Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса

С 6 по 11 сентября 1961 года в Дюссельдорфе, Западная Германия, проходил конгресс «Психоанализ и его продолжающееся развитие». Кроме Фромма, на конгресс приехала группа «неортодоксальных» психоаналитиков, среди которых были представители Германии (У. Швиддер, Ф. Хейгл и Ф. Риман из Немецкого психоаналитического общества, если назвать только троих), Нидерландов (А. Дж. Вестерман Холстийн), Швейцарии (Х. Бинсвангер и М. Босс из Dasein Analysis) и Соединенных Штатов (Г. Кржановски и Х. Стирлин). Именно эти 300 неортодоксальных психоаналитиков заслушали 6 сентября лекцию Фромма (опубликована в German Gesamtaus-gabe) на тему «Фундаментальные положения психоанализа». Вторая публичная лекция Фромма состоялась 8 сентября. Она называлась «Современный человек и его будущее». Эта лекция содержала сжатый вариант диагноза века, начавшегося в 1960-е годы до того, как Фромм развил концепцию «некрофилии». Текст этой лекции впервые публикуется на английском языке и представляет собой расшифровку аудиозаписи. Фромм читал лекцию, в основном не пользуясь конспектом.

Говорить сегодня [в 1961 году] на тему современного человека и его будущего означает не только задаваться вопросом, каково будущее человека, но и будет ли у человека вообще какое-то будущее. Этот вопрос касается не только современного человека и цивилизации; учитывая растущую разрушительную силу атомного оружия, речь идет вообще о существовании человека на Земле. Несомненно, такой вопрос встает впервые в истории человечества. Атомная бомба – самый страшный симптом болезни современного общества.

Что я понимаю под «современным человеком»? Это может означать сегодняшнего человека, т. е. все человечество XX века, или гражданина западных промышленных государств, в отличие от населения Азии, Африки – неиндустриальных частей мира. Вопрос о том, что я понимаю под «современным человеком», ясно показывает, что именно впервые изменилось в исторической ситуации: жители неиндустриальных стран все больше и все быстрее становятся похожи на людей Запада. Запад познакомил их с технологиями и определенными идеями. Однако поскольку Запад, кажется, теряет или уже потерял ту власть над миром, которую имел на протяжении столетий, он занят тем, что трансформирует мир в соответствии с собственным развитием.

Когда я говорю о собственном развитии Запада, я в первую очередь имею в виду западные технологии и промышленность, как и западную идею исторического прогресса и исторической цели. Национализм, сравнительно недавний западный продукт, также есть часть развития Запада. Эти идеи на Востоке часто обретают форму искаженного марксизма или социализма.

То, что происходит сегодня, возможно, несколько схоже с проникновением христианства из Рима в языческую Европу. Рим, потеряв политическую силу, посеял свою культуру, свои идеи, свои формы организации в иностранную почву. Тогда народы были гораздо более примитивны, чем современные неиндустриальные страны по сравнению с Западом.

Этапы развития западного человека

Дать полный обзор наиболее важных этапов развития Запада в пределах лекции возможно только схематически; тем не менее обзор – предпосылка для понимания последующего изложения.

(1) Первый этап развития западного человека охватывает период примерно с 1500 года до н. э. до начала христианской эры. Этот этап характеризуется великим поворотом от идолопоклонства к гуманистической религии. Я еще вернусь к вопросу об идолопоклонстве; хочу только сказать, что под идолопоклонством я понимаю такую форму поиска человеком единства с природой, при котором он возвращается к собственному «зверству». Он подчиняется природе, подчиняется делу рук своих (в форме идолов, изготовленных из золота, серебра или дерева) или подчиняется другим людям.

Поворот от идолопоклонства к гуманистической религии начинается предположительно с религиозной революции Эхнатона[9], а затем продолжается в авраамических религиях, даосизме, буддизме, классической греческой философии. Все эти виды развития направлены к спасению человека, благодаря которому он ищет новое единство – не через примитивные религии тотемизма или анимизма, не через богов природы или идолов, созданных его руками, но через поиск и обретение нового единения с миром в силу полного развития человека. Первый этап в развитии западного человека совершился с поворотом к гуманистической религии за пятнадцать столетий, которые с точки зрения истории не более чем, если использовать слова автора псалмов, «ночная стража».

(2) Второй этап отражается в понятии исторического искупления, которое содержится в послании пророческого мессианизма. Простое изложение идеи пророческого мессианизма таково: человек был един с природой в раю, но он, как и животные, был лишен осознания себя. В акте неповиновения приказанию Бога, или, можно сказать, в проявлении способности сказать «нет», человек осознает себя и делает первые шаги к свободе. С этого начинается человеческая история. Изначальная гармония человека с природой разрушена. Человек изгоняется из рая, и два ангела с огненными мечами не дают ему вернуться.

В соответствии с понятиями пророческого мессианизма история есть в широком смысле история примирения; это история развития человека в сторону его человечности, в сторону развития его специфически человеческих качеств разумности и любви. Достигая полного развития, человек находит новую гармонию, гармонию развитого, разумного, осознающего себя, любящего индивида, который обретает единение с миром, однако сохраняет индивидуальность. Новая гармония – это старая гармония, но на другом уровне; гармония, совершенно отличная от той гармонии, которая существовала до изгнания из рая.

(3) Благодаря христианству это новое пророчески-мессианское понимание истории распространилось из Палестины в Европу. В этом процессе его форма несколько изменилась. Самое важное изменение заключалось в том, что спасение человека, или изменение человечества, не происходит на протяжении истории, а выходит за ее пределы. Царство Божие понимается не в мессианском смысле, как у большинства библейских пророков, а именно, как изменение этого мира и установление нового, духовного мира за пределами этого.

Несмотря на эту модификацию, христианская доктрина примирения есть продолжение мысли пророческого мессианизма и в этом смысле отличается от других доктрин примирения, таких как в буддизме, поскольку в соответствии с христианской доктриной примирение – это всегда коллективное примирение, спасение человечества, а не отдельного индивида. Несмотря на то что христианская доктрина спасения меняет главный пункт мессианской идеи спасения – историческое спасение заменяется на спасение за пределами истории, необходимо подчеркнуть, что история христианства постоянно придает импульс историческому освобождению человека, особенно в до- и послереформаторских христианских сектах.

(4) Послание, содержащееся в Священном Писании, в Евангелиях, исторически привело к возникновению католической церкви, в рамках которой был достигнут союз величайшей исторической значимости: иудейское понятие о примирении в форме пророческого мессианизма соединилось с греческой научной идеей. Этот союз пророчески-мессианского понятия примирения с греческой мыслью, с философией Аристотеля и Платона создал нечто новое, нечто, приносившее плоды в Европе на протяжении последующего тысячелетия. Этот процесс длился с окончания эпохи языческого Рима [в IV веке н. э.] до окончания Средневековья в Европе. Примерно тысячу лет Европа была беременна греко-римским иудео-христианским наследием. Затем по истечении 1000 лет лоно Европы породило нечто новое: современное общество.

(5) Современное общество начинается с Возрождения. По знаменитому определению Карла Якоба Буркхардта[10], Возрождение характеризуется открытием индивида и природы. Возможно, вместо «открытия» следовало бы выразиться точнее: «открытия заново», потому что это было возрождение того, что греческая и римская античность знала о человеке и природе. Возрождение было также рождением новой науки.

Возрождение сохраняло пророчески-мессианское видение в новой форме: в форме утопии. Если пророческое мессианство видело совершенное, т. е. доброе, гуманное, общество возникающим в конце времен, то Возрождение видело совершенное общество в конце пространства, где-то в еще не открытой части мира. Необходимо упомянуть утопии Томаса Мора, который и создал слово «утопия» для этого типа видения, Томмазо Кампанеллы[11], немца Валентина Андреэ[12]. Начиная с Возрождения и до конца XIX века западная мысль может быть охарактеризована среди прочего тем фактом, что утопия как особая версия мессианского видения занимает центральное место. То же можно сказать об идеях Карла Маркса, за исключением того, что Маркс всегда противился любым предположениям об утопичности своего учения и никогда не выражал положительного отношения к авторам великих утопий.

Человек Возрождения осознает свою силу и начинает освобождаться от оков природы и властвовать над ней. В последующие столетия новая наука и новое отношение к жизни приводят к истинному открытию мира, к новым технологиям и промышленности, к власти над миром. В XVII–XVIII веках новый гуманизм достигает своего апогея. Центром западной мысли становятся человек, человечество, гуманность. В религии отступают концепции теизма, однако религиозный опыт как реальность приобретает больший вес, чем в какие-либо иные времена, за исключением XIII века. Американский историк Карл Л. Беккер[13] справедливо подчеркивал, что XVIII век был не менее религиозен, чем XIII, и выражал тот же религиозный опыт, но другим языком и другими концепциями.

Девятнадцатый век представлялся приблизившимся к эре свершения: с конца Средневековья до начала XIX века человек дорос до реализации своих желаний. От века свершения ожидалось, что он создаст человека, который будет властвовать над природой, искоренит войны и достигнет материального изобилия, как средства развития гуманности. Казалось, в XIX веке исполнится мессианское видение совершенного, гуманного общества. До начала Первой мировой войны в европейском гуманизме превалировала вера в исполнение этих надежд и идей – тех самых, которые не теряли силы и влияния со времен пророков.

Что же случилось потом? Что случилось с западным человеком за последующие шестьдесят с лишним лет? Разразились две мировые войны, возникли бесчеловечные системы гитлеризма и сталинизма, существует угроза полного уничтожения человечества. Если на протяжении столетий у человека была надежда на будущее, после 1914 года он ее почти утратил.

Я говорил о процессе рождения новых обществ и чуть было не сказал, что человек XX века представляется выкидышем. Все как будто рухнуло в тот момент, когда человек стоял на вершине своих исторических достижений.

Мы знаем кое-что о том, что привело к этому. Начавшееся в XIX веке развитие продолжалось в XX со все возрастающей интенсивностью и скоростью: рост современной промышленной системы привел ко все большей производительности и к усилению ориентации на потребление. Человек стал приобретателем и потребителем. Главным делом его жизни стало «больше и иметь и больше пользоваться» и все меньше «быть собой». Средства, а именно, материальное процветание, промышленность, производство товаров, сделались целью. Раньше человек не искал ничего, кроме средств для лучшей жизни, которая соответствовала бы человеческому достоинству.

Естественные связи с семьей и общиной распались, а новые не были найдены. Современный человек испытывает одиночество и тревогу. Он свободен, но боится этой свободы. Он живет, как сказал великий французский социолог Эмиль Дюркгейм[14], в состоянии аномии[15]. Он характеризуется противоречивостью или подлостью, что делает его не индивидом, а атомом, не индивидуализирует, а атомизирует. «Атом» и «индивид» значит одно и то же; первое слово имеет греческое происхождение, второе – латинское. Значения, которые эти слова приобрели в нашем языке, противоположны. Современный человек надеялся стать индивидом; в действительности же он оказался встревоженным атомом, которого швыряет туда-сюда.

Для промышленной системы приоритетами являются баланс, количественный анализ, подсчет. Вопрос всегда стоит так: «Что стоит производить? Что принесет доход?»

Задаваться такими вопросами в мире промышленной продукции необходимо. Однако принципы подсчета, баланса и прибыли были одновременно применены к человеку и распространились из экономики на человеческую жизнь в целом. Человек сделался предприятием; его жизнь – его капитал, его задача – вложить этот капитал как можно лучше. Если инвестиция успешна, то и человек успешен. Если свою жизнь он вложил неудачно, он не добился успеха. Таким образом, человек сам становится вещью, объектом.

Мы не можем лгать себе об этом: когда человек становится объектом, он мертв, даже если он с точки зрения физиологии все еще жив. А если человек духовно мертв, он не только подвержен разложению, он опасен – опасен для себя и для других.

Люди XIX века определенно отличались от людей века XX. Первым было привычно или подчиняться власти, или восставать против нее. Роман Сэмюэла Батлера[16] «Путь всякой плоти» прекрасно показывает бунт человека XIX века против власти и в семье, и в государстве. Человек XIX века чувствовал свой моральный долг в том, чтобы копить и сохранять. Как часто случается, эта моральная идея имела своим основанием способ производства – в обществе XIX века было очень важно накапливать капитал.

В XX веке идеи, игравшие значительную роль в жизни предыдущего столетия, все больше подвергались критике. Сегодня первенствующее значение имеют не конкуренция одного человека с другим и не порождаемый духом конкуренции антагонизм. Совсем напротив: сегодня люди образуют команды, хорошо работающие вместе группы, поскольку это единственный способ функционирования больших предприятий. Современные промышленность и экономика эффективно развивались в этом направлении, для успешной деятельности им стали нужны люди, ставшие потребителями, обладающие как можно меньшей индивидуальностью, готовые подчиняться анонимным авторитетам, но притом питающие иллюзию свободы и неподвластности.

Современный человек ищет пропитания, так сказать, от Большой Матери – компании или государства – и превращается в вечного младенца, который, впрочем, никогда не насыщается, потому что у него не развиваются способности личности. Было обнаружено, в особенности на примере Франции XVIII века, что человек не может быть на самом деле счастлив. Французское выражение mal du siècle, или «болезнь века» используют, чтобы охарактеризовать бедствие мира, который становится все более атомизированным или все более бессмысленным. Как показал Эмиль Дюркгейм, для современного общества типично возникновение массового феномена самоубийств, связанного с атомизацией человека, делающей его существование бессмысленным.

Отчуждение как болезнь современного человека

Теперь я хотел бы обсудить более подробно, что́ является основной проблемой этой болезни, этой mal du siècle – той болезни, из-за которой современный человек страдает отчуждением. Концепция отчуждения была забыта на десятилетия, но в последнее время снова стала популярной. Когда-то ее использовали Гегель и Маркс, и будет справедливо утверждать, что философия экзистенциализма по сути есть бунт против растущего отчуждения человека в современном обществе.

Что такое отчуждение? В нашей западной традиции то, что понимается под отчуждением, уже сыграло большую роль, хотя не как концепция «отчуждение», а как концепция «идолопоклонство» в том смысле, в каком его понимали пророки. Многие люди наивно считают, что различие между так называемым идолопоклонством и монотеистической верой в единственного истинного бога просто вопрос численности: у язычников было много богов, в то время как приверженцы монотеизма верят только в одного. Это, однако, не определяющая разница. По словам ветхозаветных пророков, главное в том, что идолопоклонник – это человек, который молится произведению собственных рук. Он берет кусок дерева. Из одной его части он разводит костер, чтобы, скажем, испечь хлеб; из другой части он вырезает фигуру, чтобы ей молиться. Однако то, чему он молится, – это просто вещь. Эта «вещь» имеет нос, но не обоняет; имеет уши, но не слышит; имеет рот, но не говорит.

Что происходит при идолопоклонстве? Если понимать идолопоклонство в соответствии с мыслью пророков, то происходит в точности то, что Фрейд называл переносом. На мой взгляд, перенос, каким мы знаем его в психоанализе, – это проявление идолопоклонства: индивид переносит собственные действия или ощущения – силы своей любви, силы своей мысли – на объект вне себя. Этим объектом может быть человек или вещь, изготовленная из дерева или камня. Как только индивид оказывается связан таким переносом, он вступает в отношения с собой, покоряясь объекту, на который он перенес собственные человеческие функции. Таким образом, любить (в отчужденном, идолопоклонническом смысле) означает: я люблю, только когда подчиняю себя идолу, на которого я перенес всю свою способность любить. Или я добродетелен только тогда, когда подчиняюсь идолу, на которого перенес свою добродетельность. Это же верно в отношении мудрости, силы – всех человеческих характеристик. Чем более могущественным становится идол – т. е. чем больше я переношу на него, – тем беднее делаюсь я сам и тем больше от него завишу, потому что я пропал, если потеряю того, на кого перенес все, что имею.

В психоанализе перенос по сути от этого не отличается. Конечно, психоанализ обычно имеет дело с отцовским и материнским переносом, потому что ребенок видит в своих отце и матери тех индивидов, на которых переносит собственный опыт. Главным, однако, является не то обстоятельство, что ребенок переносит ощущения на отца и мать, а скорее сам феномен переноса – незрелая личность ищет идола. Если человек нашел идола, которому может молиться всю жизнь, ему нет нужды отчаиваться. Это, на мой взгляд, одна из причин, почему многие люди получают такое удовольствие от общения с аналитиком и не хотят уходить, и почему целые общества выбирают для себя так называемых вождей, которые столь же пусты, как идолы древности, но которые используют перенос, чтобы привязать людей к себе.

Конечно, в современном обществе нет ни Ваала, ни Астарты[17]. Но поскольку мы обычно путаем имена с предметами, мы радостно считаем, что вещи не существуют, если их названия не встречаются. В действительности мы сегодня живем в обществе, которое по сравнению с более ранними столетиями гораздо более языческое и гораздо более идолопоклонническое.

Для Гегеля и Маркса «отчуждение» означает, что человек потерял себя и перестал воспринимать себя как центр своей активности. Индивид владеет многим и пользуется многим, но сам он мал: «Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности»[18]. Человек не только мал, он – ничто, потому что над ним властвуют вещи и обстоятельства, которые он сам создал. Он – подмастерье волшебника, голем[19]. Современного человека контролируют творения его собственных рук. Он сам становится вещью. Он ничто, но он чувствует себя большим, когда един с государством, с продукцией, с компанией.

Современный человек создан из вещей, которые сам же и создает. Вот иллюстрация этого повседневными наблюдениями. Когда человек встречается с кем-то, кого знает только по телеэкрану, он говорит: «Он выглядит точно так же, как в телевизоре». Реальностью является телевизионная картинка, и точность восприятия данного персонажа сопоставляется с этой реальностью. Если человек выглядит так, как на экране, тогда восприятие реальности правильное. Реальность заключена во внешней вещи, а настоящий человек – только тень этой реальности.

Восприятие реальности современным человеком фундаментально отличается от восприятия героями сказки Ганса Христиана Андерсена «Новое платье короля». Король действительно голый, но все, кроме маленького мальчика, верят, что видят великолепный наряд. Все с самого начала убеждены, что наряд короля должен быть роскошным (таким образом, люди отрицают собственное восприятие и видят ложный образ короля). Этот феномен – восприятие короля как великолепно одетого, хотя он голый, – существует многие века. Именно так даже самые глупые могли становиться регентами. Они провозглашали веру в собственную мудрость, и для их подданных обычно было уже слишком поздно ждать от правителя доказательств его мудрости. В сказке «Новое платье короля» король все-таки есть. Дело лишь в том, что он на самом деле голый, хотя люди верят, что он одет. Сегодня короля больше нет! Сегодня человек реален только до тех пор, пока находится где-то снаружи. Он существует лишь благодаря вещам, благодаря собственности, своей социальной роли, своей «персоне»; как живое существо, впрочем, он не реален.

Атомное оружие – чрезвычайно драматический и ужасный символ того, что представляет собой отчуждение. Оно – продукт рук человеческих. Оно поистине выражение величайших интеллектуальных достижений человека, однако оно контролирует нас. И стало очень сомнительным, будем ли мы когда-либо контролировать его. Мы – живые люди, которые хотят жить, но мы становимся бессильны, хотя по видимости – всемогущи. Мы верим в то, что властвуем, хотя сами подвластны – не тирану, а вещам, обстоятельствам. Мы стали людьми, не имеющими воли или цели. Мы говорим о прогрессе и о будущем, хотя на самом деле никто не знает, куда идет, никто не может сказать, куда повернут события, и ни у кого нет цели.

В XIX столетии можно было сказать: «Бог умер». В XX веке следует сказать, что умер человек. Сегодня верен афоризм: «Человек мертв, да здравствует вещь!» Возможно, не существует более жуткого примера этой новой бесчеловечности, чем недавно возникшая идея нейтронной бомбы. Что сделает нейтронное оружие? Оно уничтожит все живое и оставит в неприкосновенности все, что не живет – предметы, дома, улицы…

Безразличие как новое проявление зла

Если учесть все – отчуждение, превращение человека в вещь, потерю человеком контроля над собой и подчинение вещам и обстоятельствам, которые он создает, то можно сказать, что концепция зла фундаментально изменилась. До сих пор было верно: зло человечно. Все мы – преступники, как и все мы – святые. Каждый из нас – хороший, и каждый из нас – плохой. Именно потому, что зло тоже человечно, мы можем понимать зло – ведь мы видим зло в себе. Это является (или должно быть) одной из самых важных способностей психоаналитика: он не содрогается от зла в других, поскольку воспринимает зло в себе как нечто человеческое.

Сегодня происходит нечто фундаментально иное. Зло больше не существует как противоположность добру; скорее, возникла новая бесчеловечность: безразличие, иными словами, полное отчуждение, полное безразличие лицом к лицу с жизнью. Я хотел бы проиллюстрировать эту новую бесчеловечность двумя феноменами: феноменом Эйхмана[20] и феноменом атомной стратегии.

Адольф Эйхман не производит впечатления особенно скверного человека; скорее, он полностью отчужденный. Он – бюрократ, для которого не составляет особой разницы: убивать маленьких детей или заботиться о них. Для него жизнь полностью перестала быть чем-то живым. Он ее «организует». Организация становится целью сама по себе, касается ли это золотых зубов и волос убитых, или железнодорожных рельсов и тонн угля. Все остальное ему безразлично. Когда Эйхман защищается и говорит, что он всего лишь бюрократ и на самом деле только управлял движением поездов и разрабатывал расписание, он не так уж грешит против истины. Я полагаю, что частица Эйхмана сегодня есть во всех нас.

Аргументы Эйхмана не слишком отличаются от соображений, высказываемых современными атомными стратегами. Процитирую для примера Германа Кана[21], одного из ведущих американских исследователей. Кан говорит, что приемлемыми являются потери 60 миллионов американцев в первые три дня атомной войны; если погибнет 90 миллионов – это слишком много[22]. Тут происходят те же подсчеты, то же соотнесение жизни и смерти, что и у Эйхмана, отправлявшего людей на смерть.

Мистер Кан сказал еще кое-что совершенно ужасное, особенно показательное для того, о чем я говорю здесь. А именно, он сказал (перед Подкомитетом Объединенного комитета по атомной энергии 26 июня 1959 года) и написал в своей книге «О термоядерной войне» (1960): «Другими словами, война ужасна. Это несомненно. Но таков же и мир. Следует при помощи тех вычислений, которые мы делаем сегодня, сравнить ужас войны и ужас мира и посмотреть, что хуже».

С клинической точки зрения следовало бы диагностировать «тяжелую депрессию» у человека, который может сказать, что сначала нужно подсчитать, насколько война ужаснее мира. Можно предположить, что этот человек только такой мыслью спасает себя от самоубийства. Действительно, следовало бы сказать, что этот человек безумен, и пожалеть его. Конечно, ужас в том, что этот человек – не исключение, и миллионы человек думают так же. Таково отношение дегуманизированного человека – человека, которому все равно, человека, который не только «не сторож брату своему», но даже себе не сторож; именно такое отношение характеризует современного человека.

Альтернатива: ренессанс гуманизма

Учитывая болезнь современного человека, есть ли вообще какое-то будущее? Я полагаю, что ответ есть только в смысле наличия выбора. Я должен предварить это одним замечанием.

Если говорить о внутреннем законопослушании, в индивиде и в общественной жизни обычно отсутствует линейная причинная цепь типа «А есть причина Б». Такой тип детерминизма обычно неверен. Обычно можно сказать: «А ведет к одному, двум, трем или четырем выборам, но только к этим и ни к каким другим». Мы можем утверждать, что только немногие определенные выборы возможны при данных обстоятельствах. Иногда возможны два выбора, иногда больше. Не желая ничего предсказывать, я уверен, что сегодня по сути существует единственный выбор для современного человека и для человечества в целом: между варварством и новым ренессансом гуманизма.

Судя по разрушительной силе существующего атомного оружия, возможно, то, в чем убеждены некоторые ученые, справедливо: дело больше не дойдет до варварства просто потому, что человеческая раса и все живое будет уничтожено. Если же до этого не дойдет, то действительно есть вероятность возникновения варварства и диктаторского режима после атомной войны. Выжившие придут к всемирному диктаторству, при котором все ценности западной традиции будут утрачены; роботы будут править роботами.

Другую возможность я вижу в том, что тот гуманизм, который почти родился в конце XIX столетия, все же действительно родится. Это предполагает, что люди поймут бесчеловечность своего состояния и опасность – не только физическую, но в первую очередь духовную, – которая ведет их к полному отчуждению. Таким образом, их инсайт будет сравним с тем, который происходит при индивидуальной терапии: нужно в первую очередь осознать, кто мы такие, что нами движет, куда мы идем. Только осознав все это, мы сможем принять решение о том, куда хотим идти.

Я полагаю, что гуманистический ренессанс возможен, потому что все предпосылки для этого имеются. Материальные предпосылки таковы, что стол может быть накрыт для всех, и никакая часть человеческой расы не должна больше быть от него отстранена. Впервые идея единого человечества сделалась реальностью. За исторически очень короткое время человек достиг точки, когда он не должен тратить большую часть своих сил на то, чтобы добыть пропитание, как животное, но может реализовать развитие своих сил как самоцель. Предпосылки имеются, так что целью снова может стать развитие зрелого, творческого, любящего, разумного человека. Все остальное будет средствами, подчиненными этой цели.

Поскольку я остаюсь социалистом, каким всегда был, я верю, что новая форма общества будет формой гуманистического социализма, который отличается как от существующего капитализма, так и от той фальсификации социализма, какой является советский коммунизм. Вопрос, впрочем, заключается в том, как много у нас есть времени, чтобы это понять и изменить направление нашего движения…

Сто лет назад Ральф Уолдо Эмерсон[23] сказал: «Вещи в седле и едут на нас». Я хотел бы привлечь внимание к перемене, на которую указывает Эмерсон. Для Мартина Лютера[24] вопрос был иным: в седле ли дьявол и едет ли на человеке. Дьявол был злом и, как я показал выше, зло все еще человечно. Сегодня дело не в том, едет ли на нас дьявол. Наша проблема в том, что вещи едут на нас, вещи и обстоятельства, которые мы создали. В добавление к формулировке Эмерсона можно было бы сказать: будущее для современного человека есть только в том случае, если он снова сядет в седло.