажите, что утром будет охота. Урса накормите получше, чтобы завтра он бегал, как сайгак.

В ответ на решение вождя старые руги закивали головами. Острого Носа отвели в другой шатер и накормили. Он не мог понять, что собираются делать рыжеволосые. По всему было видно, что они не намерены преследовать урсов. Тогда зачем он им нужен? Как поступят с ним? Но то, что его вволю накормили жареным мясом, приободрило: он еще нужен ругам…

Утром Острого Носа привели к шатру вождя. Тот стоял на небольшом пригорке, возвышаясь над всеми, и держал в руке булаву. От лучей солнца, которое проглядывало из-за разорванных туч, она казалась огненной. Не глядя на перебежчика, вождь ткнул сверкающей булавой в сторону леса, где густой цепью стояли воины с копьями и топорами.

А около вождя толпились подростки с луками, копьями и пращами. И Острый Нос, все поняв, побежал, надеясь прорваться к лесу. Вслед ему полетели дротики и камни. Старшие подбадривали подростков поощрительными возгласами. Руги считали, что дети должны расти ловкими, меткими, беспощадными к врагу.

Привязанные собаки жутко выли. А весь мокрый от пота, окровавленный предатель, чавкая босыми ногами по жидкой грязи, метался из стороны в сторону, нигде не находя тропы спасения…

Руги прочно обосновались в долине. Они заняли сухие пещеры урсов, расширили их, сделали загоны для скота и начали заготовлять на зиму жир и коптить мясо.

К Илле были приставлены две сильные девушки, которые не отпускали ее ни на шаг. Иллу они ненавидели, зная, что она предназначена в жены Зику, сыну вождя. Разве мало в племени своих девушек, красивых, пышноволосых? А чужачка? Худая, косы растрепаны, разве она сумеет сделать себе высокую волнистую прическу?.. Да у нее и гребня нет — она же дикарка! И ее ежедневно приходит проведать Зик! Где у него глаза!

Пленницу боялись тронуть, но она хорошо понимала безмолвную ненависть женщин этого племени. Безучастная ко всему, она не оживилась и тогда, когда сын вождя принес ей накидку из густого, но удивительно мягкого меха. Зик объяснил, что это мех маленького быстрого зверька, обитающего в далекой холодной стране. По завистливым взглядам девушек Илла поняла, что накидка им очень нравится.

О побеге нечего было и помышлять: в пещере находился еще один страж — большой пес с черной блестящей шерстью. Он охотно хватал куски мяса и кости, которые ему бросала Илла, добродушно помахивая коротким хвостом. Однако рычал, когда она одна приближалась к выходу.

Через несколько дней Илле разрешили под присмотром ходить по стоянке, спускаться к реке, и она наблюдала жизнь ненавистных ругов.

Рыжеволосые беспрекословно выполняли все повеления вождя. В его присутствии все умолкали, не ругались между собой. Поклонялись они огню, который охраняли и неусыпно поддерживали в большой медной чаше. К женщинам руги относились без уважения. Сидящие женщины всегда вставали, когда к ним подходил мужчина или даже подросток. В загонах держали коз, овец и свиней. Если охота была неудачной, руги резали и ели прирученный скот. Питались еще рыбой. Били ее острогами и стрелами из луков, ловили сетями, сплетенными из волокон ивовой коры, а также вершами — хитрыми приспособлениями, сплетенными из гибких ивовых прутьев. В вершу рыба входила, а выйти не могла.

Руги все время опасались нападения врагов. Продвигаясь к долине, они не приобрели друзей. Причиной этому была их жестокость. Илла однажды подумала, что когда-нибудь все племена, обиженные ругами, выступят заодно и отомстят рыжеволосым.

Чаще всего девушка бродила по ивняку. Светлолистые ивы! Раньше их склоненные ветви, непрестанно раскачиваясь, приветствовали солнце, реку и ее, Иллу. В их густых зарослях распевала маленькая серая птичка, заставляя самых суровых урсов говорить шепотом. А поклоны этих деревьев были приветливы, ласковы. Но теперь, потеряв свои узкие светло-зеленые листья, они горестно припадали своими ветвями к земле, будто оплакивали ушедшие радостные дни.

Смерть брата она встретила равнодушно: духи предков послали предателю заслуженное возмездие. Думая о Лооке, Илла иногда досадовала на него: почему он не вернулся? Почему не попытался освободить ее? Теперь она поняла, отчего умерла мать Олли. Из всех зловредных духов самыми неумолимыми и беспощадными были духи печали и тоски. Они убивали в здоровом человеке желание жить. Эти духи сейчас овладели Иллой.

Наступил такой день, когда девушка решила умереть. Все равно как — в волнах реки, от кинжала или зубов собаки.

Из-за непогоды темнота наступила раньше обычного. Илла давно приметила, куда стражницы прячут медный нож. Только бы дождаться, когда они уснут. Неожиданно в пещеру проник чуть слышный, напоминающий кукованье крик удода. Девушки ничего не слышали, но собака насторожилась. Конечно, это подавал знак Лоок. Никто искуснее его не подражал крику пестрой птицы с хохолком. Лоок звал ее, Иллу. Но как вырваться из пещеры? Раздумывать она не стала. Схватив медный нож, Илла рассекла себе руку и, громко стеная, начала кататься по пещере. Стражницы вскочили, выпучив глаза, смотрели на залитую кровью девушку. В нее, видимо, вселился злой дух, надо звать Зика.

Черный пес тоже вскочил. Склонив голову набок, он с любопытством наблюдал за Иллой. Когда девушки выскочили из пещеры, Илла поднялась, взяла длинную заостренную кость и протянула четвероногому стражу. Тот раскрыл пасть. Девушка с силой воткнула в нее кость и выбежала из пещеры.

Не чувствуя холода и боли в ногах от острых камней, она стремительно спустилась в долину и побежала к дальним скалам, откуда слышался призыв Лоока. Когда крик удода раздался совсем рядом, силы оставили ее…

Лоок внес Иллу в пещеру Одинокого Рогача, еще не обнаруженную ругами, укутал ее шкурами и долго сидел в темноте, прислушиваясь к бормотанию девушки…

Зик больно побил стражниц, упустивших Иллу. Утром ее пытались найти, но первый снег скрыл следы беглянки.

Несколько дней Лоок и Илла просидели в пещере готовя себе зимнюю одежду. Они сшили меховые накидки, меховые чуни и отправились догонять свое племя.

В последний раз Лоок оглядел родные места. Долго стоял не шелохнувшись, не решаясь сделать первый шаг.

Смерть Оэла

Лоок и Илла догнали племя у подножия высоких гор, зубчатые вершины которых и летом были покрыты снегом. Урсы с трудом прошли каменную осыпь, дальше стали преградой невысокие каменистые гривы. Преодолеть их уже не удалось. Здесь дули пронизывающие ветры, сухой снег, словно песок, больно бил в лицо. Вождь за это время окреп и шел сам. Впервые попав в предгорные края, Оэл растерялся. Он уже понял, что дальнейший путь будет еще труднее, однако не решился сразу отступить назад, и несколько дней племя простояло в бездействии. Запасы пищи, добытые внизу, иссякли, здесь охотиться было труднее.

Лоока и Иллу встретили радостными возгласами. Люди подумали, что их возвращение является добрым предзнаменованием. Ведь должны же беды когда-нибудь закончиться? При встрече Мохнач чуть не задушил Лоока, а Олли терся о его бока, как олененок о свою мать.

Когда спросили, где Острый Нос, Лоок сказал, что его убили рыжеволосые. Но как это произошло, жалея вождя, умолчал. А Оэл, склонив к земле совершенно седую голову, не стал расспрашивать. Он хорошо знал сына…

Лоок быстро оценил положение племени и предложил немедленно спуститься вниз, в удобном месте перезимовать, а с наступлением тепла вновь двинуться в путь через горы.

Никто из урсов не возражал. Согласен был с таким предложением и вождь. Однако сказал, что племя повернет назад утром. Такова воля духов, и он, Оэл, передает ее урсам. Не хотел, чтобы все было так, как предлагал Лоок.

Скудно поев, урсы легли спать, тесно прижавшись друг к другу. Горело два костра, трое дозорных подбрасывали в них хворост. А в полночь горы загрохотали — случился снежный обвал. Огромная лавина снега обрушилась недалеко от пристанища урсов. Никто не был засыпан, но сильная воздушная волна расшвыряла спящих, затушила костры.

Плач перепуганных детей, крики женщин, завывание ветра слились в один вопль отчаяния и страха. Людям казалось, что злые духи завели их в ловушку и теперь настало время их погибели.

Первым пришел в себя Лоок. Первой была его мысль о вожде. Где он? Не слыша клича вождя, он попытался успокоить людей, но всеобщий крик заглушал его голос. И тут ему помог Мохнач. Он так звероподобно заревел, как не могли реветь даже злые духи. Люди замолчали, только ветер выл по-прежнему, грозя новыми бедами.

Лоок распорядился разжечь костер.

Ползая на коленях, урсы собрали разбросанный хворост. И опять вспыхнул большой огонь. Детей и женщин посадили ближе к теплу, нашли ушибленного вождя и стали ждать утра. С появлением огня злые духи как-будто отступили. Надолго ли?

Чуть забрезжил рассвет, урсы поспешно оставили зловещие горы. Голодные люди шли и думали, когда же окончатся их мучения? Хуже голода терзал холод. А когда далеко впереди, вблизи предгорных скал зачернел спасительный лес, многие уже не могли идти. Вождь послал к лесу самых крепких охотников, их повели Лоок и Мохнач, остальные разбрелись собирать полузанесенные снегом былинки и ломать чахлый кустарник. Такого топлива хватило ненадолго.

Острый камень сквозь чуни пропорол Илле ногу, и она не могла ходить. Лежа с детьми возле умирающего огня, она думала о том, что хорошо бы теперь напиться горячей воды с ягодами, какую она пила у Рогача, потом завернуться в шкуры и проспать, как медведь, до наступления тепла.

Костер едва тлел. Еще немного, и он умрет, а вместе с ним погибнут и дети. Почему так долго охотники не возвращаются из леса? Как продержаться до их возвращения? Илла подозвала Олли и велела поддерживать огонь, бросая в него древки копий. Но и это топливо сгорело быстро. Угасали последние угли. Урсы опять стали коченеть от жуткого холода.

Казалось, их ничем не растормошишь. И вот радостный крик Олли «Лоок!» поднял всех на ноги. Ожили даже те, кто уже закрыл глаза, ожидая, что вот-вот увидят предков, ушедших в далекую голубую страну.

Сгибаясь под тяжестью срубленных веток, к стоянке подходили Лоок, Мохнач и другие охотники.

Запылали костры, ночь прошла спокойно, лишь плакали от голода дети. Утром снова заковыляли к предгорным скалам, к лесу. Илле помогали идти попеременно Лоок и Мохнач.

И вот в лесу уже пылали большие костры. Отогревшись, охотники сделали себе пики из прямых веток, срубленных Лооком. Бронзовых топоров больше ни у кого не было: захваченные у ругов топоры вождь после ухода Лоока за Иллой приказал бросить в реку. Это от них навалились беды на племя. Это топоры ругов таят в себе зло! Так решил Оэл.

Сделанные пики мужчины обожгли с одного конца и отправились на охоту. Вождь остался с женщинами. А вокруг стоянки, считая себя главным защитником слабых, с луком ходил Олли.

Близился вечер, но охотники не возвращались. Старый вождь, взяв заостренную палку, отправился к скалам, чтобы с высоты обозреть местность. Тут и произошла у него роковая встреча.

В предгорных краях самым сильным зверем был снежный барс, и никто не заступал ему тропы. До наступления зимы он охотился в сумерках или ночью и не знал, что такое голод. Теперь же высматривал добычу и днем, однако удача сопутствовала ему далеко не всегда. В полдень он упустил горного козла. Хищник загнал его на скалу, с которой некуда было податься. Но тут хитрый бородач неожиданно прыгнул в пропасть вниз головой, ударился о дно рогами, захрипел от боли и умчался прочь, оставив барса наедине с голодом.

И вот теперь добыча сама шла на него. В нетерпении помахивая длинным пышным хвостом, барс ждал, когда человек подойдет ближе.

Оэл заметил хищника лишь тогда, когда тот огромными скачками уже несся на него. Он успел выставить вперед заостренную палку и громко крикнуть.

Олли бродил в это время неподалеку. Услышав крик, он побежал к скалам. Свирепый мурр яростно терзал вождя. Олли вспомнил, что в руках у него лук, прицелился и пустил стрелу. Зверь зарычал, в бешенстве вырвал зубами окровавленную стрелу из лапы и убежал.

К этому времени в стоянку вернулись охотники. В вечерней тишине они услышали голос Олли и поспешили к нему. Мальчик говорить не мог, только показывал руками туда, где лежал Оэл.

Лоок, поняв, какой страх испытал Олли, положил руку на голову храбреца. И тут запричитали все урсы, обступившие труп вождя…

У тела вождя Лоок и Мохнач накололи себе пальцы и смешали свою кровь с его кровью. Этим они давали клятву, что, пока живы, будут искать убийцу вождя.

Новый вождь

После смерти Оэла урсы признали своим вождем Лоока. На него легли трудные обязанности: он должен теперь заботиться о благополучии людей, думать о том, как быстрее обжить незнакомое место, как поддержать мир и спокойствие в племени.

Последнее слово теперь принадлежало ему, поэтому оно должно быть твердым, правильным и справедливым.

Старших в племени не осталось — они не выдержали сурового пути. А самым опытным охотником был Мохнач, да и тот родился всего на три зимы раньше Лоока.

Сразу же после похорон Оэла следовало подумать о жилищах. Урсы всегда зимовали в пещерах, где было тепло и сухо, но здесь пещер не нашли. Сделать же теплые шалаши они не могли: в нелегком пути растеряли почти все шкуры.

Сидя у костра, Лоок напряженно думал, как защитить людей от снега, ветра и дождя. Что делать? Рыть норы? В них будет сыро и могут обвалиться. Строить жилища из голых ветвей? В них не спасешься от стужи.

К Лооку подсел Мохнач. Он долго молча смотрел на огонь, наблюдая за тем, как хлопья снега, падая на головешки, шипят и бесследно исчезают. Присмотревшись к Лооку, Мохнач спросил, чем опечален новый вождь.

Лоок поделился своими заботами, хотя и не ожидал дельного совета. Мохнач опять надолго замолчал, усиленно что-то соображая. Внезапно он подпрыгнул, просветленный какой-то мыслью.

— Ты помнишь жилища алазов? — вскричал он.

И Лоок понял, что надо делать. Он немедленно приказал всем взрослым и подросткам отогревать мерзлую землю огнем, а затем рыть ямы ножами, скребками и просто заостренными палками. Сам же без устали принялся валить деревья и обрубать ветви. Когда ямы были готовы, их накрыли бревнами, а сверху насыпали слой земли. Получились достаточно теплые и удобные жилища.

Теперь урсам зима была не страшна. Кров над головой был, наладилась охота. Лоок и Мохнач стали выходить на поиски мурра-убийцы. Вначале они охотились вместе, но зверь не попадался. Ходили и в одиночку. Следы хищника попадались редко. Барс казался неуловимым.

Однажды, блуждая между скалами, Лоок почувствовал, что какой-то зверь наблюдает за ним. Не мурр ли? Но его следов нигде не было видно. Опасаясь, что ловкий зверь притаился на скале и может прыгнуть ему на спину, Лоок, настороженно оглядываясь, выбрался на тропинку. И тут неожиданно увидел того, кого искал: изготовившись к прыжку и оскалив зубы, путь в стоянку ему преградил пятнистый убийца.

Крепко сжимая ручку топора, Лоок ждал прыжка снежного барса. Человек был уверен, что победит зверя…

Невиданного мурра долго рассматривали изумленные урсы. Они, цокая языками, ощупывали его серо-голубую в кольцеобразных пятнах шкуру. Мех на ней был густой, высокий и мягкий. В такой одежде ему не страшен был самый лютый мороз.

Это был тот самый мурр, который убил Оэла: на его лапе остался шрам от стрелы Олли.

Как и обещал Лоок когда-то, сердце мурра он отдал Олли. Съев его, подросток твердо поверил в то, что станет самым сильным охотником племени.

Зима выдалась долгой, ветреной и студеной, но в своих жилищах урсы не испытывали холода, хотя в них было сыро и дымно. Случались и голодные дни. Но когда их не было совсем?

Лоок понял, что люди меньше ссорятся и ворчат, если заняты делом. Поэтому молодой вождь всем мужчинам нашел работу. Он приказал каждому изготовить себе луки, составленные из двух половинок, какие были у ругов, и в свободное от охоты время учиться стрелять из них. Костяные и каменные наконечники для стрел делали с желобками, как у алазов.

А у женщин больше времени стало уходить на приготовление пищи, потому что им было велено мясо не жарить, а варить, как это делал старый Рогач. Только варили не в глиняных горшках, их не сумели зимой сделать, а в кожаных мешках, кидая в них раскаленные камни. Вареное мясо больше нравилось детям, и женщины с удивлением заметили, что они меньше болеют.

И хотя не всем нравились распоряжения вождя, но все выполняли их. К урсам вернулся обычай слушаться и почитать старших. Даже Мохнач выполнял все приказы Лоока.

Подошла весна. Зажурчали, запузырились ручьи. Из нор и берлог выскочили и вышли большие и малые звери. Пронизывая темные пласты слежавшихся листьев, показались первые травинки-иголки. С гор все чаще сползали, как большие пауки, мохнатые дождевые тучи.

Однажды, прислушиваясь к оглушительным раскатам грома, Лоок сказал Илле:

— Сегодня гром разбудил ползающих по земле. Теперь тепло победит стужу. Надо собираться в путь.

Уола? Нет, Оола!

Когда схлынули весенние воды, урсы двинулись в дальний путь, туда, откуда пришли их предки. Лоок вел племя осмотрительно, не утомляя людей длинными переходами, посылал вперед разведчиков, которые находили удобные места для ночлега, заготовляли топливо, чтобы уставшие соплеменники не тратили сил на его поиски.

Преодолев первый хребет, урсы расположились на дневной отдых в узкой цветистой долине. Поев мяса и попив воды из гремящего потока, Лоок улегся на густой траве, греясь под лучами солнца. Рядом уснули утомленные трудным переходом Илла и Олли. Опасность не предвиделась, но на всякий случай в дозор был выставлен Мохнач.

Похаживая со своей палицей среди уснувших от усталости урсов, он услышал громкий треск в кустарнике, словно там пробирался огромный кабан. Мохнач поспешил на этот звук и увидел, как большой округлый камень, только что сорвавшийся со склона горы, набирая скорость, катился прямо на урсов. Пока ему оказывал сопротивление упругий кустарник, но еще миг, и он выкатится на гладкое место, тогда…

Мохнач сразу понял, чем это грозит, и с криком бросился на сорвавшуюся с горы смерть. Он пытался остановить ее своей огромной силищей. И это ему удалось, но ценой своей жизни…

Илла долго причитала над погибшим братом и после его похорон отказалась идти дальше. Зачем? Злые духи решили извести род Оэла, они убили отца, настигли Мохнача, они погубят и ее. Так пусть это случится здесь! Тогда они вместе с братом будут искать дорогу в далекую страну.

Илла никуда не хотела уходить. Напрасно убеждал Лоок ее, что злые духи меняют свое решение и даже отступают. Разве Илла не помнит, как урсы не поддались им у гор и злые духи отступили? И почему она думает, что они хотят ее погубить? Разве они являлись к ней и грозили расправой?

Но уговоры не действовали на Иллу. Проходили дни, а урсы не могли продолжить путь. Илла каждый день уходила к горной речке и подолгу слушала, как с гулким дроботом в пенистом, клокочущем потоке перекатываются большие, отшлифованные водой камни.

Посреди гремящего потока стоял большой серо-зеленый валун, гладкий и скользкий. На нем, в небольшом углублении, синел цветок. А вокруг вода бурлила, ревела, била в камень студеными брызгами. Казалось, она хотела одного: вырвать этот цветок, каким-то чудом оказавшийся на этом неприступном месте. Но цветок вызывающе синел, наперекор бушующему потоку.

Как-то, сидя на берегу рядом с Лооком, Илла сказала, показывая на цветок:

— Илла умрет, когда умрет он.

Услышав это, Лоок рассердился. Как она может говорить такое? Цветок мог погибнуть от лучей Уолы, от сильного дождя или ветра, его могла склевать птица, но зачем умирать Илле?

Положив около нее топор и мешочек с чудесным зерном, с которым он не расставался, Лоок разбежался и прыгнул на камень. Илла испугано вскрикнула — он мог поскользнуться и свалиться в бурлящий поток. Но Лоок удержался на ногах, сорвал цветок и прыгнул назад.

— Цветок умер потому, что Лоок сорвал его! — закричал он, протягивая Илле синий огонек.

Он хотел сказать, что нельзя ставить жизнь человека в зависимость от жизни слабого цветка.

Тревога за жизнь Лоока встряхнула Иллу, и она поняла, что нужно жить, что нельзя своей скорбью губить того, кто любит ее и кто нужен всем урсам.

И урсы продолжили путь. Чем дальше шли они, тем становилось труднее. Горные исполины, казалось, решили не пропустить маленьких людей, однако урсы упрямо продвигались через дремучие заросли, карабкались по мрачным стремнинам, преодолевали скользкие ледники.

Живя в долине, люди думали, что река далеко в горах падает с неба, а тут увидели, что она рождается из тающего снега и льда. Вначале маленькие ручейки, извиваясь и прыгая, бегут в ущелье, там они сливаются в бурные потоки, которые потом и образуют реку.

Лоок шел первым. Его топор прокладывал путь через колючие чащобы, вырубал ступени на льду и слежавшемся снегу, валил деревья для переправ через водные преграды.

Иногда Лоок останавливался, удивленно глядя по сторонам и оглядываясь вниз. Неужели они взобрались так высоко, что облака, клубясь, плывут под ними?

Скоро ли они увидят голубую землю, которую подпирают вершины высоких гор?

Труден и мучителен был переход через перевал самого высокого хребта. Урсов валил с ног ледяной ветер, слепил снег, хлестал холодный дождь, окутывал густой туман, пугали снежные обвалы, мучила головная боль, но никто не роптал.

Преодолев последние преграды, урсы увидели вдали широкую реку и зеленую равнину. Тут, наверно, жили их предки, решили они и обрадованно закричали: — Оре-ре! Оре-ре! Убив несколько горных баранов, они решили самого упитанного пожертвовать Уоле. Долгие страдания убедили их, что Одинокий Рогач был прав, поклоняясь лучезарному светилу, а не зубру, медведю и даже оленю. Все они ожидают, когда их приласкает Уола. Даже проворная змея без лучей Большого Огня становится медлительной и беспомощной. А только пригреет светило, и все просыпается — звери, вода, лес. Значит, Уола сильнее всех, ему и надо поклоняться.

Урсы разложили большой костер и положили в него горного барана. Вкусный запах жареного мяса понесся ввысь. Уола, вкусив такое приношение, будет еще милостивее к урсам.

И вот, прокричав многократно хвалу светилу, урсы набросились на пищу. Лоок ел вместе со всеми и размышлял. Выходило, что человек сильнее обычаев: урсы сменили привычное оружие — поверили в лук и его топор, едят не только жареное, но и вареное мясо, поклоняются не Оленю, а Уоле. И вдруг Лооку припомнились предсмертные слова Рогача: «Уола сильнее всех. Но почему он грел меня и врагов одинаково? Они же его не почитают».

И правда — почему? Разве ругам, захватившим их долину, он не светит? Почему урсы даже с высоты гор не увидели ночлега Большого Огня? Конечно, Уола помог урсам преодолеть напасти, но если бы у Лоока не было топора, прошли бы урсы через горы?

Лоок опасливо посмотрел на солнце — не рассердился ли всемогущий Уола на него за то, что он посмел так подумать?

Однако размышления вождя прервал дозорный Олли, сообщивший, что недалеко ходят чужие люди с блестящими топорами. Лоок подал сигнал, и урсы быстро разобрали копья и луки.

Молодой вождь взял свой верный топор и вышел навстречу незнакомцам. Их лица были выжидающе-настороженными, но не враждебными. Пройдя несколько шагов, Лоок положил топор на землю, сломал ивовую ветку и, помахивая ею, приблизился к незнакомцам. Они не были похожи ни на рыжеволосых ругов, ни на черноволосых алазов, а были чуть темнее урсов. Их тела покрывали не шкуры, а сплетенные из каких-то мягких серых волокон накидки.

«В них летом не жарко», — подумал Лоок, еще не зная, что эти люди уже научились расщеплять волокна дикого льна и крапивы, сучить и прясть их, выделывать нити и ткать ткани для своей одежды.

Незнакомые люди тоже положили свои блестящие топоры на землю и, окружив урса, заговорили с ним. Некоторые слова он понял. Показав на солнце, Лоок сказал:

— Уола.

Незнакомцы заулыбались, поправили:

— Оола.

Недоверие исчезло. Урсы, к счастью, вышли к стоянке большого родственного племени. Здесь они увидели коз, свиней и овец, которые бегали за людьми, как собаки, увидели жилища, сложенные из больших камней.

И держа в одной руке бронзовый топор, весь в шрамах и зазубринах, а в другой — мешочек с солнечным зерном, Лоок повел урсов к новой жизни…

Часть первая Нежданная гостья

Глава первая Поручение вождя

Десять молодых охотников-ланнов легко бежали по левому берегу Реки на юг. Их поднял сегодня на рассвете вождь племени Чал, сын Огня, и послал к месту очередного привала — для заготовки дров на ночь.

Впереди охотников мчался огненно-рыжий пес Ур, внешне только мастью отличавшийся от волка. Изредка он выскакивал на обрыв, настораживался, пропуская отряд, и снова стремительно обгонял его.

Была поздняя осень. Только что взошло солнце, и в клубах пены над темными порогами, что выступали посредине Реки, замелькали радуги.

Ур выскочил на обрыв, взвизгнул, припал к земле. Юноши разом остановились, быстро поднялись наверх и осмотрели равнину, покрытую желтой травой, редколесьем и кустарниками.

Вдали паслось стадо туров, но до желанной добычи было далеко, и ланны сдержали свой охотничий пыл.

Два быка отделились от стада и стали гоняться друг за другом. Брызги росы слетали с веток на их черные спины; казалось, равнина сама играет с могучими животными, радуется вместе с ними солнцу, жизни, тишине.

Ланны заметили ястреба на вершине сухостойной лиственницы, песца на склоне холма, ящерицу, мелькнувшую в траве, и, к неудовольствию Ура, спрыгнув с обрыва, побежали дальше.

Юношей радовало поручение вождя: другие охотники сейчас тащат тяжелые волокуши с вяленым мясом и шкурами, а они бегут налегке, весь груз — кремневые ножи, топоры и копья. Прибрежная полоса широкая, одежду из оленьих шкур ничто не цепляет.

Ур снова остановил их — замер, подался назад, шерсть на загривке вздыбилась. Они повернулись к обрыву с поднятыми копьями. Напугать Ура мог только хищник, но днем вооруженные ланны никого не боялись. Часто сталкиваясь на охоте со смертельной опасностью, они научились преодолевать страх и всегда были готовы к схватке.

Выждав немного, юноши бесшумно подкрались к краю обрыва и увидели стаю полосатых гиен. Со смехом выскочили наверх, потрясая копьями. Хищники рысцой побежали прочь — они не выносили запаха человека, всегда смешанного с запахом дыма.

— Ур испугался трусливых гиен! — презрительно сказал один из охотников. В ответ ему вдруг раздалось короткое, но мощное рыканье, похожее на раскат грома. В тот же миг они увидели на расстоянии полета копья двух тигров, лежавших в тени большого куста. Подняв головы, хищники смотрели на застывших людей, словно соображая, стоит ли наказывать этих дерзких, которые посмели разбудить их.

Тигры! Рассказы о них передавались из поколения в поколение, их изображали на стенах пещер. Юноши видели старые тигровые шкуры, держали в руках страшные клыки, просверленные у основания, и знали, что почти каждый из этих амулетов доставался племени дорогой ценой. На их памяти был убит, вернее добит, только один тигр, который получил смертельные раны в схватке с медведем. Сами они живых тигров видели впервые, хотя их рев слышали не раз во время ночных привалов.

Самые старые люди племени говорили, что убить тигра очень трудно, что даже истерзанный копьями он может делать огромные прыжки и наносить быстрые, как молния, удары. При встрече с тигром, советовали они, лучше всего отступить, стараясь не смотреть на него, не делая резких движений. Эти предостережения и советы вылетели из памяти юношей, они смотрели на тигров во все глаза и не трогались с места. Каждый из них с детства мечтал о победе над этим сильным, красивым зверем, но… Сейчас у них не хватило решимости напасть первыми. И отступать не хотелось.

Один из тигров встал, потянулся, прерывисто зарычал, словно закашлял. Сделал несколько шагов и снова лег, вытянув лапы, мордой к охотникам. Старший из юношей, не выдержав напряжения, заговорил:

— Тигры сыты, хотят спать. Они дадут нам уйти. Ланнам нужны дрова. Осторожно назад…

Они соскользнули с обрыва и рванулись за Уром, но вскоре перешли на шаг, остановились. Всем хотелось еще раз посмотреть на тигров.

Разглядели их не сразу. Тигры словно перелетели на другое место, были уже далеко и медленно уходили на юго-восток. Значит, едва ланны исчезли с обрыва, они тоже обратились в бегство. Довольные этим открытием, юноши оживленно заговорили, и когда хищники скрылись из виду, снова пустились в путь.

Ур почуял добычу. Охотники пригнулись и двинулись к краю широкой лощины, заросшей камышом и кустарником. Внезапно из зарослей прямо на них вылетело стадо мелких оленей. Это была удивительная удача. В воздухе мелькнули копья — три оленя, пораженные меткими ударами, рухнули на траву. Два оленя были ранены, но далеко уйти им не удалось — Ур сбил их с ног.

Ланны поспешили снова вооружиться копьями — по-видимому, стадо было кем-то напугано. Догадка подтвердилась: в глубине лощины раздался уже слышанный сегодня зловещий кашель тигра.

— Они опередили нас, — прошептал старший. — Разделайте оленей, я зажгу огонь.

Он упал на колени. Сдернув с пояса тонкие кольца бересты, достал из кармана небольшой темный камень и костяную трубочку с трутом; спинкой ножа высек искры. Когда трут задымился, поджег бересту, затем быстро настрогал мелких стружек с древка копья. Пока другие занимались оленями, старший набрал сухих сучьев, приволок большую корягу.

Они вволю напились душистой оленьей крови, разрезали пополам сердца и съели их сырыми — священное право охотников. Ур тоже получил свою долю.

Тигров не было слышно, да и у костра ланны чувствовали себя в безопасности. Но место привала находилось по другую сторону лощины, а времени оставалось мало — в полдень они должны быть уже там.

— Сначала убьем тигров, — решительно заявил старший. — Вернемся сюда, заберем мясо.

Никто не возражал, все понимали, что другого выхода нет. Правда, если бросить добычу и бежать изо всех сил в обход лощины, можно успеть. Мясо достанется хищникам, песцы уже снуют поблизости, но это не главная беда. Племя пойдет напрямик, может быть, столкнется с тиграми. Тогда юношей обвинят в трусости, это хуже смерти. Трусость у ланнов — самое тяжкое преступление, и гнев племени страшнее, чем когти и клыки тигра.

Они оставили Ура у костра охранять мясо и углубились в заросли. Шли осторожно, глубоко втягивая ноздрями воздух. В лощине было много родников, еле слышно журчала вода. Резкий, исступленный лай Ура заставил их замереть. Ланны понимали язык собак: Ур видит опасного зверя, зовет на помощь.

По знаку старшего двое вернулись.

— Ау-у! — прозвучал их охотничий клич. — Тигров в лощине нет! Все собрались у костра. Первые двое видели, как тигры, выйдя из лощины, посмотрели в их сторону и скрылись вдали за холмом.

Не теряя времени, они подхватили шкуры с нарубленными кусками оленины, перешли лощину и вскоре прибыли на место. Длинный каменистый мыс, как огромный бивень, вдавался в Реку. Каждую осень племя устраивало здесь последний привал и к концу следующего дня достигало пещер. Весной мыс скрывался под водой. После каждого половодья Река оставляла на берегу множество сучьев и целые деревья, сломанные или вырванные с корнем.

Дружно застучали топоры. Используя обрубленные ровные сучья, как катки, юноши подтащили толстые бревна к месту будущего привала. Уложив их в линию поперек основания мыса, вырубили внутри продольные желоба, которые заполнили щепой. Сверху уложили второй ряд бревен, желобами вниз, по сторонам вбили сырые колья. Осталось поджечь щепу, и бревна будут гореть потихоньку всю ночь, сохраняя сильный жар. Тогда и дождь не страшен.

Перед заходом солнца усталые охотники выкупались в Реке и снова разбрелись по берегу, собирая сучья. Один из них приметил в траве рога лося и громко вскрикнул, замахал руками, подзывая товарищей.

Рядом с останками лося в траве белели скелеты людей, валялись копья, дротики, топоры, клочья одежды. Потрясенные, юноши с горестными восклицаниями подбирали знакомые украшения, амулеты. По этим предметам установили, что здесь погибли их товарищи — четыре охотника из рода Ястреба, которые не участвовали в походе на север. Судя по топорам и копьям, охотников было пятеро, может быть, одному удалось спастись. По цвету примятой травы и другим признакам определили, что трагедия произошла весной.

В ежегодные дальние походы отправлялись почти все здоровые люди племени. В пещерах оставались калеки, больные, старики, беременные женщины и поочередно пять лучших охотников одного рода во главе с родовым вождем.

Собрав оружие, юноши направились к мысу. Не забыли и рога лося: из них будут изготовлены наконечники для острог и дротиков, ножи, скребки для обезжиривания шкур, лопатки для выкапывания кореньев, рукоятки для кремневых орудий, а также шила, иглы, рыболовные крючки.

На лай Ура отозвалось два десятка собак — подходило племя.

Глава третья Рассказ Асты

В полдень ланны миновали место, где обычно их встречали соплеменники — на этот раз посланцев не было. По распоряжению Чала два охотника поднялись на высокий холм, осмотрелись. С вершины холма равнина просматривалась до самых пещер.

Они одновременно заметили двух ланнов, идущих по берегу навстречу племени, но не узнали их, даже не могли разглядеть, мужчины это или женщины. Те тоже увидели их, помахали руками и сели на каменную плиту у самой воды.

Выслушав разведчиков, Чал разрешил им обогнать племя и унести встречавшим еду. Ему тоже не терпелось узнать, кто из оставшихся в пещерах выжил, но он сдержался, пропустил племя вперед и зашагал последним.

Не останавливаясь, ланны проходили мимо двух изнуренных женщин, которые с жадностью откусывали только что доставленные им куски вяленой рыбы. Руки их дрожали. Чал еле узнал свою мать Асту и молодую женщину Мару — они походили на скелеты, обтянутые морщинистой кожей.

Ур, выражая свою собачью радость, едва не опрокинул женщин в воду. Получив от каждой по кусочку рыбы и облизав им лица, он преданно улегся на песке. Аста и Мара занимали в племени особое положение — кормили двух сторожевых собак, привязанных у входа в пещеру, в которой хранились запасы еды. Всем собакам что-то перепадало от этих кормилиц.

Чалу всегда было приятно смотреть, как едят люди, звери, птицы. Но сейчас он смотрел в сторону. Рума остановилась рядом с ним.

Покончив с остатками рыбы, женщины разорвали зубами размягшую кожу и проглотили. Первой поднялась Мара. Подойдя к Руме, погладила ее волосы, ткнулась в них носом и, повернувшись к Чалу, спросила:

— Я пойду?

Чал жестом отпустил ее и сел рядом с матерью. Мара порылась в своей сумке, достала ярко-зеленый камешек, протянула Руме.

— Я Мара, возьми. Пойдем со мной, — она поманила девушку. Рума взяла подарок, и Чал впервые увидел на ее лице легкую улыбку. Но уйти девушка отказалась, села на песок рядом с Уром. Мара ушла.

Аста заговорила тихим, хриплым голосом. Она рассказывала о том, что оставшиеся дров заготовили мало. Пять охотников погибли весной. Дети, которые родились, и почти все больные умерли. Остальные живы. Первая охота была удачной: Ястребы убили двух кабанов, трех их детенышей принесли живыми. Кабанов съели, детенышей, как обычно, поручили Свирку. Со второй охоты вернулся один вождь Ястребов, но и он в тот же день умер от ран. Охотники легко ранили лося, недалеко от лощины, но преследовать его не стали. Сидели на берегу, ожидая, когда вернутся собаки, которые побежали за лосем. Собак они больше не видели, но лось вернулся, напал на них неожиданно, тяжело ранил двоих. Ястребы закололи его, однако они не успели выдернуть копья, как налетели волки. Наверно, раненый лось в лощине наскочил на стаю и повернул обратно. В схватке волки столкнули вождя в воду. Начался голод, ланны съели старых собак, потом злых и непослушных щенков. Осталось, кроме сторожевых, четыре собаки, которые ловили леммингов для себя и для людей. Но леммингов в этом году мало. Стали собирать прошлогодние желуди, ели сами, кормили маленьких кабанов. Потом собрали яйца куропаток и кур на Болоте. Сделали запас, десять полных корзин. Если не было никакой еды, каждый получал в день одно яйцо. И тут началось что-то непонятное и страшное: яйца из корзин стали пропадать…

— Она понимает? — удивленно спросила Аста, глядя на Руму, которая ловила каждое ее слово.

— Нет, — неуверено ответил Чал.

— Я понимаю, — вдруг возразила Рума. — Только не все слова. Лесные люди — тоже ланны.

Она не ожидала, что ее слова произведут на них такое впечатление. Оба вскочили, вытаращив глаза, их охватила нервная дрожь.

— Ланны, там ланны, — мягко повторяла Рума, стараясь успокоить их. — Много ланнов!

Все трое быстро зашагали вслед за племенем. Долго шли молча, потом Аста, заикаясь, то и дело поглядывая на Руму, заговорила снова.

Пропажу яиц первой обнаружила Аста. Кроме нее, собаки могли пропустить в пещеру только Мару. Но та тяжело переживала смерть охотников и свою долю еды предлагала Асте. К тому же в эти дни они совершенно не разлучались, даже спали вместе. Из каждой корзины пропало по одному яйцу или по два. Аста решила, что ей померещилось, но все же рассказала о своем подозрении Маре. Та ничего не заметила. Вдвоем они запомнили, как уложены яйца в корзинах. Через несколько дней убедились — из каждой исчезло по два яйца. Если бы в пещеру проскочил песец, разве стал бы он брать яйца из разных корзин поровну? Да и на полу, усыпанном белым песком, — следы только самих хозяек. Аста решила, что в пещеру каким-то образом пробирается Свирк. Кабаны, которых он откармливал, помещались в соседней пещере. Это странный человек: много лет подряд он не участвовал в походах на север, жаловался на боли в ногах, с удовольствием выхаживал кабанов, людей сторонился.

Аста, рассказывая, начертила на песке план большой сквозной пещеры. Два отверстия: вход на севере и на юге. Посредине течет ручей и через южное отверстие падает в море. Слева от ручья — сухие, удобные для жилья пещеры. Справа — одна просторная сухая пещера, которая используется как склад для запасов. Рядом — пещера для кабанов; вход в нее перегорожен решеткой из жердей. Стены других пещер, расположенных с правой стороны ручья, — сырые, из них сочится вода, ланны этими пещерами не пользуются.

Сторожевые собаки, привязанные к каменным столбам у входа в склад, почему-то ненавидели Свирка — теперь известно почему — Аста была уверена, что мимо них он пройти не мог. Она не спала целую ночь, обдумывая все это, и решила, что Свирк продолбил проход из одной пещеры в другую. Так и оказалось: утром они с Марой обнаружили его. В глубине склада, где даже днем темно, в небольшой впадине свободно отодвигался камень. Этого открытия было недостаточно, чтобы уличить Свирка: он мог сказать, что проход сделали они сами. Женщины решили заманить его в ловушку. Они сказали, что им неудобно носить яйца через всю пещеру, и перенесли корзины ближе к собакам. Относились к Свирку, как обычно. Аста вспомнила, что и в прежние годы, в дни, когда в пещере было много запасов, у нее иногда появлялось какое-то смутное беспокойство: то покажется, что не хватает куска мяса, то почудится какой-то едва уловимый посторонний запах. Теперь-то она был уверена, что Свирк пользовался своим потайным ходом много лет. Злоба душила женщин, по ночам они подолгу шептались, разрабатывая свой план мести.

Свирку приходилось почти ежедневно уходить вместе с другими на поиски пищи. В его отсутствие женщины проникли в кабанью пещеру, нашли второе отверстие, тоже заткнутое камнем. Этот камень был прикрыт кормушкой, выдолбленной из ствола лиственницы.

Аста догадалась, что Свирк проникает в склад, когда ланны покидают пещеры, и на лай собак никто не обращает внимания: все знали, что они его не любят, а он в это время кормит кабанов.

Запасы пополнились вялеными лягушками и рыбой. В тот день женщины едва не застали Свирка на месте преступления. Услышав лай, они быстро вернулись в пещеру, подбежали к складу, но было уже поздно: Свирк ускользнул. Он оказался хитрее и проворнее, чем они думали. Почуяв — по топоту ног, что хозяйки возвращаются, он успел скрыться. Однако Свирк так торопился, что оставил не просто след, а неопровержимое доказательство: на полу возле камня, закрывавшего проход, женщины подобрали его амулет — пластинку из мамонтовой кости с ниткой из сухожилия оленя. На одной стороне пластинки была вырезана двуглавая гора с волнистой линией внизу, на другой — ястреб, родовой знак. Второго такого амулета у ланнов не было. Костяные пластинки с изображениями Южной земли и животных носили на шее родовые вожди. После смерти вождя Ястребов из этого рода в живых остался один Свирк. Он взял амулет и объявил себя родовым вождем. Ланны посмеялись над ним: вождь над самим собой…

Аста остановилась, вынула из сумки пластинку и протянула Чалу. Тот подержал ее на ладони и передал Руме. Она с трепетом прижала ее к груди, заговорила быстро, взволнованно. Многие слова произносила неправильно, но они поняли, что у лесных ланнов есть одна такая пластинка с изображением зубра. Ее носит вождь племени, женщина. Эти пластинки сделал давно родоначальник всех ланнов для своих сыновей и дочерей.

— Я из рода Ястреба, — закончила Рума свою речь. — Это большой род, в лесу нас много.

Аста внимательно посмотрела в лицо Румы и вдруг решительным движением набросила амулет ей на шею. Рума всхлипнула.

Чал был из рода Зубра, но пластинки с изображением этого животного у них не было. Самым ценным амулетом ланны считали кусочек железа, который когда-то упал с неба. На нем сохранились вмятины — следы пальцев главного Духа, научившего ланнов добывать огонь. Этот бесценный амулет вручался вождю племени и одновременно ему давалось почетное имя — сын Огня.

Потеря амулета, конечно, испугала Свирка. Женщины по-прежнему не подавали вида, что знают о его мерзких делах. Он снова побывал в их пещере, но ничего не тронул. Они теперь тщательно выравнивали песок, заметили, как он шарил, искал пропажу.

Мара уговаривала Асту показать амулет ланнам и разоблачить Свирка. Но ведь он мог отпереться: где-то потерял, а они нашли, наговаривают на него, а еду воруют сами. Никто ему не поверит, поверят им, но Асте было мало этого. И она доказала, что ее по праву считают самой мудрой женщиной племени.

Яйца, рыба, лягушки вскоре были съедены. Дошла очередь до кабанов. Их закололи одного за другим, несмотря на протесты Свирка. Женщины стали засыпать в корзины желуди. К одной из них привязали амулет. Мужчины, в том числе Свирк, время от времени подтаскивали корзины с желудями поближе к пещере. И в конце концов он попался на удочку: заметил нитку сухожилия, а может быть, и пластинку на дне одной из корзин, которую женщины специально подносили к свету, когда Свирк находился поблизости. Они видели, как вспыхнули его глаза, и спокойно унесли корзину в глубину пещеры. Когда Свирк удалился, Аста отвязала пластинку и спрятала ее в своем поясе.

Женщины ничем не выдавали себя. В солнечный осенний день ланны отправились кто куда; в пещере остались только сторожевые псы. Свирк с удочкой в руках уселся на берегу, женщины пошли к Болоту. Аста и Мара спрятались в кустарнике и стали ждать. Вскоре у входа в пещеру, где всегда горит костер, появился Свирк, осмотрелся, положил на горячие угли обмазанную глиной рыбу и скрылся. Женщины подкрались к отверстию и, услышав лай, бросились в кабанью пещеру. Кормушка была отодвинута, камень вынут. Они осторожно вставили камень в отверстие и установили кормушку на место.

В полу пещеры вдоль стены была выбита впадина, чтобы кормушка была устойчивой. Когда они вернули кормушку на место, Свирк уже не мог сдвинуть ее и вытолкнуть камень. Мара выбежала из пещеры и созвала всех, кто был поблизости…

— Теперь он там, — устало вздохнув, закончила свой рассказ Аста. — Ест желуди. Собаки охрипли.

— Я бы его убила, — просто сказала Рума.

Глава четвертая Суд

Измученные, полные небывалых впечатлений, ланны поздно вечером разошлись по своим углам. Мара увела Руму в маленькую пещеру, уложила на мягкие шкуры. Только двое из всего племени не смогли заснуть в эту ночь — Свирк и Чал.

Сын Огня остался сидеть у костра, надо было решить, что делать с преступником, но думать хотелось о другом — об удивительной заречной девушке, о ее волосах, похожих на волны реки, о ее голосе, который заставляет замирать ланнов, о лесных братьях…

Такого хитреца, ворюги, как Свирк, в истории ланнов еще не было. Завтра его будет судить Совет вождей. Чал объявит окончательный приговор племени.

Ланны с детства усваивали четкие правила поведения, завещанные поколениями: жили дружно, сознавая, что распри приведут к большой беде, а своевольные, недисциплинированные охотники будут обречены на голод и гибель. Суровая необходимость учила их уму-разуму, заставляя напрягать до предела все физические и духовные силы. Правила запрещали охотиться в одиночку на крупных животных, обижать детей и собак, портить деревья, оставлять непогашенные костры. За нарушение их наказывали родовые вожди. Они лишали на определенное время нарушителей еды, могли ограничиться затрещиной. Но главное было в том, что едва выносилось наказание, тут же следовало молчаливое и неумолимое отчуждение всего рода, которое длилось обычно дольше голодных дней.

Ссоры и конфликты улаживались Советом вождей. В исключительных случаях в роли главного судьи выступал вождь племени: его решения, как и все распоряжения, выполнялись беспрекословно. За тяжкие преступления, например, за недостойное поведение на охоте, Совет вождей приговаривал преступника к смерти, но приговор был символическим: вождь племени отменял его.

Трусость одного часто приводила к гибели или тяжелому увечью других, к охотничьим неудачам, от которых страдало все племя, поэтому ланны считали, что убить виновного мало, легкая, бесславная смерть не искупала вины. Трус отправлялся на ночную охоту с заданием убить волка. Убьет — вина прощается. Не убьет — отправляется снова, но во вторую ночь он должен был уничтожить двух волков, цена прощения повышалась с каждой потерянной ночью на одного хищника. Применялась и более мягкая форма приговора: трус шел на охоту вместе со всеми, но первым бросался на тура, лося или кабана, преследовал и добивал раненых животных.

К волкам ланны относились с особой враждебностью. Эти быстрые, как тени, ненасытные звери уничтожали множество всяких животных, обездоливая племя; часто их добычей становились собаки. Убить волка считалось удачей, счастливцу вручалось почетное копье с раскрашенным древком — единственный знак доблести у ланнов. Вожди почетным оружием не награждались — постоянное проявление высшей доблести было их обязанностью. Волчьи стаи хозяйничали на равнине, и если бы не огонь, людям пришлось бы вечно топтаться возле своих пещер.

Добыча племени у всех была на виду: сыты ли ланны или голодали — все вместе. Они и не представляли себе другого порядка. А Свирк захотел быть сытым, когда другие голодали. Один человек приносил вместо пользы вред всему племени, каждому ланну. Такую вину, решил Чал, искупить невозможно. Вот под шкурами здесь лежит много мяса. И даже собаки понимают, что оно неприкосновенно. Туры не позволят жить в своем стаде тигру, потому что он уничтожит, съест их всех. Так и Свирк может однажды погубить все племя. Теперь ясно, почему он оставался в пещерах, когда мог идти к Зеленому Озеру, на веселый простор — боялся, что обнаружат его дыру…

Плохо, что Свирк — последний из рода Ястреба. Казнить его, значит, оборвать жизнь древнего рода, оборвать навсегда. Правда, за Рекой есть другие Ястребы, их много. Но почему они так не похожи на ланнов, совсем другие? Почему во главе племени — женщина? Наверно, есть Ястребы и в лесу за Болотом. Чал не верил, что все ланны, когда-то покинувшие пещеры, погибли. Если бы Болото оказалось непроходимым, они бы вернулись, а хищники могут одолеть небольшой отряд охотников, но не племя. Кроме того, главное поселение ланнов — на Южной земле.

С чего началось падение Свирка? И когда? Они были сверстниками, росли вместе. Свирк был как все, и вдруг… А может, не вдруг? Чалу вспомнился один случай. Они со Свирком ходили еще в подростках. Поздно вечером большая группа ланнов с факелами ушла к Реке ловить рыбу. Собак в ночные вылазки не брали, но в тот раз один щенок увязался за рыбаками. Родовой вождь приказал Чалу и Свирку вернуть его. Схватив дротик, Чал выскочил из пещеры, громко позвал щенка. Тот не отзывался, и Чал, не дожидаясь Свирка, который почему-то замешкался, быстро зашагал к Реке, на свет факелов. Ему под ноги из темноты с визгом бросился щенок. В то же мгновение мелькнула серая тень — волк схватил щенка за загривок. Чал ударил хищника дротиком в бок, придавил к земле и не выпускал до тех пор, пока не подошли рыбаки. Чал получил почетное копье, о Свирке на радостях забыли. Сам он уверял Чала, что не испугался, а делал факел, потому и опоздал. Почетное копье, рассчитанное на взрослых, оказалось слишком тяжелым для юного Чала, но он все свободное время носился с ним по равнине, поражая воображаемую добычу… Чал тогда ни в чем не винил Свирка, но не раз потом чувствовал на себе его недобрый взгляд, никто их больше не видел вместе. Свирк уже в то время стал самым необщительным из ланнов. Потом — эти боли в ногах, все жалели его, а он в душе, наверно, смеялся над соплеменниками.

Свирк и в эту ночь перед судом посмеялся над ланнами, еще раз перехитрив племя и сторожевых собак.

Вечером Аста и Мара принесли сторожам две полных корзины теплых, душистых костей с остатками мяса. Как только они ушли, Свирк похрюкал им вслед, сдернул ремень, протянутый между стенами пещеры, сделал петлю и после нескольких попыток вытащил первую кость из-под носа взбешенного пса. Потом вторую, третью… Обглодав кость, швырял ее обратно.

Утолив голод, он повесил ремень на место, забился в угол и снова стал перебирать в памяти свои действия, пытаясь понять, где ошибся. Неужели священный амулет, о котором он мечтал всю жизнь, принес ему несчастье? Или он сам виноват, пожадничал, а эта старая карга заметила пропажу? Сколько лет он водил ее за нос! Теперь конец сытой жизни. Совет вождей, наверно, заставит его поголодать. Сколько дней? Неужели он не выкрутится, не обманет этих вождишек? Да, лазил в склад, но ничего не трогал. Случайно обнаружил проход, решил посмотреть, проверить и потом сказать об этом сыну Огня. Амулет остался в пещере, пришлось искать, чтобы не подумали о нем плохого.

Хитрая старуха подцепила его на этот амулет, как налима на крючок. В крайнем случае можно признаться, что не удержался, съел одно яйцо куропатки. А сколько кабанов он откормил для племени? Что лучше — одно яйцо или много жирных кабанов? Дыра старая, обтертая, тот, кто ее проделал, наверно, давно умер. Как обнаружил? Чистил кормушку и вдруг почувствовал запах — веселый, легкий, как порханье бабочки, запах вяленых лягушек. Увидел щель. Вынул камень. И полез…

Рассказать бы им, сколько пота он пролил, прорубая эту дыру. Когда родовой вождь в первый раз послал его почистить пещеру после этих вонючих кабанов, он так разозлился и ему так захотелось отомстить всем, что он готов был продырявить все эти стены. Как раз в тот день Чал стал родовым вождем Зубров — один за другим умерли его отец и старший брат. Род Ястреба тоже уменьшился на несколько человек, но Свирк вождем не стал — не те ланны умерли. Всем было тогда ясно, что Чал скоро станет вождем племени — его копье не знало промаха, когда оно летело, шипел воздух, он один добывал мяса больше, чем отряд охотников.

Когда дыра была почти готова, Свирка чуть не погубила одна старуха. Все тогда вылезли на волю, встречали племя, а она почему-то осталась. Он, как всегда, осмотрел пещеры, но ее не заметил, и до сих пор не знает, где она затаилась. Столкнулся с ней, когда выносил известковую крошку. Задушил. Бросил у ручья и тоже вылез встречать соплеменников. Говорят, старуха была умная, бесстрашная…

Хорошо потом ему жилось. Когда мяса было мало, он его только лизал, обсасывал. А когда много…

Перед глазами Свирка медленно всплывали обветренные, пропитанные солнцем и жиром куски мяса, розовые, ровные полоски лососины, связки шершавых лягушек и ящериц, корзины яиц, крупных и мелких, белых, темных, с пятнышками. Как много съел он вкусной еды! Наверно, больше, чем целый род…

Страшная правда на миг представилась ему: он подумал, что сделают с ним вожди, если будут судить его так, как будто им все известно. Сразу стало жутко, его зазнобило, и он снова переключился на приятные воспоминания. Когда-то из рук Асты он получал, как все дети, самые лучшие кусочки: горячий мозг, печенку, языки, сладкие, хрустящие корни. А теперь — желуди! Принесла воды, испугалась, что он умрет. Вот он возьмет и умрет ей назло, пусть ее судит Совет вождей за то, что уморила голодом и холодом родового вождя, последнего из Ястребов, славного Свирка! Умер он — и не стало рода… Ничего ей не будет, матери сына Огня, простят, но она думает, что будет, и боится. Пусть накажут Мару! Пусть ночью убьет волка!..

А что если убить одну собаку ножом? И уйти, вторая не дотянется. Обмотать руку шкурой… Нет, нельзя. Схватит, разорвет. И зачем идти? Куда? Какая длинная ночь…

На рассвете к Чалу подошли озабоченные Аста и Мара, родовые вожди. Молча расселись у костра.

— Свирка — к священному дубу, на суд, — не отрывая глаз от огня, заговорил Чал. — Дыру и всю кабанью пещеру завалить камнями. Мясо — на место. После суда — за дровами.

Вскоре послышался лютый лай сторожевых собак. Мимо Чала прошли родовые вожди и Свирк. Племя проснулось.

Перед входом в пещеру в лучах зари блестела влажная каменистая площадь, огороженная с севера полукругом высоких деревьев. Это были священные дубы, лиственницы, сосны и ели, самые старые деревья на левобережье, посаженные, по преданию, первыми пришедшими сюда ланнами. Зеленая стена прикрывала поселение от холодных северных ветров. На площади в хорошую погоду собиралось все племя — зажигались костры, расстилались шкуры, и каждый занимался своим делом.

В это утро под неопавшей еще кроной дуба Совет вождей вершил суд над последним из рода Ястреба. Чал остановился на середине площади. Вожди подошли к нему, объявили свои приговоры.

Самый старший из них, вождь рода Лосося, предлагал казнить Свирка голодной смертью.

Вождь рода Большерогого Оленя — проткнуть копьем и тело бросить гиенам.

Вождь рода Белогрудого Орла — повесить на дереве вниз головой. По знаку Чала к нему подвели Свирка. Ланны заполнили площадь.

— Ты не щадил племя, — сильный голос Чала в утренней тишине прозвучал неожиданно громко, и Свирк вздрогнул. — Племя тоже не щадит ланна, который опозорил свой род, славный род Ястреба. Совет вождей приговорил тебя к четырем разным смертям. Ты украл у племени столько мяса, сколько съедает стая волков, сколько съедает тигр от весны до весны. Уходи прочь. Я отменяю твою первую смерть — убей тигра и две руки волков. Останешься жив — принеси клыки, услышишь второй приговор. Победишь четыре раза — получишь почетное копье. Сейчас тебе принесут оружие. Все.

Слушая Чала, Свирк увидел стоящую за ним Руму, решил, что это дух. Прекрасное видение потрясло его не меньше, чем приговор.

— Кто это? — спросил он, указывая на девушку. Чал взял Руму за плечо, вывел вперед.

— Она с того берега Реки. Рума из рода Ястреба. Там тоже живут ланны.

Чувство горького сожаления овладело Свирком. Не было больше ни страха, ни злобы — все осталось позади. А что впереди?.. И откуда она взялась…

Увидев на шее Румы пластинку, он потребовал:

— Пусть Аста вернет мне родовой амулет.

— Он у Румы, видишь? Она станет родовым вождем новых Ястребов.

— Я вождь, я, я! — закричал Свирк и, с перекошенным лицом подскочив к Руме, хотел сорвать с нее амулет. Она сплела пальцы и нанесла ему удар в грудь, Свирк пошатнулся, попятился, не удержался на ногах и сел. Это рассмешило ланнов.

— Сначала убей волков и тигра, потом нападай на лесную девчонку! — раздался голос из толпы.

Свирк вскочил и снова обратился к Чалу:

— Дайте мне собаку.

— Нет.

Свирк наклонил голову, словно соображая, что еще потребовать на прощанье. Кто-то предложил:

— Пусть возьмет сторожевых собак!

Снова раздался смех. Свирк поднял голову, крикнул:

— Дайте мне мяса!

— Нет! — хором ответили ланны.

— Дайте мне рыбы!

— Нет!

Свирку словно доставляло удовольствие слышать эти дружные отказы, он чувствовал, что терпение ланнов кончается, но не мог остановиться.

— Дайте мне новые оленьи шкуры!

— Нет!

— Дайте мне желудей!

— Нет!

— Дайте мне лесную девушку!

— Нет! Нет! Нет!

Хромой изможденный старик положил перед ним копье, дротик, острогу с наконечником из лосиного рога, топор. Свирк стал придирчиво осматривать их, уверенный, что хорошего оружия ему не дадут. Но придраться было не к чему, эти предметы были сделаны настоящими мастерами. Подошла Аста, молча поставила перед ним сумку, сплетенную из луба, с различными орудиями и кусками необработанного кремня. Свирк обрадовался, но виду не подал. Стал перебирать орудия и снова заметался, как летучая мышь под сводом пещеры…

— Нет сверла! — возмущенно воскликнул он. — Чем я буду делать отверстия в клыках волков и тигра?

Под общий смех одна из девушек положила в сумку кремневое сверло с костяной ручкой.

С завистью и болью Свирк посмотрел исподлобья в последний раз на Руму, бросил презрительно-гневный взгляд на соплеменников и, взяв сумку и оружие, пошел на север.

Глава пятая Дары Румы

Ланны дружно заготавливали дрова на зиму. Стволы с корневищами перерубали на два-три бревна. Часть дров сплавлялась по воде вдоль берега, так доплыл и плот, на котором прибыла к ланнам лесная девушка. Увидев его, Чал вспомнил вчерашнее утро, спросил, как плот пересек Реку. Рума ответила, что неподалеку от берега ей удалось загарпунить крупную рыбу, та пошла вглубь, потащив за собой плот. Жалко было упускать добычу, а весло сломалось…

До каменистого мыса, где был последний привал, дровосеки не дошли, но несколько ланнов с вершины холма разглядели там костер. Зажечь его мог только Свирк. В следующий вечер костер не горел, и ланны решили, что изгнанник отправился дальше на север или погиб. И больше о нем не вспоминали.

Ланны обращались с Румой мягко, охотно вступали с ней в разговор, но к тяжелой работе не допускали, давая понять, что ее место среди детей, которые с муравьиной серьезностью таскали в пещеру сучья и щепки. Затаив обиду, она перетащила большую вязанку хвороста и весь день ходила по пещерам, осматривая жилища ланнов, их орудия, посуду, украшения.

Часть жилых пещер состояла из двух-трех ярусов, наверх вели аккуратные ступени. Вдоль ручья с обеих сторон до самого южного прохода тянулись ровные дорожки. Чувствовалось, что не одно поколение ланнов наводило порядок в этом общежитии.

На многих стенах красными и черными красками были нарисованы различные животные. Чаще всего изображали туров и зубров. Особенно внимательно Рума рассматривала двух идущих мамонтов. Слой пыли и копоти покрывал рисунок, в пещере стоял полумрак. Она что-то шептала мамонтам, как живым. Тихо, почти шепотом спела песню охоты: «Мясо есть, сало есть, шкуры есть! Мы сильные охотники, мы ловкие охотники, мы мясо принесли, мы сало принесли, мы шкуры принесли! Гори, огонь! Мясо есть, сало есть, шкуры есть!»

Соплеменники Румы на том берегу Реки после удачной охоты тоже изображали на стенах пещер животных. Иногда кто-нибудь рисовал редкого, особенно крупного зверя, которого увидел случайно. Рисунки помогали рассказчикам и слушателям воссоздавать события, опыт одного охотника или отряда становился достоянием всего племени.

У южного прохода девушка долго глядела на двуглавую гору, которая словно висела в воздухе, отсеченная от поверхности Моря, и, сжимая в руке костяную пластинку, плакала. Расчувствовавшись, она всхлипывала еще долго.

Только вечером у костра высохли ее слезы. Рума с интересом наблюдала, как женщины делали посуду: обмазывали глиной комок из травы, обжигали. Увидев в стороне небольшую корзину с круглым дном, подняла ее, подсела к груде сырой глины. Затем она обмазала корзину снаружи, долго приглаживала, выравнивала поверхность костяным скребком и, начертив заостренной палочкой нехитрый узор, поставила свое изделие в огонь. Прутья выгорели. Стройный, гладкий, тонкостенный сосуд, изготовленный Румой, вызвал восхищение самых опытных мастериц.

Это был первый подарок лесной девушки племени.

Ланны задавали Руме множество вопросов, но она отвечала сдержанно, неохотно — язык хозяев был для нее в какой-то мере чужим, ее речь тоже не всегда понимали, тем более, что отдельные слова звучали для них непривычно, вызывая беззлобный смех. Проще было с детьми — с ними она нашла общий, дополненный мимикой и жестами, веселый язык. Малыши и стали ее первыми неразлучными друзьями. Эта дружба особенно окрепла после того, как она подарила им новую игрушку — лук и стрелы. Короткие, тупые прутья летали по всей пещере, какое-то время даже взрослых забавляла эта игра.

А Рума с утра до поздней ночи возилась с кусками кремня. Обливаясь потом, она терпеливо шлифовала маленькие наконечники, которые, по мнению ланнов, не годились даже для самых легких дротиков. Результатом ее многодневных усилий и оказались пять игрушечных дротиков, только тупые концы у них были украшены гусиными перьями. Ланны считали, что тратить столько труда на игрушки не стоит, но они готовы были простить своей лесной сестре и не такие причуды.

В руки детей, однако, эти дротики не попали. Рума сшила для них специальную сумку из оленьей шкуры и обращалась с ними очень бережно. Все думали, что она сама будет играть ими, наверно, так принято у лесных девушек.

Словно потеряв интерес к игрушкам, Рума отправилась с группой женщин к Болоту собирать съедобные коренья. Она шла рядом с Марой, то и дело обращаясь к ней с вопросом — брать или не брать? Многие здешние растения были ей незнакомы.

В полдень женщины возвращались обратно. Рума задержалась в редколесье и когда догнала спутниц, в руках у нее был ствол молодого ясеня.

Несколько дней она обстругивала его, вырезала на концах углубления. Измерив длину ниткой, сложила ее вдвое, отметила середину палки царапиной. Затем она определила, какой конец тяжелее, снова скоблила, шлифовала и добилась равновесия обеих сторон.

Когда концы изогнутой палки соединил шнур из сухожилий, ланны догадались, что за игрушку она себе сделала — тот же лук и стрелы! Только этот лук был гораздо больше первого. Ну, что же, пусть забавляется…

С этим детским, по мнению ланнов, оружием Рума стала сопровождать отряды охотников, но в ход его не пускала. Никто не знал, что она тайком от всех уже пристреляла свое грозное оружие и ждала удобного случая, чтобы по-настоящему познакомить с ним ланнов.

И ее день настал. Охотники, пробираясь через высокий кустарник по склону холма, заметили внизу стадо оленей, которое паслось на открытом месте. Подошли к опушке зарослей и замерли, рассчитывая, что стадо приблизится. Но олени медленно удалялись.

Тихо пропела тетива, первая стрела поразила крупного оленя-самца. Ни люди, ни животные не поняли, что произошло. Еще два оленя рухнули, прежде чем стадо обратилось в бегство. Рума выбежала на открытое место и пустила еще одну стрелу. Она ударила оленя в заднюю ногу — он взметнулся, вторая стрела пробила ему шею.

Долго не смолкали радостные крики охотников. Лук и стрелы переходили из рук в руки. Сияющая Рума стояла в сторонке, все про нее забыли.

Чал первым опомнился и хотел вернуть ей оружие, но она отстранила его.

— Возьми себе. Я сделаю другой, потоньше. Это для тебя. Смотри…

Она указала на парившего над ними коршуна, встала рядом с Чалом, наложила стрелу, подняла его руки, рассмеялась.

— Стреляй!

Первый выстрел Чала был неудачным, но все равно привел ланнов в буйный восторг — стрела взвилась выше птицы!

На обратном пути они поочередно стреляли по всякой живности, попадавшейся на глаза, но ни разу ни одну цель поразить им не удалось, да они и не очень заботились об этом. Вообще ланнам не надо было дважды показывать, как и что делать. Теперь они могли сами изготовить стрелы и лук. И вскоре все племя вооружилось ими. Появились первые трофеи: крупный лось, несколько кабанов и лошадей, волки, гиены, песцы, птицы. Животные, привыкшие к тому, что они неуязвимы для людей на определенном расстоянии, не боялись еще нового оружия, и успехи охотников были необычайными. Впервые за свою историю племя не испытывало зимой голода.

Рума ликовала. Охотники преклонялись перед ней, но проявить свои чувства не посмел никто.

Ее голос, к которому ланны не могли привыкнуть, прекращал споры, ее походке, жестам стали подражать все девушки, даже дети. Она стала разговорчивей. Из рассказов Румы ланны узнавали многое о жизни своих лесных собратьев. Что-то было им близко, знакомо, что-то вызывало недоумение. Лесные люди жили, например, в странных сооружениях из камня и дерева, приручили не только собак, но и некоторых других животных, даже туров. Они сеяли вблизи жилищ горох, бобы, разные злаки, умели молоть зерна.

Самым удивительным было то, что к лесным ланнам в давние времена приходили с запада жалкие остатки чужих племен, погибших от каких-то страшных бедствий. Там, где они жили, земля однажды начала шевелиться, как живая; горы ломались, извергая огонь; люди проваливались в трещины, с неба на них падали камни и горячий пепел; днем было темно, как ночью. Потом началось большое наводнение, вода поднялась выше деревьев. Люди, пришедшие к ланнам, не знали их языка, быстро умирали, но успели многому научить приютившее их племя.

В отличие от практических дел свои рассказы Руме приходилось повторять без конца — осмыслить их было труднее, чем научиться делать новое оружие и пользоваться им.

В эту зиму Рума преподнесла племени еще два подарка: новый способ добывания огня — вращением круглой палочки в куске дерева, и жировой светильник. Восхищенные, ланны стали называть ее почетным именем — дочь Огня.

Часть вторая Отверженный

Глава первая Начало охоты

Свирк шагал все быстрее. Убедившись, что скрылся от соплеменников, он круто повернул вправо, в сторону Болота.

Над восточным лесом висело красное негреющее солнце. Было тихо, только опавшие листья шуршали под ногами. Свирк спешил к месту, где находились захоронения ланнов. Не так давно он сам копал общую могилу для тех, кто умер от болезней. Среди них было несколько старых охотников, увешанных амулетами, в том числе волчьими клыками. Сегодня, рассудил Свирк, племя будет занято заготовкой дров на берегу Реки, здесь никто не появится, и он успеет обобрать мертвых.

Деревянные лопаты лежали на месте захоронений, земля рыхлая. День еще только начинался, первый день его изгнания, а он уже добыл клыки трех волков! Замел следы кое-как, рассчитывая, что за него это сделают дожди.

С того дня, как он впервые проник в запретную пещеру, Свирк испытывал чувство превосходства над своими соплеменниками. И разве сегодня не доказал он свою исключительность? Никто из ланнов: ни родовые вожди, ни сам сын Огня не предвидели такой хитрой охоты за клыками. Другой бы на его месте бегал по равнине в поисках хищников, а ему это ни к чему. Добыть клыки целой стаи волков и тигра — непосильная задача для обыкновенного охотника, но не для Свирка. Ланны втайне, конечно, восхищаются им, не скоро смолкнут в пещерах разговоры о последнем из рода Ястребов…

Вечером охотник за клыками был на каменистом мысу. Как он и рассчитывал, после последнего привала племени здесь осталось много дров, живые волки ему в эту ночь не страшны.

Окружив себя кострами, он любовно перебирал чужие охотничьи трофеи, которые сумел сделать своими. И отверстия просверливать не надо.

Где он проведет следующую ночь, Свирк не знал и не задумывался пока над этим. Но день уйдет на поиски волчьих и собачьих черепов, они валяются где-то поблизости. Он рассудил, что собачьи клыки никто не отличит от волчьих и видел уже себя обладателем такого набора редких трофеев, какого не было ни у одного ланна. Неплохо бы найти место, где захоронены останки погибших здесь его сородичей — один из них несколько лет назад убил волчицу и трех волчат… Он докажет всем, какой он великий охотник. Брал, что ему требовалось, у живых, возьмет и у мертвых, у людей, у волков и собак!

О клыках тигра он не думал — рано.

О каждой схватке с хищниками будет особый рассказ. Первый волк… Он прыгнул на него из темноты, сбил с ног, но Свирк успел выхватить нож и — р-р-раз! — выпустил ему кишки. На второго устроил засаду у водопоя. Ночь. В лунном свете — одна тень, вторая… Удар копьем — визг, рычанье, вой. Прыжок! Дротик вонзается в оскаленную пасть…

Если бы он захотел, у него сегодня уже было бы почетное копье, даже два. Не захотел. Пусть сам сын Огня вручит, новенькое. И лесную девушку в придачу…

Издалека донесся приглушенный, злобный хохот гиен. У берега плеснулась крупная рыба. Свирк с тоской подумал о том, что завтра придется добывать еду, вспомнил, что судьи не дали ему даже желудей, поскрипел зубами и уснул.

Глава четвертая В берлоге

Свирк направился к Реке, рассчитывая найти где-нибудь под обрывом подходящее место для жилья, и ноги сами принесли его к знакомому заливу. В прозрачной глубине сновала мелочь, и он хотел было пугнуть ее, как вчера, но вдруг увидел прямо перед собой, у берега, крупную щуку…

Удар — и он стряхнул с конца остроги добычу, изжарил ее и съел целиком, с хвостом и плавниками, обсосав каждый позвонок. Все тело ныло, клонило в сон, но он, пересилив себя, зашагал к обрыву.

На берегу подходящего места для жилья не нашлось. Трудно было расстаться с Рекой после удачной рыбалки, но и ночевать еще раз на дереве не хотелось. Свирк отправился к каменистым холмам, надеясь отыскать там пещеру. Весь день он лазил по обрывистым склонам, но надежного уголка так и не нашел. Выбирая подходящее дерево для ночлега, он остановился возле упавшей сухой лиственницы. Вывороченная с корнем бурей, она лежала поперек овражка, по дну которого струился ручеек.

Переплетенные корни, придавленные сверху толстым слоем красной глины, изгибаясь, упирались в землю, образуя что-то вроде большой клетки. Свирк с трудом протиснулся в нее и понял — это было то, что он искал: почти готовая берлога. Осматривая ее, он почувствовал запах плесени — сердцевина дерева сгнила, если очистить дупло от трухи, в берлоге будет еще просторнее.

С каждым днем его убежище становилось удобнее, надежнее. Корневище он укрепил снаружи каменными плитами, дерном, глиной. Узкий вход на ночь затыкал ветвистым оленьим рогом, основанием во внутрь. Посредине берлоги был небольшой очаг — яма, выложенная плоскими камнями. Чтобы удержать тепло, он обложил стены изнутри комками мха. Комель, очищенный от гнили, укрывал его от непогоды и непрошеных гостей. И дышалось здесь легче, чем в самой просторной пещере. После страшной ночи, проведенной на ветвях дуба, Свирк проникся уважением ко всем деревьям, лиственница, даже высохшая, казалась ему родным, добрым, живым существом, деревянные стены успокаивали.

Питался Свирк чем попало, в основном леммингами и кореньями. Слабея с каждым днем, чувствуя, что долго так не протянет, уходил в поисках пищи все дальше от берлоги, и счастье изредка улыбалось ему. У небольшого холма он обнаружил нору, раскопав ее, добрался до погруженных в спячку трех сурков. Жирного, очень вкусного мяса хватило на несколько дней, пригодились и шкурки с длинным, мягким мехом.

Зима в южной части левобережья из года в год становилась мягче, снег держался недолго. Река не замерзала. Берлога Свирка находилась примерно посредине между Рекой и Болотом, которое в этом месте глубоко вклинивалось в равнину. Это давало ему возможность добывать рыбу и собирать коренья, ягоды на краю Болота. Расставлял он и силки из сухожилий на куропаток. Приспособления нехитрые, однако они не раз выручали его в трудные дни. Часто на глаза попадались песцы, но вот беда — дротик не попадал в цель, и юркие зверьки ускользали. И все же упорная охота на них приносила плоды: иногда удавалось отбить у песцов их добычу, лемминга или птицу.

По ночам к берлоге подходили волки и гиены, их злобный визг и завывания поначалу вызывали беспокойство и страх, но, убедившись, что его сооружение не по зубам этим хищникам, он перестал обращать на них внимание. Ни о каких клыках Свирк больше не помышлял — выжить, дотянуть до весны — других забот у него не было. Прошлая жизнь казалась ему смутным, далеким сном, воспоминания о ней становились все более зыбкими и ненужными, чем-то таким, что мешало жить по-звериному.

Глава пятая Копье с неба

Гололед покрыл равнину, и жизнь на ней замерла. Для Свирка наступили тяжелые дни, даже шкурки сурков были съедены, он умирал от голода. Десны распухли, желуди стали теперь не по зубам, приходилось топором измельчать их. Костер погас, и не было сил нарубить дров.

С трудом он выполз из берлоги, встал, опираясь на дротик, поколебался — в какую сторону идти, побрел к Болоту. Густой туман висел над равниной. Свирк опасался, что не найдет дорогу обратно.

Мерзлые кисло-сладкие прошлогодние ягоды не утоляли голода. Свирк тоскливо смотрел в сторону восточного леса — инстинкт звал его туда. С трудом переставляя ноги, он сделал с десяток шагов по кочковатой поверхности, почувствовал ее зловещую зыбучесть, и у него закружилась голова. Остановился, услышал тихое похрустывание под ногами и неохотно повернул к равнине. По пути к берлоге долго ползал под дубом, выковыривая ножом из-под ледяной корки желуди. Чтобы поджарить их и немного согреться, пожертвовал древком дротика. Кряхтя, Свирк залез в дупло и погрузился в привычное состояние тревожного полусна…

От привала к привалу движется по яркой равнине племя, в кустарниках и высоких травах мелькают наконечники копий и смуглые, блестящие от пота тела ланнов. На Реке — половодье. За головным отрядом шагают мальчишки с дротиками в руках. У Свирка дротик без наконечника, но это не мешает ему наносить удары чуть ли не на каждом шагу. Жуки, бабочки, гусеницы — все, что шевелится, движется — добыча. Юных охотников время от времени нагоняют женщины, суют им в руки вкусные стебельки и корни. Подражая старшим, Свирк ловит ноздрями насыщенный запахами ветерок, крадется от куста к кусту. Ошалелые собаки без устали преследуют нарядных птиц, путаются под ногами. Кажется, не будет конца этому зеленому, синему, красному дню, широкой полосе примятой травы. Но свет мгновенно сменяется тьмой… Свирк лежит у костра, вслушивается в голоса чудовищ, резвящихся на равнине. Охваченный ужасом, он закрывает глаза, теснее прижимается к теплому боку щенка… И просыпается взрослым, сильным. Лесная девушка сидит на обрыве, свесив ноги, а он легко, играючи вытаскивает острогой из Реки одного за другим трепещущих лососей, стряхивает их на песок и его ничуть не удивляет, что они покрыты не чешуей, а костяными пластинками с изображением ястреба… В полумраке пещеры снуют маленькие, полосатые кабаны. Вдруг среди них появляется тигр. Заметив Свирка, он беззвучно раскрывает пасть. Свирк ныряет в узкий, душный проход, ползет, упирается руками в камень, от которого веет мучительно нежным запахом, но не может сдвинуть его с места. Он уже чувствует пятками жаркое дыхание тигра, изо всех сил давит на камень плечом, головой, руками…

Свирк проснулся весь в холодном поту, пошарил руками в темноте, чтобы убедиться, что он в своем дупле. Видения исчезли, но волнующий запах остался… Кровь!

Раненый лось, покалечив двух собак, ушел от погони, но жизнь вместе с кровью по капле выливалась из его могучего тела. Одолев лощину, он повернул на восток и шел всю ночь навстречу родному лесу, опуская все ниже свои гордые, непобедимые рога.

Свирк встрепенулся; с одним ножом он высунулся из берлоги и сейчас, увидев лося, отпрянул. Сообразив, что зверь ранен, снова выглянул. Оружие не понадобилось — лось шумно втянул в себя воздух и затих. Свирк увидел торчавшую в его боку короткую палку с пером. Но раздумывать было некогда. Дрожащей рукой он сделал надрез на шее лося, припал губами к артерии.

С Моря на равнину накатывались потоки теплого воздуха, по-весеннему сияло солнце, ярко и весело, словно помолодело после зимней спячки. Это был самый счастливый день в жизни Свирка. Странное, украшенное пером маленькое копье, которым издали нельзя было бы поразить даже лягушку, какая-то невидимая рука метнула с неба на землю, чтобы спасти последнего из рода Ястреба!

Вырезав из туши чудесное копье, Свирк впервые после страшного суда заговорил:

— Великий, грозный, мудрый и добрый дух, сын Солнца…

Он с трудом вспоминал слова, наслаждаясь звуками своего хриплого голоса, и уже не говорил, а пел, прославляя невидимого спасителя. Теплое, сочное сырое мясо, тающее в желудке, укрепило его тело, как небесное копье укрепило дух.

Не спеша, с необычной для ланнов торжественностью он потрошил и кромсал несчастного лося, уверенный, что никто не посмеет посягнуть на его добычу. Любого хищника Свирк встретил бы сейчас без страха, он жаждал сразиться с волками и тигром, и если бы хищники в эти дни вдруг появились, последний из Ястребов, возможно, переступил бы через свою первую смерть.

Часть третья Племя не ждет

Глава вторая У истоков реки

Передовой отряд из десяти охотников отправился в путь на север с рассветом.

Сборы уже закончились, и племя ожидало сигнала. Чал махнул рукой, разом качнулись копья — поход начался. Он любил эти мгновенья, когда могущество племени ощущалось особенно остро. Туры и лоси, тигры и волки — все уступят дорогу этой непобедимой силе — вооруженным, идущим плечом к плечу ланнам.

В разгар весны племя подошло к Зеленому Озеру. Оно имело клинообразную форму: острый конец, заросший тростником, соединялся с Болотом. Озеро было богато рыбой и дичью, а за ним расстилалась цветущая долина, изрезанная речками, покрытая островками деревьев. Там все лето паслись стада туров, оленей, лошадей, сопровождаемые большими и малыми хищниками. В речках, впадающих в озеро, водились бобры.

Над горной грядой, ограждающей долину с севера, когда-то сверкала полоса снега, не тающая даже летом. Потом она исчезла.

На западе долина и озеро упирались в основание горного кряжа, который, как ветка от ствола дерева, протянулся от Северного хребта под прямым углом к югу.

Из юго-западной части Озера, через широкую расселину жадно, с несмолкаемым шумом, захлебываясь, втягивала воду Река. Рядом с истоком возвышалась каменистая темно-красная гора, внутри которой была небольшая пещера, в ней хватало места детям и женщинам. Мужчины поселялись у подножия горы в шалашах и землянках.

Дно пещеры находилось ниже уровня озера, сквозь камни здесь пробивался родник. Вода, переполняя впадину, стекала по естественному желобу и исчезала в расселине под стеной. В гранитном своде зияла трещина, через которую проникал свет.

Вход в пещеру когда-то был широким, но ланны заложили его с двух сторон камнями, оставив небольшое отверстие. У входа в пещеру лежал тяжелый рог большеротого оленя. Им затыкали на ночь вход так, что отростки торчали снаружи, как копья. В последние годы этим приспособлением не пользовались.

Разведчикам, открывшим пещеру, пришлось сразиться с ее прежними хозяевами — двумя огромными медведями, которые были изображены в натуральную величину на одной из стен участником схватки.

Чал с детства почти ежегодно бывал в этих местах и сейчас, вспоминая, как они выглядели раньше, удивлялся и радовался: травы стали пышнее, деревьев прибавилось. По сравнению с левобережной равниной здешняя природа была красочнее, богаче, свежее, в ней было что-то праздничное.

Молодые охотники, посланные вперед, еще снимали шкуры с убитых туров, когда подошло племя. Прозвучала песня охоты, и начался пир, который продолжался всю ночь.

Когда необходимые запасы мяса и шкур были сделаны, охоту продолжали лишь подростки. Крупные животные к этому времени ушли в другие места, добычей юных охотников становились в основном птицы.

Однажды ночью Кам проснулся от прикосновения горячей руки соседа, молодого охотника. Их было двое в шалаше. Тело юноши горело, он тихо стонал во сне. Кам вышел и водрузил над шалашом палку с горностаевой шкуркой на конце. Это означало, что к шалашу нельзя приближаться, в нем больной.

Через несколько дней юноша умер. Кам натаскал в шалаш дров, поджег его с двух сторон и ушел к горной гряде. Он тоже заболел, тело его было покрыто красной сыпью. Напился ледяной воды из ручья и забился в расселину. На другой день его случайно обнаружила Рума. Удостоверившись, что он жив, соорудила поблизости шалаш, перенесла в него больного. А к вечеру следующего дня почувствовала жар сама.

Глава третья Тревожные дни

Оставив у Озера двух больных — Руму и Кама, племя продолжало свой путь. За больными приглядывали Чал и Мара.

Мало было надежды, что Рума и Кам выживут. Эта страшная заразная болезнь, бич ланнов, была им хорошо знакома. Они давно научились отличать ее от других заболеваний.

Родовые вожди в виде исключения соглашались забрать больных, тем более, что Чал — вождь племени. Однако сам Чал не хотел нарушать законы племени. В прошлом подобный случай дорого обошелся ланнам. С тех пор ни в какие походы заразных больных не брали, их помещали в отдельные убежища, прикасаться к ним запрещалось.

Кроме того, Чал и Мара, может, уже заразились сами.

Племя ушло. Рума и Кам, пышущие жаром, лежали рядом в шалаше на шкурах, и жизнь их еле светилась в их запавших глазах.

Рума бредила, часто повторяла имена детей, пыталась подняться. Потом она надолго затихла и вдруг пронзительным тоскливым голосом крикнула:

— Мама!..

Крупная сыпь превращалась в ранки, которые затягивались медленно. Но все же наступил день, когда стало ясно, что самое страшное позади.

Чал по целым дням пропадал на охоте, Мара ухаживала за больными, вялила и коптила мясо. Рума научила ланнов новому способу копчения — в закрытых ямах. Это нетрудно, но мясо сохранялось дольше и было вкуснее.

Взошло солнце. На траве блестел иней, мелкие заливы и лужи покрылись тонкой коркой льда. В каменной теснине глухо шумел могучий поток, вытекавший из Озера. Кама потянуло к Реке. Он взял гарпун и, обойдя гору с южной стороны, медленно побрел вдоль берега, высматривая добычу. И тут поодаль увидел неровный, светящийся вал, который двигался против течения, пересекая Реку поперек. Что-то странное, невиданное, внушающее тревогу… Вскоре он догадался, в чем дело: вверх по реке шла рыба. Он загарпунил крупного лосося, с трудом выволок его на берег. Такого хода рыбы ему видеть еще не приходилось.

Подошла Мара. Вооружившись дубинками, они вдвоем глушили лососей и осетров, выбирая самых крупных. К полудню вылезли из воды продрогшие, усталые, но довольные: на прибрежной траве лежали десятки отборных рыбин. А поверхность озера то всплескивала, то колебалась — рыба все шла и шла.

Кам и Мара начали перетаскивать добычу в большую песчаную яму, предварительно покрыв дно древесной корой. К вечеру яма доверху была заполнена слоями рыбы вперемежку со льдом. Сверху уложили кору, хворост, дерн, камни — будущей весной ланны первое время могут не заботиться о еде. Часть улова перенесли в пещеру, развесили распластанных лососей над костром. Мара наполнила несколько глиняных сосудов растопленным рыбьим жиром.

Через верхнее отверстие в пещеру проник какой-то непонятный шум. Чал вылез наружу и увидел, что небо закрыто тучами птиц, летящих на восток. Их тревожные крики вызывали смятение. Он направился к южному склону горы: на юго-западе за Рекой полыхало красное зарево. Оно поднималось над горизонтом, раздаваясь вширь. Лесной пожар!

Перед рассветом в пещеру проник запах гари, и Рума, которая не могла заснуть в эту ночь, тихо поднялась и стала пробираться к выходу. Кам проснулся и следом за нею выбрался наружу. Огненный вал двигался наискось с юго-запада на северо-восток. Они пошли вдоль берега и остановились напротив устья притока, который под прямым углом впадал в Реку.

Рума вдруг вошла в воду и медленно двинулась прочь от берега. Чал догнал ее, подхватил на руки.

— Куда ты?

— Там, там… — показывала она на тот берег. Когда успокоилась, сказала: — Приток остановит огонь. Лесные ланны спасутся.

Река словно вымерла — ни одного всплеска. Над правобережьем клубились тучи пепла и дыма, закрывая половину неба.

К вечеру пожар стал стихать. Вокруг стоял полумрак, насыщенный дымом и гарью, было трудно дышать.

Большерогий олень, выходя на берег, увяз в трясине. Чал и Рума подошли к нему. Пытаясь высвободиться, олень погружался все глубже. Вскоре он затих, бессильно вытянув шею.

— Принесем хворосту, — предложила Рума. — Смотри! — она держала на ладони влажный, помятый колос, который выдернула изо рта оленя. — Здесь растет?

— Да, где-то тут.

— Ты видел?

Что-то похожее вроде попадалось ему на глаза, но где? И когда?..

С их помощью олень выбрался из трясины, сделал несколько неуверенных шагов, остановился, разглядывая скошенным глазом своих спасителей. Потом, чтобы освободиться от налипшей грязи, встряхнулся и зашагал прочь от Реки.

Рума бережно положила колос в сумку, висевшую на поясе.

— Не вспомнил?

— Нет. — Чал рассмеялся. — Вкусный?

— Да, да… Увидишь — сразу скажи. Это самое вкусное, вкуснее всего.

— А мясо? А печень? А лосось? Что вкуснее?

— Лепешка. Лепешка вкуснее. Запомни.

— Дай, попробую.

— Это еще не лепешка. Ее надо сделать. Много работы. Но когда-нибудь ты попробуешь — понравится.

— А мясо не надо делать…

В полумраке с Реки доносились всплески, фырканье — животные переправлялись через спасительную преграду.

Ночью разразилась буря. Стены пещеры глухо гудели, в верхнее отверстие со свистом врывался ветер. Яростный раскат грома поднял всех на ноги — казалось, гора рушится. Отблески молний выхватили из темноты напряженные, испуганные лица. Кам вскинул руку вверх, весело крикнул:

— Дождь погасит огонь! — Помолчал, прислушиваясь к завыванию бури, добавил: — Нам пора уходить. К морю. Вы ждете меня. Я пойду.

— Пойдем завтра, — обрадовался Чал.

— Можно зимовать здесь, — возразила Рума. — Еды хватит. Много шкур. Дрова близко. Море далеко.

Кам испуганно замахал рукой:

— Нет, нет! Зимовать нельзя. Замерзнет воздух, все умрем. Надо уходить.

Рума не стала спорить.

— Хорошо, завтра. Все готово.

Но к утру буря переросла в неистовый ураган, который бушевал несколько дней. Когда стихло, Чал пошел прогуляться по берегу Реки. Солнце еще не взошло. Дойдя до того места, где недавно увяз олень, он наткнулся на мертвого медведя. Перепрыгнув через него, угодил ногой во что-то мягкое, пушистое. В тот же миг он услышал рычание и, разглядев свернувшуюся клубком гиену, отскочил, но было поздно, она цапнула его за икру. Чал прикончил ее ударом копья и заковылял к пещере, ругая себя за неосмотрительность. Так можно и умереть, сам видел, как бывает.

Рума сразу промыла рану, наложила на нее сочные стебли какого-то колючего растения и, перевязав лоскутами кожи, направилась к выходу.

— Скоро приду, — сказала она.

Вернулась Рума с комками черной, жирной, блестящей грязи. Сняла повязку, залепила рану грязью, снова перевязала. Чал ни о чем не спрашивал — она знает, что делает. Но Мару и Кама очень заинтересовало это лекарство. Рума рассказала, что видела, как раненые олени и туры, обходя Озеро со стороны Болота, останавливаются и подолгу лежат в грязи. И еще много раз она наблюдала: когда дети с исцарапанными ногами проходили по болоту, их ранки заживали удивительно быстро.

Грязь помогла и Чалу: рана не воспалилась, быстро затягивалась. Однако оставлять обжитое место нечего было и думать — время упущено: земля покрылась толстым слоем снега. Рума и Мара все эти дни носили в пещеру дрова, шили спальные мешки, готовились к зимовке.

Часть четвертая Путь на север

Глава первая Злая вода

В дыму и пепле никто из ланнов не разглядел огромной волны, которая обрушилась на пещеры с моря. Стены не выдержали удара. Племя погибло.

В живых осталось десять человек, которые в этот день находились вдали от пещер. Четыре девушки копали глину на северном склоне холма. Аста с Юлом и Рарой поднялись на вершину — посмотреть, не возвращаются ли Чал со спутниками. Они видели, как вдали над Южной землей вспыхнул огонь. И тут же волна, поглотив пещеры, смяла, как траву, священные деревья и докатилась до первой гряды холмов. Налетевший ураган загнал женщин с детьми в глиняную пещеру.

Голодные, продрогшие, потерявшие счет дням и ночам, постаревшие от горя, они вылезли, наконец, из убежища, и Аста развела на вершине костер, чтобы подать сигнал оставшимся в живых. Вскоре к ним присоединились трое юношей-охотников с двумя собаками — ураган они переждали в яме, служившей когда-то ловушкой для мамонтов. Собаки выглядели жалко, скулили, встреча их не радовала.

Три лука, пятнадцать стрел, восемь ножей и четыре лопаты — это было все имущество людей. Оставив девушек с ребятишками в глиняной пещере, Аста и охотники отправились осматривать руины.

Большинство деревьев было вырвано с корнем, натиск стихии выдержали только дубы, но вид их был страшен. Еще тягостнее было смотреть на изуродованные стены с остатками рисунков, обломки лестниц, распластанные на скалах мокрые шкуры. На части стены сохранилось изображение мамонта.

Они подобрали с десяток шкур, пять топоров, полную корзину кремневых и костяных наконечников, заготовок для различных орудий. Из запасов пищи ничего не нашли.

Асту избрали вождем отряда, и она придумывала все новые неотложные дела, чтобы отвлечь юношей и девушек от мрачных дум.

Большая часть дня уходила на заготовку дров. Если бы не огонь, им пришлось бы переселиться на деревья — гиены и волки по ночам осаждали их новое поселение.

Пещера была просторной, с многочисленными ответвлениями — здесь добывало глину не одно поколение ланнов. Перво-наперво засыпали песком пол и соорудили из камней очаг, потом настелили шкуры. Аста предложила нижнюю часть входа перегородить двойной стеной из заостренных кольев, а промежуток заполнить глиной и галькой. Это сооружение, укрепленное с обеих сторон камнями, позволило им экономнее расходовать дрова. Узкое отверстие, оставленное в ограде, надежно закрывалось изнутри.

Обитатели пещеры не теряли надежды на возвращение Чала, Румы, Кама и Мары. Каждый вечер они зажигали на вершине холма костер, днем бросали в огонь охапки сырых веток. Но время шло, а никто не появлялся.

Копаясь в руинах, Аста нашла четыре новых почетных копья, связанных ремнем, — их не успели вручить охотникам, отличившимся во время последнего похода на север. Это оружие, торжественно отданное юношам, преобразило их; они как-то сразу повзрослели. Вскоре в пещере появился первый небольшой запас вяленого мяса. Теперь Аста уже не боялась, что молодые ланны превратятся в угрюмых, озлобленных горемык.

Немного ожили и повеселели, стали общими любимцами Юл и Papa. Они теперь больше не походили на перепуганных зверьков. Настоящим праздником для них было появление пяти щенят. Ребята ухаживали за ними, не зная усталости.

Глава третья Мудрость Асты

Больше всего Свирка обидело не то, что Аста не дала ему лук и стрелы, не дала жену, а то, что она почти не глядела на его великолепный набор клыков, не полюбовалась ими, не пощупала… Но он обижался напрасно — Аста все успела рассмотреть. Она узнала амулет, снятый с мертвого, который сама когда-то одела на шею охотника — тот убил двух волков в один день. Этот амулет был необычным — из четырех клыков сразу, и нитка не из сухожилия волка, а из конского волоса… Другие амулеты тоже показались ей подозрительными: все они были разных оттенков, выглядели старыми. Дохлого же тигра ланны видели раньше Свирка.

О том, что Свирк живет где-то поблизости, Аста знала давно. Сначала она обнаружила силки, поставленные в таком месте, где ланны никогда не ставили. Потом увидела следы в лощине. По запаху дыма отыскала его берлогу. Видела скелет лося. Видела самого Свирка. Его появление не было для нее неожиданностью. Она не могла убить его после стольких смертей. Пусть казнит его Чал, если это необходимо. Она не стала разоблачать Свирка, потому что не хотела доводить его до крайней степени отчаяния, озлобления, он мог стать опасным для племени, опаснее десяти волков и одного тигра. Она дала Свирку возможность искупить вину перед ланнами. Если бы он доставил ее весть Чалу, она бы отменила все его смерти, разрешила вернуться в племя. Свирк мог бы еще спасти свой род.

Самая старая из ланнок, Аста знала, что ее жизнь может оборваться в любое мгновение. А ей надо дожить до встречи двух жалких остатков племени, до встречи детей с Чалом и Румой. Живы ли они там, у Озера? Как тяжело ей будет умирать, не зная этого. Если живы, племя не погибнет! Чал пришел бы сюда за ними, если бы знал, что произошло. Юноши просили отпустить их на север, но она не может рисковать судьбой племени; делить его осколок еще на две части. А идти зимой с двумя малышами на север… Нет, на это она тоже не имеет права. Сейчас на правобережье скопилось много хищников, там, где пройдет Чал, где прошло бы племя, небольшая группа погибнет. Надо ждать весны, подготовить места привалов на всем пути. Подготовить встречу, не погубить ни людей, ни собак. Потом можно и умереть.

Глава четвертая Вестник

Вернувшись в берлогу, Свирк пробыл в ней недолго. Набил сумку вяленым мясом, захватил острогу и быстро зашагал к Реке. Спрыгнул с обрыва на прибрежную полосу, снял с шеи бесславное ожерелье и швырнул его в воду.

Он мчался на север. Какое-то недоброе предчувствие овладело им. Погибло все племя, осталось мало ланнов. Это плохо. Старуха тоже скоро умрет.

Наступила ночь, а он все бежал, не сбиваясь с ритма и не думая об опасности. Смертельно усталый, свернул к обрыву и, повалившись лицом на гальку, сразу заснул. Поднялся еще до света, съел кусок мяса, побежал дальше — легко, ровно, сберегая силы.

Река струилась навстречу то днем, то ночью. Он спал урывками, не задерживаясь, бил рыбу острогой, съедал ее на ходу и снова переходил на бег. Обувь его стопталась, он снял ее и продолжал путь босиком. На ночные голоса равнины не обращал внимания. Сильный встречный ветер и слепящий мокрый снег не остановили его. Он шел на ощупь вдоль обрыва, медленно, но шел.

На коротких привалах Свирк невольно вспоминал прошлое, страдая от того, что в свое время не смог убить волка и получить почетное копье, как Чал. Почему не смог? Если бы очень захотел, убил бы не одного волка. И все было бы по-другому. Может быть, не Чал, а он стал бы вождем племени. Теперь это уже не имело значения: племени больше нет. Никто не будет заботиться о тех, кто остался в живых. Исчез главный Дух. Надо узнать, жив ли Чал, жива ли Рума. Чтобы появилось новое племя ланнов, надо всем собраться вместе, пока не поздно. Это он понимал отчетливо, потому и спешил к Зеленому Озеру. Может, еще все вернется…

Последний из Ястребов… Он гордился этим, а это плохо — один, последний. А если последний из ланнов? Если останется в живых только один ланн? Это совсем плохо, это страшнее, чем рев и вой всех тигров и волков равнины.

Он мог бы, мог бы первым увидеть лесную девушку!

Мысль о Руме словно прибавила ему сил. Вдруг только она и осталась там в живых? Если бы так было!

Ему представилась пещера… У потухшего костра лежит обессиленная Рума. Жизнь еле теплится в ее худом теле. Он согреет ее, напоит оленьей кровью… Только бы дойти!

Ветер переменился, теперь он дул в спину, бежать стало легче. Яркая остророгая луна легко врезалась в тучи и словно кромсала их на части. Свирку казалось, что по небу плывут сырые шкуры каких-то огромных животных.

От верхней части обрыва вдруг отделилась глыба земли и покатилась прямо на Свирка. Он рванулся вперед и в сторону, ближе к воде. В тот же миг разглядел, что сверху падает не глыба, а лось, увешанный волками. Запах крови остановил его — он был голоден.

С обрыва скатились отставшие волки, один из них сбил Свирка с ног. Ухватив зверя за лапу, он вскочил, развернулся и ударил тушей по рогу лося. Другой волк налетел на него сбоку, впился зубами в плечо. Свирк, увлекая за собой хищника, свалился в Реку. Схватка под водой была ожесточенной, но недолгой. Течение вынесло охотника и его добычу на отмель. Прямо в воде Свирк начал ножом, зубами, пальцами рвать на куски задушенного волка, торопясь утолить голод. Никогда еще мясо не казалось ему таким вкусным. Все тело быстро наливалось какой-то радостной силой, и если бы не кровоточащая рана на плече, он, пожалуй, ринулся бы в новую схватку с волками.

Ему представилось, что Чал под тем самым дубом вручает ему сразу два почетных копья…

С волчьей стаей ему не справиться. Можно обойти ее по равнине, отыскать укромное место, лечь и уснуть. Так он и поступил бы, если бы не рана. Пока есть силы, надо идти. Он поднялся и зашагал к берегу, но, почувствовав неясную тревогу, остановился — острога! Она там, рядом с поверженным лосем. Без нее он не добудет рыбы. Не дойдет до Озера. А ему надо знать, живы или нет Рума, Чал, Кам, Мара. Надо сказать им, что случилось с племенем. Пусть потом его судят, как хотят. Он все равно останется настоящим охотником, родовым вождем. И почетные копья ему не нужны! На пути к чему-то самому главному в его жизни — волчья стая, которую нельзя обойти стороной…

С ножом в руке Свирк побрел по воде против течения и вскоре увидел скелет лося. Волков не было. Вышел на берег, поднял острогу и снова пустился в путь.

Он дошел. Но дорога отняла последние силы. Все надежды, которыми он жил, рухнули, как подгнившее дерево. Лесная девушка тоже никогда не станет его женой, это ясно как день. Страшная усталость овладела Свирком, даже тепло костра не согревало его. Он отказался от еды, стал ко всему безучастным. А вечером умер.

Глава шестая За тающим льдом

Маленькое племя ланнов поселилось в пещере у Зеленого Озера. Очередная весна была удивительно ранней, мягкой. Охотники ограничивали свой промысел — они могли бы прокормить несколько таких племен. Эта передышка дала им возможность привести в порядок расстроенное хозяйство, сделать запасы оружия.

Исследуя окрестности, Чал узнал место, где когда-то видел тот самый колос, о котором говорил с Румой. Она тут же помчалась туда и вернулась очень довольная.

Вниз по Реке ланны теперь далеко не заходили, не было надобности. Правда, Чалу хотелось побывать на развалинах пещер, посмотреть на освященные дубы, но он не мог рисковать, оставить надолго племя, да и забот было много.

Как-то осматривая бобровые поселения, он подошел к подножию северной горной гряды. Что-то изменилось здесь за это время… Знакомое ущелье, но водопад, вытекающий из него стал уже, по обеим сторонам обнажились каменные ступени, по ним можно подняться наверх.

Он быстро вскарабкался. По дну ущелья катился пенистый поток. Узкой полосой, усыпанной галькой и гладкими, черными камнями, Чал прошел вверх до первого поворота и остановился. Странное чувство овладело им: никто до него не проходил здесь…

Словно ветер толкнул его в спину — он зашагал вперед, внимательно вглядываясь в глубину извилистого, насыщенного влагой ущелья.

За очередным поворотом открылось озеро, окруженное белыми скалами. Из множества пещер и расселин вытекала вода, наполняя ущелье тихим журчанием. Озеро казалось черным. Чал ступил в него и невольно отдернул ногу — вода была ледяная. Пробираясь вдоль скал, он видел в глубине пещер и в расселинах огромные глыбы льда. В одной из них что-то белело. Он подошел ближе и вздрогнул: из ледяной глыбы на него глядел человеческий череп. Сквозь челюсти струилась вода, казалось, они шевелятся… Много костей повидал Чал на своем недолгом веку, но такого волнения они никогда в нем не вызывали. Откуда здесь череп — в царстве льда? Скошенный лоб, над глазницами бугры… Что за племя жило в этих ледяных пещерах? С трех сторон владения ланнов окружают живые люди, а с этой стороны — мертвые. Может, жители этих пещер охотились у Зеленого Озера на туров и оленей? Или на мамонтов?..

За озером дно ущелья было сухим. Посредине — широкая песчаная дорожка, русло бывшего ручья. Еще один поворот, уже виден выход из ущелья. Сейчас он увидит таинственную ледяную страну, первый из ланнов. Может, там — край земли, можно потрогать рукой небо?..

Он остановился на краю обрыва — внизу расстилалась залитая солнечным светом зеленая равнина, уходящая за горизонт, по ней медленно передвигались стада зубров, туров, оленей… Голова кружилась от чистого, ни с чем не сравнимого запаха тающего льда.

С того места, где стоял Чал, когда-то низвергался водопад — внизу блестело озеро. По каменным уступам можно спуститься к воде. Он еще раз окинул взглядом равнину и рассмотрел вдали над горизонтом узкую мерцающую белую полоску — новую границу ледяной страны.

Мир оказался богаче и обширнее, чем думали ланны. И первой мыслью Чала было — остаться здесь навсегда.

«Сын Леопарда победил!» Весть об этом передавалась из уст в уста, и вскоре вся степь узнала об этом. О победе юноши, которому впервые доверили отряд лучников, говорили повсюду. У костров, где женщины готовили пищу, на пастбище среди пастухов, и даже дети, бегающие взапуски с крошечными ягнятами, и те рассказывали друг другу о великом событии.

— Он угнал огромное стадо! — повторяла Дочь Антилопы, старая, безобразная женщина, которую нередко называли Сломанный Нос.

Еще в детстве она попала под копыта разъяренного быка, и когда дождь обмыл ее окровавленное лицо, оказалось, что нос сломан и повреждена кость правой щеки. Дочь Антилопы была безобразной, но властной и уверенной в себе женщиной. Ведь старейшина племени Старый Леопард приходился ей родным братом, а сын Старого Леопарда — племянником.

Старая женщина взобралась на самый высокий холм и, прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, вглядывалась в даль. Она хотела первой увидеть небывалое.

— О женщины! Я вижу темную лавину. Клянусь, она превратится сейчас в стадо быков, коров и буйволов! Они несутся сюда подобно урагану. Такого я еще никогда не видела! Пусть гром снесет мне голову, если я не вижу впереди всех своего племянника. Сын Леопарда самый отважный из лучников!

Женщины и дети бежали к холму, торопясь посмотреть на удивительное зрелище. Голые, лишь прикрытые небольшими фартучками из мягкой телячьей шкуры, с бусами из диких ягод и коровьих зубов, белеющих на черных телах, с курчавыми головами, молодые женщины были очень привлекательны. Но прекрасней всех была внучка колдуньи. Она была тоненькая и стройная, а глаза у нее были большие и влажные, как у газели. Вместе с нею прибежали подруги — целая стайка крикливых, веселых девушек. За ними приковыляли старики и старухи, побросав в пещерах маленьких детей, которые копошились в мягкой траве, кричали и заливались слезами.

— Он достоин почестей и похвал! — кричала Дочь Антилопы. — Сегодня я отдам ему головной убор из белых перьев священной птицы. О женщины! Он будет очень красив в этом удивительном наряде! Вы не видели, как разукрашено его тело? А я видела. Такого нет даже у старейшины племени. Всмотритесь в кривые линии, сделанные искусной рукой. Вы увидите волшебную антилопу, головы птиц и быков. О женщины, вы еще не знаете, как это украшает и придает мужество охотнику!

Дочь Антилопы ткнула рукой в грудь Маленькую Газель, так что та едва не упала. Девушка вздрогнула и робко подтвердила:

— Ни у кого нет подобного! Никто не знает, как это делается. Я всех спрашивала. Даже моя бабка, старая колдунья, не умеет этого делать.

— Не знают? — усмехнулась старуха. — Откуда вам знать? В нашей степи никто этого не знает. А вот мой племянник нашел человека, который все знает и все умеет!

— А ты видела, что у него изображено на груди? — спросила женщина с младенцем на спине. — Ты можешь сказать нам, на что это похоже? Все говорят об этом, а никто ничего не видел. Ведь твой племянник не позволяет подойти близко. Почему он не дает нам потрогать это изображение?

— Чего захотели! Потрогать изображение, наделенное колдовской силой! Ты хочешь, чтобы он лишился своей великой силы? А кто пригнал для нас это стадо? Кто, женщины?

Вопли безобразной старухи пугали женщин, но в то же время внушали величайшее уважение к Сыну Леопарда, который обрел колдовскую силу.

— Я давно вижу, что кривые надрезы на ваших лицах и животах не помогают вам получить большую добычу! — кричала Дочь Антилопы. — Клянусь силами небесными — громом и молнией, ливнем и водопадами, — никто не сможет превзойти отважного!

Вперед пробилась старая колдунья по имени Горькая Трава. Она знала целебные травы и заклинания, умела делать надрезы на теле, приносящие удачу.

Растолкав девушек, колдунья закричала:

— Не клянись, Дочь Антилопы! Не ври, Дочь Антилопы! Наши юноши и девушки умеют стрелять из лука и бросать копье. Разве моя Маленькая Газель не притащила вчера барашка? А у нее на груди те самые кривые надрезы, в которые ты не веришь. Я хорошо делаю надрезы, они помогают. Я и тебе их делала. Как бы люди чужого племени узнали тебя, Дочь Антилопы, если бы не глубокие рубцы, говорящие о нашем древнем племени! Мы родились вместе с землей и травами, давным-давно, а тогда уже были рубцы на лицах наших предков. Ты старая хвастунья! Я рада, что бык сломал тебе нос! Я ему велела…

— О женщины! Я проткну ее копьем!

Дочь Антилопы кинулась к колдунье и стала таскать ее за длинные седые космы. А женщины хохотали, хватались за бока, раскачивались из стороны в сторону и подзадоривали безобразную старуху. Тут к ним подскочила Маленькая Газель. И хоть с виду она была хрупкой, руки у нее были сильные. Она оттащила свою бабку, которая не переставала вопить и проклинать Дочь Антилопы. И тогда безобразная старуха, взобравшись на вершину холма, стала снова рассказывать о том, как силен и отважен ее племянник и что нет ему равного в степи.

— Если бы ему сшили одежду из шкур самых редких животных, — говорила она, — если бы собрали перья самых пестрых птиц, ничто не смогло бы сравниться с красотой его наряда. И этот редкостный наряд обладает такой великой силой, что небольшой отряд лучников смог угнать целое стадо…

Стадо приближалось к загону, и, видя, как велика удача молодых лучников, люди внимательно прислушивались к словам властной женщины, умеющей подчинять себе. Каждой матери хотелось бы наделить своего сына магической силой и бесстрашием. А если таинственные знаки, сделанные на теле охотника, помогают лучше, чем кривые надрезы, сделанные колдуньей, то зачем тогда делать их? Надо научиться делать такие же удивительные знаки. Но как?

Он и в самом деле был красив, Сын Леопарда. Его гибкое, стройное тело, украшенное причудливым рисунком, вызывало восхищение женщин и зависть мужчин. Все было загадочным. И хоть прошло два новолуния с тех пор, как люди увидели эти знаки на теле юноши, а в степи только и говорили о них. В каждой семье вспоминали тот день, когда Сын Леопарда вдруг скрылся, а потом вернулся в свою хижину и отец с трудом его узнал.

— Кто это сделал? — спросил он, ткнув палкой в грудь сына. Старик сидел на корточках и отделывал наконечники стрел.

Рисунки на теле юноши настолько поразили его, что он вскочил, захлопал в ладоши, запрыгал вокруг сына и стал бормотать заклинания.

— Не верю… Это мой сын? Или все это мне кажется? Такого я еще не видел! Я, который все знает и все видит…

Старик пристально вглядывался в рисунок на теле сына и цокал языком от восторга. Что и говорить, Старому Леопарду очень хотелось видеть в своем сыне существо необычное, способное возвыситься над другими, но не над ним. Пусть была бы удача сыну, но он бы никогда не позволил, чтобы сын превзошел его в чем-либо. А ведь старик нередко думал о том, что ему недолго уже быть старейшиной племени и что кто-то должен его заменить. Но кто может его заменить? Только самый удачливый в охоте. А может ли быть хорошая охота без колдовства, без заклинаний и наговоров?

Люди степи умели делать только очень простые знаки — кривые надрезы на груди, на бедрах, на лице. А вот такого старик еще ни разу не видел. Когда он впервые посмотрел на пестрый рисунок, он показался ему непонятным. Но когда сын объяснил ему, что можно при желании увидеть на груди антилопу, а на бедрах — маленьких муфлонов, он сразу же все это разглядел. А как только он разглядел волшебную антилопу на груди и маленьких муфлонов на бедрах, так тотчас же ему пришла в голову отличная мысль — немедля бежать к тому колдуну, который это сделал. И он потребовал:

— Веди меня к нему! Куда ты ходил? Почему ты не сказал мне?

— Не спрашивай, отец. Не скажу. Он не велел. Если скажу — вся сила уйдет.

— Скажи сейчас же! Отец все должен знать. Кто посылал тебя на охоту? Кто спрашивал об удаче гадюку, идущую по песку? Твой отец. Говори! Говори!

— Не скажу.

— Когда ты ушел в последний раз, я хотел узнать твою удачу. И я увидел длинный-длинный след гадюки. Я подстерег ее и задал ей много вопросов, а ответы были самые хорошие. Я принес тебе удачу. А ты не говоришь. У тебя тайна перед отцом, старейшиной племени. Постыдись!

Отец долго кричал, но случилось необычайное: сын, чувствуя себя неуязвимым и более сильным, чем отец, не выдавал своей тайны. А старик, поняв, что сын его обрел какую-то неведомую силу и, может быть, способность возвыситься над ним, рассердился. Глаза его налились кровью. Он схватил свою дубину, стал наступать и замахнулся на юношу. Сын Леопарда бежал. Ему было стыдно и горько. Но желание сохранить для себя волшебную силу было сильнее привычной покорности перед властью старейшины и отца. Он понял, что пошел против обычаев племени. Но волшебная антилопа на его груди словно подгоняла его. Он бежал за дальние холмы, подальше от людей, чтобы никого не видеть и ни о чем не рассказывать. Он хотел возможно скорее испытать счастье хотя бы с небольшим отрядом лучников. Он задумал охоту, от которой зависело его будущее. Надо только хорошо подготовиться к засаде у дальнего водопоя. Там собирается большое стадо диких животных. Хорошо бы угнать их в степь, в загон. Это очень трудно. Это редко удавалось людям степи. Но, может быть, ему поможет волшебная антилопа?

Так размышлял Сын Леопарда, когда поссорился с отцом и готовился к большой охоте. И вот все получилось — удача пришла. С ним было всего лишь несколько лучников, а добыча огромная. Теперь все поймут, какой он обладает силой. Его даже могут сделать вождем племени. Отец давно уже не имел такой удачи. И, может быть, сегодня ночью, при ярком пламени костров, когда Дочь Антилопы отдаст ему заслуженную награду — головной убор из белых перьев священной птицы, — люди его племени начнут кричать, хлопать в ладоши и приплясывать, требуя, чтобы он заменил отца. А почему бы и нет? Разве удача не покинула его отца? Старик уже забыл то время, когда умел пригонять в степь такое многочисленное стадо.

Теперь Сын Леопарда метался с копьем в руках среди ревущих, разъяренных коров и быков. Одно неосторожное движение, и он может оказаться под копытами или быть поднятым на рога.

Юноша несся по степи с копьем в руках, с луком и колчаном за плечами, обливаясь потом, запыленный и задыхающийся. Под ним была дикая лошадь, недавно только объезженная. Прежде он бы никогда не решился загонять на ней стадо. А теперь, когда он почувствовал свою силу, ему все нипочем. Лошадь была горячая и бесстрашная. Она неслась подобно ветру пустыни, ноздри ее раздувались, и казалось, что из них исходит жар. Но она покорилась юноше. И теперь он будто слился с ней. Иной раз ему чудилось, что он сам — обладатель четырех лошадиных ног.

Сын Леопарда был доволен. Он видел, что лошадь отвечает ему на его постоянные заботы своей покорностью. Может быть, потому, что он каждый день обдавал ее прохладной водой? Он сам видел, как она вздрагивала и благодарно смотрела на него. А перед походом с лучниками он смазал пчелиным медом превосходную просяную лепешку, которую тайно сунула ему Маленькая Газель, и отдал ее лошади. Ему очень хотелось самому съесть эту лепешку. Он хорошо знал, что Маленькая Газель много дней бродила по степи и собирала горстями зерна дикого проса. Потом она толкла его в каменной ступе, потом сделала тесто и пекла на горячих углях возле своей пещеры. Разве есть на свете еда более вкусная, чем такая лепешка да еще смазанная медом? Девушка, желая показать ему свое расположение, сделала эту еду. Это было хорошо, потому что он больше никого не посвятил в свою тайну.

Никто, кроме Маленькой Газели, не знал о задуманном. Даже молодые лучники. И вот, съев эту лепешку, лошадь помогла ему в походе. Без нее ему бы никогда не иметь такой удачи. Но, может быть, она помогала потому, что так велела его волшебная антилопа? Сейчас, когда он помогал лучникам загонять стадо, только сейчас он понял, как велика удача. Его отец, Старый Леопард, старейшина племени, самый искусный охотник в степи, и тот давно уже не видел подобного. Старика давно покинули добрые духи. С тех пор, как он стал плохо слышать, с тех пор, как у него стали уходить силы. Почему такое случилось с отважным Старым Леопардом? Почему? Может быть, он не имеет больше тайн? Может быть, он не знает больше секретов? Бедный старик, он просил отвести его к тому колдуну, который сделал магические рисунки. Но разве он, Сын Леопарда, может изменить своему слову? Рваное Ухо не простит. Он может проклясть, тогда жди большой беды. Все племя Старого Леопарда может погибнуть. Тайну надо беречь, не выдавать ее никому. Старик говорил это давно, когда в руках его было еще много силы, а в глазах светилась мудрость. А сейчас он позабыл о том, чему так усердно учил сына. А может быть, не забыл, а просто нуждается в силе? Как же ему добыть ее?

Сын Леопарда носился по степи, и крепкая плеть из шкуры буйвола свистела над головами разъяренных быков. Он видел, что уже близок к цели. Вот сейчас они подойдут к загону, и тогда можно будет броситься на землю и отдохнуть. А что скажет отец, разгневанный, озадаченный непонятным? Что он скажет, когда увидит это стадо?

Обида

Стадо еще не пригнали в загон, женщины еще не перестали спорить о том, была ли когда-нибудь большая добыча, а весть о великой удаче Сына Леопарда облетела степь. Все радовались, зная, что пришли дни сытости и веселья. Ведь всякая удача всегда сопровождалась многодневным празднеством.

— А Старый Леопард знает? — спросила не без ехидства Горькая Трава, обращаясь к женщинам, но явно ожидая ответа от Дочери Антилопы. Ведь, кроме сестры, никто не мог знать, что думает об этом старейшина.

— Старому Леопарду все известно, — ответила с достоинством Дочь Антилопы.

Она произнесла это достаточно громко, чтобы услышали все собравшиеся на холме, но она сказала это не только для тех, кто был рядом с ней, — она хотела, чтобы люди всего племени знали, как их благополучие зависит от ее брата и от племянника.

Дочь Антилопы не знала о том, что старейшина поссорился с сыном и что сын впервые отправился на большую охоту, не сказав об этом отцу и рассчитывая лишь на помощь волшебной антилопы, изображенной у него на груди.

Сестра старейшины племени была не кроткого нрава. Об этом знали все женщины племени, которых она нередко обижала, но и часто опекала. Если ее властный голос не помогал ей убедить непокорных, то она не задумываясь лезла в драку. Однако это не мешало ей вскоре как ни в чем не бывало прийти на помощь к обиженной. В сущности, она давно уже подчинила себе всех женщин племени. И Старый Леопард не раз говорил о том, что сестра чрезмерно властна.

Старик дремал в своей хижине, когда услышал крики женщин и детей. Вначале он подумал, что случилась беда, что молния упала с неба. Он вскочил и, бормоча заклинания, выбежал из хижины. Но когда увидел людей на холме, услышал про удачную охоту, обрадовался и побежал посмотреть. Он увидел огромное стадо, такого давно не бывало в его загоне. Кто же пригнал? Кто ходил на такую большую охоту без его ведома?

— Это кто пригнал? — спросил он.

— Твой сын. Разве ты не посылал его? — воскликнула Дочь Антилопы.

— Я давно говорил с гадюкой, идущей по песку. Я помог заклинанием…

Старик говорил о гадюке, а сам думал о волшебной антилопе. Теперь он понял, какую силу она дала сыну. С ним пошло всего лишь два десятка молодых лучников. И они смогли пригнать такое стадо?

Если бы он, Старый Леопард, узнал тайну такого колдовства, он позабыл бы о своей старости. А теперь копье старейшины перейдет к сыну. Теперь все люди племени поверили в могущество Сына Леопарда.

Старик долго всматривался в движущуюся лавину и прислушивался к реву быков. Он уже плохо различал звуки, они доносились до него приглушенными. Но зрелище подсказывало ему звуки, и в мыслях его они удесятерялись в силе и превращались в гул. Эти звуки напоминали ему о счастливых днях молодости, когда он еще не был вождем племени, а был просто хорошим охотником. Как хитро он ставил ловушки у водопоя! Как метко посылал свою стрелу в хищника! Он всегда возвращался с добычей. Не может быть, чтобы все это ушло безвозвратно. Как хочется вернуть былую силу и ловкость. И мысли его снова вернулись к волшебной антилопе.

— Почему же твой сын не открыл тебе тайны? — услышал он словно издалека женский голос. — Наши сыновья тоже хотят быть сильными! Почему только твой сын это сделал?

Женщины кричали, перебивая друг друга, и все обращались к нему. Их крики словно разбудили старика. До чего же назойлива эта Дочь Антилопы, его младшая сестра, с горечью подумал старейшина и отмахнулся от нее.

— Он достоин стать старейшиной племени! Какое стадо он пригнал нам!.. — кричала Дочь Антилопы.

Старый Леопард, рассерженный и злой, сбежал с холма и, отплевываясь, проклинал свою родную сестру. Теперь он уже возненавидел и ее, и волшебную антилопу, и сына. Старик понял, что должно свершиться неизбежное. Ему придется отдать свое копье сыну. А это значит, что он признается в своем бессилии. Если бы он сам пригнал такое стадо, никто не отвернулся бы от него. Но силы его покинули. Он стал совсем беспомощным. Уж лучше бы вовсе не было этого стада!.. Теперь вся степь поняла, что можно обойтись без его советов, без его заклинаний, без его мудрости. Он готов отдать копье сыну, передать ему власть над племенем, но только бы вернуть себе силу, тогда он покажет всему племени, на что способен Старый Леопард… Он должен узнать тайну.

А в это время Маленькая Газель, сидя у своего костра, с гордостью думала о том, что удача на охоте не случайна. Молодые лучники этого не знают, но ведь она помогла им. Это она пошла по тропе, ведущей к дальнему водопою, и клала камни на каждом холме, у каждой скалы, даже у входа в ущелье. Они не знают, что этим Маленькая Газель задобрила злых духов. Может быть, они и не заметили ее следов, обрызганных белой землей, растертой с жидким жиром муфлона. Она позаботилась, чтобы духи ветра, воды и пещер были добры к путникам, чтобы им была удача.

Сейчас, вспоминая все это, Маленькая Газель радовалась, что помогла охотникам. Правда, было обидно, что не удалось ей самой участвовать в походе. Но когда она попросила об этом Сына Леопарда, когда привела к нему подруг, Сын Леопарда только спросил ее, не хочет ли она стать такой же безобразной, как его тетка, которая попала под копыта быка. Нет, она этого не хотела. Она всегда знала, что ее считают самой красивой среди девушек племени, и это заставляло ее тратить немало времени на поиски украшений. Ведь нелегко собрать ровные белые зубы коров, не так просто уговорить старика, который умеет делать отверстия в зубах, чтобы их нанизывать на тонкое, высушенное сухожилие и сделать нитку бус. Зато сегодня, когда будет большой праздник у костра, она наденет свои украшения, и тогда все увидят, что она в самом деле красива.

Ночь спустилась черная, звездная. И, словно отражение звезд в степи, запылали огни. Веселые костры собрали вокруг себя людей из хижин и пещер. Даже старые, кто едва плелся с палкой, и совсем крошечные, для кого ночь и день одинаковы, — все были на торжестве. Целые туши быков и антилоп, подвешенные над кострами, сулили обильное угощение. Аромат жареного мяса приятно щекотал ноздри. В курчавых волосах юношей торчали перья пестрых птиц. У девушек белели ожерелья на груди и браслеты из скорлупы страусовых яиц. Все кружились в стремительной пляске, шутили, смеялись, хватали куски дымящегося мяса. Все радовались изобилию и сытости.

Дочь Антилопы, увешанная бусами до самого живота, была особенно нарядной и торжественной. В руках она держала искусно сделанный головной убор из белых перьев священной птицы. По ее настоянию сегодня устроено это празднество. Она отлично знает, что старейшина не хотел этого. В прежнее время ей бы не удалось, а сейчас ее упрямство и настойчивость победили старика. Ей пришлось немало покричать — она доказывала правоту задуманного. И Старый Леопард сказал, что отдаст копье сыну. И все это она посчитала нужным сделать после того, как увидела ревущее стадо диких быков, пригнанных в загон. Она хорошо знала, что людям всего племени теперь предстоит беспечная жизнь. Больше не придется голодать. А женщинам так надоело собирать дикие плоды, зерна проса и ставить ловушки на маленьких зверушек!

— Женщины! Сегодня Сын Леопарда обретет еще большую силу и мудрость, после того как я надену на его голову эти белые перья. Он станет еще красивей.

— Опять хвастает! — ворчала Горькая Трава.

А Старый Леопард сидел у костра строгий и молчаливый. Теперь уже осталось недолго ждать того мгновения, когда все почести и вся сила перейдут к его сыну. Должно быть, злой дух посетил сегодня старейшину племени. Почему-то на сердце у него так скверно, словно туда попала капля яда с отравленной стрелы. Старик все старался отбросить дурные мысли, прогнать зависть, которая глодала его, как леопард гложет кости. Кому он завидует? Собственному сыну? Должно быть, это стыдно. А ему не стыдно. Он никому об этом не скажет, но он завидует ему, и злость кипит в нем. Пусть скорее Сломанный Нос отдаст сыну головной убор из перьев священной птицы. Тогда он, всеми отвергнутый, крикнет на всю степь то, что ему не хочется…

«Будь старейшиной! Возьми мое копье! Я стар…»

Он, всеми отвергнутый, скажет это, и никто не узнает, как тяжко ему признаться в своей беспомощности. Он бы хотел гордиться удачами сына, но ему мешает злой дух. Как усердно он нашептывает ему дурные мысли! И это веселье у костра злит его…

— Много говорите, много смеетесь! — закричал вдруг старик и стал бросать в девушек обглоданные кости.

Но вот забили барабаны, сделанные из бычьих шкур, и все окружили молодого удачливого лучника. Он стоял у самого большого костра, а рядом с ним стояла Дочь Антилопы. Когда она знаком остановила бой барабанов и заставила людей замолчать, Сын Леопарда опустился на одно колено. И тогда старая безобразная женщина, сгибаясь под тяжестью бус, которые болтались на животе и мешали ей, очень бережно надела ему белый головной убор. Тут старейшине племени и надо было сказать, что он отдает свое копье, но он не успел. Это сделали за него другие. Все собравшиеся у костров словно забыли о доблестях Старого Леопарда, забыли о его мудрости, забыли о его умении приносить добычу. Они, словно сговорившись, закричали: «Будь старейшиной!» А потом завыли и стали кружиться вокруг его сына.

И тогда старик грузно, будто кто-то придавливал его к земле, поднялся, взял в руки свое копье и молча вручил его сыну. А потом, согнувшись, поплелся в свою хижину. Ему казалось, что он уже мертв, что злые духи уносят его из степи, отрывают от близких людей, от знакомых скал, от зеленой долины. Он подумал, что так умирают львы, и ему стало очень горько, словно капля яда с отравленной стрелы попала в самое сердце.

Долго еще веселились у костра. Долго еще молодые лучники — участники похода — хвастали своими доблестями. Но вот закончилось пиршество, и молодой старейшина племени, усталый, но счастливый, остался наедине со своими мыслями. Лежа у догорающего костра и глядя в черное звездное небо, он размышлял о случившемся. Большая победа окрылила его, но, если бы его спросили, откуда она пришла, он бы не смог ответить. Он не знал, помогла ли ему волшебная антилопа, изображенная на груди, гадюка ли, идущая по песку? А может быть, те люди, что живут среди скал и пещер, далеко от их зеленой степи?

Откуда волшебная антилопа?

Юноша задремал, так и не найдя ответа на свой вопрос. Он дремал недолго и вдруг вскочил, стряхнул с себя дрему, в удивлении огляделся вокруг и прислушался. До него донесся рев животных из загона. Он радостно рассмеялся и повалился на землю у погасшего костра. В какое-то мгновение во сне он вдруг почувствовал себя обыкновенным лучником и будто отец по-прежнему был старейшиной. Словно ничего не случилось. Но он услышал рев животных, а рядом с ним на земле валялся головной убор из белых перьев.

Всю ночь он провел в загоне. Всю ночь он старался успокоить разбушевавшихся быков. Ему здорово досталось от них. Он устал. И как удивительно было, когда, проснувшись вместе с солнцем, он понял, что все это ему приснилось. Его вдруг обуяла радость. Появилось ощущение какой-то волшебной, необъяснимой силы. Он словно поднялся над людьми своего племени и возвышается над ними, как вон та высокая гора. И не потому, что его избрали старейшиной. Сейчас он не думал об этом. Его возвышает над всеми тайна, которой он владеет. Он гордится ею и в то же время мучается. Так трудно ее держать в себе! Разве он может рассказать о колдуне в шкуре муфлона, который расписал его тело причудливым узором? Все, о чем сказал колдун, — все сбылось. Когда колдун колол его острием крепкого камня, когда он втирал в него черный пепел, он говорил:

«Твое тело распухнет, юноша; ты будешь кричать, как лев, пронзенный стрелой. Вокруг тебя будут толпиться злые духи, но ты не бойся, я прогоню их. Они уйдут, а в тебе останется сила».

Когда колдун сделал для него изображение тех самых животных, которые сейчас беснуются в загоне, он сказал, что эти изображения принесут ему удачу. Все сбылось. Но если он, сын старейшины, хочет быть самым удачливым среди охотников своего племени, он должен хранить эту тайну. Его отец всегда владел тайнами, и в этом была его сила. А теперь, когда их не стало, он потерял свою силу.

Сын Леопарда стал вспоминать тот день, когда он совсем случайно забрел в пещеру неведомого ему колдуна. Это было на двенадцатый день пути. Он долго шел тогда по степи, перевалил через высокие горы, пробрался между скалами и вышел к водоемам. Он всматривался в следы зверей, искал большую добычу. И вдруг увидел людей другого племени. Они не умели делать себе хижин из трав и жили в пещерах. А может быть, они не делали хижин потому, что имели великое множество пещер? Он зашел в пещеру, которая была поодаль от других. И он увидел старого человека, который, сидя на корточках и бормоча заклинания, растирал в каменной ступе какое-то месиво красного цвета. У ног его лежала только что забитая газель. Старик вырезал куски горячего жира и толок их в каменной ступе, смешивая с красной землей. Он долго растирал это месиво круглым камнем. А потом взял пучок перьев, окунул их в каменную ступу и стал водить по гладкой поверхности стены. И вдруг из-под рук его запрыгали настоящие муфлоны и газели. Они были красные, они родились в ступе! Такого еще никогда не видел Сын Леопарда. Он весь затрепетал от восхищения. Но подойти не решился.

Когда же из-под рук старого колдуна вдруг выскочил громадный слон, которого преследовал совсем юный маленький лучник, Сын Леопарда не стерпел, и вопль восторга огласил пещеру. Старик не видел его, юноша стоял в сторонке, скрытый большим камнем. А когда он, пренебрегая опасностью, выскочил из-за укрытия, колдун замахал руками, закричал и стал угрожать юноше своей дубинкой.

— Кто водит твоей рукой? Как это у тебя получается? Разве муфлоны могут быть такими маленькими, чтобы прятаться в твоей каменной ступе? Я вижу, ты колдун и обладаешь великой силой!

На юношу смотрел старый человек с обвисшей губой и рваным ухом. Он будто пронзил его своим пристальным взглядом черных глаз. Потом старик нахмурился, подумал о чем-то и спросил:

— Может быть, ты из племени Леопарда? Иначе мне бы не понять тебя. Мое племя говорит на другом языке. А я помню язык племени Леопарда.

— Ты все знаешь! Ты все можешь! Такого колдуна нет в нашей степи! — воскликнул Сын Леопарда, не скрывая своего восхищения. — У нас никто не знает о тебе, почему же ты знаешь о нас? Ведь я сын Старого Леопарда.

— У меня в животе запрыгали газели. Я весь дрожу от удивления. — Старик захохотал и, схватившись за голову, зашептал: — В мою пещеру пришел посланец моего врага, Сын Леопарда! Я расстался с ним давно, когда этот юноша еще не родился. Я расстался с ним тогда, когда он хотел меня убить и когда я хотел его убить. У него остались шрамы на правом плече, а у меня рваное ухо. — Он снова посмотрел на юношу и спросил громко: — Сколько же дней ты шел сюда? Почему мои охотники никогда не попадали в ваше селение?

— Я знаю почему, — быстро ответил Сын Леопарда.

Глаза у него разгорелись. Он был в восторге от того, что узнал. Ведь отец никогда не хотел рассказать ему о том, кто сделал ему такие глубокие шрамы, от которых можно было умереть. Так вот кто это сделал! А почему?

— Я знаю, почему твои охотники не шли в нашу сторону. От наших хижин до ваших пещер большой путь — двенадцать дней. А водоемов в пути мало. Вокруг вас журчит и поет прекрасная прозрачная вода. Зачем же им было идти в нашу страну? А я шел к воде. У воды всегда видны следы животных. Я искал такое место, где бывает на водопое много животных. Я шел по их следам. Я хочу добыть много мяса.

— И ты выследил, наглый юноша? Как ты осмелился войти в мою пещеру? Я никого не пускаю к себе. Но я рад твоему приходу. Я узнал, что жив Леопард! Теперь уже Старый Леопард.

Старый колдун вдруг умолк и, опустив голову, сидел неподвижно. Сыну Леопарда даже показалось, что он уснул. Но Рваное Ухо не спал, он вспоминал прошлое. Он снова увидел себя вот таким же молодым и горячим, каким стоял сейчас перед ним сын Старого Леопарда. Он бежал с копьем, догоняя буйвола, и вдруг увидел целое стадо. К счастью, оно промчалось мимо, вправо от него, к водоему. Запуская копье в свою жертву, он, Рваное Ухо, уже думал о том, как он завтра устроит облаву, как пойдет во главе большого отряда охотников, как получит богатую добычу — целое стадо буйволов. Он метко бросил свое копье. Радость пела у него в груди, когда ему удалось тут же, неподалеку от водопоя, освежевать животное. Но, когда он собрался уходить, оставив хищникам остатки мяса и костей, к нему подошел Леопард. Он был еще молодым и не знал, станет ли когда-либо старейшиной племени.

— Я выследил это стадо, — сказал он. — Забудь, что ты видел сегодня. Я приведу своих охотников, а ты не вздумай мешать, я не люблю, когда мне мешают.

Они были соперниками. Их племя не имело более удачливых и бесстрашных охотников. Леопард был слишком самонадеян. Рваному Уху не хотелось ему уступать и вместе идти на облаву к этому водопою. Хотелось превзойти соперника. И он швырнул копье, чтобы повредить правую руку Леопарда, а в это время Леопард успел своим копьем оторвать ему ухо. Леопард — сын старейшины, Рваному Уху было опасно возвращаться в селение. Обливаясь кровью, он пошел неведомо куда. После долгих скитаний он забрел в эти пещеры. Здесь у него началась новая жизнь. Здесь новым был не только язык, но и обычаи. Здесь был мудрый старец, который знал тайну красной и желтой земли. Он и научил юношу с рваным ухом вытаскивать газелей из каменной ступы.

Вспоминая годы, прожитые в этой пещере, Рваное Ухо нисколько не сожалел о случившемся. Здесь он стал человеком, более великим, чем Старый Леопард. Здесь его уважали. Его боялись и угождали ему богатыми приношениями. Он полюбил людей, принявших его в то тяжелое время, когда он остался один. Но сейчас он размышлял над тем, как сделать, чтобы Старый Леопард почувствовал силу колдовства своего соперника.

Увидев жалкие рубцы на лице и на плечах юноши, Рваное Ухо понял, как он может отомстить своему сопернику через много лет. Он наградит юношу тайной, которая даст ему силу и находчивость. А если Сын Леопарда превзойдет отца, если он сделает нечто необычное, то копье старейшины перейдет к сыну, а Старый Леопард еще при жизни останется в стороне от всех дел племени. Вот когда он испытает горечь одиночества. Вот когда он почувствует, что никому не нужен и всеми отвергнут.

— Я мог бы убить тебя, чтобы сохранить тайну моей каменной ступы, но я этого не сделаю, — сказал колдун. — Я даже помогу тебе. Только дай слово, что ты не скажешь об этом никому, даже Старому Леопарду. Когда ты вернешься к своим, ты забудешь обо мне и будешь молчать. Иначе тебе будет плохо.

— Я буду молчать и сделаю все так, как ты велишь. Только помоги мне своим колдовством. Мне не дают покоя антилопы и газели, которые при мне прыгнули на стену пещеры. Расскажи, для чего ты это делаешь? Какая от них польза? Я готов отдать тебе часть добычи, Рваное Ухо, только расскажи.

Юноша сгорал от нетерпения. Никогда еще он не видел ничего подобного, никогда еще не было тайны, которую ему так хотелось бы постичь. Он смотрел, как старик водит уверенной рукой по стене пещеры, и ему казалось, что животные, которые родились сейчас у него на глазах, обладают какой-то непостижимой волшебной силой. Но какой?

— Когда охотник ищет добычу, — сказал старик, — он должен иметь зоркий глаз. А когда он посылает стрелу в голову быстрой газели, у него должна быть верная рука. Человек должен знать, что он умнее животного, он должен верить в свою победу. А как поверишь, если у тебя нет священных изображений этих животных?

— Этому помогают животные, рожденные в твоей ступе? Не можешь ли ты, Рваное Ухо, сделать кое-что для меня? Если твое колдовство поможет мне завладеть тем большим стадом, которое я выследил у дальнего водопоя, я отдам тебе половину добычи. Согласись, сделай это!

Старик не торопился с ответом, а потом сказал нечто такое, что поразило юношу. Он предложил вначале разукрасить тело юноши волшебным узором. Он сказал, что тогда Сын Леопарда превзойдет отца и не будет ему равных среди всех охотников племени. Он сказал, что никогда не дрогнет рука. И вот тогда Сын Леопарда остался в пещере, а старик трудился много дней. Юноша не знал, что он делает. Он только знал, что должен терпеть и молча переносить ужасную боль, которую старик причинял ему, надрезая кожу на его теле острым камнем. Старик оставлял кровавые следы на груди, на бедрах, на руках. А затем, произнося какие-то заклинания, посыпал надрезы черным пеплом и втирал его в тело. После этого юноша не знал покоя ни днем ни ночью. Боль была так велика, что нельзя было подняться. Иной раз казалось, что злые духи собрались вокруг и призывают его к себе.

— Если хочешь быть отважным, — говорил старик, — терпи! Разве тело твое не страдало, не плакало, когда тебе делали эти рубцы на лице? А теперь у тебя все тело будет разукрашено. Если присмотреться внимательно, то можно увидеть даже волшебную антилопу на твоей груди. Надо уметь видеть. На бедрах у тебя будет прыгать целое стадо маленьких муфлонов. Только знай: если не пригонишь целое стадо быков и буйволов, я прокляну тебя, не будет тебе удачи.

Сын Леопарда потерял счет дням и ночам, проведенным в пещере старого колдуна. Когда тело его раздулось и нельзя было прикоснуться к тем местам, которые были иссечены острым камнем, он было пожалел о своей доверчивости. Но после того как старик смазал ему раны теплым жиром муфлона, ему стало легче. А потом боль утихла. И настал день, когда можно было покинуть пещеру, пойти к дальним водоемам за добычей.

И тогда старик дал ему своих лучников, которые помогли ему вернуться в степь с большой добычей. Сын Леопарда выполнил свое обещание, и лучники чужого племени угнали для Рваного Уха значительную часть стада.

Сейчас, вспоминая происшедшее, Сын Леопарда еще больше захотел научиться вытаскивать из каменной ступы стада жирафов, быков и муфлонов.

Но как этому научиться?

Где найти цветную землю, которую можно смешать с горячим жиром животного? Ведь колдун не скажет. Если бы Горькая Трава согласилась сказать, откуда она берет белую землю… Она не скажет. Она верит в кривые линии, которыми сама разукрасила всех юношей племени. А теперь, когда она подралась с Дочерью Антилопы, разве у нее узнаешь про белую землю? Может быть, спросить об этом Маленькую Газель?

Люди степи с нетерпением ждали нового похода молодого вождя племени. Им очень нравилось жить в довольстве и беспечно поедать мясо, добытое молодыми лучниками. Но Сын Леопарда пока молчал и ничего не говорил о новом походе. Прежде чем пойти в такой поход, он решил снова повидать Рваное Ухо и попросил его сделать на стене своей пещеры изображения таких же быков, антилоп и газелей, какие топчутся сейчас в загоне. Молодой вождь задумал еще кое-что. Он задумал во что бы то ни стало добыть цветную землю, чтобы самому попытать счастья, самому сделать изображение волшебной антилопы на какой-нибудь скале. Но сделать это он мог только с участием Маленькой Газели.

Сын Леопарда пока не просил у Маленькой Газели белой земли, не просил помочь ему. Он предложил пойти с ним к старому колдуну. Как и прежде, в первом своем походе, он прибыл к Рваному Уху на двенадцатый день.

Когда они вошли в пещеру, старик размешивал в ступе белую землю. К удивлению Маленькой Газели, которая с трудом сдержала свой вопль восторга, колдун нарисовал женщину, украшенную магическими знаками и перьями белой птицы.

Маленькая Газель знала, что из белых перьев священной птицы делают головной убор для старейшины племени или для очень сильных и отважных охотников. Но она не знала, что ими могут быть женщины. Значит, здесь, среди этих скал, есть такие сильные и отважные женщины, которые носят головной убор из белых перьев священной птицы.

Сын Леопарда стоял молча, скрытый выступом скалы. Он знаком дал понять Маленькой Газели, что надо молчать и быть незаметной, чтобы кое-что подглядеть, пока старик не увидел их. Юноша впервые стал свидетелем того, как старик рисовал женщину. И он понял, что если иметь белую, красную и синюю землю, то всего можно достичь. Ему снова захотелось овладеть этой тайной, чтобы больше не ходить к Рваному Уху и чтобы удача всегда была рядом с ним и рядом с людьми его племени.

А Рваное Ухо трудился над изображением духа — покровительницы пещер, воды и ветра. Старик давно задумал сделать это изображение, которое должно было предохранять жилище людей его племени от небесных вод, ниспадающих водопадами. Совсем недавно такие водопады забрались в пещеры людей, живущих в низине, затопили пещеры, и тогда погибло много маленьких детей, которых матери не успели вынести темной ночью среди разбушевавшихся вод.

Все было бы хорошо, если бы Маленькая Газель не чихнула. Старик тотчас же вскочил, побежал к выходу и увидел за уступом знакомого ему юношу и Маленькую Газель.

— Зачем ты здесь? Разве тебе не помогла волшебная антилопа?

— Она и тебе помогла, — ответил с достоинством Сын Леопарда. — Я доволен. Только мне этого мало. Я хочу еще большей добычи. Я хочу много жирафов и страусов. Не поможешь ли ты мне? А когда я выслежу стадо, я отдам тебе половину.

Рваное Ухо не бранился, не угрожал. Он только спросил, доволен ли Старый Леопард добычей и много ли скота запрятали в загон. Когда Сын Леопарда рассказал ему о том, как обижен отец и как велика удача молодого вождя, колдун вдруг вскочил, захохотал, запрыгал и сказал, что сделает для Сына Леопарда много прекрасных изображений.

Маленькая Газель была очень догадлива. Когда они покинули пещеру, она сама спросила Сына Леопарда, не хочет ли он взять у нее белой и красной земли, которую бабка притаскивает откуда-то из-за дальних холмов.

— Если у тебя будет такая же, как у колдуна, каменная ступа с горячим жиром животного и красной землей, то, может быть, и ты сумеешь вытащить из этой ступы нужных тебе животных? — спросила Маленькая Газель.

— Мне нужна белая и красная земля, и я попробую это сделать.

Тайна Маленькой Газели

Маленькая Газель целыми днями бродила среди скал по крутым тропкам, спускалась в ущелья в поисках драгоценной земли. И она была вознаграждена. Она нашла не только белую землю, но и красную, желтую, синюю. Это было уже целое богатство. Ничего не сказав Сыну Леопарда, она перетаскивала эту землю в больших корзинах на голове. Она делала это поздней ночью, чтобы никто не увидел и не спросил, для чего ей нужна такая земля. Она захотела чтобы Сын Леопарда попытался сам сделать изображения тех животных, которых он хотел добыть в походе с лучниками.

Маленькая Газель рассказала Сыну Леопарда о своих находках и показала ему найденные ею сокровища. Юноша еще ни разу не брался за это дело, но тут загорелся, тотчас же отправился к загону, пригнал небольшого муфлона, зарезал его, вытащил горячий жир и стал приготовлять краску, как это делал Рваное Ухо. Они пришли с Маленькой Газелью к пещере, которая была ими выбрана для этой цели, и Сын Леопарда, впервые окунув в краску пучок перьев, стал водить ими по стене. В ступе у него была отличная красная земля, но кроме пятен, он ничего не увидел. Что же это такое? Он так усердно старался изобразить голову быка. Юноша призадумался, как же быть. В его пещере стена была более шершавой, чем стена в пещере старого колдуна. Надо было что-нибудь придумать. И он придумал. Он взял острый осколок кремня, взял каменный молот и стал высекать на стене изображение головы быка таким, каким он мысленно его видел. Он работал быстро, в нетерпении, ему хотелось скорее узнать, получится ли задуманное. А Маленькая Газель стояла позади, следила за движением его рук и шептала заклинания, которые постоянно твердила ее старая бабка, когда хотела помочь внучке в каком-либо деле:

— «Духи пещер, добрые духи, покровители охотников, помощники лучников, помогите Сыну Леопарда, пусть он выполнит задуманное…»

Потом, вспомнив о чем-то, Маленькая Газель отошла в сторону, вытащила из-за пояса сплетенного из трав передника горсть зерен священного растения, бросила на траву у входа в пещеру, высекла огонь и стала выкуривать злых духов из пещеры. Она укоряла себя за то, что совсем позабыла об этом. Ведь она взяла с собой эти зерна, так дурно пахнущие на огне, для того, чтобы выкурить злых духов, но так увлеклась занятием Сына Леопарда, что забыла это сделать.

Юноша, хотя и был занят своим делом, заметил, чем занимается Маленькая Газель. Дурной запах сожженных зерен дошел до него и дал ему понять, как заботлива и внимательна к нему внучка старой колдуньи. Он давно заметил, что Маленькая Газель знает множество разных тайн, которые поведала ей старая бабка. Горькая Трава научила ее находить красную землю. От бабки она узнала, как выкуривать злых духов. Но если он сам умел колдовать с зернами священного растения, то, где добыть цветную землю, он не знал. Находка Маленькой Газели обрадовала его не меньше, чем та добыча, которая сделала его вождем племени. Он подумал о том, что Рваное Ухо не имеет синей и зеленой земли. А он, Сын Леопарда, имеет. Теперь все зависит от его рук да еще от того, захотят ли добрые духи, чтобы он расписал стены волшебными перьями, смазанными красной и желтой землей.

Быстро работая резцом, Сын Леопарда размышлял над удивительным чудом, которое свершилось с ним при встрече с Рваным Ухом.

«Он открыл мне глаза на то, что было рядом со мной и было мне неведомо. Я не знал, что стены пещер таят сокровища. Их можно взять, на них можно посмотреть, стоит только постараться. Вот сейчас я вытащу из глубины неведомую голову быка. Я возьму пучок перьев, опущу в красное месиво, приготовленное в каменной ступе, проведу красной землей по следу, оставленному резцом, и на меня глянет настоящий бык, могучий и красивый. Он скажет мне о том, что в стене я найду целое стадо таких быков и накормлю людей племени Леопарда».

— Маленькая Газель, — воскликнул радостно Сын Леопарда, — ты думала, что антилопы и жирафы живут только в каменной ступе старого колдуна, а они оказались и здесь, в стене этой пещеры. Посмотри!

Он провел по следу, пробитому острым кремнем, пучком перьев, смазанных красной землей, и девушка ахнула. Она увидела голову быка с могучими рогами, с раздутыми ноздрями и глазами, устремленными куда-то вдаль. Маленькая Газель не стерпела и воскликнула:

— Ты не оставишь быка безногим! Ты сделаешь его с хвостом и копытами, чтобы добрые духи увидели, каких ты хочешь пригнать быков к нашим жилищам. Я еще поколдую, пожгу немного священных семян, а ты продолжай. В твоей каменной ступе сидит хороший бык. Поверь мне, старый колдун мог бы подумать, что это сделано его руками.

В этот день Сын Леопарда не успел закончить свою работу. Когда сумерки спустились на землю, он спрятал каменную ступу за скалой. Там же, в тростниковой корзине, он оставил драгоценную цветную землю. Больше всего он боялся детишек, которые всюду бродили и все хватали. На душе у него было радостно, словно тайна согревала ему сердце. Но еще радостнее было от того, что есть с кем поговорить об этой тайне. Он понимал, что ему трудно было бы одному хранить в своей душе и в своей памяти все происшедшее. Правда, если бы уйти далеко в степь, можно было бы поговорить с добрыми духами, но ведь они не отвечают. А если поговорить с Маленькой Газелью, тогда услышишь ответ и получишь добрый совет.

Никогда еще мясо муфлона не казалось таким вкусным и ароматным. Насытившись, Сын Леопарда обратился к внучке старой колдуньи:

— Помоги мне, Маленькая Газель. Пойди к моему отцу, приведи его в эту пещеру, покажи ему быка на стене и скажи, что колдун поможет ему вернуть силу и ловкость молодости. Ты сделаешь это, когда бык будет иметь ноги и хвост. Приведешь его на рассвете. Добрые духи велят мне помочь отцу. Я верну ему силу и зоркость. Я не хочу видеть печаль на его лице. И зачем мне нужно его копье? Я был глуп, когда обрадовался несчастью отца. Дочь Антилопы виновата. Она знает колдовство, она умеет внушить свою волю каждому, кто стоит рядом с ней. Она первая закричала: «Будь главой племени!» Дочь Антилопы злая…

Когда Старый Леопард пришел на рассвете в пещеру, первые лучи солнца вырвали из темноты могучего красного быка, который, казалось, сойдет сейчас со стены и убежит в степь. Старик долго рассматривал изображение быка, а потом сказал:

— Колдун, сделавший это, должен вернуть мне силу молодости. Я готов терпеть боль, голод и даже злых духов не испугаюсь.

Тогда вошел в пещеру Сын Леопарда. Он сказал, что добрые духи наградили его великим умением и он отдает его отцу. Он уложил старика на мягкой траве, взял острый кремень и стал делать надрезы на груди. Брызнула кровь, и юноша зашептал заклинания. Старик ничего не видел. Голова его была закрыта листьями зеленой травы. Он терпел ужасную боль, но не жаловался, не кряхтел, а только скрежетал зубами. Это длилось долго и, казалось, никогда не кончится. Не так-то легко было сделать изображение антилопы на груди острием маленького кремня. Но к тому времени, когда сумерки сгустились, работа была закончена, и Сын Леопарда взял горсть пепла, чтобы втереть его в порезы, нанесенные на тело. Он делал все точно так же, как делали это искусные руки Рваного Уха. Он очень верил в удачу. Когда все было закончено и старик заметался, охваченный внутренним огнем, Сын Леопарда сказал:

— Отец! Все, что я узнал у колдуна Рваное Ухо, я отдал тебе. На груди твоей уже живет волшебная антилопа. Ее не сразу увидишь. Надо уметь смотреть. Она вернет тебе силу молодости. Ты не страшись боли, не бойся огня. Он придет изнутри и охватит твое тело. Так было со мной. Потерпи, и ты станешь сильным. Я не хотел посылать тебя туда, к красным скалам. Это далеко для человека, имеющего много дней позади. Ты долго жил, отец. Может быть, столько же, сколько этот камень. Я боялся, чтобы ты не упал от усталости. Я верну тебе копье, отец. Ты снова будешь дарить нам свою мудрость…

— Я доволен! Я терплю огонь. Он сжигает меня. Ты слышишь, как стучат мои зубы? Они прыгают. Я не могу их остановить. Я слышу рев многочисленных быков. Я буду терпеть, иди.

— Мы не уйдем, — сказала Маленькая Газель. — Мы сделаем настойку из целебных трав. Мы будем поить тебя, Старый Леопард. Мы погасим пламя в твоей груди.

Девушка приготовила целебную настойку из ароматных трав и подала ее старику в скорлупе страусового яйца. Но он не мог поднять головы. Старого Леопарда бил сильнейший озноб. Он не мог говорить, так дрожала челюсть. Тогда сын приподнял голову отца и помог напоить его горячим настоем. Однако старику не становилось лучше. При свете факела было видно, как закатились глаза; дыхание стало тяжелым, хриплым, как у раненого муфлона. Сын Леопарда не знал, чем помочь отцу. Он побежал в селение, притащил ягненка, зарезал его и напоил старика кровью животного.

Они молча сидели у изголовья Старого Леопарда, и каждый повторял заклинания, которые должны были изгнать из пещеры злых духов и вернуть старику силу и бодрость. Они сидели так всю ночь. А на рассвете, когда солнечный луч коснулся вначале головы быка, а потом Старого Леопарда, они увидели, что старик мертв.

Страх и отчаяние охватили Сына Леопарда. Он не поверил несчастью. Он ощупывал руки и ноги, приподнимал голову старика, ужасался тому, что тело отца похолодело. Он озирался, ему казалось, что сейчас он увидит злых духов, которые загубили старика. Почему же они пришли сюда? За что они отобрали жизнь у старика? Он был мудрым. Может быть, они хотели причинить боль сыну? Но Сын Леопарда никому не причинил зла. Он сделал добро, пригнав такое превосходное стадо в загон. Он дал старикам и детям много мяса. Он узнал тайну магического изображения животных. Теперь охотники племени Леопарда будут всегда с добычей. За что же он наказан? Почему? Старик любил сына, но еще больше он любил свое занятие — охоту. Он пошел на мучения для того, чтобы вернуть себе силы, а лишился последнего — жизни.

Сын Леопарда и Маленькая Газель, не скрывая своей скорби и слез, пришли в селение, чтобы рассказать о случившемся.

— Он дарил нам мудрость! Он дарил нам свое умение! — кричали люди племени, с воплями и завываниями провожая старейшину в последний путь.

Они похоронили его с почестями, как полагалось, положив рядом с умершим шкуру быка, голову леопарда и все то оружие, которым владел старик.

А когда окончилась печальная церемония, Сын Леопарда вернулся в пещеру. Он хотел вытащить из каменной ступы много быков, антилоп и буйволов. Ему надо было расписать громадную стену пещеры, чтобы показать добрым духам, какое стадо он желает иметь.

Молодой вождь племени не переставал думать о том, как лучше повторить свой поход к дальним водопоям, чтобы пригнать еще много быков и буйволов. Пока люди степи еще не знали об этой пещере, надо было закрывать проход большими камнями. Ведь случайно могут зайти и увидеть то, чего не следовало видеть.

Чтобы не тратить много времени, Сын Леопарда стал делать маленькие изображения животных. Он писал их все лучше и лучше. И когда получалось, любовался ими. Его очень обрадовала маленькая группа жирафов, где мать облизывала своих детенышей. Они стояли на зеленой траве, над ними висел осколок синего неба, и были они похожи на оранжевые цветы. Они казались юноше точно такими, какими он видел их в зеленой степи, когда эти красивые животные мчались к водопою или тихо пощипывали траву.

Сын Леопарда трудился много дней. Маленькая Газель постоянно помогала ему, приносила драгоценную землю, нашептывала заклинания. Она каждый день устраивала костер у входа в пещеру и сжигала семена священного растения. Она научилась очень хорошо размешивать цветную землю с горячим жиром и каждый раз готовила месиво в ступе. Никогда еще она ничему так не радовалась. Ее поразило, что юноша, выросший рядом с ней в этой зеленой степи, обладает такой удивительной магической силой. Ее радовало, что она посвящена в эту тайну. И что Горькая Трава, ее бабушка, которая все знала и все умела, не знала этого. А к старой колдунье обращались все женщины племени: когда болели их дети, когда дохли телята на пастбище, когда старики вдруг лишались зрения и когда молодые не могли постичь того, что им надо было постичь, чтобы перехитрить зверя. К бабке обращались даже в том случае, когда вдруг ночью лев задирал быка или уносил на спине антилопу. Горькая Трава была мудрой, а вот того, что делается в этой пещере, она не знала. И Маленькая Газель, думая об этом, радовалась и веселилась как никогда прежде.

— Ты все можешь, Сын Леопарда, — сказала она, когда увидела прекрасные изображения тех животных, которых хотел добыть молодой лучник. — Однако я не вижу здесь страуса, а мне бы очень хотелось, чтобы у нас появились страусы и чтобы можно было сделать ожерелье из скорлупы страусовых яиц. Когда мы были там, у Рваного Уха, мимо пещеры бежала женщина, она гнала козу. Наверно, хотела подоить ее. Ты видел эту женщину? У нее был сосуд в руках.

— Не помню, не видел!

— Я хочу сказать не о женщине, и коза нам не нужна. Я увидела на ней ожерелье из скорлупы страусовых яиц. Такого ожерелья еще никогда не делали в нашей степи. Да и скорлупы нет. Давно не находили яиц. Вот если бы найти страуса да собрать много-много яиц!.. Вот тогда…

Сын Леопарда не дал договорить, он перебил Маленькую Газель и усмехнувшись, ответил:

— Девушки всегда легкомысленны. И ты, внучка Горькой Травы, такая же легкомысленная, как и твои подруги. Вам нужно ожерелье, а никто из вас не подумал, что для похода к дальним скалам нужно много яиц, чтобы сохранить в скорлупе воду. У племени Рваного Уха охотники берут с собой в дальнюю дорогу очищенную от яйца скорлупу с маленьким отверстием. У последнего водоема, который встречается им на пути, они наполняют скорлупу свежей водой, затыкают отверстие пучком травы и уносят с собой до заметного места, где лежит большой камень или высятся холмы. Там они закапывают эти хранилища воды. И когда на обратном пути жажда начинает мучить людей, у них есть спасение. Мы могли бы закопать воду у трех дальних холмов, тогда бы не мучились жаждой на обратном пути.

— Пусть будет так, — сказала смущенно Маленькая Газель. — Добрые духи подсказали тебе разумное.

— Они еще стали показывать мне сны, — признался юноша. — Я каждую ночь вижу во сне эту стену. Я вижу даже тех животных, которых еще не успел изобразить, а только собираюсь это сделать. А вчера я видел во сне носорога и целое стадо буйволов. Но все они пронеслись мимо меня так быстро, что я с трудом их разглядел. А когда побежал за ними, чтобы как следует рассмотреть их, я вдруг проснулся и увидел себя в своей хижине.

— Ты знаешь, что сказала мне бабка? Она сказала, что есть места, где растет много прекрасных деревьев. У нас есть только три дерева. Мы считаем их священными и у подножия их совершаем таинства. Но есть места, где много-много таких деревьев. И не только таких, а еще более толстых и ветвистых. Никто не знает их названия, а плоды едят. Откуда узнала об этом Горькая Трава? Какие мудрые люди сказали ей об этом? Только я верю в это. Я хочу, чтобы ты это увидел.

— И ты это увидишь, Маленькая Газель. Все мы пойдем искать зеленые рощи. Все девушки, владеющие луком, должны приготовить побольше стрел. Нам помогут эти изображения! — Он показал на пеструю, красиво расписанную стену пещеры, освещенную сейчас яркими лучами солнца. — И еще нам поможет волшебная антилопа. — Молодой вождь племени коснулся рукой странного украшения, сделанного на его груди руками Рваного Уха.

К дальним скалам

Сын Леопарда уговорил своих сверстников пойти к дальним скалам, где зеленели рощи, текли быстрые реки. Никто точно не знал, где это находится и сколько дней понадобится для этого перехода. И все же молодые пошли, влекомые азартом юноши-вождя.

Люди всей степи провожали отважных. Они знали, что в смелом походе лучники добудут много мяса. Дочь Антилопы долго твердила об этом. Как было не поверить?

И вот пошли юноши и девушки, вооруженные луками и копьями. Шли гурьбой, весело переговариваясь. Одни погоняли стадо муфлонов, другие вели быков, стараясь их обуздать крепкими ремнями и плетью.

Девушки тащили на головах поклажу. В корзинах, сплетенных из трав, хранилось лакомство — сушеная саранча. Совсем недавно темная туча саранчи опустилась на степь, и вскоре исчезла вся зелень трав. Зато люди собрали великое множество прожорливых козявок и долго лакомились ими. Лучники направились в сторону восхода. Далеко впереди рисовались в синем небе очертания гор. Туда еще никогда не ходили люди племени Леопарда.

Они шли много дней, останавливаясь лишь тогда, когда надо было поесть или напоить животных. Ни знойное солнце, ни горячий ветер, ни чрезмерная прохлада ночи не мешали им продвигаться быстро и уверенно. Костры раскладывали под вечер и подвешивали над огнем туши муфлонов.

Перед сном рассказывали друг другу страшные истории о таких же походах далеких предков, которые когда-то жили у большой воды, а потом почему-то ушли в зеленую степь. А почему? Никто не знал.

Переход был трудным, но никто не жаловался. Все были веселы и довольны тем, что впереди их ждет неведомое.

В пути они не раз встречали пастухов, которые обращались к ним на непонятном языке. Иной раз они проходили ущельями и видели, как среди скал люди устроили жилища. Здесь были видны высокие, просторные пещеры. В сумерках пещеры светились оранжевым пламенем костров. Оттуда слышались крик, смех, плач детей, блеяние ягнят. Иной раз к людям из племени Леопарда подходили любопытные и знаками пытались объясниться, узнать, откуда незнакомцы.

Как-то на закате они подошли к ближним горам. Красные скалы были словно охвачены пламенем. Они побежали к этим скалам, чтобы ближе посмотреть их, пощупать. Никто из них никогда не видел ничего подобного. Но, когда они приблизились, солнце уже ушло, и скалы оказались такими же, какие были на их земле. И вдруг все закричали, замахали руками и кинулись к водопаду, который с шумом низвергался в пропасть и рассыпался жемчужными брызгами. Маленькой Газели показалось, что она видит удивительный сон. Внизу была целая роща высоких кипарисов, а несколько поодаль от них розовели небольшие озера, словно чаши, наполненные чистой, прозрачной водой.

— Посмотрите! — закричала молоденькая девушка. — Посмотрите, какие желтые цветы на высоких красивых кустах! Пойдем к ним!

Они не знали, куда им броситься раньше. Одни побежали к водопаду, другие спустились к зеленой роще, третьи побежали срывать цветы мимозы. А Маленькая Газель спустилась по скале к серебристому озеру и, когда увидела свое отражение в нем, опустилась на колени и стала шептать слова благодарности духам воды. Она никогда еще не видела такого круглого, красивого озера, не видела желтых цветов мимозы и целого леса зеленых деревьев. Но что это? Из-за кустов мимозы показалась чья-то оранжевая голова. Сын Леопарда прыгнул туда и спугнул жирафа.

— Мы еще не повстречали стада быков и буйволов, — сказал он, — но мне кажется, что мы достигли большего. Как вы думаете, люди степи? Я уходил за много дней от наших хижин и пещер. Были скалы и ущелья, но я никогда не видел такого удивительного водопада, таких озер. Посмотрите на эти деревья, как прохладно в их тени! А кто из вас может сказать, что был у жилища, где обитают духи воды? Никто!

Он умолк и стал прислушиваться к шуму водопада. Ему показалось, что вода говорит о чем-то очень важном и нужном. И стало печально от мысли, что невозможно понять этот говор. Думал так не только Сын Леопарда. Об этом думали все, кто пришел сюда из далекой степи.

— Каждый, кто хочет увидеть свое отражение, может сделать это! — воскликнула Маленькая Газель. — Ступайте туда, к этой чаше, наполненной прозрачной водой. Дух воды здесь щедро швыряет прохладные струи. Посмотрите, какое это удивительное озеро. Как хотелось бы жить в таком месте! Если пригнать сюда самое большое стадо быков, ему хватит воды на всю жизнь!

— Но если здесь живет жирафа с детенышами, — сказал один молодой лучник, — то, может быть, и страусы гуляют где-нибудь поблизости? Надо поискать, может быть, мы найдем много страусовых яиц. Вот будет лакомство!

Когда ночь спустилась над зеленой рощей и звезды отразились в маленьком озере, люди степи разложили костры и стали готовить себе пищу. За скалами не было такого холода, какой свирепствовал в открытой степи темной ночью. И это отметили девушки. Здесь все казалось им прекрасным. Каждый из участников похода не столько думал о добыче, сколько об этой благословенной земле.

Сын Леопарда сказал Маленькой Газели:

— А что, если мы покинем нашу степь и все уйдем сюда, к этим красным скалам, к жилищу духов воды? Здесь хорошо, здесь красиво. Здесь можно устроить хорошую облаву. Должно быть, много разного зверья приходит сюда на водопой. А еще я подумал, что вблизи воды можно разрыхлять землю камнем и посадить зерна дикого проса. Тогда вырастет много зерен. Так делают люди племени Рваного Уха. Если бы мы покинули свою степь и пришли сюда, то я бы сказал всем старым и молодым женщинам, чтобы они разрыхлили землю вблизи жилища духов воды и посадили кое-что полезное. Не только просо. Есть еще и другие растения. Для того, чтобы получить горсть проса, ты собирала маленькие колоски, отягощенные зерном.

— Старики не поверят, — ответила Маленькая Газель. — Старики не пойдут. Твой отец никогда бы не пошел. И другие не пойдут. Старики упрямы. Этому не бывать!

— А если все молодые, кто пошел с нами, кто пожелает сюда вернуться, скажут своим старикам? От них многое зависит.

Когда они поняли, что пришли к жилищу духа воды, они обрадовались, они увидели, что дух добрый, щедрый.

— Может быть, нам просто пригнать сюда свои стада? Нам только нужно посмотреть, хороши ли будут жилища среди этих скал. Узнать, много ли пещер, где могут жить матери с маленькими детьми. Обо всем нужно подумать. Но разве можно оставить здесь эту рощу и вернуться в степь, где горячий ветер сжигает травы и высушивает водоемы?

— Но мы еще мало всего увидели. Может быть, здесь бродят львы и пантеры? Может быть, ядовитые змеи не дадут нам пройти в пещеры? Ведь мы не знаем, кто живет на этой земле — добрые или злые духи?

Утром, едва солнце показалось из-за гор, все уже рассыпались среди красных скал и зеленых рощ. Притаившись, пробирались среда цветущих кустов мимозы и вдруг остановились в изумлении. Перед ними было такое дерево, какого никто из них никогда не видел. Казалось, что люди всего племени могли укрыться под его зеленым шатром. Молодые лучники, взявшись за руки, стали вокруг дерева, и оказалось, что обнять его смогли пятнадцать человек.

— Вот дерево, о котором говорила моя старая бабка! — закричала Маленькая Газель. — Посмотри, Сын Леопарда, видел ли ты когда-нибудь подобное дерево? Но как нам рассказать об этом?

— Нам легко рассказать: стоит только раскрыть нашу тайну, показать стены нашей пещеры и сделать изображение этого удивительного дерева рядом со стадом быков. Мне не хотелось бы раскрывать тайну, но без этого никто не поверит нам и никто не согласится совершить этот путь в двадцать дней и двадцать ночей, чтобы посмотреть на то, что мы увидели. Мы не пойдем на большую охоту. Мы не станем искать страусов и жирафов. На охоту мы пойдем потом. Сейчас мы вернемся в свою степь и расскажем об увиденном. На обратном пути нам нужно оставлять знаки. Мы возьмем с собой красных камней, чтобы задобрить духов гор и отметить свой путь. Если каждый день перехода будет отмечен хоть одним камнем, и то нам будет легче вернуться сюда.

Люди степи возвращались с большим грузом красных камней. Часть камней они должны были оставить на перевалах у входа в ущелье, а часть этих красных камней, каких никто никогда не видел в степи, нужно было принести в свои хижины, чтобы все увидели, что рядом с обыкновенными скалами бывают такие красные скалы. Девушки наломали ветвей мимозы, собрали у озера большие красные цветы. И хоть знали, что все это увянет в пути, они хотели принести эти доказательства увиденного чуда.

Они шли двадцать дней и двадцать ночей. Они по-прежнему кормились мясом муфлонов и останавливались у воды. Но теперь на каждой остановке были оставлены красные камни, которые должны были помочь им вернуться к жилищу духа воды.

Они вернулись в степь очень уставшие, без всякой добычи, не зная, как встретят их там и что скажет Дочь Антилопы, которой беспрекословно подчинялись все женщины. Но Сын Леопарда был уверен в справедливости задуманного. Ночью у костра он рассказал об увиденном. Когда речь зашла об удивительном дереве, под зеленым шатром которого могли бы спрятаться от солнца все люди племени, Дочь Антилопы вскочила, простерла руки к небесам и закричала:

— Такого не бывает! Это сон ленивого лучника! У вас нет добычи, и вместо мяса, вместо стада вы принесли нам эту выдумку. Уж не думаете ли вы, что мы поверим вам и бросим степь?

— Мы не уйдем отсюда! — закричали старики. — У нас здесь стада. Зачем нам сажать зерна проса? Разве мы не можем обменять мясо антилопы на горсть семян проса? Кто это придумал? Кто заставит нас поверить во все это?

— Сон мог присниться одному из нас! — воскликнула Маленькая Газель. — Но как мог присниться один сон всему отряду лучников? А если вы хотите увидеть дерево, которого никто из вас никогда не видел, Сын Леопарда поможет вам в этом. Пройдет два дня, и вы увидите это дерево.

— Они безумны! Они лишились разума! — закричал старый охотник. — Они говорят неразумные слова. Они берутся показать нам дерево, которое растет у дальних гор, за двадцать дней ходьбы. Как это можно сделать? И кто это сделает? Я прожил долгую жизнь, я многое видел и многое узнал от мудрых людей, но такого еще ни разу не слышали мои старые уши. Боюсь, что злые духи повредили разум наших молодых лучников. А без разума не может быть ни охоты, ни добычи. Не знаю, можно ли даже пасти стада, не имея разума.

Долго спорили. Вспоминали Старого Леопарда, при котором никогда бы не случилось подобного. Иные даже вступили в драку. Снова вцепились друг в друга Дочь Антилопы и старая колдунья, единственная из женщин, которая поверила Маленькой Газели. Ведь она давно-давно, когда была такой же тоненькой и красивой, как Маленькая Газель, когда еще не знала заклинаний и не умела разговаривать с духами гор, воды и ветра, тогда она услышала об этом дереве от мудрого человека, который пришел издалека. Всю жизнь Горькая Трава колдовала и просила добрых духов помочь людям найти это удивительное место на земле. И сейчас она поверила, что добрые духи услышали ее и захотели ей помочь.

Дочь Антилопы, которая еще совсем недавно так гордилась своим удачливым и смелым племянником, не поверила Сыну Леопарда. А кроме того, она не хотела покидать степи, где прожила жизнь и где похоронила своих предков. Она была уже старая и не очень сильная. Ее пугал дальний путь. Она боялась, что не удастся угнать многочисленное стадо быков, которое было сейчас в загоне и сулило им беспечную жизнь не меньше чем на три новолуния.

Молодой вождь, не теряя времени, тотчас же принялся за дело. У него была зеленая земля. Он стал высекать на шершавой стене пещеры изображение чудесного дерева, чтобы показать его всем людям племени и убедить их в том, в чем ему очень хотелось их убедить. Вот уже больше двадцати дней и двадцати ночей, пока они возвращались в степь, он непрестанно думал о великом переходе людей степи к жилищу духов воды. Теперь он заставит их поверить.

Он усердно трудился. Он сделал очень хорошую траву, смешав зеленую землю с горячим жиром муфлона. Он нарисовал золотистый ствол необъятной толщины и зеленый шатер ветвей, точно такой, какой ему запомнился. Маленькая Газель едва успевала растирать месиво в каменной ступе. Ей пришлось ходить к скалам, где была желтая земля, — иначе как покажешь золотистый ствол?

Но все было готово. И вот настал день, когда Сын Леопарда позвал людей, чтобы они увидели то самое дерево. Люди пошли. И впереди всех не дети, не молодые лучники, не пастухи с собаками, которые покинули пастбища и пришли к хижинам по такому удивительному случаю, — впереди всех, задыхаясь и спотыкаясь, бежали старики, за ними ковыляла безобразная женщина со сломанным носом, Дочь Антилопы, которая перестала верить своему любимому племяннику и обвиняла его во лжи и вымысле.

Солнце освещало стены пещеры. Сын Леопарда сделал рисунки у самого входа. И вот люди подошли ко входу… И вопли, такие же вопли, какими встречали богатую добычу, разнеслись по степи. Люди не верили своим глазам. Никто из них ничего подобного никогда не видел. Здесь было и многочисленное стадо быков, и семейство жирафов, и бегущие буйволы.

— Кто это сделал? — спросила Дочь Антилопы, вглядываясь в удивительное стадо, рассыпавшееся по шершавой стене пещеры. — Кто это сделал? — снова спросила она. — Скажи, Сын Леопарда! Что ты задумал?

— Я хорошее задумал. Я хочу показать вам, какими стадами мы будем владеть, когда отправимся туда, к дальним скалам, за двадцать дней ходьбы, где живут духи воды. Вы бы послушали, как они поют и говорят нам о том, что жить среди красных скал весело и привольно!

Дочь Антилопы в ярости смотрела на племянника, которого она всегда любила и опекала. Ей было обидно, что отважный и бесстрашный лучник, который мог легко пригнать многочисленное стадо быков, антилоп и муфлонов, что он вдруг задумал такое скверное дело. Старая безобразная женщина кричала, размахивала руками, угрожала и призывала женщин своего племени послушаться ее, не идти за молодым вождем племени. А Горькая Трава, почти слепая и слабая здоровьем, но сильная духом и своей мудростью, закричала:

— Женщины, не верьте ей! Не одна только Маленькая Газель, не только молодой вождь племени — весь отряд лучников, все видели это дерево, все видели обиталище духов воды и зеленую долину. Мы пойдем туда и найдем там свое счастье. Не верьте ей! Она хитра и злобна, Дочь Антилопы. И еще я вам скажу, женщины: она никогда не отличалась разумом.

И тут случилось что-то невообразимое. Дочь Антилопы набросилась на Горькую Траву и стала ее душить, а Маленькая Газель вцепилась в руку безобразной женщины, которая в ярости готова была убить колдунью. И все увидели, что старый охотник, самый старый среди людей племени, схватился за живот и стал хохотать.

Спорили долго. Не скоро прекратилась драка. И только когда Сын Леопарда оттащил в сторону изнемогающую тетку, а Маленькая Газель увела свою бабку, только после этого стало тихо и молодой вождь снова обратился к людям, уговаривая их покинуть степь.

Сын Леопарда понимал, что его замыслу мешает прежняя удача. Если бы сейчас не было в избытке мяса, если бы в загоне не ревели животные, пригнанные сюда издалека, и если бы люди его племени не рассчитывали на беспечную жизнь в степи, тогда бы они последовали за ним.

Маленькая Газель была очень грустна. Ей хотелось вернуться в зеленую рощу. Она все чаще вспоминала прохладные брызги водопада и желтые цветы мимозы, иссохшие ветки которой она хранила. Она долго думала над тем, как уговорить людей уйти к красным скалам. И вдруг ей пришла в голову одна мысль. Ведь совсем не трудно было избавиться от стада, которое топтало землю по ночам, желая покинуть загон. Разве трудно остаться на ночь у загона, сломать ограду и выпустить животных — пусть убегут в степь! А когда исчезнет это стадо, когда не станет мяса и нечего будет есть, тогда Дочь Антилопы сама попросится в кипарисовую рощу, а за ней последуют все женщины племени.

Маленькая Газель рассказала об этом Сыну Леопарда. Он даже удивился тому, как просто и легко осуществить замысел, который не давал ему покоя, с тех пор как они вернулись в свою степь. В самом деле, его прежняя удача помешала теперь людям степи оторваться от привычного места. Ведь, кроме небольшого отряда лучников, никто не знал, что их ждет. А переход предстоял долгий и утомительный. Нелегко было подняться со всеми детьми и больными стариками. А если бы все пожелали сейчас же, немедля отправиться в зеленую рощу, то все равно им не удалось бы угнать стадо, которое досталось с таким трудом. Дикие быки разбежались бы да еще покалечили бы немало людей.

Молодого вождя племени не страшило будущее. Ему казалось, что добыча сама поджидает его. Ведь ему помогала волшебная антилопа. И он решил темной ночью выпустить стадо из загона и освободиться от препятствия, которое стало на его пути. Если бы Старый Леопард был жив, он бы не простил ему этого. Если бы узнала об этом Дочь Антилопы, она сорвала бы с его головы белые перья священной птицы, закричала бы на всю степь и призвала женщин забросать его камнями. Он знал, что Дочь Антилопы с детских лет любила его и покровительствовала ему, но он знал также, что Дочь Антилопы может быть страшной в своей ярости.

Сын Леопарда должен был выполнить задуманное. Об этом знала только Маленькая Газель. Надо было теперь придумать, как сделать, чтобы пастухи, охраняющие стадо, не выдали его.

Маленькая Газель, как только узнала, в чем трудность, тотчас же придумала, как это сделать. Она выпросила у бабки травы для сонного питья и приготовила напиток, разбавив его сладким соком диких ягод. Она принесла это питье пастухам, они выпили его, и вскоре их храп слился с ревом быков. Тогда Сын Леопарда сломал перегородку, воздвигнутую с таким трудом, и стадо устремилось в степь.

Услышав топот и рев, люди проснулись, выскочили из хижин и пещер, не понимая, что случилось. Дочь Антилопы решила, что молодые лучники пригнали еще одно стадо, и стала было восхвалять своего племянника. Но в это время прибежали женщины и рассказали, что сломана ограда и что стадо убежало. Тут Дочь Антилопы завопила, сожалея о том, что не зарезала вчера муфлона и сегодня уже нечего будет жарить на костре. Стадо неслось к дальним холмам, а Сын Леопарда с луком и стрелами в руках мчался вслед за ним, стараясь обогнать его и делая вид, будто хочет вернуть его обратно. Ему помогали молодые лучники, но все было напрасно. Настало утро, а люди все спорили, не расходились.

— Женщины, случилось несчастье! — кричала Дочь Антилопы. — Добрые духи отвернулись от нас! Сын Леопарда не смог остановить стадо. Теперь мы долго не будет иметь мяса. Наши дети останутся без молока.

— Мы не пропадем, — ответила Горькая Трава. — Мы пойдем к обиталищу духа воды, там мы получим все!

Женщины, огорченные и растерянные, стали прислушиваться к ее словам, некоторые требовали немедленно двинуться в путь. Тут вышел самый старый в племени охотник и сказал:

— Старейшина племени вырастил своего сына, он сделал его отважным лучником и дал ему силу побороть льва и пантеру, но если бы он посчитал его замысел дурным, то он своими руками пустил бы в него стрелу.

— И ты считаешь это дело дурным?

— Сын Леопарда задумал дурное!

Молодые лучники стали бранить старика, стали требовать, чтобы он немедля призвал всех почтенных людей племени следовать за молодыми. В это время вернулся Сын Леопарда. Запыленный, уставший, задыхающийся от бега, он ворвался в толпу и закричал:

— Люди степи, нам нечего терять, а впереди много хорошего. Мы будем идти только двадцать дней. Я своими глазами видел дерево, под которым может найти тень все наше племя. Добрые духи помогли мне. Они научили меня вытаскивать из каменной ступы все, что мне захочется, все, что я вижу. Там есть много озер. На стенах этих пещер я изображу всех животных, каких мы пожелаем иметь. Мы их подчиним себе! Там будет большая охота. Ведь каждому животному — даже льву, даже слону — хочется пить. Я сам видел, как они шли на водопой. Пойдемте, люди степи!

Долго еще люди степи спорили, ссорились и кричали. Плакали дети, блеяли ягнята, пригнанные пастухами с пастбища, лаяли собаки. Но вот снова поднялась на высокий холм Дочь Антилопы. Снова заслонила своей черной рукой глаза от солнца. И, глядя на людей, стоявших у холма, сказала:

— Пойдемте, люди! Нам нечего терять! Теперь я поняла, что Сын Леопарда знает великую тайну. На груди у него волшебная антилопа, она уже раз принесла нам счастье. Пойдемте, она еще раз принесет нам счастье.

Услышав смех и шутки среди женщин, Дочь Антилопы закричала:

— Как вы смеете не верить мне? Вы глупы, ваша глупость загубит ваше потомство. Оставайтесь, а я пойду за молодыми лучниками.

И, гордо подняв свою уродливую старую голову со сломанным носом, Дочь Антилопы подошла к своему племяннику и сказала:

— Веди нас!

Собирались недолго. Нужно было только добежать до дальних пастбищ и сказать пастухам, которые охраняли небольшие стада коров, дающих пропитание детям, что задуман великий переход.

Больше всех суетились старухи. Нужно было позаботиться о целебных травах на случай мора в пути. Нужно было забрать с собой сушеные плоды и ягоды, остатки вяленого мяса и рыбы. Матери хватали своих малышей, игравших в тени легких хижин.

Сын Леопарда торжествовал. Вместе с ним радовалась и ликовала Маленькая Газель. Ее желание исполнится. Если бы она не придумала, как избавиться от стада, добытого благодаря волшебной антилопе, вряд ли люди степи согласились бы покинуть эту землю.

По знойной степи потекла шумная, черная, в облаках пыли, лавина. Племя Старого Леопарда покидало степь. Теперь, когда уже тронулись с места, не очень веря молодому вождю племени, многие сожалели о том, что не Старый Леопард ведет их. Иные горевали о покинутой степи.

Но вот остановились у первого водоема и увидели сложенные у воды красные камни. И надежда вернулась к ним. Ведь Сын Леопарда говорил, что путь их будет уложен красными камнями и что эти камни отгонят злых духов и покажут дорогу в кипарисовую рощу.

Они шли долго, значительно дольше, чем шел отряд молодых лучников во главе с Сыном Леопарда. Много было бед в пути. Болели старики. Трудно было таскать на спинах детей. Казалось, что злые духи сопутствуют им и постепенно уводят с собой стариков и детей. Матери оставляли умерших детей на съедение хищным птицам и, проклиная замысел молодого вождя племени, продолжали свой путь.

Дочь Антилопы старалась утешить несчастных матерей, обещала им покровительство на новом месте среди красных скал. Сейчас, когда уже были покинуты насиженные места, она считала своим долгом поддерживать своего племянника и помочь ему привести племя туда, где их ждет счастье. Старая безобразная женщина никому не призналась в том, что заставило ее поверить молодому вождю племени. Она, которая хотела сорвать с него головной убор из белых перьев священной птицы, теперь преклонялась перед ним. Дочь Антилопы увидела прекрасных животных на стенах пещеры. Она поверила, что эти изображения помогут охотникам стать еще более удачливыми и отважными. И еще она хранила одну тайну: на новом месте она задумала сделать посевы священных трав. Когда она ходила на поиски съедобных растений, в степи она приметила, что растений этих с каждым годом становилось все меньше и меньше, пески заносили их, а маленькие речки, которые питали зеленые участки, постепенно высыхали. Она видела, что прежде щедрая земля становилась злой. Когда мудрая старая женщина узнала о том, что есть обиталище духов воды, она поняла, что земля вокруг шумных, веселых водопадов будет щедрой и доброй, а это было очень нужно людям, которые росли в ее племени.

Они долго шли по знойной степи, изредка охотясь на животных. Иногда они останавливались у воды, запасались ею, ловили рыбу. Когда были сыты, тогда веселились. Когда бывало голодно, тогда бранили молодого вождя племени. Но настал день, когда люди племени Старого Леопарда бросились на землю и завопили от радости. Они увидели красные скалы, шумный брызжущий водопад и цветущую долину вокруг него. Здесь начиналась новая жизнь.

О чем рассказали фрески Тассили Послесловие

Знаете ли вы, что величайшая на нашей планете пустыня Сахара не всегда была мертвой землей?

Было время, когда вместо знойных песков расстилалась здесь бескрайняя зеленая долина, текли реки, зеленели рощи пальм и кипарисов, а среди ныне мертвых и пустынных скал жили люди, которые занимались охотой, рыбной ловлей, скотоводством.

Следы этой очень далекой жизни сохранились в труднодоступном горном районе Центральной Сахары — Тассили — Аджер. Французская археологическая экспедиция Анри Лота открыла здесь наскальные росписи, сделанные древними обитателями Сахары много тысяч лет назад.

«То, что мы нашли в лабиринте скал Тассили, — пишет Анри Лот в своей книге, озаглавленной «В поисках фресок Тассили», — превосходит всякое воображение. Мы открыли сотни и сотни росписей с десятками тысяч изображений людей и животных. Одни рисунки располагались особняком, другие представляли собой сложнейшие ансамбли. Изображенные на них сцены жизни древних обитателей этих мест, будничные занятия, развлечения, религиозные обряды нетрудно истолковать. Они несомненно относятся к жизни различных народов, населявших массив в разное, но бесспорно давнопрошедшее время… Нас поразило разнообразие стилей и сюжетов, которые мы обнаружили при исследовании многочисленных наслоений и рисунков… Короче говоря, мы очутились как бы в величайшем музее доисторического искусства. Некоторые рисунки поражали своим мастерством…»

Пытаясь установить связь между прошлым и настоящим Сахары, французский ученый Анри Лот посвятил много лет путешествиям и исследованиям этой пустыни.

Он искал следы ушедших поколений Сахары и в такой же мере изучал быт, нравы и обычаи современных обитателей — туарегов, которые, возможно, являются далекими потомками тех охотников и пастухов, которые оставили на скалах изображения людей и животных.

Нередко ученые находили каменные орудия первобытных обитателей Сахары. Вблизи высохших рек то и дело встречались стоянки древних рыбаков, об этом говорили груды рыбьих костей. А рядом — скелеты гиппопотамов и слонов. К югу от Хоггара, у подножия скал Ин-Геццама, были найдены человеческие скелеты, кости животных и тысячи осколков глиняной посуды. Найдены бесчисленные доказательства того, что ныне безлюдная и мертвая земля Сахары когда-то была населена многими поколениями людей.

Еще задолго до исследований Анри Лота многие ученые занимались изучением этой громадной пустыни, которая на протяжении тысячелетий оставалась загадкой для человека.

Древние географы предполагали, что засушливый период в Сахаре наступил за пятьсот лет до нашей эры.

В V веке до нашей эры знаменитый путешественник из Галикарнаса Геродот, отец всей истории, как его позднее назвали ученые, первый рассказал о землях, расположенных к югу от залива Сирта, которые необитаемы и покрыты песчаными дюнами.

Об особенностях пустыни Сахары писали такие известные географы древности, как Страбон и Плиний Старший. Эти описания относятся к I веку до нашей эры и к I веку нашей эры. В ту пору в Сахаре еще встречались слоны, жирафы и хищные животные. Вокруг небольших рек, которые потом исчезли, жили люди. Там были зеленые оазисы.

Но чем больше опустошалась земля Сахары, лишенная воды, нем меньше становилось там животных и пески поглощали некогда зеленые рощи, тем больше люди сомневались в том, была ли прежде жизнь в Сахаре. И настало время, когда античные ученые высказали предположение, что Сахара — дно высохшего древнего моря. Появилась легенда о том, что как раз здесь, среди знойных песков, была когда-то цветущая страна Атлантида.

Обстоятельное изучение Сахары, прекрасно организованная экспедиция Анри Лота доказали, что Сахара никогда не была дном высохшего моря. Что здесь не было легендарной Атлантиды. И что засуха, ставшая гибельной для жизни растений и животных, а вследствие этого и человека, имела другие причины. Ученые узнали, что в период неолита, когда Сахара была зеленой и цветущей, ныне мертвые земли ее были центром кипучей жизни. Многочисленные племена жили здесь среди скал, в зеленых долинах, где текли быстрые реки. Стада животных были источником жизни и благополучия десятков поколений.

Изображения, найденные на скалах и в гротах Тассили, дают представление о жизни на этой земле в те далекие времена, о которых нам ничего не известно и о которых мы ничего не могли бы узнать, если бы древние художники не увековечили в прекрасных фресках сцены жизни, рассказавшие нам о прошлом.

Быки, буйволы, антилопы, лошади и муфлоны, страусы и жирафы живут на шершавых стенах пещер уже долгие тысячелетия.

Вот охотники с луком и стрелами настигли стадо резвящихся антилоп.

Вот мчится к водопою могучий слон. А вот погоняет стадо ловкий лучник, тело которого расписано причудливым узором, а голова покрыта париком из перьев белой птицы.

Вот смотрит на нас колдун в маске муфлона, а рядом с ним голая женщина, которая, возможно, была больна и пригласила всемогущего и мудрого колдуна произнести свои заклинания, чтобы выгнать из нее злых духов и дать ей покой и благополучие.

Здесь можно увидев танцующих женщин, охотников на привале, резвящихся антилоп и играющих детей.

Изучая тысячи рисунков, сохранившихся на стенах пещер и на скалах, ученые узнали, что Сахара была когда-то огромным пастбищем и что она была местом рождения многих культур.

Установили несколько периодов жизни древней Сахары. Период охотников, или период буйвола. Скотоводческий период. Период пастухов-всадников, имевших колесницы. Это время ученые относят к древней истории и связывают его с цивилизацией Древнего Египта. Последним считается период верблюда, который наступил в начале нашей эры.

Самые древние изображения — маленькие фигурки людей, нарисованные лиловатой охрой. Их туловища изображены схематически, у них большие круглые головы, одежда в виде набедренной повязки, а вооружены они палками, изредка луком или гарпуном. Ученые назвали это стилем «круглоголовых людей».

Позднее искусство древних художников совершенствовалось, и появились многоцветные рисунки. Люди показаны более рослыми, и художники изображали их более искусно. Животные более выразительны Они предстают перед нами в прыжках, в беге, в трогательных семейных группах, когда мать ласкает детенышей.

Время скотоводческого периода передано древними художниками необычайно правдиво.

Анри Лот называет эти произведения «величайшей в мире натуралистической школой».

На этих фресках люди и животные изображены в самых естественных позах, с такой точностью и с таким вкусом, которые говорят об удивительной наблюдательности художников.

Фрески этого времени чаще всего сделаны красной охрой, а для того, чтобы воспроизвести масть животных или выделить отдельные детали, употребляли белую и желтую краски.

По всей вероятности, в те времена стада диких быков носились по бескрайним зеленым пастбищам и были добычей отважных охотников.

Их видели повсюду, и потому изображения быков встречаются очень часто и все они необыкновенно выразительны и красивы.

Но еще более поразительны изображения лучников, женщин и громадных животных, возможно обожествленных древним человеком. Сотни прекрасных фресок поражают своим тонким мастерством, необыкновенной наблюдательностью и вкусом. Они вызывают у нас чувство величайшего восхищения.

Фрески Тассили приоткрыли завесу над таинственной историей пустыни Сахары. Они позволили заглянуть в то далекое время, о котором мы никогда не могли бы узнать, так как от него не осталось никаких следов. Эти изображения оказались столь красноречивыми и обстоятельными, что смогли заменить подробнейшую летопись.

В труднейших условиях безводной и знойной пустыни, каждый день подвергаясь бесчисленным опасностям, участники археологической экспедиции Анри Лота на протяжении долгих шестнадцати месяцев с величайшим энтузиазмом вели исследования, чтобы раскрыть загадку пустыни Сахары, загадку, которая долгие века волновала умы человечества.

Теперь мы знаем, что пустыня Сахара была когда-то зеленой и плодородной, что бесчисленные стада животных находили здесь пропитание и воду. А среди зеленых рощ жили люди, которые в очень давние времена, тысячи лет назад, многое знали и многое умели.

А если на этой земле, занесенной сейчас мертвыми песками, лишенной воды и растительности, была когда-то жизнь, не значит ли это, что настанет день, когда жизнь снова вернется сюда и эта безжизненная земля станет обитаемой?

И, когда мы думаем об этом, нам хочется представить себе тех людей, которые некогда населяли земли Сахары, представить художников, которые с таким удивительным усердием и мастерством воспроизвели картины своей жизни. Нам хочется понять, для чего они делали эти прекрасные росписи, с какими мыслями и чувствами они принимались за свою работу.

И хочется от всего сердца поблагодарить мужественных ученых, которые своим самоотверженным трудом раскрыли перед нами эти интереснейшие страницы истории.