Царь Итаки

Глава 1 Гора Парнас

У подножия горы Парнас было прохладно. Светало. Солнце медленно поднималось над горизонтом на востоке, наполняя темное и бездонное небо бледным свечением. Туман окутывал верхнюю часть чуть красноватых горных склонов, рассеивался или менял форму под дуновениями утреннего ветерка. Эперит размял затекшие члены и понюхал воздух, в котором стоял резкий запах ароматного дыма, поднимавшегося к небу. Он догадался: костер только что развели паломники, согревающиеся перед подъемом вверх к оракулу.

Эперит решил, что не следует баловать себя теплом. После скудного завтрака из холодной каши молодой воин собрал немногочисленные пожитки и пошел по берегу ручья, текущего вниз с гор. Дорога шла под углом, петляла и была усыпана камнями, но давала точки опоры. Поэтому можно было спокойно идти, не опасаясь сорваться, а крутые берега, поросшие искривленными оливковыми деревьями, скрывали передвижения от нежелательных наблюдателей.

В правой руке Эперит нес два ясеневых копья с гладкими и черными древками. У него имелся и острый меч в ножнах, покачивавшийся под левой рукой. С плеча свисал щит из бычьей кожи, принадлежавший еще деду и подаренный стариком перед смертью. Для дополнительной защиты он носил кожаные латы и наголенники. Длинные черные волосы скрывались под бронзовым шлемом, свободно завязанным под чисто выбритым подбородком. Кроме этого у него имелся толстый шерстяной коричневый плащ, мешок с овсом, черствый хлеб, бурдюк с водой и кошель с медяками.

Какое-то время он слышал только звук журчащей чистой воды, омывавшей камни на дне ручья, и шепот ветра в кронах деревьев. Птицы приветствовали пением зимнее солнце, которое восходило над зелеными возвышенностями. Шагавший вдоль ручья Эперит почувствовал, как улучшается настроение. Такой легкости он не знал с тех пор, как покинул родной дом на севере. Путешествие к горе Парнас заняло несколько дней, и все это время он шел в одиночестве с мрачными мыслями, раздумывая о судьбоносных событиях, которые заставили его покинуть дом. Но теперь до цели оставалось всего несколько часов пути пешком, и с каждым шагом становилось легче.

Внезапно он был вынужден остановиться — с другой стороны ручья раздались резкие крики, за которым последовал яростный лязг оружия. Люди кричали в страхе и непонимании, а потом звуки боя прекратились также внезапно, как начались, оставив после себя звенящую тишину.

Как и большинство молодых греков знатного происхождения, Эперит обучался боевым искусствам с ранних лет. Он прекрасно помнил полученные уроки, поэтому огляделся вокруг, низко припав к земле. Молодой человек крепко сжимал копья вспотевшей ладонью, затем взял щит за захват и напряг слух, пытаясь уловить какие-то звуки битвы. Хотя он, сколько себя помнил, страстно желал посмотреть какую-нибудь схватку, теперь, когда невидимое сражение случилось среди впадин и возвышенностей где-то рядом с ним, он почувствовал, как пересохло во рту, а кровь стала быстрее пульсировать в венах.

Потребовалось время, чтобы успокоить нервы. Затем юноша пересек русло, разбрызгивая воду. Он бросился на землю на другом берегу. Сердце сильно стучало в груди, казалось, будто оно ударяется прямо о твердую почву. Эперит осторожно пополз вверх по склону, заняв позицию, с которой мог наблюдать за происходящим, не обнаруживая своего присутствия.

Перед ним открывалась широкая ложбина среди каменистого ландшафта, поросшая травой и кустарником, окруженная низкими холмиками. В центре в глаза бросалось то, что осталось от потревоженного лагеря — пепел затушенного костра, деревянная посуда, несколько брошенных и смятых плащей. Две группы воинов стояли друг напротив друга. Их разделял только этот разгромленный лагерь. Обе группы были готовы к схватке и напряженно ждали, когда противник начнет действовать.

Группа меньшего размера, чей лагерь атаковали, выстроилась в линию — вероятно, из дюжины щитов. Они были полуодеты и явно вооружались в спешке, но действовали организованно и готовились защищаться. В центре строя стоял невысокий мускулистый воин мощного телосложения с широкой грудью, не уступавшей по ширине его щиту. Судя по всему, силы его рук должно было хватить, чтобы переломить противнику позвоночник. Коренастый и мощный воин небрежно стирал кровь с наконечника копья. В его венах явно текла кровь знати. Вожак смотрел на неприятеля с презрением, оставался спокойным и не был испуган.

Напротив него в ряд выстроилось не меньше двадцати человек. Наконечники их поднятых копий блестели в лучах солнца. Эти люди были слишком хорошо вооружены для разбойников, а значит могли оказаться только дезертирами, сбежавшими с войны в Фивах. Осада города велась недалеко от этих мест. У них явно имелись проблемы с дисциплиной, к тому же, они выглядели потрепанными и изможденными. На покрытых пылью доспехах имелись порезы и трещины, у некоторых воинов остались незажившие раны, полученные в недавних сражениях. Выглядели они все так, словно не спали несколько дней. Один уже лежал лицом вниз в пыли.

Командир этого отряда оказался на голову выше всех своих подчиненных. Этот колосс с громовым голосом стоял, расправив плечи. Он выкрикивал оскорбления, бросая вызов знатному господину.

— Душа твоего отца гниет безымянной в Гадесе, а твоя мать стала шлюхой, чтобы не сдохнуть от голода. Твои дети сосут груди рабынь, пока жена совокупляется со свинопасами. А что касается тебя, — воин насмешливо прищелкнул пальцами, — то я сниму доспехи с твоего трупа до завтрака!

Коренастый противник не отвечал на оскорбления гиганта, он остался безразличным к тираде. Однако Эперит слышал уже достаточно. Его погнала вперед ненависть к дезертирам и ко всем людям, которые забыли о чести. Юноша вскочил на ноги на вершине склона, воткнул одно копье в землю рядом со своими сандалиями, потом поцеловал древко другого, отвел руку назад и бросил его со всей силы, на которую только был способен.

Мгновение спустя копье воткнулось в спину сквернослова и хвастуна. Его огромное тело с грохотом рухнуло лицом вперед в потухший костер. Толстые пальцы впились в пепел, оставляя за собой борозды, последнее ругательство слетело с губ, а потом из открытого рта хлынула кровь, залив почерневшие куски дерева.

Эперит не сделал паузы, чтобы порадоваться удачному броску. Он тут же вырвал из земли оставшееся копье и понесся к дезертирам, стоявшим к нему спиной, крича в полную силу своего голоса. Они остались без командира и были застигнуты врасплох, поэтому в замешательстве расступились перед ним. С одного фланга поспешно бросили копье, но прицеливались плохо, и оно только проскользнуло по траве перед ступнями юноши. Затем трое воинов из центра группы тоже бросили копья, проведя еще одну поспешную атаку. Одно пролетело над головой молодого воина, разрезая воздух, второе ударилось в его толстый щит и отскочило, острие третьего было отбито от левого наголенника, лишь придавив доспех к телу.

Боль пронзила ногу, и юноша едва не упал, но не мог остановить атаку и продолжал бежать к противникам. Увидев, как ближайший из них пытается снять с плеча шит и прикрыться им, Эперит быстро всадил бронзовое острие копья ему в пах. Неприятель с криком упал на спину, потом согнулся пополам, и копье вылетело из руки молодого воина.

Два товарища поверженного врага выхватили мечи и бросились в атаку, крича от страха и ярости. Их клинки ударили о щит Эперита. Юноша отступил под их натиском. Каким-то образом ему удавалось удерживать тяжелый щит из бычьей шкуры, а дезертиры снова и снова наносили по нему удары. Тем временем молодой воин отчаянно пытался вытащить меч из ножен свободной рукой. Он знал, что его смерть совсем близко: возможно, до нее даже оставался всего один удар сердца.

В эту минуту группа людей, которым он бросился на помощь, кинула копья в беспорядочные ряды приведенных в смятение врагов. Несколько человек остались лежать в сухой траве. Затем подчиненные коренастого господина подняли мечи и бросились в атаку через проем, разделявший два отряда. Те, кто атаковал Эперита, с опаской оглядывались через плечо. Они не могли решить, что делать — то ли помогать товарищам, то ли вначале прикончить этого неизвестного воина.

Их неуверенность дала Эпериту шанс, которым он и воспользовался. Юноша высвободил меч из ножен, замахнулся очень хорошо заточенным лезвием по широкой дуге вокруг щита и отрубил ногу одного из противников чуть выше колена. Кровь хлынула струей в пыль, а неприятель с покрасневшими глазами и выражением неверия на лице рухнул в лужу собственной крови, пролитой в бою. Он несколько раз дернулся, это были последние мгновения его жизни.

Эперит отпрыгнул назад, уклоняясь от удара меча второго противника. Однако тот не стал продолжать атаку. Какое-то мгновение они оба смотрели друг на друга из-за своих щитов. Выживший воин был гораздо старше юноши, бросалось в глаза, что в бороде его много седых волос, на лице и теле остались отметины с прошлых сражений. Также было очевидно, что этот человек был на пределе: в налившихся кровью глазах стояли страх и отчаяние, они молили о милости и снисхождении. Но Эперит знал: если на мгновение ослабить внимание, то этот неприятель с удовольствием убьет его. Молодой воин больше всего боялся такой позорной и унизительной смерти.

Тяжело дыша, он еще крепче сжал обтянутую кожей рукоятку меча, костяшки пальцев юноши побелели. Поблизости слышался звон ударов бронзы и бронзу, прерываемый криками и стонами раненых. Противник Эперита нервно бросил взгляд через плечо, и в это мгновение молодой воин ринулся вперед, оттолкнул в сторону щит врага, и его меч вошел через ухо в голову врага. Потом Эперит вырвал меч из головы воина и отрубил ее вторым, более сильным ударом.

К этому времени новый командир собрал оставшихся дезертиров с одной из сторон ложбины. Там они пытались сдержать натиск более дисциплинированных противников. Почти сразу же еще один из дезертиров рухнул в пыль и стал извиваться на земле. Удар по нему нанес сильный мужчина с суровым выражением лица, в котором виделся возраст и боевой опыт. К тому же, воин явно проводил много времени на открытом воздухе. Седые волосы и борода были длинными, как у жреца, доспехи — старомодными, но надежными и полными. Используя щит, он попытался пробить брешь в рядах неприятеля в том месте, где упала жертва. Но к тому времени битва уже превращалась в уличную драку. Шла борьба один на один, противники искали защиты и ощущения уверенности поблизости от своих товарищей. Сейчас не осталось места для использования копья или меча. Каждая сторона пряталась за щитами и пыталась сломить вражескую стену одной лишь грубой силой. Люди обменивались ругательствами вместо ударов, потому что оказались очень близко друг к другу. Но ни одна сторона не уступала.

Внезапно с гребня горы послышались крики вновь прибывших. Там стояла группа из девяти воинов, перья на их шлемах трепетали на ветру, а броня казалась ярко-красной в лучах восходившего солнца. При виде их в душе Эперита зародилась надежда, поскольку он посчитал их подкреплением. Но когда оставшиеся в живых дезертиры отступили назад от места схватки и побежали вверх по склону, чтобы присоединиться к вновь прибывшим, юноша понял: до конца сражения еще далеко. Он вырвал копье из тела мертвого противника и бросился к тому месту, где коренастый знатный господин выкрикивал приказы подчиненным. Командир хотел, чтобы они перестроились на дне ложбины.

Седой воин хлопнул Эперита по спине.

— Ты хорошо поработал, парень, — поприветствовал он юного бонна, не отводя взгляда от неприятеля, который выстраивался в линию на гребне. — Я уже давно не видел такой храбрости в сражении. Или такой удачи.

Эперит улыбнулся и посмотрел в ту сторону, где враги наступали вниз по склону, приближаясь к ним. Противники уже приготовили копья и выбирали цели. В это мгновение невысокий знатный господин шагнул вперед и вытянул руку ладонью вперед по направлению к враждебно настроенным копьеносцам.

— Опустите оружие! — приказал он, и его сильный голос действительно заставил их остановиться. — Сегодня и так уже погибло много людей. И чего ради? Ради нескольких медяков, которые у нас есть? Не будьте дураками — возвращайтесь домой, сохраните ваши жизни и честь.

В ответ одни из вновь прибывших шагнул вперед и плюнул в пыль. Бросались в глаза шрамы на его лице, принявшем насмешливое выражение. Говорил этот воин с сильным акцентом.

— Мы жили в Фивах, а теперь от них остались только дымящиеся руины. Но если вы хотите сохранить свои жалкие жизни, отдайте нам медяки, которые у вас есть. И тогда мы позволим вам идти своей дорогой. Мы заодно заберем ваше оружие, плащи и все остальное, что у вас есть.

— В этих горах можно встретить других людей, у которых будет гораздо легче все отнять, чем у нас, друг, — ответил знатный господин. Голос его звучал спокойно и уверенно. — Зачем терять еще воинов и проливать кровь, если вы можете найти каких-нибудь богатых беззащитных паломников?

Копьеносцы, выстроившиеся в одну линию, одобрительно загалдели, но быстро замолчали, как только мужчина со шрамами на лице поднял руку, призывая к тишине.

— Мы уже получили все, что хотели от паломников, — сказал он. — Кроме того, паши мертвые товарищи взывают о мести. Неужели вы думали, что мы оставим их смерти безнаказанными?

Знатный господин вздохнул, затем с поразительной скоростью понесся вверх по склону и бросил тяжелое копье в ряд воинов. Один из врагов рухнул на спину после его удара. Эперит почувствовал, как возбуждение распространяется по всему его телу, и вместе с другими понесся в атаку, крича и выставив копье вперед.

Несколько копий нашли цели, в результате чего вновь прибывшие были вынуждены отступить, у них поубавилось уверенности. Мужчина со шрамами на лице поспешил к товарищам, чтобы заново к ним присоединиться. Некоторые мгновение спустя бросили копья. Прицеливались фиванцы поспешно и плохо, но один удар получился удачным. Копье вошло в глаз молодого воина, который бежал рядом с Эперитом. Его голова раскололась, словно арбуз, а ее содержимое вывалилось на руку погибшего.

В следующее мгновение Эперит поднял меч и ворвался в строй врага, прикрываясь щитом. Один человек упал на спину перед ним, зацепившись каблуком за камень. Не было времени вонзать меч в распростертое на земле тело, поскольку вперед прыгнул гораздо более крупный и сильный человек, и его клинок пронзил шит Эперита. Острие остановилось на расстоянии толщины пальца от живота молодого воина и застряло в многослойной бычьей шкуре.

Эперит резко отвел щит в сторону и вырвал меч из руки противника. Пока тот не успел прийти в себя, юноша без колебаний вонзил собственный клинок ему в горло, мгновенно убив.

Когда этот враг падал, еще один попытался зацепить ребра Эперита копьем. Но до того, как кровь молодого воина пролилась на каменистую почву, седовласый воин появился словно ниоткуда и ударил по древку копья. Оно отклонилось в сторону, а старый боец одним резким и инстинктивным движением отрубил руку неприятеля чуть ниже локтя, а потом воткнул окровавленное лезвие ему в живот. Действовал он так быстро, что о его возрасте нельзя было догадаться.

Покрытые потом и кровью воины повернулись, чтобы встретить следующую атаку. Но оставшиеся фиванцы бежали прочь. Они скрылись за гребнем горы, оставляя мертвых.

Глава 2 Кастор

Эперит оглянулся на последствия своего первого сражения. Окружающие камни были забрызганы кровью, кругом лежали мертвые тела. Крики раненых противников прекращались один за другим: победители перерезали им горло. Юноша знал, что должен торжествовать и ликовать, поскольку убил пятерых. Но вместо этого он ощущал тяжесть во всем теле. Во рту пересохло, болело то место на ноге, где удар копья пришелся по наголеннику. Ему хотелось только сбросить доспехи и смыть кровь и грязь в ближайшем ручье, но придется подождать. Коренастый командир группы, которой помог Эперит, убрал меч в ножны и направился к нему в сопровождении пожилого воина, который спас молодому воину жизнь.

— Меня зовут Кастор, сын Гилакса, — представился он и протянул руку. Это был официальный жест, свидетельствующий о дружеских намерениях. В зеленых внимательных глазах поблескивали лукавые искорки, словно солнечные лучи в воде ручья. — А это Галитерс, начальник моей стражи. Мы — паломники с Крита, прибыли посоветоваться с оракулом.

Эперит пожал ему руку.

— Меня зовут Эперит, я из города Алибас на севере. Мой дед был начальником дворцовой стражи до своей смерти пять лет назад.

Кастор отпустил руку молодого воина, которую крепко сжимал. Командир снял шлем из полированной бронзы, на фоне которой обращали на себя снимание толстые грязные пальцы с обгрызенными ногтями. Волосы главы отряда были рыжевато-каштановыми. Кастор тряхнул головой, чтобы они не закрывали глаза. Он не казался красивым, но дружеская улыбка на сильно загорелом лице выглядела привлекательной.

— А твой отец?

Эперит почувствовал, как щеки краснеют от ярости.

— У меня нет отца.

Кастор посмотрел на него, словно пронзая взглядом, но не стал развивать тему.

— Мы в долгу перед тобой, Эперит, — сказал он. — Все сложилось бы для нас не так удачно, если бы не появился ты.

— Вы справились бы с ними и без моей помощи, — ответил Эперит, отмахиваясь от комплимента и пожимая плечами.

— Судя по виду, это была просто группа дезертиров.

— Ты несправедлив к себе, — заметил Галитерс. — И, пожалуй, переоцениваешь наши возможности. Мы, в конце концов, просто паломники.

— Возможно, — ответил юноша. — Но немногие паломники ходят вооруженными до зубов или умеют сражаться, как специально подготовленный отряд.

— Сейчас опасные времена, — заметил Кастор, мигнув в лучах утреннего солнца. — А ты тоже прибыл сюда, чтобы поговорить с Пифией? Конечно, это не мое дело, но ты ведь ушел далеко от дома.

Щеки Эперита снова загорелись от стыда. Он не мог сказать о том, что заставило его покинуть Алибас.

— В этом году случился неурожай зерна, и у нас недостаточно запасов, чтобы пережить зиму, — продолжал Кастор, поняв, что молодой воин не в том настроении, чтобы что-то объяснять. — Мы хотим снарядить флот с маслом и гончарными изделиями и отправиться за провизией, но даже пальцем не пошевелим, пока не посоветуемся о том с богами. Если море не штормовое, если там нет пиратов, то мы можем уверенно отправляться в плавание. Если все наоборот, то нашим людям придется голодать. — Командир пожал массивными плечами.

У них за спиной раздался полный боли и печали крик. Воины повернулись и увидели, как один из них стоит на коленях рядом с телом молодого воина, погибшего во время атаки на склоне. Руки скорбящего словно зависли над телом. Он хотел коснуться погибшего друга, но его отталкивали куски плоти, висевшие там, где раньше находилась голова. Наконец человек рухнул на окровавленный труп и зарыдал.

Эперит наблюдал за новыми товарищами, к которым присоединились Кастор и Галитерс. Те начали быстро копать могилу мечами поверженных врагов. Выкопав ее, они уложили туда тело, бросили мечи у него в ногах, затем положили оружие и щит самого погибшего воина. Потом люди Кастора насыпали камней на могилу, очень тщательно устанавливая их, чтобы животным, питающимся падалью, оказалось нелегко добраться до человеческой плоти.

Юноша стоял молча, когда они три раза отсалютовали молодому воину. Крики далеко разносились в прохладном утреннем воздухе. Потом он помог отряду похоронить шестнадцать поверженных врагов. Для этого выкопали неглубокую яму, поверх нее тоже насыпали камней. Воины не ликовали, не торжествовали и не злорадствовали над этими трупами. Но их хоронили не из уважения. Тела опускали в землю просто ради того, чтобы их души отправились в Гадес, а не оставались на земле и не преследовали живых.

К полудню с похоронами было закопчено. Кастор приказал своим подчиненным развести костер и принести воды от ближайшего ручья, чтобы сварить кашу. Он пригласил Эперита присоединиться к трапезе. На одном из тел нашли мешок со свежими оливками. Пока воины выплевывали косточки в огонь и пили воду, юноша молча наблюдал за своими новыми одиннадцатью товарищами.

С другой стороны костра, напротив него, сидел красивый воин атлетического телосложения с короткой бородой. Он явно пользовался авторитетом в группе и, похоже, подчинялся только Кастору и Галитерсу. Однако этот человек холодно и сурово смотрел на новичка. Почувствовав его враждебность, Эперит перевел взгляд на его соседа, воина со смуглой кожей, чей подбородок был украшен густой и вьющейся черной бородой. Она покрывала всю нижнюю часть его лица, грудь и руки были очень волосатыми, напоминая шерстяную тунику. Этот воин рассматривал Эперита с холодным любопытством, но когда их взгляды встретились, улыбнулся и поднялся на ноги.

— Мы должны поблагодарить тебя, друг, — сказал он и низко поклонился, но как только он снова распрямился, поднял голову и снова посмотрел на Эперита, его взгляд вновь стал вопросительным. — Может, ты расскажешь нам, что привело тебя на гору Парнас?

Эперит задумчиво уставился в затухающий костер. Он был отправлен в ссылку. Его изгнали из Алибаса за то, что он оказал сопротивление человеку, убившему царя. Теперь осталась единственная надежда (и единственное желание) — стать воином, как дед. Поэтому юноша и пришел к оракулу за советом. Но боль от позора еще не прошла, он не был готов делиться случившимся с незнакомцем. Кроме того, что-то в поведении задававшего вопросы воина подсказывало ему, что детали прошлого следует хранить в секрете — по крайней мере, временно.

— Я пришел сюда, чтобы узнать волю Зевса, — подняв голову, объявил он. — Я не ведаю, что будет потом.

Кастор вопросительно приподнял брови.

— Это гораздо более сложная проблема, чем ты, вероятно, думаешь, — заметил он. — Не исключено, что ответ окажется трудно принять.

— Что ты имеешь в виду?

— Зевс нелегко раздает милости, а после того, как четко представит все, ты должен будешь ему следовать и не сбиваться с пути. Если все сделаешь правильно, то получишь почести и славу, и аэды на протяжении многих веков станут тебя воспевать. Но если ты провалишься… — Кастор бросил кусочек хлеба в огонь. — Тогда твое имя будет забыто навсегда, даже в Гадесе.

Сердце Эперита возбужденно билось в груди, хотя предупреждение Кастора и прозвучало. Мысль о том, что о нем сложат песню, будут долго почитать после смерти, только радовала. Это все, что хочет услышать воин. Таков единственный вид бессмертия, которого может добиться человек, и его искал каждый боец. Луч света осветил погруженный в тень путь юноши, определил его судьбу, и он, все еще пребывая в возбуждении, решил тут же отправиться в путь.

— Кастор, твои слова идут от богов! Простите мою поспешность, но я хочу отправиться в путь к оракулу. Прощайте. Молюсь богам, чтобы они защитили вас и принесли вам удачу.

Он поднял щит из сложенной вчетверо бычьей шкуры, подаренный ему дедом, перекинул за спину. Теперь щит украшали новые отметины. Но до того, как юноша успел вырвать из земли копья, Кастор шагнул вперед и преградил ему путь.

— Не торопись, друг. Мы все направляемся в одно место. Предлагаю пойти вместе. Нам не помешает твоя защита.

Эперит рассмеялся:

— А мне не помешает ваша еда! Но я не могу здесь больше ждать — до горы Парнас все еще остается три или четыре часа пути, а светлое время дня не длится вечно.

— Пусть идет своим путем, — объявил красивый воин, вступая в круг соотечественников. Темные глаза смотрели подозрительно, когда он рассматривал новичка. — Нам не требовалась твоя помощь, мы не просили о ней, незнакомец. Ты вступил в сражение, которое мы выигрывали, убил пару фиванских дезертиров, пока они стояли, повернувшись спиной. И дальнейшие притязания на всю славу не означают, что мы перед тобой в долгу. Если ты так думаешь, то я с радостью покажу тебе твою ошибку. Нам не нужны любители падали.

Эперит опустил руку на рукоятку меча и быстро обвел взглядом круг критских воинов. Он понял: все смотрят на него и ждут реакции на оскорбление. Если он достанет клинок из ножен, то они наверняка помогут своему соотечественнику. Тогда все надежды на славу испарятся, юношу в таком случае ждет быстрая и ненужная смерть. Но гордость воина не позволяла ему отступать после такого.

Внезапно он почувствовал одиночество.

— Я согласен, Ментор, нам не нужны любители падали, — сказал Кастор, взяв говорившего за руку и мягко отведя в сторону.

— Как не нужны и паразиты, и разные прихлебатели. Но нам необходимы воины. — Затем он заговорил тише, но легкий ветер все равно доносил его слова до ушей Эперита, отличавшегося хорошим слухом. — Ты знаешь, что дома проблемы. Он может оказаться полезен. Мне нравится его боевой дух.

Ментор что-то пробормотал. Юноша не смог разобрать его слов. Кастор кивнул, затем повернулся к остальным, объявил, что вопрос решен и, если Эперит хочет, они вместе отправятся к оракулу. Молодой воин снял руку с рукоятки меча и перевел дух.

— Более того, Эперит, после того, как мы все выслушаем Пифию, то сможем проводить тебя в гавань, где у причала стоит наш корабль. Это оживленное место, а если ты ищешь приключений, то неплохо начинать в порту. Что скажешь?

Юноша кивнул.

— Чужестранец должен принимать предложения дружбы, коли они поступают.

После этого Кастор достал кинжал из складок туники и протянул Эпериту рукояткой вперед.

— В таком случае ты перестаешь быть посторонним и чужим. Возьми кинжал. Я призываю в свидетели Зевса и клянусь тебе в дружбе и верности. Этим даром я подтверждаю свое обещание чтить и защищать тебя, когда бы ты ни оказался у меня дома или на моих землях. Я никогда не стану выступать против тебя с оружием и всегда буду помогать в случае необходимости. Эта клятва распространяется на меня и моих детей, на тебя и твоих детей на семь поколений вперед, как требуют наши обычаи.

Эперит нервно взял кинжал и сжал в потной ладони. Оружие оказалось богато украшено золотом, а на рукоятке была выгравирована сцена охоты на кабана — мастерская работа. Сжимая пальцами рукоятку и скрывая удивление, молодой воин с благодарностью посмотрел на Кастора. Тот глядел на него в ожидании.

Юноша знал про подобный обычай у знатных господ и вручение ксения гостю с предложением дружбы. Он много раз видел, как это делал его дед. Дело было не просто в хороших манерах, это считалось обещанием нерушимой дружбы, союзом на всю жизнь. Традиция стала основой кодекса, по которому жили воины, становясь знаменитыми. Благодаря этому кодексу их боялись, а знатные имена воспевали по всей Греции.

После мгновенной паузы он снял ножны с плеча и достал меч. Затем Эперит заткнул клинок за пояс и протянул кожаные ножны Кастору.

— Мне нечего тебе больше дать, — торжественно произнес он. — Эти ножны вручил моему деду отец нашего царя после того, как дед спас ему жизнь в сражении. Они принадлежали великому человеку, и я с открытым сердцем предлагаю их тебе. Счастлив подарить их воину, в венах которого течет благородная кровь. Вместе с ними я даю тебе клятву верности. Я клянусь почитать тебя, когда бы мы ни встретились. Я никогда не пойду против тебя с оружием, но буду защищать тебя от врагов. Призываю в свидетели Зевса, и клянусь, что буду делать это сам, это будут делать мои дети в отношении тебя и твоих детей на протяжении семи поколении.

Кастор взял ножны и подмигнул молодому воину. Ментор за его спиной смотрел сердито и недовольно.

Они молча шли по горным тропам, выстроившись друг другу в затылок. Тропы вытоптали ноги тысяч паломников на протяжении сотен лет. Из-за дождя, начавшегося во второй половине дня, камни стали скользкими, поэтому люди осторожно выбирали путь, используя копья в виде посохов. Добравшись до верхних склонов, они увидели огромную долину, простиравшуюся внизу. За ней виднелась река. Эперит подумал, что она ведет к морю. Небо над ними стало серым от дождевых туч. Приближался вечер. Вскоре над вершинами гор появится луна.

Кастор и Галитерс шагали впереди остальной группы. Сказывалась усталость после сражения, воины начинали отставать. Но безжалостный марш продолжался, и воздух наполняло тяжелое дыхание людей.

Эперит уже начат уставать от присутствия Ментора, который постоянно за ним наблюдал, шагая всего в двух или трех шагах позади. Поэтому юноша покинул свое место в строю, ускорил шаг и присоединился к двум командирам.

— Вечер надвигается, Кастор, — сказал он, когда догнал их. — Мы будем разбивать лагерь или пойдем дальше ночью?

— Устал от ходьбы? — улыбнулся критский воин.

— Я могу идти столько же, сколько и ты, друг, в отличие от остальных ваших. У них тяжелое оружие, это замедляет ход. К тому же, здесь становится тяжело дышать. И люди постоянно вздыхают.

Галитерс оглянулся назад и фыркнул.

— Слишком долго был мир, они расслабились. Это хорошие парни, с завидным боевым духом. Но пусть им помогут боги, если когда-либо придется оказаться в настоящей схватке щитом к щиту.

К этому времени солнечная колесница уже закатилась за горизонт. Темнело, становилось сложно рассмотреть окружающую местность и уверенно ступать по мокрой и гладкой тропе. Но, несмотря на это и на состояние подчиненных, Кастор ни на минуту не сбавлял темп. Было ясно, что он сегодня ночью доберется до оракула, даже если они этого сделать не смогут.

— Сейчас темно, но вскоре взойдет полная луна, — сказал он. — До храма совсем недалеко, и я хочу оказаться там, пока Пифия не выпила слишком много зелья.

— Ты говоришь так, будто бывал здесь раньше, — заметил заинтригованный Эперит.

На протяжении долгих дней пути, пока он шагал в одиночестве, юноша прокручивал в голове все рассказы об оракуле, которые слышал. Гора Парнас считалась магическим и священным местом, полным тайн и страха. Вернувшиеся в Алибас, паломники рассказывали об огнедышащей дыре в центре горы, которую охраняет огромный змей. Люди спускаются туда после принесения жертвы Гее, Матери-Земле. Внутри находится сама Пифия, которую богиня одарила силой знания всего прошлого и настоящего, а также тайн будущего. Окруженная дымом Пифия говорит таинственными загадками, которые способны интерпретировать только ее жрецы. В это время везде вокруг нее поднимаются и меняют форму вонючие пары, изображающие призраков прошлого или видения того, чему еще только предстоит случиться.

— Нет, к самому оракулу я не ходил, но ждал снаружи, пока туда спускались мои дядья, — признался Кастор. — Они живут здесь, на склонах горы Парнас, и советуются с оракулом два или три раза в год. Я приезжал сюда в молодости за наследством, обещанным мне дедушкой, поэтому хорошо помню это место. — Он огляделся вокруг. — Мы несколько раз охотились на кабана в этих горах.

Галитерс, который теперь шел первым вместо Кастора, крикнул через плечо:

— Покажи ему шрам.

Кастор остановился, отвел в сторону плащ и показал длинный белый шрам, который шел по всему бедру от колена. Хотя быстро темнело, его все еще можно было рассмотреть даже под деревьями, вот только Эперит прежде этого не заметил.

— Кабан? — спросил юноша.

— Не просто кабан, — ответил Кастор. — Настоящее чудовище, гигантский зверь, проживший бессчетное количество лет. Шкура у него оказалась толще, чем щит из четырех слоев обычной шкуры. На ней были заметны старые шрамы от ударов копий. Из пасти торчали два огромных клыка. — Кастор приложил два указательных пальца к подбородку и оскалился, словно кабан, глядя на молодого воина. — Длинные и острые, как кинжалы, да еще и в два раза опаснее, если представить, какой туше они принадлежали. Но самыми ужасными оказались глаза — черные, будто обсидиан, горевшие ненавистью ко всем людям. В них был опыт зверя, который оказался умнее и хитрее многих охотников. Я знал, что стал не первой его жертвой. Зато — последней.

— Его убили твои дядья?

— Я сам его убил! — гордо сообщил ему Кастор. — Я первым в нашей группе увидел, как он вылетел из чащи, выпуская из пасти облачка пара в прохладный утренний воздух. Хотя я тогда был только мальчишкой, но бросил копье ему между лопаток, когда вепрь опустил голову, нацеливаясь мне в живот. Дядья говорили, что кабан сдох до того, как нанес мне улар. Его огромное тело неслось вперед, поэтому клык и вонзился мне в бедро. Меня подбросило в воздух, и я ударился головой о камень. Очнулся только на следующий день. Раны давно перевязали, но болело все тело.

— Тебе повезло.

— Везение тут ни при чем, — фыркнул Кастор, снова трогаясь в путь по тропинке, ведущей вверх. К этому времени как раз подтянулись его подчиненные. Командир показал внутреннюю сторону щита, на которой была нарисована дева в доспехах. — Меня защищает Афина. Я почитаю ее больше, чем кого-либо другого из богов — конечно, за исключением Зевса. А она в ответ охраняет меня от всех невзгод. Это она спасла меня от вепря, а не удача.

Выбор Кастором божества заинтриговал Эперита. У большинства людей имелся свой любимый олимпийский бог, которому они молились больше, чем какому-либо другому, поминали во время каждой трапезы и делали больше всего подношений и пожертвований. Для моряков это был Посейдон, морской бог, для крестьян — Деметра, отвечавшая за плодородие и земледелие, для ремесленников — Гефест, бог-кузнец. Купцы всегда поминали Гермеса, чтобы хорошо шла торговля, девушки молились Афродите, чтобы выйти замуж, женщины — Гестии, богине домашнего очага. Охотник обычно почитал Артемиду, а поэт посвящал стихи Аполлону. Кастор, как и все солдаты, должен был бы поклоняться Аресу, который правит на поле брани. Яростный бог войны давал своим последователям сильные руки и уверенные удары в схватке, а если наступал их день гибели, то помогал умереть почетной смертью в окружении поверженных врагов.

Но вместо него Кастор выбрал Афину, богиню мудрости. Она являлась не символом ярости и жестокости в битве, что ценили все воины, но покровительствовала умению и мастерству в обращении с оружием и знанию военного дела. Она давала своим любимцам мудрость, находчивость и способность перехитрить противников, а не жажду крови и не радость убийства врагов, которые Арес даровал своим последователям. Подобное казалось странным выбором для мужчины.

Над вершинами гор появилась луна. Диск чем-то напоминал изъеденное оспой лицо, а одновременно — гигантскую Горгону, превращающую местность в камень. Долина внизу, по правую руку от членов небольшого отряда, оставалась погруженной во тьму, хотя прорезающая ее река блестела, как лед. Склоны гор над шагающими воинами, выстроившимися в затылок друг другу, окутывали тени, но луна отбрасывала на них серебристый блеск. После ее восхода воины стали заметны из-за блеска доспехов, на которые падал свет, да и их движение можно было рассмотреть. Для этого освещения тоже хватало.

Во время пути они видели не более полудюжины паломников. Конечно, наступила зима, а это не время для путешествия по Греции. Тем не менее, всегда находились люди, которым требовалось посоветоваться с богами. Эперит не исключал, что паломников стало меньше из-за страха встречи с дезертирами, сбежавшими от осажденных Фив. Возможно, теперь, после того, как гражданские войны в Греции практически закончились, также не было настоятельной необходимости советоваться с богами. Мир принес богатство и процветание, а также хрупкое чувство безопасности.

Внезапно Кастор приказал подчиненным остановиться и показал на склон впереди. Там вверх поднимался дым, просачиваясь сквозь кроны деревьев в чистый ночной воздух.

— Видите? — спросил он. — Оракул находится вон там.

— Слава богам, — простонал кто-то из конца строя. — У меня уже ноги отказывают и в животе урчит от голода.

Кастора не тронули жалобы подчиненных.

— Мы можем разбить лагерь и позднее. Вначале я должен увидеть Пифию. Тем, кто может подождать до утра, лучше разбить лагерь здесь, куда не доходит запах дыма. От него можно задохнуться. И проверьте, чтобы больше не дежурил Дамастор, а то его храп может привлечь еще одну банду рыскающих по окрестностям дезертиров.

Воин, который разговаривал с Эперитом у костра, опустил голову. Товарищи посмеивались над ним. Их добрые шутки удивляли, учитывая, в какой опасности они оказались из-за того, что он заснул на посту в то утро. Затем все стали снимать доспехи и распаковывать вещевые мешки. Никто в ту ночь явно не собирался больше ступить ни шагу. Кастор обнял Эперита за плечи мускулистой рукой.

— А мы с тобой можем сходить туда и спросить старуху, что для нас запланировали боги.

Юноша смотрел, как клубы дыма поднимаются и растворяются в ночном воздухе. Он быстро забыл про усталость, накопившуюся за день ходьбы. Наконец молодой воин приблизился к самому оракулу.

— Мы тоже пойдем с вами, — объявил Галитерс.

К ним присоединился худой парень неопрятного вида с ввалившимися щеками и большим носом. Он представился Антифием. Пожимая ему руку, Эперит понял, что у Антифия отсутствуют два пальца, необходимые для стрельбы из лука. Таково было самое суровое и самое эффективное наказание за охоту без разрешения на землях знатного господина. Обычно такое наказание применялось только к простолюдинам. В результате отрубания указательного и среднего пальцев человек больше не мог успешно стрелять. Но Эперит с удивлением отметил, что у Антифия за плечами все еще висит лук.

— Впереди находится священный источник, — сообщил Кастор, когда они тронулись в путь вверх по склону по направлению к деревьям. — Нам следует в нем искупаться перед тем, как входить в храм.

Они подошли к деревьям, которые окружали широкое темное озеро. Вода вырывалась из скалы с дальней стороны и негромко бурлила в ночной тишине, которую не нарушало дуновение ветра. Пока Эперит смотрел на воду, из-за облака показалась луна, преобразив открытое место и осветив его мертвенным светом. Он почувствовал, что очутился в царстве грез, в какой-то сказочной стране, в месте, с красотой которого ничто не может сравниться, где простая поляна сбросила земное обличье и открыла тайны сердца.

Диск луны двигался по воде, дрожал, замедлял ход, почти останавливался, но никогда не делался неподвижным. Стволы деревьев стали серебряными колоннами, словно люди вошли в заколдованный зал, где блестящее озеро заняло место очага, а тихо качающиеся ветви превратились в крышу у них над головами. Источник не без основания считали священным. Эперит почти ожидал увидеть, как какой-нибудь олень выпрыгнет на поляну, преследуемый самой Артемидой, держащей лук в руке.

Затем Кастор снял плащ, доспехи и тунику, быстро войдя в воду. Вскоре он появился вновь и оделся. Другие последовали его примеру. Каждый морщился и ежился от ледяной воды, которая словно кусала тело. Жалобы эхом отдавались среди окружавших озеро деревьев.

Эперит медленно набирал пригоршни воды и обливал руки, плечи и грудь. Изначально его принизывал холод, который чувствовался очень остро, но потом юноша привык к этому. Появилось новое ощущение — то ли пощипывание, то ли покалывание на коже, словно дыхание бога.

— Не оставайся в воде слишком долго, — предупредил Кастор. — Боги терпят купальщиков днем, а темнота — время водяных нимф и других волшебных существ. Давай быстрее!

Вода стекала с Эперита, когда он вышел на берег. Юноша снова надел тунику и завернулся в толстый плащ, спасаясь от прохладного ночного воздуха. Но он также чувствовал и произошедшие изменения — усталость ушла, а синяк на ноге, в том месте, где копье ударилось в наголенник, больше не беспокоил. Молодой воин чувствовал себя полным сил и бодрости. Спать не хотелось, он был готов действовать.

Выйдя из-под деревьев, они почувствовали запах жареного мяса и дыма, который появляется, если горят дрова. Пришедшие увидели языки пламени на плато — немного выше того места, где находились. Отряд стал взбираться вверх по склону, чтобы добраться до нескольких походных костров, окруженных тучами мошкары. Там собрались группы паломников, расстеливших на ночь одеяла. Четверо мужчин шли между горящих костров и старались не смотреть на воинов, не желая привлекать внимание тяжело вооруженных людей. Эперит также не обращал внимания и на паломников — оно было полностью занято огромным строением с колоннами впереди, возведенным у голой скалы в том месте, где гора поднималась вверх с плато.

Изнутри шло слабое красное свечение, напоминая кровавую рану в черной ночи. Из входного проема выплывали клубы белого дыма. Это и был оракул.

— Сейчас вас не пустят. Они никого не пускают после наступления темноты.

Паломники повернулись и увидели молодого человека в грубой черной тунике и овечьей шкуре, накинутой на плечи ради тепла. Он сидел в одиночестве у маленького костра рядом с загоном, полным козлов. Животные ночью вели себя тихо, они лежали, прижавшись друг к другу, явно пытаясь согреться. Время от времени блеял какой-нибудь козленок или несколько животных в каком-то углу начинали лягаться и дергаться после того, как кто из них менял положение.

Пастух показал на храм.

— У них совсем недавно появилась новая Пифия из деревни. Старая померла, а эта здесь всего несколько недель. Жрецы ее берегут, хотят, чтобы она отдыхала по ночам.

— Она меня примет, — ответил Кастор. — Мое дело не может ждать.

Пастух сочувственно улыбнулся.

— Вам повезет, если удастся пройти мимо этих жрецов, господин. Я видел, как богатые граждане, знатные люди навроде вас, предлагали им золото, чтобы встретиться с ней после наступления темноты. Но жрецы просто смеялись над ними. Они говорят, что она особенная, что они не хотят, чтоб она уставала не больше, чем необходимо. Вдыхание паров на протяжении целого дня забирает у Пифии годы. Та, которая померла, выглядела очень старой, но виду могла бы быть моей прабабушкой. А на самом-то деле была лишь на несколько лет старше меня! Знаете, от этих паров гниет и тело, и ум.

Кастор отвернулся и пошел дальше вверх по склону. Это было все, что требовалось остальным, чтобы оставить пастуха вместе с его советами.

— Эй, подождите, — крикнул тот, вскакивая на ноги и направляясь вслед за ними. — Если вы все равно идете, то должны купить у меня козла. Вы можете пытать жрецов и держать Пифию вниз головой за лодыжки, но богиня не станет с вами разговаривать, покуда не принесете ей жертву. Вы разве не уважаете богов?

Кастор схватил пастуха за тунику и подтянул к себе.

— Никогда не смей сомневаться в моей преданности богам! А теперь иди и принеси мне однолетку, полностью черного, без каких-либо отметин.

— И мне тоже, — приказал Эперит. Если Кастор не может ждать до утра, то и он не станет.

Пастух вернулся, держа по козлу под мышкой. Тот, которого он отдал Кастору, был черным, словно ночь, и вертелся, будто гидра. Эпериту достался коричневый с белым, который едва ли проснулся. Паломники перекинули их через плечо и держали за раздвоенные копыта.

— За черного — серебряная монета, все остальные стоят по шесть медяков.

— Мы тебе заплатим пять медяков за обоих, — заявил Эперит, у которого наглость пастуха вызывала отвращение.

Тот повернулся к нему с улыбкой на грязном лице.

— Черный козел — это мое лучшее животное. Если господин желает…

— Вот возьми, — перебил Кастор, которому не терпелось продолжить путь. Он вручил пастуху две серебряных монеты и направился к храму.

— Тебе следует учиться любезности у своего господина, — заявил пастух Эпериту, развернулся и пошел назад вниз по склону. Юноша поддал ему ногой под зад, чтобы придать ускорения. В ответ простолюдин отправил поток оскорблений — в спину удаляющегося обидчика.

Когда Эперит догнал Кастора и остальных, из двери храма в ночной воздух вырвался огромный столб дыма. Оттуда доносился довольно сильный запах. У озера этот он чувствовался совсем слабо, но постоянно усиливался на всем пути. Молодой воин повернулся к Антифию, а тот наморщил свой большой нос. Пахло тухлыми яйцами.

От запаха подташнивало, в горле пересыхало, и юношу начинало драть. Поэты обычно связывают такой запах с Гадесом. Внезапно Эперит пожалел, что не подождал до утра.

— Может, она спит, как говорил пастух, — неуверенно предположил Антифий. — Разве стали бы тут ждать другие паломники, если бы она принимала? Давайте вернемся завтра.

— Можешь идти назад, если хочешь, — ответил Кастор, покрепче сжимая пытавшегося вырваться козла на плечах и глядя на ступени, ведущие к храму. — Вы все можете ждать до утра, если боитесь. А я пойду сейчас.

После недолгого замешательства остальные последовали за ним в проход, ведущий к оракулу.

Глава 3 Пифон

Они приблизились к темному портику, который вел к самому знаменитому оракулу во всей Греции. На неотесанных серых колоннах отражался красный свет, исходивший от чего-то, горевшего внутри. От запаха серы в горле поднималась тошнота. В проеме появился человек, он быстро спустился вниз, чтобы перекрыть путь. Незнакомец был одет во все черное, в руке держал посох.

— Пифия спит. А теперь уходите, пока я не наложил на вас всех проклятие.

— Не торопись, — сказал Кастор, делая шаг вперед к святому человеку и глядя на него, прищурившись. — Сколько будет стоить ее пробуждение?

— Ваши деньги здесь не имеют значения, — ответил жрец, который явно почувствовал себя неуверенно под взглядом яростного воина. — Целые города присылают пожертвования оракулу, поэтому ваши жалкие…

— В таком случае ты не оставляешь мне выбора, кроме как самому ее разбудить! Отойди в сторону!

Эперит был поражен тем, что его новый друг смеет так разговаривать с одним из самых могущественных жрецов Греции. Это удивило и самого жреца. На мгновение показалось, что этот человек просто исчезнет в тени. Но вскоре его надменность вернулась. Он был привычен к дерзким паломникам, какой бы властью они не обладали.

Жрец мгновенно воздел руки к небу и начал дрожащим голосом обращение к Гее. Говорил он монотонно, слова напоминали стон.

Монотонные выклики наполнили воздух вокруг Эперита и его новых товарищей. Молодой человек нервно поежился. Он боялся, что богиня отомстит им по-своему, притом сделает это в любой момент, разозлившись на то, что они оскорбили одного из ее земных служителей. Но Кастора было не так просто запугать, он просто обошел жреца.

Другие последовали за ним, но жрец взлетел вверх по лестнице и снопа преградил им путь. Он вытянул руки вперед, продолжая обращение к Гее, но уже громче. Его вытянутые вперед ладони остановили назойливых паломников. Эпериту стало страшно от этих завываний. Хотя юноша с радостью сразился бы с любым количеством вооруженных воинов, но кто он такой, чтобы выступать против богини?

— Нам придется повернуть назад, Кастор, — сказал он, — если только ты не хочешь навлечь на нас гнев богов.

— Афина защитит меня даже от Геи, — ответил Кастор, спокойно поглаживая нос козла, лежащего у него на плечах и поглядывая снизу вверх на жреца. — Антифий! Возьми животное.

Монотонное пение жреца становилось все громче и напряженнее. Стало понятно, что вооруженные паломники не намерены отступать. Он уже призвал огонь с небес, проклял их, пожелав им внезапной слепоты и нескольких хворей, проклинал их будущих жен, нагадав им бесплодие. Но тут Кастор поднял руку и заговорил, перекрывая завывания.

— Твои заклинания пропадают втуне, поэтому побереги дыхание и дай мне сказать. Афинский царь Менесфей прислал меня посоветоваться с оракулом. За ответ на его вопрос он обещает три бронзовые треноги и три котла, а также двадцать талантов серебра.

Завывания прекратились. Жрец сделал несколько осторожных шагов вниз.

— Что за вопрос?

— Огромное морское чудовище — кракен — разбивает наши корабли в щепки, целиком пожирая наших моряков и грузы. Купцы боятся выходить из порта, и мы в Афинах уже начинаем чувствовать последствия. Царь очень хочет обратиться за сонетом к мудрой Гее, чтобы она помогла избавить город от чудовища. Поэтому я должен поговорить с Пифией. Каждый потерянный день означает еще больше потерянных кораблей, лишает Афины торговли, которая нам необходима.

Слушая объяснения Кастора, Эперит начал задумываться о том, кем на самом деле является его друг. Он на самом деле с Крита (как сам ему сказал), или же является посланником царя Менесфея? Кастор явно не стал бы обманом добиваться аудиенции у Пифии, притворяясь афинянином, а потом говорить о путешествии с Крита. Эперит бросил взгляд на Галитерса и Антифия, но они отводили глаза.

— Афинские купцы были здесь только позавчера, — ответил жрец, с подозрением глядя на Кастора. — Почему они не упомянули этого кракена?

— Потому что они покупают товары с кораблей других городов, — ответил Кастор. — Если бы они пришли сюда и рассказали о том, что морское чудовище атакует суда недалеко от гавани Пирея, то слухи бы быстро распространились. Тогда ни один иноземный купец не осмелился бы приплыть в Афины. Они бы лишились дела через несколько недель. А те торговцы нервничали?

В это мгновение из глубины храма негромко прозвучал хрипловатый женский голос.

— Ложь! Ложь на лжи! — эхом отдавался он. — Не пускайте их! Этот человек пытается запутать других. Но не нас, не меня.

Послышался смех, потом к нему добавился жуткий звук, словно женщина тяжело закашлялась.

— Мы четко видим его сквозь пары, — продолжал голос. — Мы знаем его, кем он был в прошлом, кем является сейчас и будет завтра. Отправляйте его прочь, быстро. Сон значит больше, чем бедные островные царевичи.

Жрец гневно посмотрел на Кастора, который выглядел еще более целеустремленным, чем когда-либо.

— Я не какой-то пес, который спит у скамеечки для ног своего хозяина и ждет, когда его разбудят пинком, — объявил предводитель отряда, хватаясь за рукоятку меча. — Именем Афины, вы пустите меня внутрь!

— Пустим, — прозвучал голос из-за спин воинов.

Они повернулись и увидели еще одного жреца, гораздо более старшего, одетого в белое. Пурпурный плащ висел на согнутой руке, в другой он держал посох длиной с копье. В этом человеке было что-то эфемерное. Казалось, длинные волосы и борода наполнены яркими серебряными нитями. Глаза были большими и круглыми, словно у совы, а нос — совершенно прямым, даже без впадинки на переносице.

— Впусти их, — властно сказал старик, широкими шагами направляясь к паломникам и жестом приглашая их подниматься по ступеням.

— Но, Элат, Пифия велела отослать их прочь, — запротестовал другой жрец.

— Может, мы и жрецы, Тразий, но иногда это делает нас высокомерными и самонадеянными. Тогда мы забываем о наших обязанностях человеческих существ.

Главный служитель дошел до входа в храм, и Эперит внезапно понял, насколько он высокий. Старший из жрецов оказался на голову выше всех остальных, даже Галитерса. Элат оперся на руку более молодого жреца.

— Ты видишь, что это знатные господа, к тому же — воины. Возьми их животных и принеси их в жертву, как требуется, и прямо этой ночью призови богов. Если я не ошибаюсь, сей царевич не намерен ждать.

— Все правильно, господин. Меня зовут Кастор, сын Гилакса. Я приехал с острова Крит, чтобы посоветоваться с оракулом.

— На самом деле Кастор? Действительно с Крита? — скептически спросил жрец, потом вперил сжатые в кулаки руки в боки и непочтительно плюнул на ступеньку. — Меня зовут Элат, и если ты хочешь поговорить с Пифией, то вначале дашь мне три медяка. Поскольку вы принесли двух животных, предполагаю, что один из твоих друзей также желает послушать ее мудрого совета? Это будет стоить еще три медяка.

Эперит достал три монеты из быстро сокращающегося запаса в кошеле и осторожно протянул их жрецу.

— Я хочу услышать волю богов.

— Мудрое решение, — ответил главный жрец, взял оплату из рук Эперита вместе с монетами Кастора и спрятал в складках одежды. — После жертвоприношения идите за Тразием через расщелину в скале в задней части храма. Он проведет вас к Пифии. Но держитесь рядом с ним! Змей — сын Геи — защищает жрицу. Он славится тем, что пожирает отбившихся паломников. Тразий заодно разъяснит вам непонятные слова Пифии. Я нахожу, что его преданность богам помогает понять точное значение того бреда, который несет жрица. Она сама, конечно, совсем не осознает, что говорит. Целый день что-то выдает, но не помнит ни слова, тем более не может их растолковать.

В этот момент на широкой верхней ступени появился Тразий с козлом Кастора под мышкой. В свободной руке он держал нож для жертвоприношений.

— Пойдемте, — нетерпеливо приказал жрец.

Первым двинулся Антифий. Остался только Элат. Он попрощался с паломниками, повернулся и стал спускаться вниз по ступеням. Но опустив ногу на первую ступень, старший жрец поймал взгляд Кастора и сказал тихим голосом:

— Встретимся у священного озера после того, как все закончится. Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

У юноши не было времени обдумывать слова Элата, поскольку Кастор подтолкнул его вперед, и он прошел в высокий дверной проем, поддерживаемый колоннами.

Если смотреть снаружи, то храм казался маленьким, однако внутри уходил в скалу и по величине был таким же, как самый большой зал во дворце царя Алибаса. Потолок оказался высоким и темным, в нем имелось отверстие, сквозь которое просматривалось синее ночное небо. В центре храма горел огромный костер, клубы дыма от него распространялись по всему помещению, и большая их часть выходила через отверстие в потолке. В боковых стенах имелись ниши, в которых терракотовым цветом были грубо нарисованы различные боги. Каждый образ освещался горящим факелом, который оставлял большие черные шрамы на известняковой штукатурке сверху. Саму штукатурку украшали когда-то яркие изображения животных и людей среди рек и деревьев. Однако к этому времени фрески потускнели, а в некоторых местах краска осыпалась. Дым костра и факелов изменили их так, что некоторые было сложно узнать.

Только дальняя стена оставалась нетронутой. Эта был одни из каменных склонов горы — неровный, серый и холодный. Прямо по центру шла темная трещина, достаточно широкая, чтобы могли пройти два человека, прижимаясь плечами друг к другу. Эперит напряг зрение, чтобы что-то увидеть в черноте внутри, но света, наполнявшего храм, оказалось недостаточно для освещения находящегося расщелине. Затем молодой воин внезапно услышал тихое шипение, от которого у него мурашки побежали по коже. Он сразу же вспомнил, что Элат говорил про змея, охраняющего оракул. Рука молодого человека инстинктивно потянулась к рукоятке меча. Молодой воин содрогнулся и отвернулся.

Слева от него Тразий встал на колени, удерживая двух козлов за короткие рожки. Из боковой двери появился второй священнослужитель, поставив невысокие миски с водой на пол. Мгновение спустя животные склонили головы к питью, бессознательно давая свое согласие на жертвоприношение. Тразий едва ли позволил черному козлу сделать второй глоток воды. Он поднял его на алтарь и, взяв нож, отрезал клок вьющейся шерсти, потом бросил его в горящий огонь под чтение молитв Гее. Жрец проводил ритуал с легкостью, объясняющейся практикой, и с удовольствием, типичным для человека, любящего свою работу.

Эперит с восхищением наблюдал, как жрец поставил сопротивляющееся животное так, как нужно, одной рукой, а потом оглушил его ударом рукоятки ножа. Мгновение спустя, все еще обращаясь к богине, он подставил большую чашу под обвисшую голову козла, перерезал животному горло. Тразий ждал, когда остановится поток крови, затем передал тушу второму жрецу, который закончил за ним работу, разрезав жертву на части. Второго козла ждала столь же быстрая смерть. Различные части туши разделили между костром, приношением богам, и жрецами, которые получили ужин.

После завершения акта жертвоприношения Тразий снял со стены один факел и повел их к узкой расщелине в задней части храма. Они оказались в неосвещенном помещении, где остановились и ждали, пока служитель направляет факел в разные стороны, пытаясь что-то найти во тьме.

Поскольку помещение освещаюсь только одним факелом, потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к сумраку. По эху от самых легких звуков, которые они производили, по чему-то особому, витавшему в воздухе, Эперит решил, что они находятся в большой пещере, углублении внутри каменной горы.

По мере того, как Тразий водил факелом во мраке, юноша заметил природный арочный проем, который вел куда-то в еще более густую тьму. Больше ничего не было видно. От этого он чувствовал себя опасно уязвимым и открытым для атаки, что нервировано.

Затем молодой воин увидел, как луч света выхватил что-то слева — что-то блестящее и двигающееся на невероятной скорости. Внезапно факел вырвало из руки жреца, помещение погрузилось во тьму.

— Не двигайтесь! — прошипел Тразий. Голос его звучал словно издалека, будто он стоял в дальней части пещеры. — Если достанете оружие — погибнете. Это Пифон. Он наблюдает за вами. — Судя по голосу, Тразий испугался. — Вам не следовало настаивать на таком позднем приходе. Он в замешательстве.

— А разве нельзя никак повлиять на это существо? — напряженным шепотом спросил Галитерс.

— Я могу его успокоить, но вы должны молчать. И не шевелитесь.

Огромная тварь перемещалась по каменному полу примерно в двух шагах от них, не более. Эперит понял, что это не простая змея, а невероятно огромное животное. Он с трудом боролся с желанием выхватить меч, а потом все-таки осмелился повернуть голову и с ужасом посмотреть на чудовище.

По мнению Эперита, змеи были мерзкими созданиями. Их жуткие тела без костей, холодная кожа и пасти без губ вызывали у него отвращение. Более того, при виде змеи у юноши всегда по спине пробегал холодок.

Пока он рассматривал Пифона, который то скручивался огромными кольцами, то распрямился, змей один раз прополз полный круг вокруг них и затем, к ужасу Эперита, остановился прямо напротив него.

Пифон медленно поднял треугольную голову и вытянул ее к лицу молодого человека. Несмотря на отсутствие освещения, пришедший в ужас воин теперь видел каждую отдельную чешуйку. Из тонких ноздрей существа на лицо человека вылетало холодное дыхание, глаза, никак не выдававшие возраст твари, смотрели с такой злобой, что ненависть любого человека в сравнении с ней становилась ничтожной. Пока Эперит наблюдал за чудовищем, парализованный от страха, пасть чудовища раскрылась с долгим шипением, и появился блестящий раздвоенный язык. Он вытянулся вперед и коснулся губ Эперита.

В это мгновение произошло несколько вещей. Эперит потянулся к мечу, но кто-то схватил его руку и не позволил достать оружие. Чудовище отвело голову назад, словно собираясь нанести удар, затем из арочного проема прозвучал женский голос, обращавшийся к змею. Это был тот же самый хрипловатый голос, который обвинил Кастора во лжи, пока они стояли снаружи перед храмом. Змей быстро повернул голову в ответ на голос, а из входа за спинами мужчин появился еще один жрец с факелом.

Потрескивающий факел разогнал тьму. К облегчению Эперита, он увидел, что страж оракула вернулся в угол пещеры. Его чешуйки блестели в тени, словно тысяча глаз. Тразий быстро погнал паломников по свободному полу к арочному проему в дальней части. Юноша вошел последним и врезался в спину Антифию. Он очень спешил, пытаясь скорее оказаться в безопасном месте.

Держа факел перед собой, Тразий повел их в коридор с низким потолком. Он оказался коротким и резко шел вниз, ниже уровня храма. Там было тепло, душно, возникал страх от нахождения в замкнутом пространстве. Тошнотворный запах серы чувствовался здесь гораздо сильнее. Затем появился новый свет, через несколько мгновений коридор свернул, и паломники оказались на пороге второй, меньшей по размеру пещеры. По полу шла огромная трещина, откуда с шипением поднимались мерзко пахнущие пары, теряясь в темноте под высоким потолком. Среди удушающих испарений горело несколько факелов, однако свет получался довольно тусклым. В целом помещение выглядело темным и мрачным.

Трещина в камне тянулась по всей длине пола перед ними. В дальнем конце на большой черной трехногой скамье, прямо над пропастью сидела молодая женщина. На ней было длинное белое одеяние из тонкого просвечивающего материала, волосы свободно свисали по плечам. Под глазами выделялись большие темные круги, словно она не спала много ночей. На желтоватой коже пролегли глубокие морщины, как у женщины гораздо более старшего возраста.

Глядя на нее, Эперит вдохнул вонючего дыма, поднимавшегося из расщелины. От этого у него заслезились глаза и затуманилось зрение. Тени у стен перемещались, как призраки. Затем Пифия устало подняла голову и посмотрела на вновь прибывших.

— Сядьте, — проговорила она.

Голос был слабым и тихим, но мужчины немедленно подчинились. Только Тразий остался стоять в присутствии своей госпожи, глаза которой казались глубоко ввалившимися, а щеки впалыми в меняющемся тусклом свете.

Тразий протянул ей деревянную чашу, и пророчица взяла ее тонкой хрупкой рукой. Движение было почти беспомощным. Затем она достала что-то из чаши и положила себе в рот. Эперит наблюдал за тем, как женщина склонила голову и жевала зелье. Через некоторое время ее подбородок опустился на грудь, тело обмякло, она обездвижила. Эперит посмотрел на Кастора, но тот наблюдал за жрицей взглядом ястреба.

Внезапно ее тело дернулось вверх, она вдохнула пары ноздрями, удержала в себе, затем выдохнула с долгим вздохом. Тразий в возбуждении сделал шаг к ней, беспокойно дергаясь от желания помочь госпоже. Пифия теперь принялась делать глубокие вдохи, подняла голову и рассматривала пары, клубившиеся вокруг нее. Глаза женщины оставались закрытыми, дыхание участилось, стало более тяжелым. Она отвела плечи назад, а маленькая грудь выпячивалась вперед с каждым вдохом. Тразий схватил чашу, стоявшую у нее на коленях, выбросил на пол длинные темные листья, которые ее наполняли, а затем при помощи чаши стал направлять пары в лицо жрицы.

Постепенно дыхание Пифии замедлилось, она расслабилась. Затем жрица повернулась и посмотрела на посетителей. Но это была уже не та усталая женщина, которую совсем недавно лицезрели паломники. Теперь она была уверена в себе, в ее взгляде даже появилась надменность. И поменялось кое-что еще — ее глаза. Эперит с ужасом заметил, что радужная оболочка глаз стала желтой, а зрачки превратились в вертикальные щелочки. Она открыла рот и зашипела, раздвоенный язык показался изо рта, лишенного губ.

— Кто хочет знать будущее?

— Я, — ответил Кастор, не показавший страха.

Он встал и пнул ногу Эперита в сандалии. Борясь со страхом внутри себя, юноша тоже встал и посмотрел на Пифию.

— И я, — прошептал он.

На ногах стояли только они двое. Остальные были на коленях, касаясь руками и лбами пола пещеры. Пифия показала на Кастора.

— Что ты ищешь, Одиссей с Итаки?

Эперит уставился на своего товарища, а потом на Пифию. Кастор был не менее поражен, но мгновение спустя опустился перед женщиной на колени и склонил голову.

— Да, я знаю тебя, — продолжала она. — Я давно жду тебя — героя, который сделает свое имя таким великим, что только океан сможет его проглотить. Спрашивай.

— Царство моего отца под угрозой, богиня. Я должен знать, стану ли я царем после него, или же трон захватят его враги. Буду ли я царствовать? Отправят ли меня в ссылку узурпаторы?

Пифии ответила без колебаний.

— Найди дочь Лакедемона, она убережет твой дом от врагов. Как отец своего народа, ты будешь считать урожаи по пальцам. Но если ты станешь искать город Приама, то огромные воды проглотят тебя. У тебя не будет дома столько времени, сколько нужно младенцу, чтобы превратиться в мужчину. Затем, когда от тебя отвернутся друзья и удача, ты снова воскреснешь из мертвых.

— Благодарю, богиня, — сказал он и сел рядом с Антифием, схватил голову руками и замолчал.

— Ты понял пророчество? — спросил Тразий.

— А разве не ты тут толкователь? — подал голос Галитерс.

— Мне приходилось разгадывать и более трудные загадки. Ты должен отправиться за царевной из Спарты, Одиссей, она защитит твой дворец от узурпаторов. Ты станешь царем и будешь править в процветающем царстве десять лет. После этого у тебя появляется выбор — остаться дома или отправиться к городу Троя далеко на востоке. Но тебя предупреждают: если ты выберешь Трою, то не увидишь свой дом на протяжении двадцати лет, а когда вернешься, то будешь в одиночестве и отчаянии.

Эперит вопросительно посмотрел на Кастора или Одиссея, если таково было его настоящее имя, но царевич не поднимал головы, пока Тразий объяснял его судьбу. Вместо этого воин смотрел в пропасть и молчал.

— А ты, Эперит из Алибаса? — спросила Пифия, показывая пальцем на высокого молодого воина. — В чем заключается твой вопрос?

Глава 4 Елена из Спарты

Огромный зал дворца в Спарте был погружен во тьму, если не считать мерцания огня в центре. Гигантские тени находили друг на друга у высоких стен, треск пламени эхом отдавался в пустом помещении. Вокруг большого круглого очага, будто стражники, стояли четыре колонны — толстые, словно стволы деревьев. Их навершия терялись во мраке под высоким потолком.

На изысканно украшенных креслах между двух колонн сидели трое богато одетых мужчин. Между ними стоял старый священник с длинной белой бородой, а рядом с ним склонялся писарь, который записывал то, что говорил один из сидевших.

— Плохое лето обычно означает плохую зиму. Так подсказывает мой опыт, — заявил он низким голосом, глядя сверху вниз на писаря.

Раб поднял голову от глиняной таблички и кивнул.

— Да, господин.

Господина звали Тиндарей, он был одним из царей Спарты. Выглядел этот человек свирепо, волосы были растрепаны, а в густой бороде еще не появились седые волоски, несмотря на вызывающий уважение возраст. Огромное тело, казалось, воплощало власть, которую он держал в руках. Но из-за отсутствия физических нагрузок мышцы обросли жиром, а из-за слишком большого количества пиров живот значительно раздулся.

— Нам придется потребовать больше зерна у крестьян, — продолжал Тиндарей. — Конечно, им это не понравится, но я не пойду на риск голода в зимнее время. Это означает, что гончарам придется изготовить больше сосудов для хранения. Притом — быстро.

— По крайней мере, дополнительная работа их обрадует, брат, — заметил мужчина, сидевший справа от него.

— Но с таким плохим урожаем, как в этом году, мой господин, мы едва ли можем забрать еще больше зерна у крестьян, чтобы они не умерли с голоду.

Писарь поднял одну из высохших табличек, которые лежали сбоку от него, словно подчеркнутые на ней цифры являлись доказательством, которое требовалось.

Тиндарей отвел руку с золотым кубком назад, и его поспешно заполнил один из слуг, державший вино наготове. Властитель сделал глоток и кивнул жрецу, который переминался с ноги на ногу, пытаясь привлечь внимание.

— Рассказывай. Что говорят боги? Что мне следует делать?

— Судя по знакам, зима будет мягкой, господин.

— Это означает, что нам не придется запасать дополнительное зерно? — снова заговорил брат Тиндарея.

— Не совсем, господин Икарий, — ответил священник. — Придется готовиться не только к зиме.

— А это что значит? — проворчал Тиндарей.

— Боги послали мне сон. Судя по нему, вам обоим, как правителям города, следует проявлять осторожность.

Тиндарей нахмурился. Ему не нравилось, когда ему напоминали, что они с младшим братом оба официально считались царями. На самом деле Икарий почти не имел права голоса при решении государственных дел. Жрец продолжал говорить, возбужденно размахивая руками.

— Семь ночей назад я спал в храме, и мне приснился дворец, наполненный великими людьми. Там были воины со всей Греции, прославленные и великолепные, в сопровождении оруженосцев и боевых отрядов. Я видел, как в этом зале, в котором мы сейчас находимся, идет пир. Мужчины опустошают ваши лучшие золотые кубки с вином так быстро, как их способны наполнить рабы. Женщины едва ли могут выполнять свою работу из-за внимания такого количества мужчин. Люди просят больше мяса, хотя во дворе снаружи и так уже текут реки крови забитых быков.

— Возможно, этот сон касается визита царя Агамемнона? — высказал предположение Икарий и кивнул на третьего сидевшего мужчину.

Агамемнон, царь Микен и зять Тиндарея, прибыл в Спарту в предыдущий день. Он был на целых двадцать лет младше хозяев, но держался более властно, чем каждый из них. Это был высокий, атлетически сложенный и красивый человек. В его длинных каштановых волосах иногда встречались и рыжие пряди, а борода была коротко подстрижена. Чисто белая туника скрывалась под кроваво-красным плащом, удерживаемым на левом плече золотой брошью. На ней изображался лев, разрывающий на части оленя. Брошь, выполненная с большим мастерством, показывала величие, силу и безжалостность ее обладателя. Но холодное выражение лица не выдавало никаких эмоций.

Агамемнон проигнорировал Икария и лишь глянул ледяными голубыми глазами на священника.

— И что, пропади все пропадом? — громовым голосом воскликнул Тиндарей. — Что означает этот сон? На нас нападут? Наши залы заполнятся врагами?

— Нет, — спокойно объявил Агамемнон. — Греки впервые за много лет живут в мире друг с другом. И я прослежу, чтобы этот мир продолжался и далее. Даже если сон старика и послали боги, то он не означает вторжения врагов.

— Тогда что он означает? — спросил Тиндарей.

— Это не единственный раз, когда я видел такой сон, господин, — сказал священник, задумчиво поглаживая длинную бороду. — Я видел одни и те же образы шесть ночей подряд, пока прошлой ночью боги не освободили меня от них. Я считаю, что это видение означает гостей во дворце. Более того, они будут здесь находиться по месяцу за каждую ночь, которую мне это снилось.

— Шесть месяцев! — воскликнул Икарий. — Как, именем Зевса, мы будем кормить армию из лучших греческих воинов до следующего лета? Мы едва ли можем прокормить собственный народ!

Тиндарей жестом подозвал старшего слугу и приказал принести еще фруктов.

— Как я предполагаю, ты уже послал кого-то, чтобы посоветоваться с кем-то из оракулов? — Он посмотрел на священника.

— О да, господин. Естественно.

— В таком случае мы подождем совета богов. Хотя я не вижу оснований для приглашения сюда орды царей ради проживания целую зиму. Можете себе представить, какие будут драки? Нет, я думаю, что ты на этот раз ошибся. Твои сны означают что-то другое, или вообще ничего.

Тиндарей отвернулся от священника и посмотрел на царя Микен.

— Однако меня заинтриговали твои фантазии, Агамемнон. Ты и на самом деле рассчитываешь сохранить мир между греческими народами?

Принесли фрукты. Агамемнон выбрал кусок дыни и откусил от него, не пролив ни капли сока.

— Да, рассчитываю. Греция устала от всеобщей войны. Я много ходил по рыночным площадям и слышал, как женщины оплакивают сыновей и мужей, погибших в далеких сражениях. Купцы ворчали из-за упущенной прибыли из-за одной или другой войны. Но я также видел, какими счастливыми стали люди по время передышки. Они страстно желают мира. Я намерен дать им то, что они хотят.

Тиндарей усмехнулся.

— Каким образом? Купцы и женщины могут желать мира, Агамемнон, но сейчас в Греции слишком много воинов. Войны породили тех, для кого они — единственное дело. У каждого государства есть постоянная армия, которая только ждет следующего призыва к войне. И солдаты начинают проявлять беспокойство. На каждого пастуха, крестьянина, гончара и кузнеца в Спарте приходится по воину. Ты считаешь, что они захотят, что они смогут поменять свои мечи на гончарные круги и побрякушки из слоновой кости? Может, ты думаешь, что они способны отплыть на Крит на своих перевернутых щитах и продать ненужные шлемы крестьянам и рыбакам? И ведь твой так называемый «мир» уже нарушен. Как насчет Диомеда и Эпигонов, которые организовали осаду Фив?

Агамемнон натянуто улыбнулся.

— Диомед больше всего желает мира, — сказал он. — Я обсуждал с ним это, и он дал мне слово, что воюет только ради того, чтобы отомстить за смерть отца. Это все. Он не воюет с фиванцами ради рабов или грабежа.

— Он-то, может, и нет, — заметил Икарий. — Но его подчиненные воюют как раз ради этого. Зачем же еще?

— Я сказал, что в Греции продолжится мир, и он будет, — настаивал Агамемнон. — Когда народы поймут преимущества торговли в сравнении с войной, то изменится отношение. Люди хотят мира со своими соседями, а их правители уже богатеют от свободного передвижения товаров. С этого начинается мир. Но только одна торговля нас не объединит, как не объединят и самые торжественные клятвы. И заодно остается вопрос наших беспокойных армий, поднятый тобой. Солдаты всегда хотят стать героями.

Тиндарей допил остатки вина, и слуга снова наполнил его кубок.

— Так что ты предлагаешь сделать?

— Если мы хотим разбогатеть благодаря торговле, то нам нужно торговать за пределами Греции.

— И мы торгуем, — заметил Икарий.

— Больше нет, — поправил Агамемнон, выбрал еще один кусок дыни на блюде, откусил и выплюнул семечки по одному в огонь. — Вы слышали про царя Приама?

— Да, конечно, — кивнул Тиндарей. — Правитель Трои и во всем могущественный человек.

— Слишком могущественный, — нахмурился Агамемнон. — Он начал облагать налогами торговлю, идущую по Эгейскому морю. Приам заявляет, что море принадлежит Трое, и все корабли должны платить ему дань. Это я не потерплю.

Тиндарей осушил еще один кубок вина и громко рыгнул.

— Не исключено, что придется, сынок. Ты не можешь диктовать Приаму условия в его владениях.

— Я не считаю Эгейское море троянским владением! — холодно заявил ему Агамемнон. — Кроме того, микенские корабли — не единственная его цель, Тиндарей. Вскоре это почувствуют и твои купцы, и все остальные греческие государства. Именно поэтому я и приехал сюда — предложить решение, которое обеспечит свободную торговлю по всему Средиземному морю, сохранит мир и позволит нашим армиям удовлетворить свою жажду славы. Предлагаю созвать греческих царей на военный совет. Мы совершим набег на Илион и научим Приама уважать нас!

Агамемнон крепко сжал подлокотники и уставился на спартанских царей. Его глаза горели, в них отражались языки пламени. В ушах Тиндарея звенели слова зятя. Он встал и принялся вышагивать взад и вперед у очага, покачивая головой.

— Не будь дураком. Это невозможно.

— Правда? — спросил Икарий, откидываясь на скамье и задумчиво оттягивая мочку уха.

— Невозможно, — рявкнул Тиндарей и протянул кубок рабу, который бросился к хозяину, чтобы снова его наполнить. — Забери его, чурбан! Мне нужна светлая голова, если я не хочу, чтобы меня уговорили участвовать в одной из войн зятя. А теперь послушай меня, Агамемнон. Ты приезжаешь сюда говорить о мире, а потом предлагаешь войну. Меня это устраивает. Но можешь ли ты на самом деле представить, как греческие цари объединяют силы хоть ради чего-нибудь? Даже для разграбления иноземных городов? Ты можешь представить, что они забывают обо всей ненависти и вражде, которые существовали на протяжении жизни многих поколений? И все — ради того, чтобы микенские купцы не платили дань Трое? Ты можешь вообразить, чтобы все эти гордые люди давали клятвы верности друг другу?

Икарий встал со своего места.

— Послушай его, Тиндарей, — сказал он. — Конечно, мы можем собрать их всех вместе, даже несмотря на ненависть друг к другу. Большинство из них испытывают недобрые чувства только потому, что злобу испытывали их отцы и деды. Вражда не может продолжаться вечно. Нам нужна цель, которая объединит все говорящие по-гречески полисы и сделает нас одним народом.

— Великим народом, — яростно добавил Агамемнон. — Вы можете хотя бы представить силу объединенной Греции?

— Объединенной под твоим руководством, Агамемнон? — спросил Тиндарей, подозрительно глядя на него. — Даже с твоим политическим мастерством ты не можешь вести греков за собой. Если тебе даже когда-нибудь удастся собрать их под одной крышей, они начнут убивать друг друга. Или ты хочешь как раз этого?

— Конечно, нет. Но задай себе вопрос: что ты предпочтешь — идти со спартанской армией убивать говорящих по-гречески жителей Аргоса, коринфян или афинян? Или же ты предпочтешь убивать троянцев, которые говорят на совершенно непонятном наречии, носят странные одежды и оскорбляют богов странной и необычной манерой почитания?

— Ты знаешь мой ответ на этот вопрос…

— А ты хочешь, чтобы дома царил мир, а все наши войны велись за его пределами? Разве ты не хочешь видеть объединенную Грецию, в которой человек может заниматься своим делом в безопасности, независимо от того, требуется ли ему отправиться в путешествие к Пифии или посетить соседний город?

Агамемнон сурово смотрел на тестя, требуя ответа.

— Сын, это прекрасное видение, и я не сомневаюсь, что у Греции имеется потенциал достигнуть всего того, о чем ты говоришь, — Тиндарей вздохнул. — Но если ты не смог убедить Диомеда, твоего ближайшего друга, забыть семейную вражду с Фивами, какие у тебя шансы на то, чтобы убедить греческих царей поклясться в верности друг другу? Нас нельзя впрячь в одну упряжь, как коней, знаешь ли. Мы напоминаем безумцев, забери нас Аид, когда дело идет друг о друге! Поэтому не можем объединить силы против Трои.

Агамемнон вздохнул и уставился в огонь. Раб в эти минуты принес охапку дров и подкладывал их в очаг. Царь Микен приехал в Спарту искать поддержки второго по силе царя Греции после него самого. Но вместо этого нашел мудрость более великую, чем его собственная. Если бы его поддержал Тиндарей, если бы царем оказался Икарий, он бы собрал военный совет. Но более старший мужчина говорил авторитетно и правдиво. Нельзя с легкостью отбросить в сторону десятилетия или даже столетия вражды. Даже сами боги не могут приказать греческим царям собраться вместе под одной крышей. Он покачал головой, смиряясь с судьбой.

— Рад, что в тебе победил здравый смысл, Агамемнон, — широко улыбаясь, проговорил Тиндарей. — Кликнуть ли мне аэда, чтобы исполнил песнь? Желательно что-нибудь легкое — может быть, поэму в честь Афродиты?

Агамемнон сел прямо и щелкнул пальцами.

— А это может быть ответом.

— Что? Поэма?

— Нет — богиня любви! Какой мужчина способен ей отказать?

Братья из Спарты обменялись удивленными взглядами. Агамемнон встал и принялся мерить шагами пол.

— Твоей дочери Елене пятнадцать или шестнадцать лет, так?

— Примерно.

— Значит, она достаточно взрослая для вступления в брак.

— И что из того?

— Она — самая желанная женщина во всей Греции! — с энтузиазмом воскликнул Агамемнон. — Ты смотришь на нее глазами отца, Тиндарей, но другие мужчины… Они будут убивать ради того, чтобы жениться на ней.

На какое-то время воцарилось молчание. Агамемнон продолжал мерить шагами пол, мягко ступая по плитам обутыми в кожаные сандалии ногами. Они почти не создавали шума.

— Ты рассматривал Менелая в качестве зятя? — спросил Агамемнон через какое-то время.

— Я вообще не думал о браке Елены, если ты это имеешь в виду, — ответил Тиндарей. — Но твой брат — хороший человек. Он мне нравится с тех пор, как вы оба были мальчиками, когда я выкинул из Микен вашего дядю, этого негодяя Тиеста. Да, Менелай вероятно будет первым, о ком я подумаю.

— Хорошо. Я хотел это знать перед тем, как просить тебя приглашать женихов для Елены.

Тиндарей покачал головой.

— О, мне очень жаль, что я выпил столько вина. Когда бы ты ни оказался рядом, нужна светлая голова. Зачем мне приглашать женихов в свой дворец?

— Ты спрашивал, как мне собрать лучших из греков под одной крышей, — ответил Агамемнон. — Ну, это мой ответ. Какой царевич или царь проигнорирует приглашение засвидетельствовать почтение самой красивой женщине наших времен? И есть еще одна приманка. Я стал бы наследником твоего трона после женитьбы на Клитемнестре, если бы уже не правил в своем царстве. Это означает, что право на царство перейдет к мужчине, который женится на Елене. Учитывая ее красоту, власть и богатство, поклонники будут тучами стекаться в Спарту. Разве ты не понимаешь, Тиндарей? Это и есть сон жреца.

Икарий поднял кубок в честь Агамемнона.

— А когда ты их здесь соберешь, то проведешь и военный совет, — сказал он. — Ты — умный человек, Агамемнон. Когда-нибудь ты станешь вождем всех греков, и тогда ты сможешь повести нас к славе!

— Или — к смерти, — добавил Тиндарей.

Из ниши сверху, погруженной в тень, за ними наблюдала девушка. Ее черные волосы цвета воронова крыла покрывал капюшон белой накидки, лицо скрывалось за тонкой вуалью. В тени был заметен только блеск темных глаз. Она внимательно слушала, как мужчины внизу строят планы.

Елена очень расстроилась. Тиндарей даже не был ее настоящим отцом — эта честь принадлежала Зевсу, хотя царь того и не знал. Но у него хватило наглости выставлять ее на торги, словно какую-то рабыню. Агамемнон — всего лишь убийца, страдающий манией величия. У него в голове — лабиринт политических и военных хитростей и уловок, а черное сердце бьется только ради славы греков. Если бы она родились мужчиной, то взяла бы меч, спустилась вниз и убила всех троих.

Но она не была мужчиной. Если она хочет остановить царя Микен, плетущего вокруг нее свою паутину, то ей придется использовать более хитрое оружие, чем мечи и копья. И Елена уже знала, что оружие, которым она владеет, гораздо мощнее, чем бронза.

Девушка горько улыбнулась. С раннего детства ей приходилось прятать свою красоту под вуалью из-за того эффекта, который она производила на окружающих ее мужчин. Но по мере того, как Елена становилась старше, она научилась использовать это в свою пользу. Конечно, власть и сила принадлежат мужчинам, но ими можно манипулировать.

Елена посмотрела вниз на трех царей. Зачем ей покорно отдаваться Менелаю или любому другому мужчине, которого они ей навяжут? Она не племенная кобыла, которой можно торговать по прихоти царей. Она — дочь Зевса и имеет право сама выбирать любовника, который увезет ее как можно дальше от сдерживающих стен Спарты.

Глава 5 Священное озеро

— Я пришел спросить волю богов, — сказал Эперит. — Что они для меня сулят, как мне найти свою судьбу?

Пифия провела языком по губам и зашипела.

— Меч Ареса выковал связь, которая приведет к Олимпу. Но герою следует опасаться любви, ибо если она затуманит желания, он упадет в пропасть.

Это были ее последние слова, обращенные к ним. Жрица в последний раз зашипела, рассмеялась, натянула капюшон и опустила голову.

— Аудиенция закончена, — объявил Тразий. — Теперь вы должны уйти.

— А пророчество?

Жрец надменно фыркнул:

— Боги уже участвуют в твоей жизни. Дружба, скрепленная в битве, может привести тебя к славе, имя переживет твою смерть. Но любовь может увести тебя в сторону, и тогда ты станешь никем.

Он удовлетворенно произнес последнюю часть, словно именно такой конец и подходил для молодого воина.

— Это ложь! — гневно возразил Эперит. — Я никогда не пожертвую славой ради любви.

— Эперит! — предупредительно произнес Одиссей, обнял его за плечи и повел вслед за жрецом. — Оракул только предупредил тебя, что следует опасаться любви. Эта часть твоей судьбы все еще остается в твоих руках. Я никогда не слышал о человеке, которому боги не предоставляли бы выбора. Кроме того, ты слышал первую часть? Слава и имя, которые переживут смерть! Чего еще может желать воин?

Эперит подумал, что царевич прав. Его судьба все еще оставалась в его руках, и какая женщина может заставить его отказаться от чести? Он посмотрел на Одиссея, который успокаивающе ему улыбался. Определенно Пифия говорила про их дружбу, совсем недавно обретенную. Если ему разрешат присоединиться к небольшому отряду воинов, то надо надеяться, что тогда и начнет разворачиваться обещанная ему судьба. Она неизбежно приведет к славе и известности.

Пифона в первой пещере не было видно, и паломники вскоре снова оказались на улице, стоя под ночным небом, полным звезд. Было хорошо уйти от важничающих и много о себе думающих жрецов, вонючих паров, жрицы-прорицательницы, напоминающей змею, ее мерзкого и ужасного защитника. Эперит глубоко вдохнул ночной воздух и улыбнулся. Жизнь только начиналась.

Когда они приблизились к лагерю, Одиссей отвел молодого воина в сторону.

— Эперит, ты слышал, как меня называла Пифия?

Юноша нахмурился.

— Да, — сказал он. — Одиссей с Итаки.

Командир позволил остальным уйти вперед. Когда они скрылись из виду, он сложил руки на груди и внимательно посмотрел на Эперита.

— И что ты думаешь? — спросил он.

— Это зависит от того, кто ты — Кастор с Крита или Одиссей с Итаки.

— Меня зовут Одиссей, — ответил мужчина. — Может, ты обо мне слышал?

Юноша пожал плечами и виновато покачал головой.

— Неважно. Моему имени, как и твоему, еще предстоит прославиться в Греции. Однако я прошу прощения за то, что был вынужден тебя обманывать. — Он показал на кинжал, заткнутый за пояс Эперита. — Это хорошее оружие. Он принадлежал деду моего отца, и уверяю тебя, что мне было нелегко с ним расстаться. Все это не было частью какой-то хитрости или шутки. Я отдал его тебе, потому что имел в виду то, что говорил. И хочу, чтобы кинжал остался у тебя в знак продолжения нашей дружбы.

— Но почему ты был вынужден меня обмануть? И откуда мне знать, на самом ли деле ты Одиссей с Итаки? Я даже не знаю, где находится Итака.

Одиссей улыбнулся. Впервые с момента их встречи Эперит не видел в новом друге сдержанности, осмотрительности и осторожности. Выражение лица у него изменилось. Глаза загорелись, он выглядел счастливым и на несколько мгновений забыл об испытаниях, выпавших на их долю в этот день.

— Итака — это скалистый остров недалеко от западного побережья Акарнании, — заговорил он. — Это не очень красивый остров. Но мы счастливы там, это наш дом. Народ, по большей части, упрям, глуп, ленив. Но итакийцы — самые отважные, бесстрашные и приятные люди во всей Греции. Они живут в мире между собой, и я легко отдам жизнь за то, чтобы они такими и остались. Когда я уезжаю с родного острова, то думаю о нем каждую минуту, а когда я там, то не вспоминаю ни о каких других местах. — Одиссей пожал плечами и покачал головой, словно признавая, что не смог отдать должное своему дому. — Когда-нибудь ты приедешь к нам и все увидишь сам. Тогда мы сможем сесть у горящего костра с большим количеством вина, и я спрошу тебя про Алибас и твой народ. Хорошо?

Эперит легко улыбнулся, надеясь, что ему никогда не придется рассказывать про позор, который привел к ссылке.

— Что касается того, кто я на самом деле, — продолжал Одиссей, — Пифия не соврала. В этом ты можешь быть уверен.

— А Кастор, сын Гилакса, критский царевич? — спросил Эперит. — Кто он?

— Кастор — это маска. Я надел ее на себя, когда уплыл от родных берегов. Видишь ли, друг, несмотря на кажущийся мир и простоту, Итаку раздирают внутренние противоречия. Некоторые знатные господа не согласны с тем, что бразды правления находятся в руках моего отца. Они планируют мятеж, но у них недостаточно сил, пока они не убедят большее количество людей выбрать их, а не законного правителя. Поскольку я сын и наследник Лаэрта, эти мятежники еще больше хотят убрать меня с пути. Если отец передаст мне трон, то на острове снова будет молодой царь. Знатные господа бояться, что народ Итаки тогда подержит меня. Когда мы с тобой познакомились, требовалось вначале убедиться, что ты не очередной наемный убийца, отправленный врагами моего отца.

— Но разве враг стал бы помогать спасти твою жизнь?

— Наверное, нет, если бы мог меня опознать. Но Эвпейт, главный противник моего отца, нанимает наемных убийц с Тафоса, чтобы ту сделали за него всю грязную работу. Эти люди не с Итаки, они не узнают меня при встрече, поэтому наемному убийце требуется выяснить мое настоящее имя перед тем, как взяться за оружие. Поэтому я путешествую под именем Кастор.

— Теперь мне трудно думать о тебе, как о ком-то другом, — признался Эперит. — Но я верю тебе, Одиссей. Может, ты окажешь мне услугу в ответ?

— Конечно! Это самое меньшее, что я могу сделать.

Эперит показал большим пальцем через плечо — на храм на вершине склона.

— Пифия сказала, что дружба, скрепленная в битве, приведет к славе.

— Я хорошо ее слышал. Значит, ты тоже думаешь, что речь шла о нашей дружбе?

— Да. И я хочу славы, о которой она говорила, и имени, которое переживет смерть. На самом деле, имя Эперит — это все, что у меня осталось. Я хочу присоединиться к твоему отряду и отправиться вместе с тобой назад на Итаку.

— Маловероятно, что ты найдешь там славу, — рассмеялся Одиссей.

— Я верю жрице-прорицательнице.

— Значит, я могу рассчитывать, что ты станешь защищать трон моего отца?

— Я поклялся сражаться за тебя и твои цели, — напомнил ему Эперит. — И я не люблю узурпаторов.

— Тогда решено, — сказал Одиссей и сжал ему руку, чтобы таким образом запечатать соглашение. — Мы тронемся в путь на рассвете, ты сможешь присоединиться к дворцовой страже. Возвращайся в лагерь и поставь в известность Галитерса — он объяснит тебе твои обязанности. Я присоединюсь к вам позднее.

— Позднее? Куда ты собрался в такое время?

— В лагерь паломников. Нужно посмотреть, не продаст ли кто-нибудь мясо. Я неделю не ел нормально.

С этими словами Одиссей развернулся и пошел назад — вверх по склону, к затухающим кострам.

Эперит уже собрался идти за остальными, но внезапно вспомнил высокого жреца, Элата. Ведь он же приглашал Одиссея на встречу у озера! Значит, царевич отправился на поиски старого жреца, а рассказ о покупке еды — это просто еще одна ложь? Юноша понял, что от его вероломного нового друга не так-то просто добиться честности. Но ему было интересно выяснить, какие тайны жрец оставил только для ушей Одиссея. Он решил выяснить это сам.

Чтобы обман не раскрылся, Одиссею требовалось подняться назад на плато, а потом обойти рощу, окружавшую священное озеро. Поэтому Эперит пришел к месту встречи задолго до него и смог спрятаться за кустами у края поляны. Царевич Итаки появился через некоторое время в одиночестве, он сел у края озера, ожидая Элата. Долго это не продлилось.

Жрец появился из-под деревьев, будто призрак. Эффект усиливался из-за развевающихся белых одежд. При своем огромном росте Элат сразу же оказался в центре, его присутствия нельзя было не заметить. Он воткнул необычно длинный посох в землю и плюнул в священное озеро.

— Ну, Одиссей, ты меня уже узнал?

Одиссей поднялся на ноги и огляделся на поляне, желая удостовериться, что они тут одни. Эперит стоял неподвижно, скрываясь за кустами, однако мог наблюдать за их встречей сквозь проем между листьями.

— Да, — официальным тоном ответил царевич, скрестил руки на груди и сурово посмотрел на старика. — Ты — Элат, главный жрец Геи.

Жрец рассмеялся и направился к итакийскому царевичу, протянул руку, желая коснуться уха Одиссея. Но тот сделал шаг назад, чтобы старик не дотянулся до него длинной рукой, и предупредительно посмотрел на него, нахмурив брови.

— Не бойся, — сказал ему жрец. — Ты не единственный, кто убедительно представляется другим человеком. Настоящий Элат спит со своей любовницей. Он в одной из хижин в деревне, куда отправился после заката.

— Тогда кто ты такой? И что тебе нужно от меня?

Эперит опустил руку на рукоятку меча, опасаясь, что этот человек может оказаться посланником Эвпейта. Но если и так, он, похоже, не торопился убивать Одиссея. Вместо этого жрец молча рассматривал более низкорослого собеседника. Элат не шевелился. Вопрос Одиссея без ответа завис в воздухе между ними.

Наблюдая за происходящим, Эперит вдруг заметил, что на поляне появилось какое-то странное свечение. Это не был лунный свет, потому что луна давно исчезла за вершинами гор, и это не был свет звезд, поскольку те скрывались за облаками, которые медленно ползли по ночному небу. Каким бы ни был источник света, создавалось впечатление, что он пойман в складках одежды Элата, откуда выходит свет и распространяется по всей поляне.

— Ты помнишь, Одиссей, как еще мальчиком притворялся спящим, а твоя нянька Эвриклея приходила проверить, все ли с тобой в порядке? — внезапно спросил высокий старик. — А после того, как она уходила, обычно появлялась Она. Ты помнишь Ее, помнишь, какой высокой и красивой она тебе казалась? Как Она обычно выходила из самого темного угла твоей комнаты и сидела в ногах твоей постели, а от веса ее тела одеяло на твоих ногах натягивалось?

Одиссей выглядел пораженным.

— Откуда ты можешь знать такие вещи? — спросил он. — Кто тебе о том рассказал, если я сам не упоминал про это ни одному живому существу?

Старик улыбнулся, а свет стал ярче.

— Позволь мне спросить тебя кое-что еще, сын Лаэрта. Когда тебя атаковал кабан на этих самых склонах столько лет назад, помнишь, какой сильной стала твоя рука, воткнувшая копье в шею зверю? Как ты уверенно прицелился? Помнишь тень, которая появилась рядом с тобой и испугала вепря? Тогда кабан не вспорол тебе живот и не выпустил кишки, вместо этого он пронзил тебе ногу. Ты забыл, как Она снова приходила к тебе во сне, когда ты лежал раненый, как дала тебе сил, чтобы бороться с темнотой приближающейся смерти?

Одиссей упал на колени и коснулся головой пыли. Его голос звучал хрипло и был едва слышен, когда он признавался, что помнит это все. Мгновенно Эперит перевел взгляд со своего друга на жреца. Изо рта Элата шел необычайно яркий свет, затем он пошел из ноздрей, рассеиваясь и заполняя все открытое место между растущими кругом деревьями. Внезапно у него из глаз вырвался белый огонь, и жрец резко отвел руки назад, потом начал судорожно махать и хлопать ими. На все это было жутко смотреть. Юноша закрыл лицо руками, опасаясь за свою жизнь, и отвернулся от яркого свечения.

Мгновение спустя свет исчез, и на погруженную в тишину рощу опустились сумерки. Эперит наконец осмелился открыть глаза и поднять голову, чтобы смотреть в проем между листьями. Одиссей лежал, съежившись на земле, но перед ним теперь стоял совсем не старик.

Молодой воин слышал немало рассказов о том, как боги являлись мужчинам и женщинам. В легендах говорилось про незапамятные времена, которые не помнят даже самые старые люди, когда смертные и бессмертные вместе ходили по земле, ели, пили и даже спали друг с другом. Эпериту доводилось разговаривать с теми путешественниками, которые меняли свои рассказы на еду. Они утверждали, что встречались с богами. Женщины в Алибасе часто объясняли появление незаконнорожденного ребенка вниманием к ним со стороны высших сил. Но в век отделения смертных от бессмертных к таким рассказам относились с сомнением, а то и смеялись над ними. Тех, кто заявлял о подобном опыте, считали лжецами или сумасшедшими.

Так кто бы ему поверил, если бы он заявил, что в этот вечер видел богиню?! Она была высокой, словно молодое дерево, с сильными руками и ногами, с белой, словно мрамор, кожей. От нее исходило внутреннее свечение. Эперит догадался, что это только малая часть сияния, спрятанного глубже. Ее молодое лицо было красивым, но все же суровым, большие серые глаза казались темными от знания многого на свете. Златовласую голову украшал бронзовый шлем, в правой руке богиня держала копье. Судя по его размеру и весу, Эперит сомневался, что это оружие способен метнуть хоть кто-то из смертных. Шкура животного, украшенная сотней золотых кисточек, была наброшена на плечи и левую руку, кисточки словно плясали при каждом ее движении. В центре шкуры бросалось в глаза изображение лица — столь же отталкивающего, сколь прекрасна была богиня. Это было лицо чудовища.

Богиня вызывала благоговейный трепет. Она наклонилась и мгновение гладила Одиссея по волосам, потом схватила за руку и подняла на ноги.

— Хватит простираться ниц. Вставай, Одиссей. Если бы я оказалась наемным убийцей, посланным Эвпейтом, то ты к этому времени оказался бы уже мертв.

Одиссей отважился посмотреть на богиню, но недолго, затем снова опустил глаза.

— Это так ты приветствуешь свою любимую богиню? Я защищала тебя всю твою короткую жизнь, а ты только отворачиваешься в страхе. И это все!

Эперит едва ли мог отвести от нее взгляд. Но даже в присутствии Афины, девственной дочери Зевса, он понял, что думает об Одиссее. Почему занимающего скромное положение островного царевича почтила своим присутствием высшая сущность из рода олимпийцев? Кто такой Одиссей, раз такая богиня, как Афина, выбрана его среди многих других?

Юноша наблюдал за происходящим в благоговейном страхе, как можно ближе прижимаясь к ветвям куста. Одиссей поднял голову и посмотрел на богиню. Эпериту показалось, что он заметил слезы на глазах друга.

— Госпожа, — сказал он, упал на колени и прижал подол ее одежд к лицу.

К удивлению Эперита она тоже опустилась на колени, склонила голову и поцеловала Одиссея в волосы. Юноша не мог поверить увиденному.

— Я была с тобой все эти годы, Одиссей, наблюдала за тобой и защищала тебя, пока ты не стал готов.

— А я готов?

— Да, — ответила она. — Твое время совсем близко.

Среди деревьев закричала сова и испугала Эперита. Его плащ зацепился за ветки, листья куста, за которым он прятался, зашуршали. Афина быстро взглянула в ту сторону, потом снова повернулась к Одиссею и подняла его на ноги.

— Ты должен выслушать меня, Одиссей, и запомнить все, что я скажу. Проблемы на Итаке начнутся гораздо скорее, чем ты думал. Но ты не должен находиться там, когда Эвпейт сделает первый шаг.

— Но, госпожа, я должен защищать царство отца, — возразил Одиссей. — Любой, кто попытается отнять его у моей семьи, попробует острие моего копья.

— А ты — острия их копий, — Афина обняла его за плечи и повела прочь от озера, ближе к тому месту, где прятался Эперит. — Эвпейт — дурак. Может, я сама его когда-нибудь убью, но до того ты должен вначале доказать, что достоин быть царем вместо своего отца. Прорицательница правильно сказала, что ты станешь царем. Но тебе придется отправиться в путешествие и заключить союзы перед тем, как сможешь надеяться получить свое законное наследство.

Одиссей остановился недалеко от места укрытия Эперита. Он яростно провел рукой по шраму.

— Но если Эвпейт вскоре нанесет удар, а меня не окажется дома, Итака окажется потерянной.

— Не забывай, что ты всего лишь смертный, Одиссей, — предупредила его Афина, поднимаясь в полный рост. — Только боги знают будущее, а ты должен доверять нам, если когда-нибудь надеешься стать царем. Я честно говорю тебе, что если человек строит свои планы и следует им, но не отдает свою судьбу в руки богов, то его путь станет темным, трудным и, наконец, обреченным на поражение. Я обещаю тебе свою помощь, и ты ее получишь. Но ты должен верить. Более того, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Что бы ты ни попросила, госпожа, — сказал Одиссей, хотя и после некоторого колебания.

Богиня улыбнулась.

— Мне нужно, чтобы ты отправился в Мессению. У меня там есть храм, которым перестали пользоваться. Гера поместила туда одного отпрыска Ехидны, чтобы досадить мне — чудовище старше Пифона и больше размером. Теперь эта змея не дает туда ходить моим последователям, и даже мои жрецы не осмеливаются находиться у алтаря. — Она в гневе ударила острием копья по земле и плюнула. — Я хочу, чтобы эта тварь подохла, чтобы ты сделал это для меня!

— Это будет нелегко, госпожа, — сказал Одиссей. — Но я отправлюсь туда, если ты мне приказываешь. Что сказать отцу?

— Позволь мне самой об этом позаботиться. Я обещаю тебе свою помощь, если она тебе потребуется; но только один раз. Ты должен проверить свою отвагу, полагаться на свое воинское мастерство и использовать ум, коего у тебя в достатке. Но наступит время, когда даже твое мастерство не сможет тебя спасти. Когда придет этот момент, используй вот это, чтобы вызвать меня.

Афина раскрыла ладонь, на которой лежала маленькая глиняная печать. Одиссей взял ее у богини и стал рассматривать. Благодаря исходящему от богини свечению Эперит в своем укрытии смог разглядеть, что предмет имеет форму совы.

— Разломаешь ее — и я приду к тебе, — давала она указания. — Но этим можно воспользоваться всего один раз. После этого тебе придется полагаться только на свои силы и средства. И на своих товарищей, потому что я не отправлю тебя одного. Для начала ты должен взять с собой вот этого.

Внезапно она наклонилась над кустом, за которым съежился Эперит, и, казалось, не прилагая усилий, вытащила его на открытое место. Юноша упал на землю между ног богини и Одиссея. Лежа на спине, пораженный и удивленный, он уставился на них. Они в свою очередь смотрели на него.

— Эперит?! — воскликнул Одиссей. — Ведь ты же, вроде, должен быть в лагере.

— А ты же, вроде, должен покупать мясо, — ответил Эперит.

Афина стукнула копьем по земле у его головы.

— Тихо! — приказала она. — Боги убили бесчисленное количество людей, которые за ними шпионили. И я подумываю о том, чтобы убить тебя.

Юноша перевернулся и, моля о пощаде, обхватил ее ноги руками.

— Пожалуйста, богиня, не надо! Я только хотел посмотреть, что делает Одиссей, потому что он мне соврал. Мне никогда в голову не приходило шпионить за тобой, госпожа. Прости меня, и я буду почитать тебя до конца дней своих. Я обещаю любить тебя больше, чем кого-то еще из олимпийцев.

— Это только то, что я заслуживаю, — сказала богиня суровым голосом. Затем он немного смягчился, и она копьем оттолкнула молодого воина от своих ног. — Отпусти меня, Эперит. Отпусти и вставай.

Он с неохотой отпустил ее ноги и встал, отряхивая пыль с плаща. Потом он сделал шаг назад и склонил голову, чтобы не смотреть прямо на богиню.

— А если я прикажу тебе следовать за Одиссеем на край земли, ты сделаешь, как я хочу?

— Да, госпожа Афина, — ответил он. — Моя судьба уже связана с Одиссеем. И я поклялся выполнять волю богов. Ты можешь не сомневаться: я сделаю так, как ты скажешь.

— Отлично! Держи слово, и с тобой не случится ничего плохого. Но хочу тебя предупредить: опасайся женских чар. У тебя нет опыта общения с этими подлыми и грешными созданиями, Эперит, а неправильный выбор окажется губительным. Одиссей, вот мой прощальный совет тебе: опасайся своих друзей. И не забудь про мой храм в Мессении.

В следующее мгновение она исчезла. Эперит провел рукой по тому месту, где она только что стояла, но там не осталось ничего.

Хотя отряд проснулся до рассвета и нигде не задерживался, им потребовалась большая часть следующего утра, чтобы добраться до порта, где стоял корабль итакийцев. Путешествие прошло спокойно. Они спустились к огромному заливу, который Эперит видел предыдущим вечером. Чувствовалась усталость, потому что командиры Одиссей и Галитерс были безжалостны, настаивая на быстром темпе и разрешив всего несколько привалов. Несмотря на это, новый участник отряда обрадовался, поняв, что другие воины довольны включением его в их ряды. Только один Ментор держался холодно и отстраненно.

Во время марша Эперит почувствовал странный запах в воздухе. Он не был ни приятным, ни отвратительным, просто непривычным для него. Юноша увидел больших белых птиц, круживших в небе над ними. Он никогда не видел таких птиц до появления у Пифии. У них были длинные загнутые клювы и достаточно большой размах крыльев, чтобы отбрасывать тени на воинов во время полета.

Эперит наблюдал за тем, как они летят по ветру, машут крыльями, кружат и поднимаются вверх в ярком солнечном свете, почувствовав незнакомую боль в сердце. У него возникло ощущение, будто он находится на пороге нового мира, в который страстно желал попасть, и вскоре сможет сбросить лохмотья прошлой жизни, впервые обнаружив, кто он есть на самом деле. Молодой воин делал поворот, в результате чего отец и Алибас исчезали из поля зрения, а он сам вставал на тропу, ведущую к обещанной славе. Оковы и обязательства старого мира не будут больше иметь над ним никакой власти.

С его спутниками тоже произошли превращения. Больше они не казались усталыми, не сгибались под весом оружия. Вместо этого мрачное настроение воинов сменилось болтовней и возбуждением, которого раньше Эперит не замечал. Их разговоры больше не представляли собой поток проклятий и ругательств, обмен жалобами, как это было в предыдущий день. Теперь они говорили об Итаке. Люди с готовностью обсуждали жен и семьи, домашнюю пищу и вино, которое любили пить у родного очага. И они говорили о море…

Эперит уже видел куски этой таинственной сущности — огромную массу воды, просматривавшуюся со склонов горы Парнас. Это зрелище вызывало волнение. Прошлой ночью море сияло в лунном свете, словно серебро, а утром представляло собой темную массу, на поверхности которой солнечный свет разделялся на тысячи лучей. Но юноша знал, что даже это — только залив, который ведет к морю. В сравнении с ним он чуть больше, чем маленькая веточка на огромном дереве.

Блестящие воды исчезли из виду, когда группа добралась до долины под горой, на которой жила Пифия. Они пошли вдоль русла руки, которая постепенно становилась все более широкой и шумной. По обоим берегам лежало много камней и валунов. Воины встретили нескольких паломников, которые шли к оракулу в сопровождении местных крестьян, выступавших в роли проводников. Первым знаком, свидетельствующим о приближении к городу, стала группа девушек, стирающих белье на другой стороне реки. Вскоре после этого на пути начали попадаться маленькие хижины и дома большего размера. Постепенно тропа превратилась в дорогу, по которой шли женщины с кувшинами воды, а рядом бежали их дети с испачканными лицами. Они тупо смотрели на проходящих мимо незнакомцев. Пастух, гнавший коз к реке на водопой, весело поздоровался с паломниками, но больше с ними никто не разговаривал.

Вскоре они оказались в самом городе, следуя вдоль реки, отряд добрался до гавани. Огромная масса воды, которую Эперит видел раньше только на отдалении, теперь простиралась перед ним. Это была темная блестящая масса, которая, казалось, тихо вздыхала под дуновениями ветра, налетавшего с берега. Вода еще не была морем (юноша видел землю, окружающую этот водный простор), но Антифий пояснил ему: это вход в залив, который отделяет северную Грецию от Пелопоннеса. А уж по нему можно выйти к мировым океанам.

Кричали стаи чаек, которые большими кругами кружили над городом. Много птиц собралось над лодкой, стоявшей у деревянной платформы, которая выходила далеко в море. Эперит очарованно наблюдал за тем, как команда передает деревянные ящики людям на платформе, а те потом переправляют их на берег.

— В чем дело, Эперит? Никогда раньше не видел рыбаков?

Антифий присоединился к Эпериту, немного отставшему от остальных членов отряда. Итакийский стражник теперь был в хорошем настроении, поскольку направлялся домой. Он подтолкнул молодого воина вбок локтем. Юноша снова посмотрел на рыбаков, которые продолжали выгружать ящики из лодки. Иногда что-то блестящее падало в воду, и чайки тут же бросались в волны, вытаскивая этот непонятный предмет.

— Нет, — признался Эперит, — их не было в Алибасе. Мой дом находится во многих днях пути от моря.

— Значит, ты никогда не видел моря? — спросил Антифий и покачал головой, пытаясь представить, как можно жить, каждый день не видя волн.

До этого времени Эперит знал море только по фантастическим рассказам аэдов или седых, умудренных опытом путешественников, которые время от времени проходили через Алибас. Они рассказывали про огромное бездонное озеро, у которого нет конца. Оно наполнено золотыми и серебряными рыбинами, которых едят люди, живущие у моря. Они говорили, что по цвету океаны такие же голубые, как небо, но иногда бывают темными, словно вино. Поверхность моря постоянно двигается под дуновением или порывами ветра и напоминает поле качающегося на ветру ячменя. Иногда, по их словам, Посейдон заставляет воды подняться, словно огромные стены, чтобы бить по кораблям, которые ходят по ним. Из-за этого люди, живущие у моря, строят мощные и большие суда, которые смогут выдержать гнев бога. Конечно, в Алибасе имелись маленькие лодки, но те немногие местные жители, которым доводилось когда-то увидеть море, авторитетно заявляли, что корабли во много раз больше — словно два или три дома, соединенных вместе, а в некоторых из них могут одновременно поместиться более ста человек.

— А морские твари на самом деле сделаны из серебра и золота?

— Серебра и золота? — рассмеялся Антифий. — Если бы это было так, то Итака стала бы богатейшей страной мира. Ну, сельский парень, чего ты ждешь? Пошли! Ты все выяснишь сам.

С этими словами он направился к рыбакам. Эпериту очень хотелось увидеть серебряную рыбину, и он последовал сразу же за Антифием.

В тот вечер они разбили лагерь на берегу. Одиссей решил подождать следующего утра и только тогда отправляться в обратный путь на Итаку. Его корабль оказался не таким большим, как рисовало воображение Эперита, но это было красивое судно, и юноша с нетерпением ждал, когда настанет пора подниматься на борт.

Юноша выяснил, что морская рыба сделана вовсе не из серебра. Он помог развести огонь на берегу, пока другие готовили еду или ходили за пресной водой (к его удивлению, они заявили, что морскую нельзя пить). Собирая хворост, молодой воин все время смотрел на корабль и думал о нем. Садилось солнце, и спокойные воды словно охватило огнем. Они мерцали в оранжево-красном свете, словно новая бронза. Черный силуэт корабля, стоявшего на якоре, резко выделялся среди небольших отблескивающих огнем волн. Корпус корабля оказался низким и широким, с обоих концов поднимались огромные деревянные изогнутые рога. Вероятно, нос должен прорезать волны подобно острию копья. Высокая мачта стояла почти в центре, но ближе к носу, со свернутым парусом на длинной поперечной рее. Его привязали к ней целой паутиной веревок.

Одиссей с десятью товарищами уходил к Пифии, а восемь человек оставались охранять корабль. Они искренне и по-дружески поприветствовали нового участника отряда из Алибаса, хотя очень огорчились из-за гибели одного из своих товарищей. Итакийцы потребовали рассказать им про бой и посещение Пифии. Когда все собрались на ужин с вином, Одиссей поведал обо всем подробно, еще и сильно приукрашивая историю. Для человека с таким суровым внешним видом, вроде бы грубого и неотесанного на вид, царевич обладал мягким и приятным голосом. Его речи казались сладкими, как мед, слова падали, словно снежинки в горах зимой, мягко и чарующе. Он непреодолимо привлекал к себе.

Люди слушали внимательно и не перебивали, у них в сознании возникали те образы, которые создавал для них Одиссей. Они сидели, словно очарованные, пока история не закончилась, а рассказчик не замолчат с улыбкой на устах, потягивая вино.

По просьбе новых товарищей Эперит рассказал о своем участии в сражении и встрече с Пифоном. Вино помогло ему расслабиться и избавиться от сдержанности. Даже недовольное выражение лица Ментора не удержало его от рассказа о пророчествах Пифии. Он поведал слушателям, какое будущее его ждет. Ему было приятно, что это произвело на них достаточно сильное впечатление. Моряки даже спросили Галитерса и Антифия, правда ли это. Но когда Эперит предложил рассказать о пророчествах оракула Одиссею, Галитерс поднял руку.

— Достаточно, Эперит. Это Одиссей сам расскажет совету. Пока всего лучше не раскрывать.

После этого разговоры стихли, люди стали раскладывать на земле плащи и одеяла. Эперит лежал без сна еще час, слушая, как храпят во сне товарищи и глядя на звезды, пронзающие тьму над головой. Какое-то время он думал об улицах и дворцах Алибаса, вспоминая о злосчастных событиях, потрясших город и вынудивших его покинуть родные места. Но мрачное одиночество ссылки, к счастью, оказалось недолгим. Боги уже отправляли его на Итаку.

Юноша пытался представить свой новый дом, соединяя образы по частичкам, ставшим известным ему ранее, пока все сидели у костра. Это солнечный остров с лесами и ручьями, деревнями и крестьянскими дворами, населенный счастливыми людьми. Однако ему угрожает мятеж. И весь остров окружен бесконечным морем, которое постоянно меняется.

Эперит посмотрел на корабль, который теперь казался черным и бесформенным в темных водах, и вскоре заснул. Ему снилась армада подобных судов, переносящая такую огромную армию, что количество людей просто невозможно сосчитать.

Глава 6 Герусия

Итака находилась в центре группы островов большего размера, которые располагались к северу, западу и югу от нее. По форме этот остров напоминал два кожаных мешка, связанных вместе узлом. Обе половинки были гористыми и покрыты лесами, и не подходили для земледелия. Правда, кукурузу и виноград в небольших количествах выращивали. В южной части имелось всего несколько хозяйств, а куда большее пространство занимали пастбища для коз. В северной части проживало основное количество островитян, там же находился и дворец Лаэрта.

Как только рассвело, развернули парус, ветер тут же надул его, и корабль пошел по заливу, выходящему в Ионическое море. Дамастор предложил обучить Эперита кое-каким основам морского дела, но большую часть времени задавал неприятные вопросы о его прошлом и о посещении оракула. Казалось, что больше всего моряку хочется узнать, что предсказали Одиссею. Но когда стало ясно, что юноша не расскажет ничего важного (ни о причинах своего ухода из Алибаса, ни о словах Пифии), вопросы прекратились. И Дамастор сам стал рассказывать про свою жену и ребенка. Через несколько часов они миновали последний мыс, и команда увидела впереди на горизонте родные острова. Однако когда они вышли в открытое море, усилился ветер, и моряки были вынуждены действовать. Старый моряк бросил ученика и присоединился к сотоварищам у кожаных веревок. Эперит беспомощно наблюдал за их действиями.

Люди, которые сопровождали Одиссея в походе к оракулу, чувствовали себя как дома и в море, и на земле. Возможно, им было даже привычнее находиться в море. Они ловко управлялись с парусом с изображением дельфина, в полной мере использовали силу ветра. Корабль несся вперед по волнам на огромной скорости. Эперит не думал, что подобную скорость можно развить на воде. Вскоре судно уже огибало южную оконечность Итаки, а потом зашло в узкий пролив, который отделял остров от более крупного соседа, Самоса.

От команды больше не требовалось заниматься парусами, моряки отдыхали на скамьях. Одиссей стоял у руля и вел корабль по знакомому проливу. Люди радостно наблюдали за тем, как родные места проплывают справа от них. Было маловероятно, что Эперита ждали новые уроки судовождения, поэтому он сидел на носу и смотрел, как голубой рог разрезает волны, как взлетает пена и падает на красные борта. По обеим сторонам от носа-рога было нарисовано по огромному глазу, который смотрел вниз — на волны, рассекаемые кораблем.

Юноша был очарован судном с того самого момента, как утром поднялся на борт, и самим морем, в котором корабль жил и энергично двигался. Эперит в жизни не видел ничего более красивого, чем галера Одиссея, или более приятного для глаз, чем ее форма и движение.

Сидя на носу, он восхищался ее скоростью и мощью, поклявшись, что когда-нибудь отправится в долгое морское путешествие. Ветер будет дуть ему в спину, он посетит места, которые раньше только представлял в своем воображении. Эперит увидит легендарные города и красивые от природы места, которые любят сами боги. Но гораздо большее удовольствие доставит ему само море. Он был сухопутным жителем, который провел всю жизнь на твердой земле, поэтому качающаяся под ногами палуба корабля вначале ужаснула, затем заставила растеряться, а под конец он почувствовал возбуждение. Юноша никогда не испытывал ничего подобного. Он с восторгом стоял на то опускающейся, то вздымающейся палубе, ветер развевал его волосы, а над головой бился парус. Молодой воин с нетерпением ждал того времени, когда окажется в море надолго, и ему не нужно будет никуда торопиться.

Он присоединился к Антифию, который сидел на скамье и наблюдал за проплывающим мимо островом. Возвышенности юга Итаки быстро уступили место небольшой горе с крутыми склонами, которая стояла на двух половинках острова. Вокруг покрытых кустарником склонов летали вороны, наполняя воздух карканьем и не обращая внимания на корабль, который проходил мимо них. Затем появилась вторая гора, самая большая на острове. У нее оказались почти вертикальные склоны, она напоминала огромного зверя, наслаждающегося лучами клонящегося к западу солнца.

— Гора Неритон, — объявил Антифий, показывая на нее. — Главный ориентир на Итаке. Она бросает тень на дворец и на наши дома на севере. Мы используем ее, чтобы наблюдать за теми, кто к нам плывет. С вершины Неритона человек с хорошим зрением способен рассмотреть города и поселки на Пелопоннесе. Поэтому часовые заметили нас уже какое-то время тому назад. Царские рабы уже готовят пир в честь нашего возвращения, а когда люди услышат о твоих подвигах, Эперит, ты станешь пометным гостем.

Юноша взялся за веревку, чтобы удерживать равновесие, и посмотрел верх, на поросшую лесом гору. Ее склоны становились розовыми в свете садящегося солнца. Значит, это его новый дом. Множество скалистых возвышенностей, поднимающихся из моря на краю известного мира. Непривычно, даже чужеродно… Хотя пейзаж был новым, остров казался знакомым, изолированным и независимым убежищем, которое даже странник вроде него может назвать домом. Его границы навсегда определены неизменным морем. Ступив на берег, Эперит окажется на земле, защищенной и свободной от борьбы и споров внешнего мира. Здесь человек может находиться вдали от вражды и войн, которые так долго раздирали Грецию, и оставаться свободным.

Одиссей заводил корабль в устье маленького залива. Вскоре они уже дрейфовали в тихой бухте, словно в кармане, вшитом в линии берега между северными склонами горы Неритон справа и еще одной горой с крутыми склонами слева. Везде вокруг Эперита моряки занимались парусом или якорем, Одиссей продолжал сжимать лоцманские весла и склонился через борт, чтобы оценить расстояние между корпусом и дном бухты. Потом он кивнул, и якорь полетел вниз с громким всплеском.

На побережье собралась группа молодых людей, они махали и приветственно кричали команде. Двое сели в маленькую лодку и принялись грести к вставшей на якорь галере. Эперит с интересом наблюдал, как Дамастор и Ментор помогают им забраться на борт. Команда тоже тепло поприветствовала молодых людей.

— Эвмай! — воскликнул Одиссей, отхода от руля и крепко прижимая молодого человека к широкой груди. — Как ты? Присматривал за моей сестрой?

— Она здесь, господин, с ней все в порядке, — ответил Эвмай, кивая на берег, где девушка с обнаженной грудью в пурпурной юбке махала кораблю.

Одиссей помахал в ответ, затем склонился через палубное ограждение и громко закричал нечетко различимой фигуре на берегу:

— Ктимена! Надень что-нибудь, бесстыдница! Ты же больше не маленькая девочка.

Он предупредительно посмотрел на членов команды, которые тут же занялись сворачиванием паруса и подготовкой к схождению на берег. Эперит присоединился к ним, хотя едва ли мог не смотреть на стройную девушку на берегу. Учитывая нескладную мощную фигуру Одиссея, по форме напоминающую треугольник, оказалось неожиданным, что его сестра — такая стройная. Затем он вспомнил слова оракула и был поражен тому, как быстро сбывается предупреждение. Это родственница его друга, а он уже сдается собственному возбуждению при виде ее полуголого тела!

Юноша тут же решил быть лишь в самых официальных отношениях с девушкой, держаться отстраненно. Как дворцовый стражник, он, несомненно, будет видеть ее ежедневно.

— Эперит! — позвал Одиссей и поманил его рукой. — Это Эвмай. Мой отец купил его маленьким ребенком, а за эти годы он стал мне младшим братом.

Красивый парень с румяным лицом и темными вьющимися волосами был лишь немного младше Эперита. Несмотря на худощавость, бросались в глаза мускулы, силу которых воин почувствовал, когда Эвмай сжал его руку.

— Добро пожаловать на Итаку.

— Благодарю, — кивнул Эперит, которому парень сразу же понравился.

Одиссей забрался в весельную лодку. За ним последовал Галитерс, который позвал двух молодых людей, предлагая присоединиться к ним. Эвмай легко перебрался с одного судна на другое, затем повернулся, чтобы помочь Эпериту, который очень старался не упасть в воду, бьющуюся между галерой и лодкой. Команда смеялась и подшучивала над его усилиями. Но больше всего смущало то, что за ним с берега наблюдала Ктимена.

Они погребли к побережью и вскоре оказались по колено в воде, выпрыгнув из лодки. Ее оттащили к берегу, где она уткнулась носом в мягкий песок. Двое молодых людей отсоединились от группы на берегу, сели на весла и отправились к морякам, которые ждали на палубе галеры.

— Привет, брат, — сказала Ктимена, отходя от друзей и быстро направляясь к Одиссею.

Она оказалась невысокого роста, как и он, с таким же непримечательным лицом, хотя нос был меньше, а губы — более пухлыми. Длинные черные волосы спадали по плечам, почти прикрывая грудь. В ней было столько женственности и властности, что девушка сразу же привлекала к себе внимание. Вероятно, ей уже исполнилось тринадцать, а то и четырнадцать лет, и Эперит согласился с Одиссеем, что она больше не ребенок. Вспомнив о данном обязательстве, он опустил глаза и уставился на мокрый песок, на котором валялось много ракушек.

— Привет, сестра, — поздоровался Одиссей с точно такой же холодностью.

Затем, после довольно долгой паузы, он подхватил ее огромными ручищами и посадил себе на плечи. Она закрыла ему глаза руками и истерично смеялась, пока он бегал по пляжу, словно конь с наездницей, то и дело подворачивая ноги и выставив руки перед собой.

— Ты можешь быть Орионом, а я — Кедалионом, направляющим слепца, — закричала она.

— Тогда веди меня к встающему солнцу, Кедалион, — ответил Одиссей.

Остальные молодые люди тут же встали полукругом на берегу, отойдя подальше от неуверенно двигающихся «коня» и «наездницы» у края воды. Эвмай, Галитерс и Эперит стояли рядом и наблюдали за тем, как Ктимена направляет брата, который пытается добраться до ее товарищей на берегу. Усилия не принесли результата, хотя их моряки и стояли неподвижно. Но Одиссей настойчиво продолжал игру, не показывая признаков усталости. Постепенно они подобралась поближе к маленькой группе у края воды, и Эперит заметил, что Ктимена частенько на него поглядывает. Затем она внезапно велела брату повернуть направо и идти прямо. Мгновение спустя его огромные руки опустились на плечи Эперита.

— Ты нашел солнце, Орион, — объявила Ктимена и убрала руки с глаз брата. Одиссей заморгал, увидел Эперита и улыбнулся.

— По правилам игры теперь твой черед быть Орионом, — сказал он. — Но моя сестра теперь не такая легкая, как была раньше, и я сомневаюсь, что это будет самой подходящей формой приветствия.

Ктимена бесстыдно смотрела сверху вниз на Эперита.

— Кто это? — спросила она.

— Эперит из Алибаса, — ответил Одиссей, который не видел взгляда сестры. — Он совсем недавно убил пятерых в одно утро, поэтому будь осторожна и не зли его.

— Пятерых! — произнесла она воркующим голосом с внезапно возникшим интересом, потом спустилась с плеч брата и взяла Эперита под руку. — Правда? Пятерых?

— Да, — ответил он, напрягаясь от ощущения ее теплой плоти, прижимавшейся к его телу.

Эперит не привык к вниманию женщин и не знал, как реагировать на не совсем умелый флирт Ктимены, особенно — в присутствии Одиссея. Ктимена была привлекательной девушкой, этого не отнимешь. От мягкой кожи пахло цветами, вообще вокруг нее витал цветочный аромат, словно окутывая ее. Но юноша помнил свое недавнее намерение оставаться в исключительно официальных отношениях с девушкой.

К этому времени остальные участники отряда тоже ступили на берег и были готовы отправиться во дворец.

— Ктимена! — позвал Эвмай, которому было забавно наблюдать за мнениями Эперита.

— Что? — ответила она, отводя взгляд от юноши, который нервно поглядывал на нее. Она хитро ему улыбнулась.

— Не ты ли говорила, что царь хочет видеть Одиссея?

— Правда? Хочет? Да! Одиссей, отец хотел, чтобы ты сразу же отправился к нему после того, как сойдешь на берег. Он собирает герусию и хочет, чтобы вы с Галитерсом присутствовали. Думаю, что прямо сейчас…

Одиссей забрал у Антифия мешок и перекинул через плечо. Внезапно он сильно напрягся.

— Вам придется пировать без меня, — крикнул он подчиненным, жестом призывая последних на берег. — Ментор, не напивайся слишком сильно. Пошли, Галитерс, нас ждут в другом месте. И ты тоже, Эперит. А ты, сестра, если бы думала о чем-то, кроме танцев и мальчиков, могла бы вспомнить: послания царя следует передавать сразу же.

После этого он направился к покрытому лесом хребту, закрывавшему проем между двумя горными пиками. Дорога шла под деревьями. Эперит следовал за Галитерсом, а Ктимена так и висела у него на руке.

В большом зале отсутствовали окна. Он был мрачным и освещался только огнем центрального очага. Дым поднимался к высокому потолку, на котором просматривались нечеткие изображения солнца, луны и звезд — всего, что осталось от когда-то яркой росписи. Вокруг очага, словно часовые, стояли четыре высокие колонны, наполовину освещаемые огнем, а наполовину погруженные во тьму. На их гладкой поверхности едва ли можно было различить очертания птиц, деревьев и цветов.

Со всех сторон на темных стенах висели щиты и копья, по большей части в античном стиле. Они все требовали ремонта, бронза почернела от дыма за много лет. В мигающем свете Эперит попытался рассмотреть сцены земной и морской жизни, изображенные на стенах. Но эти рисунки делались несколько поколений назад, штукатурка осыпалась, изображения практически исчезли вместе со славой ныне старого дворца. Только два льва по бокам ничем не украшенного гранитного трона, стоявшего у восточной стены, сохраняли какое-то подобие изначального цвета и яркости. Когда-то они явно выглядели, как живые.

Эперит сел на одну из семи деревянных лавок вокруг горящего очага, лицом к пустому трону, стоявшему рядом с ним. Одиссей устроился рядом с Эперитом, а Галитерс — с другой стороны от царевича. Одиссей с Галитерсом задумчиво смотрели в огонь. Эперит же рассматривал молчавших участников герусии, которые рассаживались на другие скамьи. Это были самые верные советники царя, занимавшие высшее положение и дававшие правителю советы, когда возникала такая необходимость. Большинство оказались пожилыми или людьми среднего возраста. Их освещали потрескивающие языки пламени, выхватывая глубокие морщины. Отдельные части лиц оставались в тени.

Эперит рассматривал их сквозь языки пламени, несколько искажающие лица. Внезапно дверь позади него отворилась, и все мгновенно встали. В зал вошли мужчина и женщина, держась рядом друг с другом, они без церемоний заняли два свободных места. С ними пришли двое вооруженных стражников, которые застыли у двери. Вслед правителем и правительницей появились рабы с напитками, которые по очереди подали собравшимся.

— Помни, что ты здесь самый младший, Эперит, — прошептал юноше на ухо Одиссей, склоняясь к нему. — И ты — чужестранец. Отвечай только на заданные вопросы, а сам не начинай ничего говорить. Во всем остальном слушайся моих подсказок.

Утолив жажду, Эперит опустил серебряный кубок и стал наблюдать за остальными, которые держали кубки в руках. Несмотря на появление царственной пары без каких-либо церемоний и официального объявления, юноша понял по продолжающейся тишине, что советники герусии ждут, когда вновь прибывшие заговорят.

Мужчина держал в руке искривленный посох из темного дерева, почти с себя ростом. Когда начнется обсуждение, он станет вручать посох по очереди каждому выступающему — это означало разрешение говорить. Но если перед ним был Лаэрт, царь Итаки, то Эперит едва ли мог представить человека, менее похожего на Одиссея. Из-за седых волос, слезящихся глаз и тонких губ, опущенных в уголках, он казался старше своих лет. Его тело явно утратило былую силу и ослабло, плечи ссутулились, тонким коротким ногам приходилось поддерживать слишком большой живот. Кожа оказалась бледной, а это означало, что человек большую часть времени проводит в помещении. Судя потому, как он, прищурившись, смотрел на советников герусии, Эперит догадался, что у этого человека ослабевает и падает зрение. Казалось, что смотреть ему мешает еще и большой крючковатый нос.

В противоположность мужу, Антиклея, жена Лаэрта, оказалась очень сильно похожей на Одиссея. У нее были те же зеленые глаза, рыжевато-каштановые волосы и прямой нос, как у сына, широкие плечи царевич тоже унаследовал у нее. Она выглядела гораздо моложе мужа, и все глаза смотрели на нее, когда царская чета уселась перед советом.

Лаэрт встал, взял кубок, опустил в него кончики пальцев и несколько раз сбрызнул языки пламени вином перед тем, как снова сесть и начать пить. Это было возлияние богам. Остальные советники герусии встали и повторили его жест. Эперит сделал это последним и поймал взгляд слезящихся глаз царя, когда возвращался на свое место. Правитель смотрел довольно долго, потом нарушил тишину, несколько раз хлопнув ладонью по каменному подлокотнику трона.

— Так, вы все знакомы друг с другом, поэтому давайте без церемоний. Начинаем работу. Галитерс, друг мой, я рад, что ты привез моего сына домой в целости и сохранности после встречи с оракулом. Какие новости от Пифии, Одиссей?

Одиссей встал и забрал посох у отца. Они молча встретились взглядами. С одной стороны сидел правящий царь, маленький и слабый, немного приподняв голову и нос, словно к чему-то прислушиваясь. Он слегка прикусывал зубами нижнюю губу, так что создавалось впечатление бессознательной ухмылки. Напротив него стоял будущий царь, мощный и сильный. Уверенность юности окружала его, словно дорогой непроницаемый плащ.

Одиссей рассказал о событиях, которые произошли во время путешествия, но не повторил пророчества Пифии. Он подчеркнул роль, которую Эперит сыграл в схватке с дезертирами.

— В виде признания его смелости, я попросил Эперита присоединиться к царской страже, — завершил рассказ царевич.

— Свою стражу выбирает царь, — суровым тоном ответил Лаэрт, не глядя на гостя сына. — И ты, и Галитерс об этом знаете.

— Уверяю тебя, отец: его назначение возможно только с твоего одобрения. Но спроси себя, можешь ли ты отказать желающему служить воину, который в своей первой схватке убил пятерых?

В ответе Одиссея слышалась напряженность, которая выдавала молчаливое соперничество между отцом и сыном, царем и царевичем. Лаэрт ответил со скоростью бросающейся змеи.

— Спроси себя, можно ли доверять жизнь царя чужестранцу! Ты проверял его?

— Больше, чем достаточно, отец. Он подходит для служения царю, и сама Пифия обещала ему великие дела.

— Оракул никогда ничего не обещает, Одиссей, — возразил Лаэрт. — Тебе следует это помнить. Почему ты помогал моему сыну и его людям?

Эпериту потребовалось какое-то время, чтобы понять: правитель обращается к нему. Он удивленно посмотрел на царя, внезапно не зная, что сказать. Потом юноша заметил, что Одиссей оказался рядом с ним и тихонечко хлопает его по колену. Эперит тут же опустился на колени и склонил голову.

— Господин, я увидел, что смелые люди находятся в меньшинстве и окружены. Было легко решить, кому больше требуется моя помощь.

— А если бы люди моего сына были в большинстве?

Эперит поднял голову и встретился взглядом с Лаэртом.

— В таком случае, господин, я мог бы убить пятерых итакийцев.

Царь улыбнулся после такого ответа, но в этой улыбке не было тепла, она не принесла никакого облегчения.

— Ты на испытательном сроке, Эперит из Алибаса, — заявил ему царь. — Но я буду наблюдать за тобой.

На этот раз царь неотрывно уставился на молодого воина и не отводил взгляда. Эперит тоже смотрел ему в глаза, и чувствовал, что царь будто разбивает хрупкие барьеры, которые скрывали его самые тайные мысли. Эперит быстро опустил глаза, опасаясь, что старик пройдет по коридорам его сознания в те области, которые он сам не осмеливался исследовать.

— Да, я буду следить за тобой, как ястреб, — повторил правитель перед тем, как повернуться к остальным. — Так, ты где, Корон? Встань, чтобы мои старые глаза могли тебя видеть. Я созвал вас всех сюда, потому что у Корона есть новости из лагеря Эвпейта. Вставай, Корон, бери посох выступающего.

Господин знатного происхождения средних лет с черными, словно смоль, волосами, встал со скамьи, стоявшей ближе всех к царю, и забрал посох у Одиссея. Эперит понял, что он богат, о том говорило качество его одежд, ухоженность и сытость. Мужчина держался очень уверенно, можно было догадаться, что Корон занимает высокое положение и привык к почтительному и уважительному отношению других.

— Господа советники и царица, правителю Лаэрту повезло, что я являюсь его верным союзником, поскольку я принес новость, которая вынуждает нас, верных ему, действовать незамедлительно. Какое-то время тому назад бога подсказали мне, что нужно подкупить одного из рабов Эвпейта, чтобы тот служил мне. Этот человек стал моими глазами и ушами в доме предателя, я знаю практически все о планах Эвпейта. Он — житель Итаки и знаком нам всем. Но позвольте мне поподробнее остановиться на том, что мы знаем об этом человеке, хотя бы ради нашего гостя. — Корон легко поклонился Эпериту. — Эвпейт — человек знатного происхождения, богатый купец, прекрасный оратор. Он имеет политические амбиции, однако никогда раньше не думал о насилии на этих островах. Теперь уже какое-то время мы слушаем его речи на рыночных площадях, поэтому знаем, что он заявляет. Он говорит, что любит свою страну…

— Любит страну! — фыркнул один из советников-геронтов, согбенный от старости мужчина, который едва ли мог распрямить спину, чтобы выразить свое отвращение. — Это жирный, изнеженный трус, который не хочет ничего, кроме увеличения своего богатства! Кто может забыть, как он взял сторону тафиан, когда они совершали набеги на наших союзников, жителей Теспротии? Может ли человек, атакующий друзей своей страны, называться любящим родину?

Старик замолчан, чтобы перевести дыхание. Из уважения к его возрасту, никто не посмел его прервать, даже Корон, который держал посох выступающего.

— Я был в толпе жителей острова, которые хотели его убить за предательство. Мы гнали его от его хозяйства на северном побережье к дворцу. Никогда бы не подумал, что такой толстяк может так быстро бегать. — Он снова перевел дыхание. Из-за возбуждения воздух вылетал у него изо рта со свистом. — Только Лаэрт пожалел этого человека и предоставил убежище в своем доме. Он и его сын, — старик показал палкой на Одиссея, — удерживали ворота, запрещая нам войти и убеждая разойтись по домам. И Эвпейт хочет сбросить эту семью!

После уважительной паузы Корон продолжил.

— Благодарю, Фроний. Если бы мы все так хорошо помнили про обиды, злую волю и недоброжелательность, как ты, то возможно Эвпейту и не удалось бы найти путь к сердцам людей. Но, тем не менее, он объявляет себя любящим страну и почитателем богов, распространяя ложь среди тех, кто его слушает. Он заявляет, что Лаэрт ничего не делает, объявляет его слабым правителем, который хочет, чтобы на Итаке продолжался застой, она не росла и не развивалась, и не использовала свои богатства полностью. Он говорит, что если бы стал монархом, то превратил бы нашу маленькую группу островов в царство, с которым все будут считаться. И люди его слушают! Они верят Эвпейту, когда он заявляет, что принесет богатство в их города и хозяйства, когда обещает построить дворец, способный соперничать с тем, что стоит в Микенах, и заключить сильные союзы с другими государствами. И я скажу вам, что есть и еще большая опасность: к нему прислушиваются многие люди благородного происхождения на наших островах.

Корон посмотрел на каждого члена совета по очереди, переводя взгляд с одних глаз на другие и пытаясь донести до них перспективы. А заодно хотел показать, что Лаэрт теряет свои позиции на Итаке.

— Несмотря на все его влияние, терпение и настойчивость, которую он проявляет, пытаясь взбудоражить людей, большинство — против него. Его поддерживает где-то четверть населения и знатных господ.

— Чушь! — закричал Фроний. — Самое большее — десятая часть.

— Еще четверть симпатизирует, но не приняла решения, — продолжал Корон. — Оставшиеся верны Лаэрту и никогда не поддержат узурпатора, даже если некоторые из них и согласны с Эвпейтом. Зная это, предатель изменил свои планы. Поэтому я здесь.

В этот момент Корон подозвал одного из рабов, тот подошел и снова наполнил его кубок. Корон сделал глоток и опять обвел всех взглядом.

— Несмотря на предательство, Эвпейт не хочет убивать нашего великого царя. Он все еще помнит про долг чести за то, что вы закрыли его от толпы, мой господин. Но он — политик, поэтому опасается, что ваша смерть принесет ему больше врагов, чем друзей. Посему Эвпейт предпочтет, чтобы вы оставили трон по соглашению со знатными господами, а не были убиты, как собака. Однако он собрал вокруг себя людей, которые не столь разборчивы. Эти люди, в особенности близнецы Полиб и Политерс, устали ждать, когда общественное мнение повернется в их пользу. Они требуют немедленных действий и намерены сделать так, как хотят. До недавнего времени мне хватало ежедневных сообщений моего шпиона, который рассказывал о происходящем в доме. Он передавал мне имена каждого нового знатного господина, который переходил на сторону Эвпейта, а также планы по передвижению предателя и любые новые планы, которые тот придумывал, чтобы противостоять правлению нашего царя. Это сообщалось на протяжении месяцев. Но несколько дней назад, вечером, к Эвпейту пришли близнецы, они очень долго разговаривали. Мой человек прислуживал им на протяжении всего вечера и передал мне каждое слово. Этих людей не волнует родная страна — они хотят только богатства и власти. Они молоды и не обладают терпением своего лидера, который сеет недовольство в массах ради мирного смещения царя народом. На протяжении зимы они набирали людей и собирали средства, намереваясь пригласить отряд наемников. Полиб и Политерс даже упоминали тафиан, с которыми их лидер до сих пор поддерживает тайные связи. И Эвпейт согласился с планом атаки в конце весны и захватом трона силой. Господа, время политической борьбы уходит. Мы должны точить мечи и готовиться к войне.

Глава 7 Одиссею бросают вызов

Тиндарей мерил шагами пол в большом зале. Агамемнон пребывал в возбуждении от мысли собрать вместе лучших греков и отправил посыльных для распространения сообщения о выдаче замуж Елены и о том, что ее отец приглашает величайших царей и воинов со всей Греции. Возможно, опасаясь, что царь Спарты изменит свое решение, Агамемнон отправил людей в тот же вечер. К этому времени новость уже должна была дойти до каждого уголка Пелопоннеса, а торговые корабли — принести сообщения на острова. Не исключено, что некоторые всадники даже добрались до севера Греции, раз воцарился относительный мир. Единственные проблемы на дорогах возникали при встрече со случайными бандами разбойников.

Царь вздохнул. У него осталось несколько дней, а может даже недель спокойствия, пока величайшие люди Греции готовятся приехать. Но он знал, как сильно эти люди ненавидят друг друга. Они не захотят, чтобы кто-то из соперников прибыл раньше. Хотя гости, конечно же, пожелают приехать со свитой, они не захотят тратить время. Им нужно добраться до Спарты как можно быстрее и предъявить претензии на Елену до того, как какой-то другой претендент слишком сильно сблизится с Тиндареем и завоюет его благосклонность. Царь представил, что меньше чем через месяц холодные стены большого зала, где прекрасно разносится эхо, будут наполнены множеством сильных голосов.

Он снова вздохнул и в отчаянии подергал себя за бороду. Хотя Тиндарей восхищался зятем, он часто испытывал раздражение от того, что Агамемнон умел убедить его сделать то, чего делать не хотелось. Возраст Елены походил для вступления в брак, но Тиндарей не хотел пока отдавать ее другому мужчине. На самом деле, он до сего времени практически не задумывался над этим вопросом — вероятно, оттого, что был очень рад видеть ее во дворце. Несомненно, девушка легко поддавалась переменам настроения, отличалась дурным характером и не подчинялась дисциплине, как следует дочери, и царь знал, что сам напоминает глину в ее руках. Ей требовалось только похлопать глазами с длинными ресницами или надуть пухлые губки — и он оказывался беспомощным. Поэтому он был очень несчастлив от мысли, что может фактически ее потерять. Правитель непрестанно думал об этом уже пару дней.

Если бы Агамемнон не отправился домой вчера, как только рассвело, чтобы приказать своему брату Менелаю готовиться, Тиндарей поставил бы перед ним вопрос ребром. Потеря любимой дочери была одной причиной беспокойства; удовлетворение самых сильных аппетитов в Греции — совсем другой. Спарта считалась богатым государством, но правитель не желал отдавать даже один медяк из своего богатства ради грандиозной стратегии Агамемнона. По этой причине он намеревался провести полную перепись всего имеющегося во дворце, от каждой головы скота и меры зерна до самого маленького глиняного кубка.

— Тиндарей, ты здесь? — спросил женский голос.

— Да, Леда, — ответил Тиндарей и повернулся, чтобы поприветствовать пришедшую жену.

С ней вместе пришла Елена. Они пересекли зал, чтобы присоединиться к царю. Леда была высокой, красиво одетой привлекательной женщиной. Длинные черные волосы ниспадали на ее плечи. Единственным свидетельством возраста, если не считать морщинки в уголках глаз, стали две густые седые пряди на висках. Она поцеловала мужа и взяла его огромные ладони тонкими пальчиками.

— Ты занят? — спросила она. — Мы с Еленой хотели бы побыть с тобой перед отходом ко сну.

Тиндарей покачал головой.

— Я буду рад вашему обществу, моя дорогая. — Потом он посмотрел на Елену. — Почему ты хмуришься, дочь?

— Я берегу улыбки для лучших мужчин Греции, — резко ответила она.

— Значит, ты все еще несчастлива, — вздохнул он. — Как ты можешь грустить, когда сюда собираются цари и царевичи из каждого города, чтобы засвидетельствовать тебе свое почтение?

Царь смотрел на дочь, стоявшую перед очагом. Как и обычно, она оделась в белое, а поскольку свет был за ней, то Тиндарей легко различал силуэт обнаженного тела сквозь тонкую ткань. Он покачал головой, раздумывая, что ни один мужчина не сможет перед ней устоять. Не исключено, что Агамемнон не учел этого в своем грандиозном плане, но Тиндарей понимал: как только жениха выберут, прольется кровь. А возможно, это случится и раньше. Здесь соберется столько гордых воинов! Неужели его зять действительно ожидает, что они сформируют союз под его руководством, когда каждый дурак понимает: эти люди через несколько дней будут готовы вцепиться друг другу в глотки?!

— Папа, ты собираешься выставлять меня, словно корову, выдаваемую в виде приза, перед сворой самодовольных придурков! И ожидаешь, что я буду радоваться этому?

Глаза девушки увлажнились от слез. Ей это легко удалось из-за раздражения, которое она испытывала в сложившейся ситуации. Потом Елена отвернулась от отчима.

Тиндарей был великим царем и сильным воином, поэтому знал, как справиться с большинством мужчин. Но о женщинах не представлял ничего. Хотя слухи ходили среди представителей всех сословий, проживавших во дворце, Тиндарей ни разу за все годы после рождения Елены и ее братьев-близнецов не задумался, что они могут быть не его детьми. Он обожал Елену и никогда не подозревал, что дочь считает его старым придурком, на самом деле его не любит и нисколько к нему не привязана.

— Иди ко мне, дочка, сядь рядом, — позвал он, опускаясь на большую деревянную скамью. — Ты сядешь рядом с нами, Леда?

Елена прошла к нему, сняла сандалии и устроилась у него на коленях. Огромному мужчине было легко держать девушку. Она уперлась длинными белыми ступнями в подлокотник и положила голову ему на плечо.

Девушка задумалась о Тесее, хвастливом афинянине, который выкрал ее еще девочкой и отвез в Аттику. Она помнила его мощное тело, которое находилось так близко от ее собственного, твердость его мускулов и запах его пота.

Как она тогда испугалась! Елена одновременно чувствовала и отвращение, и возбуждение. Хотя она боялась и знала, что братья будут ее искать, ей хотелось, чтобы ее не нашли, она желала познать любовь в объятиях Тесея. Но он показал себя героем и отверг ее, выяснив, что она еще не стала женщиной, причем отверг даже после того, как девочка наивно предложила себя ему. И в результате братья нашли ее в целости и сохранности, с нетронутой девственностью.

Тот случай изменил ее. Елена вышла за территорию дворца и осознала, что представляет собой и какое впечатление производит на мужчин. Хотя Тесей, которого она теперь страстно ненавидела, отверг ее, она знала, что это решение сломало его. Даже когда ей было двенадцать лет, ее красота уничтожила человека, в прошлом поразившего печально известного критского Минотавра.

Елена поняла, чего хочет. Она осознала, что не желает быть заложницей в политических играх. В окружении стен и стражников спартанская царевна чувствовала себя во дворце, словно в капкане. Она хотела свободы, приключений — и любви. Как Тиндарей может думать, что она будет счастлива, если ее поменяют на политические уступки, продадут мужчине, которого выбрала не она сама? Где романтика побега с молодым любовником, где опасность и скандал?

Однако Елена была уверена в одном. Если появится мужчина, способный любить ее не только за богатства и уступки, которые дает брак с ней, то она последует за ним на край земли. И девушка молча поклялась, что никакая сила, человеческая или божественная, не встанет между ними.

Споры в герусии продолжались очень долго. Давно наступил вечер, рабы принесли еще еды, вина и зажгли факелы. Эперит наблюдал за разными людьми, высказывавшими разное мнение, за обсуждением выдвигаемых планов по защите трона Лаэрта от возможной атаки.

Некоторые предлагали направить отряд в дом Эвпейта и схватить его за государственную измену, но Корон заверил их, что дом хорошо защищен и готов к отражению атаки. Любая попытка приведет только к пролитию итакийской крови и может даже послужить призывом для сторонников Эвпейта взяться за оружие. Наконец Лаэрт заявил, что не хочет внутренней войны у себя на острове, отклонив это предложение.

Было отклонено и предложение самого Корона, который хотел организовать встречу с Эвпейтом. Корон даже предлагал успокоить Эвпейта, предложив тому место в герусии. По его мнению, следовало пообещать мятежнику рассмотреть все предложения по увеличению богатств и формированию альянсов с другими государствами. Но Одиссей яростно выступил против этого предложения, отказываясь награждать потенциального предателя, давая ему власть, которую он так страстно желал.

— Тогда что мы будем делать? — спросил Галитерс. — Нельзя просто сидеть и ждать, когда Эвпейт нас атакует.

— Мы и не будем.

Эперит взглянул на Антиклею, которая заговорила впервые. Вообще-то, само присутствие женщины в герусии было крайне необычно, пусть она и царица. И уж точно он никогда не слышал, чтобы женщина обращалась к собранию старейшин-мужчин. В Алибасе ни одна посмела бы слова молвить, если беседовали мужчины, разве что к ней обратились бы и разрешили это сделать. Однако здесь, к его удивлению, Антиклее разрешили продолжить.

— Есть несколько способов стрельбы из лука. Сила Эвпейта объясняется недовольством твоим отцом, Одиссей, распространению которого он способствует. К счастью для нас, итакийцы медленно реагируют. В душе большинство населения сохраняет верность существующей власти. Поэтому мятежнику и потребовалось так много времени, чтобы убедить часть людей идти против Лаэрта. Используя ложь и подчеркивая мелкие погрешности, он создал противовес абсолютной власти царя. Но если нам удастся устранить фундамент, на котором он построил поддержку народа, то и все строение обвалится.

Лаэрт, который молча сидел с угрюмым видом, пока говорила жена, стукнул посохом по полу.

— Антиклея хочет сказать, что мне нужно передать трон Одиссею. Тогда не будет никакого восстания, — с горечью в голосе заявил он и враждебно посмотрел на сына.

— Эвпейт тут же лишится оснований для выступления против трона, — мягко объяснила ему Антиклея. — Те, кто его поддерживают, просто откажутся это делать.

Пораженные геронты молча переглядывались, потом, как один, посмотрели на Одиссея. Царевич откинулся назад и уставился на родителей.

— Мудрость царицы хорошо известна, и к ней всегда внимательно прислушиваются. Но она — женщина, и поэтому у нее нет власти в герусии. У меня лично только один вопрос: что скажет царь?

Лаэрт посмотрел на сына грустными злыми глазами, потом опустил взгляд на языки пламени.

— Это единственный способ нанести поражение Эвпейту без кровопролития, — вздохнул он. — Если герусия поддержит тебя, Одиссей, то завтра мы объявим тебя царем. Так говорит правитель Итаки.

В круге советников послышался тихий одобрительный шепот. Эперит бросил взгляд на Одиссея и понял, что из того получится хороший царь, несмотря на весь обман и хитрости. Он был молодым, сильным и смелым человеком, и юноша сам убедился, что Одиссей — талантливый воин. А что всего важнее, его поддерживает богиня, он получил благословение оракула.

— Простите меня, господин, — сказал Галитерс, кланяясь Лаэрту. — Но я считаю, что Одиссею пришло время принять свое законное наследство. Я поддерживаю его.

— Одиссей еще не готов к такой ответственности, — высказал свое мнение Фроний, размахивая палкой, словно желая подчеркнуть таким образом каждое слово. — Заявляю вам всем: у царя должна быть жена, и она, в свою очередь, должна оказаться женщиной, подходящей для правления.

— После того, как Одиссей станет царем, у него будет достаточно времени для поисков жены, — заметил Галитерс. — Важно, чтобы он стал царем сейчас, перед тем, как восставшие атакуют по весне. Этим он подорвет доверие к Эвпейту. Люди знают и любят Одиссея, они последуют за ним, потому что он сын Лаэрта. Кровь царя течет в его венах, он — наследник по прямой линии, чего никогда не будет у Эвпейта. При полной поддержке герусии он сможет строить на мощном фундаменте, заложенном отцом.

— Я не согласен, — сказал Корон, который больше не говорил мягким голосом. Внезапно он стал твердым, как камень. — Большинство народа за Лаэрта. Если Одиссей сядет на трон до того, как люди будут к нему готовы, то Эвпейт это обязательно использует. Подобный шаг может дать нашему врагу преимущество.

Он встал и вытянул руку, ладонью к сторонникам Одиссея, которые уже начали говорить.

— Послушайте меня, — настаивал Корон. — Если Одиссей сейчас станет царем, то Итака повернется против него благодаря риторике Эвпейта. Здесь живут простые люди, верность и преданность которых трудно купить, на это уходит долгое время. Хотя они знают Одиссея-царевича, что они знают об Одиссее-правителе? В первую очередь будут оценивать силу его авторитета и влияния. Ему нужно сделать какое-то настоящее дело, а если Судьба не даст Одиссею шанса как-то себя проявить, Эвпейт быстро найдет недовольных. И недовольство будет распространяться. Ему потребовались годы, чтобы подпортить репутацию Лаэрта, но я уверен, что с репутацией Одиссея он сделает это же за несколько дней.

Корон видел, что его слова возымели эффект на геронтов. Поняв это, он сел, освобождая арену любому, кто пожелает бросить ему вызов. Встал Одиссей. Он прошел к отцу, взял посох выступающего и повернулся к герусии.

— Друзья, любимый отец, послушайте, что я хочу вам сказать. Мне кажется, что окончательное решение связано не с возрастом, а молодостью. Я выслушал ваши советы и мнения и чувствую себя канатом, который перетягивают две команды. Одно мгновение его тянут в одну сторону, другое — в другую. Я слышу слова родителей и испытываю искушение занять трон. Я вижу, как мой друг Галитерс выступает в мою пользу, и чувствую, что могу надеть ярмо отца и привести эти острова к его большему процветанию. Но затем я слышу Фрония, считающего, что для действенной работы царя мне требуется женщина, достойная стать правительницей. Я слышу очень убедительные аргументы мудрого Корона, человека, которому боги даровали ум. Он лучше всех нас знает сильные стороны Эвпейта. — Одиссей посмотрел на Корона, который тут же кивнул. — Его слова выделяются среди всех аргументов против. Молодой человек не может стать царем, предварительно не доказав свою полезность для своего народа. Он должен показать, чего стоит. Поэтому, хотя мне придется вскоре сесть на трон, я не могу стать царем Итаки, пока не завоюю преданности и верности народа.

— И как ты собираешься показать людям, что достоин быть царем, Одиссей? — спросил Корон.

Царевич признался, что не представляет, как доказать свою ценность народу Итаки. Сразу же послышались предложения испытаний, которые продемонстрируют его способности. Но они или не впечатляли, или казались смехотворными. От них отказались, практически не обсуждая. Затем Корон, который, казалось, все время держал обсуждение под контролем, особенно в переходные моменты, вытянул вперед руку за посохом выступающего.

— Если ты хочешь себя показать, Одиссей, если ты должен найти жену, если мы все хотим, чтобы Лаэртид правил вместо Лаэрта и победил Эвпейта, то у меня есть новость, которая решит все наши проблемы. Только сегодня утром я вернулся с Пелопоннеса, куда периодически езжу по делам. Пока я был занят обсуждением цен на масло вчера вечером, прибыл посыльный. На рыночной площади он объявил, что царь Спарты приглашает знатных господ Греции в женихи своей дочери Елене. Я ее никогда не видел, но мы все слышали, что она самая красивая из живущих на свете женщин.

Одиссей громко рассмеялся.

— И ты, Корон, предлагаешь мне пройти половину Пелопоннеса, чтобы просить милостыни у столов богатых и знаменитых несколько недель, после чего меня прогонят, словно собаку?!

— Ты не дал мне закончить, — натянуто ответил знатный господин. — Мужчина, которого выберут ее мужем, унаследует трон царя Тиндарея. Тот, кто получает руку Елены, получает и мощь Спарты. Если ты вернешься на Итаку с Еленой в роли жены, то все наши проблемы разрешатся. Ты докажешь свое право на трон, показав, что достоин править. Люди будут тебя любить, а Эвпейта забудут. Он исчезнет из мыслей людей так быстро, как вянет срезанный цветок. А если он все-таки решит сражаться вместе с наемниками с Тафоса, то ему придется встретиться и с нашими спартанскими союзниками.

Одиссей просто покачал головой и улыбнулся.

— Это нелепое предложение, Корон, особенно, для тебя. Оно противоречит здравому смыслу. Греческие законы не позволяют одному человеку править двумя народами. Поэтому мне придется выбирать между Итакой и Спартой — хотя до этого, конечно, не дойдет. Кроме того, я лучше рискну троном сейчас, чем буду терять время, разгуливая по Спарте, словно павлин, и только ради удовольствия девушки, будущего мужа которой, скорее всего, выбрали задолго до того, как прозвучало предложение. В этом деле завязано гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Я не поеду туда.

— Почему нет? — не думая, выпалил Эперит. На одно мгновение все глаза повернулись к нему, и молодому человеку стало не по себе. — Кроме того, если Эвпейт намеревается атаковать весной, какая у нас есть альтернатива?

Молодого воина поддержал Галитерс.

— Не бойся женщины, Одиссей. Человек твоего уровня может достичь всего, чего захочет. Это признак истинного героя.

Лаэрт согласно кивнул.

— Победишь ты или потерпишь поражение, но боги явно хотят, чтобы ты туда поехал. В нашей семье никогда не было человека, столь благословенного удачен, как ты. Поэтому я согласен с Короном. Ты должен поехать в Спарту и испытать свою удачу в большом мире. В этом деле ясно одно: ответ находится за пределами наших островов.

Одиссей покачал головой.

— Мне потребуется половина дворцовой стражи в виде эскорта и подтверждения моего ранга в Спарте. Мы будем отсутствовать не менее полугода. При отсутствии половины стражников и наследника престола Эвпейту не потребуется ждать до весны. Мы только разделим наши силы и сами призовем на свою голову неприятности. Это безумие!

Эперит удрученно опустил плечи, сидя на скамье. Он убедился, что на итакийском совете ничего никогда не решается. Он знал, как действовать во время других споров — тех, что разрешаются при помощи заточенной бронзы. Но в это мгновение Корон снова встал, все еще сжимая посох выступающего. Он прямо посмотрел на Одиссея. У него горели глаза, но не злобой, этому человеку было забавно и весело.

— Ты сидишь здесь, Одиссей, и говоришь о необходимости себя показать. Мне интересно, ты и дальше будешь сидеть и разговаривать, когда предоставляются возможности?

Одиссей преодолел разделявшее их расстояние в мгновение ока. Эперит смотрел, как его друг вырывает посох из руки Корона, и ожидал, что он проломит им голову старейшине, выпустив наружу мозги. Но в следующую секунду царевич снова взял себя в руки и дрожащими пальцами прижал посох к боку. Корон и Одиссей неотрывно смотрели друг на друга. К удивлению Эперита, старший советник не дрогнул перед ужасающим напором молодости.

— Тебе повезло, что это герусия, — прошипел Одиссей, а затем заставил себя улыбнуться. — Здесь я могу принять твою критику, не считая себя оскорбленным. Возможно, ты даже умнее, чем кажешься, потому что ты наверняка с самого начала хотел, чтобы я отправился в Спарту. Я принимаю твой вызов.

Глава 8 Прощание с Итакой

Эперит спрыгнул с постели и оделся так быстро, как только мог. Снаружи темные улицы Алибаса заполнились шумом борьбы. Люди кричали, звенела бронза, ударяясь о бронзу. Он чувствовал запах дыма, сквозь высокое окно его комнаты виднелось мигающее оранжевое пламя, свет которого отражался на потолке.

Несколько мгновений спустя он уже несся вниз по лестнице, отталкивая в сторону рабов, не обращая внимания на их тревожные вопросы. Следовало вооружиться. Не было времени надевать нагрудник кирасы или наголенники, поэтому он быстро нахлобучил бронзовый шлем и схватил щит со стены. Один из новых рабов, имени которого Эперит не помнил, следовал за ним и вручил ему меч.

— Что там происходит? — спросил Эперит.

— Похоже на мятеж, господин. Группа солдат подожгла несколько домов, чтобы привлечь стражников из дворца. Теперь там идет рукопашная, улицы усыпаны трупами.

— Вижу, что ты не потерял голову, — заметил Эперит. — Найди оружие, какое есть, и вооружай рабов-мужчин. Затем уводите женщин в горы, пока не закончится борьба.

— А что с домом?

— Не беспокойся о доме. Ты видел моего отца?

— Нет, господин. Он, как обычно, задержался во дворце допоздна, но мог и уйти, как только начались беспорядки.

Эперит похлопал раба по плечу и выбежал на улицу. Дальше вверх по возвышенности горел дом, наполняя ночной воздух искрами, которые по спирали летели вверх к черным тучам. Ужасно воняло обгорелой плотью. Юноша увидел несколько неподвижных тел, лежавших в грязи на улице. Звуки битвы продолжались, но слышались в стороне, в направлении дворца царя Пандиона.

Эперит понесся туда же, опасаясь за жизнь царя. По пути он увидел еще несколько трупов и остановился, только приблизившись к воротам. Их охраняли четверо стражников, которые опустили копья, узнав его.

— Что происходит? — спросил юноша, с облегчением увидев, что ворота удерживают люди царя. Но его беспокоило то, что изнутри все еще доносились звуки битвы. — Это мятеж?

— Твой отец держит все под контролем, — ответил один из стражников. — Они сейчас приканчивают последних выживших. Ты найдешь его в большом зале.

Воин пересек маленький дворик за воротами, где землю устилало еще большее количество тел. Даже в тусклом свете, отражавшемся от туч, он смог узнать многие лица. Жизнь из их глаз ушла, а черты исказила агония. Зная, что копье еще только помешает в узких коридорах, юноша отбросил его в сторону и достал меч, потом быстро переступил порог дворца.

Факелы дымили и потрескивали на стенах в специальных подпорках, отбрасывая тусклый трепещущий свет в коридор, который вел к тронному залу Пандиона. Звуки борьбы почти прекратились, остался только звон мечей, доносившийся из-за дверей в конце коридора. Эперит внезапно почувствовал, что царь в опасности, только он мог его спасти. Но когда молодой воин уже приготовился вступить в схватку, его остановило зрелище, при виде которого вся сила ушла из его рук. На ступенях, ведущих в женские покои, лежали его старшие братья. Один упал лицом вверх, его горло было перерезано, а все вокруг потемнело от крови. Второй лежал поперек первого, сломанное копье торчало из спины.

Пока Эперит смотрел на трупы, чувствуя внутри пустоту и отсутствие каких-либо эмоций, лязг оружия в тронном зале прекратился. Юноша ощутил ярость, он понесся по коридору, усыпанному трупами, намереваясь отомстить за братьев, плечом открыл двери и встал, широко расставив ноги, держа меч и щит наготове.

Но он опоздал. Царь лежал на полу, одна его рука все еще сжимала меч, а другая тянулась к трону. Мертвые глаза обвиняющее смотрели на Эперита.

Над поверженным царем стоял высокий мужчина, стирая царскую кровь с клинка. Эперит пошатнулся и опустил меч.

— Папа?

Какая-то часть его разума понимала, что случилось, но он все еще отказывался полностью это принять.

— Это требовалось сделать, парень, — спокойно ответил отец. — Я бы сказал тебе раньше, но боялся, что ты выдашь мои планы. В тебе слишком много от дедушки. Я знал, что ты будешь верен трону. Ну, а теперь на трон сяду я.

Словно для того, чтобы подчеркнуть сказанное, отец переступил через тело Пандиона и уселся на каменную скамью.

— Что ты наделал?! — спросил Эперит и только тогда заметил, что несколько человек из дворцовой стражи стоят по обеим сторонам от него.

— Пандион был дураком и слабаком, Эперит. Под его правлением Алибас становился слабым и незначительным городом. Посему некоторые из нас решили, что пришло время перемен. — Он поднял меч и острием указал на оставшихся в живых стражников.

— Ни один царь, которому верны все его подданные, не может быть слабым, — ответил Эперит, сжал рукоятку меча и сделал шаг вперед.

Стража мгновенно окружила его отца кольцом, а тот рассмеялся, словно пьяный.

— Боги! Ты так похож на моего отца — те же самые строгие представления о чести и преданности долгу. Но я этого хочу, Эперит. Теперь я — царь, и мне нужен кто-то, заслуживающий доверия, кто сможет унаследовать трон после меня. Твои братья погибли, сражаясь бок о бок со мной. Это были настоящие верные сыновья. Теперь ты должен решить, с кем ты. Если поклянешься мне верности, мы сделаем Алибас городом, которым можно гордиться. А когда я умру, ты станешь царем вместо меня. Что скажешь, сын?

Отец перегнулся через подлокотник трона и протянул руку. Эперит этот жест проигнорировал.

— Когда-то я любил и уважал тебя. Я с готовностью и желанием подчинялся любой твоей воле. Но теперь ты обесчестил нашу семью. Я не могу простить этого.

Неверие в случившееся не уменьшило его ярости. С проклятием на устах юноша бросился на отца, выставив меч перед собой. Два стражника закрыли нового царя щитами, а третий выбил оружие из руки Эперита быстрым ударом собственного клинка. Еще двое бросились на него и заломили руки за спину. Они подтащили его к отцу, улыбку на лице которого сменила злобная гримаса.

— Ты разочаровываешь меня, парень. Мне следовало бы тебя убить. Но я и так уже потерял достаточно сыновей. У тебя есть оружие и этот старый щит, которым ты так гордишься. С этой минуты у тебя больше нет дома, нет никаких владений и семьи. Ты отправляешься в ссылку. А если когда-нибудь еще появишься в Алибасе, я самолично тебя убью…

Эперит сел, хватая ртом воздух и сжимая одеяло, потом вытер пот со лба и огляделся в непривычной обстановке. В лишенное окон помещение сквозь дверной проем просачивался серый свет, в котором можно было рассмотреть ряды больших глиняных сосудов вдоль стен. С чувством облегчения юноша понял, что находился в одном из складских помещений дворца на Итаке, где его разместили три дня назад, после заседания герусии.

Эмоции, которые он испытал во сне, постепенно уходили, глаза приспособились к предрассветной мгле. Молодой человек стал различать звуки, разносящиеся по дворцу. Кухонные рабы в это время разводили огонь и занимались завтраком, а другие совершали приготовления к путешествию Одиссея в Спарту.

После того, как Корон публично бросил вызов храбрости царевича, у которого не оставалось выбора, среди старейшин опять начались долгие споры. Один геронт хотел, чтобы Одиссей отправился в путь только с двумя или тремя сопровождающими. Но это предложение быстро отвергли все остальные. Некоторые очень высоко ценили его жизнь и не желали, чтобы он отправлялся в Спарту без полного отряда. Третьи указывали на необходимость произвести впечатление на царя Тиндарея, для чего требовалось взять с собой побольше стражников, а не просто группу сопровождения.

Наконец удалось достигнуть компромисса. Половина из тридцати стражников, несших службу во дворце, будет сопровождать Одиссея. Отряд возглавит сам Галитерс, а остальные останутся под командованием Ментора. Этот отряд усилит поспешно собранная дружина, которой должно оказаться достаточно для обороны дворца до возвращения царевича весной.

После того, как этот вопрос с трудом решили, начались споры о том, какой подарок взять. Хорошие манеры требовали от гостя прибытия с дарами. По обычаю дарили что-то, отражающее положение гостя, а также степень его уважения к хозяину. Поэтому, несмотря на относительную бедность Итаки, герусия согласилась отправить подарок не по средствам. Решили пожертвовать вторым из лучших мечей Лаэрта, с рукояткой из слоновой кости, с инкрустацией из золота на лезвии, а также украшенными золотом кожаными ножнами. Антиклея предложила три своих лучших платья для Елены (не было времени шить новую одежду) — вместе с лучшими драгоценностями, которые найдутся в дворцовых запасах.

Поразительно, но Одиссей почти не участвовал в обсуждении, позволяя старшим решать свою судьбу. Казалось, он думает о чем-то другом — возможно, о Елене. Царевич говорил только об обеспечении должной защиты отца в свое отсутствие. Но именно по его предложению старейшины согласились не терять времени и отправить экспедицию в Спарту на третий день после герусии до рассвета. Быстрый отъезд без объявления привлечет минимум внимания и выведет Эвпейта из равновесия. После этого за несколько дней организуют дружину — до того, как мятежники смогут собрать силы и начать угрожать уменьшившейся дворцовой страже.

Судя по освещенности мрачного склада, Эперит решил, что уже рассвело. Он взял плащ и накинул его на плечи, а когда закончил с доспехами, появился сонный и растрепанный Эвмай, чтобы сообщить о завтраке. Его собирались подавать в большом зале. Юноша последовал за Эвмаем и присоединился к Одиссею и группе других воинов, которые уже закончили есть и обсуждали организацию путешествия.

— Нам нужно пятнадцать стражников, Антифий, а не пять, — сказал царевич. — Меня не волнует, что они делают, где они. Обыщи каждый дом в городе, если требуется.

Лучник развернулся и быстро кивнул Эпериту, после чего выбежал из дворца. Одиссей приказал Эвмаю проследить, чтобы старший управляющий подготовил провизию для путешествия, затем повернулся к гостю и устало ему улыбнулся.

— Вот так и отправились в путь до рассвета. Ни съестных припасов, ни золота, подарки положили не в то место, стражники еще не появились… Но надобно считать, что мне повезло — для организации поездки к Пифии потребовалась неделя. А ты как? Хорошо спал?

— Да, господин, — соврал Эперит, не желая рассказывать другим про свой кошмарный сон. — Я могу как-нибудь помочь?

Царевич опустил огромную руку ему на плечо.

— Сомневаюсь. Ты только потеряешься во всем этом хаосе. Лучше всего будет, если ты сейчас плотно позавтракаешь. Ведь если повезет, в следующий раз станем есть только после того, как снова ступим на твердую землю.

К середине утра платья упаковали в сундук вместе с выбранными Антиклеей драгоценностями. Меч Лаэрта наконец-то нашли под грудой покрытых плесенью щитов, его разместили вместе с другими подарками. Всех других стражников отыскали, они собрались на покрытой травой площадке перед дворцовыми стенами, потея в полных доспехах. Часть из них входила в группу, сопровождавшую Одиссея к Пифии, с другими Эперит познакомился за три дня, прошедших после герусии, но некоторых видел впервые.

Вокруг стояли маленькие группы рабов, готовых нести подарки и припасы на галеру. Толпа увеличилась благодаря дворцовой челяди, которая временно оставила выполнение своих обязанностей, чтобы проводить отряд в путь. Также происходящее во дворце привлекло и часть горожан, которые пришли посмотреть на проводы отряда.

— Да, наш план уйти незамеченными провалился, — заметил Галитерс, который стоял рядом с Эперитом и Дамастором. — Вполне могли бы пригласить самого Эвпейта, чтобы лично пожелал нам счастливого пути.

— Возможно, мы сыграли ему на руку, — цинично ответил Эперит. — Не исключено, что это как раз та возможность, которую он ждал.

— Что бы ни случилось, парень, все будет по воле Зевса. Он — тот невидимый руководитель, который управляет делами людей.

— Где Одиссей? — с беспокойством спросил Дамастор. — Нам пора в путь.

— С отцом и матерью, — ответил Галитерс. — Они совершают жертвоприношения, чтобы путешествие в Спарту оказалось удачным. А Корон где? Я не видел его после герусии.

— Он вернулся домой после совета, — сообщил Дамастор. — Его жена должна вот-вот родить.

— А он — повитуха? — фыркнул Галитерс, даже не пытаясь скрыть своей неприязни к Корону. — Это явно человек со многими талантами.

В это мгновение появилась Ктимена. Эперит впервые видел ее после прибытия на Итаку и с облегчением понял, что на этот раз ее тело полностью прикрыто. Девушка оделась в чистое белое платье, схваченное фибулой на одном плече. В одной руке девушка несла корзину цветов. Когда она шла по траве босыми ногами, то казалась воплощением детской невинности.

— Доброе утро, Дамастор. Добро утро, дядя Галитерс, — поздоровалась Ктимена, и ее голос казался лучиком солнечного света в мрачное утро, когда небо было покрыто тучами и собирался дождь. — Доброе утро, Эперит. Ты много людей убил сегодня?

— Нет, Ктимена. А ты?

Она рассмеялась и хитро посмотрела на него, затем взяла его под руку.

— У меня есть для тебя подарок, — объявила она.

Эперит смотрел, как она доставала один розовый цветок из массы других в корзине. Запах духов, который окружал девушку, казался очень нежным в сравнении с острым запахом пота от Галитерса, Дамастора и самого Эперита.

— Вот, — сказала Ктимена, протягивая ему цветок. Его высушили на солнце для сохранения красоты. — Мы называем его розовой орхидеей. Корень похож на черепаху. Видишь? Носи его, чтобы он напоминал тебе про твой новый дом, когда ты находишься вдали от него. Я молилась Афродите, чтобы эта розовая орхидея защищала тебя от бед и помогла тебе в целости и сохранности вернуться на Итаку.

Эперит продел стебель в петлю на кожаном ремне, затем молча поклонился. Ктимена сжала ему руку, потом отпустила его и вручила цветы Галитерсу и Дамастору. Они приняли напоминания о доме с веселыми словами и поцелуями. Затем девушка отошла от них и отправилась вручать оставшиеся цветы другим членам группы сопровождения.

Пока Эперит наблюдал за ней, Одиссей вышел из дворцовых ворот и присоединился к страже. Мужчины обменялись шутками и несколькими словами, затем царевич повернулся к сестре и обнял ее. Она крепко прижалась к нему, обхватив сто мускулистый торс, насколько позволяли руки, но никто из них не произнес ни слова. Когда брат и сестра наконец оторвались друг от друга, в глазах Ктимены блестели слезы. Она поцеловала Одиссея в щеку, затем убежала во дворец.

— Я попрощался с царем и царицей, — объявил Одиссей, подходя к другим. — Они не станут смотреть, как мы уходим. Люди говорят, что готовы, Галитерс.

— Готовы, господин. На галере на веслах ждут гребцы, и нас провожает большая толпа, которая проследит, чтобы о нашем отплытии узнал весь остров.

— Я тоже об этом беспокоюсь, старый друг, — сказал Одиссей, глядя на группу горожан, которые пришли их проводить. — Но якоря уже подняты, и мы должны довести это дело до конца. Я только надеюсь, что у меня будет царство, к которому я смогу вернуться после того, как все закончится.

— Сильная дружина займет места уезжающих стражников, пока новость дойдет до Эвпейта, — заверил его Дамастор. — Дворец останется в безопасности.

— Но я молюсь, чтобы боги наблюдали за дворцом в наше отсутствие, — признался Одиссей. — И пусть у Ментора и остальных окажется достаточно здравого смысла, чтобы правильно оценить противников.

По его сигналу группа сопровождения подхватила щиты и копья, рабы взвалили ноши на плечи. Участники отряда выстроились в два ряда, в затылок друг другу, после чего отправились в путь. Горожане расступились, позволяя им пройти.

Одиссей шел рядом с Эперитом, и они на пару оглядывали приветственно кричащие толпы. Люди снова и снова выкрикивали имя Одиссея, выражая восторг своему царевичу, который направлялся на выполнение нового задания, данного ему отцом. Эперит уловил запах розовой орхидеи, который шел от его собственной туники, и подумал, как мало у него оказалось времени, чтобы узнать новый дом. Итакийские лица были ему незнакомы, слова звучали непривычно в сравнении с Алибасом. Он мало знал об итакийцах и их острове, где возвышенности называли горами, а незнакомое море окружало всю землю. Но он находился здесь и отправлялся в неизвестность ради чужой страны и чужого народа, надеясь, что когда-нибудь они станут ему родными.

Юноша провел на острове только три дня. Одиссей служил его проводником, они прошлись по поросшим лесом склонам, проехали по пыльным дорогам на повозке, запряженной мулами. Царевич показал ему много пещер и заливов вдоль скалистой береговой линии, где на высоких утесах сидело множество чаек. Одиссей знал названия всех гор, рощ и ручьев на обеих половинах острова, он показывал многочисленные маленькие хозяйства, мимо которых они проходили. Часто, когда они хотели есть, сын правителя заходил в одно из них, где его тепло приветствовали и хорошо кормили. Качалось, он знает всех по именам, включая многих детей. Его встречали с любовью, куда бы он ни пошел. Люди относились к Эпериту по-доброму и с уважением, поскольку он сопровождал Одиссея. К тому же, они были довольны жизнью и любили гостей.

Эперит быстро понял, почему Одиссей обожает свой дом. Юноша оценил то время, которое новый друг потратил на то, чтобы показать ему остров. Но молодой воин понял, что царевич не просто выражает этим свою гордость. Одиссей Лаэртид прощался с местом, которое любил. Никто не знал, чем закончится путешествие в Спарту, как долго они будут отсутствовать. Поэтому Одиссей проводил последние дни перед отплытием с людьми, которых любил больше всего.

Эперит жалел, что приходится так быстро покидать Итаку, а Судьба не столь достаточно милостива, чтобы подарить ему еще несколько дней для наслаждения гостеприимством. Но у богов имелись другие планы, и юноша предполагал, что, как и Одиссей, он должен завоевать свое место в сердцах и умах жителей Итаки, если хочет среди них утвердиться.

Когда отряд вышел за пределы города, а толпы людей остались позади, за исключением нескольких детей, воины прошли мимо группы молодых людей, стоявших у ручья. Именно здесь, в окружении высоких черных тополей, горожане брали воду. К удивлению Эперита, эти юноши поприветствовали их насмешками и ухмылками. Один из них, симпатичный человек с коротко подстриженными черными волосами и в красивой одежде, правда, без правого уха, оскорблял их больше, чем все прочие его сотоварищи.

Эперит вышел из строя, намереваясь выбить зубы у этого типа на траву около его ног, но Одиссей остановил его, опустив руку на плечо.

— Я удивлен, что у тебя хватило смелости отойти от твоего хозяина, Полиб! — сказал царевич. — А где же Политерс? Твое ухмыляющееся лицо кажется неполным, рядом должен быть твой брат.

— Оставь свою вежливость для Елены Прекрасной, неотесанный царевич, — ответил Полиб. — Чем раньше ты со своими тупицами уедешь с острова, тем лучше мы все будем чувствовать себя здесь.

— О какой Елене ты говоришь, Полиб?

На мгновение противник замешкался, но быстро взял себя в руки.

— Вся Итака знает, что ты отправляешься в Спарту, надеясь привезти назад дочь Тиндарея. Новости быстро распространяются по маленькому острову, Одиссей, о них знала вся команда корабля Корона. Возможно, твоим тупым стражникам о том еще неизвестно, но не требуется быть оракулом, чтобы догадаться о том, что ты задумал.

Эперит догадался, что хвастун — один из братьев-близнецов, сторонников Эвпейта, упоминавшихся в герусии. Когда он слушал споры об этих потенциальных узурпаторах, его ненависть росла при каждом упоминании их имен. Мужчина должен быть верен своему царю, учил его дед. Иначе порядок превращается в хаос. Только принимая власть, человек может получить в награду порядок и мир. Именно поэтому дед велел ему неизменно подчиняться трем вещам: богам, клятвам и царю. Без этих принципов человеческий мир рухнет в пропасть.

Эперит прищурился от ярости, сбросил с плеча сдерживающую руку Одиссея и направился к Полибу. Ухмыляющийся хвастун презрительно посмотрел на него, словно чувствовал себя оскорбленным только из-за того, что кто-то осмелился приблизиться к нему. Но вскоре любитель бахвальства отступил, догадавшись о его намерениях. Мгновение спустя юноша врезал кулаком в лицо Полибу и с удовлетворением наблюдал, как тот рухнул спиной вперед в воду. Кровь лила у него из разбитого носа и губ.

— Вот что я думаю о предателях, — сплюнул Эперит. — Передай Эвпейту, что Лаэрт останется царем Итаки. А если кто-то и сменит его, то это будет Одиссей — единственный человек, имеет на это право.

Полиб выбрался из ручья при помощи дружков. Его трясло от ярости. Быстрым движением наемник выхватил кинжал из-под туники.

Он бросился на Эперита с оружием, но тот мгновенно прикрылся щитом и оттолкнул противника в сторону. Затем юноша отступил назад, выхватил меч из-за пояса и оказался напротив шести сотоварищей Полиба, которые тоже держали в руках кинжалы. В ту же секунду к Эпериту присоединился Одиссей и остальные стражники, приготовившие копья и щиты.

Теперь против семи человек, считая Полиба, выступало семнадцать хорошо вооруженных воинов. У наемников имелись только кинжалы. Им не потребовалось много времени, чтобы понять — в такой ситуации у нет шансов.

— Здесь не будет кровопролития, Полиб, — сказал Одиссей спокойным и уверенным как никогда голосом, — если я могу это предотвратить. Поэтому убирайте свои игрушки и отправляйтесь по собственным делам.

У них не было выбора, кроме как сделать то, что им приказали. Но когда они уже отступали, Полиб повернулся, желая оставить за собой последнее слово.

— Мы решим этот вопрос как-нибудь в другой раз, медноволосый трепач, когда шансы будут равными. А что касается тебя, — он плюнул на землю под ноги Эпериту, — то молюсь богам, чтобы мы с тобой встретились снова. Я научу тебя уважать тех, кто лучше тебя, а потом отправлю бегом к Гадесу.

— Я долго ждал, когда эту наглую самодовольную свинью выставят дураком, — заявил Антифий, хлопая Эперита по спине и смеясь, пока они наблюдали, как группа молодых людей отступает по дороге к городу. — Из-за него я лишился пальцев еще мальчишкой, когда они с отцом поймали меня во время охоты на их земле. Я в долгу перед тобой, Эперит, за это представление.

— Мы все в долгу, — согласился Галитерс. — Но он захочет отомстить. Мы еще его увидим.

— Меня больше беспокоит то, что он знает о нашем путешествии в Спарту, — нахмурился Одиссей. — Полиб говорил, что сам об этом догадался, но я думаю, что кто-то из дворца сообщил Эвпейту. Предатель! Не исключено, что кто-то из герусии.

— Сейчас мы ничего не можем с этим поделать, Одиссей, — заметил Дамастор, появляясь рядом с ним. — Совет решил, что это — единственный способ спасти Итаку от мятежа, поэтому нам лучше отправляться в путь и молиться богам о защите наших домов и семей до нашего возвращения.

Вскоре после этого они миновали лесистый склон и стали спускаться к маленькой гавани, где их галера мягко покачивалась на волнах. Там их встречал Ментор, Одиссей тут же отвел его в сторону. Эперит не слышал разговора, но предполагал, что царевич предупреждает Ментора о возможном предателе. Ментор кивнул и направился вверх по песку. Но, проходя мимо Эперита, он остановился.

— Меня бросают здесь прислуживать царю, а ты сопровождаешь Одиссея в Спарту. Ну, по крайней мере, ты не будешь болтаться во дворце, — Ментор подошел поближе и заговорил тише, — потому что я тебе не доверяю. Мы не знаем ни тебя, ни твою семью. Поэтому, если кто-то и шпионит для Эвпейта, то это должен быть чужестранец вроде тебя. Я об этом сказал Одиссею, поэтому тебе не удастся застать его врасплох.

— Я не предатель, — сплюнул Эперит, но Ментор уже широкими шагами шел вниз по склону к заливу.