Бюро волшебных случайностей

Я достала из бардачка темные очки, закрыла машину и дерганной походкой отправилась к метро. Мне постоянно казалось, что кто-то идет сзади. Я останавливалась, делая вид, что разглядываю витрины, а на самом деле пыталась высмотреть отражение преследователя.

В галантерейном магазинчике я приобрела черную косыночку и тут же, у зеркала, ее нацепила, стараясь, чтобы ни одна волосинка не торчала наружу. Лицо сразу стало чужим и некрасивым. Как все-таки много значат для лица волосы! Без челки и длинных прядей по бокам лоб стал каким-то выпуклым, щеки резко потолстели, даже нос почему-то зрительно увеличился. Ходить с таким лицом по улицам было стыдно. Но ведь это же хорошо, доказывала я себе, никто меня не узнает.

Чтобы усилит эффект, я купила набор дешевой косметики, зашла в платный туалет и навела «красоту». Теперь в этом чудище с угольными бровями и жирно подведенными глазками – они стали странно маленькими – вряд ли кто сможет опознать Лизу Журавлеву.

До «Озерков» я добиралась очень странным маршрутом. Вместо того, чтобы проехать одну остановку до «Гостиного двора», перейти на «Невский проспект» и дальше ехать прямо, я высидела до «Площади Александра Невского», перешла на Правобережную линию и доехала до «Садовой». Там я сделала еще одну пересадку, но не поехала до «Озерков», а вышла на одну остановку раньше, на «Удельной». А там поднялась наверх и села на маршрутку. При этом я усиленно оглядывалась и озиралась, не прекращая себя ругать: это же чистой воды паранойя, я же умерла и лежу в судебном морге, кто может меня выслеживать?

На лестничной площадке я остановилась, размышляя, что же лучше: позвонить или открыть своим ключом. Но решить ничего не успела, потому что дверь распахнулась сама.

Мама стояла на пороге вполоборота, держась за ручку и слушая, что говорит ей кто-то, остающийся в квартире. Даже так я видела, что ее лицо распухло от слез. Мне внезапно захотелось поехать к Чинаревой на работу, вломиться к ней в кабинет и разбить физиономию.

Повернувшись, мама посмотрела на меня и как-то очень буднично поинтересовалась, что у меня с лицом. Потом ее глаза расширились, она охнула и начала медленно сползать вниз, держась руками за дверь. Какой-то мужчина подхватил ее, не давая упасть. Он хотел увести маму, но она пробормотала: «Не надо» и махнула рукой в мою сторону.

Ракитский – кто же еще! – посмотрел на меня с недоумением.

- Вы к кому? – спросил он.

- Да это же… - слабым голосом начала мама, которую Антон по-прежнему придерживал за плечи, и замолчала.

Я сняла косынку. Мама всхлипнула, Антон отпустил ее и сделал шаг вперед.

- Ну и дрянь же ты, Лиза! – тихо, но резко отчеканил он.

Мама то плакала, то пила корвалол, то смеялась и обнимала меня. Ракитский хмурился. Особой радости с его стороны на наблюдалось, и это меня изрядно обижало.

- Черт возьми, я что, виновата? – в конце концов заорала я. – Что ты дуешься, как жаба на печи? И вообще, что ты здесь делаешь? Кто тебя сюда звал?

- Лиза, перестань! – одернула меня мама. – Антон Сергеевич приехал вчера вечером на дачу, с милиционером, они мне все рассказали, привезли в город. Я сразу вещи для похорон взяла, квартиру-то опечатали. В морг поехали… - мама снова собралась плакать.

- Ну ладно, не надо! – я обняла ее и сама захлюпала носом.

- Кого же мы тогда опознали? – спросил молчавший до сих пор Антон.

- Настю. Ну, соседку. Она еще пришла как раз, когда ты ко мне в дверь ломился.

Мама напряженно переводила взгляд с него на меня и обратно, силясь вникнуть в суть наших отношений. Я редко знакомила ее со своими кавалерами. Ракитский в число избранных не входил.

- Я бы не сказал, что она очень похожа на тебя, - засомневался он. – Разве что рост и цвет волос. Твоему киллеру что, не дали фотографию?

- Наверно, нет, - я пожала плечами. – Чинарева, видимо, очень торопилась.

- А что соседка делала у тебя в квартире?

- Не представляю. Хотя… Ты знаешь, все могло быть совсем наоборот. Киллер пришел… Кстати, как он попал в квартиру, известно?

- Или его впустили, или открыл сам. Замки не взломаны.

- Впустить его никто не мог, кроме, конечно, Насти. Но опять же, что ей делать в моей квартире? У нее нет таких эксцентричных привычек. Скорее всего, это киллер как-то открыл дверь, а Настя услышала, подумала, что это я вернулась, и решила зайти. Видимо, не стала звонить, просто вошла в открытую дверь. А он принял ее за меня и… убил.

- Допустим… - Антон продолжал хмуриться, а злилась все больше: по моим расчетам, увидев меня, он должен был рыдать от счастья. – Что ты думаешь делать дальше?

- А что ты мне посоветуешь?

- Тебе, Лизонька, надо пока оставаться умершей! – внезапно вмешалась мама. – Пусть все думают, что тебя убили. А вы, Антон Сергеевич, расскажите все следователю. Он ведь ваш знакомый, он вам поверит.

Ничего себе! Наш пострел везде поспел. И тещу несостоявшуюся в горе поддержать, и нарассказывать ей всякого. Кстати, почему несостоявшуюся? Ведь я, оказывается, жива. Хотя и вынуждена притворяться умершей. Ладно, не до матримоний сейчас.

- А что с похоронами?

- Антон Сергеевич уже обо всем позаботился. Послезавтра, на Северном кладбище.

- А гроб мне хороший заказал? – сварливо спросила я. – Или пожмотился?

- Дура плюшевая! – обласкал меня Антон. – Неужели бы я стал на твоих похоронах экономить! Мне для любимой женщины ничего не жалко! – мамины глаза при этих его словах умильно увлажнились. – И гроб, и венки – все по высшему разрядку. Так что у твоей соседки будут вполне пристойные похороны, раз уж она по твоей милости пострадала.

- Не смешно! – отрезала я.

- Да, не смешно, - согласился Ракитский. – Особенно несмешно будет потом, когда придется играть обратно и доказывать, что ты – это ты, а труп, захороненный под твоим именем, - твоя соседка. Нет, боюсь Стоцкий этого не одобрит. Так что позвоню я ему лучше после похорон. Потому что с мамой твоей полностью согласен – сиди и не высовывайся.

- А на работу позвонили?

- А как же! – кивнула мама. – Мне разрешили взять твою записную книжку на время, и мы с Антоном Сергеевичем…

- Зовите меня просто Антоном, - мило предложил Ракитский.

«Ах, ах, зовите меня просто – Царь», - передразнила я про себя.

- Да, хорошо, - согласилась мама. – Так вот, мы с Антоном с утра всех обзвонили. Книжку вот только надо будет вернуть.

- Да, а что милиция? – спохватилась я.

- Как только они узнали, что ты под следствием, - хмыкнул Антон, - бурно обрадовались. Раз уж ты по Василеостровскому РУВД и прокуратуре числишься, им с тобой и возиться. Ладно, у меня сейчас суд, так что я пошел. А ты сиди здесь и никуда не выходи.

Слава Богу, он больше не выступал на тему моей дурацкой детективной деятельности. Все-таки хватило ума понять, что если бы не это, киллер вряд ли ошибся бы.

Мама не отходила от меня ни на шаг. Она то и дело дотрагивалась до меня, словно хотела еще и еще раз убедиться, что все это правда, что жуткий труп с дырой вместо лица, предъявленный ей в морге, на самом деле не я, а я – вот она, сижу рядом. Антон терпел, но, уходя, вытащил меня на площадку, прикрыл дверь и сгреб в охапку, да так, что я только пискнула. Он целовал меня, как сумасшедший, говорил что-то непонятное, а мне хотелось плакать. Слезы эти текли где-то внутри меня, не показываясь на глазах, и словно растворяли и смывали ту корку, которая наросла на моем сердце много лет назад.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Антон, вздохнув тяжело, пошел к лифту. Я постояла, переводя дух, и вернулась в квартиру.

- Приятный молодой человек, - дипломатично заметила мама, когда я вошла на кухню.

- Какой он тебе молодой человек! – фыркнула я. – Ему зимой сорок стукнет.

- Ну и что? – возразила она. – Я тут в одной книжке прочитала, что сорок лет – это старость молодости.

- Чего? Старость молодости? А пятьдесят тогда что?

- Пятьдесят – молодость старости. А шестьдесят – зрелость. Скажи, он… женат?

- Нет, - обрадовала я маму. – Хуже.

- Что значит хуже?

- Он хочет жениться на мне.

- Правда?! – похоже, мама моментально забыла, что еще час назад готовилась меня хоронить. – Ну наконец-то! Конечно, рожать первого ребенка в твоем возрасте поздновато, но ничего, сейчас и в сорок рожают. Только обязательно надо будет сделать хромосомный анализ, а то после тридцати пяти часто получаются даунята.

- Мама, да подожди ты! – скривилась я. – Это он хочет на мне жениться, а я еще не решила, хочу ли выйти за него. А ты уже сразу про анализы и даунят.

Мамины глаза тут же начали наливаться слезами. Ну вот, словно игрушку у ребенка отобрала. Я подошла и обняла ее.

- Ну, перестань! Пожалуйста. Если ты так хочешь, рожу и отдам тебе на воспитание.

- Типун тебе на язык! – рассердилась мама. – А впрочем… Давай. Рожай и отдавай. Будем с внучкой вдвоем на даче жить. Свежий воздух, овощи с огорода. У Зинаиды Ивановны коза есть молочная.

Я закатила глаза к потолку.

- Давай-ка лучше подумаем, куда мне деться на время похорон. Поминки здесь наметили?

- Да-а, - испуганно протянула мама.

- Ладно, у меня есть где пересидеть. Хотя, конечно, заманчиво посмотреть на собственные похороны. Послушать, кто что говорить будет. Слушай, а что, если сказать, будто я твоя племянница из Саратова? Приехала на похороны двоюродной сестры. Попрошу Антона купить черный парик. Темные очки, косынка. Он ведь меня не узнал, так? Ну и другие не узнают.

- Не знаю, не знаю, - покачала головой мама. – Я-то ведь узнала.

- Ну, ты – мама, ты должна была узнать.

- А вдруг все-таки кто-нибудь еще узнает?

- Ну кто узнает, подумай сама! Вот она я, в гробу лежу. Кому в голову придет? К тому же двоюродные сестры часто так похожи бывают, больше, чем родные. Вон Ирка и Светка Черновы, - я напомнила про наших дачных соседок. – Их все за близняшек принимают.

- Так у них отцы – близнецы, - не сдавалась мама. – Давай-ка лучше Антона спросим.

Вот так. Понятно, кто у нас нынче авторитет?

- А ты куда идти-то собралась? – я перевела разговор на другу тему. – Ну, когда я… появилась.

- А… В церковь, - засмущалась мама. – Сорокоуст заказать. И отпевание.

- Временно отменяется.

- Все равно пойду, - решила мама. – Свечку поставлю Николаю-угоднику. Да и за Настю надо… Бедная девушка. Вот ведь не повезло!

Упоминание о церкви натолкнуло меняна мысль о Левке. Я дождалась, пока мама уйдет, и набрала его номер.

- Да? – сразу откликнулся Левка.

- Привет. Это я.

- Все в порядке?

- Да. Я сейчас в другом месте. Буду рядом – занесу ключи. Хорошо?

- Не торопись. Вдруг еще пригодятся.

Я заколебалась. Стоит ли говорить? Не думаю, что Левка смотрит по телевизору криминальные новости. Но мало ли.

- Лев, вот еще что… Со мной правда все в порядке. И если вдруг кто-то будет говорить, что… что это не так, ты не верь.

- Туманно выражаешься, - помолчав, сказал Левка. Похоже, сказанное мною ему не слишком понравилось. – Ну да ладно. Храни тебя Господь.

- Лизонька не хотела пышных похорон, - вздыхая снова и снова, говорила мама Славику.

- Она что, обсуждала с вами эту тему? – удивился мой кум. – Обычно это свойственно людям постарше.

- Вы вот не знаете, наверно, а несколько лет назад у нее обнаружили опухоль. Потом, правда, выяснилось, что она доброкачественная, но, пока ждали результаты анализов, Лиза очень переживала и много говорила о смерти.

Как мама любит все преувеличить! Во-первых, это был банальный жировик, во-вторых, не так уж я и переживала. Трудно поверить, что разросшийся прыщ – это рак. Я, наверно, и к врачу-то не пошла бы, если б мама не потащила за руку.

Гости уже почти все разошлись. Я тихо притаилась в уголке, стараясь быть как можно незаметнее. Только Антон сидел, пригорюнившись, Славик разговаривал с мамой, да пара бабушек-соседок собирали посуду.

- Чего сидишь, девка? – проворчала одна из них, наступая мне на ногу. – Давай помогай!

Знала бы ты, старая карга, подумала я, кого заставляешь тарелки таскать.

Антон, конечно, был против моего участия в собственных похоронах, но я сумела его уломать. Само мероприятие прошло довольно скромно. Нет, гроб был превыше всяческих похвал, страшно даже подумать, во сколько он обошелся Антону. Да и венки тоже. Но ни оркестра, ни черного катафалка не было. Может, если б я не объявилась, Антон все это и заказал бы, но при вновь открывшихся обстоятельствах решил, что и так сойдет. Чем оказался страшно недоволен Коробок.

«Ну как же вы так, Анна Петровна? – выговаривал он маме. – Лиза ведь мне не чужая. Я понимаю, вы скромно живете, на все денег не хватило. Надо было мне сказать, я бы все организовал самым лучшим образом».

Ракитский все это слышал, но скромно помалкивал. Мама оправдывалась, как могла, ссылаясь на мои пожелания о скромных похоронах, которых я никогда не высказывала.

Народу пришло не так уж и много. Я думала, будет больше. Погодиной в городе не было, наверно, все-таки уехала. Галка и Вероника просто не соизволили появиться, хотя мама им звонила. Зато личный состав БВС присутствовал полностью. Заплаканный Паша и хмурый Котик вместе с Ракитским и Славиком несли гроб. Витя вел под руку мою маму. Сзади, с большим венком, шли охранник Васька и Зоя Петровна. За ними, всхлипывая, брела Алена с нелепым черным шарфиком на голове. Я плелась в конце процессии с букетом гвоздик – чучело чучелом. Мамина черная юбка висела на мне мешком, даром что на резинке, черная старушачья кофточка вылезала из нее пузырем. День был пасмурным, пару раз начинал накрапывать дождь, поэтому мои темные очки смотрелись, мягко говоря, странно. Клочковатый черный парик топорщился из-под платка неряшливыми космами. Вот уж воистину – картинки с кладбища.

Антон держался молодцом, не переигрывал. В меру скорби, в меру скупой мужской слезы. А вот с мамой было неладно, особенно на поминках. На кладбище, рядом с гробом, она еще вела себя прилично, а вот дома расслабилась и несколько раз забылась настолько, что позволила себе улыбнуться.

- Ты все портишь! – прошипела я, улучив минутку. – Ты дочь только что похоронила, забыла?

- Ох, прости, прости! – спохватилась она, но так и не смогла должным образом сделать вид, что переживает трагедию. В лучшем случае, усталость от большого количества народу.

- Простите, вас как зовут? Света?

Я вздрогнула и оторвалась от груды посуды, сваленной в раковину – вот бы сюда Михрютку! Кстати, интересно, как он на весь этот цирк уродов отреагировал, вот бы узнать.

На пороге кухни стоял Коробок.

- Света, у меня к вам дело. Я могу на вас положиться?

Я молча кивнула.

- Вот, возьмите, - он сунул мне что-то в карман юбки. – Отдайте Анне Петровне. От меня она не возьмет.

- Да что вы, не надо, - попыталась отбиться я, но не вышло.

- Надо! – строго сказал Славик и ушел.

Я вытащила из кармана десять бумажек по сто долларов. Почему-то стало стыдно, да так, что запылали уши. Чтобы избавиться от этого, я стала вспоминать кое-какие «забавные» разговоры, которые удалось подслушать.

Например, Зоя Петровна, мощно приняв на грудь, излагала Ваське свое мнение о том, что я была совершенно хреновым директором и что «теперь уж будет музыка не та, теперь у нас запляшут лес и горы». А мои приятельницы Ира и Маша пришли к соглашению, что «Лизка совсем пошла по рукам, вот кто-то из мужиков ее и грохнул». Запомним: Змею Особо Ядовитую уволить, а с Иркой и Машкой больше не общаться.

А в общем и целом, говорили обо мне хорошо, как и принято на похоронах.

Наконец все разошлись, только Антон так же меланхолично сидел за столом, постукивая пальцами по чашке. Я решила, что не буду отдавать Славкины деньги маме, верну, когда все будет позади.

- Ну как? – спросила мама тоном заговорщицы.

- Нормально. Только ты чуть все не испортила. Наверно, бабки теперь полгода будут полоскать тебя по всем углам: «Анька-то бесстыжая, дочь хоронила – ни слезинки не обронила».

- Оставь маму в покое! – заступился за нее Антон, пытаясь, наверно, заработать очки в качестве будущего зятя. – Представь лучше, как они будут полоскать тебя, когда выяснится, что тебя вовсе не убили.

Он достал сотовый и набрал номер.

- Валя? Привет, Ракитский беспокоит. Сможешь завтра выкроить часок?.. Важно. Очень важно. Пиши адрес.

Искоса поглядывая на меня, Антон продиктовал мамин адрес, отключился и распрощался.

- Надо было предложить ему остаться ночевать, - вздохнула мама.

- Где, на полу? – скептически поинтересовалась я, стаскивая противный парик, воняющий почему-то рыбьим жиром.

- Ну, я могла бы лечь на кухне, на диванчике.

- Ма!!! – взревела я.

17.

Мама деликатно удалилась на кухню, оставив нас с Антоном в комнате. С минуты на минуту должен был появиться следователь Стоцкий. Я нервничала и ни с того, ни с сего начала грызть ногти – идиотская привычка, которой за мной никогда не водилось.

В горячке последних дней убийство Брянцева не то чтобы совсем подзабылось – забудешь такое, как же! – но острота его как бы притупилась. И вот пришлось снова к этому вернуться.

Звонок в дверь. Я вскочила, вопросительно посмотрела на Антона, плюхнулась обратно в кресло. Он подмигнул мне: держись, мол.

Мама открыла, густой баритон поинтересовался, здесь ли Антон Ракитский. Через несколько секунд в комнату вошел и сам обладатель баритона. Он был высокий и полный, лет сорока пяти. Густые черные волосы припудрила седина, но как-то неровно, пятнами, словно он неудачно сделал мелирование. Тщательно выбритые щеки слегка отливали синевой – так часто бывает у брюнетов. Подбородок и линия щек, некогда, наверно, твердые и мужественные, под действием времени изрядно смягчились. Возможно, лет через десять они начнут свисать на воротник. Как там охарактеризовал его Антон? «Тормоз и зануда»? Пожалуй, что и да. Было в его облике что-то такое, бульдожье, то ли в глазах, то ли в складках у рта.

- Позволь представить, - кивнул в мою сторону Антон. – Елизавета Журавлева. Знакомое имя?

Стоцкий внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на Антона: продолжай, мол. Я-то ожидала удивления, недоверия, возмущения – чего угодно, но не этого спокойного ожидания. Может, он не понял?

- Как видишь, даму вовсе не убили.

- Вижу, - кивнул он. - Можно узнать, почему?

Я даже рот открыла от удивления. Ракитского вопрос тоже поставил в тупик.

- Что значит почему? – глупо спросила я.

- Почему вас не убили? То есть как получилось, что вы остались живы, в то время как все уверены, что вас похоронили?

- Рассказывать сначала? Или с конца?

- Как угодно.

Мне удалось изложить все довольно связно и даже без намека на истерику. Стоцкий внимательно слушал, изредка что-то переспрашивая, и делал какие-то пометки в блокноте. Когда я закончила, он задал совсем не тот вопрос, которого я ожидала:

- Скажите, Елизавета Андреевна, а почему вы подумали, что сказанная Полосовой фраза имеет отношение к убийству Брянцева? Ну, эта… - он заглянул в блокнот. – «Думаешь, никто не видел, как ты оттуда выходила?»

Я растерялась и молчала, не зная, что ответить.

- Валя, какая разница, почему она так подумала? – заступился за меня Антон, который тоже делал какие-то пометки в записной книжке. – Ведь в конце концов выяснилось, что это правда.

- Не скажи! – отрезал Стоцкий. - Даже если Чинарева там действительно была, именно эта фраза могла относиться к чему угодно другому.

- Не знаю, - буркнула я, разглядывая свои тапочки. – Подумала и все.

- Значит, говорите, Кабан? – Стоцкий задумчиво покусывал дужку очков, которыми пользовался для чтения и письма. – Точно Кабан?

- Да Кабан, Кабан! – я начала терять терпение. Похоже, этот Стоцкий – болван, похлеще Добролобова. Правильно, Антон сказал, тормоз и есть тормоз.

- Дело в том, что если это тот самый Кабан, о котором я думаю, все очень даже интересно. Он уже лет пять как в розыске, ни слуху ни духу. Поговаривали даже, что зарыли его в лесу под сосенкой. Ладно, пустим опера с фотографией по окрестностям. Может, видел кто. Я когда-то начинал его дело вести, пока «город» не забрал.

- Слушай, а это не тот Кабан, который в 96-ом положил Вязникова? –оживился Антон? - Ну, свидетеля по делу «Экспомета»? Не слышал?

- Нет, - покачал головой Стоцкий.

- «Экспомет» этот самый обул зарубежных клиентов с поставками латуни. На хорошенькую сумму. Те цивилизованно, через фирму-посредника, подали в суд. «Экспомет» ссылался на какой-то там форс-мажор, но нашелся некий Вязников, сотрудник «Экспомета», который готов был представить документы, что имело место чистокровное мошенничество. Я тогда выступал адвокатом посредника. Накануне заседания, на котором Вязников должен был выступать, его пристрелили в подъезде. В лицо, между прочим. Прошел слушок про Кабана. А документы пропали. И «Экспомет» дело выиграл.

- Да, - согласился Стоцкий, - стрелять в лицо, с близкого расстояния – почерк именно Кабана. Одному Богу известно, почему он так делает.

- К тому же его видели у дома Вязникова. Но… доказательств никаких. Увы и ах.

- Стойте! – заорала я, вскакивая с кресла. – Ну конечно! Ведь Полосова говорила Чинаревой, что если ее вдруг арестуют, она все про нее расскажет, и про «Эвридику», и про «Экспомет». Я хотела выяснить, что это за «Экспомет» такой, но по причине своего покойницкого положения не смогла.

- Вот как? – Стоцкий уже не казался тормозом, совсем нет. – Хорошо, я узнаю все сам. А вам, Елизавета Андреевна, пока придется еще побыть покойницей.

- Долго?

- Боюсь, что да. Дело в том, что пока у нас нет оснований для задержания Чинаревой и Полосовой.

- Как?! – возмутилась я. – Вам что, мало того, что я рассказала? Вам мало того, что меня пытались убить?

- Он прав, Лиза, - остановил меня Антон. – К сожалению, это все слова. Мы тебе верим… - он на секунду запнулся. – Да, мы тебе верим, но этого, к сожалению, мало.

- Да, - поддержал его Стоцкий. – На основании этого мы даже вряд ли сможем получить санкцию на обыск. Да и что искать? Пистолет? Или сотовый Брянцева?

- Подождите! – не хотела сдаваться я. – Но ведь эта фраза: «Думаешь, никто не видел, как ты оттуда выходила?»… Если это действительно о том, мне кажется, я знаю, кого Полосова имела в виду.

- Инну Замшину? – догадался Стоцкий.

- Да. Бабка-соседка сказала мне, что Инна выходила из квартиры вечером, как раз перед новостями по телевизору. Это вполне могли быть новости по НТВ в семь вечера. И она могла видеть, как Чинарева выходит из квартиры Брянцева. А за деньги она вполне могла сказать об этом Полосовой. Постойте… - я изо всех сил напрягла память, пытаясь восстановить картину. - Кажется, действительно, когда я уже входила в квартиру, где-то, вверху или внизу, открылась дверь. Если так, то это ведь уже не только одни мои слова!

- Предположим, что это так, - согласился следователь. – Но вы ведь понимаете, что в этом случае Замшина вряд ли это подтвердит.

- Тем более, Лиза, ты ее так запугала, - добавил Антон.

- Ну что же мне тогда делать? – в отчаянье я так вмазала себе кулаком по больному колену, что запищала от боли.

- Пока ничего, - Стоцкий сложил очки и аккуратно устроил их в футляре.

- Но как же так? Я же ни в квартиру свою не могу вернуться, ни на работу. И вообще, из дому выйти спокойно не могу.

- Придется потерпеть, - он был по-прежнему невозмутим. – На вашем месте, Елизавета Андреевна, я бы предпочел сидеть взаперти, чем лежать в морговской морозилке.

- Пожизненно? – ехидно уточнила я.

- А кто вам предлагает оставаться здесь пожизненно? Поймите, Кабан ваш и так в розыске. Да и не в нем дело. А Чинаревой пока элементарно нечего предъявить. Смотрите, у нас сколько уже к ней претензий. Старые дела – раз. Убийство Брянцева – допустим! – два. Покушение на вас – три. И никаких хвостов. Только ваши утверждения и предположения. Их придется проверять, а это требует времени. Замечу, немало времени. Так что наберитесь терпения.

Когда Стоцкий ушел, я дала волю своей бессильной ярости. Антон с любопытством слушал мои вопли и ругань. Наконец я выдохлась, шлепнулась на диван и разрыдалась.

Все напрасно!

Антон сидел, глядя в пол, и словно решал что-то важное. Потом встал, подошел, присел передо мной на корточки, заглядывая в лицо.

- Послушай, Лиза…

Всхлипнув, я уткнулась лицом в его макушку, пахнущую то ли шампунем, то ли одеколоном.

- Что?

- Что бы ни случилось, я тебя не брошу. Ты мне нужна. Любая. Какая бы ты ни была. И что бы ни случилось, - еще раз повторил он.

Что-то дрогнуло во мне – в который уже раз, но я постаралась задавить эту дрожь.

- Что ты имеешь в виду? – голос сорвался, неприятно резанув слух.

Антон не ответил. В этот момент мама деликатно поцарапалась в дверь.

- Вы будете обедать? – спросила она, заглядывая в комнату.

Всего за три дня я дошла до того, что начала играть сама с собой в шашки. Мама, уступив моим настоятельным уговорам, поехала на дачу. «Кто же будет тебя кормить?» – сопротивлялась она. «Не волнуйтесь, Анна Петровна, я о ней позабочусь», - заверил Антон, и на этом дискуссия закончилась.

Антон убеждал перебраться к нему. Я уперлась рогом и осталась в маминой квартире. Почему, объяснить толком не смогла, потому что сама не знала. Антон, к моему великому удивлению, ни спорить, ни обижаться не стал. Вообще, что-то в нем изменилось, и меня это тревожило. Сначала я предположила, что дело в моем согласии выйти за него замуж. Потом – в том, что меня едва не убили. Но теперь мне начало казаться, что дело в чем-то совсем другом. Но вот в чем?

После маминого отъезда Антон оставался ночевать, утром уезжал на работу, раз двадцать звонил мне, интересуясь, как обстоят дела, а вечером возвращался. Соседям мы были представлены как родственники из провинции. Вернее, провинциальная родственница и ее питерский жених. Переломив себя, Ракитский закупал продукты и даже сам готовил. В довершение всего он упросил свою сестру Марину купить мне кое-какую одежку, запас белья и прочих дамских причиндалов.

Днем я бесцельно слонялась по квартире – непричесанная, в халате. Пыталась смотреть телевизор, слушать радио, перечитывать с детства знакомые книги. Но ничего не помогало. Мысли то ползли, спотыкаясь, то неслись вскачь, но неизменно скользили по поверхности. Только теперь я по-настоящему поняла, что означает выражение «убить время». Каждая новая минута представлялась мне отрезком пути с сидящим на нем жадным монстром. Чтобы перебраться из одной минуты в другую, надо было сразиться с чудовищем и убить его. Я швыряла в них все, что только попадалось под руку: глупые телепрограммы, болтовню диджеев, надоевшие книги. Но их никак не становилось меньше. Неужели вся моя дальнейшая жизнь – это борьба со временем, борьба не на жизнь, а на смерть, думала я.

Вечера мы с Антоном проводили, как семейная пара со стажем – мирно и однообразно. Сначала за ужином, потом на диване перед телевизором. Словно по какому-то негласному уговору криминальную тему, равно как и наше совместное будущее мы старательно обходили стороной. Однако какая-то недосказанность стояла между нами.

Антон не знал, что на самом-то деле я любила Брянцева. Он вообще очень многого не знал обо мне. А если бы узнал, то по-прежнему хотел бы жениться на мне?

«Что бы ни случилось, я тебя не брошу», - сказал он. Так ли это на самом деле? Или только красивые слова?

Вот именно об этом сейчас и не хватало думать, одергивала я себя. Как будто мало других проблем. И все же, все же…

О любви, между прочим, не было сказано ни слова.

Раньше, в пору нашего короткого романа, меня это вполне устраивало. Чужая любовь, на которую не можешь ответить взаимностью, - иго и бремя. А я позволяла себе лишь легкую влюбленность. Ту самую, которая радость и праздник. Любовь же… Это слишком тяжелый труд. Тяжкий и долгий. И порою с горькими плодами. Она не для себя. И даже не для другого. Она самодостаточна. И только став такой, не раньше, даст покой и полноту жизни. А я не готова была к марафону. Я не хотела давать слишком много себя. Но и брать то, на что не могла ответить, тоже не могла. Не позволяла совесть.

Тогда с Ракитским все получилось просто. Не понадобилось объяснений, обошлось без сцен и упреков. «Как знаешь», - сказал он, и мы остались хорошими знакомыми, поддерживающими деловые отношения. Может быть, меня даже немного задело, что он так легко отнесся к нашему разрыву. Видимо, в его фразе о том, что сначала мы прогоним мужика, а потом удивляемся его отсутствию под балконом, есть определенная доля истины. Однако с тех пор прошло два с половиной года. У меня за это время сменился не один приятель, с некоторыми я его даже знакомила. Да и у самого Антона были женщины. И тут такой разворот в полете.

Значит, все было не так просто? И все это время он… Просто бульварный роман какой-то. Мыльная опера.

Но тогда, если следовать законам жанра, он должен был непременно объясниться мне в любви. Стоя на коленях и с пресловутым букетом в зубах. Если, конечно, не сделал мне предложение по какому-то хитрому расчету, что мне, честно говоря, представлялось полным абсурдом. Какой с меня расчет, а?

Я ничего не понимала и злилась. Задать же вопрос напрямую не позволяло самолюбие. Да и как? «Любишь ли ты меня, а если да, то почему не признаешься? А если нет, то какого черта хочешь на мне жениться?» Так, что ли? Кроме того меня удерживало от подобной акции еще одно обстоятельство. А именно, вполне резонный встречный вопрос. Вопрос, на который совершенно не готова была ответить.

На самом деле, я не знала, как отношусь к нему. Конечно, он уже не казался мне скучным живым манекеном, как раньше. И, положа руку на сердце, уйди он сейчас, откажись от меня – мне было бы очень больно. Даже до похода в «Эвридику» с голубыми раками, когда он не захотел выручать Котика и я послала его… в далекую страну, мне было без него грустно, чего там греха таить. Просто я старательно пыталась себя обмануть. И доказывала себе, что это не так и что он мне сто лет не нужен. Да и события шли так плотно, что голова моя была забита по большей части совсем другим.

К вечеру третьего дня моего добровольного заточения объявился Стоцкий. Он позвонил и попросил разрешения приехать. Как будто я могла не разрешить!

Он приехал вместе с Антоном, я предложила поужинать, но Стоцкий, смешно смущаясь, отказался. Тогда я сварила кофе, и мы устроились на кухне, причем грузный следователь пролез в щель между столом и холодильником с большим трудом.

- Ну? – не выдержала я: Стоцкий пил кофе неторопливо, щурясь от удовольствия.

- Во-первых, Елизавета Андреевна, Инна Замшина, как я и предполагал, наотрез отказалась подтвердить, что 16 июня видела Чинареву, - начал он обстоятельно, с эпическими интонациями. – Она вообще отрицает, что выходила вечером из квартиры. Говорит, что соседка ошиблась, что у нее, у соседки, вообще маразм. Во-вторых, Кабана никто у вашего дома не видел. В-третьих, проверили все звонки Чинаревой с мобильного телефона в день покушения на вас. Примерно в то время, которое вы указали, был звонок на мобильный телефон некого Леонида Гобермана, студента Политехнического. Думаю, не надо говорить, что сотового телефона у него нет и никогда не было. И что не так давно он потерял паспорт.

- Короче, все мимо, - вздохнула я.

- Ну, не совсем, - улыбнулся Стоцкий.

- Это он тебя так дразнит, - объяснил Антон. – Ты бы знала, как он доводит оперов!

- Насчет связи Чинаревой с «Эвридикой», - невозмутимо продолжал Стоцкий, нисколько не реагируя на подначки, - точно ничего установить пока не удалось. Нет, потерпевшие по ее фотографии опознали гендиректора, некую Ольгу Григорьевну Галактионову. Но внешнее сходство, - как вы понимаете, это слишком мало. А никаких других доказательств, что Чинарева и есть Галактионова, тоже пока нет. А вот что касается «Экспомета»… Наверно, вы удивитесь, но так раньше называлась фирма «Верэкс». Еще до того, как Вера Чинарева стала ее генеральным директором.

- Нечто в этом роде я и подозревала, - буркнула я, уткнувшись в чашку. – Поэтому нисколько не удивляюсь. У меня даже есть некоторые соображения по поводу того, как Чинарева оказалась в этой лавочке.

- Ну-ка, ну-ка? – оживился Стоцкий.

- Судя по тому, что Брянцев хотел добыть на Веру компромат и что он так жаждал попасть в отдел акционирования, фишка где-то там. Подозреваю, что на захапанные «Эвридикой» денежки она скупила там и сям акции «Экспомета», причем в количестве, позволяющем принимать участие в работе совета директоров. А потом каким-то образом подмяла его под себя. И переименовала фирму. Так?

- В общем и целом – да, - кивнул Стоцкий. – Конечно, по поводу происхождения денег говорить сложно, но Чинарева действительно скупила акции. Очень небольшими партиями, через посредников. Дело в том, что изначально «Экспомет» был закрытым акционерным обществом, и акции его в широкую продажу не поступали. Однако сами владельцы могли продавать их кому угодно, это не возбранялось. Вот Чинарева их и сгребла. Только с переименованием вы ошиблись. У Чинаревой была небольшая торгово-закупочная компания. По имени «Верэкс». Продукты, игрушки, дамское бельишко и прочая дребедень. И вдруг в одни прекрасный день выясняется, что 51 процент акций солидной фирмы, которая некогда была частью крупного московского холдинга, а потом обрела самостийность, так вот, выясняется, что 51 процент ее акций принадлежит торговцам трусами. Представляете?

- Но как такое могло случиться? – не поверил Антон. – Обычно такие компании очень строго следят за тем, чтобы проданные акции не кучковались в одних руках. И тем более, чтобы не расползся контрольный пакет.

- А вот тут выползла еще одна хитрая петрушка. Мы, кстати, напустили на Чинареву «экономистов», пусть посмотрят, что к чему. Так вот, во-первых, контрольный пакет держали два человека. 26 процентов было у генерального директора Николая Травникова и 25 – у его жены Галины.

- Подождите! Вы сказали Николай Травников? – от неожиданности я глупо захихикала. – Но ведь это же ее двоюродный брат. Ну, Чинаревой. Если, конечно, не однофамилец.

- Именно так. Двоюродный брат. Можно даже сказать, кузен. У них когда-то давно произошла какая-то семейная ссора…

- Ага! Верочка оклеветала его перед теткой, его матерью, и та лишила сына наследства, - перебила я, как плохо воспитанный отличник, пытающийся во что бы то ни стало продемонстрировать свои знания.

- Так. Это вы знаете. А знаете ли, что Травников после этого случая Чинареву избил? Да так, что впоследствии ей пришлось делать пластическую операцию – исправлять сломанный нос.

- Нет, - удивилась я. Вот это прокол!

- Ничего удивительного. Чинарева это не афишировала. И операцию делала в полулегальной клинике, у которой не было лицензии на подобного рода деятельность.

- Так она что, решила братцу отомстить? – вдруг сообразила я. – Иначе к чему такие навороты?

- Вполне вероятно, - согласился Стоцкий и налил себе еще кофе. – Но слушайте дальше.

Впрочем, что было дальше, мы узнали далеко не сразу. Стоцкий долго клал в чашку сахар, долго размешивал его, звеня ложечкой, и долго смаковал первый глоток. Я скосила глаза на Антона, тот слегка пожал плечами: мол, я тебя предупреждал.

- Ну вот, - следователь наконец закончил свою рекламную паузу. – Как я уже сказал, контрольный пакет был в семейных лапах Травниковых, поэтому никто ни о чем не беспокоился, тем более остальные держатели были мелкие, максимум семь – восемь процентов. Чинарева ведь скупала акции через подставных лиц. А потом приключился следующий забавный эпизод.

И Стоцкий рассказал нам вот что.

Травников, имеющий заслуженное уголовное прошлое, как и многие другие его коллеги по цеху, со временем стал вполне добропорядочным гражданином, имеющим относительно легальный бизнес. Однако он сильно отличался от прочих тем, что являлся образцовым семьянином. Жену Травников обожал и где-то даже побаивался, поскольку дамочка она была нрава крутого и правил более чем строгих, к тому же, как говаривал Остап Бендер, из обидчивой фамилии. И вот однажды Травников в гостях сильно напивается и утром обнаруживает себя в постели с незнакомой дамой. А надо сказать, что пил он очень умеренно и мозги никогда не терял, поэтому вполне справедливо предположил, что выпил нечто левое или паленое. А через несколько дней окончательно в этом убедился, поскольку супруга его получила заказным письмом пачку забавных снимков в стиле «ню». Как он ни изворачивался, супруга собрала чемодан и подала на развод. И в отместку продала свой пакет акций «Экспомета». Причем, очень выгодно.

- Чинаревой? – уточнила я.

- Ну, не самой Чинаревой, конечно. Но факт, что очень скоро Чинарева появляется в «Экспомете» и машет перед носом братца бумажкой, удостоверяющей ее право собственности на 51 процент акций компании.

- И Травников не убил ее на месте? – удивился Антон.

- Как ни странно, нет. Хотя, по идее, должен был. Потому что трудно было не догадаться, откуда ноги растут и кто все эти веселые горки устроил. Видимо, было еще нечто, чего мы не знаем, поскольку Травников безропотно собрал вещички и освободил кабинет. Дело в том, что по уставу компании, генеральным директором однозначно является владелец контрольного пакета или его представитель, а объем контрольного пакета определяется простым большинством.

- Глупость какая! – фыркнул Антон. – И кто это ему такой бред присоветовал? Перебить 26 процентов – это как здрасьте!

- Не скажи! – возразил Стоцкий. – Ты забыл про 25 процентов его жены. Если бы вдруг что случилось экстраординарное, они просто объединили бы свои активы, вот и все, 51 процент, а это уже не перешибешь, как ни старайся.

- Все равно бред!

- Не спорю, - кивнул Стоцкий. – Только дело в том, что юрист фирмы – давний знакомый Чинаревой. Как вам это?

- Концептуально. И что было дальше?

- Да ничего особенного. Чинарева слила свой «Верэкс» с «Экспометом» и стала жить-поживать, добра наживать. А Травников через полгода умер от инфаркта.

- Как?! – возмутилась я. – Как от инфаркта? Его не убили в подъезде выстрелом в лицо?

- Намекаете на Кабана? – уточнил Стоцкий. – К сожалению, нет. Стопроцентный инфаркт.

- Мне непонятны две вещи, - не хотел сдаваться Антон. – Почему новая компания вдруг стала «Верэксом», а не наоборот? Ведь у «Экспомета» были уже налаженные связи, клиенты, репутация. А тут какой-то кооператив закупочный, никому не известный.

- Вот именно из-за репутации. Она у «Экспомета» была подмоченная, прекрасно знаешь. А тут – чистый лист, невинный младенец. Но с богатым наследством.

- Вот тут-то и второй вопрос. Вязникова моего, по всем раскладкам, замочил Кабан. Но Вязников-то собирался выступать не против «Верэкса», а против «Экспомета», еще травниковского. Где тут связь?

- Не знаю, не знаю, - Стоцкий, вертевший в руках ложечку, со звоном уронил ее и, кряхтя, полез за нею под стол. – Надо подумать, - добавил он, вылезая.

- Да чего тут думать! – осенило меня. – Все просто, как апельсин. Надо понимать, Чинарева давно начала под «Экспомет» клинья подбивать. И когда возникла пиковая ситуация, сделал кузену подарок – послала к свидетелю Кабана. Только не ради человеколюбия, а с дальним прицелом. Во-первых, сохранить фирму, которой иначе пришлось бы кисло, а во-вторых, чтобы при случае можно было припугнуть братца. Если уж она так ловко организовала его развод, то повесить на него заказное убийство свидетеля – вообще как два пальца… об асфальт. Тем более, его и так, наверно, подозревали, кому еще надо убирать свидетеля накануне суда.

- Подозревали, да, - подтвердил Стоцкий. – Все логично, Елизавета Андреевна. Грустно только одно. Объем большой, а предъявить Чинаревой все равно нечего. «Эвридика» пока недоказуема, а по «Экспомету» формально ничего криминального она не сотворила.

- А фотографии Травникова с дамой?

- Так ведь нет доказательств, что это дело рук Чинаревой. Снимки не сохранились. Кто их изготовил, неизвестно. Кто послал – тем более. Мы говорили с хозяином квартиры, где Травников был в гостях, он с трудом, но все-таки вспомнил женщину, с которой Травников ушел. Нашли ее. Она утверждает, что ей позвонили по телефону и предложили за n-ную сумму затащить в постель мужчину, который такого-то числа будет в гостях у ее знакомых. Далее следовало описание внешности. Но она категорически отрицает, что подливала или подсыпала что-то Травникову в выпивку. И что делала фотографии. Мог поработать кто-то другой. Гонорар даме бросили в почтовый ящик, в конверте. Конверт, разумеется, не сохранился.

- А звонила женщина? – с угасающей надеждой спросила я.

- Мужчина. Впрочем, даже если это была бы и женщина, все равно мало что нам дало бы. Доказать злой умысел практически невозможно. В смысле, что напоили его чем-то нехорошим. Ну, оказался мужчина слаб на оглоблю, что тут поделаешь, с кем не бывает. Фотографии? С точки зрения морали, конечно, нехорошо, а с точки зрения уголовного кодекса – ненаказуемо. Скупать акции – тем более нет ничего криминального. Так что к Чинаревой в данном случае не подкопаешься. Одна наша надежда – на Кабана. Пока его не отловим, вряд ли вам есть резон воскресать.

У меня чуть слезы из глаз не брызнули. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Антон под столом сжал мое многострадальное колено: спокойно, мол, не дергайся.

- Может, мне к маме поехать, на дачу? – плаксиво предположила я.

- И ходить там в черном парике, изображая саратовскую сироту? – скептически заметил Антон.

- Ну не могу я больше тут сидеть! Не могу! – заорала я, теряя остатки самообладания. – Куда угодно, только не здесь!

- А, собственно говоря, почему? – Антон встал, открыл форточку и, не спрашивая моего разрешения, закурил. – Чем другое место будет лучше?

- За городом я, по крайней мере, не буду сидеть в четырех стенах.

- Елизавета Андреевна, ну не капризничайте. Потерпите, - голосом доброго Деда Мороза начал увещевать меня Стоцкий, но Антон неожиданно остановил его.

- Оставь ее, Валька, - потребовал он. – Наверно, она права. Отвезу-ка я ее к Маринке на дачу.

- И Марина не будет против? – уточнил Стоцкий.

- Не думаю. Заодно познакомится с будущей невесткой.

Стоцкий, будучи явно не в курсе матримониальных затей Антона, вытаращил глаза.

- Да, - подтвердил Ракитский, надуваясь индюком. – Когда вся эта дребедень закончится, мы поженимся.

- Совет да любовь, - меланхолично пожелал Стоцкий и потянулся через весь стол за печеньем.

18.

Дача Антоновой сестры оказалась в Поповке – не доезжая всего несколько километров до Саблина. Это обстоятельство сначала здорово испортило мне настроение, но потом я здраво рассудила, что Чинарева вряд ли делает для развлечения крюк по проселкам.

Попетляв между заборами, мы заехали в тупик: узкая улочка заканчивалась забором с воротцами.

- Пожалуйте во дворец, принцесса! – с идиотской серьезностью пригласил Антон, выходя из машины и показывая на участок по правую руку.

М-да… Слева был вполне приличный тесовый зеленый забор и домик-пряник за ним. Прямо, за невысоким штакетником, торчала неказистая халупка, зато садик-огородик – как с картинки из журнала «Ваш сад». А вот справа…

Ржавую сетку-рабицу густо заплели лианы бешеного огурца. Высоченные сосны стояли, как солдаты на параде. На их фоне домишко в два окошка казался клеткой для кроликов. Некогда сочно-зеленая краска выцвела, а оранжевая крыша заболела лишаем в тяжелой форме. Все пространство немаленького, раза так в два поболе нашего с мамой, участка занимала высокая густая трава. И ни намека на какую-либо культурную растительность.

- Раньше все было, - понял мой немой вопрос Антон. – Пока мама не умерла. А Маринка с Гошей ленивые, как улитки. Мы, говорят, сюда отдыхать приезжаем, а не на грядках корячиться. Дочка их, моя племянница, замуж в Москву вышла. Я говорю, давайте хоть газон организуем. Так нет! За ним, видишь ли, уход нужен, похлеще, чем за огородом.

Я уже успела выяснить по дороге, что сестре Антона сорок пять лет, что она гинеколог, работает в частной клинике и сейчас пребывает в законном отпуске. А муж ее, капитан дальнего плавания, отбыл в рейс – в Сингапур.

Антон попытался открыть едва различимые в зарослях ворота, но ничего не получилось. Тогда он нырнул в машину и посигналил. Откуда-то из-за дома появилась полноватая загорелая женщина средних лет в черном раздельном купальнике и джинсовой панамке.

- Иду, иду! – ворчала она на ходу. – Чего дудеть?

Антон загнал машину на полянку с примятой травой, де уже тосковал приземистый синий джип с затемненными стеклами. Я в это время стояла на дорожке у ворот и чувствовала себя махровой идиоткой. Марина разглядывала меня в упор.

- Значит, вы – Лиза, - констатировала она. - И значит, это вам я покупала трусы и тапки.

Я покраснела. Антон поспешил мне на помощь.

- Мура, отстань от девушки! – потребовал он, обнимая меня за плечи. – Лучше сгреби что-нибудь на стол. Мы тут привезли кой-чего. А я пока Лизе покажу, где здесь что.

Осмотр «где здесь что» занял от силы минут десять. Дощатые «удобства» в углу участка, летняя кухонька под разлапистой елью, сарайчик с огромный амбарным замком и покосившаяся банька. Вот и все. Ну, еще гамак между двумя соснами.

- Спать будешь на чердаке, на моей тахте, - обрадовал Антон. – Здесь всего-то три спальных места. Когда приезжает Ленка с мужем и детенышем, сидим друг у друга на голове. Как говорится, друг на дружке и черт на Петрушке. Сколько раз предлагал дом новый построить, ну, хотя бы пристроить теплую веранду. Нет, ни в какую! И так, говорят, сойдет. Вот поженимся, купим себе свою дачу, где-нибудь на Карельском перешейке. Там места красивые, не то что здесь. Где-нибудь рядом с озером. А то здесь только грязный пруд, да и тот за три километра.

Я неопределенно кивнула.

Наконец мы уселись за стол. Марина приготовила холодный борщ и картошку с куриными крылышками. Видимо, на нервной почве, я набросилась на них так, словно прибыла с голодного острова.

- Думаешь, мы ее прокормим? – оттопырив губу, с сомнением спросила Марина.

Я чуть было не поперхнулась, но увидела, что она смеется.

- Ешь, ешь, - подбодрила Марина. – Еще положу.

Внешне она мало была похожа на Антона. Короткие черные с проседью волосы ежиными иголками торчали во все стороны. Длинный нос с горбинкой, толстые, почти негритянские губы. Широкие скулы при улыбке выделялись какими-то странными полукружиями, и она становилась похожа на матрешку-грузинку. Вот только глаза точно такие же, как у брата – большие, серо-зеленые, с длинными ресницами.

Я поняла так, что Антон предупредил ее о нашем приезде, но ничего не поведал о цели. Потому что, когда он заявил непререкаемым тоном, что я поживу здесь недельку-другую, Марина здорово удивилась. Но возражать не стала.

Выпив чаю, Антон наскоро поцеловал нас (начав с меня) и уехал, пообещав звонить и приехать при первой возможности.

И чего мне не сиделось у мамы? Я уже жалела, что не осталась там. Здесь-то что делать? Лежать в гамаке? Но, судя по матрасику и раскрытой книжке в бумажной обложке, место занято.

Пока Марина закрывала ворота, я собрала посуду (мы ели в саду, за круглым деревянным столиком) и понесла ее в кухоньку. Налила в тазик горячей воды из чайника, наша губку, «Фэри» и принялась за мытье.

- Ну что, Дюймовочка, поговорим?

Я вздрогнула и выронила губку. Марина стояла в дверях, скрестив руки на груди. Я затопталась на месте, как больная лошадь, не зная, что сказать.

- Если вам неприятно, что я здесь, то я уеду, - наконец удалось выдавить мне.

Не могу сказать, что являюсь таким уж робким, зашуганным кроликом, скорее наоборот, но было в сестрице Антона что-то такое, вызывающее внутреннюю дрожь.

- Не трынди! – отрезала Марина и уселась на скамейку, бултыхая дрябловатым животом. – Куришь?

- Нет, - почему-то виновато ответила я.

- Ну и правильно, - она вытащила откуда-то из-за спины пачку «Винстона» и закурила. – Надо и мне бросить, да все никак. Рассказывай!

- Что?

- Все.

Я уже открыла послушно рот, но вдруг передумала и захлопнула его обратно. Неспешно домыла посуду, поставила тарелки в сушилку, потом выплеснула и сполоснула тазик. Марина с интересом наблюдала за мной, стряхивая пепел в банку из-под тунца.

- Представляю, как вас боятся ваши пациентки, - не оборачиваясь, сказала я.

Марина расхохоталась.

- Туше! Один-ноль в твою пользу. Кстати, обращайся ко мне на ты. Тюлька намекнул, что ты его, как бы это выразиться, невеста.

«Как бы это выразиться» я постаралась пропустить мимо ушей. Тюлька? Вот это уже интересно.

Я вдруг почувствовала себя свободно, мы разговорились и… я ей кое-что рассказала. Не все, разумеется, но вполне достаточно. Вечер мы с Мариной провели за просмотром сериала «Секс в большом городе» (она ядовито комментировала действие с точки зрения специалиста), бутылочкой «Изабеллы» и игрой в подкидного дурака.

Все бы неплохо. Вот только ночью мне приснился Брянцев. Он сидел на краю вырытой могилы, свесив в нее ноги. Пятно на белой рубашке запеклось, да и сам он выглядел изрядно разложившимся. «Что, замуж собралась, сука? – прошамкал он, хлопая провалившейся челюстью. – А вот не выйдет, не выйдет!» Брянцев протянул руку, вцепился в мой рукав и потащил в могилу.

С диким воплем я проснулась, вскочила и чуть не ударилась головой о низкие своды крыши, обитые плотным картоном.

- Что там у тебя такое? – донесся снизу сонный голос.

- Ничего, Марин, кошмар приснился.

Я повернулась на бок. Прямо перед носом оказалась полустертая карандашная надпись. Света убывающей белой ночи вполне хватало, чтобы прочитать: «Мурка и Тюлька. Август 1975 года». Странным образом эта надпись меня успокоила.

Чтобы не начать снова размышлять о неприятном, я стала думать об Антоне, пытаясь представить его маленьким, таким, каким он был двадцать восемь лет назад, когда они с Мариной сделали эту надпись. Потом, уже в полусне вспомнила Левку, как мы гуляли в парке Победы. А потом – или это уже был сон? – всплыла мордочка Паши. Он говорил что-то назидательное, противно подняв вверх указательный палец. Я злилась и пыталась отделаться от него, но он не отставал и зудел, зудел…

Наверно, я во сне приняла за Пашу комара, потому что проснулась вся покусанная. При свете дня, на ярком солнышке ночные кошмары показались совсем смешными. Я почти уже поверила, что все будет хорошо. Еще немного подождать – и Кабана поймают. А потом арестуют и Веру Чинареву. За организацию моего убийства, за все ее старые лихие делишки. И, разумеется, за убийство Брянцева. Я почти убедила себя в этом.

День шел за днем. Марина с утра до вечера валялась в гамаке, читая всякую дребедень, и вставала, только чтобы навестить «удобства» и приготовить на скорую руку какой-нибудь фаст-фуд. Мои попытки прорваться на кухню она считала несусветной глупостью и пресекала в зародыше.

- Отдыхай! – настоятельно советовала она.

Я вздыхала и заползала в высокую траву в одних трусах. Жевала травинку и смотрела в небо. Небо смотрело на меня. Пристально и без оптимизма. Я чувствовала его взгляд. И мне было не по себе.

Антон по-прежнему звонил несколько раз в день, но приехал только однажды вечером, хмурый и неразговорчивый. Новостей не было. Он остался ночевать, на узкой тахте мы поместились, но мои поползновения на его особу Антон мягко отклонил. «Дом рухнет», - объяснил он. Я хотела обидеться, но расхохоталась. Дом затрясся.

- Эй, вы там, потише! – крикнула снизу Марина.

На следующий день на нее вдруг накатила жажда деятельности. Видимо, она уже отлежала в своем гамаке бока.

- Надо устроить стирку! – заявила Марина.

И хотя с запада заходили тучи, я не стала возражать. Мы сгребли в кучу все грязное белье, вытащили из дома древнюю стиральную машину, а на газовую плитку водрузили ведра с водой. Спотыкаясь о тянущийся в дом провод, мы таскали тазы с бельем к огромному корыту с водой, полоскали, выливали грязную воду, носили из колодца чистую.

- Да, к хорошему привыкаешь быстро! – отдуваясь и вытирая со лба пот, говорила Марина. – Дома засунул белье в машину, нажал кнопочку – и пожалуйста, получай чистое и почти сухое. А тут…

Провозились мы до самого вечера. Горячей воды осталось три ведра, поэтому решили помыться. Топить баню не хотелось, да и слишком уж было жарко, просто поливали другу друга из ковша.

- Сейчас поставим самоварчик, чайку попьем, - мечтательно протянула Марина, растянувшись на лавке. – Тюлька такую пастилу вчера вкусную привез.

При этом она многозначительно посмотрела на меня. Я вздохнула, натянула трусы, топик и пошла собирать сосновые шишки, которыми мы кормили самовар. Сосен на участке было великое множество, шишки валялись ковром, корзинка быстро наполнялась. Я подумала, что у дальнего забора шишечный урожай никто не собирает, поэтому там их должно быть еще больше.

Как рассказывал Антон, раньше прямо за участком начинался лес, но потом вдоль забора протоптали тропинку к магазину. Вскоре магазин перенесли в другое место, а тропа осталась, по ней иногда ходят грибники. Забор представлял собой все ту же рабицу, но только без бешеных огурцов и прочей сволочи, поэтому ничего не помешало мне увидеть, что за забором стоит человек и смотрит на меня.

От неожиданности я завизжала, как стайка баньши. Мужчина – а это был именно мужчина, лица которого я не рассмотрела, - сорвался с места и скрылся в лесу.

Из бани выглянула завернутая в полотенце Марина с другим полотенцем в виде тюрбана на голове.

- Что опять? – сварливо спросила она.

- Там… мужик… был. В лес убежал.

- Тебе не показалось?

- Показалось?! – я махнула рукой в сторону вытоптанного пятачка и сломанного молоденького малинника.

- Подумаешь! – фыркнула Марина. - Ну, увидел тебя мужик в трусах, горе какое. Сразу орать надо. Пусть ослепнет.

- Да не в том дело! – меня трясло так, что даже зубы стучали. – А вдруг они узнали, что я жива. И нашли.

- А ну прекрати блажить! – приказала Марина. – Если бы он пришел тебя убить, то и убил бы, без всяких китайских церемоний, а не задал бы стрекача в лес, как заяц. Ты его, сердешного, наверняка так напугала, что до сих пор через бурелом драпает. Иди в дом, я сама самовар поставлю.

Она взяла брошенную мной корзину и пошла к кухне, а я поплелась в дом, вздрагивая от хруста сучков под ногами.

Ночь прошла ужасно. Хотя я и закрылась на щеколду, мне постоянно мерещились шаги по лестнице, которая шла не из дома, а круто поднималась на манер трапа вдоль стены – от крыльца на крошечный балкончик с хлипкими перильцами. Обычно когда кто-то начинал по ней карабкаться, весь дом ходил ходуном. Впрочем, то же самое происходило при мало-мальски серьезном порыве ветра: росшая у самой стены сосна махала ветками и раскачивала весь дом. «Сковырнет нас эта дура когда-нибудь! – жаловалась Марина. – Надо бы спилить, да возни сколько!»

Как назло, ветер поднялся именно этой ночью. Сосна гудела и тряслась, подкапывая дом. То и дело на крышу с грохотом падали шишки. Я боялась, что за этим шумом не услышу настоящих шагов. При каждом шорохе внутри все обмирало. Я понимала, что сколоченная из тех досок дверца с хилой задвижкой-скобочкой способна задержать разве что младенца. Саспенс нарастал: где-то в лесу начала ухать сова, потом зашлась в дурном лае собака. Я выглянула в окно и увидела за деревьями темный силуэт.

Пытаясь проглотить бешенно бьющееся сердце, которое почему-то вдруг переселилось в горло, я с головой нырнула под одеяло. «Господи, Господи!» - твердила я плохо слушающимся, огромный и шершавым языком. Внезапно захотелось прочитать какую-нибудь молитву, ну хоть какую-нибудь, но дальше «Господи» дело не шло.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я не поняла, что, если не вылезу из-под одеяла, то задохнусь. Осторожно высунула нос, вдохнула глубоко. Высунула уши, прислушалась. Тихо. Даже ветер как будто смолк. Оттянула краешек занавески, посмотрела – никого.

Померещилось?

Я не знала. Потекли слезы, теплые и щекотные. Стало легче. Наплакавшись, я уснула.

- Слышала, какой ночью был ветер? – первым делом спросила Марина, когда в одиннадцатом часу я сползла вниз, пошатываясь и умирая от головной боли. – Я даже вышла посмотреть, не унесло ли белье. Слава Богу хоть дождь не пошел.

- Так это была ты? – от облегчения задрожали колени, и я мешком плюхнулась на табуретку. – А я-то черт знает чего думала.

И я рассказала ей о своих ночных страхах.

- Да-а! – протянула Марина, выслушав меня. – Слушай, ты просто ужас как паршиво выглядишь. Бледная, как простыня, фингалы под глазами – панда обзавидуется. Ну, ясный перец, вчера мы с тобой набегались, как савраски, да еще ты перепсиховалась, ночь не спала. Давай-ка, Лиза, ложись на Гошкину кровать, а я тебе чайку спроворю.

Я заползла на скрипучую солдатскую койку с серым байковым одеялом – кроме нее в крохотной клетушке помещались только стул и длинная узкая тумбочка с откидной дверцей. За стенкой в такой же каморке спала сама Марина, только у нее вместо тумбочки стояло древнее резное трюмо с мутным зеркалом. В доме была еще одна «комната», так называемый «зал» - с печкой-буржуйкой, маленьким японским телевизором и предметами мебели, о которых раньше я знала только понаслышке. У стены стояла «оттоманка» – низкая широкая тахта с длинными валиками, а рядом – два набитых старыми чулками пуфика. Довершал меблировку диванчик эпохи Александра III. Наверно, антиквары дали бы за него немалые деньги, если бы он не был так нещадно потрепан и ободран. Антон говорил, что вся эта рухлядь переходила в их семействе по наследству и стоит на даче с самой ее постройки в 55-ом году.

Овчинный тулуп, которым я укрылась, нещадно вонял старой псиной. Меня сильно знобило. Видимо, продуло после бани. А может, и псих дает о себе знать. Все-таки не девочка уже, у других вон в мои годы роскошные букеты всевозможных болячек, а мне все как-то не с руки по врачам ходить.

Марина принесла чай и омлет с колбасой. Я посмотрела на него и поняла, что сейчас меня вывернет наизнанку. Этот вонючий тулуп…

Я едва успела слететь с крыльца в кусты дикой малины.

- О-о! – торжественно протянула вышедшая за мной Марина. – А ты, Дюймовочка, случаем не того, а?

Это дурацкое прозвище меня чрезвычайно бесило, но на этот раз я даже не обратила внимания и только простонала:

- Что-о?

- То-о! – передразнила Марина.

Я вытерла рот рукавом, отползла на два шага и села на ступеньку.

- Какое сегодня число?

- Черт его знает, - пожала плечами Марина. – Мне на работу только в августе, а август еще не начался, это точно, потому что Гошка возвращается 31 июля.

Я заползла в дом, нашла свою сумку, а в ней календарик, вернулась на крыльцо и принялась за подсчеты.

Мать честная! Наш с Ракитским поход в греческий ресторан был ровно шестнадцать дней назад, а это значит… Это значит, что у меня два дня задержки.

Я закрыла лицо руками и заскулила, как щенок.

- Сколько? – правильно поняла меня Марина.

- Два дня.

- Ну, это еще не срок. Хотя… Рвота и все такое…

- У меня никогда не было задержек, - я покачала головой, от чего все вокруг поплыло и никак не хотело останавливаться.

- Миленько! – Марина сорвала метелочку тимофеевки и обдирала с нее веточки. – Что делать будем?

- Не знаю, - я уткнулась лицом в колени. – Меня вообще нет. Меня убили. И похоронили.

- Хватит нести чушь! Насколько я понимаю, ты еще не рожала. Аборты, выкидыши?

Я снова покачала головой.

- Первая беременность в тридцать… Сколько тебе, тридцать пять? Мы таких называем «старые первородящие». Начиная лет так с двадцати семи – двадцати восьми.

- Значит, я буду дряхлая первородящая.

- Мне нравится твой юмор. И направление мысли тоже. Значит, у меня будет племянничек. Не волнуйся, все сделаем по высшему разряду.

- Господи, выходить замуж в тридцать пять лет по залету. Как сопливая девчонка! – продолжала причитать я.

- Насколько я понимаю, вы собирались пожениться совсем по другой причине.

- Но ведь все будут думать именно так!

- Тебе-то не все ли равно? – хмыкнула Марина. – К тому же это как раз в двадцать лет стыдно выходить замуж по залету, а в тридцать пять – очень даже нет. Хотя бы уже потому, что никто в это просто не поверит.

- Во что не поверит?

- В то, что такая бабушка могла забеременеть случайно. Но Тюлька-то, вот стервец, о чем он думал, спрашивается? Хотя, что я говорю, известно, о чем. Ты кого хочешь, мальчика или девочку?

- Никого! – буркнула я и снова уткнулась в колени.

Марина молчала. Я подняла голову и наткнулась на ее ледяной немигающий взгляд.

- Ты серьезно? – наконец спросила она.

- Подумай сама! Я в таком положении идиотском, прячусь от всех, постоянно на нервах. И тут – пожалуйста!

- Знаешь, как говорят? Будет зайка – будет и лужайка. У тебя еще есть время подумать, Лиза, - медленно и резко сказала Марина, просто отчеканила. – Если ты решишься на аборт, я отвезу тебя в свою клинику и все сделаю сама. Но покрывать тебя перед братом, извини, не буду. Хватит с меня этой идиотки Влады, жены его. Та тоже кудахтала: «Ах, ах, Мариночка, нам еще рано детей заводить, мне еще учиться надо, институт закончить», Я думала, Антон в курсе. Ну, и отвела ее к своему бывшему однокурснику, хотя и уговаривала не рисковать, все-таки отрицательный резус. Хорошо хоть сама делать не стала. Потом Владка институт закончила, а работать в лом. Дай, думает, засяду с ребеночком на три года, а за это время, как в сказке, глядишь, ишак и сдохнет. А ребеночек-то и не получается. Раз выкидыш, два, три. А потом врач Антону и говорит: дескать, у жены вашей из-за аборта вообще детей не будет. А он-то ее девочкой замуж взял. Значит, ребенок либо его был, либо где-то сбоку приключился. И так, и так – полная жопа. Ох, он бесился! Я думала, убьет ее. Как Владочка ни плакала, как себя пятками в грудь ни била, все без толку. Проскрипели еще год и все равно развелись. Так что ты, милая моя, если Антон тебе хоть на каплю дорог, хорошенько подумай.

Она встала со ступеньки, на которой сидела рядом со мной, и ушла в дом. А я снова залилась слезами.

Ракитский приехал только на следующий день к вечеру. Все это время я пролежала на Гошкиной кровати под тулупом, периодически свешиваясь над принесенным Мариной тазиком. Она была ко мне чрезвычайно предупредительна и вежлива, но холодна, как Снежная королева. «Чаю?» и «Как ты?» – это, пожалуй, единственные фразы, которые она произносила, заглядывая в мою каморку. Я с трудом и отвращением вливала в себя сладкий теплый чай, чтобы через пять минут вернуть его в тазик. Хотелось умереть. Немедленно. Никаких других мыслей и желаний не было, словно ледяная, звенящая дурнота растворила их и они тоже переселились в тазик.

На следующее утро в голове немного прояснилось. Мне даже удалось съесть ржаной сухарик, и он не запросился обратно.

Сложив руки на животе, я попыталась представить, что там, внутри, под руками… Что? Головастик? Или еще просто комочек клеток? Как выглядит четырехнедельный человеческий зародыш? Как странно. Он уже живой, он все чувствует. И, наверно, знает все мои мысли. Ведь он же часть меня. Только нравятся ли ему они, эти мысли? Вряд ли. Может, поэтому мне так плохо?

Ребенок… Мой и Ракитского. От этой мысли хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Вообще-то я никогда не жаждала иметь детей. Нет, вру. Когда-то хотелось. Но очень давно.

Тогда я грезила наяву. Представляла, как мы с Вовкой по вечерам будем пить чай на его огромной кухне. Как вместе будем ездить на дачу. Рядовые мечты образца 1988 года. Тогда не очень-то бредилось о яхтах, виллах и Багамах. Я видела себя с огромным животом, неуклюжую, неповоротливую. И Брянцева, ведущего меня под ручку на вечернюю прогулку. Видела его со свертком на пороге роддома, видела с коляской, видела с ребенком, едущим на его шее. Девочку я твердо решила назвать Сабиной – дурацкое имя, от которого теперь сводит скулы, как от яблока-дички. Мальчик был бы Володей – тогда мне нравились такие дубли: Сан Саныч, Пал Палыч…

Живот под руками был гладкий и плоский. Но с каждым днем он будет расти. А потом я почувствую, как там кто-то возится. Положу на живот руку – и он толкнет меня изнутри, словно поздоровается.

Так что получается, Лиза? Ты собралась рожать? Серьезно?

Я скрипнула зубами и зажмурилась. Не буду сейчас ничего решать. Не хочу.

Маленькое существо внутри огорчилось – меня снова потянуло к тазику.

Заслышав шум мотора, я кое-как сползла с кровати и выбралась на крыльцо. Марина, одетая в серые шорты и черную футболку с веселенькой надписью «Fuck Off!», выводила из сарая громоздкий мужской велосипед.

- Ты куда? – удивился Антон, выгружая из багажника «Пежо» пакеты с продуктами.

- В ларек съезжу. На станцию.

- Зачем?

- За минералкой.

- Да я привез, целую упаковку, - Антон достал с заднего сиденья обтянутые пластиком бутылки.

- Это газировка, а не минералка! – высокомерно бросила Марина, неуклюже перекидывая ногу через раму. – Поеду «Нарзану» куплю.

Все ясно. Оставила нас одних. Для «сурьезного» разговора.

- Что с тобой? – спросил Антон обеспокоенно, усаживаясь рядом со мной. – Ты такая бледная. Ты хорошо себя чувствуешь?

Он коснулся моей руки, и по всему телу побежала новая волна озноба. Рука стала похожей на тушку мороженого цыпленка – ледяная, синюшного оттенка и в пупырышках. Тепло ль тебе, девица, тепло ль тебе, синяя? Лежа под тулупом, я продумывала всевозможные варианты своего «говорят все радиостанции Советского Союза». И вдруг все они таинственным образом из головы улетучились.

- Я беременна! – ляпнула я и уставилась на него, напряженно ловя ту самую первую реакцию, по которой смогла бы определить его отношение к «сюрпрайзу». «Вот в зависимости от этой самой реакции и буду решать», - промелькнуло где-то на задворках самым мелким петитом.

Надо же! А я когда-то считала его ослепительным красавцем.

Лицо Антона как-то странно сморщилось, он стал смешным и немного жалким – в том смысле, что его стало жаль, но не по какой-то там причине, а просто так. Как в финале трогательного фильма. Как в тот момент, когда я смотрела в окно на Левку, неуклюже забирающегося в машину. Защипало в носу.

Антон порывисто и неловко притянул меня к себе, уткнулся носом в ухо – стало жарко и щекотно – и прошептал:

- Ты ведь его родишь, да?

Я отодвинулась. На меня смотрели странно круглые, совсем как у совы, глаза. Они не моргали, они – вспомнилось дурацкое детское словечко – лупали. Я хотела засмеяться, но почему-то заплакала. Говорят, беременные женщины жутко слезливые и плачут по любому поводу. И без повода тоже. Лиха беда начало!

- Да? – продолжал настаивать Антон, все так же шепотом.

- Да!

- А чего орешь? – совершенно другим, совершенно обычным тоном поинтересовался он.

Я даже задохнулась от неожиданности. Словно радуясь принятому решению, организм моментально утихомирился, тошнота, как по волшебству, прошла.

- А что там у тебя вкусного есть? – покосилась я на стоящие у крыльца пакеты.

19.

- Пришлось тебя частично рассекретить, - обрадовал меня Антон, когда мы уселись на кухонной веранде ужинать.

- То есть? – бутерброд с ветчиной застыл на полпути к моему разинутому рту.

- Пришлось по большому секрету поведать Коробку, что ты немножечко жива. Он удивился, но обрадовался. Вернее, наоборот, обрадовался, но удивился.

- Кто тебя просил?

- Ты хочешь, чтобы твое ненаглядное БВС приказало жить за компанию с тобой?

- Это почему это? – возмутилась я, откладывая так и не откушенный бутерброд.

- Твои милые подчиненные радостно бросились делить власть. На твой кабинет замахнулись по очереди Зоя, Паша и Витя. Особенно Зоя. А Славик им всем показал кукиш. Сказал, что держал эту богадельню исключительно из доброго к тебе отношения. И что без тебя они ему сто лет не нужны.

- Так и сказал? – хихикнула я. Молодец Славик. Но мои-то бандерлоги каковы! Хозяйский труп еще остыть не успел, а они уже кабинет делят.

- Так и сказал. Зоя мне позвонила, в слезах. Хотела узнать, имеет ли он право на такой низкий поступок. Я ее огорчил, что еще как имеет. И перезвонил Коробку. Но это еще не все.

- Что еще? – от недоброго предчувствия заныло в животе. Хотя, может, всего-навсего от голода.

- Тебя искали. У мамы.

- Кто?

- Не имею представления. Но мужчина. Я попросил соседей сразу звонить мне, если кто-то будет тебя спрашивать.

- Подожди! – сообразила я. – Он искал меня или?..

- Вот именно что «или». Ту женщину, которая жила в квартире твоей матушки.

Я сжала руками виски и застонала.

- И что соседи?

- Бабка напротив сказала ему следующее, цитирую дословно: «Она уехала куда-то с мужчиной, на иномарке».

- Дай телефон! – потребовала я.

- Кому ты собираешься звонить? – Антон протянул мне свой крохотный серебристый «Сименс».

Проигнорировав вопрос, я набрала номер своего сотового, который отдала маме. В ее задачу входило фиксировать все входящие звонки, попутно развивая легенду: погибла, мол, Лиза, во цвете лет, царствие ей небесное.

- Мам, кто-нибудь звонил? – заорала я, даже не поздоровавшись.

- Нет, никто. А ты откуда звонишь?

- Из одного места, мам. Скажи, ты чего-нибудь необычного не заметила? Люди какие-нибудь посторонние, машины незнакомые?

- Не-ет, - как-то неуверенно протянула мама.

- Точно? – насторожилась я.

- Ну ты же знаешь, у нас в переулке все на виду. Хотя постой-ка… Ведь точно, было такое.

- Ну говори, говори! – я даже ногой топнула, хотя мама и не могла меня видеть.

- Я пошла в магазин, возвращаюсь, а возле калитки стоит кто-то и за забор заглядывает.

- Как он выглядел? Это ведь он был, в смысле, мужчина?

- Да мужчина-то мужчина, вот только, как выглядел, точно не скажу. Я же его издали видела, от поворота. А когда до калитки дошла, его уже не было. Наверно, шмыгнул в проулочек.

- Ну хоть примерно, мам! – взмолилась я. – Высокий, низкий, худой, толстый?

- Да никакой. Обычный среднестатистический гражданин.

- Ага, средней, значит, паршивости. А одет во что?

- Дай подумаю, - засомневалась мама. – Кажется, в джинсы. И майка какая-то. Лиз, а ты где? – снова спросила она.

- Да так, в одном месте, - я все же решила не уточнять, в каком именно, и, во избежание дальнейших расспросов, поспешила разговор закончить.

- Ты все понял? – спросила я Антона, кратко пересказав ему содержание нашей с матушкой плодотворной беседы. – Как видишь, они действительно знают, что я жива. Но откуда? Может, Коробок?

- Вряд ли, - покачал головой он. – Я звонил ему только сегодня.

- Но он разговаривал со мной на поминках. Может, узнал?

- Вряд ли, - повторил Антон. – Тогда он не стал бы закрывать твою лавочку. Да и удивился очень натурально.

- Тогда, может, Стоцкий? – продолжала настаивать я. – У Чинаревой ведь и раньше были какие-то милицейские информаторы. Или это у Полосовой? Ведь кто-то же ее предупредил об обыске в клубе. И о том, что меня задержали по подозрению в убийстве Брянцева, она тоже знала.

- Стоцкий? – Антон вытащил сигареты, но, видимо, вспомнил о моем, так сказать, интересном положении и спрятал пачку обратно в карман. – Нет, только не Стоцкий. В это я никак не могу поверить. Я его столько лет знаю.

- Ну а кто тогда? – заорала я, вскакивая со скамейки. Со стола полетели вилки, опрокинулся стакан, сок полился на пол. – Кто? Мама? Марина? Или, может быть, ты?

- С ума сошла? – Антон швырнул на стол вилку и тоже встал. – Сядь и успокойся!

- Сам сядь и успокойся!

Я выскочила из кухни и понеслась в дом. Дурнота вернулась и плескалась около ушей. Плюхнувшись на кровать, я с головой залезла под тулуп и снова дала волю слезам. Наверно, у меня уже не физиономия, а папье-маше, думала я, всхлипывая и глотая сопли. Ну и пусть! Ну и пусть!!! Все равно найдут и убьют. Вместе с крохотной запятой, которая недавно поселилась во мне.

Заскрипели ступеньки. Я еще глубже забилась под тулуп. Кто-то сел на кровать рядом со мной, дотронулся до тулупа.

- Лиза! – услышала я голос Марины. – Лиз!

На протяжении всего нашего с Антоном разговора она сидела молча, сосредоточенно поглощая салат из крабовых палочек, и только заморгала удивленно, когда я предположила, что это от нее Чинарева могла узнать об «ошибочке».

- Лизуня, вылезай! – Марина попыталась стащить с меня тулуп, но я вцепилась в него, не желая никого видеть. – Послушай, прекрати истерику! – рявкнула она и так рванула тулуп, что у меня в руках остались клочья бараньей шерсти.

- Марин, ты что, не понимаешь ни черта? – я села и стряхнула с рук шерсть. – Я не представляю, как они узнали, что убили не меня. Но что они меня ищут – это факт. И в городе, и на даче, и даже здесь. Каким образом они узнали, что я здесь, а? Об этом даже мама моя не знает. Только ты, Антон и Стоцкий.

Марина в ответ сморщила подбородок, от чего он стал похож на целлюлитную попу, и дернула левым плечом.

- Ну кому я могла сказать, подумай сама! А Тюльке это каким боком надо, а? Мне другое непонятно. Если тот мужик, которого ты видела, действительно за тобой охотится, то почему не убил?

- Какая разница? Наверно, я его визгом спугнула. А потом из дома почти не выходила, разве что в туалет. Тогда не убил, значит, в следующий раз точно убьет. Куда я денусь?

И в самом деле, куда я денусь?

Если предположить, что где-то в лесу сидит шпуён и следит за дачей, то уехать отсюда незамеченной не удастся. Вот только понять я не могла никак, зачем нужно за мной следить. Я вообще ничего не могла понять, но мне постоянно чудился чей-то внимательный взгляд.

Марина фыркала, как тюлень, предполагала у меня параноидальные наклонности, но в конце концов сама вызвалась вывезти меня в город на своем джипе.

Для маскировки устроили целый спектакль. Сначала я, в Маринином сарафане и пестрой косыночке, посидела на кухонной веранде, дав гипотетическому наблюдателю возможность рассмотреть меня во всей красе. Потом мы с Антоном зашли в саму кухню, я быстро переоделась в джинсы, футболку и ветровку, а Антон – в сарафан и косынку. Затем он уселся на веранде с газетой, а я выбралась через кухонное окошко с другой стороны и, прячась за кустами, пробралась в дом. Увидеть меня со стороны леса было практически невозможно.

Точно так же, почти по-пластунски, я добралась до джипа и спряталась за ним, поджидая Марину. Она вышла, одетая «прилично», в брюки и кофту, открыла дверцу машины (я шмыгнула вовнутрь) и крикнула:

- Лиза, Антон! Я уехала! Пока!

«Лиза», не оборачиваясь, помахала с кухни рукой.

Только когда мы выбрались на шоссе и отъехали на несколько километров, я немного успокоилась. Но тут же забеспокоилась снова:

- Маринка, а вдруг они Антона убьют? Ну, подумают, что это я, и…

Марина съехала на обочину и остановилась. Мы уставились друг на друга округлившимися от ужаса глазами. Почему-то никому в голову не пришло, насколько этот маскарад может быть опасен. Я схватила Маринин сотовый и начала набирать номер, почему-то постоянно попадая не туда.

- Дай сюда! – Марина выхватила телефон из моих трясущихся рук.

Длинные гудки. Пять, десять. Потом в трубке щелкнуло, и пошли гудки короткие.

- Не берет, - глупо сообщила Марина. – Что будем делать?

- Попробуй еще раз, - дрожащим голосом посоветовала я.

Тот же результат.

- Поехали обратно! – Марина резко вывернула руль, едва не протаранив испуганно вильнувший «москвич».

Но не проехали мы и километра, как раздался звонок.

- Тюлька, твою мать! – гаркнула Марина, взглянув на экранчик.

Я вырвала у нее трубку:

- Где ты был? Мы обзвонились уже. Мы уже черт знает что думали! Мы…

- Да прекрати ты орать! До чего же ты, Елизавета, горластая. В туалете я был, понятно? В этом дурацком балахоне карманов нет, поэтому трубку с собой не взял.

- Снимай сарафан, быстрее!

- Какого?.. – тут Антон внезапно замолчал. Видимо, до него тоже дошло. – Сейчас сниму. Куда вы едете?

- Еще не знаем. Я тебе позвоню. Целую.

Дав отбой, я откинулась на спинку и закрыла глаза. Внутри противно дрожало, по телу разливалась мятная слабость. Марина покосилась на меня:

- Что, опять тошнит? Остановить?

Я покачала головой.

- Просто представила, что…

Что? Антона, упавшего головой на стол, красное пятно, расползающееся по клетчатой клеенке, бессильно свесившуюся руку… Я помотала головой, отгоняя видение.

«А все из-за тебя!» – раздался под гудящими сводами моей сказочно пустой головы Михрюткин голос.

«Пшел вон!» - хоть и про себя, но свирепо рявкнула я.

- Так куда все-таки едем?

Я хотела назвать адрес Левкиной тещи, но Марина уже приняла свое решение:

- Отвезу-ка я тебя в свою клинику. Тебя там сам черт не найдет. Заодно анализы всякие сделаем.

- А платить кто будет? У меня денег кот наплакал.

- Как это кто? – возмутилась Марина. – Тюлька, разумеется. Он у нас богатенький буратинка, вот пусть и башляет.

- Но у меня нет с собой ничего.

- Да хватит тебе ныть уже! – Марина не на шутку разозлилась. – До чего же ты, Лиза, нудная! Вот нашел себе Антон бабу на свою дурацкую голову. Сейчас зайдем в какой-нибудь магазин, купим зубную щетку и прочую дребедень. Только замолчи, пожалуйста.

Я послушно замолчала и не открывала рот до самого города.

Гинекологическая клиника «Диана» располагалась в небольшом двухэтажном здании послевоенной постройки недалеко от Кировского завода. Все оно было в каких-то странных выступах, нишах и колоннах. Название клиники меня изрядно повеселило. Насколько мне известно, богиня лесов, полей и охоты была девственницей, а посему вряд ли нуждалась в регулярной гинекологической помощи. Хотя и девственницы бывают разные…

Марина поднялась на крылечко и нажало кнопку звонка. Дверь лязгнула, показался шкафообразный охранник. Вопреки ожиданиям, он был одет не в камуфляж и даже не в белый халат, а в цивильные слаксы и рубашечку. Однако телосложение не позволяло заподозрить в нем дежурного врача или хотя бы санитара.

- Это вы, Марина Сергеевна? – удивился парень. – Вы же в отпуске.

- Вот, пациентку привезла. В стационар. Кто сегодня дежурит?

- Сам.

- Блин! – скривилась Марина. – Ну да ладно, ничего не поделаешь. Пошли, - кивнула она мне и потащила за руку по выкрашенному бежевой краской коридору.

- А почему блин? – поинтересовалась я, едва поспевая за ней.

- Да потому что он старый лысый козел, - вполголоса просветила меня Марина. – Потому что я его терпеть не могу. Правда, платит он хорошо, грех жаловаться. Но все равно козел.

Заслышав наши шаги, из крайнего кабинета выглянул крохотный мужичок, а скорее, и не мужичок даже, а старичок с круглой, празднично поблескивающей лысиной. Я подумала, что ему, наверно, очень удобно проводить осмотры пациенток, потому что росточком «сам» удался чуть повыше стандартного гинекологического кресла и его голова оказывалась примерно на уровне сами понимаете чего.

- Вот, Семен Аркадьевич, невестку привезла, - Марина подтолкнула меня вперед.

- Здрасьте! – от смущения я едва не сделала книксен.

- Шесть недель, сильный токсикоз, - докладывала Марина. – Полежит в стационаре, сделаем анализы. Завтра утром приедет брат, все оплатит.

- Будем смотреть? – коротышка хищно оглядел меня с ног до головы.

Господи, он что, маньяк?

- Я сама, Семен Аркадьевич, - поспешила на помощь Марина. – Девушка стесняется.

- Девушка? Стесняется? – скептически переспросил он. – Впервые вижу беременную девушку. А вы? Наверняка она забеременела непорочным образом, просто как Дева Мария.

- Тише, Семен Аркадьевич! – строго оборвала его Марина. – Она верующая. Очень глубоко верующая. Вы оскорбляете ее религиозные чувства. Она еще никогда не была у гинеколога. Тем более, вы – мужчина.

Семен Аркадьевич посмотрела на меня, как на собаку с двумя головами, и только рукой махнул: мол, воля ваша.

- Чего ты тут наплела? – фыркнула я, когда мы зашли в небольшую смотровую. – Какие шесть недель? И почему это я никогда не была у гинеколога?

- Ты хочешь познакомиться с этим клопом поближе? Так я его сейчас свистну. Скажу, что ты мне не доверяешь.

- Нет, не надо! – испугалась я.

- Ну то-то же. А шесть недель потому, что четыре – это несолидно. Может, это и не токсикоз вовсе, а расстройство желудка. Кстати, сделай-ка ты завтра с утра тест, а то, может, и правда, никакой беременности нет.

Осмотрев меня, Марина вызвала медсестру, и та отвела меня на второй этаж, в маленькую двухместную палату, где на кровати у окна спала молодая светловолосая женщина. Шум разбудил ее, она проснулась, повернулась и бурно обрадовалась:

- Ох, ну наконец-то!

Заметив мое недоумение по поводу такого явного восторга, она объяснила:

- Скучно одной валяться. Поговорить не с кем. Я специально в двухместную палату попросилась, а соседки все нет и нет.

Пока я располагалась, женщина, назвавшаяся Ириной, трещала, не закрывая рта. В течение всего нескольких минут я узнала, что ей двадцать пять лет, что она домохозяйка, что у нее уже есть две девочки, но муж-бизнесмен требует мальчика и не намерен останавливаться, пока не получит желаемого.

Самым замечательным было то, что говорить самой при таком раскладе уже не требовалось. Под ее журчание я незаметно уснула.

Разбудил меня какой-то шорох. Слабо светящиеся стрелки часов показывали без десяти два. Я села и прислушалась. Ирина спала, тихо похрапывая. Проехала машина, отсвет фар полосой скользнул по потолку.

Что-то скрипнуло. В коридоре? Или за окном? Я нажала на кнопочку бра в изголовье. Лампочка не зажигалась. Тогда я встала и включила общий свет.

- Что? Что случилось? – сонным голосом пробормотала Ира, зажимая глазами руками.

- Тише! Слышишь?

Она прислушалась.

- Ни фига не слышу. Может, показалось?

Я приоткрыла дверь, выглянула в коридор. Никого. Вернулась в палату, подошла к окну. Пустая улица.

- Может, мыши скребутся? – Ира зевнула и отвернулась к стене.

Я выключила свет и легла. Сон больше не шел. Правда, показалось? Или кто-то пытался забраться по выступам стены, а я, включив свет, его спугнула?

Время ползло, как раненая черепаха. Мысли – напротив, метались испуганными летучими мышами.

Летучими мышами… «Я – черная моль, я – летучая мышь…» Этот душещипательный, пошловатый романс обожала Настя. Сколько раз я слышала, как она фальшиво напевает его. Настя, Настя, как же не повезло тебе. И все… из-за меня?

«А из-за кого еще?» – ехидно заметил Михрютка. Я уже привыкла, что время от времени пустота отзывается на мои мысли его тоненьким, скрипучим голоском. По привычке я помотала головой, отгоняя неприятные мысли. Зазвенело в ушах, тошнота подкатила к горлу. Едва успев нашарить под кроватью тапки, я бросилась в туалет.

Пустой желудок так и рвался утопиться в унитазе. Перед глазами плавали огненные колеса. С трудом поднявшись на ноги, я прополоскала рот и замерла от жуткого визга.

Ноги приросли к полу. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем открылась дверь палаты.

- Что случилось? – спросила медсестра.

Я отмерзла и осторожно выглянула из туалета.

Ирина сидела на кровати, натянув одеяло до бровей. Рядом стояли медсестра и охранник.

- Там мужик какой-то, - дрожащим голосом выдавила она, показывая пальцем на окно.

- Где там? – медсестра подошла к окну, выглянула. – Нету там никого. Может, приснилось что-то?

- Ага! Лизе вон тоже приснилось, да?

Сестра повернулась ко мне.

- Вы тоже кого-то видели?

- Слышала шорох какой-то, - нехотя призналась я.

- А как он выглядел, мужик этот? – подал голос молчавший до сих пор охранник.

- Да откуда я знаю. Страшная какая-то рожа. Лиза в туалет пошла, я проснулась. Поворачиваюсь, а он в окно смотрит. Я заорала – он исчез.

- Так, мне надо немедленно отсюда уйти, - я старалась, чтобы голос звучал твердо и спокойно.

- Вы с ума сошли! – вытаращила глаза сестра. – Три часа ночи.

- Вы слышали? Мне надо отсюда уйти. Молодой человек, выйдите, я буду одеваться.

- Лиза, да ты что, да ты куда? – закудахтала Ира. – Ты из-за этого, который за окном, да?

- Может, милицию вызвать? – предложил охранник.

- Нет! – рявкнула я. – Не надо никакой милиции!

- Я сейчас главного позову, пусть он решает, - сестричка выскочила из палаты, словно за ней волки гнались.

Мне наконец-то удалось выставить охранника за дверь. Достав из шкафа свою одежду, я принялась одеваться, как солдат по сигналу «тревога». Ирочка следила за мной сверкающими глазами.

- Скажи, Лиза… Это ведь из-за любви, да? – с придыханием спросила она. – Он что, отец твоего ребенка? Ты от него хочешь убежать? Или наоборот, к нему?

Ну надо же быть такой глупенькой! Какая там еще любовь-морковь?!

Хотя… Как она сказала? Отец моего ребенка?

А что? Интересная мысль. Уж Антон-то точно знает, где я. Антон и Марина. Только зачем ему такие сложности? Легче предположить, что наш трюк с переодеванием не удался и нас с Мариной все-таки выследили.

В палату ворвался лысый карлик Семен Аркадьевич, пылающий гневом. Как же, пациента решила уйти. А денежки?

- Куда вы собрались, сумасшедшая женщина? – набросился он на меня с порога. – И потом, мне трудно представить себе глубоко верующую женщину, к которой по ночам в окна лазают мужчины.

Натянув ветровку, я взяла сумку и пошла к двери. Главврач загородил мне дорогу.

- Вы что, силой меня собираетесь здесь держать? – удивилась я. – Или я должна заплатить за постельное белье и амортизацию койкоместа? Двести рублей хватит? – я достала из сумки две сотенные бумажки.

- Да причем здесь это? – он суетливо сунул купюры в карман. – Вы что, не можете уйти утром, если уж так приспичило?

- Вы хотите, чтобы этот урод меня убил?

- Может, все-таки позвонить в милицию? – попугаем повторил из коридора охранник.

Я уже дошла до лестницы и вдруг сообразила, что этот некто, который заглядывал в окно, вполне может болтаться на улице. Вот он обрадуется!

- Сделайте одолжение, - я повернулась к охраннику, который маячил у меня за спиной. – Вызовите мне такси и проводите до машины.

Такси подъехало к самому крыльцу. Я юркнула на заднее сиденье, успев при этом взглянуть наверх: в окне моей палаты маячили любопытные физиономии.

- Куда? – повернулся ко мне водитель.

- На Васильевский.

Я чуть шею себе не свернула, выглядывая возможных преследователей. Но никто за нами не ехал. Нет, какие-то машины, несмотря на позднее время, были, но ни одна из них не висела на хвосте. И тем не менее, я попросила остановиться у Академии художеств и поплелась пешком, пугаясь каждой тени и каждого шороха. А вдруг некто запомнил номер, найдет таксиста и узнает, где я вышла.

До Иностранного переулка оставалось совсем немного, когда рядом затормозил милицейский «УАЗик» и из него выдвинулись двое бравых ментов.

- Документики ваши попрошу, дамочка! – потребовал тот, что помоложе.

Второй, постарше, похожий на идола с острова Пасхи, сурово зыркнул глазами. Я протянула паспорт. Откуда-то появился фонарь. Служивый посветил на паспорт, мне в лицо, снова на паспорт.

- А чего шляемся по ночам? – возвращать паспорт он не спешил.

Интересно, это он о ком, обо мне или о себе?

- С работы, - ляпнула я и закусила губу. Это с какой такой работы можно возвращаться в половине четвертого утра, а?

Похоже, та же мысль пришла и к сержанту (при свете фонаря мне удалось разглядеть его наплечья), и он задал тот же вопрос.

- В ресторане я работаю. Кухонной рабочей. А ресторан работает до последнего клиента. Вот ушел последний клиент – и мы тоже уходим. Да еще мосты, сами понимаете.

- Что за ресторан?

- «Эвридика», - назвала я первое, что пришло в голову.

Сержант колебался. А что, если ему захочется проверить, испугалась я. Тот, кто внутри, наверно, тоже испугался. Невежливо отпихнув сержанта, я рванула к ближайшей урне.

- Пьяная! – радостно заключил сержант. – Или под кайфом.

- Ничего не пьяная и не под кайфом, а беременная, - отдуваясь и отплевываясь, объяснила я.

- Отстань от нее, Серый! – ожил идол с острова Пасхи. – Дома надо сидеть, раз беременная. Может, подвезти?

Хотя пройти осталось всего метров сто, я с готовностью согласилась. Меня выгрузили у Левкиного дома и даже проводили до подъезда. Машинка моя стояла на прежнем месте, колеса и дворники, насколько позволил рассмотреть тусклый свет единственной лампочки над подворотней, не пропали.

Вскарабкавшись в потемках на третий этаж, я открыла дверь и услышала:

- Стой где стоишь! Руки!

Машинально подняв руки вверх, я чуть не рассмеялась. Прямо передо мной стояла бабушка лет шестидесяти в старенькой ночной рубашке. Из ее седых с лиловинкой волос торчали бигуди, а в руках… В руках был самый настоящий пистолет, который равнодушно смотрел мне в лоб, и это было уже совсем не смешно.

- Подождите, я вам все объясню. Вы ведь Левина теща, да?

- Угу, - согласилась бабушка. – А ты кто?

- Я Лиза. Лева дал мне ключи, потому что…

- Потому что у тебя неприятности. Проходи, - она опустила пистолет, за которым я с опаской проследила взглядом. – Это внука. Игрушечный. Но впечатляет, да? Совсем как настоящий. Уж я-то знаю. Четверть века следователем отпахала. Чай пить будешь?

- В четыре утра? – удивилась я.

- А что такого? Боишься во сне описаться?

- Скорее уж тогда утром глаз не найти, - усмехнулась я.

- Найдешь! – оптимистично заверила бабуля, шаркая шлепанцами по направлению к кухне. – Возьмешь лопатку и откопаешь. Какие твои годы. Я за пенсией приехала, - она грохнула на плиту чайник. – Кстати, меня Людмила Петровна зовут. Ну вот, Лева предупредил, что пустил пожить свою прихожанку, у которой неприятности. Смотрю, белье постельное лежит, а прихожанки нет. Кстати, сомневаюсь я, что ты действительно прихожанка.

- Почему?

- А креста нет!

Я машинально коснулась шеи и покраснела. Когда-то Валерка подарил мне красивый золотой крестик, и я гордо носила его напоказ, пока мне не объяснили, что крест поверх одежды носят только священники. И тогда я вообще перестала его надевать.

- Вы правы, - вздохнула я, садясь за стол. – Мы с Левой в школе учились.

- А-а, вот оно что. Значит, ты та самая Лиза, в которую он влюблен был. Знаю, знаю. Не удивляйся, мне Левка много о себе рассказывал. Поэтому-то он и Лидке сказал, что ты его прихожанка. Чтобы чего не подумала.

- Так ведь он же священник! – фыркнула я. Надо сказать, мне было хоть и неловко, но все равно приятно это слышать.

- Ну и что? Священник – он что, не человек? Такой же грешник, как и все. Даже больше. Кому много дано, с того много и спрашивается.

- А вы верующая?

- А как ты думаешь? Имея в детях батюшку с матушкой? И не хочешь – заверуешь. Левка, правда, говорит, что есть прихожане и захожане. Так вот я – захожанка. Захожу по праздникам, да свечки поставить. Лучше расскажи, что с тобой приключилось, если не секрет.

Я кратко изложила свой детектив, опуская некоторые ненужные подробности.

- А как фамилия следователя? – уточнила Людмила Петровна, разливая чай. Мне опять досталась кружка с ухмыляющейся жабой, видимо, гостевая. – Стоцкий, говоришь? Знаю Валечку, знаю. Я, правда, не с ним работала, а в РУВД, дознавателем, но все равно знаю. Не думаю, что он с бандитами заодно, не похоже на него. Короче, до конца августа я буду на даче, разве что только за пенсией приеду. Живи спокойно. А там, глядишь, все и утрясется. Никто не знает, что ты здесь?

- У-у! – промычала я с набитым ртом. Отхлебнув первый глоток чая, я поняла, что умираю с голоду (что мы умираем с голоду!), потому что не ела уже двое суток. Сухарик и так и не откушенный бутерброд – не в счет. Поэтому набросилась на пряники и печенье, как снегоуборочный комбайн, хотя и стыдно было.

- И муж не знает? Не позвонила ему?

- Да он мне и не муж. Еще не муж. Пусть уж лучше пока не знает.

- Весело ему будет, когда узнает, что ты из клиники сбежала.

Я только головой помотала упрямо. Конечно, Ракитского было жаль. Вспомнилось вдруг, как сама психовала, когда он к телефону не подходил, а я думала, что он… что его…

- Я ему позвоню утром и скажу, что все в порядке. А где я – не скажу. Захочет еще вдруг приехать, а его выследят.

- Ну, как знаешь. Все, напилась, наелась? Тогда давай ложиться. Мне завтра, то есть сегодня, рано вставать.

Как мне удалось добраться до дивана – не помню. Слишком много всего случилось за этот бесконечный день. Кажется, моя голова еще не успела коснуться подушки, а я уже спала.

20.

Когда я проснулась в двенадцатом часу под унылый перебор дождя, Людмилы Петровны уже не было – уехала на дачу. Об этом извещала лежащая на кухонном столе записка. В ней были также ЦУ («ценные указания») по поводу проживания в квартире и пожелания удачи.

Первым делом я позвонила Антону. Он уже знал о моей ночной эскападе.

- Дрянь ты эдакая! – заорал он так, что трубка начала вибрировать, и мне пришлось отодвинуть ее подальше от уха, чтобы не оглохнуть.

- Да подожди ты! – наконец мне удалось вклиниться в его гневные вопли, смысл которых сводился к следующему: я тут с ума схожу, а ты! – Меня в этой клинике чуть не убили. Хорошо, я в тот момент в туалет вышла.

Антон замолчал было, но тут же опомнился:

- Где ты? Я приеду.

- Нет! – отрезала я.

- Ты что? – похоже, он не поверил своим ушам.

- Ничего. Я тебе не скажу, где нахожусь.

- Почему?

- Именно потому, вернее, затем, чтобы ты не приехал.

- Ты не хочешь меня видеть?

Мама дорогая, неужели мне суждено выйти замуж за идиота? А если это передается по наследству?!

- Я хочу тебя видеть, - успокоила я его, - но просто беспокоюсь. За тебя и за себя, разумеется. Антоша, так будет лучше. Я буду тебе звонить.

- Но…

- Все будет хорошо! – быстро перебила я. – Люблю, целую, пока!

Положив трубку, я тоскливо подумала, что Антон так и не сказал, что любит меня. Даже тогда, когда я призналась, что жду ребенка. Вроде, и рад был, а вот о любви так ничего и не сказал.

Странно, такая мелочь, тем более не важная сейчас, но засела в мозгу, как гнойная заноза. Мелочь?! Ничего себе мелочь!

Я пыталась убедить себя, что совсем не обязательно об этом говорить, и так ведь все ясно, - но безуспешно. Да, вот такие уж мы, дэвушки, забавные существа. Скажут нам заветное словечко – и мы счастливы, хотя любви как таковой и в заводе нет. А не скажут – и вся Вселенная у ног в комплекте с рукой и сердцем покажется с ущербом: не хватает чего-то. Вон, Левка даже теще не постеснялся сказать, что был в меня влюблен.

Лизонька, при чем тут Левка, а?

Да не при чем. Обидно просто.

Опять проснулась тошнота. Похоже, она подступает всякий раз в комплекте с неправедными мыслями. Наверно, рожу великого праведника. Как, кстати, его назвать?

«Елевферием!» – хихикнула Михрютка.

«Пошел в задницу!» – предложила я.

Ладно, обсудим это позже, вместе с папашей. Если, будет, конечно, такая возможность.

Делать было абсолютно нечего. Посмотреть, что ли, телевизор? Дежавю! Вот включу сейчас, а там – криминальные новости с известием о моей смерти.

Стоп! А что, если?..

Лиза, ты окончательно рехнулась? Своя жизнь не дорога, так о младенчике подумай!

Но электричка уже шпарила без остановок. Несколько минут – и депо. «Уважаемые пассажиры, поезд прибыл на конечную станцию. Пожалуйста, не забывайте в вагонах свои вещи».

Я достала телефон, порылась в его памяти и отправила Вере Чинаревой забавную картинку. А потом позвонила куму Коробку.

- Лизка! – взревел Славик. – Ты не представляешь, как я рад! Знаешь, когда Ракитский позвонил, я сначала даже поверить не мог.

- Славочка, - перебила я, - мне надо срочно с тобой увидеться. Более чем срочно. Вопрос жизни и смерти. Моей.

- Спасибо, что не моей, - вежливо поблагодарил Коробок. – Где и когда?

- Знаешь «Макдоналдс» у «Василеостровской»?

- Ну?

- Буду там через полчаса.

Я решила идти до метро пешком и жестоко об этом пожалела. Дул холодный ветер, дождь немного унялся, с неба сыпалась мелкая водяная пыль. Вроде, и зонт не откроешь, а промокаешь насквозь. Ветровка покрылась блестящей сединой, волосы повисли влажными сосульками. Вообще, лето в этом году просто ужасное, как в анекдоте: хоть и короткое, но малоснежное. Оно уже давно перевалило за середину, а теплых дней было – по пальцам пересчитать. И это при том, что где-то во всю галдят о глобальном потеплении и умирают от тепловых ударов.

Я вошла в полупустую стекляшку «Макдоналдса», заказала чизбургер, пару пирожков и коктейль. Да, прошли те славные времена, когда народ ломился в эти буржуйские забегаловки. Помню, даже в очереди как-то стояла, чтобы съесть жесткую безвкусную котлету с вялым салатом и луком, заткнутую в неаппетитного вида булочку. А теперь заходи не хочу. Вот именно, что не хочу. Можно, конечно, было назначить Коробку встречу в более приличном месте, но, видимо, какой-то небесный покровитель «Макдоналдсов» внушил мне эту мысль.

Интересно, а кто тогда внушил мне хит дня? Эй, господин внутри, как тебе эта моя идея? Не пора тошниться?

Организм молчал. И где-то даже с интересом принюхивался к чизбургеру. Я с наслаждением вонзила в него зубы, и в этот момент вошел Коробок.

Брезгливо-настороженное выражение его физиономии как-то не слишком гармонировало с идеально сидящим серым костюмом в едва заметную клеточку, темно-синим галстуком и прической волосок к волоску. Он осматривался по сторонам, словно случайно затесался в дешевый продовольственный магазин «Копейка», и явно не замечал меня, хотя я сидела со своим бутербродом прямо у него под носом.

- Славик! – я махнула ему рукой.

- Ты?! – удивился он, судя по всему, неприятно удивился.

Похоже, я недостаточно сознавала, в кого превратилась за последние недели. И дело даже не в одежде, хотя раньше я постеснялась бы выйти из дома в таком полулюмпенском виде. И даже не в растрепанных сосульках на голове и полном отсутствии косметики. Перед выходом из дома я посмотрела на себя в зеркало и поразилась, насколько изменилось мое лицо. Исчезло выражение нахальной, неистребимой самоуверенности и легкий налет стервозности, который делал меня сводной сестричкой Веры Чинаревой и Натальи Полосовой. А если уж я поразилась этому, то как, наверно, удивился Коробок! Вряд ли я понравилась ему в этом моем новом облике – замызганном и испуганном.

Он элегантно отодвинул стул и приземлился рядом со мной, смахнув попутно крошки из-под своего безупречного рукава.

- Будешь что-нибудь? – предложила я, ускоренно поедая чизбургер.

- Нет. Вырвался на полчаса. Рассказывай, но покороче. Подробности…

- Почтой?

- Подробности позже. То есть излагай не сюжет, а фабулу.

Трудно поверить, но когда-то Коробок хотел стать моим коллегой-филологом. И даже поступил в «Герц», на русский язык и литературу. Но ушел оттуда после первого же семестра. Потом у него были уже совсем другие университеты.

Если кто не знает, то сюжет отличается от фабулы, в основном, наличием причинно-следственной и временной связи. «Жили-были дед и баба. Оба они умерли». Это фабула. А вот когда и почему умерли – это уже сюжет. Впрочем, я с поставленной задачей справилась на «троечку», потому что периодически срывалась в подробности. Особенно когда перешла к финальной коде.

- У тебя с головой все в порядке? – грубовато поинтересовался Коробок, когда я закончила. – Или от потрясений мозги в задницу стекли? Не терпится исправить несправедливость судьбы и занять свое законное место на кладбище?

- Кстати, возвращаю долг, - я выложила перед ним тысячу долларов. – А что касается мозгов, то со стороны виднее. Пойми ты, я не могу всю оставшуюся жизнь сидеть, забившись в нору, и дергаться от каждого шороха.

- Послушай, давай мои ребята просто-напросто оторвут ей голову, зачем тебе лезть на рожон?

- Нет уж! – уперлась я. – Потом еще и ее на меня повесят. Мне нужно, чтобы твои ребята отловили мужика, который придет меня убивать, только и всего. И чтобы он сдал Чинареву. А там уж пусть менты с ней возятся.

- Какая гуманность! – закатил глаза к потолку Коробок. – А если мои не успеют и он тебя раньше прикончит?

- Давай сделаем так, - и я изложила поминутно вздыхающему и кривящемуся Коробку свой план.

Он выдает мне бригаду мальцов, покрепче и, желательно, посообразительнее. Они привозят меня домой, осматривают подъезд, лестницу и квартиру, заводят меня туда и занимают сторожевые посты – кто в квартире, кто на улице. И когда появляется киллер, аккуратное его сворачивают. Не восвояси, а в трубочку.

- А если тебя тихо через окошко пристрелят?

- Я шторы задерну. Да и киллер этот, Кабан, говорят, любит почему-то в лицо стрелять. Извращенец какой-то!

- Блин, Лиза! – Славик продолжал кривиться и морщиться, как не выглаженная вовремя простыня. – Ты со своими «волшебными неожиданностями» совсем с катушек съехала.

- Я так понимаю, ты не хочешь мне помочь? – я широко улыбнулась и встала, стараясь не заплакать.

- Сядь! – он повысил голос и рванул меня за руку. На нас начали обращать внимание. – Во-первых, я не отказываюсь. А во-вторых, ты уверена, что будет кого сворачивать в трубочку?

- Абсолютно. Они и так уже знают, что я жива. Видели меня и у Ракитского на даче, и в клинике. Да я еще Вере весточку послала на трубку. Теперь она не успокоится.

- Ты как тот заяц, который плюет бульдогу в рожу, - сделал мне комплимент Славик. – Ну да ладно. Будет все, как ты захочешь, море, пальмы и цветы, - фальшиво пропел он. – Кстати, тебе не интересно, что поделывают твои коллеги?

- Ну, Антон мне намекнул, что они пытаются власть поделить. Да и Зойка, гадина, на поминках бухтела, что без меня у них теперь распустятся сто прекрасных цветов.

- Каких еще цветов?

- Ну, это лозунг был такой в Китае времен культурной революции. Сначала растили прекрасные цветы, а потом принялись сорняки выпалывать.

- Знаешь, я бы их всех выполол к ядрене матери, гадюк твоих. Ну и набрала ты себе, Лиза, коллективчик. Аленка разве что ничего. Если что, заберу ее к себе.

- А как же Светик?

- Светик – жена. Ты меня, старая, не путай!

- Ты скажи, они там хоть что-то делают или только трон делят?

- В основном потребляют остатки прежней роскоши. Как говорится, дожрать кита и умереть. Пока я их трогать не буду, а мой тебе совет на будущее: гони ты эту шушеру пинком под нижнюю голову. Кстати, помимо поползновений на твою кабинет, там идет еще какая-то непонятная мышиная возня. Я не вникал, но что-то мне это не нравится.

Я только плечом дернула – со своими бы проблемами разобраться. Как выяснилось в последствии, зря. Эх, знать бы, где упадешь…

Славик посмотрел на часы и подхватил один из двух моих пирожков.

- Мне пора. А ты сиди здесь. Ребята за тобой подъедут. Крестника моего береги, - он фамильярно похлопал меня по животу.

Странно. Совсем недавно я бы только захихикала, а теперь подобные дружеские проявления мне стали неприятны.

Коробок растаял, как видение. Интересно, сколько придется здесь сидеть, пока за мной не приедут господа бандиты? Водяная пыль снова сконцентрировалась в полномасштабный дождь, по стеклам, подмигивая, зазмеились струйки. Тоска! Внезапно проснулся аппетит, я набрала картошки, гамбургер и еще пару пирожков, словно наверстывая упущенное. Стало немного веселее.

Где-то рядом запищал сотовый. Я покрутила головой по сторонам и только потом сообразила, что «Улетай на крыльях ветра» доносится не откуда-нибудь, а из моей сумки.

Номер был подавлен, но я не сомневалась, что звонит Вера Чинарева. Клюнула на приманку. Трубка продолжала заливаться, в придачу противно вибрируя. Я ехидно ухмылялась. На меня снова начали оборачиваться. Кстати, вы замечали, что звонки чужого мобильника действуют крайне раздражающе?

Улыбнувшись особенно гадко, я нажала на кнопку отбоя. И выключила телефон вообще.

- Все чисто! – доложил коротко стриженый красномордый субъект по имени Вадик. – Выходим.

Огромный темно-зеленый джипище, в котором меня везла домой целая бригада дюжих мужиков в одинаковых темных костюмах, подогнали вплотную к подъезду.

- Совсем эти новые русские обнаглели! – возмутилась бабка с третьего этажа, которая вывела на прогулку свою мерзкую шавку Фросю. – Скоро уже по лестницам будут ездить на своих танках!

- Подождите! – остановил меня Вадик, когда я уже хотела выйти из машины.

Трое парней взяли меня в полукольцо, держа в поднятых руках какие-то странные приборы.

- Быстро! – рявкнул Вадик, и я шмыгнула в подъезд. Охрана – за мной.

В лифт мы зашли втроем, но я оказалась прижатой к стене.

- Что это было? – полюбопытствовала я. – Ну, эти штучки у вас в руках?

- «Антиснайпер». Ослепляет любого пользователя оптики на расстоянии километра. Если снайпер сидел бы где-нибудь рядом, мы бы его этими штучками засекли. Правда только если оптика у него не слишком крутая. Против новейшей не работает.

У квартиры ждал еще один охранник. Но не успели мы войти, как дверь третьей квартиры на площадке лязгнула и открылась. Мои стражи мгновенно перегруппировались и прикрыли меня своими шкафообразными телами. И тем не менее сосед Григорий Федорович успел меня разглядеть и узнать. Схватившись за сердце, пожилой мужчина начал неловко оседать.

- Помогите ему! – попросила я и зашла в квартиру.

Еще двое с рациями встретили внутри – один в коридоре, другой – в гостиной. Мне объяснили, что они будут нести вахту здесь, еще двое во дворе – в джипе, и еще одни – на лестнице.

Все шторы в квартире уже были плотно задернуты – ни щелки. А что творилось в комнатах! Все перевернуто вверх дном, вещи из шкафов выброшены, безделушки, бумаги, книги, похожие на уснувших рыб, валяются на ковре. А там… Настин силуэт на ковре, обведенный мелом.

Я зажмурилась, голова закружилась.

- Вам нехорошо? – кто-то дотронулся до моей руки, я открыла глаза. – Может, воды?

- Нет, спасибо, - отказалась я и, придерживаясь за стенку, поплелась на кухню.

Открыв дверь, я остолбенела.

Кухня блистала чистотой. Контраст с комнатами был просто пугающим. Такого порядка в ней не было еще никогда, это я могу сказать точно. Я на такое просто не способна. Картинка из модного журнала или каталога. Все блестит, все сверкает…

- Михрютка! – робко позвала я, оглядываясь через плечо. К счастью, никто из охраны за мной не последовал. – Михря!

Откуда-то из-за плиты донесся шорох.

- Михрютка! – снова позвала я.

Он вышел и, ни слова не говоря, направился к двери. На плече Михрютка нес палочку, на которой висел фиолетовый узелок. Вместо купального халата на нем был длинный зеленый дождевик с капюшоном, а вместо колпачка – лиловая бейсболка козырьком назад. Довершали наряд сиреневые резиновые боты – в таких моя мама ходит на даче в дождливую погоду.

- Подожди, ты куда? – я преградила ему путь.

- Ухожу я от тебя, Лиза, - печально произнес Михрютка. – Fare thee well, and if forever still forever fare thee well!4

- Но почему?

- Не нужна ты мне больше. И я тебе не нужен. Пойду другую пещеру искать. Бывайте здоровы, живите богато.

Он вышел в коридор, где как раз появился один из охранников.

- С дороги, куриные ноги! – Михрютка пнул его ботинок, чего тот даже не заметил.

- Все в порядке? – спросил парень. – Мне послышался разговор.

- Все в порядке. Это я… сама с собой. Кофе хотите?

- Ну… Не откажусь. – почему-то засмущался он.

Я напоила своих стражей кофе со слоеными пирожками – по дороге мы заехали в супермаркет и отоварились с расчетом на многодневную осаду. Втроем кое-как прибрали гостиную, и охранники расположились в ней. Я же наскоро приняла душ и устроилась в спальне. Оставалось только ждать.

Итак, Михрютка ушел. Почему-то было грустно. Как я мечтала от него избавиться, как злилась на него и даже ненавидела. И вот теперь его нет. А я не радуюсь. Совсем не радуюсь. Словно какая-то часть меня ушла. Странным образом это перекликалось со словами Левы о том, что, возможно, я пытаюсь избавиться от чего-то темного, а какая-то моя часть против этого бунтует.

В спальне тоже был кавардак. Между прочим, пропали деньги и драгоценности. Не так уж у меня их много было, в основном подарки. А жаль только простенькое золотое колечко с фианитом – папин подарок на шестнадцатилетие, да бабушкины серебряные серьги с топазами. Уж не знаю, то ли пытались сымитировать ограбление, то ли киллер решил совместить полезное с приятным. Кстати, пропал и ноутбук.

Незаметно я задремала и проснулась глубокой ночью. В гостиной горел свет. Я заглянула туда. Один из парней, сняв ботинки, спал на диване, другой, без пиджака, с подмышечной кобурой поверх рубашки, пил кофе и смотрел кабельный круглосуточный канал.

- Без происшествий, - бодро отрапортовал он. – Мы тут поесть приготовили и вам оставили.

Я поблагодарила и пошла на кухню. На плите стояла сковорода с отбивными. Глаза, как известно, больше, чем желудок. Я ухватила холодную котлету, откусила пару раз и поняла, что есть не хочу. Выпила несколько глотков яблочного сока прямо из пакета, села на табуретку и задумалась.

Почему до сих пор ничего не произошло? Может, киллер просто не рискует сунуться сюда, потому что видел, с каким эскортом я прибыла? Вот черт, об этом мы как-то не подумали. Неужели снова все напрасно?

Я достала из сумки телефон и отправила Чинаревой еще одну картинку. Неужели она не сообразит, что я пошла ва-банк и что от меня нужно немедленно избавляться?!

Утром позвонил Коробок.

- Как, ты еще жива? – сварливо поинтересовался он.

- Ты огорчен?

- Да не сказал бы, скорее наоборот, приятно удивлен. Но дело в том, что парней надо менять, они же не железные.

- Ну так поменяй.

- Ну так ты думаешь, у меня батальон охраны? Или мне люди больше нигде не нужны? Значит, так. Оставляю их тебе еще на сутки. Они будут меняться между собой. Тех, которые в квартире, корми, и пусть спят по очереди. Если до завтрашнего утра ничего не произойдет – извини.

Ничего не произошло. День тянулся резиновой бесконечностью. Я ничего не могла понять. Почему Вера ничего не предпринимает?!

На следующее утро стража, странно на меня поглядывая, снялась с места. Скрипнув зубами, я заклинила дверь палкой от швабры – теперь ее невозможно было открыть бесшумно. Похоже, Елизавета Андреевна, вы перехитрили саму себя.

Позвонить Стоцкому? Ну уж нет! Они вместе с Ракитским вцепятся в меня, как два бульдога, и я откачусь на исходные позиции.