Буран

О господи, нелепо создан мир!

Где все, что есть, меняется так скоро,

Где нас осиротил Абулхаир —

Надежда власти и моя опора!

Была беда — он выход находил,

А ныне, беззащитной, одинокой,

Кто мне прибавит мужества и сил?

Тот, кто меня до сей поры хранил,

Пал от руки жестокой.

Судьба мне ныне испытанье шлет,

Невесть куда меня она заводит.

Как дикий конь, мой вздыбился народ.

Где силы взять, чтоб удержать поводья?

Владыке нашему случилось пасть.

И в жизни сразу все переменилось,

С могучих плеч мужских былая власть

На плечи женские переместилась.

Свалился тяжкий груз на плечи мне,

И все, что было, изменилось разом.

О господи, дай прозорливость мне

И от смятенья огради мой разум.

Пошли мне стойкость, разуменье дай,

И силу духа, и успеха в деле.

Но рвутся жилы, руки онемели.

Власть — ноша не для женщины!

Бопай!

Дай слово, Батима-ханум, сказать,

Чтоб мне не умереть совсем безгласно.

Кровь пролита, на слово уповать

Теперь уже и поздно и напрасно.

Я не спасенья жду, и суд свершится,

За дело рук ответит голова.

Мне лучше слуха было бы лишиться,

Чем слышать эти гнусные слова.

Что ж, Батима, в твоей руке секира.

Всему, что скажешь, я внимать готов,

Но меч, пронзивший грудь Абулхаира,

Не разрубил ударом всех узлов.

Мне мерзко слышать слово святотатца,

Ты крови не сотрешь, как ни стирай.

Но если все же хочешь оправдаться,

Суд будет завтра — счастье попытай.

Пусть суд решит, что истинно, что ложно.

Но я, Бопай, сказать тебе хочу

Такое слово, что сказать не можно

Ни судьям, ни толпе, ни палачу.

Когда б я мог судьбу предугадать,

Предвидеть, что тебе придется, может,

В какой-то день моим судьею стать!..

Ну что ж, вершится все по воле божьей.

Зачем теперь, когда из раны свежей

Еще течет дымящаяся кровь,

Вскрывать рубцы былые раны прежней

И то, что зажило, тревожить вновь?

Бывает рана старая, как знать,

Больнее свежей. Дай мне молвить слово,

Чтобы выслушать тебе, а мне сказать,

У нас не будет времени другого.

Я не хочу, чтоб ты весь век потом,

Когда меня казнят, сама казнилась,

И мучилась, и думала о том,

Что мне последнюю не оказала милость.

Но, Сауран, сам упустил ты час,

Счастливый час, который был у нас.

Хоть час и упустили мы, я жду,

Что не прогонишь ты меня сурово.

Коль не сейчас, когда скажу я слово?

Все скажешь утром на суду.

Как между веток — не могу понять я —

Негаданная трещина прошла?

Как меж друзей в минуту их объятья

Змея вдруг зло и тихо проползла?

Не сам ли я к ногам Абулхаира

И славу бросил, и богатство мира?

Все то, чем наделен я был судьбой,

То, чем владел, ему я отдал даром.

Но ты мечом своим, одним ударом,

У должника все отнял, и с лихвой.

Верь, Батима, не жизнь мне дорога.

Но на земле страшнее нет мученья,

Чем жить, убив недавнего врага,

И не утешиться, свершив отмщенье.

Забудь на миг все нынешнее злое

И памяти своей свободу дай.

Хоть на мгновенье воскреси былое.

Себя ты помнишь девушкой, Бопай?

Закинь поводья за луку седла

И не пускай пастись коней горячих.

Ты раньше времени, Бопай, пришла

Иль где-то здесь он затаился, прячась?

Поищем?

Нет, искать нам не годится,

Как не подходит и ему таиться.

Пришли мы раньше времени сюда.

Ай, Бопайжан, как нрав твой беспокоен.

Джигит твой нетерпенья хоть достоин?

И как еще достоин, вот беда.

Кость белая, он истинный султан.

Не потому ль зовется Сауран.

Какая невидаль — султан! Ну что ж.

Бопай достойна шаха и эмира.

Ну, а собой ваш Сауран хорош?

Отважен ли?

Обыщешь оба мира,

Красивей и отважней не найдешь.

Как счастлива ты, наша Батима,

Ты в должный час свободно и открыто

Себе по сердцу избрала сама

Достойного и знатного джигита.

Отец твой волю даст, проявит милость

К желанию любимицы своей,

Что, словно роза, пышно распустилась

Средь тридцати джигитов-сыновей.

Скажи нам об избраннике своем,

Хорош он?

Я уверена в одном:

Чем мой жених, ни доблестней, ни краше

Джигита не найдешь в народе нашем

Иль в племени каком-либо ином.

Недаром же, его завидя вдруг,

Бегу навстречу, радуясь и плача.

И замирает сразу все вокруг.

Пускай тебе сопутствует удача!

Мне кажется, на том холме — джигит!

Да, это он — мой милый, без сомненья.

Вы видите, как быстро он летит,

Как у меня, нет у него терпенья.

Теперь хочу я, чтоб вы удалились.

Считай, что мы сквозь землю провалились.

Мой Сауран нетерпеливо мчится.

Аллах великий, что со мной творится?

Без милого ни ночи нет, ни дня.

Честь воздают мне шесть родов Алима,

А пред любимым я незащитима.

Чем взял он, чем околдовал меня?

Ползет в разлуке время еле-еле.

И мне годами кажутся недели.

Где прежняя гордячка Батима?

Была строптивой, стала я покорной.

Дорогой Евы, вечною и торной,

Иду, себя не узнаю сама.

Где прежняя веселость, где беспечность?

Я опоздал, вина моя тяжка.

Давно ль ты ждешь?

Мне кажется, что вечность!

Но я скакал сюда издалека.

Лихое время; на коне горячем

Все рыщешь по степи, все ищешь путь.

Гляди, покуда по степям ты скачешь,

Любимую свою не позабудь.

Нет, мне тебя вовеки не забыть,

Какие б нас ни разлучили горы.

Но время трудное, все может быть,

Вокруг вражда и в племени раздоры.

Владыки, знаю, не живут ни дня

Без распри и грызни, большой иль малой.

А ждать, пока утихнет их грызня,

Так старой девой и помрешь, пожалуй.

Но где же сваты, добрый мой султан?

Родитель ждет.

Послушай, Бопайжан,

Я говорил и повторю опять:

Чем ты, о лучшей спутнице на свете

Я не мечтал и не могу мечтать.

Но вновь судьба нам расставляет сети,

За ханство в Младшем жузе спор идет.

Есть пять потомков Жадиге, и каждый

Считает, что настал его черед,

И каждый власти жаждет.

Кто ж верх возьмет, кто победит и как?

Не знаю, но опасней всех Барак!

Как в змее, в нем и хитрость и коварство.

Ах, мой султан, я знаю и сама,

Что хитрость иногда сильней ума

И что коварством обретают царство.

Ты судишь, как мужчина, Батима.

Мы, люди, часто верим в то, что ложно,

И по кривому следуем пути.

Коварством власть возможно обрести.

Народ свой возвеличить невозможно.

Барак — не сокол, чей удел парить,

Он падалью, стервятник, праздник правит.

Казахов должен хан объединить.

Барак казахов всех друг с другом стравит.

Народ наш без достойного главы

Не будет в славе и не будет в силе,

Чтоб от Джунгарии и до Хивы

Враги пред нами головы склонили.

А почему б всем распрям и обманам

Не положить конец, и, может быть,

Найдется белая кошма, чтоб ханом

Тебя на ней могли провозгласить.

О нет, каким бы ни был гордецом,

Я и помыслить не могу о том,

К тому ж я от жены родился младшей.

Родиться можно и от старой клячи,

Да вырасти крылатым скакуном.

К чему стремиться, то и достижимо.

Власть не отдай ни другу, ни врагу.

А я отца и шесть родов Алима

На сторону твою склонить могу.

Поверь, моя Бопай, моя орлица,

Не самый слабый, мог бы я решиться

И взять себе под руку край степей,

Но жажды власти нет в душе моей

И не о ней я думаю в гордыне.

К тому ж любая власть — весы, и ныне

Моей другая чаша тяжелей.

Мне мысль иная в голову пришла.

Есть человек один достойней прочих

Из рода Усеке…

На ханство прочишь

Ты не Абулхаира?

Иншалла![5]

Но ты бы Жадиге спросил вначале.

Они уступят власть свою едва ли.

Что сможешь ты сказать им, пятерым?

Хоть и не просто все, но достижимо.

Есть силы за избранником моим:

Я и родитель твой, а вместе с ним

Могущественных шесть родов Алима.

Останется смириться остальным.

В Абулхаире бы не обмануться!

Прозреешь, да исправишь ли потом?

Я в нем уверен, как ни в ком ином.

И роды все вокруг него сомкнутся.

Он мудр и трезв, он истинный джигит.

Все силы только он объединит,

Чтоб стал казахский род непобедимым,

Абулхаир назначен нам судьбой!

Его я как-то видела с тобой.

Он показался злым и нелюдимым.

Да нет, Бопай, он вовсе не такой.

А впрочем, с этим делом решено.

Но, милый мой…

Другого не дано.

Я в твой аул поеду самолично.

Но разве ехать самому прилично,

Опередивши сватов, мой султан?

Что делать, ныне, на свое несчастье,

Я сватом и отправлюсь, Бопайжан,

Когда на это ты мне дашь согласье.

Но я дала согласье и давно…

Бопай, нам вместе быть не суждено.

Но мне, поверь, никто другой не нужен.

Абулхаир достойным будет мужем.

Слаба моя девичья голова.

Не понимаю, как это возможно?

Ужели обещанья и слова,

Все, чем мы дорожили, было ложно?

Нет, Бопайжан, правдиво наше слово,

Что было, это не обман, не сон.

И сам я неизбежностью сражен,

И все же благо племени родного

Дороже счастья нашего былого

И будущего; нет пути иного,

Чтоб сел Абулхаир на ханский трон.

О Сауран, мне слышать это странно.

Как ни глупа, я вижу путь иной.

Я брошусь в ноги, и родитель мой

Посадит на престол любого хана

Во имя счастья дочери родной.

Бопай, я знаю — это все слова,

И отказаться мы должны от счастья.

Без брачных уз, без кровного родства

Кто наделит Абулхаира властью?

Ужель случилось все это со мной?

И тот, кто был звездою лучезарной,

Торгует мною, как купец базарный,

Для собственной корысти иль чужой!

Отец твой волю дочери любимой

Дал не затем по доброте своей,

Чтоб безрассудно пользоваться ей,

А чтоб скрепить все шесть родов Алима.

Сама ты знаешь: тридцать сыновей —

Для власти тридцать золотых гвоздей,

Забитых, чтоб была неколебима.

Дочь любящая, будь отцу под стать,

Будь золотой веревкой, чтоб связать

Все узы ханской власти в час желанный.

И вряд ли выше будущего хана

Для твоего отца найдется зять.

Куда ж теперь мне — в петлю или в воду?

Твои объятья жгли меня, джигит,

Твое сегодня слово леденит.

Все отдала я, но тебе в угоду

Я все же не отдам свою свободу.

Бопай, кто о свободе говорит?

Едва родились мы, и в колыбели

На шею нам уже ярмо надели.

За все мы платим дорогой ценой.

Когда-то племени земли родной

Случилось на три жуза разделиться,

А завтра мы разделимся на тридцать.

А стать нам надо силою одной.

Казахи, мы должны объединиться,

И каждый должен чем-то поступиться

Во имя цели сей, а не иной.

И порешил ты поступиться мною!

Свободен ты, как хочешь поступай.

И если не твоей мне быть женою,

То все едино…

Замолчи, Бопай!

Я думал, что из ценного металла

Та создана, кого я так люблю.

А ты не отличаешься нимало

От тех, кому лишь слезы лить пристало.

Не плачь! Молчи! Терпи, как я терплю.

Терпи, и я, послушная, терпела,

Хоть знали и за тридевять земель:

Могла я быть такой, какой хотела.

Ужели это я всю жизнь терпела,

Я, до кого дотронуться не смела

И в холод зимний лютая метель.

Сказали мне «терпи», и я терпела,

Укладываясь, хоть и не хотела,

Как в муравейник, в брачную постель.

Того я не спасла, кого жалела,

Кого любила, с тем я быть не смела…

А время шло, плело свою кудель…

«Терпи», — сказал я женщине любимой,

Сказал, вонзил ей в сердце нож незримый.

Я думал: все оправдывает цель.

Той целью ослепленный и влекомый,

Кого любил, я отдал сам другому.

И все-таки от цели был далек.

Всем, что любил, пожертвовал. И что же?

На раненого волка стал похожим,

Что лапу перебитую отсек.

Как волк, в безлюдье, я блуждал, бывало,

И рану, что болеть не преставала,

Зализывал, и зализать не мог!..

Скажи мне слово, Батима-ханум!

Я слушаю тебя, опора власти!

Нуждается сейчас мой слабый ум

В твоем совете и в твоем участье.

Мой повелитель, с самых первых дней

Меня, делящую с тобою ложе,

Ты сделал тенью мудрости своей,

И оттого я стала мудрой тоже.

Я не запомнила такого дня,

Когда б ты спрашивал о невозможном,

А при пустом ответе или ложном

Ты вразумлял и наставлял меня.

Да, если вьется ровно и согласно

От очага супругов два дымка,—

Лишь это из того, что здесь прекрасно,

Прекраснее всего наверняка.

Сама я так же думала сначала,

Себя твоей советчицей считала,

И лишь совсем недавно поняла,

Что только слово мужа повторяла,

Не более чем эхом я была.

Все годы…

Мне казалось — ты смирилась.

Я думал, все, что было, позабылось.

Ужели до сих пор тебя гнетет

Твоя обида, боль былой печали?

Не спорю я — вначале был расчет.

Но разве мы с тобою прогадали?

Я выросла на воле без забот,

Резвясь, как жеребенок годовалый,

Но все случилось к лучшему, пожалуй.

О чем жалеть, кто прошлое вернет?

Я стала не женою, богом данной,

А для того соединились мы,

Чтоб мой могучий род держал всем кланом

Один из четырех углов кошмы,

Где смертного провозглашают ханом.

Твой род одной из четырех опор

Был мне всегда, — и это каждый знает.

Но вот теперь — о том и разговор —

Твой род, что был опорой до сих пор,

Другие три опоры выбивает.

Ах, сердце чуяло — грядет беда.

Ты говоришь о Жанарысе?

Да!

Мой повелитель, братьями гордиться

Могу я всеми, у меня их тридцать,

Но Жанарыс — мой самый младший брат.

Он молод, всякое могло случиться.

Прости его, хоть он и виноват!

Молчи, ханум, не говори, не мучай.

Я сам легко простил бы, но навряд

Все байулинцы — этот род могучий, —

Ответной крови не пролив, простят

Кровь воина, считавшегося лучшим.

Мой повелитель, отыщи пути,

Уговори их, выкуп заплати.

Я знаю: ничего не пожалеет

За сына своего и наш отец.

Он кобылиц, верблюдов и овец

Отделит из того, чем сам владеет.

И я бы отдал все богатство мира

Упрямым байулинцам за батыра,

Но не берут они, как ни молю.

Им нужен свойственник Абулхаира.

А распри я теперь не потерплю.

Так что же делать?

Я им уступлю!

Ужель властитель мой понять не может,

Какое он свершить замыслил зло?

Верь, Батима и самому мне тоже

Принять решенье это тяжело.

Ужели ты по воле чьей-то злобной

Ступить решился на кровавый путь?

Мы с Жанарысом единоутробны,

Нас матери одной вскормила грудь.

Спаси от смерти брата дорогого.

Я знаю: ханское, как выстрел, слово —

Коль пущено, потом не возвратишь.

Но при желании все разрешимо,

Ты злобных байулинцев умолишь.

Я пробовал, они неумолимы.

Так стань жестоким с этими людьми.

Есть сила у тебя, ты их сломи!

Ах, Батима, будь время поспокойней,

Я по-другому стал бы говорить.

Но ропщет черный люд, грозят нам войны.

Три ханства я мечтал объединить,

А мне в своем вражды не погасить.

Так будь и ты тверда, меня достойна.

Молю тебя последнею мольбою:

Мой повелитель, брата пожалей.

Скажи, и я пожертвую собою,

Достоинством своим, красой своей

Перед тобою, пред твоей стопою

Тропу я подмету косой своей.

Твоя печаль понятна мне и свята,

Но говорю я: не пройдет и дня,

Должна ты байулинцам выдать брата!

Вот что ты уготовил для меня!

Ужель и память власть в тебе убила?

Пусть я нечистой в твой чертог ступила,

Но я — твоя любимая жена.

Тебе я сына-первенца вскормила.

Но забывать ты тоже не должна:

Любимых у владыки не бывает,

Они бывают у простых людей.

У нас бывают те, кто нам рождает

Наследников, не просто сыновей.

Жена моя, делить и ты повинна

Со мною бремя власти и труда.

Тебе, как с порванною пуповиной,

Проститься надо с прошлым навсегда,

Под грузом власти голову мы клоним,

И этот груз тяжел, таков закон:

Не мы с тобой сидим на ханском троне,

Мы только подпираем ханский трон.

Тех примирить я должен, кто враждует,

Спасти казахов от большого зла,

Упрямых байулинцев ублажу я,

Алимцы вдруг закусят удила.

А если выдашь брата своре злобной,

Поймут алимцы, сколь он виноват,

Избегнем крови мы междоусобной,

И будет мирно все!

Мой бедный брат!

Здесь, во дворце, где мужняя жена я,

Здесь, во дворце — в могиле, где одна я,

Светил твой свет, как дальняя свеча.

Ужели над тобой сейчас должна я

Исполнить злое дело палача?

Салам, моя сестра, моя звезда,

Сказали, до меня тебе нужда.

И прискакал я.

Да, тебя ждала я.

Как без тебя пустынно в нашем крае.

Хотя я взрослым стал, но и сейчас

Жить без тебя не в силах и недели.

Да, слишком рано мы осиротели,

Отцу, конечно, было не до нас.

Мы с малых лет без матери остались,

Но в трудный час с тобой мы утешались

Тем, что друг с другом были всякий раз.

Но что случилось, почему свой взгляд

Ты как-то прячешь от меня, печалясь?

Ты лучше не пытай меня, мой брат.

У каждого из нас довольно боли.

Когда в моей бы это было воле,

Избавил бы тебя от всех обид.

Пусть шип тебе подошвы не уколет,

Пусть лучше сердце мне насквозь пронзит.

Но в чем твоя беда, скажи вначале?

Тревожной думы от меня не скрой.

Мой милый брат, беде моей едва ли

Поможем мы с тобой иль кто другой.

Твоя судьба — предмет моей печали!

Прости меня, тебя я огорчил,

Но байулинец род наш очернил.

Сначала он унизил наших предков,

Сказал, что я от ханских ем объедков.

Мимо ушей я это пропустил.

Но вот когда тебя он оскорбил,

Я не сдержался, я погорячился,

Обидчика мечом своим пронзил.

Но мы за кровь богатством воздадим.

Абулхаир уладить дело тщился,

Но байулинский род неумолим.

И что же хан?

Хан уступает им.

Но, боже, как на это он решился?

Он говорит, чтоб был покой и мир,

Готов он и своею головою

Пожертвовать, не только что тобою.

Я знал, что страшен хан Абулхаир.

Он совершает зло не без расчета:

Мол, равно всех карает он за грех.

На смерть меня отдаст, и прослывет он

Среди казахов справедливей всех.

Я волосы рвала, я заклинала,

Напоминала: ты мне всех родней.

Зачем, сестра? Вся жизнь моя, пожалуй,

Не стоит и одной слезы твоей.

Указ владыки, с кем делю я ложе!

Будь проклят! Я хочу погибнуть тоже,

Когда мой брат на гибель обречен.

Нельзя, сестра, хоть я немного пожил.

Я виноват, я преступил закон,

И пусть я буду в жертву принесен.

В тяжелый час для родины негоже

Вздувать раздоры родственных племен.

А так вражду я приглушу, быть может,

Спасаться негде, некуда бежать.

Что суждено, того не миновать.

Что говоришь ты, брат мой, погоди!

Я не пущу тебя!

Не подходи!

Прощай, сестра, и знай, что я без страха

Умру от палача или в бою.

Не перед ханом, но перед аллахом

Склоняю ныне голову свою.

Не выходи, там разъярен народ.

Он гневом ослеплен, он разорвет…

Прощай, сестра, мне нечего бояться,

Когда враги в наш отчий край стремятся,

Когда идут кровавые бои,

Пусть гибелью моею насладятся

Спесивые сородичи мои!

Ты вовремя, мой досточтимый брат,

К нам воротился из степи кровавой.

Все о твоей победе говорят,

Пришел ты следом за своею славой.

Позволь тебя поздравить от души.

Слова и поздравленья хороши,

Коль вправду от души, и я склоняю

Перед тобой главу, Барак-ага.

Я, брат, тебе сочувствую, я знаю,

С чьим именем ты побеждал врага.

Ты не себе, Абулхаиру служишь.

Но ведь его не хуже ты, к тому же

Один из Жадиге тебя родил.

Мы помним все, хоть сам ты позабыл.

Я не забыл, прости меня покорно,

Что мы от одного с тобою корня,

Но о твоем сочувствии не знал.

Всегда ты сторонился нас упорно,

Ты кровных уз вовек не признавал.

Не потому ль однажды столь сурово

Не в пользу Жадиге сказал ты слово.

Не будем, впрочем, поминать обид.

Сегодня перед испытаньем новым,

Быть может, кровь в тебе заговорит.

Ты о сардаре, о его избранье?

Да, мы должны условиться заранее,

Кому всех жузов повод передать.

Какой, по твоему понятью, воин

В своей руке держать его достоин,

Кто возглавлять отныне должен рать?

У нас три жуза, ими правят люди,

Кому дать повод, пусть они и судят,

А мне его навряд ли кто вручит.

Но разве должен стать главою в войске

Не тот, кто в битву вел его геройски?

И не тому ли власть принадлежит,

Кто первым от победы шел к победе?

Что скажешь ты: кому сардаром быть?

Султан Барак, не рано ли делить

Нам шкуру неубитого медведя?

Когда словцо «медведь» на языке,

Так извини, но правду я отрежу:

Смотри, не оказалась бы медвежьей

Твоя услуга роду Усеке!

В толк не возьму, что хочешь ты сказать?

Хочу сказать, что застлан путь туманом,

Не слишком ты усердствуй перед ханом,

Не то, глядишь, владыка — твой должник.

А в должниках ходить кому приятно?

Быть должником — удел не для владык.

Тем страшен долг, что ждут его обратно.

Султан Барак, умен ты и хитер.

Но вот беда: корыстью и расчетом

Настолько ослеплен твой мудрый взор,

Что велика ль цена твоим заботам?

Подумай ты о том, что так давно

Мечтали племена объединиться.

И вот — три жуза связаны в одно.

Зачем же снова на три нам делиться?

Все это так, но разве то годится,

Что сын чужого рода взял узду?

А если станет он еще сардаром,

То мы и вовсе пропадем задаром,

Он всех нас оседлает на беду.

Что толку, если вздыбишься ты грозно?

Начнешь потом брыкаться — будет поздно.

Вот я о чем сегодня речь веду.

Намеренье мое тебе известно:

Пусть правит нами тот, кто может честно

Объединить казахов всех родов.

Такому хану послужить покорно,

По-моему, нисколько не зазорно.

Ты думаешь, Абулхаир таков?

Владыка мудр и собственную славу

Не ставит выше всех иных основ.

Казахов он сплотит в одну державу…

Мой брат почтенный, поразмысли здраво:

Кочуя, мы не строим городов,

Какая может быть у нас держава?

Удел казахов — вольно кочевать.

Ложбину увидать — жилье поставить.

А дунет ветер — вдаль идти опять.

Что ж ты предложишь кочевому люду?

К колу его насильно привязать!

Народ — река, поставь ему запруду,

Попробуй — вряд ли сможешь удержать.

Не жди того, чему не быть на деле.

Пока ты судишь о туманной цели,

Кой-кто большой кусок схватил давно…

Мой брат любезный, то-то и оно,

Кто не умеет с шелком обращаться,

Тому бы вовсе за него не браться.

Испачкает, растреплет все равно.

Ты не один до жирного охочий,

Такие тянутся со всех сторон.

И если грабит враг аул ваш отчий,

Грабь вместе с ним — вот это ваш закон!

О чем ты? Эка невидаль — грабеж!

Пограбил недруг, крови насосался

И прочь к себе ушел, а ты остался.

Глядишь вокруг и видишь — просчитался.

И бороду свою с досады рвешь.

Абулхаир твой слишком мягко стелет,

Да жестко спать.

Ты не достигнешь цели,

Как ни старайся, клина не вобьешь

В то место, где не существует щели.

Ты выбил трон из-под меня.

Ужели?

В Абулхаирову поверил ложь.

Все, чем владел, ты отдал не жалея.

Все потерял, а что теперь найдешь?

Ты отдал ту, что всех была милее.

Теперь и душу хану отдаешь.

Султан Барак, коварства в нем довольно,

Обмолвился — и вот мне снова больно.

В живую рану вновь всадил мне нож.

А впрочем, от себя куда уйдешь?

Во имя благородного деянья

Не жаль ни чести, ни добра, ни званья.

Не жаль всего, что дорого, но все ж…

Казалось, что простился я с любовью.

Бопай увижу и не двину бровью,

Хоть режь ножом, хоть жги огнем меня.

А ныне где моя былая сила?

Вновь возвращается все то, что было,

Я вспоминаю, не проходит дня…

Ты возвратился, брат мой Сауран?

Я кланяюсь тебе, владыка-хан!

Ты звал меня «Абулхаир-ага».

Зачем же изменил привычке старой?

Я — Друг тебе.

Но говорят недаром:

Чти друга, чтобы испугать врага.

Почтенью к хану все должны учиться.

Позволь и мне, любезный мой супруг,

В почтении султану поклониться

От всей души.

Тобой народ гордится,

Зовут тебя батыром все вокруг.

И мне тебя, быть может, не годится

Звать «мой султан», но пусть сойдет мне с рук,

Что говорю с тобою столь свободно.

Вольна жена владыки как угодно

Именовать своих ничтожных слуг.

Пусть будет ныне все, как раньше было.

Зачем она сказала «мой султан»?

Зачем опять коснулась старых ран?

За радостную весть я подарила

По шубе и коню твоим гонцам.

Твоя победа всех нас ободрила,

О ней подробнее поведай нам.

Кто в бранном деле принял сам участье,

Тот многое нам может рассказать.

Я был наслышан о людском нечастье,

Но то, что видел, трудно передать.

Покуда вражьей рати путь победный

Не пресекли, я видел сущий ад:

Изгнанники брели толпой несметной,

Шли старики, потупя долу взгляд,

И песню «Элимай» печально пели,

И шалые верблюдицы ревели,

Не находя отставших верблюжат.

Уж до чего я сердцем закаленный,

Но и меня пронзали плач и стоны,

Умноженные эхом во сто крат.

Нам ведомо все это. Стон печальный

Дошел сюда с границы нашей дальней

И наш слезами затуманил взгляд!

Мой повелитель, это — Букенбай,

Джигит отважный из семьи Керея.

В кровавой битве жизни не жалея,

Мечом он защищал родимый край!

Салам-алейкум, храбрый мой воитель!

Алейкум-ас-салам, мой повелитель,

Столь тяжких испытаний и невзгод

Не знал еще покуда наш народ.

Столь грозен не был враг наш и гонитель.

От века горя не было такого,

Как испытанье этих черных дней.

Врачуют горе племени родного

Мечи его достойных сыновей!

Свела судьба на поле брани нас,

Был Букенбай, как острый меч, отважен,

Меня в бою от гибели он спас.

Но, мой султан, и сам ты был бесстрашен,

Ты в битве отвратил мой смертный час!

Мои джигиты, я доволен вами,

И в назиданье воинам другим

Оружьем обменяйтесь боевым,

Чтоб стать навечно верными друзьями!

Как повелел нам, так тому и быть!

Пойдемте, люди ждут, и мы повинны

С гостями быть податливей перины,

Чтоб воедино всех соединить.

Пусть чувствуют себя они свободно.

Победа наша над врагом бесплодна,

Коль мы друзей не сможем примирить.

По старшинству я должен стать сардаром.

Средь нас ты мудрецом слывешь недаром.

И я взываю к мудрости твоей.

Поддержит пусть меня твое согласье.

Но надо выслушать других людей,

Судей разумных отыскать трудней,

Чем тех, кто вечно спорит из-за власти.

Нам кто-то может нанести удар.

Три жуза есть, пять ханов, а сардар

Всего один, вот и бушуют страсти.

Пусть ханов пять, я — старший из пяти,

И если предпочтут они другого,

Раскаются, сверну я с их пути.

Но вот беда — я не мастак на слово.

Тебе ж аллах проворный дал язык.

Не бойся, можешь говорить лукаво.

Не зря ж ты, от меня сидящий справа,

В ораторском искусстве столь велик.

По руку правую Аз-Тауке

Не так давно я сиживал, бывало…

Ты потрудись во что бы то ни стало,

И власть в моей окажется руке…

Мудрец из жуза Среднего — Казбек

Не прибыл родичам своим на горе,

А без него найдется ль человек,

Чтоб победить тебя в словесном споре.

Коль о сардаре говорить по чести,

Чем вы, достойней нету никого.

Каюп, Абулхаир — да оба вместе

Не стоят вас они и одного.

Жуз Старший — мал, свой вес былой утратил,

К тому ж всегда он с Младшим на ножах.

Что Средний жуз возглавить должен рати,

Не станет спорить даже сам аллах.

Сюда не прибыл бий Казбек. Как знать,

Что это значит? Разгадай попробуй.

Иль он себя не хочет унижать,

Как все другие, распрею и злобой?

Коль нету сокола — и сыч сойдет,

А нету бегуна, сойдет калека.

Казбека нет, тебя пущу в полет.

Но ты, Мыртык, достоин будь Казбека.

«Казбек, Казбек», — заладили вы, право.

Уменьем слово говорить лукаво

Создатель и меня не обделил.

Я понапрасну не хочу хвалиться,

Деяньями не стану я гордиться.

А вот язык меня не подводил.

Казбек не прибыл, велико ли горе!

Я захочу — такое отколю,

Три жуза друг на друга натравлю,

И все на двести лет погрязнут в споре.

Ты слушай речи, уши навострив,

И если кто-нибудь из говорящих

Собьется, что-то не договорив,

Вставь слово, чтоб рассорить всех сидящих.

Кинь незаметно хворосту в костер,

Немного надо им, к вражде готовым.

А после я вступлю, прерву их спор

И всех ошеломлю спокойным словом.

И вновь ты их поддень, начнется драка,

Перегрызутся все между собой.

Но не переусердствуй сам, однако,

Не то все обернется нам бедой.

Почтение вам всем, владыки мира,

Потомкам славного Чингиз-батыра.

На полдороге каждого из вас

Нам встретить надлежало бы всем вместе,

Но время столь тревожное сейчас,

Что не могли мы вам воздать по чести.

Не до обычаев теперь, когда,

Как туча, надвигается беда.

Да ниспошлет аллах нам всем прощенье.

Кому должна я оказать почтенье?

Садитесь вы сюда, Туле-ата.

Надеюсь, что не очень провинилась,

Не к знатности я проявила милость,

А к седине…

Ханум не так проста.

Весьма хитро она распорядилась.

Ах, Батима-ханум, моя сестра,

Как хорошо и умно ты сказала.

Да, благо, если женщина мудра,

Абулхаиру повезло немало.

Хочу, достопочтенные друзья,

Когда нам петлю враг стянул на горле,

Чтоб вы — казахских жузов сыновья,

Объятия друг другу распростерли.

Итак, теперь начните, в добрый час,

Пусть завершит почтенное собранье

Воителя достойного избранье

С согласья всех и каждого из вас.

(Преклонив колено, учтиво поклонившись, Батима-ханум выходит. Ханы и бии усаживаются поудобней, выжидают, кто заговорит первым. Возникает неловкая пауза.)

Хозяину да будет пусть угодно

Начать, законам всем не вопреки.

Потом и мы почешем языки

В порядке старшинства поочередно.

Настала ныне тяжкая пора,

Раздоры наши этому причина.

Был между нами мир еще вчера,

И спаяны мы были воедино.

Пока, казахи, жили мы в ладу,

На нас враги с опаскою глядели,

А ныне расхрабрились, осмелели,

Увидев нашу распрю и вражду.

Сегодня нет того, что раньше было,

Нарушен мир в степях родной земли.

Одолевают нас враги не силой,

Мы сами им раздором помогли.

Забудем же, кто мал, а кто велик,

И вспомним, что одна у нас надежда,

У нас пусть будет общим воротник,

Коль скоро общая у нас одежда.

Кто виноват, не будем мы судить,

И ныне, в час, когда бушуют войны,

Трех жузов рати надо подчинить

Кому-то одному, кто всех достойней.

Мы все решить попробуем сейчас.

Сейчас принять разумное решенье

Враг и опасность заставляют нас.

Ты, Каюп-хан, скажи свое сужденье.

Сардаром быть кому-то одному,

Рассудим же по сердцу и уму.

Ты, Каюп-хан, достойней всех, быть может,

Но пусть получит звание «сардар»,

Кто принял первым вражеский удар.

А принял я, хоть я тебя моложе.

Я против истины не погрешу:

Всем станет ясно, коль рассудят здраво,

Я начал битву, я и завершу.

И кто из вас мое оспорит право?

Совет наш будет прав, когда решит:

Кто принял бой, пусть тот и завершит.

Единокровные, чтоб спор напрасный

Нам не вести, напомнить я решусь:

Что у казахов, в их семье согласной,

Есть младший брат, и это — Младший жуз.

А если так, их славный представитель

Пусть будет ныне главный наш воитель.

И чтоб меж нами был покой и мир,

Тот, я считаю, должен быть сардаром,

Кто войском наделен и ратным даром.

Сказать короче — хан Абулхаир.

Что так ты скажешь, не было сомненья.

Я знал: не примем вместе мы решенье,

Тем самым возродив былой союз.

Предвидел я: захочет непременно

Подмять всех прочих под свое колено

Махающий дубиной Младший жуз.

Эй, коротыш, всегда с тобою горе,

Словно верблюд чесоточный, ты рад

Чесать бока о каждый кол в заборе.

Здесь люди о единстве говорят,

А ты встреваешь, чтобы всех рассорить.

Не дело, бий Туле, ты говоришь.

Ты, может быть, всех старше, но не выше.

Зачем меня назвал ты «коротыш»?

Что делать, если ростом я не вышел?

Зато мне бог проворный дал язык,

Витийское искусство — дар немалый.

И ты, почтенный бий, как ни велик,

Не переговоришь меня, пожалуй.

Тягаться с горлодером — труд тяжел.

И в самом деле, зря слова я трачу.

Хан Семене — виновник наших зол,

Сокрыл он бий-Казбека и привел

Как терпишь ты, властитель благородный,

То, что болтает старец низкородный,

Который памятью к тому же плох?

Заткни свой рот, несчастный пустобрех.

В словесном споре, братья, вы свободны.

Здесь можем говорить мы что угодно,

Но все должны единство мы явить.

Все прочее ничтожно и бесплодно.

Я за единство сам готов платить.

Не в том, чтоб властвовать, моя забота,

И во главе всех ратей боевых

Вы не меня поставьте, а кого-то,

Достойнее меня и остальных.

Зачем он прочь уводит разговор,

Иль власть для хана ничего не значит?

Не горячись, Абулхаир хитер,

Видать, замыслил что-то, не иначе.

Ты мудр, Абулхаир, я и не ждал

От мудреца решения иного.

Немудрым, нам пример ты показал.

Хан Семеке, свое промолви слово.

Ну что ж, скажу, коль снова мой черед.

Скажу, что ныне, в пору лихолетья,

Проклятый враг, джунгарец и ойрот,

Меня вперед, чем вас, ударил плетью.

Я знаю, всякий пострадавший мстит.

Казахи, все мы пострадали очень,

Но все-таки ущерба и обид

Стерпел я более всех братьев прочих.

Мне больше всех случилось пострадать.

Мой край обильней прочих принял горе.

Кто может право у меня оспорить

Возглавить жузов доблестную рать?

Я в споре обскачу тебя едва ли,

Хан Семеке. Не отыскать мне слов.

Но не мои ль владения стонали

И стонут под копытами врагов?

Хоть я, быть может, не искусен в речи,

Я первым бился, сколько было сил,

И хоть с земель исконных отступил,

Но Алатау я себе на плечи,

На спину — Каратау взгромоздил.

Хан Семеке, язык твой острый волен

Что хочет говорить, я все стерплю,

Но я себя унизить не позволю

И прав своих не уступлю.

Хитер Абулхаир, что говорить:

Взирает он без страха и без злости —

Грызутся шавки из-за сладкой кости.

Он знает: кости им не поделить.

Ее чуть помусолят, чуть погложат

И сами же к его ногам положат.

Но в спор сейчас ты встрянешь, может быть,

Кость в сторону мою подвинешь, словно

Нечаянно, и кончена игра…

Кость не твоя, мой брат единокровный.

Я знаю: ты не хочешь мне добра.

Постойте, братья, спорить так негоже.

Пустые споры порождают гнев,

И мы принять решения не сможем,

Смягчить ожесточенья не сумев.

Кому сардаром быть, нам неизвестно,

Но всем известно, сколь почет высок.

Всем оглядеться нам теперь уместно,

Ведь даже степь Сары-Арки нам тесной

Покажется, коль тесен нам сапог.

Вы спор затеяли между родами,

И наш народ могучий стал убог.

И снова занесен топор над нами.

Подумайте: сейчас годится ль вам

Из-за овечки спор вести с друзьями,

Чтоб стадо целиком отдать врагам?

Или аллах нас проклял без вины,

Казахам всем сказав, что даже малость

Мы уступать друг другу не должны,

Чтоб все позднее чужаку досталось?

Из вас, кто разобщил один народ

На три друг с другом не согласных жуза,

Ужель никто дороги не найдет

Для общего согласья и союза?

Я, бий Туле, согбенный и седой,

Забыв о гордости своей былой,

Жалея соплеменников несчастных,

Как иноходец спутанный, с мольбой

Гляжу на вас — трех ханов несогласных.

Доверьтесь вы сужденью моему,

Чтоб не был вновь наш разговор напрасен.

Не твоему — какому же уму

Довериться?

Я наперед согласен!

Но побожись, старик, что никому

Ты из корысти угождать не будешь.

Что все, как есть, по совести рассудишь.

И я с твоим решеньем соглашусь.

Но ты не отвернись от предков наших.

От духа предков я не отрекусь,

Хоть более сейчас о тех пекусь,

Кто ныне горе пьет из полной чаши,

Кто жив и кто испытывает боль.

Но волосок рассечь непросто вдоль,

А мне сегодня надо умудриться.

Я рассуждаю как бы сам с собой:

Одежда не своя быстрей грязнится,

Скакун чужой — не жаль, пусть в гору мчится,

Чужое войско легче бросить в бой.

Не расторгая вашего союза,

Я говорю: тот жуз, чья больше рать,

Сардара должен выбрать и назвать.

А больше рать у Младшего из жузов.

Почтенный бий, ты истину глаголишь.

Мы — Младший жуз, ты выбор нам даешь.

И коль избрать сардара в нашей воле,

Достойней Саурана не найдешь.

Себя он показал на бранном поле.

Мой брат Барак, трех жузов сыновья

С тобой нам дали в руки общий повод.

Какой же снова для раздора повод?

Поверь, сардаром должен быть не я.

Здесь нужен тот, который трезво судит,

Не только скачет сквозь огонь и дым.

Пусть хан Абулхаир сардаром будет.

Я всех прошу: на том и порешим.

И сам я так же думаю давно.

Достойный вождь — победы половина.

Да будет так!

Согласны!

Решено!

Итак, мы порешили все едино.

Пусть будет общим воротник у нас.

И пусть решенье наше будет свято.

Не скажет пусть никто на этот раз,

Кому-то, мол, досталось многовато.

Достойнее сардара не найдешь.

Теперь у нас великая забота:

Прогнать джунгарца, наказать ойрота

За поруганье наше, за грабеж.

Я думал, мне увидеть не дано

Едиными казахов, как бывало.

Я верю: день сегодняшний — начало

Того, что будет после скреплено

Победою во что бы то ни стало.

Аминь!

Ты мне так много сделал, Сауран,

Свой долг смогу ли оплатить когда-то?

С тобой нас дружба связывает, хан.

Скажи: уместна ли за дружбу плата?

Но если всех казахских жузов люд

Сплотить удастся под твоим началом,

Мне это будет за посильный труд

Наградою и платою немалой.

И, кажется, все к этому идет.

Мы не дошли пока до перевала

И впереди нас испытанье ждет.

Тебя ль ойрота сила испугала?

О том нет спору — страшный враг ойрот.

Но средь казахов есть страшней, пожалуй,

И я с печалью думаю о том!

Но возвратимся к нынешним заботам:

Ты с малой ратью подступай к ойротам}

Но не вступай в сражение с врагом,

Покуда из аулов отдаленных

Всех наших пеших воинов и конных

Не соберем и в дело не введем.

Все будет так, владыка, не иначе,

Чем ты сказал: задача не нова.

Пускай тебе сопутствует удача.

Да сбудутся, мой хан, твои слова.

Ты проводи султана, Батима,

И дай ему напутствие как другу.

Султан мой, больше месяца сама

Тебе в подарок я вяжу кольчугу.

Лишь ночь — и кончена моя работа.

Отдам подарок — можешь надевать.

Приятна мне, ханум, твоя забота,

Но для чего же по ночам не спать?

И что она — кольчуга на плечах:

Меч бережет нас в битвах и аллах.

Ни юрта в юрте, ни кошма, ни печка

Нам не мешают снежною зимой,

А в той кольчуге каждое колечко

Вязала я с молитвой и мольбой.

Стать за тебя мне жертвой, Батима,

И в жизни ничего не надо боле.

Зачем же так, султан, когда сама

Я стала жертвой по твоей же воле.

Но не жалей, не кайся, сделай милость,

Я со своей судьбой давно смирилась.

Но цель у нас с тобой была одна

И, Батима-ханум, мы ей служили.

Я зваться Батимой-ханум должна.

А где ж Бопай? Не умерла она:

Душили мы ее — не задушили.

То мы должны забыть, чего уж нет,

От прошлого нам надо отступиться.

Как прошлое забыть? Подай совет,

И буду я весь век тебе молиться.

Как ни умен Абулхаир — не смог

Любви строптивой женщины добиться.

Не понял ты, султан, за долгий срок:

Он не любви искал — искал корону.

Меня не взял он в жены, а привлек,

Став родичем алимцев по закону,

И брата моего на смерть обрек,

Чем байулинцев приторочил к трону.

И на каком базаре — знает бог —

Продаст меня властитель в должный срок.

Была я, есть и буду обреченной,

Я, с виду беспечальная ханум.

Лишь от себя не скрыть да от аллаха,

Как страсть сжигает душу мне и ум

И ноет сердце от любви и страха.

Мы, Батима, на двух горах сейчас,

Меж нами пропасть, и не надо руки

Протягивать: не то один из нас

Умрет, другого обречет на муки.

Была я дважды смерти предана:

Твоим расчетом, видом братской крови,

Пусть я — ханум, пусть мужняя жена,

Я над своею страстью не вольна,

Ничто меня теперь не остановит.

Но, Батима, так вечно быть не может.

Сама попробуй, силу попытай.

Пусть Батима-ханум тебе поможет

Осилить ту, давнишнюю, Бопай.

Мне и самой подсказывает ум:

«Убей в себе Бопай!» — да силы мало.

В борьбе Бопай и Батимы-ханум

Бопай всегда покуда побеждала.

Мне жаль Бопай. Что с нею будет впредь?

Сегодня не могу предугадать я.

Она сама согласна умереть

С одним условием — в твоих объятьях.

Постой, ханум, себя не отдавай

Во власть страстей и слабости извечной.

Я помню, милая моя Бопай,

Хоть жги ее, хоть ребра вырезай,

Терпеть умела, будучи беспечной.

Так не позорь же ты себя сама.

Здесь нет Бопай, ее любви ненужной,

Есть ныне только ханша Батима,

Которой и служу я, раб послушный.

Казалось мне: одну Бопай я знаю,

И та уже давно погребена,

Теперь их две, одна Бопай былая

И Батима-ханум — Бопай другая,

Прекрасная, как полная луна.

Одна мне пламя в сердце разжигает,

Другая это пламя раздувает,

И в адском пекле я не знаю сна.

Пусть лучше в честной битве пика злая

Прервет мои мученья: смерть одна!

Враги бегут. Победа! Аруах!

Отмщенье бог нам даровал, глядите!..

Враг обратился в бегство, повелитель,

Молитвам нашим многим внял аллах.

Оружием изрядно поработав,

Помчались наши воины вперед.

Велик аллах! Разбили мы ойротов,

Все стоны, что исторгнул наш народ,

Услышал бог и сжалился над нами.

Ты, Букенбай, — хребет мой становой.

Ты, Сауран, — мой брат, помощник мой.

О, если перед прошлыми боями

Вы бы стояли за моей спиной,

Судьба сражений тех была б иной

И нашей кровью, нашими слезами,

Быть может, не был залит край родной.

Позволь тебя добычею богатой

Мне одарить, властитель. На, держи!

К ногам бросаю! Вот он враг заклятый.

Охотился и я за Хунтайджи,

Да ты, видать, храбрее и шустрее.

У нас одна судьба и общий путь,

Добычу лишь своей считать не смею.

Тебе я не завидую отнюдь,

Лишь восхищаюсь удалью твоею.

Прошу пощады, хан и повелитель,

Великодушен будь, мой победитель,

К законам ратным не останься глух.

Таков обычай воинов исконный.

Скажи, а по каким таким законам

Ты убивал младенцев и старух?

Хотел искоренить казахский дух

И превратить в пустырь наш край сожженный?

Меня унизить можешь и убить,

Великодушным быть ты не обязан,

И все ж вино победы надо лить

Не через край: оно туманит разум.

Тебе же надобно глаза открыть

И уяснить: врагами могут быть

И те, кого сейчас друзьями числишь.

В грядущий день попробуй устремить

Свой мутный взгляд.

Я, о грядущем мысля,

Сейчас тебя не должен пощадить.

Кто знает, где враги и где родня

И где в своей беде искать виновных.

Быть может, враг опаснее меня

Стоит в кругу твоих единокровных.

Абулхаир, грядущее — темно,

О нем не думать мудрецу негоже,

У всех царей угодников полно,

Но и завистников хватает тоже.

У всех у нас порою ум короткий.

Ты не меня — себя побереги.

Коль бывшие друзья возьмут за глотку,

Понадобятся бывшие враги.

Как ни вертись, держать ответ придется.

А я свой путь не ведаю, но все ж,

Когда и подо мною трон качнется,

Копьем врага его не подопрешь.

Абулхаир, есть у меня причина

Просить тебя: подарком ублажи —

Добыча общая, коль рать едина,

Будь щедрым, уступи мне Хунтайджи.

Опять Каюп меня опередил.

Наш Средний жуз разбойника пленил,

Добыча эта нашей быть повинна

Почтенные, я здраво рассудил:

За Хунтайджи нам выкуп, и немалый,

Дадут, но в назидание другим

На выкуп не польстимся мы, пожалуй,

И по грехам убийце воздадим.

Мой хан, мы все чего-нибудь хотим

И досаждаем жалкими мольбами.

Прошу и я: как ты жесток с врагами,

Будь добросклонным к подданным своим.

Что хочешь?

Подневольный Сырлыбая,

Хоть к званью низкому принадлежит,

Сражался, словно истинный джигит,

И вот к твоим стопам он припадает.

С чем припадаешь ты к моим ногам?

Молю тебя о милости великой.

Я — раб, освободи меня, владыка,

И за тебя я жизнь свою отдам,

С врагом сражаясь, как джигит свободный.

Считай, что мой ответ, тебе угодный,

Ты получил, свободен ты навек,

Ступай себе, достойный воин, с миром

И не Нартай-рабом, Нартай-батыром

Зовись теперь.

Каким бы ни был сирым,

Благодарит свободный человек

Тебя, мой хан.

Теперь, друзья-казахи,

Опять воспрянет духом наш народ,

Так позабудем горести и страхи,

Утрем слезу, нас пир веселый ждет.

Вознесся хан, занявши наш престол,

Хотя его не хуже мы нимало.

На просьбы наши ухом не повел.

Теперь он не такой, как был сначала.

Переменился, в небо воспарив

На крыльях власти, славы и удачи.

Он слишком стал заносчив и спесив.

Боюсь, от этой спеси мы заплачем.

Ту петлю, что на горле Хунтайджи

Затянется пред всем народом ныне,

Хан с недруга удавленного снимет,

А что потом? Попробуй, удержи,

Глядишь — ее на шею нам накинет.

То, что сейчас сказал султан Барак,

Опасно, хоть и неопределенно.

Но точно, что властитель как-никак

Трон Жадиге присвоил незаконно.

Вчера и думать ни о чем не смел,

Страшась друзей и недругов пугаясь,

На троне жуза Младшего сидел,

От страха ерзая и озираясь.

А ныне он набрал довольно сил,

Победы кровью нашею добился.

И вот себя великим возомнил,

И жадный блеск во взоре появился,

И на чужой удел он косит глаз,

Кто ведает, как дело обернется.

И головам не нашим ли сейчас

Очередною жертвой стать придется?

Нам ли не знать обычаев царей,

Покуда сами жертвами не стали

Не лучше ли уйти нам поскорей

В свои уделы от беды подале.

Окончен пир, все пили мы и ели,

Глядишь, и досидели до сих пор.

Поговорили мы и пошумели,

На том и кончился наш уговор.

О, если бы в согласье жить умели! —

А то, казахи, мы такой народ,

Что сообща на смерть — не на живот

С врагами бьемся, а достигнем цели —

И все опять и вкривь и вкось идет,

В согласье жить не можем и недели.

На счастье наше, больно прост ойрот,

По простоте своей он не поймет,

Что меж собою нас стравить недолго,

Перегрызем друг друга, а потом

В крови, как издыхающие волки,

К ногам врага и сами приползем.

Абулхаир, мой хан, моя опора,

Двух гневных ханов встретил я в дверях.

Ох, не к добру они ушли так скоро

И в их глазах светился гнев и страх.

А у кого веселие в глазах

Сейчас, в преддверье нового раздора?

Ты сам вспугнул их, был непримирим.

Теперь уйдут они, и жди несчастья.

Ты слишком тверд, не должно быть таким,

Когда мы все толкуем о согласье.

Но разве бегство их согласью служит?

Хан Семене уйдет, и был таков,

Каюп уйдет, и снаряжай послов,

Коварных змей выманивай наружу

Из нор глухих посредством здравых слов.

Я сам стою сейчас на перепутье,

Я мысленно и вдоль и поперек

Обшарил все, но не дошел до сути

И выхода пока найти не смог.

Все в болтовне погрязли да в обиде

И каждый в сторону свою гребет.

Когда и ты не зришь пути, провидец,

Что можем мы или простой народ?

Известно, мы, казахи, краснобаи,

Но счастья не бывает от словес.

Не то земля была б не хуже рая

И мед стекал бы прямо в рот с небес.

И мы с тобою много говорим,

Мы упускаем час, даем отсрочку,

А жузы, как рассохшуюся бочку,

Должны стянуть мы обручем стальным.

Нет, Сауран, сейчас тому не быть,

Казахской крови вновь рекой не литься.

Но если надо всех объединить,

Нам этого иначе не добиться.

Как клячи от бескормицы весной,

Каюп и Семеке сейчас бессильны.

Разбить их хватит битвы и одной,

Хоть крови литься, но не столь обильной,

И снова ты казахам всем глава.

Султан, какие страшные слова

Ты говоришь! Ужель настало время,

Чужую кровь с мечей стерев едва,

Громить и истреблять родное племя,

Тех братьев, с кем скакали стремя в стремя,

На общего врага еще вчера?

Ты, Батима-ханум, хоть и мудра,

Тебе таким речам внимать негоже.

От слов, что произносим мы сейчас,

И у бывалых воинов, у нас

Под волосами вздрагивает кожа.

Но к делу, повелитель! Ты не прав:

У власти на земле свои законы.

И много силой собрано держав.

А из чего? Из толп разноплеменных?

Тому примеры можно взять везде,

Объединяет земли тот, кто в силе.

Возьми урусов: Золотой орде

Они еще недавно дань платили,

А ныне вот на полземли царят,

Боятся все их крепостей и башен.

Иль в даль столетий устреми свой взгляд,

Шуршутов вспомни, турков, кизилбашей.

Власть не отдаст никто по доброй воле,

Должны мы силу силою сломить.

Все остальное лишь слова, не боле,

Чтоб трусость иль бессилие прикрыть.

Пока мечу и огню не предашь

Все, что колеблет наше единенье,

Вовек державы сильной не создашь.

Как страшны, мой султан, твои реченья!

Ханум, мои реченья не для всех —

Для тех, кто понимает в ратном деле.

Абулхаир, возьми на душу грех

И кровь пролей во имя нашей цели.

Что делать, повелитель, на веку

Нам выдалось нести хомут свой черный,

Подай мне знак, и ханов непокорных,

Как связанных овец, приволоку.

Скажи мне слово и благослови,

В любую битву ринусь я без страха,

И с чистою душою, хоть в крови,

Предстанем мы перед судом аллаха.

Нет, Сауран, окончилась война.

И пусть мое суждение обманно,

Но кровь казахов литься не должна.

Для власти сила только и нужна.

А сила что? Она не постоянна:

Сегодня есть, а завтра где она?

Всего лишь день, а то и час упустишь,

Глядишь: и у врага скопилась рать,

Спохватишься, да локоть не укусишь.

И все ж нельзя нам братьев убивать.

И вновь тебе твержу я, раб твой верный,

Коль цель светла, то и преграды нет.

А если мы избыть не можем скверны,

Боимся крови и боимся черни,

Тогда зачем давали мы обет?

Я не боюсь ни крови, ни проклятья,

Но все равно, по моему понятью,

Народ мы не удержим в кулаке.

Сегодня сила есть, ее немало,

А завтра что? Начнется все сначала.

Но если будет власть в твоей руке.

Едиными, во что бы то ни стало,

Мы будем, как во дни Аз-Тауке.

Аз-Тауке держал, покуда жил,

В руке весь край, родов, племен немало.

И все ж он сам начало положил

Тому, что Бедствием великим стало.

Держава, что должна стоять вовеки,

Вся расползлась, едва смежил он веки.

Но разве мы с тобой не поклялись

Вернуть былую славу? Что же ныне…

Ты видишь, что творится, оглядись,

Все наши клятвы, словно крик в пустыне.

Ты стал бояться крови и огня,

Спокойно хочешь досидеть на троне.

Не трусость — опыт умудрил меня.

Увидел я: народ — не скот в загоне.

Сейчас его мы сгоним в косяки,

А завтра что? Он растечется снова.

У нас с тобою руки коротки.

Но я не вижу выхода иного.

И если ты, властитель, столь убог,

Что всех нас обрекаешь на бесчестье,

Достойнее тебя сидеть бы мог

Потомок Жадиге на ханском месте.

Ты, мой султан, пожалуй, слишком смело

Свою к владыке обращаешь речь.

Спокойствие мое не без предела.

Час настает поднять нам грозный меч.

И пусть меня не держат за рукав.

Покажет время: прав я иль не прав.

Твой путь не к единенью, а к несчастью.

И так довольно крови и обид.

На это не могу я дать согласье.

Ужель тебя, мой деверь, не страшит

Тяжелый грех, что хочешь взять на душу?

Подумай о расплате в судный час.

Со мной что ни случится, я не струшу,

А час мой судный бил и бьет сейчас.

Мой судный час ужасен был и страшен,

Когда я видел: немощный ойрот

Гнал по степям, политым кровью нашей,

Наш гордый, многочисленный народ.

В мой судный час с печалью и тоскою

Взирал я на беспомощных людей,

Могучих духом, разумом, рукою,

Бессильных от усобицы своей.

Я примирить поклялся с братом брата,

Но, если надо, брата не жалеть.

Лишь эта цель была чиста и свята,

И только ей служить я буду впредь.

За эту цель все, чем владел когда-то,

Я потерял, я все готов стерпеть.

И даже если мать моя родная

Путь преградит мне, плача и рыдая,

С молитвой иль проклятьем на устах,

Перешагну я, жалости не зная,

Через нее!..

В меня вселяют страх

Твои слова; где разум твой всегдашний?

Да отвратит тебя скорей аллах

От слов таких, от мысли этой страшной.

Мой хан, иного случая у нас

Не будет больше; должен ты решиться.

Согласье дай, прошу в последний раз!

Кровь братьев лить могу ль я согласиться?

Меч убери.

Когда б на полдороге

Мне знать, что все слова и клятвы — ложь,

Что и в базарный день цена им грош.

Ну что ж, и ныне, в час твоей тревоги,

Меня с собою рядом не найдешь.

Постой, мой Сауран, останься с нами!

Как он упрям, аллах его прости!

Он станет биться головой о камень,

Но не свернет со своего пути.

Остался я с грызущеюся сворой,

В тяжелый час куда теперь идти?

Он был моей единственной опорой.

Я чувствовала: так должно и быть.

Случилось, что должно было случиться.

Мы не смогли надежный кол забить,

Чтоб в час тяжелый за него схватиться.

Избегнуть мы сумели многих зол,

Разбить врага, а все не слава богу.

Наш караван невесть куда зашел…

Ты выведешь казахов на дорогу,

Как ранее спасал их от невзгод,

Как победил ойрота в тяжкий год.

Бог милосерден, он тебе поможет.

Враг, что внутри, сильнее, чем ойрот,

Ни меч его, ни пика не берет.

Стрела и та догнать его не может.

Как распрю ни души, она живет.

Я знаю: власть не радость, а напасть.

Даря ее, не делают услугу.

Так почему же вы, борясь за власть,

Готовы горло перегрызть друг другу?

Когда бы понимал заране тот,

Кто знаком власти хочет быть отмечен,

Что власть ему не радость принесет,

А взвалит тяжкий груз ему на плечи.

Власть удержать настолько мудрено,

Что не жалеют ни отца, ни брата.

Меж тем в конечном счете все равно,

Что б мы ни делали, грядет расплата.

Я думаю, ханум, ты не права,

Ты знаешь, дни мои все тяжелее.

Я не злорадствую, я сожалею

О том, что доля хана такова.

Да, знает тот, кто властью обладает,

Что власть — тяжелый золотой хомут,

И шею золото больней стирает,

Чем войлок. Раны жить мне не дают.

Я шорох слышу за своей спиною.

То — власть-змея, я от нее бегу.

Пожертвовал я честью и женою,

И совестью, а все равно в долгу.

Я и детей избавить не смогу

От всех долгов, записанных за мною.

За власть мы платим, наш таков удел.

И вновь она кровавой дани жаждет.

За власть твою я заплатила дважды.

До сей поры прощения не смел

Просить за кровь, пролитую однажды.

Прости меня, как грех мой ни велик.

За Жанарыса с самого начала

Меня ты никогда не попрекала,

Благодарю, я вечный твой должник.

Семнадцать лет мы прожили иль боле.

Прости, бывал я не по сердцу крут.

Тебя любя, любви я не дал воли,

Я думал, что сидящий на престоле

Не может быть таким, как прочий люд.

Тень Жанарыса я поныне вижу,

Чья кровь — мое проклятье, мой позор.

Во имя цели, даже самой высшей,

Нельзя идти душе наперекор.

От крови, от жестокости твоей

В те годы грудь моя окаменела,

И лишь рожденье наших сыновей

Холодный этот камень отогрело.

Жена и муж, у нас ярмо одно,

Мы в том ярме должны идти до края,

Свое бессилье от врагов скрывая,

Покуда нам упасть не суждено.

Жена моя, в раздумиях напрасных,

Когда не спал я ночью под кошмой,

Я некий шаг обдумывал опасный,

Которого страшился предок мой.

Я на сомнение себя обрек.

Глава родов, не мог не понимать я,

Что, ошибись хоть на один вершок,

На тыщи лет я заслужу проклятья.

Что тайна жжет тебя, я и сама

Могла понять, и вот волдырь прорвался.

Но как ты догадалась, Батима,

Я тайну скрыть и от себя старался.

Своя душа у каждого из нас,

Но мы с тобою спим в одной постели.

Наш заблудился караван сейчас,

А надо довести его до цели.

Ну что ж, властитель мой, решай, спеши

Путь отыскать — ты караван-баши,

И нету вожака тебя умелей.

Как объяснить — цель наша далеко,

К ней каравану выйти нелегко,

Пески тропу пред нами засыпают,

Но есть одна тропа, и вот по ней

Хочу идти я.

Говори ясней.

Сомнения меня одолевают,

Но все же ханов нынешний уход

Намного укрепил мое решенье.

Нельзя, чтоб снова испытал народ

Великих бедствий горе и мученье.

Должны мы обрести надежный кров,

Чтоб там в буран и в зной могли укрыться,

В Рессей хочу я отрядить послов…

Ты что, урусам хочешь подчиниться?

Из дальних странствий ты, Сейткул, сейчас

Пришел, и мы, сидящие на месте,

Хотели бы услышать твой рассказ,

Что заприметил твой орлиный глаз

В земле урусов? Все ли честь по чести?

Царь Петр хотел державу на века

Скрепить своей могучей царской дланью,

И все же ныне женская рука,

Быть может, расшатала основанье?

Нет, повелитель, их страна пока

Стоит, как врытый столб, не покривится,

И не была от века столь крепка

И велика рессейская столица.

И в дальних и в соседственных краях

Урусы все так прочно слиты с нею,

Что кажется: царица их сильнее

Здесь, на земле, чем бог на небесах.

Великий Петр был тем и знаменит,

Что сбил державу, и она на части

Распасться не должна, но недруг зрит:

Сейчас на троне женщина сидит,

А женщина не создана для власти.

Нет, алдияр[6], крепка урусов рать,

И все подпорки трона столь надежны,

Что на него без страха ныне можно

Не токмо бабу, а дите сажать.

На поле ратном недруг, преуспев,

Не потеснил пока ее пределы.

Посол к нам прибыл от царицы белой

Мамед-мирза почтенный Тевкелев.

Что ж, честь ему должна быть воздана.

Веди его, аллах нам да поможет!

Тебе же, друг мой, и тебе, жена,

Хочу поведать, что меня тревожит.

Усобицей земля истомлена,

И даже в дни согласия, быть может,

Мгновенно искра малая одна

Непрочное единство уничтожит —

И вновь междуусобная война,

И тьма казахов головы положит.

Я не щадил ни силы, ни труда,

Чтоб всех объединить, но труд упорный

Напрасен был, глядел я не туда.

И я решил идти тропой неторной,

Посла царицы я призвал сюда.

На добрые дела тебя создатель

Благослови. Но опасаюсь я:

Тебе коварством недруги заплатят.

А кто с тобою? Где твои друзья?

Кто сыновей казахов вразумит

Дарить друг друга верой и любовью?

Из нас податься каждый норовит

Один в низовье, а другой в верховье.

Мой хан, я прост, и ты меня прости,

Хоть путь, тобою избранный, неведом,

Мне ведомо: иного нет пути.

Ты верно рассудил, и я идти

Готов повсюду за тобою следом.

За власть борясь, друг друга предадут

И душу Азазелю продадут.

А власть возьмут — так удержать легко ли?

Для этого вершат неправый суд.

Я власть свою тесню по доброй воле.

Нет ни пути иного, ни лазейки,

И не должны мы закрывать глаза…

Поклон мой низкий, ас-салам-алейкум!

Алейкум-ас-салам, Мамет-мирза!

(Подает Абулхаиру царскую грамоту. Абулхаир прикладывает ее к темени и низко кланяется.)

Аллаху слава, наша сторона

Благодаря провидице мудрейшей

Во дни сии достаточно сильна —

Среди иных держав слывет сильнейшей.

Быть потому вам тоже суждено

В числе земель, ее стране покорных.

Но много ли противников упорных

Того, что мудростью порождено,

Противников среди князей, равно

Как средь простого люда, кости черной?

Мамет-мирза, в учености своей

Вам ли того не знать, что с сотворенья

Так не было, чтоб множество людей

Одно имело общее сужденье.

И все же в большинстве казахский люд

Меня за шаг мой смелый не осудит,

А вскоре правоту мою поймут,

Уверен я, и остальные люди.

Вот Букенбай-батыр за что мне мил?

Он в Среднем жузе не последний воин,

В моем решенье он опорой был»

Ему я верю, он того достоин.

Салам-алейкум, Букенбай-батыр.

Салам, Мамет-мирза, покой и мир

Ниспосланы тебе да будут свыше!

Молва и к нам доходит из степей,

И потому о доблести твоей

Уже давно и много я наслышан.

Отрадно, что прямой ты путь избрал,

Связал судьбу с судьбою хана смело.

С судьбой народа я судьбу связал,

Хочу ему во благо делать дело.

К врагам престола трон непримирим,

Грозна с врагами белая царица,

Но милостлива к подданным своим,

Особо к тем, кем должно ей гордиться.

А потому сейчас пятьсот рублей

За верность из казны тебе дарю я.

Благословенье щедрости твоей,

Но верностью своей я не торгую.

От золота не многие из нас

Откажутся; поступок твой похвален,

И все ж от царской милости отказ —

Не дерзость ли?

Премного опечален,

И вновь хочу за честь благодарить,

Но все-таки от денег отказаться.

И самому, чтоб дело завершить,

Тебе в дороге деньги пригодятся.

А нет — от царской милости вкусить

Охотникам не долго отыскаться.

Достопочтеннейший мирза Мамет,

Отцы народа скоро соберутся,

А завтра будет главный наш совет.

Поспорят меж собой и разойдутся,

И все же станет многое ясней.

Народ наш дикий, не всегда послушный,

Порою как косяк степных коней,

Попробуй загони его в конюшни,

А впрочем, это, может, и не худо.

Иль отпустили повод вы слегка?

Слух доходил до нас издалека:

У здешнего властителя покуда

Была довольно сильная рука.

Поспорить тоже надобно кому-то,

Не все едино мыслят, и всегда

В толпе бывают те, что сеют смуту.

Почтенный хан, все это не беда.

А главное, что трудное начало

Удачным завершается концом.

Императрица долго размышляла,

Посланье ваше получив с гонцом.

Ей ведомо: казахи своенравны,

Правителей своих и то не чтут,

А чтить чужих не станут и подавно.

Чуть что, так откочуют и уйдут.

Закон не будут исполнять исправно,

От клятвы, ныне данной, отойдут.

Нам ведомо, мирза, во все века

В Рессее вашем у владыки трона

Щедра бывала в милости рука,

А в гневе тяжела и непреклонна.

И все равно назад нам не идти,

Как поначалу не пришлось бы туго,

Совместный путь далек, и мы в пути,

Бог даст, притремся и поймем друг друга.

Ты прибыл к нам, мирза, послом чужим,

Но ты — башкир, а значит ветвь родная.

Мы юрту по достоинствам твоим

Поставили на берегу Тургая.

Устал ты от пути и тяжких дум.

Аллах тебя спаси, моя ханум.

Сейткул, ты верный мне слуга и брат,

И служат слух и нюх тебе исправно.

Что люди думают, что говорят,

Скажи мне.

Люди разно говорят,

А думают по-разному подавно.

Люд черный твоему решенью рад

И видит благо в верности России.

Иные ропщут, многие молчат,

И ничего не знают остальные.

Я слышал, как богатый аксакал

Ворчал сегодня, побелев от злости,

Мол, все дары себе властитель взял…

Скорее кинь собакам эти кости!

Был Сауран и смолоду упрям.

Вернется ль он? Я думаю об этом.

Но верным в дружбе быть — не это ль нам

Завещано пророком Магометом?

О чем сейчас молюсь, о чем прошу?

Пусть Сауран к нам снова возвратится.

Вновь я надеждой ложною грешу,

Опять остывший пепел ворошу,

Хоть знаю: в пламя он не превратится.

Где мой былой всегда спокойный ум

И нрав мой, легкостью своей счастливый?

Поклон мой низкий, Батима-ханум!

Тебе почтенье, деверь мой строптивый.

Мы с ханом не поладили твоим.

Теперь дорогам нашим не скреститься,

И все-таки решил я возвратиться —

К твоей мольбе не мог я быть глухим.

Не отрекись, султан, от старой дружбы,

Случился спор — невелика беда.

Спешить с разрывом никогда не нужно.

Нет, с ханом разошлись мы навсегда.

Султан мой милый, твой поспешен суд.

Чего порою в дружбе не бывает!

Где дружба, если клятвы нарушают

И все, что было свято, предают?

Тот стал врагом, кого я раньше славил,

И я один, ненужный никому.

Но, как создатель, сам ведь ты расставил

Всех нас по разуменью своему.

Иль, может, твой расчет был слишком скорый,

А может, сам ты преступил предел

Иль стала цель тусклее, для которой

Когда-то ты меня не пожалел?

Ты все года копила злобы яд.

Ну что ж, злорадствуй, может, станет слаще.

Была бы злоба, в злобе жены мстят,

А месть от муки избавляет мстящих.

Хоть моему терпенью есть предел

И мне с твоим не примириться мужем,

Ты, Батима-ханум, не стала хуже

Лишь потому, что муж твой похужел.

Я многожды за это время клялся

Мечом предательство его пресечь,

Но думал о тебе, и опускался

В руке нетвердой справедливый меч.

Твердишь ты о бессилии своем,

А сам похож на тучу над полями.

Подумать страшно мне, что станет с нами,

Когда прольешься грозовым дождем.

Мне надо б стать грозою и сурово

За все обиды хана покарать,

Но, видишь, суесловлю я опять,

Давнишней слабости поддавшись снова.

Я о твоей любви мечтала ране,

Лишь о покое ныне я пекусь.

Мне кажется, что поместить я тщусь

В один казан две головы бараньи.

Я у тебя, султан, прошу пощады,

Мою исполни просьбу, удружи.

Я за тебя, ханум, и в пламя ада

Согласен прыгнуть, только прикажи.

Прошу тебя: к Абулхаиру ныне

Не относись, как к своему врагу,

А уступи, смири свою гордыню,

Сойди с его дороги.

Не могу!

Уж лучше ты, припомнив все, что было,

Безумье мужа как-то обуздай…

Отговори…

Мне это не по силам,

Меня на путь свой ложный не толкай.

Что ж, попаслась вблизи осла кобыла,

Так по-ослиному заговорила.

Выходит, умерла моя Бопай?

Не сам ли смерти ты ее обрек,

К Абулхаиру затянув в чертог.

Смириться могут все, и я смирилась,

Я положилась лишь на божью милость,

И ненадолго дал мне счастье бог.

Здесь нет Бопай, и не вернуть былого.

Где это видано, чтоб, скот продав,

Купец его забрать хотел бы снова…

И впрямь я повторяю мужа слово

И в том не вижу ничего дурного,

Тем более, что он сегодня прав.

Моя ханум, коль скоро я вернулся,

Открою то, что глубоко таил.

Признаюсь, как я в жизни обманулся,

Когда любовь свою пресечь решил.

Я в заблужденье пребывал великом.

Минует все — я думал — стороной,

Как только станешь ты чужой женой,

Главу покроешь белым жаулыком,

Но ревность жгла меня еще сильней,

Чем жгла любовь прошедших наших дней.

Я в степь скакал один, кричал я криком.

Потом, когда прошло немало дней,

Я убедился: пламя не погасло,

И новый облик зрелости твоей

Меня томил и мучил все сильней,

В огонь мой адский подливая масло.

Я горевал сильнее, чем вначале.

И чтоб забыться, преступил закон.

Себе избрал я шесть прекрасных жен,

Но заглушить не мог своей печали.

Ведь сказано недаром: «Сто ворон

Заменят лебедь белую едва ли».

И хоть мои мученья все сильней

И, словно дикий зверь, мечусь я в клетке,

Все ж мне вовек не быть среди людей,

Кому по вкусу ханские объедки.

Не трать, султан мой, столько гневных слов.

И хану тяжело на перепутье.

И без того достаточно врагов.

Будь рядом и пойми — он прав по сути.

Выходит, у меня у одного

Нет ни беды, ни горя, ни печали,

Меня оклеветали, обобрали,

Нет ничего и рядом никого.

И не любви уже, а гнева пламя

Внутри меня бушует и вокруг.

Мне даже ты, ханум, не свяжешь рук.

Властитель бывший мой, мой бывший друг

Пусть знает: смерть стоит теперь меж нами,

Как ты стояла раньше…

Быть беде!

Великий наш аллах, когда и где,

Над кем из них меч занесешь, не знаю,

Но умоляю: чудо соверши —

Не кровью спор их грозный разреши.

Лишь твоему суду я доверяю

Две дорогие для меня души.

Друзья единокровные, не вы ли

В степях своих едва ли не вчера

Свободно кочевали, вольно жили?

Но безмятежная прошла пора.

Сегодня мы окружены врагами,

В степях привольных стало трудно жить.

И Бедствия великого нам с вами

И даже нашим детям не забыть.

Чтобы несчастью вновь не повториться,

Чтоб нашим землям был неведом страх,

Нам нужен кров, где б в снегопад укрыться,

Нам нужен друг, с которым вместе биться

И, преуспев в раздумьях и трудах,

В тяжелую для нас, казахов, пору

В рессейском троне я нашел опору.

— Благослови дела твои, аллах!

— Мы не должны гяурам покориться!

— Нам от врагов одним не защититься!

Единоверцы, прежде чем решить,

Должны ль с Рессеем мы объединиться,

Посол ее величества царицы

Мамет-мирза желает говорить.

Казахи, бог спаси вас ото зла.

Царица русская, чья власть и слава

Российские пределы перешла,

Чтобы избавить вас от войн кровавых,

Желанью хана вашего вняла

И ваш народ достойный приняла

Под покровительство своей державы.

Давно уже татары и башкиры

Под русской властью обрели покой.

И вам, казахам, под ее рукой

Жить вечно в благоденствии и мире.

Вы станете сильнее во сто крат

Под верною защитою России,

Которую и недруги былые

Уже давно благоговейно чтят.

О вашей силе мы все время слышим,

Но если правда столь могучи вы,

Что ж не востребовали мзду с Хивы

За подлое убийство Бекабиша?

Султан Барак, что было, то прошло,

И как цари ни строги, но порою

Прощают за содеянное зло,

Рожденное неведеньем и тьмою.

Как говорит, гляди, какой герой!

Невелика заслуга петушиться,

Когда стоишь за каменной стеной.

На прыть твою взглянуть бы, коль случится

В степи одним сразиться нам с тобой.

Друзья единокровные, у тех,

Кто хочет на ладье доплыть до суши,

Одна судьба, хоть и различны души,

Наш край — корабль, одна судьба у всех.

И голос разума должны мы слушать,

Чтоб наш корабль остался невредим.

Согласны ль вы с решением моим?

Я вижу, люди, многим вам по нраву

Зреть над собой рессейскую державу,

Но я вас не виню, наоборот,

Вы слишком одичали от невзгод,

И ханы, в вечной зависти и злости

Дерущиеся из-за каждой кости,

Лишили пониманья свой народ.

Вы, у которых старики и жены,

И те с врагами бились в страшный год,

Клич ваших предков, давние законы —

Все позабыли, превратились в сброд.

Вы побеждали всех врагов, бывало,

И под копытами земля дрожала,

А ныне, разобщенных, что нас ждет?

Я на тебя надежду возлагал,

Но мы не стали, как я полагал,

Дружней и крепче под твоим началом.

Не стало меньше распрей, меньше зла,

Рога у холощеного козла

Хотя и велики, но проку мало.

— Вот сказанул!

— Вот это голова!

— Нам мир нужней, чем красные слова!

Не возносись, мой Сауран, сейчас,

Спустись на землю, где дела земные.

Ты видишь: у кочевников, у нас

Уперлись кони в стены крепостные.

Соседи овладели ремеслом

И города построили большие,

А мы все вспоминаем о былом.

Где крепости, где башни боевые,

Чтоб ныне устоять перед врагом?

Кочевники — сегодня суть бродяги.

А я забочусь о всеобщем благе.

Был дик джунгарец, пьяный от побед,

А ныне где его былые стяги?

Ищи в пустыне чуть заметный след.

И я боюсь: пройдет немного лет,

Мы, не осевши, все сойдем на нет,

Какой ни проявили бы отваги.

От вас я должен получить ответ.

Итак, идти с Рессеем вы хотите ль?

— Ты рассуждаешь мудро, повелитель!

Нет, хан почтенный, волка кормят ноги,

А храбреца — походы и дороги.

Так мудрость наша старая гласит.

Когда казах сойти с коня решится,

Своей отваги, крыльев он лишится,

Начнет овец пасти былой джигит.

Я погляжу, как понесет твой конь

Тебя на пушку, на ее огонь,

И как на крепость твой скакун помчится!

Мы быть должны под сильною рукой,

Обосновать и укрепить столицу

И крепости. Согласны ль вы со мной,

Единокровные мои, скажите?

— Хан, за тобою мы, как за стеной!

— Ты прав — народ нуждается в защите!

Другое в замысле твоем таится:

О благе края отчего трубя,

Ты русским троном хочешь защититься

От ханов, что достойнее тебя.

Нет, друг мой Сауран, и ты, Барак,

Не согласиться с вами мне никак.

Чтоб жизнь казахов стать могла бы краше,

Пора прибиться к месту и пора

Перенести в затишье юрты наши,

Чтоб их не продували все ветра.

Детей от бед избавить в нашей воле.

И повелитель истину глаголит.

Брат Сауран, ты свой обдумай шаг.

Я думал, Букенбай, джигит бывалый,

С мечом способен ринуться на скалы,

А он спешит запрятаться в овраг.

Абулхаир, напрасно с этим делом

На нас ты понадеялся сейчас.

Отправь назад посла царицы белой,

А то живым он не уйдет от нас.

С твоим мечом расстаться не хотел я,

Но вот возьми, а то не ровен час…

Но мы ведь в дружбе вечной поклялись!

С тобой мы вместе шли, да разошлись.

Я не могу, султан, тебе позволить

Убить посла и гнев на всех навлечь.

Так, значит, вот куда ты клонишь речь!

Что ж, я готов твою исполнить волю.

Сказать дозвольте слово мне!

— Давай,

Нартай-батыр, скажи нам слово с миром!

— Какой Нартай батыр, он — раб Нартай!

— Он был рабом, за храбрость стал батыром.

Что ж, начинай.

Султан сказал, друзья,

Что храбреца и волка кормят ноги.

Сказал, что их добыча на дороге.

И это правда, возразить нельзя.

Но где добыча слабых и убогих,

Старух и стариков, детишек многих?

Султан почтенный скажет пусть о том.

Но дело храбреца — в походе ратном

Заботиться о племени своем.

Мы, воины, не все назад придем.

Судьба не будет всем благоприятной.

Что будет с нашими детьми потом?

Я добываю хлеб своим трудом.

Пусть будет мирным он и благодатным.

И я устал весь век махать мечом,

Хочу пасти стада, поставить дом.

А если вновь война, что станет с нами?

— Он слово молвит нашими устами!

— Довольно бед, и войн, и прочих зол…

Решенье хана нечего иначить.

Я подпирать готов его престол

И жду, чтоб средний жуз за мной пошел.

Абулхаир, дай бог тебе удачи.

— Мы держимся, батыр, за твой подол!

Единоверцы, братья, это значит,

Что мы идем с Рессеем…

— Решено!

— Пусть все свершится так, а не иначе!

Не быть нам вольным ни под чьей рукою!

Пусть будет миром вознаграждено

Согласие, созревшее давно.

Упрямые султаны, только двое,

Со всем народом вы не заодно.

— Согласье нам с Рессеем суждено!

— Ты с нами, повелитель, мы с тобою!

Так значит порешили!

— Решено!

Весь черный люд Абулхаир умело

Сейчас на сторону свою склонил,

Но и у нас еще довольно сил.

Покуда мы не проиграли дела.

Нельзя и ханам преступать предела,

Предел Абулхаир переступил.

Так действуй ты решительно и смело.

Абулхаир, так вот каков твой нрав.

Служил тебе я преданно и честно,

Тебе свою любимую невесту

Я отдал, веря, что один ты прав.

А ныне со своей поклажей скудной

Остался я один в степи безлюдной.

А ты, всего до нитки обобрав,

Как видно, трусом счел меня ничтожным,

И стал твой путь предательства возможным.

Но я не трус, тебе мой ведом нрав.

Ты, верный мой, возлюбленный народ,

Мне власть вручил, чтоб вел тебя я к цели.

Был путь тернист, мы множество невзгод

И перевалов трудных одолели.

И что еще нас на дороге ждет,

Какие испытанья и мытарства?

Но не одни мы ныне, с нами царство,

Что нас под руку сильную берет.

И пусть отныне мы в одно сольемся.

Так поклянемся в верности!

— Клянемся!

Что медлишь, Сауран, час настает!

Ужель ты не поднимешь меч свой правый?..

Все потерял теперь казахский край,

Сначала потерявши разум здравый.

Ну что ж, Абулхаир, исход кровавый

Ты сам избрал и на себя пеняй.

Что получил ты от меня задаром,

Сейчас я возвращу одним ударом.

Властителю насквозь пронзил он грудь.

Возмездие находит всех, и ныне

Мне надо притаиться где-нибудь,

Покуда кровь владыки не остынет.

Скрестить мечи попробуем! Однако

Так просто я не дамся, Букенбай!

Султан Барак, он всех стравил, вояка,

А сам теперь бежит, хоть догоняй!

Брось меч, султан, хотя бы нашей дракой

Ты ханской гибели не оскверняй.

Султан, ты все сказал мне напрямик.

Своей рукою, кровью обагренной,

Сейчас ты прямо в душу мне проник.

И в ней, былой любовью опаленной,

Все взбудоражил, а чего достиг?

Чего ж достичь я мог, свершивший зло?

Твой муж, отправясь в путь свой безвозвратный,

Взял выигрыш с собой десятикратный,

А я один, и как мне тяжело,

Никто не знает. То, к чему стремился,

Чего достичь я понапрасну тщился —

Все разлетелось, прахом все пошло.

Я проиграл, мое минуло время.

Я, как бывало, вновь не вознесусь,

Не выну меч, не вдену ногу в стремя.

Я этого, султан мой, и боюсь.

Что говоришь ты, злобою объята?

Нет, мой султан, я лишь о том пекусь,

Чтоб мужа заповедь исполнить свято.

Семнадцать лет я шла его путем,

И в том пути погибли без возврата

Любовь моя и жизнь родного брата,

Я ежечасно думаю о нем.

Семнадцать лет женою я была,

Делила ложе с мужем и смирилась.

Трех сыновей ему я родила.

Цель поняла его и приняла

И к ней душой своею приобщилась.

Свободу не вольна тебе я дать.

Ты, став свободным, в эту же минуту

Опять воспрянешь и затеешь смуту,

И землю ввергнешь в бедствие опять.

Чтоб благоденствовать родному краю,

Чтоб мирно жить, тебя я обрекаю

На смерть; мне больше нечего сказать.

Ханум, я знаю, нет пути назад,

Но ничего другого и не надо.

Сейчас мне у тебя просить пощады

Страшнее всякой смерти во сто крат.

И все ж, тебя, любовь моя былая,

Я ныне от греха уберегу.

Не ты, а сам себя я покараю.

И это все, что, находясь у края,

Я сделать для тебя еще могу!

О боже, все равно велик мой грех.

Того, кто был всегда дороже всех,

Я к смерти не сама ль приговорила?

Но ту любовь, что ты отверг давно,

Поверь мне, пронесу я все равно

Не до твоей, а до своей могилы.

Спасибо… Я люблю тебя, ты слышишь?

Как поздно я решил извечный спор.

Глупец, не понимал я до сих пор:

Во имя цели, даже самой высшей,

Нельзя идти душе наперекор.

Что ты наделал, мой султан!.. Прощай!

Тебя с любовью прежней провожаю

В неведомый твой путь!..

Моя Бопай

Не умерла, хоть сам я умираю!

О господи, мой слабый женский разум

Твоих деяний мудрых не поймет.

Стоял на двух опорах наш народ,

Ты эти две опоры выбил разом.

Кто далее народ наш поведет?

Чем ныне будет путь его отмечен?

Ты слишком тяжкий груз взвалил на плечи

Мне, женщине! Что впереди нас ждет?