Царский пират

Глава 2 Морская удача

Пользуясь сильным попутным ветром, «Святая Дева» с развернутыми парусами шла в сторону Нарвы. Обогнув западный берег Сааремаа, бриг уже приближался к острову Муху, и Лембит с Каском оживились: они размахивали руками и показывали друг другу хорошие места для ловли салаки…

До Нарвы оставалось два дня пути, а если ветер не ослабеет, то даже полтора.

– Корабль! Корабль! – закричал сидевший на перекладине грот-мачты Демид. – Прямо впереди!

Очень скоро стало видно, что это – галера. Крупный и тяжелый корабль двигался медленно, несмотря на то что кроме парусов ходу способствовали весла: по двадцать с каждого борта. Кроме всего прочего, галера была мощно вооружена – бронзовые стволы пушек торчали над фальшбортом.

– Восемь, – сказал Степан, отнимая от глаз подзорную трубу, купленную в Сан-Мало. – Восемь с одного борта и, значит, восемь с другого. Шестнадцать пушек, немало.

– Откуда ты знаешь? – отозвался стоявший рядом Василий.

– Мы уже достаточно насмотрелись здешних кораблей. Может быть, пушек всего восемь, и они просто перекатываются по палубе, в какую сторону нужно.

После того, как «Святая Дева» покинула бухту на Готланде, боярский сын почти неотступно стоял на капитанском мостике, всматриваясь в морскую даль. Степан понимал, отчего это происходит – сотнику не терпелось поскорее найти вражеское судно и вступить в бой. По мере приближения к берегам Ливонии такая возможность становилась все больше осуществимой. Строго говоря, в этой части Варяжского моря почти каждый встреченный корабль мог быть вражеским.

Больше всего Степан не хотел идти на конфликт со своими товарищами. В бой рвался не только Василий Прончищев – все члены команды хотели иметь цель плавания, а такой целью могла быть только война с врагами. Врагами же России в Ливонской войне были почти все страны, расположенные по берегам Балтики.

– Мы ведь не будем нападать на шведские корабли? – с утвердительной интонацией в голосе спросила Ингрид несколько дней назад, едва бриг миновал датские острова и вошел в Варяжское море.

Ее лицо при этом было тревожным и выжидательным.

– Не будем? – переспросил Степан. – Но почему? Ведь Швеция воюет с нами.

– Но не со мной, – ответила Ингрид твердо. – Знаешь, этот корабль, на котором мы сейчас плывем, это ведь был корабль моего отца, а он был шведом. И я наполовину шведка, не забывай об этом. Пусть я лишилась этого корабля, и мы все вместе потом захватили его у Хагена, но все же…

Она покраснела от досады, что Степан делает вид, будто не понимает ее, и приходится словами объяснять очевидные вещи.

– Моему отцу не понравилось бы, что его дочь на его корабле воюет со Швецией. Подумай сам, если мы нападем на шведский корабль и завяжется бой, то я все время буду думать о том, что там находятся товарищи моего отца. Может быть, его старые друзья.

Что же делать? Степан оказался в сложном положении. Он понимал девушку и ее чувства, но попробуй объясни это Василию, который только и мечтал сразиться с врагами России. Он не делал разницы между этими врагами, как и вся команда брига. Разве что только Лембиту и Каску было безразлично, с кем воевать: они просто хотели вернуться домой.

Оставалось лишь надеяться на то, что первый встречный вражеский корабль окажется не шведским. И второй – тоже. И третий…

Сейчас корабли шли на сближение. На «Святой Деве» царило молчание – все столпились на носу судна, всматриваясь в галеру. Бриг шел наперерез под всеми парусами, и только высокая боковая волна мешала ему двигаться быстрее.

Ингрид нервно перехватила у Степана подзорную трубу и стала разглядывать судно. Вдруг лицо ее просветлело.

– Я вижу штандарт на корме, – сказала она, отнимая трубу от глаза. – Там зеленый крест на красном поле. Это штандарт Ливонской конфедерации.

Для Степана это было удачей! На сей раз конфликта удалось избежать. Ливонская конфедерация была главным врагом России в войне. Швеция и Дания тоже воевали, но наступление русских войск велось именно на ливонских землях, и конфедерация являлась главным потерпевшим от агрессии Московского царства.

– Вы собираетесь напасть на этот корабль? – с независимым видом поинтересовался Марко Фоскарино, вылезший из каюты и присоединившийся к стоящим на мостике. – Вас не смущает, что на борту столько пушек? Это явно военное судно.

– Смущает, – ответил Степан. – Но это ведь наши враги. Галера идет в Ригу или Ревель. А то, что она сильно вооружена, как раз говорит о том, что на борту – ценный груз.

– Вы надеетесь справиться? – вежливо поинтересовался венецианец. – Со всем уважением скажу вам, что орех этот может оказаться вам не по зубам. Напав на крупный вооруженный корабль, вы скорее рискуете сами оказаться в роли побежденных.

Степан вздохнул. Он и сам видел, что купец совершенно прав. Но…

– Видите ли, – ответил он. – Вся наша команда хочет принять участие в войне и сражаться с врагами московского царя. Они знают, что мы идем на войну, и это их воодушевляет. Если мы струсим перед первым же вражеским судном, это сломит и озлобит людей.

– Они готовы умереть в бою? – недоверчиво спросил Марко и тотчас же, вспомнив недавние события, махнул рукой. – Ах да. Я совсем забыл, что имел счастье убедиться в том, что это действительно так. Пожалуй, вы правы, капитан.

Обсуждать тут было больше нечего: общее настроение команды передалось и на капитанский мостик.

– К бою! – зычно закричал боярский сын, входя в привычную для себя роль военачальника. – Пушки, пищали заряжай! Фитили пали!

Правда, команд и не требовалось – люди сами поняли, куда клонится дело, и уже вооружились. Мелькали заряжаемые мушкеты и холодное оружие. В руках у сотника была длинная сабля, с которой он не расставался. Сейчас она была высоко поднята над головой.

– За царя Ивана! – крикнул Василий, воодушевляя бойцов. – За землю русскую! За веру христианскую!

Видимо, и на галере уже поняли, что боя не избежать – над бортом вражеского судна взвились характерные дымки зажженных фитилей.

– Ребята! – снова крикнул Василий, размахивая саблей. – С галерой мы уже справлялись, знаем это дело! Главное – не бойся, стреляй метко, руби твердо! Постоим за русскую державу! Варяжское море будет Русским!

Но теперь уже пора стало вступить в свою роль капитану – бриг следовало развернуть бортом. Не таранить же тяжелую галеру!

Начинать разворот нужно было немедленно. Вот тут и приходилось горько пожалеть о малочисленности команды. Всем людям на борту брига пришлось отложить уже взятое в руки оружие и схватиться за канаты парусов. Хорошо еще, что каждый теперь знал свое место и люди знали, что и куда тянуть по команде капитана.

– К пушкам, к пушкам! – закричал Степан, увидев, что Ипат с М-Твали присоединились к остальным товарищам и взялись за управление парусами.

– Пушки не бросать, готовиться!

Еще не хватало, чтобы разворот был выполнен, и бриг развернулся бортом к врагу, а пушкари при этом оказались не готовы! Такое означало бы заранее проигранный бой.

– Все пушки на правый борт! – скомандовал Степан, и чернокожий гигант принялся перекатывать через палубу тяжелые лафеты с чугунными пушками. Рядом суетился коренастый Ипат с банником в руках.

Бриг начал разворот, и его стремительное движение наперерез галере остановилось. Видя это, замедлила ход и галера. Весла на ее бортах взметнулись кверху и замерли. В преддверии боя над морем царила тишина, разрезаемая лишь хриплыми криками чаек – морских хищников, почуявших скорую добычу.

Совсем рядом со Степаном, возле борта судна, стоял Лаврентий с концами двух канатов в руках. На мгновения их взгляды встретились, и колдун ободряюще улыбнулся.

– Мы победим? – на всякий случай спросил Степан друга.

– Этого я не знаю, – мотнул головой Лаврентий. – Но мы с тобой останемся живы.

– Точно знаешь?

– Я это видел, – сквозь зубы, не отрывая глаз от управляемого канатами паруса, ответил колдун: – Там, на острове богов. Мне явились сцены из нашей с тобой жизни, которые будут после этого боя. Значит, нам предстоит пережить его.

Что ж, хорошая новость. Вот только знать бы, в каком виде они переживут сражение. Ведь остаться в живых можно по-разному. Впрочем, судя по всему, Лаврентий не собирался откровенничать о подробностях своих видений…

С капитанского мостика брига более высокого, чем галера, была хорошо видна палуба вражеского судна. Через стекла подзорной трубы Степан крупно и отчетливо видел, как рыжебородый человек в сверкающей кирасе распоряжается расстановкой солдат по левому борту галеры. Было их довольно много – в железных шлемах, с длинными копьями в руках. Видел поморский капитан и наставленные на его корабль жерла пушек, и сосредоточенные лица канониров, ожидающих приказа стрелять. Ясно было, что на галере только терпеливо ждут, когда «Святая Дева» завершит разворот и подставится правым бортом.

Именно так все и произошло: стоило бригу встать параллельно галере, как с ее борта немедленно раздался дружный артиллерийский залп. Облако плотного порохового дыма окутало судно. Заряды прошли над головами, поверху, нанося ущерб лишь парусному вооружению «Святой Девы». Треснула и накренилась бизань-мачта, во все стороны полетели щепки. На грот-мачте были сбиты обе поперечные реи, и средний парус упал, накрыв собой нос корабля.

Крупная щепка из разбитой мачты ударила Ингрид в спину, и та закричала. Поняв, что ничего страшного не произошло, девушка осталась на мостике рядом со Степаном. Ему хотелось прогнать ее в трюм, но он твердо знал – она не согласится. Да, в общем-то, правильно сделает, потому что он ведь прекрасно помнил, как она в бою спасла ему жизнь.

Сейчас в руках у Ингрид был длинный кинжал, а в глазах уже появился знакомый Степану безумный блеск – торжества и наслаждения смертельным боем. Как раз то выражение, которое восхищало его в этой девушке и с такой же силой отталкивало…

Краем глаза Степан успел заметить и то, что Марко Фоскарино нет на палубе. Предусмотрительный венецианец предпочел не рисковать жизнью и спустился в трюм. Он решил, что это не его война, и он ни на чьей стороне. Кто бы ни победил в этом бою, его дело – сторона.

«Мудрый человек, – с уважением подумал Степан. – Хотя легко быть мудрым в его положении. Что ему здешняя война? Даже если очень скоро мы проиграем бой и все будем мертвы, а судно захватят вот эти ливонцы, венецианскому купцу они, скорее всего, ничего дурного не сделают».

Зачем же ему сражаться?

Впрочем, все эти мысли пронеслись в голове капитана за одно мгновение, потому что в следующее грянул ответный залп со «Святой Девы». Это был даже не вполне залп, а два залпа – по четыре за один раз. У человека ведь только две руки, а канониров на бриге имелось только двое – Ипат и М-Твали. Каждый поднес запальные фитили к двух пушкам, а затем повторил…

Бриг дважды сотрясся от орудийных выстрелов. Теперь весь его правый борт был в пороховом дыму, и столпившиеся там люди ничего не могли видеть. Зато с капитанского мостика Степан отлично разглядел результаты стрельбы.

То ли Ипат во время своей работы на Пушечном дворе в Москве усиленно тренировался в стрельбе, то ли от рождения имел сноровку и меткость, но только единственный глаз и рука на сей раз не подвели его. Удары снарядов, заряженные любимой Ипатом картечью, прошлись прямо по палубе вражеского корабля, внеся опустошения в ряды ливонских солдат. Отчетливо послышались громкие крики раненых.

– Ура! – закричал боярский сын Василий и, сочтя, что теперь его место рядом с бойцами, спрыгнул с капитанского мостика. Он бросился к борту и, схватив из рук Кузьмы заряженный мушкет, выстрелил из него в сторону галеры. Этот выстрел, конечно, ушел в воздух, но, следуя примеру сотника, остальные бойцы принялись стрелять. Делали они это куда профессиональнее своего командира. Из мушкета, как и из пищали, бессмысленно стрелять «с рук»: торопливость тут ни к чему не приведет. Ствол мушкета слишком длинный, да и сам он слишком тяжелый, чтобы можно было прицелиться из него. Без упора стрелять бесполезно, сначала нужно приладить ствол и тогда уже целиться.

В обычном бою стрельцы всегда использовали в качестве упора бердыш, а сейчас, на корабле, прилаживали стволы к краю фальшборта и так только вели огонь.

В ответ тотчас же затрещали выстрелы с борта галеры. Однако куда опаснее были бронзовые пушки. Надеяться на качку и на то, что благодаря ей следующие снаряды опять пройдут мимо, было нелепо. Степан, понимавший все это, давно уже бросился к штурвалу и лихорадочно выкручивал его так, чтобы судно приблизилось к вражеской галере как можно плотнее. В морском бою, да еще когда у противника превосходство в огневой мощи, рассчитывать можно было только на абордажный бой.

Штурвал крутился, руль корабля медленно двигался, приближая борт «Святой Девы» к галере, но происходило это слишком медленно. Слишком медленно для того, чтобы избежать следующего залпа.

Пушки загрохотали снова – на этот раз с обоих кораблей одновременно. Следующие минуты боя проходили в условиях полного отсутствия видимости. Белесые клубы порохового дыма оказались такими густыми, что не видно было собственной протянутой руки. Когда же налетевший порыв ветра стал разгонять дым, корабли ударились друг о друга бортами. Ударившись, тотчас же дрогнули и отскочили, но Степан своими манипуляциями со штурвалом добился своего. Теперь дело было за Василием Прончищевым – любителем рукопашных схваток.

Стоявшие наготове с баграми в руках Агафон и Фрол-балалаечник стремительно выбросили вперед деревянные древки с крючьями и зацепились за борт галеры. Путь для абордажного боя был открыт.

«Нас слишком мало, – с тоской подумал Степан. – Мы все погибнем!»

И надо же было им налететь сразу на такой серьезный корабль! Выбрать бы что-нибудь помельче для начала…

Самому Степану больше нечего было делать на капитанском мостике – он выполнил свою задачу. С саблей в руке поморский капитан спрыгнул с мостика и кинулся к своим людям. Многие из них уже лезли через борт ливонской галеры. Совсем близко, в двух шагах, мелькали оскалившиеся лица вражеских воинов и моряков. Сверкали шлемы, слышались крики на незнакомых языках.

Бросив орудия, Ипат со своим чернокожим «воспитанником» присоединились к атакующим. Выстрелов больше не было слышно, дым постепенно рассеивался, относился ветром в сторону. Оглянувшись вокруг, Степан увидел, что на палубе «Святой Девы» никого не осталось – все члены его команды уже яростно рубились на борту вражеского судна.

«Что ж, – мелькнула мысль. – Очень хорошо, пусть будет так. Теперь все пути отрезаны. Мы либо погибнем все до одного, либо победим».

Он прыгнул через фальшборт и оказался на палубе чужого корабля. Ударил саблей тотчас налетевшего на него солдата, но сабельный клинок прошел вкось, лишь оттолкнув нападавшего. Ливонец оказался невысокого роста, с бледным одутловатым лицом, заросшим редкой бороденкой. Оловянные глаза его были выпучены то ли от страха, то ли от боевой ярости. Это лицо Степан запомнил на всю жизнь, потому что в следующее мгновение он ударил снова, и сабельный удар пришелся прямо в незащищенную шею врага. Казалось, оба противника были сильно удивлены, и на мгновение замерли, не веря в саму возможность происходящего.

Для Степана это был первый убитый им человек. До этого он воевал и дрался в рукопашных схватках, но убивать ему не приходилось. Если только выпущенная им из стрелецкой пищали пуля и убила кого-то, но это ведь – совсем другое дело. Когда убиваешь пулей на расстоянии, это как бы и не совсем ты: убивает ведь пуля…

Сейчас сабельный клинок рубанул по шее ливонца и глубоко вошел в человеческую плоть. Рука Степана, державшая саблю, ощутила этот момент – сталь клинка резала тело человека. Сабля убивала, и капитан ощущал это, словно на мгновение слившись с убиваемым в один организм.

А для ливонца этот момент был немыслимым, потому что даже если ты на войне и часто видишь смерть вокруг себя, сам ты реально представить собственную гибель все равно не можешь. Человек не может поверить в свою смерть, пока она не приходит.

Со стороны все произошло за несколько коротких мгновений. Да так оно и было на самом деле, но только не для двух участников схватки: убившего и убиваемого.

Впрочем, понял все это Степан только потом, когда воскрешал в своей памяти события этого боя, но тем не менее осознание совершенного им непоправимого и бесповоротного вошло в душу…

Обливаясь кровью, ливонский солдат повалился на палубу спиной назад, а Степан уже развернулся к следующему врагу. Он рубился еще с одним, а затем с другим противником, краем глаза выхватывая куски из происходящего вокруг.

Заметил, что оставленная экипажем «Святая Дева» отошла от галеры и теперь качается на волне уже на некотором расстоянии.

«Это к лучшему, – решил он. – Значит, отступать некуда. Ни для меня, ни для кого из людей нет соблазна сбежать».

Между тем бой продолжался: сотник Василий, отчаянно крутя в воздухе саблей, гнал нескольких ливонских канониров по палубе до тех пор, пока не зарубил одного за другим. Одноглазый Ипат, рыча, как медведь, и сквернословя, бросался на обступивших его врагов, тыча саблей в разные стороны, и всякий раз кто-то из ливонцев отскакивал с болезненным криком либо падал на палубу.

Гигант М-Твали избрал для себя достойную жертву – рыжебородого командира в сверкающей кирасе. Видимо, он был обучен нападать на самого главного врага: не случайно в прошлый раз он кинулся на Степана. Бородач был вооружен длинной и тяжелой саблей, которой размахивал так, словно эта тяжесть была ему нипочем. Видно было, что это опытный воин, прошедший много сражений на суше и на море. Он не испугался чернокожего гиганта, бросившегося на него с двумя кинжалами в обеих руках.

М-Твали полез на абордаж без одежды, он скинул с себя все и остался в одной набедренной повязке, отчего его огромное черное тело казалось устрашающим. Рыжебородый командир рубил нападавшего саблей, и искры сыпались с кинжалов, которыми М-Твали прикрывался. В физической силе он превосходил своего противника-ливонца, и руки его были способны выдерживать удары саблей. Но могли не выдержать и сломаться кинжалы!

Сражение шло с переменным успехом. Сначала команда «Святой Девы» воспользовалась моментом и оттеснила защищавшихся от борта к центру палубы, а затем строй был потерян, и схватка неизбежно рассыпалась на кучки сражающихся. Вся палуба галеры превратилась в поле боя. Несомненно, люди Степана хоть краем глаза, но заметили, что их корабль отошел от галеры и что им остается лишь победить либо погибнуть здесь и сейчас. Проиграть бой они не могли – в этом случае никакой надежды на пощаду не имелось. Никто не оставил бы их в живых, ведь на сей раз они выступали в роли нападавших.

Удар тяжелого копья был нацелен прямо в голову Каска. Тот уклонился, но, поскользнувшись на мокрой от крови палубе, упал прямо под ноги ливонцам. Один из них бросился вперед и вонзил кинжал в плечо эстонскому рыбаку. Тот еще пытался подняться на ноги, но второй удар кинжала чиркнул по виску. Обливающийся кровью Каск снова встал, пошатываясь и обводя помутневшим взглядом поле битвы, и тут его настигла смерть – еще один ливонец, подскочив вовремя, достал-таки его саблей…

Вспоминая потом этот бой, все как один говорили о том, что враги защищались как-то вяло и неуверенно. На самом деле силы были слишком неравны, и нападение на галеру являлось с военной точки зрения чистейшим безумием. Как выяснилось впоследствии, галеру защищали пятьдесят человек солдат и матросов, а нападавших было всего двенадцать.

Но два фактора определили исход сражения. Ливонская галера вообще не предвидела никакого нападения, и оно явилось полной изумляющей неожиданностью. В этой части Балтийского моря у Ливонской конфедерации попросту не имелось врагов! Кто мог предположить появление откуда ни возьмись корабля с изображением православной иконы на парусе и с русским экипажем? Ведь Россия не имеет флота…

Второй удачей, определившей успех «Святой Девы», был весьма удачный артиллерийский залп, данный Ипатом, и с самого начала нанесший большой урон защитникам галеры: шестнадцать человек, пораженные картечью, разом вышли из строя. Само по себе это произвело ужасное впечатление на остальных – первый выстрел часто бывает решающим.

Последним ударом оказалась гибель командира – рыжебородого красавца, всегда вселявшего уверенность в своих солдат. Улучив подходящий момент, М-Твали отскочил в сторону и, уклонившись от очередного удара саблей, вдруг вскинул руку с кинжалом и метнул его.

Метание ножей никогда не было частью европейского военного искусства. Зато оно было основным в племени на западном берегу Африки, и даже там, на родине, среди своих соплеменников, М-Твали в этом искусстве не знал себе равных.

Лезвие кинжала вошло в открытый рот ливонского командира и, пробив шейные позвонки, пригвоздило его голову к основанию фок-мачты. Глаза убитого вылезли из орбит, словно уставившись в лицо нежданному победителю.

Как ни странно, в пылу битвы, среди криков и мелькания сабель, случившееся увидели все. Одновременно все увидели также, как Ингрид, пробившаяся на корму вражеского корабля, сорвала штандарт Ливонской конфедерации и швырнула его в студеное Балтийское море.

С удвоенной силой русские пираты бросились на смутившихся врагов. В эту минуту многих покинуло чувство опасности. Теперь только одно чувство – ярость – владело нападавшими. Как львы, они бросались на отступавших по палубе ливонцев, тесня их к корме. Уже в третий раз люди Степана Кольцо захватывали судно таким образом!

Оставшиеся без командира и подавленные отчаянной храбростью нападавших, ливонцы вскоре побросали оружие. Они надеялись на милость победителей и не ошиблись. Еще в Сан-Мало Степан узнал о том, что пираты делятся на две основные категории: на тех, кто захватывает пленников, и на тех, кто в плен никого не берет, убивает всех подряд. Эта вторая категория пиратов имеет на своем флаге специальный знак – предупреждение. Это изображение песочных часов как символа быстротекущего времени и конечности земного бытия. Если мореплаватели видят на пиратском флаге рисунок песочных часов, они твердо знают – им следует либо проявить чудеса мужества и победить пиратов, либо готовиться к неминуемой смерти.

Еще тогда, узнав об этом обычае, Степан Кольцо возмутился. Его поразила сама постановка вопроса: как можно убивать людей не в бою, а просто так? Разве мыслимо так поступать доброму христианину?

– Значит, ты никогда не станешь настоящим пиратом, – заметила Ингрид, рассказавшая о символике флагов. – Ну, честно говоря, мне именно это в тебе и нравится. Да и в твоих людях тоже – вы не убийцы.

– Все – не убийцы? – удивился Степан, оценивавший своих спутников несколько иначе.

– Все, – твердо ответила девушка. – Даже одноглазый. Он дикий зверь, но не убийца.

Сдавшихся ливонцев поспешили загнать в трюм галеры и накрепко заперли. Демид с Лембитом остались возле двери, чтобы стеречь пленников. Такая предусмотрительность была совсем не лишней: пленных ливонцев было почти двадцать пять человек, включая раненых – все еще гораздо больше, чем победителей.

Сразу после окончания боя стало известно о том, что маленькая команда «Святой Девы» понесла существенные в ее положении потери. Кроме убитого Каска, тяжело раненным оказался Фрол-балалаечник. Он получил свое ранение в самом начале, когда вместе с Агафоном притягивал багром галеру к борту. Когда это уже удалось, ливонский солдат ударил саблей Фрола по правой руке и почти отсек ее. Стрелец понял, что ранен, но, не обратив на это внимания, перехватил саблю в левую руку и вместе со всеми перепрыгнул на палубу галеры. Он сражался плечом к плечу со своими товарищами до тех пор, пока не ослабел от потери крови.

Сейчас Фрол с помутившимся взором лежал на палубе, привалившись плечом к мачте, а из разрубленной руки его хлестала и не останавливалась кровь. В роли лекаря на сей раз выступил Лаврентий. Он не стал применять свои колдовские приемы – на это не было времени.

Как поступать с тяжело раненной конечностью, знал каждый помор, да и вообще каждый охотник. Потерять руку или ногу – обычное дело на охоте. Нападающим может быть медведь, или тюлень, или даже морж, если будешь недостаточно осторожен во время промысла.

Лаврентий тяжелым ножом отсек висящую на лоскуте кожи кисть Фрола, а затем изо всех сил туго забинтовал обрубок разорванной на длинные клочья рубахой. О системе кровообращения, открытой доктором Гарвеем, никто в те времена не догадывался, но на практике каждый лекарь знал: чтобы остановить потерю крови, бинтовать нужно как можно туже.

После этой несложной операции оставалось только молиться и надеяться на то, что рана не загноится, как это случилось с несчастным Димитрием Кордиосом…

Из-под палубы слышался глухой невнятный гул – это переговаривались между собой взволнованные галерные гребцы. Как это было принято повсеместно, гребцы здесь не могли покинуть своих мест в любом случае – каждый был прикован за ногу цепью к своей скамейке. Все это время они были пассивными свидетелями происходившего, но теперь волновались – ведь решалась и их судьба.

Степан собрался уже было спуститься к гребцам и разобраться с ними, но тут же прибежала Ингрид и сообщила, что в кормовой каюте обнаружены спрятавшиеся там люди, не принимавшие участия в сражении.

– Там даже девушка есть, – сказала она. – Очень красивая, только напугана до смерти. Вы ведь не собираетесь ее убивать?

– Мы же с тобой уже решили эту проблему, – ответил Степан. – Ты сама сказала, что я не убийца, и мои люди тоже не убийцы.

Тут же он вспомнил, что совсем недавно убил человека – ливонского воина, и в душе что-то неприятно перевернулось. Но ведь это – не убийство, а честный бой. Разве не так?

Поручив своим людям спустить шлюпку и притянуть веревкой поближе «Святую Деву», чтобы брошенный бриг не уплыл далеко, капитан отправился взглянуть на важных незнакомцев.

Главная каюта галеры была очень богато украшена. За свою жизнь Степан Кольцо, не считая поморских кочей, видел три корабля – «Святую Деву», на которой плавал сам, пиратскую галеру, захваченную вблизи нормандских берегов, и английский военный корабль, на котором побывал в гостях. Пиратская галера была грязной и запущенной: пираты не заботились ни о чем, кроме пьянства, убийств и грабежа. На английском корабле все было надраено и царила чистота, но обстановка выглядела бедно даже в адмиральской каюте.

Здесь же Степан столкнулся с великолепием, которого никогда не видал.

Каюта была большая, с узкими стрельчатыми окнами, выходящими на три стороны. На них даже имелись шелковые занавески, чего Степану на кораблях видеть не приходилось. Дощатый пол каюты был застлан большим ковром с изображением затейливого орнамента, а на стенах висели ковры размером поменьше с вытканными на них рисунками. Никогда прежде поморскому капитану не доводилось видеть такой искусной работы. На одном ковре был выткан олень с ветвистыми рогами, стоящий на фоне поросшей лесом горы. На другом – несколько красиво одетых женщин, идущих по дороге с букетами цветов в руках.

Все это выглядело так естественно и изображено столь натурально, что оставалось лишь удивляться искусству неведомых мастеров, создавших такие чудесные украшения.

Но все это Степан ухватил одним взглядом, потому что гораздо большее внимание его привлекали люди, находившиеся в этой роскошной каюте. Все трое явно заслуживали того, чтобы ими заинтересоваться.

В любом ином случае первым, на кого бы Степан обратил внимание, была бы девушка, стоящая в углу каюты, будто забившаяся туда в поисках спасения. Ингрид не ошиблась – незнакомка действительно была очень красива, а кроме того, великолепно и дорого одета. Ослепительная красота незнакомки сразу бросилась в глаза Степану, но он мгновенно отвел взгляд. Здесь было кое-что поинтереснее…

В центре каюты находилось резное кресло, в котором сидел крупный мужчина лет сорока с резкими чертами лица и волевым, выступающим вперед подбородком. Из-под кустистых бровей смотрели серо-стальные глаза, и взгляд их был бесстрашен. Этот прямой взгляд приковал к себе внимание Степана: безоружный человек в кресле не боялся его!

На незнакомце была шерстяная сутана лилового цвета, а на седеющих волосах – плоская шапочка такого же цвета. На могучую широкую грудь свешивалась золотая цепочка с золотым же крестом.

Это был священнослужитель, как сразу догадался Степан, причем очень высокого ранга. На улицах Сан-Мало поморскому капитану приходилось видеть католических священников. Их одеяния и вообще внешний вид сильно отличались от того, как выглядели священники греческого обряда, к которым он привык с детства. Отсутствие бороды и непривычный покрой сутан не позволял ошибиться. Но тамошние священники выглядели иначе, чем тот, который сидел сейчас в кресле. Властный вид, ямочка на подбородке, да и ткань дорогой одежды свидетельствовали о том, что это – не простой священник.

Третьим в каюте был юноша – невысокого роста, скромно одетый, дрожащий от страха.

Сзади на Степана напирал Василий, стоявший в дверях, так что пришлось войти в каюту и закрыть за собой дверь. Теперь они остались трое на трое. С одной стороны – красивая незнакомка, священнослужитель и юноша, а с другой – Степан с Василием и зашедшая вместе с ними Ингрид.

– Кто вы такие? – резким голосом спросил сидящий в кресле человек, окидывая суровым взглядом вошедших. – Что вам надо? Почему вы напали на наше судно?

Говорил он по-немецки, так что присутствие Ингрид оказалось очень кстати, – она в который уже раз взяла на себя роль переводчицы. За время плавания с русской командой общительная Ингрид даже успела заговорить по-русски, так что нужда в двойном переводе отпала. Лишь в сложных случаях она использовала родной язык, с которого Степан уже переводил Василию.

Василий собрался было отвечать на заданные вопросы, но Степан толкнул его в бок, и сотник осекся.

Поморскому капитану не понравился властный взгляд и резкий голос. Задававший вопросы человек в кресле явно ощущал себя выше его, а деление людей на низших и высших выводило Степана из себя еще на Московской Руси. Один человек не выше другого, люди равны. А если кто-то хочет быть выше других, ему еще нужно доказать свое право на это. Пока что Степан, Василий и люди со «Святой Девы» доказали совсем обратное, они вышли победителями в бою.

– Задавать вопросы буду я, – твердо заявил помор. – Ты будешь отвечать на них, когда я велю тебе. А если станешь дерзить, то пойдешь кормить рыб в море.

Наступила пауза. Священнослужитель не выглядел испуганным, он задумчиво крутил пальцами дорогой перстень на руке, и в лице его ничто не изменилось. Впрочем, Степан и не рассчитывал напугать этого человека: видно было, что он не из пугливых. Нужно было лишь обозначить, кто в данную минуту является хозяином положения.

Человек в лиловой сутане принял решение.

– Я – епископ Хуго фон Штернберг, – сказал он, вскинув голову. – И в настоящее время направляюсь в Ригу в качестве легата Его Святейшества Папы. У меня особое поручение от Святого Престола. А теперь пора и тебе назвать себя и заодно объяснить, кто ты сам и почему напал на нас.

Степан услышал, как стоящий рядом с ним Василий поцокал языком. Ну да, как тут не удивиться! Что такое легат? У Ингрид спрашивать неудобно, но можно догадаться, что это важная персона. От самого Папы Римского!

Теперь уж Василий не смог промолчать. Такая удача свалилась им на голову в самом начале! Папский легат!

Сглотнув от волнения слюну, Василий сказал:

– Сейчас в Ливонии идет война. Что делать легату от Папы в Риге? Что за поручение у тебя? И еще: что это за люди с тобой? Кто эта девица?

Хуго фон Штернберг усмехнулся и чуть склонил голову.

– На последний вопрос я ответить могу, – сказал он. – Моя племянница Эвелин и мой секретарь Георг Браушвиц.

Он небрежно взмахнул рукой, как бы представляя своих спутников, а затем добавил:

– Ну вот, это все, что вы вправе были спросить у меня. Теперь назовитесь сами. Или вам нечего сказать и вы обыкновенные морские разбойники?

Он взглянул насмешливо, и Степан в который раз удивился самообладанию этого властного и смелого человека. Перед ним стояли два разъяренных битвой человека с обнаженными саблями, на лезвиях которых запеклась недавно пролитая кровь, а он разговаривал с ними без тени страха.

Степану вдруг вспомнились слова старца Алипия из холмогорского монастыря.

– У всякого человека можно чему-то поучиться, – назидательно говорил иеромонах, по-старчески прикрыв веками выцветшие глаза и слегка покачивая седой головой в такт собственным словам. – Всякий человек – творение Божье и поэтому обязательно имеет нечто Божественное. Хотя бы капельку. Если ее распознать, то именно этой капельке можно у него научиться.

Вспомнив тот разговор в монастырской библиотеке, Степан подумал о том, что у немецкого епископа вполне можно поучиться многому.

– Мы не разбойники, – вскинулся Василий. – Я же сказал тебе – в Ливонии идет война, и мы воины.

– Воины? – вскинул кустистые брови епископ. – Очень интересно! И какой же страны вы воины, раз напали на легата Его Святейшества?

Он снова сурово усмехнулся и сжал тонкие волевые губы.

– А кроме того, – заметил он. – Что-то вы не похожи на шведов и датчан. Так чьи же вы воины?

Снова настал черед Василия. Он выставил вперед свою и без того крутую грудь и гордо сказал:

– Мы – воинский корабль Ивана, царя Московского и всея Руси. Вы плыли под флагом Ливонской конфедерации. А значит, корабль ваш – вражеский, и захватили мы его в честном бою.

Слова Василия, казалось, не произвели на Хуго фон Штернберга никакого впечатления. Он хрустнул костяшками пальцев и, презрительно усмехнувшись, промолвил:

– Вы лжете. У русских нет никаких военных кораблей. А царь Иван сидит где-то далеко в лесах и никогда не видел моря.

Он попросту не поверил! Совсем не поверил! Степан с Василием переглянулись.

Увидев, как его слова ошарашили незнакомцев, епископ решил, что пришла пора переломить ситуацию.

Он встал во весь рост, оказавшись мужчиной громадного роста и могучего телосложения. Взявшись правой рукой за крест, висящий на груди, Хуго сказал:

– Судя по вашему языку, я думаю, что вы поляки. Раньше я служил в Торне, где много поляков, и привык к вашему языку. Вижу сейчас, что бес вас попутал. Вы – добрые католики, которые попросту совершили ошибку.

Голос епископа сделался гораздо мягче, чем прежде, а на лице появилось строгое, но увещательное выражение.

Удивленные Степан с Василием молчали, и епископ, приняв их изумление за смущение, продолжил, все больше уверяясь в успехе.

– Все совершают ошибки, – говорил он. – Вы совершили грех, не подумав. Напали на судно, убили много людей – своих братьев во Христе. Не знаю, что толкнуло вас на это, но, если вы сейчас встанете на колени и искренне покаетесь, я подам вам отпущение греха. Бог вас не накажет, и вы останетесь по-прежнему сынами святой Католической церкви и будете пребывать в молитвенном общении с самим предстоятелем Святого Престола.

Он окинул отеческим взглядом стоявших перед ним и еще мягче проговорил:

– Ну, что же вы? Не смущайтесь! Нет греха, который Бог бы не простил при покаянии. Вставайте на колени и покайтесь.

Теперь Хуго фон Штернберг улыбался – мягко, любовно, отечески. Он стоял прямо, властный и величественный, и от имени Бога обещал прощение этим заблудшим овцам.

Первой хихикнула Ингрид. Она не удержалась и, переводя последние слова, откровенно развеселилась. За ней засмеялся Степан, и даже ошеломленный Василий нерешительно улыбнулся.

– Милый человек, – задушевно сказал Степан. – Ты, чем болтать попусту, лучше в окно посмотри. Видишь наш корабль? Вот его как раз подтащили к вашему борту. Посмотри, посмотри, мы не торопимся.

Епископ подошел к высокому узкому окну и некоторое время разглядывал «Святую Деву». Выглядела она очень неважно: безнадежно сломанная мачта и сильно поврежденная другая. Это уж не говоря о пробитых во многих местах парусах, которые точно теперь нужно полностью менять – такие прорехи не починишь.

Но парус с изображением Пресвятой Богородицы, нарисованной Федором по всем правилам греческого иконописного мастерства, остался неповрежденным, и епископ увидел его. Увидел и славянские буквы, тянущиеся по борту брига.

Потрясенный епископ обернулся, и выражение его лица теперь вовсе не походило на прежнее. На этот раз он поверил сказанному, точнее – собственным глазам. Но смириться с этим не мог, как не мог до конца осознать случившееся. Хуго фон Штернберг с детства твердо знал, что Балтийское море принадлежит немцам, шведам и датчанам. Ну, еще немножко полякам, но самую малость. А русские – кто они? Дикие люди, которые где-то далеко в звериных шкурах бродят по непроходимым лесам. Правда, сейчас они напали на несчастную Ливонию и пытаются выйти к морю. Но им это никогда не удастся, потому что быть такого не может! Дикие скифы в своих меховых шапках уберутся в леса надолго, если не навсегда.

И что же это? В центре Балтийского моря, вблизи ливонских берегов его захватили в плен эти самые дикие скифы!

– Как вы оказались здесь? – спросил он. – Кто вы и как проникли в наше море?

– Мы? – переспросил Степан. – Я капитан корабля «Святая Дева». Имя мое Степан Кольцо.

Василий вновь приосанился и выступил вперед.

– А я, – сказал он, – сотник московского стрелецкого войска боярин Василий Прончищев. А вы находитесь у нас в плену и будете доставлены в ставку русских войск. А море это – не ваше, и мы в него не проникли. Мы пришли сюда силой своего оружия и по воле Божьей останемся здесь, на этих берегах, до скончания века. И море станет нашим. Теперь все ясно?

Отвечать на дальнейшие вопросы епископ наотрез отказался. Он был потрясен и подавлен, но твердость духа осталась при нем. Более того, он даже стал еще более высокомерным с этими дикарями. Он – Хуго фон Штернберг, не должен был уронить высокое звание европейца и христианского епископа перед захватчиками.

С какой целью плывет он в Ригу? Какое задание имеет от Папы Римского? Что должен передать?

Все эти вопросы были заданы, но ни одного ответа получено не было. Епископ молчал, лишь задумчиво крутя перстень на пальце, его племянница сидела, оцепенев от ужаса, а юный секретарь был бледен, как полотно, и, казалось, вовсе лишился дара речи.

– Потом поговорим, – решил Степан, которому не терпелось пойти к своим людям, считавшим полученные трофеи. Он обратился к Ингрид и сказал: – Вели Лембиту встать тут у дверей и никого из каюты не выпускать. Мало ли что этот епископ может придумать.

– Будем пытать? – спросил Василий, когда они вдвоем покинули каюту. – Под пыткой во всем сознаются…

Степан не ждал этих слов, но когда они прозвучали, его словно подбросило. Он резко обернулся к боярскому сыну и, глянув в лицо, отрывисто спросил:

– А кто пытать будет? Ты?

– Нет, конечно, – попятился от неожиданного отпора Василий. – Почему я? Я не умею и не стану…

– И я не умею, – так же резко бросил Степан.

– Но Ипат, – нерешительно предположил боярский сын. – Он все может.

– О да, – кивнул Степан. – Ипат и вправду все может, это ты правду сказал. Жаль, что мы с Лаврентием спасли тебя однажды от Ипата. Ты имел возможность лично убедиться в том, что он может все.

Василий понял намек, и лицо его побагровело. Воспоминание о своем позоре, о страхе и смятении, а также гнев на Степана, напомнившего ему об этом, – все вместе возмутило юного сотника. А возмутившись, он перестал контролировать себя, как делал все последнее время.

– Ты как смеешь, холоп? – вскричал он, но тотчас же оборвал себя, увидев, как изменилось лицо капитана. В глазах у Степана потемнело от нахлынувшего гнева. Вся затаившаяся глубоко в душе ненависть и презрение к московским обычаям требовали выхода, но он сдержался. Не время, не место, да и вообще – не стоит.

Он прерывисто вздохнул, набирая воздух и выпуская его через ноздри, чтобы успокоиться.

– Здесь нет бояр и холопов, – сказал он. – Мы воюем за православного царя и за славу Руси, это так. Погибнем за это, если придется. Но порядков ваших здесь не заводи. И еще запомни, боярский сын: пытать здесь никого не будут. Боевой корабль – не московский застенок, а мы с тобой – командиры над свободными людьми, а не палачи.

Сказал это и сразу же похвалил себя. Правильно сделал, что сдержался, сказал веско, но спокойно. Потому что и Василию Бог дал ума – тот понял его. Если и обиделся, то вида больше не показал. Улыбнулся в ответ Степану и хлопнул его по спине.

– Поговорили и ладно, капитан, – сказал он. – Что ругаться попусту? Да еще после такого боя и такой удачи! Какая птица-то к нам залетела, а? Пойдем, на трофеи посмотрим – богата ли добыча.

Они спустились в трюм, где члены команды как раз заканчивали осматривать то, что казалось им ценным на ливонской галере. Никакого груза тут не было – кроме личных вещей солдат и матросов, галера перевозила только оружейные припасы. Главным грузом был епископ с сопровождавшими его людьми.

Правда, захваченные пушки очень понравились Ипату. Они были небольшие, но зато бронзовые, то есть более современные и надежные, чем чугунные. Теперь все думали о том, каким образом перетащить их к себе на бриг. Перегрузить такие тяжести с корабля на корабль в условиях неспокойного моря и сильной качки – задача нелегкая. Зато теперь «Святая Дева» будет вооружена так, что сможет сражаться с любым противником: такого мощного артиллерийского залпа не может дать почти никто.

Одно печалило и оставалось проблемой – нехватка людей. Их не хватало даже для полноценного управления кораблем, а уж в бою малочисленность экипажа могла сделаться роковой. Не всегда же будет так везти, как повезло сегодня.

Что делать дальше и как поступить с галерой и ее экипажем, решали все вместе, поднявшись на палубу. Степан, как капитан корабля, наотрез отказывался принимать важные решения единолично. Кое-кто не понимал этого и хотел получать приказы, но помор настоял на своем.

– Если мы вместе плывем и вместе сражаемся, – сказал он, – то и судьбу свою должны решать сами, тоже все вместе.

– Что будем делать с ливонцами? – задал вопрос Степан, встав посредине круга из столпившихся людей.

– Отпустить, – ответили все. Только Ипат с Агафоном открыли было рты, чтобы потребовать убийства, но и они, увидев всеобщее единодушие, хмуро кивнули – отпустить. Это же не пираты, которые напали на них в Северном море, а обычные солдаты и матросы. Зачем их убивать, раз сдались?

– Если отпустим, – мрачно заметил кровожадный Ипат, – они попадут к своим и станут сражаться против наших войск. Своих же врагов отпускаем.

– Высадим на ближайшем острове, – сказал Степан. – Найдем островок подальше от берега, да там и высадим. Оттуда они долго к своим не попадут. К тому времени уже война закончится.

– А с гребцами как быть? – задал капитан следующий вопрос. – Освободить? Они – люди подневольные, на цепи сидят.

– Освободить! – заговорили снова все разом.

– А если кто из них захочет с нами идти, то принять, – предложил Василий. – А то мало нас. Некому сражаться, сами видели. Сколько нас осталось-то?

Все переглянулись и приуныли. Действительно, сейчас, после того как погиб Каск и неизвестно, выживет ли Фрол, боеспособных людей оставалось лишь десять человек. С таким количеством бойцов в море не повоюешь.

– Если захотят из гребцов к нам присоединиться – возьмем, – повторил сотник, но тут вмешались Федор с Кузьмой. Еще недавно они сами были гребцами на галере и теперь обеспокоились.

– Осторожнее надо, – сказал Кузьма. – Среди гребцов ведь не одни пленные. Туда преступников сажают – убийц, воров, грабителей. Мы пока с Федором в гребцах были, всякого насмотрелись. Там народ такой бывает, что прямо беда. Куда ж их брать к себе?

В этот момент с кормы раздался истошный крик Лембита, звавшего на помощь.

– Пожар! – кричал он, что было силы. – Сюда! Пожар!

Главная каюта была охвачена пламенем. Огненные языки лезли по занавескам на окнах, лизали поразившие Степана гобелены с изящными сценками, трещало горящее дерево.

Лембит стоял на страже возле дверей каюты, где находились пленники, и ничего подозрительного не замечал. А затем вдруг почуял запах дыма. Потянул носом, потом еще раз принюхался и понял – дым идет из каюты. Когда он распахнул дверь, то увидел, что епископ лежит на полу, а девушка и секретарь, онемевшие от ужаса, жмутся по углам, отступая от огня, разведенного прямо на ковре в центре помещения.

Пожар на корабле – огромное бедствие. Воды кругом полно – море, но как ее достать? На галере нашлось две бадьи, которые пришлось опускать на веревке, а затем поднимать наверх. Тушить пытались вдесятером, но что могут сделать десять человек, у которых есть только две бадьи?

К тому же весть о пожаре услышали все находившиеся на борту, и корабль буквально дрожал от криков. Кричали и бились в дверь запертые пленники, вопили о помощи прикованные цепями галерные гребцы. Кому охота сгореть заживо в трюме пылающего корабля?

Вместе со своими товарищами Степан таскал воду из-за борта, плескал ее в огонь и постоянно чувствовал ужас. Пленных ливонцев, допустим, еще можно выпустить из помещения и предоставить своей судьбе. Но расковать сорок гребцов никто просто не успеет – на это нужно часа два, а пожар ждать не станет.

Пламя удалось сбить и потушить лишь в самую последнюю минуту, когда горящие доски пола уже готовы были упасть в трюм, после чего пожар было бы не остановить.

Из сгоревшей каюты спасли всех. Девушка от страха потеряла сознание, а секретарь надышался дыма и с трудом приходил в себя. Только епископ, которого вытащили из огня первым, лежал неподвижно, без признаков жизни.

– Сдох, латинская собака, – сказал Василий и пнул носком сапога мертвого епископа. – От страха сдох.

Но Степану было ясно, что это совсем не так. Покойный Хуго фон Штернберг, похоже, не знал страха и уж, по крайней мере, был не менее храбр, чем сотник Василий. Отчего же он умер?

Кто устроил пожар? И для чего?

Поняв, что они не сгорят в огне, пленники и гребцы постепенно успокоились. Приказав людям перегружать на бриг захваченное оружие и боеприпасы, Степан решил вплотную заняться оставшимся в живых секретарем епископа. Может быть, он будет более сговорчивым, чем его покойный господин?

Первое впечатление не обмануло Степана: юный Георг Браушвиц был именно таким человеком, каким казался – патологическим трусом. От охватившего его страха он был готов рассказать все, и даже больше того, но трясся так, что не мог говорить.

С большим трудом, и только пригрозив смертью, секретаря удалось разговорить.

– Я не разводил огонь, – трясущимися губами поведал Георг. – Его преосвященство приказал мне, но я не смог. Он сделал все сам. Нужно было сжечь бумаги.

– Какие бумаги?

– Важные бумаги, – закивал Браушвиц. – Очень важные бумаги. Письмо от Его Святейшества Папы к архиепископу Риги и еще другие.

Внезапно он спохватился:

– Но я читал все эти документы, – умоляюще заглядывая в глаза Степану, сказал он. – И могу дословно пересказать вам их содержание.

Но бумаги не интересовали поморского капитана. Что толку в сожженных бумагах, когда так много важных дел вокруг?

Осознав это и желая во что бы то ни стало спасти свою жизнь, секретарь Браушвиц рассказал самое главное – архиепископ вез деньги для сражающейся Ливонии.

– Вот тут, – прошептал он, встав на колени и указывая дрожащей рукой на сундук, стоявший у стенки каюты. – Вот здесь огромные драгоценности, которые Его Святейшество послал в Ригу. Мой господин – архиепископ фон Штернберг должен был передать их. Это деньги от святой Католической церкви для поддержки ливонцев против русского нашествия. Это – главное, что вез господин архиепископ.

– Здорово, – прохрипел сдавленным голосом сотник Василий из-за плеча Степана. – Эти сокровища – как раз то, что нам нужно. С этим сундуком мы и явимся в Москву. Все увидят, как мы служим великому государю.

С этим Степан спорить не стал. Действительно, забавно будет, если деньги, предназначенные для войны с Россией, попадут как раз в руки русскому царю. Что ж, на это он согласен. Главное теперь, чтобы команда не узнала об этих громадных богатствах – такое известие может помутить разум у многих.

Открыв сундук, Степан с Василием ахнули – он был наполнен золотом до краев. Можно было себе представить, как терзался несчастный Хуго фон Штернберг, осознавая, что теперь все это богатство попадет в руки тех, против кого оно предназначено. Но уничтожить сундук с золотом он не имел возможности. В окно не выкинешь, а сжечь невозможно – золото не горит. Теперь понятно стало, отчего он покончил с собой – от отчаяния и бессилия. Сделал все, что смог: уничтожил важные бумаги и ушел из жизни.

Вероятно, эта мысль пришла в голову Степану и Василию одновременно. Они взглянули друг на друга и помолчали несколько мгновений.

– Надо будет похоронить архиепископа по-человечески, – сказал Василий после паузы. – Серьезный мужик был. Не всякий бы в его положении так себя повел.

– А денег здесь, – ответил Степан, кинув оценивающий взгляд на сверкающую груду золота. – Царю Ивану еще на год войны хватит.

Взятых на галере пленников оказалось почти тридцать человек, не считая гребцов. Оставалось только поражаться, какой силой и каким волшебством команде «Святой Девы» удалось одержать победу над таким большим и хорошо вооруженным кораблем.

Глядя на захваченных пленников, крепких моряков и солдат, на их оружие, теперь собранное в кучу на палубе, Степан да и его товарищи лишь диву давались: как удалось им одолеть столь сильного врага.

– В следующий раз не станем рисковать, – сказал капитан. – Однажды случилось чудо, и мы победили, а в следующий раз нужно поостеречься – нечего Бога искушать.

Пленникам объявили, что зла им сделано не будет, а просто высадят их на пустынном острове да бросят на произвол судьбы и морской стихии. Хоть известие было и невеселым, пленники обрадовались. Для попавших в руки пиратов высадка на острове считалась самой большой из возможных удач – чаще всего пленников попросту убивали и сбрасывали за борт.

Остров подсказал Лембит – знаток Балтийского моря, исходивший его на шхуне вдоль и поперек. Хозяин Хявисте знал Балтику так же хорошо, как Степан знал родные поморские края – Белое море.

– Есть небольшой остров, – сказал он. – Люди там не живут, и корабли туда не заходят. Но имеется родник с пресной водой, деревья, чтобы построить шалаши, а рыбу можно ловить в море самодельными сетями.

– А вдруг наши пленники не умеют ловить рыбу? – спросил Василий, тоже принимавший участие в выборе места. – Или не умеют сплести сети?

– Научатся, – усмехнулся Лембит. – Человек многому может научиться, когда есть сильно захочет. От голода на Балтике еще никто не умирал. От чумы умирают, от войны умирают, а от голода – нет. Море всегда прокормит.

– Но наши пленники ведь не морские люди, – заметил Василий, в котором вдруг проснулось сострадание к людям. – Они могут просто не уметь кормиться морем.