Буря страсти

Глава 30

Порпю-Венере, 2 апреля 1816 года

— Куда ты идешь? — осведомился Рейф, когда его жена выскользнула из кровати и зашуршала халатом.

— Недалеко. — Делла подошла к окну и распахнула жалюзи, впустив в комнату яркий солнечный свет. Она никогда не уставала восхищаться видом, открывавшимся из окна. Но сегодня прозрачность воздуха и яркость света послужат для более прозаических целей, чем пробуждение чувства красоты. — Утренний свет ярче всего здесь. Он поможет твоему зрению.

Рейф тихо чертыхнулся:

— Тебе же известно мое мнение насчет твоих экспериментов.

Делла повернулась спиной к окну. Ее женственная фигурка четко выделялась на фоне великолепия солнечного утра.

— Это не эксперименты, а упражнения. Следовательно, ты должен быть снисходительным ко мне. Итак, скажи, что ты видишь?

Рейф сел в кровати, из скромности натянув простыню до талии. Повернув голову и увидев фигуру в оконном проеме, он нахмурился:

— Вижу твой силуэт.

— Хорошо. Скажи, что еще видишь.

Он прищурился, так как после пробуждения его зрение было хуже, чем в другое время дня.

— Три пальца.

— Попробуй еще раз.

Его брови сошлись на переносице.

— Не нравятся мне эти игры.

— Кажется, я скоро привыкну к твоему ворчанию по утрам. Жена должна терпеть характер мужа. Рейф пробурчал что-то нечленораздельное.

— Так сколько пальцев, дорогой?

— Три.

На самом деле она выставила только два пальца.

— Очень хорошо, — сказала она, опуская руку. — Видишь, уже есть улучшения.

Рейф нетерпеливо провел рукой по волосам.

— У каждого свое мнение на этот счет.

— Временами у меня складывается впечатление, что у тебя совсем нет желания видеть, — проговорила Делла.

— Я привык к слепоте.

Чтобы не поддаваться его настроению, она оперлась руками на подоконник и, выглянув в окно, полной грудью вдохнула терпкий аромат глицинии. Он видел ее пальцы! Какая разница, что он увидел три, а не два? Ведь это не проверка математических способностей. И все же Делла подозревала, что он что-то утаивает от нее.

Она развязала тесемки шелкового халата и спустила его с плеч. Повернувшись боком к свету, она хрипло произнесла:

— А что вы видите сейчас, милорд?

Рейф посмотрел в ее сторону, и его брови неожиданно поползли вверх.

— Великий Боже, Делла! — вскричал он. — Прикройся, иначе тебя увидят слуги!

— Да, милорд.

Таинственно улыбаясь, Делла натянула халат на плечи. Если он смог разобрать очертания ее груди, значит, у него не такое слабое зрение, как он пытается ей показать! В течение последних недель Рейф сильно изменился. Он больше не пил в таких количествах и не прятался. Однако ее тревога не улеглась. Как утверждали, Байрон регулярно лечился от алкоголизма, но это не давало продолжительных результатов. К ее облегчению, с той ночи, когда они вновь познали друг друга, Рейф больше ни разу не напивался. Он не топил свое горе в вине, но все еще находился в глубокой задумчивости. Его мысли были мрачны и непонятны, как и тогда, когда он прятался за повязкой.

Он ни разу не пришел к ней ночью, однако не прогонял ее, когда она приходила в его постель. Во мраке он ласкал ее словно в первый раз, страстно, нежно, с безграничной любовью. Делла чувствовала, что он прячется в себя, едва они удовлетворят страсть. Он гулял по саду, но никогда не выходил в город и, естественно, отказывался показываться посторонним. Она делала все возможное, чтобы восстановить его веру в себя, но было совершенно очевидно, что он нуждается в чем-то большем.

Делла искренне верила в то, что надо действовать, а не размышлять. Рейфа надо вытолкнуть из гнезда. Только вот вопрос, как далеко она его сможет вытолкнуть.

Когда она снова заговорила, от ее раздражения не осталось и следа:

— Я должна заняться собой.

— Я бы предпочел, чтобы ты побыла со мной.

Она подошла к кровати, и Рейф залюбовался стройным силуэтом жены на фоне яркого неба. Его сердце переполняла любовь. Временами, как сейчас, окружающие предметы как по волшебству приобретали четкие очертания. Лицо Деллы, линия ее груди, крутой изгиб бедер под тонким шелком были видны очень четко. В эти моменты его снова начинала искушать надежда на то, что они не лишились своего шанса на счастье. Когда он дотрагивался до нее, а она улыбалась ему так, будто он владеет всем, что нужно ей в жизни, он начинал верить в возможность все начать сначала. Однако образ будущего во многом напоминал его зрение. На него нельзя было положиться, и оно таяло так же быстро, как и способность его глаза видеть. Нельзя, чтобы его сентиментальное томление разрушило ей жизнь. Он принимал эти сладостные мгновения и, пока они длились, жил полной жизнью, но ни на минуту не забывал, что они закончатся.

До недавнего времени он считал, что познал всю глубину любви к Делле и доказал это, объявив о своей смерти. Теперь же он понял, что его любовь к ней будет всегда преподносить ему сюрпризы, что готовность жертвовать собой ради нее будет всегда удивлять его.

Делла с улыбкой смотрела на Рейфа. Как же он красив! Волосы взъерошены, черты лица еще не утратили мягкости после сна. Он не кажется таким изможденным, каким она привыкла его видеть. Как же редко смех освещает его лицо и размыкает губы, спрятанные под густой бородой и усами! Когда он улыбается, как сейчас, его лицо приобретает лукавое и одновременно восторженное выражение.

— Жаль, что ты не видишь, как ты красив.

Рейф грустно улыбнулся.

— Ты видишь красоту в искалеченном теле, потому что ты одурманена.

— Я этого не отрицаю. — Она поцеловала его в щеку. — Ты уже не так бледен. Прогулки и хорошее питание пошли тебе на пользу.

Когда она наклонилась ниже, чтобы поцеловать его в губы, он отвернулся, подставив щеку.

— Откуда эта ложная скромность? Разве я не имею права целовать собственного мужа при свете дня?

— Нет нужды льстить мне.

Делла села на край кровати. Повязка на глазу делала его загадочным.

— Ты думаешь, мои поцелуи — лесть?

Он вздрогнул, когда она положила руку на его обнаженную грудь.

— Я доволен, что ты пришла ко мне сегодня ночью.

— Я пришла в твою постель, потому что ты не приходил ко мне.

Рейф отвернулся. Его здоровую щеку окрасил слабый румянец.

— Я не хочу, чтобы ты считала себя обязанной. Или ласкала меня из чувства долга.

Делла подумала, что в своих отношениях на два шага вперед они делают один шаг назад, и эта мысль потрясла ее. Обычно проницательный, ее муж проявляет удивительную бестолковость, когда дело касается мотивов ее поступков.

— У тебя возникает впечатление, что я исполняю свой долг, когда ласкаю тебя? — спросила она, гладя его по груди между сосками.

— Нет, — признался он и перекатился на бок лицом к ней. — Ты являешь собой… очень эффектное зрелище.

Делла залюбовалась улыбкой, тронувшей его губы против его воли.

— Мне нравится это описание. Значит…

— Значит что? — Сколько настороженности в голосе, как будто она предложила ему несвежего сыра!

— Ты провоцируешь меня, чтобы я занялась с тобой любовью здесь и сейчас?

— Естественно, нет! — Эта мысль не приходила Рейфу в голову до тех пор, пока ее не высказала Делла, хотя о большем он и мечтать не мог.

— Нет? — Она встала на колени. — Какое право ты имеешь отказывать женщине, которая ведет себя так зрелищно?

— Я это сказал просто так, — начал оправдываться Рейф, но Делла уже развязывала тесемки на халате.

Когда тонкий шелк соскользнул с ее плеч, она легла на него. Гибкая, она струилась по нему, как вода струится по камню, излечивая раны, успокоительным журчанием изгоняя мрак из его сознания, благотворным прикосновением освобождая его от острого разочарования и тоски. Наконец их тела слились в единое целое, его твердая плоть погрузилась в ее влажные глубины, и они на мгновение забыли, что на дворе утро, что за пределами их крохотного мирка существует будущее.

— Распущенное создание! — восхищенно произнес Рейф, отдышавшись.

— Только с тобой. — Делла, ошеломленная собственной смелостью, прижалась к нему. — Только благодаря тебе.

— Делла, что мне делать с тобой?

— Любить.

— Да, и это тоже, — осторожно ответил Рейф. — Ты скучаешь по Лондону?

— Да. — Она села, радостно улыбаясь тому, что он поднял тему, которая имела для нее огромное значение. — Уже апрель. Мне бы хотелось начать готовиться к нашему возвращению в Англию. Я скучаю по Хиллфорд-Холлу и моему саду. Пора мульчировать розы и обрезать отмершие ветки.

— Ты обязательно должна поехать домой.

— Мы должны поехать домой.

Рейф взял в ладонь ее подбородок.

— Я не вернусь.

Делла ничем не показала своего изумления.

— Ты так сильно любишь Италию?

— В Англии для меня ничего не осталось.

Она заставила себя не обращать внимания на странные интонации в его голосе, которые не звучали только тогда, когда он нашептывал ей слова любви.

— Понятно. Ты хочешь, чтобы я закрыла Хиллфорд-Холл и сдала лондонский дом?

— Нет. Я никогда не намеревался оставить тебя здесь. Твоя жизнь — в Англии, там тебе и следует жить. Можешь навещать меня, когда возникнет нужда. Проводить со мной зимы. Многие зимуют здесь.

Хотя идея и была абсурдной, Делла взвесила его доводы и отвергла их с праведным гневом.

— Что же, по-твоему, я скажу своим друзьям и родственникам?

— Что хочешь. — Он помолчал, понимая, что нанес ей новую рану. — Возможно, ты решишь, что во вдовстве есть свои плюсы.

Делла ахнула и села.

— Ты хочешь сказать, что все должны думать, будто ты мертв?

— Так будет лучше.

— Но не для меня!

Он повернулся к ней:

— Именно для тебя, Делла. Мы должны быть благоразумны. Ты слишком добросердечна, чтобы признать, что бомонд будет воспринимать меня как уродца из паноптикума. Они начнут жалеть меня, разглядывать исподтишка и грустно качать головами. Я этого не вынесу.

— Без тебя Лондон не будет для меня прежним.

— Натыкаться на мебель и красться на цыпочках? — продолжал Рейф, рисуя картину, которая превратилась для него в кошмар. — Ты не сможешь брать меня с собой на приемы и балы. Я стану предметом оскорблений, обо мне будут говорить в снисходительном тоне. В первое время ты будешь объяснять мои ошибки, потом — страдать от молчания окружающих, а в конце — злиться на меня за унижения, которым тебя подвергнет свет.

— Ты изобразил меня полной дурой. Я отвергаю такой взгляд. Кроме того, практика принесла свои плоды и теперь ты ловко орудуешь левой рукой.

— Я не могу написать собственное имя и нарезать мясо за обедом.

— Со временем ты осилишь первое. И какая разница, кто нарежет мясо?

— Я не хочу стать предметом пересудов!

— Тогда тебе не следовало появляться на свет! — Эти слова, с удовольствием подметила Делла, мгновенно заставили его замолчать. — Ты никогда не был обычным, Рейф. Стоило тебе войти в комнату, и о тебе начинали судачить: о твоей осанке, о твоей внешности, служебном положении и личностных качествах. Тебя всегда замечали! Ты думаешь, нас бы обсуждали, если бы ты был маленьким, толстеньким, некрасивым, имел блуждающий взгляд и косолапил? Нет, люди завидовали нашему счастью! Мой отец называл верхом высокомерия то, что я не притворялась, будто принимаю ухаживания глупых, жадных и тщеславных мужчин. Поверь, очень многих привлекали размеры моего приданого. Наверное, бесчисленное количество мамаш и их хорошо обеспеченных дочек никогда не простят тебе то, что ты своим вниманием не льстил им, не бросал на них страстные взгляды и не подверг испытанию их добродетель прогулками при луне. А вот чего они точно не простят, так это нашей преданности друг другу. Так что ничего не изменилось.

— Я не желаю, чтобы на меня пялились и меня обсуждали!

— Тогда ты должен научиться не привлекать внимания к незначительному изменению твоей внешности.

— Отсутствие руки — не незначительное изменение! Я не могу обменяться рукопожатием с другом или поцеловать даме руку.

— Последнее меня совсем не расстраивает. — Делла улыбнулась в ответ на его изумленный взгляд. — Это просто шутка, Рейф.

— Ты готова снова выставить себя на всеобщее обозрение. Я же не готов.

— Как ты можешь быть в этом уверен?

— Я знаю.

— Нет, ты строишь предположения. Ты не можешь этого знать, пока не окажешься в этом мире и не увидишь правду. Значит, надо попробовать. — Она обхватила себя руками. — Поэтому я пригласила кузину Кларетту и леди Ормсби навестить нас.

Рейф аж подпрыгнул.

— Что ты сделала?!

— Незачем кричать, — осадила его Делла. Наверное, она ожидала именно такой реакции. — Позволь объяснить. Среди писем, которые пересылали мне из Англии, была записка от моей кузины, Кларетты Роллерсон. Она в качестве компаньонки путешествует с леди Ормсби. Ты, наверное, знаком с ней, она тетка господина Джеймса Хокадея. Сейчас они во Флоренции и намерены в скором времени перебраться в Неаполь.

— Ты сообщила им, что я жив?

— Нет. — У Деллы поубавилось энтузиазма. — Я думала сделать им потрясающий сюрприз.

Рейф откинул простыню и встал. Предательство Деллы заставило его позабыть о скромности:

— Ты не имела права!

— Что ты имеешь в виду? — Любопытный взгляд Деллы опустился вниз, потом поднялся вверх. Она впервые увидела своего загадочного мужа в таком, новом для нее, виде. — Что дом принадлежит лорду Кирни? Он не будет возражать.

— Возражать буду я. — Рейф упер руки в бока.

— Тем самым покажешь себя негостеприимным хозяином. — Делла с трудом придерживалась нити разговора. — Они не доставят нам хлопот, уверяю тебя. Две женщины и их немногочисленные слуги. — Направление ее мыслей приняло совершенно другое направление, когда его естество — под действием гнева или ее пристального внимания — дрогнуло и начало увеличиваться в размерах, — Ты будешь видеться с ними только за едой.

— Я не буду видеться с ними.

Она устремила взгляд на его лицо.

— Будешь, дорогой. Иначе как они удостоверятся, что ты жив?

— До сих пор не могу понять, как я допустил, чтобы ты вмешивалась в мою жизнь!

— Это наша жизнь!

— Уже нет. Я хочу, чтобы ты собрала вещи и уехала. Можешь ехать со своей кузиной и ее приятельницей. Чтобы к концу недели тебя здесь не было!

Делла была потрясена до такой степени, что на мгновение лишилась дара речи. Он прогоняет ее словно провинившуюся горничную, которой отказывают в рекомендации! Да как он смеет! Она, обнаженная, спрыгнула с кровати и с вызовом уставилась на него.

— В жизни не встречала более несговорчивого человека!

— А я — более навязчивого! — Делла повернулась, и Рейф вслед ей спросил: — Ты куда?

— Собирать вещи.

— Для Англии? — Он протянул ей халат. Она схватила его и зарделась, сообразив, что собралась выйти в коридор обнаженной.

— Раз моим гостям не рады здесь, я сниму квартиру в городе. Леди Ормсби пригласила меня поехать с ними в Неаполь, побывать в опере. — Остановившись возле двери, она повернула к нему лицо, на котором отражались испуг и уязвленное самолюбие. — Я устала упрашивать, Рейф. Устала уговаривать, угождать тебе, умолять. Ясно как день, ты не желаешь расставаться со своей меланхолией. Ясно также и то, что, если я останусь, мы будем причинять друг другу только огорчения. Я не вернусь сюда, пока ты не убедишь меня в обратном.

Она решительно вышла из комнаты.

— Вы не в трауре, леди Хиллфорд, — без предисловий заявила леди Ормсби, когда лакей помог ей выбраться из ее личного экипажа, и через лорнет внимательно оглядела наряд Деллы — изумительное синее платье для прогулок. — А что вы скажете насчет того, что стоите одна во дворе? Полагаю, этому есть объяснение?

Делла доброжелательно улыбнулась этой грозной даме в сером платье.

— Есть, леди Ормсби. Моя компаньонка, миссис Диксби, осталась дома упаковывать вещи.

Дамы были оглушены грохотом еще одной кареты для дальних путешествий, которая въехала на двор гостиницы в Порто-Венере. Едва она остановилась, из нее выпрыгнули четыре молодых джентльмена, одетых по последней парижской моде. Они громко переговаривались и смеялись.

Делла пришла в себя первой:

— Но где же Кларетта?

— Я здесь! — Кларетта стояла на пороге кареты леди Ормсби.

На ней было темно-красное дорожное платье. В Лондоне ее наряд посчитали бы слишком вызывающим для молоденькой барышни, но для Италии он подходил как нельзя лучше. Она выщипала свои довольно густые брови и научилась держаться властно. Однако не в этом заключалась основная перемена. Кларетта обрезала волосы. Прежде они были прямыми от тяжести собственного веса, а теперь образовывали естественную волну. Кларетта обычно зачесывала их наверх, как сегодня. Ее наряд дополняла шляпка без полей в тон платью. Темные локоны, выбившиеся из-под шляпки, подчеркивали ее очарование.

— Кузина Делла! — восторженно воскликнула девушка, спрыгнув на землю. — Ты замечательно выглядишь. Значительно лучше, чем… чем раньше.

Делла обняла кузину.

— Потому что теперь я счастливее.

— Вот как? — Кларетта с сомнением посмотрела в ее лучистые глаза. — Да, ты действительно кажешься более счастливой и молодой.

— Средиземноморскому климату не под силу утешить только бесчувственного человека, — добавила леди Ормсби, бросив на Деллу многозначительный взгляд. — Уверена, итальянцы оказали на вас стимулирующее воздействие.

— Не без этого, — пробормотала Делла. Когда они подошли к гостинице, Кларетту окружили молодые итальянские джентльмены.

— Кто они? — слегка встревожилась Делла.

— И вы еще спрашиваете? — сухо проговорила Элберта Ормсби. — Девочка променяла меня на веселье в кругу молодежи.

— Серьезно? — удивилась Делла.

Ее поразила снисходительность старой дамы. Ведь Кларетте еще нет восемнадцати. Возможно, есть в воздухе или в воде Средиземноморья нечто, что делает моральные устои более свободными, чем в Англии.

— Вы уверены, что ваш папа одобрил бы таких кавалеров? — поинтересовалась Делла, когда спустя несколько минут Кларетта, сияющая и румяная, покинула своих поклонников.

— Они абсолютно безобидны, — со смехом ответила девушка. — Леди Ормсби может подтвердить. Мы познакомились с ними в очень респектабельной обстановке во Флоренции. Поверишь ли? Когда нам настало время уезжать, они все заверили меня в своей преданности. В доказательство они намерены следовать за мной до Неаполя.

— Комедия! Настоящая комедия! — заявила леди Ормсби. — Не будь я знакома с отцами двоих из них и не знай, что итальянские дороги кишат разбойниками, Я бы никогда не допустила этого. Кларетта озорно улыбнулась:

— Признаться, мне это ужасно нравится. К тому же любой здравомыслящей девушке известно, что четыре обожателя лучше, чем один, потому что они следят друг за другом и я не рискую оказаться с кем-то из них наедине.

Делла изумилась, услышав вывод, достойный опытной кокетки, из уст некогда наивной родственницы. Ведь только прошлым летом Кларетта страдала от того, что ей суждено вечно находиться в тени красавицы сестры. И вот она приобрела собственный круг поклонников.

— Но мы здесь для того, чтобы повидаться с тобой, — добавила Кларетта, будто только сейчас вспомнив об истинной причине их визита. — В своем письме ты не сказала, почему приехала в Италию.

Делла счастливо улыбнулась.

— Это долгая история. Давайте уйдем от пыли и шума. Когда вы освежитесь, мы пообедаем и я все объясню.

— Для вас это было чудовищное время, моя дорогая, — заключила леди Ормсби, выслушав подробный рассказ Деллы о событиях последних двух месяцев. — Узнать, что муж, которого вы считали погибшим, жив и уединенно живет за границей, — настоящее чудо. Слава Богу, что вам удалось сохранить здравость рассудка.

Леди Ормсби, Кларетта и Делла обедали на террасе гостиницы, выходившей на зеленые воды Порто-Венере. Горизонт был освещен заходящим солнцем. Его огненно-оранжевые лучи окрасили террасу в пурпурные тона. Надвигалась ночь, и вокруг зажигались факелы.

— Не понимаю, почему он хотя бы не написал тебе, — посочувствовала кузине Кларетта.

— Лорд Хиллфорд был тяжело ранен при Ватерлоо, едва не умер, — ответила Делла, бросаясь на защиту Рейфа, хотя считала его поступок непростительным. — Чтобы некоторые раны зарубцевались, требуется гораздо больше времени. Он все еще восстанавливает силы.

— Но с его стороны жестоко прогонять тебя после того, как ты нашла его! — продолжала Кларетта, не утратившая способность откровенно высказывать свое суждение. — Как ты выдержишь, зная, что люди опять шепчутся за твоей спиной?

— Думаю, у него мозги набекрень, — с ужасающей прямотой заявила леди Ормсби. — Однако вам обоим все же надлежит вернуться в Англию и показаться на люди. Если вы вернетесь одна, то дадите новую пищу для пересудов, а о вас и так слишком много судачили все годы, предшествовавшие вашей свадьбе.

— Верно! — воскликнула Кларетта. — Самые невинные ситуации могут быть перевернуты с ног на голову и превращены в гнусную интригу. К примеру, меня свет заклеймил обманщицей!

Обрадованная тем, что разговор перешел на другую тему, Делла сочувственно посмотрела на кузину.

— Я очень расстроилась, когда узнала, что вы с господином Хокадеем расстались. Полагаю, ты уже оправилась?

— Естественно, — ответила Кларетта, но ее глаза затуманились сомнением. Она оглянулась на своих поклонников, которые сидели за соседним столом и наслаждались вином и сыром. — Я замечательно развлекаюсь в последнее время и с трудом вспоминаю о своих глупых прошлогодних неприятностях.

— Вполне возможно, — проговорила Делла. — Однако к знаю, что значит любить всем сердцем, даже когда нет надежды на взаимность.

— Лорд Хиллфорд всегда любил тебя, — с тоской, которая выдала ее чувства, напомнила Кларетта. — Он даже женился на тебе.

— Да, женился. Но чувства меняются, — сказала Делла.

— Нет ничего необычного в том, что пары расстаются, — вступила в беседу леди Ормсби. — Некоторые больше никогда не соединяются. И все же я считаю, что такой гордый человек, как лорд Хиллфорд, готов соблюсти данные клятвы. Говорят, что герцог Веллингтон несчастлив в семейной жизни именно из-за верности клятвам. Нужно заставить Хиллфорда решить, что же для вас лучше.

Делла отрицательно покачала головой:

— Я не могу думать только о себе, когда риску подвергается счастье лорда Хиллфорда. Если я останусь, мы оба будем несчастны. Если уеду, то хотя бы пощажу его чувства.

— Грустный вопрос, дорогая, — задумчиво произнесла леди Ормсби. — Мое поколение смотрело на эти проблемы более прагматично. Браки использовались для соединения династий или состояний или для скрепления политических союзов. Любовь царствовала лишь в эфемерном мире двора.

— Мужчины жестоки! — объявила Кларетта.

— Да, а еще они дарят нам радость, разочарование и пробуждают в нас жалость к самим себе. Леди Хиллфорд, вытирайте слезы, вы поедете с нами в Неаполь. Наденете самое роскошное платье, отправитесь в оперу и будете веселой и непринужденной. Все неаполитанские мужчины немедленно влюбятся в вас.

— А ей-то что от этого? — осведомилась Кларетта. Неожиданно леди Ормсби рассердилась:

— Где моя шаль? Пойди-ка и немедленно принеси ее.

— Сию минуту. — Кларетта с сожалением поглядела на Деллу, прекрасно понимая, что она снова пропустит самую интересную часть разговора.

— В вашей ситуации существует только одно средство — сказала леди Ормсби, когда девушка ушла. — Вы должны завести любовника!

— Что?! — изумленно воскликнула Делла.

— Да, красивого итальянца. Признаюсь, итальянцы произвели на меня сильное впечатление. Они значительно более внимательны и пылки, чем англичане. И вы не должны скрывать вашу связь. Нужно привести лорда Хиллфорда в чувство. Для мужа нет большего унижения, чем знать, что он утратил контроль над женой. Если он действительно любит вас, он не вынесет мысли о том, что вас обнимает другой. У него возникнет желание проткнуть соперника. Или, полагаю, теперь, лишившись правой руки, он воспользуется пистолетом. А вы тем временем замечательно развлечетесь. Выбирая любовника, помните, что в данном случае форма идет впереди содержания. Гордый петушок лучше гордых слов.

Делла была слишком ошеломлена столь дерзким советом, чтобы сразу ответить. Неожиданно ее взгляд устремился на длинную тень от высокого джентльмена, который вышел на террасу в сопровождении факельщика.

— О Боже, — прошептала она и медленно встала.

Джентльмен оказался ее мужем!

Он был одет в дорожный сюртук шоколадного цвета, бежевые кожаные бриджи и сапоги. Касторовая шляпа с низкой тульей была надвинута на закрытый повязкой глаз, на шее болтался незавязанный галстук. По его напряженной спине она сразу определила его настроение — настроен решительно и не потерпит возражений — и с улыбкой залюбовалась его стройной сильной фигурой. Перед ней предстал мужчина, которого она полюбила. Его красивые черты, подчеркнутые светом факела, не изменились. Изуродованная сторона лица, которая в данный момент находилась в тени, не могла вызвать отвращения у окружающих и даже напугать ребенка.

Ее сердце забилось где-то у самого горла. Она знала, почему он здесь и одет на случай дальней дороги. Такой красивый! И принадлежит ей!

Делла продолжала напряженно ждать. Рейф заговорил с хозяином гостиницы, и тот указал на их столик. Рейф посмотрел в их сторону. Она поняла, что он не видит их, так как в зале для него слишком темно. Однако он все же уверенно двинулся вперед.

— Прошу прощения, леди Ормсби, — проговорила Делла, вставая из-за стола.

— Что там за джентльмен с кузиной Деллой? — поинтересовалась Кларетта, появившись в зале с пестрой шалью леди Ормсби.

— Думаю — хотя не могу утверждать наверняка, потому что незнакома с ним, — это ее муж, — ответила старая дама, рассматривая пару в лорнет.

— Лорд Хиллфорд? — Глаза Кларетты расширились от удивления, когда таинственный джентльмен довольно грубо взял ее кузину за руку. — Очень похож на пирата.

— Да, верно, — удовлетворенно произнесла леди Ормсби. — Всем сердцем верю, что он вознамерился бежать с ней.

— И мы допустим это?

— Естественно, моя дорогая девочка!

Глава 31

Рейф с облегчением смотрел на жену. Он так боялся, что она ускользнет от него! Он намеревался задержать ее и сказать о своей глубокой любви. Однако когда он понял, что зря опасался ее скоропалительного отъезда, вместе с облегчением пришла обида. Он перевернул весь дом, собираясь в дорогу, отважился появиться на людях. И вдруг оказывается, что она не одна. А ему безумно хотелось остаться с ней наедине.

Недовольный тем, что придется признаваться в любви перед большой аудиторией, Рейф протянул Делле руку и властно произнес:

— Пошли со мной.

— Мне это не нужно, — капризно заявила она. — Если у тебя есть что сказать, можешь сделать это здесь.

Чувствуя, что теряет контроль над собой, он схватил ее за руку. На его скулах заиграли желваки.

— Идемте со мной немедленно, мадам, иначе я силой уведу вас отсюда. Вы поставите нас обоих в неловкое положение!

Делла с наслаждением вслушивалась в его голос, который опять обрел прежнюю уверенность, но всеми силами старалась скрыть это.

— Хорошо, если ты отпустишь меня. В противном случае хозяин решит, что меня похищают.

Рейф отпустил ее, но продолжал стоять вплотную к ней, как будто боялся, что она сбежит. Она могла только догадываться, какие эмоции побудили его освободиться от добровольного заточения. Вместо того чтобы успокаивать его, она намеревалась подлить масла в огонь.

Делла вышла вслед за Рейфом во двор и, к своей радости, обнаружила, что карета полностью готова для дальней дороги. Она увидела двух сопровождающих верховых и свой сундук, установленный на крыше, и перевела взгляд на Рейфа. Его брови превратились в сплошную линию, уголки рта опустились вниз. Без сомнения, он понимал, что выставил себя в глупом свете. Она же чувствовала себя польщенной: он готов пойти на крайности, дабы вернуть ее.

Рейф рывком распахнул дверцу кареты и рявкнул:

— Вылезайте.

Из кареты, к удивлению Деллы, выбралась пунцовая Сара Диксби.

— Миледи, — смущенно произнесла она, когда Рейф указал пальцем на гостиницу.

— Забирайся внутрь! — приказал он после ухода Сары.

— Ты похищаешь меня? — насмешливо спросила Делла. У него дернулась щека.

— Ты никуда не уедешь против своей воли, — процедил он сквозь зубы.

— Отлично. — Делла приподняла подол платья и по лесенке поднялась в карету.

Устроившись в дальнем углу, она сложила руки на груди. Ею владела странная смесь буйной радости и упрямства. Она дышала чуть учащенно.

— Что ты хочешь? — сухо начала она, когда Рейф закрыл за собой дверцу.

Он сел напротив, широко расставил ноги, которые заняли почти все свободное пространство кареты, и снял шляпу.

— Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Делла.

— Хорошо. — Ее голос прозвучал язвительно, хотя на самом деле она едва сдерживала желание броситься ему на шею. Ясно, Рейф не поблагодарит ее, если она помешает ему идти к намеченной цели.

— Сегодня утром я обдумал все, что ты мне сказала, — заговорил он и прибавил огня в лампе. Их лица осветил желтоватый свет. — В твоих словах есть доля истины. Хотя ты должна признать, что была близка к истерике.

— Я не собираюсь признавать этого, — твердо возразила Делла. — Бесспорно одно: ты спровоцировал меня!

Его глаз блеснул.

— Полагаю, я нелегкий человек.

— Пожалуй, милорд. Упрямый, негибкий, суровый и загадочный — все это отлично подходит для описания вашего характера!

Его губы тронула улыбка.

— Тогда почему ты мирилась со всем этим?

— Я сама много раз задавала себе тот же вопрос.

— И каков же ответ?

Делла не считала нужным успокаивать его:

— Теперь я не уверена.

— Делла! — В голосе звучало предупреждение.

— Да?

Он собрался взять ее за руку, но передумал.

— Ничего.

— Из твоих привычек я больше всего ненавижу эту, — взвилась Делла. — Это же признак трусости — оставлять женщину в сомнениях при каждой встрече. Возможно, ты прав. Возможно, я переболею тобой — дай только время. Я убеждена в том, что надо попытаться.

Рейф медленно покачал головой:

— Я хочу не этого!

— Я никогда не знаю, что ты хочешь. Ты всегда стремишься доказать, что белое — это черное? Какая жестокость — предложить мне возвращаться в Англию одной. На этот раз я не буду искать оправданий для тебя.

— Я и не жду этого.

Делла внезапно заметила, что у него уставший вид. Как, наверное, он беспокоился, пока готовился покинуть дом! Неужели он действительно считает, что крупная ссора может заставить ее забыть о годах любви? До чего же глупыми бывают мужчины!

— Кажется, у тебя была причина, чтобы прийти сюда, — спокойно проговорила Делла. — Слушаю тебя.

— Похоже, слова твоего отца обо мне оправдываются. В день нашей свадьбы ты выглядела так, будто тебя приговорили к вечной пытке.

— Мне не терпелось побыстрее оказаться вдали от тех, кто не желал оставить меня в покое. Я испугалась, что ты услышал его слова, обиделся и решил бросить меня.

На лице Рейфа отразилось изумление.

— Почему ты так думала?

— Потому что я тщетно ждала, когда ты скажешь мне о своей любви.

Делла затаила дыхание. В ее намерения не входило до такой степени углубить ссору, тем более сейчас, когда он пытается избежать ее. Итак, она открыла ему суть своих страхов;

— А теперь? — тихо спросил он. — Что привело тебя в Порто-Венере?

Месяц, неделю назад она бы рассказала ему. Теперь же не произнесет ни слова до тех пор, пока он первым не заговорит на эту тему.

— Откуда мне знать, как отвечать, если ты никогда не признавался… очевидно, ты не способен выражать свои чувства.

— Ты можешь судить о них по моим действиям.

— Я познала твою страсть, но я не знаю твоего сердца. Когда-то я думала, что мне по силам вынести все — только бы ты был рядом. Однако я поняла, что ошибалась. Для меня недостаточно быть твоей любовницей и сиделкой. По-твоему, я мечтаю каждое утро ходить на цыпочках и ждать, когда улучшится твое настроение? Я приехала, чтобы найти своего мужа и все, что этому сопутствует.

— А что этому сопутствует?

— Муж должен быть другом, любовником, наперсником, отцом моих детей. У него должно быть желание разделить со мной радости и беды. Ведь радости обязательно будут, Рейф. Если я не способна подбодрить тебя и если тебе неспокойно в моем обществе, тогда я не знаю, зачем мы поженились.

— Большинство самых популярных в Лондоне супружеских пар не обмениваются и десятком слов, когда встречаются на людях или в домашней обстановке. Таковыми были мои родители.

Делла энергично замотала головой:

— Для меня подобный союз хуже, чем смерть. Уж лучше быть одной. У меня тоже есть гордость.

— Гордость может превратиться в тяжелейшее бремя, — сказал Рейф, взяв ее руку, сжатую в кулак. — Именно гордость заставляла меня прятать мои лучшие чувства, когда мы поженились. И страх, что ты в конце концов преодолеешь свои чувства ко мне.

Делла устремила взгляд на их соединенные руки.

— Ты думал, я перестану любить тебя?

— Разве все вокруг не считали так же? Я не могу разумно объяснить, что именно заставило меня поверить, будто наше прощание пройдет легче, если хотя бы крохотная частичка меня не будет принадлежать тебе.

Глаза Деллы наполнились слезами.

— Мне трудно понять твой образ мыслей. Моя любовь к тебе была безоговорочной. С самого начала. Двенадцать лет.

— Я знаю. Это и пугало меня — твоя безграничная вера в меня. Я никогда ее не понимал.

— Я вижу.

— Нет, не видишь. Тебе, моя нежная, милая девочка, это не под силу. Никогда прежде никто не любил меня и не верил в меня так, как ты.

— Ложь. У тебя много друзей, верных друзей, готовых на все ради тебя.

— Ты думаешь о Квинлане?

— Признаться, ваша дружба е лордом Кирни всегда вызывала у меня ревность. У тебя удивленный вид? А зря. Ты уделял ему гораздо больше времени, поверял ему свои тайны, мысли, чувства. Ему принадлежала большая часть тебя.

— Однако ему не удалось стать для меня таким же близким человеком, как ты. Тебе же для этого было достаточно одного взгляда. Рядом с тобой я чувствую, что могу впустить тебя внутрь себя, позволить тебе проникнуть в потаенные глубины моей души.

— Если так, тогда почему ты прогоняешь меня? Ведь это для меня страшнейшая мука.

— Наверное, я боялся слушать. Я пытался быть бескорыстным.

— Твое бескорыстие сделало бы нас обоих несчастными.

Ее желчный тон вызвал у него улыбку.

— Хорошо. Я решил покончить со своим благородством. Я пришел сказать тебе, что, если ты все еще хочешь этого — хотя для меня это непостижимо, — я поеду с тобой в Лондон.

— Почему? — с подозрением спросила Делла. — Мне не нужны твои сожаления или жалость.

— Тогда, очевидно, я должен сказать нечто, что заставит тебя остаться.

— Не представляю, что это может быть.

— Я люблю тебя.

— Не надо… О, великий Боже, не говори такое ради того, чтобы добиться желаемого!

— Тогда позволь сказать это, глядя тебе в глаза, обнимая тебя, чувствуя, как твоя любовь просачивается в меня.

Делла подняла на него глаза. Рейф увидел в них боль и тоску, и что-то надломилось в нем. Каменная оболочка, в которую он заключил свое сердце, пошла глубокими трещинами и развалилась, выпустив наружу нежность и любовь. Он осторожно усадил Деллу к себе на колени и начал целовать. Сначала ему казалось, будто он грезит, но потом он ощутил аромат роз и понял, что она абсолютно реальна.

— Я люблю тебя, — прошептал он, целуя ее.

Делла не сразу поверила, что он произнес эти три слова, которые, как она часто говорила себе, значат очень мало по сравнению со всем остальным. Она задрожала и расплакалась.

Рейф успокаивал ее, крепко прижимая к груди, такую мягкую и ранимую.

— Если бы я знал, что этого достаточно, чтобы обезоружить тебя в споре, давно воспользовался бы своей любовью против тебя.

Оттолкнув его, Делла села прямо и вытерла слезы.

— Не дразни меня.

— Я не дразню, ну только капельку. Я действительно люблю тебя, Делла. Это чувство ошеломило меня. Оно кажется огромным по сравнению с другими чувствами.

Делла повернула его лицо так, чтобы свет лампы падал на его здоровый глаз.

— Ты уверен, что это не ложная жалость, не верность, не долг, не стыд, не сочувствие и не признание своего поражения?

— Это даже не эгоизм. И все же если тебе нужно время подумать, я отпущу тебя.

Делла знала, чего это ему стоило. Она поняла это по тому, как заострились его черты.

— Я свободна, да?

— Если ты этого хочешь.

Она обвила его шею руками.

— Не хочу.

— Господи, Делла! Как мы будем жить?

— Твоим умом? — игриво предложила она, хотя у нее было достаточно денег, чтобы обеспечить не одну, а пять семей из высшего общества. — Нет, мы будем выращивать розы. Выведем самый красивый сорт, которого еще нет в Европе.

Он снова приник к ее губам. На этот раз его поцелуй был более долгим и требовательным.

— Я выведу для тебя кроваво-красную розу и назову ее «Леди Делла».

Ее глаза затуманились слезами, но она отважно сдержала рвавшиеся наружу рыдания.

— Ты очень уверен в себе.

— Никогда в жизни не испытывал такого страха, как сейчас.

— И чего же ты боишься?

— Кажется, мне предстоит стать респектабельным господином.

— Можешь возводить памятники своей гордыне, если это улучшает твое настроение. Что ты намереваешься делать после окончания войны?

— Писать мемуары.

— Отличная идея! Теперь, когда Наполеон разгромлен во второй раз, возникнет большой спрос на подобные произведения.

В знак опровержения он поднял культю.

— Ты можешь диктовать мне, пока не научишься писать левой рукой.

— Тогда мы оба превратимся в затворников.

— Я рада всему, что привязывает тебя ко мне. Что еще ты планируешь?

— Я подумывал о том, чтобы заседать в парламенте. Или управлять твоей собственностью. Это единственное, что я могу сделать для того, чтобы она приносила нам доход.

— Это тебе под силу.

— Управлять собственностью — возможно, но разве слепой, который не видит ухмылки или жалостливые взгляды своих коллег, способен убедить депутатов?

— Ну почему ты такой капризный?

Рейф улыбнулся:

— Прости. Если я отказываюсь признавать, что счастье возможно, так только потому, что не хочу подавать ложные надежды нам обоим. Ведь может получиться так, что однажды я проснусь и обнаружу, что полностью ослеп.

— Это противоречит здравому смыслу. Все может либо продолжаться по-прежнему, либо улучшаться. Мы поедем в Милан и покажемся специалистам. А теперь еще кое-что. Поклянись, что не будешь сопротивляться мне на каждом шагу.

— Ты просишь многого, — хмыкнул Рейф. — А может, лучше, если мы будем походить на обычные супружеские пары, которые пререкаются по всяким мелочам?

— Наверное. Но только в том, что касается мелочей. Ты вправе осуждать мои новые шляпки, суммы на счетах от модистки и мою страсть вкусно поесть — ей я намерена предаваться при любой возможности. Я буду переживать из-за твоего скупердяйства, курения и плохого вкуса в выборе жилетов.

— У меня отличный вкус.

— Правда? Я предвижу множество споров по этому поводу!

Рейф улыбнулся:

— Я люблю тебя.

— Знаю.

Он поцеловал ее так, будто от этого поцелуя зависела их жизнь. В нем с такой силой вспыхнули гнев и страх, любовь и радость, что застучало в висках.

— Обещай, что никогда не перестанешь любить меня.

— Перестать любить тебя — это выше моих возможностей.

— Ты уверена?

— А ты?

Рейф улыбнулся, внезапно осознав, что она уже дала ответ.

— Уверен.

Глава 32

Неаполь, апрель 1816 года

— Рад видеть тебя, Перо! Чтоб мне провалиться, ты выглядишь чудесно для странствующего пилигрима!

— Хокадей!

Квинлан, перенявший присущий неаполитанцам экспансивный стиль в одежде, тепло обнял молодого человека, который сбежал по сходням пакетбота, пришвартовавшегося в Неаполитанском заливе.

— Ну, каково это — быть землевладельцем? — поинтересовался он, когда они расположились за столиком уличного кафе.

— Замечательно. — Джейми сдвинул на затылок шляпу с мягкими полями и улыбнулся. — Никогда не думал, что так здорово устроюсь. Не так, как ты, естественно, но очень даже уютно. — Попробовав вино, он нахмурился. С тех пор как он стал виноделом, у него здорово изменился вкус. Теперь он мог различить кларет, бургундское и бордо.

— В своем письме ты не сообщил, что привело тебя в Неаполь.

— Требование тети Элберты, — вздохнул Джейми. — Кажется, она путешествует по Средиземноморью. Только подумай, изо всех людей она выбрала себе в компаньонки Кларетту Роллерсон! — Он покраснел под лукавым взглядом Квинлана и поспешно перевел разговор на другую тему: — Виноградники не в ее вкусе, а вот оперу она любит. Особое предпочтение отдает Франкапелли. Она познакомилась с ним в прошлом году, когда он был в Лондоне. Он послал ей приглашение в ложу на премьеру своего последнего творения. Ей понадобился эскорт. То есть я. Ненавижу оперу, все эти визгливые голоса и воющие скрипки со смычками.

Квинлана рассмешило столь прозаичное описание творения Франкапелли.

— Странно, не правда ли, мир так тесен. Твоя тетка собирается на премьеру оперы, в результате чего мы с тобой встречаемся. Полагаю, через наших общих знакомых, включая любовниц и бедных родственников за границей, мы можем проследить связь чуть ли не с любым представителем высшего света.

— Наверное, ты прав. Но что из этого?

— Недавно я размышлял над вероятностью событий, которую мы иначе называем судьбой.

— Уж не намерен ли ты философствовать на эту тему? — с подозрением осведомился Джейми. — Мой желудок еще не пришел в норму после морского путешествия.

Квинлан расхохотался.

— Мир действительно тесен, Джейми. Готов поспорить, ты познакомился с матерью твоих детей, когда тебе было пять лет.

— Странно, что ты заговорил об этом. — Лицо Джейми приобрело непонятное выражение, и Квинлан сообразил, что тот густо покраснел. — Ты помнишь, что ты сказал мне о моем «крыжовенном пироге», когда я его лишился?

Квинлан вопросительно вскинул брови:

— Что? Ах да, девица Роллерсон!

— Для тебя мисс Кларетта Роллерсон.

— Она где-то здесь поблизости?

Джейми преувеличенно удрученно вздохнул:

— Господи, да. Ну и скандал! Ее отец вздернет меня, если хотя бы моя тень приблизится к ее двери. Кларетта послала меня ко всем чертям. Весь ужас в том, что с осени я не могу думать ни о чем, кроме нее. Надеялся, отъезд из Лондона порвет связь, но этого не случилось. Вчера я отказался от приглашения красивейшего создания на свете, потому что она не всколыхнула во мне эмоций.

— Джейми, старина, ты, как всегда, говоришь туманно. Впрочем, я уже привык. Так о чем ты?

— Не о чем, а о ком. О Кларетте. Она проникла вот сюда. — Он указал на свою грудь, чуть повыше сердца.

— Значит, ты влюбился?

— Боюсь, что так.

— Должно быть, это заразно, — пробормотал Квинлан.

— Что? — удивленно расхохотался Джейми. — И ты? Не может быть, чтобы ты влюбился. Ты утверждал, что это невозможно.

Губы Квинлана изогнулись.

— Я не утверждал, что не способен на любовь. Только то, что она ко мне еще не приходила. А теперь пришла.

Джейми решил не спорить на эту тему.

— И кто же она?

— Графиня.

— Здесь, в Неаполе?

— Я познакомился с ней здесь, но она ирландка.

— Ирландская графиня?

— Не утруждай себя. Все узнаешь в свое время.

— Понятно. Ну ладно, если ты привел в порядок свою жизнь, то помоги мне решить, что делать с Клареттой.

— Не пиши ей, — мрачно изрек Квинлан.

— О нет! Я сыт по горло письменными объяснениями. Хотя Кларетта пишет чрезвычайно интересные письма. Думаю, я влюбился в нее благодаря этим письмам, но тогда я был твердо настроен просить руки Клариссы и, только… ну… — Он замотал головой. — Замечал ли ты когда-нибудь, что от эмоций в голове полный сумбур?

— Постоянно.

— Я решил лично сказать Кларетте все, о чем я думал. О том, что мужчина может сделать ей гораздо больше зла, чем просто взять в жены.

— Только не говори это в такой форме.

— Нет, естественно, нет. С Клареттой можно говорить откровенно. Она удержала меня от ошибки, помешав жениться на ее сестре.

— Удивительное создание, — заметил Квинлан.

— Да, точно. Только не знаю, захочет ли она меня. Тем более после случившегося. — Второй удрученный вздох Джейми шел от самого сердца. — Если она прогонит меня, тогда мне конец.

Квинлан засмеялся:

— Женщины, дружище, наиболее уязвимы тогда, когда проявляют исключительную твердость. Кларетта примет тебя так же, как меня примет графиня. Вот увидишь.

— Наиболее уязвимы, когда проявляют твердость. — Джейми уложил на нужную полочку в своем сознании эту ценную информацию о женской психологии, дабы использовать ее позже.

— У меня есть вести от Рейфа.

— Да что ты! — В голосе Джейми, как определил Квинлан, звучало безграничное изумление. — Как он?

— Помирился со своей женой.

— Но как?

— Я сыграл роль Купидона, — усмехнулся Квинлан.

— Я должен услышать все подробности!

Театр Сан-Карло, элегантный, построенный по приказу Карла III и названный в его честь, походил скорее на огромный салон, чем на театр. Зрители, разодетые в вечерние туалеты, в течение всего спектакля прогуливались по фойе и навещали друг друга в ложах. Движение прекращалось только тогда, когда исполнялись самые знаменитые арии и дуэты. В каждой ложе шести ярусов — в общей сложности сто сорок четыре — с удобством размещались от десяти до двенадцати человек. Сидели только в креслах. Ложи были украшены яркой драпировкой в соответствии со вкусами владельцев и отделаны зеркалами, чтобы отражать свет, падавший от громадных свечей, которые держали позолоченные джинны на столбах между ложами.

Отраженный множеством зеркал свет создавал атмосферу волшебства, во всяком случае, так показалось Кларетте Роллерсон, которая никогда прежде не бывала в опере. Девушку сопровождали четыре итальянца, последовавшие за ней в Неаполь.

Кларетта чувствовала себя чрезвычайно элегантной в платье темно-сапфирового цвета. Она забрала волосы под золотую сетку, усыпанную жемчугом. Люди оборачивались ей вслед, пока она шла к своей ложе. За время путешествия у нее было немало поводов понять, что значит, когда тобой восхищаются. Для полного торжества ей не хватало только одного, возбужденно размышляла она, чтобы ее увидел Джейми Хокадей. Но это, естественно, невозможно. Он в Лондоне, переживает потерю ее сестры.

Они вошли в ложу Франкапелли, и их тут же ослепил яркий свет. Кларетта натолкнулась на джентльмена, оказавшегося на ее пути. Четыре пары рук мгновенно пришли ей на помощь. Незнакомец обернулся, и Кларетта увидела перед собой красивое лицо того, о ком только что мечтала.

Джейми с одобрением оглядел стоявшую перед ним девушку в платье с низким декольте и только после этого устремил взгляд на ее лицо.

— Кларетта!

Он понял, что она узнала его. Однако она повернулась к нему спиной и поплыла прочь.

Когда он прибыл в квартиру, которую снимала тетя Элберта, ему сообщили, что Кларетта в сопровождении эскорта отбыла в оперу. Встревоженный тем, что тетка не только позволила ей уехать перед самым его приходом, чем разрушила его план поговорить с Клареттой наедине, но и отправила ее в сопровождении четырех итальянцев, он долго сидел в карете и вертел в руках кармашек для часов, пока тот не развалился. И вот сейчас она проигнорировала его, как какая-то самоуверенная выскочка. Это уж слишком!

— Наиболее уязвимы, — пробормотал Джейми, готовясь к сражению, которое не хотел проиграть, и устремился вслед за Клареттой в дальний конец ложи.

Для него оказалось нелегкой задачей пробиться через плотную стену кавалеров, которые окружили девушку. Ему даже пришлось с громким «Эй!» отодвинуть в сторону одного из них, чтобы хоть краешком глаза увидеть ее.

Итальянец резко повернулся, на его классическом римском лице читался вызов. Но Джейми не собирался мериться силой воли с кем-либо, кроме Кларетты.

— Кузина Кларетта! — позвал он, перекрикивая шум. Девушка вздрогнула и обратила к нему лицо с нежным, как роза, румянцем. Она великолепно владела собой.

— Неужели молодой Джейми Хокадей? — произнесла она звенящим голосом, который звучал фальшиво и обидно. — Как же вы изменились! Я не узнала вас, мой мальчик.

Джейми нахмурился.

— Что это все значит, Котенок? — буркнул он и мрачно посмотрел на своих четырех соперников.

— Гм! — произнесла Кларетта тоном, позаимствованным, как догадался Джейми, у тети Элберты. — Вы должны познакомиться с моими новыми поклонниками. Марко, Джованни, Доменико и Витторио. Джентльмены, это мой кузен и бывший жених, господин Джейми Хокадей.

— Только имена? — неодобрительно осведомился Джейми, игнорируя протянутые ему руки.

— Как не стыдно, — весело заявила Кларетта и легонько ударила его сложенным веером по руке. — Здесь, в Неаполе, мы не соблюдаем формальности. Разве вы сами не чувствуете?

У Джейми побелели губы.

— Вздор! Ты говоришь как… — Он неожиданно сообразил, что ее взгляд выдает жгучее желание дать ему пощечину. Ну конечно! Он поставил ее в неловкое положение.

— Прошу прощения, — покраснел Джейми и принялся обеими руками пожимать руки итальянцам. — А теперь, Кларетта, не соблаговолишь ли ты уделить мне время для беседы, частной беседы?

— Не сейчас. — Кларетта вскинула голову. — Возможно, позже. — Она, как опытная кокетка, посмотрела на него из-под густых ресниц. — Возможно.

Она выглядит потрясающе, решил Джейми, когда Кларетта заговорила с итальянцами, которые открыто насмехались над потерпевшим поражение соперником. Ну почему она никогда не носила платья такого цвета? А ее глаза! Они казались огромными. Обрамлявшие ее лицо вьющиеся локоны подчеркивали их величину. Возможно, ее никогда не назовут красавицей, но в ней никто и не увидит простенькую толстушку. Его «крыжовенный пирог» превратился в очаровательнейшую барышню.

Ежесекундно поглядывая на Кларетту, Джейми сохранял спокойствие до тех пор, пока не увидел, как один из итальянцев, Витторио, слишком близко наклонился к девушке и ее волосы коснулись его носа. Чувствуя, что сыт по горло, он вскочил и, встав между ними, схватил Кларетту за руку.

— Мы должны поговорить. Немедленно! — Позади него грозно задвигались четыре кресла. Кларетта огляделась по сторонам и произнесла:

— Что вы, джентльмены! Это всего лишь мой кузен. Мы скоро вернемся. — Она дотронулась до руки Витторио, у которого был самый обиженный вид. — Будьте паинькой и подержите мой веер. — Он растаял и покорно взял веер. Взмахнув ручкой, она вежливо обратилась к Джейми: — Пойдемте. Мы поговорим в фойе.

Оказавшись в погруженном в полумрак фойе, Кларетта повернулась к кузену и устремила на него непокорный взгляд.

— Послушай, Джейми! Ты ведешь себя странно

— Странно? — Оскорбленный тем, что именно его обвиняют в плохом поведении, хотя он с тем же успехом мог бы обвинить в этом ее, Джейми взревел: — И что же здесь странного?

Кларетта предостерегающе прижала пальчик к губам и на несколько шагов отошла от двери в ложу.

Но Джейми был слишком ошеломлен произошедшими в ней изменениями, чтобы так быстро смягчиться.

— Ты говоришь и выглядишь как глупая гусыня, которая заинтересована только в том, чтобы завоевать как можно больше мужских сердец.

Кларетта открыла рот, чтобы возразить, но передумала. В отношениях с Джейми ей никогда не удавалось чего-либо достичь простыми разговорами. Поэтому она надменно вскинула голову и беспечно заявила:

— Ах, господин Хокадей, не представляю, что вы имеете в виду.

— О Господи! — застонал Джейми. — Тетя Элберта превратила тебя в… в лондонскую кокетку.

В ее глазах отразилась обида.

— Не понимаю, почему вас должно касаться, во что я превратилась?

Джейми шагнул к ней и с радостью отметил, что кое-что в ней осталось прежним. Она все еще была ему до груди.

— Не понимаешь? Поймешь! Почему ты обманула меня?

Подобного вопроса Кларетта не ждала. — Я не обманывала тебя. Просто разорвала нашу помолвку, как и обещала.

— Но почему? — Он посмотрел на портьеру, скрывавшую дверь в ложу. — Чтобы флиртовать с половиной Европы?

Поведя плечиком, Кларетта чуть повернулась, предоставив ему любоваться тремя четвертями ее профиля — тетя Элберта заверила, что перед этим зрелищем мужчины не устоят.

— Я думала, ты поблагодаришь меня, но, как видно, тебе не угодишь. — Она медленно опустила ресницы. — Между прочим, тебе всегда трудно было угодить.

— Неправда, — солгал Джейми. — Я запутался.

— Запутался? — Кларетта бросила на него взгляд через плечо, втайне восхищаясь его фраком цвета кларета и кремовым жилетом. Он всегда выглядел великолепно. О, ну почему же она все еще так сильно любит его, хотя он ясно дал ей понять, что она ему не нужна?

— В чем?

— В том, кого я люблю и что мне нужно. — Джейми в волнении провел рукой по волосам, а потом, к собственному удивлению, взял Кларетту за плечи. — Такие вот дела, Котенок. Мне понадобилось немного времени, чтобы во всем разобраться. Из-за войны. Смерти. Страха. Прекрасное видение. Кларисса, талисман против тьмы.

Кларетта стояла не шевелясь, ощущая на плечах его руки. Никогда прежде он не дотрагивался до нее по собственной инициативе. Что это значит? Она заглянула в его глаза, в полумраке казавшиеся темными, и почувствовала, что ее сердце забилось сильнее.

— Так что же ты хочешь сейчас?

Джейми усмехнулся. Он давно нашел ответ на этот вопрос.

— Я хочу тебя, Котенок.

Он вложил в поцелуй всю свою любовь, которая созрела в результате суровых испытаний последних месяцев, полной сумятицы в душе, ошибок и неверно истолкованных чувств.

И произошло чудо! Она ответила на его поцелуй, приподнявшись на цыпочки и опершись на его плечи. Джейми не волновало, что тем самым она помнет его фрак и нарушит идеальную линию лацканов.

Когда они оба вновь обрели способность мыслить, Джейми прижал ее к себе и облегченно вздохнул, почувствовав, что она приникла к нему всем телом.

— Ты все еще любишь меня, а? — прошептал он ей в макушку.

Кларетта подняла лицо, лучившееся радостной улыбкой.

— Конечно. А как ты думал?

Джейми опять поцеловал ее, а когда отстранился, на его губах играла самодовольная ухмылка, как прежде.

— Просто хотел убедиться.

— Ты всегда был немного бестолковым в том, что касалось женщин, — еле слышно произнесла Кларетта.

Джейми не совсем понял, что она подразумевала под «бестолковым», но если это имело какое-то отношение к путанице в его голове и его упрямству, то он действительно обладал этим недостатком.

— Кстати, Котенок, почему ты сразу не открыла мне свои чувства?

— А как? Ты был так поглощен Клариссой, что даже не мог связно говорить, когда она находилась в комнате. Кроме того, дама не может вешаться на шею джентльмену. Ты должен был заметить все признаки.

— А они были? — Джейми выглядел крайне изумленным. — Проклятие! Ничего не видел!

Кларетта посмотрела на его ангелоподобное лицо, обрамленное золотистыми кудрями, и представила, что все их дети будут похожи на него.

— Тебе придется снова обратиться к папе. Только имей в виду, он занес тебя в черный список.

— Не могу осуждать его. — От волнения он опять заговорил короткими фразами: — Выдержу. Обязан. Ради тебя. Кое-что задолжал ему.

Кларетта обвила его шею рукой.

— Джейми, дорогой, помолчи и поцелуй меня.

Он так и сделал. И, пока страсть не изгнала из ее сознания все другие мысли, Кларетта подумала, что с папой можно поторговаться, прежде чем Джейми сделает предложение. Ей в голову пришла потрясающая идея!

Глава 33

— Это жестоко, — презрительно заявила Кетлин. — Я не могу оставить Грейн с чужим человеком только потому, что вам на вечер понадобилась хозяйка для приема.

— Суровые времена требуют суровых мер, — ответил Франкапелли. Его внимание было поглощено складками на кружевных манжетах, а не Кетлин, метавшаяся по комнате как львица в клетке. — Я нанял уважаемого и надежного человека для вашего ребенка. Грейн в умелых руках.

— Не пойду, — бросила через плечо Кетлин, удаляясь от графа. — Вы не можете требовать, чтобы я принимала толпу незнакомцев, когда меня волнует здоровье моей дочери.

— Очень даже могу. — Он устремил на Кетлин тяжелый взгляд. Ее вечернее платье, созданное в дополнение к его черному как смоль фраку, было сшито из черного шелка и серебряного кружева. Ее волосы, переплетенные серебряными лентами, были уложены на затылке. — Вы всех ослепите.

Ее острый как кинжал взгляд не обескуражил его.

— Разве я не был чрезвычайно великодушным хозяином?

— Да, конечно, — ответила Кетлин, подойдя к графу и тепло улыбнувшись ему. — Вы были удивительно терпимы. Но…

— Никаких «но»! — перебил Франкапелли. — Сегодняшний вечер очень важен для меня. Я прошу вас лишь сдержать обещание и принять моих друзей в моей ложе в опере.

— Возможно, я смогла бы встретиться с ними, — задумчиво проговорила Кетлин, вновь заходив по комнате, — если там не будет лорда Кирни.

Франкапелли пожал плечами:

— Вы должны смело посмотреть в лицо вашему дракону и низвергнуть его, иначе вам никогда не освободиться от прошлого.

Кетлин так резко остановилась, что платье обвилось вокруг ее ног.

— Вы правы! Я веду себя глупо. В конце концов я знала, что мы с ним еще встретимся. И все же, почему он вернулся из Англии так быстро?

— А вот об этом вы спросите у него. Не соблаговолите ли взять свой палантин? Мы опаздываем.

Кетлин вздрогнула, удивленная тем, что позволила себе на секунду в мечтах вернуться в ночь, после которой прошло уже полтора месяца.

— Конечно.

Когда за ней закрылась дверь, Франкапелли усмехнулся. Он не спросил ее, почему перспектива встречи с лордом Кирни волнует ее сильнее, чем благополучие дочери. А не спросил потому, что понимал: нежелание Кетлин появиться сегодня на публике не имеет никакого отношения к Грейн.

Хотя она ни о чем не рассказывала ему, он знал, что произошло полтора месяца назад. Неаполь, кроме всего прочего, был городом слухов. Он знал: она пошла на квартиру лорда Кирни, знал, как долго там пробыла, что ела и пила и в каком гневе ушла оттуда. Любовники поссорились, и ссора служила верным признаком того, как именно будут развиваться события. Горячий темперамент требовал как физического, так и эмоционального выхода.

Франкапелли вздохнул. Он потеряет ее. Кирни увезет ее, а он вернется к своей жизни среди мужчин, без детей и без женской красоты. Хорошо, что она любит. Любовь стоит жертвы.

Граф остановился возле своего бюста, который Анджело привез сегодня утром, и улыбнулся. Он и в самом деле очень красив.

— Ах, любовь!

Кетлин вернулась во дворец Франкапелли, когда оркестр заиграл тему третьего действия. Она заявила, что у нее разболелась голова, и была крайне удивлена, когда Франкапелли предложил ей поехать домой. Его опера имела огромный успех.

Он мог обойтись без нее.

Поднимаясь по лестнице в свои комнаты, она дала волю своему разочарованию. Она ожидала — нет, боялась, — что лорд Кирни придет на спектакль, но он так и не появился.

Узнав от Франкапелли, что несколько дней назад Квинлан вернулся в Неаполь, она попыталась заставить себя радоваться тому, что он не изъявил желания встретиться с ней. Убеждала себя в том, что он с уважением отнесся к ее требованию больше не приближаться к ней.

Она не хочет, чтобы он даже близко подходил к ней, устало размышляла Кетлин, потирая виски. Она хочет, чтобы он уехал из Неаполя, из Италии. Она хочет, чтобы их разделяли континенты и океаны. Она хочет…

О, черт! Как же ей хотелось увидеть его сегодня вечером! Она направилась к своим комнатам на втором этаже, в каждом ее движении сквозило сожаление.

Грустно! У нее есть все права ненавидеть Квинлана Делейси. В ту ночь, когда они были вместе, он признался ей, что совершил ужасный, непростительный поступок, написав то злое письмо. Он не может оспаривать это. Она не может любить человека, способного на такую жестокость. — И все же я люблю его.

Кетлин остановилась в тени освещенной лунным светом арки, которая вела на террасу, отделявшую ее комнаты от другого крыла дома. Она действительно любит его. Несмотря на то что он сделал. Ведь он честно признался в содеянном. Если бы он промолчал, она бы никогда не узнала о его участии. Ему бы не пришлось обнажать перед ней свою душу и испытывать на себе всю степень ее негодования. Однако он посчитал долгом чести открыть ей правду. Разве можно не восхищаться такой отвагой?

Кетлин вышла на террасу и приспустила палантин, чтобы ночной ветерок овевал обнаженные плечи. Квинлан был прав насчет нее. Она простила его, как только ее гнев утих. Ей хотелось видеть в нем только лучшее, хотелось найти ему оправдание и поверить, что если бы он не написал письмо, то его написал бы Петтигрю и результат оказался бы тем же. Фактически Квинлан являлся лишь курьером. Ей хотелось верить, что их чувства — ее и его — достаточно сильны, чтобы пережить это разоблачение.

Но больше всего ей хотелось верить в то, что у них есть будущее. Однако он не появился сегодня.

Кетлин заметила, что дверь в комнату Грейн открыта, и встревожилась. Слуги знали, что нужно держать окна и двери закрытыми, дабы уберечь малышку от губительного воздействия ночного ветра. Она поспешно пересекла террасу и остановилась перед дверью.

Она увидела его прежде, чем узнала.

Он сидел в кресле с высокой спинкой возле открытой двери. Его ноги были вытянуты, локти покоились на деревянных подлокотниках, а руки поддерживали у груди сверток, из которого виднелась головка с темными кудряшками. На полу рядом с креслом стояла наполовину пустая бутылка и валялась использованная пеленка. Он склонил голову набок, как будто спал, но в лунном свете было видно, что его глаза открыты. Кетлин встретилась с ним взглядом, и ее словно пронзила молния.

Она почувствовала, что краснеет, но не отвела глаза. Бледный свет довел его черты до совершенства. Он был прекрасен. И она любила его, но и немного ненавидела за то, что он заставил ее так долго мучиться сомнениями. Ну почему, спросила она себя, кожей ощущая напряженное молчание между ними, чувствами так трудно управлять?

Квинлан довольно улыбнулся женщине, стоявшей на террасе. Даже ночью ее огненно-рыжие волрсы не утратили своей способности ослеплять. Ее плечи и шея были обнажены. Он подарит ей бриллианты, решил он, сапфиры, рубины — в общем, все, что привлечет ее внимание. Однако ей придется быстро раскаяться в своих заблуждениях, иначе он будет вынужден похитить ее.

Не выдержав гнетущего молчания, Кетлин глухим голосом спросила:

— Что ты здесь делаешь?

— Разве Франкапелли не сказал тебе? — Он сел прямо и поудобнее устроил малышку на руках. — Когда я заехал сегодня, Франкапелли заявил, что тебе нужна няня для Грейн. — Он похлопал широкой ладонью по свертку. — Я предложил свои услуги.

Кетлин приняла известие с удивительным спокойствием.

— Кажется, графу Франкапелли нельзя доверять ни под каким видом.

— Не вини его. Я попросил не говорить тебе, потому что знал: ты откажешься от моей помощи, а Франкапелли очень нуждался в тебе сегодня.

Кетлин кивнула:

— Полагаю, с минуты на минуту ветер донесет до тебя крики «браво».

— Отлично. — Квинлан оглядел ее с ног до головы, и Кетлин почудилось, будто ее мягко коснулась нежная рука. Она поежилась. — Ты выглядишь… изумительно.

Она медленно приблизилась к Квинлану, волоча палантин за собой.

— Я слышала, ты был в Лондоне.

— Да. Я приехал сюда сообщить тебе, что взял твой перевод оперы Франкапелли с собой. — Он увидел, что она колеблется. — Лонгстрит в восторге. Он хочет, чтобы ты к осени переработала либретто в пьесу. Кроме того, он купил мою пьесу. К следующему сезону мы оба станем знаменитостями.

— Я не верю тебе, — облекла в слова свои мысли Кетлин.

— Почему?

— Уж слишком все гладко. Как тебе удалось съездить в Лондон и вернуться обратно за такой короткий срок?

— Если человек богат да к тому же аристократ, что тебе так нравится подчеркивать, ему под силу приказать миру подлаживаться под его потребности. Я нанял шлюп, чтобы добраться до Марселя. Там взял частную карету и пересек Францию. Периодически меняя лошадей, мы добрались до места назначения очень быстро. То же случилось и на обратном пути. Как видишь, у меня была масса времени, чтобы встретиться с Лонгстритом, дать ему прочитать оба произведения и заключить с ним соответствующие договоры.

Кетлин покачала головой, подозревая, что он пошел на какие-то махинации.

— Зачем ты все это делал?

Квинлан не шевельнулся, но она почувствовала, как между ними во мраке протянулась связующая нить.

— Хотел обеспечить тебе вескую причину для того, чтобы вместе со мной вернуться в Лондон.

Однако у нее и так уже была очень веская причина. Как же спокойно ее дочь спит на его широкой груди! Она хорошо помнит свои ощущения, когда лежала точно так же, и не прочь вновь испытать их.

— Чтобы стать драматургом?

— Чтобы стать тем, кем ты хочешь. — Он протянул ей руку. — Твой договор у меня в кармане. Ты будешь приятно удивлена, когда узнаешь, что сможешь безбедно существовать на то, что предложил Лонгстрит.

Она взяла его за руку и почувствовала тепло его пальцев. Ее охватил трепет.

— Я удивлена, что он предложил гонорар за ненаписанную работу.

— Вы доказали свою состоятельность, мисс Джеральдин. Увы, «Глупец удачи» останется известным под моим именем, но мы оба знаем, что его истинный автор очень талантлив. Хотя это не лучшее из моих произведений, оно все равно пользуется большим успехом. Благодарю тебя за доход.

Кетлин зарделась, когда он потянул ее к себе и она оказалась между его раздвинутыми коленями.

— А доход от этой новой пьесы тоже будет общим?

Квинлан скрестил ноги, закрыв тем самым Кетлин путь к отступлению.

— Только если ты согласишься на мои условия.

Кетлин наклонилась вперед и оперлась на высокую спинку кресла.

— И каковы же условия?

Квинлан выпустил руку Кетлин и погладил ее по щеке.

— Стать следующей графиней Кирни. В качестве твоего мужа я имею право на все заработанные женой деньги.

— Понятно. Значит, это взятка.

— Нет, сделка. Договор твой. — Он провел большим пальцем по ее верхней губе. — И все же я надеюсь, ты почувствуешь себя вынужденной поделиться со мной.

Впервые за все время Кетлин улыбнулась.

— С чего это вдруг я должна чувствовать себя обязанной?

— Не обязанной. Вынужденной. — Он положил руку ей на затылок и потянул вниз. — У слова много оттенков. Оно подразумевает «из благодарности». — Легкий поцелуй. — «Из снисхождения». — Еще один поцелуй. — «Из непреодолимого желания». — Поцелуй более долгий и настойчивый. — Я хочу, чтобы ты испытывала непреодолимое желание разделить со мной все. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Потому что ты любишь меня.

— Ты глупый! — заявила Кетлин, но не отстранилась. Квинлан рассмеялся и потерся щекой о ее щеку.

— А разве влюбленные мужчины не глупы?

Она покачала головой и вдохнула его запах — замечательный, приятный, отличный от всех других запахов. Она знала, что он гордый человек, но не подозревала, что он настолько безрассуден, чтобы жениться на женщине вроде нее. Это пугало и восхищало ее.

— Существуют некоторые обстоятельства, которые помешают нашим планам, — сказал Квинлан и сжал губами мочку ее уха.

— Я так и думала, — вздохнула Кетлин.

— Я буду ежегодно награждать тебя ребенком.

— Да, — согласилась она и затрепетала в приятном ожидании.

— Тебе не придется жить в городе. — Ее губы начали растягиваться в улыбку.

— Я буду очень ревновать, потому что, как полагает Франкапелли, в моих жилах течет капелька итальянской крови.

— Правда? — Она ощутила, что ее глаза наполняются слезами.

— Я хочу любить тебя и тогда, когда ты станешь старенькой и будешь считать подобные чувства неприличными.

Он нашел ее губы и приник к ним в поцелуе. Ее рассыпавшиеся волосы накрыли их огненно-рыжим пологом.

Выпрямившись, Кетлин обнаружила, что Квинлан ухмыляется.

— Но ты все равно позволишь мне любить тебя, потому что не захочешь ранить мои чувства. — Кетлин улыбнулась сквозь слезы:

— Уверена, что ты прав.

Он погладил ее по щеке.

— Тогда выходи за меня, Кейтлин. Будь так же отважна, как твоя любовь.

Она прикоснулась к головке дочери:

— А как же Грейн?

Квинлан чмокнул девочку в макушку, а потом поцеловал в губы ее мать.

— Она будет моей дочерью. Я предоставлю ей свое имя, свой дом, свою любовь так же, как и тебе.

Кетлин тыльной стороной ладони вытерла слезы и обняла Квинлана. На его губах играла улыбка, глаза искрились смехом. Она восхищалась и его глазами, и им самим.

— Ты очень красивый сумасшедший. — Она смущенно поцеловала его. Ею все еще владела робость, однако с каждой минутой в ней крепла отвага. — Я люблю тебя, — прошептала она, касаясь его губ.

Квинлан усмехнулся и страстно поцеловал ее. — Ты когда-нибудь в этом сомневалась?