Бульдожья схватка

Глава первая НАШЕГО ПОЛКУ ПРИБЫЛО, ГОСПОДА…

Правильно говорят, что утро вечера мудренее. Проснулся он, уже не испытывая ни тягостной тревоги, ни прежнего саднящего беспокойства. Опасность, и нешуточная, осталась, но отношение к ней стало ровное. Вполне даже профессиональное. О ней не следовало забывать, ей следовало противостоять достойно — и только. Никакой, с позволения сказать, лирики…

После завтрака, проводив Катю на необязательную службу, он скорчил рожу начавшему кое-как его признавать бультерьеру и направился в кабинет. Мимоходом подумал, что обнаружил, наконец, ответ на один из вопросов: почему Пашка настаивал, чтобы Катя работала. Ответ незатейлив и подловат: да чтобы ее не было дома, чтобы ненароком не помешала забавам…

Услышав непонятные звуки в каминной, заглянул туда. Неведомо почему «театр» выглядел заброшенным и покинутым, хотя внешне ничего вроде бы не изменилось — и шест поблескивал столь же ярко, и гроздья светильников остались на своих местах…

Из той самой двери в углу спиной вперед появилась Марианна, тащившая за собой огромный картонный ящик. Выпрямилась, заметив его, выжидательно улыбнулась.

— Прибираемся? — спросил он вежливо.

— Вы же сами распорядились…

— Насчет чего?

Она поправила указательным пальцем упавшую из-под кружевной наколки прядь волос, пожала плечами с видом легкого недоумения:

— Как это? Звонил Косарев, передал, что вы категорически приказали ликвидировать театр. Так и сказал. Он, мол, сам не имеет понятия, что это означает, но именно это вы приказать изволили… Я понимаю, что ему, старому сморчку, сие знать и не полагалось, но все же к чему такая спешка? Петр не растерялся:

— Почему — спешка? Просто ликвидируется театрик, вот и все. Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Ты против?

— Откровенно, Павел Иваныч? — Она подошла вплотную и уставилась с блудливой подначкой. — Конечно, против. Привыкла как-то, мне его будет не хватать… Вы не поторопились? — Нет, — сказал он сухо, демонстративно отстраняясь. — Театрик погорел, Марьяшка, и это — суровая реальность…

— А я?

— А ты служи на прежней должности.

— И только? — спросила она разочарованно.

Он развел руками.

— Ох, Павел Иваныч, и надо ж было вам так неудачно головой приложиться…

— фамильярно сообщила она. — Положительно, я вас не узнаю…

— Ведь это же просто другой человек — а я тот же самый… — пропел он с надлежащей хрипотцой. — Что делать, что делать… Тебе как Косарев велел распорядиться реквизитом?

— Сказал, что пришлет машину. — Она заглянула в ящик, где навалом лежали разноцветные тряпки. — Значит, на свалку?

— Вот именно, — сказал Петр, направляясь к двери.

И это прекрасным образом ложится в первоначальную версию, лишний раз доказывая ее правильность. Рубка хвостов продолжается. Нужно в темпе ликвидировать все следы домашних сексуальных забав, так или иначе связанных с хозяином. Любые материальные следочки не вполне нормальных эротических развлечений должны быть связаны исключительно с личностью Митеньки Елагина, рехнувшегося снайпера. Значит, совсем скоро… Как? И где? Интересно все же, что за обманку подсунули Елагину? Обманку, успокоившую его, надо полагать, полностью? Ведь никак не может Пашка оставить его в живых после всего, Елагин необходим исключительно в виде трупа, каковой не в силах опровергать обвинений, а спиритизм нашим судом в качестве доказательства пока что не рассматривается. Все они теперь реквизит — и он, и Катя, и Елагин…

В кабинете Петр первым делом проверил сейф — фотографии пока что были на месте. Не стоит ломать голову над тем, кто их должен забрать и когда, — все равно по скудости информации не допрешь…

Он снял с полки зеленый томик Гюго — тот самый, зачитанный, с переплетом, покрытым продольными трещинками. Раскрыл наугад. Очень похоже, Пашка частенько здесь посиживал, перечитывая в сотый раз. Интересно, когда его осенило? Быть может, давненько…

Вряд ли давно умерший классик мог предвидеть, что созданный им образ некий русский бизнесмен воспримет как руководство к действию…

Образ, надо сказать, не из простеньких. Сьер Клюбен. Человек, долгие годы считавшийся воплощением честности и благородства. И никто предполагать не мог, что это — маска. Что многолетняя воплощенная честность служит не более чем инструментом. Что сей субъект просто-напросто решил однажды не размениваться на мелочи, то есть не нарушать одну из заповедей божьих по пустякам, а с азиатским прямо-таки терпением ждать, когда в руки приплывет настоящий куш. И дождался, благодаря той самой честности. И преспокойно смотался бы с добычей, не слопай его осьминог. Ну, осьминога Гюго приплел согласно традициям чопорного девятнадцатого века, когда считалось, что порок непременно должен караться, по крайней мере, в литературе; в жизни, есть сильные подозрения, сплошь и рядом обстояло наоборот — и во Франции, и в других странах. Даже в девятнадцатом веке. Что уж говорить о двадцатом, где…

Бросив случайный взгляд поверх книги на экран включенного телевизора, он вскочил, схватил со стола черный пенальчик дистанционки, вдавил кнопочку. Звук прямо-таки ударил в уши, и Петр торопливо сделал потише, глядя на занявшую весь экран фотографию Бацы: цыган беззаботно ухмыляется в объектив, оскалив великолепные зубы, усы топорщатся, шляпа лихо сдвинута на лоб, толстенная золотая цепь под расстегнутой рубахой охватила мощную шею…

И тут же другой снимок, тоже черно-белый: два трупа, заснятые со вспышкой, распростертые, похоже, на асфальте. Лиц не видно, рубашка у одного задралась, открыв пузо и рукоятку засунутого прямо за пояс пистолета… ТТ. Точно, ТТ.

— …вчера около полуночи неизвестный в упор расстрелял из револьвера системы наган Петре Георгиевича Чемборяну, более известного в определенных кругах под кличкой Баца, и его племянника, Константина Чемборяну, — возбужденно повествовал репортер «Криминального канала». — Прибывшая по звонку соседей милиция…

Петр слушал. чувствуя, как лицо вновь стягивает в застывшую маску. Две пули в голову Баце. Пуля в затылок его племяннику. Наган обнаружен милиционерами в трех шагах от трупов, а вот стрелявший не то что не обнаружен, его никто и не видел вовсе, трижды нажал на спуск не обремененного глушителем револьвера и растворился в сумерках, словно денежки вкладчиков МММ. Интересно, скажут, сколько в барабане-то осталось патронов?

Четыре. Полный был барабан… Это профи, конечно. Три пули на двоих, все до одной в голову, грамотный отход при полном отсутствии свидетелей как отхода, так и акции… Нормальный несуетливый профессионал.

А это уже совсем интересно… «Как полагают», «по слухам», «согласно некоторой информации»

Баца имел кое-какое отношение к торговле наркотой в Шантарске. Что ж, следовало ожидать — на одном бензине таких денежек не наваришь. В заключение репортер одарил зрителей удивительно свежей, незахватанной мыслью — объявил, что, по его личному разумению, убийство это, во-первых, совершено киллером, а во-вторых, связано с деятельностью Бацы на многотрудной ниве торговли дурью. Надо же, какова глубина анализа. Не открой пацан глаза зрителям, можно было подумать, что убийство это совершено бабулей-пенсионеркой на почве спора касаемо президентских шансов Жирика… Молодой, а с толком…

Что же, снова совпадение? Сегодня Баца отдал на доверии Пашке двадцать миллионов баксов, а завтра его шлепнул кто-то сторонний? По причинам, не имеющим никакого отношения к обшарпанному «уазику», все еще пребывающему на стоянке? Ох, плохо в такие совпадения верится с некоторого момента…

Точнее говоря, не верится вообще. Если Баца никому не сказал, кто именно принял у него триста кило заокеанских денег, получается и вовсе пикантно. А если и сказал — невелика беда. Спрашивать будут с П.И. Савельева, с того, что сейчас сидит в этом вот кабинете с томом Гюго на коленях, а этому Павлу Ивановичу по замыслу режиссеров вскоре предстоит покинуть наш бренный мир, надежно оборвав все ниточки. Вся ответственность падает на Румату Эсторского, ируканского шпиона и заговорщика… И…

— К тебе можно?

Он поднял голову, недоуменно уставился на Наденьку. Впервые на его памяти юная «падчерица-племянница» зашла в кабинет, да вдобавок обратилась на «ты» вместо обычных издевательски-вежливых подначек вроде «любезного папеньки».

— Ну, заходи, цветочек жизни, — сказал он, недолго думая. — Что скажешь и какими судьбами?

Она тщательно затворила за собой тяжелую дубовую дверь, надежно отсекавшую все внешние шумы и, Петр успел убедиться, не позволявшую снаружи подслушать разговор в кабинете. Пересекла кабинет с какой-то боязливой осторожностью, будто опасалась нападения. Остановилась у кресла.

— Присаживайся, — сказал Петр, отложив книгу. — Что ты мнешься?

По-прежнему стоя, Наденька сообщила:

— Должна тебя для начала предупредить: я все скинула в Интернет знакомым, и если со мной что-нибудь случится, останутся свидетели, хоть и виртуальные…

— Интригующее начало, — признался он искренне. — Чертовски, я бы выразился, интригующее… Ладно, не буду я тебя душить и в мясорубке проворачивать не буду. Излагай.

— Я серьезно.

— Я тоже, насчет мясорубки. Садись и валяй. Она, наконец, уселась, потянулась к его пачке «Мальборо»; прежде чем Петр успел высказать вслух свое мнение по сему поводу, сунула в рот сигарету, щелкнула его зажигалкой. Вполне умело, не закашлявшись, выпустила дым — и пытливо уставилась серыми Катиными глазищами.

— Излагай, интриганка, — сказал он устало.

— Ты, вообще, кто такой?

— В смысле?

— В самом прямом. Ты кто такой? То, что никакой ты не Павел Иванович Савельев, мне и так ясно. Интересно только, кто ты на самом деле такой?

«Вот это да», — подумал он не без уважения. Ни одна собака не догадалась, включая тех, кому по долгу службы положено быть олицетворением подозрительности. А эта сопля очаровательная, изволите ли видеть, ухитрилась как-то…

— Кажется, я поспешил пообещать, что не пущу в ход мясорубку, — усмехнулся он. — Эй, я шучу! Сядь на место. Дитя мое, а с чего ты, собственно говоря, решила, что я — это не я?

— Повторяю, я все скинула в Интернет, хоть и в закодированном виде. Если от меня завтра не поступит сигнала, все раскроется…

— Ты уже говорила про Интернет. Я тебе вроде бы задавал вопрос?

— Во-первых, наш Павел Иванович в компьютерах разбирался самую малость получше пьющего сантехника дяди Миши. — сообщила Надя. — А ты шаришь по Интернету, пожалуй что, не хуже меня. Во-вторых. Наш Павел Иванович икру в жизни не ел, воротило его от икры, как меня от него. А ты ее лопаешь столовыми ложками.

— Ну уж и столовыми…

— Я метафорически. Ты ее с удовольствием лопаешь.

— Есть такой грех… Продолжай.

— Ты не помнишь, где что лежит. Сто раз убеждалась. Реджи на тебя ворчит, как на чужого — собаки звери чуткие… У тебя пластика другая, совершенно. Я когда-то ходила на балет, потом бросила, надоело, но мне там массу полезных вещей успели рассказать про пластику, локомоторику… — Она опустила глаза, щеки порозовели. — Ну, и со мной ты держишься… совершенно иначе.

— Ага, — сказал Петр. — А этот, я так понимаю, не мог мимо пройти, чтобы по попке не похлопать?

— Нечто вроде, — сказала Надя, сердито сверкнув глазами. — В общем, я поняла, что ты — это не ты…

— Все?

— Все, — чуть удивилась она. — А что, этого мало?

— Бог ты мой, — сказал он, прилагая героические усилия, чтобы не взорваться хохотом. — И ты это в Интернет слила в кодированном виде? Только это?

— А разве мало?

— Ты мне начинаешь нравиться, — сказал Петр. — Не надо ерзать, я в чисто платоническом смысле… Значит, после того, как я в полном соответствии с традициями Агаты Кристи подсыплю тебе крысиного яда в какао, в Интернете окажется только этот компромат? Надюша, извини меня тысячу раз, но это такое детство…

И понял по ее озабоченному личику, что подсознательно она и сама давала себе в том отчет. Усмехнулся:

— А ты отчаянная…

— Какая есть, — отозвалась она настороженно.

— Ну, и чего ты от меня хочешь? Пару тысяч баксов в качестве платы за молчание? Говори, не стесняйся, дело житейское. Ах, нет? Головой мотаешь? Ну так какого ж тебе рожна, прости за вульгарность?

И тут же нашел ответ сам. Несмотря на тягостное прошлое, все эти фотосеансы и видеозабавы, несмотря на умелое обращение с сигареткой, на обретенную уже сексапильность, это всего-навсего ребенок. Дети обожают тайны, предпочтительно роковые, жаждут разгадки…

— Что ты молчишь? — поинтересовалась она напряженно.

— Думаю, — признался он. — Да нет, не про то, на сколько кусочков тебя разрезать… Искренне кое-чего не понимаю. Ладно, ты меня расшифровала. Что же с матерью сенсационными открытиями не поделилась? Или с какой-нибудь подружкой? Двинула ко мне самому. Это, извини, рискованно. Мало ли для каких целей я в вашу честную семью вполз коварным змием… Вдруг я вас всех хочу темной ночкою перерезать, украсть из серванта серебро и убежать? А подлинник давным-давно лежит в Шантаре с дюжиной утюгов на ногах?

— Не похоже.

— Да-а? — с интересом спросил Петр. — И как же ты себе представляешь механизм подмены?

— Я над этим неделю голову ломала, — сказала она. — И пришла к выводу, что он сам это все устроил. Ты уже больше месяца его изображаешь, но никто ничего не заподозрил, ни в офисе, ни в других местах. Значит, ты должен очень много о нем знать, очень. Предположим, вы его похитили, пытали, выкачали информацию… Нет, не верится. Такое только в кино бывает. Он сам зачем-то все придумал. Интересно, где он тебя отыскал, такого? Ведь — как две капли…

— Нет, ты уж не отклоняйся от темы, — сказал Петр. — Ты почему пришла прямо ко мне, а не, скажем, к матери?

Девчонка подняла голову, глядя ему в глаза по-взрослому серьезно:

— Потому что мать изменилась. Ей так гораздо лучше. Уж это-то понять ума хватает…

— А тебе? — усмехнулся Петр.

— И мне.

— Понятно…

— Да ничего тебе не понятно! — взвилась Надя. Успокоилась, заговорила тише: — Понимаешь, все пошло совершенно по-другому. Жизнь вдруг стала совершенно нормальной. Без… всего этого. Ты меня прекрасно понимаешь, папочка?

— Ну, — сумрачно признался он.

— Вот… И я свободно вздохнула, и мать на человека стала похожа. Вот и скажи ты мне честно — когда это кончится? Чтобы мне приготовиться. Или… Ладно, коли уж пошла полная откровенность… Нельзя ли сделать так, чтобы все осталось по-старому? Как теперь? Тебе что, этого не хочется? Думаешь, я не видела, как ты на мать смотришь? И как она цветет?

«Бог ты мой, как она должна Пашку ненавидеть», — подумал Петр растерянно. И сказал:

— Интересно, ты сама-то понимаешь, какой в твоем предложении потаенный смысл?

— Понимаю, — выпалила она, ни секунды не промедлив.

— М-да…

— Что — «м-да»? — спросила она яростным шепотом. — Что я его, козла, ненавижу? А ты фотографии просматривал, прежде чем мне отдать?

— Я и пленку видел, — признался он.

— Тем более. Поставь себя на мое место, а? Ты бы его любил?

— Я бы его пристукнул, — признался Петр.

— Так то — ты. А я не умею, у меня не получится. Да и неизвестно, где он спрятался… Слушай, — сказала она с мольбой. — Неужели тебе не хочется насовсем? Насовсем им остаться?

— Самое смешное, хочется, — признался Петр. — Не ради денег и всего прочего.

— Ради матери?

— Догадлива ты не по летам, дите мое…

— Потому и догадлива, что давно не дите, — отрезала Надя. — Научили жизни… Ну, так чего ж ты медлишь? Пристукни его к чертовой матери — и все будет отлично.

— Легко сказать…

— Слушай, кто ты все-таки?

— Брат-близнец, — подумав, решился он.

— Серьезно? — глаза у нее поневоле округлились. — А вообще, тогда все понятно… Полковник?

— Подполковник.

— Ну да. Он давненько как-то говорил, что брат у него офицер, но насчет близнеца ни словечком не помянул… Вообще на моей памяти он тебя поминал всего-то раза два… — Надя воззрилась на него с нескрываемым любопытством.

— Теперь-то понятно… И я, дура, так разоткровенничалась… Если ты родной брат, не сможешь…

— Зато он, кажется, сможет, — сказал Петр угрюмо.

— Что?!

Он решился. Был сейчас настолько одинок, что любой сподвижник, даже эта соплюшка, стоил целой армии. А учитывая, что девчонка люто Пашку ненавидела, мало того, жаждала, чтобы все осталось по-старому, — быть может, и не столь уж никчемное приобретение?

Он рассказывал негромко, профессионально отсекая лишнее, малозначащее, ненужное в данный момент — голая суть, сначала факты, потом его версии, его наблюдения, его выводы. Надя слушала, не сводя с него глаз, по-взрослому печальных. Он развел руками:

— Ну вот и все, если вкратце… Что думаешь? Ты его получше знаешь…

— Он нас убьет. Всех. Это такая сволочь… что он, что Митька Елагин. Вполне в его стиле — подставить тебя вместо… а самому махнуть за границу под видом грека.

— Ты не в курсе, мать что-нибудь подписывала? Ну, знаешь, такое случается

— часть акций или другого имущества регистрируют на имя жены, чтобы…

— Да прекрасно я поняла, — досадливо махнула рукой Надя. — Два года назад, когда была перерегистрация предприятий. Я плохо помню детали, мне их и не объясняли, но, в общем, она практически совладелец. Полноправный. Что ты нахмурился? Это для нее… хуже?

— Гораздо, — сказал он честно. — Значит, класть будут не меня одного, а всех… Трех.

— Так что же ты сидишь?!

— Потому что бессмысленно куда-то бежать, махая руками, — сказал Петр. — К тебе можно относиться серьезно, как ко взрослой?

— А ты как думаешь? — огрызнулась она. — Если меня хотят ухлопать всерьез, как по-твоему, серьезно я хочу это сорвать или нет?

— Пожалуй что, серьезно, — сказал он задумчиво. — Я, собственно, не о том… Молчать сумеешь?

— А до сих пор я что, по-твоему, делала? — хмыкнула девчонка, взглянув на него, честное слово, с видом извечного женского превосходства. — На всех углах о своих догадках болтала?

— Да нет, — признался Петр. — Вот что… У меня сложилось впечатление, что квартира, где ты… где тебя снимали на видео — в этом же доме?

— Ага, — сумрачно поддакнула Надя. — Двадцать четвертая. Он уж давненько купил…

— Елагин там живет?

— Иногда. А так — никто. Там у них… — она горько покривила пухлые губки. — Киностудия и все такое прочее. Зачем тебе?

— Затем, что кое-что я уже просчитал и план у меня есть, — сказал Петр раздумчиво. — А эта квартирка, похоже, свою роль в их плане определенно сыграет. Слушай внимательно…

Глава вторая МИЛЛИОН — ЦИФРА КРУГЛАЯ…

Откинувшись на спинку кресла в роскошном кабинете, он в последний раз прокрутил все в голове. Как и следовало ожидать, собственный план при трезвом размышлении смотрелся авантюрой чистейшей воды — да и был таковой. Вот только ничего другого он был решительно не в состоянии предпринять. И потом, в истории человечества авантюры неисчислимое число раз проходили, проскакивали, увенчивались успехом. Авантюра — это то, что провалилось, а вот при успехе — и не авантюра вовсе…

Немного успокоив себя захватанными истинами, встал, вышел из кабинета спокойной деловой походочкой и направился прямиком к Земцову. Какового и обнаружил за столом — кажется, не в самом худшем расположении духа.

— Ну, как успехи на ниве безопасности? — спросил Петр, усаживаясь. — Не похоже, чтобы вы были особенно удручены…

— То же и о вас можно сказать, — отозвался Земцов. Приходилось рисковать. Если Земцов в игре — моментально стукнет кому следует о просьбе, которая сейчас последует, а там если и не всполошатся, то неладное почуют обязательно, смекнут что-то, начнут следить, поменяют планы. Однако весь предшествующий опыт Петра говорил за то, что Андропыч ни о чем не подозревает. В такие игры не следует втягивать хороших профессионалов — они-то как раз быстренько сообразят, что вокруг одного-единственного коня Боливара рано или поздно начнется суета с пальбой и поножовщиной…

— Не будем тяпуть кота за хвост, Андропыч, — сказал Петр. — Мне кое-что нужно, причем немедленно. Для вас это пустячок.

— А конкретно, Павел Иванович?

— Два микрофона, потайные «липучки», я их видел в прошлый раз в вашем хозяйстве. С соответствующими приемничками. Радиус приема — не менее пятидесяти метров, а лучше — более. Это первое. Второе. — Петр подошел к окну и указал на противоположную сторону улицы. — Максимум через четверть часа во дворе вон того дома должна стоять машина, не обязательно роскошная, лучше даже, если это будет обычная «Жига», но надежная. Ключи — мне. Выполнить и забыть.

— С первым — проще… — задумчиво сказал Земцов. — А вот второе… Нет, несложнее… Но вы ведь, насколько я ухватываю, сами намерены этой машиной воспользоваться?

— Угадали.

— Интересно, как вы незамеченным покинете здание?

— Придумаю что-нибудь, — сказал Петр. Земцов вскинул на него глаза, кисло усмехнулся:

— Значит, все-таки это были не байки? О вашем личном подземном ходе?

— Андропыч… — поморщился Петр. — Вы же профессионал. Есть вещи, о которых должен знать один. Не более того.

— Это опасно.

— Почему? Никто и предполагать не может. Разве что ваш кабинет набит «клопами».

— Ничего подобного.

— Вот видите, — сказал Петр. — Это не просьба. Это прямой приказ. Который, как известно, не обсуждается. Что до покушений — вы мне поверите, если я скажу, что уверен на сто двадцать процентов: больше этого не повторится?

— Знаете, Павел Иванович, есть два вида уверенности, — сказал Земцов дипломатично. — Когда мы в чем-то свято уверены и когда наша уверенность и есть истина.

— Имеет место быть как раз второе. Земцов недоверчиво спросил:

— Значит, все же развели?

— Развел. Раз и навсегда. Извините, что я вас не вмешивал, но, как показало последующее, именно эта тактика себя и оправдала.

— Павел Иванович, я иногда ломаю голову, отчего не написать в конце концов прошение об отставке…

Действуя сугубо по наитию, Петр сказал:

— Андропыч, а разве я вас никогда не предупреждал, что иные вопросы буду решать исключительно своими силами? В самом деле, не предупреждал? Точно?

— Предупреждали, — сознался Земцов.

— Вот видите… — развел руками Петр.

— Иногда у меня появляется идиотская мысль…

— Что перед вами — другой человек? — подхватил Петр догадливо, улыбаясь так, чтобы шеф службы безопасности сам, без подталкиваний, проникся всей нелепостью этой идеи. — А интересно, откуда бы другой взялся? И кто бы его на мое место пустил?

— Я и сам понимаю, что такие мысли — сущее идиотство, — сознался Земцов с виноватой улыбкой, крайне порадовавшей Петра. — Но вот остается такое дурацкое впечатление…

— Поговорите с психологами, снимут в два счета, — нагло заявил Петр. — Я тут подчитал кое-что… Оказывается, история медицины прямо-таки пестрит случаями самых удивительных трансформаций, происходивших с людьми после хорошего удара по башке. В больнице нечего было делать, и я подолгу болтал с доктором. Был даже случай, когда в одном человеке умещались две личности. Две сугубых индивидуальности, причем ни одна о наличии другой не подозревала. По четным, скажем, числам человек — портной Антуан, а по нечетным — нотариус, а то и вовсе граф…

— Читал и я что-то такое…

— Так вот, доктор мне говорил, что это вовсе не утки, — сказал Петр авторитетно. — Представляете, как вы намаялись бы со мной, прорежься во мне после аварии два этаких вот субъекта?

— Господи спаси…

— Вот именно. Давайте микрофоны и в темпе распорядитесь насчет машины. Вернувшись в кабинет с ключами и парочкой маленьких транзисторов в

кармане — самые обычные приемники, продаются во многих магазинах, — Петр опробовал микрофончики и остался доволен. Велел Жанне вызвать Косарева.

Когда тот пришел, декорации смотрелись безукоризненно: Петр восседал за столом без пиджака, с распущенным узлом галстука, перед ним на подносе стояла бутылка и бокал с остатками коньяка на донышке, и разило от него соответственно.

Блокировав дверной замок, Петр встал из-за стола, слегка пошатываясь, подошел к заму, поймал его за рукав и, не слушая робких возражений, потянул к столу:

— Нет уж, Фомич, или ты вмажешь, или я кровно обижусь…

Он старался не переиграть, соблюдать меру. Фомич, проглотивший спектакль, покорно принял бокал, выпил и уставился с неподдельной тревогой:

— Павел Иванович, что это на вас нашло?

— Расслабиться решил душою, друг мой, — признался Петр. — Как ныне выражается молодое поколение — оттянуться. Подключайтесь, голуба, а? Только чур — телочку сам себе искать будешь, я-то Жанку вызову…

— Вы серьезно?

— Абсолютно! — заявил Петр с пьяной целеустремленностью. — Ты у меня сейчас вмажешь как следует, потом телушек поваляем…

— Я вас прежде никогда таким…

— Имею я право расслабиться? — грозно-обиженно вопросил Петр. — Дела идут нормально, спектакль я вам откатал по полной программе, что же, не имею права, коли делать нечего?

— Имеете, конечно, имеете… Это у вас надолго?

— Фомич, я ж не алкоголик. Запоями не страдаю. Выпью свое ведро — и стоп! Ну?

— Павел Иванович, извините великодушно, но у меня, в отличие от вас, дел сегодня невпроворот…

— Вот и давай поговорим о делах, — сказал Петр с многообещающей улыбкой.

— Конкретно, о финансах, — он с размаху выплеснул в рот коньяк, первую за сегодня дозу, которой предстояло остаться и единственной. — О денежках, о бабках, о башлях… Имеешь такие полномочия?

— Я не вполне понимаю…

— Сейчас поймешь, — пообещал Петр, подошел к нему, небрежно притянул за лацкан пиджака и зашептал в ухо: — Хорошую вы со мной сыграли шуточку, деловые… Поманили пальчиком, пообещали пятьдесят штук…

— Почему — пообещали? Ровно столько и получите…

— Ах ты, жук лысый! — ласково сказал Петр, дыша спиртным и смачно пошлепывая Фомича по лысине. — Видишь ли, золотко, когда мы договаривались, суммочка эта казалась прямо-таки ослепительной. Но вот потершись среди вас, я, уж извини, кое-чего нахватался. Разъяснили насчет процента со сделок. Вы, голуби, получите сто пятьдесят миллионов баксов, плюс то, что лежит в «уазике», а от бедного подполковничка в отставке отделаетесь полсотней кусков?! Неаккуратно…

— Так сколько же вы хотите?

— Вот это уже похоже на деловые торги, — сказал Петр, ухмыляясь. — Пятьдесят тысяч — совершенно некруглая сумма… Миллион.

— Чего?! — по-бабьи взвизгнул Фомич.

— Долларов, — безмятежно сказал Петр. — Это выходит даже меньше одного-разъединственного процента. Если разделить… сто пятьдесят на сто, плюс…

— Простите, но ведь это — инвестиции. А не куча наличных, которые вульгарно распихают по карманам!

«Да-а?» — мысленно ухмыльнулся Петр и сказал вслух:

— А мне, пардон, по барабану. Не смотрите на меня зверем. Раз в жизни подвернулся шанс заработать как следует на всю оставшуюся жизнь… Это бизнес, нет?

— Это нахальство! — взвился Фомич.

— Да-а? — осклабился Петр. — Ну, как хотите, я не настаиваю, в принципе. Вот только может случиться так, что я в следующий раз, когда придет время подписывать очередные эпохальные соглашения, окажусь вдрызг пьяным, так что выйдет полная конфузия… Могу подписать, а могу, простите великодушно, и не подмахивать. У вас что, дублер для меня имеется?

Какое-то время Косарев привыкал к неожиданно полученному удару. Потом чуть ли не взвыл:

— Вам-то за что?

— А куда вы без меня? — цинично спросил Петр. — Чегой-то вы так побледнемши? Чегой-то вы на пол упамши? Думали, я совсем дурак? Нет уж, нахватался и просветился, вашими, между прочим, трудами. Чегой-то на пол упамши?

— На какой пол?

— Это я фигурально, — сказал Петр. — В общем, вот вам мое твердое и единственное решение. Миллион баксов. Вы давеча совершенно справедливо подметили, что с двадцатью лимонами краденой зелени я ни за что не справлюсь. Не спорю. Вам виднее. Но с одним-то лимоном, честно заработанным, управиться, сдается мне, смогу… Я вас не тороплю, голуба, ножик к горлу не приставляю, не вы ж решаете, а? Посоветуйтесь, а главное, сумейте втолковать ему, что я от этой идеи ни за что не отступлюсь. Усекли?

Когда за ошарашенным Фомичом закрылась дверь, Петр ухмыльнулся вслед — крохотный микрофончик надежно прилип к лацкану лысого, с изнанки, в таком месте, где случайно его не обнаружишь. Не теряя времени, включил транзистор, настроенный на определенную частоту. И всего тридцатью секундами позже уже слушал, оскалясь, как Фомич орет в мобильник, сообщая о непредвиденных осложнениях и требуя незамедлительной личной встречи.

Едва сообразив по репликам Фомича, что Пашка на немедленную встречу согласился, выскочил из кабинета и в темпе добрался до «спецотдела». Влетел в подземный ход, припустил по нему. Вовремя — когда он закрывал за собой дверь в квартиру, сзади послышались торопливые шаги.

Выскочив из подъезда, огляделся в поисках машины с тем номером, о котором предупредил Земцов. Ага, вот она, белая «девяточка». И «Запорожец» Фомича неподалеку…

Прыгнул на сиденье, сполз так, что голова была на уровне верхней кромки дверцы. Фомич, правда, не озаботился глазеньем по сторонам — как бомба, влетел в свой ублюдочный автомобиль…

Правда, хотя и находился в растрепанных чувствах, не забывал проверяться, в точности как в прошлый раз. Однако Петр принял свои меры, избегая обнаружения.

Оказавшись во дворе — совсем не там, куда в прошлый раз привозил его Косарев, у Пашки, надо полагать, не одна хаза, — выбрал удобное местечко. откинулся на сиденье и с удовольствием слушал, как расстроенный Фомич живописует их разговор. Лысый так и кипел от возмущения, словно Петр залез в его собственный карман и потребовал денежек, отложенных на спокойную старость.

— Все? — послышался спокойный Пашкин голос.

— А что, мало? — огрызнулся Фомич. — Это ж ни в какие ворота…

— Почему? — раздался голос Елагина (о, и Митенька там!). — Вполне естественные, я бы сказал, желания. Наш манекенчик малость пообтерся и смекнул, что продешевил. Знаете, господа, я ему даже аплодирую. Я-то думал, он полный сапог, а у него вполне умные мысли рождаются…

— Ну, позволь!

— Нет, ну не глупая же мысль?! Вот откажись он от миллиона баксов — это как раз было бы глупо, — Хохотнул Елагин. — А когда миллион требуют — это вполне умно.

— Пожалуй что, — поддакнул Пашка.

— Так вы что?! — негодующе взвыл Косарев. — Платить намерены?

— Фомич, — мягко сказал Пашка. — Уж извини, но ты в последнее время что-то поглупел… Опять с Милкой нелады?

— Да причем тут Милка!

— Не в ней дело… Фомич, я тебя не узнаю. Истерику поднял, сорвался с фирмы… Какого хрена?

— Но он же сказал, что может не подписать… Послышался деланный, демонстративный вздох Пашки:

— Фомич… Честно, глупеешь. Он, изволите ли видеть, потребовал миллион… Кто тебе мешал пообещать? Тихо и спокойно? От моего имени? А ты…

— Как он сказал, говоришь? — вклинился Елагин. — «На всю оставшуюся жизнь»? Фомич, ты что, запамятовал, сколько у него осталось этой самой жизни? С гулькин хрен… Или ты собрался его после завершения операции на белом свете оставить? Денежки отслюнить, водкой напоить, с Милкой в постель положить?

«Ну, спасибо, Митенька, — подумал Петр, зло кривя рот. — Объяснил все без недомолвок, чтобы никаких иллюзий не оставалось. Спасибо, золотой мой, бриллиантовый…»

— Извините, — послышался смущенный, вялый голос Косарева. — И в самом деле недодумал. Нервы… не железные ведь. Что будем делать?

— Жопу заголять и бегать, — хохотнул Пашка. — Возвращайся в темпе, пообещай миллион, пообещай луну с неба… Хоть собственную задницу. Лишь бы он больше ни разу не взбрыкнул. Пусть питает любые иллюзии. Твоя задача — сделать так, чтобы он до самого конца оставался спокоен, весел и доволен жизнью. И боже тебя упаси на доверенном тебе фронте работ хоть в малости напортачить… Ну давай, финансовый мой, в темпе поспешай!

Вскоре Фомич вышел из подъезда, утирая платком лысину, сел за руль и выехал со двора, от расстройства чувств едва не столкнувшись со въезжавшим «Москвичом». Водитель «Москвича» высунулся в окно и высказал все, что думает о «Запорожцах» вообще и этом, конкретном, в частности. Страдальчески улыбнувшись, Фомич развел руками, свернул на магистраль и скрылся из виду.

Петр по-прежнему держал возле уха приемничек — Фомич выскочил без пиджака. Видимо, снял его там, повесил куда-нибудь на стул, а потом в крайней растрепанности чувств и не вспомнил. Тем лучше, послушаем еще, что они там интересного скажут, оставшись наедине…

— Интересные дела, — задумчиво сказал Пашка.

— Меня это почему-то ничуть не волнует, шеф…

— Да меня тоже. Просто не думал я, что этот пентюх настолько быстро проникнется сутью рыночных отношений…

— А чего вы хотите? Ваша копия, как-никак.

— Вообще да… Меня другое волнует. «Уазик». Прекрасно знаю, что к нам следок ни за что не поведет, что никому чужому ромалы его не отдадут, и все равно… Триста кило денег, Митяй, — это тебе не макулатура. Представляю, как эта развалина там стоит — душа не на месте… Знаешь что? Нажраться охота. До соплей, до паданья мордой в гравий, до поросячьего визга. У Фомича, изволите ли видеть, нервы… А у меня? Ох, я потом и надерусь… Не буду терпеть до Кипра.

— Понимаю, шеф. Побуждения аналогичные… У меня тут мысля родилась. Помните, я предлагал назвать нашу негоцию «операция „Зеркало“»? В том смысле, что этот мешок — ваша точная копия. Так вот, правильнее, по-моему, будет — «Скелет в зеркале». Он, дурень, в зеркало таращится, себя там видит и не знает, что на деле-то в зеркале — скелет…

— Ох, Митя, не занимайся ты херней, — усталым, севшим голосом сказал Пашка. — Это у тебя, сдается мне, армейская отрыжка. Ну почему непременно нужно давать операциям названия? На кой хер?

— Красиво просто. А? «Скелет в зеркале».

— Красиво, красиво…

— Шеф, можно незрелую мысль?

— Ну?

Елагин вкрадчиво сказал:

— У меня тут замаячила идейка… А почему бы нам герра Фомича не проводить чуточку раньше? Не дожидаясь финала? В конце концов, Фея за двоих прекрасно поработает…

— Ох…

— А что вы вздыхаете? Я бы это оформил совершенно бесплатно, без всяких дополнительных процентов. Из любви к искусству. Фомич старенький, из него песок сыплется. Если вдруг откинет копыта на Милке, никто особенно и не удивится. Или в столб въедет с переломом основания черепа. Как мысля, босс? Зачищать так зачищать… Все равно его следом за манекеном отправлять.

— Не гони лошадей.

— Нет, я серьезно. Никто ничего не заподозрит…

— Не любишь ты старичка, а? — засмеялся Пашка.

— Не люблю, Павел Иванович. Гнида наш старичок, если откровенно. Вы ручаетесь, что он так-таки ничего и не заподозрил? Не просек, что его тоже в отходы спишут? Советская школа — вещь серьезная. Ручаетесь?

После продолжительного молчания Пашка признался:

— Не ручаюсь…

— Вот видите. Давайте я… Изящно и легонечко? А?

— Рано, рано, — судя по тону, прямо-таки сквозь зубы заключил Пашка. — Не то чтобы без него совершенно не обойтись, но лучше будет, если триста кило денежек не мы, а он Никифору передавать будет. Так оно проще и легче.

— Ну, смотрите. Я сомнениями честно поделился. Что на душе было, то и высказал.

— Тут не душой нужно, а логикой.

— Я и логикой тоже шевелю, — сказал Елагин. — Только вот с точки зрения логики мне совершенно непонятно, зачем он нам преподнес историйку про то, как манекен от него, изволите ли видеть, оторвался на Кутеванова.

— Думаешь, врал Фомич?

— Не знаю, босс. Просто эта история абсолютно не укладывается в события. Ни с того, ни с сего вдруг оторвался… Причем исходят эти совпадения от Фомича… Которому я совершенно верить перестал… Нутром чую некую несообразность, а точнее сказать не могу по недостатку данных. Поскольку…

Как ни интересно было слушать, Петр выключил транзистор и включил мотор — следовало поспешать в контору, чтобы Фомич не заподозрил неладное. Стоп! Ага, вот он, «Запор», вползает на дорожку. Спохватился, вспомнил про пиджачок…

Тем более пора ехать. Заберет пиджак, и ничего больше не услышишь… …Он ухитрился опередить лысого, вернуться по знакомой уже потайной

дорожке. Засел в кабинете. Через двадцать минут пред его ясны очи, словно лист перед травой, предстал Фомич. С таким пришибленным и запыхавшимся видом, словно бежал пешком от хазы.

Петр, по-прежнему старательно изображая опьянение, бодро рявкнул:

— Ну, посоветовался?

— Посоветовался, — вздохнул Фомич. — Он гарантирует, что миллион вам — будет. Конечно, сначала в ваш адрес, надо признаться, было сказано немало теплых слов…

— Но ведь понял в конце концов, что рынок есть рынок? Молодец, Фомич, на вот, выпей, — Петр вновь приобнял лысого, доверительно зашептал на ухо: — Фомич, а давай вместе «уазик» прикарманим? А? Ты прав, один я не смогу, а вот с тобой на пару… Ну что ты смотришь синими брызгами, аль в морду хошь? Поедем прямо сейчас, заберем тачку — и растворимся на просторах нашей великой и необъятной? Она хоть и съежилась, ан все равно в каком-то плане — необъятная… С твоей башкой и с моими ловкими руками затеряемся, как конокрад в ночи. У меня есть знакомые в Сухуми, границу перейдем, паспортишки выправим… А, Фомич?

У него сложилось твердое убеждение, что какое-то время Фомич раздумывал над его предложением всерьез. Взвешивал. Думал и прикидывал. Но в конце концов годы взяли свое, старый хрен старательно изобразил возмущение:

— Да что вы такое говорите?

— Была бы честь предложена, а от убытка бог избавил, — захохотал Петр. — Да ты не дергайся, финансист, я шутейно… Мне лично и миллиона достаточно. Ты ему не говори, понял, нет? Я ж совсем шутейно.

— Шуточки у вас…

— А ведь забрало, нет? Ладно, замяли. Сейчас ты у меня как миленький хватанешь стопарь — хорошее известие принес…

Глава третья ОБОКРАДЕННЫЙ БЕДОЛАГА

— Повторяю еще раз, — сказал он медленно, с расстановкой, негромко. — Не криви губки, слушай внимательно. Серьезным делом занимаемся… Когда я скажу «давай!», пшикаешь мне данным дезодорантом в физиономию, уделяя внимание главным образом не самой физиономии, а участку примерно отсюда и досюда, — и показал на себе, черкнув ребром ладони по горлу над ключицами, по животу. — Считаешь до пяти, при этом Задерживаешь дыхание и закрываешь глаза. После процедуры уходишь спокойно — повторяю, спокойно! Обращать на себя внимание нельзя… Повтори.

Надя дернула плечиком:

— Я итак…

— Повтори, — сказал он тихо, убедительно. — Мы не забавы шутим…

Она добросовестно повторила, не разу не запнувшись и ничего не перепутав.

— Мысленно себе представила последовательность действий, как я учил?

— Ага, — сказала Надя. — Ты не волнуйся… Они стояли в узеньком проходике — с одной стороны задние стены кирпичных гаражей, с другой тянулся грязный бетонный забор, за которым прилагало отчаянные усилия к выживанию то, что сейчас осталось от радиозавода. Место было безлюдное, мало посещаемое обычными прохожими. По сей причине всякий свободный кусочек земли оказался усеян пустыми бутылками, одноразовыми шприцами, кучками фекалий, судя по габаритам, отнюдь не собачьих, а также известными латексными изделиями.

Петр собрался с духом, добросовестно зажмурился, приказал:

— Давай!

И тут же, зажав нос двумя пальцами левой руки, что есть сил сжал губы.

В грудь, в лицо ударила невесомая, морозно-омерзительная струя газа. Всей кожей он ощутил отраву. Старательно сжимая веки, губы, сдерживая дыхание, услышал, как удаляются легкие шаги — ну, слава богу, как он учил, сообщница не бежала, ушла с нормальной, не привлекавшей внимания скоростью…

Как ни предохранялся, а в глотке запершило и под веками словно бы обнаружились крохотные песчинки. Пора, пожалуй… Петр привалился боком к кирпичной стенке, шаркнул по ней всем телом, основательно и вмиг перепачкавшись, открыл на миг глаза, чтобы сориентироваться, кинулся к выходу из кривого проходика, к людям. На глаза свидетелям.

Во двор он вывалился, шатаясь, спотыкаясь, главное было — не растирать руками глаза, а их уже пекло по-взаправдашнему и в горле словно застряла пара проволочных ежиков для чистки посуды. Чей-то удивленный возглас… Ага! Есть свидетели!

Он, почти не играя, запнулся — нога и вправду наткнулась на какой-то обломок ржавого железа. Рухнул на одно колено, кашляя без малейшего притворства, отплевываясь, содрогаясь в приступах рвоты.

— Семен!

— Да вижу… Нажрался, что ли?

— Одет-то прилично…

— А воняет чем?

— Семен, Семен! — визгливый женский голос. — Ну ты куда лезешь? Без тебя не разберутся?

Слезогонка, впитавшаяся в дорогущий пиджак, окутывавшая облаком, начала действовать по-настоящему, без дураков. Конечно, главный вред прошел стороной, но и того, что осталось, хватило, чтобы теперь, согнувшись в три погибели, перхать, кашлять, отплевываться без тени актерской игры…

К нему осторожненько подступали оказавшиеся во дворике — из-за рези в глазах Петр не мог ни рассмотреть их толком, ни сосчитать.

— Одет-то хорошо…

— И водярой не пахнёт… Точно тебе говорю, чето нечисто…

— Семен, ну куда ты лезешь? Мало ли что..

— Тихо, Аня, не возбухай, — решительно прервал женщину самую чуточку хмельной, решительный бас. — Не тигра, не укусит… Эй, мужик, чего с тобой? Й-е-мое, чем воняет? «Черемуха», что ли? Ну, точно!

Стоя на коленях на земле, плюясь, Петр выговорил:

— Щенки, твари… В лицо брызнули из баллончика, в карманы полезли… Там, за гаражами…

— Ага. Ага, — заключил поддавший Семен, судя по всему, из категории зевак-активистов, жаждущих из простых зрителей стать непременно участниками.

— Точно, «черемуха», ты глаза-то не три, зема, не три, говорю! Эй, пацан, на вон платок, к колонке сгоняй да намочи! Витек, участкового высвисти, я его только что на балконе видел… Бабы, чего толпимся? Нормальный мужик, приличный, вон галстук какой… Шпана газом прыснула, на гоп-стоп взяли… Это у тебя че, телефон? Ох ты, новый русский, как из анекдота… Садись, вон туда садись… Бабка, скамейку не засти, человека ноги не держат!

Горластый Семен и еще кто-то из отважных доброхотов, бережно поддерживая под микитки, кое-как препроводили Петра к скамейке. Кто-то сунул в руку мокрый комок материи и он с грехом пополам протер глаза. Теперь почти не жгло, но в горле саднило.

— Ну че, полегчало? — допытывался Семен.

— Да вроде… — ответил Петр, с превеликим облегчением убедившийся, что все прошло согласно разработанному плану. — Щенки, суки…

— Отвык, поди, от твердой земли? Все на «мерсе» да на «мерсе»? — с явственной толикой легкой классовой неприязни констатировал Семен. — Ладно, могли и на перо посадить… Обошлось. Много взяли? Ага, вон и власть поспешает, легка на помине…

— Разойдемся, граждане, разойдемся, — послышался совсем близко уверенный голос. — Что у нас происходит?

К ним подошел милицейский старлей, примерно ровесник Петра, заранее приготовивший значительно-подозрительную физиономию старого служаки, еще ничего толком не знавшего, но готового пресекать и не допускать впредь.

— Опять Чикаго, Михалыч, — сообщил первым, конечно же, Семен. — Вон, пана нового русского шпанята из баллончика окатили и по лопатнику вдарили…

— Семен, ты бы не толпился, а разошелся… Так. Участковый инспектор, старший лейтенант Зотов. Что случилось, гражданин?

— Двое сопляков, — сказал Петр, проморгавшись. — Брызнули какой-то гадостью в лицо, полезли в карманы, только, по-моему, ничего не успели забрать, сами под свои газ и попали… Убежали, щенки.

— Документики позвольте? Посмотрите заодно, что пропало, что не пропало. Гра-аждане, ну не будем скопляться! Ничего тут нет интересного по нонешним-то временам… Так… Савельев Павел Иванович… знакомая фамилия, что-то про вас давеча по телевизору говорили, в положительном плане… Пропало что?

— Да нет, ничего, — сказал Петр. — Не успели…

— Соплячье неопытное. Ваше счастье… «Скорую» будем вызывать?

— Не стоит, пожалуй. В глотке только пакостно, а так…

— Опознать сумеете?

— Какое там — опознать… — вздохнул Петр. — Я их и не рассмотрел вовсе. Шли навстречу двое, пацаны как пацаны, один повыше, другой пониже, вот и все воспоминания…

— Бывает, — протянул участковый, возвращая Петру черную кожаную книжечку, где в прозрачных кармашках лежали документы, от прав до паспорта. — Ситуация… Петр прекрасно понимал, что таилось за ускользающим взглядом опытного служаки. Дело дохлое, это старлей просек моментально. Как выражается очаровательная Дарья Шевчук, глухарь, он же висяк Старлею и долг выполнить следовало бы, и не хотелось паскудить свободное время мартышкиным трудом…

— Ну, что… — проговорил участковый, подтверждая его догадки. — Надо бы заявление по всей форме, протокол составить…

— Да где вы их искать будете? — досадливо пожал плечами Петр. — При том, что я и лиц не помню?

— Оно, конечно…

— Ладно, обошлось, — сказал Петр. — Не стоит время терять на бесполезные протоколы, тем более что и не пропало ничего. Я, пожалуй, пойду…

— Оно как-то… — осторожно заметил старлей, в глубине души явно обрадованный. — Полагается все же…

— Вы — человек, конечно, опытный, — негромко сказал Петр. — Как думаете, есть шанс отловить?

Участковый красноречиво вздохнул, приподняв плечи.

— Вот видите, — сказал Петр. — Будем считать, что и не было ничего. У меня скоро совещание, нужно себя в порядок привести… Пойду я.

— Вы все же в райотдел зайдите, оставьте заявление, — для очистки совести предложил старлей. — В дежурной части зарегистрируют…

— Непременно, — кивнул Петр. — Спасибо.

— Да не за что…

Петр еще раз кивнул ему и направился прочь, обогнув табунок зевак, в некотором отдалении живо комментировавший происшедшее. Насколько ему удалось расслышать, среди них, оказывается, нашлась парочка индивидуумов, своими глазами зривших, как двое верзил с чулками на головах напали на «во-он того бизнесмена» и отобрали у него доллары и золотишко. Вот и прекрасно. Так даже лучше. Чем больше будет слухов-пересудов, тем глаже пройдет…

Оглядев себя, он снял пиджак, свернул его подкладкой наружу, повесил на сгиб руки. Брюки почти не запачканы, так что вид, в общем, добропорядочный…

Высмотрев свободную скамеечку, направился к ней, превозмогая остаточное жжение в глотке и резь в глазах, посидел пару минут. Достал мобильник, набрал Пашкин номер.

— Да.

— Это я, — сказал Петр. — Савельев Павел Иваныч…

— Узнал, конечно… Что стряслось?

— Вот именно, что стряслось, — сказал Петр. — Ты мне нужен сию минуту. Немедленно. Ну, не совсем сию минуту…

— Что случилось? — выпалил Пашка.

— Жив-здоров и организм цел, — сказал Петр. — Прямой опасности нет ни для жизни, ни для здоровья. Но пять минут назад со мной произошло нечто интересное… Не по телефону. Я к тебе немедленно должен приехать. Адрес назови, я ж не помню, меня к тебе Фомич привозил, а я города не знаю совершенно…

— Так, так… — судя по тону, Пашка пытался лихорадочно продумать план действий. — Ты где сейчас?

— Минутку… Улица называется «Кутеванова». Тут поблизости — дом сорок семь.

— Как тебя туда занесло?

— Потом объясню. Говори, как до тебя доехать.

— Так… Деньги при тебе? Отлично. Лови тачку, езжай на Апрельских Тезисов. Это от тебя минутах в десяти езды. Дом семь, квартира семнадцать. Запомнил? Валяй!

…На улицу Апрельских Тезисов разбитной дедок в потрепанной «четверке» доставил его даже быстрее расчетного времени — минут за пять. Улица, полное впечатление, была одним махом, на всю немаленькую длину возведена в те времена, когда кибернетика уже перестала числиться буржуазной лженаукой, но кукуруза оставалась царицей полей, в том числе и за Полярным кругом. Двойная шеренга однотипных серопанельных пятиэтажек, кое-где для аскетической красоты разбавленных пятиэтажками из бурого кирпича.

Указанный Пашкой дом поражал вовсе уж пошлой для хрущевских времен роскошью — во дворе имелся фонтан, разумеется, давненько бездействовавший. Облупивщаяся серая чаша, окруженная полудюжиной неких фигур, уже совершенно неопознаваемых, непонятно было даже, кого они согласно первоначальному замыслу изображали — пионеров-героев, сказочное зверье или строителей коммунизма. Сразу становилось ясно, что на них не один десяток лет пробовали силушку сменяющие друг друга поколения юной шпаны.

Взбежав на второй этаж, он нажал кнопку древнего звонка. В квартире тягуче задребезжало.

— Кто?

— Пал Иваныч, — сказал Петр.

Пашка приоткрыл дверь и тут же отступил:

— Заходи быстрее, а то узрит еще кто-нибудь меня в таком виде, разговоры пойдут…

В комнатке были плотно задернуты занавески. Как и в прошлый раз, брательничек Пашка, козел дешевый, был замотан чистыми бинтами так, что человек-невидимка и в подметки ему не годился. Однако день за шторами стоял жаркий, невыносимо солнечный, и света в комнату пробивалось достаточно, чтобы Петр вскоре же рассмотрел главное: бинты определенно намотаны наспех, в жуткой прямо-таки спешке, никого не оказалось рядом, чтобы помочь. В одном месте, под левым ухом, виднелся достаточно обширный участок кожи — гладкой, здоровой, ничуточки не поврежденной. «За идиота меня держит братишечка, — подумал Петр с неприязнью. — Ободранная об асфальт физиономия за это время давно зарубцевалась бы, покрылась корочкой, не было бы нужды в такой повязке. Значит, очередная догадка чертовски похожа на правду».

Он рухнул в кресло, шумно выдохнул, помотал головой:

— Выпить найдется? Нервы…

— Чем это от тебя несет? — Пашка приблизил лицо, отпрянул — видимо, въевшийся в пиджак газ еще не выветрился полностью, ударил по носоглотке. — Химия какая-то…

— Вот то-то и оно, — сказал Петр с горькой иронией, одним глотком осушив протянутый бокал с коньяком. — По-ученому это называется — газовая атака. Я и не знаю, как сказать… Виноват, конечно, но ты и сам чего-то недоучел… Нужно было мне дать кого-то в сопровождающие… — Он сделал вид, что собрался, наконец, с духом. — Короче, Паша, провалил я твое задание. Вытряхнули меня из «уазика» и, самое паршивое, непонятно кто…

— Что-о?! — прямо-таки взвыл Пашка.

— Все твои инструкции я выполнил в точности, как и просил Фомич. Поехал на стоянку, забрал «уазик», приехал в условленное место, угол Кутеванова и Западной. Заглушил мотор, вылез, встал возле машины…

— Инструкции? Фомич? — лепетнул Пашка в полной растерянности.

— Все выполнил в точности, Паша! — ударил себя в грудь Петр. — Все сделал, как он просил…

— Погоди-погоди! Дай я соображу… Все-таки голова у Пашки работала не хуже ЭВМ. Он, конечно, не хотел признаваться, что о «своих» инструкциях, якобы переданных через Фомича, слышит впервые в жизни. Что впервые слышит о каких бы то ни было перемещениях «уазика». И, конечно же, сейчас подыскивал подходящую формулировку…

Дабы облегчить ему задачу, Петр встал и налил себе еще, потом долго закуривал.

— Погоди, — сказал Пашка жестко, зло. — Значит, вытряхнули из машины? Расскажи с самого начала, как можно подробнее, чтобы я на ходу попробовал просчитать…

— Изволь, — вздохнул Петр. — Фомич пришел сразу, едва я приехал на фирму. Передал от твоего имени, чтобы я отправлялся на стоянку, забрал «уазик», приехал на угол Кутеванова и Западной, свернул во дворик в том месте, где Кутеванова — нечетная. Потом следовало заглушить мотор, вылезти из машины и ждать, когда подойдет человек и скажет: «Меня прислал мирный грек». Тогда я должен отдать ему ключи и отправляться ко всем чертям, забыв и о машине, и о нем…

— Как ты вышел из здания незамеченным?

— Через «подземку», — сказал Петр. — Как он и велел. Он мне назвал код замка: девять-семь-девять-семь-шесть-один-ноль-один. Показал, где нужно было нажимать, и со стороны подземного хода, и со стороны квартиры. Со стороны хода нужно…

— Ладно, такие подробности опускаем… Дальше.

— Ну вот… Я без проблем выбрался из квартиры, поймал тачку и поехал на стоянку. Чавэлы машину отдали без вопросов, как и было оговорено с Бацой. Ну, сначала я немного поплутал — ведь не знаю города совершенно, карту купил, да и Фомич рисовал планы, но это на бумаге все красиво, а на натуре не сразу и поймешь… Поплутал, короче. Один раз чуть гаишники не тормознули. Потом пошло полегче, нашел дворик, заехал туда и встал. Стою, курю… Мотор заглушен, как и наказывали. И тут, без всяких преамбул, сзади ка-ак звезданут по башке… Над ухом…

— Над которым?

— Справа.

— Покажи-ка…

— Эй! — Петр непритворно взвыл. — Что ж ты руками лезешь? И так больно…

— Ладно, ладно, я осторожненько…

— Руками, говорю, не трогай, м-мать!

— Ладно… — пробормотал Пашка, осматривая его голову.

В этом плане все было в порядке. Петр сам себя шарахнул как следует куском резины перед тем, как получить легонький душ из газового баллона — вскользь, но сильно, чтобы и желвак вспух моментально, и кожу малость содрало…

— Точно… подсохло уже, не бойся. — Пашка выскочил в соседнюю комнату и вернулся с автомобильной аптечкой. — Не дергай башкой, я сейчас йодом помажу…

Почему-то именно эта родственная забота — надо же, рвется йодом смазать будущего покойника, самим же и записанного в трупы! — взъярила Петра больше всего, но он сдержался, конечно. Его легонькое шипенье сквозь зубы легко мотивировалось жжением от йода.

— Порядок, — сказал Пашка. — Пустяки, только кожа содрана…

— Ну вот… А потом меня обдали какой-то гадостью типа «черемухи». Сам представляешь состояньице. Даже не знаю, сколько я там валялся, думал, наизнанку вывернет. Пиджак я кое-как отчистил, да все равно, сам видишь — полдвора им вытер, пока корячился…

— И тот уехал в «уазике»?

— Пашенька, ты удивительно догадлив, — сказал Петр с горькой иронией. — Ключи он у меня, я теперь анализирую, выхватил первым делом. Прыгнул в машину и дал по газам. Главное, я рожи не видел, не знаю даже, один был или несколько. Что ж ты так лопухнулся… Я виноват, конечно, но и ты хорош… Хоть бы Фомича со мной отправил или кого-то из охраны…

— Та-ак… — тихо произнес Пашка. — Сюрпризы…

Из-за бинтов Петр, разумеется, не мог видеть его лица — но глаза источали холодную, лютую ненависть, не сулившую ничего хорошего бедолаге Фомичу, ни сном, ни духом ни о чем не подозревавшему, ни в чем таком не замешанному…

Пашка глянул на часы. Казалось, заторопился:

— Да, огорчил ты меня…

— Да виноват я, конечно, — сказал Петр с видом искреннего раскаяния. — Но и ты, братан, хорош. Как вообще такое могло вдруг случиться?

— Цепочка, — сказал Пашка. — Точнее, слабое звено в таковой. Кто-то из участников оказался сукою, и очень скоро мы его вычислим… Да ладно, — великодушно похлопал он Петра по плечу. — Вовсе ты не виноват. Никто и предвидеть не мог. Среди тех, кого считаешь самыми надежными, всегда паршивая овца отыщется…

И снова покосился на часы, стараясь проделать это понезаметнее. Петр, чьи чувства были обострены, как у шажками плетущегося по минному полю сапера, подумал, что, похоже, понимает причины этой суетливости, вдруг обуявшей братца. Уж не Елагин ли должен вскорости подойти? Трудновато было бы объяснить, почему Митя, на коего Пашка вроде бы обязан рассердиться и какое-то время подержать вдали отдел, преспокойно шляется по явочным квартирам «мирного грека» с видом посвященного во многие секреты…

— Я у тебя посижу немного? — простецким тоном заявил Петр. — От всех переживаний ноги не ходят…

— Да видишь ли… Короче, Петруччио, ко мне сейчас должны прийти, негоже вам сталкиваться… На ногах-то держишься? И деньги есть? Отлично… Хватай тачку и возвращайся на фирму. Дорогу знаешь, «подземкой» без хлопот пройдешь.

— А Фомичу что сказать?

— Фомичу? Фомичу ничего не говори. Понял? Ни словечка. Кивни с многозначительным видом — и не вступай в разговоры. Запрись в кабинете, чтобы не влез, Жанку, что ли, разложи… Я с ним сам обкручу… возникшие сложности. — Он глянул на часы. — Петя…

— Да бегу, бегу, — сказал Петр. — Значит, я ни при чем? Вообще-то, из моего миллиона, раз такое дело, можешь отстегнуть половину за промашку…

— Ладно, ладно, не твоя это промашка, — успокоил Пашка, чуть ли не подталкивая его к двери. — Ничего я с тебя не буду состегивать, не виноват ты ни в чем… Фомичу — ни слова, понял?

Сказавшись на улице, Петр и не подумал искать машину. Окна хазы во двор не выходили, так что задача облегчалась… После недолгих озираний он нашел подходящее местечко в зарослях давно одичавшей сирени (явно высаженной некогда в виде геометрических фигур), откуда прекрасно просматривался подъезд.

Буквально через пару минут у подъезда плавно притормозил синий «Крузер», и из него браво выпрыгнул Митенька Елагин собственной персоной.

Вошел в дом, на ходу подняв над правым плечом руку с брелоком — включил сигнализацию с шиком, не глядя.

Делать здесь больше было нечего. Петр, нехорошо усмехнувшись, обошел дебри сирени и направился ловить тачку. Кажется, все прошло гладко…

Как легко догадаться, Фомич не передавал ему никаких поручений от Пашки. Просто-напросто Петр (и в самом деле покинув здание «Дюрандаля» через подземный ход) преспокойно забрал «уазик» со стоянки и перегнал на другую, километрах в двух, мельком виденную им из окна «мерса». Ну, а потом, созвонившись с Наденькой, отправился на угол Кутеванова и Западной…

Проглотят как миленькие, что Елагин, что Пашка, классическая ситуация дележа клада, неисчислимое множество раз описанная в приключенческих романах, когда каждому мерещится, что остальные вот-вот его прирежут (что, между прочим, порой недалеко от истины). Когда все смотрят друг на друга волками, держа украдкой руки на пистолетах и ножах, когда запах золота дурманит беспутные головы и достаточно легонько толчка, чтобы все обрушилось в кровавую неразбериху….

Проглотят. И примутся за Фомича. Каковой еще не менее часа просидит в областной администрации, так что у Петра будет достаточно времени, чтобы упасть на хвост. Не любит Фомич отчего-то таскать с собой мобильник, Пашка будет ему названивать в «Дюрандаль», а такие звонки отследить нетрудно. Фомич сегодня в том самом костюме, с микрофончиком, так что все должно пройти гладко.

Пусть перецапаются, и качественно. Внести разлад в ряды противника на столь важном этапе — уже кое-что. Жаль, не нашлось «крючка» на Елагина… или подумать и над этим на досуге? Нет, похоже, поздненько. Ладно, хватит и одного Фомича. Что характерно, никакой к нему жалости — а ведь ремни из спины резать начнут, декаденты…

— Павел Иваныч, что случилось? — вытаращила глазенки Жанна, когда он вошел в приемную.

— Полез доставать папку с верхней полки, тут стул и подломился, — безмятежно сказал Петр. — Пылищи там горы, извазюкался весь… Почисть пиджак, ладно?

— Конечно. Павел Иваныч, а как бы хоть одним глазком глянуть на этот спецотдел загадочный?

Столько про него сплетничают…

— А ты не слышала, что случилось с супругой Синей Бороды, когда она одним глазком глянула в запретную комнату?

— Не-ет… Это что, из Стивена Кинга?

— Почти, — сказал Петр. — Почисть пиджак, лапа, а я пока бумаги посмотрю. Никого не принимаю, и Фомича в том числе, ясно?

Глава четвертая СУЕТА ВОКРУГ БОЛИВАРА

Вскоре ему пришло в голову, что диспозиция, пожалуй что, не вполне продумана. Следовало заранее обеспечить себе полную свободу маневра — возможны неожиданности… И он, сообщив Жанне, что собирается с часок посекретничать с Земцовым, перебрался в «спецотдел». Включил транзистор. Судя по шумам, обычным городским, прерывавшимся краткими репликами, Фомич в данный момент передвигался в автомобиле, демократически общаясь с шофером. Где они находятся, понять из ленивой беседы было решительно невозможно, но уже через пару минут смолк мотор, хлопнула дверца, застучали шаги по ступенькам. И вдруг, совершенно неожиданно — энергичный молодой голос:

— Господин Косарев, вас уже полчаса разыскивает какой-то Костас по всем мыслимым телефонам…

Охранник на проходной, узнал Петр. Ну что ж, нервничают голубчики…

— Дай-ка мобильник, — послышался голос Фомича. Запищали клавиши. — Косарев это. Ага. А что случилось? Ну я еду, попозже… ну понял, ага… Володя, если меня будут искать — я поработаю в спецотделе. Не менее часа.

Петр проворно вскочил и кинулся в подземный ход, не дожидаясь, когда Фомич распахнет дверь. Опередил, конечно, сидел в своей конспиративной «девятке», когда лысый выскочил из подъезда.

На сей раз Фомич, олицетворение осторожности, не особенно-то и проверялся. Гнал что есть мочи, временами откровенно забывая, что он восседает за рулем «Запорожца», коему по рангу не положены кое-какие нахальные маневры. Петр даже забеспокоился чуточку — не влетел бы сгоряча в крутую иномарку, не начистили бы чайник, сорвав тем самым задумку…

Обошлось. Фомич счастливым образом выпутывался из мелких дорожных неприятностей, не подозревая, что на всех парах и парусах спешит к неприятности крупной… Ехал он вовсе не в сторону Апрельских Тезисов — в противоположный конец города, где Петр прежде не бывал, однако более-менее справлялся с обязанностями незаметного хвоста.

Места были окраинные и неприглядные — ни деревца, ни современных зданий. Асфальт в выбоинах, песок, слегка присыпанные гравием улочки, сплошь застроенные частными домишками. Потом, правда, потянулись пятиэтажки, но какие-то особенно обтерханные, судя по отсутствию балконов на доброй половине, либо действующие общаги, либо бывшие. Местный Шанхай, тутошняя Нахаловка. Слишком много пьяных, слишком много расхристанных личностей обоего пола, бродят подозрительные юнцы с мутными глазами и плавно-ломаными движениями наркоманов, стаи бродячих собак шляются прямо по проезжей части, гавкая на редкие машины. Уютный уголок. Здесь не то что Фомича — президента Клинтона можно резать ржавым перочинным ножиком посреди улицы, никто и не почешется, разве что карманы потом обчистят…

«Запорожец» свернул во двор; с хрустом раздавив левым колесом пустой пластиковый баллон из-под пива. Вовсе не обязательно было висеть у него на хвосте в буквальном смысле, и Петр проехал чуть дальше, во двор следующего за бурой пятиэтажкой дома, деревянного, двухэтажного, с побеленными туалетами во дворе. Остановил машину возле синего «ЗИЛ-130», стоявшего здесь, сразу ясно, уже не первый год — с грузовика сняли все мало-мальски потребное в хозяйстве, от фар до стекол, уперли левое заднее колесо, покрышки на трех уцелевших спущены столь давно, что прямо-таки срослись с грязным растрескавшимся асфальтом.

Двор был пуст. Появились, правда, двое засаленных мужичков, искавших, где бы оприходовать пару бутылок сквернейшего вина, но, покосившись на Петра, шустренько смотались со двора, оба были настолько бичеваты, что им и чисто вымытая простенькая «девятка» казалась чрезмерно уж господским лимузином…

Транзистор ожил.

— Кого мы видим! — с неподдельным энтузиазмом воскликнул Елагин. — Господин Косарев собственной персоной! А мы уж тут все жданки съели… Проходите, ваше степенство, сейчас подыщем вам стульчик без тараканов и гвоздей…

— Привет, Митя, — суховато ответил Фомич. — Здравствуйте, Павел Иванович. Что за срочные дела?

Он держался совершенно спокойно — что было вполне естественно для человека, ни сном, ни духом не ведавшего, что он подставлен и будет сейчас обвинен в том, чего не совершал…

— Ну, не то чтобы срочные, — послышался вкрадчивый Пашкин голос, — однако интересные, оч-чень завлекательные…

— Детективные дела, — хохотнул Елагин. — Босс, вы обратили внимание, до чего этот выблядок спокоен? Прямо-таки тень отца Гамлета…

— Каменный гость, — поддержал Пашка. — Штирлиц на допросе…

— Слушайте, я не вполне понимаю, что происходит. — Судя по голосу, Фомич вертел головой — видимо, они зашли с двух сторон. — Полное впечатление, что вы оба изрядно выпили, но что-то нет запашка…

— Будет сейчас запашок, — пообещал Елагин многозначительно. — Когда ты у меня обсерешься…

— Павел Иванович! — не выдержал Косарев.

— Митенька, — мягко произнес Пашка. — Поясните, друг мой, этому нехорошему человеку, редиске этой, что мы оба крайне возмущены…

Елагин протянул:

— Как писал классик, она схватила ему за рукав и неоднократно спросила, куда ты девал деньги…

Х-хэсь!!!

Судя по звуку, удар был качественный. Треск стула, шум падающего тела, изумленный возглас, похожий на заячий писк, И тут же в две глотки взревели:

— Деньги где, пидер?

— Где «уазик»? — шум несомненного пинка. — С-сука, потроха выну!

— Деньги где?!

— Не лупай глазками, тварь! Деньги где? Это продолжалось несколько минут

— возня, азартные пинки, жалкий писк ничего не понимающего Фомича, рявканье и угрозы, половины которых хватило бы любому нормальному человеку, чтобы позорным образом описаться.

Потом они то ли утомились, то ли решили, что предварительная обработка завершена. Слышалось тяжелое дыхание, стоны ушибленного. С шумом придвинули стул.

— Дай сигаретку, Митя. Спасибо… Фомич, подними харю. Больше бить не будем… пока. Знаешь, у меня ни слов, ни эмоций не хватает, чтобы описать твою наглость. Ты на что, собственно говоря, рассчитывал? Честное слово, не пойму… Дураку было ясно, что следы моментально приведут к тебе.

— Да о чем вы? — взвыл Фомич тоном невинной девушки, оказавшейся на необитаемом острове в компании дюжины сексуальных маньяков. — Вы что, рехнулись оба?

— Клиент хамит…

— Митя, стоп! — распорядился Пашка. — Погоди… Фомич, я о тебе был лучшего мнения… Ты бы хоть легенду какую-то приготовил заранее, что ли, ложный след…

— Павел Иванович, объясните, наконец, в чем дело!!!

— В «уазике», — сказал Пашка. — Из которого пару часов назад нашего манекена вытряхнули, обдав предварительно «черемухой». В том самом месте, куда ты его якобы от моего имени просил приехать, сука такая. Ты на что рассчитывал?

— Я?! — как и следовало ожидать, возопил Фомич, уязвленный в самое сердце. — Я?

— Ну не я же, Фомич…

— Обратите внимание, босс, — вмешался Елагин. — На манекена напали аккурат в том самом месте, где он якобы оторвался от Фомича, по недавнему заявлению последнего. Вам не кажется, что совпадение чересчур уж многозначительное? Загодя почву готовил, козел?

— А ведь похоже, Митя, — сказал Пашка. — Похоже…

— Подождите! — вскричал Фомич. — Объясните толком…

— Объясним, — ледяным тоном сказал Пашка. — Собственно, объяснили уже. Ты передал манекену от моего имени, что я прошу перегнать «уазик» с деньгами на угол Кутеванова и Западной и передать там неизвестному, который скажет некий пароль… Манекен поехал. Только неизвестный вместо пароля дал ему по башке, прыснул газом и, пока тот блевал в пыли, угнал «уазик». Одного я не пойму, Фомич: зачем газом-то прыскать понадобилось? Коли уж он поверил, и так отдал бы машину…

— Для вящей надежности, надо полагать, — сказал Елагин.

— Да нет, мне думается, — сказал Пашка. — Видимо, тут где-то была недоработочка, видимо, манекен наш мог узнать посланца. Фомич об этом сначала не подумал, а потом спохватился…

«Прекрасно, — подумал Петр. — Начали активно дополнять дезу собственными догадками. Значит, приняли ее полностью, заглотнули».

— Точно! — восхищенно охнул Елагин. — Мог узнать! Значит, раньше его видел наш манекенчик, и достаточно часто… Кто-то с фирмы, а? Кто с тобой работает, Фомич? И вообще, ты сам на себя работаешь или кто-то надоумил?

— Вы с ума сошли, оба? Ничего я ему не говорил, никуда не посылал…

— Митя, поделись добытой информацией…

— Дело в следующем, — сказал Елагин. — «Уазика» на цыганской стоянке действительно нет. На Кутеванова и в самом деле поднимали два часа назад с земли опрысканного грязью мужичка, которого якобы двое щенков освежили газом, чтобы грабануть бумажник…

— Вот видите! При чем тут я?! Двое щенков…

— Фомич, ты глупеешь на глазах, — хохотнул Пашка. — А вот манекен сохранил кое-какие остатки хитрости, хоть и дурак дураком. Что он, по-твоему, должен был поведать мирным горожанам и участковому? Что у него увели машину, в которой лежало триста кило американских денег? Сообразил придумать насчет юных налетчиков и вульгарного бумажника… Не дурак. А ты — дурак законченный. От жадности потерял всякое соображение. Ни ложного следа, ни убедительных отговорок… Будь ты поумнее, позаботился бы о ложных следах. Будь порешительнее — дал бы команду пристукнуть его к чертовой матери. А ты… Как был дешевым советским снабженцем, так им и остался.

— Павел Иванович, честное слово…

— Митя!

Звук удара. Оханье. Пашка невозмутимо продолжал:

— Не произноси при мне, козел, «честное слово». Договорились? И вообще, хватит толочь воду в ступе. Либо ты честно выкладываешь, куда дел деньги и кто с тобой был в игре, либо сейчас начнется такое, о чем ты и в документальных книжках про гестапо не прочтешь. Рот, конечно, заткнем, да и услышит кто-нибудь — не велика беда. В этих бараках по три белых горячки на день случается, не считая бытовых драк. Народ тут простой, бесхитростный, на вопли за стеной особого внимания не обращает, в чужие дела не лезет, а в милицию звонить не приучен сызмальства…

— Яйца ведь отрежу, сука, — грозно пообещал Елагин. — В несколько приемов.

— Ребята… господа… товарищи… — лепетал Фомич. — Чем угодно клянусь, это какой-то поклеп…

— И кто ж его на тебя возвел?

— Он…

— Манекен?

— Вот именно… Я раньше не рассказывал… Он шутил, говорил, что шарахнет по голове и угонит «уазик»…

— Вздор, — заключил Елагин. — Если бы собирался, не стал бы с тобой на эту тему шутить, это азбука… Кто шутит — не собирается, а кто собирается — не шутит…

— Возможно, сначала он и не собирался, а потом-то решил всерьез…

— И подставил тебя, невинное наше дитятко?

— Конечно!

— И сам себя газом облил?

— Почему бы и нет?

— И раздвоился? Один он лежал и блевал, а второй он угнал машину?! Фомич, ты сам-то хоть чувствуешь, какую чушь несешь? Ну, поразмысли спокойненько над всем, что только что болтал…

— Почему бы и нет? — повторил Фомич.

— Почему? — спокойно сказал Пашка. — Я тебе сейчас объясню, почему то, что говорит манекен, представляется крайне убедительным, а вот то, что несешь ты — бредом собачьим. Наш манекен не мог все это провернуть даже не потому, что перед нами — туповатый отставной офицеришка, штабная крыса. Не мог он спереть деньги по другой, гораздо более весомой причине. Он здесь чужой. Я все тщательно перепроверил, прежде чем запускать операцию. Последний раз он был в Шантарске одиннадцать лет назад, и то — пару дней. Знакомых у него здесь нет и не было совершенно, если не считать меня. Он чужой, он не отсюда. Для него это — абсолютно чужой город. Это раз. Все наблюдения за ним, пока он исполнял роль меня, свидетельствуют, что он ни о чем не подозревает до сих пор. Не знает, какая ему роль отводится, чем все кончится. Это два. Он все это время был на глазах. Новых знакомств не заводил, ни с кем левым не встречался. Жил чужаком. Это три. Хорошо… Предположим, ему и в самом деле помутила разум сумма. И наш болван решил захапать денежки. Но объясни ты мне, каким чудом ему удалось все провернуть? Кто ему дал код замка в «спецотделе»? Как он ухитрился, будучи на глазах, найти себе помощника? Где с ним встречался? Когда договаривались? Где «уазик»? Он был под колпаком…

— Не всегда…

— Почти всегда. Достаточно плотно, чтобы знать о всех его встречах и передвижениях. Я лично не могу найти щелочки… А ты, Мить?

— Аналогично, Павел Иванович.

— Подождите! — взвыл Фомич. — Код замка он мог просто-напросто подсмотреть и запомнить…

— Возможно. Ну и что? Это-то как раз не самое важное… Где он отыскал сообщника, я тебя спрашиваю? Когда он успел все провернуть и как? Ну, дай мне хотя бы намек на версию… Что молчишь, тварь?

— Кстати, там, на углу Кутеванова-Западной, как раз живет Марушкин… Жил, то есть…

— Фомич… — брезгливо протянул Пашка. — Ты уже несешь откровенную шизу… По-твоему, покойный Марушкин ему помогал машину спрятать?

— Я не это имел в виду… Когда он от меня оторвался… Именно там, где жил Марушкин… Это зацепка…

— Это не зацепка, а неумелый звиздеж, проистекающий из твоей глупости, падло, — отрезал Пашка. — Никогда он от тебя не отрывался — с чего бы вдруг? Это ты, сукин кот, пытался какую-то легенду придумать, но не довел до ума, запутался…

«Отлично, — констатировал Петр. — Нужная степень обмана врага достигнута: истину они считают ложью, а ко лжи относятся, как к истине. Версия их ведет. Начав ее логически дополнять, влипли окончательно. Как и с шизофрениками: сумасшедший допускает одну-единственную неверную исходную посылку. Зато все, что вокруг нее в больном мозгу наворочено, как раз безукоризненно логично и где-то даже убедительно… Правда, эта логика и убедительность отнюдь не делают шиза здоровым, а его россказни — истиной».

— В общем, так, Фомич, — сказал Пашка. — Ты мужик взрослый, сам понимаешь, что говорить на эту увлекательную тему можно до бесконечности, вот только жаль времени. Получилась классическая ситуация, у вас с манекеном, я имею в виду, — его слово против твоего слова, и наоборот. Однако то, что я слышал от него, — очень логично и убедительно. А то, что ты нам тут проблеял… Ну совершенно не вызывает доверия, уж извини. Короче, так: или ты все расскажешь подробно и честно, или в самом деле придется малость погладить бритвой по яйцам. Ну?

— Понял! — торжествующе возгласил Фомич. — Наконец-то дошло! Хотели вывести меня из дела, а? Я вам теперь не нужен? Когда сделал свою часть работы? Теперь можно и не делиться? Вот и придумали насчет «уазика»?

Ровным, даже скучающим тоном Пашка произнес:

— Митрий, друг мой, клиент по-хорошему не понимает. Не бросить ли нам эти бесполезные дрязги и не приступить ли к активному следствию?

— С превеликой охотой, босс… с-сука…

В комнате определенно что-то произошло. Воцарилась полная тишина. Петр решил было, что с микрофоном что-то случилось, но тут же расслышал тяжелое, напряженное дыхание, скрип отодвинутого стула, шаги.

— Стойте на месте, — раздался звенящий от напряжения голос Фомича. — Я с вами не шучу, подонки…

— Фомич, — с наигранной бодростью произнес Елагин. — Брось дуру, Фомич, ты же с ней обращаться не умеешь, она ж у тебя и вовсе незаряженная, на предохранителе стоит… Положи волыну, может, и обойдется…

— Заряжен, Митенька, заряжен, — саркастически отозвался Фомич. — И с предохранителя снят, тут ты ошибся. И патрончик в стволе. Не скажу, что стреляю, как ковбой, да в такой клетушке по вам промахнуться будет трудно… Стойте спокойно, вы меня сами загнали в ситуацию, когда терять нечего…

— С-сука… — это прозвучало тихо и глухо, так что Петр не понял, кто из двоих говорил.

— Ну что ты, Митенька? Просто предусмотрительный человек. Кто бы мог подумать на скромного бюрократа? Я, Митя, даже две недели в платный тир на Робеспьера ходил… Азы освоил… Стой, говорю!

— Фомич, а Фомич! У тебя ж глушителя нет, шуму будет, если нажмешь…

— Митенька, Павел Иванович объяснял про здешние вольные нравы… Стой, выстрелю! Оба — по два шага назад…

— Я ж из тебя котлет наверчу, тварь лысая…

— Авось обойдется… — новым, решительным голосом отозвался Фомич. — Нехорошо, Павел

Иванович. Я вам верил, столько лет бок о бок… А вы и меня в издержки производства списать решили? Я ж сказал — на два шага назад, оба…

— Фомич, — заговорил вдруг Пашка. — Ты постарайся понять меня правильно. Так уж сплелась вокруг тебя информация… да не дави ты на курок, и в самом деле выстрелит! Нет у меня оружия, ты видишь? А Митя стоит совершенно спокойно и у него тоже ничего нет… Подожди, поговорим ладком… видишь, все нормально, никто на тебя не бросается, давай перекурим, побеседуем спокойно…

Короткий непонятный шум, грохот стула. Сильный хлопок, резкий и гулкий, словно умело откупорили бутылку шампанского. Нечто вроде возни. И стук упавшего тела.

— Ну, босс… — после долгого молчания хмыкнул Елагин. — Снимаю шляпу. Не кабинетный деятель вы у нас, чего там… Атаман впереди на лихом коне… А ведь сдох…

— Не было другого выхода, — зло бросил Пашка. — Он бы ушел.

— Это точно… Как два пальца — ушел бы… Надо же, какая прыть перед лицом смерти прорезалась…

«Что они с ним сделали? — ломал тем временем голову Петр. — Пристрелили, конечно, но как им удалось? Он бы ни за что не дал кому-то из них достать оружие… В чем тут фокус?»

— Так, — отрывисто сказал Пашка. — Плакать некогда, да и не к чему. Где деньги, уже не узнаем. Что поделать… В конце-то концов, эти денежки были не более чем случайным калымом до кучи… Возьми в кухне ацетон, протри тут все на предмет пальчиков. Концы к нам по поводу квартиры не потянутся?

— Абсолютно исключено. Я этому алкашу ни документов не показывал, ни бумаг, ничего не подписывали… Если он вообще живой, а не сдох в деревне от стеклореза… Никаких ниточек, — его голос на некоторое время отдалился. — Где бутылка? Ага… Босс, вы и в самом деле думаете, что за ним кто-то стоял? Не Мехоношин ли? Покойник был из тех, кто всю жизнь на два фронта работает. Не уличен, правда, но…

— Да что тут языком молоть? — в сердцах прикрикнул Пашка. — При полном отсутствии информации и наличии покойника? Протри все в темпе, только аккуратно, и сматываемся…

— А его как замотивируем?

— А никак, — бросил Пашка. — Самое простое — предоставить все естественному течению событий. Нынче жара стоит, когда завоняет — даже здешние павианы обеспокоятся и заявят. Наверняка решат, что покойный снова пошел по малолетним поблядушкам, да плохо выбрал район, вот и напоролся… Придется потом подтвердить со скорбным видом, что покойный был морально неустойчив… а впрочем, ничего уже нам не требуется подтверждать. Потому что нас, как таковых, уже не будет… Шевелись!

Минут через десять Петр увидел в зеркальце заднего вида, как из подъезда вышли двое. Одним оказался Елагин, а вот второго, темноволосого, с длинным лицом и кавказским ястребиным носом, Петр видел впервые в жизни. «Что за черт, — подумал он озадаченно, — их же там было только двое, где Пашка?!»

И тут до него дошло. Еще одна мозаика сложилась до последнего кусочка. Все стало понятно: небрежно намотанные бинты, полумрак, неуловимо знакомая походка темноволосого…

Это и был Пашка. И никакого пьяного падения мордой на асфальт. Пластическая операция где-то далеко отсюда, у хорошего, надежного врача, который, подобно покойному Николаю Петровичу, чересчур уж вольно обращается с клятвой Гиппократа. Если только сей эскулап еще жив. Зная Пашкины приемчики, начинаешь в этом сомневаться.

Пашка — уже не Пашка. Значит, его, Петра, окончательно приговорили. Манекен, изволите ли видеть…

Глава пятая НЕСЧАСТНАЯ ЖЕРТВА БАРСКОЙ ПРИХОТИ

Выйдя из машины на заднем дворе и шагая к своему кабинету, он поневоле сохранял на лице маску слегка идиотской эйфории — именно так, со всех точек зрения, и следовало выглядеть цивилизованному бизнесмену, отхватившему практически в единоличное распоряжение свою сделку века…

Свершилось. В роскошном зале заседаний лучшего в Шантарске бизнес-центра «Лазурит» только что были подписаны эпохальные соглашения по Тарбачанскому проекту. Присутствовал отборный бомонд — элегантные до безобразия иностранные инвесторы, заметно уступавшие им в умении небрежно-уверенно щеголять в дорогих тройках местные бизнесмены из числа имевших прямое отношение к проекту, представители областной администрации, возглавляемые слегка меланхоличным г-ном Карсавиным, выставочные экземпляры банкиров с г-ном Рыжовым на первом плане и прочие вершители судеб, капитаны индустрии, владельцы заводов, газет, пароходов. Было во всем этом нечто от театрального действа — чересчур широкие улыбки, чересчур плавно-торжественные движения рук с занесенными над белоснежными бумагами бесценными авторучками, чересчур деланное воодушевление. Ну что же, вполне возможно, именно такая, строго отмеренная доза театральности и должна была наличествовать при подписании подобных договоров. Петр не мог знать точно. Свою роль он сыграл безукоризненно — столь же торжественно-лихо подмахивал бумаги, улыбался варяжским гостям и здешним чалдонам, пожимал протянутые руки, подхватывал на лету светские реплики о сияющих горизонтах, ослепительных перспективах, единстве капиталистов всего мира, и, уж непременно, о баснословном везении матушки-России, которой посчастливилось заиметь новых Третьяковых и Морозовых в лице многих здесь присутствующих и персонально П.И. Савельева.

Потом, значительно уменьшившись числом — одни только боссы и финансисты, непосредственно причастные к проекту, — перешли в соседний зал, дабы отдаться на растерзание средств массовой информации (первую скрипку среди асов телекамер играла, конечно, очаровательная Вика Викентьева в сугубо деловом прикиде — Петр свято выполнял взятые на себя обязательства, пусть и данные от чужого имени). Все, разумеется, и там прошло гладко, представители древнейшей профессии были одарены, пожалуй что, пудами высокосортной лапши для завешивания ушей. Правда, с этим суждением Петр, пожалуй что, перебрал. В конце концов, очень и очень многие из присутствующих всерьез рассчитывали, что Шантарск оросится золотым ливнем инвестиций. Да что там, подавляющее большинство. Кто мог предполагать, что пользовавшийся безукоризненной репутацией П.И. Савельев на деле всего-навсего трудолюбиво претворил в жизнь пример, подсказанный классиком французской изящной словесности? И решил вульгарно скачать денежки в личную мошну? Заикнись кому об этом, искренне ржали бы, полагая тебя идиотом и провокатором…

Шествуя к своему «мерседесу» по обширному двору «Лазурита», Петр ощущал легонькую дрожь в коленках, проистекавшую, конечно, не от выпитого только что шампанского. В голове так и вертелась бессмертная фраза Бендера: «Берегите пенсне, Киса! Сейчас начнется…»

Вот именно. Вряд ли в него сейчас всадят пулю. Простой расчет — этакая смесь разбойной логики и светских приличий — требует наступить на горло естественным людоедским стремлениям, выждать пару дней. Уж никак не годится убирать манекена в тот же самый день. Так что сегодня опасаться поганых сюрпризов не следовало — и все равно, инстинкт самосохранения заставлял сердчишко заходиться в морозной смертной тоске…

В стенах родного офиса от сердца слегка отлегло — ничего не случилось по дороге, он все еще был цел-невредим. И гораздо важнее, нежели ждать удара со всех сторон света, было ответить на коварный вопрос: был ли покойный Фомич единственным посвященным лицом или?

Но как ответ отыскать? В конторе, кстати, никто до сих пор не встревожился из-за отсутствия Козырева — ну, понятно, прошло слишком мало времени, разве что иные удивятся мимолетно, отчего это на подписании не было Фомича, коему просто-таки по протоколу положено… Однако из сотрудников «Дюрандаля» на церемонии была одна только Снежная Королева, Ирина Сергеевна, а она не из тех, кто спешит разносить сплетни. Вообще интересно, как там будет обставлено с Фомичом, со вчерашнего вечера исправно коченеющим на полу той квартирки? Позвонит какой-нибудь аноним в милицию или события предоставят их естественному течению? Если…

Мурли-ширли-мырли! Селектор закурлыкал…

— Павел Иванович…

— Да?

— К вам Ирина Сергеевна по срочному делу…

— Жанночка, пусть подождет буквально минуту… Я скажу, когда..

— Понятно, — пропела Жанна и отключилась.

«А вдруг?» — мелькнуло у него в голове. Почему бы и нет? Еще не факт, что именно она и есть помянутая Фея… но, окажись она Феей, это прекрасно уложилось бы в мозаику. Очаровательна, что немаловажно для сексуально подвинутого Пашки, умна, что в этом деле опять-таки плюс, сидит на бухгалтерии — снова ставим плюсик…

Как проверить? Да очень просто!

Он великолепным прыжком, словно берущий одиннадцатиметровый искусный вратарь, метнулся к сейфу за картиной. Выхватил оттуда ту бутылку «Хеннесси», где оставалось не более стакана, на ходу отхлебнул, проливая на пиджак и сорочку. Для надежности выплюнул большую часть отхлебнутого в горсть, втер в полы пиджака. Плюхнул на стол стакан и бутылку, распустил узел галстука. Двумя пальцами сунул в нагрудный карман невесомую плоскую пластиночку микрофона. Чтобы придать картине завершенность, плеснул коньяком прямо на парочку малозначительных бумаг, залежавшихся на столе. Нажал клавишу:

— Ирину Сергеевну х-хачу! — прямо-таки рявкнул он с интонациями Мимино, так, чтобы сама помянутая непременно услышала. — Проси!

Снежная Королева с порога, одним взглядом оценила обстановку, но бровью не повела, изящно ставя великолепные ноги, подошла к столу.

— Прошу, драгоценная! — с подъемом заявил Петр, обогнув стол и приблизившись к ней вплотную. — Украсьте своей персоной кресло!

От него должно было нести, как от винной бочки, но деловая красавица оставалась невозмутима. Села, положив ногу на ногу, держа на коленях тонкую пластиковую папочку, поинтересовалась:

— Павел Иванович, вы, простите великодушно, в состоянии серьезно относиться к делу?

— Разумеется, — кивнул Петр, стоя в величественной позе, опершись рукой на угол стола. — Я здесь, простите, немножко употребил, но излишества эти вполне понятны, если вспомнить, с какой мы церемонии вернулись… Есть повод. Не так ли?

— Я с вами совершенно согласна, — кивнула она. — Вот только нужно подписать еще пару документов… Дополнительных протоколов, касающихся передвижения денег…

— Послушайте, очаровательная, а это непременно нужно делать именно сегодня? — с капризными нотками вопросил Петр. — Никуда они и до завтра не убегут, я полагаю…

— Позвольте уж мне решать, — сказала она непреклонно. — Подпись ваша необходима мне сегодня…

— Что? — вскинул он брови, изображая легонький приступ пьяной злобы. — Дорогая, вы очаровательны, но не кажется ли вам, что и законченным красоткам следует держаться с боссом самую чуточку почтительнее…

— Так то с боссом, — протянула она вдруг, медленно, многозначительно глядя ему в глаза и улыбаясь отнюдь не холодно — с нормальным, человеческим лукавством. — Так то с боссом, дражайший господин Иванович…

— Вы это что? — спросил он с видимой растерянностью.

Однако в душе ликовал: а зверь бежит, и прямо на ловца! Все правильно просчитал…

— Я? — она улыбалась. — Дорогой Павел Иванович, так уж сложились некоторые обстоятельства, что в тайну, кроме Фомича, оказалась посвященной еще одна особа… Вам необходимо все растолковывать? Или так поймете? Вы, по моим оценкам, далеко не дурак… Не хочется надолго затягивать эти шпионские игры — пароль, отзыв, славянский шкаф… Лучше позвоните по известному вам номеру человеку, вынужденному некоторое время провести в бинтах, и попросите его одобрения…

— И позвоню, — сварливо сказал Петр. — А говорил, никто не знает… — Он взял мобильник, набрал номер, поговорил с минуту, употребляя обтекаемые формулировки, как и Пашка на том конце. Отложил телефон, осклабился: — Ваша правда, меня только что заверили: вам можно всецело доверять…

— Приятно слышать. Итак, вам следует подписать вот здесь, во всех трех экземплярах, и здесь, в двух…

— Минуточку, — проворчал он, взял бумаги и бегло пробежал.

Как и следовало ожидать, в них запутанными юридическими формулировками излагалась не столь уж и запутанная мысль: некий уполномоченный кипрский банк, возглавляемый господином Костасом Василидисом, брал на себя обязательства служить посредником на первом этапе движения инвестиций из зарубежья в Шантарск. Бумаги уже были подписаны данным греческоподданным,

Раньше у Петра были только подозрения, а ныне они превратились в твердое убеждение. Подпись г-на Василидиса, уже виденная им на договоре о покупке картин Панкратова, ежели рассмотреть вдумчиво, крайне напоминала некий вариант Пашкиной подписи. Это и понятно: трудновато выдумывать совершенно новую подпись и привыкать к ней, проще и удобнее воспользоваться вариантом своей старой. Лишь бы была соответствующим образом признана…

Значит, Василидис — это все-таки Пашка. Что ж, не столь уж умопомрачительные суммы потребны, чтобы совершенно законно и легально заполучить греческое гражданство. Вполне может оказаться, что Пашкин греческий паспорт самый что ни на есть настоящий. А про запас, возможно, отыщется еще какой-нибудь, уже не имеющий отношения к родине Гомера. Но это уже несущественные детали…

— Итак? — вопросительно подняла она брови, держа наготове красивющий «Паркер».

— Минутку… — пробормотал Петр. «А, собственно, что мне с вами церемониться, если вы готовы меня спровадить на тот свет, не испытывая ни малейшего сожаления?»

Он налил себе полбокала, выпил, классически передернувшись. Нажал кнопку, блокировавшую замок. Чуть пошатнувшись, выбрался из-за стола, подошел к Фее, склонился над ней:

— Значит, подписать?

— Вот именно, — кивнула она, не выказывая пока что ни малейшей тревоги. — У вас чистые руки? Бумаги крайне серьезные, не годится их пачкать…

— Руки чистые, — сказал он, демонстрируя ладони. — А вот помыслы — не столь…

— Что вы имеете в виду?

— Не вынуждайте меня отвечать фразой из пошлого анекдота… — Петр непринужденно положил ей руку на плечо.

Она так и вскинулась, вскочила:

— Что вы себе…

— Иришка, помолчи. — Петр забрал у нее, остолбеневшей на миг, все документы, отошел на шаг, демонстративно помахивая ими в воздухе. — Дверь заперта, никто не ввалится… — Он слегка пошатнулся. — Скажу тебе по совести: ты чертовски аппетитная телочка, а я — нормальный мужик, не гей какой-нибудь… — Отложив бумаги в дальний угол стола, подошел к ней вплотную и с расстановочкой взял за плечи, комкая легкий дорогущий пиджак. — Тебе объяснять, что ты должна делать, или сама поймешь? Раздевайся, кошечка…

Вот тут она вскинулась, словно какая-нибудь спесивая английская герцогиня, услышавшая непристойное предложение от своего кучера или, того хуже, грязного лондонского бродяги. Попыталась высвободиться, а когда не удалось, сверкнула глазами:

— Убери руки, ты!

Петр убрал одну руку, правую — но исключительно для того, чтобы переместить ее на талию, совсем уж недвусмысленно прижал красавицу к себе и прошептал в розовое ушко, украшенное небольшой золотой сережкой с крупным бриллиантом:

— Ирочка, не дури. Каждый в нашем мире хочет урвать свой кусочек счастья, неужели непонятно? Если уж мне и выпало изображать дрессированную обезьяну, постараюсь урвать свою выгоду, где только можно. Очень уж много вам перепадает, и слишком мало — мне. Я на большие миллионы не претендую, но если ты меня прямо сейчас не побалуешь, я твоими документами задницу подотру… Не веришь?

— Пусти, — тихо сказала она, напряженно застыв в его наглых объятиях. — Он тебе голову оторвет.

— Да ну, обойдется, — заявил Петр с уверенностью пьяного, коему море по колено. — Договоримся по-родственному. Что ему важнее — куча зеленых миллиончиков или то, что его лялькой разочек попользовались? Пад-думаешь… Ты сама разденешься или тебе помочь? Я, вообще-то, люблю помогать на последнем этапе… Ириша, не дури. Хрен подпишу вашу бухгалтерию, если будешь ломаться… Сама подумай, что ему важнее?

Видимо, она в сжатые сроки успела обдумать его слова и прийти к тому же выводу. Сообразить, что для Пашки важнее. Она должна была знать его гораздо лучше, нежели родной братец, — тот-то, как выяснилось, и не знал близнеца Пашеньку вовсе…

— Скотина, — тихонько сказала Ирина, и прозвучало это довольно безнадежно. — Ты серьезно?

— Еще как, — хохотнул Петр, прижимая ее к себе, что влекло отнюдь не наигранное возбуждение — стерва была хороша. — Или не чувствуешь?

— У меня дни…

— Не бреши, — сказал он, уже видя, что выиграл. — Какие, к черту, дни… Ну как, ты сама?

— Отпусти.

— Давно бы так, — сказал он с наглейшей уверенностью в себе, свойственной законченному хаму. — Только смотри, будешь дергаться, порву на тебе весь от кутюр и сквозанешь по коридору в таком виде — то-то здешние сплетницы возрадуются… — Он убрал руки, легонько взял ее за подбородок двумя пальцами, приподнял голову. — И смотри у меня, не вздумай изображать прекрасную принцессу в лапах грязного пирата, старайся со всем усердием, а то не подпишу ни хрена, усекла?

Она сердито опустила ресницы. Петр хмыкнул:

— Валяй…

И пошел к столу налить себе коньяку. Подумав, щедро наполнил и второй бокал, подошел к ней, успевшей освободиться от пиджака и юбки, сунул в руку:

— Ну-ка, для настроения…

Ирина выпила одним глотком, закашлялась, помотала головой, сунула ему пустой бокал, опустила руки, глядя, в общем, скорее покорно, нежели возмущенно — смирилась, приняла правила игры.

— Блузку сними, — сказал он, приканчивая свой бокал.

Она повиновалась. Вот теперь не оставалось никаких сомнений — красотка не просто посвященная, она, пожалуй что, в полном смысле сообщница. Второй компонент сладкой парочки, рассчитывающей долго и счастливо обитать где-то вдали от родины с кругленьким банковским счетом в кармане. Быстренько все прикинула, стерва, умничка, гордячка, сообразила, что эти денежки стоят часика сексуального принуждения, ох, стоят… Будь все иначе, не считай она эти денежки и своими тоже, давно заехала бы по роже и гордо удалилась, обливая презрением…

Многозначительным жестом показал, чтобы в темпе сбрасывала все остальное, не испытывая при этом ни жалости, ни сочувствия — с чего бы вдруг?! Вразвалочку подошел к ней, голышом стоявшей на пушистом ковре, легонько потеснил к креслу, видывавшему всякое, сбросив пиджак прямо на ковер, вжикнул «молнией» брюк и, примостив в кресле, наваливаясь, хохотнул:

— Тебе не приходило в голову, что гены-то общие?

…Примерно через час он, развалившись в кресле, взглянул на стоявшую перед столом Ирину, уже одетую, по-прежнему утонченную и элегантную, хмыкнул:

— Ну вот, а ты, глупенькая, боялась…

— Подписывай, — сказала она ледяным тоном. — Получил все, что хотел.

— Как сказать, прелесть моя, как сказать… — протянул он, не спеша нацеливаясь «Паркером» на документ.

— То есть?

— Подписать-то я подпишу, — сказал Петр. — Я свое слово держу. Только, чует мое сердце, мне придется подмахивать еще кучу не менее важных бумажонок, а? Улавливаешь мысль, лапочка?

— Ты что, хочешь сказать… — она по своему обыкновению приготовилась было сверкнуть глазами, но вовремя сообразила, что бумаги-то еще не подписаны, сбавила обороты. — Всякий раз?

— Ага, — безмятежно сказал Петр. — Давай договоримся: подписывать бумаги будем каждый раз через это креслице. Или, если тебе оно не по вкусу, через более уютное местечко. Каждый стремится урвать свою выгоду, милая, таков закон рыночной экономики… Вот, держи. Всегда к твоим услугам. — И осклабился с должным цинизмом: — А ты мне понравилась, сладенькая…

Она, тщательно гася все внешние проявления кипевших эмоций, отвернулась и прошествовала к выходу. Петр смотрел ей в спину прищурясь, словно поверх вороненого ствола. Все было в порядке, крохотулька-микрофон уже покоился под воротником ее пиджака, где вряд ли будет обнаружен в ближайшее время. Теперь все зависит от ее характера — молча перетерпит, стиснув зубы, или помчится громко сетовать на судьбу. Скорее уж — второе. Он приложил все старания, чтобы получилось именно так…

Включил маленький транзистор — и тут же понял по раздававшимся из динамика звукам, что подстройки не требуется. Прекрасно слышно, как стучат каблучки — это она идет по коридору, — как открывается дверь, легонько скрипит стул, как тоненько пищат нажимаемые клавиши мобильника.

— Алло? Ты где? Я немедленно к тебе еду. Ничего подобного, я сказала — немедленно. Там объясню. Все, еду.

Торопливо приведя себя в порядок, хлопнув по карману — ключи от машины на месте, — он схватил со стеллажа первую попавшуюся папку, сунул транзистор во внутренний карман пиджака и выскочил в приемную, мимоходом бросив Жанне:

— Поработаю с бумагами часок, меня ни для кого нет…

Уже в подземном переходе подумал: а что, если они придумают какую-нибудь каверзу с квартирой-выходом? Да нет, глупости, с чего бы вдруг?

И в самом деле, в квартире никого не оказалось. Петр выбежал на площадку, запер дверь, припустил вниз, прыгая через три ступеньки. Машина завелась с полпинка. Он напялил темные очки, выехал со двора и встал носом к улице — слава богу, проехать она может только по этой дороге…

Буквально через пару минут мимо на зеленый свет промчался синенький «пежо» — судя по его полету, разозленная Ирина срывала раздражение на «совковых» тачках, безжалостно их подрезая. Петр выехал на улицу и двинулся следом, держась на приличном расстоянии.

Напрасно беспокоился, что это будет новая, неизвестная хаза — «пежо» въехал в уже знакомый ему дворик. Именно сюда Пашка его вызвал, когда Петра якобы вытряхнули из нафаршированной зеленью машины… Вот он, фонтан…

Не стоило наступать ей на пятки. Петр присмотрел свободный уголок в соседнем дворе, остановил машину под высоченными кустами сирени, выключил мотор, приспустил стекло. Приглушил громкость, поднес приемничек к уху.

Стук каблучков по лестнице, грохот двери.

— Что стряслось? — озадаченный Пашкин голос. — Подписал?

— Подписать-то подписал…

— Тогда почему столь похоронный вид? Радоваться надо, лапа…

— Радоваться? — протянула она с невыносимым накалом сарказма. — Я бы не спешила…

— Да что случилось?

— Ничего особенного. Просто, прежде чем подписать, этот скот меня трахнул.

— Как?

— Хреном! — чуть ли не взвизгнула Ирина, на секунду потеряв весь светский лоск. — По буквам повторить? Хреном! Спереди, сзади и в рот с проглотом, если тебя интересуют все детали… Как? Вот так!

— Ириш, ну не кипятись ты… Давай спокойнее…

— Спокойнее? — она уже не сдерживалась. — Интересно, сколько бы у тебя спокойствия осталось, подставь ты свою жопу! Или отсосав добросовестно… — послышалось стеклянное звяканье, стук горлышка о край бокала. — Час он меня пялил в кабинете во все дырки, ясно тебе? Великий комбинатор…

— Но ведь подписал? — почти спокойно спросил Пашка.

Оглушительная оплеуха, протрещавшая так, что Петр на миг отнял приемничек от уха, опасаясь за барабанную перепонку, — чертов микрофончик был крайне чувствителен…

— Ириш, ну что ты… Выпей еще, успокойся…

— Твоими бы устами, милый… Не тебя трахали. Боже, какая скотина, только бы не подцепить ничего…

— Да брось ты… Ириш, в конце-то концов, это моя точная копия, так что, если вдумчиво рассудить, ты не особенно и пострадала… — Судя по звукам, она опять размахнулась, но Пашка на сей раз успел вовремя отскочить подальше: — Милая, ну извини, неудачно пошутил… У меня нервы тоже не железные…

— А у меня … не блядская, чтобы давать всем и каждому…

«Лексикончик, однако», — ханжески покрутил головой Петр, старательно ловя каждый звук.

— Ириша, милая, ну кто же знал, что так получится… Я и не предполагал…

— Головастый ты мой… Не предполагал?! А надо было предположить. Твой братец, сволочь такая, сказал умную вещь: «Гены-то общие…» Надо было мне раньше предполагать — яблочко от яблони недалеко падает, твой близнец должен быть весь в тебя…

— Ты о чем?

— Такой же блядун и стебарь! Даже в рот суете одинаково!

«Да-а? — удивленно поднял брови Петр. — Надо же, оказывается… Интересно, кто только первый придумал, что генетика — продажная девка империализма?»

— Ирочка, Ириш…

— Что — Ирочка? — взвилась она, совершенно не владея собой. — Не тебе ведь в рот спускали!

Дальнейшее совершенно не поддавалось какой бы то ни было цензурной интерпретации. Петр лишний раз убедился в простой истине — любая светская дамочка, какой бы утонченной и воспитанной ни смотрелась на людях, прекрасно владеет лексиконом тюремных сидельцев, бичей и прочего люмпен-элемента. Дайте ей только случай — и проявит свои знания во всем блеске…

Ирина еще долго, не выбирая выражений, высказывала свое крайнее возмущение происшедшим в кабинете, описывая сие смачно и незамысловато — и столь же красочно объясняя, какого она мнения о Пашке, о его деловых качествах, о его мнимых к ней чувствах, обо всем происходящем. Пашка, надо полагать, вертелся, словно карась на сковородке, но благоразумно не встревал с комментариями, законно опасаясь получить по физиономии еще разок, а то и не единожды.

Кипение страстей продолжалось несколько минут, потом она, видимо, утомилась. Стала повторяться, в ее красочной речи явственно обозначились паузы, а там и вовсе замолчала, и Пашка, наконец-то, принялся ее утешать, деликатно и многословно — твердил, что это досадная, роковая случайность, что все наладится, что ничего не повторится, что он и думать не мог, какой скотиной окажется родной братец, что все, надо полагать, произошло спьяну… Тут Ирина встрепенулась, резонно заявив, что ей от этого, между прочим, ничуть не легче, даже наоборот, поскольку болит не только здесь, но и там, даже сидеть больно. Тщательно подбирая слова, Пашка вновь уговаривал и утешал, шептал и сюсюкал, заверял, обещал, гарантировал…

— Ага! — бросила она строптиво. — Знаешь, что этот плебей армейский мне выдал открытым текстом? Что отныне любой документ, через него проходящий, будет подписывать только через траханье… Вот это ты как собираешься урегулировать? По душам с ним потолкуешь? А если взбрыкнет? Он, по-моему, обнаглел и вошел во вкус. И прекрасно соображает, какие выгоды несет его положение. Миллиона ему уже мало, теперь я на десерт понадобилась, систематически и со всем усердием…

— Иришка, милая… — что-то очень уж легкомысленно произнес Пашка. — Да помилуй, какое там «систематически»… Не будет никакого «систематически», точно тебе говорю…

— Паша! — судя по радостному тону, у нее мгновенно высохли слезы, несомненно, до того наличествовавшие. — Ты что, хочешь сказать…

— Именно, маленькая, — произнес Пашка с самодовольством, от которого Петра передернуло. Продолжал торжествующе: — Никакого «систематически» не будет. Ничего не будет. Кончилось представленьице. И нет более нужды в нашей кукле. У меня такое предчувствие, что завтра поутру что-то непременно произойдет. Нечто окончательное и радикальное… Завтра. Поутру. Смекаешь, малыш? Извини, что так получилось, но я, честное слово, и предполагать не мог, что этот скот напьется, начнет к тебе приставать… Извини. Все кончилось, маленькая, хорошая ты моя, лучше подумай, какие горизонты распахиваются…

Петр уже вполуха слышал воркованье-лопотанье. Черт с ними, голубками. Главное произнесено вслух, и вряд ли ради красного словца, успокоения ради. Значит, он им ив самом деле больше не нужен. Мавр сделал свое дело, того, что он наподписывал, вполне достаточно. Бедную, несчастную марионетку снимают со сцены и швыряют в ящик…

Но он-то им не марионетка! Итак, завтра. Поутру. Каким образом?! Подумав, он выключил транзистор, оборвав на полуслове уже неинтересное воркованье сладкой парочки, взял с сиденья мобильник и набрал Катин номер. Сделав над собой легонькое усилие, беззаботно сказал:

— Привет, солнышко. Как настроение?

— А ты как думаешь? — весело спросила Катя. — Самодовольством лучусь — от осознания того, сколь гениален и велик муженек… Тут как раз по телевизору подробно объясняют, что ты свершил для области. И от мэра только что приезжали, билеты всем троим привезли…

— Какие?

— Роскошные, — сказала Катя. — С золотым тиснением, в три краски, на лучшие места… Завтра в Большом концертном состоится этакое гала-представление — в честь сегодняшней церемонии, если ты до сих пор не догадался. Мастера искусств будут блистать, а мы все — то есть и я, как супружница, и Надя — будем восседать в первом ряду, вы, иностранцы ваши, губернатор с мэром и прочие шишки… Паш, у меня отчего-то прекрасное настроение. Хочешь, надену зеленое платьице прямо на меня и приеду к тебе в офис?

— Я бы с удовольствием, Катенька… — вздохнул он с искренним сожалением.

— Но работы еще на пару часов — подгоняем, чистим шероховатости и все такое… Концерт-то во сколько?

— В десять утра. Но выехать, конечно, нужно примерно в половине девятого…

— Да, конечно. Извини, отключаюсь. Сейчас импортные люди вернутся, продолжим…

— Савельев!

— А?

— Я тебя люблю…

И запищали гудки. Отложив мобильник, Петр включил подслушку. Ничего интересного, успокоились малость, но идет все та же пустая болтовня. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза.

"Завтра. Поутру. Поездка, которую никак невозможно отменить, — пресловутое «место встречи изменить нельзя». Поездка, о которой Пашка и его банда, конечно же, осведомлены. Вот оно! Удобнейший случай.

Совершенно по-другому стоит теперь взглянуть на вчерашний экскаватор, спозаранку припыливший во двор их престижного дома и раскопавший дорогу аккурат возле их подъезда. Конечно, это и в самом деле могла быть инициатива коммунальщиков, решивших заменить прогнившую трубу, — но сердце вещует, что и здесь не обошлось без ходов. Очень уж кстати подгадали чумазики с отбойными молотками, вскрывшие асфальт и прорывшие канаву так, что до машины завтра придется идти метров примерно сорок — по дорожке, вдоль подъездов, по открытому, простреливаемому месту. По тому самому месту, куда выходят окна елагинской квартиры. Они выходят все трое, господин Савельев с женой и падчерицей, — и попадают под огонь маньяка. Охрана, конечно, будет бдить, но чем она поможет, если, скажем, в ход пойдет автомат? Порежет всех скопом — босса с чадами и домочадцами, бодигардов, случайных прохожих и кошек на заборах. Кучный огонь из автомата, который держат умелые руки, — вещь страшная, нисколько не похожая на бесцельную пальбу из голливудских боевиков…

Впрочем, автомат вовсе не обязателен. Хороший снайпер с магазинной винтовкой-бесшумкой успеет натворить дел не менее жутких, а вот его, вполне может оказаться, никто и не успеет вычислить, не говоря уж о том, чтобы снять.

Ничего, — подбодрил он себя, закуривая сигарету. — Постараемся уцелеть. Прорвемся. Место, время, точка засады — все известно. Лишь бы не оказалось где-то рядом второго, для подстраховки. Нет, маловероятно. Круг особо доверенных Пашкиных лиц сужен до предела.

Прорвемся!"

Он извлек из сейфа свое якобы заявление насчет сексуального маньяка Елагина, изорвал бумагу в клочки, спалил в раковине в комнате отдыха. Побрызгал спреем, чтобы «культурно воняло». Потом разломал кассету, порвал пленку, завернул все это в газеты, запихал в урну — дисциплинированная уборщица в понедельник выкинет без лишнего любопытства. Что бы ни случилось, чем бы ни кончился завтрашний поединок, от Пашкиной версии не останется ни рожек, ни ножек…

Управившись с этим, вызвал Земцова. Не предлагая тому сесть и не садясь сам — дабы подчеркнуть тем срочность и важность дела, — распорядился:

— Оставайтесь в здании после окончания рабочего дня. Когда все разойдутся, вскроете кабинеты

Косарева и Ирины Сергеевны. Лично, никого из своих не привлекая и не ставя в известность. Проведете выемку всех документов, которые я подписал после возвращения из больницы. Все изъятое сложите в мой сейф. Вопросов не задавать. Сохранять полную секретность. Объяснение получите потом, а пока могу вас заверить в одном: я в своем уме. Или есть сомнения?

— Да нет, — сказал Земцов.

— Вот и действуйте, — кивнул Петр.

Глава шестая ОХОТА НА БРАВОГО ОХОТНИЧКА

Он проснулся в назначенное самим для себя время — в половине шестого. У него это благодаря многолетней практике выходило так же просто, как другому

— погасить свет, уходя из дома. Полежал самую малость, прочно привязывая себя к реальности, стряхивая всякие остатки сна. Катя ровно дышала рядом, уткнувшись лицом в подушку. Не стоило баюкать эмоции и чувства, час пробил. Вплотную подошло время атаки, когда ничего уже нельзя изменить или переиграть, остается лишь действовать…

Осторожненько встал, оделся, ухитрившись так и не разбудить Катю. На цыпочках прошел в кабинет, сел за стол и выпил холодный кофе, запасенный с вечера. Почувствовал себя бодрым, сильным, готовым к драке. Знакомое чувство играло пузырьками в крови — сложная смесь предвкушения, ожидания, страха и надежды, понятная только тем, кто ходил в атаки…

Критически обозрев Пашкину коллекцию холодного оружия, развешанную на серо-желтом ковре, снял с гвоздика единственный предмет, на что-то годившийся, — советский морской кортик. Сунул его во внутренний карман куртки и тихонечко вышел, прихватив кофейник из огнеупорного стекла, где оставалось еще со стакан.

Реджи в своем закутке открыл глаза, но промолчал — привык, крыса белая, не бросался на шею, но и не ворчал… Петр тихо открыл дверь в комнату Нади

— и обнаружил ее за столом, полностью одетую. Как девчонка ни храбрилась, стараясь придать себе небрежно-лихой вид подруги Тарзана, видно было, что ее легонько познабливает.

Петр сунул ей в руку кофейник, проиллюстрировав это скупыми жестами. Она залпом выпила и, повинуясь его жесту, на цыпочках пошла следом по коридору. Это было, как во сне — тишина, покой, благолепие… Охранную сигнализацию он отключил в две секунды — научился с ней управляться, как-никак он был для всего остального мира хозяином этих хором, господином Савельевым, негоциантом.

Они выскользнули на лестницу, тихонько стали спускаться.

— Поджилки дрожат? — спросил Петр.

— Неа…

— Врешь, — сказал он. — Дрожат. Это нормально. В первый раз всегда дрожат… Главное, не суетись. Если начнется что-то непредвиденное, не суетись, не мечись, не путайся под ногами. Забейся в уголок и не мешай работать…

— Слушай, ты что, какой-то спецназ?

— Да нет, с чего ты взяла? — удивился он искренне. — В нашем мире и без спецназа хватает придурков, которым никак не удается жить нормально. Я просто-напросто такой придурок, вот и все…

…Он на миг провалился в другое измерение — где пьяная чухонская сволочь прорывалась к телестудии, грудью напирая на дула автоматов, где посреди клубов жаркой пыли над толпой взлетали отрезанные головы, где чадно, страшно пылали грузовики, и врассыпную драпали царандоевцы, и взвод десантуры приготовился подыхать, хотя никому, понятное дело, не хотелось… И что же, все было напрасно? Через все это пройти, чтобы погибнуть от блудливой рученьки родного брата, клопа жирного? Нет, шалишь…

— Ну, давай, — сказал Петр, легонько подтолкнув ее к выходу. — Все помнишь?

Девчонка кивнула, отчаянно храбрясь. Вышла из подъезда. Петр, встав на цыпочки, осторожно распахнул окно на улицу, подпрыгнул, перевалился на подоконник, спрыгнул наружу. Вокруг — никого. Небо синее-синее, улица пуста, мир как-то особенно чист ранним утром… Нормальной энергичной походкой он направился во двор собственного дома, свернул под арку и, пригибаясь, на корточках побежал вдоль стены, под высоко расположенными окнами первого этажа. Где-то над его головой как раз и были окна елагинской квартиры. Не стоит питать иллюзий, будто удастся застать Митеньку врасплох, вытащить в трусах из постели сонного — не та школа, наверняка бывший старлей тоже уже проснулся раньшенько по внутреннему будильнику, умылся белешенько, проверил все, прикинул все еще раз…

Вполне возможно, сидит теперь у окна, покуривает, поглядывает время от времени. А может, они оба сидят у окна. Возможно, Пашка там и заночевал перед делом. Это усложняет задачу, но не особенно…

Увидев его, Надя двинулась наискосок через двор, они встретились у подъезда, поднялись на третий этаж. Метнувшись так, чтобы не оказаться в поле обозрения дверного глазка, Петр прижался спиной к стене у самой двери. Надя, судорожно сглотнув воздух, позвонила — длинно, требовательно.

Петр зачем-то считал про себя — размеренно, чтобы каждая произнесенная в уме цифра соответствовала секунде.

На двенадцатой секунде замок щелкнул. Совсем рядом раздался недоуменный, но абсолютно спокойный голос Елагина:

— О! Вот так явление! Какими судьбами, лапка?

— А кто-то ведь приглашал…

— Конкретно мыслишь, лапка. Слушай, что так спозаранку…

Крутнувшись, Петр рассчитанным прыжком ворвался в прихожую, ударил рукоятью зажатого в кулаке кортика прямехонько по мужской гордости, врезал согнувшемуся в три погибели Елагину кулаком по шее, вбил в комнату, как гвоздь в доску, ударом ноги. За руку втащил Надю, захлопнул дверь. Не теряя времени, кинулся проверять все двери, какие только оказались в пределах видимости. Вторая комната, ванная, кухня, сортир — везде пусто…

За шиворот поднял скорчившегося, сквозь зубы стонущего Елагина, толчком отправил к дальней стене, подальше от стола и лежавшего там пистолета с глушителем, каковым немедленно и завладел. Импортный «Вальтерок», должно быть, неплохая штука… Проверив наличие патрона в стволе, огляделся.

К его превеликому сожалению, в комнате не оказалось ничего, чем можно было бы связать клиента. И дома у Петра не нашлось веревки — в чем, в чем, а в этом новорусские хоромы помочь не могли, не водилось там столь бесполезных предметов…

Так что следует держать ушки на макушке — не с дворовой шпаной связался… Взглянув в сторону окна, он уважительно присвистнул. Митенька подготовился неплохо. Снайперский винторез с глушителем установлен на черном штативе с двумя степенями свободы — так, что в расчетное время осталось лишь крутнуть винт, поднять вертикальную штангу, секунд пятнадцать потратить на доводку. И пали по идущему клиенту, сколько душеньке угодно. Рядом, стволом вверх, к стене прислонен «коньяк в ботинках» — автомат с подствольником. Ну, диспозиция ясна — снайперка для Петра с семейством, трещотка — для охраны. Грамотно. Все шансы на успех — отстреляться и уйти…

Торопясь, пока верзила не очухался, Петр подхватил снайперку со штативом вместе, автомат, бросил все это в ванную и захлопнул дверь. Повернулся к лежащему, держа пистолет дулом вверх, закурил, присмотрелся:

— Как самочувствие, старлей?

Похоже, с первыми приступами боли Елагин уже справился и его старательное закатывание глаз больше походило на притворство.

— Эй, не изображай умирающего лебедя, — сказал Петр. — Оклемался, я ж вижу… Я, кстати, Женевскими конвенциями не стеснен, так что не старайся меня разжалобить.

Елагин чуть распрямился, убрав колени от подбородка, лежа в неудобной позе, приподнял голову:

— Ты что, охренел, вице-полковник? Нажрался с утра? Прямо по яйцам…

— Язычок попридержи, здесь несовершеннолетние, — сказал Петр без всяких эмоций. — Ну, крести-козыри? Проиграл?

— Ты это насчет чего? Слушай, можно, я сяду?

— Сядь, хрен с тобой, — сказал Петр. — Колени ближе к подбородку, руки на колени… Как выражались в старых фильмах, ваша карта бита, полковник Швепс…

— Ты о чем? — изумился Елагин так натурально, что можно бы и поверить, не знай Петр всего.

— О вон тех дурах. Что сейчас в ванной.

— Ты что, мент? Какое тебе дело, что я держу дома? Что ты мне вообще шьешь? Давай поговорим…

— Давай, — сказал Петр, не ослабляя внимания. — Времени у нас много, господин Василидис, который Костас, что-то запаздывает, проведем время для скоротания скуки за приятной беседой… Я тебе шью попыточку изничтожить меня со всем семейством, только-то и делов. Не так уж мало, а?

— Совсем охренел? Мозги поплыли? Скажи прямо, что психанул из-за Катьки…

Петр поморщился:

— Митя, хочешь пошлую фразу? Умный человек должен точно улавливать момент, когда он проиграл. Пошлая фраза, сотней шпионских романов затрепанная, но истине полностью соответствует. Все я знаю.

— Все? — покривил губы Елагин. — Ну, тогда скажи, сколько спутников у Юпитера или какой атомный вес у стронция?

— Митя… — поморщился Петр. — Не придуривайся. Я не о том, что ты к словам цепляешься… Откуда-то сзади подала голос Наденька:

— Пристрели ты его! — голосок у нее был звенящий от напряжения, отчаянный. — Шлепни к чертовой матери!

— Какая добрая девочка… — усмехнулся Елагин, смирнехонько сидя на полу в предписанной позе. — Надюша, и ты можешь такое говорить о своем сексуальном инструкторе? Помнится, в этой самой комнатке кто-то брал в ротик и сосал со всем усердием, так, что…

Услышав за спиной шевеление, Петр отпрянул — как раз вовремя, чтобы ухватить кинувшуюся мимо него Надю за локоть и весьма невежливо оттащить в сторону. Она вырывалась, но Петр, не тратя времени, так цыкнул, что девчонка мгновенно притихла. Пояснил спокойно:

— Не дергайся. Он тебя умышленно хочет разозлить. Чтобы кинулась выцарапать ему глазыньки, по морде заехать… А когда окажешься рядом, он тебя живенько сцапает, прикроется от пули, и начнется бодяга с заложницей… видела в кино? Вот то-то. Ну, ты поняла? Пусть себе гавкает. Близко к нему не подходи. Я могу на тебя положиться?

Она кивнула, сердито сжав губы. Отпустив ее, Петр отступил еще на шаг ради вящей предосторожности.

— Зря ты эту тему не хочешь развивать, — как ни в чем не бывало продолжал Елагин. — Ты ее так и не трахнул, что ли? Зря, батенька, зря, мы ее с настоящим-то Павлом Иванычем всем премудростям обучили…

Петр коротко размахнулся. Елагин заткнулся, чуть отпрянув, покосился на кортик, глубоко ушедший в деревянную стенную панель — буквально в парочке миллиметров от его правого уха.

— Я, конечно, не супермен, — сказал Петр. — Но вот однажды от нечего делать навострился неплохо метать ножики. И, кстати, без всяких предрассудков или интеллигентских колебаний смогу этим самым ножичком барабанные перепонки проткнуть для начала… Нет у меня предрассудков, старлей, я с ними да-авно расстался… и зря ты меня, дерьмо, за штабную крысу держал, это я тебе по большому секрету говорю…

— Ах, во-от оно что… — сказал Елагин настороженно. — То-то были у меня смутные позывы некоего умственного неудобства, чутье работало, да босс так клялся и заверял, что я плюнул…

— Что он знал, твой босс… — хмыкнул Петр. — В общем, кончай с театром одного актера. Когда я говорю, что знаю все, то имею в виду простые и конкретные вещи. Что ты часиков в десять утра должен меня прихлопнуть со всем семейством, дабы господи Павел как бы помер. А на деле, конечно, вынырнул где-нибудь в Греции с новой рожей, новыми документами, солидным счетом, куда скачаны денежки Тарбачанского проекта… с картинами старых мастеров, поверх которых нечто современное намалевано…

— А у тебя не белая горячка?

— Хватит, Митя, — поморщился Петр. — Не буду я тебя уличать подробно и многословно. Скажу одно: Фомичу я на пиджак подсунул микрофон, крохотный такой, из земцовского хозяйства. Знаешь про такие? И когда вы вчера прихлопнули беднягу Фомича на Второй Индустриальной, я нахально сидел себе во дворе, в машине, слушал вашу милую беседу, на ус мотал, делал выводы, своими глазами видел, как вы потом из подъезда вышли, на тебе еще синяя курточка была, типа болоньи, не знаю, как они сейчас называются… А рядом шел босс — с новой рожей, так что и не узнать. Это один эпизод из моей работы с вами, один, но далеко не единственный… Может, тебе подробно пересказать вашу беседу?

— Не надо, — сказал Елагин, стегнув его взглядом. — Убедил. Ах ты, стервец, как же не раскусил я тебя? Черт, мелодраматично звучит, но ничего другого не придумаешь. Как я тебя не раскусил, падло?

— Самонадеянность, как обычно, — сказал Петр. — Она, матушка, уж столько народу погубила. Вы ставили ловушку на одного, а попался вам другой, совсем не тот, каким вы его себе придумали… Ладно, это все бесплодные риторические упражнения. Давай о деле…

— Ну, давай, — показалось, даже охотно подхватил Елагин. — Вот интересно, с чем ты в ментовку побежишь? — Он мотнул головой в сторону ванной. — С этими стволами? А это не мое, нет там моих пальчиков, хоть ты тресни. И на пушке, которой ты у меня под носом так изящно помахиваешь, тоже твои пальчики… Фомича ты мне хрен докажешь. Что еще? Эта затраханная нимфеточка? Ну, такие мелочи, что и говорить стыдно…

— А кто тебе сказал, что я побегу в ментовку? — усмехнулся Петр. — Я тебя здесь и кончу… за Новосибирск. Я же сказал, что знаю все. Или — почти все. Но для тебя разница несущественная.

По напрягшемуся лицу Елагина понял, что до того, наконец-то, стала доходить серьезность ситуации. И, сделав над собой усилие, продолжал непринужденно, даже где-то дружелюбно:

— Но можем и договориться… Где Пашка?

— Прекрасная погода сегодня, не правда ли? — напряженно усмехнулся Елагин.

— Понятно… — сказал Петр. — Попробуем пряничек. Вы ведь, два кретина, совершенно напрасно прикончили Фомича. Он и в самом деле был ни при чем. Я просто-напросто перегнал «уазик» на другую стоянку, да там и оставил. И мочит его дождик, и палит его зной… А насчет Фомича я все наврал, конечно…

Кажется, лишь теперь Елагин был удивлен по-настоящему. Поражен в самое сердце:

— Бог ты мой… Нет, серьезно? Бросить триста кило денег, двадцать лимонов, на левой стоянке… Точно, тронутый.

— Да брось ты, — сказал Петр. — Кому придет в голову, что в этой развалюхе — столько? Не ассоциируется автомобильный ветеран с хорошими деньгами, никто туда не полезет… Ну, Митенька? Может, поменяемся? Я тебе — «уазик», ты мне — информацию в темпе.

Елагин какое-то время пытливо разглядывал его, потом покачал головой:

— Не держи меня за дурачка. Так ты меня отсюда и выпустишь, не говоря уж о том, чтобы поделиться зеленью…

— А если рискнуть и поверить?

— Ищи дурака.

— Хорошо, сменим тему, — сказал Петр. — Неужели ты не понимаешь, что сам стал бы очередным трупом? Ко мне в сейф, на фирме, подсунули убойный материальчик — заявление покойного господина Савельева с просьбой принять меры к шизофренику Елагину, который развратил девочку — что подтверждается видеоматериалами — и хочет всех убить к чертовой матери… В сочетании с твоим трупешником это неплохо прозвучало бы, обернись все по-вашему…

— Ох, какие дешевые понты… — поморщился Елагин.

— Да пойми ты…

— Не старайся, не поможет. Мы с боссом — одна команда.

— Тьфу ты, да пойми… — в сердцах начал Петр.

От злости он на миг отвел взгляд, мотнул головой.

И Елагин прыгнул.

Прыгнул из невозможного положения, только что сидел у стены, держа руки на коленях — и вдруг взвился, толстенная белая подошва кроссовки мелькнула у самого виска Петра, он едва успел уклониться, а вот с пистолетом оплошал — и новый молниеносный удар в кисть, по косточке, вышиб его к чертовой матери. Петр даже не пытался заметить, где упал пистолет, глухо стукнув об пол, — не мог терять ни секунды, Елагин наседал, обрушив каскад размашистых, отточенных выпадов…

Петр встретил его, как умел, прекрасно понимая, что дерется не за одну свою жизнь. Парочку ударов удалось отпарировать, а вот самому ударить не пришлось — чертов старлей ушел с невероятной ловкостью…

Сзади придушенно взвизгнула Надя.

— Стоять! — рявкнул Петр, надеясь, что она поймет и послушается. Сделал выпад и едва не попался на прием с захватом штанины и вмиг вывернутой ногой. Отступил на шаг.

Они кружили по комнате, как два медведя, сопя и хрипя, то и дело задевая боками за мебель. И здесь преимущество было на стороне Елагина — он прекрасно знал свою квартиру, а вот Петр этим похвастать не мог, треснулся ребрами об угол стола так, что дух перехватило, сердце свело…

Он понимал, что долго так не продержится. Этот скот был и моложе, и сильнее, и, что греха таить, гораздо лучше учен. Не поддаваясь панике, совершил единственное свое достижение — серией маневров заставил Елагина отступить к двери, а сам ухитрился оказаться у стены, где торчал кортик, выдернуть его, стал выбирать удобный момент для броска…

Такого и от Митьки не ожидал — тот прыгнул в сторону, оказавшись высоко в воздухе, одной ногой оттолкнулся от шкафа и, пролетев по самой неожиданной траектории, всей массой обрушился на Петра, не успевшего защититься. Сшиб на пол, навалился, одной рукой прижав к полу руку Петра с кортиком, другой придавив горло знакомым, надежным приемом. В глазах мгновенно потемнело, удар коленом в низ живота окончательно лишил дыхания, кто-то кричал, быть может, это кричала его давным-давно погибшая дочь, так и не ставшая ровесницей Наденьке, круги плыли перед глазами…

Неким звериным чутьем он уловил сбой, почуял, что хватка навалившегося на него верзилы ослабла на миг, — и, не рассуждая, что есть силы оттолкнул его, вверх и в сторону, сунул острие кортика в мягко-упругое, легко поддавшееся, по самый эфес…

Чувствуя себя почти свободным, собрал все силы, рванулся, отвалил с себя Елагина — и тот послушно завалился набок, громко стукнувшись об пол.

У настоящей смерти нет ничего общего с киношными красивостями. Елагин дергался, хрипел, выгибался самым омерзительным образом, выплевывая слюну и кровь. Казалось, это никогда не кончится… Сумев, наконец, продышаться, Петр уперся руками в пол, перхая от боли в горле, заставил себя собраться, рывком вскочил. Его повело в сторону, он прислонился к шкафу, чтобы не свалиться.

Надя замерла в нелепой позе, обеими руками так и держа длинное горлышко тяжелого антикварного графина, вдребезги разлетевшегося об елагинскую башку. Ее застывшее личико ровным счетом ничего не выражало. Потом, без всякого перехода, выпустила горлышко, обеими руками схватилась за живот, согнулась. Не теряя времени, Петр схватил ее за шею, головой вперед направил в ванную, перехватил за шиворот и нагнул над ванной. Процесс пошел. Ничего, не смертельно…

Пошатываясь, он вышел в комнату. Присел на корточки рядом с неподвижным Елагиным, нащупал пульс. Аллес капут, похоже. Петр, двигаясь как автомат, вынул носовой платок и тщательно протер светло-желтую рукоятку. Извлекать кортик не стоило — моментально хлынет кровь, перепачкаешься…

И услышал, как за его спиной, в прихожей, тихонько проворачивается ключ в хорошо смазанном замке.

Одним прыжком оказавшись в ванной, прошептал:

— Притихни, ясно?!

Бросился в прихожую — как раз вовремя, чтобы нос к носу столкнуться с человеком в светлом плаще и надвинутой на нос шляпе. Ударил его по горлу, выхватил толстый портфель, поймал за кисть руки и, посторонившись, дернул так, что визитер летел через комнату, пока не споткнулся о труп Елагина. Так и загремел.

Петр вошел следом, поднял за воротник плаща господина в светлом плаще, того самого, что вышел вместе с Елагиным из квартиры, где убили Фомича. Родного братца, козла поганого. Вмиг обыскал, вытряхивая на стол все, что попадалось в карманах.

Сплошные пустяки: тяжелый серебряный портсигар, зажигалка, две связки ключей… Никакого оружия. Ага, вот и греческий паспорт на имя, конечно же, Костаса Василидиса. Толкнув Пашку на стул, Петр подобрал пистолет, поставил портфель на стол, раскрыл.

Вороха бумаг — тех самых, что он, болван, усердно подмахивал. Договоры, предоставлявшие г-ну Василидису все полномочия по управлению теми самыми иностранными инвестициями. Всю эту канцелярию Пашка никому не отваживался, надо полагать, доверить на хранение — и таскал с собой, словно пропуск в рай. В известном смысле так оно и было…

А это? Петр вытащил фотографию обнаженной Кати — застекленную, в желтой металлической рамочке. Та самая, которой он восхищался, чуть ли не единственная, выглядевшая настоящим искусством. Еще фотографии, в большом конверте, — из той коллекции, что он уже видел в альбомах. Катя во всех мыслимых позах.

— Понятно, Паша, — сказал он, опустив крышку портфеля. — Завершающий штрих, а? Дополнение к тому, что ты подсунул в сейф. Интимные снимки, подаренные любовнику, у которого в конце концов крыша поехала окончательно… Интересно, что ты ему наплел такое, что он совершенно не боялся пополнить твою коллекцию трупов? Может, поделишься по-родственному секретами?

Пашка молчал, сгорбившись на стуле. Новое лицо, совершенно не похожее на прежнее, казалось застывшей маской, но глаза посверкивали чересчур уж живо. В умной голове, скорее всего, уже шла напряженнейшая работа, просчитывались шансы, взвешивались аргументы, шли лихорадочные поиски выхода. Петр уже достаточно узнал братца, чтобы не сомневаться: именно так сейчас и обстояло.

Стукнула дверь ванной — появилась Надя, с мокрым лицом и мокрой на груди рубашкой, прислонилась к косяку, уставилась на них обоих сухими, взрослыми глазами.

— Ну, скажи что-нибудь, — нарушил молчание Петр. — Что произошла ужасная ошибка, что я не так все понял… Что молчишь?

Пашка поднял голову. На губах у него блуждала странная улыбка, то ли чуточку виноватая, то ли нахальная.

— Так уж получилось, Петруччио, — пожал он плечами, все же избегая смотреть Петру в глаза. — Так уж вышло… Родилась вот идея… Это он тебе проболтался? — кивнул он на труп.

— Да нет, — сказал Петр, вот странное дело, ощущая именно себя в чем-то виноватым. — Своим умом допер.

— До чего? — Пашка прямо-таки впился в него глазами.

— До всего, Паша, — устало сказал Петр. — До того, как ты решил и в самом деле сделать из меня себя — но покойного… Интересно, почему ты не изображаешь оскорбленную невинность? Ничуточки. Ну, сказал бы, что произошла страшная ошибка, провокация, недоразумение, что мне все наврали…

— Бесполезно, — кривя губы, признался Пашка. — Коли уж ты здесь, в самый интересный момент… Не бывает таких совпадений. Кто продал, Фомич?

Петр прямо-таки беспомощно пожал плечами:

— Да никто… Говорю же, сам допер. Ты, Паша, в самом начале допустил одну-единственную ошибочку, вполне, впрочем, объяснимую — ну откуда тебе было знать… Я не штабист, Паша. Я — особый отдел. У нас тоже хватает бездельников, занятых чистой воды канцелярщиной, но такая уж мне выпала дурацкая фортуна… Афган, потом, когда

Меченый объявил перестройку, не к ночи будь помянута, — полный набор горячих точек, парочка крутых расследований, комбинаторы вроде тебя, только щеголявшие в генеральских погонах… Одним словом, биография мне выпала такая, что напрочь выбила из души доверчивость и благостность. Поначалу я, каюсь, и в самом деле расслабился. Поверил. Прошло слишком много времени, чтобы вспомнил о самой первой нестыковочке: я тебе никогда не называл имени Киры, ты не должен был знать, как ее зовут… А в первый вечер, когда сей покойничек меня к тебе привез, ты так ее и назвал — Кирой. Ну, а потом… Потом столько всплыло интересного о тебе настоящем, ничуть не похожем на сусальный образ честнейшего бизнесмена и порядочнейшего человека… Ты со многим сжился настолько, что попросту не подумал, какое впечатление это произведет на постороннего…

— Где «уазик»?

Петр удивленно уставился на него:

— Тебя и в самом деле только это интересует?

— Черт его знает, — сказал Пашка с кривой улыбочкой. — В башке полный сумбур… Значит, Фомича ты подставил?

— Ну да, — сказал Петр. — И твою Фею я изнахратил исключительно для того, чтобы тут же кинулась к тебе плакаться. Я им обоим, ей и Фомичу, подсунул микрофончики, Паша…

— Сука! — рявкнул вдруг единоутробный братец. — Я тебе за Ирку…

Он даже вскочил, но опомнился, хмуро покосившись на пистолет в руке Петра, упал на стул. Зло глянул исподлобья:

— Гад ты, однако…

— Я? — изумился Петр. — Нет, серьезно? Это я, выходит, гад? А ты со своей великолепной идеей насчет подменыша, интересно, кто?

— Любопытно, как бы ты себя вел, окажись на моем месте?

— Господи ты боже мой! — вдруг воскликнула Надя. — Вы что, сумасшедшие оба? Сидите и болтаете так спокойно…

Покосившись на нее, Петр усмехнулся:

— Миленькая, это только в кино у злодея из пасти торчат клыки и он на публике гложет людские кости. В жизни убийцы и подонки как раз такие вот — чистенькие, побритые, в белых плащиках, парижской туалетной водой пахнут, говорят без матов… Ты еще этого не поняла? Учись…

— Петруха, — проникновенно сказал Пашка. — Ты, честное слово, хватил через край. Причем тут «убийца»? Ну извини, погорячились, дурака сваляли… Все ведь можно переиграть… Это Елагин все и придумал… Паша, можно исправить…

— Как это? — усмехнулся Петр. — Чтобы у тебя все получилось, чтобы тебе без помех жариться на солнышке далеко отсюда с чековой книжкой под головой, необходим один существенный пустячок: чтобы я стал покойником. И она, — кивнул он на Надю. — И Катя…

— Да брось ты…

— Паша, не стоит по инерции считать меня идиотом…

— Петруччио! — проникновенно сказал Пашка, прижав руки к груди. — Ну хорошо — гад я, гад! Можешь дать мне по морде от всей души. Только чем это поможет? Коли уж так случилось, давай поговорим, как умные люди. Спокойно. Обсудим, что можно исправить, как сделать, чтобы оба остались довольны. — Он взял со стола портсигар. — Все нормально, давай перекурим, побеседуем спокойно…

И вновь сработало звериное чутье. Потому что именно эти слова, почти те же самые, Петр слышал перед тем, как раздался странный хлопок и Фомич мертвехоньким рухнул на пол…

Тело само рванулось в сторону. Упругий толчок воздуха мазнул по лицу одновременно с резким, гулким хлопком, и что-то ударило в стену, и еще хлопок, но Петр уже давил на курок, раз, два, три! Невозможно было промахнуться, он стрелял почти в упор…

Кислая тухлятина сгоревшего пороха залепила ноздри. Пашка, невыносимо медленно кренясь вправо, невыносимо долго падал со стула — с застывшим на лице яростным азартом карточного игрока, с зажатым в руке портсигаром, чей торец откинулся, открыв три черных дыры, и две из них легонько дымились…

Потом он упал, растянулся во всю длину, нелепо откинув руку. Петр нагнулся, вынул из слабо шевелившейся ладони портсигар с секретом, покрутил, понюхал. Слыхивал о подобных шпионских штучках, но в руках не держал никогда, только в музее видел. В том, где посторонних не бывает…

Оглянулся на Надю, близкую к истерике, аккуратно положив на стол портсигар, подошел к ней и по испытанному методу нацелился угостить в целях профилактики хорошей оплеухой, но она опередила, кинулась на шею, прижалась, ища защиты и поддержки, сотрясаясь от плача. Петр прижал ее к себе, стоял и молчал, совершенно не представляя, что тут можно сказать.

Когда она немного притихла, поднял ее голову и заглянул в заплаканное личико:

— Приведи себя в порядок. Нужно уходить. И не смотри ты туда, нет там ничего интересного…

Они лежали почти рядом — супермен Митька Елагин и неузнаваемый родной братец, хитрован и комбинатор, светлая головушка, сволочь поганая. Никаких философских сентенций не приходило в голову, да и не было в них нужды, откровенно говоря меж взрослыми людьми.

— Иди умойся, — повторил он мягко. — Когда вернемся домой, ты должна выглядеть так, словно ничего не случилось. Понятно, беззаботное юное существо? Я пока разберусь тут с отпечатками… — Он наклонился, поднял ножны от кортика.

— А потом?

— А потом все будет нормально, — сказал Петр, ничуть не лукавя, сам веря в то, что говорил. — Павел Иванович Савельев жив-здоров. Дома его ждет любимая жена… и юная падчерица, с которой у него отношения сложные, но, будем верить, все же поправимые. Есть у тебя возражения против такого расклада?

Девчонка подняла голову, заглянула ему в лицо и помотала головой. Облегченно вздохнув, он подтолкнул ее к ванной:

— Вот и прекрасно. Быстренько приведи себя в порядок…

Стоя посреди комнаты, прикрыв глаза, чувствовал, как уходит нечеловеческое напряжение.

«Авель, где брат твой Каин?» — «Я не сторож брату моему».

Что сказал бы господь Авелю, завершись та давняя история иначе?

Все не так просто, конечно. Будут сложности, и немалые. Но в его жизни есть теперь кое-что, вдохновляющее на борьбу с любыми сложностями, точнее, кое-кто.

Я не сторож брату моему Каину…