Брутальный и упрямый

Глава первая Бодрое утро в Ню-Олесунне

Тиму – на всём белом Свете – были дороги всего четыре вещи: пятилетний сибирский хаски[1] по кличке – «Клык», коллекционный винчестер марки – «Winchester Model 1912 (1934)» двадцать восьмого калибра, светлое пиво повышенной крепости и мотодельтаплан личной конструкции.

Впрочем, «личной конструкции» – сказано с большой степенью преувеличения. Изначально это был стандартный двухместный «Bidulm-50» класса Е-16. Тим, не меняя формы крыла, только установил на раму летательного аппарата новый семидесяти сильный немецкий двигатель, поменял шасси-колёсики на пластиковый двухкорпусной катамаран и кардинально переделал-модернизировал переднее кресло.

С чем были связаны такие серьёзные конструктивные изменения?

Во-первых, французский движок в пятьдесят лошадиных сил откровенно не годился для сложных природно-климатических условий Шпицбергена. Не, в ясную и тихую погоду он тянул исправно, без всяческих сбоев и отказов. Но где же она, эта ясная погода, если на островах архипелага – в среднем за месяц – случается до двадцати туманных и пасмурных дней? Да и местные туманы – нечета всяким там европейским, да и всем прочим. Туманы Шпицбергена, доложу я вам, это нечто: вязкие, плотные, многослойные, иногда явственно пульсирующие – словно живые. И, кроме всего прочего, разноцветные: сиреневые, розовые, лиловые, густо-фиолетовые, светло-жёлтые, голубоватые. А ещё и серые кучевые облака – постоянно и коварно – так и норовят опуститься с небес, полностью поглощая-окутывая горные скалистые вершины и вечные ледники, не доходя до тундровых болотистых равнин всего-то метров на сто с небольшим. Короче говоря, дополнительные лошадиные силы в такой непредсказуемой обстановке никогда не будут лишними.

Та же история и с заменой колёс на пластиковый катамаран. Для того чтобы резиновые колёсики беспрепятственно крутились, нужна ровная и твёрдая площадка. А с этим, как раз, на архипелаге наблюдались существенные трудности-сложности. То бишь, имели место быть сплошные скалистые нагорья, бугристые ледники, сланцевые россыпи да вязкая болотистая тундра. Где они – твёрдые и ровные площадки? Ау! Нет ответа…. Зато различных водных поверхностей здесь было в избытке: морские бухты и заливчики, длинные и извилистые фьорды, тундровые озёра, мелкие речные разливы. Садись – не хочу. Если, понятное дело, твой летательный аппарат является гидропланом.

Теперь про переделку переднего кресла. Как, скажите, закрепить на кресле, предназначенном для человеческого зада, собаку? Пусть и достаточно крупную? Причём, надёжно закрепить? И чтобы – при этом – означенному псу было удобно и комфортно? Правильно, очень трудно. Практически невозможно. Поэтому Тим кресло и переделал. Вернее, старое снял и заскладировал в ангаре, а на его место установил новое, изготовленное вручную – по тщательно снятым меркам и собственным чертежам.

Зачем Тим брал с собой в полёты хвостатого Клыка? И куда, вообще, он летал?

Начну, пожалуй, со второго вопроса. Тим Белофф летал на работу. То есть, по важным и неотложным делам, непосредственно связанным с его служебной деятельностью. А трудился он в должности – «старшего инспектора по охране дикой природы». Обязанности? Элементарные. Во-первых, бдительно и неустанно охранять дикую природу. Во-вторых, старательно и пристально наблюдать за туристами, регулярно посещавшими семь Национальных парков, организованных на Западном Шпицбергене, то есть, на главном острове архипелага. Дабы означенные легкомысленные туристы не нарушали строгих и жёстких правил посещения. В-третьих, целенаправленно и безжалостно бороться с бесстыжими браконьерами, которые редко, но, всё же, проявляли себя.

Теперь по псу. Ну, не любил Тим надолго расставаться с единственным и закадычным другом-приятелем. С единственным? Да, с единственным. Так, вот, получилось…

Вообще-то, к Тиму на Шпицбергене относились не плохо. То есть, уважали, ценили и прислушивались. А некоторые островные индивидуумы (с мутными и нечистоплотными наклонностями), даже откровенно побаивались. И не на пустом месте, надо признать, побаивались – уже были зафиксированы прецеденты, в результате которых образовывались качественные синяки под глазами, образцово-рассечённые брови и выбитые зубы. У побаивающихся и мутных, понятное дело, образовывались.

Инспектор Белофф на архипелаге слыл: нелюдимым, честным, язвительным, странным, немногословным, хмурым, отважным, жёстким, насмешливым, неприхотливым, желчным, справедливым, бесконечно-упрямым, чудаковатым, непреклонным, ехидным, суровым, не в меру прямым и не от мира сего…. Короче говоря, брутальным – до полной и нескончаемой невозможности. То бишь, до мозга костей. Отсюда и однозначно-заслуженное прозвище – «Брут».

Островные же девушки и женщины считали Тима – в дополнении к вышеперечисленному – привлекательным, симпатичным, интересным, харизматичным и даже весьма сексуальным. Более того, собравшись – скучными зимними вечерами – тёплой компанией, они обожали (многими, заметьте, тёплыми компаниями), перемывать странному и нетипичному инспектору его многострадальные брутальные косточки.

Примерно в следующем ключе:

– Такой красавчик и душка, слов нет. Брутальный-брутальный. Таинственный-таинственный. Дерзкий-дерзкий. Независимый-независимый…. Как будто бы – прямо позавчера – сошёл с киноплёнок славных голливудских блокбастеров.

– Это точно. Вылитый Брюс Уиллис, многократный и заслуженный спаситель Мира.

– Ага. Только значительно моложе и росточком чуток повыше. А вместо «брюсовских» мужественных залысин – не менее мужественный белобрысый ёжик. Колючий-колючий, наверное…. Только, вот, на наш прекрасный женский пол противный Брут никакого внимания не обращает. Ни малейшего. Сволочь брутальная и бессердечная…

– Может, он – голубой? В том смысле, что гей?

– Ну, подруга, ты и сказала…. Ха-ха-ха! Ляпнуть такое. Я сейчас, честное слово, описаюсь. Гея, тоже мне, нашла…. Ха-ха-ха!

– А, что такого?

– Рассказываю. В прошлом году мой Гарольд летал – через Осло – в голландский Амстердам. Родственников посещал с визитом вежливости. Его младшую сестрёнку Хильду угораздило выйти замуж за голландца. Учудила, право слово, пигалица рыжеволосая. Теперь, конечно, локотки кусает от досады. Больно уж эти голландцы беспокойные, суетливые, капризные, непредсказуемые и непостоянные. Из серии – семь пятниц на неделе. И в бытовом плане, и, главное, в сексуальном. Привередливые – не приведи Бог. И это им – не так, и так, понимаешь, не сяк. Извращенцы длинноногие…. Впрочем, дело совсем и не в этом. Рассказываю. Идёт, значит, мой Гарольд по Амстердаму, пересекая – наискосок – район Де-Валлетьес…

– Тот самый райончик, по которому проходит знаменито-развратная улица Красных Фонарей?

– Ну, да. Его…. А чего это, коровы хмельные и толстомясые, вы так язвительно и глупо хихикаете? Мой муженёк, как уже и было сказано выше, просто-напросто пересекал этот нехороший Де-Валлетьес. Пе-ре-се-кал. Угол, так сказать, срезал, направляясь в гости к любимой сестрёнке. А вам, дуры похотливые, всё только хихоньки да хаханьки. Угомонитесь уже, фантазёрки недоделанные…. Итак, идёт это Гарольд по известной вам улице. Меланхолично насвистывает мелодию норвежского гимна, курит и с любопытством (но без похоти!), озирается по сторонам. Чес слово, без похоти. Совсем. Заканчивайте ржать, кобылищи островные…. Глядь, а из дверей одного публичного заведения Брут – собственной брутальной персоной – выгребает. Довольный такой весь из себя, умиротворённый и смазливыми девицами облепленный со всех сторон. Теми самыми девицами, понятное дело, которые трудятся по самой древней на нашей Земле профессии. Мол, вывалили – всем кагалом размалёванным – проводить щедрого и эксклюзивного клиента. Лопочат, кудахчат, воркуют, хихикают, восторгаются и благодарят, бестолково перебивая друг друга…. А муж-то у меня – не промах. Ни какой-нибудь там шведский, финский или датский простак. Дождался, когда Брут отчалит подальше, да и подошёл к развратным барышням с наводящими вопросами. Мол: – «Кто, что, зачем, почему и почём?». Ну, болтливые проститутки ему всё и рассказали-поведали. Выяснилось, что один раз в году, во время обязательного служебного отпуска (в ЮНЕСКО с этим строго: хочешь, не хочешь, а отгулять отпуск обязан), Брюс прилетает в Амстердам и целый месяц шляется по местным борделям-притонам, с усердием пользуя тамошних весёлых и отвязанных гетер. Подчёркиваю, с немалым усердием и искренним прилежанием. Благо, по утверждениям девиц облегчённого поведения, мужской силой он, отнюдь, не обделён…

– А как же Клык? Неужели наш брутальный герой оставляет своего верного пса на архипелаге? В одиночестве и тоске? Без присмотра и дружеского общения?

– Скажешь тоже, подруга. Разве можно – бросать закадычного дружка? Фи. Это же откровенный и пошлый моветон. Они, конечно же, вместе отдыхают, развлекаются и отрываются. Говорят, что в бесконечно-толерантном Амстердаме и собачьи бордели имеются. Причём, оборудованные с шиком, лоском и размахом…. Что ещё за «хи-хи»? Я вам, тюленихам в человечьем обличье, чистую правду излагаю, без подколов дурацких. Двуногий кобель кобелирует в одних профильных местах, а четвероногий – в других…. А потом, от души отдохнув и вдоволь накувыркавшись, они возвращаются в Ню-Олесунн. Ходят упорные слухи, что нынче голландский Амстердам буквально-таки наводнён хасками-полукровками…

Наступило майское погожее утро – небо было бездонным, ярко-голубым и безоблачным, плотный вечерний туман за ночь полностью рассеялся, юго-западный ленивый ветерок дул еле-еле, даже температура окружающего воздуха была плюсовой.

– Целых два градуса выше нуля, – мельком взглянув на термометр, прикреплённый за стеклом к оконной раме, сообщил Тим. – Шик, блеск и красота молоденьких голландских куртизанок. Точка.

– Гав! – радостно поддержал пёс. – Гав-в!

– Следовательно – что?

– Гав?

– Следовательно, полетаем от души.

– Гав! Гав! Гав-в-в!

Сборы были недолгими: туалетные процедуры, пятнадцатиминутный комплекс нехитрых физических упражнений, контрастный душ и плотный, как и полагается, завтрак.

Плотный – это как?

Для особо любопытных и въедливых, так и быть, поясняю.

Тим отварил и съел, запивая чёрным крепким кофе без молока и сахара, с полсотни пельменей. Он, будучи русским по рождению (переехал с родителями из России на ПМЖ в Канаду в тринадцатилетнем возрасте), их обожал и, более того, сам лепил: штук по пятьсот-семьсот сразу, помещал в морозилку, а потом – по мере надобности – извлекал по частям и отваривал. Мука, куриные яйца, вода, лук, чёрный молотый перец, соль, олений и свиной фарш в равных пропорциях. Совершенно ничего хитрого…. Олений фарш? Ну, да. Ещё зимой, приобретя льготную лицензию, Тим застрелил старого северного оленя. Застрелил, умело освежевал, разделал, перевёз на снегоходе все съедобные части в посёлок и отправил их в морозильную камеру…. Инспектор по охране дикой природы – охотится? Есть такое дело. Но, заметьте, только на пожилых северных оленей, которые и без того обречены на скорую смерть от старости, и только в рамках выделенных законных квот…. Дело в том, что северных оленей на островах Шпицбергена (самых низкорослых северных оленей в Мире), проживает достаточно много. Иногда они, как и предначертано матерью-природой, умирают естественной смертью. И белые медведи, привлечённые острым запахом мертвечины, отходят от побережья. А кому это надо? В том смысле, а кому нужны белые медведи, бесконтрольно шатающиеся по островам архипелага и пугающие мирных туристов? И если бы – только пугающие…. В девятнадцатом и двадцатом веках нападения белых медведей на людей редкостью не являлись. В городке Лонгьир (столица Шпицбергена), в 1995-ом году был даже установлен памятник туристке, погибшей от клыков и когтей разъярённого зверя. Причём, эта кровавая трагедия произошла непосредственно в городской черте. После данного происшествия и было принято мудрое Законодательное решение: загодя избавляться – по мере возможности – от престарелых и больных северных оленей. Дабы вечно-голодные белые медведи могли бы отыскать продовольствие только на морском побережье…

Клык же, плотоядно урча, умял два больших куска сырой моржатины, размороженных ещё с вечера. И моржа – тоже Брут? Ну, да. С месяц назад молодая упитанная моржиха, израненная белым медведем, выбралась на берег недалеко от посёлка. Лечить несчастное животное, учитывая серьёзность полученных ран, было бесполезно. Жалко, но пришлось пристрелить. Освежевал, понятное дело, тушу, порубил на куски, отвёз домой и сложил в морозилку. Чай, пригодится и лишним не будет.

Какова же была емкость морозильной камеры, установленной в доме Тима? Ровно пять с половиной кубических метра. В самый раз – для серьёзного, несуетливого, рачительного и запасливого человека…

Походный рюкзак был собран ещё с вечера. Предусмотрительность, как известно, самый сильный козырь брутальных и упрямых королей. Поэтому, помыв после завтрака грязную посуду, облачившись в походно-лётный комплект одежды, забросив за спину рюкзак, повесив на правое плечо винчестер, перекинув через шею ремешок видеокамеры и достав из холодильника полиэтиленовый пакет с продуктами, он покинул хижину. То бишь, стандартный сборно-щитовой утеплённый домик. Казённый, ко всему прочему.

Покинул, предварительно позвав пса? Нет, Клыка звать не пришлось. Он, похоже, любил летать на мотодельтаплане ничуть не меньше, чем хозяин, и поэтому убежал к складским ангарам первым, как только покончил с поглощением вкусной и питательной моржатины.

Тим, насвистывая под нос что-то однозначно-сурово-брутальное, бодро шагал по одной из двух улочек Ню-Олесунна…

Что ещё за Ню-Олесунн такой? Рассказываю.

Этот населённый пункт, расположенный на острове Западный Шпицберген, является самым северным в Мире общественным поселением и был основан ещё в далёком 1916-ом году одной скромной норвежской компанией. Названия компании, извините, не помню. Основан, естественно, для добычи высококачественного каменного угля. Уголёк – с регулярными перерывами – усердно добывали, добывали, добывали, а потом, в 1963-ем году перестали. В основном, из-за резкого падения мировых угольных цен…. А начиная с 1968-го года, Ню-Олесунн начали использовать сугубо в качестве международного научно-исследовательского центра. Сегодня в этих многопрофильных научных исследованиях – помимо Норвегии – принимают участие представители Нидерландов, Германии, Великобритании, Франции, Италии, Польши, Японии, Южной Кореи и Китая. Постоянное население Ню-Олесунна составляет около тридцати пяти человек. Но в тёплый летний период, когда различные научные исследования и изыскания проводить гораздо сподручней, оно возрастает раз в пять-шесть.

Циркулируют настойчивые и упорные слухи, что, мол, и Россия – через год-другой – может присоединиться к данному процессу. И, поверьте, этой радужной перспективе здесь совсем даже не рады. Мол: – «А вдруг, все русские учёные такие же – как Брут Белофф? Тогда можно будет смело паковать рюкзаки и оборудование, да и сваливать – куда подальше. Если, понятное дело, нет устойчивого желания окончательно и бесповоротно сойти с ума…».

Тим представлял на островах Шпицбергена интересы «Фонда охраны дикой природы», созданного при ЮНЕСКО[2]. И данное обстоятельство для его коллег (не для всех, конечно), являлось дополнительным сильным раздражителем. Мол: – «Все люди, как люди. Старательно отстаивают интересы своих стран-государств. Тщательно тихарятся друг от друга. Целенаправленно и изощрённо интригуют. Создают, время от времени, хитрые коалиции, которые впоследствии успешно распадаются. Вновь создают и интригуют…. И только этот деятель – брутальный и упрямый до стойкой тошноты – сам по себе. Что хочет, то и вытворяет, даже не задумываясь о жёстких реалиях современной политической жизни. Хам трамвайный, короче говоря. Не знающий, что это такое – строгое и подозрительное начальство, всерьёз озабоченное международным научным престижем…. Э-э, вы только Бруту этих моих слов не передавайте. Ну, пожалуйста. С него, ведь, станется. Абсолютно безбашенный, неадекватный и непредсказуемый тип…».

И это было правдой. И что безбашенный, и что станется. В том плане, что на раз отгребёшь. Сперва отгребёшь, и только потом поймёшь – за что. Причём, по полной и расширенной программе. Были уже печальные прецеденты. То бишь, случались – время от времени…

Научные исследования (и всё, что, так или иначе, связано с ними), являлись практически единственным видом деятельности в Ню-Олесунне и его ближайших окрестностях. Какие конкретно – научные исследования? Да, всякие и разные. То бишь, климатические, зоологические, биологические, ботанические, палеонтологические, геологические и экологические. Ничего хитрого, если вдуматься.

Впрочем, Тим к научным исследованиям никакого отношения не имел. Он просто охранял все местные природные красоты и их обитателей. Тупо – охранял? Вот, уж, и нет. Наоборот, с недюжинной выдумкой, искренним сопереживанием и изощрённой смекалкой.

И усовершенствованный мотодельтаплан – подтверждение тому. Чтобы пользы больше принести. Да и от скуки не закиснуть…

Чем ещё известен крохотный заполярный посёлок Ню-Олесунн? М-м-м…. Пожалуй, только тем, что именно отсюда – в 1925-ом, 1926-ом и 1928-ом годах – стартовали легендарные экспедиции Рауля Амундсена и Умберто Нобиле к Северному полюсу. Ну, те самые, с использованием тогдашних самолётов и дирижаблей…

Итак, насвистывая под нос что-то однозначно-сурово-брутальное, он бодро шагал по одной из двух улочек Ню-Олесунна. Насвистывал, шагал и ненавязчиво оглядывался по сторонам. Машинально оглядывался, по устоявшейся многолетней привычке. Так как профессия охранника и строится – главным образом – на тщательных и многогранных наблюдениях….

Впрочем, ничего нового не наблюдалось. Всё те же аккуратные разноцветные домики. Серовато-голубовато-бирюзовые воды фьорда. Тёмно-бурая тундра, местами покрытая серо-бело-желтоватыми пятнами ещё не растаявшего до конца снега. Чёрные скалистые горы, напоминавшие своими очертаниями величественные средневековые замки, наполовину-разрушенные безжалостным Временем.

Вокруг было безлюдно, тихо и скучно.

– Любит здешняя учёная братия поспать вволю, – незлобиво усмехнулся Тим. – Оно и правильно. В том смысле, что пусть, родимые, дрыхнут. По крайней мере, некому будет приставать с глупыми и назойливыми вопросами…

Клык расположился рядом с нужным ангаром – лежал себе на пышной моховой кочке и, вывалив на сторону длинный розовый язык, задумчиво вглядывался в размытый силуэт острова Принца Карла, видневшийся – в морской загадочной дали – на западе. Демонстративно вглядывался, не обращая ни малейшего внимания на стайку разномастных поселковых собак, прогуливавшихся рядом с соседним складским помещением. Да и собаки – якобы – не замечали чёрно-белого хаски. Мол, к этому брутальному и активному индивидууму не стоит – лишний раз и без особой на то нужды – приближаться. Можно ненароком и отгрести на раз. Причём, по полной и расширенной программе…

Тим, сбросив с плеч тяжёлый рюкзак и прислонив винчестер к ближайшему валуну, отомкнул врезной замок, распахнул двухстворчатые ворота и выкатил из ангара – по узким рельсам на специальной тележке – модифицированный «Bidulm».

– Р-рыы, – предупреждающе рыкнул Клык, мол: – «К нам гости пожаловали. Насквозь незваные и даже, что характерно, совсем без подарков…».

Тим, выпустив из ладоней килевую трубу мотодельтаплана, обернулся и тут же мысленно расстроился: – «Вот же, блин подгоревший! Сглазил-таки. Мол, некому будет приставать с глупыми и назойливыми вопросами…. Как же. Размечтался. А всё потому, что три раза не сплюнул через левое плечо, да и по дереву не постучал. Голова садовая и легкомысленная…».

К складским поселковым ангарам – со стороны двухэтажного красно-синего домика – торопливо приближалась высокая сутулая фигура, облачённая в бесформенный пуховик цвета хаки.

– Гав, – расстроено известил Клык, мол: – «Мистер Альвисс Олсен, собственной персоной. Принесла нелёгкая умника[3] и зазнайку, мать его скандинавскую…. Вот, почему именно он, а не кто-нибудь другой? А? Эх, грехи наши тяжкие, в Рай не пускают…».

Альвисс Олсен, помимо чисто-научных и исследовательских функций, выполнял в посёлке и обязанности неформального представителя господина губернатора Шпицбергена.

Неформального – это как?

– Элементарно, – ворчливо пробормотал под нос Тим. – Эта мерзкая сволочь, видите ли, приятельствует с тутошним губернатором. И по этому поводу всюду суёт свой длинный норвежский нос. А потом усердно стучит – словно оголодавший лесной дятел. То бишь, пересказывает доверчивому и простодушному губернатору все поселковые слухи и сплетни. Выдавая их за кристально-чистую правду, ясен пень. Гнида скользкая и прожжённая. Тварь дешёвая и продажная. Морда мутная и в корягу обнаглевшая. Точка…

– Доброе утро, мистер Белофф! – подойдя к ангару, поприветствовал на английском языке Олсен.

– Эге, доброе. Впрочем, и добрей бывает. Редковато, вот, только. На мой брутальный и изысканный вкус.

– Простите?

– Не напрягайся, родной. Это я просто юморю так, – любезно пояснил Тим. – То есть, хохмлю. Старинная, так сказать, русская народная традиция. Точка.

– Ага, кажется, понял…. Извините, а куда вы сейчас направляетесь?

– Зачем это тебе, парниша?

– Конечно, на всякий случай. Чтобы знать, где вас искать.

– Зачем – меня искать?

– Допустим, забарахлит двигатель вашего летательного аппарата, – бережно поправив на длинном носу квадратные профессорские очки, лучезарно улыбнулся норвежец. – Придётся совершать вынужденную посадку. Причём, жёсткую, при которой может повредиться и выйти из строя ваш мобильный телефон…

– Сплюнь, морда. И по дереву обязательно постучи.

– Простите?

– Похоже, приятель, что тебя легче придушить, чем уболтать.

– Простите?

– Господь Бог простит. Если, понятное дело, посчитает нужным и не забудет – в сонме дел ежедневных и важных…. Ладно, очкарик, передохни. Удовлетворю, так и быть, твоё неуёмное любопытство. Слушай сюда, пройдоха. А если хочешь, то и записывай. Мне, ей-ей, не жалко…. Вылетаю на дежурный обзор-осмотр островной местности, вверенной моему пристальному вниманию. Маршрут следующий: база – мыс Верпегенхукен – база. В случае экстренной необходимости возможны дополнительные посадки в опорных точках. Как бы так. Точка…. Доволен, дружбан губернаторский?

– Как вы сказали? Мыс Верпегенхукен?

– Что это с тобой, морда? – удивился Тим. – Даже на месте слегка подпрыгнул. И побелел весь. Типа – взбледнул. Никак, поплохело?

– Э-э-э…. М-м-м…, – неуверенно замялся Олсен, после чего неожиданно заявил: – Мыс Верпегенхукен – запретное место. Его нельзя посещать без…э-э-э, без специального разрешения господина губернатора. И, вообще, данная территория является частной приватной собственность.

– Шутка такая, весёлая-весёлая? Уже можно ржать?

– Нет, не шутка. Я говорю совершенно серьёзно. И, более того, официально.

– Кому – нельзя посещать?

– Всем.

– И даже мне? – выжидательно прищурился Тим.

– Вам – особенно, – надувшись гордым мыльным пузырём, бухнул норвежец.

– Гав-ввв! – неодобрительно гавкнул Клык, мол: – «Что же ты, придурок законченный, творишь? Ведь всему Шпицбергену известно, что Брут – самый упрямый разумный гуманоид. Среди проживающих – на данный конкретный момент – на островах архипелага, я имею в виду. Самый-самый-самый. И конкурентов-то, что характерно, достойных нет…. Полагалось, милок, действовать совсем по-другому. Одобрить надо было, мол: – «Молодцом, мистер Белофф! Правильное и мудрое решение приняли. Одобряю! Незамедлительно отправляйтесь по намеченному маршруту. И посетите – в обязательном порядке – мыс Верпегенхукен. Ну, очень надо! Высокопоставленный господин губернатор лично просил об это. Ну, так просил. Умолял-таки. Слёзно-слёзно…». Тогда-то что. Брут, даю на отсечение свой пушистый хвост-крендель, наверняка бы поменял маршрут, отправившись куда-нибудь к югу. Например, на плановый облёт земли легендарного Оскара Второго…. А в данном раскладе, мистер очкарик, извини. Ничего у тебя не выгорит. Ничего и даже чуть меньше…».

– Дай-ка мне, уважаемый коллега, твою мужественную правую ладошку, – душевно попросил Тим.

– Зачем это? – насторожился Олсен.

– Затем, что очень хочу её пожать. В знак искренней дружеской благодарности, понятное дело…. Как это – за что? За то, что не позволил мне, недоумку с русскими корнями, грубо нарушить высокий губернаторский запрет, о котором я ничего не знал. Предотвратил, так сказать, казус отвратительный. А может, и полноценный дипломатический скандал…. Ну, я жду.

– Э-э-э…

– Сопли не жуй, деятель, – белозубо улыбнувшись, посоветовал Тим. – Ладошку-то давай.

– Гав, – безразлично отвернулся в сторону Клык, мол: – «Какая ещё, в одно место неприглядное, «белозубая улыбка»? Не смешите, право. Натуральный оскал волчий…. Беги отсюда, дурилка норвежская, пока цел. Улепётывай со всех ног…».

– О-у-у-у-у-у! – буквально-таки взвыл губернаторский приятель, почувствовав, как его изнеженную научную ладонь охватили безжалостные кузнечные клещи, а ещё через пару секунд замолчал и, подломившись в коленях, начал опускаться на землю.

– Осторожненько, осторожненько, – ловко подхватив безвольное тело под мышки, забормотал Тим. – Так же и ушибиться недолго. Что же вы, батенька, такой хиленький? Спортом надо заниматься, если натура природная слабовата…. Ага, вот сюда. Присаживаемся и прислоняемся спиной к стенке ангарной. Молодец, послушный. Хвалю. Сиди и прохлаждайся, забот-хлопот не ведая…. Да ты, морда норвежская, не дрейфь. Минут через десять-пятнадцать непременно придёшь в себя. Непременно. Обещаю. Встанешь и дальше пошагаешь-запрыгаешь. Типа – козликом молоденьким. Только в очочках. Бывает. Честное брутальное слово…. Да, хорошее утро нынче выдалось. Бодрое такое. Оптимистичное. Знать, и день с вечером будут интересными. По крайней мере, взлетев по-быстрому, будем надеяться на это. Точка…

Раздался надсадный и тоскливый собачий лай. Это поселковые псы – со всех лап – разбегались в разные стороны. Почему – разбегались? Да чисто на всякий пожарный случай. Дабы не попасть – ненароком – под внеплановую и жёсткую раздачу…