Бунт машин

II

Молодая девушка распахнула окно и тотчас же поддалась очарованию пробуждающейся весны. Как радостно было кругом! Легкий голубоватый туман покрывал тонкой пеленой деревья; капли росы казались алмазами, рассыпанными на изумрудных лужайках. При этом чудесном освещении, при этом теплом веянии душистого ветерка не хотелось вспоминать о вчерашнем холодном ветре, о канувшей в лету суровой зиме. Пели дрозды; кружившиеся в воздухе ласточки приветствовали своим нежным щебетанием большой город, непрерывно гудевший, как огонь в кузнице.

Облокотившись на перила балкона, девушка упивалась весной, улыбаясь ей, как любимой сестре. Внутри ее все ликовало. Ах, какое счастье жить, дышать, чувствовать себя молодой среди обновленной природы. Минуты казались ей мгновениями и каждое из них приносило с собой новую неизведанную радость.

— Мадемуазель, вот вам почта, — услышала она голос своей компаньонки.

Приветливо кивнув головой и поблагодарив улыбкой, она взяла протянутую ей кипу писем и газет. Это повторялось ежедневно, в один и тот же час.

Компаньонка сказала:

— Засыпали вас приглашениями. Скоро вся неделя будет заполнена. Не забудьте, что сегодня днем мы должны посетить выставку кружев, затем салон аквафортистов; мы приглашены также на чай; вечером же предстоит генеральная репетиция.

Девушка поправила свои волосы.

— А кроме того? — спросила она с гримаской.

— Утром теннис.

— Нет.

— Вы не пойдете?

— Нет.

— Почему?

— Потому, что слишком много солнца, синевы, блеска. Я хочу одиночества.

— Но ваши поклонники…

— Мне надоели эти господа, у которых головы набиты соломой…

— Если бы они вас услышали…

— Я им не раз говорила это и в глаза.

— О!

— Даю вам слово.

— И тем не менее они продолжают за вами ухаживать?

— Да ведь им нужны деньги моего отца, а не я… Ах, как они все мне надоели. И как надоели все эти поездки по магазинам, выставкам, эти танцевальные вечера, репетиции, концерты! Всегда одинаково, всегда одно и то же. Отвратительно и страшно скучно.

От удивления компаньонка даже побагровела.

— Вы никогда раньше так не говорили, — наконец произнесла она.

— Вероятно, потому, что я сегодня особенно сильно чувствую весну, — улыбнулась девушка. — Весна пробуждает во мне жажду свободы, чистого воздуха, деревенского простора, цветов, но не тепличных, травы, но не подстриженной, как в английских парках. А на вас разве не действует весь этот чарующий блеск весны? Неужели вы еще не устали от зимних визитов и церемонных поклонов… Ах, я хочу попросить папу купить нам домик где-нибудь в глухой провинции, если можно — на берегу речки и вдали от железной дороги. Я буду носить там шляпу из грубой соломы и деревянные башмаки… Вы не можете себе представить, моя дорогая, как тяготят меня город и светская жизнь. Я не могу больше выносить окружающей нас толпы раскрашенных фигляров, и мне хочется бежать от них.

— Вы сумасбродка, — ласково пожурила девушку ее компаньонка. — Конечно, нет ничего удивительного в том, что сегодня вам хочется гулять, а не сидеть взаперти. Но жаловаться на свою судьбу, когда вам еще не минуло 22 лет…

Возмущенная снисходительным тоном компаньонки, девушка вспылила:

— Я не жалуюсь на судьбу. Я возмущаюсь потому, что вижу вокруг себя только напыщенность, ходульность. И потом, что значит «не минуло 22 лет»? Разве двадцатидвухлетние глаза видят иначе? Разве двадцатидвухлетнее сердце не так же бьется? Меня забавляют люди, воображающие, что мудрость приходит вместе с морщинами, и я едва удерживаюсь от смеха, когда они с высоты своего величия называют меня девчонкой. Ну, да, я — девчонка, и я хотела бы быть еще моложе и еще шаловливее.

— Ну, шаловливости вам сейчас не занимать стать, — заметила компаньонка. — Однако, я согласна признать, что в одном вы правы: действительно, последнее время мы порядком измотались и ваши нервы расшатались. В этом отчасти и моя вина. Но я надеюсь, что летом мы отдохнем. О планах на лето мы еще поговорим, а сейчас извините меня, — я должна пойти распорядиться на кухню.

Повернувшись лицом к закрывшейся двери, Гамина[3] пожала плечами. Она поняла, что исповедалась перед человеком, ее не понимавшим.

Выросшая без матери, она научилась прекрасно разбираться в окружавшей ее обстановке и часто в ее смехе сквозь веселость проскальзывала ирония. Будь она некрасива и бедна, она стала бы бунтовщицей и революционеркой. Но красота и богатство не позволяли развиться этим ее чертам.

Гамина распечатала и бегло пробежала письма, принесенные компаньонкой. Ничего интересного. Развернула газеты: политика, происшествия, — как все это банально, глупо, ничтожно. Весна, забытая во время разговора, снова предстала перед ее взором, и снова сердце ее наполнилось безмерной радостью. Весна не обманет… Какая красота, какое очарование! Легкий туман рассеялся, синева небес стала еще гуще, там и сям распустились новые цветы. Откуда-то издали доносился звон полуденного колокола.

Гамина прошла в столовую, где уже сидел ее отец.

— Здравствуй, Гаминочка, — обратился к ней Брассер-д’Аффер, — позволь тебе представить г. Трепидекса; он будет завтракать с нами. Г. Трепидекс, это моя дочь…

Молодой человек, которого Гамина сначала не заметила, потому что он сидел в кресле за дверью, быстро встал и поклонился.

— Я очень рад, мадемуазель, — пробормотал он. — Смею надеяться, что вы окажете нам честь и примете наше предложение, о котором я только что говорил вашему отцу…

— За стол, за стол, — улыбнулся Брассер-д’Аффер, — вы расскажете обо всем за завтраком, мой друг. Я страшно голоден.

Вошла компаньонка, и все уселись за стол. Сделав глоток вина, Трепидекс начал.

— Как известно вашему отцу, я состою президентом «Клуба неистовых». По моей инициативе организуется «Неделя безумств». Вы представляете себе, в чем она будет заключаться? Всевозможные спортивные состязания и гонки, так сказать, завоевание пространства. Словом, мы вызовем к жизни все волевые импульсы, всю энергию наших членов и гостей и в то же время устроим грандиозную выставку, покажем последние достижения в области техники, которыми вправе гордиться люди нашего времени.

В качестве одного из «людей нашего времени» Трепидекс выпятил грудь и окинул своих собеседников взором, полным уверенности. Глаза его блестели, ровные белые зубы сверкали из под небольших подстриженных усов; он ждал восклицания, знака одобрения…

«Что касается тебя, — подумала про себя Гамина, — ты принадлежишь к людям, говорящим, как заведенная машина».

Компаньонка покачала головой; Брассер-д’Аффер пробормотал:

— Великолепно, великолепно!

Трепидекс продолжал:

— О наших празднествах будут долго говорить, уверяю вас. Я мечтаю о воздушных и подводных балах на гигантских аэропланах и подводных лодках; у нас будет оркестр из 3000 человек, и звуки его будут передаваться по радио; специальные аппараты зафиксируют отдельные моменты, и главные газеты всех стран моментально их воспроизведут, так что весь земной шар станет свидетелем наших увеселений. Конечно, выполнение нашей идеи потребует предварительной подготовки. Мы должны будем привлечь к сотрудничеству с нами инженеров и финансистов. Ведь понадобятся дополнительные провода для передачи электрической энергии, придется построить трибуны, понтоны, набережные, оборудовать питательные пункты, наконец, надо будет перевозить, кормить, дать приют огромным толпам людей. Ваш отец, восхищенный нашим проектом, рассмотрит его с коммерческой точки зрения и составит нам смету. Он, я надеюсь, возьмет на себя всю практическую и техническую сторону дела, и это позволит мне отдаться художественной стороне, быть руководителем этой сферы, стать королем праздника, как говорят мои друзья по клубу. Они единогласно наградили меня скипетром и короной, и я не мог отказаться, чтобы не обидеть их. И вот теперь его величество снисходит до просьбы: нам нужна королева… Я подумал о вас, мадемуазель.

— Да, господин Трепидекс подумал о тебе, — подтвердил, просияв, Брассер-д’Аффер.

Гамина не шевельнулась. Трепидекс продолжал:

— Звание королевы принесет вам необыкновенную славу; ваш портрет появится во всех больших газетах и журналах… Вы согласны, правда?

— Я должна обдумать ваше предложение, — ответила Гамина.

Трепидекс, удивленный колебанием Гамины, решил, что в ней говорит скромность.

— Ну, разумеется, мадемуазель, — объявил он, — я подожду, хотя, сказать откровенно, мы очень торопимся. Ведь может так случиться, что какой-нибудь другой клуб воспользуется нашей идеей и опередит нас. А это будет ужасно.

— Катастрофично! — подтвердил Брассер-д’Аффер.

Но молодую девушку не испугала возможность катастрофы.

Трепидекс еще несколько раз возвращался к своему предложению, но по-прежнему безуспешно.

— Ну, ты довольна? — спросил Брассер-д’Аффер Гамину, когда Трепидекс ушел. — Ты будешь блистать в свете… Поцелуйте меня, ваше величество.

Отец был в восторге. У этого человека были две страсти — дочь и деньги. Черствый эгоист, разоритель людей, не останавливающийся ни перед какими препятствиями, употреблявший все усилия на то, чтобы добиться наживы, увеличить свой доход; то волк, то шакал, действующий с одинаковым успехом и в открытую и из засады, — Брассер-д’Аффер дома превращался в добродушнейшего папашу, нежного обожателя своей девчурки.

С первых же дней вдовства он перенес свою любовь на ребенка. Ее слабость, невинность, чистота смягчали его жесткость и наполняли его сердце нежностью и гордостью, не говоря уже о том, что отдых около ребенка восстанавливал силы дельца, необходимые ему в погоне за наживой.

С течением времени девочка превратилась в девушку, почти в женщину; всюду, где она появлялась, ее красота производила впечатление; молодые люди увивались около нее; до отца долетали отзвуки то восхищения Гаминой, то зависти к ней. Вскоре ему стало этого мало: тщеславие заставляло его стремиться к головокружительному, всех затмевающему успеху. В то же время радость его постоянно омрачалась страхом, что недалек тот день, когда дочь покинет его ради того, кого она назовет своим мужем…

Гамина обвила руками шею отца и поцеловала его. Брассер-д’Аффер прошептал:

— Я тоже очень доволен. Ты меня насмешила фразой — «я должна обдумать». Кокетка. Я сейчас протелефонирую Трепидексу…

— Да, чтобы сказать ему, что я отказываюсь.

Брассер-д’Аффер отшатнулся от Гамины.

— Отказываешься? Быть не может.

— Отказываюсь, — повторила дочь.

— Но почему?

— Потому…

— Трепидекс тебе не нравится?

— Нет, нет…

— Так в чем же дело?

— А в том, что все эти «безумства неистовых» меня ничуть не прельщают. В этом все и дело.

— В этом все и дело? — переспросил Брассер-д’Аффер. — Не понимаю.

— Знаешь, о чем я собиралась тебя попросить, когда ты меня знакомил с Трепидексом? Купи мне простую дачу, подальше от города, где бы я могла мирно пожить летом. Небольшой домик.

Ошарашенный отец схватился за голову.

— Ты сошла с ума? — простонал он. — Простую дачу? Небольшой домик? Провести там мирно лето?.. Положительно рехнулась!..

— Папа, — сказала Гамина, — я в полном рассудке. Что удивительного в моей просьбе?

— Значит, я совсем не иду в счет, — воскликнул делец. — Ты не хочешь доставить мне удовольствие? Ведь ты знаешь, как я бываю счастлив, когда вижу, что ты окружена восхищенной толпой, когда слышу похвалы тебе. И ты хочешь лишить меня этого. Гамина, я никогда ни в чем тебе не отказывал, но сейчас прошу: согласись; пусть твой трон возбудит зависть у всех. Не лишай меня удовольствия. Я тебя так люблю, моя детка.

Гамина молчала.

— К тому же, — продолжал Брассер-д’Аффер, ободренный этим молчанием, — тут затронуты и мои интересы. Ты слышала, что я должен взять на себя коммерческую часть всего дела. Понимаешь, что это значит? Если мы обидим Трепидекса, дело сорвется, и твой отказ обойдется мне очень дорого. Долг дочери должен подсказать тебе, как надо поступить. Ты можешь презирать почести, но не лишай меня возможности извлечь из них деловую пользу.

— Хорошо, я соглашусь. Но при условии, что ты все-таки купишь мне дачу.

— Хоть сейчас. Завтра. Сегодня вечером. Я поручу это дело агенту.

Гамина захлопала в ладоши.

— Поцелуй меня, папка, — затараторила она.

Брассер-д’Аффер просиял.

— Ах ты, чертенок, — погрозил он Г амине. — У меня не дочь, а козочка, и одна из самых капризных.

Совершенно успокоившись, он вынул сигару и стал рассказывать о том, что делал утром. Сунув руку в карман за коробкой спичек, Брассер-д’Аффер нащупал бумажник, переданный ему лакеем, и крайне удивился.

— Ах да, — вспомнил он, — совсем забыл. Еще один полуумный, и притом самый настоящий. Не желаешь ли полюбоваться портретом секретаря «Союза машин»?

Гамина открыла бумажник и вынула оттуда фотографию молодого человека.

— Ну и физиономия, — улыбнулась она, — урод. Почему он тебе презентовал свою фотографию?

— Она выпала вместе с бумажником из его кармана. Что ему от меня было нужно? Шут его знает. Достаточно того, что приходит джентльмен и заявляет, что машины организовали союз…

Отец и дочь от души расхохотались.