Бюро убийств

Глава I

Это был красивый мужчина с выразительными черными глазами, открытым оливкового цвета лицом, чистой гладкой кожей превосходного мягкого оттенка и копной вьющихся темных волос, которые так и хотелось погладить, — короче говоря, это был тот тип мужчины, который привлекает женские взгляды, и вместе с тем тип мужчины, которому прекрасно известно об этой особенности его внешности.

Он был худощав, мускулист и широкоплеч, и во всей его фигуре и проницательном взгляде, которым он окинул комнату, было столько самоуверенности и важности, что подействовало даже на поведение слуги, сопровождавшего его в доме. Слуга был глухонемым, о чем гость едва бы догадался, если бы уже не знал этого по описанию Лэнигана, посетившего ранее этот дом.

Как только за спиной слуги захлопнулась дверь, гость с трудом сдержал охватившую его дрожь. Сама по себе обстановка ничем не возбуждала тревожного чувства. Это была спокойная, достойная комната, уставленная полками с книгами, на стенах виднелись гравюры и карта. Большая этажерка была битком набита брошюрами расписаний поездов и пароходов. Между окон стоял широкий, как аэродром, письменный стол с телефоном, а рядом на приставном столике — пишущая машинка.

Все было в образцовом порядке, что свидетельствовало о неусыпном оке неизвестного гения.

Внимание посетителя привлекли книги, и он прошел вдоль полок, глазом знатока пробежав одновременно по корешкам всех рядов. Не было ничего настораживающего и в этих солидно переплетенных книгах. Он приметил прозаические драмы Ибсена, сборник пьес и повестей Шоу, роскошные издания Уайльда, Смоллетта, Филдинга, Стерна, а также «Сказки тысячи и одной ночи», «Эволюция собственности» Лафарга, «Маркс для студентов», «Очерки фабианцев», «Экономическое превосходство» Брукса, «Бисмарк и государство социализма» Доусона, «Происхождение семьи» Энгельса, «Соединенные Штаты на Востоке» Конанта и «Организованный труд» Джона Митчела. Отдельно стояли изданные на русском языке произведения Толстого, Горького, Тургенева, Андреева, Гончарова и Достоевского.

Гость так увлекся книгами, что наткнулся на письменный стол, аккуратно заставленный пачками толстых и тонких журналов, на одном его углу лежал с десяток недавно вышедших романов. Посетитель пододвинул ближайший стул, поудобнее вытянул ноги, зажег сигарету и стал осматривать эти книги. Тоненький томик в красном переплете привлек его внимание. С обложки вызывающе смотрела яркая девица. Он взял книжку и прочел заглавие: «Четыре недели: шумная книга». Едва он открыл ее, как раздался не сильный, но резкий взрыв, изнутри вырвалось пламя и клубы дыма. Гость содрогнулся от ужаса, отпрянул назад и упал вместе со стулом на спину, неуклюже вскинув руки и ноги, книга отлетела в сторону, будто змея, которую человек по рассеянности поднял. Посетитель был потрясен. Его красивое оливкового цвета лицо его стало мертвенно-зеленым, а выразительные черные глаза наполнились ужасом.

В этот момент дверь во внутренние покои открылась и в комнату вошел неизвестный гений. Холодная улыбка появилась на его лице, когда он увидел беднягу, охваченного страхом. Нагнувшись, он поднял книгу, раскрыл ее и молча показал механизм, который взорвал бумажную крышку игрушки.

— Нет ничего удивительного, что такие, как вы, вынуждены обращаться ко мне, — сказал он с усмешкой. — Вы, террористы, всегда были для меня загадкой. Понять не могу, почему вас сильнее всего тянет как раз к тому, чего вы больше всего боитесь?

Он теперь подчеркнуто выражал свою насмешку:

— Это же порох. Даже если этот игрушечный стреляющий пакет разрядится у вас во рту, самое большее, что он может вызвать — это временные неудобства при разговоре да за едой. Ну, так кого вы хотите убить?

Внешность хозяина была совершенно в другом стиле, нежели внешность гостя. Он был настолько рус, что его можно было бы назвать обесцвеченным блондином. Глаза с тонкими, самыми нежными, какие только можно представить, совершенно как у альбиноса, ресницами, были бледно-голубыми. Его лысеющая голова была покрыта порослью нежных, шелковистых, до того выбеленных временем волос, что они были как снег. Губы пухлые и крупные, но не грубые; а очень высокий большой лоб красноречиво свидетельствовал о недюжинном уме.

Английская речь его была до приторности правильна; явное, полнейшее отсутствие какого-либо акцента — само по себе почти означало акцент.

Несмотря на грубую простоватую шутку с книгой, которую он только что подготовил, он, пожалуй, не обладал чувством юмора. Он держался со строгим и суровым достоинством, говорившим о его учености, вместе с тем он весь светился от самодовольства, удовлетворения властью и, казалось, владел вершинами философского спокойствия, совсем не совместимого с поддельными книгами и игрушечными стреляющими пакетами.

Так неуловима была его личность — его бесцветный цвет и почти лишенное морщин лицо, что не по чему было определить его возраст. Ему могло быть тридцать и пятьдесят или шестьдесят лет. Чувствовалось, что он старше, чем выглядит.

— Вы Иван Драгомилов? — спросил посетитель.

— Да, меня знают под этим именем. Оно не хуже любого другого, такого, например, как Вилл Хаусман, которым называетесь вы. Ведь такое имя вы приняли? Я вас знаю. Вы — секретарь группы Каролины Уорфилд. Мне приходилось когда-то иметь с ней дело. Насколько я помню, вас представлял Лэниган.

Он помолчал, покрыл черной профессорской шапочкой свою жидковолосую голову и сел.

— Надеюсь, жалоб нет, — добавил он холодно.

— О, нет, совсем нет, — торопливо заверил его Хаусман. — Этим вторым делом мы были полностью удовлетворены. Единственная причина того, что мы не появлялись у вас до сих пор, состоит в том, что мы не могли себе этого позволить. Но теперь нам нужен Мак-Даффи, шеф полиции…

— Да, я его знаю, — прервал собеседник.

— Он зверь, изверг, — торопливо заговорил Хаусман, закипая от негодования. — Он без конца издевается над нашим делом, обезглавливает нашу группу, лишает ее избранных бойцов. Несмотря на сделанные ему предупреждения, он выслал Тони, Сисерола и Глука. Несколько раз он учинял разгром наших собраний. Его офицеры зверски избивают и истязают наших. Это ему мы обязаны тем, что четверо наших несчастных братьев и сестер томятся в тюремных застенках.

Пока он перечислял обиды, Драгомилов серьезно кивал головой, словно ведя учет.

— Вот, например, старик Санжер, чистейшая, благороднейшая душа из всех, которые когда-либо дышали грязными испарениями этой цивилизации, семидесятидвухлетний старец, патриарх с разрушенным здоровьем, он обречен на десять лет постепенного умирания в тюрьме Синг-Синг в этой стране свободы. А за что? — воскликнул он взволнованно. Затем его голос обмяк, потерял уверенность, силу, и он глухо сам ответил на свой вопрос: — Ни за что. Этой своре государственных ищеек нужно снова преподать красный урок. Не можем мы им больше позволять так обращаться с нами и оставаться безнаказанными. Офицеры Мак-Даффи лжесвидетельствовали, изображая очевидцев. Вам это известно. Он жил слишком долго. Теперь время настало. Он был бы давным-давно мертв, если бы нам удалось раньше добыть денег. Когда мы наконец поняли, что убийство обойдется дешевле, чем затраты на адвокатов, мы оставили наших несчастных товарищей в застенке без защиты, поэтому нам удалось быстрее собрать нужную сумму.

— Вам известно наше правило: не оформлять приказа, пока мы не убеждены, что это социально оправдано, — заметил спокойно Драгомилов.

— Разумеется, — недовольно попытался прервать Хаусман.

— Но в данном случае, — спокойно продолжал Драгомилов, — почти нет сомнений, что ваши мотивы справедливы. Смерть Мак-Даффи представляется мне социально целесообразной и правильной. Мне известен как он сам, так и его деяния. Могу заверить вас, что расследование с несомненностью подтвердит такое наше заключение. А теперь о деньгах.

— А если вы не признаете смерть Мак-Даффи социально оправданной?

— Деньги будут вам возвращены за вычетом десяти процентов, которые пойдут на покрытие расходов расследования. Таковы наши правила.

Хаусман вынул из кармана пухлый бумажник, но потом заколебался.

— Обязательно платить все?

— Вам, конечно, известны наши сроки? — в голосе Драгомилова прозвучал упрек.

— Но я думал, я полагал… вы сами знаете, мы, анархисты, — бедные люди.

— Именно поэтому я назначаю такую низкую цену. Десять тысяч долларов — не так уж много за убийство шефа полиции крупного города. Поверьте мне, это едва покроет расходы. С частных лиц мы берем значительно дороже, просто потому, что они частные лица. Будь вы миллионерами, а не бедной группой борцов, я бы запросил с вас за Мак-Даффи самое малое пятьдесят тысяч. Кроме того, сейчас я нездоров, и сам не смогу принять серьезного участия в деле.

— Бог мой! Сколько же вы запросите за короля? — воскликнул собеседник.

— По-разному. Король, ну, скажем, Англии, будет стоить полмиллиона. Небольшой второ- или третьеразрядный король обойдется в семьдесят пять — сто тысяч долларов.

— Понятия не имел, что они стоят так дорого, — проворчал Хаусман.

— Поэтому так мало и убито. Не следует к тому же забывать о больших затратах на такую великолепную организацию, которая мною создана. Одни наши дорожные расходы значительно превосходят то, что вы предполагаете. Моя агентура многочисленна, и совсем не следует думать, что они задаром рискуют жизнью и убивают. И учтите, всю операцию мы проводим, совершенно не подвергая опасности наших клиентов. Если вы считаете, что десять тысяч за жизнь шефа Мак-Даффи — слишком дорогая цена, позвольте вас спросить, разве свою жизнь вы оцениваете дешевле? Кроме того, уж очень вы, анархисты, неумело работаете. Где бы вы ни приложили свою руку, везде вы испортите дело или вообще его провалите. Далее, всегда вам требуются динамит или адская машина, которые крайне опасны.

— Нужно, чтобы казнь вызвала сенсацию и была эффектным зрелищем, — пояснил Хаусман.

Глава Бюро убийств кивнул:

— Да, я понимаю. Но я говорю не об этом. Это же необычайно глупый, грубый способ убийства и, как я сказал, чрезвычайно опасный для наших агентов. Ну, а если ваша группа позволит нам воспользоваться, скажем, ядом, я сброшу десять процентов, если духовой винтовкой, то двадцать пять процентов.

— Исключено! — воскликнул анархист. — Так мы не достигнем цели. Наше убийство должно быть кровавым.

— В таком случае я не могу снизить цену. Вы же американец, не так ли, мистер Хаусман?

— Да, и родился в Америке — в Сан-Хосе, штат Мичиган.

— Так почему же вам самим не убить Мак-Даффи? И не сэкономить деньги группы?

Анархист побледнел:

— Нет, нет. Ваше обслуживание слишком хорошо, мистер Драгомилов. Кроме того, я… э… характер у меня не тот, чтобы уничтожать или проливать кровь. Такая, знаете ли, натура. Это не по мне. Теоретически я признаю, что убийство справедливо, но я не в состоянии заставить себя его совершить. Я… я просто не могу, вот и все. И с этим ничего не поделать. Я даже мухи не мог бы обидеть.

— Тем не менее вы входите в боевую группу.

— Да, это так. К этому понуждает меня мой разум. Философствующие непротивленцы, толстовцы, меня не привлекают. Я не верю в теорию «подставь другую щеку, если ударили по одной», как, например, это считает группа Марты Браун. Если меня ударили, я должен нанести удар в ответ.

— Даже через посредство доверенного лица, — сухо прервал Драгомилов.

Хаусман опустил голову:

— Да, через доверенное лицо. Если плоть слаба, то нет другого выхода. Вот вам деньги.

Пока Драгомилов пересчитывал их, Хаусман решил приложить еще одно, последнее усилие, чтобы сделка стала более выгодной.

— Десять тысяч долларов. Убедитесь, все верно. Забирайте их и помните, что они — свидетельство преданности и самопожертвования со стороны десятков моих товарищей, которым большого труда стоил этот нелегкий взнос. Не могли бы вы… э… не могли бы вы включить дополнительно еще одного мерзавца — инспектора Моргана?

Драгомилов покачал головой:

— Нет, этого нельзя сделать. Ваша группа уже получила самую значительную скидку, которую мы можем допустить.

— Бомбой, понимаете, — настаивал собеседник, — вы же можете убрать обоих сразу одной и той же бомбой…

— Этого-то мы как раз и постараемся не сделать. Мы обязательно проведем расследование по делу шефа Мак-Даффи. Для всех наших дел необходимо моральное обоснование. Если мы найдем, что смерть социально не оправдана…

— Что произойдет с десятью тысячами? — нетерпеливо перебил Хаусман.

— Они будут вам возвращены за вычетом десяти процентов на текущие расходы.

— А если вам не удастся его убить?

— Если в течение года мы потерпим неудачу, деньги вам возвращаются с доплатой пяти процентов неустойки.

Показывая, что беседа окончена, Драгомилов нажал кнопку звонка и встал. Его примеру последовал Хаусман. Пока не пришел слуга, он задал еще один вопрос:

— А если, предположим, вы умрете: несчастный случай, болезнь или что другое? Ведь у меня нет расписки за деньги. Они пропадут.

— В этом отношении все предусмотрено. За дело немедленно возьмется начальник моего чикагского филиала и будет его вести до тех пор, пока не сможет прибыть начальник сан-францисского филиала. Аналогичный случай произошел недавно, в прошлом году. Помните Бургесса?

— Какого Бургесса?

— Железнодорожного короля. Им занимался один из моих людей, он до конца оформил сделку и, как обычно, получил все деньги вперед. Разумеется, моя санкция имелась. А потом произошло два события. Бургесс погиб во время железнодорожной катастрофы, а наш человек умер от воспаления легких. Тем не менее деньги были возвращены. Я лично проследил за этим, хотя по закону их бы, конечно, не вернуть. Наша продолжительная успешная деятельность — свидетельство честных взаимоотношений с клиентами. Поверьте, в нашем положении, работая незаконно, отсутствие щепетильной честности было бы для нас моментом роковым. А теперь о Мак-Даффи…

В этот момент вошел слуга, и Хаусман сделал предостерегающий жест замолчать. Драгомилов улыбнулся.

— Не слышит ни слова, — сказал он.

— Но вы же только что ему звонили. И, клянусь богом, он же открыл двери на мой звонок.

— Вспышка лампы заменяет ему звонок. Вместо звонка включается электрический свет. За всю свою жизнь он не слышал ни звука. Если он не видит губ, он не понимает, что ему говорят. А теперь о Мак-Даффи. Хорошо ли вами обдумано решение его убрать? Запомните, для нас отданный приказ все равно что выполненный. Иначе нельзя было бы держать такую организацию. Как вы знаете, у нас особые правила. Если приказ отдан, его уже нельзя взять назад. Это вас устраивает?

— Полностью. — Хаусман остановился у двери. — Когда мы сможем услышать новости о… деятельности?

Драгомилов на минуту задумался.

— В конце недели. Расследование в данном случае будет чистой формальностью. Операция сама по себе очень несложная. Мои люди на месте. До свидания.