Быль беспредела, или Синдром Николая II

Эпилог

Все дальнейшее Куманин вспоминает как-то неуверенно, будто все произошло не с ним, а с кем-то другим, причем этот, другой, ничего связного ему рассказать не смог, а сам Куманин, естественно, не мог услышанное точно пересказать.

Капитан, одетый в форму государственного автоинспектора, довез его до дома. Куманин чувствовал себя очень плохо: знобило, тошнило, кружилась голова. В холодильнике, как обычно, было почти пусто, лекарств — никаких. Нашлась бутылка водки, купленная по случаю несостоявшегося дня рождения Степана Агафоновича.

Сергей принял горячий душ, выпил полстакана водки и, прежде чем завалиться спать, решил все-таки дозвониться до отца в Ленинград.

Было около девяти часов вечера. Куманин набрал код Ленинграда и номер телефона 355-99-93. Гудки были длинными, но долго никто не подходил. Наконец, на том конце провода трубку сняли, и глуховатый голос ответил:

— Пост охраны. Младший сержант Капустин.

— Извините, — сказал Куманин. — Вы не могли бы пригласить к телефону Куманина Степана Агафоновича, отставного подполковника. Он, видимо, у вас отдыхает.

Куманин был уверен в том, что отец отдыхает в каком-нибудь закрытом ведомственном санатории. А то, что на вахте стоит «младший сержант», еще более его в этом убедило. Однако его любезный вопрос вызвал у младшего сержанта Капустина непонятный смешок, в котором сквозила примесь замешательства.

— У нас много отдыхающих, — с непонятной для Куманина интонацией ответил охранник. — Куда вы, собственно, звоните?

— Это дом отдыха? — спросил Куманин.

— Да, — засмеялся младший сержант Капустин, — конечно, дом отдыха, самый лучший в мире.

— Так вот, — продолжал настаивать Куманин, — посмотрите, пожалуйста, у вас должен отдыхать Куманин Степан Агафо…

— А давно он здесь прохлаждается? — поинтересовался охранник.

— Две недели уже, — подсказал Куманин.

Это привело младшего сержанта в еще более веселое настроение.

— Знаете, — сказал он, — мы — только охрана. Вам надо позвонить завтра днем, часиков в одиннадцать, когда будет кто-нибудь из администрации. Это надо по регистрационным книгам смотреть. Только хочу предупредить, что по телефону никто вам такой справки не даст. Надо самому приехать. Правда, вы говорите, что он всего две недели у нас, тогда может и найдут. Но по телефону не скажут ничего, и не мечтайте.

Поблагодарив, Куманин повесил трубку. Конечно, в ведомственном доме отдыха не станут по телефону, неизвестно кому, раскрывать фамилии своих постояльцев. Наверное, и на территорию не пускают. Мог бы и сам догадаться.

Но Сергею хотелось побыстрее сообщить отцу, что он разыскал деда, да еще при столь драматических обстоятельствах. И он решил отправиться в Ленинград.

Ночью его бил озноб, были позывы к рвоте. Утром вроде полегчало. Но, выйдя из дома, Куманин почувствовал такое головокружение, что даже не решился сесть за руль и отправился на Лубянку троллейбусом.

Сутолока общественного транспорта благотворно повлияла на его состояние. Когда он добрался до управления, то чувствовал себя относительно сносно. Расписавшись на приказе о присвоении очередного воинского звания и выводе в резерв с 1 сентября текущего года, Куманин оформил отпуск на месяц, а затем заглянул в санчасть.

— Трудно сказать, — с обычным глубокомыслием сказал врач, — неплохо было бы обследоваться, молодой человек. Температуры нет, сердце без отклонений. Переутомились, скорее всего. Возможно, аллергия развилась на нервной почве. Отдохните в глуши, порыбачьте. Старайтесь спиртного не употреблять. Курите? Нет? И не курите. Будут жалобы — обратитесь к нам. Положим тогда в госпиталь на обследование.

Поздно вечером того же дня Куманин «Красной стрелой» выехал в Ленинград. Чувствовал он себя вроде получше, но все равно паршиво.

Утром, приехав в Ленинград и выйдя на площадь перед Московским вокзалом, Куманин сел в такси и назвал шоферу адрес:

— Камская, 24.

— На Смоленское, что ли? — спросил шофер.

Куманин не понял, но кивнул. Разговаривать не хотелось. Проехали Невский, проскочили мосты, откуда Куманин мог любоваться архитектурными красотами колыбели трех революций, свернули на набережную, потом еще куда-то, и вскоре «Волга» остановилась на невзрачной улице. Справа к небольшой речке спускался заросший травой берег и возвышались руины церкви, не потерявшей даже в таком виде своей воздушной красоты. Прямо была стена с арочными воротами, у которых маячил милиционер.

— Приехали, — сказал шофер, — вот оно. — И он указал рукой в сторону арки.

— Что оно? — не понял Куманин.

— Кладбище, — ответил шофер, — как вы сказали, Смоленское, Камская,24.

— Вы не ошиблись? — спросил Куманин, чувствуя, как его снова начал бить озноб.

— Какая же может быть ошибка, — удивился таксист. — Я же вас спрашивал.

Куманин растеряно молчал.

— Командир, — нетерпеливо спросил шофер, — куда теперь поедем? Или здесь будем стоять?

Молча расплатившись, Куманин вылез из машины. Он оглянулся по сторонам и направился к стоявшему у арки кладбищенских ворот милиционеру.

Здесь нет поблизости санатория или дома отдыха? — спросил Куманин постового.

Тот недоуменно пожал плечами.

— Не знаю, вроде нет. Дома отдыха дальше через Неву, на островах.

— А это, — Куманин показал рукой в сторону кладбища, — Камская улица, дом 24?

— Точно, — подтвердил милиционер.

Сергей прошел под арку, обратив внимание на мемориальную доску, где говорилось, что на территории кладбища похоронена няня Пушкина — Арина Родионовна. Но где точно находится ее могила, неизвестно.

Справа перед Куманиным открылась старинная кладбищенская церковь, пятикупольная, с колокольней, слева от нее стояла маленькая часовня, еще забранная реставрационными лесами. Из дверей церкви выходил народ. Старушки в платочках, обернувшись, быстро крестились на церковь или часовню и растекались по своим делам. Впереди зеленело деревьями и кустами само кладбище, возраст которого, видимо, был очень почтенным, если на нем успели похоронить и потерять Арину Родионовну.

Что делать дальше, Куманин не знал. Оставалось проверить номер телефона, по которому он звонил из Москвы. Это оказалось сделать легко, поскольку номер был указан на рекламном щите у входа на кладбище. Сомневаться не приходилось — он разговаривал с дежурным милиционером из охраны кладбища, поэтому таким странным разговор и получился.

Куманин сел на скамейку, стоявшую недалеко от входа, почти напротив церкви, пытаясь решить, что ему делать дальше, к кому теперь обращаться, куда идти? Может, вернуться в Москву и еще раз, как следует, осмотреть квартиру отца, чтобы найти какие-нибудь дополнительные факты, по которым можно было узнать, куда именно тот уехал. Позвонить брату, чтобы приехал в Москву и начать поиски отца вдвоем?

Между тем, служба в церкви закончилась, и народ постепенно разошелся. Исчез и милиционер, маячивший у ворот. Солнце то пряталось в тучах, то выскакивало из них. Вековые деревья испуганно шелестели листвой, когда в очередной раз задул со стороны залива довольно холодный ветер.

Куманин встрепенулся, оглянулся по сторонам — никого не было. Видимо, он задремал, сидя на скамейке. Стояла кладбищенская тишина, нарушаемая только шумом древесных крон над головой. Сергей взглянул на часы — они стояли. Он хотел завести их и еще раз оглянулся по сторонам в надежде увидеть где-нибудь уличные часы, чтобы по ним сверить время. Часов, разумеется, он нигде не увидел, зато отметил мужчину, идущего энергичной походкой по центральной аллее кладбища. Поравнявшись с церковью, неизвестный стал вертеть головой по сторонам, как бы ища кого-то, увидев сидящего на скамейке Куманина, решительно направился прямо к нему.

Пока он подходил, Куманин сумел хорошо разглядеть мужчину. Он был неопределенного возраста, со всклокоченными волосами, давно нуждавшимися в стрижке, неопрятная бородка, а вернее, щетина, торчала во все стороны, как у рыбы-ежа. На неизвестном был мятый пиджак серого цвета, надетый то ли на футболку, то ли на майку синего цвета. Завершали эту композицию» черные очки, но не такие, какие носят наши и западные щеголи, а скорее напоминающие защитные очки электросварщиков с резинкой, пущенной вокруг затылка.

Мужчина вполне мог оказаться БОМЖом или, скажем, местным газосварщиком, приводящим в порядок оградки на могилах. Куманин был уверен, что у него сейчас попросят либо закурить, либо рубль. Сергей не курил, а поэтому уже нащупал в кармане трояк, чтобы отдать его, не втягиваясь ни в какие дискуссии. Неизвестный подошел к скамейке и радостно сказал:

— Сергей Степанович, простите великодушно за опоздание. Халтурка, понимаете, с утра подвалила, нужно было закончить. Боялся, что вы меня не дождетесь.

Куманин обалдело молчал.

— Сами понимаете, — продолжал незнакомец, — работы много: кому оградку поставить, кому заварить: а кому и машину отремонтировать. Не гнушаются, знаете ли, прямо на кладбище машины пригонять. Я уже на солнце без защитных очков смотреть не могу…

— Послушайте, — пришел в себя Куманин, осторожно отодвигаясь от усевшегося рядом с ним на скамейку сварщика. — Мы не знакомы. Что вы от меня хотите?

— Ну, конечно, — спохватился сварщик, — голова у меня дырявая! Я же не представился.

Куманин обратил внимание на то, что пиджак и брюки неизвестного прожжены в нескольких местах, а от него самого пахнет гарью и пропаном, как от судостроительного завода.

— Меня зовут, — продолжал сварщик, — Израиль Лазаревич. Ариман Израиль Лазаревич. Тружусь в отделе ритуальных услуг на этом кладбище. Окультуриваю, так сказать, последний путь граждан. И он протянул Куманину грязную ладошку.

Сергей отпрянул. В голове мелькнула мысль, что этот человек совершенно не похож на еврея. Но, судя по всему, это именно тот самый человек, к которому поехал Степан Агафонович.

Куманин хотел узнать об отце, но вместо этого почему-то спросил:

— Как вы узнали о моем приезде?

— Но вы же сами предупредили меня по телефону, — искренне удивился Израиль Лазаревич. — Разве вы не звонили вчера по телефону 355-99-93? Я решил, что это вы.

— Так вы что, — удивился в свою очередь Куманин, — прямо здесь и живете? На служебной площади?

Еврей-сварщик совсем развеселился:

— Как вы сказали? На служебной площади? Ну, а где вы мне прикажете еще жить, когда столько работы? Конечно, здесь и живу. Как вы остроумно заметили, на служебной площади. Ведь и вы тоже, Сергей Степанович, на служебной живете. Дом-то ваш, насколько мне известно, ведомственный? И у меня ведомственный. И ведомства наши, можно сказать, родственные. Только мы — более высокая инстанция. Нам всем положено жить на служебной площади. Это, если хотите, наша привилегия.

«Бред какой-то», — подумал Куманин, снова почувствовав сильное головокружение и тошноту. Преодолев нахлынувшую слабость, он спросил:

— Где мой отец? Сварщик засмеялся:

— Вы об отце беспокоитесь? С папенькой вашим все уже в порядке. Вам бы о себе побеспокоиться следовало.

— Что это все значит? — потерял терпение Куманин. — Вы мне угрожаете? Где мой отец, спрашиваю?

Он решил, что неплохо бы разобраться с этим евреем, установить его личность. Кто он вообще такой, что позволяет подобные шутки с офицером КГБ. Куманин поискал глазами милиционера, но того не оказалось поблизости.

— Выглядите вы плохо, Сергей Степанович, — сочувственно сказал Израиль Лазаревич. — Вам бы здоровьем своим заняться надо, а не по кладбищам гулять и могилы чужие ворошить, таблички с них срывать на сувениры. Нехорошо все это. Грех большой.

— А откуда, интересно узнать, вам это стало известно? — зловеще спросил Куманин, окончательно приходя в себя.

Израиль Лазаревич вздохнул горестно и устало.

— Зачем вы так нервничаете, Сергей Степанович, — проговорил он. — Не бережете себя. Я вот даже отцу вашему покойному об этом говорил: «Сгорит, говорю, ваш сынок на службе ни за понюх табаку, поскольку все слишком близко к сердцу принимает. Работа-то дураков любит…»

Куманин снова сник. Он даже не понял, что Израиль Лазаревич назвал Степана Агафоновича «покойным». Слово он услышал, но как-то не придал всему значения.

— Послушайте, — устало произнес он, — я не понимаю, о чем вы говорите и что от меня хотите. Скажите, где мой отец? Он мне нужен. Я должен ему срочно сообщить… Собственно, я ради этого сюда и приехал.

— Да он обо всем знает, — махнул грязной рукой сварщик, — давно знает, только не говорил никому об этом, чтобы не испортить вам жизнь и карьеру. И себе, конечно. Грешен он был, но раскаянье сразило его.

— Я вам… я тебе морду набью сейчас за такие слова, — начал Куманин, чувствуя, однако, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. — Что ты несешь о моем отце!

Израиль Лазаревич захихикал, прикрывая рот чумазой ладошкой:

— Вы, оказывается, не только о деде, но и об отце своем ничего не знали. Так я вам расскажу…

— Слушать ничего не хочу, — заорал Куманин. — Говори, где мой отец? Говори, а то я тебя сейчас арестую…

Неимоверным усилием воли он поднял правую руку и быстрым движением сорвал черные очки с головы сварщика.

Страшное лицо Израиля Лазаревича с пустыми, как показалось Сергею, глазницами заставило Куманина в ужасе отпрянуть.

— Не дурите, — сказал сварщик, — отдайте очки. Они же казенные. Мне работать надо.

— Отдай ему, Сережа, очки, — раздался неожиданно голос за спиной Куманина, — без очков ему очень больно. Я знаю, потому что на допросе в 51-м…

Куманин резко обернулся и в отдалении увидел отца в черном монашеском одеянии с большим крестом на груди.

— Отдай очки, — тихо повторил отец.

Больше Куманин ничего не помнит.

Его обнаружили лежащим в глубоком беспамятстве на скамейке, недалеко от входа на кладбище, как водится приняли за пьяного и вызвали милицию. Наряд, не долго думая, отвез Куманина в ближайший вытрезвитель. К счастью, там, проводя шмон по карманам, обнаружили удостоверение майора КГБ и известили Большой Дом. Оттуда быстро прибыли ребята, они-то и разобрались, что Куманин не пьян, а разобравшись, отправили в госпиталь.

Только на третьи сутки Сергей пришел в себя. К нему приходил сотрудник из Большого Дома, интересовался, не было ли на Куманина нападения? Сергей Степанович рассказал, что помнил, о еврее-сварщике со Смоленского кладбища. Его перевели в психоневрологическое отделение, затем в инфекционное, в итоге он провалялся в госпитале больше полугода.

Все это время врачи отчаянно пытались поставить диагноз. Они подозревали острое отравление парами бензина или другим высокотоксичным веществом, и нервное переутомление, и микроинсульт и амнезию. Сам Сергей считает, что произошедшее с ним — вовсе не результат пребывания на могиле полковника Романова, хотя объяснить ничего толком не может.

Выйдя из госпиталя, Куманин был комиссован, т.е. уволен из КГБ по состоянию здоровья.

Пока Сергей Степанович лежал в госпитале, в мире многое изменилось — произошло то, о чем предупреждал генерал Климов. Огромная коммунистическая империя врезалась а уготованный для нее Историей тупик. От страшного удара первой рухнула Берлинская стена, за ней обрушился весь Варшавский пакт и, наконец, на глазах у всего изумленного мира стал разваливаться Советский Союз…

Мне удалось выйти на майора Куманина случайно, вернее, даже не я вышел на него, а он на меня. В начале 1992-го года был опубликован мой перевод книги американского писателя Джона Килля «Операция „Троянский конь“, где в достаточно популярном виде автор пытался обобщить всю происходящую на Земле „чертовщину“, от зарождения нашей цивилизации до сегодняшнего дня. Килль доказывал, что все чудеса на Земле — результат действий мощной цивилизации, находящейся не в космосе, а вместе с нами на нашей маленькой планете, именуемой Земля, в параллельном мире.

Куманин хотел со мной встретиться и пригласил в Москву. В его квартире я обратил внимание на фотографию Николая II, стоящую в рамке на столе хозяина, но не придал этому большого значения. Во-первых, я знал, что Куманин причастен к монархическому движению, а во-вторых, время уже было такое, когда портрет последнего русского царя стал привычным предметом интерьера во многих домах потрясенной России.

Тогда я и выслушал историю бывшего сотрудника КГБ майора Куманина. Говорить с ним оказалось очень сложно — в нем еще прочно сидела привычка задавать вопросы, а не отвечать на них. Он изменил некоторые фамилии и географию своих приключений.

Объединив известное мне с тем, что поведал Сергей Куманин, я и написал эту книгу.

— Меньше знаешь — дольше живешь, — иногда прикрывался он «чекистской» прибауткой.

— Ну, а генерал Климов, — спрашиваю я, — это реальное лицо или нет?

— Генерал Климов, наверное, и сам уже забыл свою настоящую фамилию, если вообще знал ее когда-нибудь, — смеясь говорил Сергей. — Сейчас он генерал-полковник, продолжил он и показал пальцем в потолок. — Я теперь понимаю, чем он все это время занимался. Он видел, что «наш паровоз» вперед летел, и пытался на ходу расцепить вагоны состава, чтобы, если не предотвратить саму катастрофу, то хотя бы уменьшить ее последствия. Одного не пойму — на кой ляд им царь понадобился? Не удивлюсь, если у Климова где-нибудь до времени спрятаны и прямые наследники Николая. Я возражать не буду. Мы, Куманины, рода старинного, купеческого. В нашу честь целое село названо. Я скоро особняк отсужу, — и снова засмеялся.

На кухне, где мы беседовали, висит икона, не в красном углу, но все равно впечатляет.

Я спросил Куманина, как он относится к последним находкам останков царской семья, о продолжающихся спекуляциях Рябова и о деятельности Соловьева, которого уже называют четвертым, после Наметкина, Сергеева и Соколова, следователем по делу «Об убийстве царской семьи», о торжественной подготовке захоронения новых останков в Петропавловском соборе? Показал ему газету с огромным заголовком, «СЛЕДОВАТЕЛЬ СОЛОВЬЕВ ЗАКРЫВАЕТ „ДЕЛО РОМАНОВЫХ“. Куманин усмехнулся:

— Пусть хоронят. Климов тут же вытащит такие документы, которые вызовут вселенский скандал небывалого масштаба с очень интересными последствиями. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что все эти «гробокопатели» действуют по сценарию, разработанному подчиненными Климова.

— Вы не преувеличиваете? — с некоторым сомнением спрашиваю я.

Вместо ответа он открыл ящик своего стола, достал оттуда старую фотографию размером с открытку и подал мне.

У меня перехватило дыхание.

— Откуда она у вас? — задаю я нетактичный и глупый вопрос.

— Надо знать места, — улыбается экс-майор. — Хотите опубликовать?

— А почему бы вам не сделать это самому? — интересуюсь я, а сам думаю: «Если такие материалы есть у Куманина, то чем может располагать генерал Климов?»

— Я же того. — Куманин крутит пальцем вокруг лба, — официально числюсь дуриком, могу любую публикацию скомпрометировать. — И снова смеется.

Понимаю, сколько еще он мне мог рассказать и не рассказал! Пытаюсь выяснить, где он сейчас работает.

— Ишачу в одной конторе юрисконсультом, — поведал он.

— А что же в итоге произошло с вашим отцом? — задаю очередной вопрос.

— Не спрашивайте, — морщится он, — не хочется на эту тему говорить.

— Но он жив? — продолжаю допытываться.

— Жив, — неохотно бросает Куманин и добавляет, — но не сильно. — Мы молчим какое-то время.

— А Надя Шестакова?

— Надя? — переспрашивает Куманин. — с ней все в порядке. Замуж вышла за Феофила. Ребенок у них. Процветают. В США уже были, в Израиле и еще где-то, на научных симпозиумах выступают, пишут.

— Вы с ней общаетесь? — спрашиваю я, но вижу ответ по лицу Куманина.

— Пробовал было, — вздыхает он, — но Надя мне истерику закатила, что я, мол, чуть не погубил их обоих. Я в подробности вдаваться не стал — не погубил и хорошо.

— Ас коллегами своими бывшими встречаетесь? — продолжаю я допрос.

— Редко, — признается он. — Звонят иногда, но интересуются исключительно здоровьем. Звали тут вступить в общество ветеранов. Я как-то еще не созрел.

Куманин улыбается, но не очень радостно.

— А ваши подопечные? — улыбаюсь я. — «Память» и прочие организации? Они вас не зовут в свои вожди?

Куманин понижает голос:

— Нет. С меня хватит. Я после той встречи на кладбище больше с ними связываться не хочу. Если есть такие смелые, то флаг им в руки.

— Хорошо, соглашаюсь я, пытаясь сменить эту тему, — а Алеша Лисицын? Вам что-нибудь удалось про него выяснить?

— Он ушел, — просто ответил Куманин, вздохнув.

— Умер, что ли?

По глазам Куманина я вижу, что он уже не верит в мое авторство перевода «Троянского коня».

— Он пришел, — объясняет Куманин, — но не для того, чтобы остаться. Он пришел, чтобы сказать и уйти. Но только страна у нас такая, что все сказанное им услышал один генерал Климов.

— Знаете, — Сергей вдруг понижает голос, — я все время боюсь, что он ко мне снова заявится…

— Глупости, — успокаиваю я его, — вы тогда сознание теряли. Вот вам в бреду все это и померещилось.

— Глупости? — переспрашивает он. — Вот, посмотрите. Я когда из госпиталя в Ленинграде выписывался, мне вещи отдали. Деньги, правда, пропали. Отпускные при мне были, рублей 700, кажется. А остальное все на месте: документы, авторучка, бритва, зубная щетка и… вот эти черные очки, которые я сорвал с Аримана.

Он показывает выдавшие виды черные очки с резинкой, которыми пользуются сварщики.

— Да, — говорю я в замешательстве, не решаясь дотронуться до очков. — Даже не знаю, что и сказать.

— Как же, — вдруг возражает Куманин, — вы не можете ничего сказать, если перевели «Троянского коня»? Там же все сказано и расписано. Вспомните, что писал Джон Килль о так называемых ультрасуществах. Так что он вполне может за очками вернуться.

И я вспоминаю слова Джона Килля: «Стоит вам начать любое исследование таинственных событий далекого и даже не очень далекого прошлого, как в дело немедленно включаются какие-то неведомые силы, о природе которых можно только гадать. С одной стороны, эти силы делают все возможное, чтобы навести вас на цель, а с другой — предпринимают не меньшие усилия, чтобы вы при этом свихнулись».

Ноябрь 1994 — февраль 1995 годов, Санкт-Петербург