Царь Гектор

Глава 1

Ахилл мог ясно вспомнить только самое начало схватки.

Он помнил, как сидел на берегу, пытаясь перевести дыхание и преодолеть судороги в руках и в ногах. Ещё немного — и из-за этих судорог он утонул бы. Ему пришлось провести в воде несколько часов: яростный прибой не давал выйти на сушу, постоянно оттаскивая назад, и он чувствовал, что теряет последние силы. Волны сорвали повязку с его головы, рана надо лбом кровоточила, его мутило от боли и слабости. Но он боролся — перед ним всё время были расширенные глаза Пентесилеи, полные страха... Он впервые видел страх в её глазах, страх и мольбу — она молила его не умирать! Это был последний её взгляд там, на корабле, в то мгновение, когда их вновь ударило о камни, и чёрная пропасть поглотила вс`. Прибой немного ослабел, и герой сумел, нырнув под очередную волну, вместе с нею выброситься на берег. Почти теряя сознание, он встал, прошёл немного, ухода от опасной кромки набегающей воды и пены, потом сел, дрожа от холода и от боли. Болела теперь не только рана на голове: много раз пытаясь выплыть, он разбил себе о прибрежные камни колени и локти и, кажется, сломал пару рёбер.

— Ничего! — шептал он, кусая губы. — Ничего! Всё хорошо... Только бы остались живы они — Пентесилея, Гектор, Авлона, мой маленький сын! Я знаю, что у меня будет сын!

Кругам никого не было. Над пустынным берегом разливался рассвет, где-то тонко, противно завывали шакалы, допевая свою ночную песню. Ахилл смутно видел невдалеке очертания высокой крепостной стены и подумал, что нужно найти силы добраться до неё и попросить помощи. Суда по тому, как изменили их морской путь шторма, суда по звёздам, их могло прибить только к берегам Египта. Он знал, вернее, ещё смутно помнил язык египтян, а значит, мог с ними объясниться. Правда, знал он и о том, что отношения Египта и Троады никогда не были дружескими, хотя явно они и не враждовали. Кто знает, как примут здесь троянца, да ещё брата троянского царя? Но выхода не было — что мог он один, на этом чужом берегу, раненый и безоружный?

Сквозь шум в ушах он услышал голоса и вдруг увидел, что к нему бежит, по крайней мере, человек двадцать с поднятыми копьями. От первого броска он уклонился почти непроизвольно, лишь смутно осознав, что на него напали. Копьё вонзилось в песок рядом с ним, и тотчас второе оцарапало плечо. Тогда сработала многолетняя реакция воина и он вскочил на ноги. Вместе с изумлением (отчего они напали?) разум волной захлестнуло бешенство — ах, вот вы как! Двадцать вооружённых на одного раненого!

Герой налетел на них раньше, чем третий воин успел метнуть копьё, и пятеро или шестеро разлетелись в стороны, вопя от боли, сметённые его кулаками. Но вначале он бил не насмерть — он ещё пытался подавить свой гнев и охладить их безумие.

— Я же не трогал вас! — крикнул Ахилл, вырывая копья ещё у двоих и одним движением ломая их. — Я не нападал!

Он не был уверен, что правильно произносит египетские слова, но его, вероятно, поняли.

— Собака! — завопил один из воинов. — Проклятый мятежник! Ишь, как запел! И ты думаешь, мы тебя отпустим живым! Сюда, сюда, на помощь!

Уже потом Ахилл догадался, что его приняли за кого-то другого, и его неправильный египетский выговор только укрепил нападающих в их уверенности. На подмогу им бежали ещё несколько десятков человек, и тогда герой понял, что придётся драться всерьёз. У него было мало надежды: голова всё сильнее кружилась, кровь заливала глаза. Но выбора тоже не было.

Он уложил мёртвыми человек сорок египтян, когда послышался крик:

— Это же не Мартаху! Тот бы такого не смог! Да у него и рожа другая — я же видел проклятого ливийского бунтаря! Эй, люди, постарайтесь его взять живым, или никто нам не поверит, что он один стольких убил! Пускай номарх хотя бы получит такую добычу, которая его умилостивит!

Первую наброшенную на него сеть Ахилл разорвал нечеловеческим усилием, срывая кожу с плеч и мускулов, задыхаясь, ибо одна из петель захлестнула ему горло. Прочно сплетённая из конского волоса сеть лопнула и упала к его ногам, а окружившие его враги взвыли от изумления и страха. Но кто-то тотчас метнул вторую сеть и, пока герой выпрямлялся, всем торсом налегая на впившиеся в кожу петли, сзади на голову ему обрушился страшный жестокий удар. Он вскрикнул, впервые за всё время боя, не от боли, но от ярости и, развернувшись, уложил на месте здоровенного египтянина, ударившего его дубиной. И тут же его настиг второй удар, третий. Сеть всё больше мешала двигаться, а боль поглотила сознание и свет, он уже ничего не видел. Последний удар пришёлся спереди, как раз по ране, и тогда герой упал, зарывшись окровавленной головой в песок.

Он очнулся, видимо, спустя несколько часов. Очнулся и понял, что лежит на спине, и лежать мучительно неудобно, потому что руки заломлены назад и от локтей до ладоней скручены толстыми жёсткими ремнями. Эти же ремни пересекали грудь, ими же были спутаны ноги от колен до щиколоток. Ремни были стянуты очень туго и успели сильно врезаться в тело, причиняя жестокую боль, не менее страшную, чем та, что по-прежнему наливала голову, затуманивая сознание. Мучительно ныли сломанные рёбра с левой стороны, тем более что один из ремней перетянул тело как раз в месте перелома.

Ахилл никогда в жизни не представлял себя в плену и тут же подумал, что ещё совсем недавно просто сошёл бы с ума от такой мысли. Но теперь он лишь усмехнулся про себя: «Ну вот тебе за твою самоуверенность, величайший воин Ойкумены! Полюбуйся на свою непобедимость...»

Стараясь не замечать боли, он сначала немного, потом что сеть силы напряг руки, пытаясь разорвать или хотя бы ослабить ремни. Бесполезно! Напуганные невероятной мощью Ахилла, египтяне скрутили его толстыми ремнями из кожи бегемота и намотали их столько, что не порвал бы и сам бегемот! Тогда торой перевёл дыхание, насколько это было возможно в его путах, и попытался осмотреться.

Он лежал на берегу широченной реки, неподалёку стояли две лодки, в которые египетские воины грузили какие-то кувшины и складывали своё оружие. Несколько человек стояли вокруг него, что-то живо обсуждая, но они говорили быстро и беспорядочно, а потому он почти ничего не понял.

Обращаться к ним сейчас, находясь в таком унизительном положении, Ахилл счёл невозможным, к тому же у него не было сомнений, что после тою как он перебил египтян в таком количестве, они уже не станут ею слушать и, уж в любом случае, не отпустят. Другое дело, если бы он мог предложить за себя выкуп. Но ведь и здесь, наверное, уже знают, что великая и некогда богатейшая Троя лежит теперь в руинах...

К нему подошёл какой-то немолодой человек, в широком ожерелье с эмалью, с золотыми браслетами на полных, волосатых руках.

— Ты не ливиец? — спросил он, видя, что Ахилл очнулся.

— Нет, — ответил тот, с трудом размыкая окровавленные губы. — Я троянец.

— Вот как! — человек, казалось, был удивлён. — И ты не знаешь, что иноземцам разрешено приставать к берегам Египта только в установленных для этого гаванях[36]?

— Знаю, — Ахилл засмеялся бы, не будь ему так больно. — Я и не приставал. Наш корабль разбило бурей. Почему вы напали на меня?

Тут уже усмехнулся человек в ожерелье.

— Тебя приняли за мятежника-ливийца, которого давно разыскивает наша стража. Но такая добыча, как ты, тоже неплоха. Мы отвезём тебя к номарху, и пускай он решает, что с тобой делать. Ты явился сюда без ведома наших властей, напал на наших воинов, и по закону должен быть обращён в рабство.

— А вот это вряд ли получится! — почти спокойно сказал герой, и только сверкнувшее в его глазах бешенство выдало то, что он почувствовал.

В это время двое воинов поднесли к ним что-то длинное и, пыхтя от затраченных усилий, остановились.

— Это твоё? — спросил начальник, указывая пленнику на то, что они притащили.

Ахилл взглянул и едва не вскрикнул, узнав своё копьё! Оно оставалось на корабле, когда их швырнуло на камни. Выходит, прибоем его выкинуло на берег. Как же сильны были волны, если справились с древком «пелионского ясеня», окованным железными полосами!

— Моё, — ответил герой и отвернулся.

О, если бы он мог сейчас взять своё верное копьё в руки!

Человек в ожерелье что-то приказал воинам, и они понесли «пелионский ясень» к одной из лодок.

— Номарх будет доволен! — воскликнул, обращаясь к начальнику, статный юноша, одетый почти так же, как и тот и, очевидно, его помощник. — Это копьё он сможет дорога продать, хоть самому везиру! Ну, а этого красавчика, думаю, наш номарх захочет оставить себе... Слышишь, ты, разбойник, может статься, повелитель Нижнего нома посадит тебя в клетку, как диковинного зверя? А?

И он расхохотался, довольный своей шуткой.

— Если только номарх такой же дурак, как ты! — спокойно проговорил Ахилл, наконец вспомнив, как звучит по-египетски слово «дурак».

По выражению лица молодого египтянина он тут же понял, что не зря напрягал память.

— Ах вот как, шакал поганый! Ну, ты у меня заскулишь! Эй, воины, ну-ка поверните эту тушу мордой вниз! Посмотрим, что крепче — ты или мой бич...

Длинный ремень засвистел в воздухе. Ахиллу показалось, что его ударили полосой раскалённого железа, так пронзительна была боль. Он не вскрикнул и не застонал только потому, что уже долго заставлял себя терпеть и крепиться. Второй удар был ещё страшнее, третий пришёлся по хребту и почти лишил его сознания. Руки героя были связаны сзади от локтей, и бич, впиваясь ему в спину и оставляя на ней базовые вздутые рубцы, одновременно полосовал плечи, и на каменных буграх мускулов сразу выступила кровь. Ещё удар, ещё...

— Яхмес, остановись! — человек в ожерелье сердито схватил юношу за руку. — Ты хочешь, чтобы в подарок номарху мы привезли труп? У него же и так разбита голова и всё тело в кровоподтёках. Не будь ему уже худо, мы бы вряд ли взяли его. Мёртвый он недорого будет стоить.

— Я хочу, чтобы он завопил хоть разочек! — прорычал юноша. — Ты что, не слышал: он обозвал меня дураком!

— Повтори это всем, кого встретишь, Яхмес, и после этого считай себя умным... У номарха найдётся много способов усмирить пыл этого чужеземца. Найдутся и такие средства, по сравнению с которыми твой бич покажется ему детской лаской. Наше дело — довезти его живым, понял? — и начальник махнул рукой воинам. — Грузите пленного в лодку и залезайте сами! Пора отправляться.

Глава 2

Вёсла гребцов мерно и звучно плескали за бортом, и это усиливало жажду, ставшую уже непереносимой. Больше всего Ахиллу хотелось потерять сознание, но милосердное забытье не приходило к нему. Возможно, ему изменило бы мужество и он попросил бы воды, но прямо против него, на носу лодки, сидел Яхмес, подававший команды гребцам, значит, просить пришлось бы у него, а он, кажется, только этого и ждал.

Ахилл закрыл глаза. Белое раскалённое небо выжигало зрачки, зной становился невыносимым. Герой чувствовал, как всё сильнее врезаются ремни в отёкшие руки и ноги, и спрашивал себя, на сколько ещё у него хватит сил... Никогда в жизни ему не было так больно.

Наступил полдень. Яхмес посадил вместо себя одного из воинов и, скрывшись под небольшим навесом на корме, заснул на расстеленных там циновках из папируса.

Один из египтян подошёл к пленнику и, опасливо покосившись в сторону навеса, тронул рукой влажное от пота и крови плечо Ахилла.

— Эй! — прошептал он.

Герой открыл глаза. Обведённые красной каёмкой, они были мутны, их взгляд уже почти ничего не выражал.

— На, выпей!

Воспалённых губ пленника коснулось горло глиняной фляги. Ахилл едва не захлебнулся, делая глоток за глотком, глухо закашлялся, вновь дотянулся губами до фляги и допил то, что там оставалось.

— Спасибо, — сказал он и подумал, что слышит чей-то чужой, хриплый и слабый голос.

— Т-с-с! — испугался воин. — Или меня накажут...

— Я не забуду того, что ты сделал, — едва слышно прошептал герой. — Послушай... Быть может, меня станут искать. Моё имя Ахилл, я брат царя Трои, Гектора. Если он жив, он меня не оставит и сумеет вознаградить того, кто мне помог. А теперь отойди от меня, не то заметят гребцы, да и этот урод может проснуться.

— Яхмес-то? — на тронутом морщинками, очень смуглом лице воина появилась грустная усмешка. — Он мне племянник, хотя и начальник надо мной. Его покойный отец был роднёй номарху. Мать, моя сестра, умерла рано, а вторая моя сестра, тётка его, дура старая, баловала Яхмеса, как девчонку, и испортила. Он не такой уж плохой, но обидчивый и вспыльчивый страшно. Возьмёт иногда и ударит просто за неловкое слово. Мы все дрожим от одной мысли, что он может разгневаться.

Несмотря на невыносимую боль Ахилл вдруг тихо рассмеялся.

— Я тоже такой! — сказал он удивлённому египтянину. — Только бить человека со связанными руками я не стал бы... Потому он и дурак.

Вода принесла некоторое облегчение, и троянец впал в полузабытье. При этом он продолжал чувствовать боль, и какие-то смутные видения стали возникать перед ним, иногда пугая мыслью, что у него мутится рассудок. Он то и дело видел громадную чёрную волну, ту, что накрыла их корабль и раздавила его о камни, но вместо холода эта волна несла огненный жар и нестерпимо обжигала тело. Он падал куда-то в бездонную пропасть и, падая, видел, как сверху кто-то протягивает ему руку, но он не мог до этой руки дотянуться. Кажется, то была Пентесилея... Лицо Гектора возникало из клубов красного тумана, брат что-то говорил ему, но что? Сквозь гул в ушах он не различал слов. И вдруг яснее всего проступило лицо женщины, окружённое пышными волосами, тёмными с проседью. Покрытое рисунком морщинок, прекрасное, единственное на свете лицо. «Всё будет хорошо, мой маленький! Ты же такой сильный! Самый сильный из моих сыновей! Ты должен вернуться домой... Я жду вас с Гектором!»

— Мама! — прошептал герой и понял, что готов заплакать. — Мама... Как мало я видел тебя!

Ахиллу стало стыдно за свою слабость. «Что ж ты так размазался? — зло подумал он. — Соберись с силами и думай, думай! Надо что-то придумать. Вот уже вечереет, сейчас станет темнеть. В темноте нужно попробовать как-то освободиться. Но как? Если бы нож! Да и от него уже не было бы проку: пальцы совершенно онемели, я не смогу ими шевелить. Окликнуть этого египтянина, что дал мне воды, сказать, что сильно врезались ремни, попросить их ослабить? Чепуха, кто ему позволит! А ведь если их и в самом деле не ослабить, то к утру я могу остаться без рук и без ног. Где там этот, в ожерелье? Вроде бы он не глупец — надо сказать ему, что везти к номарху одно туловище — лишние хлопоты. Любым путём заставить их развязать ремни! Но на это мало надежды — у них большой опыт обращения с пленными. Надо самому. И ведь моё копьё здесь же — вон оно лежит вдоль борта. В темноте можно бы попробовать подползти к нему и перетереть ремни об острый край наконечника. Ну да, как же! Тут-то они не сглупят — если я сдвинусь с места, заметят непременно».

Сумерки быстро сменились темнотой, но на небе проступило зарево восходящей луны, и, по-видимому, решено было не приставать к берегу. Воины поочерёдно сменялись на вёслах, усиленно гребя против течения. На лодке, что плыла первой, зажгли факелы, и Яхмес приказал зажечь один факел и на носу их лодки. Он подошёл к пленнику, вгляделся при неверном свете в его тёмное от боли лицо и негромко спросил:

— Ну что? Попросишь у меня прощения?

— Нет.

У Ахилла просто не было сил сказать ещё что-нибудь и, возможно, египтянин это понял.

— Однако, если ты подохнешь, у меня будут неприятности... Эй, кто-нибудь, дайте ему воды, или он не доживёт до утра.

Из шестнадцати воинов, находившихся в лодке, восемь легли отдыхать, остальные, сидя четырьмя парами вдоль бортов, мерно гребли, неуклонно толкая судёнышко вперёд. Они шли близко от берега, там, где течение Нила было слабее.

Сквозь мерный плеск вёсел Ахиллу показалось, как что-то легко царапнуло борт. Потом послышался тихий шорох, и вдруг влажная маленькая рука коснулась его плеча.

— Ахилл!

Он вздрогнул, поначалу решив, что ему почудилось. И тут же, повернув голову, увидел распластавшуюся рядом крохотную фигурку.

— Авлона...

— Тихо, тихо. Постарайся повернуться на бок. Только чтобы не было слышно.

Он с трудом сдвинул с места отяжелевшее тело и едва не закричал: повернуться пришлось на ту сторону, где были сломаны рёбра.

— Пентесилея? — прохрипел он. — Где она?

— Она жива, и всё хорошо! — шептала девочка, осторожно нащупывая ремни. — У неё начались роды, и она не смогла сама поплыть за лодкой. Но она невредима...

Ахилл ощутил, как тонкое лезвие ножа скользнуло по его руке. Ремни были толстые и необыкновенно прочные, и даже острейшим боевым ножом амазонки нелегко было разрезать их, тем более что над ними грудилась десятилетняя девочка.

Вот один ремень лопнул, потом второй, их давление стало ослабевать, но невыносимая боль только усиливалась — кровь, вновь поступая в онемевшие члены, возвращала им чувствительность.

— Потерпи! — прошептала Авлона, ощущая мучительные конвульсии, сотрясающие тело героя. — Я сейчас...

И в этот момент один из гребцов обернулся, собираясь что-то сказать сидящему позади него, и его взгляд, невольно скользнувший в сторону пленника, уловил какое-то непонятное движение. Загадочный великан с его исполинской силой внушал египтянам трепет, и всё, что было с ним связано, обостряло их внимание.

— Эй, что там такое?! Там будто кто-то есть! — воскликнул воин.

И тотчас обернулись все.

— Ныряй! — шепнул Ахилл. — Быстрее, ну! Я сам справлюсь!

К счастью, Авлона была приучена мгновенно исполнять приказания, обдумывая их уже после исполнения. Впрочем, она и соображала достаточно быстро и сразу поняла, что ей ни в коем случае нельзя оказаться в руках египтян, не то она уже никак не поможет ни Ахиллу, ни своей царице. В мгновение ока девочка перекинулась через борт лодки и исчезла в воде. Однако она не отплыла в сторону, а использовала давний приём амазонок: неглубоко, но прочно вонзила свой нож в борт ниже уровня воды и ухватилась за него, выставив на поверхность лишь кончик носа для дыхания. В таком положении она, кроме того, отлично слышала всё, что происходило в лодке.

— Что там, Неби? — Что такое ты увидел?

— Я тоже видел — что-то прыгнуло за борт!

— Кто-то был в лодке!

Возбуждённые голоса гребцов сливались в нестройный гул.

— Что случилось?! — закричал Яхмес, просыпаясь и вскакивая на ноги.

— Здесь кто-то был!

— Кто-то чужой!

— Кто-то был около чужеземца!

Яхмес выхватил меч.

— Скорее посмотрите: его не пытались развязать? Ремни не повреждены?! Четверо на вёслах, остальные сюда!

Но едва египтяне повскакали со своих мест, как их пленник, глухо и страшно зарычав, изогнулся всем телом, привстал на колени и... Рывок, ещё рывок, и оставшиеся три ремённые петли лопнули, не выдержав чудовищного напряжения. Кожа на запястьях троянца была содрана, кровь брызнула во все стороны, но его руки освободились и, прежде чем египетские воины успели что-либо понять и сообразить, Ахилл, рванувшись всем телом вперёд, подхватил своё громадное копьё и его наконечником провёл по ремням, стянувшим ноги. Ремни упали, и в следующее мгновение пленник вскочил во весь рост.

— Ну! Шакальи отродья, ко мне! — загремел его голос, и копьё одним движением сразило двоих ринувшихся к троянцу воинов.

— Стреляйте! — закричал Яхмес, хватая лук. — Стреляйте!

И тут же ничком бросился на дно лодки, успев увидеть мелькнувшее в воздухе чудовищное древко.

— Вторая лодка разворачивается! У них луки! Прыгай, Ахилл, прыгай! — закричала Авлона, высовываясь из воды и подтягиваясь на одной руке над бортом. — Скорее!

Взмахом руки герой оглушил ещё одного египтянина, пытавшегося его схватить и, не выпуская из рук копья, прыгнул за борт.

Глава 3

Три или четыре стрелы вонзились в воду возле его головы, едва Ахилл вынырнул. Он погрузился снова, проплыл под водой, сколько мог, опять показался на поверхности и увидел, что берег, вдоль которого двигались лодки, находится примерно в сотне локтей. Течение сносило его, грести приходилось одной рукой, нарастало головокружение, и Ахилл понял, что, если не выберется на сушу, то потеряет сознание и утонет. Лодка, с которой он спрыгнул, догоняла его, шестеро гребцов бешено работали вёслами, остальные, как и гребцы во второй лодке, взялись за луки.

— Налегайте! — орал Яхмес. — Ну же, ну!

Ярость придала троянцу сил. Подавляя дурноту, он снова нырнул, проплыл под водой навстречу лодке и, оказавшись под тёмным выпуклым днищем, снизу ударил в него копьём. Раздался треск — копьё пропою доски насквозь. Египтяне в лодке испуганно завопили. Ахилл выдернул копьё, вынырнул, чувствуя, что начинает захлёбываться, и обернулся ко второй лодке. Там, очевидно, поняли, что произошло — луна ярко светила, да и вопли гребцов в судёнышке, внезапно наполнившемся водой, предупредили остальных об опасности.

— Назад! не подпускать его близко! — закричал командовавший второй лодкой человек в ожерелье. — Цельтесь и стреляйте! Иначе этот демон нас всех потопит!

«На вёслах они легко уйдут от меня и застрелят прежде, чем я подплыву, — подумал герой. — Луки у них отличные...»

Он вновь направился к берегу, воспользовавшись тем, что тонущая лодка оказалась в это время между ним и второй лодкой. Ещё несколько взмахов — и его ноги коснулись дна. Рядом вынырнула Авлона.

— Ты как? — тревожно спросила она, увидав, что рана на лбу героя сильно кровоточит и лицо в лунном свете кажется восковой маской. — Продержишься?

— А что мне остаётся? — выдохнул он, сплёвывая.

Они почти одновременно выскочили на берег, пустой, песчаный, скупо заросший кустами и камышом. Невдалеке, на фоне лунного неба, рисовались какие-то постройки, загадочные и неживые, точно призраки.

В это время повреждённая лодка тоже приблизилась к берегу, оказавшись локтях в ста от беглецов. Египтяне попрыгали с неё и, по пояс в воде, принялись вытаскивать судёнышко на сушу, чтобы не дать ему потонуть. И только Яхмес, потеряв голову от ярости, схватил лук и, наложив стрелу, пустил её в Ахилла. Герой услышал предостерегающий крик Авлоны, отшатнулся в сторону, и стрела скользнула по его левой руке выше локтя, оставив ещё один кровавый след рядом с рубцами от бича.

— Остановись, Яхмес! — закричал пожилой египтянин, тот, который днём украдкой дал пленнику напиться. — Стой, или он нас убьёт!

Но юноша не обратил внимания на возглас своего дяди. Он поспешно тянул из колчана вторую стрелу. Хотя вряд ли успел бы пустить её. Ахилл был от него уже в десятке шагов, и спустя пару мгновений «пелионский ясень» проткнул бы египтянина насквозь.

И вот в тот самый момент, когда троянец уже занёс копьё, у Яхмеса вдруг вырвался дикий и страшный вопль, и он, выронив лук, рухнул лицом в воду. Тотчас отчаянно закричал его дядя, и ему ответили крики ужаса с повреждённой лодки. Вода там, где упал молодой воин, вздулась пузырём и вспенилась, заходила ходуном. Видно было, как Яхмес, извиваясь, пытается ухватиться руками за дно, но некая чудовищная сила быстро и неуклонно оттаскивает его назад. В какой-то миг эта сила перевернула его головой вниз, и над водой вздыбилась гигантская морда с неимоверной пастью. Меж вытянутыми на три локтя челюстями была до колена зажата правая нога Яхмеса.

Ахилл много слышал о крокодилах, однако увидал его впервые в жизни, даже не подозревая, что видит, вероятно, одного из самых крупных гадов этой породы. Облик чудовища, хвост которого вспенил мутную воду в добрых двух десятках локтей от головы, поразил героя. Уже потом у него пронеслась мысль, что именно так могут выглядеть обитающие в Тартаре гнусные порождения Ехидны, обретшие плоть демоны, воплощающие зло. Ещё позднее он спросил себя, что толкнуло era сделать то, что он сделал в следующий миг: отвращение к этой немыслимой твари с тупыми кровавыми глазками, привычка принимать бой во всех случаях, когда других парализует страх, или он успел услышать горестный вопль старого египтянина? Так или иначе, он метнул копьё, и оно, войдя в бок чудовища, пригвоздило тварь ко дну.

Раздался глухой мощный рёв, похожий на усиленное во много раз мычание быка. Быть может, крокодил получил смертельную рану, но в его отвратительном теле был огромный запас жизненных сил, и он, рванувшись, выдернул копьё из песка. Оно продолжало торчать в его боку, и кровь мутными облаками поползла по воде. При этом гад не разжал своих жутких челюстей, лишь ещё выше задрал морду, так что отчаянно бьющееся человеческое тело оказалось целиком над водой.

— Ах ты, скотина живучая! — взревел Ахилл, уже охваченный обычным непреодолимым упоением боя, и кинулся в воду.

Ещё будучи мальчиком, он слышал от Хирона увлекательные рассказы о том, как обитающие в непроходимых лесах к западу от Египта гигантские обезьяны убивают крокодилов, если те рискуют нападать на них... Правда, вряд ли нашлась бы обезьяна, даже самая могучая, что справилась бы с таким великаном, но Ахилл этого не знал, да и не раздумывал об этом. Он помнил из уроков своего учителя, что у всякого живого существа, обладающего скелетом, подвижна только одна из челюстей — нижняя, и хотя казалось, что у этого гада всё наоборот, наоборот быть не могло. И герой, подбежав к крокодилу, крепко вцепился левой рукой в край его верхней челюсти, так, что пальцы прошли меж жутких скользких зубов, а правой схватился за нижнюю челюсть гада и что есть силы рванул...

Послышался громкий треск и затем ещё более жуткий вой, который почти тотчас смолк. Тело Яхмеса с плеском упало в воду, а чудовище конвульсивно рванулось с такой силой, что Ахилл не устоял на ногах. Мгновением позже он вскочил по пояс в воде и увидел, что отвратительное длинное тело бьётся в агонии локтях в десяти от берега. «Пелионский ясень» всё ещё торчал боку рептилии и герою оставалось лишь подбежать и вырвать копьё из туши.

— Ты убил его! Убил! — крикнула Авлона.

Девочка стояла на берегу, сжимая в руке лук Яхмеса, который успела подхватить из воды вместе со стрелой, но так и не выстрелила. Впрочем, едва ли стрела пробила бы мощный чешуйчатый панцирь водяной твари...

Пожилой египтянин в это время вытащил из воды бесчувственное тело своего племянника. Правая йога юноши ниже колена была сплошь в крови, смуглое лицо стало совершенно жёлтым. Двое или трое воинов с повреждённой лодки кинулись на помощь, но в страхе остановились, увидав, как Ахилл, выпрямившись, выходит на берег.

Трудно сказать, видели ли на второй лодке всё произошедшее и до конца ли поняли, что произошло. Так или иначе, человек в ожерелье вновь что-то крикнул гребцам, и в воздухе опять засвистели стрелы. Одна из них попала Ахиллу в плечо, другая вонзилась в ногу.

— Не стреляйте, мерзавцы! — заорал дядя Яхмеса. — Гнев Изиды да падёт на вас! Не стреляйте!

Однако воины продолжали стрелять. Лодка была в ста с лишним локтях от берега, и Ахилл в любом случае не успел бы доплыть до неё. Бросить копьё? Но тогда у него не останется оружия, а их всех одним броском не убьёшь...

— Цельтесь ему в руки и в ноги! — кричал начальник, стоя на носу лодки. — Если повезёт, мы ещё можем его захватить! Все разом нацеливаемся, а потом...

— Беги! — крикнула Авлона и в тот же миг выстрелила. Человек в ожерелье взмахнул руками и рухнул с громким всплеском.

Мгновенное замешательство воинов спасло беглецов. Что есть силы они побежали к видневшимся вдали постройкам. Однако опомнившиеся египтяне опять схватились за луки. Ахилл почувствовал толчок в спину, один, второй... Боли от вонзавшихся стрел он почти не ощущал, оглушённый болью в голове. Он увидел, как Авлона упала, и содрогнулся от ужаса, но девочка не была ранена, просто споткнулась, не выдержав стремительности бега. Герой на ходу подхватил её и помчался со всей быстротой, на какую был способен, вскинув на плечо невесомое тельце.

— На реке появился большой корабль! — выдохнула ему в ухо маленькая амазонка. — Он спешит на помощь лодке... Там много воинов, они тоже с луками. Теперь им нас не достать стрелами, но они высаживаются на берег. Их не меньше сотни.

— Если меня убьют, убегай! — прохрипел герой, понимая, что бежит уже на последнем дыхании, ощущая, как кровь горячими струйками течёт по спине и ногам, заливает лицо. — Ищи Пентесилею, Гектора... Слышишь?

— Мы уже рядом, Ахилл! Вот уже эти дома...

Они действительно добежали до странных построек, но домами их назвать было нельзя. Вблизи, в полуреальном лунном свете, они казались ещё более неживыми. То были в большинстве своём кирпичные прямоугольные невысокие здания, без окон, со входами, одинаково обращёнными на восток, тёмными, как пещеры. Некоторые постройки были более или менее сильно разрушены, другие выглядели целыми и относительно новыми. Вдали над ними возвышались гранёные треугольные громады, и рисовался зловещий силуэт сфинкса.

— Город мёртвых! — прошептал Ахилл, останавливаясь и опуская на землю девочку — Старое египетское кладбище... Нам нужно укрыться в одной из этих гробниц, Авлона. Там, по крайней мере, они не достанут меня издали своими стрелами, а уж в руки им я больше не дамся!

Они находились уже между гробницами, и их не видно было с берега, но голоса воинов долетали до беглецов, постепенно приближаясь. Было ясно, что египтян очень много, и что они намерены отыскать грозного чужеземца во что бы то ни стало.

Ахилл чувствовал, что быстро теряет силы. Раны были опасны, и он потерял очень много крови. Гул в ушах заглушал все остальные звуки, в ногах росла непреодолимая тяжесть, руки немели и отнимались, пальцы последним усилием стискивали древко копья. В глазах стало так темно, что он почти ничего не видел.

— Сюда! — прошептала Авлона, увлекая его в полуразрушенный портал.

В старой гробнице был отчасти разрушен и потолок, и лунный свет проникал в два смежных помещения, усыпанных битым кирпичом и осколками всевозможных сосудов, некогда оставленных здесь при погребении мумии. Однако самой мумии и даже гроба уже не было — в центре второй комнаты в полу чернело большое прямоугольное отверстие. Плита, которой оно было прежде закрыто, была наполовину сдвинута — по-видимому, грабителями, обчистившими погребальную камеру, которая теперь была совершенно пуста.

Ахилл слышал не раз, что в Египте существуют грабители, живущие за счёт опустошения гробниц. Лучшее, что их ожидает, если они попадаются за этим занятием, — долгие пытки и пожизненное рабство, однако пожива зачастую бывает велика, и алчность искушает всё новых искателей сокровищ мертвецов. Их не страшит даже гнев мстительных египетских богов.

Погребальная камера, лишь немного освещённая рассеянным светом луны, была восьми локтей в дайну, четырёх в ширину и около пяти локтей в глубину. Увидав её, Ахилл остановился.

— Авлона, — прошептал он хрипло. — У меня в ушах шумит, я ничего не слышу... Далеко египтяне?

Девочка вслушалась.

— Они ещё только подходят к гробницам. Судя по голосам, идут цепью, чтобы всё осмотреть.

— Попробуем здесь укрыться — сказал герой, трогая ногой каменную плиту на краю погребальной ямы. — Прыгай.

Юная лазутчица повиновалась. Ахилл опустил вниз своё копьё, затем ухватился за края плиты и сдвинул её так, что она наполовину закрыла отверстие в полу, после чего сам залез внутрь и, стоя на коленях, уперев ладони в нижнюю часть плиты, стал двигать её дальше, чтобы закрыть яму до конца.

— Постой! — воскликнула Авлона, живо сообразив, что он собирается сделать. — Оставь щель, чтобы мне пролезть. Я сейчас!

Она подпрыгнула, подтянулась на руках и мигом выскользнула наружу. Вслушалась, определяя, где находятся ближайшие из их преследователей, затем вышла из гробницы и сорвала веточку с росшего рядом чахлого куста, тщательно следя, чтобы надлом оказался там, где его скрывают другие ветви. Затем маленькая амазонка прошла назад по их пути и веточкой аккуратно размела в стороны песок и пыль, стирая самые лёгкие следы и особенно внимательно уничтожая капли и брызги крови, которых на земле оставалось немало, хоть пыль и впитывала их, как губка. Так, заметая следы, она вновь дошла до гробницы, вошла внутрь и самым тщательным образом стёрла полосы на пыльном полу, там, где проехала сдвинутая Ахиллом каменная плита. Потом девочка ящерицей проскользнула назад, в неширокую щель между краем плиты и краем погребальной камеры.

— Задвигай до конца! — шепнула она, спрыгивая вниз.

Ахилл сдвинул плиту до кромки отверстия, оставив лишь самую узкую, незаметную извне щёлку.

— Даже если кто-то из них что-нибудь заподозрит, эту плиту сдвинут разве что девять-десять человек! — шепнул он, опускаясь лицом вниз на шершавый пол, усыпанный битыми черепками. — Надеюсь, когда они уйдут, я ещё буду в силах отодвинуть этот камень...

Голоса преследователей доносились теперь вполне отчётливо, и если Авлона не понимала ни слова из их разговоров, то Ахилл улавливал отдельные слова и фразы, хотя по-прежнему нарастающий шум в ушах не давал ему вслушиваться.

— Надо осмотреть все гробницы. Они, конечно, спрятались в одной из них.

— Факелы сюда давайте! Эй, вы трое, со мной! В одиночку здесь ходить нельзя. И держите стрелы на тетиве: если только он на нас кинется, надо тотчас стрелять!

— Здесь их нет. Там, где он бежал, оставались следы крови. А тут чисто.

— Всё равно, нужно посмотреть. Нельзя упустить его — он очень опасен.

— Проще бы выставить караулы на берегу. Куда он отсюда денется? За городом мёртвых на десятки дней пути — одна пустыня.

Судя по шагам, несколько человек вошли в гробницу, в которой скрывались беглецы. Здесь шаги звучали более гулко. Слышно было, как потрескивают факелы.

— Никого?

— Да, пусто. Могила закрыта плитой, значит, и там никого нет. И потом, здесь столько пыли, что следов не могло не остаться. Идём отсюда.

— Идём. Ну куда, в самом деле, они могли исчезнуть?

— Где-то здесь. Если только и действительно не побежали дальше, в пустыню.

— Тогда им конец!

Шаги и голоса понемногу удалились.

— Кажется, они ушли, — прошептал Ахилл, прислушиваясь.

— Погоди!

Авлона приложила ухо к стене, вся напряглась.

— Они прошли дальше по этому городу мёртвых... Надо ждать, пока не вернутся к реке.

Герой с усилием вздохнул.

— Я сдвину плиту немного, чтобы ты могла выбраться... Нельзя ждать дольше, я уже почти без памяти...

Ахилл немного отодвинул каменную крышку и, от усилия потеряв равновесие, опрокинулся назад. Тотчас у него вырвался короткий глухой стон: стрелы, торчавшие в спине, причинили такую страшную боль, что ему показалось, будто они прошли насквозь. Он привстал, задыхаясь, хрипя, взмахнул рукой позади себя, обломив одно древко, затем конвульсивно согнулся и вновь упал ничком.

Ещё миг, и сознание поглотил густой и абсолютно глухой мрак.

Глава 4

Когда он очнулся, было уже почти светло. В щель, оставленную между плитой и краем погребальной ямы, скупо проникал серый тусклый свет. Герой попробовал привстать и почувствовал, как голова и всё тело отзываются мучительной болью. Он сжал зубы, подавляя стон, поднялся на колени и тихо позвал:

— Авлона!

— Я здесь! — отозвалась она сверху. — Сможешь сдвинуть плиту и вылезти оттуда?

— Попробую, — он не узнавал своего голоса, так хрипло и глухо тот звучал. — Они ушли, да?

— Ушли. Всю ночь бродили по кладбищу, всех шакалов распугали. Тебе дать воды?

— А есть? Дай.

Он уже наполовину сдвинул плиту, которая теперь казалась ему страшно тяжёлой, и осторожно, стараясь не задеть торчащих из спины обломков стрел, привстал над краем ямы. Девочка тут же протянула ему чисто вымытый черенок, и он одним глотком выпил мутноватую, но прохладную воду. Это сразу придало сил. Герой подтянулся, морщась от боли в спине и в плече, также пронзённом стрелой, и вылез из погребальной камеры.

В гробнице царил утренний полусумрак и тишина, нарушаемая лёгким потрескиванием сухих веток. Крошечный костерок, почти совсем не дымивший, плясал в квадратном очажке между четырёх битых кирпичей. Ещё два кирпича лежали наискосок по ушам очажка и, опираясь на них, над огнём возвышалась половинка глиняного кувшина, когда-то, должно быть, красивого. Вода, наполнявшая этот сосуд почти до краёв, уже закипала. Возле стоял ещё один бывший кувшин, без ручки и с совершенно отбитым горлышком. Должно быть, из него Авлона и налила воды в черенок. Рядом лежала охапка камыша и листья водяной лилии.

— Когда они ушли, я послушала землю, поняла, что они далеко, и пошла к реке за водой, пока ещё только-только светало, — сказала девочка. — Два раза ходила — принесла ещё веток для костра, камыша и листьев.

— Тебя могли увидеть.

— Не могли, я не показывалась. Берег пуст, но на другом берегу реки появлялись люди, воины. Там нет ни посёлка, ни города, однако, наверное, дальше по реке они есть. С рассветом на воде показались лодки, а за рекой двигались какие-то повозки, запряжённые быками, там дорога, наверное... Воины могут вернуться, Ахилл! Они не оставят тебя в покое.

— Скорее всего не оставят, — проговорил он, нахмурившись. — Но нам пока не уйти: мне здорово попало, Авлона. Пожалуй, сильнее, чем когда-либо. Ты сможешь вынуть стрелы? Из плеча я сам вытащу, а из спины не смогу... Справишься?

— Постараюсь. Только раны нечем будет перевязать, кроме твоей набедренной повязки — моя-то кожаная... А твоей не хватит. Хорошо, я нашла на берегу платок, который кто-то из воинов потерял, и перевязала тебе голову.

Герой тронул рукой повязку на голове, которой поначалу даже не заметил, затем оглядел гробницу, уже довольно хорошо освещённую проникающим сквозь проломы в её сводах утренним светом.

— Здесь полно паутины. Если кровотечение несильное, комками паутины можно залепить раны не хуже, чем медовым пластырем. Собери её, Авлона. Сможешь туда забраться?

— Туда? — маленькая амазонка скользнула глазами по щербатым стенам гробницы. — По этим выбоинам разве что корова не забралась бы. Сейчас!

Пока она не хуже мухи лазала вверх и вниз по стенам, собирая серые клубки паутины, Ахилл, плотно закусив губу, вырвал стрелу из плеча. Вода в половинке кувшина закипела, и девочка, спустившись вниз, ловко подхватила разбитый сосуд, использовав в качестве прихватки свой пояс, отлила половину воды в помятую оловянную чашку, должно быть, тоже найденную среди развалин гробниц, а половинку кувшина вновь поставила на огонь, подкинув в костерок немного мелко накрошенных сучьев, и кинула в кипяток розоватую тушку какого-то небольшого зверька.

— Я подстрелила суслика, — объяснила маленькая амазонка. — Они здесь очень крупные, но всё равно есть почти нечего. Зато будет мясной отвар.

— Из чего же ты стреляла? — удивился Ахилл.

— Так ведь у меня остался лук этого египтянина, который хотел тебя застрелить и которого ты спас от водяного чудовища. Стрелы только не было, но я сделала её из прямой веточки. Она получилась короткая и тупая, её только и хватило, чтобы с десятка шагов убить такую зверушку... А так их не поймаешь, они шныряют получше мышей!

Говоря это, девочка проворно залепила паутиной ранку на плече героя, а затем обмотала его руку размочаленными стеблями камыша. То же самое она проделала с раной на ноге, из которой Ахилл выдернул стрелу ещё во время их бегства. Эта рана мало кровоточила, но она была над самым коленом и причиняла острую боль.

Приамид лёг лицом вниз на каменные плиты и постарался внушить себе, что самую сильную боль он уже вытерпел. Обе стрелы, что торчали в спине, вошли глубоко, и одна была против сердца, наверное, чуть-чуть его не достав. — Тащи! — приказал он Авлоне. — Сразу, резким рывком и строго вверх, не бойся, я буду лежать неподвижно, а если вскрикну, не обращай внимания.

Она стала возле него на колени и взялась за один из обломков.

— Ахилл... — впервые за эту ночь голосок девочки задрожал. — А откуда у тебя на спине эти багровые полосы? Их много, и они сильно вздулись, будто ожоги... И на плечах, и на руках такие же!

— Это меня били бичом, — ответил он совершенно спокойно. — Послушай, если рука у тебя будет так дрожать, ты сломаешь стрелу у меня в теле.

— Я найду того, кто это сделал, и вырежу ему печень! — крикнула девочка, и Ахилл подумал, что в это мгновение она, наверное, похожа не на свою сестру Андромаху, а на яростную и неукротимую Пентесилею, свою приёмную мать...

— Спасибо, Авлона, — герой чуть усмехнулся. — Ты храбрый воин, но, знаешь, я всю жизнь обходился без чьего-либо заступничества, я всегда сам за себя заступаюсь. Тащи. И если в ранках — гной, их придётся прижечь. Раскалишь один из наконечников и введёшь в ранку. Только сперва гной нужно отсосать. Для этого возьми полую камышинку. Сможешь?

— Это удобнее делать просто ртом, и этому меня учили, — ответила девочка твёрдо. — Я всё сделаю, как надо, потерпи...

Когда после извлечения второй стрелы и прижигания раны Ахилл вновь потерял сознание, Авлона наконец не выдержала и разревелась. Она знала, что амазонка, прошедшая посвящение, не имеет права плакать, тем более, до конца сражения, а это сражение ещё не окончилось, но Авлона ничего не могла с собой поделать. Она до крови искусала себе губы, пыталась задержать дыхание, но рыдала всё громче, размазывая ладошками по щекам слёзы и грязь. Она пыталась молиться Артемиде, покровительнице амазонок, но не могла сосредоточиться. Она ненавидела себя за слабость. Ведь царица, посылая её на помощь своему мужу, верила ей, верила, что всему её научила, что её приёмная дочь сможет сражаться, как взрослая воительница, и не струсит. А эти слёзы девочка считала трусостью...

Она вновь раскалила в очажке кончик стрелы, которая чуть-чуть не достала сердца Ахилла, и с яростью уколола себя в ногу. Резкая боль зажала горло горячим комком и остановила рыдания. Авлона отшвырнула стрелу, встала, подошла к полуразрушенному выходу из гробницы, где в столбе солнечного света лениво кружилась пыль, поднятая лёгким ветерком. За порогом была сухая земля, кое-где поросшая клочками серой, провяленной на солнце травы, несколько таких же полумёртвых кустиков, жёлтые заросли колючек, на которых трепыхались, зацепившись за них, тёмные клубки перекати-поля. Вокруг стояли жилища мёртвых, дважды умершие, потому что даже их неживые обитатели в большинстве своём их уже покинули. Воздух, нагретый утренним солнцем, начинал дрожать и струиться, делая очертания предметов нерезкими и неверными. Пронзительную тишину нарушал лишь негромкий свист сусликов да шуршание ящериц, иногда мелькавших на камнях и обломках кирпичей.

Авлона вслушалась, потом тронула рукой землю. Никого. Тогда она громко хлопнула в ладоши, раз, другой. Под полуразрушенным сводом звук был сухим, как земля кругом. Девочка села у входа на обломок спаянных извёсткой кирпичей и тихонько запела:

— Это что за песенка? — негромко спросил Ахилл, приподнимая голову. — И что за камень?

Авлона обернулась, улыбаясь:

— У амазонок любят петь эту песню после состязаний, когда все танцуют возле костров. А камень я видела — его часто находят у моря, только на севере его больше. Мы зовём его «греющий камень», потому что он всегда тёплый и не остывает даже зимой. Его вправляют в рукояти мечей. Когда он прозрачный, в нём всегда какие-то картины. А иногда там сидит мушка или муравей! Наши предки, говорят, верили, что когда мир титанов рушился, они плакали, и их слёзы застывали и становились такими камнями, и в них остались отражения того, что тогда было. Поэтому и песня такая.

— Красивая песня. Но что значит «ваши предки»? Ты — амазонка, но предки у нас с тобой одни и те же. Ты — троянка, такая же, как я.

— Конечно! — Авлона подошла к очажку и зачерпнув кусочком черепка отвар, попробовала его. — Просто я этого долго не знала, как и ты. А вкусно получилось! Тебе надо обязательно поесть.

— И тебе тоже, — Ахилл приподнялся и, подавляя стон, заставил себя сесть. — Слушай, девочка, ты всё сделала, как надо. Ты — умница. Но у меня, кажется, начинается лихорадка. Видишь, сколько сразу выступило йота? И в руках и ногах какая-то дурацкая дрожь... Когда я очнулся, мне сразу стало очень жарко, а сейчас трясёт от холода. Все признаки лихорадки.

— Что надо сделать? — быстро спросила Авлона.

Ахилл мягко усадил её рядом с собой на охапку камыша и здоровой рукой ласково обнял тоненькие плечи. Он отлично видел грязные полоски на щеках девочки, но не показал виду, что заметил её слабость, зная, как ей это будет обидно.

— Сначала давай поедим. Честно сказать, мне не хочется сеть, но я знаю, что это нужно. А вечером тебе придётся сходить к реке — впрочем, ты же всё равно пойдёшь за водой... Возможно, я и сам дошёл бы, но меня будет с того берега гораздо виднее, чем тебя.

— Конечно! — встрепенулась Авлона. — И раны могут начать кровоточить, а тогда на земле будут следы. Нет, тебе нельзя идти. А что надо принести, кроме воды?

— У заводи, где мы выбрались на берег, я видел ивовые кусты. Отвар ивовой коры снимает лихорадку. Чаще всего снимает. И ещё там растут водяные лилии. Ты принесла листья, но надо принести несколько корней. Хирон учил меня делать из них кашицу, которая помогает уменьшить воспаление ран. Только ныряй с великой осторожностью! Ты видела, что за твари здесь водятся.

Девочка покачала головой.

— Водяное чудовище очень большое. Оно не может плыть совсем бесшумно. Рыбы — и те бесшумно не плавают. Я не могу не почувствовать его, если оно подплывёт. И у меня сеть нож!

Ахилл не удержался и провёл ладонью по спутавшимся бронзовым волосам Авлоны.

— Я знаю, что ты ничего не боишься. Но лучше сейчас не вступай в битву, если её можно избежать. Нам надо остаться живыми... Ну, давай сюда своего суслика, поделим его. А бульон придётся черпать этим осколком по очереди — мы не во дворце моего отца, и у нас очень мало посуды...

Глава 5

Ахилл пролежал в лихорадке трое суток. Мучительный, ломающий суставы озноб сменялся не менее жестоким жаром, головокружение и боль во всём теле иногда становились настолько нестерпимы, что он искусал себя ладони, чтобы не кричать. Он делал это не только потому, что боялся выдать их убежище врагам либо кому-то, кто случайно забредёт в город мёртвых и сможет потом о них рассказать. Ему не хотелось пугать Авлону, которая и так была вне себя от страха за него. Ночами бывали приступы горячечного бреда, но Ахилл умудрялся быстро выходить из тяжкого забытья, и возможно, что постоянные волевые усилия спасли его — он боролся не только всеми силами своего могучего тела, но и всеми силами души, отчаянно желая выжить и вновь увидеть всех, кого любил.

Уже в первый день, собрав последние силы, герой поднял плиту, под которой они с Авлоной прятались от преследователей, и, поставив её вертикально, на три четверти закрыл входное отверстие гробницы. У основания плиты они навалили обломков камня и кирпича. Снаружи всё выглядело так, будто плита сама упала откуда-то сверху, тем более что Авлона с кошачьей хитростью вкопала возле плиты полусухой кустик так, будто он рос тут всегда. Взрослому человеку было теперь не войти внутрь гробницы, да и шакалы ночами не могли проникнуть в убежище беглецов. Зато Авлона перелезала через заслон и просачивалась в оставленное сверху отверстие без малейшего усилия.

Как оказалось, эта предосторожность была не напрасна. На второй день берег снова огласился шумом и звоном щитов, и египетские воины длинными цепями окружили город мёртвых и стали осматривать его «улицы», заходя в гробницы и пытаясь обнаружить следы беглецов. Впрочем, они были достаточно осторожны — должно быть, о невероятном великане уже пошли всевозможные легенды, и его стали бояться. Но для осторожности воинов была и другая причина: гробницы, особенно старые, нередко таили в себе капканы и ловушки, устроенные при их сооружении и предназначенные для охраны мумий и их посмертных богатств от грабителей. Кроме того, хотя Ахиллу и некуда было деваться: за кладбищем внимательно наблюдали с другого берега, и беглецы не могли покинуть его незаметно, а дальше кладбища действительно лежала пустыня — тем не менее невероятная сила и выносливость чужеземца внушали египтянам мысль и о каких-то его необычайных возможностях. Может быть, он способен даже долгое время жить в пустыне без пищи и воды? Правда, из разговоров воинов, к которым Ахилл, несмотря на мучившую его лихорадку и слабость, всё же сумел прислушаться, герой понял, что многие уверены в его гибели.

— А что? — говорил один воин другому. — Он же не знает, как далеко тянется пустыня. Ушёл в неё вместе с этим мальчишкой, да в первый же день и свалился. Мне говорили, что несколько стрел воины Рашаты успели в него всадить, пока мальчишка не подстрелил Рашату, да и после того ещё стреляли...

— Ранили этого чужеземца точно, да только уж больно он крепок... — отозвался второй воин, — не знаю, как вы все, а меня не очень тянет его найти! Мы видели крокодила, которого он убил голыми руками — его потом вынесло на отмель. Такого большущего я в жизни не видал, а этот демон разорвал ему пасть, как лягушонку!

— Да, ему в руки лучше не попадаться... — донёсся третий голос. — Но номарх непременно решил изловить его. Тем более что Рашата был его родственником. Иные думают, что чужеземец хочет выждать в пустыне, а потом незаметно выбраться через город мёртвых к реке и бежать. Думаю, мы так и будем его караулить и искать по всему ному, пока не найдём живым или мёртвым.

— Ну, если он погиб в пустыне, то ничего мы не найдём. Ни от него, ни от мальчишки шакалы не оставят и следа! Ну что ты топчешься здесь, Тутмос? Этот вход давно завален, и пролезет туда разве только кошка. Никого там нет. Идём!

К вечеру воины ушли, и следующие два дня прошли спокойно. Авлона подстрелила ещё нескольких сусликов. Их довольно упитанные тушки, густой бульон да корни всё той же водяной лилии составляли всю пищу беглецов. Ахиллу с трудом удавалось заставить себя нить бульон и съедать за день немного мяса, но он понимал, что без этого погибнет. Кроме того, он но несколько раз в день пил отвар ивовой коры и чувствовал, что лихорадка постепенно отступает.

Вечером четвёртого дня он сумел, шатаясь, встать на ноги и, сдвинув наполовину плиту, вышел из гробницы. Ему хотелось глотнуть свежего воздуха и проверить, может ли он уже свободно двигаться. Раны всё ещё сильно болели, однако головокружение почти прошло, исчезли и мучившие его вначале приступы тошноты.

— Так или иначе, нам нужно отсюда уходить, Авлона, — сказал он маленькой амазонке, присаживаясь рядом с нею на камень. — Здесь нас рано или поздно найдут, и либо они убьют нас, либо нам придётся их всех перебить. А это было бы скверно: как мы сможем искать в Египте Пентесилею и Гектора, если станем египтянам врагами?

— Но мы уже убивали их, — напомнила Авлона.

— Да, но пока что только защищаясь. А на этих воинов мне придётся напасть. И сдаться им я не могу: здешний номарх, то есть правитель, возможно, не станет меня слушать, к тому же военачальник, которого ты застрелила, его родственник — я это понял из разговоров воинов.

— Я, значит, повредила тебе? — голос девочки задрожал.

— Что ты! Ты спасла мне жизнь: если бы не их растерянность, не гибель их военачальника, они бы меня убили, да, возможно, и тебя. Нет, ты выстрелила как раз вовремя. Но теперь надо думать, как нам отсюда выбраться и как добраться до Мемфиса.

— До Мемфиса? — переспросила Авлона. — А что это?

— Это столица, главный город Египта. Я не знаю их нынешнего царя, их фараона, только слышал о нём, но, наверное, нет другого выхода, как только добраться до него, рассказать, кто я такой, и просить его помощи. Я думаю, и он обо мне слышал, хотя и не знает пока, что я не ахеец, а троянец и брат нынешнего троянского царя. Конечно, если он согласится помочь с поисками наших с тобою родных, то за это чего-то потребует...

— А если этот самый номарх ему пожалуется, и он, фараон то есть, тоже захочет взять тебя в плен? — спросила маленькая амазонка.

— Надеюсь, он поймёт, что у меня просто не было выхода, и не захочет становиться открытым врагом Троады. Вернёмся мы с Гектором или нет, но Троя будет отстроена, и государство снова укрепится — в нём слишком много жителей, и у него слишком выгодное расположение и твёрдые связи с другими народами Азии. Рамзесу Третьему далеко до Рамзеса Великого, который заставлял трепетать перед Египтом чуть не всю Ойкумену, его страна сейчас под угрозой распада, а когда грозят внутренние войны, то вовсе не нужны внешние. Но, конечно, всё может случиться, и мы должны быть готовы защитить себя. В любом случае в большом городе легче скрыться.

— Значит, пойдём в Мемфис, — заключила девочка. — Там, наверное, интересно.

— Пока что надо придумать, как выбраться из этой ловушки! — усмехнулся Ахилл. — Ты же сама видела, что нас сторожат на том берегу, да и на этот они наверняка ещё могут наведаться.

Девочка вдруг предупреждающе подняла руку, призывая к молчанию, и напряжённо вслушалась. Казалось, она даже втягивает воздух ноздрями, улавливая новый запах.

— Что там? — прошептал герой и поднялся на ноги, рукой нащупывая прислонённое к степс копьё.

— Лодка, — проговорила лазутчица. — Она пристаёт к нашему берегу. Слышишь?

— Не слышу. Ну и слух у тебя!

— С другим слухом нельзя быть разведчицей амазонок. Лодка одна, и она небольшая — гребли только одним веслом. Вот она причалила.

Авлона присела на корточки, прижав к земле руку, затем распласталась на животе и приникла ухом к серой пыли.

— Сюда идёт человек. Он один. И либо несёт что-то тяжёлое, либо просто хромает. Он обут в сандалии, или во что-то с толстыми тяжёлыми подошвами.

— Он идёт прямо к нам? — спросил Ахилл, поднимая копьё.

— В нашу сторону, — уже совсем тихо шепнула Авлона. — Но вряд ли прямо сюда. Похоже, он не знает, куда идти, то и дело останавливается, наверное, осматривается и вслушивается. Войдём в гробницу?

Герой несколько мгновений раздумывал.

— Пожалуй, да. Одного человека можно не опасаться, но выдавать себя не стоит — не то придётся его убить. Плиту я пока задвигать не буду — интересно всё же узнать, кого это сюда принесло. Постарайся подсмотреть.

Авлона мигом вскарабкалась по выбоинам кирпичей на кровлю гробницы и, укрывшись за одним из обрамляющих её выступов, огляделась.

— Вижу его! — тихо сказала она, пользуясь тем, что Ахилл с его ростом был не намного ниже свода постройки. — Он сейчас остановился и смотрит по сторонам. Локтях в двухстах отсюда. Это египтянин, я не вижу его лица, но, кажется, он нестарый. У него в руке палка, но это не оружие — он на неё опирается.

— Действительно хромой? — так же тихо спросил Ахилл.

— Нет, не в этом дело. Его правая нога до колена обмотана чем-то белым, наверное, забинтована. Рядом с ним на земле стоит большая кожаная сумка. Очень большая. Вот он поворачивается...

И в то же мгновение девочка так и подскочила на своём насесте.

— Оп, ля-ля! Да ведь это тот самый воин, которого ты спас от водяного чудовища!

— Яхмес? — переспросил герой. — Ничего себе! Я не думал, что он так скоро сможет ходить... Убил бы его с великой радостью, но нельзя же убивать человека, которого сам только что спас! И что ему здесь надо?

Оп тут же получил ответ на свой вопрос. Молодой египтянин, за которым разведчица амазонок продолжала внимательно следить, прошёл ещё немного, озираясь по сторонам, тяжело припадая на палку и с усилием волоча по земле свою сумку, затем вновь остановился и довольно громко окликнул:

— Ахилл!

И затем ещё громче:

— Эй, Ахилл, брат царя Трои! Где ты? Если ты здесь, отзовись! Я один и не могу причинить тебе зла!

— Я здесь, Яхмес, и я тебя не боюсь! — крикнул герой и спокойно выступил из-за гробницы.

Авлона спрыгнула с кровли и встала с ним рядом.

— Я не вижу тебя, где ты? — крикнул египтянин, которого по-прежнему скрывали ближайшие строения.

— Я не прячусь, но и не побегу к тебе навстречу. Иди прямо.

Юноша появился в проходе между гробницами в сотне локтей от беглецов, прихрамывая, прошёл ещё немного и остановился. Вид троянского великана, почти совершенно обнажённого (на нём оставался лишь узкий лоскут, обрывок его прежней набедренной повязки), с пламенеющими на теле едва затянувшимися ранами, с взлохмаченной гривой чёрных волос и кое-как выбритыми щеками, на которых нож Авлоны, использованный вместо бритвы, оставил несколько ссадин, его запавшие от перенесённых страданий, но грозно горящие в тёмных кругах глаза, наконец громадное копьё с длинным сверкающим наконечником, — всё это могло вселить трепет и в самого отважного человека.

— Можно мне подойти? — спросил египтянин, подавляя дрожь в голосе.

— Подойди.

И Ахилл неторопливым движением отставил копьё в сторону, тогда как Авлона не опускала угрожающе приподнятого ножа. Некоторое время все трое стояли неподвижно и молча, пристально смотрели друг на друга.

Глава 6

Яхмес подошёл ближе. На нём, вместо прежней воинской одежды, была длинная, до колен, жёлтая рубашка, подвязанная не поясом, а широким белым платком. Такой же платок прикрывал голову, перехваченный надо лбом двойным серебряным обручем. Правая нога юноши от колена до пятки была обмотана плотными холщовыми бинтами в несколько рядов, в двух местах на этой повязке выступили небольшие пятна крови. Видно было, что ему очень трудно наступать на эту ногу, и он заставляет себя идти только огромным усилием воли.

— Что тебе нужно? — спросил Ахилл спокойно.

— Ты спас мне жизнь, — ответил юноша, останавливаясь в трёх шагах от троянца и опуская на землю свою ношу. — Ты сделал это, хотя на твоём месте другой был бы рад моей смерти. Правда, я думаю, ты пожалел не меня, а моего дядю, его зовут Пенна, и он рассказал мне, как помог тебе.

— Конечно, он тебе рассказал, не то ты не знал бы, как меня зовут, — чуть усмехнувшись, сказал Ахилл. — А что до того, почему я спас тебя, Яхмес, то причины я и сам не понимаю. Но только сейчас я подумал, что уж раз сделал это, то никак не могу теперь тебя убить, хотя, сказать честно, мне бы этого хотелось!

— Моя жизнь принадлежит тебе, — спокойно проговорил Яхмес. — И я знаю, что вёл себя недостойно воина. Мы с дядей долго говорили обо всём, что произошло. Сюда я пришёл потому, что понял — ты никуда не мог уйти, ты должен прятаться здесь, оттого что был тяжело ранен, и оттого что кругом — пустыня. Или ты ушёл туда и погиб, или ты в городе мёртвых. Люди номарха Хуфу тоже это понимают и сторожат тебя на том берегу. Пенна сейчас стоит в карауле у крепости, и он не мог поехать сюда со мной. А я получил освобождение от службы до тех пор, пока моя нога не заживёт — зубы крокодила оставили на ней жестокие раны. Мне удалось обмануть стражу: я сказал, что еду навестить могилу одного из наших предков, в честь которого назван. Они ещё предупреждали меня, что ты можешь быть в городе мёртвых, и что это опасно. Я пришёл, чтобы помочь тебе, Ахилл.

— Вот как! — воскликнул герой, продолжая усмехаться.

— Да, потому что не хочу жить, стыдясь своего имени! — юноша на миг опустил глаза, потом снова их поднял. — Ты доказал мне, что можно быть великим, и когда ты повержен, а можно стать жалким и в окружении своих воинов, с оружием в руках...

— С оружием вряд ли! — резко возразил Ахилл. — А вот с бичом вполне...

Яхмес чуть заметно вздрогнул, увидев, как взгляд троянца затмился чёрным неистовым гневом. Его лицо в это мгновение сделалось невыносимо страшным. Но герой тут же овладел собой:

— Лучше не напоминай мне! — сквозь зубы произнёс он. — Я не хочу тебя убивать.

— В любом случае сначала выслушай то, что я скажу, — уже твёрдо продолжал египтянин. — Хуфу, номарх Нижнего нома, приказал воинам убить тебя. Он боится, что если ты и вправду высокого происхождения, то фараон, узнав о нанесённых тебе здесь оскорблениях, может разгневаться. Кроме того, начальник стражи Рашата, которого убила вот эта девочка, — двоюродный брат Хуфу, и они были очень дружны. Хуфу хочет отомстить. Тебе нужно уходить и во что бы то ни стало добраться до Мемфиса, чтобы искать встречи с Рамзесом третьим. Фараон недолюбливает Хуфу и не станет на его сторону. Попробовать найти защиту у фараона, пожалуй, разумнее, чем пытаться покинуть Египет.

Ахилл покачал головой.

— Покинуть Египет я не могу — здесь остаются мои близкие. Мой брат, если он спасся, тоже здесь. Мне нужно найти их. Я и сам уже решил, что пойду в Мемфис. Но у меня нет никакого желания убивать воинов, что меня караулят. Возможно ли как-то уйти отсюда незаметно, Яхмес? Обойти стражу на том берегу?

Юноша покачал головой.

— Через Нижний ном ты не пройдёшь — он густонаселён, и воины здесь повсюду — это ведь пограничные земли. А ты слишком заметен. Уйти можно, только обойдя Нижний ном вокруг.

— Это как же? Через пустыню?

— Да, — кивнул Яхмес, — не удивляйся. То, что я тебе предлагаю, опасно, но это даст надежду, тогда как оставаться здесь или пробираться на тот берег — верная смерть. В этой пустыне есть оазисы, и один из них всего в четырёх днях пути отсюда, если идти правильно. Очень мало кто теперь знает этот путь. Прежде там часто ходили караваны, но часть колодцев пересохла, и караванные пути изменились. Только раз или два в год, в пору, когда часты песчаные бури, и короткий путь становится безопаснее, через этот оазис проходят отряды добытчиков слоновой кости — они везут её из Чёрной земли. Порою там пополняют запасы воды отряды воинов. Мой дядя когда-то участвовал в одном боевом походе, и у него сохранилась карта. Вот, смотри.

С этими словами юноша вытащил из складок своего пояса-платка свёрнутый лист папируса и расправил его. Карта была нанесена чёрной тушью, а полоски красной туши прочертили дополнительные линии, видимо, обозначая дороги.

— Идти нужно на юго-запад, проверяя движение по Солнцу, — продолжал Яхмес. — Через день пути слева покажется низкая горная цепь. К ней не нужно сворачивать, эти холмы совершенно бесплодны. Нужно только следить, чтобы они всё время были слева и на одинаковом расстоянии. Ещё три дня, и вы увидите впереди другие холмы. Это граница небольшого плато, на котором и расположен оазис Великого ящера.

— Что за странное название! — удивился Ахилл.

— Да, — согласился египтянин. — Оно связано со старинной легендой о чудовище, обитающем в этих местах. В этом оазисе живёт небольшое племя туарегов. В пору больших караванов они жили неплохо: караванщики нанимали их проводниками через пустыню и щедро платили. Сейчас это редко бывает, но тем не менее обитатели оазиса ухитряются выживать на своём зелёном островке. Когда ходят с караваном, берут в уплату зерно и всякую медную и глиняную утварь, потому что сами не умеют этого изготавливать. Они вообще довольно дикие, но некоторые знают наш язык, так что ты сможешь с ними объясниться. Убеди их дать тебе проводника и пару верблюдов. По этой вот дороге, видишь — она проведена на карте жирнее других — через два других оазиса ты примерно за пятнадцать-двадцать дней доберёшься до большого караванного пути и по нему выйдешь к берегам Хапи, а оттуда уже легко попадёшь в Мемфис. Остальное будет зависеть от тебя.

— Как мы пройдём четыре дня по пустыне? — спросил Ахилл. — Без воды мы за двое суток погибнем, не то что за четверо...

— Вот здесь на карте отмечен колодец, — Яхмес указал пальцем на красный кружочек. — До колодца идти двое суток. Здесь, — он раскрыл свою сумку, показывая её содержимое, — кожаный бурдюк с запасом воды на два дня, одежда, лепёшки и немного тушёного мяса и сухих фруктов. Здесь же бинты и мазь для ран. А вот в этом мешочке — десять шатов[37] золота. Это всё, что у меня сейчас есть, но этого должно хватить, чтобы прожить несколько дней, когда вы доберётесь до Мемфиса, и заплатить кому надо за возможность увидеть Великого Дома. Вот ещё папирус — это письмо к моему родственнику Сафии, он служит помощником главного садовника фараона и у него — огромные возможности. Здесь написано, где он живёт. Ты ведь не только говоришь, но и умеешь читать по-нашему?

— Умею.

Ахилл уже по-другому посмотрел на юношу и произнёс, вдруг улыбнувшись:

— Как много всего в одном человеке! А ведь если бы не крокодил, я убил бы тебя, Яхмес!

— Я видел, что твоё копьё поразит меня насмерть, — сказал Яхмес и тоже улыбнулся. — И ты имел на это право. А вот ещё мешочек — там всякие украшения из кости и стёкла, которые очень любят дикие обитатели оазиса. Ими и расплатитесь за верблюдов и проводника, хотя уговаривать их всё равно придётся долго.

— Ой, как красиво!

Авлона, всё это время напряжённо пытавшаяся уловить, о чём говорят Ахилл и молодой египтянин, глянула на брошенный поверх сумки мешочек с украшениями и увидела лежащие сверху бусы из крупных, совершенно прозрачных стеклянных шариков. Амазонки не знали стекла, и девочку заворожил блеск больших крупных бусин. Несмотря ни на что она была маленькой женщиной.

— На, надень! — Яхмес взял бусы и протянул девочке. — Там ещё есть такие. Ты такая красивая, что стыдно дарить тебе эту мелочь, но раз нравится, то и носи.

Авлона не знала ни слова по-египетски, но поняла, что ей делают подарок, и вопросительно посмотрела на Ахилла. В это мгновение герой порадовался, что она не знает, кто именно располосовал его спину бичом. Он с изумлением ловил себя на том, что не испытывает больше никакой злости в отношении Яхмеса...

— Бери, бери! — сказал он Авлоне. — Надень и носи. Это очень красиво. В Трое умеют делать стекло, но ты не помнишь его. Носи, оно тебе к лицу.

И герой снова повернулся к Яхмесу:

— Я благодарю тебя. Когда, ты думаешь, мы должны отсюда уйти?

— Не позже завтрашнего утра. Завтра вечером воины собираются вновь окружить город мёртвых и искать вас ещё тщательнее. Возможно, они поставят здесь караульных. Их уже две тысячи там, на том берегу.

— Целая армия! — расхохотался троянец. — Против одного раненого и десятилетней девочки!

— Все же видели, чего ты стоишь...

Яхмес заколебался, явно сомневаясь, стоит ли задавать мучивший его вопрос, и всё же спросил:

— Послушай... Я был ещё школьником, когда у нас стали рассказывать легенды о величайшем герое Троянской войны, великом Ахилле. Но тот герой, по крайней мере, так о нём говорилось, был не троянцем, а ахейцем. Я хотел спросить тебя: твоё имя... Ты не имеешь отношения к тому великому воину?

Ахилл отвёл взгляд, потом вновь посмотрел в лицо Яхмесу:

— Это обо мне ты слышал легенды. А о том, что я не ахеец, а троянец и что мои отец и мать — царь и царица Трои, я узнал меньше года назад. Так уж распорядилась судьба.

Юноша вспыхнул:

— Так это правда! Ты и есть тот самый Ахилл! Я это сразу подумал, когда Пенна назвал мне твоё имя. Другого такого богатыря просто не может быть... Раз так, то мне повезло видеть величайшего героя Ойкумены!

— И не только видеть. Не только видеть, Яхмес!

Ахилл заметил, как густой румянец проступил сквозь смуглоту египтянина, и улыбнулся:

— Я от всего сердца постараюсь забыть начало нашего с тобою знакомства, ради того добра, которое ты нам делаешь теперь. Может быть, мы ещё увидимся. А теперь ступай: тебе нужно успеть до темноты переплыть реку, не то опять нарвёшься на какого-нибудь речного гада. Да и здесь, в городе мёртвых, уже небезопасно — смеркается, и шакалы выходят на промысел.

Юноша поклонился троянцу и неожиданно подмигнул Авлоне, наконец убравшей в ножны свой нож.

— Прощайте же! Я буду молиться о том, чтобы вы добрались до оазиса живыми.

— Что он говорил тебе? — спросила Авлона, когда неверные шаги Яхмеса затихли в быстро сгущающихся сумерках. — Он сказал, как нам отсюда уйти?

— Именно это он и сказал, — ответил Приамид задумчиво. — И ещё сказал, что в здешних школах обо мне рассказывают какие-то сказки. Но это нам сейчас ничем не поможет... Спать, Авлона! На рассвете мы с тобой отправимся в путь вот по этой карте.

Глава 7

Катастрофа началась почти внезапно. Тёмную полосу на горизонте можно было принять за обычную грозовую тучу, только двигалась она не над землёй, а как бы от земли, вырастая вертикально вверх. Ветра вначале как бы и не было, лишь по самой поверхности земли вдруг прошли песчаные вихри, и затем всё стихло, стихло настолько, что каждый шаг по рассыпчатому, обжигающему ноги песку стал вдвое слышнее. В том, что вокруг не осталось ни единого живого существа, не было ничего странного — солнце стояло уже высоко, и немногочисленная живность пустыни пряталась от зноя, исчезая в невидимых норах. Но прекратилось вообще всякое движение, даже накалённый воздух вдруг перестал дрожать и струиться. Казалось, что жизнь остановилась, запечатлев этот миг непонятного и грозного напряжения.

— Ахилл, — проговорила Авлона почти шёпотом. — Неужели эта туча — дождевая?

— Хорошо бы! — ответил герой. — Очень бы хорошо, только что-то не похоже...

Им был очень нужен дождь, точнее вода. Отмеченный на карте колодец оказался сухим. Видимо, он пересох совсем недавно — спустившись по крохотным уступам камня на самое дно, лазутчица амазонок нашла лужицу густой, липкой грязи. Но из неё нельзя было выжать уже ни капли воды. В кожаном бурдюке Яхмеса оставался ещё небольшой запас — Ахилл понимал, что колодец в пустыне может оказаться сухим, и экономил воду. Но идти им было ещё два дня, и палящее солнце делало жажду постоянной и невыносимой. И тем не менее Ахилл твёрдо решил, что они продержатся.

Ночной привал пришлось устроить раньше, чем собирались — Приамид почувствовал, что у него вновь начинается предательское головокружение, и снова невыносимо заболели уже поджившие раны. А ночью, хотя она была сухой и тёплой, его пробрал озноб.

«Второй приступ лихорадки!» — почти с отчаянием подумал герой, вспомнив уроки Хирона и его рассказы о коварстве этой болезни. Он знал, что лихорадка почти всегда возвращается, если человек ослабел и у него нет возможности отлежаться. Он понимал: стоит поддаться слабости, и болезнь скрутит его и свалит с ног. И самое страшное — ему постоянно хотелось пить, а воду приходилось экономить.

Из-за ломающего кости холода он почти не спал ночь, но утром заставил себя подняться, ничем не показав маленькой амазонке своей слабости.

Бурдюк был пуст более чем на три четверти.

— По два глотка, — сказал Ахилл Авлоне, делая огромное усилие, чтобы его голос не прозвучал хрипло, и протянул ей кожаную флягу. И она, как всегда, ответила:

— Нет! Ты первый.

Они успели пройти не больше пяти-шести стадиев, когда появилась эта странная туча и могильное молчание замершего вокруг мира сказало беглецам, что на них надвигается нечто необычайное и страшное. Новый внезапный порыв ветра был куда сильнее первого, и на этот раз он не исчез, растворившись в песке, а стал крепнуть, набирая силу, и замершие волны песка ожили и покатились, сразу сделав пустыню подобной морю... Туча в это время заняла уже половину неба и продолжала расти и обволакивать горизонт чёрными крыльями, у основания которых заметно было непонятное круговое движение.

— Песчаная буря! — вдруг понял Ахилл. — О, боги, это самое страшное, что может быть!

Он никогда прежде не бывал в пустыне и песчаных бурь тоже никогда не видел, но достаточно слышал о них и понимал, что спастись, не имея надёжного убежища, почти невозможно. Тем не менее герой тут же пожалел о том, что у него невольно вырвался этот испуганный возглас — куда хуже любой беды страх, если он вдруг овладеет ими.

Ахилл быстро снял с головы полосатый египетский платок, защищавший его от солнца, и велел Авлоне сделать то же самое. Потом показал девочке, как нужно обвязать этим платком лицо, чтобы песок не попал в глаза, в рот и в ноздри. Он искал взглядом хотя бы какой-нибудь камень или дерево, но кругом были только барханы да реденькие кустики и колючки, а они не могли послужить опорой и защитой. Тогда он опустился на колени, упёрся в землю как можно плотнее и, перед тем, как надвинуть платок на глаза, ещё раз глянул на чёрную тучу. Она была уже рядом, и видно было, как пустыня на пути её движения будто становится дыбом: вихри песка поднимались, вздымаемые ураганным ветром, и неудержимо неслись вперёд.

Ахилл привлёк к себе девочку, плотно прижав её к своей груди, а свободной рукой тоже опёрся о землю.

— Обними меня за шею и держись как можно крепче! — шепнул он.

Стена песка и ветра ударила его, как гигантский таран. Ветер был горячим, и, хотя рот героя был закрыт плотной тканью, ему показалось, что буря волною врывается в грудь и обжигает её огнём. Ветер был так силён, что едва не оторвал их с Авлоной от земли.

«Нет, врёшь! — подумал он в ярости. — Со мной не справишься... Я тебе не лоскуток тряпки!»

Это единоборство богатыря с бешеной силой стихии длилось, вероятно, около часа. Внезапно ветер почти угас, налетая лишь порывами, и на миг стало тихо, а затем откуда-то донёсся странный звук, точно что-то свистело и шипело, как тысяча змей, и звук этот постепенно приближался.

Ахилл сорвал с лица платок и увидел, что его по пояс занесло песком. Он привстал, стряхивая песок, замотал головой, чтобы хоть немного отряхнуть волосы, и тут увидел то, что издавало непонятный звук... На расстоянии в шесть-семь стадиев, вырастая одним концом из серых клочьев, оставшихся от тучи, другим опираясь на размётанные, сглаженные ветром барханы, крутился высоченный чёрный столб. Он выл и свистел, будто живой, и видно было, что вращается он с невероятной скоростью, одновременно двигаясь вперёд, прямо на беглецов.

— Ахилл, что это такое? Что это вертится?

Авлона тоже сняла с лица повязку и, продолжая одной рукой обнимать взмокшую шею героя, изумлённо смотрела на невиданный столб.

— Это — смерч! — прошептал Приамид, и сделал движение, собираясь вскочить и бежать.

И тотчас понял, как это глупо. Вертящийся столб двигался в два раза быстрее, чем он смог бы бежать, быстрее самой быстрой лошади. Уйти от него в сторону тоже было уже нельзя, уже поздно — он втянет и закрутит всё, что находится от него за два-три стадия. Герой ощущал, как волны горячего ветра толкают его в спину, навстречу грозному столбу. Ахилл знал, что в нём — смерть, и глухая обида обожгла его. Почему? Они уже столько вынесли, им так хотелось жить... Он так и не видел своего сына, так и не узнал, что сталось с его старшим братом! И вдруг...

— Надо опять закрыть лицо? — спросила Авлона.

— Да, закрой.

Он понимал, что платок на этот раз не поможет, но ему не хотелось, чтобы его отважная маленькая спутница смотрела на этот столб, не хотелось, чтобы она поняла...

Он опять прижал её к себе. И вдруг понял, что нужно сделать...

— Великий Бог, Создатель и Хранитель мира! — прошептал Ахилл. — Прошу тебя, услышь меня! Я знаю, что Ты всё видишь и всё слышишь... Я верю, что ты всё можешь. Я не стою Твоей милости, я, однажды помилованный Тобой, ничего особенного не сделал, чтобы оправдать это... Я жил, как прежде, потому что иначе жить не умею. Если сейчас мне суждено смерть, пускай это совершится, раз так хочешь Ты! Но прошу тебя пощадить эту девочку, которой всего десять лет и которая не сделала ничего плохого. Прошу Тебя также сохранить моего брата, сына и жену. Пускай я не увижу их, но лишь бы знать, что они не погибнут. Прости меня, если я сделал за это время какое-то зло — Ты знаешь, что я не хотел его делать... И прости меня за то, что я только сейчас подумал, будто могу быть сильнее посланного Тобою ветра — нет никого в мире сильнее тебя!

Чёрное тело смерча уже придвинулось настолько близко, что видно было, как крутятся в его струях вырванные с корнем, принесённые невесть откуда деревья, камни и клочья травы. Столб надвигался. И вдруг, разом прервав своё движение, он замер, какое-то время бешено вертелся на месте, дико воя, будто от досады, и затем, изменив направление, пошёл в сторону, стремительно удаляясь от замершего на коленях героя и приникшей к нему девочки.

— Благодарю Тебя! — прошептал Ахилл.

Впервые Бог, который некогда говорил с ним там, в глубине небытия, Бог, в существование которого он давно верил, но реальности которого здесь, в живом мире, почти не чувствовал, явил ему свою волю и свою власть с такой потрясающей очевидностью, что уже нельзя было сомневаться. Он показал и абсолютное подчинение ему не только всего живого, но и всего сущего в мире, показал и то, что не только слышит любое обращение к нему, но и внемлет искренней и горячей молитве.

— О, какой Ты добрый! — тихо сказал Ахилл и почувствовал, что готов разрыдаться.

— Ты говорил с Богом? — спросила девочка, почти ничего не слышавшая из-за воя смерча, уловившая лишь отдельные слова, но детским чутьём угадавшая, что произошло.

— Да, — ответил Ахилл.

— С тем Богом, который один и который всё может?

— Да... Но откуда ты знаешь его?

— Сестричка Андромаха рассказывала, что вы с Гектором о нём говорили, когда Гектор лежал раненый в твоём гроте. И ты недавно, когда бредил, два раза его позвал. Я поняла, что ты зовёшь именно его, а не кого-то из других богов. Послушай, у тебя лицо совсем серое. Тебе опять плохо?

— Лицо серое и у тебя — это от пыли, — ответил Ахилл и сплюнул — рот его был полон песка. — Но мне и правда скверно... Боюсь, лихорадка снова меня достаёт. Слушай, Авлона, если я свалюсь, ты, пожалуйста, дойди до оазиса и потом разыщи Пентесилею и моего сына. Да? Разыщешь?

— Нет! — девочка чуть отстранилась и села перед ним в песок, мотая головой, чтобы отряхнуть волосы. — Я не смогу... Мне десять лет, я не знаю здешнего языка, и мне не справиться с этим множеством врагов. Если ты умрёшь, то и я умру. И вообще, если Бог повернул смерч и нас спас, то разве для того, чтобы ты умер от лихорадки?

— Я просил его именно о тебе... — Ахилл закашлялся и с трудом перевёл дыхание. — Но ты права, наверное... Надо дойти.

Медленно, собирая все силы, стараясь не замечать волною накатывающего озноба и мучительного головокружения, он поднялся на ноги. В ушах вновь нарастал шум, каменная тяжесть наполняла ноги. Однако герой не хотел, чтобы девочка видела, как он ослабел. Только что произнесённые ею слова изумили Ахилла. И это Авлона, отчаянная задира, которая так упрямо верила в свои силы, которая всегда так рвалась сражаться, которая год назад умолила Пентесилею посвятить её в воины, чтобы драться с разбойниками Пейритоя? Тогда, в ответ на замечание царицы, что ей только девять лет, она закричала: «С половиной, с половиной!» А теперь сказала: «Мне десять лет», словно позабыв про эту самую половину... Что было тому причиной? Или она действительно испугалась, что останется одна посреди огромной, враждебной и чужой страны, не зная языка и не имея знаний об этой стране? Да, наверное, это так... Но ведь она ни за что бы этого не показала! Значит... Значит, она нарочно старалась внушить ему мысль, что без него погибнет? Чтобы он понял, что должен выжить? Ради неё, ради Пентесилеи, ради своего сына... Неужели такая маленькая девочка уже так умна?

Ахилл вытащил из песка мешок с ос татками их припасов и воды, который в начале бури предусмотрительно придавил коленом, чтобы его не смело ветром, и вскинул на плечо. Вновь наклонившись, поднял своё копьё и опёрся, точнее, всем телом навалился на него.

— Идём, Авлона, — он изо всех сил старшая, чтобы его голос не срывшая и не звуча! слишком хрипло. — Вода на исходе, а идти ещё далеко.

Глава 8

Они дошли. Путь их занял не два, а три дня, и на второй день вода кончилась. Но они дошли.

Самое страшное началось на другой день после песчаной бури.

Впереди, там, где по карте, данной Яхмесом, ничего не могло быть, вдруг встали перед путниками зелёные, заросшие лесом горы. Огибая их подножия, текла широкая, сверкающая в лучах солнца река. Она была очень близко...

— Вода! Оазис!

Со смехом и визгом Авлона кинулась вперёд, но Ахилл успел поймать её за руку:

— Стой! Ничего там нет. Ни реки, ни гор, никакого оазиса. Ты же сама видела, только что здесь была одна пустыня...

Она смотрела на него с изумлением.

— Но... Мы, наверное, не видели из-за солнца... Вот же, смотри!

— Нет этого, Авлона! — он делал над собою отчаянные усилия, чтобы тоже не сорваться и не броситься к реке-призраку — Это колдовство демонов пустыни! Оно называется «мираж».

Девочка смотрела на зелёные горы, на синюю реку, потом снова на своего спутника и не верила ему.

— Почему?.. Откуда ты знаешь? Тоже от своего старого учителя, да?

— Да. И не только от него. Все, кто бывал в пустыне, знают это. Это видение будет бежать от нас, а мы за ним. Оно уведёт нас от цели, лишит последних сил, а потом исчезнет перед самым носом! Не верь ему!

И вот тут она едва не заплакала.

— Ахилл, но... Но кажется, что всё это есть. А вдруг оно есть?

— Нет его, слышишь! Смотри!

Будто услыхав его слова, видение, только что абсолютно реальное, вдруг заколебалось, стало вытягиваться, подниматься над землёй и исчезло, оставив в воздухе туманные контуры гор, которые тут же, в свою очередь, растаяли...

Авлона что есть силы закусила губу.

— Я больше не поверю этим гадким демонам! А как же мы узнаем, когда покажутся настоящие горы?

— Они есть на карте, — сказал герой. — Мы знаем, сколько до них идти. И ещё: Хирон учил меня, как отличить призрак от настоящего — надо нажать кончиком пальца на оболочку глаза. Да, да, прямо на глаз, под веком! Только песка не натолкай в глаза, пожалуйста! Видишь: и я, и все эти песчаные волны раздваиваются перед тобой? А вот если это будет мираж, то он не раздвоится, потому что ты на самом деле его не видишь, и в твоём глазу его нет!

Авлона глубоко вздохнула:

— Как бы я хотела знать столько, сколько ты знаешь!..

Герой засмеялся.

— Я знаю раз в пятьсот меньше Хирона и раз в двадцать меньше Гектора. Всё дело в том, что с чем сравнивать. И у тебя в любом случае ещё очень много времени на то, чтобы узнать не меньше моего.

Он говорил, а сам чувствовал, что его вновь с непреодолимой силой скручивает лихорадка...

Каким невероятным образом он смог протащить себя но этим убивающим пескам до тех пор, пока перед ними не прорисовались реальные, не зелёные, а тёмные и низкие горы, почему силы не покинули его раньше?

Ахилл не мог этого вспомнить. Но у самого подножия плато его сознание померкло, и он упал. Авлона пыталась привести его в чувство, но он словно не слышал её голоса и только глухо хрипел сквозь почерневшие, покрытые язвами губы:

— Пить...

Воды у них не было уже сутки, и лихорадка сжигала его изнутри. Авлона глянула на тёмные скалы, которые будто вырастали прямо из жёлтых волн песка. Скалы были настоящими — то был не мираж, и скорее всего по ним можно было подняться, чуть дальше склоны становились пологами, и на них росли какие-то кустики и трава. Но было ли у неё время? В свои десять с половиной она уже не раз видела агонию и отлично понимала, что Ахилл умирает. Несколько глотков воды и он снова сможет бороться. Но воды не было, а жизнь героя уходила, уходила быстро.

— Великий и Единственный Бог, помоги нам! Очень тебя прошу... — прошептала девочка, стоя на коленях возле лежащего лицом вниз героя.

И тотчас её взгляд вновь поднялся по уступам скалистого кряжа, и она увидела на высоте примерно в шестьдесят локтей, почти у самой верхней кромки плато, сверкающие на солнце струйки. Ручеёк не стекал вниз, он терялся там же среди красноватых камней, должно быть, уходя в какую-то щель.

— Спасибо, Бог!

С этими словами она вскочила, подобрала пустую флягу и стала карабкаться наверх. Подъём был опасен, растрескавшиеся от солнца камни крошились под сандалиями, больно царапали пальцы. Один раз большой камень вывернулся из-под руки и ударил в грудь так сильно, что у девочки потемнело в глазах. Она заскользила вдоль вертикального склона, почти случайно зацепилась за какой-то торчавший из камней корень, повисла, подтянулась... И вновь поползла вверх.

Когда Авлона спустилась, таща налитый до половины мешок, ей показалось, что она опоздала: огромное тело Ахилла было неподвижным, дыхание стало почти неслышным. Однако, приложив ухо к его груди, она ещё различила совсем слабые толчки сердца.

Девочка попыталась влить ему воду в рот, но сжавшиеся в судороге губы не размыкались. Тогда она вытащила свой нож, ввела тонкое лезвие меж стиснутыми зубами героя и, надавив что есть силы, разжала их. Затем набрала полный рот воды и, прижавшись губами к его губам, вдула холодную влагу ему в горло. Он глотнул, поперхнулся, застонал и тотчас приоткрыл мутные, почти слепые глаза.

— Воды...

Авлона приподняла ему голову, поднесла ко рту горлышко фляги, и на этот раз он сам жадно поймал его губами.

Потом наступило полное затмение. Мрак, вновь поглотивший сознание Ахилла, был так густ и непрогляден, что в нём не осталось ни мыслей, ни памяти. Только глухая боль и тупые судороги лихорадки проникали сквозь него.

Он пришёл в себя лишь на четвёртые сутки. Открыв глаза, увидел над собой какой-то странный, будто живой, потолок — он весь подрагивал и шевелился, колеблемый несильным ветром, временами в нём возникали просветы, в которые врывались тонкие пронзительные лучи солнца. Всмотревшись, Ахилл понял, что этот необычный свод состоит из каких-то очень больших листьев, прикреплённых тонкими прутьями к жердям, расходящимся круговым веером от центральной опоры.

«Листья пальмы! — понял троянец. — Какие они тут широкие... Кто-то мне рассказывал, что в этих краях часто кроют хижины пальмовыми листьями. Хирон? А может, и не он... Феникс? Фу, что с головой? Словно ямы какие-то, ничего не помню!»

Он лежал на спине, на тонком тюфяке, видимо, набитом сухой травой, прикрытый каким-то тряпьём. Голова была перевязана всё тем же египетским платком. Головная боль притупилась, лишь шум в ушах ещё ощущался, но стал слабее. Зато ныла спина и остро, почти невыносимо, болела левая нога — должно быть, рана над коленом, которую он разбередил во время пути, теперь воспалилась. Приподняв голову, герой разглядел ногу — она была открыта, и он увидел, что рана перевязана грубым лоскутом ткани, но выше повязки нога опухла.

«А вот это совсем скверно!» — подумал Ахилл.

С трудом повернувшись на бок, он осмотрел хижинку, в которой лежал. Она была очень маленькой, совершенно ничем не обставленная, и стены её, как и потолок, были сплетены из пальмовых листьев, скреплённых прутьями. Вдоль одной из стен стояли тыквенные сосуды и один глиняный горшок, явно египетской работы, а в углу были сложены несколько кусков такой же грубой сероватой ткани.

«Мы у них! — подумал он. — Мы добрались... Только вот как я сюда дошёл? И где Авлона?»

В отверстии, которое служило входом в хижину, появилась в это время фигура в белом балахоне. Вошедший оказался юношей, почти мальчиком, лет шестнадцати. Он остановился на пороге и, заметив, что Ахилл привстал и смотрит в его сторону, сперва слегка попятился, но затем вновь сделал шаг вперёд и, улыбаясь, поклонился. У него было забавное, очень круглое лицо, почти совершенно чёрное, однако с довольно правильными чертами — только губы были слишком полные и яркие, точно подведённые краской. Кроме балахона, юноша носил лишь широкий платок, забавно повязанный вокруг головы, да пёстрое ожерелье из каких-то раскрашенных черепков. Его нога были босы, правую украшал широкий медный браслет.

Вошедший, продолжая улыбаться, внёс и осторожно поставил возле стены плетёную корзину с какими-то крупными красными плодами, похожими на отполированные камни, и небольшим кувшином. Потом он заговорил по-египетски, правда, очень коряво, однако вполне понятно:

— Здравствуй, большая светлыя человек! Слава добрым духам, ты не умирай! Я неси еда и молоко. Моа говори — нужно пить, чтобы раны не боли. Молоко от верблюд — сильный молоко, харашо пить!

— Здравствуй, добрый человек! — ответил герой, в свою очередь, постаравшись улыбнуться и понимая, что это у него пока плохо получается. — Спасибо. Моё имя Ахилл. А как зовут тебя? И кто это — Моа?

Мальчик весело затряс головой, и обнаружилось, что, кроме браслета он носит ещё и медные серьга, заблестевшие под его платком.

— Я зовут Эша. Сын Суры. Третий сын, плохой. Никому не надо столько сын. Женщина лучше — работай, детей рожай, а сын только ешь лепёшка! Но я ходи с караваны, уже четыре раза ходи, знай язык людей с большой-большой река Хапи! А Моа — наша... — он запнулся, подбирая египетское слово, — как у египтяна большой царь, Моа — наша царь, только мы мало, и наша царь только наша. Но Моа сказать, чтобы тебе надо помогай, чтобы поправиться. Ты не враг, да?

Молодой человек кивнул:

— Не враг, конечно. С чего мне быть вам врагом? А Авлона? Где Авлона?

— О, Ав-ло-на! — Эша ещё шире заулыбался, сверкая своими роскошными зубами и, высунувшись в проем, закричал: — Ав-ло-на-а!

Маленькая амазонка тут же появилась, подлетев к хижине со всех ног. Она завизжала от радости, увидав, что Ахилл очнулся, но тут же поняла, что радоваться рано: он был так слаб, что с трудом мог приподняться. Видно было, что и лихорадка его не отпустила: глаза болезненно блестели, окружённые тёмными кругами, губы были так же сухи и воспалены.

— Как мы дошли? — спросил Ахилл, когда девочка дала ему напиться молока из тыквенной чашки и сменила повязки на голове и на ноге (раны на спине и на плече затянулись и, хотя болели ещё сильно, их уже не надо было перевязывать). — Я ничего не помню. Помню, что свалился возле самых скал. Не на себе же ты меня тащила...

— Я бы тебя не подняла! — силясь улыбнуться, сказала девочка. — Нет, ты сам шёл, только был как в бреду. Мы нашли место, где склоны стали пологими, поднялись на плато, и здесь к нам вышли эти чёрные люди. Тебе опять стало очень плохо, и они помогли дойти до вот этой хижины. И ты целых четыре дня пролежал без памяти, в лихорадке. Ещё дольше, чем тогда, в гробнице, когда лихорадка у тебя только началась. Я... Я боялась, что ты... что...

Он тоже попытался улыбнуться и ощутил боль в высохших, искусанных и потрескавшихся губах.

— Я тоже думал, что не выживу, Авлона. Ты давала мне ивовый отвар?

Девочка странно зашмыгала носом и опустила голову:

— Нет коры! Когда я карабкалась в гору, за водой, сумка на моём поясе порвалась, и свёрток с корой выпал... Потом я пыталась найти, но там такие заросли — ничего не найдёшь! А здесь... Здесь не растёт ива... Прости меня!

Она опять шмыгнула носом, и герой, привстав на локте, ласково взял её за руку.

— Полно, перестань! Ты не могла всего предусмотреть, как и я. Вообще, если бы не ты, меня бы уже не было... Слушай, не сопи так, не то втянешь меня к себе в нос! не растёт ива, найдём что-нибудь другое — есть разные средства снимать лихорадку. Лишь бы мне хоть немного оправиться и вылезти из хижины. Что за люди эти туареги?

— Они... Мне кажется, они не враждебны к нам. Любопытные — то и дело заглядывали в хижину, некоторые что-то спрашивали, но я ведь не знаю ни их языка, ни языка египтян. Я им услужила — набила из лука сусликов, которых тут водится множество и которых они пытаются ловить силками, а те — хитрые и почти не попадаются. Чёрные даже представить не могли, что в суслика можно попасть стрелой! Ахали, цокали, в ладоши хлопали. И мне дали несколько тушек, так что я уже два раза готовила дам тебя отвар. Вообще, они живут очень бедно — мясо, даже сусличье, для них — целый пир. У них тут есть ручные звери — громадные и с горбами. Этих зверей туареги ужасно берегут и любят. На них можно ездить верхом, они даже по песку умеют бегать — у них широченные копыта. И они умные — я разговаривала с ними, как с лошадьми, они понимают.

— Это верблюды, — уточнил Ахилл. — Я их видел только на рисунках. Хорошо бы уговорить туарегов дать нам хоть одного. Ведь нам надо уйти отсюда, Авлона, надо добраться до Мемфиса. Если, конечно, я выкарабкаюсь!

— Ты выкарабкаешься! — твёрдо сказала лазутчица. — Если уж после всего, что с нами было, ты жив, значит, добрый Бог не хочет, чтобы ты умер!

Глава 9

Оазис Великого ящера был небольшим — плато, на котором он располагался, по форме почти прямоугольное, имело в длину около сорока и в ширину не более тридцати стадиев. Несколько ручьёв и источников сделали его почву достаточно плодородной, поэтому здесь, среди пустыни, росли пальмы с «мохнатыми орехами», кустарники и травы, водились в изобилии не только суслики, змеи и ящерицы, которые умели жить и в пустыне, но и птицы, а также великое множество жуков, кузнечиков, пауков и прочей мелочи. Из крупных животных здесь жили только верблюды, но они, уж конечно, не были тут с самого начала, их предков привели сюда люди.

Племя туарегов, жителей оазиса, было маленьким, под стать ему, их жило здесь всего две с половиной сотни человек. Они не умели выращивать хлеб, да и земли у них для этого было слишком мало, а зерна, которое выменивали у египтян проводники редких теперь караванов, явно не хватало. Однако женщины пекли хлеб, добавляя в муку растолчённые коренья. Получались крупные пышные лепёшки, на вид очень аппетитные, но на вкус горьковатые и пресные. Кроме того, пищей жителям оазиса служили красноватые плоды величиной с кулак, мясо сусликов, которое они варили либо коптили в примитивных очагах, и верблюжье молоко. Мяса верблюдов здесь не ели — горбатыми великанами дорожили, как главным сокровищем — их было у племени тридцать, и подрастали шесть верблюжат. Когда-то, скорее всего, кочевое племя приехало сюда на таких же могучих горбачах и почему-то здесь осталось. Эти люди не знали ни плавки, ни ковки металла, однако у них были медные ножи и посуда, определённо египетские, а также ткани египетской работы.

Моа, о котором Ахиллу рассказал весёлый Эша, был главой рода, которого туземцы, судя по всему, любили и слушались. Это был красивый высокий старик, ещё крепкий и подвижный. К тому же он очень неплохо знал египетский язык.

— Наши предки живут здесь с незапамятных времён. Когда-то земли и деревьев здесь было больше, и тогда всем нравилось, когда египетские караваны оставались надолго: египтяне привозят зерно, привозят масло, привозят кувшины, привозят такие же красивые бусы и ожерелья, как те, что ты подарил моим жёнам и жёнам моих сыновей. Однако теперь у нас не так много травы и листьев, не так много и воды: источников было шесть, осталось четыре. А ослы и лошади египтян пьют не меньше наших верблюдов! Так что кое в чём не так и плохо, что караваны ходят редко. Думаю, пройдёт лун пять-шесть, и торговцы костью придут с большой добычей. Тогда ты и твоя девочка сможете уехать в Мемфис. А продавать одного из наших верблюдов я не хочу: у египтян их не купишь, а нам они очень нужны. И тебе рано сейчас пускаться в путь: ты ещё не понравился до конца.

Они с Ахиллом расположились, полуразвалившись на войлочных подушках, в хижине главы рода. Это была даже не хижина, а скорее дом: её стены были сделаны не просто из прутьев, крытых пальмовыми листьями, а представляли собой частокол тонких сухих кольев, переплетённых лианами. Пол сплошь покрывали циновки из сухих травяных стеблей. Крыша была, само собою, пальмовая, с отверстием над очагом.

Ахилл уже не в первый раз беседовал с вождём и видел, как не хочется хитрому старику снаряжать их с Авлоной в дальний путь. Само собою, Моа жалел и своих верблюдов, но, возможно, ему хотелось и подольше подержать у себя гостей, побольше расспросить невиданного «светлого великана», узнать, что привело его в эти края. В отличие от большинства дикарей, занятых лишь своим бытом и нехитрыми заботами, этот был любопытен. Правда, Авлона высказала предположение, что Моа может подозревать в неведомом богатыре опасного врага Египта и размышлять, а не выдать ли его соседям, дабы не вызвать их гнева и мести. Но герой, подумав, не согласился с девочкой: никаких связей с египетскими властями туареги этого племени явно не имели, а торговцам слоновой костью, что изредка сюда заходили, не было ровно никакого дела, кто и каким образом оказался на затерянном в песках оазисе.

Как бы там ни было, в одном Моа был прав — лихорадка только что отпустила Ахилла, он пролежал много дней, был измучен и слаб, к тому же пронзённая стрелой нога только-только начала заживать. Долгое путешествие через Ливийскую пустыню и вправду может быть для него сейчас слишком тяжёлым. Он это понимал, но его сводили с ума мысли о жене и ребёнке, о брате...

— А отчего ваш оазис носит такое странное название? — помолчав, молодой человек решил заговорить о другом. — Расскажи мне про Великого ящера, Моа! Египтянин, который указал нам дорогу к вашей земле, говорил, что в окружающей оазис пустыне обитает какое-то чудовище... Кто это такой?

— Тише! — Моа даже привстал и в испуге посмотрел по сторонам. — Лучше не говорить о нём громко. Не говори ничего...

Дни шли за днями, и Ахилл чувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. Он стал подолгу упражняться в беге и прыжках, метании копья, стараясь как можно скорее вернуть своему телу прежнюю мощь и гибкость. Раны и болезнь изнурили его, но он был уверен, что быстро сумеет стать прежним. Только скудная пища оазиса мешала ему окрепнуть.

Туареги подолгу с любопытством смотрели на его занятия. Особенно их изумлял и восхищал «бой с тенью», которым герой владел в совершенстве и занимался азартно и подогну. Мужчины, женщины, дети, сгрудившись между пальмами вокруг поляны, где Ахилл обычно занимался, восхищённо смотрели, как могучий великан дерётся с невидимым, но, судя по его движениям, грозным противником. Возможно, они верили, что он и в самом деле сокрушает невидимых злобных духов?.. Кроме того, они просто вопили от восторга, когда он подкидывал и ловил огромные камни, которых не сдвинул бы с места взрослый мужчина, или метал гигантское копьё, внушавшее им некий суеверный ужас.

Авлона тоже любила смотреть на занятия Ахилла. Иногда он полушутя становился с нею в пару, и они, вооружившись палками, упражнялись в сражении на менах.

В хижинку, где они жили, редко кто заходил. Ахилл нравился туземцам, но всё же они его побаивались. Вождь обычно сам приглашал его к себе, а остальные, хоть чуть-чуть изъяснявшиеся по-египетски (таких было в племени человек пятнадцать), предпочитали говорить с героем во время его прогулок по небольшому плато или после столь восхищавших их всех упражнений. Вечера они коротали вдвоём, в который раз обсуждая путь в Мемфис и без конца повторяя друг другу, что их родные живы.

Огонь в очажке доедал сухие пальмовые листья и кусочки коры, опадал и угасал, и никто не добавлял в него дров — ночи здесь были тёплые, и очаг служил лишь дня приготовления нищи. Было очень тихо. Только неподалёку в зарослях верещала древесная лягушка.

Вдруг где-то, как показалось Ахиллу и Авлоне, совсем близко, раздался глухой хриплый рёв, перешедший в визг. Тут же он стал втрое, вчетверо, вдесятеро громче — ревело сразу несколько глоток, и в этом рёве слышался невыразимый ужас.

Ахилл вскочил, и его рука сама рванулась к лежащему вдоль стены копью.

— Что это такое?

— Это верблюды орут, — ответила Авлона, тоже вскакивая на ноги. — Они чего-то испугались.

— Где это? — крикнул герой. — Где?

Девочка кинулась плашмя на землю и быстро приложила к ней ухо.

— На краю плато, вон в той стороне, — она махнула рукой вправо. — Они мечутся взад и вперёд. И ещё... Кто-то скачет огромными скачками... Кто-то очень-очень большой и тяжёлый.

— Сатиры рогатые! — воскликнул Ахилл. — Да пусть у меня уши залезут на затылок, если это не здешнее пугало, этот их ящер, будь он проклят! Огня, Авлона! Быстро!

На всякий случай герой заготовил и держал в хижине несколько примитивных факелов, использовав прямые пальмовые ветви, концы которых обмотал верблюжьей шерстью и пропитал шерсть жиром, вытопленным из тушек сусликов, пойманных маленькой амазонкой. Едва он крикнул «Огня!», девочка схватила два таких факела и мигом сунула их в очаг. Головки факелов запылали, и Ахилл, схватив один из них в левую руку, а правой сжав свой «пелионский ясень», ринулся вон из хижины. Авлона последовала за ним, хотя ей было и не догнать героя.

Миновав заросли колючих кустарников, они уже почти добежали до края плато, когда им навстречу с рёвом вынеслись шесть или семь верблюдов. Хрипя от ужаса, могучие животные промчались мимо людей и скрылись в темноте.

Ахилл побежал ещё быстрее и вдруг резко остановился.

Он был уже почти у самого края плато. И в свете факела и взошедшей в это время ущербной луны увидал ещё одного верблюда. Сперва ему показалось, что огромный зверь провалился в какую-то яму или трещину — видна была лишь голова с вытаращенными глазами и раскрытой пастью и скрюченные передние ноги. Но затем герой увидел громадное тёмное пятно на земле.

Он подошёл ближе и увидел, что это был не целый верблюд, а лишь голова, шея и две передние ноги, соединённые с шеей лишь клочьями шкуры. Всё остальное было отделено, оторвано, или, вернее, откушено, и исчезло. Широкий кровавый след шёл к краю плато, к почти неприступным в этом месте скалам.

— Вот скотина! — прошептал ошеломлённый Ахилл, выше поднимая факел. — Ну и тварь!.. Где ты, Авлона?

— Я здесь! — девочка уже стояла возле него и смотрела на останки верблюда, стараясь не показать охватившей её дрожи. — Чтобы так откусить, нужна пасть локтей в пятнадцать...

— Нет, — покачал головой Ахилл. — Он не перекусил верблюда, хотя сперва и я так подумал. Он разом перегрыз ему хребет возле самой шеи и одновременно, должно быть, располосовал бока когтями, а после рванул и отодрал тушу от головы и ног... Но пасть, действительно, немаленькая — локтей шесть будет, и какую же силищу надо иметь, чтобы в несколько рывков разорвать такое здоровенное тело! Но неужели он от меня ушёл? Если он поскакал вниз, по скалам, его не догнать, ночью там скорее свернёшь себе шею, чем спустишься. Впрочем, быть может, эта тварь вернётся. Держись ближе ко мне, Авлона.

— Зачем ему возвращаться, если он ушёл с добычей? — возразила девочка. — Смотри, вот его следы. Он прыгает на задних ногах, как лягушка. А вот здесь встал с опорой на передние. У-у-у — он очень большой! И не убирает когти.

Говоря так, маленькая амазонка всё же невольно подошла почти вплотную к Ахиллу. Между тем герой огляделся и прислушался. Издали доносился лишь утробный рёв верблюдов. Ни звука человеческого голоса — люди, должно быть, обмерли от страха и затаились.

— Идём! — проговорил Ахилл, опуская копьё, которое всё это время держал поднятым для удара. — В любом случае этот проглот сегодня уже не явится.

Глава 10

С этого времени два-три дня подряд Ахилл ходил заниматься своими упражнениями именно к тому самому краю плато, где они нашли останки верблюда. Передняя часть бедного горбача исчезла уже на другой день, но утащило ли её загадочное чудовище из пустыни либо прибрали к рукам туареги, гости оазиса так и не поняли — Ахилл решил не спрашивать ни о чём Моа, коль скоро старый вождь испытывал такой ужас при одном упоминании о ящере. Разговаривать об этом с остальными было и вовсе бессмысленно: все эти дни жители оазиса прятались по своим хижинам, боясь даже днём удаляться от посёлка, и, наверное, умерли бы со страху, если бы их стали расспрашивать.

Ближе к вечеру третьего дня верблюды вновь подняли необычный рёв, и это насторожило Ахилла. Он вернулся в свою хижину и, проверив остроту наконечника копья, взял корзину сухих пальмовых листьев, коры и веток, заранее собранных Авлоной. Увидев это, девочка молча взяла глиняную лопатку и, сложив в небольшой горшок горячие уголья из очага, прикрыла их свежими листьями.

— Подняться на плато большой и тяжёлый зверь может только в трёх местах, — сказала она. — Я проверила все склоны. Могу показать.

— А то я не смотрел и не нашёл эти места! — без обиды, лишь с лёгкой насмешкой ответил герой. — Я не такой следопыт, как ты, но уж сообразить, куда может влезть эта туша и куда не может, мне тоже под силу. Скажи прямо, что хочешь пойти со мной.

— Хочу, конечно. Тебе ведь может понадобиться помощь.

— Ох, Авлона! — поморщился он. — Иногда спокойнее бывает, когда рядом никого нет. Ладно, я тебя знаю — ведь всё равно пойдёшь...

— Я не стану мешать тебе! Я буду следить за костром и держать факелы. Я ведь всегда тебя слушаюсь... Ахилл!

— Но мне бы не хотелось ещё и за тебя бояться. Понимаешь?

— Понимаю. А ты убей зверя сразу, вот и бояться будет не нужно.

Герой усмехнулся.

— Ну, хорошо. Но если ты сунешься к ящеру ближе, чем на сотню шагов, я возьму тебя за косу и закину в кусты. Прямо в колючки. Учти это!

Когда они вышли к знакомому краю плато, уже наступали сумерки. Все три расщелины, которые могли стать дорогой для розного зверя, были именно с этой стороны, и, если бы ящер выбрал на этот раз иной путь, охотнику легко было бы его услышать. Однако опыт подсказывал Ахиллу, что хищник пойдёт так же, как шёл в первый раз. Но неужели идиоты-туареги вновь позволят ящеру безнаказанно жрать своих драгоценных верблюдов?!

К удивлению героя и его спутницы, костёр на площадке перед расщелиной уже горел. Небольшой очажок был сложен возле густых колючих зарослей, и тут же высился столб, который, впрочем, оказался пальмой с обрубленной верхушкой. Ахилл видел его и прежде, но не обратил особого внимания — мало ли зачем туарега срубили дерево? Однако на этот раз именно столб сразу приковал к себе глаза обоих: возле него, неестественно согнувшись, уткнувшись лбом в шершавую кору, стоял человек.

— Кто тут? — спросил герой, подойдя ближе. — Эй, что ты тут делаешь?

И тотчас понял. Руки стоявшего у столба туарега были спереди стянуты широкими сыромятными ремнями, и этими же ремнями он был привязан к столбу.

— Что это значит, сатиры рогатые?! — выдохнул герой. — Они... Они что же?!!

— Уходи отсюда, светлый великан! — привязанный поднял голову. — Здесь нельзя быть!

И тут герой узнал его.

— Эша?! Почему ты?!

— Потому третий сын. Совсем-совсем плохой!

По серым, как пепел, щекам юноши вдруг потекли слёзы.

И тотчас Авлона проговорила:

— Слышу землю! Он идёт!

— Стой ближе к деревьям! — приказал Ахилл. — И помни — чтоб близко я тебя не видел.

Уже почти не глядя на Эшу, Ахилл чиркнул по ремням краем наконечника, и мальчик, пошатнувшись, отвалился от столба.

— Вон! — выдохнул герой. — Вон, за кусты! Быстро!

— Он поднимается по скалам, — сообщила лазутчица. — Он сейчас выскочит на плато.

Ахилл и сам уже это понял, уловив донесённый ветром мерзкий запах, будто многократно усиленную вонь болотной гнили. Где-то, уже совсем близко, послышалось негромкое, но мощное сопение, потом короткий хриплый визг. И почти тотчас на краю плато возникло, освещённое костром, факелами и половинкой луны, чудище, противнее и кошмарнее которого трудно было вообразить. Это была действительно гигантская ящерица, стоявшая почти вертикально, на массивных, необычайно мощных задних лапах, при этом её голова была на высоте примерно семи локтей над землёй. Чудовищная, широко разверстая пасть сверкала верхним и нижним рядом одинаковых, в палец величиною, острых, как иглы, зубов. Передние лапы были угрожающе приподняты, длинные когти растопырены. Свет отражался от зеленоватой чешуи, плотными щитками покрывающей тело ящера.

Он стоял, то ли вслушиваясь, то ли нюхая воздух, всё заметнее пригибаясь и отставляя толстый зад с могучим хвостом, который определённо служил ему лишней опорой для толчка.

— Ну чего ты? — спросил Ахилл негромко. — Не нагулял аппетита? Давай прыгай! Кузнечик!

И в то же мгновение чудовище, ещё сильнее пригнувшись, резко оттолкнулось задними лапами и хвостом и взвилось в воздух.

Ящер прыгал, рассчитывая обрушиться на Ахилла сверху, и герой это прекрасно видел. Он успел бы уклониться от прыжка, но не стал делать этого, лишь поднял и выставил над собою копьё. Миг — и наконечник «пелионского ясеня» ударил в твёрдую, как бронза, чешую, пробил её, и копьё на два локтя вошло в брюхо гигантской твари.

Струя густой крови хлынула в лицо Ахиллу, страшная тяжесть забившейся на копье туши едва не лишила его равновесия, но он стоял, твёрдо расставив ноги, не выпуская из рук обитого железом могучего древка.

Ящер, пронзённый почти насквозь, был, однако, жив. Хрипя и визжа, он извивался в воздухе, силясь передними лапами и оскаленной мордой достать героя. Чем глубже входило в его тело копьё, тем ближе к лицу троянца были растопыренные когти и клинообразные зубы твари.

— До чего все гады живучи! — прошептал Ахилл.

Собрав все силы, он резким движением стряхнул тушу ящера с копья, и едва тот, извиваясь и визжа, коснулся земли, подскочил к нему сбоку. Второй удар пронзил шею твари возле самой головы, третий раздробил нижнюю челюсть. В этот миг гигантский, бешено бьющийся хвост зацепил своим концом ноги героя, и тот отлетел на несколько шагов, отброшенный с неимоверной силой. Едва зажившая правая нога отозвалась резкой болью, Ахилл взревел от ярости и, мгновенно вскочив, нанёс твари четвёртый удар, затем пятый. Кровь лилась потоком, хрипение и визг перешли в пронзительный свист.

И вдруг всё смолкло. Ещё несколько конвульсивных движений — и безобразное тело, скрючившись, застыло на земле.

— И всё? — с усилием перевода дыхание, проговорил Ахилл. — И этот головастик держал в ужасе и трепете целое племя? Тьфу!

Он обернулся. Авлона, размахивая факелом, отплясывала посреди площадки какой-то сумасшедший танец и пела, вернее, вопила, во весь голос:

— Хватит, Авлона! — окликнул её герой. — Лучше посмотри, где там Эша: надеюсь, он не умер со страху!

Мальчик оказался почти там же, где упал, лишь отполз на четвереньках к самым кустам. Однако теперь он поднялся и, покачиваясь, совершенно не понимая, что происходит, стоял и смотрел на бесформенную, уже застывшую на земле тушу чудовища.

— Ты его убил? Ты убил духа пустыни?!

— Кого?! — в свете костра и факела, залитый кровью, неестественно громадный, Ахилл казался юному туарегу едва ли не страшнее Великого ящера. — Какого духа?! Эта вонючая уродина — ваш дух?! Ему ваши отважные вожди приносили в жертву людей?! Очнись, Эша! Это просто большая зубастая ящерица, которая жрала шакалов в пустыне, а когда их не хватало, приходила сюда — слопать верблюда и какого-нибудь из дураков, которые решили её обожествить и кормить мальчиками! Ну что ты так дрожишь? Ещё упади в обморок перед девчонкой! Лучше помоги мне снять шкуру с моей добычи. Что так смотришь? Вот нож — и делай, что я говорю! А то рассержусь!

Когда утром туареги целой толпой пришли к месту жертвоприношения, они увидели уже освежёванную тушу и блестящую чешуйчатую шкуру, развешанную на том самом столбе, возле которого вечером оставили обречённого на съедение юношу.

Чудовищный рёв, который они слыхали ночью, уже подсказал многим, что на плато произошло нечто не совсем обычное, не то, что всегда происходило в таких случаях. Но увиденное вызвало у туземцев такое потрясение, что вначале никто не смог заговорить.

Чуть опомнившись, Моа выступил вперёд:

— Ты убил Духа пустыни? Это, — он указал на окровавленную тушу, — действительно Великий ящер?

— Вот его шкура, вот моё копьё в его крови, вот груда мяса, которую вам предстоит разрубить на куски и съесть — не пропадать же ему! — спокойно протирая свой нож тряпицей, ответил Ахилл. — Кстати, вкусное мясо, хоть вид у вашего ящера был и не слишком аппетитный, не говоря о запахе. Мы возились с этой шкурой до самого утра, так что здесь и позавтракали. Если хочешь — немного жареных рёбер ещё осталось.

Старик посерел больше, чем Эша в миг появления зверя, и отшатнулся:

— Не может быть!!! Не может человек убить Духа пустыни! Кто ты?!

— Очевидно, здесь я — истребитель злобных духов. Перед тем как прийти к вам, я наколол на это же копьё такого же Духа воды. Впрочем, это не единственное, что я умею.

Трудно сказать, кто из собравшихся понял слова героя. Но, услыхав их, туземцы вдруг, все как один, попадали на колени и, протянув вперёд руки, дружно завопили.

— А не хватит шума? — усмехнулся герой. — Я от рёва этой дурной ящерицы и так уже почти оглох. Ну, у кого сеть топор, нож? Солнце встало — мясо может протухнуть. Рубите и тащите в посёлок. Некоторые народы считают, что, съев убитого врага, получаешь его силу и неустрашимость.

При всём потрясении туареги не потеряли способности соображать и поняли, что бросать груду мяса, которое им дарят просто так, будет неразумно. Мёртвый дух не страшен, а живой и грозный великан, пожалуй, ещё обидится, если они отвергнут его щедрость...

Когда все уже занялись делом, какой-то мужчина в длинном балахоне потихоньку подошёл к Ахиллу. Женщины принесли из деревни чан с водой, и «светлый великан» с наслаждением смывал с себя липкую засохшую кровь.

— Великий победитель ящера! — на неплохом египетском языке робко проговорил мужчина. — Я Сура, отец Эти, которого старейшины присудили в жертву Ящеру. Скажи, куда делся мой сын? Дух пустыни съел его?

— Нет! — герой через плечо бросил на туарега такой яростный взгляд, что тот попятился. — Не успел он его съесть!

— Тогда, может быть, его съел ты?..

— Что-о-о?! — Ахилл развернулся так стремительно, что тяжёлый чан с остатками воды опрокинулся ему на ноги. — Дурак! Мало того, что просто так отдал сына тупоголовой ящерице, так ещё и... Тьфу, что за глупое племя!

Последние слова, впрочем, он произнёс уже на родном языке...

Глава 11

Ахилл и Авлона собирались покинуть оазис спустя десять дней после битвы героя с ящером. Теперь Моа готов был дать отважному истребителю злобных духов даже трёх верблюдов и трёх проводников.

Вечером, за пару дней до намеченного отъезда, они с Авлоной сидели возле очажка в своей хижине. Ахилл неспешно поворачивал над слабо тлеющим меж камней огнём деревянный вертел с кусками аппетитно шипящего мяса.

Ящер был так велик, что окороком, который герой по справедливости взял себе, они с девочкой питались уже довольно долго.

— Когда мы придём в Мемфис, что ты станешь делать? — спросила Авлона, задумчиво глядя на сине-оранжевую бахрому огня, лениво колыхавшегося над чёрными струпьями углей, и одновременно ритмично чиркая лезвием ножа по шершавому кремню.

Она точила свой нож, наверное, целый час, и он был уже острее любой бритвы, но девочка не прекращала своей работы.

— Сначала давай доберёмся до Мемфиса, а когда будем за день нуги до него, станем решать, — ответил Ахилл и вновь повернул вертел.

— Послушай, — задумчиво произнесла девочка, вправляя нож в ножны на ремне сандалии и откладывая точильный камень. — Я так и не поняла про этого ящера. Моа тебе рассказал потом, после того как ты убил зверя, что он приходил сюда раз в три-четыре года...

— Именно так, — кивнул герой. — Обычно они сперва слышали его рёв внизу, возле плато, и успевали приготовить жертву. Он сжирал её и через три дня, ни раньше, ни позже, как правило, приходил снова. Иногда и в третий раз, так что готовили ему «на закуску» обычно троих юношей, но чаще всего третьему везло. На этот раз первым не повезло верблюду — «Дух пустыни» не подал голос вовремя... А последним не повезло самому «Духу», чему теперь радуется всё племя.

Авлона наморщила нос, потом с недоумением провела ладонью по лбу.

— Не понимаю. Как же ящер приходил так редко? Ведь не раз в три-четыре года ему хотелось есть? И где он жил?

— Я думал над этим, — Ахилл достал из-под циновки и развернул перед маленькой амазонкой карту. — Вот, видишь: здесь и здесь отмечены ещё два оазиса. Они далеко от караванных путей, люди здесь явно не бывают, египтяне уж точно туда не ходят — незачем. Оазисы, если доверять карте, большие. Наверняка там водится живность — возможно, козы, кролики, мало ли, кто ещё. Думаю, наша ящерка жила в одном из этих оазисов. Говорят, когда-то было много разных диковинных зверей, но постепенно они вымерли. Этот, очевидно, уцелел. Может, там и ещё такие звери есть, не знаю. Скорее всего в засушливые годы, когда зверья в оазисе становится меньше, «Дух пустыни» покидал свои места и искал, где поживиться, рыскал по другим оазисам. Как-то набрёл на этот. А ему тут обрадовались — стали кормить третьими сыновьями! Он и повадился сюда в тяжёлые времена. Пересекать пустыню на такое расстояние, думаю, и ему нелегко было, однако голод и не туда погонит. Ну, а потом, пару раз набив пузо, зверь возвращался в родной оазис, где пугливые звери к тому времени теряли осторожность...

— Но если ящер родился от кого-то, — с той же задумчивостью сказала Авлона, — то он, значит, был не один. А вдруг есть другие? Вдруг они тоже придут сюда, к бедным туарегам?

— А вот это нас уже не касается! — воскликнул герой. — Их тут, по меньшей мере, человек шестьдесят крепких, сильных мужчин. И они уже знают теперь, что ящера можно убить. Пускай сами разбираются.

У входа у хижинку послышался шорох.

— Ты здесь, великий победитель ящера? — проговорил кто-то негромко.

— Это ты, что ли, Эша? — герой повернулся к тёмному входному отверстию. — Да, я здесь — где же мне быть? Что тебе надо? Входи.

Чёрная физиономия просунулась в отверстие, и блики огня отразились в ней, как в полированном дереве. В последние дни Эша всё чаще заходил к «светлому великану».

— Ты давал мне жить, моя жить теперь твой! — то и дело повторял мальчик.

— Ты что? В рабство себя предлагаешь? — отшучивался герой. — Но мне сейчас негде и некогда торговать рабами, а своего дома у меня в Египте нет!

— Эша ходи с верблюдай проводник! Эша делай, что ты хотеть. Не надо много лепёшка, не надо много воды — только ходи с тобой!

...Впрочем, в этот вечер, юноша явно принёс какую-то важную весть.

— Что случилось? — спросил Ахилл, видя, что мальчик не заходит в хижину.

— К тебе пришёл человек, — сказал Эша.

— Какой человек? — Ахилл привстал, поняв по топу юноши, что речь идёт о ком-то нездешнем. — Откуда он взялся?

— К тебе пришёл египтянин. Можно его впустить?

Рука героя сама собою потянулась к лежащему у стены копью, и он тут же её отдёрнул — пришёл один-единственный человек, а он хотел схватиться за оружие! «Нервы никуда! — подумал Ахилл. — Просто позорище!»

И вслух сказал:

— Само собою, впусти его, Эта. Не ждать же ему, пока я поужинаю.

Туземец исчез, затем у входа в хижину прошуршали быстрые шаги, и в проёме показалась фигура человека в одежде египетского воина, с коротким копьём в руке. В это время струйка жира стекла с ломтика мяса в огонь, рыжие язычки вскинулись выше и запылали ярче, и свет упал на лицо вошедшего. Но Ахилл и так уже почти догадался, кого ему предстоит увидеть.

— Нам с тобой друг с другом не расстаться! — воскликнул он. — Зачем ты здесь, Яхмес? Что случилось?

Молодой египтянин прислонил к стене копьё, поклонился и молча подошёл к очагу. Его лицо осунулось и словно посерело от пыли и ветра. Глаза запали, губы были совершенно сухими.

— Колодец пуст, — произнёс он хрипло. — Вы, наверное, тоже не смогли из него напиться. Он, видно, давно высох. У меня был большой запас воды, но к последнему дню пути осталось только два-три глотка. Пища кончилась ещё раньше. Я не стал ничего просить у туарегов — сразу сказал, что мне нужен ты, Ахилл... Можно мне напиться и поесть, а потом уже всё тебе рассказать?

— Конечно, — троянец привстал и указал юноше на охапку травы. — Садись. Вон, в тыквенной бутыли вода. А вот мясо того самого ящера, в честь которого был назван этот оазис. Несколько дней назад эта тварь сюда наведалась, но ей не повезло. На вид он был гнусен, но мясо у него очень даже неплохое.

И, сняв с очага вертел, герой ножом стянул с обугленной палки два румяных куска и протянул их гостю на сложенном вдвое пальмовом листе.

— Ты убил его! — египтянин глубоко вздохнул и затем усмехнулся: — И я хотел взять тебя в плен!

— Так ведь и взял, — пожал плечами троянец. — Другое дело, что я не из тех, кто в плену остаётся. Ешь, Яхмес. Ешь и говори.

Юноша напился из тыквенной фляги, взял мясо и поданную Авлоной лепёшку и некоторое время ел, не поднимая головы. Видно было, что он поглощён не только едой, но и мыслью, как начать свой рассказ. Наконец он провёл тыльной стороной ладони по губам и проговорил, глядя на угасающее пламя очага:

— Мой дядя убит.

Ахилл нахмурился.

— Пенна? Кем убит? За что?

Яхмес вновь усмехнулся, вернее, почти всхлипнул и отвернулся.

— Если я вернусь, меня тоже убьют, — глухо сказал он. — Я такой же беглец, как и ты. Я надеялся застать тебя здесь и просить твоей защиты.

Приамид подумал, что ослышался или неверно понял египетские слова.

— Лукавый Пан! — вырвалось у него. — Просить защиты у меня? У меня?! А ты в уме? Ну-ка рассказывай всё по порядку и связно, или я вообще перестану тебя понимать.

Яхмес, видимо, овладел собой и уже спокойно продолжил:

— Мой дядя нёс караул возле береговой крепости вместе с ещё тремя воинами и помощником начальника крепости. Этого помощника зовут Нехеб, он был дружен с Ришатой, которого застрелила твоя маленькая спутница. Караул был ночной, и дядя удивился, что Нехеб сам пошёл в дозор — такому большому человеку нет в этом надобности. Потом тот приказал Пенне и другим воинам остаться у ворот и сказал, что пойдёт проверить, как несут дежурство воины, охранявшие пристань. Тут Пенна удивился ещё сильнее: можно было послать любого из воинов, а уж если самому идти, так кого-то с собой взять.

И вот, когда Нехеб исчез в темноте, моему дяде вдруг показалось, что в сторону пристани крадётся какая-то тень. Он оставил воинов у ворот и пошёл за этой тенью. И вскоре увидел у пристани свет. Там был Нехеб — он кого-то ждал. Чернокожий раб держал факел, и в свете этого факела дядя увидал ещё одного человека — того, кто пришёл, чтобы встретиться с Нехебом. Это был ливиец. Пенна сразу это понял — он много раз видел ливийцев, ему приходилось и воевать с ними... Мой дядя позабыл про осторожность и подошёл совсем близко, чтобы слышать их разговор. Они договаривались о том, чтобы наутро с помощью проводников, которых предоставит Нехеб, провести большой отряд ливийцев через охраняемый нашими воинами участок на другом берегу Нила. Это означало, что Нехеб собирается помочь врагам Египта!

Из дальнейшего их разговора Пенна понял, что отряд должен принять участие в сражении с войском египтян, посланным фараоном на усмирение ливийского бунта. Этому отряду надлежало явиться внезапно, оттуда, откуда его не ждут. Нехеб спросил ливийского вождя, заняли ли уже бунтовщики северную крепость, и тот ответил, что та давно в их руках, и её египетский гарнизон перебит. А эта крепость — наше основное укрепление в Ливийской пустыне, без неё границы Египта останутся открытыми для набегов! Видимо, египетское войско и было послано для того, чтобы оборонять эту крепость и не допустить к ней врагов.

Ливиец со смехом сообщил Нехебу, что бунтовщики собираются, пользуясь численным превосходством и внезапностью нападения, перебить большую часть воинов фараона, а остальным нанятый бунтовщиками перебежчик-египтянин укажет путь к крепости, чтобы египтяне, не ведая об измене, вошли в неё. И тогда вместо защиты они найдут там смерть! В крепости тысяча его ливийцев, вооружённых и готовых к бою, тогда как египтян вдвое меньше. И через пять дней (то есть теперь уже завтра днём) всё будет кончено. Они заранее знали, когда войско фараона выступило из Мемфиса, высчитали, когда оно дойдёт до северной крепости. Она есть на карте, которую я тебе дал. Отсюда, от этого оазиса, до неё сутки пути на верблюдах. Ливиец сказал, что по договору с кем-то, кто помогает им, с кем-то из очень высоких людей, бунтовщики должны перебить всех воинов Рамзеса, но оставить в живых и взять в плен их командующего. «Он умрёт, но умрёт позже, когда за его жизнь удастся кое-что отторговать! Это нужно не нам, а большому хозяину в Мемфисе» — сказал Нехебу ливийский вожак.

Кто из высоких людей Египта помогает нашим врагам, и для чего нужна была этому предателю жизнь командира войска, Пенна не понял. Но он пришёл в ужас и в ту же ночь, придя из караула, всё рассказал мне. Я просил его молчать, сказал, что тотчас отправлюсь в Мемфис, чтобы, если доберусь, броситься к стопам Великого Дома и рассказать ему об измене. Пенна ответил, что до Мемфиса слишком далеко, и в то же утро отправился доложить обо всём номарху.

Яхмес умолк и вновь поднёс к губам тыквенную бутыль. По его виску текла блестящая дорожка пота.

— И что было с ним у номарха? — спросил Ахилл, когда юноша опустил бутыль на земляной пол.

Яхмес глухо усмехнулся.

— Этого я не знаю. Прибежал мой раб и сказал, что дядя убит. Его убили, когда он выходил из дворца. Я понял, что буду следующим: они не могли не заподозрить, что старик поделился со мной тем, что ему открылось. Уйти в Мемфис мне уже не удалось бы — я говорил тебе, Ахилл, что наш ном слишком хорошо охраняется. Мне оставался только один путь — сюда. Я надеялся, что ты ещё не покинул оазиса, — с внезапным порывом воскликнул египтянин и судорожно перевёл дыхание.

Ахилл пристально посмотрел на юношу, понимая, что тот сказал ещё не всё.

— Значит, — произнёс он, — номарх тоже изменник.

— Да, — кивнул Яхмес. — То есть он служит изменнику, который скорее всего находится рядом с Великим Домом... Возможно, я даже знаю, кто это. Можно угадать, кто в Египте мечтает о падении фараона и готов добиваться этого любыми средствами.

Ахилл привстал, взял с очажка ещё одну палочку с мясом и надкусил румяный ломтик, пытаясь понять, отчего с такой тревогой ждёт продолжения, вернее, окончания, рассказа Яхмеса.

— Ну, хорошо, — проговорил он, наконец. — Всё это мерзко и возмутительно. И этому нужно было бы помешать, но только я-то здесь при чём? Если ты просишь защиты для себя, Яхмес, то, само собою, тебя я готов защитить — ты спас жизнь и мне, и Авлоне. Мшу взять тебя с собой в Мемфис. Но, судя по тому, как ты всё это рассказывал, ты что-то другое имеешь на уме. Может, думаешь, я пойду в эту самую крепость либо навстречу войску фараона, чтобы их предупредить?

— Предупредить их ты не успеешь, — покачал головой юноша. — Я же сказал — туда сутки пути на верблюдах, а завтра утром египтяне уже будут в крепости. Их перебьют, а командира захватят в плен, если только сумеют взять его живым. А ещё ливиец говорил Нехебу, что командует войском фараона неегиптянин.

— Вот как! — воскликнул Ахилл и почувствовал, как что-то задрожало в его груди.

— Ливиец сказал, — почти бесстрастно, глядя не на троянца, а на умирающий огонь очага, продолжал Яхмес, — он говорил, что командующий — иноземец, великий воин из далёких земель, знаменитый герой и полководец. Его имя Гектор. Услыхав это имя, Пенна сразу вспомнил, что слышал его от тебя, Ахилл. Вот и всё. И вот отчего я пришёл к тебе.

Глава 12

Огонь в очажке почти догорел, но снаружи уже светало, и сквозь щели в стенах хижины сочился серый полусвет. Люди смутно различали друг друга, но контуры предметов сливались и терялись, всё ещё поглощённые темнотой.

Ахилл молчал, обхватив руками колени, как делал в детстве, и неподвижным взглядом смотрел на низкий дверной проем хижины, всё яснее проступавший среди тусклой тьмы. Авлона, подойдя сбоку, заглянула ему в лицо и увидела, что ровные и густые брови сдвинулись, стиснув между собою острую вертикальную складку. Губы были плотно сжаты. Девочке даже показалось, что лицо героя, и без того осунувшееся, сразу осунулось ещё сильнее. Она не знала тому причины, потому что не могла понять, о чём рассказал Ахиллу Яхмес, однако услышала произнесённое Яхмесом имя Гектора и поняла, что, должно быть, брату Ахилла угрожает опасность.

— И что мы станем делать? — наконец не выдержал и прервал молчание Яхмес.

— Мы? — троянец посмотрел на него удивлённо. — Ты что же, хочешь и дальше нам помогать?

Юноша кивнул.

— Если ты примешь сражение, я буду с тобой.

— Приму сражение? — голос Ахилла был бы насмешлив, если бы его лицо при этом не было так мрачно. — Ты, кажется, сказал, что ливийцев в крепости тысяча сто человек... И ты считаешь, что я смогу их одолеть? Вернее, мы — ты, я и эта девочка?

— Я слышал о тебе много легенд, — спокойно ответил Яхмес. — Я слышал, что ты обращал в бегство целые армии, и притом армии троянцев, а не ливийцев, а ливийцы — не самые отважные бойцы. Я слышал, что один твой вид и твой голос вызывали у врагов трепет. Я слышал, что ты убивал их десятками и сам при этом оставался невредим в гуще боя. Но всё это мне рассказывали... Однако я и сам видел, как ты разорвал пасть крокодилу, который легко раскусил бы пополам целую лодку. Я видел, как ты расшвырял по берегу десятки наших воинов, будто слепых щенят. Я видел, как один взмах твоей руки, даже без оружия, нёс смерть! И я верю, что ты можешь пойти один против тысячи врагов! Верю и хочу быть с тобой рядом.

И, увидев, как от этих слов вспыхнуло только что бледное лицо героя, египтянин добавил:

— Может быть, тогда ты поверишь, что я — тоже настоящий воин. И, может быть, простишь меня...

— Да я тебя уже простил! — воскликнул Ахилл, больше не находя в себе сил сдерживать охватившее его смятение. — И я благодарен тебе за то, что ты сейчас говорил. Но... Понимаешь, дело ведь слишком серьёзно! Речь идёт о жизни моего брата, а вовсе не о том, чтобы в очередной раз проявить силу и показать доблесть. Я никогда прежде не думал, идя в бой, что могу быть убит. А сейчас я понимаю, что, если меня убьют, то погибнет и Гектор! Значит, нельзя, чтобы меня убили...

— Так давай убьём их! — с той же неколебимой твёрдостью проговорил Яхмес.

— Аполлон-стреловержец! — Ахилл рванулся, собираясь вскочить на ноги, но вовремя вспомнил, что тогда его голова проткнёт свод хижины, и остался сидеть, лишь беспомощно взмахнув руками. — Да разве я против этого?! Но только тысяча против одного — это слишком неравный бой.

— Но ты побеждал сотни врагов один!

— Да! Сотни, но не тысячу. Раз. Второе: тогда не было так важно, останусь ли я в живых — важен был сам бой. И патом... Понимаешь, Яхмес, прежде мои враги, так же, как и ты, жили в плену легенд и сказок о «великом и непобедимом Ахилле»! Ну, не только сказок, конечно. Они и в бою меня видели, и их страх передо мною, перед моей страшной силой, рос и креп, и подтверждался десятками новых и новых моих побед. И вот уже один мой вид стал внушать им дрожь, и они обращались в бегство, едва я появлялся на поле боя. Кроме того, обо мне сложили дикую сказку, в которую, как это ни смешно, верили даже просвещённые троянцы: якобы я неуязвим, и меня нельзя поразить обычным оружием! Что ты усмехаешься? Тоже это слышал? Но ведь ты-то отлично знаешь, что это не так: вот они, следа от ран на моём теле — они ещё заметны. А ливийцы ничего или почти ничего обо мне не знают. Они не знают, что меня надо бояться, а значит, не будут испытывать изначального трепета. Ты принимаешь мои доводы?

— Да, — согласился молодой египтянин. — Но ты не всё сказал.

Ахилл усмехнулся. Спокойствие Яхмеса взбесило бы его, если бы он не сознавал, что нуждается в этом спокойствии.

— Да, — проговорил герой после нескольких мгновений молчания. — Я сказал не всё. Надо учесть и то, что я недавно был серьёзно ранен, и мои раны только слегка поджили, что я перенёс два приступа лихорадки, каждый из которых мог меня прикончить, что я долгое время недоедаю. Всё это было бы вздором, и я бы об этом забыл, если бы надо было просто драться. Но надо не просто драться, а победить. Победить как угодно, любой ценой, потому что там, в этой проклятой крепости, — мой брат, и никто, кроме меня, ему не поможет... Вот теперь всё, Яхмес! И ты понимаешь, что я всё равно туда пойду. Но надо придумать, как победить, а не погибнуть. Как одолеть втроём тысячу с лишним воинов.

Пока он говорил, Авлона напряжённо его слушала, и ей вдруг показалось, что она начинает понимать незнакомые слова.

— Ахилл! — не выдержала наконец девочка. — Ну объясни же мне хоть что-то! Что случилось с Гектором? Что ты хочешь делать? Мы будем с кем-то драться, да? Скажи мне, прошу тебя!

— Драться мы будем, — ответил Ахилл, не глядя на неё. — Только я боюсь первый раз в жизни проиграть битву!

И он очень коротко, иногда сбиваясь от волнения и напряжения, рассказал маленькой амазонке, что случилось с дядей Яхмеса, старым Пенной, что удалось разузнать молодому египтянину о предательстве номарха и о коварном плане ливийцев.

— О-о-о, если бы мы узнали обо всём этом раньше! — горестно воскликнула девочка. — Если бы успели предупредить Гектора о ловушке... Если бы вы были с ним вместе!

— «Если бы, если бы!» — передразнил герой. — У нас нет этих «если», Авлона! Есть то, что есть. И я думаю только о том, как одолеть втроём тысячу ливийцев...

Лицо девочки стало на миг неподвижно, она как будто пыталась представить себе возможную битву. И вдруг произнесла почти то же, что сам Ахилл только что сказал Яхмесу:

— О, вот если бы эти самые ливийцы тебя боялись так же, как прежде троянцы! Или... Или, как туареги — ящера, которого ты убил!

Ахилл усмехнулся.

— Если бы внушить такой же страх ливийцам! Вот и я говорю «если бы»...

И тут вдруг он осёкся, замолчал, потом пристально уставился в одну точку, а затем вскрикнул, будто его что-то обожгло:

— Ах! Какая мысль!

— Ты что-то задумал? — быстро спросил Яхмес.

Ахилл привстал и, протянув руку, резким движением подтащил ближе к очагу объёмистый мешок, из которого тут же вытащил нечто бесформенное, серо-зелёное, чешуйчатое, в слабом мерцании огня заблиставшее, как плохо отполированный металл.

— Шкура ящера! — прошептала Авлона. — О, Ахилл... Ты... ты хочешь?

— Вижу, ты догадалась! — он рассмеялся. — Ну да, я хочу, чтобы ливийцы испытали передо мною такой же дикий и безумный страх, как туареги перед вот этой тварью! У нас есть пара часов до рассвета, за это время можно натолкать в шкуру травы — в те места, которые не будут плотно прилегать к телу. Беда только в том, что моя голова достанет лишь до плеч ящера, а его шея и башка окажутся пустыми. Если их просто набить травой, они будут болтаться из стороны в сторону и сразу станет видно, что тварь неживая.

Авлона вскочила и в восторге хлопнула в ладоши.

— Они не будут болтаться! Я сяду к тебе на плечи, и вся окажусь внутри ящеровой шеи, а моя голова будет как раз в его пасти. Я мешать не буду, вот увидишь...

Яхмес, слушая их, напряжённо пытался понять смысл происходящего, бросая взгляды то на тускло блестящую чешую гигантского ящера, то на возбуждённое личико девочки, то на Ахилла. И вдруг египтянин рассмеялся.

— Ты не только великий воин, но и великий изобретатель! — воскликнул он, и впервые его напряжённое лицо прояснилось.

— Ты понял, что я задумал? — быстро спросил герой.

Юноша качнул головой и проговорил:

— Я смутно помню моего деда. Когда он умер, мне было не больше пяти лёг. Он был знаменитый охотник и путешественник, и ему случалось бывать в далёких землях, за пределами Египта и Нубии. Бывал он и в тех местах, где живут племена жёлтых негров[38]. Они малы ростом и очень некрасивы, но это ловкие охотники и звероловы. Дед как-то рассказал, и я запомнил его рассказ... Он рассказал, как эти жёлтые охотились на страусов.

— Это что за звери? — прервал Ахилл египтянина.

При всей напряжённости положения он не сумел, как всякий страстный охотник, подавить любопытства, услыхав название незнакомого животного. При этом герой, слушая Яхмеса, расправлял у себя на коленях шкуру ящера, ощупывая её внутри и определяя, в каких местах придётся набивать её травой и как приделать незаметные снаружи застёжки.

— Страус не зверь, а птица, — Яхмес улыбнулся. — Хотя на зверя он похож куда больше. Высоченная такая тварь с длинными, как у жеребца, ногами и такой же длинной шеей, а голова у него маленькая и глупая. Но у самцов страуса великолепные хвостовые перья, которые жёлтые отдают соседним, более богатым и менее диким племенам, в обмен на всякие пустые безделушки из кости и глины. Кроме того, мясо страуса съедобно, а яйца у него огромные и очень вкусные. И вот что делают эти самые маленькие негры. Убив одного страуса, охотник снимает с него шкуру и надевает её на себя. Нога у страусов белые, поэтому свои ноги охотник красит мелом от бёдер до пят. И, превратившись таким образом в страуса, он подходит к другим птицам, при этом так искусно подражая их движениям и повадкам, что те ничего не подозревают. Оказавшись рядом, негр незаметно выпускает в страусов отравленные стрелы, и все птицы одна за другой гибнут. Так рассказывал мой дед. Я вижу, ты задумал нечто подобное, да, Ахилл?

— Ну да, что-то вроде того! — и герой тоже усмехнулся. — Пожалуй, с той разницей, что я не надеваю на себя шкуру ливийца и не буду выдавать себя за одного из них. Но в облике этого чудовища я, возможно, покажусь им достаточно страшным, кроме того, эту шкуру стрелой не пробьёшь, разве что с очень близкого расстояния, да и не всякое копьё её одолеет. Кстати, моё копьё я возьму: когти ящера — хорошее оружие, но не одними же копями драться... А чтобы ящер с копьём не выглядел уж слишком нелепо, надо обмотать древко травой и вьюнами, чтобы выглядело просто как ствол дерева, что-то вроде дубины. Ну что же, Яхмес, ты пойдёшь с нами?

— Я уже сказал один раз, — ответил юноша с некоторой обидой.

— Тогда за дело! — и Ахилл встал, пригнувшись, чтобы не пробить головой потолок хижины. — Сейчас я это надену, и мы определим, где нужно сделать подкладки. Затем ты и Авлона займётесь этими подкладками и пришиванием застёжек, а я пойду к Моа и скажу, что пора настала, и он должен дать мне обещанных верблюдов и проводника. Мы отправимся с рассветом. Потом проводника и верблюдов оставим вблизи крепости, а сами... Впрочем, дальше уже понятно.

В двух словах он повторил всё то же девочке, на этот раз на критском наречии и, оставив Яхмеса и маленькую амазонку исполнять порученное, поспешно вышел из хижины.

Глава 13

— Неужели это было так просто?

В недоумении и изумлении Ахилл оглядывался вокруг себя, переставая понимать, что происходит.

Просторный двор крепости, сплошь покрытый мёртвыми телами, вытаращенные, полные дикого ужаса и с этим ужасом в зрачках угасшие глаза, и дальше снова — тела, тела, тела...

По сути, это была самая короткая в его жизни битва. Он впервые дрался с таким неимоверным количеством врагов в таком узком, замкнутом пространстве, где, казалось, нельзя было уйти от их натиска со всех сторон, но вышло так, что они лишь какие-то мгновения нападали, потом беспорядочно защищались, а после в смятении бежали от него, давя друг друга, сшибаясь и сталкиваясь, ибо им некуда было бежать...

Да, он на это и рассчитывал. Он так и думал, он верил в то, что, увидав чудовищного ящера, ливийцы растеряются и не сумеют слаженно нападать и дружно обороняться.

Но это сумасшедшее, ни с чем не сравнимое зрелище всеобщего, всепоглощающего, сшибающего с ног ужаса, это дикое бегство, это отчаяние, — такого герой не предполагал, он всегда думал, что дикари в схватке даже более отважны, нежели воины великих стран.

Разглядывая мёртвые тела, Ахилл с недоумением и почти со страхом понимал, что некоторые погибли не от его неотвратимых ударов и не от стрел, которые успела выпустить из полуоткрытой наста ящера спрятавшаяся в его башке Авлона, не менее полусотни храбрых мятежников умерли просто-напросто от страха... Герою говорили, что такое случалось с его врагами и прежде, но он не верил в это. Мужчина, погибший от испуга?! И вот он видел: это не выдумка — от страха действительно можно умереть!

За небольшими воротами с северной стороны крепости, там, где её стены примыкали к горной цени, отделённые глубоким ущельем, проходила узкая трона, и часть ливийцев кинулась туда, ища спасения от чудовища, когда оно, ударом неимоверной силы выбив южные ворота, ворвалось во двор крепости. Они бежали сломя голову и срывались с тропы, обезумев, не сознавая, что бегут от одной смерти к другой...

— Похоже, здесь никого нет, Ахилл! — раздался рядом с героем голос Яхмеса. — Я осмотрел все постройки — везде пусто. Твоего брата нет в крепости, да, похоже, и не было: до нашего появления тут не было битвы, во всяком случае, в ближайшие двое-трое суток — это видно хотя бы по оружию ливийцев. Или египетское войско сюда ещё не дошло, или его истребили до того, как оно подошло к крепости.

Расстегнув застёжки, Ахилл выбрался из шкуры ящера и уже сам, неторопливо и спокойно, обошёл весь внутренний двор крепости и обследовал все помещения возведённых во дворе построек. Да, они были пусты — там не было никого, ни живого, ни мёртвого.

— Что всё это значит? — глухо проговорил троянец, ещё раз обводя взглядом груды устилавших двор тел. — Для чего, спрашивается, я устроил эту бойню, если в ней не было никакого прока?

— Так или иначе, — заметил Яхмес, — эти мятежники напали бы на египтян, а значит, и на твоего брата. У тебя не было выбора. Но, клянусь Изидой, даже с крепостной стены страшно было смотреть, как ты бушевал среди них, как знойный вихрь среди колосьев проса...

Авлона, давно спрыгнувшая с плеч героя, так легко и неслышно, что он даже не заметил этого, тоже обошла всю крепость вдоль и поперёк, всюду осмотрела землю и стены и уверенно заявила, что в ближайшее время здесь не содержали пленных.

— Как ты это определила? — спросил Ахилл, зная, что девочка действительно может узнать по еле уловимым следам всё, что угодно.

— Но ты же и сам видел! — ответила лазутчица амазонок. — Запоры у большинства помещений никудышные, да и двери не так уж прочны. Если держать здесь в плену такого богатыря, как твой брат Гектор, надо его к чему-то привязать или приковать. Столбов внутри крепостного двора нет, и всего в трёх помещениях есть в стенах железные кольца — для привязи лошадей или верблюдов. Ну вот... И все кольца покрыты пылью и даже ржавчиной! К ним никого не привязывали, по крайней мере недавно. Ну и ещё: запасное оружие у этих дикарей валялось где попало и как попало, а если бы в крепости был такой опасный пленник, а может быть, и ещё кто-то из египетского войска, то уж ливийцы, какие они ни тупые, прибрали бы подальше мечи и ножи — всякое ведь бывает... Но прочные сети и верёвки у них заготовлены и сложены были вблизи ворот — наверное, они в самом деле думали, что будут брать пленных. Может, кто-то предупредил Гектора?

— Хотел бы я, чтобы это было так, — всё сильнее хмурясь, произнёс троянец.

И уже по-египетски обратился к Яхмесу:

— Послушай, мы подождём здесь на всякий случай, а тебя я попрошу сходить за нашими проводниками и верблюдами — я не хочу, чтобы их заметили на равнине, если кто-нибудь подъедет к крепости с западной стороны. Пускай заедут внутрь двора. Только предупреди проводников, что здесь творится, не то они ещё упадут без памяти, увидав столько мертвецов!

— Они же по-египетски знают слов пять, а то и меньше, эти проводники! — презрительно воскликнул юноша. — Что я смогу им объяснить? Впрочем, если тебе угодно, Ахилл, я попробую, — тут же добавил египтянин, заметив, как тень раздражения скользнула по лицу героя.

Яхмес ушёл.

— Что теперь делать? — после недолгого молчания проговорил Ахилл, спрашивая как будто не у Авлоны, а у самого себя — Как узнать, куда делся египетский отряд? И где тот отряд ливийцев, что должен был напасть на войско фараона? Вообще, так ли всё было, и не помрачение ли случилось у старого Пенны? Стоп! А вот это нет... Если бы он всё это придумал — измену, проход ливийского отряда через египетские земли, то его бы не убили. И в крепости на самом деле были ливийцы, значит, её действительно захватили уже давно. Эх, был бы жив хоть один из этих трусов! Кое-кто наверняка удрал через северные ворота в горы, да где их теперь сыскать? Они, думаю, и сами позабыли сюда дорогу... Послушай, Авлона, что ты там слушаешь?

Девочка в это время, присев на корточки, приложила к земле ладонь и вся напряглась.

— Сюда идут! — сказала она.

— Само собой, — согласился Ахилл. — Сюда идут Яхмес и проводники с верблюдами.

— Нет! — маленькая амазонка подняла к Приамиду напряжённое личико. — Сюда идёт много людей — больше сотни, пожалуй, несколько сотен. И ещё что-то едет, повозки какие-то...

Ахилл нахмурился.

— Египтяне, как думаешь?

— Не знаю.

— А как они идут? Строем?

— Нет. Толпой и без всякого порядка.

— С оружием?

— Пока не слышно. Земля не говорит этого.

— Они далеко?

— Не очень. Ещё немного — и их станет видно.

Герой глубоко вздохнул и тронул ногой лежащую на земле шкуру ящера.

— Живо взберись на стену, Авлона, и помаши Яхмесу, чтоб шли сюда быстрее. И потом лезь снова ко мне на плечи. Если это враги, придётся встречать их.

— Ливийцы! — объявил Яхмес, спустя некоторое время поднявшийся на стену и долго пристально разглядывавший тёмную массу людей и повозок, приближающуюся к крепости. — Я различаю их дикарские доспехи и оружие. Идут нестройно, и вообще вид такой, будто они сильно потрёпаны после схватки. Кажется, среди них раненые. А впереди, сдаётся мне, знаменитый разбойник, предводитель прежнего мятежа. Позабыл его имя, но таких верзил, да поразит меня меч Изиды, в наших местах больше не сыскать! И Пенна рассказывал, что ливийский лазутчик говорил с предателем Нехебом об этом человеке, сообщил, что именно он возглавляет нынешний поход против египтян. Ну, Ахилл, если это он, и если ты убьёшь его, фараон сделает для тебя всё, о чём ты ни попросишь!

— Слезай, Яхмес! — крикнул троянец, поправляя на плечах своё громоздкое одеяние так, чтобы прорези, сделанные в шкуре ящера, оказались точно против глаз. — Не надо, чтобы тебя заметили. Спрячьтесь вместе с проводником и верблюдами в одной из пристроек.

— И снова не участвовать в битве, а только смотреть, как ты их громишь? — в голосе юноши, послышалась обида. — А нельзя ли на этот раз тебе помочь?

Он ловко спустился со стены и стал напротив «ящера», непроизвольно обращая свой взгляд к его голове, хотя и знал, что за полуразверстой пастью гигантской твари скрывается маленькая амазонка, а Ахилл смотрит сквозь прорези, сделанные у основания мощной шеи чудовища.

— На этот раз мне очень нужна помощь, — ответил герой, направляясь к пустым крепостным конюшням. — Когда завяжется бой, ты должен будешь выйти из убежища и скрутить парочку ливийцев, связать и затащить в какое-нибудь помещение. А не то, если одних придётся убить, а друг не повалятся и помрут со страху, нам не у кого будет узнать, что стало с войском фараона... Сможешь?

— Было бы, что смочь! — бросил Яхмес и, махнув рукой перепуганным проводникам-туарегам, подхватил под уздцы одного из верблюдов.

А потом всё, казалось бы, повторилось. Только на этот раз не он ворвался в крепость, ударив всем телом и, как щепку, сломав ворота. На этот раз вошли воины в ливийских доспехах и в изумлении и недоумении остановились, увидав тела убитых. Они бродили меж этих тел, что-то говорили друг другу... И вдруг один из них побежал, помчался сломя голову, стремясь достигнуть северных ворот. И... миновав первый ряд построек, налетел прямо на Ахилла!

Раздался дикий, нечеловеческий крик. В руке бегущего был меч, он взмахнул им, должно быть, совершенно обезумев. Ахилл не ударил его, лишь поднял навстречу когтистую лапу ящера, и человек побежал обратно, вопя и визжа, а затем рухнул лицом вперёд.

И тогда герой вышел навстречу толпе заполнивших двор людей, и те с криками кинулись в стороны. Только двое остались стоять против него — гигантский воин в кожаном доспехе с медными бляхами и второй, среднего роста, одетый так же и с таким же копьём в руке.

Ахилл шёл на них, готовый ударить, вновь испытывая не сравнимое ни с чем ощущение волнующей злости, дрожи и трепета всех мышц и нервов, великого и страшного порыва схватки. Лишь на миг его сознание затуманила мысль, что вот этот чудовищного роста дикарь в шлеме с дырами для глаз недавно, быть может, убил его брата... И явилось одно всепоглощающее желание — уничтожить его, убить сию секунду!

Рука под чешуйчатым покровом твёрдо сжала древко «пелионского ясеня», напряглась, поднимаясь...

И тут глубокий и звучный голос воскликнул на критском наречии:

— Гектор, берегись! Это не дубина, это копьё — я вижу, как в граве сверкает наконечник!

Пентесилея!!!

Её голос нельзя было спутать ни с каким другим. И она назвала... назвала имя Гектора! Ахилл выпрямился, точно получив удар в спину.

Что-то звонко и пронзительно выкрикнула Авлона, привставая на его плечах. Он этого не услышал и не почувствовал.

Мгновение, всё перевернувшее, всё изменившее, длилось бесконечно. И в какую-то долю этого бесконечного мгновения громадный воин метнул своё копьё.

Потом Ахилл с трудом мог вспомнить, что с ним произошло. Сработало что-то, идущее уже не из сознания. Когда-то в юности, упражняясь в воинском искусстве, он учился ловить на лету дротики. Ему одному из немногих среди всех фтийских юношей это удавалось. Но он никогда не думал, что поймает на лету тяжёлое копьё, пущенное с близкого расстояния и с невероятной силой.

Древко ободрало ему ладонь, но он сжал его так яростно, что едва не расплющил. Наконечник всё же пробил чешуйчатый панцирь и на палец вонзился под левую ключицу. Боль была несильной, он ощутил скорее простой толчок.

И тотчас кожаный колпак громадного воина упал, отброшенный в сторону.

— Что это?! — крикнул тот, кого несколько мгновений назад Ахилл считал ливийским разбойником. — Кто это?! О, боги, нет, нет!!!

Ахилл отбросил оба копья — своё и то, которое только что едва на пронзило его тело, и рванул застёжки на груди. Шкура ящера, треща, скользнула по его плечам и скомкалась у ног серо-зелёной бесформенной кучей. Всё тело героя струями заливал нот. От левой ключицы медленно стекала тоненькая струйка крови.

— Гектор... — чуть слышно выдохнул он. — Пентесилея... Жена моя!

— Ахилл!!!

Два крика прозвучали одновременно, сразу заполнив всё вокруг, заглушив изумлённый возглас появившегося откуда-то Яхмеса, радостные вопли Авлоны. Два голоса, роднее которых он не знал, которые столько времени мечтал услышать снова...

— Ахилл!

И тотчас какой-то пронзительный звон возник в ушах, и тьма, густая, как небытие, поглотила сознание.

Глава 14

— Я думал, что убил его! — воскликнул Гектор, ладонью стирая пот с бледного, как воск, лица брата.

— Сумасшедший! Как ты мог такое подумать, когда мы оба видели, что он перехватил древко! — голос Пентесилеи был хриплым и дрожал. — Никогда бы не поверила, что возможно рукой удержать тяжёлое боевое копьё, пущенное с тридцати шагов...

— Да, ранка совсем неглубокая... — прошептал царь Трои, вновь проводя рукой по лицу и спутавшимся волосам Ахилла. — Он потерял сознание не от неё. Боги! В то мгновение, когда копьё полетело, я услышал крик Авлоны и понял, что совершаю нечто ужасное, но было поздно!

Пентесилея склонилась к мужу, голову и плечи которого Гектор положил к себе на колени, и прикоснулась к его лбу сухими потрескавшимися за время похода губами.

— У него жар, — тихо сказала она. — Что с ним?

— Лихорадка! — подала голос стоявшая немного в стороне Авлона. — Он от неё чуть не умер. А началась она от ран, конечно. Он был сильно изранен.

— Это видно, — проговорил Гектор. — Шрамы ещё свежие. Ахилл, родной мой! Ты слышишь нас?

Молодой человек открыл глаза и улыбнулся.

— Здравствуй, брат! Пентесилея, а кто у нас родился?

— У нас родился сын.

— Я так и знал! Как его зовут?

— Патрокл.

Губы Ахилла дрогнули.

— Спасибо, Пентесилея! Спасибо, что сохранила его и что дала ему это имя!

Она по-прежнему стояла на коленях, склонившись к лицу Ахилла так, что прядь её волос, выбившаяся из тугого узла на темени, падала на его влажную от пота щёку. Глаза были близко-близко, и оба видели друг у друга слёзы...

— Амазонка не может дать имя сыну. Только дочери... — глухо произнесла женщина в ответ на слова мужа. — Это Гектор его так назвал.

Герой крепко сжал руку брата.

— Ты знал, что я захочу назвать его именно так, да, Гектор?

— Да, — кивнул тот. — И знал, что ты жив, и что тебя это обрадует. Прости меня, братец! Я не успел удержать руку и ранил тебя!

— Это не рана. Пустяки! — Ахилл засмеялся и, сделав над собою усилие, привстал на локте. — Мне за последнее время так крепко попало, что подобные царапины можно и не замечать...

В это время к ним стали медленно подходить египетские воины, только что в ужасе бежавшие от явившегося им чудовища, но быстро понявшие, что ничего ужасного не произошло, и устыдившиеся своего страха и бегства. До многих из них ещё не вполне дошло, в чём же всё-таки дело, куда пропал гигантский ящер и откуда взялся молодой великан, так необычайно похожий на их военачальника. Главным образом, воинов успокоило появление Яхмеса, в котором они сразу признали соотечественника и который своим совершенно невозмутимым видом дал им понять, что всё так и было задумано... Анхафф и Харемхеб, подошедшие первыми, негромко отдали несколько распоряжений, и египтяне совершенно пришли в себя. Послышались удивлённые, смущённые и радостные возгласы, кто-то засмеялся, на землю полетели щиты и копья, и большинство воинов принялись с наслаждением сдирать с себя грязные и липкие от пота ливийские доспехи.

Но Гектор, Ахилл и Пентесилея не замечали ничего вокруг. В эти бесконечно растянувшиеся мгновения они видели и слышали только друг друга.

— Я тоже знал, что вы оба живы! — сказал Ахилл, переводя взгляд с бледного лица старшего брата на лицо Пентесилеи. — Я каждый день молился за вас!

— Наверное, это и спасло нас! — просто сказал Гектор и, не выдержав, обнял Ахилла и прижал к себе с силой, от которой у обычного человека затрещали бы кости.

Герой ответил брату такими же могучими объятиями и затем, разжав их, проговорил тихо и очень серьёзно:

— Думаю, ваши молитвы помогли мне не меньше, Гектор! Но если уж говорить честно, то после Бога, того, кто всех выше и сильнее, я прежде всего обязан жизнью этой девочке, сестре твоей жены, брат!

И он обернулся и посмотрел на стоявшую немного в стороне Авлону.

— Это ещё кто кого больше спасал! — воскликнула девочка, вся загораясь алым румянцем, одолевшим её густой загар. — А кто убежал от египтян и меня на руках утащил, потому что я бы так быстро не смогла? А кто плиту надвигал на яму, чтобы нам спрятаться под ней? А кто попросил Бога повернуть в сторону смерч? Разве я бы догадалась? А может, Он бы меня и слушать не стал! Я бы без тебя точно сто раз пропала!

Она бы и ещё чего-нибудь наговорила, но тут Пентесилея, встав с колен, подошла и, подхватив её, крепко прижала к себе. Авлона тоже обняла свою приёмную мать и, прижавшись щекой к её щеке, с изумлением поняла, что эта щека совершенно мокрая.

— Моя царица, неужели ты плачешь?

— А ты думала, я не умею? — молодая женщина ласкала рыжие кудри девочки, пытаясь унять дрожь в пальцах и в спине, но у неё ничего не получалось. — Самое удивительное, что это видят другие люди, и мне от этого нисколько не стыдно!

Понемногу все успокоились. Гектор приказал своим воинам сложить костры за пределами крепости и предать огню трупы ливийцев, кроме, разумеется, тех, которые попадали в ущелье, — доставать их оттуда было бы слишком долго и слишком трудно. Это распоряжение троянский царь отдал не только и не столько из-за того, что хотел отдать должное погибшим врагам. Прежде всего необходимо было очистить двор крепости — ведь из небольшого войска египтян предстояло выделить сотни две воинов для охраны египетской твердыни, которым предстояло дожидаться подкрепления из Мемфиса. Северная крепость была слишком необходима фараону, чтобы вновь рисковать ею. С этой же целью Гектор приказал как можно скорее починить и укрепить ворота и, не удержавшись, заметил, что их вообще надо бы было сделать попрочнее, коль скоро его брату, пускай и в облике ящера, удалось так легко их вышибить. В ответ на это Харемхеб сказал, что до тех пор, пока на свете найдётся второй Ахилл, ворота крепости успеют истлеть, а тогда уж и можно будет вешать новые.

Гектор понимал также, что войску нужен отдых и что отдыхать лучше именно здесь, за надёжными крепостными стенами. Здесь был колодец, сохранились запасы зерна и вяленого мяса, имелось запасное оружие и бинты для раненых. Военачальник объявил, что отдых продлится три дня, но при этом необходимо послать нескольких гонцов в Мемфис, чтобы сообщить фараону обо всём: о победе, об измене, о необходимости выслать новый отряд для северной крепости.

Поразмыслив и посовещавшись с остальными командующими, Гектор приказал ехать Анхаффу с двумя десятками воинов и Яхмесу, поскольку он один мог рассказать Великому Дому о предательстве номарха и о том, каким образом ливийский отряд сумел обойти войско фараона с тыла и едва не напал на него врасплох. К сожалению, нельзя было подкрепить свидетельства признанием предателя Тефиба: тот был мёртв — как перед тем десятки ливийцев, он умер от страха, увидав перед собою чудовищного ящера...

— Я рад, что Гектор выбрал меня. Мне хотелось бы отомстить номарху за смерть моего дяди, — сказал Яхмес Ахиллу. И добавил вполголоса, отвода взгляд в сторону: — К тому же лучше будет, если я уеду до того, как твой брат поинтересуется, откуда на твоей спине следы от бича. Они ещё неплохо видны!

Герой в ответ рассмеялся.

— Я никому не собираюсь рассказывать этого подробно. Мне не доставит удовольствия, как ты понимаешь... А уж если зайдёт такой разговор с моим братом, тогда спроси у него, между прочим, откуда на его горле большой алый шрам. Думаю, в отличие от следов бича, он будет виден всю жизнь, только с годами побледнеет.

Яхмес посмотрел на Ахилла с нескрываемым изумлением:

— Ты... ты хочешь сказать, что?..

— Я хочу сказать, что это большой вопрос — кто из нас с тобой наделал больше глупостей и гадостей, Яхмес! Я надеюсь, мы ещё встретимся, и я тебе многое расскажу. Пригодится.

Ахилл говорил совершенно искренне. Он на самом деле уже не просто простил Яхмеса, но испытывал к нему благодарность, и египтянин отлично это видел. Однако ему всё ещё было неловко в присутствии героя, что тоже побуждало юношу поскорее уехать из крепости.

Зато другой «должник» Ахилла, простодушный Эта, совершенно не хотел расставаться со своим спасителем. На предложение героя отправиться обратно в свой оазис вместе с верблюдами и вторым проводником юноша ответил, только что не расплакавшись:

— Почему мне не можно остаться с египтяна? Почему не можно остаться с великий светлая великан? Эша может служить, может быть воин, может быть кто надо.

— Воин из тебя пока что никакой! — вздохнул Ахилл. — Ну, что с тобой делать? Ладно, я попрошу брата, и тебя, может быть, возьмут в войско.

Гектор, разумеется, внял просьбе, а Харемхеб, которому военачальник предложил определить юношу в пеший отряд, само собою, даже не подумал возражать, и юный туарег, едва не принесённый в жертву пустынному ящеру, стал воином армии фараона Рамзеса.

Глава 15

— Душная ночь! Ты никогда не замечал, Сети, что в такие ночи звуки становятся ближе? Слышишь, воет шакал? Он ведь воет где-то на другом берегу, а кажется, что под самыми окнами дворца...

Начальник охраны вслушался и покачал головой:

— Это не на другом берегу, великий! И воет не шакал, а собака. Нынче утром умер один из дворцовых садовников, вот его пёс и поднял вой к ночи. Прикажешь убить собаку, чтобы она тебя не тревожила?

— Нет! — фараон резко отвернулся от окна и опустил занавеску, которую держал приподнятой. — Преданность нужно уважать. Она бывает не так уж часто. Пускай кто-нибудь попытается утешить пса и вновь его приручить. А не уймётся, подари его пастухам — пусть его воет на пастбищах у реки.

— Как прикажешь, повелитель! Ты собираешься ложиться или ещё чем-то занят?

Сети был одним из немногих во дворце Великого Дома, кто имел право и даже был обязан задавать фараону подобные вопросы: в его обязанности входило всегда знать, где Рамзес находится и чем он занят, а также один он или кого-то принимает. Начальник стражи следил за каждым его шагом, должен был заранее предусмотреть любую возможность опасности и сделать так, чтобы этой опасности не было. При этом его надзор не должен был докучать повелителю, не то это могло плохо обернуться для бдительного надзирателя. Сети исполнял свои обязанности идеально, чему, впрочем, очень помогало расположение, которое питал к нему Рамзес. В последние годы они были почти что дружны, а потому начальник охраны очень часто обходился без обычных церемоний, разумеется, если они были только вдвоём.

— Я жду Панехси, — сказал фараон в ответ на вопрос Сети. — Он скорее всего уже во дворце и идёт сюда.

— А раз так, то мне следует оставить твой покой...

И начальник охраны сделал шаг к двери, ведущей из комнаты на террасу, чтобы по внешней лестнице спуститься в сад.

И тут Рамзес внезапным движением руки остановил его, а затем крепко сжал своими сильными пальцами его локоть.

— Вот что, Сети, — голос фараона звучал ровно, но во взгляде глубоких тёмных глаз появилось какое-то странное выражение, которое заставило придворного с особым вниманием слушать его слова. — Вот что я тебе скажу. Может быть, я становлюсь мнителен, но этот собачий вой что-то меня растревожил. А может, это Луна действует... Словом, я хочу, чтобы ты подежурил на террасе, пока я не отправлюсь в спальный покой. Тогда уж выставляй ночные караулы и можешь возвращаться домой. Конечно, ты устал, но я так желаю, а потому потерпи.

— Повинуюсь, о великий!

Игра была очевидной. Рамзес хорошо знал Сети и ему было известно, что тот, в свою очередь, не хуже знает его самого. Начальник охраны не мог поверить, что Великий Дом испугался собачьего воя, равно как он едва ли спутал бы его с воем шакала. Просто ему зачем-то было нужно, чтобы Сети обратил на этот вой внимание и заметил тревогу своего повелителя. И то, что фараон приказал ему дежурить не у дверей, а именно на террасе, хотя внизу, под этой самой террасой, было полно охранников, означало только одно: ему нужно, чтобы Сети услышал его разговор с везиром и чтобы везир не знал о присутствии Сети при их разговоре. Такое случалось впервые, однако ошибиться было невозможно!

Но фараон хотел быть уверенным, что придворный правильно его понял, и проговорил уже ему в спину:

— Панехси получил известия об окончании ливийского похода нашей армии. Интересно будет послушать...

«Куда как интересно!» — подумал Сети.

И тотчас вспомнил, что с докладом о ливийском походе Панехси уже приходил днём. Значит, он пришёл на сей раз не с докладом! А если так, то с чем же?

Начальник охраны встал на террасе возле самой стены, так, чтобы его не видно было снизу, из сада, и никак нельзя было заметить из окон, выходящих на террасу. Прислонившись спиной к стене, он стал слушать.

Вначале Рамзес и везир говорили возле двери, ведущей в коридор, и разобрать их слова было почти невозможно, но затем фараон подвёл Панехси к окну и, должно быть, сел в кресло, заставив, таким образом, везира оставаться неподалёку от окон и двери на террасу.

— С номархом Нижнего нома Хуфу мне всё ясно! — довольно резко проговорил Рамзес. — Неясно, правда, как он успел узнать, что его измена раскрыта. Ведь он узнал об этом, коль скоро покончил с собой, да, Панехси?

— Он мог узнать от своих воинов, что Яхмес, раскрывший его измену, едет с воинами Гектора в Мемфис и понять, что тот всё знает и всё расскажет. И деваться ему было уже некуда. Панехси говорил, как всегда, очень ровно и неторопливо, но слышно было, что он всё же торопится. Ему всего важнее было сказать то, ради чего он пришёл в этот вечер во дворец фараона.

— Да, предателю оставался только один выход! — задумчиво произнёс Рамзес. — Но как странны эти совпадения — едва открылась измена второго казначея Мерикары, как он вдруг скоропостижно умер. Теперь я думаю, может, он тоже покончил с собой? Хотя он едва ли мог узнать так быстро, что люди, посланные им, чтобы похитить сына амазонки Пентесилеи, потерпели неудачу и что один из них его выдал. Для этого нужно было бы ему иметь уши прямо у меня во дворце. А такого не может быть! Впрочем, всё это не так уж важно. С чем ты шёл сюда, Панехси? Отчего захотел меня видеть так спешно?

Последовало короткое молчание, потом везир ответил:

— Неужели ты не понимаешь, о Великий Дом, как опасно для тебя то, что Гектор нашёл в этом походе своего великого брата, и что оба они вот-вот будут здесь?

— Не понимаю, — голос фараона звучал очень холодно, почти отрешённо. — Почему опасно? Объясни.

— Гектор, этот надменный потомок великого царя Ила, никогда не простит Египту давления на Нубию, в то время когда Нубия хотела было поддержать Троаду в войне с ахейцами. Никогда Гектор не простит тебе, о фараон, своего пленения и заключения в темнице, когда он пережил и великий страх смерти, и великое унижение. Только опасения за жизнь брата заставили его смириться и пойти на твои условия. Он смирил свою гордость, но затаил в душе гнев и жажду мести! Ему нужно было только найти Ахилла. И вот он нашёл его!

Рамзес рассмеялся. Его смех показался Сети злым и отрывистым, но Великий Дом владел собою. Заговорил он вновь очень спокойно:

— Ну, и что с того, Панехси? Теперь они уедут.

— Теперь они постараются тебя убить! — воскликнул везир.

— Ого! И ты думаешь, они бы сумели? — усмехнулся Рамзес. — Вдвоём? Ну, пускай втроём, вместе в этой невероятной амазонкой, которая, как я помню, спасла тебе жизнь. Они смогут убить фараона? Так?

Панехси вновь выдержал какое-то время и затем заговорил куда резче, чем говорил до того:

— Ты, кажется, забыл, кто такой Ахилл, о мой повелитель! Ты забыл, что слава его до сих пор потрясает все страны, будто слава великого божества? Ты забыл, что о нём рассказывают? Даже если две трети его легендарных подвигов — вымысел, всё равно это — величайший герой, какого только видели люди в обозримые времена! И случилось так, что его, как и Гектора, пленили на твоей земле, унизили и оскорбили, едва не обратили в рабство, а когда он бежал, травили и преследовали, будто дикого зверя! И ты думаешь, что он, в гневе сносивший крепостные стены, простит ТАКИЕ обиды?! Нет, о Великий Дом, нет, нет, нет!

Панехси умолк, ожидая ответных слов фараона, однако Рамзес молчал.

— Они идут сюда, чтобы вместе отомстить тебе! — воскликнул везир, снова возвышая и напрягая голос. — И как ни надёжна твоя охрана, как ни преданны твои слуги, боюсь, эти два исполина могут тебя погубить!

— И это значит, — ровным, безо всякого выражения голосом заключил Рамзес, — что я должен убить их. Так?

Панехси вздохнул почти неслышно, но голос тут же выдал его:

— Ну, для чего же обоих, великий? Тебе достаточно будет убить Ахилла. Да и его не нужно убивать. Он ведь может просто случайно погибнуть... Скажем, вблизи Мемфиса, во время последнего ночлега армии его может ужалить змея. Он может просто сильно расхвораться. Ведь тебе донесли, что он был болен, так?

— Так, — подтвердил Рамзес. — И что же?

— И он просто не доедет до Мемфиса.

Фараон вновь засмеялся, на этот раз суше и холоднее.

— Но разве Гектор глупее нас с тобой, Панехси? Разве он не поймёт, что такая случайность вряд ли случайна? А если поймёт, то не следует ли мне опасаться его мести?

Везир, судя по звуку шагов, прошёлся взад-вперёд по комнате и остановился.

— Один он не так опасен. Хотя ты прав, великий: для верности было бы лучше, если бы и он умер.

— И тоже от укуса змеи? — Рамзес продолжал смеяться.

— Возможно. Есть места, где змей очень много, и они часто кусают неосторожных. А быть может, с Гектором что-нибудь случится уже здесь, в Мемфисе. Двое в один день — это слишком подозрительно.

Пёс садовника опять гулко и пронзительно завыл где-то возле самой террасы. Его вой среди абсолютной, ничем не нарушаемой тишины показался Сети настолько жутким, что он вздрогнул и тотчас понял, что спина, которой он прижимается к стене, совершенно мокрая — пот тёк с него не каплями, а сплошными струями.

— Слышишь, Панехси? — заговорил между тем Рамзес. — Всё воет. Кто-то из жрецов мне говорил, что собаки чуют зло.

— Тогда они должны выть днём и ночью! — воскликнул везир. — Зла в мире больше, чем звёзд в этом ночном небе.

— Смотри не в мир, а в свою душу! — в голосе фараона уже открыто прозвучал гнев. — Ты ведь хочешь только одного: жениться на этой красавице-амазонке! Что отворачиваешься? Это ведь так? Так, я знаю! Но она ведь не просто женщина... Она всё поймёт и убьёт тебя. Или меня. Или нас обоих.

Теперь рассмеялся Панехси, и его смех прозвучал, будто ответ на очередной тоскующий вопль осиротевшего пса.

— Она поймёт, что ей нужно подавить свой пыл, о великий! У неё ведь ребёнок, и в случае чего он тоже погибнет.

Некоторое время оба собеседника молчали. Рамзес, видимо, оставался в своём кресле, слышно было, как он постукивает костяшками пальцев по резному палисандровому подлокотнику. Везир вновь заходил по комнате. Несколько раз он подходил к окну — его тень падала на светлый прямоугольник, который тянулся от этого окна по полу террасы.

— В любом случае, — вновь заговорил везир, — Ахилл не должен здесь оказаться. Он — легенда, образ настоящего героя, которым так любят грезить твои туповатые подданные. В их сознании великий Ахилл соотносится с великим Рамзесом Вторым, с фараоном, память о котором и сейчас будоражит воображение, напоминая о самой громкой славе Египта и о самом громадном его могуществе. Ахилл, если он умён — а он умён, я не сомневаюсь... Так вот, он может воспользоваться этим сходством и преимуществом этого сходства.

— Ах ты, паук ядовитый!

Раздался такой звук, будто фараон ударил кулаком по подлокотнику.

— Ах ты, сороконожка! Ты решил напугать май?!

— Только лишь напомнить тебе, Великий Дом, как часто судьба царей бывает изменчива и коварна, — тихо и вкрадчиво, с каким-то особым выражением проговорил Панехси.

Кресло Рамзеса заскрипело: должно быть, он встал.

— Я не нуждаюсь в твоих напоминаниях. Поди прочь, на сегодня мне хватит тебя и твоих нашёптываний.

Шаги везира стали удаляться, но вот он остановился, очевидно, уже почти возле двери.

— Но решение нужно принять сейчас, повелитель! — сказал он с той жёсткой настойчивостью, которая порой делала его просьбы, обращённые к фараону, если не приказами, то грозными требованиями. — Нужно сейчас решить, доедет ли Ахилл до Мемфиса. Через три дня они будут здесь, а лучше сделать это во время их последнего привала, за пределами города.

Несколько мгновений Рамзес молчал, потом произнёс неожиданно ровным, абсолютно безмятежным голосом:

— Делай по своему разумению, Панехси. Будет так, как решат боги, а не ты и не я. Ступай. Я устал. И завтра не приходи ко мне.

Шаги смолкли. И опять внизу, возле террасы, завыл пёс. Дико, надрывно, с невыносимой, обречённой тоской.

Глава 16

Сети раздумывал, как ему поступить: показаться ли в комнате либо просто дождаться, пока Рамзес уйдёт в свой спальный покой и тогда, отдав распоряжения страже, поскорее покинуть дворец. То, что он услышал, вызвало в душе начальника охраны смятение — он прекрасно понимал, что фараон не зря устроил так, чтобы он услышал весь этот разговор, зная о его дружеских чувствах по отношению к Гектору. Но чего он от него ждал?

— Эй, Сети, ты не заснул там? Иди сюда!

Голос фараона прозвучал совсем рядом и, резко обернувшись, Сети увидел его тень в дверном проёме.

— Ну и надоел же мне этот Панехси! — почти весело воскликнул Рамзес, когда начальник охраны вошёл в комнату. — Как же он любит меня пугать... Дождётся ведь, что когда-нибудь я сам его напугаю!

— Я буду рад помочь тебе в этом, о Великий Дом! — проговорил Сети с такой искренней надеждой, что фараон рассмеялся.

— Какую нежную любовь вызывает везир у большинства моих подданных! И тем не менее он всемогущ, и ему никто не смеет перечить... Никто не смеет пойти против его воли.

Сети покачал головой.

— Нашлись бы такие, о мой повелитель, очень даже нашлись бы, лишь бы ты показал, что твоя воля не совпадает с волей везира!

Стремительный взгляд, который фараон бросил на царедворца, был пойман на лету и выразил больше, чем произнесённые затем слова:

— Я видел слишком много предателей, Сети. Слишком много.

— Я тебя не предам, — сказал молодой человек, твёрдо взглянув в глубокие глаза Рамзеса.

— Верю. Я верю, что ты не предашь никого из своих друзей, Сети! — фараон сделал особое ударение на слове «никого». — К сожалению, таких, как ты, мало.

Начальник охраны молчал. Он понимал, что сейчас Рамзес скажет то, ради чего его позвал.

— Ну как бы мне хотелось хотя бы день-два не видеть Панехси! — уже вновь шутливым тоном произнёс фараон. — Ну хоть бы спрятаться от него на пару дней, что ли, чтоб он мне не надоедал!

— Разве у нас можно где-то спрятаться? — Сети усмехнулся, но при этом внутренне весь напрягся, отчего-то понимая, что задаёт, возможно, самый важный вопрос. — Разве такой заметный человек, как ты, о повелитель, мог бы здесь где-то укрыться оттого, кто знает всё о Египте?

— Ну, только не считай Панехси богом! — воскликнул Рамзес почти гневно. — Если он пока что имеет в наших землях неограниченную власть, забывая и о том, кто здесь хозяин, и о том, что человек смертен, то это не означает, что ему всё и обо всём известно! Я думаю, если мне захочется, я от него так спрячусь, что он голову сломает, разыскивая меня. Жаль только, фараону нельзя исчезать надолго!

Сети смотрел на повелителя жадными, вопрошающими глазами.

— И где бы ты спрятался, о Великий Дом?

Рамзес вновь рассмеялся, и на этот раз в его смехе послышалось облегчение — он понял, что Сети сделает то, на что он рассчитывал, затевая с ним этот разговор.

— Тебе ведь случалось сопровождать меня на охоту два года назад, когда мы пересекали Средний ном по ту сторону Хани и добрались до границы пустыни? — спросил фараон.

— Конечно, я был с тобой, как и всегда до того, — ответил Сети.

— Не всегда, а лишь с тех пор как ты — начальник моей охраны... И, если ты помнишь, там пустыня отодвинулась далеко от реки. Плодородная земля, рощи и луга тянутся на два дня пути. И там есть цепь холмов, а вдоль них... Помнишь, что там, да, Сети?

— Там лежит один из древнейших городов мёртвых — он весь в руинах.

— Да, да. И гробницы там примыкают вплотную к скалам. Помнишь?

— Конечно, помню, великий! — голос Сети вдруг чуть заметно задрожал.

Фараон вновь сел в своё кресло и взял со стоявшего рядом столика чашу с пивом. Он обожал нить его именно на ночь.

— Третья гробница, если считать с востока, как бы вдастся прямо в скалистый кряж. Вход в неё завален камнями, он кажется непроходимым, на самом же деле там очень легко пройти. Внутри — обычный лабиринт, по которому опасно ходить. Но если запомнить... У тебя хорошая память, да? Так вот, если запомнить: второй поворот налево, четвёртый направо, потом третий налево, дальше — развилка, и в ней нужно выбрать правый коридор. И там опять — второй поворот налево. Коридор приведёт к началу прохода прямо через скалу и выведет в великолепную скальную пещеру. Посреди неё — озеро с очень чистой водой, сбоку в него втекает источник. В озере водится рыба. Кто знает, как она попала туда? Свет проникает в пещеру через многие отверстия в стене скалистого кряжа, туда влетают ласточки и иногда кружат над озерцом... С другой стороны пещеры — ещё один проход, он выводит в ущелье, где любят пастись маленькие рыжие антилопы. Там можно жить хоть год, и никто никогда тебя не найдёт.

У Сети перехватило дыхание. Он наконец понял...

— Но кто-то же знает об этой пещере, повелитель? — прошептал он.

— Только я, — фараон опять засмеялся. — Знал ещё один охотник по имени Маашу. Он случайно нашёл эту пещеру, он и открыл мне секрет гробницы. Но Маашу давно состарился и умер. И если бы... — тут голос Рамзеса стал глух, и он отвернулся, будто говорил уже с самим собой. — И если бы мне, к примеру, пришлось от кого-то бежать и я не мог бы сразу решиться на опаснейший путь через пустыни и леса к морю, огибающему наши земли, — ведь через Египет не убежишь, не так ли? Если бы я был болен, например, или мне пришлось взять с собою маленьких детей... Вот в этой пещере я бы и скрылся на время, усыпил бы внимание моих врагов и преследователей, а потом... Но что это я говорю? Разве мне, фараону, пристало думать о бегстве, даже если бы я и боялся кого-то! Как ты думаешь, а, Сети?

— Я думаю, что мы, те, кто тебе верен, сумеем тебя защитить! — твёрдо произнёс начальник охраны, вновь, во второй раз за этот вечер, чувствуя, как его спина сверху донизу покрывается потом.

— Я в этом не сомневаюсь! — сказал Рамзес и одним глотком допил пиво. — Ну, а теперь ступай, мой верный Сети, ступай и поспеши. Не то проклятый всё воет так, будто его наняли выть. Спеши, Сети!

— Благодарю тебя! — воскликнул молодой человек, в порыве восхищения и благодарности склоняясь до самого пола, чего он прежде не делал, когда они с Рамзесом бывали с глазу на глаз.

Спустя полчаса он бегом влетел в свой дом, но прошёл не в свои покои, а на половину Хауфры.

— Зови скорее хозяина! — крикнул он выбежавшему ему навстречу рабу-нубийцу. — И скажи служанкам госпожи Альды, что если она не спит, то пусть тоже выйдет ко мне...

«Вернее всего, она выйдет первой!» — тут же подумал Сети и не ошибся.

Альда почти бегом сбежала по лестнице в полутёмную залу, на ходу затягивая пояс на чёрной боевой тунике. Отчего она надела её, а не что-то другое? Скорее всего амазонки и впрямь обладали каким-то чутьём, идущим не от сознания... Во всяком случае, Сети от кого-то об этом слыхал.

— Что случилось? — воскликнула женщина, подбегая к начальнику охраны фараона и безо всякого смущения хватая его за руку. — С чего ты нас зовёшь? Что-то случилось с армией Гектора?!

— Хвала богам, пока ничего, — ответил Сети, не удержавшись и сделав ударение на слове «пока».

В это время появился Хауфра, и вскоре начальник охраны фараона пересказал им всё, что ему удалось узнать и из разговора фараона с везиром, и из последовавшей затем краткой беседы с Великим Домом.

Выслушав его, муж и жена сначала заговорили, перебивая друг друга, поражённые и смущённые всем услышанным. Но почти тут же Хауфра воскликнул:

— Стоп, стоп! Мы теряем время. А его так немного... Рамзес, и это совершенно ясно, хотел предупредить Гектора и Ахилла об опасности. И об убежище в пещере за той древней гробницей рассказал для того, чтобы указать им место, где можно укрыться. Но не будут же они сидеть там всегда!

— Конечно, нет, — усмехнулся в ответ Сети. — Но там можно переждать какое-то время, покуда соглядатаи Панехси будут искать их следы по всему Египту.

Альда, умолкшая, едва её муж знаком призвал к молчанию, вновь заговорила:

— Дело не только в том, что их будут искать. Ведь у Пентесилеи и Ахилла маленький сын! Если им придётся бежать, а им придётся... то как же они уйдут с трудным ребёнком на руках? Из Египта можно бежать только через непроходимые земли, что за пределами Нубии, только по направлению к морю, которое лежит за дикими лесами и бесплодными пустынями, и по волнам которого можно достичь тех берегов, откуда уже уплывают корабли в известные пределы Ойкумены. И разве можно отправиться в такую дорогу с грудным младенцем?! Фараон просто указал место, где можно выждать, где можно прожить хотя бы год, не опасаясь за себя и за ребёнка. Если только Рамзес был искренен...

Последние слова амазонка произнесла, внезапно нахмурившись, будто её одолело сомнение.

Но Сети решительно возразил:

— Нет, Великий Дом не лукавил! Если я не полный идиот, то его хорошо знаю. Фараон и в самом деле предупредил наших друзей об опасности и указал место, где они смогут укрыться до тех нор, пока не станет возможным уйти. И это означает, что он верно оценивает меня.

— Это значит, — подхватил Хауфра, — что он понимает, как преданы тебе мы, твои друзья... Ведь ты сам никак не сможешь на глазах у соглядатаев Панехси куда-то отлучиться...

— А ты сможешь? — обиженно воскликнул начальник охраны. — Можно подумать, ты меньше на виду, чем я!

Хауфра в ответ только пожал плечами.

— Само собою, я в такой же зависимости, как и ты. И от этого тоже зависит безопасность наших друзей. Но ведь у меня есть жена, Сети. У меня есть жена, и она — амазонка! Альда, ты понимаешь, что сейчас нужно сделать?

— Нужно взять Патрокла и ехать навстречу армии Гектора, и при этом надо опередить тех, кого пошлёт им навстречу Панехси. Сделать это не так уж трудно, Хауфра.

— Так поезжай сейчас же.

Но она покачала головой.

— Панехси — мерзавец, но, к сожалению, он очень хитёр и даже, пожалуй, умён... А если так, то он следит за нашим домом. Я выжду и поеду на рассвете, как бы на обычную свою прогулку. А одна из моих рабынь выйдет с корзиной и пойдёт будто бы за зеленью, к торговцу. В корзине мы спрячем малыша, он под утро, к счастью, спит крепко. За поворотом улицы я возьму корзину у рабыни и уж тут помчусь так, что опережу этих неповоротливых олухов на сутки пути.

— Она поедет одна? А не опасно ли это? — с невольной тревогой спросил друга Сети.

— Мне или тебе было бы опасно ехать в одиночку, а моей жене — нет, — усмехнувшись, ответил начальник фараоновых конюшен. — Она может больше нас обоих вместе взятых!

Альда рассмеялась и ласково прижалась к мужу, рассыпав по его плечу свои золотистые волосы.

— Перестань, Хауфра! Ты же победил десятерых амазонок в состязаниях, чтобы получить право на мне жениться, так что своих сил не преуменьшай.

— Жаль! — задумчиво произнёс Сети. — Мы даже не простимся с Гектором. И великого Ахилла так и не увидим... Почему же, ну почему же фараон так боится Панехси?! Ведь он изменник! Изменник и враг Великого Дома!

Этот возглас вырвался у него невольно, и он в смущении замолчал. Однако Хауфра только усмехнулся в ответ.

— Возможно, на то есть причины, о которых мы не можем догадаться. В любом случае везир пока что слишком силён. И нам придётся обойти его хитростью, а там посмотрим... Ну, жена, собирайся. Тебе понадобятся в дорогу еда и вода. Карту я приготовлю сам — к счастью, я хорошо знаю, по какой дороге будет возвращаться войско, и к тому же ты умеешь пользоваться картой. Не забудь взять оружие.

Альда обиженно пожала плечами.

— Скорее я забуду одеться и поеду голая, чем оставлю мои лук и секиру. И надо не забыть фляжку молока для Патрокла. У-у-у, могу себе представить рожу везира, когда он узнает, что все его гнусные планы рухнули! Чтоб он подох от злости!

И, расхохотавшись, Альда убежала, оставив мужчин обсудить всё до конца.

Едва рассвело, они проводили её в путь.