Царская охота

Глава 16

Я лежал и перебирал волосы на головке Филиппы, которую она пристроила мне на грудь.

— Ты не сердишься? — спросила она, не поднимая головы, водя пальчиком по обнаженному животу, отчего мышцы начинали сокращаться. Похоже ей нравилась эта реакция, поскольку она даже не думала о том, чтобы прекратить.

— На что? — я разглядывал потолок, думая о том, что скоро утро и нужно будет вставать, чтобы начинать новый день, которые все больше и больше напоминали мне какие-то гонки по вертикали. Одно неверное движение и полетишь вниз со стены, на которой тебя держит только скорость.

— На то, что я составила при помощи графа Шереметьева и доктора Бидлоо проект приказа про повивальных бабок? — она снова провела пальцем по животу, но на этот раз как-то по-особенному и мое тело покрылось мурашками. Щекотно, черт подери.

— Нет, — я пропустил упругий локон между пальцами. — Если я найду его приемлемым, то пущу в дело. Это даже хорошо, что ты начала вникать в такие аспекты жизни страны. Вот только — не слишком жесткие условия? — я хмыкнул, услышав возмущенное фырканье.

— Для чего? Чтобы официально внесенных в петровский реестр повитух в количестве пятидесяти трех женщин проверить на знания и выдать им бумагу, чтобы они сами смогли обучать следующих? — она села, и копна темных волос накрыла ее тело плащом, скрыв от моего похотливого взгляда.

— Так мало? — я удивился настолько, что тут же сосредоточился на разговоре, заставив разгорающееся возбуждение пока спрятаться куда подальше. — А почему так мало?

— За Уралом не считали, а до Урала вот так, — Филиппа нахмурилась. — Бидлоо сказал, что, скорее всего, больше, но те не берут денег за услуги и оплата идет по типу «сколько не жалко», поэтому им удалось укрыться. Император Петр, твой дед велел создать этот реестр для того, чтобы можно было отследить, кто из них умерщвляет младенцев…

— Что? — я тупо смотрел на нее, пытаясь понять, она сейчас шутит, или…

— А ты не знаешь? — Филиппа задумалась. — В 1710 году твой дед издал последовательно несколько указов. Он велел открыть гошпитали при церквях, ты только расширил это поле деятельности, а вообще необходимо провести ревизию и выявить, в чем нуждаются эти госпитали…

— Сколько их? — невольно вырвалось у меня.

— В 1715 году, когда мы с тобой родились, было уже пятьсот четыре. Сколько сейчас — не знаю, — Филиппа снова нахмурилась. Видно было, что она конкретно заинтересовалась этой темой. — Знаешь, я подняла все указы и доклады того времени, это было грандиозно задумано и сейчас медицина стала бы лучшей во всем мире, если бы эту задумку не перестали развивать дальше. Такое ощущение, что ее просто бросили.

— Это было весьма характерно для моего деда, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Бросать очень хорошие начинания на середине пути. Как они выживают? Кто их финансирует?

— О, а вот здесь тоже твой дед постарался сделать так, чтобы даже после того, как он перестал заниматься гошпиталями, они не развалились на части. В общем, финансирование состоит из трех частей. Во-первых, десятую часть пожертвований те церкви, у которых основаны гошпитали, отдают на их содержание, во-вторых, весь венечный сбор идет туда, ни копейки казна себе не забирает, он прямиком из церковной казны идет в гошпитали, и, в-третьих… — Филиппа закусила губу. — Ты знал, что каждый, у кого идет повышение звания обязан выплачивать по сто рублей на содержание гошпиталей? — я медленно покачал головой. — Причем, это сначала касалось только духовенства, а потом вообще всех. Ну и все имения, кои остались от раскольников идут на содержание этих гошпиталей. До 1718 года все шло хорошо, а потом начались неприятности, — Филиппа задумчиво протянула руку и снова провела пальчиком по моему животу, наблюдая за сокращением мышц.

— Почему я этого не знал? — я заложил руки за голову и снова начал смотреть на потолок.

— Потому что думал, что все совсем плохо, — Филиппа пожала плечами. — Но это не так.

— А почему я так думал? — я ведь действительно думал, что в российской медицине все просто ужасно… неужели я ошибся и еще можно перехватить то, что начал и по привычке бросил дед, но что уже дало, как оказалось неплохие всходы и даже кое-где плоды.

— Потому что вокруг тебя только иностранные доктора, а с ними-то и созданы проблемы. Император Петр издал следующий указ, в котором призывал иноземных медикусов приехать в Россию и клал им такой доход… отказаться было сложно и многие приехали. Вот только следом было озвучено одно требование — каждый медикус должен был брать до десяти учеников из русских и обучать в течение двух-трех лет, отпуская со званием лекарь. И когда первые и вторые потоки лекарей разбежались по гошпиталям, иноземцы внезапно поняли, что остаются не у дел. Потому что лекари, вроде даже не доктора — они были лучше. Наблюдательнее, гибче и не столь консервативные. Несколько молодых лекарей даже начали травы изучать коими простой люд лечится, и организовывать аптеки при гошпиталях. Приглашенные доктора начали писать доносы и заниматься вовсе не лечением, а тем, чтобы как можно больше унизить собственных учеников. Я не знаю, что в итоге сделал твой дед, но поэтому иноземцы если и приезжают, то стараются попасть в армию, там не надо брать учеников и лечить плебеев.

— А про лекарей мы все просто забыли, а ведь они прекрасно могут передавать свой опыт дальше, — я прикрыл рукой глаза. Это просто уму непостижимо. А ведь я знал откуда идет название «богадельня», знал и просто не придал значения, дважды идиот. У меня вон, почти посреди Москвы гошпиталь для инвалидов войны почти построен, нет, чтобы поинтересоваться о том, как дело со всем остальным обстоит. Да и Синод хорош, нет чтобы меня поправить. Хотя, они-то как раз может и восприняли мое предложение как продолжение реформы, поэтому почти не спорили, плечами только пожимали, у них же эти «нововведения» почти полвека уже процветают, точнее медленно загибаются. — И что там с умерщвлением детей и как с этим связаны повитухи?

— Это очень странная история, — Филиппа поднесла руку ко рту и прикусила согнутый указательный палец. Мне это зрелище показалось настолько сексуальным, что я едва не потерял нить разговора. — Каким-то образом твой дед выяснил, что много младенческих смертей происходит не просто так, что младенцев умерщвляют сразу после рождения и делают это повивальные бабки с молчаливого согласия родни. Пуповиной, — она вздохнула. — Именно поэтому их часто зовут именно для перерезания пуповины…

— Господи, — я вытащил руки из-за головы и энергично протер лицо. — В каких условиях это происходит?

— Если какое-то уродство у младенчика, шесть пальчиков или губа, как у зайца, — голос Филиппы дрогнул. Ей очень нелегко давался этот разговор. Она была слишком молода и тем не менее не могла не задумываться о нашем ребенке, а тут такие страсти. — А еще, ежели девка нагуляла дитя без мужа, или много детей в семье, а родилась опять девочка… — она не выдержала и замолчала. Я ее не перебивал, дал собраться с мыслями. Скорее всего, в указах деда были преувеличения, он любил гротески, но даже, если часть из этого правда… Господи, какого было этой девочке читать подобное? А ведь и в ее родной стране наверняка обстановка не лучше. Зато теперь я прекрасно понимаю, почему среди населения Российской империи практически не было физических уродств, если только приобретённые — просто этим детям не давали шансов, чтобы выжить. Несколько раз вдохнув и выдохнув, Филиппа продолжила. — Твой дед велел переписать всех повивальных бабок и выпустил следующие указы: за умерщвление дитя — смертная казнь даже без суда, и еще один, все бабы должны рожать в гошпиталях под присмотром лекарей и переписанных повитух. И ежели рождается кто, с шестью пальчиками, но в остальном здоровый, али не нужный ребеночек, то мать выгонять после того как от родов отойдет, а ребеночка до месяца содержать в гошпиталях на специальных зазорных койках. Он указом повелел койки специальные оставлять для таких вот детей, кои потом в приюты при монастырях передаваться будут, их тоже четыре открыто за счет монастырских да казенных денег, там такие вот сироты при живых родителях и проживают, и отдельно для рожениц, как бабские повивальные койки, или как-то по-другому, я не запомнила, — и Филиппа выдохнула. — Только мало какой из этих указов как надо работает. Но все равно сейчас лучше стало. Не всех детей за ненадобностью умерщвляют, сейчас их на специальное крыльцо или богаделен, или приютов подбрасывают.

— Значит, будем заставлять указы работать, — я лег на бок. — Завтра принесешь мне проект, я посмотрю. Да подумаю, как такую задумку грандиозную, кою дед задумал, осуществить, точнее, продолжить.

— А почему в газете мой указ представили так, будто он уже утвержден? — Филиппа продолжала хмуриться.

— Потому что они не понимают разницы между составлен, передан на рассмотрение и утвержден, — я улыбнулся и протянул к ней руку. — Иди ко мне, а то скоро вставать, а я нахожусь в несколько печальном положение…

Утром я встал бодрым и прекрасно отдохнувшим, несмотря на то, что ночью практически не спал. Встав так, чтобы не разбудить Филиппу, я ушел, давая ей выспаться. В бальной зале меня уже ждал хмурый Петька. Обнажив шпагу, я встал напротив, подняв оружие.

— Ан гард, — учитель фехтования месье Руже, известный бретёр всегда наблюдал за моими тренировками, иногда поправляя и ставя удар, если он с его точки зрения не вполне совершенен. — Алле!

Петька атаковал первым. Отбив пару ударов и едва не пропустив один, я отошел на исходную позицию.

— Воспитывать будешь? — Петька смахнул с брови капельку пота и поднял шпагу.

— А есть за что? — я усмехнулся и сделал ложный выпад, а потом контратаковал. Петька едва успел закрыться, но кончик моей шпаги распорол шелк рукава его рубахи. В последнее время нам не хватало адреналина, и мы сражались на настоящих шпагах. Возможно, месье Руже начал присутствовать на тренировках из-за этого. Мы снова на позициях.

— Алле! — прозвучала команда, но никто из нас не спешил атаковать, внимательно поглядывая на соперника. Петька не выдержал первым и сделал выпад, который я довольно легко отбил.

— Я не хочу портить отношения с князем Черкасским, — предупредил я, и наши шпаги столкнулись, зазвенев и завибрировав.

— Я тоже, — Петька в этот момент уходил от моей атаки, поэтому слова были немного смазаны. — Если я испорчу с ним отношения, то он даже не станет рассматривать вариант меня в качестве зятя.

— Значит, решил свататься? — лязг металла ненадолго прервал наш разговор. Петька удвоил натиск, и я вынужден был отступать, чувствуя, как по спине течет ручеек пота. Когда казалось, что он вот-вот обозначит смертельный укол, я из очень неудобного положения сделал финт, и шпага вырвалась из Петькиной руки. — Туше, — кончик моей шпаги уперся прямо в центр грудины Шереметьева. Зафиксировав касание, я опустил шпагу, предварительно отсалютовав Петьке.

— Решил, — он кивнул, вытирая потный лоб. — Негоже друзьям от государя своего отставать в таких делах.

— Я хочу сам сватать тебя идти, — объявил я опешившему от такого заявления Петьке. — По всем правилам и обычаям. «У тебя товар, у нас купец». Это будет весьма интересный и полезный опыт.

— Хочешь повеселиться за мой счет, государь Пётр Алексеевич, — пробурчал Петька, насупившись, глядя на мою смеющуюся рожу.

— Хочу, — я не стал отрицать очевидного. — А еще я думаю, что это очень удачная партия для тебя.

— Я тоже так считаю, — и Петька снова вытер лицо.

— Иди помойся, а то как зазнобе попадешься воняющий, аки козел, — я протянул шпагу Роже. — Спасибо.

— Это был прекрасный бой, ваше императорское величество, — он раскланялся, я же только кивнул в ответ и вышел, чтобы тоже смыть с себя пот и следы прошедшей ночи.

После завтрака, пройдя в кабинет, я увидел Митьку, сидящего на своем законном месте.

— О как, я тебя уже простил? — я подошел к его столу и сел на стоящий рядом с ним стул.

— Похоже, что так, — Митька отложил в сторону бумаги, которые в этот момент разбирал. — Поздравь меня, государь Пётр Алексеевич, я теперь масон и мастер Московской ложи.

— Поздравляю, — я протянул руку и хлопнул его по плечу. — А меня к себе возьмешь?

— Буду присматриваться, прежде чем решить, подходишь ты нам, али нет, — важно протянул Митька, а мне захотелось его треснуть чем-нибудь тяжелым.

— Я упрощу тебе задачу, — я поднялся и посмотрел на него с насмешкой, — пиши назначение своему патрону, в Астрахань. Я его назначаю ответственным за создание оборонительных линий супротив крымчаков, под названием, ну, скажем, «Вольная каменская», — и заржав, направился к дверям своего кабинета. — Лерхе ко мне, как можно скорее. Хочу загрузить его дополнительной работой в добавок к уже существующей.

— Тут такое дело, государь, — Митька убрал с лица улыбку и стал предельно серьезным. — Меншиков Александр Александрович, с сестрицей Александрой Александровной прибыли не далее, чем позавчера. Дома у них нет, я приказал, пока тебя, государь, не было, поселить их в южном крыле. Да вместе с ними Бакунин наконец-то объявился.

— Твою мать, — я взялся за дверную ручку. Я, признаться, забыл совсем про молодого Меншикова. Точнее, не так. Я знал, что они с сестрой скоро приедут, но почему-то думал, что это случится очень не скоро, так, в далеком будущем, очень отдаленном. Но откладывать эту встречу и потом в течение дня постоянно о ней думать? Нет уж, нужно все решить, и как можно быстрее. — Зови его. Прямо сейчас поговорим.

Пока Митька выполнял приказ, я стоял у окна и смотрел на улицу. Настроение, бывшее еще утром таким замечательным, стремительно портилось и уже грозило подобраться к нулю.

Дверь открылась и снова закрылась, впустив посетителя. Я медленно обернулся. Мы ведь почти ровесники, он на год с небольшим меня постарше будет. Я медленно обвел Александра Меншикова изучающим взглядом. Он выглядел старше своего возраста. Длинные неопрятные волосы, соломенного цвета, небрежно собранные в хвост. Глубоко посаженные темные глаза, крупный нос и россыпь веснушек на скулах, которые были видны даже на фоне загара. Одет он был в старую, но довольно опрятную военную форму, с которой были срезаны все знаки различия.

— Что так смотришь, государь Пётр Алексеевич, — голос был хриплый, прокуренный. — Не нравлюсь?

— Да не особо, — ответил я, снова оглядывая Меншикова.

— Ну так я и не девка, чтобы нравиться, — он пожал плечами. — И что решил ты с нами делать? Ведь не затем вызвал, чтобы снова выслать и окончательно где-нибудь сгноить?

— Нет, не за этим, — я наклонил голову, проклиная себя в этот момент за подобный жест. — Мне дешевле в этом случае было бы вас убить, попросту и без затей.

— Так чего же не убил? — он удивился. Действительно удивился.

— Не знаю, самому хотелось бы понять, — я задумался, вроде бы какой-то дом Меншикова стоит не тронутым. Надо, наверное, вернуть. Не будут же они всю жизнь у меня жить. — Я верну вам с сестрой Семеновскую усадьбу. Мебель, посуда, все это в ней сохранилось. Также в течение года вы будете получать триста рублей в месяц казенного содержания. Ну а там, думай, чем хотел бы заняться, ну а после придешь ко мне, поговорим.

— Я знаю, чем хотел бы заниматься, — внезапно серьезно сказал Меншиков. — Было время в Березове, чтобы обо всем подумать. Ну, а коль не шутишь, государь, и действительно поможешь… Знаю я, не виновен ты в нашем положении. Долгорукий это услужил, дружок отцов заклятый. Как же я смеялся, когда узнал, что его низложил ты, это была самая радостная новость для меня, после всех невзгод. Мне надо еще раз все обдумать, прежде, чем говорить с тобой, государь. Через Дмитрия Ивановича с тобой связаться?

— Да, лучше через него, — я кивнул. — Так будет быстрее, — Александр сардонически ухмыльнулся и вышел из кабинета. Я же задумчиво смотрел ему вслед. Как странно порой играет с нами жизнь. Но, самое странное заключается все же в том, что Меншиков-младший не озлобился в Сибири, не стал искать виновных, словно ему действительно хватило того, что Долгорукий, который и скинул его отца с непозволительной высоты, на которую Александр Данилович умудрился взобраться, пошел по его же стопам и здесь у меня дерьмо из выгребных ям вывозит, а в том мире сам оказался в итоге в этом Березове, который словно специально был создан для содержания высокопоставленных каторжников. И мне действительно интересно, что же он придумал, чем хочет заняться? Судя по тому, с какой неприязнью он носит военный мундир, похоже, единственную приличную одежду, что у него осталась, можно прийти к выводу о том, что воинская служба его не слишком привлекает. Но тогда что? Ладно, когда будет готов, сам скажет.

— Лерхе Иван Яковлевич, государь, — Митькин голос вывел меня из своеобразного транса, в котором я в последние пару часов пребывал.

Лерхе вошел в кабинет и, дождавшись пригласительного кивка, сел напротив меня.

— Ты хотел меня видеть, государь Пётр Алексеевич? — он поднял на меня красные от недосыпа глаза.

— Да, Иван Яковлевич, хотел. Как я выяснил не так давно, при церквях уже есть гошпитали, которых много и которые обслуживают лекари.

— Да, я знаю, — Лерхе кивнул. — Столкнулся с парочкой, когда в одном монастыре лазарет устраивал. — Лекари в нем работают вполне знающие, вот только обветшало там уже все, да и содержание не мешало бы повысить.

— Вот, в этом хочу тебя просить, Иван Яковлевич, чтобы ты со своими орлами полную ревизию там навел. Да списки составил, что требуется, и в каких количествах. Потому как присоединить я те гошпитали хочу к твоему хозяйству. И еще, койки для детей и рожениц…

— Прости, государь, что перебиваю, — Лерхе выдохнул, но продолжил только после моего утвердительного кивка. — Я изучил указы, по которым те гошпитали построены. Мысль новая, славная, могу сказать, что в Европе такого точно нигде нет. Но вот только негоже это детям малым, да бабам, что орут в родовых муках, рядом с остальными болящими лежать. А ну как пропустим кого больного и заразного? Вон как в Новодевичьем монастыре ту несчастную пропустили, и хоронить будем души ангельские?

— И что ты предлагаешь? — я смотрел на него, невольно думая, что у меня нет времени для того, чтобы вникать во все нюансы. Это важно, очень важно, но я просто не могу. Столь объемный проект, да к тому же с проведением реанимации существующего, о котором все уже позабыли, требует все время, а я не могу разорваться, у меня еще очень много других дел намечено, например, война еще не закончена, политические перспективы не ясны, производство, новое налогообложение, сельское хозяйство, торговля и образование в конце концов, как мне везде успеть?

— Я предлагаю другое здание, — Лерхе вздохнул. — Я понимаю, что это дорого и что маловероятно, но могу же я помечтать?

— Ой, вы заняты, — я перевел взгляд на неслышно вошедшую Филиппу. — А Дмитрий ничего не сказал, я сейчас уйду, — и она быстро подбежала к столу, положила на него бумаги и уже собиралась выбежать вон, но я ей не позволил.

— Ваше высочество, не убегайте так быстро, скрасьте сиянием вашей несравненной красоты наше грубое общество, — я улыбнулся, увидев, что она слегка надулась. Глупышка продолжает считать себя крайне непривлекательной, а я же в ее глазах похоже, конченый извращенец, потому что пока я вижу только ее в своей постели. — Присядьте же, ваше высочество. — Лерхе, который вскочил и сейчас стоял едва ли не навытяжку, быстро придвинул ей стул, на который Филиппа села, а за ней и мы, вздохнув с облегчением. — Ну, а если серьезно, я хочу назначить вас, ваше высочество, куратором медицинской реформы в Российской империи. Это будет длиться долго, муторно, и абсолютно неблагодарно. Но вот только, ежели получится в итоге, то мы действительно сможем пожинать прекрасные плоды. Доктора Лерхе я планирую назначить министром министерства лекарского и повивального дела, но следить за тем, как все будет происходить, вникая в самые малейшие моменты, мне некогда. Так что, я прочитаю ваш проект, ваше высочество, поправлю и издам указ, но вот там же я назначу именно вас полным душеприказчиком всего энтого дела. Финансы будут в ваших прелестных ручках, как и многое остальное, за что нужно будет нести ответ передо мной в ежедневном режиме в докладной форме. Вы друг друга знаете, представлять нет необходимости. Полагаю, что вы сумеете сработать… — в коридоре послышался шум, переходящий в гул, но вроде бы ничего не слишком страшного не происходило. Я так думал, пока дверь не распахнулась, и в кабинет не влетел Митька.

— Государь Пётр Алексеевич, — выпалил он. — Алексей Перфильевич Мосолов прибег, требует, чтобы ты оградил его от преследования со стороны командира твоих дворцовых гвардейцев в лице Михайлова, который изволит на Алексея Перфильевича орать, и требовать, чтобы тот какой-нибудь пистоль придумал, который не надо заряжать как те, что у него есть, а заряжать как-то по-другому, что быстро выхватил, выстрелил и перезарядил.

— Погоди-погоди-погоди, — я помотал головой. — Что ты такое говоришь? У Михайлова совсем с головой не все в порядке, я что-то не пойму? А еще я не пойму, что именно ему требуется? Какой пистолет? Таких еще даже не придумали.

— Вот он и требует, чтобы известный оружейник придумал, а оружейник стоит в приемной на коленях и требует в ответ, чтобы его оградили от гвардейца, — я схватился за голову. Что происходит? Когда события настолько изменились, что я их уже вовсе не контролирую.