Был такой случай…

БЫЛ ТАКОЙ СЛУЧАЙ… Повесть

Когда Федю Кораблева спрашивали, где он живет, он отвечал:

— За переездом.

И было понятно, что мальчишка имеет в виду Сосновый переезд.

Что такое переезд? Рельсы, деревянный настил, полосатый шлагбаум. Около самого пути — белая будка с балкончиком. На балкончик выходила полная женщина в форменной фуражке и белой кофточке и подымала навернутый на палочку желтый флажок. Так она провожала каждый проходящий поезд.

Существовали, конечно, и другие переезды, но Федя там не бывал. Знал только свой — Сосновый. Так назывался он, может быть, потому, что к этому переезду почти вплотную подходил сосновый лес, а может быть, потому, что когда-то им заканчивалась Сосновая улица. А потом десятка два домов шагнули за переезд, в открытое поле. В одном из этих домов и жил Федя Кораблев. Перед окнами шло асфальтированное шоссе и нитка железной дороги. А дальше — небо и горизонт…

В их доме находились две квартиры, во дворе — два цветника, дальше — сарайчик для дров, в котором было две двери. Все это оттого, что здесь проживали две семьи: Перелясовы и Кораблевы. Кораблевых трое: мать — Лидия Борисовна, ее дочь Тая и сын Федя.

Лидия Борисовна работает ремонтницей. Встает она в пять: готовит на весь день для Таисьи и Феди. В семь она уходит на станцию. Оттуда ее везут на рабочем поезде к месту работы — иногда это близко, иногда далеко. Обед им привозят. На месте она надевает оранжевый жилет и в нем работает. Возвращается вечером.

Мать уже немолодая — так говорит она сама. До пенсии ей еще далеко, но выглядит она, и правда, старше своих лет. С работы возвращается усталая… Иногда рассказывает, что произошло «на дороге». Какая-то Валя работает как попало: забралась в кусты и дала храпака… Она дрыхнет, а за нее работай… А Мария Панкратовна, которую Федя никогда не видел, придавила палец — ноготь, должно быть, слезет; а Любка плохо щебенку подбивает, после нее приходится переделывать… А вчера на дороге кто-то разбил три контейнера. Милиция прибыла, но уже поздно… Осталось только две раздавленные коробки у асфальтированного шоссе. Коробки из-под женских зимних сапог. Те, кто разбил, ждать не будут, похитили добро и поминай как звали…

Таиска учится в университете, на физмате. Федя пробовал заглянуть в одну ее книжку и не понял ни строчки. Премудрость — выше ума человеческого. А Таиске это все — по колено. Значит, она ужасно умная.

Таиска сама себя недооценивает:

— Я обыкновенная, просто мне дается легко.

У Таискиного зеркала, что стоит на тумбочке, недавно появились всякие девичьи причиндалы: духи, кремы, шпильки. Федя удивился:

— А зачем тебе — ты и без того красивая.

— Скажешь тоже!

А сама, конечно, знает, что это так.

Федя рано понял, как плохо иметь красивую сестру. Где бы она ни появилась с братом, все на Таиску пялят глаза, как на какое-нибудь чудо. Да, она красивая. А он — «так себе». Ему тоже хотелось бы выглядеть несколько попривлекательнее, но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, он и не собирается никому нравиться.

Для Лидии Борисовны Тая — свет в окне, не то, что Федя. Тот учится «в полосочку»: иногда пять, четыре, три, изредка даже два. То сочинение сдал не вовремя, то задерется кто-нибудь — ну как не дать сдачи? Последнее время Федя чувствовал, что мать не спокойна за Таю. Чуть припоздает та из университета — Лидия Борисовна по нескольку раз выходит во двор встречать. А что, спрашивается, с ней может случиться? Маленькая она, что ли? Так Федя мать и спросил. Лидия Борисовна ответила:

— В том-то и дело, что не маленькая.

Со своими соседями Кораблевы с некоторых пор «на ножах». Впрочем, это только так говорится. До ножей, само собой, дело не доходит… Началось это давно. Почему? Во-первых, когда умерла старушка-соседка, Перелясовы мечтали занять весь дом, но из этого ничего не вышло. Напрасно старик Перелясов грозил, что будет жаловаться. ЖЭК вселил Кораблевых — и все.

Вторая причина — в ночь под первое сентября прошлого года кто-то забрался в перелясовский цветник и ополовинил их лилии. Кто-то… А подумали на Федю. Перелясов даже участкового милиционера, Черныша, вызвал. Лидия Борисовна, которая обычно соседям все прощала, на этот раз возмутилась: «Ну, это уж слишком!»

Черныш, правда, отнесся к делу без энтузиазма: составил акт, измерил складным метром следы на земле и на этом поставил точку. Но все же обидно…

И, вообще, не понятно, почему Перелясовы не купят себе отдельный дом? Эльма Самойловна, жена Перелясова, говорит, что нет денег, но вряд ли это так. И она, и ее муж Модест Антипович просто прибедняются. Оба — пенсионеры, но денежки у них, как видно, водятся. Они не в пример богаче Кораблевых: телефон у них, цветной телевизор, водопровод на кухне, верандочка, качалка, ковер и многое другое.

Лучше всего, конечно, телевизор. Без него какая жизнь… Правда, Федя нашел выход: взбирается на третью перекладину той лестницы, которая ведет на чердак, и заглядывает в перелясовское окно. Поверх занавески отлично виден экран. Иногда мешает затылок Модеста Антиповича. Но, к счастью, когда дело доходит до футбола, Модест Антипович уже дремлет, склоняет голову ниже и ниже, и тогда видно все до мельчайших подробностей. Спрашивается — зачем ему телевизор?

Федина мама сердится, усовещает сына:

— Где ты был? Опять у чужого окна? Охота унижаться? — Свои нравоучения она обычно заканчивает поговоркой: — На чужой каравай рот не разевай.

Что ж, это вполне резонно, но недолго осталось Перелясовым гордиться телевизором. Скоро у Кораблевых будет свой.

Мама об этом ничего не знает. Федя и Таиска втайне от нее копят деньги. Накоплено только 282 рубля. Но это неважно. Решено — значит, будет, хоть через год, но обязательно.

Откуда у них деньги? Очень просто: Таиска что-то берет считать на Моторном заводе, а Федя подрабатывает на железной дороге. На лето составилась студенческая бригада. Туда приняли Леньку Бублика, а тот потащил за собой Федю. Бублик сам на волоске, но все же позаботился о друге. Состоялся разговор со студентами, в котором Бублик превозносил достоинства Феди:

— Вы знаете, какой он жилистый!

— Не похоже…

— Это на вид он мелкий, а так почти взрослый. В каждом классе по два года сидел.

Все это, конечно, выдумки. Ни в одном классе Федя не сидел… Но на этот раз он не мешал врать Леньке — сопел и помалкивал. Студенты тоже, видимо, понимали, что Ленька преувеличивает, но не подавали вида.

— Пусть ходит. Посмотрим.

И Федя старался изо всех сил.

А вообще-то хорошо: ночь, пустынные улицы, желтые, зеленые и красные огни товарной станции. Легче всего было разгружать вагоны из Средней Азии — студенты где-то достали желоб, и по нему сами катились арбузы. Иногда какой-нибудь неудачник выскакивал на асфальт, разбивался. И тогда он становился сладкой добычей ребят.

…Есть у соседей и овчар Нерон. На ночь Перелясовы открывают калитку в цветник, чтобы Нерон до утра караулил их лилии. А днем он больше в конуре. Конура у него отличная. Просторная, сухая, с застекленным окошечком и пенопластовым ковриком. Только электричества не хватает. Конура — что твоя квартира. Сам бы жил. Сомнительно только одно — как правильно называть собаку. По этому поводу получился спор у Феди с Таиской: она утверждала — надо «овчарка», а Федя говорит — «овчар», так как Нерон мужчина. По замыслу Перелясовых, Нерон должен бы стать диким и злым, но Федя давно уже его закадычный друг.

Подружиться с Нероном не так-то просто. Федя, чтобы приручить собаку, вылавливал из своего супа куски мяса. Один раз сестра застала его за этим делом. Пришлось сочинить, что мясо нужно для рыбалки. На него, будто бы, карась здорово клюет. Таиска поверила — она в рыболовецких делах ни в зуб ногой. А вообще-то Федя врать избегает. Он убедился, что говорить неправду хлопотно. Соврешь, а потом в голове держи, что соврал и кому. И действовать соответственно. Так, например, после того разговора о карасях, хотя и не очень-то хотелось, пришлось топать с удочками на озеро. А это километров шесть только туда. В общем, Федя не раз убеждался, что гораздо проще говорить правду: сказал — и ходи себе гоголем, ни о чем не думай.

И что за обидная кличка «Нерон»? И зачем он только откликается? Федя на его месте и ухом бы не повел. В учебнике про Нерона ни слова. Пришлось обратиться к школьному историку. Перемена была маленькая — сильно не разговоришься. Но то, что узнал Федя, очень очернило личность этого римского императора. Слово «садист» Федя нашел в словаре, но оказалось, что он его почти знал. Кроме того, историк сказал о Нероне: «…прославился своей жестокостью…» Одного этого уже достаточно было бы. Столько веков прошло, а люди все помнят, какой он был свирепый.

В общем, Федя решил твердо овчара переименовать и назвать Джульбарсом. Благородное и знаменитое имя. Не то что Нерон какой-то…

Из-за этого Федя с Модестом Антиповичем еще раз поссорились. То есть, не поссорились, но добавили к тому, что было. Вышел Перелясов на свою верандочку с пластмассовой плошкой в руках и ну звать:

— Нерон! Нерон!

А Федя потихоньку:

— Джульбарс! Джульбарс!

Вот тут Джульбарс и заметался: не знает, как поступить — и хозяину нельзя не подчиниться, и к мальчишке большая симпатия.

Перелясов продолжает свое уже с угрозой в голосе:

— Нерон! Ко мне! — И по коленке призывно шлеп-шлеп.

Федя тоже зовет пса:

— Джульбарс! Сюда! — И показывает ему конфету в красной бумажке.

В общем, у них на то пошло: кто кого.

Кончилось тем, что овчар махнул хозяину хвостом, улыбнулся виновато — и к кораблевскому заборчику. Такого позора Перелясов снести не мог, нахмурился — и в дом. Даже плошку собачью швырнул прочь. А Джульбарс Федину конфету вместе с бумажкой вмиг схрумкал и еще просит.

После этого Перелясов совсем перестал здороваться с Федей (раньше все же сквозь зубы), а заодно — с Лидией Борисовной и Таиской. (А они-то, спрашивается, причем?) До этого случая Кораблевы называли соседей уважительно «Модест Антипович» и «Эльма Самойловна». (Имя «Эльма» Феде сначала не понравилось: звучит, как ненастоящее, смахивает на название какой-то зубной пасты. А потом привык — ничего). А тут стали называть соседей с насмешкой: «Перепляс» и «Переплясиха» — будто они кого-то переплясали. Прозвище, вроде, веселое, но какие там пляски — оба люди солидные и серьезные. Она до пенсии работала страхагентом, а он — главным бухгалтером на мясокомбинате. Теперь стали: она — старушкой, он — старичком, «божьим одуванчиком». Впрочем, на счет одуванчика Федя ошибся. Верно Лидия Борисовна как-то сказала: «Чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть». Но об этом потом…

Мирно ли Перелясовы жили? (Об этом позже участковый Черныш спрашивал Федю.) А кто их знает? За стеной ничего толком не слышно. Да он и не прислушивался. Но все же раза два Федя был свидетелем: Эльма Самойловна выходила на верандочку и потихоньку плакала. Тогда еще Федя спросил ее:

— Вам воды принести?

Она не захотела.

— Нет, спасибо… Это не поможет.

Другой раз было то же самое, но Федя спрашивать ничего не стал. Только с Таиской поделился:

— Переплясиха-то опять…

На этом все и кончилось.

Цветы Эльма Самойловна носит продавать в бельевой корзине. Носит на кладбище, которое совсем недалеко. В этих случаях она надевает темные очки, берет с собой складной стульчик и зонтик.

Особенно много цветов у нее покупают в «родительский день» и на Троицу.

А Модест Антипович ничего не делает. Днем его вообще не видно, а когда солнце переходит на другую сторону дома, он выползает на верандочку в тюбетейке, с газеткой и — плюх в качалку… Должно быть, он любит посидеть и послушать, как шумят сосны. Даже когда нет ветра, они поют свои песни. Всегда их слышно над домом. Вернее, над крышей. Над Кораблевыми их три, а над Перелясовыми четыре. Это, конечно, несправедливость. Их трое, и Кораблевых трое. Впрочем, сколько Перелясовых — трудно сказать. Живут они вдвоем. А как считать Аркадия, который сейчас служит на флоте? Впрочем, говорят, уже отслужил, но домой не торопится. И вернется домой или нет — неизвестно.

Федя хорошо его помнит. Аркадий Бугримов. Мать звала его Арик, а улица — Белый. Он и правда белый. А в общем-то, парень что надо! Каждое утро обливался в садике холодной водой из шланга, а зимой до пояса обтирался снегом. (Феде тоже хотелось бы так же не бояться холода и играть мускулами.) Здесь же, около верандочки, он занимался тяжелой атлетикой — поднимал и швырял штангу. И проигрыватель у него был — «Аккорд» с двумя колонками. Летом он вешал их на столбики верандочки. Проигрыватель пел песни. А теперь тихо.

Известно, что у Перелясовых есть еще дочь Фиска, она живет с мужем в Н. Фиска как-то приезжала к старикам, переночевала и уехала. Федя видел ее только мельком. Арик — сын Эльмы Самойловны, а Фиска — дочь Модеста Антиповича.

Лидия Борисовна на своей половине тоже разводит цветы, но до Перелясовых ей далеко. Прежде всего, у нее нет воды, Перелясовы протянули из кухонного окна шланг и лей — не хочу. Прежде они и Кораблевым уделяли, но теперь перестали. (Вернее, Кораблевы сами не обращаются.) К тому же, Лидия Борисовна занимается цветами от случая к случаю, а чтобы что-нибудь получалось, нужно постоянное внимание. Это хоть к чему относится… Но главное — силы. Мать придет с работы «без рук, без ног», не до садика… А Таиска и Федя плохие помощники. Таиске бы за своими книжками сидеть, а Феде с друзьями бегать.

Года три назад у Аркадия и Таиски кое-что намечалось. Феде запомнился один вечер: Белый пришел в кораблевский садик, и они с Таиской все говорили и говорили, словно решили обсудить все на свете. Все уже спать легли, даже Джульбарс залез в свою конуру, а они все не могли расстаться.

Потом они с Таиской готовились в университет. Весь дощатый стол в садике был завален раскрытыми учебниками таблицами и справочниками. Но Аркадий не сдал, а Таиска поступила на физмат. Аркадий пошел служить в армию.

Федя помнил также, как Белый уезжал. Правда, сам Федя на вокзале не был, но при том присутствовал Ленька Бублик. Он в этот день вместо своей матери, Маргариты Михайловны, подметал перрон.

— Плакала? — спросил Федя его про сестру.

— Хохотала.

Федя не поверил:

— Загибаешь!

— И он тоже хохотал. А потом она поцеловала его прямо при всех.

— Врешь!

— Сам видел. Вагон уже тронулся. Она вдруг вскочила на подножку и чмок его прямо в щеку.

— А он?

— Тоже хотел, но не успел…

То, что рассказывал друг, поразило Федю. Впрочем, сестра держалась так, как будто ничего не случилось.

Белый уехал, как в воду канул. И вдруг из Владивостока — письмо с фотографией. На ней двое моряков: Белый и еще кто-то. Белый сам на себя не похож: красивый, взрослый — как будто не месяц прошел, а несколько лет. Того, второго, Таиска сразу отрезала, а Белого повесила над своей кроватью. Вот так Аркадий поселился у Кораблевых.

От железной дороги их дом стоит близко. Ясно слышно, как мимо дома проходят поезда. Кораблевы по их шуму научились определять время. Им и часов не надо — на стене часы давно остановились, никто не подымает их гири. Можно бы отнести их в комиссионный магазин, но мама говорит, что это единственная вещь из «того дома». Теперь там Черныш со своей женой и многочисленными ребятишками. Черныш — участковый вместо отца Феди. Отец умер, когда мальчишка был совсем маленький. Феде идет пенсия, как «потерявшему кормильца».

Чтобы участкового легче было найти, около дома Черныша по ночам горит фонарь. Во всем другом этот дом ничем не отличается от остальных.

Каждый раз, проходя мимо него, Федя несколько замедляет шаг. Вечерами, когда внутренность домика освещена, он видит на потолке большой зеленый абажур. И тогда кое-что вспоминается. Однажды он спросил:

— Когда мы уезжали, ты оставила наш абажур?

— Не помню, — ответила мама.

— Зеленый?

— Да…

Федя так и думал: вещи все увезли, а абажур остался висеть.

На поезда обращали внимание главным образом взрослые. Мальчишки чаще определяли время по солнцу. Зимой рано темнеет, зато летом ребята бегают допоздна. «Бегают» — это матери так говорят, глупо было бы все время просто бегать. Нет, мальчишки не бегают, а играют в футбол. Здесь у них все, как полагается. Впрочем, если уж на честность, то футбольный мяч у них ненастоящий — это девчачий резиновый мяч, клеенный и переклеенный. Он принадлежит Леньке Бублику.

А когда надоедает футбол, мальчишки начинают играть в прятушки. Это продолжается до темноты. Тогда интереснее всего: можно пройти совсем рядом и никого не заметить, а если ты сам спрятался, то легче незаметно выскочить и «застучаться». А еще лучше с кем-нибудь переодеться, чтобы тот, кто «голит», неправильно назвал имя, тогда можно выскочить из засады и, подпрыгивая от радости, выкрикивать: «Обознался! Обознался!» — и снова спрятаться.

Обычно прятушки кончаются тем, что Ленькина мать кричит в форточку:

— Лапушка!

Ребята подначивают Леньку:

— Лапушка, тебя!

Ленька делает вид, что зов матери его не касается. Через некоторое время она опять зовет:

— Лелик! Домой!

Никто, кроме матери, его «Лапушкой» и «Леликом» не зовет. Впрочем, и настоящее его имя никто не употребляет. Он — Леопольд, но это слишком мудреное имя.

— Домой!

Ленька и на этот раз притворяется, что не слышит, и наконец из форточки раздается угрожающее:

— Ленька, черт! Сколько раз можно говорить?! Выйду — башку оторву…

Только после этого Ленька «сдается», вылазит из своего укромного местечка и, буркнув сердито: «Чур, не играю», плетется домой.

После ухода Леньки появляется предлог прекратить «прятушки». Но никто еще не решается сказать: «Айда домой». Потом случается происшествие с одним из самых маленьких. Ищет его сначала тот, кто «голит», потом все… Оказалось, он пригрелся в каком-то закутке и уснул. После этого уходят домой еще несколько ребят. Остаются на улице только самые безнадзорные. Они садятся поплотнее на крыльце сарая и рассказывают друг другу разные случаи. Один страшней другого. Кое-что они слышали, кое-что читали, остальное — выдумали.

Когда Федя возвращается домой, все уже спят. Не зажигая света, он нащупывает на столе оставленные для него кружку молока и кусок хлеба.

Все лето Федя спит в сенях. Он укладывается на раскладушку, но спать не хочется. Приходят мысли о Бублике. Ленька собирается стать главным следователем. Обязательно главным, на меньшее он не согласен. Мистер Холмс, отец Браун и мосье Мегрэ для него добрые друзья. О них он знает все.

У Леньки есть странности, и довольно заметные. Первая странность: почерк у него округлый и разборчивый, как у девчонки. И тетради он ведет по всем предметам, даже по зоологии, раскрашивая рисунки в них цветными карандашами.

Вторая странность: играет в футбол без азарта. Пояснил, что просто развивает сердце и легкие. И еще быстроту реакции. По правде сказать, не очень понятно: как это играть без азарта? На то и игра, чтоб хотелось выиграть. Однако Бублик играет, и неплохо.

Благодаря Леньке Федя познакомился с Игорем Григошиным. Был у Кораблевых телевизор. Еще от отца остался: громоздкий ящик с маленьким экраном. Телевизор не действовал и потому стоял в сенях. Федя пробовал его починить. Он ничего не понимал, но придерживался принципа: отвинтил — туда же привинти. Пыли было много. Федя ее убрал, но видно не в ней заключалась основная загвоздка. На помощь явился Ленька с преогромной отверткой. Федя встретил его ехидным вопросом:

— А колун не захватил?

Ленька сперва не понял:

— Зачем колун?

А когда понял, обиделся:

— Сам ты колун!

Таиски не было дома, и Федя с Ленькой разложили детали телевизора по всему полу. Никто не мешал. В общем, Ленька доконал телевизор, раньше хоть звук был, а теперь и приемник замолчал.

Друзья вынесли его в сени и прикрыли мешком из-под картофеля. А через несколько дней Ленька сообщил другу:

— Игорь приехал! Чуешь?

— Что за Игорь?

— Был на военном корабле радистом… Мастер, одним словом. Для него телик — раз плюнуть. Он на этом деле собаку съел.

— А что он вообще за парень?

— Игорь только что с флота. Поселился у нас. Он в маленькой комнатке, а мы в большой. Парень ладный, не пьет, не курит. Кровати у него пока нет. Но уже купил велосипед. Что еще? В наш город сманил его Белый, а сам не приехал. Помнишь Белого?

Федя ясно представил себе, как поезд стоял несколько минут на станции и, возможно, Аркадий сомневался — сойти или нет?

А потом, когда проезжал через Сосновый переезд, не мог не видеть крышу своего дома. Игорь слез, а он покатил дальше…

Игоря позвали друзья, когда Таиски дома не было. Первым делом Игорь снял пиджак и остался в тельняшке. Федя присмотрелся — личность Игоря вроде бы знакомая. Засмеялся:

— А я тебя знаю.

— Каким образом?

— Ты тот, которого Таиска отрезала.

— Не понял.

Федя рассказал, как сестра разрезала фотографию пополам.

— А где же часть, которую она оставила? — спросил Игорь.

— А вон она!

Показал фотографию Белого над Таискиной кроватью.

— Вы вместе служили?

— Было дело.

— А почему он не едет?

— Он проехал в Н. Там у него сестра. Работает на конфетной фабрике. Отчим посоветовал ему.

Федя постарался его успокоить:

— Ты не обижайся, что тебя отрезали.

— Отрезали, говоришь? — Игорь улыбнулся. — Ну, это еще не беда. Хуже, что телевизор ваш никуда не годится. Его переделывать — никакого смысла. Выгоднее купить новый.

Федя сказал солидно:

— Подумаем…

Так телевизор опять вернулся в сени.

Этот год у Феди какой-то невезучий. По алгебре хотя и перевели в восьмой класс, но с работой на осень. По этому поводу был разговор с завучем. Завуч спросила:

— Ну что мне с тобой, Кораблев, делать?

— Подгоню!

— Это я уже слышала.

Федя стал припоминать: действительно, обещал подогнать.

— Надо будет походить в школу, — посоветовала завуч.

Федя знал, что в школе будет заниматься с отстающими Лилия Леонидовна. Каждый день предстояло торчать в классе, затем дома готовить уроки… Противно!

— Я сам…

— Ну что ты один сделаешь?

— Сестра поможет.

— А она алгебру знает?

— Еще бы! На физмате учится.

— Ого!

И дальше пошло-поехало:

— Такая сестра, а ты?.. Как не стыдно?

Как будто одно от другого зависит. Сестра сама по себе, а Федя сам по себе.

Все же пришлось сказать Таиске о том, что тройку по алгебре учительница выставила условно.

Таиска сказала только:

— Ну ты даешь!

Больше ничего не было: ни нотаций, ни упреков. Стали заниматься каждый день. Федя предложил было два раза в неделю, но Таиска не стала слушать его доказательств. Ответила кратко:

— Там посмотрим!

И дело с концом.

Феде понравилось, как она объясняет, у нее получалось много понятнее, чем у Лилии Леонидовны. Только решать задавала целыми страницами. Федя пытался сопротивляться. Не тут-то было.

Сестра не спорила, но и не уступала.

В это время появилась Клавушка. Федя вернулся с улицы. Был поздний час. Таиска обратилась к брату:

— Сегодня ляжешь на полу. Я тебе в комнате постелила.

— Что за новости?

— На твоей раскладушке спать будет Клавушка. Она из дома ушла…

Федя не спросил, почему ушла, но обиделся:

— А я причем?

— Так надо!

Таиска смотрела на Клавушку и не верилось, что было время, когда они сидели за одной партой. Тогда у Клавушки было прозвище «Птичка-невеличка». Она и теперь осталась маленькой. Но сколько с тех пор произошло тяжелых событий. Отец и мать Клавы, научные работники, погибли в автомобильной катастрофе. После этого она пустила к себе на квартиру брата с женой. Через несколько месяцев эта жена создала Клаве такие условия, что ей пришлось уйти… Сама о себе Клавушка ничего не рассказывала, но Тая, думая, что Федя спит, сообщила матери, что прошлой зимой Клавушка выходила замуж за однокурсника, но брак этот оказался неудачным, они разошлись… Этим дело не ограничилось — в Новосибирске, где училась Клавушка, она нахватала в институте двоек и с таким «багажом» приехала в Томск. И «хвосты-то» серьезные: высшая математика и физика. Решила вообще бросить учиться.

Таиска стала ее разубеждать.

— Надо попытаться пересдать. Я тебе помогу… Главное — не унывай. Держи хвост морковкой…

Лидии Борисовне Клавушка почему-то сразу понравилась. (И правда, было в ней «что-то такое».)

— Поглянулась мне твоя подружка, — призналась она.

Таиска возразила:

— Во-первых, она не подружка. Мы только бывшие одноклассницы. К тому же, очень разные. Во-вторых, ты ее еще не знаешь…

— Может быть.

— «Не может быть», а точно… Но помочь надо — у нее все плохо. Такой период…

В общем, Клавушка поселилась у Кораблевых.

Занимались они с Таиской в садике, за дощатым круглым столом. Однажды Федя заметил, что Таиска стала покуривать. Обнаружилось это так: Лидия Борисовна нашла в помойном ведре окурок:

— Федя, это твой?

Федя с недоумением посмотрел на нее, на окурок и вздохнул. Но на этот раз он не был виноват.

Разговор о куреве был уже не первый. Первый произошел месяца два назад. Тогда мать узнала о том, что Федя курит. В школе с товарищами, за углом, в большую перемену. Но дома — никогда. Она, поймав его за рукав, потребовала:

— Ну-ка, дыхни!

Феде пришлось дыхнуть.

— Не врут люди, — вздохнула мать.

На этот вопрос Федя ничего не смог ответить. Мать не стала «пробирать» или стыдить, сказала только:

— Думаешь, у нас есть лишние деньги?

— Ничего не надо. Я бросить решил.

— Решил?

Вот тут Федю и заело. Решил бросить с четвертой четверти. Решил, но все как-то не получалось…

Теперь, не дождавшись ответа, мать продолжала укоризненно:

— Ты же обещал… Какая сейчас четверть?..

Хорошо еще, не заметила на окурке след губной помады. Ушла во двор.

Так получилось, что виноват оказался Федя, но он ни словом не проговорился. Таиска благодарно обняла и поцеловала брата. Вот этих «телячьих нежностей» Федя терпеть не мог. И вообще, они были большой редкостью, по пальцам можно было сосчитать, когда Таиска целовала брата.

— Отстань… Куришь, значит?

— Я не всерьез.

— Тем более ни к чему.

— А сам?

Феде «крыть» было нечем, замолчал. Плохой он агитатор против курения.

Фотографией Белого, что была у Таиски над кроватью, почему-то очень заинтересовалась Клавушка. Она сняла ее со стены и стала рассматривать:

— Это кто у тебя?

— Ой, не надо, отдай, — испугалась Таиска.

— Ну, чего заойкала, сейчас отдам. Кавалер?

— Да! Отдай!

Клавушка засмеялась:

— На, возьми. Подумаешь, добро!

В этой сцене вдруг проглянула какая-то другая, незнакомая Клавушка.

Один раз получилось так, что Федя целый вечер был с Клавушкой вдвоем. Как-то нечаянно разговорились. Клавушка спросила его:

— Кем ты мечтаешь стать?

Он, конечно, знал, но высказывать свою мечту, да еще девчонке, не хотел.

— Еще не думал. А ты?

— Артисткой, — отозвалась Клавушка с готовностью.

Это было удивительно: Клавушка — и вдруг артистка! Смех курам. Но Федя и вида не подал:

— А что ты можешь?

— Читать.

Он был разочарован:

— Читать и я умею.

Клавушка взяла с Таискиной книжной полки голубой томик Блока:

— Ну вот это, например. Хочешь послушать «Демона»?

Клавушка начала читать. Сначала Федя слушал довольно равнодушно, но затем неожиданно для самого себя почувствовал озноб — тот самый, какой приходил к нему на хороших фильмах. Хотелось слушать и слушать. Все исчезло, остался только голос, произносящий слова:

И Клавушка была какая-то другая: не маленькая девчонка, в ней вдруг проглянуло что-то величественное. И Федя до тех пор не знал, что Блок — великий поэт. То есть, слышал по радио, но все это было «ненастоящее». А вот теперь было «то самое».

Клавушка захлопнула книгу и спросила:

— Ну, как?

— Здорово, — искренне сказал Федя. — Ты правильно делаешь, что не зубришь интегралы.

Клавушка зарделась от радости, но поспешила переменить тему:

— И куда это Таиска запропастилась?

От нечего делать Клавушка стала учить Федю танцевать.

— Я не умею, — упирался Федя.

— Не велика премудрость, — настаивала Клавушка. — И не красней, пожалуйста. Современный юноша должен обязательно… Ты слушай меня. Я напеваю… Ну, раз-два, раз-два… Правой ногой, теперь левой… Учись…

Неожиданно пришла Таиска, молча остановилась в дверях. Они перестали танцевать.

— Ну чего ты? — спросила Клава.

— Хороши! — покачала головой Таиска и засмеялась.

Белый приехал неожиданно. У Фиски в Н. ему не пожилось…

За те годы, что Федя его не видел, Аркадий стал вроде бы меньше, хотя, конечно, этого не могло быть.

И с Таиской они встретились совсем не так, как думал Федя. Белый заглянул на минуту, а она была со сна, кое-как одетая, даже непричесанная. Таиска вышла на крыльцо.

— Приехал, пропадущий? А я думала, ты… Ну, как там, в Н.?

— Отлично… Даже птичье молоко было.

— Сладкая жизнь?

— Переслащенная.

— Вот как? — словно бы удивилась Таиска.

— Ну я пойду.

— Ты насовсем?

— Не знаю пока.

Из окна было видно, как Белый перебросил через штакетник чемоданчик, перемахнул сам. Наклонился приласкать Джульбарса. Джульбарс узнал его, начал прыгать и лизать ему руки.

Потом Аркадий и Таиска встречались в беседке. Там они садились один против другого. Федя старался им не мешать. Он понимал, что они отвыкли друг от друга и им надо дать возможность снова познакомиться.

Белый рассказывал ей:

— Думали развернуться… Фиска таскала понемножку. Шоколад… А меня приспособили на склад… Хотели через меня… выйти на большие «дела». Барыги… Так я им и сказал. Разругались…

— Не жалеешь?

— Ну их к черту!

— Молодец…

— Спасибо — похвалила…

Возвращаясь со свиданий, Таиска задумывалась, а это плохой признак. О чем думать, если все хорошо? И кроме того, Феде было их почему-то жаль.

Получилось так, что Федя, сам того не желая, стал свидетелем одного их свидания. Он полол грядку, и сначала они его не заметили.

Белый: — Ты мне как будто не рада?

Таиска: — А чему радоваться? В институт ты не готовишься…

Белый: — Скоро начну. — И добавил с усмешкой: — Может быть…

Таиска: — Расхотелось?

Белый: — Почти… Поцелуй лучше.

Таиска: — Не заслужил. И вообще…

Белый: — Что «вообще»?

Таиска: — Обернись…

Он обернулся и заметил Федю.

Непонятно, зачем Белый и Таиска старались друг друга обозлить. Так, например, Таиска была шатенка, а перекрасилась в рыжий цвет. Белый ничего не сказал, но на другой день явился тоже рыжим.

Таиска сказала:

— Зря деньги потратил…

— Почему?

— Теперь ты сам на себя не похож.

— Не к лицу?

— Хуже некуда. — Помолчала. Затем добавила: — До чего ж ты поперечный.

Впрочем, она и сама была достаточно «поперечная». Несколько лет назад, когда гремела гроза и весь домик, где жили Кораблевы, дрожал от раскатов грома, Таиска и Федя были одни дома. Федя тогда испугался и еле сдерживал слезы.

— А я нисколько не боюсь, — заявила сестра.

Он не поверил:

— Хвастаешь!

— Хочешь, докажу?!

Она выбежала под ливень и, раскинув руки, стала кружиться под окном. Вся вымокла до нитки, но вернулась с хохотом:

— Нисколько не страшно… Пойдем…

И они выбежали в сад. С ней, и правда, было совсем не страшно. А один бы ни за что…

В общем, у нее характер, и у Белого характер.

Мать предполагает, что дело в характерах, но Таиска сказала:

— Если б только в этом дело… Тут другое…

Однажды Федя все, что думает о ней и о Белом, выложил сестре. Она выслушала и засмеялась:

— Во-первых, когда спрошу твоего совета, тогда ты выскажешь свое мнение. Понял?

— Почему не понять? А во-вторых?

— Не скажу, обидишься.

— Не обижусь… Даю слово…

— Обещаешь? Тогда слушай… Я считаю — рано тебе рассуждать о том, чего не понимаешь.

Федя хотел было обидеться. А потом задумался. Правильно сестра говорит. Если откровенно, он и вправду не все понимает. А понимают ли они сами?

У мамы свое мнение: у нее в сундуке лежит подвенечное платье и белая фата. Платье дожидается своего часа, только не очень-то похоже, чтоб час этот наступил.

Никак не получалось мира между Клавушкой и Белым. Что бы он ни сказал, Клавушка обязательно возражала. Так, например, он говорил простое:

— Будет дождь.

Клава тут же отзывалась:

— Откуда тебе известно?

— Туча наползает.

— Как наползет, так и уползет!

Или он спрашивал Таю:

— Ты читала в газете? — и называл статью.

Клава не упускала случая иронически спросить его:

— Ты и газеты читаешь? Все стараешься умнее стать?

И находчивый Белый почему-то не знал, что ответить.

Зато к Игорю Клавушка относилась с откровенным восхищением:

— Парень — первый сорт. Присмотрись! Как раз по тебе, — говорила она Таиске. — Вполне положительный. А Арик не из твоей оперы. Верно?

— Не знаю.

А вскоре Федя всерьез поссорился с Таиской. Он читал во дворе, как вдруг где-то близко зазвенело, запело. Федя даже вздрогнул. Думал, что Белый включил «Аккорд». Посмотрел на свое окно и тогда понял, откуда звук. На кораблевском подоконнике работал какой-то проигрыватель. Бросил книжку, вбежал в комнату, кинулся к Таиске:

— Чей такой? Клавушкин?

— Я купила.

— На какие шиши?

— Какой ты грубиян. Такой жаргон — уши вянут.

— «Уши вянут» — тоже жаргон.

— Не жаргон, а идиома.

— Какая разница?

Федю вдруг осенило, крикнул сестре:

— Покажи-ка нашу книжку.

— А ты кто? Ревизор?

— Покажи…

— На! Отцепись…

Она бросила сберегательную книжку Феде. Он поймал ее на лету. Посмотрел — снято.

Сел, задумался.

— Ну, что надулся, как мышь на крупу?..

— Причем тут мышь?

— Ну, хочешь, я его в окно выброшу. И не будет у нас никакой музыки.

— Бросай! Мне-то что?

Таиска подержала проигрыватель над головой и поставила на место.

— Ну, чего ты взъелся? Верну тебе твои копейки.

— Порядочные люди так не поступают, — сказал Федя, стараясь выглядеть спокойным.

— Знаю… Все знаю, что ты мне скажешь… И вообще — оставь меня в покое.

«Оставь в покое» означало «убирайся вон!». Что Феде оставалось делать? Он ушел в беседку и стал обдумывать, что случилось. Прощай телевизор, голубая мечта… Но из-за одного телевизора Федя так не переживал бы. Сестра потратила общие деньги, даже не поинтересовавшись его мнением. Вот что особенно обидно.

За ужином мать заметила, что между братом и сестрой пробежала черная кошка.

— Вы что? Повздорили?

— С чего ты взяла? — удивилась Таиска почти натурально.

Федя промолчал, ему не хотелось ни врать, ни рассказывать, что случилось.

О новом проигрывателе мать ничего не спросила, видно, тоже подумала, что это Клавушкин.

С некоторых пор Клавушка загрустила. И однажды сказала Таиске, отодвигая от себя учебники:

— Зря ты со мной занимаешься. Не в коня корм…

— Что ты, с ума сошла?

— Нет, почему? Неужели тебе действительно нравятся эти крючки?

— Интегралы…

— Романтика крючков? Бр-р…

— Что ты «брыкаешь»?

— Ошиблась… Не влечет меня ни к математике, ни к физике. И пересдавать не надо.

— Что ты говоришь? Устала?

— Нисколько. Говорю, что чувствую.

На этом их занятия прекратились.

После этого был случай: Аркадий и Клавушка о чем-то оживленно говорили, Федя видел их в садике за столом. Аркадий сидел спиной к мальчишке, а вот Клавушка лицом к нему, и Федя удивился, какой она может быть красивой и веселой.

А потом Клавушка и Таиска окончательно поссорились. Ссора вспыхнула из-за пустяка, из-за каких-то паршивых духов.

Федю давно возмущала манера Клавушки лить духи на себя прямо из горлышка пузырька. Он сказал ей:

— Вот пульверизатор…

— Не будь жмотом, — огрызнулась Клавушка.

Тут вернулась Таиска. И первый вопрос к Феде:

— Это ты мои духи трогал?

— И не думал. Не веришь — понюхай меня.

— А кто здесь похозяйничал?

— Я! — вмешалась Клавушка. Она сощурилась (так всегда делала, когда рассердится). Бросила Таиске: — Уж пожалела духи для подруги…

— Нисколько я не пожалела. Что мое — то твое…

— Это только так говорится…

— Думай, как хочешь.

— Вот я и думаю. Видно, пора уходить…

Федя не ожидал, что Клавушка так быстро уйдет. Сказано — сделано. Ей удалось найти комнатку в частном доме по ту сторону переезда. Федя помог ей перенести вещи: чемодан, зимнее пальто, огромная «боярская» шапка, сапоги на меховой подкладке. Не понравилась Феде комнатка, где предстояло жить Клавушке: узкая, оклеенная желтенькими обоями.

Таиска, когда он вернулся, спросила:

— Ну, как там?

— Жить можно, — уклончиво ответил брат.

Странно, что этим заинтересовался Белый. Он спросил Таиску:

— Ушла?

— Ушла. А тебе что?

— Спросить нельзя?

— Спрашивай сколько угодно…

…Все началось с того, что в дверь Кораблевых постучали. Федя уже собирался спать, Таиска, как обычно, что-то читала. И вдруг в сенную дверь: тук-тук…

Первая мысль: кто бы это мог быть? Федя тогда подумал, что это Белому взбрело в голову увидеть Таиску. Но оказалось совсем не то.

Федя вышел в сени, зажег свет:

— Кто там?

За дверью послышался незнакомый женский голос:

— Это я.

«Вот так номер», — подумал Федя, но крючок отбросил. Открыл дверь и увидел женщину, не очень молодую, но еще и не старую. Как будто немного знакомую. Она взглянула на него испуганно:

— Я ошиблась…

Федя запер дверь, погасил в сенях свет и прислушался: у Перелясовых скрипнула дверь — значит, это к ним. Но почему так поздно? Странно…

Теперь еще об одном обстоятельстве, которое в дальнейшем будет играть важную роль. Когда только Кораблевы переехали на новое место, Модест Антипович предложил им перегородить сарай пополам и прорубить еще одну дверь. То есть, разделиться. Для этого требовалось купить кое-какое количество леса и нанять рабочих. Лидия Борисовна на это не пошла. С какой стати? Перелясов попробовал ее уговорить:

— Материал и транспорт я беру на себя.

— Мне и так ладно, — засмеялась она. — Не будете же вы таскать мои дрова?

— Не буду, — согласился Перелясов.

Согласился, но сделал по-своему. Он нанял двух мастеров и привез на машине доски и столбики. Плотники поставили перегородку, пропилили новый ход и навесили вторую дверь.

Еще надо сказать о курах. У Перелясовых было восемь кур и петух. Петух — ужасный франт и задавала. А у Кораблевых всего одна курица, хроменькая Марь-Иванна. Она ночевала под крыльцом и была такая старая, что не ходила, а ковыляла и яиц не несла. Можно было, конечно, отправить ее в суп, но Лидия Борисовна не хотела:

— Какой с нее навар? Одна кожа да кости.

Может, оно так и было, но Федя подозревал совсем другое — просто матери было жалко курицу. В общем, с Марь-Иванны не было никакой пользы, так себе — приживалка.

В тот день, как всегда, Марь-Иванна прогуливалась по двору с перелясовскими курами. Потом наступил вечер, двор опустел. Кинулись искать — она как сквозь землю провалилась. Вернулась мама и сразу хватилась:

— А где наша курица? Ничего вам доверить нельзя!

Федя и Таиска искали курицу повсюду, но одно место осталось неосмотренным — сарайчик. Перелясовская половина была закрыта на замок, а после лилий и Нерона было неудобно просить ключ. И тогда Феде пришла удачная мысль: поглядеть в перелясовскую половину из своей. Сделать это было нетрудно, в дощатой перегородке вынимался сучок и получалось нечто вроде смотрового «глазка». Глянул и удивился: прямо против него находилась невысокая поленница березовых дров, а на ней что-то прикрытое зеленым брезентом. Что же такое под ним? Пригляделся — внизу из-под брезента выглядывал край розовой обувной коробки. Должно быть и выше, до самого потолка, такие же? Сколько же их? И откуда они здесь взялись?

Эти коробки так поразили Федю, что он не сразу обратил внимание на Марь-Иванну, которая спокойно гуляла с перелясовскими курами.

Маме и Таиске Федя решил пока ничего не говорить.

Ночью он спал беспокойно. Сквозь дрему слышал, как к соседям приезжала какая-то грузовая машина. Домик вздрагивал, в щели сеней проталкивались яркие лучи фар.

Только Лидия Борисовна ушла на работу, Федя помчался к Леньке. Друга своего он застал в одних трусах над цинковым тазом, тот стирал себе рубашку. Во дворе на веревке висела красная майка.

— Ты что так рано? — смутился Ленька.

— Можешь сейчас ко мне?

— Что случилось?

— Такое дело! Закачаешься!

Федя начал рассказывать про Марь-Иванну. Тут Ленька проявил нетерпение и посоветовал Феде не тянуть. Тогда Федя сразу выложил ему про розовые коробки. Ленька загорелся, хлопнул Федю по плечу:

— Тут что-то есть!

Почему Федя обратился именно к Леньке? Во-первых, потому что Ленька — друг. Во-вторых, никто так не начитан в области криминалистики. В-третьих, у него вообще голова работает. Он по алгебре в уме задачи решает. В шахматы сражается один против всего 7-го «Б». Если б захотел, был бы круглым отличником, да все некогда…

Ленька натянул сырую майку, и они побежали к Кораблевым. Первым делом Ленька захотел взглянуть на коробки своими глазами. Прокрались в сарай. Ленька приложился к отверстию, посмотрел и сказал обиженно:

— Здорово ты меня разыграл!

— Ты что, сдурел?! — возмутился Федя. Оттолкнув друга, он глянул в отверстие: никаких коробок. Видны лишь березовые поленья. И брезента тоже нет.

— Но ведь были! — воскликнул Федя.

— Куда же они делись?

Тут Федя вспомнил про машину, которая разбудила его ночью. Он рассказал об этом Леньке. Тот поднял указательный палец и произнес важно:

— Это уже кое-что!

На этом друзья расстались. (Леньке надо было позаботиться о рубашке, она так и осталась в оцинкованном тазу.) После его ухода случилось еще одно происшествие. Ярко светило солнце, пчелы с жужжанием перелетали от цветка к цветку, ветерок еле шелестел листьями малины и вдруг среди этих мирных звуков раздался крик.

Дико залаял и загремел цепью Джульбарс.

Федя сперва не узнал голоса, но потом догадался, что кричит не кто иной, как Модест Антипович. Он вопил без слов:

— А… а… а!..

— Будешь еще мухлевать? — спросил чей-то хриплый, злой голос.

— Не… не…

— Получи еще!

Послышался глухой звук удара и что-то тяжелое упало на крыльцо. Федя перемахнул через заборчик и застыл, как вкопанный. Модест Антипович лежал на крыльце лицом вниз, а какой-то мужчина деловито и быстро направлялся от него к калитке. В это время Федя увидел его лицо — полноватое, в морщинах. Только тут Федя заметил, что на улице стоит такси. Хлопнула дверца. Такси фыркнуло и исчезло.

«Надо запомнить номер машины», — подумал Федя, но было уже поздно. Стал припоминать, что осталось в памяти: во-первых, лицо — такого не забудешь — жестокое и вместе насмешливое. Затем клетчатый пиджак незнакомца, его широкие плечи и заросший седеющими — волосами затылок.

Дверь на веранду распахнулась, выбежала Эльма Самойловна:

— Модя! Что с тобой?

Перелясов приподнялся с ее помощью, сел на ступеньках крыльца.

— Что с тобой?

— Пустяки.

— Кто это?

— Какой-то хулиган.

— Что ему надо было?

— Не знаю.

— Вызвать «скорую»?

— Не вздумай…

— Милицию?

— Еще чего не хватало.

Это были последние слова, которые слышал Федя. Эльма Самойловна помогла мужу встать на ноги и увела его в дом. Опять все стихло. На крыльце осталась лежать тюбетейка, которой всегда прикрывал свою лысину Перелясов.

Таиска каждый день занимается с Федей алгеброй. Она поставила перед ним цель — перерешать весь задачник Ларичева. Почему именно весь? Федя уверяет:

— Мы так не решали, два-три примера со страницы. А все подряд — никогда.

— Не стоит мелочиться. Рука должна сама решать, — говорит сестра.

Это представлялось непостижимым, но он покорно решает целыми страницами. Сперва перерешали свой задачник, потом Таиска принесла откуда-то еще несколько штук.

— Мы этого не проходили, — робко заметил Федя без всякой надежды на успех.

— Не важно! — небрежно ответила Тая. — Я покажу…

Однажды Федя сидел, решал и безнадежно смотрел в окно. Шел дождь. Совсем не летний — мелкий, какой-то нескончаемый, нудный. И вдруг он увидел Игоря. Он пробежал по улице в красных трусах и белой майке.

— Вон Игорь побежал, — заметил Федя.

— Решай, решай… Какой еще Игорь? — спросила Таиска.

— Которого ты отрезала…

Через некоторое время Таиска поглядела в окно:

— Опять бежит.

— Обратно? — спросил Федя.

— Нелепый вопрос… Не вокруг же земного шара он обежал, — засмеялась Таиска.

До чего же вреднючий у нее характер! Нет просто сказать: «обратно». Обязательно надо брата подначить.

Каждый день в одно и то же время Игорь пробегал мимо кораблевских окон. А потом произошел разговор с самим Игорем. Федя вышел на улицу вставить стекло в окошко. Подъехал Игорь на велосипеде. Соскочил:

— Тебя ведь Федей звать?

— Ну!..

Игорь похлопал ладонью по раме:

— Ты этой штукой владеешь?

— Ясное дело.

Тогда Игорь объяснил, чего хочет: ему нужен лидер, то есть тот, кто ехал бы впереди, а он сам бежал бы за ним.

— Сможешь?

— А почему нет?

Оставался один вопрос. Игорь сразу угадал, что Федя хочет что-то сказать.

— Ну, говори!

— А Ленька разве не мог бы?

— У него сейчас книжка интересная. Говорит, что некогда… Но ведь ты не отказываешься?

Так и стали делать: Федя выезжал на велосипеде, а Игорь сзади бегом. Иногда мальчишка увлекался и вырывался вперед, тогда Игорь поучал его:

— Держи одну и ту же скорость.

Постепенно Федя научился соблюдать дистанцию. Не оглядываясь, он чувствовал Игоря сзади. Уже на другой день тот хвалил Федю:

— Молодец. Быстро освоил.

После занятий Игорь предоставлял мальчишке велосипед. Это было для Феди самое счастливое время. Он выезжал на шоссе. Развивал предельную скорость… Один раз Федя остановил велосипед около Игоря:

— Кажется, спустил…

Игорь наклонился, пощупал шины:

— Тебе показалось.

В это время подошла Таиска.

— Ты домой? — спросила она Федю.

— Нет, сейчас на велике…

— Смотри, голову не сломи.

И ушла. Игорь посмотрел ей вслед:

— Ты сильно похож на свою сестру.

Федя кивнул:

— Это все говорят.

А сам подумал: «Вот еще один». И не ошибся.

За Сосновым переездом организовались две футбольные команды. В одной капитаном стал Игорь, в другой — Белый. Федя с Ленькой, конечно, хотели попасть в одну команду, но так не получилось. Федя угодил к Игорю, Ленька — к Белому. Сошлись на пустыре перед бывшей баней, а там повсюду камни и бурьян вымахал выше головы. На счет камней даже удивительно, откуда их здесь столько?

— Ну, что? Примемся? — бодро призвал к работе Игорь.

Федя окинул взглядом поле и подумал: «Мартышкин труд. Ничего здесь не получится». Но глаза боятся, а руки делают.

В первый день очистили поле от всякого хлама. Здорово взялись ребята; куда камни, куда бурьян.

На второй день работали лопатами — забросали канавы, сровняли бугры. Потом сходили в лес, срубили столбики для ворот.

Сперва даже сеток не было, натягивали веревку. И играли в чем попало. Ленька, например, в длинных брюках, а Федя, хоть и в трусах, но в рубашке в полосочку (к тому же тесноватой, купленной год назад).

Ребятам стало известно, что Игорь поступил в Федину школу преподавателем физкультуры. Срочно пришлось переходить на «вы» и привыкать звать его Игорем Николаевичем. Чудно было спервоначала.

Федя правильно догадался, что Игорь Николаевич неравнодушен к Таиске. Он расспрашивал о ней как бы между прочим.

— Что-то давно Таисьи Павловны не видно?

Федя несколько важничал:

— «Таисья Павловна»? Кто такая?

— Сестра твоя.

— Почему не видно? Она в своем универе.

— Но сейчас каникулы.

— Ну и что? Может быть, в вычислительном центре. Она там кое-что просчитывает…

— А-а…

Вообще-то Феде очень повезло, что он попал к Игорю Николаевичу, а не к Белому. Однажды Ленька послал в свои ворота мяч. Хорошо еще, что вратарь не растерялся, этот неожиданный мяч взял. А Белый, ни слова не говоря, к Леньке подбежал и бац его по затылку.

Ленька потом объяснял:

— Это он мне не со зла, а ради дисциплины.

— Ну, ты сыграл, — засмеялся Федя, — мастеровито.

— А у тебя не случалось?

— Так — ни разу.

— Ты во всем лучше меня?..

Слово за слово, чуть не подрались. Но что хорошо в Леньке — долго обиды не держит. На другой день как ни в чем не бывало зашел за Федей:

— Собирайся. Пойдем на тренировку…

Феде нравилась игра в футбол. Все в ней решалось в какие-то доли секунды. Нет времени всесторонне обдумывать ситуацию. Это тебе не шахматы. Раз, два и мяч, который противник гнал в твои ворота, уже у тебя. Но и ты не зевай — со всех сторон на тебя летят защитники в чужих майках… А когда рядом появился Белый, Федя наперед знал, что тот отнимет мяч. Белый чертовски умел угадать, что противник собирается делать. Федя любовался его ногами: мускулистые, загорелые, умные. Ребята завидовали ему и Игорю Николаевичу. Их двоих уже приняли в спортобщество «Сибиряк» и выдали спортивную форму. В ней Белый и играет, но на голове у него всегда красная вязаная шапочка. Он никогда с нею не расстается. Что это — амулет или просто не хочет походить на других? Последнее кажется более вероятным. Это Федя давно подметил в нем. Впрочем, не важно. Но что не нравится мальчишке в Белом — грубость. Он, не задумываясь, прибегает к силе и разбрасывает игроков противника, как котят… Однажды Федя гнал мяч к воротам противника. И забил бы гол. Наверняка. Как вдруг появился Белый. Он не стал утруждать себя никакими уловками, просто оттолкнул Федю в сторону и завладел мячом. Федя чуть не заплакал от обиды.

Таиска как-то спросила брата, когда тот собирался на игру:

— Можно посмотреть, что вы там делаете? Не прогоните?

Тоже выдумала, кому нужно ее прогонять?

— Приходи, — кивнул Федя. — У нас без билетов…

По краям поля ребята соорудили скамейки — простые, на столбиках — для болельщиков. Здесь-то и устроилась Таиска. Сперва сидела, как неживая, удерживая на губах презрительную улыбку. Федя видел эту усмешку сестры и хорошо понимал ее значение: «Подумаешь, гоняют мяч и воображают, что делают важное дело». Но потом он забыл о сестре и о ее насмешливой улыбке. Играл. А после получилось так, что его удалили на две минуты: за что — нет смысла рассказывать. Пришлось отдохнуть. Он уселся рядом с сестрой. В это время Белый забил Фединой команде два гола подряд. И именно тогда Таиска рассталась со своим равнодушием. Прыгала, кричала, хлопала в ладоши.

— Ты за кого болеешь-то? — спросил Федя сестру. — Это же нам влепили…

— А я не разбираюсь кому, — ответила сестра. И прибавила: — Мне все равно.

Вот тут Федя возмутился:

— Как же так — «все равно»? Мы — это мы, а наши противники — это наши противники. Проще простого…

После игры Белый не подошел к Таиске. А она, видимо, ждала и смотрела в его сторону. Подошел Игорь Николаевич. Стал говорить с Федей и смотрел ему в глаза. «Что ему надо?» — недоумевал мальчишка и вдруг догадался: «Он хочет познакомиться с Таиской».

— Знакомьтесь, — предложил Федя.

— Мы почти знакомы, — засмеялась сестра.

— Да, «почти», — согласился Игорь Николаевич.

— Заходите как-нибудь, — сказала она ему.

— Зайти? — спросил он. — Вы серьезно?

— А почему бы и нет, если познакомились по-настоящему.

— Хорошо, зайду.

…Дом, в котором жили Кораблевы, в сухую погоду был дом как дом, даже уютный. А во время дождя с потолка иногда лилось. (У Перелясовых не текло — их половина крыши была аккуратно покрыта листами волнистого шифера.) Лидия Борисовна послала сына на чердак посмотреть, в чем там дело. На чердаке Федя нашел старые вещи: чьи-то покрытые пылью учебники; деревянный, почерневший от времени рубель, старый сапог со шпорой (почему один и почему со шпорой — непонятно). Все это Федя ощупывал, разглядывал. Заставил очнуться его голос матери, который доносился снизу из сеней:

— Ты что там? Уснул?

Что касается крыши, то положение оказалось безнадежным: совсем сгнили три доски. Сам Федя ничего не мог сделать. Нужны были настоящие плотники, а главное, новые доски. На другой день мать сходила к начальнику ЖЭКа, молодому симпатичному человеку. Начальник объяснил, что о прохудившейся крыше он знает, но чинить ее в план не поставит: «Ваш дом в ближайшее время подлежит сносу!» Лидия Борисовна очень расстроилась и спросила начальника:

— А как же мы?

— Под небом не останетесь, — успокоил тот. — Не одних вас будем расселять.

Женщины на работе даже позавидовали:

— Вот повезло!

Но Кораблевы не разделяли их радости. Легко ли покидать насиженное место? Предложат новое жилье где-нибудь «у черта на куличках», не будет ни цветника, ни огородика, ни сосен. И Федя огорчился: придется ходить в какую-то другую школу. Незнакомые ребята, незнакомые учителя… Расстроились они не на шутку, а пуще всех почему-то Таиска. Федя стал ее успокаивать:

— Ну, переедем, а тебе-то что? Не все ли равно, откуда ездить в университет?

Она не ответила, только улыбнулась. Федя смотрел на Перелясовых и думал: «Живут и не знают, что рассыплется их гнездышко».

И правда, начало рассыпаться, но совсем не потому, почему думал Федя. Неожиданно Аркадий ушел из дома. И должно быть, насовсем. Ни плача, ни крика не было. Эльма Самойловна бодро вышла утром полить цветы. Но это была только видимость.

Таиска заметила:

— Побледнела, осунулась!..

Федя поглядел — и правда.

Впрочем, ничто не бывает ни с того, ни с сего. Теперь Федя припомнил, что у Перелясовых было несколько ссор. Вообще-то говоря, они ссорились тихо, только последняя ссора произошла с шумом.

Голос Модеста Антиповича звучал так внятно, что можно было различить отдельные слова:

— Ты еще пожалеешь!

Эльма Самойловна отвечала ему тоже тихо, но внятно:

— Наша квартира не склад… Больше не потерплю…

Он в чем-то старался убедить ее:

— Это абсолютно безопасно.

А она ответила:

— Если б Арик тебе был родной, ты бы не так рассуждал…

— Назло вам не сдохну! Еще как заживу, завидовать будете!.. — это кричал Аркадий.

Видимо, кто-то сказал ему, что он один не проживет.

Тая вздохнула:

— Тоже мне, бунтарь!

Через день к Кораблевым пришел Игорь Николаевич. Они с Таиской говорили о чем угодно, только не об Аркадии. До одного момента. Прощаясь, Таиска неожиданно спросила:

— Теперь вы довольны?

— Вы о чем? — спросил он.

— Вы знаете… Аркадий куда-то ушел…

— Нет, вы ошибаетесь…

А еще через день появился Белый. Не заходя к старикам, поманил пальцем Федю:

— Позови Таю…

Федя просунул лицо в полуоткрытую дверь. Позвал сестру:

— Тебя… Аркадий зовет.

— О господи! — почему-то испугалась она.

Вышла к нему в своем синем платье. Села рядом.

— Ну, что надумала?

Федя понял, что до этого между ними был какой-то разговор, в итоге которого сестра обещала подумать.

— Ничего.

— Плохо.

— Смотря для кого.

— Для тебя, конечно… Мы бы вдвоем… Уехали бы отсюда далеко-далеко.

— А зачем мне ехать?

— А мне надо уехать. Обязательно надо. Не хочу больше…

— Чего не хочешь?

— Такой подлой жизни.

На перелясовской верандочке зашлепали домашние туфли. Это была Эльма Самойловна. Она подошла к ним.

— Арик! Милый!

Обняла, поцеловала сына. Он нахмурился:

— Не надо. — Отстранил ее локтем.

— Какой ты неласковый…

— Мама, прошу! Иди к себе.

Когда Белый ушел, Федя заметил, что Таиска о чем-то задумалась.

— Ты чего? — спросил он.

— Нехорошо он сказал: «Иди к себе».

— Это он умеет, — кивнул Федя.

— Что умеет?

— Нагрубить…

— Много ты понимаешь!

Таиска села у окна. Ждала. Кого? Это без всяких объяснений понятно. Зачем-то спросила Федю насмешливо:

— Как по-твоему, я красивая?

Он ответил:

— Даже слишком.

— Представь себе, что ты мне не брат, а я совсем-совсем не красивая. Ты смог бы полюбить меня?

— Еще бы.

— Не верю!

— Тогда зачем спрашиваешь?

Она промолчала. Федя пошел играть в футбол. Здесь, на поле, произошел разговор. Белый спросил Игоря Николаевича:

— Ты будешь сегодня у Таи?

— Ну и что?

— Так передай ей, что я вообще больше не приду.

— Нет уж. Тут я тебе не помощник. По этим вопросам объясняйся сам.

Белый прищурился:

— Вот оно что! Понятно. Ну, что ж, желаю удачи.

— Не нуждаюсь в твоих пожеланиях. Что ты так смотришь?

— А что, нельзя? Между прочим, смотрю не на тебя, а на твой подбородок. У него такая форма — так бы и заехал.

— Попробуй.

— Не хочется руки марать.

Белый отвернулся. Увидел Федю. Подозвал его:

— Ты скажи сеструхе, что я — фью-ить…

— Это как понять?

— Уехал. Вернее, уеду. Сегодня ночью. Так скажешь?

Когда Федя вернулся домой, Таиска все еще сидела у окна. Федя сказал ей:

— Зря сидишь! Он не придет.

— Откуда ты знаешь?

— Он велел передать, что сегодня ночью уедет.

— Что ж… Я этого ждала.

Конечно, Федя считал, что Белый больше не явится. Но Белый пришел на следующий день. Увидев Федю, сказал ему:

— Ну, чего встал, как аршин проглотил? Позови лучше Таю.

Она вышла на крыльцо. Белый сказал ей:

— Еду в Пензу. Пришел попрощаться…

— Кто у тебя там?

— Никого. А разве нельзя?

— Хоть на Луну.

— Вот как?..

В последующие дни Тая заглядывала в почтовый ящик.

А Федя уж кое-что разнюхал, поэтому предупредил ее:

— Писем не будет.

— Неправда!

— Нет, правда. Потому что Белый никуда не уехал.

— Ты не ошибся?

Федя пожал плечами. Что тут скажешь?

Дня через два она послала брата в разведку. Конечно, этого не следовало делать. Это понимал даже Федя. Но отправился. Нашел нужную улицу, дом, вошел во двор, подлез под мокрыми подсиненными простынями. Товарищ Белого по комнате, завитой молодой человек, встретил мальчишку не очень приветливо:

— Аркадий? Вот его койка… Где он сам? Кто ж его знает… Должно быть, к своей перебрался. Кто она? Маленькая такая, кудрявая. В чем душа держится.

— Не Клава?

— Кажется, так он звал ее…

Федя вернулся домой, все доложил Таиске:

— Сходить к Клавушке?

— Не смей, — нахмурилась сестра.

Была еще одна встреча. Правда, заочная… Кораблевы уже собирались спать. В это время с улицы донесся звон гитары и песня. Голоса певца нельзя было не узнать — пел Белый. Он не столько пел, сколько выкрикивал слова песни; слова были похабные, про вошь, гниду и бабку Степаниду. Лидия Борисовна сказала:

— Твой разоряется.

Дочь прошептала:

— Он пьяный… И вовсе не мой.

Кораблевы потушили свет. Из темноты послышались Таискины всхлипывания.

Обе команды готовились к поездке в Кемерово, но получилось не так, как думали. Поехала только сборная. Само собой, Игорь Николаевич и Белый. Кроме них — некоторые ребята. Федя остался дома. В самый последний момент он заработал травму. Коленка забинтована, куда такого. Вместо Феди включили Леньку Бублика.

Пока они ездили на дружескую встречу, Федя читал, томился и слушал по радио подряд все передачи. Из Кемерова не было никаких вестей, пока не приехали сами.

Ребята вернулись, но с ними не было ни Белого, ни Игоря Николаевича. Федя спросил Леньку:

— Ну, как вы там?

— Кемеровчане вложили нам… по первое число.

— Этого и следовало ожидать.

— Почему же следовало?

— Сборная — с бору по сосенке.

— Поехали лучшие…

— Это ты-то лучший?

Назревала ссора, но обоим хотелось примирения. Все же не виделись почти неделю.

Наконец вернулись из Кемерова Белый и с ним Игорь Николаевич. Они неохотно рассказали, почему приехали с таким опозданием. Оказывается, Белый поскандалил в гостинице, да так, что администратор вызвала милицию. Белого забрали, а Игорь Николаевич не уехал домой, бегал, хлопотал, чтобы дело не передавали в суд. Суд все же состоялся, и Белому припаяли штраф. Уплатил его Игорь Николаевич.

Как только появился Игорь Николаевич, сборная сразу же начала готовиться к встрече с футболистами города Асино.

А потом случилось то, что должно было случиться. («Должно было» — это Федя много позже сообразил, а тогда то, что произошло, представилось полной неожиданностью.) Белый явился на тренировку «под мухой». Игорь Николаевич сразу это заметил, остановил его, когда тот шел на поле:

— Аркадий, обожди-ка!

— Ну, чего тебе?

— По-моему, ты немного «того»…

Игорь Николаевич выразительно щелкнул себя ниже подбородка.

Белый усмехнулся:

— Вот и ошибаешься — не «немного», а на полную катушку.

— Иди домой спать.

Сборная напряженно слушала.

— А ты кто такой, чтобы советовать? Пошли, ребята! Начнем играть без него.

Никто не шелохнулся. Все стояли и смотрели, что будет дальше. Белый вспылил. Теперь он даже не пытался сохранить видимость спокойствия.

— Ах так? Тогда я уйду… Совсем… Хватит ишачить.

— По-моему, ты не ишачишь, а играешь, — возразил Игорь Николаевич.

— Иди ты знаешь куда?

— Можешь не уточнять…

Но Белый все-таки «уточнил» и ушел с поля.

Федя все откладывал намерение бросить курить. Должно быть, не было настоящего желания. Не было, пока они с Ленькой не решили тоже заняться бегом. Тайно от Игоря Николаевича. И тут выяснилась одна удивительная вещь, которой Федя никак не ожидал: Ленька, по сравнению с Федей, слабак, оказался куда выносливей. Он не отставал от Феди, даже больше — иногда обставлял его, и Федя ничего не мог с этим поделать. А тут еще Игорь Николаевич спросил:

— Отстаешь?

Это было совсем уж непонятно: откуда он узнал?

— Иногда…

И новый вопрос:

— Задыхаешься? Куришь, верно?

— Есть немного, — неохотно подтвердил Федя.

— Придется тебе выбирать между спортом и курением.

Больше он ничего не сказал. Его дело сказать, Федино — думать. (Вообще-то, очень приятно, когда взрослые признают, что у тебя на плечах своя голова, которой можно пользоваться.) Если б кто-нибудь другой сказал, Федя, может быть, и не обратил бы внимания… Но Игорь Николаевич! Он нравился Феде. В нем было то, чего так не хватало мальчишке. Ходил Игорь Николаевич как-то определенно, как привык на флоте. В каждом движении сквозила выправка, сила, ловкость.

Еще до летних каникул классный руководитель Елизавета Павловна кое-что пронюхала и вручила Феде брошюрку «О вреде табака», сказав при этом, чтобы он подготовил доклад для классного часа. Федя терпеть не мог, когда его воспитывали! Но тут дело другое, прочел брошюру и даже приуныл. Курить, оказывается, не просто вредно, а прямо-таки самоубийственно, особенно в раннем возрасте. Никотин разрушает сердце, почки, нервную систему. А главное — грозит раком легких. После этой брошюры приснился ему ужасный сон: собственные похороны. Феде приснилось, как будто он умер, а вместе с тем все видит и слышит. Лежать в гробу очень неприятно. За гробом двигались ребята из его класса: девочки в парадной форме и мальчишки, умытые и причесанные. Две женщины догнали процессию и заглянули ему в лицо:

— Лежит, как будто спит. Ну, совсем как живой.

— От чего это он?

— Известно — от курения.

— Бедняжка!.. Такой молоденький…

Было ужасно жалко себя. Все после похорон отправятся готовить уроки на завтра, а он останется один на кладбище. Федя проснулся в холодном поту. Слава богу, это только сон.

Теперь летом, когда стал задыхаться во время бега, содержание брошюры снова вспомнилось.

В результате он бросил курить. Не стал курить, и все. Неделю перетерпел, а потом отвлекся, начал забывать…

Столкновения между братом и сестрой мать называла «контрами».

— Опять между вами контры?

Чаще всего это было оттого, что Федя сам «задирался».

Сколько раз он говорил себе: «Хватит дразниться!», но его опять так и тянуло чем-нибудь поддеть сестру. Как-то Федя спросил ее:

— Что такое «коллоквиум»?

Таиска осторожничала, чуя подвох:

— А почему ты спрашиваешь?

— Слово какое-то нерусское.

— Латинское, означает: со-бе-се-до-ва-ние.

Усыпив бдительность сестры, Федя нанес свой главный удар:

— А зачем ты перед каждым коллоквиумом губы красишь?

Но Таиску не так легко смутить:

— Покрась ты! Кто тебе не велит?

Вот и поговори с ней.

Таиска часто распекает Федю, а однажды даже заявила:

— Другие мальчишки умнеют с возрастом, а этот становится все глупее. Не знаю, что и делать!

Таиска съездила в парикмахерскую, завилась. Федя не удержался, с пренаивным видом начал выспрашивать, сколько это удовольствие стоит, чем завивают и так далее, а потом ехидно осведомился, больше ли стало у нее «извилин» после завивки. Но она и тут не растерялась: отвечала, что извилин у нее в мозгах вполне достаточно, и даже может одолжить, если ему не хватает. Если говорить всерьез, то насчет извилин у нее полный порядок. С университетских экзаменов она таскает одни пятерки. А он, как видно, не в нее — переведен с работой по алгебре. Теперь приходится перерешивать весь задачник. Да если б только задачник. Сама жизнь подсовывает задачи куда посложней. Так например: почему заведующая девятнадцатым магазином точная копия той, которая по ошибке постучала ночью к Кораблевым? И зуб золотой, и брови такие же подбритые. В общем, как две капли воды… А может быть, это и есть она сама?

Таиска как-то спросила брата:

— Федюшка, ты пойдешь в магазин?

— Не собирался…

— Будь добр, сходи.

Уже по Таискиному голосу Федя уловил, что ей что-то надо. Так и есть:

— Купи мне пачку сигарет.

Федя укоризненно качает головой:

— Все-таки куришь?

— Иногда… Ну прошу… Будь ты поменьше, обещала бы тебе мороженое. Вот деньги, пачку «Космоса».

В магазине Федя уплатил в кассу продуктового отдела, протянул продавцу чек.

— Не положено, — нахмурилась продавщица.

— Мне уже исполнилось 16 лет, — сказал Федя и подумал: «Из-за Таиски врать приходится. Другой раз не пойду, проси не проси».

— Если заведующая разрешит.

Из промышленного отдела пришла заведующая.

— Агния Григорьевна, вот мальчик…

— Что тебе?

Во-первых, Федя ужасно не любил, когда его называли мальчиком. Во-вторых, он, как только взглянул на нее, сразу узнал.

— Ты ко мне?

Он стоял, смотрел и не мог вымолвить ни слова.

До тех пор она привычно улыбалась, открывая золотой зуб, а тут посмотрела внимательно, серьезно:

— Ты что, молчать решил?

И продавцу с деланным недоумением:

— Что за чудеса?

— Он хочет купить пачку сигарет…

— Ну и продай, раз хочет…

Повернулась и ушла.

Не заходя домой, Федя помчался к Леньке. Вместе они снова ходили в магазин. Ленька посмотрел на заведующую и сказал твердо:

— Она самая!

— Но ведь ты не видел ту, которая приходила?

— Шестое чувство подсказывает.

Может, и правда шестое? Кто его знает?

Но пойти за сигаретами для Таиски — это, конечно, слабость. Федя за это себя корил и решил прижать сестру с курением. Стал упрекать:

— Рак легких схлопочешь.

Веский довод, но результатом было лишь то, что Таиска стала хранить свои сигареты не дома за книгами, а в сарайчике.

В день ее рождения неожиданно появился Аркадий. Вернее, не просто появился, а приехал на такси. (День рождения — семейный праздник, Федя его очень любил. Мама с вечера напекла пирожков со сливовым джемом.)

Мама вышла с миской пирожков во двор, чтобы угостить дочь. И тут подкатил Белый, шикарный такой, в новом костюме. Лидия Борисовна спросила его:

— Хочешь пирожков?

Он взял один, должно быть, из вежливости, поблагодарил.

— Пойдем в сад, что ли, — предложила Таиска.

Пошли в цветничок, сели на скамейку. Тут он преподнес ей что-то в розовой коробке.

— Что это? — спросила Таиска.

— Посмотри. На меху.

Тая приподняла крышку коробки.

— Сапоги? Нет уж, избавь, пожалуйста…

— Возьми, прошу тебя!

— Сказала — не возьму, и оставим этот разговор. Давай о другом, — предложила Тая. — Расскажи лучше, где поселился?

— Это неинтересно…

Потом он опять начал:

— Возьми на память…

— Ты что, умирать задумал? Не уговаривай. Иди, а то Клавушка беспокоиться будет.

— Ну и пусть!

— Вот как? И между прочим, откуда у тебя деньги?

Белый усмехнулся:

— Это касается только меня.

Наступило молчание. Белый спросил:

— Опять рассердилась?

— Это касается только меня.

Он взял коробку и ушел. А Федя лихорадочно стал вспоминать. «Розовая коробка… Розовая коробка… Где он видел такие?» И вдруг вспомнил: у Перелясова в сарайчике! И еще мама рассказывала что-то про хищения на железной дороге… А что если между этими фактами есть связь? Но что она говорила? Он тогда почти не слушал. Пришли на станцию разбитые контейнеры, что-то было из них похищено. Но где это было, и что именно похищено? Почему он тогда не обратил внимания? Она ведь рассказывала подробно, а он не запомнил. Отправился посоветоваться с Ленькой. Ленька загорелся:

— Сейчас же к твоей матери!

— Может, подождем когда она с работы придет?

— Дорога каждая минута.

Одолжили велосипед у Игоря Николаевича. Уселись вдвоем. Ленька впереди на раме. Тяжеловато, но терпеть можно. Немного не доехав до места, Федя затормозил и спешился:

— Вот мамина работа, — сказал он и вытер со лба пот. Друзья постояли, посмотрели: свежая щебенка, серый, еще сырой балласт около рельсов.

— А вон и она сама…

Вдали видны были оранжевые жилеты. Подъехали к Лидии Борисовне. Она отошла от работающих в сторону. Ребята стали расспрашивать. Мать с трудом, но кое-что припомнила:

— Да, был такой случай… Три контейнера разворовали. Несколько десятков пар сапог женских и пальто. Налетчики успели скрыться. Подробнее? А какие здесь подробности? Видно, разбивали контейнеры и сбрасывали. А на шоссе кто-то их ждал. Все подобрали и увезли. Так мы в бригаде рассуждали. Милиция думала их захватить. Были дежурства на шоссе и засады. Потом сняли. Почему? А зачем без толку людей томить? Грабители тоже не дураки. Сделали свое дело и в сторону.

— Ты говорила про две коробки…

— Их подобрали и увезли… Должно быть в милицию.

— Розовые?

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю, — с гордостью проговорил Федя, но это было обыкновенное хвастовство, знал он далеко не все.

Друзья поехали обратно. Через некоторое время сели отдохнуть на горке. Спускалось солнце. Вдали видна была какая-то деревня. Пастух и белая собачонка заворачивали к ней стадо. Перед ними асфальтированное шоссе, шпалы, рельсы, бетонные столбы контактных проводов.

— Только здесь, — шептал Ленька в ухо другу.

Он почему-то говорил шепотом, хотя рядом никого не было. Да, пожалуй, это было как раз «то место» — последний подъем. Именно здесь поезд замедлял ход и входил в выемку. Его ниоткуда не видно. А рядом шоссе. А дальше поезд опять мчит вовсю до самого города.

— Главное, — продолжал шептать Ленька, — это проникнуть в психологию преступника. Тогда он готов.

— Как это? — спросил Федя, думая о другом.

— Разоблачен…

А думы Феди были вот о чем: он ясно представил себе, как поезд вползает в выемку, а две черные, безликие тени пробираются в это время вдоль состава, а затем перебираются с платформы на платформу. Добираются до контейнеров, отдирают и рубят тонкие доски. Ни стука, ни ударов не слышно — все тонет в грохоте идущего поезда. Сбрасывают добычу на шоссе. Там ее ждет машина. Потом поезд увеличивает скорость, а перед самым городом опять замедляет ход. Те двое соскакивают, не дожидаясь полной остановки.

— Что же теперь будем делать? — прервав свои мысли, спросил на обратном пути Федя.

— Мы их поймаем, — решительно заявил Ленька.

Федя промолчал, но он был другого мнения: без милиции тут не обойтись.

А тут еще одно происшествие. Сколько раз Федя обещал себе не задевать Таиску, но никак не получалось. Хотя как это назвать ссорой?

Бублик сообщил Феде тайну: вчера вечером Белый не в силах был сам добраться до дома. Ребята сбегали к Клавушке. Она сказала только:

— Никуда не пойду.

— Но ведь его заберут…

— Туда ему и дорога. Надоел хуже горькой редьки.

Тогда Бублик и двое его помощников пытались довести его до квартиры. Но Черныш позвонил в медвытрезвитель. Таким образом, Белый не ночевал дома…

Федя рассказал об этом Таиске. Таиска выслушала спокойно, не перебивая, затем спросила:

— А почему это тебя так волнует?

— Меня? Волнует? Я думал, тебе интересно.

— Лучше не вмешивайся.

Весь день дулись друг на друга, а под вечер Таиска уединилась в сарайчике. Как только она скрылась за дверью, он подкрался и запер дверь на задвижку (замка так и не собрались купить).

— Федя, это ты? — крикнула Таиска и торкнулась в дверь. — Отопри сейчас же!..

Но Федя не стал пререкаться, на цыпочках пошел прочь, а она, видимо, смотрела в щель:

— Все равно тебя вижу. Открой…

— Посиди, подумай. Ты же обещала, что не будешь курить.

Он ушел домой. Таиска осталась в сарайчике. На некоторое время Федя честно забыл о ней. Потом вспомнил и ему стало ее жалко. Пошел, отодвинул задвижку и отбежал в сторону. Он ожидал, что Таиска выскочит, как разъяренная тигрица. Вместо этого она вышла скорее озабоченная, чем злая.

— Иди сюда, что я тебе скажу!

На лице ее не было подвоха, но Федя не терял осторожности.

— Честное слово, не трону…

Тогда Федя осмелел и приблизился к сестре.

— Какой-то непонятный разговор… в перелясовской половине. Два голоса: один женский, другой мужской, кажется, Модеста Антиповича.

— О чем они говорили?

— Та женщина, вероятно, передала деньги. Потом мужчина сказал: «Маловато…»

— А что она ответила?

— Я не расслышала… Потом мужчина сказал: «Сегодня в одиннадцать тридцать жди». «Опять на ЖД?» «А какое тебе дело?». Ничего не понятно, — вздохнула Таиска.

— Очень даже понятно!

— Понятно? — спросила она.

Да, ему было понятно. Прежде всего стало ясным, что надо действовать. Но как? Бежать к Бублику? Что толку? Идти к Чернышу? Очень не хотелось. Но что-то следовало предпринять немедля, потому что начинало смеркаться.

— Поеду в Управление, — сказал Федя, но не столько Тае, сколько самому себе. — Пусть займется милиция.

Сказал и осекся — на перелясовской верандочке сидел Модест Антипович с газетой в руках. «Может не слышал? — подумал Федя. — Конечно не слышал. Даже не шелохнулся».

— Зачем? — спросила Тая.

Но он не ответил, незачем болтать!

Все-таки обойти Леньку в таком деле было бы бесчестно. Пошел к нему. Когда Федя рассказал все события, его друг степенно изрек:

— Да, надо ехать.

— На чем?

— На велике. Попросим у Игоря Николаевича.

К сожалению, Игоря Николаевича не оказалось дома. Правда, его велосипед стоял во дворе. Посомневались.

— Возьмем без спроса, — предложил Ленька. — Мы ему все объясним.

Взять велосипед было очень соблазнительно, и Федя уже решился, но Ленька вдруг заявил:

— И я с тобой. Впереди, на раме.

— Мне надо быстрее.

— Тогда ты никуда не поедешь! Этот велик почти мой. Игорь Николаевич завсегда дает мне.

— Но пойми, некогда мне с тобой.

Вот тут и получилось нечто вроде стычки. Кончилось тем, что Федя оттолкнул друга плечом и выбежал с велосипедом со двора. Ленька кричал что-то угрожающее, Федя, не слушая его, вскочил на седло и энергично заработал педалями…

Только миновал переезд, как случилось непредвиденное. У обочины стояла какая-то грузовая автомашина. Федя обогнул ее, как и полагается, с левой стороны, но едва он оказался впереди, машина помчалась вслед. Федя решил, что шофер не видит его и на всякий случай вильнул в сторону. Именно это движение спасло ему жизнь. Он почувствовал сильный удар слева и вместе с велосипедом его кинуло куда-то в темноту. На секунду Федя потерял сознание, но тут же очнулся. Первая мысль была: «Где же велик?». Он лежал рядом. По инерции еще крутилось переднее колесо. Федя поднялся на ноги и поставил велосипед. Рама и заднее колесо были смяты, катить велосипед невозможно. Федя взвалил его на плечо и сделал несколько шагов по шоссе. «Далеко же меня отбросило», — подумал он. В таком виде он пришел к Игорю Николаевичу. Тот сам открыл ему дверь:

— Тише. Все уже спят.

И тут поднял глаза на лицо Феди.

— Что с тобой?

— Упал.

— Кости целы?

Он достал из настенного шкафчика бинты и какой-то белый порошок, стал перевязывать голову. Федя рассказал ему, как все получилось.

— Твое счастье, что тебя в сторону отбросило. А то бы… А я-то думаю: «Куда велосипед делся?». Хорошо, Леня объяснил.

Игорь Николаевич отрезал бинт, завязал концы:

— Ну, вот и все… До свадьбы заживет.

— Я никогда не женюсь, — сказал Федя.

— Разумеется, — согласился Игорь Николаевич.

После этого он пошел во двор посмотреть велосипед. Федя приблизился к зеркальцу, висящему на стене: «Ну и видок!»

Вернулся Игорь Николаевич. Федя спросил:

— Ну как велик?

— Ему прямая дорога в металлолом.

— У нас есть деньги. Я куплю новый…

— Брось глупости. Но все-таки, куда ты ехал на ночь глядя?

Федя объяснил ему. Затем пошел домой. Постучал в окно. Таиска посмотрела, приставив ладонь козырьком ко лбу. На мгновенье обмерла от страха:

— Кто это?

— Я, — откликнулся Федя.

Узнала по голосу. Впустила. Спросила то же самое, что и Игорь Николаевич:

— Что с тобой?

— Упал…

— Откуда?

— С велосипеда…

— Я подумала, пугает кто-то… Бинты… белые…

В дверь постучали. Вошел Игорь Николаевич. Обратился к Феде.

— К Чернышу надо.

— Не пойду.

До этого Федя видел участкового не раз, но только издали. Он ему не понравился. Черный, вернее, смуглый. Длинноногий, как журавль.

Все же Игорь Николаевич настоял на своем, вдвоем они пошли к Чернышу. Черныш ходил по комнате с младенцем на руках. Его, должно быть, озадачил Федин вид, но он ничем не показал этого. Отдал младенца жене, предложил сесть. Начал было слушать, потом прервал:

— Ты короче. Значит, Перелясов знал, что ты поедешь в Управление?

— Может быть, слышал…

И вдруг Федя сообразил:

— Антон Антонович, у вас мотоцикл… Отвезите меня в Управление.

Черныш улыбнулся:

— Не обязательно возить.

И показал глазами на телефон.

Мать спала. Таиска тоже лежала, но дыхания ее не было слышно. Федя прокрался из своих сеней к окну и посмотрел на улицу. К домику Черныша неслышно подкатила «Волга», потом еще одна. Одна из них повернула к Фединому дому. Кто-то постучал к Перелясовым. Скрипнула дверь и опять тихо… Через некоторое время Федя вышел во двор. Почти одновременно из перелясовской половины появились Перелясов и какие-то люди. Среди них был Черныш. Седоусый высокий человек, которого все называли Николаем Ивановичем, сказал Перелясову:

— Отоприте ваш сарай!

— Зачем?

Николай Иванович повторил настойчиво:

— Отоприте!

Внутренность сарайчика кто-то осветил электрическим фонариком. У одной стены дрова, у другой — старый столик с точеными ножками.

— Ничего! — сказал кто-то.

— Как я и говорил, — подхватил Перелясов.

От сарая все пошли к дому. Вместе со всеми Федя поднялся на верандочку. Николай Иванович его заметил.

— А это кто?

— Тот самый мальчик, — сказал тихо Черныш.

— Потом.

Черныш придержал Федю за локоть:

— Ты вот что, иди домой. Тебе пора спать.

Идти домой Феде никак не хотелось. Он сделал вид, что направляется домой, а сам вышел во двор и поднялся на третью ступеньку лестницы, против открытого окна Перелясовых. Здесь его привычное место. Отсюда видна была вся комната соседей.

Федя видел, как Николай Иванович и Перелясов сели за стол один против другого. Николай Иванович спросил:

— Когда Лизунов первый раз привез вам вещи?

— Лизунов, говорите? А это кто такой?

Перелясов сделал недоумевающее лицо.

Николай Иванович положил перед ним фотографию Лизунова.

— Не узнаете?

Перелясов близко наклонился к фотографии, всматриваясь в ее черты. Потом выпрямился:

— Такого не знаю.

Федя испугался: неужели Николай Иванович поверит? Ведь это фотография того, который приезжал на такси к Перелясову и избил его.

Николай Иванович нахмурился:

— Так-таки и не узнаете? А ведь полтора месяца находились в одной камере.

— Не помню такого.

— Короткая же у вас память.

— Ей богу…

— Оставьте бога в покое.

В это время лестница скрипнула, Николай Иванович недовольно взглянул в окно и приказал:

— Закройте!

Чьи-то руки закрыли створки окна и задернули занавески. Сидеть на лестнице больше не было смысла. Федя вышел на улицу.

Около дома Черныша стояла грузовая машина. Федя ухватился за задний борт и подтянулся на руках. Он увидел Аркадия, неподвижно лежащего на спине. На желтой футболке темнело большое пятно крови. В кузове стояло еще что-то, какой-то мотор и корзина, завязанная белой тряпкой. Федя приподнялся еще раз: сомнения быть не могло — на дне кузова лежал труп Аркадия. Федя коснулся ногами земли.

— Что там? — вдруг услышал Федя знакомый голос. Перед ним стояла Таиска.

— Ты что такой?

— Какой?

— Какой-то пришибленный, что ли.

Любопытство мучило ее:

— Подсади меня.

Таиска ухватилась за кузов руками и хотела подтянуться.

— Ой, ой! — схватился за голову Федя.

— Что такое?

— Голова… Бинт…

— Покажи.

Таиска осмотрела повязку:

— Вроде все в порядке.

Наклонилась к брату:

— Соврал? Да?

Но Федя не успел ответить. В это время подошел Черныш с каким-то человеком. Они влезли в кабину грузовика и машина уехала.

— Что все-таки здесь происходит? — спросила Тая.

Федя рассказал ей о Перелясове.

— Он — вор? Вот бы не подумала, — сказала Таиска.

…Наступила пора выполнять работу по алгебре. В день экзаменов он пришел в школу. Лилия Леонидовна сидела одна в большом классе. Заметила Федю:

— Входи, входи! У тебя есть чем писать?

Дала пример и задачку. И то и другое — ерунда. Такие с Таиской решали косяками. Быстро решил, подал учительнице. Та посмотрела, удивилась. Затем немного поспрашивала правила.

В дверь постучали. Лилия Леонидовна вышла, стала шептаться с кем-то. Федя слышал разговор:

— Слаб? — спросил чей-то голос.

— Совсем наоборот. Поразительно! Совсем другой ученик.

Федя понял, что это о нем. Вернулась Лилия Леонидовна.

— Можно идти?

— Конечно. Считай, что перешел в восьмой класс.

— А я, может быть, у вас учиться не буду.

— Почему это?

— Мы скоро переедем на другую квартиру… Может быть, даже в другой район.

— Что ж поделаешь, — вздохнула Лилия Леонидовна. — Но вообще-то жалко расставаться с тобой. Будешь учиться в другой школе — старайся. Не осрами нас.

— Постараюсь.

В последние дни августа Федю вызвали в Управление гормилиции. Туда он ходил вместе с Таиской. На третьем этаже они нашли комнату номер 327. Там их встретил Николай Иванович. Он вышел из-за стола, пожал Феде руку, как взрослому.

— Федор Кораблев… Это твоя сестра, Таисья Павловна? Очень приятно. А сейчас сюда приведут одного гражданина, и ты скажешь нам, встречал ли ты его до этого и где именно…

Привели какого-то пожилого человека. Усадили против Феди.

— Я его не знаю, — сказал мальчик.

Мужчину увели.

— Так я и думал, — сказал Николай Иванович, — но он тебя знает… Догадался, кто это был?

— Нет.

— Сергей Александрович Чебров, тот самый шофер, который пытался тебя задавить. И еще один момент…

Он кому-то позвонил.

— Приведите Климову.

В кабинет вошла женщина. Федя сразу узнал ее. Это была директор магазина № 19.

— Где и когда ты видел ее?

Федя рассказал о ней и обо всем, что знал.

— Ну, что ж, можете быть свободны, — попрощался Николай Иванович.

В коридоре они встретили Эльму Самойловну. Она прошла мимо и сделала вид, что не заметила своих соседей. После смерти Аркадия и ареста мужа ее вообще почти не было видно. Мелькнет перед окнами, и все.

Теперь Лидия Борисовна не ездила на прежнюю работу. Она училась на курсах, но в этот день и на курсах не была, до обеда где-то ходила, а потом пришла и положила на стол ключи от новой квартиры.

Надо было переезжать. По правде сказать, Феде этого ни капля не хотелось.

Очень помог им Игорь Николаевич; он и машину выписал, и вещи в кузов поднимал. Лидия Борисовна сказала:

— Не знаю, что бы мы без вас делали…

Перебрались в сухости, дождь пошел позже, когда все вещи уже втащили в подъезд.

Перед отъездом Таиска вынесла свое подвенечное платье во двор, положила на чурбан, на котором Федя рубил хворост, и подняла топор. Лидия Борисовна ее остановила:

— Обожди!

— Зачем оно мне? — спросила Таиска.

— Платье пусть полежит, есть не просит. Жизнь ведь не кончилась.

Таиска поняла, о чем думала Лидия Борисовна.

— Никогда этому не бывать… — Но все же платье рубить не стала.

Жили Кораблевы и, вроде, у них ничего не было, а тронулись с места — откуда что взялось. И еще: в прежней квартире их донимала теснота, они проклинали вещи. А стали собираться и обдумывать — оказывается, ничего не выбросишь. Взять, хотя бы, одни Таискины книги. Их сгрудили сперва посреди комнаты. Целый курган получился. Таиска постояла около, вздохнула:

— Теперь книжный шкаф потребуется.

И никто ей не возразил. Как будто так и надо. А раньше об этом Таиска даже не смела бы и заикнуться.

Несогласие получилось из-за дивана, на котором спала Лидия Борисовна. Перевозить ли его на новую квартиру? Диван и правда был «не того» — с выцветшей обивкой, пружины выпирают словно кочки на болоте, одной ножки вообще нет. Ее заменял кирпич. В общем, «не смотрелся». Таиска по поводу дивана сказала матери:

— Еще чего не хватало, тащить на новую квартиру всякую рухлядь.

— А на чем же мне спать? — начала Лидия Борисовна и не договорила. Федя даже удивился: такая закаленная и вдруг расстроилась из-за какой-то чепухи.

Увидев, что у мамы на глазах слезы, Таиска пошла на попятный:

— Возьмем, возьмем…

Теперь Лидия Борисовна сама начала уступать:

— Ладно уж, я как-нибудь.

И тут впервые спросили Фединого мнения. Таиска обратилась к нему:

— А ты как считаешь?

Он подумал и ответил:

— В магазин привезли импортные. Как можно без дивана?

На том и порешили: купить новый.

В новой квартире на кухне Федя первым делом открыл кран. Стала бить струя. Таиска услышала и прикрикнула:

— Кто там с водой балуется?

Федя кран закрутил. Он и не думал баловаться, просто интересно.

Вообще-то Таиска обосновалась лучше всех, у нее теперь отдельная комната. Здесь она все устроила по-своему: этажерка с книгами, над кроватью фотографии Энштейна и Эдит Пиаф.

Игорь Николаевич получил комнату через стенку от Кораблевых. Двери на одной площадке. Когда он ушел к себе, Кораблевы устремились в ванную. Сперва Лидия Борисовна, затем Таиска, а потом Федя. Таиска, как залезла, — не вытянешь. Пришлось даже постучать в дверь:

— Хватит тебе размываться! — крикнул ей Федя. — Растаешь!

Но Таиска не растаяла. Вышла из ванной красная, разомлевшая и мечтательно вздохнула:

— Теперь бы мне халат толстый, махровый, как у Перелясихи.

— Не завидуй Перелясихе, — оборвала ее мать, — у нее теперь черные дни…

Подумать только, сколько новых вещей надо купить: диван, книжный шкаф, люстру зеленую, какая была когда-то, и еще, может быть, махровый халат.

На другой день Игорь Николаевич позвал Таиску и Федю к себе. Таиска почему-то не пошла, а Федя — с удовольствием. У Игоря Николаевича была большая комната с отдельной кухней и всеми удобствами. Окно во двор. Сидеть приходится пока на стопках книг и на подоконнике. Вместо занавесок — газеты. На полу магнитофон: пела женщина на нерусском языке. Федя спросил:

— Кто поет?

Игорь Николаевич ответил, но Федя о такой певице не слышал.

— И вы ее понимаете?

— Конечно.

Федя не поверил:

— Ну вот, о чем она сейчас поет?

— О любви.

— А на каком языке?

— Не все ли равно? Это на всех языках понятно.

Тут Федя, не подумавши, ляпнул:

— Теперь жену бы вам…

Сказал, и тут же пожалел.

Игорь Николаевич взглянул на Федю невесело:

— Кто за меня пойдет?

— Хотя бы наша Таиска.

— Ты уверен?

— Не очень, — признался Федя.

— Я тоже!

Игорь Николаевич вздохнул, прислушался и озабоченно покачал головой:

— Резонанс!

— Ну и что? Зато громко, — успокоил его Федя.

Что правда, то правда. Так громко, что все отлично слышно и в квартире Кораблевых. Даже слова можно различить.

Самое замечательное в новой квартире — балкон. Иногда Федя берет у Игоря Николаевича полевой бинокль. (Бинокль этот Игорь Николаевич очень бережет, его отец привез с войны). Тогда до переезда рукой подать. Виден лес. Еще тепло, но листья берез пожелтели. Видны светлые рельсы дороги, асфальтированное шоссе. Когда-то за домиком, где жили Кораблевы и Перелясовы, ничего не было. А теперь — целая улица. Зато самого домика как не бывало. Остались сосны.

А на соседнем балконе девочка. Федя еще не знает, как ее зовут. Внешне она как все: косички с ленточками, коричневое платье с белым воротничком. Но есть в ней что-то такое, чего не замечает никто, кроме Феди. Он пробовал сформулировать, что именно, но не получилось. Утром она поливает цветы в длинных ящиках, прикрепленных к перилам балкона. Тут он видит ее мельком. А вечерами она подолгу сидит на балконе с книгой. Сперва он думал, что это стихи, но книга у нее на коленях толстая-претолстая. Должно быть, какой-нибудь роман. Интересно бы узнать заглавие.

На новой квартире исполнилась мечта Феди — его приняли в юношеское спортобщество «Здоровье», зачислили в футбольную секцию и выдали синюю майку, трусы и бутсы. Федя ходил, как именинник.

В эти последние дни августа Феде захотелось побывать в той школе, в которой ему предстояло учиться. Запись происходила во дворе школы. Незнакомая учительница за столиком, покрытым красной скатеркой, сказала:

— Будешь учиться в восьмом «В».

Ему все равно было — «А» или «В» — и так, и так все незнакомые: и учителя и ученики.

В школе на Федю никто не обратил внимания: все заняты были своим делом.

Готовые классы и кабинеты были заперты. Какой-то дяденька в сапогах привинчивал к дверям стеклянные таблички.

Двери были открыты только в актовый зал. На Федю сердито наскочила уборщица:

— Ты что? Туда нельзя…

Но Федя все же заглянул: в лицо пахнула жара — здесь, раскаленные докрасна, стояли десятка полтора электрических плиток — ускоренно сушили краску только что покрашенных панелей.

В коридоре встретилась женщина в сером халате. Федя спросил ее:

— Где будет восьмой «В» класс?

— А кто его знает… Для нас они все одинаковые.

Какой-то мужчина — не то директор, не то завуч — спросил:

— Вам что?

Он не сказал «мальчик», и непривычно прозвучало это «вы».

— Я буду здесь учиться.

— Приходите первого сентября. В полдевятого. Записались?

Федя кивнул. Ходил он по школе и всюду заглядывал: оказывается, он не один — по коридорам ходила та самая девочка… Он хотел спросить, как ее зовут, но не посмел. Увидел близко только ее глаза, карие, внимательные. Мельком осведомился:

— Ты в каком классе будешь учиться?

— В восьмом «В».

— Вместе, значит.

— Угу…

Больше никакого разговора не было. Федя пошел домой.

Дома Таиска спросила его:

— Ты чувствуешь, что теперь у нас все новое?

Она была права. Жизнь как будто только начиналась: новая школа, новая квартира, будут и новые товарищи. Все обновилось, но говорить об этом не хотелось. Зачем говорить о том, что и так понятно?

Семья Бубликовых получила квартиру в другом районе города. Ленька встретил Федю как-то сдержанно… Перед Фединым другом лежал на столе тетрадный листок. На листке было написано Ленькиным почерком: «Зоркий», «Выслежников», «Детективов», «Антикриминалов», «Неподкупный»…

— Что делаешь? — осведомился Федя.

— Вот… Какая фамилия тебе больше нравится?

— Чепуховина какая-то…

— Нет, не чепуховина. Я фамилию ищу. Для себя.

— Зоркий…

— Зоркий отпадает, есть такой фотоаппарат для начинающих. «Антикриминалов» — длинно. «Выслежников», может быть? А тебе как?

— Что-то собачье…

Ленька согласился:

— Но и Бублик не годится для следователя: «Ваше дело будет вести Бублик…»

— Да, не то… — согласился Федя.

— Скоро паспорт получать. Подам заявление, старая фамилия очень уж неблагозвучная, попрошу присвоить новую… Как думаешь? Впрочем, тебе-то что? «Кораблев» — вполне подходяще…

В итоге Федя ушел от Леньки с непривычным сознанием того, что он много взрослее своего друга.

Лидия Борисовна решила сделать Таиске сюрприз — купила ей книжный шкаф. Стоил он сам по себе, стоила перевозка до дома, кроме того, пришлось заплатить двум грузчикам, чтобы они втащили его на девятый этаж… Все это деньги немалые. Но верно говорит мать:

— Деньги существуют для человека, а не человек для денег.

Они решили, пока Таиски нет дома, все ее книги расставить в новом шкафу. И вот, когда он помогал расставлять книги, наткнулся на фотографию Белого, которую тот прислал еще из армии. На ней Белый такой красивый, веселый. Вдруг рядом прозвучал голос мамы:

— Что ты там рассматриваешь?

Взяла из рук сына фотографию:

— Где взял?

— Вот в этой книге.

— На, и сейчас же положи на место.

Федя послушался, но это показалось ей недостаточным. Она продолжала:

— Таиска должна быть уверена, что в ее отсутствие мы ничего не тронем.

— Подумаешь, секреты, — усмехнулся Федя.

— Секреты, не секреты… Это ее дело. И только ее.

А через день или два пришла Эльма Самойловна. Федя был дома один. В прихожей раздался звонок. Открыл дверь — на пороге она. В очках, седая. Не поздоровалась, ничего не спросила, сразу начала говорить:

— Была у Модеста. Его самого не видела, но передачу ему взяли.

Села на стул, задумалась. Замолчала, словно забыла, что не одна.

— Как вы живете? — спросил Федя, чтобы только не молчать.

— Я живу? — очнулась она, недоуменно взглянула на Федю. — Впрочем, может быть, и живу. У меня комната и кухня. В новом доме.

Опять замолчала, потом внезапно заговорила:

— Клавушка его отговаривала. Она мне все рассказала. А Модест, напротив, посылал. Не родной. Всегда был и остался… Лизунов там этот старался. Сам бы Арик ни за что…

Опять замолчала. Усмехнулась:

— Взяли подписку о невыезде. Странные люди… Да куда же я от его могилы!..

На подоконнике лежал полевой бинокль. Мальчик предложил Эльме Самойловне:

— Хотите посмотреть наш дом? Правда, от него ничего не осталось.

Эльма Самойловна усмехнулась:

— Зачем? Чепуха! У меня ведь просьба к тебе: может быть, у вас найдется его фотография? У меня только детские…

Федя нашел, подал. Женщина оживилась:

— Можно взять? Милый ты мой, дай я тебя поцелую… Я даже не надеялась…

После этого она ушла. Федя стал смотреть в окно. Эльма Самойловна вышла из подъезда, уселась на скамью. Когда подошел автобус, женщина привстала, но никуда не поехала.

«Может быть, у нее нет мелочи? — подумал Федя. — Зачем тогда ждать?»

Эльма Самойловна опять опустилась на скамью, вынула что-то из сумочки и стала рассматривать. Так она пропустила еще автобуса.

Федя думал, что Таиска не скоро хватится фотографии, но на другой же день она обнаружила пропажу (из этого Федя сделал заключение, что она часто на нее смотрела). Она подошла к Феде с раскрытой книгой:

— Здесь была вложена… Ты взял?

— Не только взял… Отдал Эльме Самойловне.

— Насовсем?

— Конечно.

Федя ждал бури, но все обошлось неожиданно мирно. Таиска приблизилась к Феде, погладила по волосам:

— Это, пожалуй, к лучшему…

Федя не все понял в переживаниях сестры, но расспрашивать не стал.

Потом Таиска получила письмо от Клавушки из другого города. Письмо это Таиска почему-то дала Феде прочесть:

«Вот и все, — писала Клавушка. — Я даже на похоронах не была. Пришла на кладбище, когда уже все разошлись. Унесла с могилы комок земли.

…Все началось с пустяка. Сестра из Н. попросила его об одной маленькой услуге, потом о другой — побольше, а потом и о третьей. Ну, знаешь, как это бывает. Впрочем, может быть, и не знаешь: откуда тебе?

Приехал домой, а тут Клевый (Лизунов). Черт его знает, каким-то образом пронюхал про дела Аркадия в Н. Прижал его, стал угрожать. Тот согласился один-единственный раз. Но где раз, там и два.

Аркадий мне сам рассказывал, что решил совсем отойти, но Лизунов, видимо, упросил — последний раз. Последний раз. А вот как обернулось.

…Уехала, чтобы никому не мешать. Начну все сначала. Не знаю, смогу ли? В общем, не поминайте лихом. Может, когда и увидимся. Весной родится новый человек. Он пойдет другим путем, не таким, как его отец… Я бесконечно виновата перед тобой. Прости, если можешь. Собиралась написать много-много, а села писать, и получилось мало.

Клавдия Захарова».

Значит, она «Захарова», а Федя и не знал ее фамилии.

Федя и Таиска были одного и того же мнения: если уж покупать телевизор, то цветной. Чтобы потом не менять. Но цветной «кусается», значит, надо подождать. На этом и порешили — не торопиться.

В общем, с Таиской установились ровные, мирные отношения, хотя вчера, например, она опять подцепила брата: посмотрела на соседний балкон и сообщила как-будто никому:

— Леночка уже с книгой.

— Ее зовут Леной? — удивился Федя.

— А ты и не знал? Странно…

Федя покраснел, а Таиска засмеялась и ушла к себе в комнату. И больше ни о чем не спросила. Да и о чем спрашивать?

Лидия Борисовна работает теперь на том самом переезде. Выходит и подымает желтый флажок. Дежурит.

В первое же воскресенье Федя сел на автобус и поехал смотреть место, где прежде жил.

Кораблевскую половину дома совсем уж разломали, а от квартиры Перелясовых осталась одна стена, оклеенная голубыми обоями. Сами обои уже выгорели, а то место, где когда-то висел ковер, осталось как новое. Федя хорошо помнит этот ковер, его всегда было видно через окно, на нем был выткан стройный золотистый олень, выбегающий из темного леса. На переднем плане стоял юноша с пером на шляпе, в штанишках до колен. В руках у него рог, а рядом белые борзые с висящими розовыми языками. Теперь ковра не было. Оставшийся кусок стены Федя не раз видел в бинокль, но не мог понять, что там белеет. В остатках стены Федя увидел железную дверку. Удивился. Похоже, что в стену был вмурован шкафчик.

Черныш окликнул Федю:

— Ты что тут бродишь? Оставил что-нибудь?

Федя вздрогнул и спросил:

— Что это за коробка?

— Тайник. Рабочие нашли шкатулку с золотом Перелясова. Наверное, всю жизнь копил…

— Теперь поймали Лизунова?

— В Сочи арестовали.

— Перелясов хранил, а куда они потом девали награбленное?

— А ты не догадываешься?

— В 19-й магазин, завмагу?

— Точно. Всем заправлял Лизунов, а Аркадий был для него всего лишь рабочей силой.

— А за что Лизунов избил Перелясова?

— Тот прикарманил кое-что из награбленного. Перелясов замешан был в махинациях с мясом и познакомился с Лизуновым еще в следственном изоляторе. Перелясов был осужден условно, а Лизунов получил пять лет. После освобождения он нашел старика и приспособил его к своему «делу».

— А кто убил Белого?

— Когда они увидели, что машина на шоссе не ждет, они поняли, что им грозит провал, и решили не дожидаться замедления поезда у станции, боялись, что там их встретит милиция. Они спрыгнули на большой скорости. Аркадий сломал ногу. Тогда Лизунов убил его, чтобы тот ничего не рассказал…

…Закружились снежинки. Черныш подставил ладонь:

— Через месяц настоящий ляжет.

Участковый ушел.

Федя остался один около разрушенного дома. Увидел штангу около клумбы помятых цветов. Попробовал поднять. Она не тронулась с места. «Примерзла», — подумал Федя, но это была только первая мысль. Уперся ногой — штанга шевельнулась. Значит, не примерзла, а просто такая тяжелая. А Белый играючи поднимал ее.

…У Леньки не поблекла мечта стать следователем. После десятилетки хочет поехать в Омское училище милиции. Стать следователем — это хорошо, но плохо то, что Ленька трезвонит об этом направо и налево. Это как-то несерьезно.

А Федя сперва хотел быть машинистом электровоза, потом цирковым клоуном, затем тренером, а теперь он мечтает стать… Но этого он не может сказать вслух. Может, еще что переменится и тогда он будет выглядеть болтуном. И вообще дело серьезное — выбрать профессию, это не баран чихнул. Потому что на всю жизнь.