Буянка

БУЯНКА. Повесть.

I.

Жаркий летний полдень. Солнце печет так, что всякая живая тварь попряталась по разным тенистым уголкам. Один Иван Петрович оставался на террасе своей дачи и продолжал лежать в кресле-качалке на самом пекле. -- Дядя, с тобой сделается солнечный удар,-- предупреждал время от времени свежий женский голос откуда-то из-за спущенной занавески. -- Пусть...-- хрипло ответил Иван Петрович, продолжая лежать на солнце. -- Наконец ты просто изжаришься в собственном соку, как хороший бифштекс! -- Бифштекс вещь недурная... -- Дядюшка, миленький, нехорошо упрямиться!.. -- Отстань!.. Пауза. Где-то сонно жужжит одуревшая от жара муха. Иван Петрович жмурится и закрывает глаза, но благодетельный сон не хочет осенить его своим темным крылом. В сущности говоря, Иван Петрович невозможный человек, что он и сам сознаёт, как отлично сознаёт и то, что он не может быть не Иваном Петровичем. Так уж жизнь сложилась... Единственное достоинство, которое он приписывает себе -- это то, что он остался старым холостяком... Теперь он живет на даче со своей племянницей Еленой Васильевной, которая случайно заехала навестить его да как-то так и осталась у него. Присутствие молоденькой девушки много скрасило холостое одиночество Ивана Петровича, но он из упрямства не хочет сознаться в этом и постоянно ссорится с гостьей из-за всяких пустяков, а больше всего из-за кушаний. Почему, например, сегодня проклятыя зеленыя щи, а не ботвинья? Он терпеть не может вот именно этих зеленых щей и должен их есть, потому что так хочет Елена Васильевна. А если он, Иван Петрович, хочет батвиньи? Вообще глупо и еще раз глупо... Зачем, например, исчез его халат? Елена Васильевна не выносит халатов и потихоньку стащила у него любимую вещь. Что она такое ему: мать, жена?.. Вот теперь с утра и залезай в костюм из китайскаго шелка и целый день ходи, как связанный. Иван Петрович был недоволен и собственным подчинением и капризничал, как слабонервная женщина, что, повидимому, доставляло Елене Васильевне удовольствие. Да, он часто капризничал, потому что было на ком сорвать расходившееся сердце, а Елена Васильевна умела так хорошо уговаривать. В азарте Иван Петрович начинал кричать тонким голосом, закатывал глаза и отчаянно жестикулировал, что выходило со стороны очень смешно. Кипятился он из-за всяких пустяков, придирался то к кучеру Андрею, то к горничной Дуняше, то к кухарке Матрене. -- Дядя, печенка у вас испортится...-- хладнокровно замечала Елена Васильевна, когда они были одни. -- Вы меня хотите уморить!-- стонал Иван Петрович.-- Это какой-то заговор... -- А вы до сих пор еще не догадались, что окружены предателями и злодеями? Когда Иван Петрович был в хорошем расположении духа, он ласково смотрел на племянницу и говорил: -- Ну, иди, Буянка, я тебя поцелую. Но "Буянка", в свою очередь, не выносила нежностей вообще и уклонялась от родственных поцелуев, а Иван Петрович только вздыхал и погружался в мрачное раздумье. В пятьдесят лет он выглядел совсем стариком,-- толстый, обрюзгший, седой, с желтым лицом и мутными глазами. Когда-то он был молодцом, но безсонныя ночи, красное вино и безпорядочная жизнь превратили его в развалину. "Неужели жизнь прошла,-- часто думал он в ужасе, чувствуя, как холодеет от одной мысли о старости,-- и впереди ничего, ничего, ничего?"... А Елена Васильевна еще смеется над его капризами и вообще дурным расположением духа. Посадить бы ее в его кожу, тогда... э, да что тут толковать: каждый дурак по-своему с ума сходит. Разве Иван Петрович когда-нибудь жил? Это была фикция, мираж, самообман, а не жизнь. Да и все другие тоже... Прожить целую жизнь в губернском городе Чащилове и умереть в нем -- разве это не трагедия? А между тем существует голубое южное небо, чудеса цивилизации, те заветные уголки, где жизнь кипит ключом. Всего один раз попал Иван Петрович в провинцию да так и похоронил себя в ней, точно застрял в болоте. Ведь это наконец обидно, тем более, что он никогда не думал именно так пройти свой жизненный путь. Единственным утешением оставалась газета, служившая отдаленным эхом творившейся где-то жизни. Да, где-то люди живут, волнуются, работают, добиваются успеха и находят свое удовлетворение. Эх, да что тут говорить, когда процесс жизни сводится на халат и ботвинью, как в данном случае, когда Иван Петрович сердился на свою "Буянку" и хотел досадить ей хоть тем, что жарился на солнце: пусть чувствует. Буянка и чувствовала, но тоже выдерживала характер. Иван Петрович слышал ея осторожные шаги и сдержанный смех, и его разбирала злоба. А ей смешно, ей это нравится, так он на зло ей заживо изжарит самого себя на солнце. -- Да-с, и буду жариться на солнце,-- упрямо повторял уже про себя Иван Петрович, споря с невидимым противником. В зале послышалось глухое бормотанье, щелканье и свист, а потом неистовый крик: "Что? как? почему?...". Это Буянка травила стараго попугая Карла Иваныча старой собачонкой Колдунчиком, которая сначала взвизгивала, а потом залилась азартным лаем, захлебываясь старческой собачьей хрипотой. Но и этого было мало: к Карлу Иванычу и Колдунчику присоединилась обезьяна Форсунка, которая ворчала и дико вскрикивала. Этот концерт покрывался заразительным девичьим смехом и аплодисментами -- Браво, Карл Иваныч!.. Колдунчик, пиль... Ха-ха-ха!.. Взбешенный этой травлей, Иван Петрович вскочил со своей качалки, скомкал газету и ринулся в залу, как разяренный кабан. Остановившись в дверях, он мог убедиться собственными глазами в произведенном Буянкой скандале: в углу, в клетке, неистово орал Карл Иваныч, поднимая вылинявшия перья, а на него наступали Колдунчик и Форсунка. Сама Буянка в качестве публики громко аплодировала. -- Это... это...-- заорал Иван Петрович, принимая угрожающую позу.-- Это свинство, чорт меня возьми!.. -- Что? как? почему?..-- орал Карл Иваныч.-- Карраул!.. -- Как вы сказали, милый дядюшка?-- спокойно спросила Буянка.-- Свинство? К чему такая откровенность... Колдунчик, пиль!.. -- Послушайте, Елена Васильевна, всему есть известныя границы!.. Да-с! Вы из моей квартиры делаете какой-то разбойничий вертеп... -- Совершенно неуместное выражение, то-есть неподходящее к данпому случаю. Вы могли сказать, что я устроила вам кошачий концерт, а то: вертеп. Что такое вертеп? Молодое лицо Буянки оставалось серьезным в разгар всевозможных дурачеств, как было и сейчас. Она строго и спокойно смотрела на дядю своими темно-серыми глазами, и только в углах серьезно слолсенных губ спряталась неуловимая улыбка. Светло-русые, слегка вившиеся волосы находились в большом безпорядке, придавая обладательнице этой головки вид маленькой колдуньи. Простенькая ситцевая кофточка, широкий кожаный пояс и темная юбка составляли обычный домашний костюм Буянки. Контрастом являлись только настоящие парижские ботинки с узким носком и низким каблуком: шикарная обувь была слабостью Буянки. Первое впечатление, которое производила девушка, скорее было не в ея пользу,-- есть такия лица, в которыя нужно вглядеться, чтобы понять их скрытую внутреннюю красоту. Именно такое лицо было у Буянки: неправильное, с мягким носом, с размякшим овалом нижней части, с подвижными тонкими бровями. Что было у ней безусловно хорошо, так это голос -- чарующий, ласковый, с полными бархатными нотами и такими милыми переходами из одного тона в другой. -- Если я нелитературно выражаюсь, то ты еще более нелитературно себя держишь,-- ворчал Иван Петрович.-- Скажи, пожалуйста, на что это походит? Колдунчик, тубо!.. Карл Иваныч... Форсунка, мерзавка!.. Вместо ответа Буянка подхватила его под руку и подвела к зеркалу. -- А это на что походит?-- спрашивала она, указывая на глядевшую из зеркала физиономию.-- У, какая бука... Миленький дядюшка, не хорошо сердиться!.. Посмотри, какия морщины на лбу и около глаз, а нижняя губа надулась. Не одобряю... Не хорошо делать сердитое лицо! Ну, будет дуться... Миленький, хороший, улыбнитесь!.. Еще немножко... -- Отстань!..-- сердито отмахивался Иван Петрович, стараясь отвернуться от зеркала. -- Когда сердятся, то кажутся еще старее, дядюшка, а тебе, наверно, хочется быть молодым... да?.. -- Кажется, я еще не настолько... гм... вообще... -- Ага, я попала, кажется, в слабое место?.. Буянка только хотела расхохотаться, как вдруг остановилась и проговорила совершенно серьезно: -- Послушай, дядя, я часто смотрю на тебя и все хочу спросить... -- Вероятно, какую-нибудь глупость? -- Нет, говорю совершенно серьезно... Я часто смотрю на тебя и думаю: ведь женщины любили вот это лицо, эти глаза, волосы? -- Сделаем такое предположение... но что же из этого следует? -- Ах, меня это ужасно мучит... Да, мучит. Мне кажется иногда, что какия-то тени проходят по нашим комнатам, такия грустныя женския тени, с опущенными глазами и недосказанными словами на губах. Ведь ты, милый дядюшка, самый скверный эгоист, а где же оне, которым ты клялся в вечной любви, которых ты ждал с замирающим сердцем, для которых выучивал нежные стишки и которых наконец обманывал более или менее успешно?.. Помнишь ту фотографию, которая висит в кабинете, там ты такой красивый, в глазах уверенность, в складе рта доволество. Такого мужчину, право, можно полюбить, и я попимаю тех женщин, которыя делали тебе глазки, вызывающе смеялись и шептали тебе разныя глупости. Бедныя, оне сейчас уже в таком возрасте, когда серьезно раскаиваются в своих собственных грехах и поэтому, вероятно, так охотно обвиняют в маленьких слабостях всех остальных смертных. -- Елена Васильевна, скажу вам то, с чего начал: вы говорите глупости... -- А если мне хочется знать? Мне мало одной моей жизни, и я хочу знать, как жили другие... Я хочу жить десятью жизнями. Наконец, что такое женщина: воплощение слабости. Разве мы узнаем когда-нибудь жизнь? Нам все запрещено, все неприлично, все запечатано семью печатями, кроме кухни, детской и модных магазинов. -- И хорошо сделано, а иначе... ну, да об этом не стоит и говорить. Каждый человек сумеет наделать достаточно глупостей, будь он мужчиной или женщиной... -- Это не ответ... -- Послушай, ведь это мальчишество! Не могу же я, в самом деле, разсказывать такия вещи... Гм... Одним словом, ты забываешь, что ты, прежде всего, женщина, а в частности девушка. -- Я отлично знаю это слово, которое отгораживает все, как монастырская стена. -- И к лучшему: не всякое знание хорошо. Девичья скромность в тысячу раз лучше нашей мужской опытности... -- Договаривайте: женственность, невинность -- словом, целый арсенал жалких слов!.. Ведь узнает же ваша женственная и невинная голубица когда-нибудь все и узнает всегда слишком поздно... Тебе, дядя, просто стыдно, и ты прячешься вот за эти жалкия слова. -- Разве с тобой можно разговаривать? Одним словом, сорванец... -- А вы мне отравляете жизнь!.. Колдунчик, пиль!.. Форсунка, Карл Иваныч!.. Притихнувшия животныя только ждали этого сигнала и подняли снова ужасный гвалт. Карл Иваныч смешно топорщился на своей жердочке и отчаянно вскрикивал: "Что? как? почему?". Форсунка ворчала, оскалив зубы, а Колдунчик лаял с приступом, выкатив глаза. -- Что же это такое?-- взмолился Иван Петрович, затыкая уши.-- Елена Васильевна... Поднятый гвалт опять покрывался дрожью молодого смеха,-- Буянка хохотала заразительно, как русалка. Иван Петрович пробежал несколько раз по комнате и, быстро повернувшись на каблуках, остановился, протянул вперед правую руку и трагически произнес: -- Вон! Сейчас же вон из моего дома, сударыня!.. -- Дядя, ты теперь ужасно походишь на памятник Барклая-де-Толли! Еще немного отставь левую ногу... ха-ха!.. -- Вон!.. В этот момент в дверях гостиной показался молодой человек в пестрой летней паре и нерешительно остановился. Бритое актерское лицо посмотрело на происходившую сцену весело улыбавшимися глазами. Буянка первая заметила гостя, а Колдунчик с визгом полетел к нему в ноги, точно запущенный кубарь. -- Извините, что я вошел без доклада...-- оправдывался гость, отбиваясь ногой от собаки.-- Двери отворены... -- Что? как? почему?-- заорал неистово Карл Иваныч...

II.

-- Я, собственно, к вам по поручению Савелия Ѳедоровича Добрецова...-- продолжал молодой человек, перебирая в руках мягкую летнюю шляпу. Иван Петрович тяжело дышал. Он как-то кисло взглянул на непрошеннаго гостя и хрипло проговорил: -- Очень рад... прошу... -- Садитесь,-- ласково пригласила Буянка, точно желая поправить грубый тон дяди. -- Позвольте отрекомендоваться: Платон Егорыч Чайкин, комик. -- Очень приятно,-- уже совсем весело ответила Буянка, протягивая руку и по-мужски крепко здороваясь с гостем.-- Садитесь же!.. А где Савелий Ѳедорыч? -- Сейчас он на ярмарке в Солонцах, а оттуда проедет в Загорск. Осенью будет здесь... -- С труппой? -- Да... Труппа в полном составе. Я у него буду служит сезон, а пока хочу отдохнуть... Чащилов мне нравится. -- Вы наймите избушку в Лохманке,-- советовала Буянка с участием к положению бродячаго комика.-- Это всего в трех верстах от города, отсюда это рукой подать... Можно устроиться очень дешево и почти удобно. -- Это в которую же сторону, если итти от вашей дачи? -- Из ворот налево поведет дорожка в гору, а под горой и Лохманка... Я даже могу проводить вас, потому что часто гуляю по этой дороге. -- Очень вам благодарен... Но мне совестно безпокоить вас. -- Елена, ты дай нам чаю с господином комиком, а потом уж пойдешь провожать,-- заметил отдохнувший Иван Петрович.-- Да и Лохманка прескверная деревнюшка... -- Знаете, я не требовательный человек, Иван Петрович,-- застенчиво обяснял Чайкин:-- привычка... На звонок Буянки показалась горничная Дуняша. Ей приказано было приготовить чай на террасе. В это время Иван Петрович разспрашивал, гостя о Добрецове и хрипло смеялся. Неисправимый человек этот Савелий Ѳедорыч, настоящий театральный волк... Все старые антрепренеры провалились, а он один существует. Ему следовало бы поставить памятник "за трудолюбие и искусство". Помилуйте, целых двадцать пять лет ухитриться просуществовать в колее провинциальнаго антрепренера,-- это чего-нибудь стоит!.. Чайкин улыбался и в такт качал своей остриженной под гребенку головой. Он чувствовал, что Буянка разсматривает его, и как-то весь сежился. Но его некрасивое и худое лицо просветлялось от каждой улыбки, а серые глаза смотрели так пытливо и как-то по-детски доверчиво. Большия руки обличали "урожденнаго моветон", как говорил Иван Петрович, кичившийся своим дворянством ни к селу ни к городу. -- Мы с Савелием Ѳедоровичем старые друзья,-- обяснял Иван Петрович, переходя в свой обычный добродушный тон.-- И я его очень уважаю... Хотя и принято смеяться над стариками, которые хвалят все старое, но я все-таки скажу, что таких антрепренеров больше и не будет!.. -- Первая половина последней фразы, кажется, направлена по моему адресу?-- с улыбкой заметила Буянка. -- А хоть бы и так... -- Я хочу сказать только то, чтобы наш гость не принял на свой счет твоей выходки, дядя. -- Ах, да... Ну что же, я имел только тебя в виду, Буянка,-- забормотал старик и добродушно прибавил:-- мы с ней частенько воюем, как давеча... Она ужасно портит мой характер. Это посвящение в семейныя тайны заставило Чайкина улыбнуться, и он взглянул на Буянку благодарными глазами. Затем они перешли на террасу, куда подан был Дуняшей кипевший самовар. Щеголески одетая горничная в безукоризненно накрахмаленном переднике презрительно оглядела ежившагося гостя и про себя назвала "голоштанником, актеришкой". Мало ли их каждую зиму околачивается около господ, а этот залетел пораньше других. От глаз Буянки не ускользнул этот презрительный взгляд, и она принялась угощать артиста с преувеличенной любезностью, что еще больше смутило Чайкина. -- Не хотите ли вы лимона? Нет?-- приставала к нему Буянка.-- А то есть прекрасныя сливки... Дуняша, принесите клубничное варенье. -- Пожалуйста, не безпокойтесь...-- просил Чайкин.-- Мне довольно и одного лимона. -- Пусть посуетится: это ей полезно,-- шутил Иван Петрович. Гость явился в качестве примиряющаго начала, и поэтому за ним ухаживал даже сам Иван Петрович. К самом деле, он давеча сильно разгорячился, и Бог знает, чем разыгралась бы последняя стычка с Буянкой. А сейчас она смотрела так спокойно и просто и так же спокойно и просто заметила ему: -- Что же вы не извиняетесь, милостивый государь? Платон Егорыч был благородным свидетелем, как вы гнали меня давеча вон... -- А если ты покушалась на мою жизнь? Чайкин засмеялся,-- он нюхом скитальца почувствовал себя здесь своим человеком. Прищурив немного глаза, он всматривался пристально в этих "друзей артистов", как называл их Савелий Ѳедорыч в своем актерском кругу. "Это, братец ты мой, перлы и адаманты искусства,-- повторял старый антрепренер своим гнусавым голосом: -- без них и нам без смерти смерть". Он же обяснил Чайкину, что у всех таких "адамантов" один общий недостаток -- любительские спектакли, которых настоящему актеру следует по возможности избегать. Конечно, сам Иван Петрович не играет, а племянница у него с театральным огоньком. Савелий Ѳедорыч непрочь был подшутить над любителями, хотя в каждом городе первым делом разыскивал какого-нибудь влиятельнаго покровителя, каким в Чащилове был Иван Петрович. "Конечно, он прохвост в искусстве,-- гнусил Савелий Ѳедорыч,-- а все-таки страстишка есть... Нам это на руку!" -- Я забыл, Елена Васильевна, передать вам поклон от Михаила Евграфыча Бурова,-- проговорил Чайкин, выпивая второй стакан. -- Разве он опять служит у Савелия Ѳедорыча?-- торопливо спрашивала Буянка.-- Ведь он, кажется, разошелся с ним? -- Да... что-то такое между ними было...--уклончиво ответил Чайкин, смешно вытягивая губы вперед.-- Но сейчас все уладилось... В нашем актерском мире все это делается очень просто: сегодня поссорились, а завтра помирились. -- О, это по моей части!-- засмеялся Иван Петрович.-- Мне постоянно приходится разыгрывать роль добраго гения: то примадонна капризничает, то первый любовник на стену лезет, то комики бунтуют. Говоря откровенно, господа артисты самый безпокойный народ. А Бурова я знал еще мальчиком... да. Способный был мальчик, а теперь его и рукой не достанешь. Помилуйте, первый любовник, дамы на руках носят... -- Ведь ты, дядя, это говоришь так, для краснаго словца. -- Ага!.. Уж ты не влюблена ли в него? Ха-ха... Опять последовала легкая размолвка, но Буянка на этот раз промолчала. Наступал уже вечер, и на террасе делалось прохладно. Открывавшийся с террасы вид на лесистую горку и пробиравшуюся в ивняках безыменную речонку точно просветлел, освободившись от дрожавших переливов накаленнаго воздуха. Особенных красот по штату не полагалось, как говорил Иван Петрович, но мирная сельская картина производила успокаивающее впечатление. К чайному столу подбежала Форсунка и смешно набивала рот сдобными сухарями. По пути она успела вытащить платок из пиджака Чайкина и спрятала его под кресло. Обезьянка так смешно моргала синими глазами, что Буянка, глядя на нее, расхохоталась. Колдунчик знал приличия и скромно гулял в цветнике перед террасой,-- ему давали порцию сливок и сухарей уже после чая. Умная собачонка точно нарочно вертелась перед глазами, чтобы показать, какая она умная, я вместе с тем показать глупость Форсунки, не умевшей себя держать. Среди этих маневров умной собаки Колдунчик вдруг залаял самым собачьим образом и бросился к садовой решетке, виляя пушистым хвостом. -- Это, наверно, Харлампий Яковлич жалует,-- обяснил Иван Петрович, вглядываясь в извилистую дорожку, уползавшую пыльной змейкой в молодой сосняк.-- Он и есть... Колдунчик, пиль его! Сешь редактора... По дорожке из лесу выходил низенькаго роста господин, размахивавший соломенной летней шляпой. Он шел с каким-то детским перевальцем и весело мурлыкал опереточный мотив. Небольшой рост и свежее лицо как-то не гармонировали с большой седой бородой и блестевшей лысиной. Он еще издали весело махнул своей соломенной шляпой и крикнул: -- Бувайте здоровеньки, паны-братья!.. -- Вот человек, которому можно позавидовать: всегда весел, точно вчера родился,-- обяснял Иван Петрович.-- Ведь это целый капитал! Вот учитесь, молодые люди, как следует жить на белом свете!.. -- Про вовка промовка, а вовк у хату, говорил Харлампий Яколевич, отворяя садовую калитку,-- он любил говорить по-хохлацки, хотя и не был хохлом.-- Примадонна, здравствуйте... А я пешком пришел из города, господа. Отличный моцион, если бы не пыль. Появление этого господина разсеяло последния тучки с горизонта. Собственно говоря, он не давал никому рта раскрыть и даже отвечал за других. Когда Буянка представила ему Чайкина, он не без хвастовства заметил: -- Слышал-с и знаю... Редактор провинциальной газеты должен все знать... Да-с... А как поживает Савелий Ѳедорыч? Впрочем, что же я спрашиваю, когда вперед можно сказать, что он, как сказал про себя Бисмарк, умрет в своих оглоблях, как водовозная кляча... И все мы такия же водовозныя клячи, и у каждаго есть свои оглобли. Страсть к обобщениям и наивное хвастовство не удивляли близких знакомых Харлампия Яковлевича, но на свежаго человека эта особенность производила невыгодное впечатление. -- Ну, пошел городить околесную,-- смеялся Иван Петрович.-- Договорится всегда человек до того, что ни в какия ворота не пролезет... Мысли у тебя в голове, Харлуша, прыгают, как зайцы. -- А ты знаешь, что заяц всегда по одному кругу скачет? Вот то-то и есть... С редактором близкие знакомые не церемонились, как и он сам, а поэтому Буянка сейчас же увела Чайкина прогуляться в сад. Дача была поставлена всего два года, и сад разводился на месте тощаго сосноваго леска, разрезаннаго теперь аллеями и подкрепленнаго свежими саженцами. Буянка несколько раз всматривалась в комика, точно проверяла свое первое впечатление. Собственно, она не решалась сделать одного вопроса, который у ней висел на кончике языка. Так они обошли весь сад, болтая о разных разностях, и только когда Чайкин начал прощаться, он с каким-то смущением проговорил: -- А ведь я только вполовину исполнил поручение... Михаила Евграфыч просил меня передать вам письмо. Куда оно девалось? Позвольте... Обшарив карманы, он наконец подал длинный измятый конверт. Буянка вспыхнула и посмотрела прямо в глаза Чайкину, точно хотела прочитать в них, друг это или враг. Впрочем, если Буров ему доверяет, то почему же она не может доверят?.. Спрятав письмо, она молча и крепко пожала руку комика. -- Надеюсь, вы не будете нас забывать?-- проговорила она после некоторой паузы. -- Если вы позволите...

III.

Буянка не могла дождаться, когда наконец Чайкин уйдет,-- за него ухватился Харлампий Яковлевич, желавший выяснить комику свою теорию драматическаго искусства. Она незаметно ушла в свою комнату, нетерпеливо разорвала конверт и быстро пробежала небольшую, небрежно набросанную записку: "Дорогая моя Буянка, я сдержал слово,-- писал Буров размашистым почерком: -- ты желала, чтобы я еще один сезон прослужил в Чащилове, и я исполнил твое желание, хотя у меня есть более выгодные ангажементы, как, например, в южные города. Вообще оставаться на второй сезон рискованно: провинциальная публика любит новыя лица... Одним словом, я сделал все для тебя, от Чайкина узнаешь остальное. Твой Мишель". И только... Ни одного ласковаго слова, ни одной любовной ноты -- ничего. У Буянки сжалось сердце и на глазах невольно выступили слезы. Что же это такое? Так пишут женам мужья из разных казенных командировок, чтобы отвязаться, а она-то ждала этого письма, как праздника. Впрочем, разве Мишель походит на других мужчин. Перед ея глазами в радужном тумане мелькнуло бледное лицо, гордые темные глаза,-- нет, для таких людей достаточно одного слова: "твой Мишель". Чего же больше? Мой, мой, мой... Кажется, достаточно. Притом Мишель вообще не выносит нежностей и всегда с таким презрением говорит о разных нервных дамах. -- Мой, мой, мой...-- вслух повторяла Буянка, точно в звуках собственнаго голоса хотела найти недостававшее ей спокойствие. -- Нет, мой!..-- крикнула она, бросаясь на постель и пряча лицо в подушку.-- Я хочу быть твоей рабой... ползать у твоих ног... Ты мой царь, мой орел!.. Над письменным столом Буянки висел портрет Бурова в роли Уриеля Акосты -- это все, что осталось от него. Комната Буянки находилась на военном положении, как говорил Иван Петрович, потому что никто не смел входить в нее, даже горничная Дуняша. Буянка сама убирала ее и не выносила, чтобы кто-нибудь нарушил ея порядок, исходя из принципа, что у каждаго человека должен быть хотя самый крошечный уголок, где он имеет право быть самим собой, как в данную минуту. Лежа на постели с закрытыми глазами, Буянка почти видела живым облик любимаго человека, который для нея служил сейчас центром всех остальных мыслей и чувств. Что значат другие люди рядом с Буровым, например, этот жалкий комик Чайкин, служащий на посылках в роли театральнаго наперсника. Какой-то он жалкий и держать себя в обществе, видимо, не привык. Недаром горничная Дуняша с таким презрением отнеслась к нему... Иван Петрович и Харлампий Яковлевич просидели на террасе до глубокой ночи, одни поужинали и раза два чуть не подрались, как это случалось почти каждый раз. -- Ваня, ты врешь?-- приставал редактор.-- Ну, сознайся, голубчик: врешь?.. Я вижу, братику... все вижу... -- Ничего ты не видишь, Харлуша... отстань. Ты просто глуп до крайности -- и больше ничего -- А ты ничего не смыслишь в искусстве! -- Я?.. Это ты ничего-то не смыслишь, а не я. Да-с... -- Я? Я ничего не смыслю? Отлично... А вот посмотри, я сыграю Расплюева, тогда и говори. У нас ведь скоро спектакль готовится, пока Савелий Ѳедорыч не нагрянул. Всем уже роли расписаны... Эх, я телятина: комик-то ведь здесь сидел, а у нас именно комика и недостает. И Буянка участвует и я -- одним словом, все. -- Вся богадельня?.. -- Хорошо, хорошо... По французской поговорке: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Увидим... -- Будем посмотреть! -- Кстати, и репетиции можно устраивать вот здесь на даче, под сенью струй, как говорил Хлестаков. -- Этого еще недоставало! Благодарю, не ожидал... -- Да тебя никто и не думал спрашивать: у нас с Буянкой решено и подписало. А комика мы завербуем... -- Он, кажется, предугадал это приглашение и благополучно улизнул. -- Ничего: поймаем. Я вперед анонс пропечатаю: "при благосклонном участии"... а кстати, как его фамилия? Что-то такое: Воробьев, Галкин... Ну, да это все равно. Редактор местной газеты, Харлампий Яковлевич Петлин, представлял собой характерное явление. Он когда-то учился агрономии, потом служил в духовной консистории и акцизном ведомстве и кончил редактурой "местнаго органа", носившаго громкое название "Курьера". Как большинство русских людей, он учился совершенно не тому, что ему потом было нужно, служил там, где все ему претило, и кончил по недоразумению делом по душе, но связанный по рукам и ногам условиями провинциальной прессы. Сохраниться в такой обстановке было своего рода чудом, а Петлин дышал вечной юностью, волновался и петушком бежал вперед. Его находили немножко болтуном, немножко сплетником, но все уважали, как безусловно честнаго человека. К числу его коньков принадлежала, между прочим, сцена, и он посвящал ей в своем "Курьере" не мало места, хотя единственным читателем этой газеты был корректор. "А вы читали мою статью о Бурове? Я его, шельмеца, пробрал... Отца родного не пожалею!" Это был целый культ печатной бумаги, дававший неистощимый материал злому уму Ивана Петровича. Кстати, что могло быть общаго между этими двумя людьми, а между нем Иван Петрович не мог прожить дня без своего друга. Сближающим элементом являлась сцена. Друзья покровительствовали театру каждый по-своему и достигали известнаго удовлетворения. Большой дом Ивана Петровича в Чащилове служил пристанищем для артистов, в нем же устроена была большая зала для любительских спектаклей, так что Петлин имел основание называть его "чащиловским домом Мольера". Иван Петрович в карты не играл и вообще не имел дорогих привычек, а потому считал себя в праве допустить подобную роскошь. В провинции еще живут такие меценаты, и их хорошо знают не одни провинциальные артисты, а также и все гастролирующия в провинции знаменитости. Последния время от времени заглядывали и в Чащилов, а Петлин открыл в своем "Курьере" для них особую рубрику: "наши дорогие гости". -- Помните, в третьем годе приезжал Василий Николаевич?-- говорил редактор, захлебываясь от восторга.-- Вот были спектакли!.. Да-с, все пальчики облизнешь... Или Анна Ѳедоровна когда гастролировала -- что же это такое было? Именины сердца, как говорит Гоголь. Когда не было налицо "дорогих гостей" и сам Савелий Ѳедорович уезжал куда-нибудь со своей бродячей труппой, приходилось довольствоваться любителями. Любительство в Чащилове процветало, хотя и подвергалось всевозможным нападкам, на какия особенно падки корреспонденты столичных газет. "Помилуйте, в каком-нибудь Чащилове и вдруг ставят "Грозу" или "Свадьбу Кречинскаго"... Помилуйте, когда мы видели эти пьесы в Малом театре в Москве" и т. д. Петлин называл таких рецензентов самоедами, и его излюбленной темой было перечисление разных театральных знаменитостей, выступивших где-нибудь в дебрях провинциальнаго любительства. -- Помилуйте, это настоящая школа для начинающих талантов, и напрасно господа корреспонденты третируют любителей с кондачка!-- спорил Петлин с воображаемым противником.-- В специальных театральных школах учатся сотни, а здесь тысячи... Если на каждую тысячу любителей придется всего один талантливый человек, и то публика в выигрыше. Откуда вербует своих артистов Савелий Ѳедорович? Из любителей. А столичныя сцены обирают уже провинциальных антрепренеров... Так и должно быть, так и будет всегда. Например, Буров,-- конечно, он важничает, но ему везде скатертью дорога, а я сказал это, когда он был еще мальчишкой. Нужно сказать, что открывать таланты, поощрять их и создавать имя артистам было слабостью Харлампия Яковлевича, хотя он на этом тернистом пути и встречался постоянно с одной черной неблагодарностью оперившихся господ актеров. Впрочем, редактор был незлобивый человек и скоро примирялся с обидой. -- А вот посмотрите, какую примадонну я сделаю из Буянки,-- повторял Петлин, когда оставался с Иваном Петровичем с глазу на глаз.-- У нея есть театральный огонек... да. Ты, пожалуйста, не смейся!..

IV.

Буянка провела скверно ночь и, проснувшись поздно утром, почувствовала себя очень скверно. Ей сделалось стыдно за свой вчерашний порыв. При ярком дневном свете мысль работала ясно и спокойно, и девушка смотрела на вчерашнюю себя, как на чужую. Слезы, глупыя истерическия фразы, волнение -- к чему все это? Глупо и еще раз глупо... О Бурове она старалась совсем не думать, а его письмо было для нея оскорблением. Да она и не любит его, если разобрать. Вся эта история скорее выражала неудовлетворенную потребность любви, а сам по себе Буров порядочный нахал и вообще грубое животное. Наконец он просто малограмотный человек. Остается, следовательно, одна внешность, кое-какия манеры и раздутая Харлампием Яковлевичем популярность. По странной ассоциации идей Буянка всю ненависть сосредоточила теперь именно на несчастном редакторе. Конечно, он виноват во всем... По пути досталось и комику Чайкину. Вспомнив о нем, Буянка даже покраснела: а если Буров посвятил этого наперсника в их тайну?.. Нет, этого не может быть. -- А чорт с ними!..-- вслух проговорила Буянка, быстро одеваясь. Сегодня она увидит Петлина на репетиции и хоть на нем сорвет расходившееся сердце. Да, ведь сегодня репетиция, и у Буянки уже несколько дней валялась принесенная Петлиным роль, а она еще не прикасалась к ней. Отказываться сейчас было поздно. Эта забота сразу отвлекла внимание Буянки от вчерашняго. Она позвонила. -- Что дядя? -- Обнакновенно, на галдарее... -- Скажи, чтобы лошадь закладывали: я еду в город. Пока Дуняша ходила, с этим приказанием, Буянка в шляпе и в летней накидке, с зонтом в руках, вышла на террасу. Остановившись в дверях, она проговорила; -- Что же вы не извинитесь, милый дядюшка? Вы меня вчера оскорбили. -- Ну что ж, виноват... да и ты тоже хороша. -- Хорошо, я в искупление своей вины заказала сегодня ботвинью... Довольны?... -- А ты это на репетицию собралась? Вчера болтал Харлуша... Как пьеса называется? Буянка назвала пьесу одного моднаго автора, и Иван Петрович замахал обеими руками. -- Ах, знаю, знаю... Скроена и сшита, как платье, для одной женской роли, вернее -- для одной известной актрисы, а других ролей не полагается. Играли бы лучше Островскаго, а то ведь смотреть нечего. -- Островский, надоел, и публика требует новинок. Что же делать, если лучше ничего нет? -- Да, да, модная пьеса, с припадочной героиней и декорациями из остальных ролей. Ничего цельнаго, ни одного характера, о действии нет и помину... Ах, уж эти мне модные авторы!.. Во всем репертуаре ни одной свеженькой пьесы, за которой можно было бы отдохнуть. Я бы на твоем месте ни за что не стал участвовать. -- Я обещала Петлину. -- Лошадь подана,-- доложила Дуняша. Щегольская летняя пролетка на низком ходу ждала у подезда, кучер Андрей, натянув вожжи, выравнивал горячившуюся серую в яблоках лошадь,-- он любил ездить с барышней. До города всего версты три, дорога мягкая -- катанье, а не езда. Буянка часто сажала кучера рядом и правила лошадью сама. Но сейчас она сидела в экипаже и всю дорогу думала почему-то о комике Чайкине. Чащилов залег по течению реки Лохманки неправильным четырехугольником, Эте был очень бойкий провинциальный городок, кругом обложенный промышленными заведениями. Торговля, если и не процветала, то все-таки жить было можно. Тон задавало чиновничество, несколько богатых купеческих фамилий и разорявшееся дворянство. Издали летом город вечно был покрыт пыльным облаком. В воздухе тянулись темныя полосы фабричнаго дыма. Главная улица в Чащилове называлась Московской. Дом Ивана Петровича стоял на углу, наискось с губернаторским. Это была старинная и довольно вычурная постройка, с колоннами и резными фронтонами. Собственно во всем доме хороша была одна центральная зала человек на триста, с приспособленной к ней домашними средствами сценой. Первое, что поразило Буянку, когда экипаж остановился у низенькаго подезда, был комик Чайкин, поджидавший кого-то с чисто-театральным терпением. -- А я уже поступил к вам в труппу, Елена Васильевна,-- проговорил он, протягивая руку. -- Харлампий Яковлевич уже успел вас завербовать?-- удивилась Буянка. -- О, да... Сегодня рано утром получил от него записку, и вот жду здесь: господа любители не торопятся. -- Да, это наш общий порок; мы вечно опаздываем. В доме оставался летом дворник да старик Сергей Иваныч, известный под именем дворецкаго. Сергей Иваныч составлял в доме все. К Буянке старик особенно благоволил и только для нея "заведывал сценой", как он говорил, то-есть хранил декорации, освещал сцену и так далее. Чайкина старик почему-то встретил очень недружелюбно и просто не пустил в залу. Мало ли кого Харлампий Яковлевич нашлет. Не в своем доме распоряжается, а барышня приедет, так как сама знает. Пока Буянка разговаривала на подезде, приехал Петлин. -- Никого нет?-- тревожно осведомился он, машинально подавая руку.-- Это наказание... Уж как я просил, чтобы не опаздывать. Тьфу... -- А вы не волнуйтесь, Харлампий Яковлевич,-- успокаивала его Буянка. Когда они вошли в залу, Петлин отвел ее в сторону к с торжеством проговорил: -- А какого я водевилятника приспособил? Небось, вы сами не догадались его пригласить? То-то... А у нас именно водевилятника и недоставало!.. Любители начали собираться. Первой приехала земская учительница Агаѳья Петровна Лукина,-- она еще только выступала, и ея амплуа на определилось. Счастливая сценическая наружность и свежее хорошенькое личико делали ее заметной в любительском кружке. Ей покровительствовала Любовь Михайловна Моторина, которую Иван Петрович называл "одним из семи смертных грехов". Это была полная высокая дама, неопределенных лет, с очень решительным лицом и большими темными глазами. Она играла grandes dames, если не было других. К Лукиной она относилась с особенной деспотическою любовью и всюду ее сопровождала, как и сейчас. -- А где же у нас Александр Иваныч?-- спрашивала Моторина, наступая на Петлина своей рельефной грудью. -- Он, вероятно, скоро придет, Любовь Михайловна,-- оправдывался редактор, отступая перед энергичной дамой.-- Кстати, позвольте вам представить: комик Чайкин... -- Очень приятно,-- равнодушно протянула Моторина, не подавая руки.-- Да где же, в самом деле, Александр Иваныч? Это свинство -- заставлять себя ждать... Лукина была очень застенчивая девушка и постоянно пряталась где-нибудь ко уголкам, как и сейчас. Крикливыя ноты в голосе Моториной ничего хорошаго не обещали. Но в самую критическую минуту появился сам Александр Иваныч -- молодой человек "приятной наружности", одетый с претензией на щегольство. Он ходил мягко, говорил вкрадчивым тихим голосом и, несмотря на то, что служил в земстве помощником секретаря, пользовался большим успехом в дамском обществе. Еще в передней Александр Иваныч слышал, как бунтовала Любовь Михайловна, но только улыбнулся и с улыбкой же подошел прямо к ней. -- А, легок на помине...-- сразу успокоилась Моторина, развертывая свою роль.-- И хорошо сделал, а то я уже взволновалась. -- Я хотел уже послать за пожарными,-- обяснял Петлин на ухо улыбавшемуся Александру Иванычу.-- Настоящий пожар... Александр Иваныч прежде всего разыскал Буянку, потом Лукину, по пути познакомился с Чайкиным, кивнул головой хмурившемуся Сергею Иванычу и, вытирая лицо платком, усталым голосом проговорил: -- Сегодня очень жарко... -- Можно начинать,-- заметила Буянка. Она все время разговаривала с Чайкиным, который начинал со интересовать. Этот комик держал себя с заразительной простотой, точно хороший старый знакомый. Он следил за всеми своими умными глазами и сразу попал в курс дела. Между прочим, он сделал несколько характеристик присутствовавших любителей, и Буянка весело засмеялась. В Чайкине был огонек, каким так резко отличаются все умные люди от природы. Разговаривая с Буянкой, он разсказал ей про себя, что он южанин, учился в гимназии, а теперь, вот уже около шести лет, "служит" на сцене. К самому себе Чайкин относился тоже с добродушной иронией и передал по пути несколько смешных эпизодов, когда начинал службу. "Какой он славный",-- невольно думала Буянка. -- А вы давно знаете Бурова?-- спросила Буянка неожиданно для самой себя... -- Нет, всего один сезон... Он понял недосказанный вопрос и высказался о Бурове с чистоактерской осторожностью,-- этот маневр не понравился Буянке. Репетиция началась довольно вяло, особенно два первых действия. Участвующие не знали ролей, забывали реплики, путали выходы, и Петлин имел полное право беситься. Третий акт у Буянки был свободен, и она за кулисами опять встретила Чайкина, которому и разсказывала все время о чащиловских любителях. В Чащилове существует свой драматический кружок, но они отделились от него -- дядя поссорился со старшинами и Любовь Михайловна тоже, хотя они и ненавидят взаимно друг друга. Петлин перешел на их сторону. В кружке есть порядочный первый любовник, по фамилии Косульский, а им приходится довольствоваться сладеньким Александром Иванычем, котораго дядя просто видеть не может. -- А вы не думаете поступить на сцену?-- неожиданно спросил Чайкин, продолжая какую-то свою мысль. -- Я?-- испугалась Буянка, точно Чайкин подслушал ея задушевную мысль.-- У меня не сценическая наружность... -- У вас хороший голос, и потом, когда вы улыбаетесь... По-моему, только улыбка делает лицо действительно красивым. -- А почему вы спросили меня о сцене? -- Да так... Все мы так начинаем, то-есть любительством. Ведь сцена -- роковая вещь... Кто раз прошел по театральным подмосткам, тот навеки обреченный человек. Этот интересный разговор был прерван громкой ссорой Моториной с редактором. Решительная дама закричала каким-то пронзительно-тонким голосом: -- Вы только всех нас путаете, Харлампий Яковлевич... Шли бы к себе в редакцию, а то толчетесь здесь, не знаю зачем. -- Благодарю, не ожидал, Любовь Михайловна. Вмешательство Александра Ивановича потушило бурю в самом начале, и репетиция кончилась благополучно. В водевиле выступили Чайкин, Лукина и комическая старуха Боброва. С первых фраз новаго комика Буянка почувствовала, что это настоящий талант, который играет просто, чего именно и недостает любителям. -- Каков водевилятник-то!..-- шептал ей Петлин.-- А из лесу-то кто -- все я ж его пугал... Прелесть! Ну, а что касается Любови Михайловны, так она чуть-чуть меня не проглотила. Вот уродилась ядовитая баба! Устроившийся спектакль мало интересовал Буянку. Она все время возилась с попугаем или с обезьяной, точно в этом обществе хотела скрыться от специально-человеческих мыслей и чувств. Дядя Иван Петрович следил за ней и роптал: -- Это скверная привычка: взять дело и замотать его. -- А если мне роль не нравится? Да и вообще мне все надоело... -- Разочарованная девица... ха-ха!.. Вот это мило! А зачем брала роль, если чувствуешь себя никуда негодной? Вот уж этот новенький водевилятинк в лоск вас всех положит, потому что у него есть выдержка, школа, наконец просто привычка работать... Да-с, великое дело школа!.. Поэтому самый плохой актеришка всегда лучше самаго лучшаго любителя, а про вашего брата любительниц и говорить нечего: сегодня у ней нервы, завтра она не расположена, послезавтра каприз... тьфу!.. -- Говоря откровенно, вы боитесь, милый дядюшка, что мы осрамимся пред драматическим кружком? Любовь Михайловна надоела мне этими разговорами о кружковцах... Ну, и пусть их торжествуют. Чужия глупости не делают никого умнее... -- Но это еще не дает нам права делать такия глупости! Комик раза два завертывал на дачу, и Иван Петрович встречал его с особенной любезностью, чтобы показать Буянке, как он ценит настоящий артистический труд. -- Вы пройдите-ка с ней роль по-вашему, по-театральному,-- подуськивал Иван Петрович, фамильярно подмигивая комику,-- как это у вас на сцене делается... На репетициях Добрецов зверь-зверем ходит. Видали и мы виды... Что же, иначе нельзя, потому это такое уж особенное дело. А прежде всего: субординация, выправка... Так я говорю? Чайкин мягко соглашался с ворчавшим стариком и улыбавшимися глазами наблюдал Буянку. Ему нравилось бывать здесь, на даче, где он чувствовал себя как-то теплее, точно дома. Бывают такия семьи, в которых чужой человек чувствует себя своим. Несмотря на свою относительную молодость, Чайкин успел исколесить почти всю Россию от Иркутска до Одессы. Буянка часто разспрашивала его об этих артистических tournées, забывая свою тетрадку с недоученной ролью. Они вместе уходили куда-нибудь подальше в сад и болтали о разных разностях. -- Знаете, мне почему-то кажется, что я знаю вас, Платон Егорович, и давно знаю... Вам случалось испытывать подобное чувство? Еще тогда, как вы вошли к нам в гостиную в первый раз, я точно узнала вас... -- Это бывает, Елена Васильевна,-- соглашался Чайкин. Он как-то не решался высказать то, что чувствовал сам, потому что робел в присутствии Буянки: она была такая образованная и с настоящими манерами, как бывшая институтка. Собственно говоря, это не было тем вульгарным чувством, когда нравится хорошенькая свежая девушка, а что-то другое, чего еще Чайкин не испытывал. Ему нравилось слушать, как говорит Буянка, следить за ея походкой и постоянно изучать это удивительное лицо, на котором отражалось всякое настроение с особенной рельефностью. Есть такия лица, которыя красивы внутренней красотой. Буянка как-то между делом разсказала о себе всю подноготную: как она жила со вдовой-матерью, как потом училась в институте, как наконец попала к дяде. Она умела разсказывать о самой себе, как о постороннем человеке, и даже относилась к разным периодам своей жизни иронически. Больше всего любил Чайкин, как она смеялись, это девичье лицо точно светлело, а глаза искрились детским, добрым весельем. -- Если говорить правду, так я совсем сумасшедшая,-- каялась Буянка:-- только безнадежно-глупые люди любят говорить вечно о себе, а я сколько наболтала вам про свою особу... Если бы я была на вашем месте, то не удержалась бы и сказала: "Елена Васильевна, довольно!". Да! А вы умеете слушать, Платон Егорыч, это добродетель не из последних... Так и хочется разсказать о себе еще что-нибудь. Главнаго, конечно, не было сказано, т.-е. о Бурове. Чайкин это чувствовал и как-то весь точно сжимался,-- мысль о первом любовнике расхолаживала его, как струя холодной воды. Это было неприятное и тяжелое чувство, отгораживавшее его от Буянки стеной. Стоило ему только вспомнит о Бурове, как сама Буянка начинала казаться совершенно другой, и он всматривался в нее прищуренными глазами. Да, это была совсем другая девушка, далекая от него и чужая. По какому-то тайному предчувствию Чайкин боялся готовившагося спектакля и радовался, что, благодаря неаккуратности господ любителей, он был отложен на целых две недели. С этим спектаклем заканчивалось и его знакомство с Буянкой. Раз на репетиции Чайкин пропустил поданную ему реплику и вызвал колкое замечание Моторикой: -- Послушайте, молодой человек, вы разсеяны, как жестоко влюбленный. Он не нашелся, что ответить, и только покраснел самым глупым образом, как пойманный за ухо мальчишка. Любовь Михайловна презрительно смерила его с ног до головы, точно видела в первый раз, и пробормотала ему что-то, вероятно, очень обидное, но, к счастию, Чайкин ничего не разслышал. -- Не обращайте на нее внимания,-- шепнула ему в антракте Буянка, видевшая эту сцену.-- Любовь Михайловна добрейшая женщина в душе, как и мой дядюшка, но любит говорить дерзости... -- Она в данном случае права,-- отшучивался комик:-- я, действительно, жестоко влюблен... -- Ах, да?.. Ну, тогда другое дело,-- спокойно согласилась Буянка и даже легонько вздохнула:-- понимаю: Агаѳья Петровна такая хорошенькая на сцене. -- Вы угадали... -- Кстати, нескромный вопрос: вы женаты, Платон Егорыч? -- И да и нет... -- Виновата, что навязываюсь со своим любопытством. В вашем актерском кругу свои взгляды на некоторыя вещи... Ведь Буров может ответить то же самое про себя, как и вы? -- Я, право, так мало знаю его семейную обстановку... Мы встречаемся только на сцене. На генеральную репетицию приехал Иван Петрович и все раскритиковал. Это вызвало настоящую бурю, потому что на него напали Петлин и Моторина с ожесточением кровно обиженных людей. Произошла горячая схватка, едва не разстроившая спектакля. -- Вы забываете одно, что я желаю вам же добра,-- кричал Иван Петрович, размахивая руками,-- Публика безжалостна к любителям и по-своему права... да. Агаѳья Петровна прекрасная девушка и талантливая учительница, но, иззвините меня, на сцене она не знает, куда девать ей руки. -- Неправда, неправда!-- кричала Моторина, задыхаясь от волнения.-- Она только не ломается, а держит себя естественно... особенно рядом с изломанностью и кривляньем записных актрис... Да! Спорившия стороны кончили тем, что обратились за разрешением вопроса к Чайкину, чем поставили его в крайне затруднительное положение. -- Мне трудно высказать определенное мнение уже потому, что я сам участвую в спектакле,-- уклончиво обяснял он.-- Но могу сказать одно, что в общем все идет порядочно, хотя по репетициям и трудно судить. -- Слышите: по репетициям судить трудно!-- кричал Петлин, накидываясь на Ивана Петровича.-- А вы только смущаете нас, и самое лучшее... -- Убраться мне к чорту! Понимаю и благодарю, хотя и не ожидал... Буянка от души хохотала над этой сценой: дядя так смешно отмахивался руками, когда Моторина наступала на него козырем, а Петлин забегал то с одной стороны, то с другой, как маленькая комнатная собачонка. -- А чорт с вами!-- ругался Иван Петрович, отступая.-- Вам же добра желаю... Право, какие-то сумасшедшие собрались!.. И пьеса скверная и исполнение никуда не годится. Так нельзя... Вот ужо разберут вас кружковцы!.. Да... нарочно придут и будут наслаждаться вашим позором. -- Ты, к сожалению, ничего не смыслишь в сценической постановке, Иван Петрович!-- кричал вдогонку Петлин. -- Я, я ничего не смыслю в сценической постановке?.. После этого... -- Барин, в столовой подана закуска,-- почтительно и сердито докладывал Сергей Иванович. -- А... проси. Закуска являлась чем-то священным и сразу потушила бурю. Иван Петрович был всегда большим хлебосолом и сейчас точно стряхнул с себя весь артистический гнев. Господа артисты явились в столовую, как ни в чем не бывало, а Моторина села целую коробку сардинок. -- В сущности говоря, спектакль сойдет прилично,-- говорил Иван Петрович, запивая прожаренную по его вкусу котлетку красным вином,-- хотя, конечно, и остается желать многаго... Господин Чайкин, если моя Буянка не будет знать роли, ответственным лицом являетесь вы; я поручал ее вам. -- Ничего, все сойдет хорошо,-- успокаивал комик.-- Елена Васильевна сыграет так, как вы и не ожидаете... -- Я давно это предсказываю!--вступился Петлин,-- По моему мнению, совершенно ошибочная система оценки дебютантов по коронным ролям... Нет, ты сыграй выходную рольку -- вот тогда я тебя узнаю. Хорошая роль сама за себя говорит, а настоящие артисты из ничего создают роли. Да-с... Так и Елена Васильевна; мы ее определим на маленькой роли и в слабой пьесе. -- Со своей стороны, я только могу удивляться, Харлампий Яковлевич, что ты иногда можешь высказывать умныя вещи,-- шутил Иван Петрович. -- Господа, я оскорблен! Впрочем, я сердиться сегодня не в состоянии и поручу обижаться кому-нибудь за меня по доверенности... Вот хотя вы, Александр Иванович... пожалуйста, обидитесь за меня... Это вызвало общий смех, а скромный Александр Иванович только поджал губы -- он оберегал свое достоинство молодого человека, подающаго надежды. Есть люди, влюбленные в самих себя, и к ним принадлежал Александр Иванович. Он был, например, уверен, что все молодыя девушки влюблены в него, а в данном случае Буянка и Агаѳья Петровна. Эта уверенность выработала в нем особый отеческий тон в обращении с дамами, а Буянка называла его за эту манеру говорить -- кислятиной. Она вообще немножко третировала его, а Александр Иванович обращался с ней, как модный духовник. Впрочем, сейчас ей было по до него, и она почти не слыхала, что происходило за завтраком. -- Знаете, я начинаю чего-то бояться,-- обясняла она Чайкину, придвигая свой стул к нему.-- Вы испытывали это чувство? Совсем безотчетный, детский страх... Сама чувствую, что глупо, а между тем даже руки холодеют. Вот пощупайте... Она протянула обе руки и посмотрела прямо в глаза. Руки были, действительно, холодны, как лед, и Чайкин только покачал головой. Ему нравилась в Буянке эта чарующая простота обращения, когда она смотрела прямо в глаза с такой детской доверчивостью. Положительно, она была настоящей красавицей, и Чайкин про себя проверял первое впечатление. -- Что же вы молчите, как пень?-- сердито спрашивала Буянка, убирая руки. -- Я... я... Пожалуйста, не делайте сердитаго лица, Елена Васильевна: вы сейчас были такой красавицей. Это признание вырвалось само собой, как невольный вздох, и Чайкин ужасно смутился. Буянка считала себя дурнушкой и строго посмотрела на комика, но его смущение успокоило ее, и она добродушно улыбнулась. -- От перваго человека я слышу такой комплимент...-- равнодушно заметила она.-- Жаль только, что другие этого не находят.

V.

Чайкин сильно безпокоился за то, как проведет свою роль Буянка. Он забрался в день спектакля на сцену раньше всех и безпокойно шагал из угла в угол, машинально перечитывая розовую афишку, гласившую, что такого-то числа в Чащилове, с дозволения начальства, гг. любителями, при благосклонном участии артиста П. Е. Чайкина, дан будет спектакль,-- комедия "Порванныя струны", водевиль "Бочка меду и ложка дегтю", и в заключение исполнен будет дивертисмент. Билеты заранее продавались при Чащиловском Общественном клубе, известном больше под названием "Капернаума", в колониальном магазине купца Махрова и в книжном магазине (там же продавалась чайная посуда) купца Гусева. В день спектакля m-me Моторина собственноручно развезла десятка два билетов по коротким знакомым, а затем торжественно уселась в кассу, устроенную в первой комнате дома Ивана Петровича. Она исполняла свой долг с приличной строгостью и в свободное время доучивала свою роль grande dame. Она даже обедать не пошла домой, а велела Сергею Ивановичу подать коробку сардинок в столовую... "Чего это водевилятиик наш забрался такую рань?-- раздумывала она, посматривая на золотые часики, прицепленные к выпуклости груди,-- ни свет ни заря..." Она еще больше изумилась, когда следующим номером явилась Буянка, всегда и везде опаздывавшая. Моторина даже прищурилась и многозначительно промычала: знаем, дескать, что знаем. Буянка из приличия посидела минут пять в кассе, а потом, воспользовавшись подошедшими покупателями, незаметно исчезла. -- Этакая хитрая девчонка!-- ворчала вслух Любовь Михайловна, поверяя выручку.-- Ого, да билетов-то продано порядочно!.. Можно будет и шельмецу-водевилятнику заплатить... Буянка отыскала Чайкина и заявила, что сейчас только к дяде приехал Добрецов, и они вместе явятся на спектакль. Это ее так взволновало, что даже губы тряслись. Чайкин слушал, комично приподняв одну бровь и вытянув вперед верхнюю бритую губу, и, когда Буянка кончила, проговорил: -- Только-то? -- Чего же вам нужно?.. Я боюсь этого Савелия Ѳедоровича... Он и то поймал меня после обеда, потрепал по плечу и проговорил: "Ну, что, милашка, камедь ломать будете?" Фу, какой противный!.. Представить Добрецова было делом одной минуты,-- вся фигура знаменитаго антрепренера, его гнусливый голос и особенно классическая "милашка" вышли неподражаемо, так что Чайкин расхохотался до слез. Добрецов всех актеров и актрис называл "милашками", и никто не умел передать в таком совершенстве этого словечка, как сделала сейчас Буянка. -- Раненько пожаловал,-- соображал вслух Чайкин. -- У него примадонна-милашка бежала... -- Линевич-Винярская?.. Вот это мило... Ругается? -- Ужасно: как извозчик... Дядя чуть не умер от смеха. Остальные участники спектакля собрались как-то разом. Поднялась та суматоха, которая бывает только на любительских спектаклях. Парикмахер опоздал, и его рвали на части. Оказалось, что была еще не готова садовая беседка для третьяго действия, а Сергей Иванович скрылся. В довершение всего Агаѳья Петровна заявила, что у нея начинают разбаливаться зубы. Петлин уже несколько раз приходил в отчаяние и рвал на себе волосы. Публика скоро будет собираться, а музыкантов еще неть... Да и этого Добрецова чорт принес ни раньше ни после! В дамской уборной происходил настоящий ад: все торопились, мешали друг другу и начинали сердиться. Мужчины были заняты исключительно своими париками и гримировкой. Недоставало только того, чтобы Иван Петрович провел за кулисы Добрецова, что и случилось. -- А, вот вы где, милашки,-- добродушно гнусил антрепренер, пробираясь между декорациями своей шмыгающей, разбитой походкой.-- Насущный хлеб отбиваете у настоящих артистов!.. Ну, да Бог вас простит. Завидев Чайкина, он молча погрозил ему пальцем: -- Милашка, позабыл условие? Штрафик, милашка... Отворив дверь в дамскую уборную, Добрецов хотел войти туда, по поднялся такой крик, что антрепренер должен был ретироваться. -- Вот испугались, милашки, стараго театральнаго волка, который и родился-то в дамской уборной, да, вероятно, там и умрет. Притом, разве он не видал на своем веку, как сотни женщин одеваются? Странныя фантазии бывают у женщин вообще! Одевался Добрецов всегда грязно, а жилет всегда был засыпан нюхательным табаком. Старое, плохо выбритое лицо глядело слезившимися серыми глазками с усталым добродушием. Когда он смеялся, рот некрасиво кривился. На ходу Добрецов обыкновенно вытирал одну руку о полу сюртука, точно она веяно была у него чем-нибудь запачкана. Играл он все роли, начиная с короля Лира и кончая Филаткой и Мирошкой, и даже два раза лепетал женския роли, заменяя больную комическую старуху. -- Здесь дамская уборная,-- заявляла Буянка, высовывая в дверь свою русую головку. -- Знаю, милашка... -- Так чего же вы толчетесь у дверей? Мы вас не пустим. -- Меня? Мне везде можно, милашка... Всем остальным нельзя, а Добрецову можно. Старик хихикнул, показывая вставные зубы, и зашагал к шумевшему Петлину. Буянка провожала его глазами и думала: неужели этого идиота могли когда-нибудь любить женщины? А между тем Добрецов пользовался большим успехом именно у женщин, даже сейчас. Он всегда слыл театральным султаном и менял свои привязанности по сезонам. Одних детей у Добрецова насчитывали десятками, и все это добрецовское семя отчасти уже пристроилось к сцене, а отчасти готовилось к ней. Старый антрепренер понимал женскую равноправность с своей мужской точки зрения и не огорчался когда женщины бросали его. В последнее время его сезонной подругой состояла красавица Линевич-Винярская, от которой молодежь сходила с ума. Буянка знала все это и каждый раз разсматривала Добрецова с новым изумлением: неужели женщины могли любить? Вместе с тем она как-то боялась, когда он смотрел на нее своими прищуренными глазами,-- это было естественное чувство отвращения свежаго человека при виде шевелящейся гадины. Сейчас он показался ей просто отвратительным, и она не наговорила ему дерзостей только из уважения к дяде. Вообще девушка переживала одну из тех скверных и тяжелых минут, из каких составляется жизнь. Она забыла и о своем костюме, и о прическе, и о роли, а только смотрела вслед исчезнувшему Добрецову и не могла оторвать глаз от полутьмы неосвещенной сцены. Одна мысль ее, впрочем, точно уколола: кто такой этот комик Чайкин? Уж не один ли из тех несчастных антрепренерских детей, которым счет потерян? О своем происхождении он говорил крайне уклончиво, и Буянке вдруг сделалось и страшно и обидно за этого водевилятника, за его брошенность и скитальчество, за ту несправедливость, какой были и его появление на свет, и детство, и настоящая безприютность. Ведь он живой человек, такой же, как все другие люди... Она сердцем поняла те нежные взгляды, какими он мерял чужие семейные углы, и все то, чего он не мог ей высказать. О, наверно, он сын Добрецова, этот бедный водевилятник... Чисто-женская жалость охватила Буянку, и ей захотелось бросаться вслед Добрецову и высказать ему прямо в глаза вот все эти мысли... Но в голове у ней все завертелось и глаза заволокло туманом, так что она вернулась в уборную, как пьяная. Публика быстро прибывала. Все это была своя захолустная публика, счастливая возможностью хоть как-нибудь убить целый вечер. Летом в Чащилове царила мертвящая скука, как и зимой, да и какая могла быть жизнь, когда у большинства весь вопрос сводился на двадцатое число. В собственном смысле слова жили только большие чиновники, окружавшие губернатора, инженеры, адвокаты, врачи и десятка два богатых купеческих семей, принятых в большом свете. Сейчас вся эта публика была налицо, главным образом, конечно, потому, что спектакль устраивался антагонистами драматическаго кружка и притом в доме Ивана Петровича, очень влиятельнаго человека в губернской администрации. В первых рядах запестрели летние наряды чащиловских grandes dames, чиновничьи ферменныя пуговицы, черные сюртуки и разные летние костюмы фантази-рябчик. Мужчины в черном ужасно походили на знаки препинания, особенно когда они разделяли цветочную дамскую линию. Моторина несколько раз подбегала к занавесу и в дырочку, просверленную любопытными пальчиками, проверяла галдевшую публику; два губернаторских чиновника особых поручений, товарищ прокурора Лихутин, губернский архитектор Борщевский (кружковский премьер) с женой (у ней косачиныя брови), председатель земской управы Лукин (parvenu из волостных писарей), офицерик Серяков (кружковский комик) и т. д. А вон и она. Марья Антоновна Ливаневская, благодаря интригам которой Любовь Михайловна бомбой вылетела из драматическаго кружка. Ливаневская, раскрашенная, как вербный херувим, кокетливо щурит свои белобрысые глаза и довольно безцеремонно разсматривает в золотой лорнет собирающуюся публику. "У, мерзавка!-- откровенно думала Любовь Михайловна и даже сжимала кулаки:-- так бы кажется, растерзала тебя..." -- Ну что, как наши дела?-- опрашивал Добрецова Иван Петрович,-- они сидели в первом ряду.-- Первое действие сошло недурно... -- По пословице: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало... -- Это не много, Савелий Ѳедорович! -- Вы требуете, чтобы я изрекал хвалу?.. Нет, милашка, Добрецов прежде всего справедлив... После перваго действия было всего несколько жиденьких аплодисментов, и тем дело ограничилось. Когда Буянка в антракте подошла к занавесу, чтобы в дырочку посмотреть на публику, она отскочила в ужасе и слабо вскрикнула, так что стоявший за ней Чайкин слегка поддержал ее. -- Что с вами, Елена Васильевна?.. -- Он сидит тут... в первом ряду,-- шептала Буянка, закрывая глаза.-- Я его ненавижу... понимаете... -- Волноваться все-таки не следует: мы здесь не одни,-- спокойно заметил Чайкин. -- Ах, мне все равно!.. Я презираю его... Помните это несчастное письмо, которое вы мне тогда передали?.. Да нет, вы ничего не знаете... Никто ничего не знает!.. Меня удивляет только дерзость с его стороны... я ему писала... У него нет даже чувства собственнаго достоинства! Всякий другой мужчина на его месте никогда не позволил бы себе... Чайкину стоило большого труда увести ее подальше за кулисы, усадить на первую табуретку и принять необходимыя меры относительно стакана холодной воды и каких-то капель. Буянка растерянно глотала воду, облила себе платье и сквозь слезы шептала: -- Вы добрый, Платон Егорыч... да. Он молча смотрел на ея бледное лицо, тяжело поднимавшуюся грудь, на безпорядочно сбившуюся прическу и ждал, когда она успокоится,-- сейчас должен быть второй звонок. -- Зимой он часто бывал у нас.-- торопливо разсказывала Буянка, точно боялась умереть вместе со своей тайной.-- Он мне очень нравился и... и, право, я не знаю, как это случилось... Бедный дядя ничего не подозревал, а если б он только подозревал... -- Успокойтесь, ради Бога... сейчас занавес!.. -- Да?.. Я спокойна... Скажу только одно... нет, лучше идите вы и скажите ему, что он... он мерзавец! А Буров с небрежностью светскаго льва сидел радом с Ливаневской и равнодушно отвечал на ея вопросы. Это был почти красавец, если бы его молодое лицо не портили глупые чорные глаза и излишняя полнота подбородка. Ливаневская давно ухаживала за ним и, как говорила молва, не безуспешно. Буянка старалась не смотреть на них, но весь партер для нея слился в одно это лицо, небрежно глядевшее на нее глупыми черными глазами.

VI.

Есть такие люди, которых в критических случаях нагружают самыми щекотливыми поручениями, и к таким людям, между прочим, принадлежал редактор Петлин. Сентябрьский дождь зарядил с утра, и его редакторская конура выглядела особенно неприветливо. В приотворенную дверь слышался старческий шум работавшей типографской машины, машина была старая и работала скверно. На редакторском столе лежало губернаторское письмо,-- это была официальная головомойка за какую-то статью. Трудно было себе представить более скромную провинциальную газету, как "Курьер", а между тем замечания местной администрации сыпались на нее градом. Но не это убивало Петлнна, вышибая его из обычнаго легкомысленнаго настроения. Он был серьезно огорчен и огорчен тем, что, просмотрев свою редакторскую корректуру, должен был итти к Ивану Петровичу и огорчить его. Иван Петрович только-что переехал с дачи в свой городской дом и, пользуясь Летним отпуском, еще не ходил на службу. Человек отдыхает, пользуясь покоем, и вдруг приходит единственный друг и огорчает его! Чертовски-скверное положение даже для редактора заблудящей провинциальной газеты... -- "Тяжела ты, шапка Мономаха!" -- вслух проговорил Петлин, сдавая корректуру фактору. Выйдя на подезд, Петлин остановился в нерешительности,-- этакая подлец-погода!.. Вздохнув и обругавшись в пространство, он храбро зашагал по тротуару. Дождь точно отрезвил его. "Ну что ж такое?-- бормотал он, оспаривая невидимаго противника:-- со всяким может случиться и даже очень... Все-таки, чорт возьми, скверная штука!". У подезда дома Ивана Петровича Петлин точно запнулся; ему вдруг захотелось убежать... Да, убежать, как делают нашалившие школьники,-- и конец тому делу. Монет-быть, Петлин и ушел бы, но дворецкий Сергей Иванович заметил его и гостеприимно распахнул подезд. -- Пожалуйте, Харлампий Яковлевич... -- А барин дома? -- Дома-с. Эх, если б его не было дома! Ну, да теперь все равно: бежать поздно. Да и Сергей Иванович улыбается так приветливо. Петлин храбро вошел в подезд, торопливо снял з передней промокшее пальто и направился прямо в кабинет. -- А, это ты...-- равнодушно заметил Иван Петрович, не отрывая глаз от книжки новаго журнала.-- Хороший хозяин собаки не выгонит на улицу, а ты рыскаешь по городу. -- Волка ноги кормят -- это во-первых, а во-вторых -- у меня есть серьезное дело... -- У тебя, серьезное дело?-- с обидной разстановкой переспросил Иван Петрович и даже расхохотался.-- Комик ты, Харлушка... Поступай к Савелию Ѳедоровичу!.. Пережитое волнение, скверная погода и этот смех обозлили Петлина окончательно. Он застегнул свой редакторский сюртук и с деланой холодностью проговорил: -- Мне всего несколько слов сказать... -- Ах, пожалуйста, не пугай! Ты говоришь, как тень отца Гамлета... Петлин позабыл придуманное вступление и отрезал: -- Иван Петрович, а я к тебе по серьезному делу... Видишь ли, я получил письмо от Елены Васильевны, в котором она просит поблагодарить тебя за хлеб-соль, извиняется за те неприятности, которыя делала, и вообще... да... -- Буянка? Да она с ума сошла, кажется? Так пишут только о покойниках... Позволь, она уехала на той неделе в среду и сейчас гостит у матери. Вообще странно: почему она не написала прямо ко мне, а выбрала тебя посредником... -- Имей терпение выслушать до конца... Елена Васильевна больше не вернется, и уехала она совсем не к матери, а... Одним словом, тут целая история. -- Ничего не пойму: кто-нибудь из нас двоих глуп... -- Ты помнишь Бурова? -- Ну?.. -- И только... Иван Петрович весь побагровел, хотел встать с кресла, но сейчас же тяжело упал. Его точно обухом ударили... Что такое Буров? Не может быть... Такая умненькая девушка, одним словом, Буянка, и какой-нибудь Буров,-- нет, это невозможно. Наконец он, Иван Петрович, не согласен, он протестует... Старик хотел крикнуть: "Буянка, милая моя Буянка!", но вместо этого только заплакал безсильными старческими слезами. Петлин был вполне удовлетворен произведенным эффектом и, позабыв гнев, искренно жалел стараго друга. Будь они прокляты, все эти первые любовники!... Да, все, до последняго!.. Вытащив из кармана смятый номер "Чернобыльскаго Листка", он прочитал вслух не без эффекта: -- "Спешим поделиться с нашими читателями приятным известием: к нам в Чернобыльск на гастроли приехал известный драматический артист Буров... Вместе с ним гастролирует новая театральная звездочка Лохманова-Голынец. На последнее обращаем особенное внимание: наперекор пословице, и одна ласточка может сделать весну..." -- Лохманова-Голынец? Буянка? -- Она... -- Да, да... Понимаю: маленькая реклама. Все по форме... Иван Петрович помолчал, потер себе лоб и накинулся на приятеля с неожиданной яростью: -- А кто. виноват? Ты, ты и еще раз ты... Да! Кто говорил: "я сделаю из нея артистку"? Вот, радуйся... ха-ха!.. Вырвать девушку из семьи, бросить ее в омут... Нет, это вы, писаки, крутите им головы и набиваете разной чепухой!.. Я знаю сцену, и если бы Буянка спросила меня... Если бы я сам мог догадаться во-время... -- Кажется, дело было ясно. Еще зимой, когда Буров бывал у тебя чуть не каждый день... -- Ты молчал? Видел все и молчал? Нет, если кто виноват во всем, так это ты!.. Да, ты, ты... Петлин раскрыл уже рот, чтобы возстановить свое попранное доброе имя, как в кабинет ворвался Добрецов. -- Это что же такое, милашки?-- спрашивал он, выкачивая глаза.-- У меня украли одну милашку, любовницу в Чернобыльске, другую милашку московские купцы увезли с ярмарки, но это еще первый случай, чтоб украсть любовника. Это... это... Войдите в моо положение! -- Савелий Ѳедорович, ты сбесился, милашка!-- заявил Петлин, загораживая своим маленьким телом хозяина.-- Понимаешь, сбесился... -- Нет, милашки, как это назвать: утащить из-под носа любовника?.. Что же, я сам, что ли, буду представлять за Бурова? Я?.. Разорваться мне?.. -- Убирайся к чорту!-- крикнул Иван Петрович.-- Все мы трое -- старые дураки, и больше ничего. -- Относительно других я не смею спорить, а что касается меня, милашки, то я не желаю быть дураком... Велика честь!.. Что же я теперь, однако, делать буду?.. Сезон в разгаре, завтра идет "Мария Стюарт", а я остался без любовника... -- Господа, говоря серьезно, что же делать?-- спрашивал Петлин, делая трагический жест.-- Необходимо что-нибудь предпринять... Наконец просто выяснить собственное положение. С своей стороны, я советовал бы послать телеграмму, Иван Петрович... -- Это кому же телеграмму, милашка?-- спросил Добрецов, но, не дожидаясь ответа, скорчил комическую рожу и расхохотался.-- Ей телеграмму, вернее им, чтобы они вместе посмеялись над нами? Э, милашки, могу сказать, что я знаю женщин и знаю еще лучше то что оне не любят, когда им мешают делать глупости. Иван Петрович оставался немым свидетелем этой комической сцены, точно дело шло о ком-то постороннем. Он был ошеломлен неожиданным известием и точно все еще ждал, что Петлин потреплет его по плечу и скажет: "ну, старина, извини, я пошутил...". Что же другое осталось? Для чего стоит этот дом, для чего существует он сам, если не будет Буянки?.. В течение какого-нибудь года он прирос к этой оригинальной девушке отцовской привязанностью и теперь мучился отцовским горем. Неужели она унесла с собой все -- и беззаботный смех, и молодое веселье, и ту теплоту, которая согрела его одиночество? Но ведь это эгоистично думать о себе, главный вопрос теперь в том, что ждет ее на новом пути? Иван Петрович посмотрел на Добрецова какими-то мутными глазами и спросил: -- А вы, Савелий Ѳедорович, знаете этого... этого Бурова? Что он за человек вообще?.. -- Я? Бурова? Могу сказать одно, что милашка Буров большой мерзавец, если обманул меня... Да, женя обманул, Добрецова, который тридцать лет антрепренерствует и видал всякие виды. -- Ведь он у вас уже служил один сезон?-- повторил вопрос Петлин. -- А чорт его знает, кто он такой,-- искренно удавился собственному незнанию Добрецов и даже развел руками.-- Много их, милашек, у меня перебывало, где же всякаго знать... Малый ничего, если бы прошел у меня всю школу, а все-таки мерзавец!.. У меня главное условие для перваго любовника, чтобы одет был хорошо: брючки новенькия, сюртучок чистенький, жилеточка модная... Нельзя, искусство прежде всего. Это не прежняя пора, когда примадонны в ситцевых платьях щеголяли... Через полчаса все трое входили в столовую и были встречены неистовым криком Карла Иваныча: "Что? как? почему?"! Сюда же явились обезьяна Форсунка и Колдунчик. Собака села у ног Ивана Петровича и ласково заглядывала в глаза, помахивая хвостом, а обезьяна прыгнула на спинку кресла. -- Нет у нас Буянки...-- говорил им Иван Петрович, не замечая катившихся по лицу слез.-- Нет, нет и не будет!.. -- Перестань, милашка,-- успокаивал Добрецов.-- Нужно быть философом, потому что настоящее всегда скверно, а будущее всегда неизвестно. -- Мне было бы легче, если бы она умерла... Знаю я эти ваши актерские браки: ни баба, ни девка, ни мужняя жена. -- Нет, милашка, у нас тоже есть женатые по-настоящему. Взять хоть того же Бурова... -- Буров женат? -- А как же? Ведь я говорил... Жены не видал, а паспорт видел. Двое детей у него. -- Которых он бросил вместе с женой, а теперь сманил девушку? Савелий Ѳедорыч, ведь тебя мало удавить... Где же ты был раньше? Буянка, наверно, и не подозревает ничего. -- А она меня разве спрашивала?-- оправдывался Добрецов.-- У меня не женский монастырь и не девичий институт... Но общему соглашению Буянке была отправлена телеграмма такого содержания: "Буров женат. У него двое детей. Будьте осторожны". Подписались все трое. Вечером в этой же столовой Иван Петрович сидел один. Ему было ужасно скучно, точно из дома только-что унесли покойника. Хотел завернуть Петлин и не завернул: его пригласил к себе губернатор для новой головомойки. Какая это ужасная вещь жить на белом свете... Дождь назойливо шел весь день, и сейчас вода журчала но водосточным трубам. Осенний холодный ветер подвывал где-то в трубе, точно голодный зверь. Перед Иваном Петровичем стыл стакан чая. За день он как-то постарел и осунулся. И это жизнь: утром на службе, вечером одиночество. Что-то теперь Буянка?.. Тяжело ея или весело, помнит она дядю или забыла?.. В столовой мерно тикают часы, где-то скребет мышь... Молчание столовой было порушено ворчаньем Колдунчика, потом ощетинилась и щелкнула зубами Форсунка, а Карл Иваныч крикнул в просонье: "Что? как? почему?". Иван Петрович очнулся от своего забытья и увидел стоявшаго в дверях Сергея Ивановича. -- Депеша, Иван Петрович... Буянка телеграфировала: "Все знаю. Счастлива. Целую вас всех троих. Ваша всегда Буянка".

VII.

Прошел год, т.-е. театральный год. Для артистов Великий пост является постом вдвойне. Гастролировавшая в Чернобыльске труппа сидела в ожидании навигации,-- до Москвы, сделавшейся для актеров своего рода рынком, было далеко, и единственный путь открывался только водой. Дела шли так себе, а Буров роптал на неблагодарную публику. Он был недоволеп приемом и в душе завидовал даже Буянке, которая пользовалась некоторым успехом. Прямо он этого не говорил, хотя и не мог выдержать характера до конца -- для мелкой домашней войны было достаточно причин. Они жили вместе, занимая небольшую квартирку в чистеньком деревянном флигельке. -- Эх, удрать бы, куда глаза глядят!-- повторял Буров, шагая по крошечной гостиной.-- Разве здесь есть публика, которая могла бы оценить человека, понять его? Буянка старалась не раздражать это поднятое на дыбы величие и молчала. Она привыкла молчать, потому что поняла все ничтожество рокового человека, с которым связала ее судьба. Затем было еще одно обстоятельство, которое изменило ея характер до основания: в середине Великаго поста Буянка сделалась матерью. Родился прехорошенький мальчик. Ребенок походил на отца, и в нем теперь сосредоточивалось все чувство и вся любовь. Отец отнесся к этой радости с кислой гримасой: это не входило в его расчеты. Дети -- роскошь, доступная только очень богатым людям, а не странствующим артистам. Материнство усмирило Буянку. На время стихли те недоразумения и семейные счеты, которые вызывали взаимное недовольство и раздоры. Буянка забыла даже ничтожество своего мужа; она хотела быть только близко около него и ничего больше не требовала. Впрочем, Буров обращался с ней очень резко и приучил к известному подчинению. Это была грубая натура, поглощенная самообожанием. -- Куда же мы поедем?-- несколько раз спрашивала Буянка, когда речь заходила о навигации.-- Коля такой маленький, я пока работать не в состоянии. -- А как же другия актрисы работают? Терпеть не могу слезливых баб, которыя раскисают от перваго ребенка... Да что же мне, по-твоему, делать: поступить куда-нибудь волостным писарем, загубить карьеру?.. -- Я ничего не говорю, Мишель... -- Но зато думаешь... Я это вижу по твоей кислой физиономии. Все бабы одинаковы... Что было говорить на все это? Буянка начала догадываться, что Буров и не любил ея, а вся жизнь ея похожа на одну из тех жалких пьес, какими наводнена сцена за последнее время. Так же ни начала, ни конца, ни середины, а что-то безсмысленное и фатальное. Она сама проверяла себя и находила, что, пожалуй, тоже не любит мужа, если вычесть известную привычку и какую-то подлую жалость. И себя жаль и его, а главное -- жаль то хорошее, навстречу которому она шла и котораго не видела. Наступила Пасха. Средства быстро истощались, и Буров делался все мрачнее. Для него решением всех вопросов являлась всего одна фраза: "Вот откроется навигация...". Буянка чувствовала надвигавшуюся со всех сторон нужду и принялась за хозяйство, о котором до этого не имела понятия. Нужно было как-нибудь защищаться от напиравшей бедности. Она выгадывала на прислуге, на провизии, на белье,-- словом, на всех тех мелочах, какия размывали их благосостояние. Первый обед, приготовленный Буянкой, обрадовал ее, как открытие Америки: о, она сумеет быть полезной и будет бороться с обстоятельствами. Ведь, в крайнем случае, она может жить без всякой прислуги, только бы он был счастлив и спокоен. Но, к ея удивлению, он ни во что не ставил хозяйственные ея успехи и встретил кислой улыбкой свой домашний обед. -- Я совсем не желаю делать из тебя кухарку,-- заметил Буров, брезгливо переливая приготовленный Буянкой суп. -- Да ведь это на всякий случай... Мало ли что может быть! -- Нужно заметить, что я не выношу мещанства ни в чем.. Несмотря на такое обидное равнодушие, Буянка желала, чтобы у них праздник был настоящим праздником, и начала готовиться к нему ровно за две недели. Нужно было приготовить и сыр, и окорок, и куличи, и бабы, и разныя закуски, как это делается в семейных домах. Буров теперь редко оставался дома, а уходил куда-нибудь в гости или целые дни играл на бильярде в трактире. Буянка была даже рада этому, потому что на свободе могла приготовить великолепный сюрприз. В ней проснулась женщина, та женщина, которая, как перелетная птица, из соломинок и разной дряни лепит свое гнездо. У всех будет праздник и у них тоже... Между кухней и детской время летело с поразительной быстротой, и, возвращаясь домой, Буров, к удивлению, встречал такое довольное и счастливое лицо жены, так что раз даже пожал плечами и проговорил: -- Да ты у меня молодец, Буянка!.. Эта похвала заставила Буянку покраснеть. Да, она не такая, как другия женщины, которыя являются для своих мужей чем-то в роде пластыря. Она никогда не жаловалась, не удерживала мужа дома, не встречала его с кислым лицом, если он возвращался слишком поздно, и вообще старалась не вносить того бабьяго элемента, какой отравляет семейную жизнь. Пусть только он чувствует себя свободным и довольным, а о себе она как-то не думала. Ведь она была счастлива своим первым чувством, хотя это продолжалось очень недолго, всего несколько недель, а потом погасшую любовь мужа ей заменил ребенок. О будущем она старалась не думать, как и о самой себе: будет, что будет. Даже совсем некрасивыя вещи она старалась обяснить чем-нибудь таким, что стушевывало бы их темную сторону. Раз, например, Буров намекнул ей с грубой откровенностью, сто она могла бы попросить денег у дяди,-- он человек богатый, и что ему стоит дать какую-нибудь тысячу рублей. Буянка расхохоталось. -- Мишель, ты совсем наивный человек и не понимаешь, что я этого сделать не могу,-- обясняла она в шутливо-серьезном тоне.-- Пойми, что нельзя... Попрошайкой я не буду никогда, и наконец это просто неделикатно, безтактно и неприлично. -- Все это глупости!.. Ты просто не хочешь... -- Не не хочу, а не могу. Ты после это сам поймешь, а сейчас ты разсуждаешь, как ребенок. Итак, наступала Пасха. Буров ушел с вечера куда-то к знакомым и предупредил, что вернется только утром,-- от знакомых пройдет прямо в церковь. Буянка даже была рада, что останется одна и на свободе устроит сюрприз. В хлопотах она не замечала, как летит время. Поставленные рядом два ломберных стола образовали один большой парадный. Белоснежная скатерть, симметрически разставленныя бутылки и тарелки с закусками в общем представляли настоящую праздничную картину. В обыкновенное время у них редко кто бывал, а на празднике, наверно, будут все актеры, и Мишель будет рад, что встретит их не по-холостому, как раньше. Это будет очень смешно, когда Мишель будет разыгрывать роль гостеприимнаго хозяина. Да, он привык ходить по чужим домам, а теперь приходится самому принимать гостей. Сначала это будет просто занимать его, как ребенка, а потом войдет уже в колею, и семейная жизнь покатится своим чередом. К двенадцати часам Буянка умаялась до того, что не чувствовала под собой ног. Когда ударили в колокол к Христовой заутрене, она прилегла отдохнуть. Мишель теперь в церкви... Ей хотелось встретить эту торжественную минуту вместе. Благочестием она не отличалась, но годовые торжественные праздники несли с собою целую струю таких хороших детских воспоминаний, когда мать увозила ее в церковь. Гул колоколов, огонь пасхальных свеч, праздничное пение, улыбающияся лица знакомых, собственное белое платье -- все это сложилось в одну ликующую светом и радостью картину. Увидит ли ея Коля эти детския радости и светлое детски-праздничное настроение? Буянке захотелось даже молиться, не за себя, а вот за этого маленькаго Колю, пред которым стояло неизвестное будущее. Милый ребенок, он уже улыбался, когда она подходила к его кроватке. Буянка заснула мертвым молодым сном и проснулась очень поздно. Ее разбудил чей-то осторожный голос в передней и шопот кухарки. Она спала, не раздеваясь, и сейчас же вышла в переднюю, плохо понимая, что делается кругом. Ах, сегодня первый день Пасхи... Где же Мишель? Вероятно, он вернулся часа в три и не хотел ее будить. Она даже почувствовала себя виноватой и любовно посмотрела на затворенную дверь в его комнату. -- Здравствуйте, Елена Васильевна,-- проговорил в полутьме передней чей-то знакомый голос.-- Христос воскресе!.. -- Боже мой, да это вы, Платон Егорыч!-- воскликнула Буянка, радостно целуясь с комиком из щеки в щеку.-- Воистину воскресе, голубчик... Какими судьбами вы попали сюда? Вот Мишель будет рад... -- Дядя вам кланяется...-- смущенно говорил Чайкин. -- Милый, как я о нем соскучилась! Представьте себе, ведь я ужасно люблю его и все время не собралась написать ни одного письма. Он здоров? А Харлампий Яковлевич? А Карл Иваныч? А Форсунка? А Колдунчик? Буянка сделала движение в сторону комнаты Бурова, но Чайкин удержал ее. -- Мне необходимо серьезно поговорить с вами...-- предупредил он ее, опуская глаза. -- Что такое случилось? Сначала нужно разговеться, а потом уж я к вашим услугам... Послушайте, вы меня пугаете! Наконец такой серьезный вид не идет комику. Ах, как я вам рада... ужасно рада. Вы мне сегодня сделаете праздник, а поэтому давайте еще похристосуемся. Чайкин окончательно растерялся и не знал, как ему приступить к делу. Дорого бы он дал, чтобы не быть здесь сейчас и не видеть улыбавшагося лица Буянки. Усадив ее в кресло, он подал заклеенный конверт без адреса. -- От дяди?-- спрашивала Буянка, нетерпеливо разрывая конверт. Взглянув на знакомую руку, она вся обомлела и как-то инстинктивно схватила Чайкина за руку, точно искала у него защиты и поддержки. Пробежав несколько строк, набросанных второпях дрожавшей рукой, она спокойно проговорила: -- Не может быть: это вы сами написали... В следующую минуту она была уже в комнате Бурова, которая оставалась пустой. Господи, что же это такое? Он бежал, бежал самым позорным образом, бросив ее с ребенком на произвол судьбы... Отчаянный крик Буянки заставил Чайкина броситься к ней на помощь. Она лежала на полу, разбитая, уничтоженная, опозоренная. Чайкин что-то такое говорил ей, заставлял пить воду, натирал виски одеколоном и опять говорил какия-то жалкия слова, которыми успокаивают погибающих. А Буянка чувствовала только одно, что страшная и давящая пустота наполнила вот эти комнаты, ея голову и сердце, что впереди ничего не осталось. За что же? -- Разве я была дурной женой?-- спрашивала Буянка, не обращаясь ни к кому.-- Разве я была плохой матерью?.. Несколько раз ей делалось дурно, и Чайкин ухаживал за ней с терпением сиделки. Письмо Бурова было коротко: "Милая Буянка, наше сожительство было простым недоразумением, как ты, вероятно, уже и сама догадываешься... Рано или поздно должно было случиться то, что я делаю сейчас. Да, я не создан для семейной жизни и тихих семейных радостей. Прости и забудь навсегда. Остальное узнаешь от Чайкина. Артист Буров". Возлюбленный Буянки не имел терпения дождаться навигации, занял где-то денег и уехал в Москву на почтовых. Чайкин ехал в Чернобыльск по поручению Ивана Петровича, чтобы проведать Буянку, и на почтовой станции совершенно случайно встретился с Буровым. -- Это письмо пойдет в pendant к тому, которое вы передавали ей в прошлом году,-- обяснил Буров, заклеивая конверт.-- Она славная девушка, и мне от души ее жаль.

VIII.

Прошел еще год. Иван Петрович как-то сразу постарел, окончательно обрюзг и вообще опустился. На службу он ходил только по обязанности, дотягивая пенсию,-- ему оставалось дослуживать всего несколько месяцев. Домом управлял все тот же Сергей Иваныч; в гостиной все так же попка Карл Иваныч неистово выкрикивал: "Как? что? почему?". Обезьяна Форсунка прихварывала и, как больной человек, жалась к хозяину: у ней развивалась чахотка. Раз она сильно напугала Ивана Петровича, заявившись к нему в кабинет в белой простыне,-- больное животное куталось во что-нибудь теплое, и целым часам лежало на диване и постоянно, следило своими пристальными больными глазами за хозяином. -- Что, плохо, Форсунка?-- разговаривал с ней Иван Петрович. Обезьяна закрывала глаза и тяжело вздыхала. Ее очень мучила лихорадка, а по ночам являлся бред. О лихих драках с Колдунчиком не было и помину, потому что и верный старый пес платил дань своему собачьему времени. Он имел какой-то застывший вид и жалко переваливался на коротких ножках. Спина у Колдунчика не гнулась, шерсть облезла, зубы пожелтели,-- вообще он представлял своей особой яркую картину старческаго маразма. -- Что, плохо, старина?-- спрашивал Иван Петрович, лаская собаку.-- Видно, пришла нам с тобой пора умирать... Скверно, Колдунчик!.. Сергей Иваныч бродил по всему дому и ворчал что-то такое себе под нос, что знал только он один. Старик тоже быстро дряхлел и боролся с разными старческими недугами, особенно под ненастье, когда ныли ноги, отнималась поясница и развинчивались все суставы. По вечерам Сергей Иваныч придет к барину в кабинет, станет у двери и стоит. -- Чего тебе, Сергей Иваныч? -- Да так, Иван Петрович... Молчание. Иван Петрович старается сделать вид, что читает первую попавшуюся на глаза книгу, но Сергея Иваныча этим не обманешь: он свое выстоит. Иван Петрович чувствует на себе его взгляд, точно его камнем придавили. -- Ну, что скажешь, Сергей Иваныч? -- А все то же, Иван Петрович... Правду нужно говорить. Конечно, теперь вы на уклоне своих дней и собственное свое понятие можете иметь... Вот сидите вы, напримерно, одни-одинешеньки, и тошнехонько глядеть на вас. -- И не смотри... -- Дружки-то, которые ваши, приятели, во-время о себе позаботились: один человек и будет один: ни впереди у него ни позади ровно ничего. Глаза закрыть некому... Какой это порядок!.. Дом пустой стоит... Прежде хоть актеришки, которые заблудящие, околачивались, а нынче и того не стало. -- Надоели они мне, Сергей Иваныч. -- А мне-то и того больше, Иван Петрович. Сколько одного вина вытрескали, не тем будь помянуты, не касаемо остального прочаго... Как наша барышня тогда ушла, так все тем и кончилось. Главная причина, Иван Петрович, что без барышни нам никак невозможно!.. -- Опять за старое! Что же я, по-твоему, жениться должен? Ну, подумай, с чем это сообразно: молодая за меня не пойдет, а старуху мне и самому не нужно. -- Это вы правильно, Иван Петрович, только я не согласен, а все тут. Подобные разговоры неизменно кончались тем, что Иван Петрович начинал ругаться,-- он ругается, а Сергей Иваныч в такт покачивает головой; дескать, отлично, барин, еще не будет ли прибавки от вашей милости?.. Когда барину надоедало ругаться, Сергей Иваныч выговаривал наконец то, с чего, собственно, следовало начать: -- А я к барышне, Иван Петрович, сезжу. Тоже и проведать их надобно. -- Я тебя не удерживаю... Да ты у меня смотри, не болтай там. Иван Петрович находился в полном подчинении у Сергея Иваныча, как это случается со старыми холостяками. Он часто задавал себе вопрос, почему он не прогонит вот этого самаго Сергея Иваныча, который жилы из него тянет, и каждый раз ему делалось страшно при одной мысли об этом. А что, в самом деле, если в одно прекрасное утро Сергей Иваныч возьмет да уйдет от него? Нет, это невозможно... Тогда осталось бы одно: закрыть глаза и умереть. Да, и ничего больше. Заручившись этим позволением, Сергей Иваныч какой-то молодой походкой выходил задним крыльцом во двор и молодцовато приказывал кучеру Андрею: -- Подавай!.. Лошадь была заказана еще до разговора с барином, и Андрей не спрашивал, куда ехать. Он отлично знал дорогу, по которой Сергей Иваныч любил ездить. -- Ну, Андрюшка, поворачивайся,-- ласково говорил старик, запрятывая в ноги какой-то таинственный узел.-- Живой рукой обернем: стриженая девка косы не успеет заплести... Всю дорогу Сергей Иваныч болтал без умолку и все торопил. Вечером-то, пожалуй, и опасно ездить за город, да только Сергею Иванычу совсем не до страха. А как завидит он крышу знакомой дачи или вечером в лесу замигает знакомый огонек -- на сердце еще веселее. Андрей изучил всю повадку стараго дворецкаго и подкатывал его к даче "по-губернаторски", осаживая лошадь на всем ходу. Сергей Иваныч исчезал в калитке, а потом через кухню пробирался в комнаты, т.-е. в столовую. Из гостиной его всегда окликал знакомый, такой ласковый голос; -- Кто там? -- Это я, Елена Васильевна... Дядюшка Иван Петрович приказали кланяться. Как живете-можете, Елена Васильевна? -- Помаленьку, Сергей Иваныч. -- Благодарение Господу... А здоровьице ваше как? -- Ничего, хорошо. -- Слава Богу, слава Богу... Буянка уже целый год жила на даче и никуда не выезжала. Она отдыхала здесь душой и телом и "была рада месту", как говорил про нее Сергей Иваныч. Из посторонних у ней бывал один Петлин, иногда Чайкин, да изредка сам Иван Петрович, выезжавший вообще редко. С дядей Буянка, впрочем, не ладила, так что каждый его визит заканчивался новой размоликой. Он требовал, чтобы Буянка переезжала в город к нему в дом, а она этого не хотела. "Что же ее шевелить, барышню,-- разсуждал про себя Сергей Иваныч: -- была ошибочка, ну и достаточно... А выедет в город, долго ли опять до греха, потому женское дело слабое". Сергей Иваныч на даче был желанным гостем, и Буянка любила угощать его чаем. Сидят вдвоем и толкуют о разных разностях. Сергей Иваныч попросит дозволения папироску выкурить, а Буянка что-нибудь работает. Она почти постоянно за работой -- то шьет, то вяжет, то вышивает. Известно, свою женскую линию ведет. А сама такая спокойная, и ничего похожаго на то, что раньше бывало, когда на голове ходила. Укротилась, одним словом... Даже лицом совсем другая сделалась: полная да белая, как следует быть барышне. Напившись чаю и выкурив папироску, Сергей Иваныч делал небольшую паузу и каким-то не своим голосом произносил роковую фразу: -- А я к вам с дельцем с маленьким, Елена Васильевна... Каждый раз Буянка вздрагивала, точно Сергей Иваныч выстрелить по ней. -- Насчет Николая Михайловича,-- продолжал Сергей Иваныч.-- Уж будьте вполне покойны, Елена Васильевна. Как зеницу ока сохраню.. Начинались переговоры. Буянка спорила, хмурила брови и наконец соглашалась, если сам Николай Михайлович пожелает. Они шли вместе в детскую, где прежде был кабинет Ивана Петровича, и Сергей Иваныч улыбался тихой и светлой улыбкой. Маленький Коля уже давно ходил и называл Сергея Иваныча дядей. Только увидит старика и весело засмеется. -- Коля, хочешь с дядей ехать в город?-- спрашивает Буянка. -- Хоху,-- по-своему отвечает ребенок, и этим дело устраивается окончательно. Недовольной остается всегда старушка-няня, которая всего боится и не любит отпускать ребенка "неизвестно куда". Начинаются сборы, Сергей Иваныч ликует и все улыбается. Коля выражает нетерпение, пока его закутывают, и тянется ручонками к Сергею Иванычу. -- А я захватил с собой про запас,-- конфузливо обясняет Сергей Иваныч, развертывая привезенный с собой узел, в котором оказывается и теплое одеяло, и плед, и даже какая-то шапка.-- На всякий случай... -- Смотри, осторожнее,-- говорит Буянка, провожая гостей на крыльцо. Андрей подает лошадь осторожно, как ездит с барином, и городской экипаж уносит с собой все счастье Буянки. Она долго стоит на крыльце, вглядывается в неопределенную даль и тихо возвращается в свою комнату. Всю дорогу веселится Сергей Иваныч,-- надо утешить младенца. Он ему и сказки разсказывает, и песни поет, и по-индюшечьи бормочет. Коля смеется где-то под шалью, двигает ножонками и все старается выпростать руки. -- Милый ты мой человек, никак невозможно, чтобы руки на свежий воздух,-- уговаривает старик.-- Ручки-то и будут красныя, как гусиныя лапы. Так-то, ангельчик мой... Иван Петрович с нетерпением ждет появления внучка. Он ходит от окна к окну и прислушивается к каждому звуку, вот-вот задребезжит экипаж... Наконец экипаж подехал, в передней звонок, и Иван Петрович бегом бежит навстречу дорогому маленькому гостю, а за ним ковыляет Колдунчик и заливается сиплым старческим лаем. Карл Иваныч, заслышав суматоху, орет в темноте: "Что? как? почему?". Одна Форсунка остается на своем месте и печально ждет, когда гость сам придет к ней в комнату. -- Горошком подкатились,-- обясняет радостно Сергей Иваныч.-- Елена Васильевна здоровы и кланяются. Виновник всего этого торжества постепенно освобождается от закутывающих его шалей и попадает прямо на руки к дедушке. Дом точно оживает, и на радостях Сергей Иваныч зажигает огонь даже в гостиной, которая остается обыкновенно темной. А как весело в столовой, где уже кипит самовар и варенье ждет маленькаго лакомку. -- Вы его не очень-то мните, Иван Петрович,-- предупреждает Сергей Иваныч, ревниво следя за каждым движением своего барина.-- Елена Васильевна как наказывали... -- Что ты меня учишь, старый дуралей?-- добродушно огрызается Иван Петрович.-- С твое-то могу понимать... Иван Петрович ревнует внучка к Сергею Иванычу и потихоньку старается выучиться разным штукам, которыя занимают ребенка: он тоже кричит по-индюшечьи, показывает, как идет дым у богатаго мужика и у беднаго, и вообще пускается на все штуки. Коля оказывается страшным эгоистом и думает только о самом себе да еще о больной Форсунке, которую очень любит. Старики целый вечер возятся с ребенком, а укладывает его спать один Сергей Иваныч. Иван Петрович сознаёт в этом случае его полное превосходство. "Устал, брат,-- думает Иван Петрович про гостя, шагая по гостиной и прислушиваясь, что делается в спальне,-- как девять часов, так и голова с плеч долой". Когда Коля засыпал, Сергей Иваныч выходил на цыпочках в гостиную и торжественно поднимал палец вверх: "Тсс! Николай Михайлыч изволят почивать...". Старики поочередно караулили спавшаго гостя всю ночь и каждый раз удивлялись, как он хорошо и крепко спит.

IX.

Чащиловская публика была неумолима, как и всякая другая провинциальная публика. Помилуйте, общественная нравственность была потрясена в самом основании, и матери говорили между собой о Буянке с ужасом. Ведь теперь невозможно принять ее в дом или подать руку, не компрометируя себя. При взрослых дочерях имя Буянки не упоминалось совсем. Правда, мужчины были снисходительнее, но в таких случаях они предпочитали отмалчиваться. Если чащиловския дамы могли позволять себе легкия интрижки, то это совсем другое дело, и даже во всех оперетках об этом подробно говорится. А девичий грех совсем особь статья... Кружковцы положительно ликовали, и m-me Моториной пришлось выдержать несколько горячих стычек. Конечно, главной зачинщицей являлась здесь m-me Ливаневская, не умевшая простить Буянке ея театральных успехов. Ливаневскую поддерживал архитектор Борщевский, служивший в кружке премьером. Из кружка толки и пересуды перешли в Капернаум, но здесь не встретили особенно горячаго сочувствия. -- Не наше дело,-- политично заметил земский председатель Лихудин.-- Да и Иван Петрович такой почтенный человек. Антрепренер Добрецов, игравший на бильярде, подтвердил это благоразумное мнение и прибавил от себя тоном специалиста: -- Попробуйте вы, господа, быть девушкой хоть на месяц, тогда я узнаете, каково ей приходится... Нельзя, милашки, все обвинять! Вон у меня их сотни перебывали, а каждая милашка по-своему с ума сходит. Комик Чайкин не принимал никакого участия в этих пересудах, хотя театральныя дамы и приставали к нему с разспросами. -- Ничего я не знаю,-- отвечал он обыкновенно. -- Да ведь вы, Платон Егорыч, и письмо ей тогда на Пасхе передали? Не отпирайтесь... И на дачу к ней каждую субботу ездите. Ну, покайтесь, голубчик, вы влюблены? -- Да, влюблен,-- соглашался комик, чтобы отвязаться.-- Я во всех женщин влюблен. На даче Чайкин, действительно, бывал только по субботам, когда не было спектаклей. Буянка встречала его не одинаково: то совсем равнодушно, то как своего человека. Для их обычных разговоров поставлено было только одно условие: не говорить ни слова о театре. -- Понимаете я не могу...-- обясняла Буянка, опуская глаза.-- Настоящий театр -- ужасная вещь! Я говорю не о пьесах, а об общем строе жизни, о театральных нравах. -- Театр тут ни при чем, Елена Васильевна,-- спорил Чайкин.-- Он, как всякое другое общественное учреждение, ни прав ни виноват... Все зависит от условий и времени... -- Да ведь всегда так было? -- Нет, раньше было лучше, когда труппы изображали собой большия семьи, как было в провинции. Нынче все перепуталось благодаря новым условиям... Публика скучает, если актер или актриса служит роковой третий сезон. -- Скверная, значит, публика, и все дело сводится на то, чтобы угождать ей. Знаете, я боюсь даже думать о театре, как пьяница о водке... Это моя погибель. Если бы наступил тот день, когда я опять поступлю на сцену -- это будет мой последний день: я умерла бы для самой себя. Чайкину правилось слушать, как говорит Буянка, и он все время наблюдал ея оживлявшееся лицо, вслушивался в интонацию голоса и следил за всеми оттенками переходов от одного настроения к другому. Он чутьем артиста чувствовал в ней то, что называется талантом. Да, она умела сказать одним словом то, что не выговорится длинной фразой,-- говорил в ней не один язык, а все лицо, глаза, вся фигура. Прежней Буянки не было с ея резкими выходками и молодой грубостью, а была совсем другая женщина, о которой нельзя было даже сказать, красива она или безобразна, но которую хотелось слушать без конца и смотреть на нее. В ней, прежде всего, привлекала неудержимо-чарующая простота: она была в каждом слове, в каждом движении. Буянка со своей стороны могла то же сказать про Чайкина, хотя и с некоторыми поправками: он постепенно сделался тем своим человеком, о котором не думают, красив он или дурен, хорош или не хорош. Просто -- Платон Егорыч... Часто Буянка даже забывала о присутствии своего гостя, особенно, когда он уходил в детскую к Коле. Разговоров о театре нельзя было избежать только в присутствии Петлина, благодаря его неудержимой болтовне. Он бывал на даче раза два в неделю и часто очень надоедал Буянке; сядет и сидит без конца, разсказывая городския новости. В последнее время Буянка заметила, что редактор почему-то недолюбливает Чайкина, и откровенно спросила его об этом. -- Я? Я не люблю Чайкина?-- изумлялся Петлин.-- Пощадите, Елена Васильевна... Если говорить правду, так мне, право, решительно все равно, существует он на белом свете или нет. -- Однако вы придираетесь к нему, Харлампий Яковлич? -- Ах, это уж извините: отцу родному не спущу, если бы он заговорил глупости, а Чайкин... Извините меня, Елена Васильевна, но Чайкин, говоря между нами, глуп -- и глуп специально-театральной глупостью. Заметьте, он и говорит готовыми фразами, надерганными из разных пьес. -- К сожалению, не могу с вами согласиться, Харлампий Яковлич. Мне лично не нравится самый тон, каким вы говорите в последнее время о Платоне Егоровиче, точно подозреваете его в чем-то очень дурном. К удивлению Буянки, Петлин как-то принужденно замолчал, а потом долго не мог попасть в свой обычный легкомысленно-газетный тон. -- За что вас не взлюбил Петлин?-- спрашивала Буянка комика спустя некоторое время. -- Меня? Право, не замечал... -- Вы не умеете обманывать... Говорите правду. Чайкин в свою очередь смутился не меньше Петлина и после неловкой паузы наконец признался, что Петлин, кажется, ревнует его. Это разсмешило Буянку до слез. -- Ревнует вас?-- говорила она, задыхаясь от смеха.-- Позвольте узнать, к кому? -- Это тайна,-- отшучивался Чайкин. -- Я требую, чтобы тайна была открыта, потому что пред вами любопытная женщина. -- Неужели вы не догадываетесь, Елена Васильевна? -- Хоть убейте, ничего не понимаю! Итак?.. -- Итак, Петлин ревнует меня к вам. Теперь очередь смущаться выпала уже на долю Буянки. Петлин влюблен в нее? Петлин, отец четверых детей и примерный муж? Петлин, которому за сорок лет? Петлин, лучший друг дяди? Нет, это что-то невозможное и даже обидное... Она, кажется, не позволяла себе никогда и ничего такого, что дало бы кому-нибудь повод разыгрывать с ней романы или вообще смотреть на нее, как на "даму, приятную во всех отношениях". Неужели она уже так низко упала, что может возбуждать в мужчине только определенный род чувств и желаний? -- Скажите, пожалуйста, Платон Егорыч, вы это говорите серьезно?-- спрашивала Буянка изменившимся голосом. -- Да. Вы сами требовали этого... Только вы напрасно так встревожились: на артисток большинство публики -- мужчин смотрит с известной точки зрения, а вы имели несчастие служить на сцене. Это, в сущности говоря, самая обыкновенная история, на которую не стоит обращать внимания. Одинокая женщина не застрахована ни от чего... Наконец в руках каждой женщины есть тысяча тех маленьких средств, какими выпроваживают мужчин за дверь. -- Но ведь это обидно, поймите вы, ради Бога!.. Да, обидно... Неужели я похожу на тех женщин, с которыми можно позволить себе все? Чайкин истощил все известныя ему средства, чтобы успокоить Буянку, но из этого ничего не вышло, кроме того, что он сам разстроился. -- На стену баба лезет!-- ругался Чайкин, возвращаясь с дачи восвояси.-- Хоть ей кол на голове теши... Из пустяков сделать целое Бородинское сражение! Взрыв благороднаго негодования Буянки в сущности очень подействовал на Чайкина, показав ему эту женщину во весь рост. Такия женщины не шутят, чорт возьми!.. Интересно бы знать, как она смотрит на него, Чайкина? Вероятно, как на безвредную собачку, которой позволяют лизать руки. Возмущаясь ревностью Петлина, Буянка совершенно упустила из виду, что если она сама не любит комика Чайкина, то это не мешает комику Чайкину любить ее. Да, комик Чайкин, и больше ничего. Кувыркайся перед публикой, смеши зевак, а о самом себе забудь. Природа точно в насмешку дала именно этому гаеру теплое любящее сердце, а случай опутал это сердце тысячью невидимых нитей, связывавших его с другим сердцем. Как мучился комик Чайкин, возвращаясь с дачи, не знал никто. Он казался ничтожным самому себе, и это сознание убивало его. Разве таких людей любят женщины? Разве о них оне плачут? Нет, им подавай надутое ничтожество, а там будь, что будет... В свою очередь, Буянка тоже мучилась. Она почти не спала всю ночь, переживая все старое. Пред ней стояли живыми слова Чайкина: "одинокая женщина ничем не застрахована от подобных обид". Что же ей делать? Да, она сделала громадную ошибку, единственную в своей жизни и, к сожалению, непоправимую, но это еще не дает никому права оскорблять ее... Ведь она ушла от всех и похоронила себя на даче, чего же еще можно требовать от нея? -- Одинокая, одинокая...-- шептал ей чей-то голос. -- Кому же я сделала зло?-- спрашивала Буянка вслух самоё себя.-- Ребенку, который не знает отца?.. Но это не моя вина, а вина отца, бросившаго и мать и ребенка. Огорчила мать, дядю? Но я искупаю свою вину всей жизнью. И впереди ничего, ничего, ничего!.. В ея положении девушки кончают самоубийством, и, может, она сделала бы так же, если бы не ребенок, котораго она не в силах бросить на произвол судьбы. Что же остается? Ничего и ничего... Нет, остается все та же гибель в виде сцены. Ведь это единственное место, где женщине прощается все, вот почему женщины и рвутся туда -- на сцене ценится человек, ценится талант, а до личной жизни никому нет дела. Да, она опять пойдет на сцену, и тогда никто не посмеет указывать на нее пальцами, как теперь делает какая-нибудь Ливаневская. Она пережила свой позор, и сцена ее застрахует от новых оскорблений. На зло всем этим ханжам она выступит на подмостках, а защитники найдутся... Утром Буянка проснулась с больной головой и сама удивилась своим вчерашним мыслям, которыя при дневном свете попрятались, как ночныя птицы. Нет, она никогда не поступит на сцену, как уже дала себе слово. Спасенье ея не там, а вот в этих стенах, около своего ребенка. Она покажет всем, что действительно умела любить, только один раз любить, и другого такого раза не будет. Да, не будет... А потом Коля вырастет большой, и тогда... что будет тогда? Ах, зачем загадывать вперед, когда жизнь так долга и будущее неизвестно. О Бурове она думала, как думают о мертвых людях, и не интересовалась, где он и что с ним. Зачем тревожить больное место?.. Прошлаго не воротишь... "Однако что же я буду делать с этим глупцом Петлиным, если Чайкин не ошибается?-- думала Буянка.-- Надо его удалить под каким-нибудь предлогом... Останется один Чайкин. А может-быть, и он влюблен и тоже женат, как Петлин или как Буров?.. Ах, никого мне не нужно, никого..." Это тяжелое раздумье было неожиданно прервано. Появилась горничная и заявила, что приехал какой-то господин и желает видеть барышню. -- Может-быть, не меня?-- удивилась Буянка. -- Нет, они так и сказали: "мне нужно Елену Васильевну". Из себя будут совсем старички...

X.

Можно себе представить удивление Буянки, когда, выйдя в гостиную, она встретила Добрецова, прохаживавшагося из угла в угол с самым деловым видом. -- Догадываюсь, что я для вас явился приятной неожиданностью,-- довольно развязно проговорил антрепренер своим гнусавым голосом. -- Будьте любезны, садитесь... Добрецов с полной непринужденностью развалился в кресле, закурил сигару, медленно обвел глазами комнату и без всяких вступлений и предисловий проговорил: -- Представьте себе, милашка-то моя ведь сбежала... Это со мной третий случай. Да. -- Какая милашка? -- Моя первая любовница, т.-е. театральная любовница. Правда, у нас было несколько стычек, но войдите в мое положение: что я теперь буду детать? Не самому же играть женския роли, хотя и был такой случай... -- Сочувствую вашему горю, но не вижу, чем могу быть вам полезной. -- Считаю не лишним, сударыня, предварительно напомнить некоторыя предыдущия обстоятельства, именно, как два года назад я остался без перваго любовника. Помните? В этой истории виновата одна особа... но Бог с ней, я не злопамятен!.. Во всяком случае, это на ея совести... Не правда ли?.. Чтобы понять меня, поставьте себя на мое место и постарайтесь быть безпристрастными. Да, это великая вещь быть безпристрастным, особенно по отношению к человеку, который почему-нибудь нам нравится... Вы меня понимаете, милашка? -- Послушайте, Савелий Ѳедорыч, я раз и навсегда попрошу вас оставить со мной этот игривый тон,-- строго заметила Буянка.-- Может-быть, вы и привыкли у себя дома к такому обращению с женщинами, но вы забываете, что сейчас вы у меня в доме... -- Так и запишем, мил.... т.-е. Елена Васильевна. Что же, у всякаго барона своя фантазия. -- А затем, как я догадываюсь, вы хотите предложить мне место сбежавшей примадонны? Да? К сожалению, я должна отказаться наотрез. -- Причина? -- Оставляю за собой право не обяснять причин, потому что оне касаются только меня одной... Добрецов посмотрел на Буянку суженными глазами, поднял плечи и пробормотал: -- Глупости... У Буянки явилось страстное желание выгнать нахальнаго старика вон, но она удержалась и только посмотрела на него злыми глазами, у ней даже губы тряслись от внутренняго бешенства. -- Кажется, я не давала вам повода оскорблять меня,-- проговорила она после длинной паузы. -- Вы это о чем, сударыня? -- О глупостях... -- Только-то! Тогда я с удовольствием беру свое слово назад... Привычка проклятая говорить откровенно, без цирлих-манирлих. Ну, виноват, ну, еще раз виноват... Что же из этого? Нахальство Добрецова было так откровенно, что Буянка против собственной воли улыбнулась. Косвенное предложение Добрецова отчасти и полестило ей: с его точки зрения он делал ей честь. Воспользовавшись этим моментом, Добрецов подсел ближе к хозяйке и заговорил своим обычным шутливо-серьезным тоном: -- Поговоримте серьезно, сударыня... Да, серьезно, как говорят между собою люди умные и понимающие друг друга. Забудьте на время, что вы женщина и что с вами говорит провинциальный антрепренер-волк. Начнем с положения провинциальной умной девушки... Ну, куда ей деваться, этой девушке, кроме замужества? А за кого ей выходить? В лучшем случае, получается жена какого-нибудь лекаря, чиновница и вообще самая заурядная и безличная дрянь. Сама по себе она имеет значение только, как тень своего мужа, не больше, и счастлива, если сделается наседкой. Молодость проходит быстро, жизнь опутывается тысячью бабьих мелочей, и от человека ничего не остается. В большинстве случаев получается вообще сплошная гадость, зашитая в тряпки.... Брр!.. Понимаете вы, что некуда ей деваться, вот этой самой умной девушке, а таких девушек десятки и сотни. Все оне погибают одинаково, заживо сгнивая на лоне так называемаго семейнаго счастья. Но, конечно, бывают исключения, энергичныя женския натуры, которыя протестуют и не хотят мириться с этой засасывающей гадостью. Итти куда-нибудь в учительницы, в конторщицы, вообще, на службу -- тоже ведь сладкаго не много... Я знаю, что вы лично и вот все эти умныя девушки передумали все это сотню раз. Так? Буянка молча наклонила голову в знак согласия: Добрецов говорил совсем не глупо для начала. -- Единственный выход для такой девушки -- это сцена,-- продолжал Добрецов.-- Но, к сожалению, на сцену толкает наших женщин только какая-нибудь крайность... В них нет необходимой предприимчивости, желания бороться с обстоятельствами, наконец итти рука об руку с тружениками-артистами по тернистому пути искусства. Если и находятся такия, то им подавай столичную сцену, европейскую известность... Но оне забывают только одно, что и самая маленькая провинциальная сценка дает полную самостоятельность и свободу, а это самое дорогое. -- Вы не договариваете только того, что эта театральная свобода покупается слишком дорогой ценой... Самая талантливая из артисток успеет состариться десять раз прежде, чем добьется какого-нибудь успеха только одним своим трудом. Надеюсь, что мы хорошо понимаем друг друга. Женщину на сцене эксплоатируют, как нигде, пока она сама не научится эксплоатировать всех других, то-есть когда вконец озлобится и потеряет всякий стыд и совесть. -- Хорошо, предположим, что вы правы. Что же из этого следует? Разве жизнь не та же сцена, только самая скверная сцена -- с плохим освещением, сквозным ветром и грязью? Все женщины играют на этой житейской сцене одне выходныя роли, а коронныя достаются по заслугам мужей или по рождению. Выхода все равно нет... Да-с, жизнь наша -- самая скверная сцена! Получается в результате парадокс, что настоящая жизнь только на сцене. Там женщина, действительно, живет, любит и страдает, радуется и плачет, торжествует и высказывает всю свою душу... В этом вся сила великих артисток, расходующих на сцене неизжитый запас своих жизненных сил. Другой жизни и нет... А повелевать толпой, нет, больше -- заставлять жить вот эту самую толпу, разве это не счастье, не наслаждение? Настоящая артистка живет тысячью жизней, сосредоточивая в себе, как в фокусе зажигательнаго стекла, мысли и чувства отдельных личностей. Я рисую вам завидную участь и единственную в своем роде... Про себя Добрецов не без ядовитости подумал: "наговариваю, как ярмарочный цыган, который торгует лошадь". Такие разговоры действуют на женщин гипнотически, как сейчас было с Буянкой: она притихла и вся сежилась, точно ей вдруг сделалось холодно. -- Что же вы мне хоть чаю не предложите, Елена Васильевна?-- напомнил Добрецов сам.-- У меня во рту пересохло... Уф, даже в пот бросило!.. Дальнейший разговор происходил в столовой, за чайным столом, т.-е. опять говорил один Добрецов, а Буянка внимательно слушала. Она время от времени вглядывалась в своего гостя и думала: неужели это тот самый Добрецов, котораго она еще так недавно ненавидела? Может-быть, это отец Чайкина... У них есть общия черты, в физиономии: Чайкин так же смешно вытягивает губы, суживает глаза и при разговоре наклоняет голову набок. Сейчас Добрецова смущало присутствие маленькаго Коли и старушки-няньки, и он только жевал губами, подбирая в уме какую-то ловко скроенную фразу. "Ох, уж эти мне театральные младенцы, чорт побрал бы их всех!" -- думал старый антрепренер, тяжело вздыхая. -- Мне остается только благодарить вас, Савелий Ѳедорыч,-- заговорила Буянка, чтобы прервать неловкое молчание.-- Мы каждый правы по-своему и каждый, вероятно, останемся при своем особом мнении. Добрецов сделал умоляющее лицо и скосил глаза на няньку. Коля кончил свой чай, и Буянка велела увести его в детскую. Когда нянька вышла, Добрецов заговорил таинственно, вполголоса, точно оперный заговорщик: -- Разве я прошу у вас ответа, Елена Васильевна? Ничуть... Подумайте, сообразитесь, еще раз подумайте, и тогда поговорим "по душам", а теперь я только желал вам изложить некоторыя предварительныя соображения. Нельзя-с... Нашего брата, провинциальных антрепренеров, считают за каких-то белых волков, а ведь мы можем кое-что понимать. Скажу больше, если кто и двигает искусство, так это мы, провинциальные антрепренеры. Да-с... Мы -- сила, потому что имя нам -- легион. Все смотрят на императорскую сцену, а их, этих императорских сцен, раз, два, да и обчелся. Потом, мы действуем на свой риск и страх и бредем точно в дремучем лесу. Будет время, и нас, стариков, помянут добрым словом. Ведь мы новь поднимаем, мы создаем публику, да если говорить правду, так и знаменитости-то столичныя отысканы нами... Петлин правду говорит, хотя он и болтун. У нас есть сознание общественнаго дела, мы просвещаем темную массу... Когда ушел Добрецов и как ушел, Буянка плохо понимала, за исключением того, что он опять называл ее "милашкой" и даже целовал руки. Положим, доверять ему она не доверяла, но он говорил то самое, о чем она боялась думать. -- А разбойник-то походит на отца, как две капли воды,-- говорил на прощание Добрецов, подмигивая в сторону детской.-- Понимаю ваше положение и, поверьте, сочувствую, как никто другой... Представьте, у меня есть даже предчувствие, что мы сойдемся и вы поймете меня. На следующий день Буянка была в городе. Иван Петрович даже испугался, когда она вошла к нему в кабинет, одетая вся в черное. Ей очень шел этот траурный цвет. -- Что случилось?-- спрашивал Иван Петрович, заглядывая, в глаза своей любимице. -- Пока ничего особеннаго,-- уклончиво ответила Буянка, улыбаясь. -- А ведь я тебя не узнал в первую минуту: точно и ростом выше и лицо белее, и вообще... гм... -- Что вообще? -- Ну, это не мое дело... После небольшого вступления Буянка откровенно разсказала дяде все, о нем был разговор с Добрецовым. Она не скрыла своего отвращения к этому старому театральному развратнику, а также и той невольной симпатии, с какой она отнеслась к нему на этот раз против собственной воли. -- Мы все дрянные люди, если разобрать, а Добрецов не хуже и не лучше других,-- резонировал Иван Петрович.-- Свинья он преотменная, нужно отдать честь, хоть в качестве антрепренера и единственный человек... да. А что касается того, что он тебе говорил о сцене и об артистах, то я могу только подтвердит его слова. -- Дядя, дядя, что ты говоришь?-- умоляюще заговорила Буянка.-- Я думала, что ты будешь бранить меня, отговаривать, а ты... Я ехала к тебе как пьяная. У меня голова кругом идет... Он пользуется моим безвыходным положением, Но я лучше, чем все они думают... я никому не сделаю зла... Буянка неожиданно расплакалась, что с ней еще никогда не случалось в присутствии дяди. Иван Перович растерянно бормотал какия-то безсвязныя жалкия слова и тоже прослезился. Чорт знает, как все это случилось! -- Милая, дорогая моя девочка,-- шептал он, гладя ея русую головку.-- Не плачь... -- А что я вынесла, дядя, за этот год своего затворничества?! И сейчас у меня в душе ад... Но я все-таки чувствую чистой душой и боюсь потеряться на сцене, где так много соблазнов. Меня теперь пугает каждый шаг вперед...

XI.

Чащиловский театр переживал критическую минуту и напоминал своим унылым видом улей, из котораго вылетела матка. Скрылась Линевич-Винярская в самую горячую пору, незадолго до Рождества. Добрецов чувствовал себя сконфуженным вдвойне и как антрепренер и как сезонный муж. -- Эх, подлая старость!-- ругался он про себя.-- Что же, не родиться же мне для этих милашек во второй раз! Театр был каменный, старый, выстроенный "со всеми необходимыми неудобствами", как говорил Добрецов. Сцена была тесная и освещалась скверно, в коридорах дуло, уборныя походили на плохия стойла, зала -- одно огорчение. Полный сбор едва давал 400 р., и это губило Добрецова, потому что в праздники можно было разсчитывать на двойную цифру. Лучшим помещением в театре был буфет, потому, что являлся позднейшей пристройкой, только вот ход в него остался старый. Чтобы попасть в буфет из партера, нужно было подняться в третий ярус и опять спуститься. Между тем этот буфет являлся для Добрецова важным подспорьем, покрывая своей арендой специально-театральные дефициты. -- Какой подлец строил этот театр!-- ругался почти каждый день Добрецов.-- Публике ходить далеко, а на сцену тут и есть... Сколько у меня спилось от этой роковой близости буфета отличных комиков и благородных отцов! Я уже не говорю о зрительной зале, чорт с ней, но будь по-человечески устроен ход в буфет -- я каждый год получал бы чистейший дивиденд. Ход в буфет положительно отравлял существование Добрецова, особенно, когда разные приятели-театралы, как Петлин, начинали доказывать ему самым очевидным образом все то, что он сам знал лучше их в тысячу раз. -- Ах, милашка, разве я сам-то слеп?-- стонал Добрецов, хватаясь за голову.-- Вижу, все вижу, и безсилен... Своими бы руками повесил архитектора, который строил театр, а если есть у него какая-нибудь завалящая тетка, так и тетку вместе. Давно умер подлец, и я все собираюсь осиновый кол забить ему к могилу, милашке. Впрочем, зимой буфет служил единственным местом, где окоченевшие артисты могли согреться. В уборных гулял сквозняк, как в вентиляторах, и ни один артист не уезжал из Чащилова, не увезя с собой на память ревматизма. Чащиловские театральные ревматизмы в кругу бродячих артистов вошли в поговорку. Только один Добрецов оставался, к общему изумлению, цел и невредим и в случае жалоб указывал на себя. Особенно жаловались актрисы, когда им приходилось декольтироваться, и оне выходили на сцену с красными от холода руками. И сейчас артисты проводили свое время в буфете, хотя официально он и считался закрытым. Всеми овладело невольное уныние. Чащиловская публика любила Линевич-Винярскую, и теперь прощай сборы. Мужчина никогда не сделает сбора, подавай женщину, а где ее взять?.. Да и какая пьеса пойдет без заглавной женской роли, когда и пьесы-то нынче пишутся прямо на какую-нибудь одну женскую роль? Мужчинам скоро совсем некого будет играть, кроме обстановочных подлецов и вообще болванов. Когда ушел Буров, то публика почти этого и не заметила, а изволь вывернуться без примадонны. Была, конечно, вторая драматическая любовница, Залихватская, она еще в свое время Елену Прекрасную изображала, но она уже устарела и не могла разстаться с некоторыми опереточными приемами -- упирала руки в бока, высоко поднимала ноги, встряхивала головой. Комическая старуха шепталась с grande dame, благородный отец что-то разсказывал водевильной штучке, комик Чайкин ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Не было и тени обычнаго оживления. -- Вы точно муху проглотили сегодня,-- приставала к Чайкину сорокалетняя ingenue comique.-- Скажите, по крайней мере, что-нибудь смешное, а то здесь околеешь с тоски. -- Посмотрите на себя в зеркало -- вот и увидите смешное,-- советовал Чайкин. -- Грубиян!.. Вы лучше на себя-то посмотрели бы... Подкравшийся сзади своей шмыгающей походкой Добрецов обнял комика, отвел в сторону и с необыкновенной таинственностью сообщил: -- Эврика, милашка!.. Чорт с ней, с Винярской... Мы такую птичку подцепили, что все пальчики оближешь. Удивляюсь, как это мне раньше не пришло в голову! Молода, пикантна и находится в таком настроении, что сейчас же на дыбы... У, милашка моя!.. Виктория, государь мой, и еще раз виктория... -- А кто она, не секрет? -- Дело вот в чем, милашка: все у нас кончено, даже ударили по рукам, только нужно еще немножко ее подготовить... Я два дня и две ночи ое уговаривал и весь изоврался, как сивый мерин. Даже в зеркало на себя не гляжу, а то совестно... Ну, она согласна, только вы ее еще подготовьте немножко. Знаете, бабы такой народ, что вечно мямлют: и хочется и колется... Да еще чорт послал младенца! Так вы, милашка, отправьтесь к ней на дачу и окончательно переговорите... Она слово дала и не может отказаться Кстати, вы за ней давненько ухаживаете, и я предоставляю вам прекрасный случай. -- Вы это про Елену Васильевну? -- Слава Богу, догадался... Эх, молодой человех, молодой человек!.. Берите, по крайней мере, пример с меня: никогда не любил, где плохо лежит. Уговор на берегу, могарычи мои... -- Мне кажется, вы увлекаетесь? -- Я? Милашка, Бог с вами: слово дала честное... Сейчас отправляйтесь на дачу, и я предоставляю вам последнее слово. Главное, говорите побольше жалких слов -- женщины любят это больше всего. Кстати, не нужно ли мелочи на извозчика? -- Нет, благодарю... Добрецов хихикал, потирал руки и весело подмигивал. Le roi est mort, vive le roi... Только бы завести в оглобли милашку, весь город побывал бы в театре: ведь своя первая любовница будет играть -- сразу и не выговоришь. Всякий дурак полезет... Винярская хорошо сделала, что во-время ушла, не тем будь помянута покойница. Когда Чайкин вышел, Добрецов не утерпел и сообщил свою радость ingenue dramatique, а через нее узнала вся остальная публика. В результате получились самыя разнообразныя мнения: мужчины вопросительно поднимали брови, дамы переглядывались между собой еще более вопросительно. -- Это та самая Лохманова-Голынец, которую бросил Буров?-- спрашивала комическая старуха.-- Нечего сказать, находка... -- Так, что-то кисленькое...-- вторила ей ingenue comique.-- Одна из тех женщин, которых мужчины бросают через две недели после свадьбы... В общем мнение господ артистов было не в пользу Буянки. Торжествовал только один Добрецов и, закрыв глаза, по пальцам высчитывал все выгоды предприятия: прежде всего, "Курьер" будет на его стороне, во-вторых, сбегутся в театр все местные любители, в-третьих, сама Буянка в таком настроении, что драматизма не оберешься. У ней есть огонек, чорт возьми... Конечно, она не заменит ему красавицы Винярской, но на безрыбье и рак рыба. Петлин будет печатать гнусную лесть, милый дядюшка Иван Петрович обмундирует новую примадонну, одним словом, виктория... Конечно, для приличия поломается, но все бабы одинаковы. Пользуясь этой оказией, не попросить ли Ивана Петровича относительно хода в буфет: он человек влиятельный, поговорит губернатору, а там Петлин напишет целую передовую статью, и городское самоуправление разступится ассигновочкой. Можно еще утянуть что-нибудь из сметы, если бы постройку затеять хозяйственным способом. Вот оно куда пошло!.. Всего и не сообразишь сразу... В самый разгар этих мыслей вернулся Чайкин и молча подал Добрецову узкий конверт... Антрепренер пробежал коротенькую записку я расхохотался. -- О, это будет великая артистка!-- повторял он, размахивая листочком почтовой бумаги.-- Все идет, как по маслу... -- Я не понимаю вас, Савелий Ѳедорыч: Елена Васильевна категорически отказывается... -- Вот это мне и нравится... Женщины, милашка, чем больше чего-нибудь желают, тем сильнее отказываются от этого самаго. Противоречие у них в натуре. И как пишет милашка: "Вы меня не поняли, Савелий Ѳедорович... У нас просто был отвлеченный разговор, а согласия я не давала". Посмотрим, что она заговорит, когда я пошлю ей завтра афишу, где будет пропечатано жирным шрифтом: "в первый раз участвует провинциальная артистка Лохманова-Голынец". У меня, милашка, и афиши заказаны... Чайкину ничего не оставалось, как только сделать большие глаза. Он не понимал главным образом того, почему Добрецов привязался именно к Буянке,-- что он в ней нашел необыкновеннаго, тем более, что и в Чернобыльске она играла так себе, без особеннаго успеха. Минуя свои личныя чувства, Чайкин теперь смотрел на Буянку строгим глазом артиста и еще раз не понимал Добрецова. Да, были у нея недурныя места, когда они устраивали любительский спектакль, и даже очень недурныя, но ведь там любительство, а здесь серьезная работа. На другой день Добрецов забрал три афиши и отправился с ними в путь. Первый визит он нанес в редакцию "Курьера", где и застал Петлина. -- Вот...-- сунул он афишу прямо в нос редактору.-- Кое-как уломал. -- Что же, поздравляю!-- восторгался Петлин.-- Я всегда говорил, что из Буянки выйдет хорошая артистка. Да... -- Поверьте, что мы ее отшлифуем вполне,-- самодовольно отвечал Добрецов, делая понюшку.-- Одним словом, будет милашка... Впрочем, извини, голубчик, мне нужно еще по делам, еду к Ивану Петровичу... -- И я с тобой, Савелий Ѳедорыч... Старик всегда любил сцену и будет рад, едем. Именно это и нужно было Добрецову. Иван Петрович прихварывал и сидел дома. Встревоженная вчерашним визитом Чайкина, Буянка приехала навестить его ранним утром. Она с обиженным видом жаловалась на нахальство Добрецова. -- Впрочем, я отправила ему категорический отказ... Таких господ следует учить. Если бы я только увидала его лично, то... В этот момент последовало явление самого антрепренера, сопутствуемаго Петлиным. Он торжественно развернул афиши и подал одну Ивану Петровичу, а другую Буянке. Петлин, воспользовавшись общим замешательством, налепил свою афишу на стену и торжествующим взглядом посмотрел на своего стараго друга. -- Каково мы устроились?-- заговорил он.-- Я всегда это говорил... Елена Васильевна, когда вы будете на верху вашей славы, не забудьте скромнаго редактора провинциальной газеты, который первый открыл в вас артистку. Эй, человек!.. Сергей Иваныч, шампанскаго!.. В восторге Петлин облобызал всех присутствующих. Все заговорили разом, и никто не хотел слушать. На шум приковылял Колдунчик, посмотрел на всех умными глазами, вильнул хвостиком и два раза весело тявкнул,-- надо же чем-нибудь проявить и ему свое сочувствие. Один Карл Иваныч не мог принять участия в общем торжестве. Он слышал голоса и смех, топорщил перья, вертел головой и кончил тем, что закричал благим матом:-- Как? что? почему?

XII.

Что такое слава, успех, которые окрыляют артиста? Где та таинственная связь, которая спаивает его с публикой, с этим общим, что создает человеку репутацию, имя и громкую известность? В общем публика судит безошибочно, вернее всех критиков, рецензентов и так называемых знатоков, хотя, разбитая на единицы, представляет собой заурядный нуль. Знаменитости возникают вдруг, но их рождение всего труднее в своем отечестве, где сейчас же найдутся завистники, ревнивцы и клеветники. Как? Он или она живут среди нас, едят и пьют то же самое, что едим и пьем мы, мы знали их маленькими, знали их родителей и знаем всю их биографию -- и вдруг знаменитость?! Нужно что-то таинственное и неизвестное, что ореолом окружает отмеченную перстом гения голову. И вдруг в Чащилове, в захолустном губернском городе проявилась знаменитая артистка Лохманова-Голынец... Город был серьезно взволнован, так что даже не хватало мест в театре,-- все было разобрано вперед. Добрецов принимал это, как должное, с видом человека, который и не в таких переделках бывал. Меньше всех сознавала происшедшую перемену Буянка. Она находилась в каком-то тумане и не могла сжиться с собственной славой. Каждый выход на сцену для нея являлся целым подвигом: она появлялась с холодными руками, робкая и неуверенная, пока не захватывало ее увлечение и она забывала все. Когда она плакала настоящими слезами, публика аплодировала. Да, она принесла с собой на сцену громадный запас неизжитых сил, такую искренность смеха и глубокую, сердечную ласковость, что с ней плакала и смеялась вся публика. Когда она проходила в уборную, ее провожали неизвестные ей поклонники, точно царицу. За нее раскланивался и принимал поздравления Добрецов, набравшийся необыкновенной важности. Петлин бегал около ея уборной, как погребная крыса. Между ним и Добрецовым возникло уже несколько пререканий по поводу того, кто открыл Елену Васильевну,-- каждый честь этого открытия приписывал себе. Раз они обратились к третейскому суду Ивана Петровича, который обоих выгнал. -- Разве с сумасшедшими можно говорить?-- повторял он в азарте.-- Нашли сокровище!.. Очень уж просто открывать гениев вздумали, и Буянке надуют в уши Бог знает что. Нужно работать, учиться, труд -- единственный гений. Буянке пришлось оправдываться пред дядей в собственном успехе, а она боялась каждаго его слова. -- Ты и не мечтай о себе ничего,-- кричал на нее Иван Петрович.-- Публика глупа!.. Я не скажу, что ты играешь плохо, но и особеннаго ничего не вижу. Нужно учиться... Обыкновенно первый же маленький успех навсегда и губит самый микроскопический талант. Такие глупые люди, как Харлампий Яковлевич, являются чумой в искусстве, потому что, вместо трезвой правды и серьезной критики, только машут руками и кричать петухом. -- Дядя, Харлампия Яковлевича ты оставь,-- вступилась Буянка.-- Прежде всего, он на редкость добрый человек... -- Значит, очень уж угодил тебе? Ха-ха... Как немного нужно, подумаешь, человеку: похвали его, он и возмечтает о себе. Этак и Добрецов в угодники попадет! -- Что же, нужно быть справедливым и к Добрецову. Про него, кажется, много лишняго говорят... -- Ага, вон оно куда пошло! Поздравляю, ты начинаешь, действительно, подавать блестящия надежды... Для перваго раза произошла крупная размолвка, как бывало на даче. Иван Петрович опять кричал тонким голосом и размахивал руками, Колдунчик лаял, Карл Иваныч орал в своей клетке благим матом. -- Ты это говоришь из зависти!-- уверяла Буянка, раскрасневшись от спора.-- Может-быть, это и смешно говорить про себя, но я каждый раз переживаю на сцене свою роль... Талант прежде всего в искренности чувства, в его силе. Ты, например, ничего не чувствуешь и по себе судишь о других... -- Значит, Петлин чувствует больше и лучше меня? Благодарю... Слишком быстрые успехи Буянки приводили Ивана Петровича в искреннее негодование, как все незаслуженное. Старик слишком сильно любил племянницу, чтобы увлечься этой мишурой провинциальной славы. Был еще другой человек, который тоже не сочувствовал торжеству Буянки,-- водевилятник Чайкин. Открыто он ничего не высказывал, но его молчание было красноречивее слов. Нападки дяди Буянка обясняла себе слишком горячим участием и желанием добра, а поведение Чайкина являлось совершенной загадкой. Сама Буянка не начинала разговоров на эту тему. Встречаясь с Чайкиным на сцене, она только вопросительно смотрела ему прямо в глаза. Она стала замечать, что он точно старался ее избегать; по крайней мере, это ей казалось. Раз они встретились на репетиции в буфете. -- Здравствуйте, Елена Васильевна... -- Здравствуйте, Платон Егорович... Давненько мы с вами не видались. -- Как давненько? Слава Богу, каждый день встречаемся. -- Да, по службе... На даче я уже не живу, а переехала в город. -- К Ивану Петровичу? -- Нет, на свою собственную квартиру. Это гораздо удобнее. Кстати, могу сообщить и адрес, на случай, если вы вспомните про меня. Ах, как нехорошо забывать старых друзей... -- Вы это серьезно? А я не шел потому, чтобы просто не помешать вам. Я думаю, вы не знаете, как избавиться от непрошенных гостей. -- Вы про друзей артистов? Можете быть спокойны: для вас всегда найдется время. Чайкин церемонно поклонился, а Буянка пожалела, что сама вызвала этот разговор. Друзей у нея теперь, действительно, было достаточно, из того исключительнаго мирка, который складывается около каждаго театра из поклонников, почитателей, любителей и просто шляющихся людей. Ей "нанесла" визит даже сама m-me Ливаневская, жаждавшая видеть обстановку новой примадонны и кстати назначившая свидание в квартире Буянки своему новому другу Борщевскому. Само собой разумеется, что завернула также и Любовь Михайловна Моторина, грозная и торжествующая,-- она, в лице Буянки, праздновала косвенную победу над кружковцами, как и Петлин. Она приехала вместе с учительницей Лукиной, необыкновенно скромной и вечно конфузившейся особой. -- У вас была эта дрянь?-- спрашивала Моторина, не называя Ливаневской.-- Знаю, знаю... И вместе с Борщевским. Они в жестоких амурах состоять, И что, подумаешь, этой дряни нужно? Любопытство одолело.. На вашем месте, Елена Васильевна, я ея не приняла бы! -- Я лично против нея пока ничего не имею, Любовь Михайловна,-- ответила Буянка уклончиво.-- Приходится всех принимать, потому что... потому что так принято. -- Ну, это, матушка, вздор! А впрочем, все равно... Вот Агаѳьа Петровна тоже влюблена в вас. На стену девка лезет... Лукина окончательно переконфузилась и протестовала только умоляющими жестами, но воинствующая дама не унималась. Что же, полюбил -- не украл, чего тут краснеть? Буянка тоже чувствовала себя не совсем удобно. Она припомнила, что еще в театре заметила пару пристальных глаз, следивших за каждым ея движением,-- это была Агаѳья Петровна. Робкая учительница, действительно, влюбилась в Буянку. Это было странное чувство, какое иногда захватывает всецело именно такия пассивныя натуры. Ободренная первым визитом, Лукина стала навещать Буянку почти каждый день, поджидала ее в театральных коридорах и даже караулила на подезде, как влюбленный гимназист. В этой странной девушке проявилась необыкновенная энергия, какая бывает только у сумасшедших. Придет на квартиру к Буянке, сядет куда-нибудь в уголок и молчит, как убитая. Сначала это молчаливое присутствие стесняло Буянку, а потом она привыкла, как привыкают к новой мозоли. Впрочем, Лукина всячески старалась быть полезной: переписывала роли, возилась с Колей, следила за гардеробом Буянки и вообще оказывала массу чисто-женских услуг. Смешнее всего было то, что Агаѳья Петровна ревновала Буянку решительно ко всем, начиная с маленькаго Коли и кончая кутившим купцом Кожуриным. Выходили забавныя сцены. -- Вам трудно ходить ко мне каждый день,-- говорила ей Буянка.-- Переезжайте ко мне жить... И для вас и для меня удобнее. -- Нет... Я не могу,-- признавалась Лукина, опуская глаза. Она дошла до того, что подбирала брошенныя Буянкой ленточки и хранила их в особой коробке, как любовные сувениры. Но предложение Буянки даже обидело ее: разве к божеству можно так приближаться? Во время театральных разездов, когда Буянку ожидали поклонники за кулисами, в коридоре и на подезде, Агаѳьей Петровной овладевало ужасное волнение. Она шла за своим идолом с бледным лицом и стиснутыми зубами, как зверь, готовый броситься. Если устраивали какой-нибудь артистический ужин, пикник, или просто гости долго засиживались у Буянки, Агаѳья Петровна мучилась, как приговоренная к смерти. Если она не была участницей такого ужина, то ходила где-нибудь по тротуару, выжидая, когда уедет последний гость. Раз Добрецов вздумал подшутить над ней, но это кончилось для него очень плохо: Агаѳья Петровна наговорила ему крупных дерзостей. Трагикомическая история вышла у ней также с Петлиным из-за какой-то лишней редакторской фразы. Оставаясь с Буянкой с глазу на глаз, девушка обыкновенно молчала и старалась не смотреть на своего идола. -- Она когда-нибудь зарежет меня,-- шутила Буянка.-- У ней даже глаза делаются безумными... Поклонников у Буянки было столько, что она им давно потеряла счет. Были тут и богатые люди, привыкшие покупать даже любовь, были бедняки, молодые и старые, но сердце Буянки оставалось холодным. Ее возмущала эта шумная толпа, этот дешевый успех и главным образом то, что, когда она сидела прежде в партере, ее никто не замечал, а для этого нужно было выйти на подмостки. Мало ли и сейчас в партере и в ложах найдется женщин красивее ея, но их не замечают, как не замечали раньше ея. Дядя Иван Петрович был прав, хотя Буянка и бранилась с ним. Раз публика устроила Буянке шумную овацию. Шли "Блуждающие огни". Эта талантливая пьеса всегда волновала Буянку, и она испытывала неприятное нервное возбуждение. Для чего этот шум, крики, вызовы, когда ей все равно?.. Сознание, что она играла хорошо, всегда настраивало ее на грустный лад: она именно в эти моменты чувствовала себя особенно одинокой, потому что не с кем было разделить этот успех, эту радость. Раскрывалась старая рана, и по каплям сочилась свежая, кровь... В таком настроении Буянка возвращалась из театра домой. Поклонники были оставлены за флагом, а провожала ее одна Агаѳья Петровна. Еще дорогой Буянка заметила, что ея спутница точно сердится на нее, чего раньше она не замечала, и на этот раз не могла найти за собой никакой вины. -- Вы сердитесь на меня, Агаѳья Петровна?-- откровенно спросила Буянка, когда оне вдвоем пили чай в столовой. -- Да, сержусь...-- так же откровенно ответила девушка, глядя Буянке прямо в глаза.-- Я знаю, о чем вы думали все время, пока мы ехали из театра. Буянка вспыхнула: она, действительно, все время думала о Бурове, Агаѳья Петровна подслушивала ея самыя сокровенныя мысли... -- Голубчик, вы нездоровы,-- в шутливом тоне ответила Буянка.-- Вон и зрачки у вас расширены... Лукина осталась ночевать, а Буянка крепко притворила дверь своей спальни: она как-то инстинктивно начала бояться этой сумасшедшей.

XIII.

Маленький Коля оставался как-то в стороне, под надзором старой няни. Мать он видел только по утрам, т.-е. в одиннадцать часов, когда она еще в постели пила свой утренний чай. Обыкновенно в это время Буянка, прихлебывая из чашки, перечитывала какую-нибудь роль и машинально ласкала ребенка. Это отчуждение произошло как-то незаметно, сменив первую горячую привязанность почти равнодушием. Однажды дядя Иван Петрович строго заметил Буянке: -- Ты забыла о своем ребенке. Это нехорошо... Скажу больше: это гнусно. Буянка как-то испуганно посмотрела на дядю большими глазами, но ничего не ответила. Ей сделалось совестно, и она дня три няньчилась с ребенком. Но это настроение быстро соскочило с нея, заслоненное театральной поденщиной, хлопотами и дрязгами, а маленький Коля рос на руках няни. Если кто скорбел всем сердцем о судьбе покинутаго ребенка, так это дворецкий Сергей Иванович. Теперь он являлся на квартиру Буянки и без спросу увозил Николая Михайлыча к дедушке. Старик сердился на незаботливую мать и, когда Буянка появлялась в доме дяди, обходил ее строгим молчанием. Замечание Ивана Петровича было вызвано настоянием все того же Сергея Ивановича. -- Это не порядок, сударь,-- ворчал старик себе под нос.-- Дитё не виновато... Да. Эх, да что тут и говорить! Запуталась наша Елена Васильевна, как рыба в верше. Ребенок уже давно привык к старику и встречал его каждый раз радостной, светлой, детской улыбкой,-- это было лучшей наградой для Сергея Ивановича. Собственно говоря, в течение сезона Буянке театр с его закулисными дрязгами и все одними и теми же разговорами начинал уже надоедать, первое впечатление захватывающаго волнения сменилось ремесленным чувством. Одне бритыя актерския физиономии чего стоили. Буянка сама не могла бы дать себе отчета, из какого угла на мое пахнуло холодом, но это было так, и она поняла, отчего мужчины-актеры в большинстве случаев пьют горькую, а театральныя женщины интригуют и сплетничают. За стенами вот этого театра для них не осталось ничего, и они живут окружающей их мишурой и своего рода призраками. К каждом сидел невидимый обреченный человек, как в монахе. Были свои театральныя крысы, которыя настолько срастались с театром, что для них весь мир сосредоточивался под его крышей. Дойти до такого состояния Буянка, конечно, не могла, и ее по временам начинала глодать угнетающая раздвоенность: она теряла веру в себя, в театр, в искусство. Это было холодное чувство молчаливаго отчаяния, когда человек остается глух к самому теплому слову утешения или участия. "Умереть бы...-- думала Буянка, закрывая глаза.-- Но и тут фальшь: цветы, венки, некролог Петлина в "Курьере", вычурная надгробная надпись... Ложь, ложь и ложь, от колыбели до гробовой доски". Свободные вечера, когда не было спектаклей, Буянка проводила теперь у дяди. Там обычную публику составляли редактор Петлин и Добрецов. Обремененный старческими недугами, Иван Петрович всегда был рад этим гостям и усаживался сейчас же за карты. Если Буянки не было, играли втроем в преферанс, а с Буянкой устраивали генеральский винт. Положим, она играла скверно, но зато не обижалась, когда на нее накидывались все трое. Особенно неистовствовал Петлин, игравший хуже других. Он, как все плохие игроки, обвинял в своих промахах других. Раз в субботу они заигрались особенно долго. Петлин проигрался в пух и прах, "просандалив" шесть роберов. Буянка потихоньку зевала в руку, но Иван Петрович увлекся и не отпустил ея. В самый разгар игры к Буянке своей неслышной походкой подошел Сергей Иванович и шепнул ей на ухо: -- Николай Михайлович нездоровы... -- Что такое случилось? -- Жар-с... Маленький Коля играл в столовой с разгоревшимся личиком. Голова была горячая, глаза блестели. Буянка сейчас же увезла его домой, что очень разсердило Ивана Петровича. -- С этими бабами невозможно играть серьезно,-- ворчал старик.-- Ну что там такое случилось? Пустяки какие-то. -- Женское дело, Иван Петрович,-- защищал Добрецов.-- Мне эти театральные младенцы костью в горле сидят, а я молчу... Что поделаете: закон-с природы. -- Да ведь мы не кончили робера, Савелий Ѳедорович? -- Ах, милашка: женская часть особенная. -- И глупость тоже особенная. Ну что она бросилась, как угорелая? Разве этим поможешь... Наконец дети всегда хворают. -- Закон-с природы, милашка... Коля быстро расхворался, и Буянка не спала над ним всю ночь. На репетицию она явилась с теми же глазами, с какими ушла от дяди вчера. Как на грех, ею были взяты на три дня сряду ответственныя роли, отказаться от которых она не имела права. Приходилось играть, когда на душе скребли кошки. Буянка как-то сразу упала духом и мысленно обвиняла себя во всевозможных преступлениях: она бросила ребенка, забыла его... Эта последняя мысль убивала ее. Приглашенный доктор определеннаго ничего не сказал, но в то же время и не ободрял особенно:-- "Неизвестно, чем разыграется болезнь маленькаго джентльмена... Необходимо подождать, пока выяснится болезнь". За больным ухаживали Агаѳья Петровка и Сергей Иванович, и Буянке было совестно перед ними. Она даже плакала в своей уборной. -- Э, милашка, так нельзя,-- ворчал Добрецов.-- Публика не любит, когда примадонны выходят на сцену с красными от слез глазами. -- А если я не могу? -- Пустяки, милашка! -- Вы зверь, а не человек, Савелий Ѳедорыч!.. Так обращаются только с пожарными лошадьми. -- Знаю, милашка, все знаю: сам отец многочисленнаго семейства. -- Вы... вы можете, вы смеете говорить о своих детях, которых бросали на произвол судьбы? -- Что же из того? Я не хуже и не лучше других отцов, и только... Не нужно волноваться, милашка... Мы должны служить публике, а публика знать ничего не хочет о наших семейных радостях. Мы -- обреченные люди... Болезнь Коли не выяснялась, хотя ему делалось все хуже, и он быстро слабел. Буянка теряла голову, доктор пожимал плечами и поднимал густыя брови все выше. Много ли нужно этакому клопу? Да и сказать не умеет, что болит... Наступила масленица, когда шли двойные спектакли, утром и вечером. Буянка могла быть дома только ночью, усталая, разбитая, изнемогающая. Она с молчаливым отчаяньем следила за быстрыми шагами болезни и ломала руки от сознания собственнаго безсилия. Ах, там ждет публика, которую нужно развлекать, этот зверь, не знающий пощады... Бросить все, но ведь этим можно погубить всю труппу: масленица выручала Добрецова за весь год. И без того впереди голодный Великий пост и голодное лето, а тут еще расчет артисты получат неполным рублем. Добрецов отлично понимал, в какие железные тиски попала Буянка, и ни слова не говорил ей об ея обязанностях. Ведь и потерпеть-то всего какую-нибудь одну неделю, а младенец подождет... -- И лучше, если сам догадается умереть,-- разсуждал старый театральный волк про себя.-- Сладкаго-то немного быть незаконным сыном театральной девицы. Да и maman освободится от семейных радостей. Придавленная неожиданно налетевшим горем, Буянка не раз думала об отце Коли, который выбросил ее на улицу и забыл ребенка. Разве это справедливо? Он может спокойно спать, может прямо смотреть в глаза другим... Она, может-быть, и плохая мать, по делала свое дело, как умела. Эта мысль много ее подкрепляла. Только бы поскорее кончилась масленица!.. Боже, какия ночи переживала она сейчас, сидя у кроватки больного ребенка и прислушиваясь к праздничному шуму на улице! Все веселились и ликовали. Летели бешеныя тройки, заливались колокольчики, пьяная песня замирала где-то в морозной дали. Наступил и конец масленицы. Последний спектакль. Буянка ждала его, как своего избавителя. Завтра она опять будет свободна, как птица. Уйти от всех, спрятаться в своем уголке -- вот единственное, истинное счастье! В театр Буянка пришла, едва держась на ногах. Двойные спектакли и безсонныя ночи доконали ее. Ведь живут же другия женщины, которыя не знают проклятой службы. Как раньше Буянка презирала эту кисленькую, серую жизнь, так теперь завидовала ей. Но скоро все кончится, всего несколько часов. Добрецов только сжал плотно губы, когда увидал свою примадонну: нечего сказать, хороша будет "чародейка". Конечно, публика масленичная, полупьяная, но все-таки... -- Эх, милашка ты моя!-- пожалел Добрецов, качая своей головой,-- Ну, нечего делать: терпи казак, атаман будешь. Завтра на все четыре стороны... В средине второго действия в театре появился Сергей Иванович, бледный и растерянный. Он пробрался за кулисы и по дороге к уборной Буянки встретил Чайкина. Комик сразу понял, в чем дело, и остановил его за рукав. -- Что случилось, старина? Сергей Иванович только махнул рукой. -- Хорошо, ступай домой, а я устрою остальное... Сейчас нельзя останавливать спекталь. -- А ежели, например, упокойник? -- Да разве этим мы ему поможем? -- Сударь, побойтесь Бога... -- Завтра, завтра... Уходи отсюда, чтобы Елена Васильевна тебя не заметила. На эту сцену набежал Добрецов, зажал рот Сергею Ивановичу и вывел его из-за кулис. -- Милашка, нельзя...-- шептал Добрецов, разводя руками.-- Ангел мой, невозможно! Сама Буянка не предчувствовала разразившейся катастрофы. Уходя из дому, она была уверена, что больному лучше и что наступает благодетельный кризис. Хотя доктор и заявил в свое время о грозившей опасности и поднимал выше обыкновеннаго свои брови, но она уже привыкла к этим пожарным знакам. Ребенок стих, не метался и, когда она прощалась с ним, даже узнал ее, что она видела по выражению его глаз и по движению маленькой руки. Наконец разве Коля мог умереть, когда будут жить тысячи и миллионы других детей?.. Выйдя из театра, Сергей Иванович обругал и Добрецова и Чайкина театральными собаками, а сам решил попасть с другого хода. Он зашел с подезда артистов; а на сцену было еще два хода,-- один из коридора бенуара и другой через буфет. -- Дурака свалял я-то,-- ругался Сергей Иванович,-- прямо набежал на этого стрекулиста... Попытка проникнуть на сцену остававшимися двумя входами закончилась полной неудачей: дверь в буфет Добрецов запер на ключ собственными руками, а к двум другим дверям поставил капельдинеров с строжайшим наказом не пропускать на сцену "ни одного подлеца". -- Креста на вас нет!-- взмолился Сергей Иванович, когда очутился опять на улице.-- Ужо вот я Ивану Петровичу скажу, так он вам покажет коку с соком...

XIV.

Со смертью Коли порвалась последняя ниточка, связывавшая Буянку с прошлым. На первой неделе поста она переехала на дачу, чтобы скрыться от всех. Пусто было на даче, пусто и на душе, а слез не было. Буянка не жаловалась, не плакала, не требовала утешений. Иван Петрович по болезни вышел в отставку и тоже переехал на дачу, так что они устроились в том же порядке, как жили когда-то вместе. Сергей Иванович ужасно хлопотал, устраивая господ в старом гнезде. Попрежнему Карл Иваныч выкрикивал из своей клетки: "как? что? почему?", попрежнему Колдунчик лаял, и только недоставало обезьяны Форсунки. Она умерла при переезде из города на дачу. -- Николай Михайлыч очень уж любили ее,-- обяснил по-своему Сергей Иванович,-- вот и околела... Пословица такая есть: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет... Те же гости посещали дачу, хотя весной дорога туда была самая убийственная. Попрежнему вечерами составлялся винт, причем Добрецов захватывал с собой Чайкина на случай, если Буянка отказывалась играть. -- Ты у меня в резерве, милашка,-- обяснял Добрецов.-- Сначала будешь играть за болвана, а потом, может-быть, помаленьку и в настоящие люди вылезешь. Иван Петрович разрушался на глазах, и Буянка со страхом думала о том моменте, когда земля безжалостно отнимет у нея последняго любимаго человека. Что тогда останется? Она боялась даже думать о будущем и чувствовала только, что с каждым днем все больше любит старика-дядю. Теперь она понимала в нем того неудачника, котораго раньше не замечала. Оставаясь вдвоем, они подолгу вели тихия, задушевныя беседы, как хорошие, старые друзья. -- Каждый день я просыпаюсь с мыслью: неужели жизнь уже прошла?-- любил говорить Иван Петрович.-- А ведь ежели серьезно разобрать, так, право, я и не начинал даже жить... И все так, Елена Васильевна. -- Просто, дядя, хандрите, и только. -- Нет, верно... Ведь это обидно наконец. Поживешь, так сама убедишься в этом. Я часто думаю о тебе... Вот я умру, и останешься ты одна-одинешенька. Мужчина еще может перебиться так-то по свойственному ему зверству, как я, например, а женщине трудно. Она вся вот в этом своем уголке, в домашнем тепле, в семейной обстановке... -- Что же мне делать? -- Что делать? Выходи замуж... -- Пробовала... -- Ну, то пустое, а ты по-настоящему., -- Я за Чайкина выйду... -- Что же, Чайкин хороший человек и, кажется, давненько ухаживает за тобой. -- Да беда в том, что я-то не люблю его... Не люблю, и все тут. Сердце не лежит, как говорит Сергей Иваныч... Чайкин в последнее время как-то избегал Буянки, и она забыла о его существовании. Он точно ревновал ее к сцене, как и Агаѳья Петровна. По переезде на дачу Чайкин сделался прежним Чайкиным и держал себя с обычной простотой, какая так нравилась в нем Буянке. Ей даже как-то странно было думать, что вот этот маленький человек может любить ее. Агаѳья Петровна бывала на даче редко: она не сошлась характером с Иваном Петровичем и опять поступила под покровительство m-me Моториной. Да и ревновать Буянку решительно было не к кому, и Агаѳья Петровна успокоилась. Правда, она очень внимательно осмотрела всю дачу, произвела ревизию в комнате Буянки и могла оставаться спокойной. Сейчас Чайкин сообщал Буянке все театральныя новости, которыя выкапывал из газет и разными, только ему одному известными путями. Раз он пришел и сообщил, что в Чащилов едет с первыми пароходами гастролирующая знаменитость -- Охотников. -- Вот Савелий Ѳедорыч будет беситься,-- обяснил Чайкин, между прочим.-- Ему эти гастролеры нож вострый... -- Да вы-то откуда это узнали? -- Сорока на хвосте принесла... Да и не все ли вам равно -- откуда? Важно то, что Охотников едет и будет у нас, а это верно. Добрецов поднял ужасный крик, когда узнал об Охотникове. Он совсем сбесился и сгоряча чуть не подрался с Петлиным, защищавшим гастролеров-знаменитостей. -- Небось, на четвереньках перед ним поползешь,-- язвил Добрецов.-- "Наш город осчастливил своим приездом знаменитый драматический артист Охотников..." Ну, признайся, поползешь? И гнусной лести наплетешь столько, что ни в какия ворота не пролезет? -- Я думаю, что каждый по-своему думает, Савелий Ѳедорыч. Такие гастролеры необходимы, чтобы познакомить публику, как играют настоящие артисты... -- Желал бы я видеть, как бы ты запел благим матом, если бы стал гастролировать со своей собственной газетой какой-нибудь столичный редактор... Ведь прямо надевай суму со своим "Курьером"" -- Мне не страшны конкуренты... -- А мне это нож... Понимаешь, последния крохи у нас отнимают эти столичные гуси. С жиру бесятся, а мы пропадай... Я думал несколько спектаклей после Пасхи поставить, чтобы дать кусок хлеба своим артистам, а тут чорт несет гастролера. -- Да ведь твоя же прямая выгода: ты ему сдашь театр за некоторую сумму, артисты твои у него же будут получать разовыя... а сколько выручит буфет? -- А самолюбие ты забыл, милашка? Конечно, публика глупа и бежит на каждое новое имя, а потом нам же в нос и будут тыкать этим Охотниковым... Мальчишка он и щенок, дутая знаменитость!.. Будет трепать и "Кина", и "Гамлета", и "Уриэля Акосту", а ты будешь расточать ему гнусную лесть. Это известие мало заинтересовало Буянку. Не все ли ей равно, кто едет в Чащилов? Театр оставил в ней ощущение тяжелаго похмелья, так что она старалась совсем не думать о нем. Ее еще наполняло ея молчаливое материнское горе, которым она не могла даже ни с кем поделиться. Мужчины все равно не поймут ея, а женщин у нея знакомых почти не было, за исключением все той же Агаѳьи Петровны и суровой m-me Моториной. В самом горе звучала какая-то фальшивая нота: ведь ребенок был незаконный, так о чем же плакать,-- вот что скажет ей практическая мудрость. Законныя матери имеют право оплакивать своих детей и требовать сочувствия, а не она. Ссоры Петлина с Добрецовым из-за ожидаемой знаменитости часто занимали Бунину больше, чем сам виновник этих ссор. Дяди Иван Петрович поддерживал Петлина, что еще более злило Добрецова. Чайкин отмалчивался и только раз заметил Буянке: -- Странно, что вас, Елена Васильевна, нисколько не интересует Охотников? -- Приедет -- увидим... А пока можно сделать такое предположение, что это такой же смертный, как и мы с вами. Мало ли дутых репутаций и фальшивых знаменитостей, как есть фальшивыя монеты и ассигнации. Кстати, кто он такой, этот Охотников? -- Зовут его Исаем Борисовичем, а по наружности... Одним словом, не русский. -- Вы его видали? -- На улице встречал, а на сцене не приходилось видеть. Во всяком случае, это большой артист, и меня удивляет, что вы, актриса, не интересуетесь им... -- Да ведь вы не признаёте во мне артистку! -- Я? -- Да, вы... Припомните ваше поведение во время сезона. Даже больше того: каждый мой промах доставлял вам удовольствие. Чайкину нравилось, когда Буянка сердилась,-- у ней выходило это так красиво-энергично. И теперь она смотрела на него так вызывающе своими потемневшими серыми глазами. К сожалению, в течение сезона она уже приобрела несколько казенных жестов, что портило "натуру". Чайкин, залюбовавшись ею, невольно улыбнулся, что окончательно взорвало Буянку. -- Вы -- нахал! Да...-- крикнула она сдавленным голосом, напирая на него.-- Ну, чему вы смеетесь? Я говорю правду... -- Елена Васильевна, я... я...-- бормотал виновато Чайкин, невольно отступая.-- Ведь я всегда любуюсь на вас, а вы... С перваго раза, как увидел вас... и вместе с тем чувствую себя таким маленьким и ничтожным. И я буду смеяться над вами? Женщины не любят таких невидных людей, как я, и я на это не жалуюсь. -- Не продолжайте, ради Бога,-- сурово остановила его Буянка.-- В жизни все так: те, кого мы любим, не отвечают нам тем же, а те, кто нас любит, не находят ответа. Ведь я не кокетничала с вами? не давала вам повода мечтать о чем-нибудь? Довольно... Такое откровенное обяснение повело только к тому, что Буянка заметно начала сторониться комика, а он проклинал свой язык, выдавший его головой. На Пасхе, когда Иван Петрович и Буянка завтракали в столовой, Сергей Иванович вошел с недовольным лицом и подал на серебряном подносике визитную карточку Буянке. -- Это, вероятно, барину,-- посомневалась Буянка. -- Нет-с, вам-с...-- сурово ответил Сергей Иванович, переминаясь с ноги на ногу. Узкая атласная карточка была лаконически-красноречива: И. Б. Охотников. Буянка даже перепугалась и, молча, передала карточку дяде. -- Проси в гостиную,-- коротко ответил Иван Петрович и сей час же поднялся с места. Буянка плохо помнила, как переоделась на скорую руку и как вышла в гостиную, где расхаживал высокий плечистый мужчина с запущенной бородкой. Он одним быстрым взглядом окинул хозяйку и проговорил совершенно просто, точно они разстались только вчера вечером: -- Какая у вас адская дорога, Елена Васильевна... Я думал, что меня затрясет до смерти. Но желание познакомиться с вами оказалось сильнее всего... -- Садитесь... Мы слышали о вашем путешествии, но ждали вас немного позже,-- ответила смутившаяся Буянка,-- она почувствовала себя какой-то девчонкой перед этим солидным мужчиной. -- Я и сам то же думал, но случилось иначе. Впрочем, мне это только доставило удовольствие познакомиться с вами несколькими неделями раньше... то-есть я собственно, если хотите, давно уже знаком с вами по газетным рецензиям, наконец мне так много говорил о вас ваш муж... Одним словом, мы старые знакомые. Охотников посидел с полчаса и все время говорил о разных посторонних предметах. Буянка неловко молчала, напрасно стараясь сказать что-нибудь в такт ловкому гостю. Больше всего ее смущали его глаза, осматривавшие ее всю. Она это чувствовала и волновалась. Когда Охотников вышел, она разсердилась: так осматривают только барышники лошадей. -- Ну что?-- спрашивал Иван Петрович, скрывавшийся в кабинете.-- Получила милостивое приглашение принять участие в гастролях? -- Нет. -- Странно! Зачем же он приезжал в таком случае? -- Вероятно, думает, что ему стоит только показать свой палец, как мы все бросимся в его обятия... -- Вот так сахар!..

XV.

Гастроли Охотникова, рекламируемыя громадными афишами и целым рядом статей в "Курьере", привлекли массу публики. Добрецов рвал на себе волосы. Ведь вот идет же публика к какому-то заблудящему артисту, а у него полгода театр пустует. Нужно имя, известная помпа, а не искусство... Положим, что он лично не в убытке и оставшиеся в Чащилове артисты заработают малую толику, но тут было задето самолюбие стараго антрепренера. Какой-нибудь мальчишка и будет учить Добрецова!.. Нет, извините, молодой человек! Из-за Охотникова Добрецов в лоск разругался с Петлиным. -- Это разбойники, а не гастролеры!-- орал Добрецов:-- из-за них искусство падает... Буянка и Чайкин участвовали в гастролях Охотникова, который держался с ними, как со школьниками. Этот покровительственный тон возмущал Буянку до глубины души, но она решилась все перенести, чтобы только самой поучиться у настоящаго, патентованнаго артиста. -- Не нужно бить пудом там, где достаточно фунта,-- повторял Охотников свою любимую фразу.-- У вас, Елена Васильевна, слишком много энергии в игре, а истинный артист должен разсчитывать свои силы. Да, расчет -- в этом весь артист... -- Я буду стараться, Исай Борисович,-- с иронической ноткой по-школьнически отвечала Буянка.-- Мы ведь театральные кустари. Да и поучиться негде... Впрочем, и у вас не без промахов, как, например, в "Кине". Помните, сцена в таверне, когда вы выгоняете замаскированнаго лорда? Вы в самом горячем месте садитесь на стул и выкидываете ногой настоящий крендель... А Кин -- благородная натура, и в порыве своей возмущаемой гордости он не мог сделать такого водевильнаго жеста. Он должен выпрямиться и молча указать лорду дверь... Потом в Расплюеве вы первую сцену ведете на ногах, у самой рампы, тогда как избитому старику естественнее вести свой монолог, сидя в кресле. Ведь это трагический тип, когда Расплюев возмущается не тем, что его столько раз били, а тем, что его били боксом. У вас недостает простоты, необходимой в данном случае, как и во всех трагических ролях... -- Ого, да вы с ноготком, мадам!-- изумился Охотников, сеживая плечи.-- Что же, я согласен с вами и тоже буду стараться, как говорите вы мне... Между Буянкой и Охотниковым установились дружеския отношения. Что он такое -- она еще не знала. Его игра ей нравилась только вполовину, и она обясняла это себе тем, что не понимает многаго. С артистами он держался ровно, на дружескую ногу, хотя и не мог освободиться от покровительственнаго тона. Впрочем, в последнем были отчасти виноваты сами артисты, ловившие каждое слово Исая Борисыча, как откровение. Охотникова не было, а был Исай Борисыч. Буянке больше всего нравился у гастролера его голос, глубокий и полный, с такими мягкими нотами, просившимися в душу. Да, в нем было что-то, чего недоставало другим, хотя приходить в телячий восторг, как m-me Ливаневская, и не стоило. Оригинально преследовали теперь Буянку ея друзья, на время было успокоившиеся: они все начали ревновать ее к Охотникову. И Петлин, и Агаѳья Петровна, и Чайкин, и даже m-me Моторина -- все точно сговорились. Раньше, например, Петлин старался не замечать водевилятника Чайкина, а теперь они сделались друзьями. Все это доходило до смешного, так что даже сам Охотников обратил внимание на некоторыя странности. -- Вас стерегут, Елена Васильевна,-- шутливо обяснил он, глядя Буянке прямо в глаза.-- Но я-то не из тех, которые увлекают женщин, как вы и сами можете засвидетельствовать. -- Вы не любите женщин? -- Как вам сказать... Каждая женщина в себе самой видит героиню, а в мужчине требует героя. Согласитесь, что это не всегда возможно. Нет простоты отношений, потому что нет нормальных людей... Наше воспитание, обстановка, труд и даже самыя удовольствия создают таких героев неизбежно. Мне лично приходилось встречать несколько женщин, которыя нравились мне... Да. Но я не сделал ни одного решительнаго шага, чтобы понравиться им, потому что считаю себя решительно неспособным выносить женское иго. Я никого не обвиняю, но не желаю и обманывать самого себя миражами счастья. Все это говорилось так просто и убежденно, что Бунина начала интересоваться Охотниковым. Что он за человек, какое воспитание получил, из какой среды вышел, кто его друзья, какия у него привычки -- вообще, какое прошлое стоит за ним? Чащиловския дамы сходили с ума от красавца-гастролера, и Буянке как-то было совестно вмешаться в эту толпу даже мысленно. Кстати, он никогда и ничего не сказал ей об ея сценических достоинствах, за исключением нескольких мелких замечаний. Это ее бесило, но спрашивать самой ей не хотелось. -- Это очень умный господин,-- заметил Иван Петрович, разговаривавший с Охотниковым всего раза два.-- С перваго слова заметно... Да и образование наконец есть, него недостает прежде всего и после всего нашим артистам. Всех спектаклей было десять. Охотников уезжал. Перед отездом он опять явился с визитом на дачу и остался на целый вечер, хотя "его дни в Чащилове уже были сочтены", как острил Петлин,-- гастролера приглашали всюду нарасхват, так что, действительно, у него не оставалось ни одного свободнаго часа. Целый вечер, отданный поездке на дачу, польстил Буяике, и она ужасно волновалась, ожидая от этого визита чего-то особеннаго. В ней опять проснулась неудовлетворенная жажда какой-то иной жизни и позывы в неведомую даль. Ведь ее здесь решительно ничто не связывало, кроме больного старика-дяди, который, во всяком случае, не стал бы ее удерживать. А Чащилов ей совсем опротивел: неужели целую жизнь прожит в этом медвежьем углу и даже не посмотреть, как живут другие люди? Так, как она жила,-- нельзя жить: это похоронить себя заживо... Добрецов, Петлин и Чайкин явились раньше Охотникова, и их присутствие раздражало Буянку. Им-то что нужно? Только будут мешать и, наверно, не дадут сказать слова. Это возмутительно!.. Петлин вперед говорит: "наш Исай Борисович",-- что за амикошонство? Болтуны провинциальные, и больше ничего. Когда приехал Охотников, Буянка чувствовала себя очень скверно -- она была раздражена на всех. За чаем Петлин не утерпел и спросил: -- А как вы полагаете, Исай Борисович, относительно Елены Васильевны? Это общая наша любимица... -- Я не знаю, будет ли интересно самой Елене Васильевне знать мое мнение,-- уклончиво ответил Охотников, ласково взглянув на хозяйку.-- Навязываться со своим мнением как-то неудобно... -- Моя роль давно определена дядей в двух словах: чащиловская примадонна,-- не без горечи ответила Буянка.-- Потом, я не понимаю подобных разговоров вообще, потому что в глаза говорить правду но принято... Она была очень хороша в этот момент, хороша своей затаенной внутренней энергией, вибрацией голоса, взглядом потемневших глаз, всей фигурой. Охотников ловко переменил тему и заговорил вообще о новых веяниях в искусстве. Больным местом сейчас являлась обстановка пьес, убивавшая простоту недавняго добраго времени. Публика идет смотреть декорации и костюмы актрис, а не пьесу. Даже есть обстановочныя пьесы, от которых один шаг до феерии. Действующими лицами на сцене являются настоящия лошади, настоящие верблюды и даже слоны, настоящие паровозы, колбасныя лавки, фонтаны, дебаркадеры железных дорог, настоящий шелк и бархат, а в придачу к этому идут уже артисты. Это крайне опасный путь, который грозит деморализацией сцены, той сцены, на которой Шекспир ставил свои пьесы при сальных огарках. -- Верно, collega,-- соглашался Добрецов.-- Даже настоящих собак вытаскивают на сцену... А между тем я, например, всегда лаял за сценой сам, когда это требовалось по ходу действия. -- Вот видите...-- с улыбкой ответил Охотников.-- Я вас вполне понимаю, Савелий Ѳедорович. Буянка едва дождалась, когда кончится чай, и она незаметно увела Охотникова в сад. Весна только начиналась, и дорожки были усыпаны еще прошлогодним сухим листом. Зеленая мягкая травка пробивалась только кое-где, да цвели желтоватыя лесныя анемоны. Пахло горьким ароматом настоящаго весенняго леса, и Охотников вдыхал его полной грудью с особенным удовольствием. -- Вот что, Елена Васильевна,-- заговорил Охотников первым, прерывая неловкое молчание.-- Вы не спрашивали, а я ничего не говорил... Но теперь, перед отездом, могу сказать вам откровенно, что вам оставаться чащиловской примадонной просто грешно. В вас есть искренность, есть правда, а это такое сокровище, которое быстро заигрывается на маленьких сценах под руководством таких ценителей, как Петлин или Добрецов. Мой совет: уезжайте отсюда... -- Куда?-- тихо спросила Буянка.-- Я сама много раз думала об этом и ничего не могла придумать... -- Хотите, я вам помогу? Я понимаю, что ваше самолюбие может оскорбиться этим предложением, но ведь не все же люди думают только о себе... Себя самого я не желаю выставлять образцом добродетели, тем более, что в данном случае я хлопочу более всего о самом себе: мне доставит большое удовольствие видеть вас настоящей артисткой. Буянка молчала. Он взял ее за руку и старался заглянуть ей в глаза. Они, молча, шли все дальше и дальше. "Он меня подманивает, как комнатную собачку",-- думала она с непонятным для самой себя упрямством. В ней вдруг зародилось страшное недоверие к нему, к его хорошим словам, к безупречным манерам, ко всему,-- чем он ей нравился. Это было темное органическое чувство, охватившее ее с безотчетной силой. Ведь те маленькие провинциальные артисты, с их недостатками и пороками, лучше уже по одному тому, что они все на виду. -- О чем вы задумались, Елена Васильевна? -- Я боюсь вас, Исай Борисович... -- Вот как... Благодарю, не ожидал! Последнюю вульгарную фразу он сказал уже совсем другим тоном, прищурив глаза и сжав губы. Вся "хорошесть" точно слиняла с него. -- Да, боюсь,-- повторила тихо Буянка.-- Я отлично представляю себе тех женщин, которым вы уже говорили то же самое, что сейчас высказали мне... "Искренность, правда..." -- да? Оне вам верили и шли за вами, а потом вы отыскивали следующий номер искренности... Я вижу это по вашим глазам, по той излишней самоуверенности, с какой вы относитесь к женщинам, по вашему самодовольному тону... "Вот так влетел..." -- охнул про себя Охотников. -- И знаете, Исай Борисович, мне обидно за вас,-- продолжала Буяпка уже с азартом:-- обидно за вашу талантливость, за ваше исключительное положение, за искусство, наконец. В нас, маленьких людях, живет неискоренимая вера в исключительных людей, с которыми мы связываем все лучшее, чистое, святое... До этого разговора я именно так верила в вас, а сейчас вижу, что вы свое имя не носите с гордостью, а тащите, как приманку. -- Довольно, Елена Васильевна: вы правы...-- печально согласился Охотников.-- Да, вы угадали. Ну что же, легче вам от этого? Вы довольны?

XVI.

Буянка уехала с Охотниковым. Случилось это как-то совсем вдруг, так что Иван Петрович только развел руками. Сама же нападала на Охотникова, сама отыскивала в нем разные недостатки и вдруг свернулась. Перед отездом у дяди с племянницей произошла жаркая стычка, причем Буянка уже защищала Охотникова. -- А я ему не верю, этому накрахмаленному премьеру!-- кричал Иван Петрович.-- Нисколько не верю... Он весь фальшивый и, что опаснее всего, прилично-фальшивый. -- Да ведь это только одно предположение? Ни вы ни я не знаем Исая Борисыча. -- А что ты раньше говорила? а? Одно имя чего стоит... Из жидов не из жидов, из поляков не из поляков, а просто какой-то оборотень. -- Прекрасная логика: если человек ничего дурного не сделал, так сделает. Это называется разсуждать по-бабьи! Человек предлагает мне учиться... Это редкий случай, что я могу воспользоваться советами опытнаго и талантливаго артиста. Наконец, возьмем самое худшее: что он может сделать мне дурного? -- Знаем мы этих господ опытных артистов!.. Этот намек на Бурова бросил всю кровь в голову Буянке. Да, она была глупа, как пробка, но она дорого заплатила за свою ошибку, и, кажется, это достаточное ручательство за то, что вторая подобная глупость не повторится. Несмотря на частые споры и взаимныя недоразумения, Иван Петрович еще в первый раз позволил себе подобный намек на прошлое. Эта деликатность старика всегда обезоруживала Буянку, а теперь она уже ничем не сдерживала себя. -- Да, я любила Бурова,-- повторяла она с ожесточением.-- Да, он бросил меня... Да, у меня нет того будущаго, на какое в праве разсчитывать другия девушки. Что же из этого следует? Разве я кого-нибудь обманула? Разве я солгала кому-нибудь? Если нет мужчин, которым можно довериться, если нет сердца, которое не обмануло бы вас... Дядя, милый, ведь ты забываешь, что я молода, что я жить хочу!.. -- Вот это-то я и хотел тебе сказать, что в молодости главная опасность... Положим, что этот недостаток у женщин проходит быстро, но мы говорим о настоящем. Не верю я твоему Исаю Борисычу!.. -- Он столько же твой, сколько и мой... Я хочу учиться, я хочу видеть настоящих артистов, жизнь людей... Что же мне осталось? Ну, скажи! что?.. -- Разве я оракул, чтобы отгадывать будущее? -- А я тебе скажу, что,-- отравиться... Да. Теперь понял? Разве я не понимаю, что так жить, как я жила, невозможно, что, наконец, порвалась последняя нить, которая привязывала меня к жизни... Я -- лишняя. Когда тебя не будет, куда я пойду со своим одиночеством? Ты думаешь, для меня все в том, чтобы сделаться чащиловской примадонной? Жестоко ошибаешься... Мне мои дешевые успехи уже надоели, и я не хочу жить фальшивой монетой. -- Слова, слова, слова!..-- грустно повторял Иван Петрович, покачивая своей седой головой в такт азартной речи Буянки. Но этим дело не ограничилось. Следующим номером явился Добрецов, который молчал до последняго момента. -- Вам-то что от меня нужно?-- довольно резко спросила Буянка, когда Добрецов приехал к ней прощаться. -- Напомнить о себе заехал, Елена Васильевна,-- с необычной для него кротостью ответил старый театральный волк.-- Вот вы на большую дорогу выходите... да. Что же, большому кораблю большое и плавание. Да-с... Обо всем позаботились вперед, милашка, и себя не забыли, а только вот нас-то и обошли. Впрочем, что же, не вы первая, не вы последняя!.. Всех туда тянет, где и слава, и деньги и шум, а мы будем здесь дотягивать свою гарнизонную службу. -- Все-таки не понимаю, что вам от меня нужно, Савелий Ѳедорыч? -- Ничего-с, Елена Васильевна... У нас свой воз, а у вас свой. Когда я был молод, то и меня тянуло туда, но я воздержался: мне вот здешнее-то дорого-с. Да... Кто без меня-будет гг. артистов пропитывать? Плох Добрецов, и плут он, и ругатель, а без него тоже нельзя. Залетные-то гости не надежны: сегодня здесь, завтра там, а Добрецов останется. Да-с... -- И только? -- И только. Добрецов останется на своем посту и умрет, как водовозная кляча в своих оглоблях... Буянке показалось, что Добрецов чего-то не договаривает и что в его тоне с ней чувствовалась какая-то новая нотка. Ей безотчетно сделалось жаль старика-дядю и неугомоннаго редактора Петлина. Последний успел забыть о своих нежных чувствах к Буянке, потому что они были заслонены горделивым сознанием того, что это он предсказал ей блестящую артистическую будущность. -- Вот посмотрите, как мы развернемся там...-- ораторствовал он, размахивая руками.-- Елена Васильевна, вы припомните провинциальнаго редактора, который всегда гордился вами. Чайкин и Агаѳья Петровна ничего не говорили, но их молчание было красноречивее всех слов. Жаль было и попку Карла Иваныча и собаку Колдунчика, но что поделаешь?.. -- Дальние проводы -- лишния слезы,-- решил Охотников, назначив день отезда. До первой станции провожал Буянку один Сергей Иванович, который привез от нея общий поклон. Старик хмурился и молчал, несмотря на все разспросы. Что же тут было говорить, уехала и все тут. Первые месяцы о ней не было ни слуху ни духу, точно в воду канула. Первую весточку о Буянке принес на дачу все тот же Петлин, вырезавший из газет заметку о гастролях Охотникова на юге России. Фамилия Лохмановой-Голынец упоминалась только между прочим, как дополнение к путешествующей театральной звезде. -- Это первые опыты, а до сезона еще далеко,-- обяснял Петлин ничего не значившее известие.-- Артисты сбиваются в кучки осенью, как перелетныя птицы, тогда и мы увидим, к какому стаду пристала наша Буянка. Осенью Петлин усиленно разыскивал в театральных анонсах имя Буянки и не находил. Ошибка заключалась в том, что он искал его рядом с именем Охотникова. Буянка потерялась окончательно. Иван Петрович сильно встревожился и старался совсем не заводить о ней речи. Ну, отчего она не написала ему ни одной строки? Неужели это так трудно, тем более, что она знает, как ея молчание тревожит больного и стараго дядю. По ночам на Ивана Петровича нападал иногда какой-то суеверный страх; уж не сделала бы над собой чего-нибудь она, эта эксцентричная и крайне искренняя голова? Но ведь тогда можно бы знать через газеты, что и как, а пока в газетах о Лохмановой-Голынец ни слова. Настал октябрь. Труппа Дсбредова открыла свой зимний сезон. Из прежняго состава оставался один Чайкин, да еще поступила на выходныя роли Агаѳья Петровна. -- У этой милашки таланта ни на грош,-- говорил про нее Добрецов.-- Но нам нельзя без хорошеньких рожиц... Каши маслом не испортишь. Поп и комик мой голову повесил: мрачный, мерзавец, сделался. В конце октября Чайкин заявился к Ивану Петровичу на дачу,-- старик жил на ней безвыездно,-- и с торжествующей таинственностью подал письмо. -- От Буянки?-- изумился Иван Петрович, не веря собственным глазам.-- Что же она такое пишет? -- Читайте... Вооружившись очками, Иван Петрович с трудом разобрал небрежно написанное письмо, в котором Буянка сообщала, что "служит" на одной из частных столичных сцен под новым псевдонимом Ривольской. В приписке она спрашивала о здоровье дяди,-- это, повидимому, была главная основа всего письма. -- Да, теперь понимаю...-- вслух думал Иван Петрович, перечитывая письмо.-- Она не хотела выступить под своей фамилией чащиловской примадонны и захотела создать себе новое имя. Да, артистическая гордость... А вы, Платон Егорыч, ничего не слыхали о Ривольской? -- Нет, читал в одной театральной газетке, что это новая артистка, которая пользуется большим успехом. Ей даже предсказывали будущее... -- А Петлин-то, Петлин-то в каких дураках остался!-- от души смеялся Иван Петрович.-- Он ищет Лохманову-Голннец, а от нея давно и след простыл... Ха-ха! Ловко... Старик не досказал одного, именно, что молчание Буянки обозначало и то, что она ошиблась в Охотникове, но не хотела об этом ничего говорить. Обойти этот вопрос молчанием в письме к дяде было неудобно, вот она и пишет Чайкину, как нейтральному лицу, которому ни до чего дела нет. Что же, этого следовало ожидать, и только нужно удивляться, как это ему раньше не пришло в голову. Буянка иначе и поступить не могла, насколько она еще осталась Буянкой. Незадолго до Рождества, когда дни начали уже прибывать "на воробьиный скок", Сергей Иванович ранним утром несколько раз на цыпочках подходил к спальне Ивана Петровича, прислушивался, не проснулся ли барин, и опять отходил. Было еще темно, и в столовой горела стенная лампа. В двух комнатах уже топились печи, как велось издавна, чтобы печи были истоплены, когда барин проснется. По зимам для них это первое удовольствие, чтобы в комнатах было жарко. Сергей Иванович сегодня особенно усердствовал и накалил печи до невозможности. Время от времени он на ходу крестился и бормотал себе под нос: -- Дай Ты, Господи! Охрани, Владычица небесная... А барин как на грех разоспался дольше обыкновеннаго. Старик наконец не утерпел, подошел к двери спальни и осторожно кашлянул: куда ни шло -- семь бед, один ответ. -- Ты с ума сошел?-- послышался недовольный голос Ивана Петровича.-- Чего сапожищами-то своими стучишь, точно лошадь, которую подковывают? -- Сударь... -- Я вот тене покажу такого сударя... Барин обругался форменно, а заснуть во второй раз не мог. Послышалась зевота, старческое кряхтенье и опять брань, но уде добродушная, так, для фасону. Сергей Иваныч даже улыбнулся в руку, стоя у двери. -- Эй, Сергей Иваныч... -- Сейчас, сударь! Когда Сергей Иванович вошел в спальню, на ночном столике уже горела свеча. Ивану Петровичу стоило взглянуть на вернаго слугу всего один раз, чтобы понять, что случилось что-то необыкновенное: старик весь так и сиял... Сначала это даже немного точно обидело Ивана Петровича: чему обрадовался старый дурак? Но потом он сам почувствовал себя тоже весело и, как бы между прочим, спросил: -- Что случилось-то? Уж не именинник ли ты сегодня?.. -- Помилуйте, день ангела моего пятаго июля справляю, сударь... Оглядевшись, Сергей Иванович на цыпочках подошел к самой кровати и прошептал: -- Приехали-с... -- Кто приехал? -- Оне-с... Слушаю этак около пяти часов, будто колокольчик в лесу дрогнул... Кому бы к, нам быть в такую пору? Ну, прислушался... Ближе, ближе... Я вскочил, накинул живой рукой шубенку, а к крыльцу уж подкатила этакая кибиточка. Выскочил я на крыльцо, гляжу и собственным глазам не верю: Елена Васильевна собственной персоной. Ей-Богу!.. Вас не приказали будить и сами сейчас спать. И сейчас спят... -- Тише ты, чего рот-то разинул!.. Сергей Иванович закрыл рот обеими ладонями и даже затаил дыхание.

XVII.

Буянка вернулась в Чащилов навсегда. Она ничего не разсказывала, не жаловалась и не делала никаких предположений относительно будущаго. Иван Петрович, по свойственной ему деликатности, ничего не разспрашивал, как будто ничего особеннаго не случилось. Время от времени на даче появлялись старые друзья, сама Буянка не хотела никуда носа показывать, счастливая тем, что у ней есть свой угол. Из старых знакомых не приезжал пока один Чайкин, занятый в театре утром и вечером. Буянка послала ему наконец записку. Чайкин приехал вместе с m-me Моториной. Эта почтенная женщина была в ужасном волнении, так что несколько времени не могла выговорить ни одного слова, а только махала руками. -- Уж вы здоровы ли, Любовь Михайловна?-- спросила ее Буянка. -- Нет, вы представьте себе, Елена Васильевна, тихоня-то наша... а?-- заговорила Моторина, захлебываяс.-- Нет, я не могу говорить... Вот Платон Егорыч скажет... А я-то, дура, с ней няньчилась! Можно ли так ошибаться в людях в мои годы? Никогда, никогда не прощу себе этого случая... Вчера встретила на улице Ливаневскую... Она уж бросила Борщевскаго и теперь раскатывает по всему городу с Косульским,-- это их кружковский премьер. Хорошо... Повстречалась со мной, взглянула, и сейчас этакая улыбка... У, мерзавка!.. Думает, что я ничего не вижу и не понимаю... -- Любовь Михайловна, я все-таки ничего не понимаю,-- заявила Буянка. -- Ах, я не могу...-- томно проговорила Моторина, закрывая глаза.-- Понимаете, мне просто совестно. Платон Егорыч, разскажите вы... Мужчины ведь умеют в форме шутки разсказывать всякия гадости. Но моему мнению, женщина, посвятившая себя искусству, не должна прикасаться к мужчине... Да, не должна!.. Она должна высоко держать знамя своей независимости... В будущем -- о, я в этом убеждена!-- артистки организуют совершенно замкнутый кружок, в роде весталок, с обетом целомудрия. Да, это единственное условие, при котором только возможно отдать себя всю беззаветно искусству. Самый лучший мужчина в конце концов все-таки порядочная свинья... Excusez du peu, Платон Егорыч, хотя вы и мужчина. Нет, скромница-то наша... а?.. -- Агаѳья Петровна?-- сделала догадку Буянка. -- Ах, я не могу слышать этого имени... Говоря между нами, у меня был отличный план: помните Александра Иваныча Фукина? Ну, так вот была бы отличная парочка... Я смотрю на мужчин, как на печальную необходимость. Да... И кто бы мог подумать?.. Старый развратник, о котором говорить даже неприлично, насказал этой дурочке всяких нелепостей: "у вас, милашка, талант", "я вас выведу в люди" и т. д. И она поверила, и теперь... Нет, я не могу!.. -- Одним словом, Агаѳья Петровна сошлась с Добрецовым,-- обяснил наконец Чайкин сконфуженно.-- Ничего в этом особеннаго нет, по крайней мере, для нас... -- Мне до других дела нет,-- спорила Моторина,-- но эта тихоня... кто бы мог подумать? Наконец какое мое положение, и в какон положении Александр Иваныч? Она -- артистка, она, которая не умеет сказать двух слов... Занятая своими мыслями, Моторина даже не спросила Буянку, надолго ли она приехала, где была и что думает делать. Этот комический эпизод опять сблизил Буянку с Чайкиным, и они даже переглянулись. -- И знаете, кто напел этой дуре в уши: "талант! ах, какой талант!"?-- спрашивала Моторина после небольшой передышки.-- Наш редактор, Харлампий Яковлевич... Да я ему глаза выцарапаю, только попадись он мне!.. Он будет знать... У меня тоже талант! Любовь Михайловна явилась и исчезла, как буря. Она только на одну минутку завернула к Ивану Петровичу в кабинет, чтобы сказать ему несколько теплых слов. -- Матушка, да ты сбесилась?!..-- обругал ее старик.-- К Пастеру надо всех вас отправить... Чайкин остался обедать, а Буянка называла его "печальной необходимостью", как Моторина окрестила всех мужчин. Иван Петрович хохотал над этой кличкой до того, что в дверях столовой показалось встревоженное лицо Сергея Ивановича. -- Вы это что же нас-то забыли, безсовестный человек?-- упрекала гостя Буянка.-- Сознайтесь, ведь вам немножко совестно, печальная необходимость? Только после обеда Чайкин вспомнил, что сегодня у них назначена репетиция, и что Добрецов теперь рвет и мечет. Э, нашлепать и на Добрецова: все равно штраф платить. Он опять чувствовал ту предательскую теплоту, с которой не хотел разстаться. Он сидел и смотрел на Буянку, которая что-то такое ему разсказывала, а он ни слова не понимал и только растерянно улыбался. -- Ведь Любовь Михайловна права,-- говорила Буянка,-- я с ней совершенно согласна... Это грустная правда, но тем не менее правда. Я поставила крест на свою артистическую карьеру, именно потому, что... Послушайте, да вы не слушаете меня, печальная необходимость?.. Кому же я говорю: в пространство?.. Вы читали когда-нибудь, как монахи прежде образа писали? Наложит на себя пост, молится, исповедуется и только потом приступит к работе... Это и есть искусство. Нужно всю душу в него вложить и чистую душу... Газетчики смеялись над одной опереточной актрисой, которая молилась в своей уборной, прежде чем выйти на сцену Прекрасною Еленой. Но я ее понимаю... Тут дело не в окладах жалованья, не в рецензиях, не в аплодисментах, а в собственном сознании. Должны быть жрицы в искусстве, а не женщины, которыя продают себя дороже или дешевле. Где искусство меряется деньгами, там его нет... Нет, вы сегодня неспособны слушать меня!.. Вечером приехал Петлин и был встречен общим смехом. -- Вот ужо задаст тебе Любовь Михайловна,-- травил его Иван Петрович.-- Будешь знать, как открывают новые таланты. Она меня по пути чуть не отдула... -- Что же, я, кажется, ничего не сделал, господа?-- смешно оправдывался редактор. А что касается Агаѳьи Петровны, так это... гм... как это сказать? Одним словом, я тут решительно ни при чем... С возвращением Буянки жизнь на даче приняла самый оживленный характер. Даже появилась раз сама Агаѳья Петровна в сопровождении, конечно, Добрецова. Она отнеслась к Буянке самым строгим образом и, между прочим, спросила, что делает здесь Чайкин,-- он совсем испортился и пропустил уже две репетиции. -- Да, милашка, загулял,--подтвердил Добрецов, ужимаясь и подмигивая. -- Целых две репетиции, это ужасно!-- говорила Буянка, покачивая головой.-- Уж не сошел ли он с ума?.. Ведь это нынче принято. -- Он делается просто ужасным человеком,-- продолжала Агаѳья Петровна.-- Реплики перепутывает, как-то глупо улыбается, когда начнешь с ним говорить... -- Вообще идол,-- подтвердил Добрецов.-- А мы его штрафиком, милашку, прикроем... штрафиком. Это иногда образумляет... Вот что, Елена Васильевна, а мы к вам по делу: сейчас вы свободны... публика вас любит... -- Ну, я кончила, Савелий Ѳедорыч,-- смущенно ответила Буянка.-- И очень устала... -- Ну, это вздор, милашка... -- Нет, не вздор... Отказ был решительный и безповоротный, так что Добрецов и Агаѳья Петровна имели полное основание обидеться. Так искренно обрадовавшийся возвращению Буянки Сергей Иванович ходил хмурый и недовольный. Иван Петрович положительно терпел от него притеснения, но молчал, покоряясь своей доле. Особенно брюзжал Сергей Иванович, когда на дачу приезжал Чайкин,-- старый дворецкий просто ненавидел водевилятника, точно тот хотел что-то украсть и только ожидал удобнаго момента. Однажды Сергей Иванович заявился утром в кабинет к Ивану Петровичу и заявил прямо, что он больше не слуга. -- Это еще что за глупости? -- А уж, видно, так, сударь... Стар я стал, самому пора на отдых. Будет, послужил... -- Глупости! -- Нет, уж увольте. Не согласен, и все тут... -- Да говори человеческим языком, а не тяни из меня жилы. -- Что же тут говорить: только слепой не видит. Не сегодня -- завтра, а Елена Васильевна закон примут с этим стрекулистом... Да. А я не согласен. Претит. Не по себе дерево выбрал... -- Да нам-то какое дело до них? -- Вы про себя как знаете, а я не согласен, сударь... Иван Петрович позвал Буянку и потребовал обяснений. Сергей Иванович переминался у дверей, опустив стыдливо глаза. -- Правда это?-- спрашивал Иван Петрович дрогнувшим голосом.-- Да...-- тихо ответила Буянка.

-----

Ровно через год Охотников приехал опять на летния гастроли в Чащилов. На пароходной пристани его встретил Буров, служивший в труппе Добрецова. Старые знакомые обнялись и расцеловались. Вечером они сидели в гостинице "Париж" и пили красное крымское вино, как и следует премьерам. -- Знаешь новость: Ривольская вышла замуж,-- сообщил, между прочим, Буров. -- Ривольская? Позволь, фамилия, кажется, знакомая... -- Еще бы! Она теперь m-me Чайкина... ха-ха!.. А тебе стыдно забывать свои маленькия увлечения... Тогда увез ее и... Ну, одним словом, я не охотник до семейным тайн, а ты все-таки порядочная свинья. -- Позволь, да ведь это Буянка? Она же Лохманова-Голынец? -- Прежде всего я скромен в таких делах, и всякое женское имя для меня священно... -- И для меня тоже. Но это все вздор... Я с ней немножко был знаком когда-то. Гм!.. Пауза. Бутылка опустела и заменена новой. Лица раскраснелись. -- Вот что, Исай Борисыч, сделаем ей завтра визит?-- предложил Буров. -- Это еще что за фантазия!.. -- Нет, серьезно... Мы с тобой люди без предразсудков и не будем ревновать Елену Васильевну, а мне ужасно хочется взглянуть на Чайкина в роли мужа. -- Зачем же ставить человека в неловкое положение? А впрочем, мне все равно, едем... На другой день утром они катили за город, на дачу. Одряхлевший Сергей Иванович не узнал Бурова и провел гостей в залу. -- Нам Платона Егорыча нужно видеть,-- повторял Буров. Хозяин не заставил себя ждать. Его появление было встречено снисходительными улыбками и переглядыванием. Чайкин сначала покраснел, а потом побелел. -- Что вам угодно?-- спрашивал он, не двигаясь от дверей. -- Как что: в гости приехали старые товарищи. У Чайкина захватило дух, и он молча указал на дверь. Но непроспавшимся премьерам показалось это так смешно, что они продолжали сидеть. -- Нас, кажется, просят удалиться?-- заметил Охотников.-- Но прежде я желал бы видеть Елену Васильевну... -- Вон!..-- крикнул на них Чайкин, топая ногами. На этот крик послышались легкие шаги, и в дверях столовой показалась Буянка. Гости поднялись со своих мест, как и следует благовоспитанным людям. Буянка посмотрела на них, потом на мужа и скрылась. -- Вон, мерзавцы!..-- орал Чайкин, не помня себя от бешенства. -- Молчи, щенок!-- крикнул ему Буров и погрозил пальцем. В этот момент где-то в соседней комнате раздался глухой стук. -- Ну, это семейное счастье началось,-- заметил Охотников, шагая в переднюю. Когда Чайкин вбежал в столовую, он чуть не запнулся на лежавшую на полу Буянку: она лежала с простреленной головой. Попугай Карл Иваныч неистово выкрикивал из своей клетки: "как? что? почему?". Оставить комментарий Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (yes@lib.ru) Год: 1880 г.