Брошенная лодка

Висенте Бласко Ибаньес Брошенная лодка

Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов.

Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею.

Легкие ботики с белым и голубым брюшком грациозно наклоненной мачтой составляли передний ряд, на самом краю берега, где кончались волны, и тонкий слой воды полировал песок, точно хрусталь. За ними лежали обильно осмоленные черные парные лодки, ожидавшие зимы, чтобы выйти в море, бороздя его своим хвостом из сетей. А в последнем ряду находились чинившиеся лауды, дедушки, около которых работали конопатчики, смазывая их бока горячим дегтем. Этим лаудам предстояло снова предпринять тяжелое и однообразное плавание no Средиземному морю — то на Балеарские острова с солью, то к Алжирским берегам с восточными плодами, а многим с дынями и картофелем для красных солдат в Гибралтаре.

В течение года население песчаного берега менялось. Починенные лауды отправлялись в море, рыболовные суда снаряжались и тоже спускались на воду. Только одна брошенная лодка без мачт оставалась пригвожденною к песку, печальною, одинокою, в обществе одного только карабинера, садившегося под ее тенью.

Краска на ней расползлась под лучами солнца. Доски дали трещины и стали скрипеть от сухости; песком, вздымаемым ветром, занесло на ней палубу. Но ее тонкий профиль, стройные бока и прочность постройки обнаруживали в ней легкое и смелое судно, предназначенное для бешеного хода, с полным презрением к морской опасности. Она отличалась печальною красотою тех старых лошадей, которые были прежде горячими и гордыми скакунами и падают слабыми и обессиленными на песке арены, для боя быков.

У нее не было даже имени. Корма была чиста, и на боках не было никакого намека на номер или название. Это было неизвестное существо, которое умирало среди остальных лодок, гордившихся своими напыщенными именами, как умирают в мире некоторые люди, не разоблачив тайны своей жизни.

Ho инкогнито лодки было лишь кажущимся. Все знали ее в Торресалинас и говорили о ней не иначе, как с улыбкою и подмигиванием, точно она напоминала что-то особенное, вызывавшее тайное наслаждение.

Однажды утром, в тени заброшенной лодки, когда море кипело под лучами солнца и напоминало голубое, усеянное световыми точками небо в летнюю ночь, один старый рыбак рассказал мне ее историю.

— Эта фелюга, — сказал он, лаская ладонью руки сухой остов судна: — это Закаленный, самая смелая и известная лодка изо всех, что ходят в море от Аликанте до Картахены. Пресвятая Божия Матерь! Какую уйму денег заработала эта преступница! Сколько дуро вышло отсюда! Она сделала по крайней мере двадцать переходов из Орана к нашим берегам и трюм ее был всегда туго набит грузом.

Странное и оригинальное название Закаленный несколько удивило меня, и рыбак заметил это.

— Это прозвище, кабальеро. Они даются у нас одинаково, как людям, так и лодкам. Напрасно расточает на нас священник свою латынь. Кто здесь крестит по настоящему, — это народ. Меня например зовут Филиппом. Но если я буду нужен вам когда-нибудь, то спросите Кастелара[1]. Все знают меня под этим именем, потому что я люблю поговорить с людьми, и в трактире я — единственный, который может почитать товарищам газету. Вон тот мальчик, что идет с рыбной корзиной, это Искра, а хозяина его зовут Седым, и так мы все здесь окрещены. Владельцы лодок ломают себе голову, придумывая хорошенькое название, чтобы намалевать его на корме. Одну лодку зовут Беспорочное Зачатие, другую — Морская Роза, ту вон — Два Друга. Но является народ со своею страстью давать прозвища и называет лодки Индюшкою, Попугайчиком и т. д. Спасибо еще, что не дают им менее приличных названий. У одного из моих братьев — самая красивая изо всех здешних лодок. Мы окрестили ее именем моей дочери — Камиларио, но выкрасили ее в желтый и белый цвет; и в день крещения одному из мальчишек на берегу взбрело в голову сказать, что она похожа на яичницу. И что же, поверите ли? Ее знают только под этим прозвищем.

— Хорошо, — прервал я его: — но почему же прозвали эту лодку Закаленный?

— Ее настоящее название — Смельчак, но за быстроходность и бешеное упорство в борьбе с морскими волнами, ее стали звать Закаленный, как человека, привыкшего ко всему… А теперь послушайте, что произошло с беднягою немного более года тому назад, последний раз, когда он шел из Орана.

Старик огляделся во все стороны и убедившись в том, что мы одни, сказал с добродушною улыбкою:

— Я находился на нем. Это знают все в деревне, но вам-то говорю об этом, потому что мы одни, и вы не станете потом вредить мне. Черт возьми! Побывать в экипаже на Закаленном, это не бесчестье. Все эти границы, и карабинеры, и суда табачной таможни, вовсе не созданы Господом Богом. Их выдумало правительство, чтобы бедным людям хуже было жить. Контрабанда вовсе не грех, а весьма почетное средство для заработка с риском потерять шкуру на море и свободу на земле. Это труд честных и отважных людей, угодных Господу Богу.

Я знал хорошие времена. Каждый месяц совершались два путешествия, и деньги катались по деревне так, что одна прелесть. Их хватало на всех — на бедняг в форме, которые не знают, как содержать семью на две песеты, и для нас — морского люда.

Но дела шли с каждым разом хуже и Закаленный выходил в путь только по вечерам и то с крайнею осторожностью, потому что хозяин прослышал, что за нами следят и собираются наложить на нас руки.

В последнем путешествии нас было на судне восемь человек. Мы вышли из Орана на рассвете и в полдень, добравшись до высоты Карфагена, увидали на горизонте черное облачко, оказавшееся вскоре пароходом, который все мы знали. Лучше бы надвинулась на нас буря. Это была канонерка из Аликанте.

Дул хороший ветер. Мы шли попутным ветром с туго натянутыми парусами. Но с этими новыми изобретениями людей парус не стоит ничего, а хороший моряк — и еще меньше того.

He думайте, что нас нагоняли, сеньор. Хорош был бы Закаленный, если бы попался им в руки при сильном ветре! Мы плыли, как дельфин с наклоненным корпусом, и волны захлестывали палубу. Но на канонерке поднажали на машины, и судно становилось в наших глазах все крупнее. Впрочем, не по этой причине падали наши шансы. О, если бы это произошло под вечер! Ночь наступила бы прежде, чем он настигнет нас, а в темноте нас не найти. Но до ночи оставалось еще несколько светлых часов и, идя вдоль берега, мы несомненно попались бы им в руки.

Хозяин управлял рулем с осторожностью человека, все состояние которого зависит от неправильного поворота. Белое облачко отделилось от парохода, и мы услышали пушечный выстрел.

Но не увидя ядра, мы весело засмеялись и даже возгордились тем, что нас предупреждают с таким шумом.

Снова раздался выстрел, но на этот раз более сердитый. Нам показалось, будто над лодкою пронеслась со свистом большая птица; рея обрушилась с разорванными снастями и парусом. Нас обезоружили, и к тому же дерево переломило при падении ногу одному из экипажа.

Признаюсь, что мы слегка струхнули. Мы уже думали, что нас поймают. Черт возьми!

Попасть в тюрьму, точно воры, за то, что зарабатываешь хлеб для семьи, это пострашнее бурной ночи. Но хозяин Закаленного это человек, который стоит не меньше своей лодки.

— He беда, ребята. Вытащите новый парус. Если поторопитесь, то нас не поймают.

Он говорил не глухим людям, и торопить нас ему не пришлось дважды. Бедный наш товарищ извивался, как ящерица, лежа на носу судна, ощупывая сломанную ногу, не переставая стонать и умоляя ради всех святых дать ему глоток воды. Но нам некогда было возиться с ним! Мы делали вид, что не слышим его, занятые исключительно своим делом, разбирая снасти и прилаживая к мачте запасной парус, который мы подняли через десять минут.

Хозяин переменил курс. Бороться в море с таким врагом, который двигался паром и извергал ядра, было бесполезно. На сушу, и будь, что будет!

Мы находились против Торресалинас. Все мы были отсюда и рассчитывали на друзей. Увидя, что мы держим курс на сушу, канонерка перестала стрелять. Они считали нас пойманными и, будучи уверены в успехе, замедлили ход. Народе, находившийся на берегу в Topресалинас, сейчас же заметил нас, и весть мигом облетела всю деревню: Закаленного преследует канонерка!

Надо было видеть, что произошло — настоящая революция, поверьте мне, кабальеро. Пол-деревни приходилось нам сродни, а остальные извлекали косвенные выгоды из нашего дела. Этот берег стал похожим на муравейник. Мужчины, женщины и дети следили за нами с тревожным взглядом, оглашая берег радостными криками при виде того, как наша лодка делала последние усилия и все более опережала своего преследователя, приобретая полчаса запаса.

Даже алькад[2] был тут, чтобы послужить доброму делу. А карабинеры, славные ребята, которые живут среди нас и считаются нами без малого своими, отошли в сторонку, поняв в чем дело и не желая губить нескольких бедных людей.

— На сушу, ребята! — закричал наш хозяин. — Бросим якорь. Важно спасти груз и людей, а Закаленный сумеет выбраться из этих передряг.

И, не убирая парусов, мы пристали к берегу, врезавшись носом в песок. Вот тут-то закипела работа! Еще теперь, когда я вспоминаю о ней, все это кажется мне сном. Вся деревня набросилась на лодку и взяла ее приступом. Ребятишки зашныряли в трюм, точно крысы.

— Скорее, скорее! Идут правительственные!

Тюки прыгали с палубы и падали в воду, где их подбирали босые мужчины и женщины с подоткнутыми юбками. Одни исчезали справа, другие слева, и вскоре исчез весь груз, точно он был поглощен песком. Вся деревня Торресалинас была окутана волною табаку, которая проникала в дома. Алькад вмешался тут по-отечески.

— Ты уже очень постарался, батюшка, — сказал он хозяину. — Они уносят все, и карабинеры будут жаловаться. Оставьте, по крайней мере, несколько тюков, чтобы оправдать подозрения.

Наш хозяин согласился с ним.

— Хорошо, сделайте несколько маленьких тюков из двух больших худшего сорта. Пусть удовольствуются этим.

И он ушел по направлению к деревне, унося на груди все документы лодки. Но он приостановился еще на минуточку, потому что этот дьявольский человек вникал во все решительно.

— Надписи! Сотрите надписи!

Казалось, что у лодки выросли лапы. Она была уже на суше и вытянулась на песке среди кипевшей и работавшей толпы, оживляемой веселыми криками.

— Вот так штука! Вот так штука проделана с правительственными!

Нашего товарища со сломанной ногой понесли на руках жена и мать. Бедняга стонал от боли при каждом резком движении, но глотал слезы и смеялся, как остальные, видя что груз будет спасен, и радуясь проделке, смешившей всех окружающих.

Когда последние тюки исчезли на улицах в Торресалинас, началось ограбление самой лодки. Народ утащил паруса, якоря, весла.

Мы сняли даже мачту, которую взвалила на плечи толпа молодых парней и унесла в процессии на другой конец деревни. Остался один только остов, голый, как сейчас.

А в это время конопатчики с кистями в руках малевали и малевали. Закаленный менял свою физиономию, как осел у цыган. Четырьмя мазками было уничтожено название на корме, а от надписей на боках, от этих проклятых надписей, которые служат документом для каждой лодки, не осталось ни следа.

Канонерка бросила якорь в то самое время, когда последнее утащенное с лодки добро исчезало при входе в деревню. Я остался на берегу и стал для пущей правдоподобности помогать нескольким приятелям, спускавшим на море рыболовное судно.

Канонерка выслала вооруженный ботик, и на берег выскочило сколько-то человек с ружьями и штыками. Старшой, шедший впереди, бешено ругался, глядя на Закаленного и на карабинеров, овладевших им.

Все население Торресалинас смеялось в это время, ликуя по поводу проделки; но оно посмеялось бы еще больше, увидя, как я, какая была физиономия у этих людей, когда они нашли вместо груза несколько тюков скверного табаку.

— А что произошло потом? — спросил я у старика. — Никого не наказали?

— А кого же наказывать? Разве только Закаленного, который был взят в плен. Много бумаги было вымарано, и пол-деревни было вызвано в свидетели. Но никто ничего не знал. Где была приписана лодка? Все молчат. Никто не видал надписи. Кто был в экипаже? Несколько человек, которые бросились бежать внутрь страны, как только сошли на берег. И больше никто ничего не знал.

— А груз? — спросил я.

— Мы продали его целиком. Вы не знаете, что такое бедность. Когда мы бросили якорь, каждый схватил ближайший тюк и бросился бежать, чтобы спрятать его у себя дома. Но на следующий день все тюки оказались в распоряжении хозяина. Ни один фунт табаку не потерялся. Те, которые рискуют жизнью ради хлеба и ежедневно встречаются лицом к лицу со смертью, более свободны от искушений, чем другие…

— И с тех пор, — продолжал старик: — Закаленный находится здесь в плену. Но он скоро выйдет в море со своим прежним хозяином. Говорят, что маранье бумаги кончилось; его продадут с аукциона, и он останется за хозяином по той цене, какую тот захочет дать.

— А если кто-нибудь другой даст больше?

— А кто же это сделает? Разве мы разбойники? Вся деревня знает, кто настоящий хозяин лодки; никто не станет мошенничать и вредить ему. Здесь все очень честные люди. Каждому свое, и море, принадлежащее Господу Богу, должно быть для нас, бедных людей, которые должны доставать из него хлеб, хотя этого и не хочет правительство.