Царь мышей

В отличие от предшественника, царь Путята имел строгий и четкий распорядок дня. Будь он частным лицом, то это оставалось бы его личным делом — когда вставать, когда завтракать, когда совершать прогулку, а когда ложиться почивать. Но Путята был главой государства, а потому нижестоящим волей-неволей приходилось подлаживаться под своего повелителя. Они втихомолку ворчали, но — ничего не поделаешь — терпели. Особенно страдал от царского режима столичный градоначальник князь Длиннорукий: он любил вечером крепко покушать и выпить, а утром подольше поспать, а Путята, будто назло, раз в неделю собирал высокопоставленных чиновников и сановников ни свет ни заря. Так ведь мало того, князю Длиннорукому в такие дни приходилось являться в царский терем еще на час раньше остальных, чтобы обсудить с Государем столичные дела.

Сегодня был как раз такой день. Вернее, такое утро. После вчерашнего ужина у князя все еще слегка шумело в голове, однако он старался по возможности связно отвечать на все вопросы, которые задавал ему Путята. Встреча имела место не в Заседательной палате, где царь обычно устраивал широкие совещания и приемы, а в небольшой скромно обставленной горнице, служившей Путяте чем-то вроде рабочего помещения. Беседа проходила за небольшим отдельно стоящим столиком, и собеседники сидели буквально глаза в глаза друг к другу.

— Сдается мне, князь, что-то тебя гнетет и тревожит, — вдруг сказал Путята, когда все предметы обсуждения были исчерпаны, и градоначальник, лишенный возможности то и дело заглядывать в свои записи, должен был маяться под проницательным немигающим взглядом Государя.

— Ну, может, чего и гнетет, — пробурчал Длиннорукий, — да это дело домашнее, а у тебя, Государь-батюшка, и без того забот по горло.

— А ты все же расскажи, — царь глянул на градоначальника вдруг потеплевшими глазами. — Может, вместе чего надумаем. Сам знаешь: одна голова хорошо, а две — еще лучше. Особенно такие, как наши с тобой.

— Ну что ты, Государь, где уж моей глупой голове с твоею равняться, — возразил князь, который однако же был весьма тронут этой незатейливой лестью. — А горе у меня такое — Петрович сбежал.

— Ай-яй-яй, как нехорошо, — нахмурился Путята. — А может быть, он оттого сбежал, что ты с ним дурно обращался?

— Да что ты, царь-батюшка, это я-то дурно обращался? — в избытке чувств всплеснул князь короткими толстыми руками. — Лучше, чем к родному брату, относился! И на приличную должность пристроил, и в еде никогда не отказывал, и в одежде!..

— А отчего ж твой Петрович всегда в лохмотьях щеголял? — не без некоторого ехидства спросил Путята.

— Это он сам! — вспылил Длиннорукий. — Я ему свои лучшие старые наряды предлагал, а он ни в какую — мол, так я привык, и все тут. Ну еще бы — столько лет в лесах разбойничал… А ну как опять на большую дорогу сбежал? — вдруг смекнул Длиннорукий. — А что, с него станется. Верно говорят: сколько волка ни корми, а он в лес глядит!

— Верно говорят, ох верно, — сочувственно поддакнул Путята. — Но будем все же надеяться на лучшее. Ну, погуляет и вернется.

— Да куда он вернется, — все более распалялся Длиннорукий, — когда он меня обокрал!

— А вот это уж и вовсе нехорошо, — скорбно покачал головой царь. — Что сбежал, это еще пол беды, а ежели обокрал, то придется разыскать и в острог препроводить. И много ли у тебя добра пропало?

— Не знаю, не проверял, — буркнул градоначальник. — Но что-нибудь стянул, уж не без этого, я его знаю!

Царь пристально глянул на князя Длиннорукого:

— А у тебя, выходит, немалые богатства дома заначены, коли есть, что стянуть…

— Да что ты, царь-батюшка, нету ничего! — возопил князь. — Беден я, аки мышь церковная, тридцать лет верой-правдой служу, и ни полушки себе не взял!..

Трудно сказать, до чего еще договорились бы два государственных мужа, но тут в горницу заглянул чернобородый дьяк:

— Государь, в Заседательной палате все уж собрались, одного тебя дожидаются.

— Ну, пускай малость еще погодят, — откликнулся Путята. — Ступай покамест, а я следом. И ты, княже, ступай в палату, скажешь остальным, что я скоро приду.

И уже когда Длиннорукий был в дверях, Путята его окликнул:

— Постой, и как это я забыл — я ж сам призвал твоего Петровича на ответственное задание.

Лихая тройка несла карету по уже знакомой нашим путешественникам дороге, ведущей в Белую Пущу и далее в Новую Ютландию. Но на сей раз их путь лежал не столь далеко — к Загородному царскому терему, до которого езды было около часу. Лошадьми правил малоприметный мужичонка в стареньком потертом тулупе, и лишь очень немногие в Царь-Городе знали его как колдуна Чумичку.

Дубов и его спутники — Чаликова, Серапионыч и Васятка — больше помалкивали, глядя через узкие окошки на проплывающие мимо луга, сменяющиеся перелесками. Чем дальше, тем реже попадались возделанные поля, а лес становился все гуще и дремучее. В присутствии Соловья Петровича никому не хотелось говорить о целях поездки, а уж тем более — о личном. Сам же Петрович как бы и не чувствовал напряженности и разливался соловьем:

— Вот вы, я вижу, люди небогатые, по-своему даже трудящие, а служите богатеям, грабителям бедного люда. Ездите в ихних повозках, жрете ихнюю еду и берете от них деньги, заработанные кровию и потом наших бедных крестьян!

Его попутчики не особо внимательно прислушивались к этим разглагольствованиям, думая больше о своем, лишь Чаликова в конце концов не выдержала:

— Но ведь вы же, Петрович, сами служите Государю, а он вовсе не бедный человек, а такой же грабитель, как и все остальные.

Дубов укоризненно покачал головой — этого Чаликовой говорить не следовало, учитывая вздорный нрав Соловья: при любой попытке перечить себе он тут же, что называется, срывался с цепи, начинал визжать и размахивать ржавыми ножами, которые носил под лохмотьями как память о былых разбойничьих похождениях.

Однако на сей раз Надеждины возражения он воспринял спокойно:

— Верно говоришь, красавица. Цари да князья — они и есть первые мироеды и угнетатели. А вот Путята — он вовсе не таков. Он мне все объяснил!

Последние слова Петрович произнес с таким важным видом, будто хотел сказать: «Это наша тайна — моя и Путяты».

— Он мне так и сказал, — с не меньшей важностью продолжал Петрович, — что вся страна сверху донизу отравлена ложью, воровством и мздоимством и что настала последняя пора все менять, покудова не поздно. А с кем? — спросил меня Путята и сам же ответил: С теми немногими честными и порядочными людьми, которые еще сохранились в нашей стране. И один из них — ты!.. То есть я, — скромно пояснил Петрович. — И еще он сказал, что вы едете на поиски клада, и что люди вы вроде бы как честные, но кто знает — не соблазнитесь ли чужим добром, коли чего найдете. И ты, Петрович, должен за ними приглядеть, потому как в тебе я уверен куда больше, чем в них. А богатств никак нельзя упускать, ибо они, сказал мне царь, назначены на облегчение тяжкой участи бедного люда!

— Что, так и сказал? — недоверчиво переспросил Васятка.

— Так и сказал, — запальчиво выкрикнул Петрович. — Чтобы простому народу лучше жилось! Он хоть и царь, а мужик что надо. Извини, говорит, Петрович, что не угощаю и чарку не наливаю — у меня у самого кусок в горло не лезет, когда наш народ голодает!

— Нет-нет, он так и сказал, что мы едем за кладом? — уточнил Дубов. — И что вы должны за нами сле… приглядывать?

Петрович несколько смутился — увлекшись проповедью всеобщего равенства, он явно сказал что-то лишнее. И, злясь даже не столько на своих слушателей, сколько на себя самого, возвысил голос почти до визга:

— Да, так и сказал! И еще много чего сказал, а чего сказал — того я вам не скажу!

— Ну и не надо, — нарочито равнодушно промолвила Надя. Вообще-то она надеялась, что Петрович продолжит свое страстное выступление и проговорится еще о чем-нибудь. Но Петрович замолк — видимо, счел, что ему, защитнику всех бедных и угнетенных, доверенному лицу самого царя Путяты, не пристало тратить свое красноречие на таких ничтожных людишек.

И как раз в этот миг карета стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.

— Ну что там такое? — недовольно пробурчал Петрович.

— Уж не ваши ли бывшие соратнички? — не удержалась Надя от маленькой подколки. Петрович лишь презрительно фыркнул — настолько он был выше всего этого.

— Да нет, похоже, небольшая пробка, — заметил Серапионыч, глянув в окошко.

Действительно, дорога в этом месте была очень узкой, даже две крестьянские телеги протиснулись бы с трудом, а навстречу ехала почти столь же громоздкая карета, разве что более пошарпанная. Сей экипаж, запряженный парой лошадок, остановился за несколько шагов от кареты Рыжего, и пока два возницы обсуждали, как им лучше разъехаться, кони из обеих упряжек приглядывались и принюхивались друг к другу.

— Давайте выйдем наружу, — сказал Васятка. — А то при таких разъездах и перевернуться недолго…

С этим предложением согласились все. Последним с крайне недовольным видом карету покинул Петрович, не забыв прихватить и «дипкурьерский» мешок, который не отпускал от себя ни на миг.

Надя внимательно разглядывала встречную карету, а точнее — замысловатую эмблему, украшавшую дверь. При некоторой доле воображения ее можно было бы счесть похожей как на советскую, так и на пиратскую символику, только вместо скрещенных костей (или серпа и молота) на дверце кареты были изображены два меча. Роль звезды (черепа) выполнял крупный гриб, по очертаниям напоминавший мухомор. Сомнений не оставалось — такой герб мог принадлежать только рыцарю из Новой Ютландии, или Мухоморья, как иногда называли маленькое, но гордое королевство из-за обилия на его болотах этих грибов, ярких и красивых, однако совершенно несъедобных.

Надя подумала, что, может быть, карета принадлежит кому-то из ее знакомых — в прошлогоднее пребывание в Новой Ютландии ей довелось немало пообщаться с доблестными рыцарями. Более того, именно она, Надежда Чаликова, нашла нужные слова, дабы поднять рыцарей на борьбу со ставленниками Белой Пущи, свергнувшими законного короля Александра. Василий Дубов в тот раз также выполнял ответственную и нужную работу в Новой Ютландии, хотя собственно с рыцарями соприкасался в меньшей степени.

Дверца распахнулась, и из кареты вылез человек в потертом камзоле. Надежда его тут же узнала — то был рыцарь, которого в Мухоморье все почтительно величали доном Альфонсо.

Приподняв щегольски изогнутую шляпу с ярким пером, дон Альфонсо легким поклоном приветствовал наших путешественников, которые ответили ему тем же, кроме разве что Петровича, еще крепче вцепившегося в свой мешок. А узнав Надежду, дон Альфонсо благоговейно опустился на одно колено и с огромным почтением поцеловал ей край платья.

— Да полноте, дон Альфонсо, к чему такие китайские церемонии, — стала его поднимать Надя, одновременно и смущенная, и польщенная. — Давайте лучше я вас познакомлю. Этот почтеннейший господин — доблестный рыцарь дон Альфонсо из Мухомо… то есть из Новой Ютландии. А это мои друзья…

И Чаликова стала представлять рыцарю каждого из своих спутников — Дубова, Серапионыча, Васятку… Лишь Петрович не захотел подать руки дону Альфонсо — он продолжал стоять в сторонке, исподлобья поглядывая на подозрительного чужестранца.

Когда дошел черед Василия Дубова, дон Альфонсо обрадовался необычайно:

— Как, вы и есть тот самый боярин Василий! Нет-нет, не скромничайте, мы-то прекрасно знаем обо всех ваших славных подвигах. Еще бы — наш стихотворец господин Грендель уже воспел их в своей новой поэме! Знал бы я, что встречу вас, непременно захватил бы список, но поверьте — поэма столь же звучная, сколь и правдивая.

Увидев, что Василий совсем смешался от бурного «поэтического» внимания к своей скромной особе, Надежда перевела разговор:

— Скажите, дон Альфонсо, а как поживает ваш король, Его Величество Александр? И что его молодая супруга?

— Ее Величество Катерина недавно счастливо разрешилась от бремени девочкой, — не без гордости за свою королеву сообщил дон Альфонсо. — И знаете, как ее нарекли? В вашу честь — Надеждой!

Тут уж пришел черед смутиться Чаликовой. А Дубову — менять предмет разговора:

— Куда путь держите, почтеннейший дон Альфонсо?

— Да не так уж далеко, в… — Тут дон Альфонсо произнес какое-то мудреное название, мало что говорившее и Дубову, и Чаликовой, и Серапионычу.

— И собираетесь ехать через Царь-Город? — спросила Надежда.

— А как же иначе? — удивился славный рыцарь. — Тем более, что это самый ближний путь.

— Боюсь вас огорчить, дорогой дон Альфонсо, но думаю, что лучше бы вам через Царь-Город не ехать, — заметил Дубов. — Теперь там отчего-то вашего брата ново-ютландского рыцаря не больно жалуют.

— Да, это так, — подтвердила Чаликова. — Не удивлюсь даже, если законопослушные горожане забросают вас каменьями при полном попустительстве властей.

— Почему вы так думаете? — удивился дон Альфонсо. Вместо ответа Надя извлекла из сумочки диктофон:

— С помощью этого чудесного устройства я записала некоторые выступления на открытии водопровода.

Наугад перемотав пленку назад, Надежда нажала кнопку. Из чудо-коробочки раздался невзрачный голосок царя Путяты:

«…И я, и мой народ с глубоким уважением относимся к Ново-Ютландскому королю и его государству. Однако есть еще некоторые рыцари, которые тщатся отвратить наших людей от стародавних обычаев, дабы приобщить к своему образу жизни, глубоко чуждому для нашего народа. — Путята неожиданно возвысил голос: — Так вот что я вам скажу — не получится, господа хорошие!»

Последние слова оказались заглушены рукоплесканиями и одобрительными выкриками, а когда они смолкли, голос Путяты поспешно проговорил:

«Но, господа, я вовсе не хочу валить всех рыцарей в одну кучу — большинство из них достойнейшие люди, не говоря уж о короле Александре, которого я искренне чту».

Разумеется, эти слова, произнесенные почти скороговоркой, публика встретила более чем сдержанно.

— Очень мило, ничего не скажешь, — натянуто усмехнулся дон Альфонсо. Между тем Чаликова прокрутила пленку немного вперед.

— А теперь будет еще милее, — пояснила она и вновь нажала кнопку.

«Эти Ново-Ютландские разбойники пьют кровушку наших невинных младенцев, — истошно визжал высокий резкий голос. — И если мы не перебьем всех рыцарей к такой-то матери, то скоро сделаемся их невольниками, а наши жены и дочери — ихней подстилкой. Или даже не ихней, а их слуг, их конюхов и, прости господи, лошадей!».

«Да что рыцари, — то ли вторил, то ли возражал ему другой оратор. — Их-то и распознать недолгое дело. Куда опаснее другое — наши с вами соотечественники, у кого в роду были рыцари и прочие инородцы. Днем они ничем не отличаются от нас, а по ночам поджигают наши терема, наводят смерть на наших лучших людей и молятся своим поганым идолам в своих потаенных мечетях и синагогах!»

«Смерть убивцам!» — возбужденно ревела толпа. Даже в записи все это казалось какой-то невероятной дикостью, а ведь Надя с Василием не далее как вчера все это слышали и видели воочию.

Только теперь Надежда поняла, что же ее более всего удивило и возмутило: то, что царь Путята весьма благосклонно внимал подстрекательским речам и не предпринимал ни малейшей попытки хотя бы как-то их сгладить.

— Это мне напоминает «пятиминутки ненависти» из Оруэлла, — шепнул ей Дубов.

— А по-моему, самый настоящий фашизм! — не выдержала Надя. Тем временем голос ретивого патриота, все более возбуждаясь, продолжал:

«Куда смотрит наш Тайный приказ? Он должен выявить всех царь-городцев, у кого среди пращуров до седьмого колена был хоть один инородец, и поганой метлой вымести их всех из нашей славной столицы за десятую версту, чтобы и духу их не осталось! А то мы сами этим займемся — мало не покажется!»

«А что! Займемся! — послышались задорные выкрики из толпы. — Наше дело правое!».

Надя выключила диктофон:

— Ну и дальше все то же самое, с незначительными вариациями. Так что, дорогой дон Альфонсо, решайте сами — заезжать вам в столицу, или нет.

По счастью, дон Альфонсо принадлежал к числу наиболее рассудительных ново-ютландских рыцарей. Другой на его месте, услышав о том, что его ждет в Царь-Городе, напротив, очертя голову ринулся бы навстречу опасностям. Дон же Альфонсо призадумался:

— Да уж, вот ведь незадача. Но не возвращаться же теперь восвояси?

Увы, познания Дубова и его спутников в географии параллельного мира ограничивались Царь-Городом, Новой Мангазеей, ну разве еще Белой Пущей и Новой Ютландией. К счастью, с ними был Васятка:

— А-а, ну вам, дон Альфонсо, надобно теперь повернуть назад, через несколько верст за Боровихой есть поворот налево — это и будет дорога, другим концом выходящая на Мангазейский тракт. А уж из Новой Мангазеи куда угодно добраться можно, даже в объезд Царь-Города.

— И то верно, — подхватил Серапионыч. — Лишний день пути, зато невредимы останетесь.

— Что ж, вы правы, так и сделаю, — великодушно дал себя уговорить дон Альфонсо. — Боюсь только, здесь не очень-то развернешься…

Но и это затруднение решилось быстро — Чумичка что-то вполголоса проговорил и сделал резкое движение рукой сверху вниз, отчего и карета дона Альфонсо, и лошади, и даже кучер сразу же уменьшились вдвое. А когда рыцарский экипаж без особого труда развернулся, Чумичка таким же движением, но уже снизу вверх, вернул его в прежние размеры.

— Вот это да! — только и мог проговорить дон Альфонсо.

— Да ничего особенного, — пробурчал Чумичка. — Самое простое колдовство, и все.

— Простое для тех, кто умеет, — уточнил дон Альфонсо. — Друзья мои, раз уж нам суждено часть пути проехать вместе, то не согласитесь ли вы составить мне общество, перейдя в мою карету?

Друзья тут же согласились, лишь Васятка вызвался остаться в карете Рыжего:

— Надо ж приглядеть за Петровичем — как бы он со злости чего не натворил…

Для того, чтобы понять, что Петрович испытывал именно чувство злости, вовсе не нужно было обладать Васяткиной проницательностью или дубовской дедукцией — все чувства были словно бы написаны у Петровича на лице.

Подойдя к Чумичке, Василий негромко спросил:

— Признайся, Чумичка, этот фокус с лошадьми ты проделал с помощью чудо-стекла?

Колдун скупо усмехнулся:

— Такие пустяки знающему человеку и без стекла проделать — пара пустяков. А стекло, оно всегда при мне. — И Чумичка многозначительно похлопал себя по груди — где-то там, во внутренних карманах тулупа, хранилось «чудо-стекло», как они с Дубовым называли магический кристалл (или, точнее, его половину), который в прошлом году попал в руки Чумички при весьма драматических обстоятельствах. Это произошло, когда людоед Херклафф, прежний владелец кристалла, обронил его во время бегства из замка Ново-Ютландского короля Александра. Правда, в отличие от чародея-людоеда, Чумичка имел весьма отдаленное представление о том, как следует обращаться с магическим кристаллом, и Надя с Василием были свидетелями, как Чумичка путем проб и ошибок пытался освоить волшебные силы кристалла — хотя и с переменным успехом.

— Я немного разобрался в том, как он действует, — добавил Чумичка, вскакивая на свое кучерское место. — Хотя все равно, неясного в сто раз больше…

Вскоре оба экипажа катились по дороге: впереди карета дона Альфонсо, а позади — почти опустевшая карета Рыжего. Вызвавшись сопровождать Петровича, Васятка надеялся еще кое-что выудить из навязанного попутчика. Для начала он, словно бы продолжая прерванный разговор, спокойно заметил:

— Вот вы говорите, Петрович, будто Путята — не такой, как все. Честный человек, а не грабитель и мироед. А какая же тогда корысть была мироеду и грабителю Дормидонту ставить его царем заместо себя?

Столь простое логическое построение оказалось Петровичу явно не по зубам. А следовательно, и не по нраву. И хоть он пребывал в самом мрачном расположении духа, без ответа подобное замечание оставить никак не мог:

— Ты меня, парень, зря не путай. Я знаю, что говорю. А я говорю одно — мироедов и угнетателей трудового народа грабил и грабить буду! А ежели кто противу них, то таковым народным благодетелям я завсегда пойду в пособники.

— Но вот ведь Путята собирается отыскать сокровища царя Степана, — не отступался Васятка, — а те сокровища были награблены у трудового люда в Новой Мангазее. Ну не верю я, что злато, обагренное кровью, может кого-то осчастливить!

— Чушь собачья! — топнул Петрович ножкой по не очень прочному полу. — Что с того, что с кровью, зато теперь послужат доброму делу. И ежели кто из твоих приятелей хоть малую толику утаит, то пеняйте на себя — не токмо грабить буду, но и убивать на месте! — Петровича «несло», он уж и сам не особо соображал, что говорит. Но остановиться не мог. — За народное добро, пограбленное у народа, любому глотку перегрызу, так и знайте! Лично царю обо всем доложу, он мне доверяет. Одному мне, — с гордостью стукнул Петрович себя в грудь. — А эти, они все мелкие ворюги, что угодно готовы стянуть. Не выйдет, господа хорошие!..

Петрович продолжал разоряться, а Васятка слушал и каждое слово мотал на ус, хотя усов по молодости лет еще не носил. По всему выходило, что Петрович, даже если в запале чего и приврал, все-таки был подотчетен напрямую самому царю Путяте. Единственное, что не очень укладывалось в светлой голове Васятки — неужели Путята не мог для столь ответственного задания найти кого-то поумнее? Объяснение напрашивалось одно — при выборе между честным дураком и человеком умным, но «себе на уме», Государь отдал предпочтение первому.

На утренней службе в храме Всех Святых народу было не очень много. И хоть на отца Александра из-за отсутствия его юного помощника ложилась большая, чем обычно, нагрузка, он сразу приметил двоих незнакомцев, одетых в чиновничьи кафтаны. Правда, на одном из них кафтан сидел как-то мешковато, и креститься он норовил то не той рукой, то не в том направлении, и второму чиновнику приходилось его незаметно толкать в бок и что-то шептать на ухо. Первый чиновник испуганно переменял руку, правильно складывал пальцы, но потом снова путался, и все начиналось сначала. Словом, чувствовалось, что они явились в церковь не помолиться, а с какими-то другими намерениями.

Сразу по окончании службы они подошли к отцу Александру.

— Чем могу служить, господа? — вежливо спросил священник. Он сразу понял, что обращение наподобие «чада мои» в данном случае было бы не совсем к месту.

— Мы из градоуправления, — ответил тот чиновник, что все время наставлял своего товарища в церковных обрядах. — Меня зовут Нестор Кириллович, а моего помощника…

— Порфирий, — поспешно представился помощник, почувствовав замешательство начальника. — Можно без отчества.

— Ну что ж, прошу пожаловать ко мне в покои, — гостеприимно предложил отец Александр.

Пока священник вел гостей в ту часть церковного здания, где квартировался вместе с Васяткой, Порфирий так внимательно приглядывался ко всем дверям и стенам, будто хотел увидать, что за ними скрыто. Впрочем, подобная наблюдательность скоро объяснилась, и очень просто.

— Батюшка, мы к вам явились с немаловажным делом, — сказал Нестор Кириллович, когда хозяин и гости уселись кто где в небольшой, но довольно уютной горнице отца Александра. — Ваша церковь давно не чинена, и настала пора ее подновить.

— А то ежели запустить, то потом еще дороже выйдет, — добавил Порфирий.

— Понятно, — улыбнулся в бороду отец Александр. — Это дело хорошее, богоугодное. Очень рад, что у городского начальства наконец-то дошли руки и до нашего захолустья. Как я понял, вы хотите осмотреть храм и составить смету? Постойте, давайте сперва чайку выпьем, а потом уж и приступим.

— Нет-нет, приступим сразу, — решительно заявил Порфирий, заметив, что его начальник уже готов поддаться уговорам хлебосольного хозяина. — А то нам еще десяток мест нужно осмотреть… То есть обойти.

— Служба есть служба, — согласился отец Александр. — В таком случае, прошу за мной.

Обход помещений много времени не занял — чуть более часа. Чувствовалось, что господа чиновники обладали в этом деле немалым опытом, особенно Порфирий. Он безошибочно находил всякие темные закоулочки и внимательно их осматривал, сообщая о разных неполадках вроде трещинок в стене и разошедшихся половиц, а Нестор Кириллович добросовестно все записывал, макая перо в чернильницу, подвешенную на цепочке поверх кафтана, и при этом умудряясь не запачкаться.

Пока Нестор Кириллович заносил данные в опись предстоящих работ, Порфирий успевал поговорить с отцом Александром, который по просьбе чиновников отпирал всякие кладовки, чуланы и прочие подсобные помещения. Правда, непринужденная беседа Порфирия и отца Александра чем далее, тем более походила на допрос последнего первым. Порфирия занимало все — и много ли в церкви прихожан, и как обстоит дело с пожертвованиями, и не докучают ли соседи. Отец Александр, как мог, удовлетворял неуемное любопытство должностного лица и насторожился лишь при очередном вопросе:

— Тут вот у вас, батюшка, прислуживал такой молодой мальчонка, а нынче я его не вижу. Что он, прихворнул?

— Нет, слава Всевышнему, здоров. Просто я ему сегодня дал выходной, — ответил отец Александр. — А что, это имеет отношение к починке храма?

— Нет-нет, ни малейшего, — заверил Порфирий. — А скажите, погреб у вас есть?

— Есть и погреб, — сказал священник. — Вы и туда собираетесь залазить?

— Непременно, — подтвердил Порфирий.

— Обычно все неполадки именно из погреба и начинаются, — поддержал своего подчиненного Нестор Кириллович.

— Ну что ж, коли так, то добро пожаловать в подвал, — гостеприимно предложил отец Александр.

Когда Нестор Кириллович и Порфирий наконец-то покинули храм, оставив по мелкой монетке «на общую свечу», отец Александр присел прямо на нижнюю ступеньку паперти и негромко проговорил:

— А они, видать, не дураки. Хорошо, что мы успели переправить Ярослава в надежное место. Хотя в наше время самое надежное место — на кладбище…

Журналистка Надежда Чаликова оставалась журналисткой даже здесь, в параллельном мире. В отличие от так называемых «журналюг», более вдохновляющихся всякого рода «грязным бельем», Надя всегда старалась докопаться до истины, что, конечно, не препятствовало ей так или иначе проявлять свое отношение к происходящему. И поэтому теперь, оказавшись в одной карете с доном Альфонсо, она добросовестно пыталась выяснить, что же за черная тень пролегла между Кислоярским царством и Новой Ютландией — версия о первом попавшемся под руку «образе врага» Чаликову удовлетворяла не до конца. Журналистским чутьем она ощущала, что тут непременно должно было скрываться что-то еще.

Дон Альфонсо добросовестно пытался удовлетворить любопытство своей попутчицы, но и он никак не мог вспомнить ничего, что могло бы омрачить отношения двух государств и настроить кислоярцев против Ново-Ютландского королевства:

— Насколько мне известно, больших разногласий у нас никогда не бывало. Знаю, что король Александр несколько раз бывал в гостях у царя Дормидонта, а Дормидонт как-то приезжал к Александру и остался весьма доволен оказанным приемом.

— Но, может быть, Его Величество Александр пытался навязать ему ваш образ жизни, ваши верования? — спросила Надя, имея в виду выступления на открытии водопровода.

— Какие глупости! — возмутился дон Альфонсо. — Да, мы живем по-своему, иначе, но ни Александр, ни рыцари, даже самые вздорные, никогда и не думали что-то навязывать соседям!

— А может быть, тут дело в Путяте? — вдруг разомкнул уста Василий, который больше молчал, внимательно слушая разговор Нади с доном Альфонсо.

— Как вы сказали — Путята? — насторожился дон Альфонсо.

— Ну да, Путята, — подтвердил Дубов. — Новый Кислоярский царь, вместо Дормидонта.

Дон Альфредо, казалось, что-то усиленно вспоминал:

— Да-да, конечно же, Путята. А вы случаем не помните, каково его родовое прозвание?

Надежда и Василий переглянулись — родового прозвания нового царя они не знали. Или даже считали, что Путята — это и есть фамилия, а не имя.

— Помнится, наш друг господин Рыжий сказывал, будто бы царь Путята принадлежит к старинному, но обедневшему роду князей Чекушкиных, — припомнил Серапионыч. Он, как и Дубов, тоже весь путь помалкивал, предоставив Надежде «интервьюировать» славного рыцаря.

— Ну, тогда я, кажется, понимаю, в чем дело… — как бы про себя произнес дон Альфонсо.

— И в чем же? — не отступалась Надя.

— Да ну что старое ворошить, — махнул рукой дон Альфонсо. — А впрочем, извольте. Лет этак десять, или даже чуть больше тому назад из Царь-Города в Новую Ютландию сбежал один высокопоставленный вельможа. По его собственным словам, гонимый за правду, но позже выяснилось — за казнокрадство и мздоимство. Вскоре на его поимку был отряжен некто Путята, и как раз-таки из рода князей Чекушкиных. Якобы по заданию Сыскного приказа. А гонимый за правду мздоимец нашел прибежище в замке славного рыцаря Флориана — да вы, Надежда, его хорошо помните. Путята же, узнав об этом, сразу отправился в замок Флориана, однако не пошел к хозяину, а стал выспрашивать прислугу — повара, горничную, конюха: дескать, давно ли гость тут живет, да какие у него привычки, что он кушает и с кем встречается.

— Ну и что тут предосудительного? — удивился Дубов. — Сбор информации — неотъемлемая часть следственных действий.

— Я то же самое потом говорил Флориану, — подхватил дон Альфонсо, — да разве ему растолкуешь! Ежели, говорит, он прибыл с честными намерениями, то должен был придти ко мне и все рассказать, как есть. И если бы доказал, что мой гость — и впрямь мздоимец и вор, то я и поступил бы по справедливости. А высматривать, выспрашивать да выведывать — недостойное занятие. Я еще понял бы, если бы этим занимался обычный простолюдин, но уж со званием князя такие поступки вовсе несовместимы… — Дон Альфонсо вздохнул. — Путяте еще повезло, что ему попался Флориан, тот его просто выставил из своего замка и все, а другой бы и поколотил напоследок.

— Это скорее вашему королевству повезло, что не поколотил, — отметила Надя. — А то бы теперь господ рыцарей в Царь-Городе еще не так шпыняли…

— Ну да ладно, бог с ним, с Путятой. Вы-то куда путь держите? — спросил дон Альфонсо. — Уж не в Белую ли Пущу?

— Да нет, малость поближе, — ответил Василий. — В Загородный царский терем. Совсем скоро будет поворот направо, там вы нас и высадите.

— Ну, зачем же высаживать? — возразил дон Альфонсо. — Давайте уж до самого места довезу.

Карета замедлила ход и остановилась перед самым перекрестком — тракт пересекала проселочная дорога, причем справа она была более-менее ухожена, а слева — ухаб на колдобине.

Дверь приоткрылась, и в карету заглянул возница:

— Хозяин, куда теперь — прямо или налево?

— Направо, — вместо хозяина ответила Надежда.

— А налево, стало быть, та дорога, что на Новую Мангазею? — спросил кучер.

— Нет-нет, как я понял, дорога на Мангазею чуть дальше, — сказал Дубов. — А эта ведет к деревеньке Боровиха.

Возница вскочил на козлы, и карета покатила к Терему. Вторая карета, ведомая Чумичкой, произвела тот же маневр.

— Любезнейший дон Альфонсо, а того казнокрада в конце концов поймали, или как? — спросил доктор Серапионыч.

— Вроде бы поймали, — не совсем уверенно ответил славный рыцарь. — После изгнания из Флориановского замка Путята уехал домой, и беглеца на время оставили в покое. Он гостил то у Флориана, то у других доблестных рыцарей, одно время даже у меня. Но говорил, что опасается оставаться в Новой Ютландии и хотел бы отправиться в другую страну, подальше от Царь-Города. И вот за несколько дней до отъезда он получил от короля Александра письмо, где тот приглашал изгнанника к себе на прощальный ужин и даже обещал прислать за ним свою карету. И действительно, в назначенный час подали карету, но до королевского дворца она так и не доехала — исчезла по дороге, будто в болото провалилась. Поначалу мы так и подумали, но когда Его Величество об этом услышал, то был изрядно изумлен — оказывается, в тот день он никого не приглашал и никакой кареты ни за кем не посылал. Потом уж я краем уха слышал, что этого беглеца судили в Царь-Городе и отправили в темницу.

— И вы полагаете, дон Альфонсо, что к его похищению каким-то боком причастен Путята? — с самым невинным видом спросил Дубов.

— Да ну что вы! — возмутился рыцарь. — Это уж было бы слишком: князь ни за что не станет опускаться до таких бесчестных деяний, достойных разве что разбойника с большой дороги. Да если бы я, или хоть любой другой из наших доблестных рыцарей, позволил себе что-то подобное, то его не то чтобы царем не поставили, а напротив — отлучили бы от рыцарского звания и окружили всеобщим презрением!

Тем временем карета подъезжала к Загородному терему. Видимо, здесь уже знали о прибытии гостей — ворота были открыты, и два стрельца-охранника отдали приветствие, подняв секиры. Карета остановилась на площадке, откуда уже виднелся крутой скат теремовской крыши. Правда, охрана была предупреждена о прибытии только одной кареты, и прямо перед лошадьми второго экипажа ворота закрылись. Вылезшие из кареты Дубов и его спутники, чего греха таить, не без некоторого злорадства наблюдали, как Петрович собачится с охранниками, требуя пропустить его — борца за права угнетенных и доверенное лицо самого царя Путяты. Если первому утверждению стрельцы еще как-то могли поверить, то признать в грязном оборванце Государева посланника они никак не желали. И лишь когда Петрович недвусмысленно полез за кухонными ножами, Надя сжалилась:

— Пропустите, он с нами!

Как только вторая карета наконец-то заняла свое законное место рядом с первой, один из охранников предложил:

— Хозяин ждет вас — не угодно ли пройти в терем? — И отдельно обратился к кучеру дона Альфонсо: — И вы тоже извольте пожаловать — в людской вам приготовят обед.

— Ступайте без меня. Я должен проверить сохранность мешка, — пробурчал Петрович.

Оставив царского соглядатая возле карет, гости последовали за стрельцом по ухоженной каменистой дорожке, которая вилась между живописных цветничков и растущих там и сям кустарников. Терем представлял собой двухэтажное здание, причем первый этаж был сложен из тяжелых булыжников и частично из кирпичей, а второй, в скате крыши — из почерневших бревен. Шагах в ста от левого угла терема отдельно стоял домик, сделанный из того же материала и в том же стиле, что первый этаж терема.

Почти сразу же за теремом темнел густой лес.

А с верхней ступени крыльца дорогих гостей уже приветствовал хозяин — бывший Кислоярский царь Дормидонт.

Анна Сергеевна и Каширский шли по Белопущенскому тракту и привычно перебранивались.

— Ну что вы там тащитесь, — прикрикивала Глухарева на своего нерадивого спутника, который то и дело останавливался и с умным видом что-то разглядывал на дороге.

— Смотрю, на месте ли следы, — безмятежно отвечал Каширский. — Возможно, карета в каком-то месте свернула, тогда и нам придется повернуть. — Однако, решив, что выразился слишком уж просто, «человек науки» уточнил: — Скорректировать вектор движения.

— Да куда тут свернешь, когда кругом один лес, — не унималась Анна Сергеевна. — Лучше бы соединились с вашим этим, как его, хрена собачьего, астралом, и узнали, куда они поехали!

— Ну, зачем всуе беспокоить астрал? — возразил Каширский. — Мы и без того знаем, что господин Дубов и его спутники в карете господина Рыжего отправились по данной дороге на поиски неких сокровищ. Не так ли?

— Ну, так, — подтвердила Анна Сергеевна.

— Дорога ведет в Белую Пущу, но вероятность, что они следуют туда, предельно минимальна, — продолжал Каширский.

— С чего это вы взяли?

— Анна Сергеевна, когда вы следили за домом Рыжего, вы заметили, чтобы в карету грузили много багажа?

— Да какое там! — фыркнула Глухарева. — Багажа вообще никакого. Я даже удивилась — едут пять человек, считая кучера, и ни барахла, ни жратвы!

— Вот именно, — подхватил Каширский. — Из этого следует, что едут они не столь далеко, да еще в такое место, где им не придется заботиться ни о ночлеге, ни о хлебе насущном. Разве это не логично?

— Уж не от Дубова ли вы логикой заразились? — злобно прошипела Анна Сергеевна. — Через астральные, блин, контакты…

— Вот потому-то я не вижу смысла спешить, — подытожил Каширский. — Далеко они не уедут, а поскольку вдоль данной дороги населенных пунктов не так уж много, то идентификация местонахождения наших подопечных — вопрос времени.

— Вопрос времени, — передразнила Анна Сергеевна. — А за это время они уже отыщут клад и смоются ко всем чертям!

— Ну, не думаю, — степенно возразил Каширский. — Если бы все было так просто, то Рыжий не стал бы приглашать экспертов, а сам отыскал сокровища.

— У вас на все готов ответ, — сварливо проговорила Анна Сергеевна. — А толку от вас… Надо было попросить Херклаффа — он бы живо узнал, куда они поехали, без вашего халявного астрала. Это ведь настоящий профессионал, не то что некоторые!

При этом Анна Сергеевна кинула столь выразительный взгляд на своего сообщника, что стало ясно, к кому она применила последние слова своей бурной тирады.

— Логично, — согласился Каширский. — Давайте свяжемся с Эдуардом Фридриховичем. Анна Сергеевна, у вас мобильник при себе, или позвоним с ближайшего почтамта?

Анна Сергеевна в ответ лишь злобно зашипела и резко прибавила шагу. Каширский едва за нею поспевал. Но не пройдя и десятка шагов, он резко остановился и чуть не припал к земле.

— Да что вы там, ногу подвернули? — недовольно прикрикнула Анна Сергеевна.

Каширский ничего не ответил, но извлек из-под одежды увеличительное стекло и стал внимательно разглядывать поверхность дороги.

— Осторожнее, Анна Сергеевна, не торопитесь, — попросил Каширский. — Тут очень странные следы. Я сказал бы, зловещие.

То, что здесь происходило нечто странное, а то и зловещее, Анна Сергеевна могла разглядеть и без оптики — на протяжении нескольких шагов вся дорога буквально была изборождена следами колес и лошадиных копыт.

— Что тут, Бородинская битва была, что ли? — брезгливо проговорила Глухарева.

— Бородинская не Бородинская, но, похоже, что-то было, — с видом знатока ответил Каширский. — Вот видите, здесь следы каретных колес и нескольких лошадей, дальше — «Бородинское побоище», а еще дальше — снова следы, но уже трех карет, а лошадей будто целый табун. И у одной довольно странные копытца, похожие на ослиные… — Каширский внимательно разглядел следы странных копыт и радостно констатировал: — А-а, так это же ваши туфельки!

— Какие у меня туфли, такие у вас мозги! — мрачно процедила Анна Сергеевна. — Ну и что все это значит?

— Вариантов объяснения может быть много, — с готовностью откликнулся Каширский. — Ясно одно — мы на верном пути!

— Это вам кто говорит — ваши анальные голоса? — скривилась Глухарева.

— Нет, интуиция ученого! — гордо ответствовал Каширский.

Дормидонт был непритворно рад приезду старых знакомцев и тут же повел их в обширную трапезную, где уже был накрыт стол.

— Нет-нет, дела подождут, — оживленно говорил бывший Кислоярский монарх, рассаживая гостей, — а сперва откушаем, что бог послал. Ты, боярин Владлен, садись рядом со мною, как самый дорогой мой гость. Шутка ли, — добавил Дормидонт, обращаясь к остальным, — пол века пил горькую, а пришел вот этот вот эскулап и за три дни отвадил от меня всякую, понимаешь, тягу к хмельному зелью!

Когда же Серапионыч попытался с приличествующими церемониями представить Дормидонту славного ново-ютландского рыцаря, бывший царь даже не дал доктору этого сделать:

— Ба, да вы же… Вы же Альфонсо! Вот уж, право, не ожидал. Постойте, когда ж мы с вами виделись? Ну да, тому назад лет тридцать. Я ж тогда еще только царевичем был и приезжал в гости к вашему королю Александру. Хотя нет, и Александр тогда еще никаким королем не был. А вас помню — разбитной такой были парнишка и состояли при… Погодите, при ком же — при короле Иезекииле или при его наследнике Александре?

— Кажется, при наследнике, — улыбнулся дон Альфонсо, весьма тронутый тем, что Дормидонт его до сих пор помнит.

— Ну, за встречу! — провозгласил Дормидонт. — Простите великодушно, себе не наливаю — отверзлась моя душа от сей отравы.

Все выпили наливки, один царь — кваса.

— Удивляясь вашей памяти, Государь, — заметил Дубов. — Я хоть и молодой еще, и по профессии вроде бы должен все помнить, а вот ведь порой забываю, с кем еще неделю назад встречался, а вы — видели человека тридцать лет назад, и надо же, узнали!

Царь от всей души расхохотался:

— Что ж вы думаете — раз я до седины дожил, так уж и всякую память потерял? Я могу забыть про вчерашнее, а что пол века назад было — все помню. Так выпьем же за то, чтобы лучшие воспоминания младых лет согревали нас до конца дней!

И с этими словами Дормидонт собственноручно разлил по чаркам искристое вино из жбана, стоявшего посреди стола. Ради такого случая он даже плеснул себе чуть-чуть на донышко.

— Хорошее винцо, — одобрил Дормидонт, — передайте, дон Альфонсо, благодарность Его Величеству Александру, но попросите, чтобы больше не присылал. А то, понимаешь, не удержусь и снова запью. А на что мне это теперь нужно? Живи себе да радуйся!

И хоть говорил Дормидонт весело, оживленно, однако Чаликова уловила во взгляде бывшего царя такую неизбывную тоску, что у нее невольно сжалось сердце. Это сейчас, при гостях он так бодрится, подумалось Надежде, а что он чувствует, о чем думает в долгие дни и ночи одиночества и бездействия?

— Ну я ж говорю — не жизнь, а сплошная радость, — продолжал Дормидонт. — Днем рыбку в озере ловлю, грибы-ягоды в лесу собираю. По вечерам вот приохотился умные книжки читать, а то пока царствовал, некогда было. — Царь вздохнул. — Жаль, Танюшки поблизости нет. И раньше не слишком часто к батьке наведывалась, а теперь ее Рыжий и вовсе куда-то, понимаешь, сплавил. К тетке в гости, говорит. А чего она там потеряла?

— Ах да, кстати, мы ведь везем к вам весточку от Татьяны Дормидонтовны, — вспомнил Василий.

— А чего ж молчали-то? — оживился Дормидонт. — Давайте ее сюда!

— Да нет, письмо у Петровича, — сказал доктор. — Ну то есть у нашего, как бы это поприличнее сказать, сопровождающего.

— Чего-то он задерживается, — заметила Чаликова. — Уж не заблудился ли?

— Или высматривает, где бы чего стянуть, — проворчал молчавший доселе Чумичка.

— Стянуть? — изумился Дормидонт. — Я бы и сам рад чего стянуть, да нечего. Сами видите, по-простому живем. Разве что меня украсть можно, да кто на такое добро позарится?

И царь вновь захохотал, как показалось Наде — слегка натужно.

Тут из-за дверей раздался пронзительный визг:

— Да пропустите вы, засранцы, мне к самому нужно! Я царев посланник, а не какой-нибудь там!

Дверь распахнулась, и в трапезную, зацепившись дырявыми башмаками за порог, впал Петрович.

— Что, вот он-то и есть царский посланник? — несколько удивился Дормидонт при виде живописного отрепья, в котором щеголял бывший Соловей-Разбойник. — Ну, дает однако же Путята!

Имя нового царя прозвучало в первый раз со времени приезда гостей, и Наде показалось, что дружеская непринужденная обстановка словно бы оказалась нарушенной.

Тем временем царский засланец неспешно поднялся с пола и, подойдя к столу, протянул хозяину мешок, а сам, не дожидаясь приглашения, уселся за стол. Дормидонт слегка поморщился, но ничего не сказал, а молча вскрыл мешок. Запечатанный сверток с посланием от царевны он бережно положил рядом с собой, а стопку бумаг, перетянутых бечевкой, не глядя сунул слуге:

— Отнеси ко мне. А еще лучше — сразу в печку. — И пояснил: — Мне тут Путята присылает всякие отчеты о том, что в стране происходит, а я даже и не читаю. Так, просмотрю для порядка — старались же люди — и в сторону.

— Чего так? — удивился Серапионыч.

— А зачем? — пожал Дормидонт могучими плечами. — Все едино, теперь я ни на что повлиять не могу. Да и, по правде сказать, не хочу. А для чего зря себя расстраивать?

— Ну так ведь новости бывают не только плохие, но и хорошие, — возразил Василий.

— Хороших вестей у меня и тут хватает, — ответил царь. — Вот хоть на той неделе вот такую щучищу, понимаешь, словил. — И Дормидонт раздвинул руки, едва не смахнув все, что было на столе. — Скажу вам, рыбалка у нас тут — ого-го! Непременно свожу вас на пруд… Да знаю-знаю, вы сюда за каким-то делом прикатили, ну так что же с того? Дело делом, а и рыбная ловля — тоже дело. Вот вчера я тако-ого леща поймал!.. Или нет, еще больше.

— Как врач могу сказать, что вывих плечевого сустава — профессиональная травма всех настоящих рыболовов, — заметил Серапионыч.

— Это из-за того, что приходится удочку резко дергать? — предположила Надя.

— Да нет, из-за того, что рук не хватает улов показывать, — совершенно серьезно ответил доктор.

Все рассмеялись, и громче всех — Дормидонт. Один Петрович, имевший за плечами не самый приятный опыт общения с рыболовами, презрительно скривился.

Тут засобирался дон Альфонсо:

— Ваше Величество, благодарю вас за гостеприимство, но мне пора ехать.

— А чего так скоро? — с некоторым разочарованием сказал Дормидонт. — В кои-то веки свиделись, и нате вам пожалуйста — ехать пора.

— Дело в том, Государь, что путь я держу в… — дон Альфонсо еще раз произнес мудреное название, — и хотел бы засветло добраться до Новой Мангазеи, чтобы там заночевать.

— А при чем тут Мангазея? — удивился Дормидонт. — Ехали бы через Царь-Город — так чуть не вдвое ближе.

— Да вот друзья отсоветовали, — кивнул дон Альфонсо на Чаликову и Дубова. — Говорят, в Царь-Город нам, ново-ютландцам, лучше не соваться.

— Отчего же? — еще более изумился Дормидонт.

Ничего не поделаешь — пришлось Чаликовой вкратце пересказать то, что она слышала и видела на открытии водопровода. И хоть Надежда старалась не сгущать краски, а скорее даже наоборот, но по мере повествования лик бывшего царя все более мрачнел.

Зная лучше других нрав Дормидонта, Серапионыч ожидал бури, но тут, к счастью, в трапезной появился дон-Альфонсовский кучер:

— Простите, хозяин, но в путь отправляться никак нельзя — правое заднее колесо сломалось.

— Как же так, Максимилиан? — нахмурился дон Альфонсо. — Разве ты не проверял колеса, когда мы выезжали из дома?

— Такой вид, что его только что подпилили, — спокойно ответил Максимилиан. — Ума не приложу, кто бы мог это сделать?

— Тот, кто оставался возле карет, покамест нас повели в терем, — заметил Дубов.

Все взоры оборотились на Петровича, который по-прежнему сидел, развалившись на стуле, и цапал со стола всякие лакомые кусочки.

— Ну что вы на меня уставились? — заверещал Петрович. — На какого шута мне ваше колесо? Неча на других валить, коли свое добро беречь не умеете!

— А кто еще, как не вы, Петрович, — не удержался Васятка. — Я ж помню, какой вы злющий были, когда все пересели к дону Альфонсо.

— Да, я! — нимало не смущаясь, заявил Петрович. — А чего с такими цацкаться? Они нам всякие пакости делают, а мы им даже колесо подпилить не можем? — И, обернувшись к дону Альфонсо, Петрович скорчил мерзкую рожу и высунул язык.

И тут поднялся Дормидонт — медленно, но грозно.

— Дон Альфонсо — мой гость, — сдержанно проговорил Дормидонт. — И в моем доме я не потерплю никаких выходок. Вам понятно, господин Петрович, или как вас там?

Тут бы Петровичу помолчать, а еще лучше — признаться, что не по делу погорячился, но увы: когда его «несло», то остановиться было уже трудно, почти невозможно.

— "В моем доме", — передразнил он Дормидонта. — А что здесь твое? Это все награблено у трудового люда, а сам ты — такой же голодранец, как я!

Кулак Дормидонта с грохотом опустился на стол. Явственно звякнула посуда.

— Вон, — негромко проговорил царь. — Ступай на конюшню и скажи, что я велел тебя как следует высечь.

Петрович соскользнул со стула, попытался подняться, но, зацепившись за половичок, растянулся на полу.

— Вон!!! — рявкнул Дормидонт.

Петрович с трудом встал на четвереньки и как мог скоро пополз к выходу. Следом за ним тянулся след дурно пахнущей жидкости.

— Да, так что же с колесом будем делать? — как ни в чем не бывало спросил царь, задумчиво проводив Петровича взором. — Скажи, любезнейший Максимилиан, до Мангазеи оно, конечно, не доедет?

— Не доедет, Ваше Величество, — уныло подтвердил возница.

— А до Боровихи, пожалуй, доедет, — продолжал Дормидонт. — Вот что я вам посоветую, дон Альфонсо — поезжайте-ка вы к нашему кузнецу. Он такой у нас умелец, что любую неполадку, понимаешь, в два счета починит.

— Ну, тогда сразу же и поеду, — засобирался дон Альфонсо.

— И я с вами, коли не возражаете, — вызвался Дубов. — Всегда мечтал поглядеть на настоящую кузницу. Васятка, а ты как?

Васятка молча кивнул.

— Это вы хорошо придумали, — одобрил Дормидонт. — А то уехали бы, и только вас, понимаешь, и видели. А так еще вернетесь. Тогда уж и потолкуем, и былое вспомним.

Оставшись за столом втроем с хлебосольным хозяином и доктором Серапионычем, Надежда решила приступить собственно к сути дела.

— Ваше Величество, я давно увлекаюсь изучением всяких древних построек, — начала она как бы издалека, — а ваш терем кажется мне весьма редкостным сооружением. Не могли бы вы нам с доктором немного про него рассказать?

Однако Дормидонт сразу «раскусил» чаликовские маневры:

— А вы не крутите, сударыня, кругом да около — скажите сразу, чего узнать желаете. Что ведаю, ничего не утаю.

Надя вопросительно посмотрела на Серапионыча.

— Полагаю, Наденька, нам незачем что-либо скрывать от Государя, — заметил доктор. — А о том, для чего мы сюда прибыли, знает даже Петрович. Затем и отряжен — следить за нами.

— И очень хорошо, что теперь его здесь нету, — добавила Чаликова.

— Вообще-то мне, наверно, не следовало отсылать его на конюшню, — чуть помолчав, произнес Дормидонт. — А уж тем более сечь. Просто меня давно уже никто так бесстыдно не гневил… Да, так за каким делом бишь вы сюда приехали?

— Прежде всего мы были рады возможности повидать Ваше Величество, — поспешно, пока Надя не приступила к расспросам, сказал Серапионыч. — И лично для меня все дела и все задания — не более как удачный повод с вами повидаться.

— Да ладно уж тебе, эскулап, — пробурчал Дормидонт, хотя чувствовалось, что слова доктора пришлись ему по душе, потому что были искренни. — Это все присказки, а вы давайте ближе к делу.

— Суть дела в том, — решительно заговорила Надя, — что обнаружилась рукопись, из которой следует, что сокровища вашего предка, царя Степана, возможно, спрятаны где-то здесь. Или в самом тереме, или в его окрестностях. И вот для их-то поисков ваш зять господин Рыжий нас и пригласил.

— Какая еще рукопись? — изумился Дормидонт. — Какие сокровища?!

Чаликова достала из сумочки журналистский блокнот:

— Я тут вот кое-что переписала. Это письмо двухсотлетней давности, адресованное вашему пращуру царю Степану. Оно было случайно найдено в царь-городском древлехранилище, и кто-то решил, что там идет речь о сокровищах, которые он вывез из Новой Мангазеи. — Надя перелистнула несколько страниц и зачитала: «Докладаю тебе, батюшка Великий Царь, что поручение твое выполнил и привез искомое имущество в Боровиху, где и ожидаю тебя, дабы распорядиться оным по твоему, Государь, усмотрению и повелению. Засим поздравляю тебя со славной годовщиною твоего рождения и желаю прожить еще шесть десятков лет на радость себе и на благо народу нашему. Остаюсь, батюшка, твой верный и преданный холоп Митька Смурной».

— Да-а, весьма любопытно, — проговорил Дормидонт. — Но при чем тут, понимаешь, Степановские сокровища?

Надежда посмотрела на Серапионыча, как бы предоставляя ему продолжить рассказ. Доктор прокашлялся, зачем-то поправил на носу пенсне и привычно добавил в чай несколько капель из невзрачной на вид скляночки, которую неизменно держал во внутреннем кармане:

— По словам господина Рыжего, документ относится к моменту очень интересному с точки зрения истории. Хотя дата и не поставлена, однако можно понять, что письмо было написано в канун шестидесятилетия царя Степана. Как раз незадолго до этой знаменательной даты Степан вернулся из похода на Новую Мангазею, откуда привез немало всяких богатств, включая полупудовый алмаз, хотя лично я сомневаюсь, что такие в природе вообще встречаются. И вот незадача — как раз через несколько дней после торжественного празднования славной победы, совмещенного с не менее славным юбилеем, Государь внезапно занемог и еще через неделю скончался. Вот. А Димитрий Смурной был одним из ближайших поверенных царя Степана и выполнял его самые тайные поручения… Хотя вы, Государь, все это и без нас хорошо знаете.

— Знаю, конечно, как не знать, — кивнул царь. — Ну да ты, эскулап, все едино продолжай — складно говоришь.

— И вот сведущие люди рассудили, что царь Степан вполне мог поручить этому Митьке Смурному распорядиться трофеями, привезенными из Новой Мангазеи, — не без важности продолжал Серапионыч.

— То есть тайно перевезти сокровища в Боровиху, А затем он сам должен был туда прибыть, чтобы ими распорядиться, но не успел, так как заболел и вскоре скончался. — Доктор глянул на Чаликову. — Наденька, я ничего не напутал?

— Нет-нет, все верно. Сразу после похода была составлена подробная опись драгоценностей, однако ни одна вещь из этого списка так нигде и не «засветилась». Из чего следует, что сокровища до сих пор там и лежат, где их спрятали два века тому назад. То есть либо в Боровихе, либо где-то здесь, потому что Загородным или Царским Теремом это место начали называть около ста лет назад, а раньше звали Боровихой. Ну, так же, как и соседнюю деревню. Вот, собственно, и все. И на основании вышеизложенного мы должны будем искать сокровища в ваших краях.

— Пустое, — махнул рукой Дормидонт, который очень внимательно слушал рассказ Нади и Серапионыча. — Похоже, кое-кому уже просто делать, понимаешь, больше нечего.

— Государь, если под «кое-кем» вы подразумеваете Рыжего, то ему-то как раз есть, что делать, — почтительно возразил Серапионыч. — Но инициатива искать сокровища исходит отнюдь не от него. И ежели Василию Николаичу с его сыскными способностями не удастся раскрыть эту тайну, то сюда приедут совсем другие люди, станут ломать стены и потолки, перекопают всю землю, а то еще и начнут черпать воду из пруда…

— Поверьте, Ваше Величество, мы вам не угрожаем, — подхватила Надя, заметив, как помрачнело лицо Дормидонта, — но такова правда жизни. И ни вы, ни мы здесь ничего поделать не можем!

Царь не ответил, лишь поставил локти на стол и закрыл лицо широкими ладонями. Надя и Серапионыч с опаской переглядывались, не зная, чего ожидать.

Через несколько мгновений Дормидонт отнял ладони от лица, и доктор поразился — бывший монарх, который только что казался таким посвежевшим и помолодевшим, вновь выглядел тем смертельно усталым человеком, каким Серапионыч знавал его год назад.

— Спрашивайте, — сказал Дормидонт каким-то отчужденным голосом. — Что знаю, ничего не утаю.

— Тут вот нижняя часть терема сделана из камня, а верхняя из дерева, — приступила Надежда к расспросам, взяв на изготовье блокнот и авторучку. — Было ли так спроектировано с самого начала, или второй этаж достроили позже?

— Погодите, сразу и не вспомнишь… — Дормидонт ненадолго задумался и потом заговорил оживленно и по-деловому (Наде показалось — нарочито оживленно и по-деловому): — Значит, так. Степан собирался строить терем в три жилья, и все три каменные, но успел только самый низ. Он ведь вроде бы вообще собирался здесь проводить большую часть года, потому и строиться задумал основательно. А его наследник Феодор Степанович тут бывал изредка, наездами, ему хоромы были ни к чему, и он велел надстроить сверху только одно жилье, да и то деревянное.

— В деревянном жить и для здоровья пользительнее, — ввернул Серапионыч.

— Неужто? — чуть удивился Дормидонт. — Ну, тогда непременно велю опочивальню наверх перенести… И что еще вы хотели узнать?

Теперь задумалась Надежда. Ведь ей предстояло выведать, какие постройки и прочие сооружения были уже при жизни царя Степана, а какие появились после. Эти сведения должны были значительно сузить круг поисков.

Тут ее взор через окно упал на отдельно стоящий домик:

— Государь, а что у вас там?

— У меня — ничего, — откликнулся Дормидонт. — Пустой стоит. А раньше там, по правде сказать, много чего бывало. Дайте-ка припомнить. Ну вот хоть Федор Степанович, он устроил там что-то вроде домашней церкви — больно уж верующий был человек. А другой царь, не буду его имени называть, дело-то прошлое, до девок был шибко падок. Ну, в тереме-то не всегда удобно, вот он домик и приспособил. Правда, и до добра его такие похождения не довели, — вздохнул Дормидонт. — А дед мой, царь Никифор, тот и вовсе в чернокнижие ударился — поверите ли, друзья мои, из конского навоза вздумал золото добывать! Ну, в самом-то тереме такими опытами не очень-то займешься, дух уж больно крутой, вот он и нашел подходящее место. Но это еще что! Дядюшка мой, Иван Ильич, вздумал там огурцы солить, и вот однажды…

Надя с Серапионычем слушали рассказы Дормидонта о стародавних временах, не очень надеясь найти в них «рациональное зерно» к поискам сокровищ, но радуясь уж тому, что царь немного отвлекся от мрачных дум и выглядел не столь замотанным и усталым, как в начале этого неприятного разговора.

Все так же перебраниваясь, Анна Сергеевна и Каширский продолжали свой нелегкий путь. При этом «человек науки» то и дело останавливался и склонялся над копытно-колесными следами, выискивая все новые доказательства того, что идут они верным путем. Однако госпожа Глухарева относилась к следопытским изысканиям своего спутника без должного пиетета:

— Да что вы там, дьявол вас побери, опять отстаете? Так мы до вечера нидокудова не дойдем!

— Дойдем, Анна Сергеевна, дойдем, не беспокойтесь, — уверено отвечал Каширский, с сожалением отрываясь от следов и поспешая за Глухаревой. — Главное — не сбиться с пути, и пока мы следуем в соответствии с научными методами, все будет в порядке!

— Дай вам волю, так вы со своими идиотскими методами в трех елках заблудитесь, — не унималась Анна Сергеевна, — а потом скажете, что ставили научный экскремент!

Вскоре показался перекресток — дорогу пересекала другая, более узкая, и следы явственно указывали, что и обе кареты, и все лошади, сколько бы их ни было, повернули направо. Однако вместо того, чтобы следовать туда же, Каширский остановился и задумался.

— Ну идемте же, — тормошила его Анна Сергеевна. — Чего встали, как столб?

— Да уж, не добралась еще цивилизация до этого богом забытого уголка, — вздохнул Каширский. — Нет бы поставили указатели, написали расстояния и все прочее.

— Ага, и открыли «Макдональдс» для господ проезжающих, — ядовито подпустила Глухарева.

— Ну, зачем же «Макдональдс», — возразил Каширский. — Лучше бы что-нибудь более экологически полезное…

— А мне кажется, оттуда кто-то едет, — перебила Анна Сергеевна.

— Откуда, откуда? — заозирался Каширский. — Ах, оттуда! Полагаю, Анна Сергеевна, нам с вами следует понаблюдать, но самим не «светиться».

На сей раз Глухарева не стала спорить, а тут же залегла в придорожную канаву. Каширский последовал за ней, и вскоре искатели чужих сокровищ имели счастливую возможность наблюдать, как по «перпендикулярной» дороге, прихрамывая на одно колесо, прогромыхала карета, которую тащила пара лошадей. Когда экипаж, перевалив через главную дорогу, скрылся за ближайшим поворотом. Каширский и Анна Сергеевна вылезли из укрытия.

— Ну, что скажете? — насмешливо спросила госпожа Глухарева.

— Карета ехала с той стороны, куда она завернула незадолго до настоящего момента, — глубокомысленно изрек Каширский. — Причем одно колесо еле держится, это и по следам видно. Да и карета явно не Рыжего.

— Сделали открытие, — презрительно фыркнула Анна Сергеевна. — Это и так ясно. Карета кого-то из Мухоморских придурков-рыцарей. А кто был внутри, вы заметили?

— Ну разумеется, заметил, — охотно откликнулся Каширский. — Их было трое. Один — некто лично мне незнакомый, по всей вероятности, владелец кареты. Другой — Василий Дубов, а третий — какой-то юноша. Но я не исключаю вероятности, что на самом деле это Надежда Чаликова, ибо еще во время пребывания в Новой Ютландии она имела несколько противоестественный обычай переодеваться мальчиком и даже исполняла должность пажа при короле Александре. Вероятно, это является следствием трансвестических наклонностей госпожи Чаликовой…

— Да при чем тут Чаликова? — брюзгливо перебила Анна Сергеевна. — Мальчишка — из ихней шайки, прислужник у какого-то попа. Ну и куда ж нам теперь, по-вашему, двигать?

— Либо туда, либо сюда, — ответил Каширский с видом ученого-экспериментатора. — Можно, конечно, остаться здесь и ждать дальнейшего развития событий, но вы, Анна Сергеевна, как я понимаю, будете против.

— Правильно понимаете, — буркнула Глухарева.

— Тогда я предлагаю направиться влево, — предложил каширский. — Если что, всегда можем вернуться и подкорректировать направление поисков.

На том и порешив, авантюристы зашагали в ту сторону, куда только что проехала карета дона Альфонсо.

Нынешний день складывался для Царь-Городского градоначальника князя Длиннорукого, прямо скажем, далеко не самым лучшим образом: ранний подъем, пропажа Петровича, наконец, неприятный разговор у царя — все это требовало вознаграждения. И его князь решил себе доставить за обедом — то есть не ограничивать себя ни в еде, ни, естественно, в питье. А так как градоначальник по природе был человек общественный, то обедал обычно не один, а вместе с полдюжиной ближайших подчиненных. В небольшой харчевне через дорогу от градоуправления хорошо знали и князя, и его помощников, потому что обедали они там чуть не ежедневно. Более того, Длиннорукий по доброте душевной частенько угощал своих сотрапезников, ожидая взамен совсем немногого — чтобы они с открытым ртом слушали все, что он говорит (вне зависимости от мудрости речей) и от всей души смеялись его шуточкам, также независимо от степени их остроумия.

Когда уже было съедено немало, а выпито и того больше, в харчевню вошел некий иноземного вида господин. Сюда он заглянул явно ненадолго и направился прямо к стойке.

— Что кушать будете, почтеннейший? — любезно поклонившись, осведомился трактирщик.

— О найн, я уже покушаль, — с лучезарной улыбкой ответил иноземец. — Я бы хотель, как это, запить.

— Чего изволите? Медовушка, водочка? Особо посоветовал бы нашу наливочку — другой такой нигде нет, и не ищите! К рыбке лучше нее ничего не найдете, это любой вам скажет, да вот хоть наш обожаемый градоначальник!

Впрочем, обожаемый градоначальник ничего этого не слышал — он произносил очередную здравицу:

— Так подымем же наши чары за это самое… Не знаю, за что, но подымем!

— Скажите, битте, а что у фас есть к мясо? — полюбопытствовал иноземец.

— Ну, это смотря к какому, — со знанием дела заметил трактирщик. — К говядинке хорошо одно, к свининке другое, а к баранинке — и вовсе третье… Позвольте полюбопытствовать, сударь, а вы какое мясо кушать изволили?

— Ну, дас нихт ист суть важно, — чуть смутился почтенный иностранец. — Ф общем, налейте что-нибудь на ваш усмотрение!

И тут его заметил Длиннорукий. И не только заметил, но и непритворно обрадовался. А обрадовавшись, выскочил из-за стола, едва не опрокинув стул, и бросился навстречу заморскому гостю. Но споткнулся о неровность в полу и непременно свалился бы, кабы почтенный иноземец его не подхватил. И, может быть, напрасно — движимый непритворной любвеобильностью, да еще подогретой выпитым, князь тут же заключил ценителя мясных запивок в страстные объятия и столь же страстно облобызал, едва не смахнув монокль последнего на пол. А оторвавшись от иноземца, тут же потащил его к себе за стол:

— Это ж такая встреча! Эдуард Фридрихыч, само Провидение прислало сюда вас, вы непременно должны с нами отобедать!

— Данке шон, я уже есть отобедать, — вяло сопротивлялся Эдуард Фридрихович, но князь его и не слушал.

— Да знаете ли вы, невежды и оболтусы, кто это? — продолжал он, обращаясь уже к своим сотрапезникам. — Это ж великий предсказатель Херклафф. Что он ни сболтнет — все исполнится!

Господин Херклафф, не любивший излишней огласки, чуть поморщился, но поняв, что от градоначальника все равно не отделаешься, милостиво позволил ему усадить себя за стол. Следом трактирщик принес чарку красного, будто кровь, вина, и с почтительным поклоном поставил ее перед Херклаффом.

— Истинно говорю вам, сей иноземец — великий пророк, — не унимался Длиннорукий, — и будь моя воля, я бы непременно присовокупил его прорицания к Ветхому Завету, ко всяким Илиям, Захариям и Самуилам! Знаете ли, господа, кто нашему славному Саулу, сиречь обожаемому Путяте, царство предсказал? Да все он же, Эдуард Фридрихович!

— Ну, фы несколько преувеличивает мой способности, — отпив немного вина, возразил Херклафф.

— Ничего не преувеличиваю, — продолжал князь. — А скажите, дорогой господин Херклафф, вы могли бы и мне будущее предсказать?

— Вам? — слегка удивился чародей. — А разве у фас есть будушшее? Впрочем, с довольствием. То есть нет, с удовольстфом.

— Ну так давайте нынче вечерком, — обрадовался градоначальник. — Заходите ко мне прямо домой, по-простому, я вас угощу как подобает, да и насчет вознаграждения не беспокойтесь…

— Битте, херр князь, но я уже это… угостился, — отклонил Эдуард Фридрихович заманчивое предложение. — А фознограшдение — дас ист пустячки, главное для меня — помогайть хорошему человек. То есть вас. Так что нихт бляйбен, давайте приступать.

— Как, прямо теперь? — опешил Длиннорукий. Ему, конечно, хотелось узнать свою будущность, но не в присутствии же подчиненных, которые внимательно прислушивались к беседе своего начальника со знаменитым предсказателем.

— Тепер, тепер, — радостно блеснул моноклем господин Херклафф. — Как это гофорят: ковай железку, не отходя от кассы!

— Ну что ж, теперь так теперь, — вынужден был согласиться Длиннорукий.

— Айн момент! — С этими словами чародей медленно поднялся из-за стола и вдруг одним стремительным прыжком оказался в углу харчевни.

Вернулся он, держа в ладони маленькую серую мышку.

— Дас ист майн ассистент, — пояснил предсказатель, ласково поглаживая мышку по спинке. И, обратившись к своему «ассистенту», попросил: — Битте, предсказайте, что ожидайт мой либе приятель херр бургомистер князь Длинноруки!

Мышка кинула на градоначальника быстролетный взор глазок-бусинок и, как показалось князю, хитро ему подмигнула. Князь уже неясно чувствовал в действиях чародея и его помощницы какой-то скрытый подвох. Но отступать было поздно.

Тем временем мышка запищала:

— Что тебя ждет, князь, то для меня покрыто мраком, но зато ясно вижу твою почтеннейшую фрау княгиню…

Мышка прорицала достаточно громко и, если так можно сказать, членораздельно, разве что в ее писке порой проскальзывал такой же заморский выговор, как у самого Эдуарда Фридриховича.

Градоначальник хотел было вмешаться и сказать, что его куда больше волнует собственная участь, а не будущее Евдокии Даниловны, однако мышка тараторила так, что вклиниться было просто невозможно:

— Я вижу, что твоя супруга будет эта, как ее… — Мышка на миг замолкла, то ли забыв нужное слово, то ли затрудняясь его произнести. — В общем, у нас в Рига это называется фройляйн с Чака штрассе…

Княжеские сотрапезники еле сдерживали смех — они уже сообразили, что мышка говорит не сама, а голосом чревовещателя Херклаффа. Один лишь градоначальник воспринимал все эти священнодейства всерьез:

— Да ты по-человечески говори, а не по-бусурмански — кем будет моя жена?

— Князь, может быть, она хотела сказать — царицей? — негромко промолвил один из чиновников.

Такое предположение пришлось Длиннорукому по душе, но он старался этого не показывать:

— Так ведь не сама же она по себе будет царица, или как ты ее там обозвала?

— Фройляйн с Чака штрассе, — повторила мышка. — Это то же самое, что у вас в Царь-Город зовется девушка из… из Белая слободка.

— Может, Бельская слободка? — давясь от смеха, проговорил другой чиновник.

— Я, я, натюрлихь! — радостно подпрыгнула мышка на ладони прорицателя. — Именно это я хотель сказать!

— Что? — вскочил князь. — Да как ты смеешь!..

— Я… я говорить то, что видеть! — запищала мышка, непроизвольно пятясь.

— Что ты можешь видеть! — бушевал градоначальник. — Не знаю и знать не хочу, кому понадобилось позорить меня и мою семью, но заявляю — ничего не получится!

Посетители харчевни, не слышавшие мышиных прорицаний, в недоумении оборачивались, не понимая, что за муха укусила городского голову. Чиновники почти откровенно хихикали, один лишь Херклафф хранил непроницаемый вид, и только блеск монокля выдавал в чародее нечто вроде «чуфстфа глубокого удофлетфорения».

— Ну все, данке шон, можешь быть фрай, то есть свободен, — негромко сказал он мышке. Та немедленно сбежала вниз по брюкам Херклаффа и шмыгнула в угол.

— Извините, херр князь, я не есть местный, вас ист дас — Бельская слободка? — с самым невинным выражением лица спросил Херклафф градоначальника, когда тот, излив всю желчь и всю досаду, бухнулся за стол.

Длиннорукий глянул на прорицателя диким взором:

— А вы не знаете? Это как раз та часть нашей благословенной столицы, где обитают всякие шлюхи и потаскухи!

— Значит, она называль вашу фрау княгиню шлюкка и потаскукка? — непритворно возмутился чародей. — Дас ист непростительный дерзость. Я непременно должень наказайть мою фройляйн ассистент!

— Как ее накажешь, — уныло протянул Длиннорукий. — Убежала — не воротишь!

— Да вот же она! — воскликнул один из княжеских помощников. — Гляди, в углу сидит и еще скалится!

Такого градоначальник вытерпеть не мог — с воплем «Я тебе покажу, засранка!» он кинулся в угол, но, не рассчитав движений, чувствительно стукнулся лбом об стенку. Мышка же преспокойно скрылась в одной из многочисленных щелей.

Так как господин Херклафф под шумок незаметно покинул харчевню, то весь градоначальничий гнев пал на голову трактирщика:

— Что у вас тут за безобразие — всюду щели, дыри, мыши бегают где попало, да мало того что бегают, так еще приличных людей оговаривают! Завтра я сюда приду — чтобы все блестело! Чтобы мыши не шныряли, где попало, а в струнку стояли при одном виде градоначальника! А не то прихлопну вашу похабную лавочку к такой-то матери!

Владелец харчевни только кивал да приговаривал:

— Будет сделано, господин князь, будет исполнено, господин князь.

А про себя думал: «Как же, так сейчас и прихлопнешь. А где ж ты, обжора, столоваться будешь, как не у меня?».

Боровихинская кузница находилась справа от дороги, при въезде в деревню. Внешне она выглядела как самый обычный дом, и Дубов с доном Альфонсо наверняка бы проехали мимо, если бы не Васятка:

— Вот здесь, должно, и будет кузница.

— Как, с чего ты взял? — в один голос удивились его спутники.

— На обычную избу не похожа, — охотно пояснил Васятка. — Ни тебе забора толкового, ни огорода. А построена из камня — не из дерева.

Васятка оказался прав — едва карета встала перед высокой и широкой дверью, как оттуда выскочил рыжебородый человек:

— Приветствую вас, господа. Видать, починка нужна?

— Увы, — печально развел руками дон Альфонсо. — Но Его Величество Дормидонт говорил, что вы, господин кузнец, с любой работой справитесь.

— А-а, так вы от Государя? — в голосе рыжебородого послышалось непритворное уважение и почтение. — Только я не сам кузнец, а его помощник. Зовите меня просто Илья.

— А как по батюшке? — спросил Дубов.

— Да по батюшке как назовете, на том и благодарен буду, — рассмеялся Илья. — Лишь бы не по матушке. Вижу, у вас колесо не в порядке? Ну да Порфирию-то Прокофьичу, кузнецу нашему, это раз плюнуть. А ежели и еще чего, так он с радостью сделает, особенно для друзей Дормидонта…

За этими речами Илья ввел гостей в помещение, которое можно было бы принять за что угодно, только не за кузницу — там стояли столы и удобные кресла, а на окнах красовались яркие занавески.

— Мы сами завезем вашу карету вовнутрь, — пояснил Илья, — а вы покамест погодите здесь. Ежели угодно прилечь, то и это устроим.

— А как же с оплатой? — удивился дон Альфонсо.

— Потом, после, — беспечно махнул рукой Илья. — Я ж вижу, что вы люди приличные, добротные — сладим по совести.

В это время Дубов с любопытством оглядывал комнату, и его внимание привлекла крупная подкова, прибитая над дверью. Василий приподнялся на цыпочки и стал внимательно ее разглядывать. Несмотря на ржавчину, можно было заметить на подкове какую-то надпись. Некоторые буквы прочесть было очень трудно, и Василий понял только, что с левой стороны буквы они всего латинские, а справа — не то старославянские, не то какие-то еще.

— Да она тут уже давно висит, — пояснил Илья. — Сколько себя помню, столько и подкову помню. А что, разве на ней еще что-то и написано?

Василий извлек из внутреннего кармана лупу — верную спутницу частного (да и всякого иного) сыщика — и стал внимательно изучать левую сторону подковы. Надпись состояла всего из нескольких букв, и первая, несмотря на то, что была сильно сбита, все-таки была похожа на «N». После нее следовал пробел, а далее шли подряд еще девять букв, из коих Дубов с большей или меньшей уверенностью прочел вторую — «А», четвертую — «G» и шестую — «S». Еще предпоследняя, восьмая, была более узкой, а свержу нее находился бугорок, из чего детектив решил, что это могла быть буква "i".

Дубов перенес надпись к себе в блокнот, заменив «нечитаемые» буквы точками: «N.A.G.S.i.»

Правая надпись сохранилась лучше — видимо, из-за особенностей походки лошади — но она представляла письменность, с которой Василий знаком не был.

— Дон Альфонсо, посмотрите, пожалуйста, сюда, — попросил Дубов. — Может, вы прочтете?

Едва глянув на подкову, дон Альфонсо, тут же ответил:

— Так это ж по-гречески. Увы, сим наречием я не владею, но прочесть немудрено — «Вендополь».

— И что это значит? — оглядел Дубов присутствующих. Все молчали. Илья переминался с ноги на ногу, желая поскорее приступить к работе.

— Еще один, последний вопрос, — обратился к нему Василий. — Знаете, мы с доном Альфонсо и Васяткой очень интересуемся всякой стариной. Нет ли у вас в селе старожилов, которые могли бы рассказать, как сюда попала эта подкова?

(Если бы Дубова спросили, зачем ему это понадобилось, он бы, наверное, не нашелся, что ответить — просто чутье сыщика подсказывало, что он вышел если и на сам верный путь, то на тропинку, которая могла к нему вывести. Да и слово «Вендополь» вызывало у Василия смутные воспоминания, он только не мог понять — какие и откуда).

— А вы порасспросите моего деда, Патапия Иваныча, — тут же предложил Илья. — Ему уже годов под сто, коли не больше. Он многое из старины помнит, может, и про подкову чего расскажет.

— И где его найти? — спросил Дубов.

— Да очень просто, идите вперед по этой же улице, и третья изба справа — наша.

И Илья, как бы опасаясь, чтобы его снова не задержали, покинул светлую горницу.

— Ну что ж, чем тут сидеть, сходим до Патапия Иваныча, — предложил Дубов.

Уже выйдя во двор, путники увидели, как Илья вместе с Максимилианом распрягают лошадей, чтобы вкатить карету через боковую дверь, более похожую на ворота, уже собственно в кузницу.

В отсутствие Василия его друзья старались не терять времени зря. Конечно, ни Чаликова, ни Серапионыч не надеялись вот так вот, наудачу, выйти на следы клада — им нужно было собрать как можно больше «информации к размышлениям», которая могла бы пригодиться аналитическому уму Дубова. Даже Дормидонт, поначалу отнесшийся к этой затее с некоторым сомнением, понемногу втянулся в их изыскательства и сам стал водить гостей по терему, показывая всякие закоулочки, чуланчики и полупотайные проходы, коих там оказалось немало.

— Степан самолично все продумал, что и где расположить, — говорил Дормидонт. — Во все мелочи входил и даже, говорят, чертежи составлял. Ну, вестимо, и зодчие постарались. А когда помер, то все остановилось. Ну, достроили настолько, чтобы хоть какой-то вид был, и все. Хотя, может, оно и к лучшему — тут все ж-таки лес, деревня рядом… А хоромы, понимаешь, пускай в городе городят.

Чумичка в общем следопытстве участия не принимал — он возился (или делал вид, что возился) с лошадьми и каретой. Зато Петрович, тяжко охая и держась за задницу, неотступно следовал за Надей и доктором. Разумеется, особого удовольствия это им не доставляло. Чаликова видела, что Дормидонту очень хочется шугануть как следует навязчивого соглядатая, но он себя сдерживал — хватало и того, что велел высечь царского посланника на конюшне. За дело, конечно, не просто так, но все-таки — царского посланника. А Дормидонту в его нынешнем положении было никак не с руки «заедаться» со своим преемником.

Попутно Надежда пыталась простукивать стены в поисках пустот. А так как ее опыт в этой области прикладного кладоискательства ограничивался просмотром кинофильмов и чтением художественной литературы, то тайники ей мерещились чуть не в каждой стене.

— Ну, сударыня, дай вам волю, вы бы, понимаешь, весь терем по камешку разобрали, — шутливо погрозил ей пальцем Дормидонт, когда Чаликова, настукав авторучкой очередную «верную» пустоту, уже готова была бежать за ломом или молотом.

Надеждин пыл остужал Серапионыч — при помощи стетоскопа он всякий раз устанавливал, что нетерпеливая кладоискательница несколько погорячилась. Глядя на странные предметы, которыми орудовали Надежда и Серапионыч, Петровичу казалось, что его просто дурят. А раз дурят его, Петровича, то, следовательно, дурят и самого царя Путяту. Разумеется, эти подозрения ничуть не улучшали его и без того весьма паршивого настроения.

Наконец, Дормидонт завел своих гостей в какую-то темную затхлую комнатку, в которой прямо на полу валялся всякий хлам.

— Вот уж где давно пора навести порядок, — проворчал царь. — Даже и не знал, что у меня в тереме такая грязюка!

Меж тем Чаликова привычно стала проверять стены и чуть ли не в первый раз не обнаружила ни одного пустого пространства.

Однако Серапионыч решил прослушать стены собственным способом. Он долго прикладывал свой аппарат в разных местах и выдал диагноз:

— Симптомы застарелой бронхиальной астмы. То есть я хотел сказать, что здесь не совсем пустое пространство, а часть его занимает какой-то предмет.

— Неужели?.. — чуть не подпрыгнула Чаликова.

— Очень возможно, очень возможно, — уклонился доктор от прямого ответа. — Но прежде чем приступить к хирургическому вмешательству, то есть ломанию стенки, не мешало бы прослушать со второй стороны. Ваше Величество, — почтительно обратился доктор к Дормидонту, — вы не знаете, куда выходит эта стена?

— Дайте сообразить… — на миг задумался царь. — А-а, все очень просто. Это ж как раз внешняя стена терема. Выйдете через крыльцо, завернете за угол, и не доходя двух аршинов до следующего угла — там и будет.

— Очень хорошо, — обрадовался Серапионыч. — Тогда сделаем так. Я пойду на улицу, а вы, Наденька, простукивайте в этом же месте. А потом сравним наши наблюдения.

Это предложение доктора пришлось по душе всем, если не считать Петровича. Он не получил указаний насчет того, что делать, если кладоискатели разделятся, и теперь не знал, за кем следить — за Чаликовой или за Серапионычем.

Заметив колебания Соловья, доктор пришел ему на помощь:

— Петрович, не желаете ли составить мне компанию? Возможно, понадобится ваша помощь.

Когда Серапионыч и Петрович покинули комнатку, Надя уже кинулась было простукивать указанное место, однако Дормидонт ее удержал:

— Да бросьте вы, сударыня. Я ж понимаю, что наш эскулап просто решил увести Петровича. Вижу, вы хотите о чем-то меня спросить. Говорите, не стесняйтесь. Только прежде выйдемте прочь из этой духомани.

Разумеется, Чаликова много о чем хотела бы порасспросить бывшего царь-городского правителя, но вряд ли решилась бы, если бы тот ее сам на это не вызвал. Надя чувствовала, что Дормидонту не то чтобы хочется, а просто нужно, необходимо выговориться.

— Прошу, — царь подал гостье руку, и они неспешно проследовали по темному, полузаброшенному коридору, который неожиданно вывел их на открытую веранду с беспорядочно расставленными плетеными стульями.

Надежда по журналистской привычке начала немного издалека:

— Ваше Величество, когда живешь постоянно в одном и том же месте, то даже как бы и не замечаешь, что кругом происходит. Или нет, замечаешь, но перемены представляются естественными и закономерными. А вот если посетишь тот же город или ту же страну после долгого перерыва, то все кажется совершенно незнакомым…

— Это верно, — подхватил Дормидонт. — Я, когда царем был, раз в пять лет совершал большой объезд всего своего государства. И поверите ли, сударыня Надежда — всякий раз будто заново знакомился!

— Ну вот, а я в Царь-Городе не была ровно год. И знаете, столь разительные перемены, что в других краях и за десять лет не увидишь… — Надежда чуть замялась — пора было переходить собственно к волнующим ее вопросам, но не хватало решимости. Вернее сказать, Надя не была готова к вопросам, способным причинить боль Дормидонту, в котором она теперь видела не бывшего царя, а бесконечно усталого одинокого человека.

Однако Дормидонт, казалось бы, сам шел навстречу этим вопросам, будто истребитель на таран:

— Я понял, к чему вы клоните, сударыня Надежда. Да, я отрекся от престола и не жалею об этом. Да, многое в стране переменилось, потому что время нуждалось в переменах.

— Но уверены ли вы, Государь, что эти перемены пошли стране во благо? — осторожно спросила Чаликова.

— Думаю, что об этом можно будет судить потом, — сказал Дормидонт. — Я-то уже, наверное, не доживу, а вы доживете и скажете, прав был я, или нет.

Надя подумала, что, пожалуй, несколько преувеличила искренность Дормидонта — он говорил словно по-писаному, словно бы…

«Неужели?.. — мелькнула в голове Чаликовой неприятная догадка. — В таком случае наш разговор теряет всякий смысл. Или нет, надо все-таки попытаться?».

— Ваше Величество, а… а уверены ли вы, что на вас, так сказать, не было оказано никакого давления, никакого влияния извне, когда вы принимали свое судьбоносное решение? — еще осторожнее, выверяя каждое слово, спросила Надя.

— Такова была наша царская воля, — совершенно спокойно, «по-писаному», ответил Дормидонт. — Впрочем, сударыня Надежда, вы вольны мне верить или не верить.

После этого Чаликовой следовало бы завершить беседу или повернуть ее на что-нибудь другое, но она не могла упустить возможности узнать ответ на волнующие ее вопросы, что называется, из первых уст. И Надежда продолжила:

— Извините, Государь, что докучаю вам своим неуемным любопытством, но все-таки: почему именно Путята? Неужели это был единственный выбор?

— Это был не единственный, но лучший выбор, — терпеливо отвечал Дормидонт. — Должен же я был кого-то за себя оставить? Прямого наследника у меня нет, а Танюшку мою вы знаете — ну какой из нее царь? А назначь я кого из своей родни, великих князей, так ведь другие обидятся, будут завидовать, злословить… А я не хочу вносить разлад в семью. Не хочу, видит Бог.

Надежда чувствовала, что царь говорит почти искренно, лишь не могла понять, чего в его словах было больше — искренности или «почти». И, не задумываясь, сказала:

— А вот господин Рыжий утверждет, будто бы вы прочили на свое место покойного князя Борислава Епифановича…

Дормидонт резко подался вперед. Кресло под ним опасно заскрипело.

— Простите, Надежда, вы не оговорились и я не ослышался — вы назвали князя Борислава покойным?

В душе кляня себя, Надя утвердительно кивнула.

— И когда это произошло?

— На днях.

— И, разумеется, не своей смертью?

Помедлив, Надя еще раз кивнула.

— И, конечно, виновного уже назначили? — все более мрачнея, не то спросил, не то припечатал Дормидонт.

— Да, злодеем и отравителем назначен известный вам боярин Андрей, — кратко ответила Чаликова. Она знала, что боярин Андрей был близким другом князя Борислава Епифановича и не без оснований считался «человеком Дормидонта», а способ, каким был отравлен Борислав, начисто исключал всякую причастность к нему боярина Андрея.

Дормидонт откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Наде показалось даже, будто он задремал. Но когда она бесшумно встала, чтобы оставить Дормидонта одного, тот открыл глаза и тихо, но внятно произнес:

— Моя вина.

Главная улица Боровихи имела вид весьма пустынный — трудно было поверить, что менее чем в версте отсюда проходит большая дорога, почти сразу за ней Загородный царский терем, да и до стольного Царь-Города рукой подать.

— Вообще-то я никогда не видел кузниц, но представлял их себе как-то иначе, — говорил Дубов своим спутникам. — А тут словно трехзвездочная гостинница — чистота, кресла, занавески… А Илья — знаете, друзья мои, кузнецов я совсем другими себе представлял!

— Да уж, впервые такое вижу, — поддержал Василия дон Альфонсо. — Ну, у нас в Новой Ютландии кузнецы еще ничего, как надо трудятся, но вот сколько мне приходилось путешествовать, везде одно и то же: мало того что сдерут втрое, так еще и сделают кое-как. А тут и вежливо, и как он сказал? — с оплатой сладим по совести. Чудеса, да и только!

— А ты, Васятка, что думаешь? — спросил Дубов.

Васятка словно того и ждал, чтобы к нему обратились:

— А я так думаю, что здесь верный расчет. Когда заказчик видит к себе такое отношение, ну, словно к дорогому гостю, то он и сам скупиться не станет.

— Конечно, не стану, — тут же подхватил дон Альфонсо. — А ежели и сработают на совесть, то золотой заплачу и сдачи не спрошу!

Во время разговора Дубов не забывал отсчитывать избы, которые здесь, на окраине села, отстояли не близко друг от дружки, и напротив третьей остановился.

Сама изба виднелась чуть в глубине, за огородом, на котором копался пожилой седовласый человек в скромной, но опрятной одежде — если это и был дедушка Патапий Иваныч, то на столетнего старца он никак «не тянул». Поэтому Дубов вежливо снял шапку и обратился к огороднику с вопросом:

— Добрый день, почтеннейший хозяин. Не подскажете ли, где тут найти Патапия Иваныча?

Человек неспешно поднялся с грядки и оглядел незнакомцев:

— Потапий Иваныч — я. Чем обязан?

— Поговорить бы, — несколько смущенный спокойным достоинством Патапия Иваныча, сказал Василий.

— Тогда милости прошу, — ничуть не удивившись, Патапий Иваныч сделал приглашающее движение рукой.

Дубов и его спутники миновали ухоженный огород и уселись на добротной лавочке рядом с крыльцом. Сам Патапий Иваныч присел на ступеньку.

— Ну вот, в кои-то веки гостей Бог послал. А перед беседой не худо бы и откушать. У нас все свое, свежее, только что с грядки!

— Спасибо, мы не… — начал было отказываться Дубов, но Васятка незаметно ткнул его в бок. — То есть, я хотел сказать — с превеликим удовольствием.

— Настасья! — крикнул Патапий Иваныч в полуприкрытую дверь избы. — Принеси нам чего-нибудь поесть. — И вновь обернулся к гостям. — Извините, хмельного не предлагаю. И сам не употребляю, и другим никогда не советую. Что в нем хорошего — ума не приложу!

«И правильно делает, — не без некоторой доли самокритики подумал детектив, — оттого и выглядит в сто лет на треть моложе…»

Тут из дома вышла молодая женщина в алом сарафане и с цветным платком на голове. В руках она несла блюдо со щедро наложенными овощами, фруктами и кусками свежего ржаного хлеба. Поставив все это на деревянный стол перед лавочкой, женщина молча поклонилась гостям и скрылась в избе.

— Красивая девушка, — сказал дон Альфонсо, проводив ее взором, и взял с блюда огурец. — Должно быть, ваша внучка?

— Почти, — усмехнулся Патапий Иваныч. — Жена внука.

— Ильи? — Василий хрустнул белым капустным листом. Старик молча кивнул. — Собственно, он-то нас к вам и направил.

Так как Патапий Иваныч вместо ожидаемого гостями встречного вопроса — для чего Илья их к нему направил? — продолжал безмятежно молчать, то Василию не оставалось ничего другого, как приступить к расспросам:

— В кузнице над дверью мы случайно увидели какую-то очень старую подкову. И Илья сказал, что вы, может быть, помните, как она туда попала…

— А-а, подкову? — оживился Патапий Иваныч. — Как же, как же! Мой прадед много чего про ту подкову рассказывал.

— Ваш прадед? — не удержался Васятка. — Ведь это ж когда было! Может, он еще и царя Степана помнил?

— Ну, царя Степана-то вряд ли, — с улыбкой глянул на мальчика Патапий Иваныч. — Он ведь в ту пору помоложе тебя был. Прадед, вестимо, а не царь Степан… Да вы кушайте, а не достанет — велю Настасье еще принести.

— Так что же говорил ваш прадед? — с трудом скрывая нетерпение, спросил Дубов.

Патапий Иваныч поудобнее устроился на ступеньке:

— Он сказывал, что эту подкову оставил какой-то проезжий боярин, который вез огромную телегу, чем-то груженую, но чем именно — неведомо, так как все было тщательно закрыто. У него там то ли колесо сломалось, то ли еще что. А прадед как раз в то время пособлял кузнецу. Ну, кузнец-то все что надо починил, а потом приметил, что у одной лошади подкова сносилась, и вызвался ее заменить. А старую, которую с лошади снял, потом над дверьми на счастье повесил.

— Но ведь у него, наверное, много старых подков перебывало, — заметил Дубов. — Отчего же именно эту?

— Так она ж вид имела диковинный, да еще с какими-то письменами, дотоле в наших краях не виданными, — пояснил Патапий Иваныч. — А главно дело, тот боярин так щедро за труды заплатил, сколько другой раз и за год не выходило. Так вот подкова к нам и попала… Да вы угощайтесь, угощайтесь!

Василий надкусил стрелку зеленого лука:

— А больше ваш прадед ничего такого не рассказывал?

— Вообще-то он большой был любитель порассказать, — подхватил Патапий Иваныч, — да мало кто его рассказам верил. Думали, совсем старый из ума выжил. А он-то всю правду говорил. — Патапий Иваныч заговорщически понизил голос. — Я вам сейчас кое-чего покажу.

С неожиданной для своих годов легкостью Патапий Иваныч вскочил с крыльца и скрылся в избе. А миг спустя вернулся с небольшой деревянной шкатулочкой.

— Когда тот заезжий боярин с кузнецом расплачивался, из его кошеля что-то выпало и закатилось под лавку. Прадед хотел было отыскать и вернуть хозяину, а тот рукой махнул — дескать, забирайте, не жалко. Вот прадед нашел и сохранил. А перед смертью мне передал.

Патапий Иваныч извлек из шкатулки золотую монетку. На одной стороне был искусно выкован кораблик, плывущий по волнам, а внизу — надпись старославянской вязью: «Новая Мангазея». Оборотную сторону украшала некая конструкция (видимо, герб некогда вольного города) и слово по-гречески, уже знакомое по правой стороне подковы: «Вендополь».

«Какой же я дурак! — мысленно хлопнул себя по лбу Дубов. — Конечно, та латинская надпись на подкове была — N. MANGASEIA!».

Как бы услышав мысли Василия, дон Альфонсо добавил:

— И как это я запамятовал, ведь Вендополь — греческое название Новой Мангазеи. То есть «Город на Венде».

Патапий Иваныч, спрятав в бороду улыбку, поглядывал на гостей. Видно, он был рад, что кому-то показались занимательны его рассказы о давно минувших днях.

— Так и это не все, — продолжал Патапий Иваныч, спрятав монетку. — Прадед еще побольше того рассказывал. Будто бы он заметил, что покамест кузнец телегу чинил и лошадь перековывал, тот боярин во дворе за кузницей какой-то сундучок закопал. Должно, до сих пор там лежит. Да не смейтесь, правда это истинная!

— Нет-нет, мы вовсе не смеемся, — поспешно проговорил Дубов. — Ну, подкова, монетка — это все понятно, но кто же станет закапывать сундуки среди бела дня да в многолюдном месте?

— Да это ж еще как сказать, — возразил Патапий Иваныч. — У нас и теперь сельцо не больно многолюдное, а в ту пору и вовсе было — десяток дворов да кузница на отшибе. То есть для деревни на отшибе, а к дороге поближе. Так что судите сами, какое тут у нас многолюдство.

— Ну и отчего же ваш прадед сам не откопал зарытое? — задал вполне естественный вопрос дон Альфонсо.

Патапий Иваныч задумался:

— А и вправду, отчего? А кто его знает!

Дубов бросил мимолетный взор на Васятку — тот чинно сидел на лавочке, вкусно хрустя морковкой, с таким видом, словно хотел сказать: «Я много о чем догадываюсь, но ничего не скажу, пока не буду твердо уверен».

— Кстати ведь, и кузница теперь стоит не там, где раньше, — продолжал Патапий Иваныч. — Я ж говорю — давно это было.

— Как — не там, где раньше? — удивился Василий. — А где же?

— Ну, то отдельный сказ, — охотно откликнулся Патапий Иваныч. — Подкова долгие годы висела в кузнице, ржой покрылась, и как-то раз кузнец, это уж был внук того, при котором подкова появилась, снял ее с двери и отдал жене, чтобы почистила. А как раз в тот вечер случилась гроза, в кузницу ударила молния и все спалила. Потом уж ее построили заново на другом месте, подкову опять прибили над дверью и с тех пор никогда не снимают — от греха подальше.

— Выходит, что нынешняя кузница — совсем не та, что при вашем прадеде? — подытожил Дубов. — А где же тогда старая стояла?

— Старая-то где? — призадумался хозяин. — Да вот здесь же и стояла, где теперь наш огород. К тому времени, как гроза приключилась, деревня-то разрослась, и в соседних избах непокой был от грохота в кузнице. Тогда и решили поставить новую на нынешнем месте, от деревни подальше, а к большой дороге поближе.

— Значит, на вашем огороде… — как бы про себя проговорил Дубов. — И в каком месте — вы не помните?

Патапий Иваныч махнул рукой вглубь огорода, где за кучей навоза виднелись остатки какого-то строения.

— И неужто вы даже не пытались его откопать? — чуть не возмутился Василий.

— Кого — его? — не понял Патапий Иваныч.

— Ну, клад, или что там этот проезжий боярин спрятал.

Ответ Патапия Иваныча несколько удивил, даже озадачил Дубова и его спутников:

— А зачем? Никогда не слыхивал, чтобы чужое добро кому-то счастье приносило. Да и какой прок огород зорить?

— Да-да, вы, конечно, правы, — пришлось согласиться детективу. — Но как бы вы отнеслись к такому предложению, если бы мы… Ну, в общем, попросили вас, почтеннейший Патапий Иваныч, чтобы вы разрешили нам покопаться у вас в огороде? А ущерб мы компен… то есть возместим сторицей.

Василий ждал, что Патапий Иваныч тут же откажет ему и даже погонит прочь со двора, но тот отнесся к предложению очень спокойно:

— Что ж, чему быть, тому не миновать. Копайте, коли есть охота. Но прежде спросите Илью — он теперь за хозяина, без него нельзя.

— Ну, тогда мы пошли в кузницу, — поспешно, будто опасаясь, что Патапий Иваныч передумает, сказал Дубов.

— А я, пожалуй, тут останусь, — предложил Васятка. — Осмотрю то место, где кузня стояла. Может, чего надумаю. — И он скрылся за развалинами кузницы.

Едва Дубов и дон Альфонсо покинули двор Патапия Иваныча, на их место заступила странная парочка: изящная белокурая дама в темном платье и невзрачного вида господин в латаном кафтане со следами грязи на коленках. Он семенил следом за дамой и лепетал:

— Анна Сергеевна, что вы делаете? Нам же никак нельзя засвечиваться!

— Чушь собачья! — презрительно отвечала Анна Сергеевна. — С вашей конспирацией, чтоб ее, мы добьемся одного — что все сокровища пролетят к дьяволу!

— Осторожность никогда не помешает, — возразил Каширский.

— Какая, к бесу, осторожность! — вспылила Анна Сергеевна. — Если бы я слушалась ваших идиотских советов, то до сих пор находилась бы… Впрочем, неважно где. Ну все, хватит булдеть, ближе к делу. Я буду наезжать на этого старого хрена, а вы давайте ему ваши установки — чтобы не жался и отвечал с полной откровенностью. А остальное — не ваша забота!

— Как скажете, Анна Сергеевна, — не стал спорить Каширский. — Ну что ж, приступим?

— Приступим, — процедила Анна Сергеевна. И обратилась к Патапию Иванычу: — Эй ты, старичок, что ты там делаешь?

— Что делаю? Да так, огород перекапываю, — совершенно спокойно ответил Патапий Иваныч.

— Чего встал, остолоп? Иди сюда! — злобно прикрикнула Глухарева.

— Анна Сергеевна, ну зачем вы так? — шепотом возопил Каширский. — С простым народом надо иначе. Покажите, что вы их уважаете…

— А не сходили бы вы, сударь, куда подальше? — ледяным голосом отчеканила Анна Сергеевна. — Народ — быдло, а говорить с ними по-человечески — все равно что унижаться до уровня этого сыскаря Дубова!

— Ну, как знаете, — сдался Каширский, — но я снимаю с себя всякую ответственность за последствия.

— А чего еще от вас ждать, — презрительно бросила Глухарева и вновь обратилась к Патапию Иванычу. — Скажи мне, любезнейший, что тебя спрашивали эти мерзавцы?

— О чем ты, барыня? — то ли сделав вид, что не расслышал, то ли и впрямь не расслышав, переспросил Патапий Иваныч.

— Да ты что, старый хрыч, смеешься надо мной?! — вспылила Глухарева. — Или отвечай, или пожалеешь! Я шутить не буду…

— Да ты скажи, барыня, че те надо, — перебил Патапий Иваныч. — А то бранишься почем зря, а в чем дело — не понять.

Увидев, что в споре Анны Сергеевны с хозяином никакого конструктивного решения не предвидится, господин Каширский решил обратиться к высшим силам. Он закрыл глаза и простер руки в сторону огорода:

— Я чувствую, что здесь сокрыты сокровища… Нет-нет, не здесь, а дальше, в глубине двора…

Уже привыкшая к подобным пророчествам Анна Сергеевна лишь отмахнулась от своего компаньона, будто от надоедливого комара.

— Когда тебя спрашивают, будь любезен отвечать, — продолжала она свой «наезд» на Патапия Иваныча. — Иначе я с тобой по-другому поговорю — мало не покажется!

— Вот бестолковая барыня, — как бы про себя проговорил старик. — Сама не знает, чего хочет, а бранится!

А Каширский времени зря не терял. Похоже, у него завязался-таки некий контакт с астральным миром — он прикрыл глаза, вытянул руки вперед и тихо выдохнул:

— Там, там… Сокровища там!

Исчерпав терпение в бесплодном препирательстве с упрямым старикашкой, Анна Сергеевна обернулась к Каширскому:

— Ну, где же ваши «установки на правду»?

Но тот уже токовал, словно глухарь на елке, ничего кругом не видя и не слыша:

— Там сокровища! Я чувствую их, я вижу их внутренним зрением, каждой молекулой своего организма, всеми фибрами астрального тела…

И тут случилось нечто вовсе невообразимое: госпожа Глухарева осеклась на полуслове и, повинуясь медитациям Каширского, будто крыса на звуки дудки, двинулась в направлении его вытянутых рук. Сначала Анна Сергеевна шла медленно, а потом все быстрее и, едва не сбив с ног Васятку, изучавшего окрестности бывшей кузницы, угодила в кучу навоза.

Так сбылось первое предсказание чародея.

Увидев, к чему привели его «установки», господин Каширский совершенно забыл про «нащупанные» сокровища — он дрожал, будто осиновый лист, ожидая гнева Анны Сергеевны, которая уже с, мягко говоря, грозным видом шагала в его сторону.

— Не смейте меня трогать! — вдруг заверещал Каширский. — Я — достояние мировой науки, светило разума…

И с этими словами достояние мировой науки бросилось наутек.

— Я тебе покажу светило! — зарычала Анна Сергеевна. — Сейчас ты у меня все светила увидишь, мерзавец, ученый хренов!

В избытке чувств Глухарева выдернула толстенный столб, поддерживавший ограду, и, как была вся в навозе, погналась за Каширским, пытаясь прихлопнуть его, как муху.

— Анна Сергеевна, опомнитесь, — пытался увещевать разгневанную даму господин Каширский, — ведь без меня вам клада не видать, как своих ушей. Да осторожнее вы, а то и впрямь пришибете!..

За этими развлечениями неудачливые авантюристы даже не обратили внимания на карету, которая ехала им навстречу. Судя по тому, что катилась она легко и уверенно, было ясно, что починка прошла успешно, и теперь дон Альфонсо спокойно мог продолжать путешествие до самого места назначения.

Впрочем, если в карете кто и заметил Каширского и гоняющуюся за ним Глухареву, то разве что возница Максимилиан, но он еще и не такое в жизни видывал. Дубов же, дон Альфонсо и Илья обсуждали вероятность залегания на огороде старинного клада.

— Судя по ново-мангазейскому происхождению подковы и монетки, тот «заезжий боярин» вполне мог быть Митька Смурной, доверенное лицо царя Степана, — говорил Дубов. — А везти он мог награбленное в Новой Мангазее.

— И все же сомнительно, — покачал головой дон Альфонсо. — Для чего ему было закапывать сокровища у кузницы — неужто во всем царстве не нашлось более укромного уголка?

— Да и потом, если верить моему далекому пращуру, то вез он целый воз, а зарыл на дворе только сундук, — добавил Илья.

— Наверное, он много чего вез, а закопал самое ценное, — глубокомысленно предположил Дубов. — А может, и не самое…

Экипаж остановился у избы Патапия Иваныча. Увидев покосившийся забор и дыру от столба, Василий почуял неладное.

Рассказ Патапия Иваныча о шебутной барыне и ее странном спутнике изрядно позабавил гостей, а Дубов понял, что теперь в поисках клада, кроме прочих препятствующих факторов, придется учитывать еще и присутствие Глухаревой с Каширским. Вслух же он сказал:

— Поскольку появление этой невоспитанной дамы явилось следствием нашего появления, то и починку ограды мы вам возместим.

Тут к ним подошел Васятка:

— Вообще-то я не совсем уверен, но мне кажется, что копать надо там, — и он указал как раз на ту навозную кучу, в которую только что окунулась Анна Сергеевна.

— Отчего ты так думаешь? — спросил Дубов.

— Долго объяснять. А если вкратце — я заметил, что бывшая кузница по размерам почти такая же, как новая, разве что чуть меньше. Наверное, новую решили построить по образу и подобию старой — ну, конечно, с некоторыми усовершенствованиями, но в основе то же самое. Значит, вход должен быть в сторону дороги, а окно — слева.

— А может, справа? — предположил дон Альфонсо.

— Может, и справа, — легко согласился Васятка. — Но справа, как мне показалось, стена была чуть толще, так что более похоже, что окно все-таки было слева. И вот через него-то ваш, Патапий Иваныч, прадедушка и мог увидеть, как этот боярин закапывает что-то в землю. Окно, как мне думается, было достаточно высоко, почти как в новой кузнице, и прадедушка, который был тогда невелик ростом, не мог бы из окна увидеть то, что происходило на дворе под самыми окнами, а что чуть подальше — можно было разглядеть свободно. Так что вот. — Васятка развел руками — дескать, я свое мнение высказал, а уж дальше решайте сами.

Нельзя сказать, что Дубова очень уж убедили Васяткны доводы. Но поскольку ничего другого взамен предложить он не мог, то было принято Соломоново решение: начать раскопки с места, указанного Васяткой, а затем при необходимости круг поисков расширить.

Тем временем Илья принес лопаты, и кладоискатели приступили к делу. Чтобы не трогать навозную кучу, они провели воображаемую линию от того места, где, по расчетам Васятки, было окно кузницы, и решили искать вдоль нее. А поскольку линия все-таки проходила через кучу, то стали копать рядом с кучей.

Патапий Иваныч взирал с крыльца на действия гостей, не выказывая особого любопытства. То ли он не слишком верил а успех затеи, то ли полагал, что не следует отбирать у земли то, что в землю ушло. Вскоре у него за спиной показалась и Настасья — она вышла из избы и с видом безмятежного покоя наблюдала за тем, что происходит на дворе.

Когда первый «кавалерийский наскок» ни к чему не привел, Дубов воткнул лопату в землю и ненадолго задумался. А затем произнес:

— Вы знаете, так мы можем копать еще сто лет. И если понадобится, то так и поступим. Но… Как бы это сказать? Появилась тут у меня одна мыслишка, и как раз в связи с той женщиной, что здесь только что была. Точнее, с ее спутником. Я знаю их обоих и прекрасно понимаю, на что они способны. Ну никак не похоже на Анну Сергеевну, чтобы она вот так вот на ровном месте побежала и нырнула в навоз. Она, конечно, девушка с придурью, но не до такой же степени! Значит, что-то ее заставило это сделать. Или кто-то. А Каширский шарлатан тот еще, но некоторыми сверхчувствительными способностями он все же обладает. И вот я подумал — а не обнаружил ли Каширский «шестым чувством», что под землей что-то находится, и не передал ли своего рода мысленное послание Анне Сергеевне?..

— То есть вы хотите сказать, что копать надо прямо под кучей? — напрямую спросил Илья.

— Полагаю, что здесь вероятность что-то найти будет больше, чем в любом другом месте, — уклончиво ответил Дубов. — Тем более, что и Васяткины расчеты указывают на то же самое место!

— Ну что ж, давайте копать под кучей, — подытожил дон Альфонсо.

— А что, очень кстати, — подхватил Илья. — А то руки все не доходят огород унавозить. Вот заодно и доброе дело сделаем!

Когда доброе дело было сделано и навоз равномерно раскидан по грядкам, искатели сокровищ наконец-то смогли приступить к раскопкам на месте бывшей кучи. И на сей раз усилия не остались втуне — вскоре лопата Василия наткнулась на что-то твердое.

Еще несколько энергичных движений — и из земли появился средних размеров кованый сундук, весь ржавый, но еще довольно крепкий.

— Вот это да! — восхищенно выдохнул Илья.

— Впервые присутствую при находке клада, — с внешним спокойствием заметил дон Альфонсо.

Для Дубова это был уже далеко не первый такой случай, и весь его опыт кладоискателя вкупе с интуицией детектива говорил, что здесь «что-то не так». Хотя более точно сформулировать эту мысль Василий пока что не мог.

С немалыми трудами сундук был извлечен из ямы и установлен напротив крыльца. Все, кто был на дворе, включая Патапия Иваныча и Настасью, окружили сундук, но никто не решался его открыть — то ли опасались быть ослепленными блеском ново-мангазейского золота, то ли боялись разочароваться, а может быть, подсознательно чувствовали, что в этом ржавом ящике кроется что-то зловещее, чреватое бедой.

— Ну что ж, приступим? — деланно бодро произнес Дубов. — Прошу вас, Патапий Иваныч, как хозяина сего дома и самого старшего среди нас — поднимите крышку.

— Ну, при чем тут я, — отказался Патапий Иваныч. — Думаю, что эту честь надо предоставить самому молодому среди нас. Тем более, что именно он угадал верное место.

Васятка изо всех силенок вцепился в ржавую крышку, и она со страшным скрипом приподнялась. Вскоре любопытным взорам предстало содержимое сундука. Большую часть находки составляли переплетенные книги и тетради явно архивного содержания. Лишь на дне лежали несколько украшений, судя по виду, не очень-то драгоценных, да с десяток икон, на удивление хорошо сохранившихся.

«Так что же, это и есть знаменитые сокровища царя Степана?» — с некоторым разочарованием подумал Василий, листая церковную книгу Христорождественского Ново-Мангазейского собора с записями о свадьбах, крестинах и отпеваниях давно умерших и давно всеми забытых людей.

— Конечно, нет, — словно прочитав его мысли, сказал Васятка. — Ясно, что Димитрий Смурной нарочно закопал сундук здесь, на виду, чтобы ежели кто найдет, считали, будто это и есть главный клад. Для того и несколько украшений внутрь положил. А настоящие сокровища, понятное дело, в более тайном месте припрятал.

— Да, очень возможно, — сдержанно ответил Дубов, понимая, что Васятка, наверное, прав, и следовательно — поиски продолжаются.

— А с ним что делать? — указал дон Альфонсо на сундук и его содержимое.

— Что делать? — призадумался Василий. — По правде сказать, не знаю. Наверное, решать вам? — обернулся он к Патапию Иванычу.

— Зря мы все это затеяли, — тихо проговорил Патапий Иваныч.

— А я даже рад, что настоящих сокровищ там не оказалось, — добавил Илья.

Дубов извлек из сундука несколько аляповатую золотую брошку, усыпанную то ли драгоценными камнями, то ли стекляшками.

— Может быть, сударыня, вы оставите ее у себя? — обратился он к Настасье. — По-моему, она вам будет очень к лицу.

— Благодарю, не надо — решительно отказалась Настасья. — Такие украшения богатым барыням впору, а нам ни к чему.

— Ну так хотя бы иконки возьмите, — предложил Василий, но этому решительно воспротивился Патапий Иваныч:

— Нет, нет! Как же можно молиться образам из разоренного храма? Грех один да позор!

— Ну что ж, должен признать вашу правоту, — развел руками Василий. — И в таком случае нам остается одно — не злоупотреблять вашим гостеприимством и, откланявшись, удалиться.

— Погодите, а как же пообедать? — воскликнул Илья. — Жена такую похлебку сготовила — пальчики оближете!

— Нет-нет, нам и впрямь пора, — вмешался дон Альфонсо, которому показалось, что его спутники уже готовы внять уговорам и остаться на обед. — Не забудьте — мне еще засветло нужно доехать до Новой Мангазеи.

— До Новой Мангазеи? — рассеянно переспросил Дубов. — Да-да, конечно же!

Бросив мимолетный взгляд на сыщика, Васятка понял, что тот уже каким-то образом связал находку на огороде с путешествием дона Альфонсо, но, по обыкновению, говорить ничего не стал.

Тем временем кладоискатели бережно погрузили свою находку в карету и, сердечно простившись с хозяевами, последовали за сундуком. Максимилиан взмахнул кнутом, и карета покатилась по пустынной Боровихинской улице. Патапий Иваныч, Настасья и Илья глядели вослед карете, пока она не скрылась из виду.

Нынешний день для отца Александра тянулся длинно и скучно, особенно в отсутствие верного друга Васятки. Пожалуй, единственным событием, как-то выбивавшимся из обычного течения, был визит чиновников градоуправления.

— Сходить прогуляться? — вслух подумал отец Александр. И сам же себе ответил: — А отчего бы и нет.

Сказано — сделано. Заперев храм и бережно спрятав огромный ключ в не менее огромном кармане рясы, священник не спеша двинулся по Сорочьей улице.

Около соседней избы он остановился, хотя с недавних пор всякий раз убыстрял шаги, проходя мимо этого места. Но на сей раз отец Александр не только остановился, но даже в задумчивости облокотился о ветхий забор, словно бы чего-то или кого-то ожидая.

И точно — вскоре двери избы отворились, и на крыльцо вышел человек. Но то была не Матрена, которая несколько дней назад обнаружила в сенях неизвестного покойника, и даже не ее законный супруг Иван, а куда более важная особа — в недавнем прошлом начальник Сыскного приказа, а ныне боярин и советник самого царя Путяты.

— Ба, Пал Палыч, — несколько преувеличенно обрадовался отец Александр. — То есть, пардон, боярин Павел! Вот уж кого не чаял встретить…

— Да, знаете, решил еще раз глянуть на место происшествия, — ответил боярин Павел, крепко жмя руку отцу Александру. — Вдруг в суматохе что-то упустил.

— Ну и как?

— Никаких новых улик, не стоило и заявляться, еще раз хозяев волновать. Матрена, бедняга, уж решила, что я пришел ее в острог везти… А вы куда, батюшка?

— Да так, прогуливаюсь, — отвечал священник. — Если желаете, могу вас проводить.

И отец Александр с боярином Павлом зашагали по Сорочьей улице. Сперва молча, а потом Пал Палыч заговорил, но гораздо более тихим голосом, чем при встрече:

— Боюсь, что новости у меня для вас не самые утешительные, батюшка… Или вы позволите именовать себя Александром Иванычем?

— Да ради бога, — умеряя свой могучий бас, отвечал отец Александр. — Тем более что меня в миру и впрямь так зовут.

— Ну что ж, тогда сразу о мирских делах. Как вы понимаете, для меня нет никакой тайны, что вы — из тех же краев, откуда ваши друзья.

— Так я ж этого особо и не таю, — пожал плечами отец Александр. — Конечно, не трублю на всяком углу, но и не скрываю.

— Это я к тому, что вам есть, куда возвращаться, — продолжал Пал Палыч. — И советую вам… Да нет, прошу, умоляю — уезжайте.

— Неужто я вам так надоел? — прогудел отец Александр.

— Да при чем тут надоел, — не поддержал шутки Пал Палыч. — Мне стало известно, что за каждым вашим шагом следят самым пристальным образом. И более того, ваша жизнь в полном смысле висит на волоске.

— Ну, нашли, чем удивить! — несколько натянуто рассмеялся отец Александр. — Это я и так знаю. — И, резко посерьезнев, продолжал: — А вообще-то вы, Пал Палыч, наверное, правы — пора возвращаться. И не потому что следят или на волоске, а потому что не нужен стал я здесь. И там не особо нужен, но там — моя родина. Вот дождусь, когда мои земляки из поездки вернутся, так вместе с ними домой и подамся.

— И когда же они возвратятся?

— Трудно сказать, — призадумался отец Александр. — Может, завтра, а может, еще на пару дней задержатся.

— Тогда вам, Александр Иваныч, не следует их дожидаться, — гнул свое боярин Павел. — Поверьте, я нисколько не преувеличиваю опасность, может быть, даже преуменьшаю.

— Благодарю вас за заботу, Пал Палыч, — откликнулся отец Александр. — Но не могу же я вот так вот просто взять и исчезнуть. Я должен позаботиться хотя бы о Васятке…

— О Васятке не беспокойтесь, я его не оставлю, — перебил боярин Павел. — Вы в толк еще и то возьмите, что рядом с вами и его жизнь может оказаться под угрозой!

За разговорами отец Александр и боярин Павел прошли всю Сорочью улицу и свернули на другую, почти столь же тихую, разве что избы там стояли чуть ближе одна к другой и выглядели чуть нарядней.

— И потом, есть еще одно дело… — Отец Александр не только понизил голос еще больше, но и отвел Пал Палыча чуть не середину улицы, будто опасаясь, что их случайно услышат в каком-то из дворов. Благо уличное движение здесь было таким же, как и на Сорочьей. То есть никаким.

— Вы об Ярославе? — тихо переспросил Пал Палыч. — Да, вы неплохо придумали — приютить его у меня, потому что в мой дом никто не сунется. Но скажу вам откровенно — это не решение вопроса. Поверьте, я не боюсь, но и мое положение с каждым днем становится все менее прочным.

Боярин Павел ненадолго замолк. Наконец, будто решившись, заговорил медленно, взвешивая каждое слово. Но отец Александр чувствовал — то, что говорил боярин Павел, было выстраданным, во что он и не хотел бы, но, как честный и реально мыслящий человек, вынужден был верить.

— За сорок лет работы в Сыскном приказе я не делал ничего, что противоречило бы закону и моей собственной совести. А за те десять лет, что возглавлял Приказ — и другим не дозволял делать этого. Да, мне приходилось трудиться среди воров, разбойников, мздоимцев, но я, простите за громкие слова, никогда не изменял понятиям о совести и чести, хоть это порой бывало и нелегко. А теперь ощущаю, что оставаться порядочным человеком с каждым днем становится все сложнее. Это трудно объяснить, но вы меня, конечно, понимаете.

— Да, разумеется, — кивнул священник. — Я-то здесь всего второй год, но то же самое чувствую…

— Вот видите, — подхватил боярин Павел, — а каково тут жить и видеть, как честных и неподкупных людей убирают, а на их место назначают либо явных глупцов, либо таких, по ком давно темница тоскует! Каково наблюдать, как твои друзья и единомышленники один за другим приноравливаются к обстоятельствам и вливаются в общую толпу служителей не делу, а личностям.

— А чем вы это можете объяснить? — пристально глянул отец Александр на боярина Павла. — Корысть? Страх? Что-то еще?

— Не знаю, — развел руками Пал Палыч. — Наверное, и то, и другое, и третье. Что-то мрачное и гнетущее, словно разлитое в воздухе с тех пор, как… — Боярин Павел не договорил, но отец Александр все понял:

— А что Государь?

— Так я и Государю то же самое всякий раз говорю, — невесело усмехнулся боярин Павел. — А он всякий раз отвечает: «Да-да, дорогой Пал Палыч, я с вами полностью согласен, это совершенно недопустимо. И ежели чего узнаете, непременно обо всем докладывайте мне лично, мы вместе обмыслим, что делать», и все такое.

— Ну и как, прислушивается Государь к вашим словам?

— Прислушивается, да еще как, — уныло кивнул боярин Павел, — но поступает чаще всего точно наоборот. Не пойму только, отчего он все еще благоволит ко мне — я же знаю, какие гадости на меня наговаривает его окружение!

— В нашей стране сказали бы — для поддержания авторитета власти, — заметил отец Александр. — Как бы это получше объяснить? Если при властях находится человек вроде вас, известный честностью и неподкупностью, то и сама власть, какая бы она ни была, получает больше доверия в обществе.

— Возможно, — не без горечи усмехнулся Пал Палыч и одернул на себе боярский кафтан, к которому еще не очень привык. — Однако вернемся от общего к частностям. Я не хочу и знать, кому ваш Ярослав так круто переступил дорогу, что его извести пытались. Вопрос в другом — могу ли я чем-то помочь, и если да, то как?

— Видите ли, дорогой Пал Палыч, тут кроме прочего еще и сердечные дела примешались. Возлюбленная Ярослава — мужняя жена, и она готова бежать вместе с ним. Сперва в Новую Мангазею, а потом за границу. Но теперь я вижу, что бежать придется ему одному, а Евдокия Даниловна присоединится к нему позже… Ну, чего тебе? — спросил отец Александр у лохматой черной собаки, которая молча сопровождала их с самого начала улицы. — Вот попрошайка! — И, пошарив в карманах рясы, священник сунул ей какой-то пирожок. — Все, больше не проси, нету.

— Извините, Александр Иваныч, какая Евдокия Даниловна? — тихо переспросил Пал Палыч, когда собака отошла с пирожком на обочину. — Уж не… Впрочем, меня это не касается. — И, помолчав, добавил: — Даже если и та самая.

— Ну вот, язык мой — враг мой, — обескураженно развел руками отец Александр. — Пал Палыч, можно Ярослав побудет у вас до завтра? К тому времени я все подготовлю для его побега, а потом, Богу помолясь, и в свой путь отправлюсь. Вы, главное, о Васятке позаботьтесь. Я бы его с собою взял, да в нашей стране, боюсь, ему неуютно будет…

— На этот счет не беспокойтесь, — твердо ответил Пал Палыч. — Ну, вроде все обговорили? Тогда давайте прощаться. Незачем Тайному приказу очи мозолить — дескать, о чем это два таких неблагонадежных подданных так долго лясы точат?

— Э, любезнейший Пал Палыч, тут уж не Тайным приказом, а еще чем потайнее пахнет, — как бы в шутку возразил отец Александр. — Ну, благослови вас Господь на добрые дела!

Священник истово перекрестил Пал Палыча, тот низко ему поклонился и продолжил путь уже в одиночестве. Отец Александр проводил его взором, тяжко вздохнул и побрел восвояси.

В ожидании, пока подадут обед, Василий Дубов прямо в трапезной демонстрировал содержание сундука, обнаруженного на огороде возле бывшей кузницы. А попутно рассказывал, как им удалось его найти. Особо при этом он расхваливал Васятку, впрочем, без опаски «перехвалить», ибо сам Васятка отсутствовал: едва карета дона Альфонсо прибыла в Терем, он тут же заявил, что настоящий, главный клад, по его разумению, зарыт где-то на берегу пруда, и, выбрав в чулане лопату «по себе», отправился на поиски. Естественно, Петрович тут же увязался за ним, и таким образом ничто не мешало откровенной беседе и предстоящему дружескому обеду.

Дормидонт очень внимательно рассматривал иконы и перелистывал церковные книги — Надежда чувствовала, что эти занятия как-то отвлекали его от невеселых дум. По ходу дела царь уверенно определял, какому иконописцу мог принадлежать тот или иной святой лик, выказывая себя немалым знатоком в этой области. На одной иконе, в художественном отношении далеко не самой совершенной, Дормидонт остановился особо:

— Да это ж икона Святой Богоматери — она считалась покровительницей Новой Мангазеи. Мне про нее рассказывали в тамошнем главном Соборе, будто бы перед вторжением Степана из нее начали источаться слезы. Настоятель просил меня вернуть ее в Мангазею, а я бы рад, да ведь все исчезло, что Степан оттуда вывез!

— Ну хорошо, пускай золото, алмазы, иконы и прочее, но для чего им понадобилось вывозить и прятать церковные книги? — несколько удивленно произнес доктор. — Они ведь, кажется, никакой материальной ценности не представляют?

— Владлен Серапионыч, да как вы не понимаете! — вскинулась Чаликова. — Дело же не в золоте и не в алмазах. Для захватчиков куда важнее не просто ограбить побежденных, а поставить их на колени, а для этого прежде всего выбить из них всякую память о прошлом, превратить в быдло, в манкуртов, родства не помнящих! — И, спохватившись, обернулась к Дормидонту: — Извините, Ваше Величество, что столь нелицеприятно отзываюсь о деяниях вашего предка…

— Да чего уж там, — великодушно махнул рукой Дормидонт. — Ежели по совести, то изрядная скотина он был, царь Степан, царствие ему… — Дормидонт запнулся, не будучи уверен, в каком царствии пребывает теперь его пращур. И заговорил напористо, по-деловому: — Друзья мои, вы еще не надумали, что делать с вашими находками?

После некоторого молчания заговорил Дубов:

— Нам было поручено отыскать спрятанные золото и драгоценности. Мы с Васяткой пришли к выводу, что основная их часть находится в другом месте, и будем искать дальше… Государь, — вдруг обратился сыщик напрямую к Дормидонту, — что бы вы сделали, если бы в вашу бытность царем у вас оказались эти иконы и церковные книги?

— Вернул бы в Новую Мангазею, — твердо ответил Дормидонт. — Я же, понимаешь, не Степан.

— А уверены ли вы, что так же поступит ваш уважаемый преемник?

Дормидонт промолчал, но это молчание говорило красноречивее всяких слов.

В разговор вступил дон Альфонсо:

— Господа, я как раз еду в Новую Мангазею и мог бы доставить туда и иконы, и книги. Конечно, если вы мне доверите.

— А то кому же еще доверять, как не вам! — громогласно заявил Дормидонт. — Но тогда, любезнейший дон Альфонсо, вам надо выезжать прямо теперь. Жаль, не пообедаем вместе с вами, да уж чего там, не в последний раз видимся. Зато я вам, понимаешь, гостинцев велю дать — по дороге и перекусите, коли проголодаетесь.

Дормидонт хлопнул в ладоши, и в горницу вошел слуга.

— Значится, так, принеси нам два мешка покрепче. Да постой ты, торопыга — зайди в стряпную и скажи, чтобы гостю еды приготовили. Да чтоб не жадничали, а от всей, понимаешь, души!.. А в мешки мы в один святых сложим, а во второй книги, — подмигнул царь, когда слуга бросился выполнять приказание. — И положим их так, что ежели кто ненароком и заглянет, то пускай думают, что там всякая ветошь!

Тут слуга принес два мешка, и друзья принялись упаковывать туда ценный груз. Когда все было готово, Дубов отвел доблестного рыцаря в сторонку:

— Дон Альфонсо, судя по всему, в Мангазею вы прибудете поздним вечером. И мой вам совет — сразу поезжайте на постоялый двор Ефросиньи Гавриловны, вам его всякий укажет. Хозяйке можно доверять всецело, в этом я и сам имел случай убедиться.

— Ну, давайте уж по дедовским обычаям присядем на дорожку, — предложил Дормидонт.

Посидели, помолчали.

— В путь! — решительно поднялся дон Альфонсо и взвалил на себя мешок с церковными книгами. Мешок с иконами взял Дубов.

Когда и мешки, и гостинцы были уложены в вещевое отделение кареты, Дормидонт и его гости сердечно простились с доном Альфонсо, не забыв по еще одному стародавнему обычаю троекратно поцеловаться. И никто не заметил, как Чумичка приоткрыл свой старенький кафтан и, пошарив в одном из многочисленных внутренних карманов, извлек оттуда маленькую склянку и передал ее дон-Альфонсовскому вознице Максимилиану.

Наконец, карета стронулась с места, миновала ворота и вскоре исчезла за поворотом. Проводив ее задумчивым взглядом, Дормидонт неспешно повел своих гостей обратно в терем. А когда они шли через лужайку, Наде показалось, что в кустарнике что-то мелькнуло.

— Заяц? — схватила она Дормидонта за широкий рукав.

— У нас этого добра хватает, — не особо удивился царь. — Да я, по правде сказать, до них не охотник. То ли дело рыбалка! Вот, помню, на той неделе…

Пока Надя и Серапионыч выслушивали очередную «рыбацкую байку», Дубов внимательно вглядывался в кусты. А затем вполголоса поделился наблюдениями:

— Нет, там не заяц, а покрупнее зверь будет. И не один, а два.

— Неужто медведи? — вскинул Дормидонт густые брови. — Говорят, Степан любил на медведей хаживать…

— Ну, можно сказать, что и медведи, — усмехнулся Василий. — Одного звать Каширский, а второго — Анна Сергеевна.

— О боже, — вздохнул Серапионыч. — Только их не хватало!..

— Маленькие издержки кладоискательского производства, — с чувством обреченности сказала Чаликова. — Ваше Величество, а может быть, вы прикажете страже вышвырнуть их отсюда куда подальше?

— Нет-нет, ни в коем случае! — решительно воспротивился Дубов. — Мы поступим с ними не столь гуманно — напустим на них нашего дорогого Петровича!

— Василий Николаич, а вам не кажется, что от вашего предложения попахивает, простите за выражение, некоторой долей садо-мазохизма? — очень осторожно спросил Серапионыч.

— По отношению к кому — к Петровичу или Анне Сергеевне с Каширским? — выступил Дубов со встречным вопросом.

— Ко всем троим, — вместо Серапионыча ответила Чаликова. И, возвысив голос, продолжала так, чтобы ее услышали за кустами: — А после обеда мы с доктором вам покажем одно местечко — уверена, что клад именно там!

Когда хозяин и его гости возвратилась в трапезную, стол уже ломился от всяких кушаний и запивок.

— Прошу к столу, — радушно пригласил царь. — А кстати, отчего ваш возница не здесь? Я ж знаю, что он вам, понимаешь, не токмо лошадей правит, а наравне с вами.

— Наш Чумичка не любит шумных сборищ, — ответила Чаликова.

— Где же тут шумные сборища? — удивился Дормидонт, усаживаясь во главе стола. — Да вы садитесь, не чинитесь, накладывайте себе чего нравится, у нас все по-простому, без шума и сборищ!.. А Васятка ваш где — все на озере? Надо бы спослать за ним, а то не дело без обеда-то, понимаешь.

Но спосылать за Васяткой не пришлось: он появился сам — в закатанных штанах и без рубашки, которую держал свернутой в руке. Следом за Васяткой плелся Петрович.

— Ну как, Васятка, нашел чего? — спросил Дубов.

— Нет, но чувствую, что найду, — скромно ответил Васятка. — Ой, простите, я ж совсем раздетый…

— Да ничего, сынок, оставайся как есть, — добродушно улыбнулся царь. — Я ж знаю, каково это — лопатой на солнцепеке махать. Ты лучше присаживайся да ешь.

Разумеется, Васятка не заставил просить себя дважды — да и еда на царском столе оказалась куда вкуснее, чем в холостяцком хозяйстве отца Александра.

Петрович переминался с ноги на ногу — его-то никто за стол не приглашал, а сам садиться он не решался, памятуя о крутом нраве Дормидонта.

— Васятка, а где ж твоя лопата? — спросила Надежда.

Васятка прожевал то, что было у него во рту:

— А я ее на берегу оставил. Потом думаю опять туда пойти.

— Нет-нет, ты мне будешь нужен здесь, — сказал Дубов и незаметно для Петровича подмигнул Васятке.

— Ну, здесь, так здесь, — легко согласился Васятка.

— А за лопатой давайте я схожу, — вызвался Серапионыч. — Заодно и покопаю малость, раз ты считаешь, что там есть смысл копать…

Разумеется, это было сказано не столько для Васятки, сколько для Петровича — будучи наименее компетентным (как он сам скромно полагал) в деле кладоискательства, Серапионыч «жертвовал собой» для того, чтобы хоть на время оставить своих друзей без докучливого надзора со стороны царского посланника.

Если бы князь Длиннорукий имел привычку задумываться о происходящем вокруг себя и делать соответствующие выводы, то он просто понял бы, что сегодня «не его день» и, смирившись с этим, успокоился и отложил все, что возможно, на завтра. Но князь, будучи человеком действия, не привык задумываться о столь премудрых вещах и, что называется, пер напролом, наперекор обстоятельствам. Правда, без желаемого успеха, что вовсе не утихомиривало градоначальнического пыла, скорее наоборот — еще более его подстегивало.

Вернувшись на службу после обеда с «мышиными пророчествами», князь рвал и метал, браня своих нерадивых подчиненных. Досталось «на орехи» всем, включая даже каменотеса Черрителли, имевшего заказ на памятник великому и грозному Степану — сего царя особо чтил Путята как Великого Завоевателя и Грозного Собирателя Земель Кислоярских.

— Что за безобразие! — рычал князь, потрясая рисунком будущего монумента прямо перед носом художника. — Тебе оказали высочайшее доверие — возвести памятник такому великому человеку, а ты, каналья римская, что мне суешь? Это ж не царь, а какая-то, прости Господи, каракатица морская, да еще на трех ножках!

— Во-первых, не римская, а венецианская каналья, — с достоинством отвечал Черрителли. — А во-вторых, ваши замечания, синьор градоначальник, просто выказывают в вас, как бы это поприличнее выразиться, отсталое отношение к высокому искусству.

Однако князь вовсе не хотел выражаться поприличнее:

— Может, я и отсталый, но никому не позволю глумиться над нашим славным прошлым и засорять наш прекрасный Царь-Город всяким каменным уродством!

— Я так вижу! — гордо приосанился камнотес. — И ничуть не сомневаюсь — простые люди прекрасно поймут, что я хотел выразить своим уно беллиссимо шедевро!

— Ну так объясни мне, дураку, что ты хотел выразить! — вспылил Длиннорукий. — Объясни мне, старому невежде, какого беса у Степана три ноги?

— О, ну это же очень просто! — воодушевился Черрителли. — Если вы приглядитесь, то увидите, что это не просто ноги, но на каждой ноге на коленке еще и глаз — как воплощение завоевательных притязаний вашего великого соотечественника: один глаз смотрит на закат, другой на восход, а третий — на полдень.

— А на полночь? — едва сдерживая ярость, проскрежетал князь.

Художник схватил рисунок и, прищурившись, оглядел его с расстояния вытянутой руки. А другой рукой громогласно хлопнул себя по высокому лбу:

— Си, ну конечно же! Я все думал, ну чего же здесь не хватает, а теперь понял — четвертой ноги! Знаете, синьор князь, а вы вовсе не такой невежда в искусстве, каким представляетесь. О, под моим руководством из вас мог бы получиться отличный ваятель!

— Увольте, — резко отказался князь. — Нет, ну скажите вы мне пожалуйста, неужели вам так трудно сделать обычный памятник, чтобы у царя Степана было не три, не четыре и не десять ног, а две? Чтобы глаза находились не на коленях, не на спине и не на заднице, а там, где им положено быть?

— Никогда! — вскочил Черрителли столь порывисто, что даже стул, на котором сидел Длиннорукий, попятился всеми четырьмя ножками. — Этого вы от меня никогда не добьетесь, мракобесы и душители всего нового и светлого в Высоком Искусстве! Джузеппе Черрителли будет голодать, холодать, терпеть все лишения, какие только могут выпасть на долю художника, но он никогда не опустится до презренного Реалисмо!

Последнего слова Длиннорукий не понял, но Черрителли произнес его с таким презрением, что князь решил, что это, наверное, какое-то непристойное итальянское ругательство, даже похлеще «канальи».

— Ну и голодай на здоровье! — крикнул градоначальник. — Прочь с глаз моих, и не появляйся, покамест чего толкового не надумаешь!

— Не дождетесь!!! — проорал художник прямо в лицо князю и выскочил из градоначальничьей палаты, дверию шибко потряся.

— Тьфу ты, бес заморский, — проворчал князь, вытирая вспотевшую лысину. — Мне уже домой давно пора, а я тут мякину в ступе толочу!

Но увы — даже на этом неприятные неожиданности не закончились: уже на выходе из градоуправления к князю подскочил один из мелких чиновников и вручил ему стопку бумаг.

— Что это, Ванюшка? — устало спросил Длиннорукий.

— Простите, князь, меня зовут Несторушка, то есть Нестор Кириллович, — вежливо поправил чиновник.

— Ну, пускай себе Нестор Кириллович, — милостиво согласился градоначальник. — И все-таки: что это такое?

— Как что? — несколько удивился Нестор Кириллович. — Смета. Вы же мне велели осмотреть Храм Всех Святых на Сороках и еще два здания, состоящих на попечении градоправления, и составить смету расходов по их починке.

— Что ты несешь! — набросился на Нестора князь Длиннорукий. — Какая еще починка, какой к чертям собачьим храм! Что за дурак тебя туда послал?

— Вы! — отважно заявил Нестор Кириллович. Он уже был не рад, что вообще заговорил с князем — когда тот пребывал «не в духе», от него лучше всего было держаться подальше. Но теперь отступать было уже некуда. — Я исполнял то указание, которое получил. А кто его отдавал, дурак или не дурак, не моего глупого ума дела.

Князь привык единолично править во вверенном ему заведении, а тут вдруг кто-то давал распоряжения, минуя его. Ясно, что это обстоятельство ничуть не улучшило его и без того мерзопакостного настроения — скорее даже наоборот.

— Хорошо, давай разберемся, — едва сдерживая себя, сказал градоначальник. — Вспомни, кто тебе отдал это приказание.

— Когда я утром явился на службу, то нашел у себя на столе список зданий, кои должен обойти, — торопливо стал объяснять Нестор Кириллович. — И первая как раз была церковь на Сороках. А я простой служивый — что мне велят, то и делаю. — Нестор Кириллович замолк, не зная, что еще сказать.

— Ну! — подстегнул его Длиннорукий. — Что мне из тебя, силком слова тащить?

— В помощь мне был придан еще один человек, — залопотал Нестор Кириллович. — Некто Порфирий, будто бы из Управления церковных дел, но чудной какой-то: все время путал, в какую сторону креститься и какой рукой…

Однако князь больше не слушал невнятные объяснения своего подчиненного — в его голове словно бы что-то щелкнуло, и разрозненно-необъяснимые обстоятельства стали выстраиваться во вполне объяснимую цепочку.

— Стало быть, церковь на Сороках? — перебил он Нестора Кирилловича. — Это та, где настоятелем отец Афанасий?

— Отец Александр, — поправил Нестор Кириллович.

— Сам знаю! — рявкнул Длиннорукий. — Высокий такой, статный, и голос, будто Иерихонская труба?

— Ну да, — подтвердил чиновник.

— Прекрасно, — процедил князь и заглянул в отчет. — Значит, нужно ему в церкви стены побелить и потолки подправить?

— Да-да, князь, — закивал Нестор Кириллович. — И позвольте заметить, что лучше бы работы начать поскорее, потому как ежели запустить, то потом еще дороже обойдется…

— Да, ты прав, — задумчиво-зловеще отозвался князь. — Такие дела нужно пресекать в самом начале… Ну ладно, Нестор, ступай. Трудовой день давно кончился, некогда мне тут с тобой растабарывать.

И, не глядя сунув отчет в широкий карман градоначальничьего кафтана, князь Длиннорукий в самом мрачном настроении отправился домой.

После обильного и вкусного обеда царь Дормидонт, по стародавнему обычаю, удалился на часок соснуть. Дубов, взяв в помощники Васятку, решил поизучать дом и его ближайшие окрестности, используя «наработки», сделанные в их отсутствие Чаликовой и Серапионычем. Сами же Надя с доктором, как и грозились, отправились на пруд — продолжать изыскания, начатые Васяткой. Петрович плелся позади, потирая задницу и привычно ворча что-то про богатеев, пьющих кровушку бедного трудящегося люда.

Местность, через которую полегала дорожка, во времена оные была густым лесом, при жизни царя Степана предназначенным к вырубке. Однако после его смерти эти работы, как и все прочие, были прекращены. Поэтому еловые заросли перемежались небольшими пустошами, заросшими мхом и вереском, что придавало этой части «притеремной земли» своеобразно-живописный вид.

— Наверное, ближе к осени тут много лисичек появится, — со знанием дела заметил доктор, слывший заядлым грибником.

Вскоре тропа нырнула в очередной перелесок, за которым открылся так называемый Щучий пруд — небольшое вытянутое озерцо, частично заросшее тростником. На втором берегу виднелась ветхая избушка, а сразу за ней чернел густой нетронутый лес.

Выйдя к озеру, Надя убедилась, что семена дезинформации дали достойные всходы: неподалеку от берега красовалась уже довольно высокая куча свежевырытой земли, которая росла прямо на глазах: вооружившись лопатой, знаменитый психотерапевт и завсегдатай астральных сфер господин Каширский собственноручно копал яму, похожую на траншею, по краю которой с видом лагерного надзирателя прохаживалась Анна Сергеевна Глухарева, давая своему сообщнику ценные указания:

— Левее возьмите, левее! Да побольше зачерпывайте, а то мы тут с вами до ночи ни хрена не найдем!

— А по-моему, Анна Сергеевна, мы с вами не там ищем, — отвечал Каширский, усердно махая лопатой. — Мое внутреннее зрение пока что не видит на этом участке никаких драгоценных залежей.

— Копайте, Каширский, копайте, — прикрикнула Анна Сергеевна. — Раз тут кто-то уже начал рыть, значит, не зря!

— А вы не допускаете, что это — дренажно-мелиоративные работы? — не остался в долгу Каширский.

Анна Сергеевна хотела что-то ответить, но не успела: увидав посторонних, Петрович резко дернул вперед и, вмиг обогнав Надежду с Серапионычем (откуда только прыть взялась?), накинулся на незваных землекопов:

— А вы чего тут делаете — На чужое добро заритесь? А вот вам! — Петрович сложил пальцы «фигой» и сунул под нос Глухаревой. — Накося выкуси!

На лице Анны Сергеевны заиграла нехорошая усмешка, говорящая, что она пребывает в самолучшем расположении духа и потому готова на все, и даже больше.

— С удовольствием! — почти пропела она и тут же крепко укусила Петровича за фигу.

— Аааааааа!!! — изо всей мочи завопил Грозный Атаман и, засучив ножками, не удержался и свалился в яму прямо на голову Каширскому. Анна Сергеевна, не желая выпускать добычу из зубов, последовала за ним.

— Что еще за шутки! — возмутился господин Каширский. — Анна Сергеевна, вы затрудняете мне трудовой процесс!

— А Вася здорово придумал, — вполголоса заметила Чаликова. — Напустить Петровича на эту «кислую парочку», да еще сплавить их подальше. Думаю, теперь мы спокойно можем возвращаться.

— Может быть, сперва прогуляемся дотуда? — указал Серапионыч на «рыбацкий домик».

— Давайте, — охотно согласилась Надежда.

За разговорами они обогнули озерцо и оказались на лужайке перед избой. Это была наиболее обустроенная часть пруда — без тростниковых зарослей, зато на берегу были оборудованы деревянные мостки, откуда можно было с удобством рыбачить.

— Похоже на вашу хибарку близ Покровских Ворот, — заметила Чаликова, осмотрев избу. — Тоже перед входом полянка, а позади — лес. Только пруда не хватает.

— А в пруду — во-от таких щук, — усмехнулся доктор. — Наденька, а не заглянуть ли нам еще и туда? — показал он на тропинку, уходящую мимо избушки в лес. — Знаете, в таких местах обычно белые хорошо растут. Ну и подосиновики тоже. Понимаю — не сезон, но случается, что грибы и раньше выползают!

Увы — сколько ни вглядывались грибники, никаких грибов не было и в помине, даже самых несъедобных.

— Значит и впрямь не сезон, — с сожалением вздохнул доктор и уже собрался было повернуться и идти восвояси, но тут Надежда тронула его за рукав:

— Владлен Серапионыч, посмотрите туда!

Доктор поправил пенсне и вгляделся в ту сторону, куда указывала Надя: это была небольшая полянка правильной четырехугольной формы, частично заросшая березами и ольхой. Между деревьев здесь и там виднелись покосившиеся деревянные кресты.

— Похоже, что нарочно расчистили кусок леса под кладбище, — заметил Серапионыч, окинув взором сей смиренный погост.

— Да, но кого здесь хоронили? — задалась вопросом Надежда. — Населенных пунктов вблизи нет, если не считать Боровихи, но не думаю, что кладбище стали бы устраивать так далеко от села. Да и могилок тут маловато — от силы штук тридцать.

— А вы, Наденька, представьте себя сыщиком Дубовым и попытайтесь подедуктировать, — в шутку предложил Серапионыч.

— Думаю, для начала он обратил бы внимание на математически точную форму полянки, измерил длину и ширину, — улыбнулась Надя. — И если бы их соотношение совпало с числом «Пи», то пришел бы к выводу, что это — зашифрованное послание от Внеземных Цивилизаций. А неразумные земляне этого не поняли и стали использовать полянку для своих печальных нужд. Потом Василий Николаич выдвинул бы еще с десяток версий одна другой экзотичнее и в конце концов пришел к той, которую с ходу предложил бы Васятка.

— А что предложил бы Васятка?

— Он бы рассудил так: других дорог, кроме этой тропинки, здесь нет. А тропинка идет в обход пруда и в конце концов приводит к Царскому Терему. То есть, чтобы похоронить покойника, его нужно пронести чуть ли не под окнами Терема, что вряд ли пришлось бы по душе его царственным владельцам. Стало быть, кладбище предназначено для обитателей терема. Разумеется, не для царей, а для обслуги. А поскольку обслуга здесь малочисленная, то и могилок не так много.

— Да, похоже, что так, — согласился доктор. — Наденька, гляньте туда.

Серапионыч указал на две могилы в дальнем краю погоста, отличавшиеся от прочих тем, что были окружены общей деревянной оградкой и казались более ухоженными.

Подойдя поближе, доктор и журналистка внимательно разглядели обе могилки. На одной стоял замшелый надгробный камень с высеченной надписью, которую Надя и Серапионыч хоть и с трудом, но все же прочли:

«Димитрий Смурной, родился в 4-ый год царствования царя Степана, скончался в 12-ый год царствования Феодора Степановича. Упокой Господи его душу».

— Уж не тот ли это самый Митька Смурной? — припомнила Чаликова.

— Да уж, встань он из гроба, то многое мог бы нам поведать, — задумчиво произнес доктор.

— Владлен Серапионыч, уж не собираетесь ли вы его выкапывать! — в шутку (а может, и не совсем) ужаснулась Надежда.

— А что, ради пользы дела можно было бы устроить эксгумацию, — пожал плечами доктор. — Но, надеюсь, до этого дело не дойдет.

Тем временем Надя обратилась ко второй могиле. На ней стоял выкрашенный в белый цвет деревянный крест, на пересечении досок которого была прибита дощечка:

«Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича».

— Должно быть, какой-нибудь почтенный старец, может быть, даже местный святой, — предположил Серапионыч. — Потому его могилка такая ухоженная, и крест не в небрежении, и табличку обновляют…

Надя не стала спорить, хотя объяснение доктора оставляло некоторые вопросы. Например: по какой причине святого праведника Варсонофия похоронили в одной ограде с, мягко говоря, далеко не святым и не праведным сподвижником грозного царя Степана?

Достав журналистский блокнот, Чаликова аккуратно занесла туда надписи на обоих надгробиях.

Лошади неспешно тянули по дороге карету дона Альфонсо. Как и говорил Васятка, через несколько верст с левой стороны открылся поворот. Разумеется, никаких указателей не было, но дон Альфонсо и Максимилиан знали, что это — дорога, ведущая в Новую Мангазею. Впрочем, дорогой ее можно было назвать с очень большой натяжкой. Если Белопущенский тракт, с которого свернула карета, представлял собою изрядно изъезженную, давно (или даже вовсе никогда) не чиненную и потому колдобистую дорогу, то дорога на Мангазею казалась и вовсе непроезжей — узкая, кривая, кое-где ветки елок по обеим сторонам чуть не смыкались прямо над крышей кареты, и оттого внизу даже в ясный солнечный день царили полумрак и сырость. Было ясно, что добрые люди этим путем предпочитали без особой нужды не ходить и не ездить, даже если приходилось делать крюк в пару десятков верст. И лишь опыт Максимилиана, столько лет возившего своего господина по болотным гатям Новой Ютландии, не позволял карете застрять на этом глухом большаке, более напоминавшим лесную тропу (разве что чуть шире) или просеку (но только гораздо кривее).

Через окошко дон Альфонсо взирал на густой лес, подступавший к самой дороге, и прикидывал, на сколько времени растянется его путь и удастся ли еще засветло добраться если и не до самой Новой Мангазеи, то хотя бы до большой дороги, соединявшей Мангазею с Царь-Городом.

Но не проехали они и пары верст, как карета резко вздрогнула и столь же резко остановились. Дон Альфонсо приоткрыл дверцу и увидел, что лошадей держат под уздцы два человека в серых кафтанах и капюшонах, почти полностью закрывающих лица, а еще двое крепко держат Максимилиана.

«Разбойники, — подумал дон Альфонсо. — Вот уж не вовремя… Ладно, придется отдать им и деньги, и все, чего скажут, лишь бы мешки не трогали. Да и на что им книги да иконы — они ж неграмотные, да и в Бога едва ли веруют…»

— В чем дело? — грозно проговорил он уже вслух.

Внимание грабителей переключилось на хозяина, и возница, резко вывернувшись из лап разбойников, быстро скрылся в лесу. Но лиходеи этого даже не заметили. Один из них резко дернул дона Альфонсо за руку, и тот сразу оказался на дороге. Другой выхватил из-под кафтана огромный нож, и не успел дон Альфонсо опомниться, как уже лежал с перерезанным горлом на обочине.

Он не видел, как душегубы обшарили всю карету, вынесли оттуда оба мешка, а затем бегло обыскали самого дона Альфонсо. После этого лесные лиходеи попытались развернуть экипаж, но так как это оказалась невозможным на узкой дороге, то просто распрягли лошадей (очень грубо и неумело) и, опрокинув карету набок, ускакали в том направлении, откуда прибыл дон Альфонсо.

Когда разбойники скрылись, из лесной чащи появился Максимилиан. Опустившись на колени перед истекающим кровью доном Альфонсо, он извлек из-под одежды скляночку, выданную ему Чумичкой, набрал в рот немного ее содержимого и побрызгал на рану.

К немалому изумлению Максимилиана, жидкость, по вкусу ничем не отличавшаяся от обычной воды, произвела действие столь же неожиданное, сколь и благотворное: кровавая рана как бы сама собой затянулась, и дон Альфонсо медленно открыл глаза.

— Где я? — слабым голосом проговорил он. — Что со мной было?

Но, увидев перевороченную карету, все вспомнил. Или почти все.

— Максимилиан, посмотри, на месте ли мешки, — попросил дон Альфонсо. Даже пережив насильственную смерть и чудесное воскрешение, думать он мог об одном — о деле, которое должен был довести до конца.

— Именно мешки они и унесли, — вынужден был огорчить Максимилиан своего господина.

Дон Альфонсо приподнялся на локтях и застонал — но не от боли:

— Позор мне! Предлагал же Дормидонт своих охранников в сопровождение, а я, дурак, на себя понадеялся!

— Полно, сударь, сокрушаться, — охладил Максимилиан его самообличительный пыл. — Давайте лучше решать, как нам теперь быть.

Дон Альфонсо чуть успокоился:

— А и то верно. Что произошло, то произошло. Максимилиан, помоги мне подняться… Благодарю. Скажи, когда эти негодяи… Ну, в общем, они только мешки забрали, или меня тоже обыскивали?

— Я из чащи не очень разглядел, но, по-моему, только карманы вывернули, — ответил возница. — А что?

Дон Альфонсо стал шарить у себя под камзолом и извлек небольшой плоский предмет:

— Слава Богу, хоть сюда не залезли. Это и есть икона Святой Богоматери. Ты знаешь, Максимилиан, что мы, рыцари, люди не очень-то набожные, но я здесь вижу знамение Свыше — то, что именно она уцелела. И мой долг — вернуть ее в Ново-Мангазейский Кафедральный Собор!

— Совершенно с вами согласен, — откликнулся Максимилиан. — Но как это сделать? Ведь злодеи и лошадей угнали.

— Будем возвращаться в терем, — решил дон Альфонсо. — Хотя я не представляю, как смогу посмотреть в глаза Дормидонту, и Дубову, и Васятке — но другого выхода я не вижу… Ты не согласен? — спросил он, вглядевшись в лицо Максимилиана.

— Нет, сударь, отчего же, — возразил возница. — Но осмелюсь сообщить вам, что разбойники ушли туда, — и Максимилиан махнул рукой в ту сторону, откуда они приехали. — Как бы нам снова к ним в лапы не попасть…

— Стало быть, пойдем туда, — указал дон Альфонсо в противоположную сторону. — Хотя бы до большой дороги доберемся. А там кто-нибудь да подвезет.

— Мир не без добрых людей, — не очень уверенно согласился Максимилиан.

— Ну, значит, посмотрим, что эти лиходеи не успели забрать, возьмем, сколько сможем унести — и в путь, — подытожил дон Альфонсо.

— А что еще нам остается? — вздохнул возница.

Путешественники не зря просили отца Александра отпустить с ними Васятку — его проницательность могла очень пригодиться в деле, ради которого они отправились в экспедицию. Васяткины изыскания на огороде стали наглядным тому подтверждением. А накануне отъезда отец Александр рассказал друзьям о недавнем происшествии, когда Васятка смог не менее ярко продемонстрировать свои способности.

Несколко дней назад, прямо во время утренней службы, в церковь вбежала женщина из соседней с храмом избы. Весь вид ее говорил, что произошло нечто из ряда вон выходящее: платок был сбит куда-то в сторону, а башмаки надеты каждый не на свою ногу.

— Батюшка, выслушайте ее, — тихо сказал Васятка. — По-моему, она увидала у себя в сенях что-то страшное.

— Ну, Васятка, ты уж скажешь, — так же тихо ответил отец Александр, однако же обернулся к женщине: — Давай, Матрена, говори, что стряслось. Только без бабского вопежа, а с чувством, с толком, с расстановкой.

Спокойный уверенный голос подействовал на женщину умиротворяюще, и она смогла приступить к более-менее связному рассказу:

— Вышла это я в сени, у нас там темно, и сразу обо что-то споткнулась, чуть не упала. Дверь отперла, гляжу — а в сенях покойник! Ну, муж тут же побежал в сыскной приказ, а я — к вам!

Когда чуть позже отец Александр спросил у Васятки, как он догадался о сенях, тот лишь скромно пожал плечами:

— Очень просто. По Матрениной одежке сразу видно — она в чем встала, в том и прибежала. Обычно ее муж с утра идет в огород через заднюю дверь, а передними сенями они пользуются, только когда выходят на улицу. Если бы что-то случилась на дворе или на огороде, то они бы уже давно заметили, а ежели перед домом — то с улицы бы народ увидел. Остается одно — сени.

Нечего и говорить, что Васятка и частный детектив Василий Дубов понимали друг друга с полуслова. А иногда и вовсе без слов. Оба изыскателя то и дело выдвигали множество предположений, подкрепляли их убедительными доводами, но придти к какому-то ясному решению не могли. Получалось то, чего как раз хотели избежать: чтобы проверить все версии, пришлось бы разбирать по камешку чуть ли не весь дом и перекапывать чуть не всю округу.

— Нет, Васятка, так у нас дело не пойдет, — в конце концов решил Дубов. — Нужна зацепка. Хоть какая-нибудь, вроде той мангазейской подковы. А у нас ничего нет. Потому предлагаю сесть и подумать концептуально. В смысле, глобально. — Однако сообразив, что Васятке такие ученые слова вряд ли знакомы, сыщик пояснил: — То есть в общем и целом.

Два детектива уселись на крыльце терема. Солнце уже понемногу клонилось к закату, но грело по-летнему. Изрядно упарившийся в своем кафтане Дубов не без зависти поглядывал на Васятку, так и не одевшего рубаху, которая висела у него сложенная на плече.

— Так ты не майся, дядя Вася, разденься, как я, — предложил Васятка. — Кого тут стесняться?

— А и то верно, — обрадовался Дубов, сбросил с себя кафтан и даже слегка закатал штаны. — Вот теперь совсем другое дело. Ну и что ты скажешь — стоит ли дальше искать, или примем как данность, что сокровищ нам не найти?

— Ну, я так думаю, что найти всегда что-то можно, — раздумчиво ответил Васятка. — И зацепка непременно где-то прячется, только мы ее не видим. А то еще Надежду с Серапионычем подождем — вдруг они чего да придумают на свежую голову?

— А и правда, чего-то они запропастились, — заметил Василий. И вдруг его внимание привлекла вековая липа, растущая неподалеку от крыльца: — Погляди, Васятка, отчего это она такая кривая — уж не оттого ли, что ее корням что-то мешает? Например, сундук с сокровищами.

Васятка только вздохнул — если все подобные предположения принимать всерьез, то и впрямь пришлось бы все разнести по кочкам, включая и терем, и сад, и огород…

И тут из-за угла дома появились Надя с доктором Серапионычем.

— Ну, как успехи? — спросила Надя.

— Никак, — сознался Дубов. — Пока что у нас полный застой. А у вас?

— А у нас на кухне газ, — улыбнулся Серапионыч. — В смысле, на пруду Петрович.

— Мы слышали, как он собачится с Анной Сергеевной, — добавила Надя. — А Каширский, похоже, решил выкопать еще один пруд.

— Ну, флаг ему в руки, — ответил Дубов. — В смысле, лопату…

— Только бы Анна Сергеевна не перестаралась, — озабоченно проговорил Серапионыч. — А то знаю я ее!

В это время двери терема со скрипом приотворились, и на крыльцо, потягиваясь, вышел царь Дормидонт:

— Вот вы где! А то я проснулся, понимаешь, весь дом обошел — и ни одной живой души.

Дубов и Васятка хотели были вскочить со ступенек, но Дормидонт их усадил:

— Да не надо, чего уж. Лучше подвиньтесь-ка.

Дубов и Васятка освободили место, и царь уселся между ними. Чаликова и Серапионыч устроились на покосившейся лавочке близ крыльца.

— Ну, чего скажете? — как-то не очень определенно спросил Дормидонт.

— Государь, мы с Надюшей только что побывали на пруду, — начал доктор, — и, насладившись скромным очарованием сего дальнего уголка, ненароком забрели на некое уединенное кладбище… — Серапионыч замолк и посмотрел на Чаликову.

Надя достала блокнот:

— И обнаружили надгробие некоего Дмитрия Смурного. Не тот ли это Митька Смурной, который предположительно спрятал тут сокровища?

— Насчет сокровищ не знаю, но Митька тот самый, — подтвердил Дормидонт. — При Федоре Степановиче он заведовал Теремом и его хозяйством.

— То есть Федор Степанович отправил наперсника своего отца как бы в почетную ссылку? — предположила Чаликова.

— Дормидонт на миг задумался:

— Ну, как вам сказать… Тому уж без малого двести лет, и кто теперь скажет, что там на самом деле было? А насколько я знаю, Митька сам такое желание выразил.

— Понятно, чтобы быть поближе к тому, что он тут спрятал, — заметил Василий.

— А рядом с Дмитрием Смурным еще одна могилка. — И Надя зачитала: — «Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича».

— Не знаю, как у вас, а в нашем… в нашей стране выражение «почил в Бозе» обычно применяется к самым высокородным особам, — сказал Дубов.

— Так оно и есть, — кивнул Дормидонт. — Смиренный инок Варсонофий — это ни кто иной, как Государь Феодор Степанович.

— А, ну ясно, — подхватила Надежда. — Должно быть, его свергли с престола и принудительно постригли в монахи?

— С чего вы взяли? — искренне удивился Дормидонт. — Федор был полной противоположностью своему родителю, царю Степану. Царской властью он тяготился, предпочитая проводить время в молитве, а при всякой возможности приезжал в Боровиху и долгие часы просиживал на берегу озера, размышляя о Вечном и Божественном. А когда его старший сын Владимир достиг возраста и навыков, нужных для царствования, Федор передал ему бразды правления, а сам, постригшись в монахи под именем Варсонофия, удалился в один из отдаленнейших и беднейших скитов, где и провел долгие годы в посте и молитвах. Ну а похоронить себя завещал здесь, близ могилы своего брата…

— Какого брата? — несколько удивленно переспросил Серапионыч.

— Ну вот, проговорился, понимаешь, — обескураженно развел руками Дормидонт. — Да ладно уж, дело давнее, чего теперь скрывать. В общем, Митька был сыном царя Степана, но только рожденным вне законного брака.

— Дело житейское, — согласился Дубов. — Но если оставить в стороне давние семейные тайны, то получается следующее: Дмитрий Смурной в течение двенадцати лет жил здесь постоянно и за это время запросто мог перепрятать сокровища. Или даже поделить их на несколько частей и скрыть в разных местах.

— Но для чего? — задался вопросом Серапионыч. — И почему он не передал ценности царю Федору?

— Может быть, Дмитрий считал Федора наследником царства, а себя — наследником драгоценностей? — неуверенно предположил Васятка. — Хотя так ими и не воспользовался…

— Или опасался, что Федор, как человек глубоко верующий, поступит с ними «по совести», — добавил Дубов. — То есть вернет в Новую Мангазею.

— Полагаю, что ответов на эти вопросы мы уже не узнаем, — подытожила Чаликова. — Да и не следует нам лезть в чужие семейные дела, к тому же столь давние. Наша задача — искать сокровища.

— И что вы, Наденька, предлагаете? — напрямую спросил Дубов. — Пока что я, к своему стыду, должен признать — следствие зашло в тупик. Может, у вас имеются какие-то свежие идеи?

— Увы, нет, — созналась Надя. — Или есть, но не идея, а так — общие размышления. С чего все началось? С письма, найденного в древлехранидище. И вот я подумала: может быть, в Тереме тоже имеются какие-то рукописи, какие-то документы, пускай даже не имеющие прямого отношения к тому, что мы ищем. Но как знать — вдруг какое-то косвенное указание там можно было бы найти… — Надежда выразительно посмотрела на Дормидонта.

— Понимаю, сударыня, на что вы намекаете, — благодушно сказал царь. — У меня в читальне, опричь книжек, в особом сундуке полно всяких рукописей и писем. Другое дело, что все в кучу скидано, безо всякого порядка.

— Но мы сможем с ними ознакомиться? — гнула Надя свое.

— Да сколько угодно, — щедро махнул рукой Дормидонт. — А коли чего занятного найдете, так мне потом расскажете.

— Расскажем непременно, — пообещала Надежда.

В этот день злоключения преследовали князя Длиннорукого с самого утра. И если исчезновение Петровича, вязкий разговор с Путятой и даже «искусствоведческую» стычку с ваятелем Черрителли князь воспринимал как обычные мелкие невзгоды, без коих редкий день обходится, то происшествие в харчевне вкупе с сообщением Нестора Кирилловича уже выстраивались в некую неприятную последовательность.

Заявившись домой, князь обнаружил, что Евдокии Даниловны на месте нет, и первый вал гнева и раздражения, накопившихся за день, обрушился на неповинную голову княгининой горничной Маши, которая спокойно убиралась в гостиной:

— Чего тряпкой махаешь, только пыль с места на место перегоняешь! Говори, где хозяйка.

— А почем я знаю, — продолжая уборку, ответила Маша.

— Почем знаю, — передразнил градоначальник. — Будто я не знаю, кто первая наперсница во всех ее безобразиях!

Только теперь Маша оторвалась от работы и подняла взор на князя:

— В каких безобразиях? Да вам, сударь, благодарить нужно Господа Бога, что вам такая Евдокия Даниловна досталась — и красавица, и умница, и верная жена!

— Верная жена должна сидеть дома и ждать мужа, — сварливо проговорил князь. — А я как ни приду, никогда ее нет — шляется незнамо где!

— Вы прекрасно знаете, где, — возразила Маша. — По церквам ездит и благие дела творит, помоги ей Господи. — С этими словами она даже благочестиво перекрестилась, не выпуская из рук тряпки.

— Что по церквам шатается, я и сам знаю, — зло бросил Длиннорукий, — а вот что за благие дела она там творит — это еще вопрос!

— И как вам не совестно такое говорить, — не выдержала Маша. — А коли вы опять не в настроении, так ни я, ни Евдокия Даниловна в том не виновны!

— Это мы еще увидим, — зловеще промолвил градоначальник и направился к особой подвесной полочке, где стояла скляночка водки. Такие полочки, шкапчики и погребки были устроены чуть ли не во всех помещениях градоначальнического терема (если не считать покоев княгини), и князь всегда мог «поправиться» прямо там, где его заставала такая надобность.

Однако на сей раз «поправиться» князь не успел — в гостиную вошла Евдокия Даниловна.

— Здравствуй, князь, — поздоровалась она. — Здравствуй, Маша.

Горничная попыталась было подать знак хозяйке — мол, барин не в духе — но князь столь уничижительно зыркнул на нее, что Маша вздрогнула и принялась с удвоенной силой вытирать пыль.

— Ну, что скажешь? — не менее грозно посмотрел Длиннорукий на супругу.

— А что я должна говорить? — пожала плечами княгиня. Она уже почувствовала что-то неладное, но еще не могла понять, в чем дело.

— Говори, где была! — возвысил голос князь.

— В первый раз вижу, что тебя это волнует, — улыбнулась Евдокия Даниловна, хотя и несколько натянуто.

— А ты не увиливай, — не унимался грозный муж. — Отвечай, когда тебя спрашивают.

— Сначала в церкви…

— На Сороках?!

— Нет, ну отчего же? В храме Ампилия Блаженного, а потом в приюте твоего имени, раздавала милостыню сиротам.

— Да все ты врешь, — бросил князь.

— Можешь проверить.

— Проверю, проверю! А то знаю я вас, баб: чуть что — на сторону глядите. — И, недолго, но многозначительно помолчав, князь произнес слова, которые нарочно обдумывал и даже заучил по пути домой: — Жена, сегодня способная изменить законному супругу, завтра готова изменить Царю и Отечеству!

(О том, что поведение и образ действий самого князя Длиннорукого далеко не всегда способствовали благу Царя и Отечества, он из скромности умолчал).

— Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне, — сдержанно промолвила Евдокия Даниловна. А про себя подумала: «Неужели он что-то проведал?..»

— Не понимаешь? — вскинулся князь. — Да о твоем непристойном поведении уже весь город гудит, вплоть до последней мыши в самой засраной харчевне!

— Какие мыши? — искренне изумилась княгиня. — Какая харчевня? Ты что, опять лишку выпил?

— С тобой не то что запьешь, а и вовсе сопьешься! — не унимался князь. — Ты ж не токмо себя позоришь — невелика потеря. И даже не меня, а все наше царство-государство. Что теперь о нас иноземцы думать будут, когда узнают, что градоначальничья жена — фройляйн с Чака штрассе!

— Кто-кто? — не поняла княгиня.

— Кто, кто! — передразнил князь. — Известно кто — Реалисмо! — блеснул он еще одним заморским ругательством.

Княгиня обернулась — и увидела Машу, которая уже не делала вид, что вытирает пыль, а слушала, открыв рот. Хотя она и не очень понимала, о чем речь, но всецело была на стороне хозяйки.

— Маша, сходи в прихожую, забери мои вещи и отнеси ко мне в светлицу, — велела Евдокия Даниловна.

— Ага, уже и перед собственной прислугой стыдно, — не без ехидства подхватил князь. — Маша, останься — мне, в отличие от некоторых, нечего скрывать от простого народа!

— Незачем ей слушать все эти гадости, — сдержанно возразила княгиня. — Маша — чистая и невинная девушка…

— В отличие от своей хозяйки, — перебил Длиннорукий. — Ну ладно, только снисходя к ее чистоте и невинности. Маша, ступай и делай, что хозяйка велела!

Маша поспешно вышла, а градоначальник продолжал разоряться:

— И не думай, что я буду все это терпеть! Ежели не угомонишь свою похоть, то я сам это сделаю!

— Какую похоть? — чуть не плача, проговорила Евдокия Даниловна. — Я никогда не давала тебе повода заподозрить себя в чем-то подобном!

— А какого беса ты чуть не каждодневно шляешься на Сороки?

— В церковь хожу, — ответила княгиня, побледнев. К счастью, супруг этого не заметил.

— В церковь или к этому попу, как его, отцу Александру? — не унимался князь. — Может быть, ты еще скажешь, что вместе с ним Богу молишься?

— Естественно, — справившись с волнением, не без некоторого вызова сказала Евдокия Даниловна. — А чем еще я должна с ним заниматься?

— Чем? Известно чем! — И князь произнес не совсем приличное слово, обозначающее то, чем, по его мнению, занимаются Евдокия Даниловна и отец Александр в храме на Сороках.

— Я — и отец Александр? — искренне изумилась княгиня.

— Да-да, ты и отец Александр! — стукнул по столу князь. — И не смей говорить, что это пустые поклепы!

— Именно что пустые поклепы, — подтвердила Евдокия Даниловна. Только теперь она поняла, что истинная причина ее посещений церкви Всех Святых пока что остается для мужа неведомой. Что, конечно, ни в коей мере не освобождало от соблюдения всевозможной осторожности впредь.

А градоначальник продолжал свои обличения:

— Ну ладно, раз уж законный муж тебе наскучил, так спала бы со своим попом — леший с тобой! Так нет же, ты же, чтобы угодить своему полюбовничку, еще и используешь мое государственное положение!

— Что?!! — еще более изумилась княгиня. И вдруг в ее голосе послышалось непритворное сострадание: — По-моему, князь у тебя уже началась белая горячка.

— Не прикидывайся дурой! — грозно прикрикнул князь. — А то я не знаю, кто от моего имени послал на Сороки чиновника, чтобы он составил смету на починку храма!

Княгиня ничего не ответила — речь ее супруга все более походила на какой-то дичайший бред, который можно было бы назвать пьяным бредом, если бы князь был пьян.

— Ну как же, — с желчью в голосе продолжал Длиннорукий, — а то других надобностей у нас нет, кроме этой церкви, от которой городу одно разорение! Ничего, погодите — скоро я ее вообще прикрою ко всем бесам, а твоего любовничка сошлю за десятую версту!..

— Во-первых, отец Александр — мой духовник, а не любовник, — воспользовавшись передышкой в обличениях супруга, возразила Евдокия Даниловна. — А потом, насколько я знаю, церкви состоят в ведении Духовного управления, и не от тебя зависит, какую закрывать, а какую открывать.

— Ну так пускай твое сраное Духовное управление и чинит им стены с подвалами в придачу, — напоследок взъярился градоначальник, — а меня увольте!

И князь, бросив на прощание уничтожающий (как ему казалось) взор на супругу, удалился на свою половину — завивать горе веревочкой.

Библиотека Загородного Терема оказалась уютной комнатой, вдоль стен которой тянулись полки искусной деревянной резьбы, тесно уставленные книгами. Одна из полок была заполнена книгами возвышенного содержания — Библиями и поучениями Святых Отцов, собранными, надо полагать, боголюбивым царем Федором Степановичем. Куда больше книг было светского содержания — и исторических, и географических, и по ведению хозяйства, причем немало на иностранных языках.

Посреди книгохранилища стоял длинный стол, за которым гости царя Дормидонта изучали имеющиеся в Тереме рукописные документы. Недоставало лишь доктора Серапионыча — бывший монарх выразил желание душевно побеседовать со своим давним приятелем, а заодно и посоветоваться насчет здоровья, которое в последнее время начало немного сдавать.

Отсутствие доктора восполнял Чумичка. Доселе он принципиально уклонялся от работ, связанных с поисками клада, так как вовсе не считал, что сокровища, если их удастся найти, будут употреблены во благо. Но в читальню его удалось залучить намеками, что среди рукописей может обнаружиться нечто и по части его ремесла. Кроме того, Чумичка, наряду с Васяткой, мог оказать помощь в прочтении рукописей, так как и Дубов, и Чаликова еще не привыкли к письменности, которая в «нашем мире» более соответствовала оригиналам «Слова о полку Игореве», «Повести временных лет» или «Домостроя».

По предложению Надежды, имеющей профессиональный опыт работы с письмами и прочими документами, обязанности были распределены следующим образом: Василий извлекал из ларца очередную рукопись, просматривал ее, и если это было нечто, по его мнению, малозначительное, то откладывал в сторону. Если документ чем-то привлекал его внимание, то Дубов передавал его Чумичке или Васятке — на более подробное прочтение. Тексты на иностранных языках шли напрямую к Надежде, которая по долгу службы немного была знакома с некоторыми из них. Правда, разобраться в готических буквах было для нее нелегко, даже при беглом знании немецкого.

Было похоже, что бумаги в сундучок складывали, но ни разу оттуда не извлекали, и действия наших исследователей походили на археологические раскопки, когда чем глубже, тем более давние культурные слои открываются изумленным любителям древностей.

Ход работ выглядел примерно так.

— Здесь какие-то счета, — говорил Дубов и откладывал их в сторону.

— А вдруг там что-то важное? — возражала Чаликова.

— Едва ли, — еще раз глянув на бумагу, отвечал детектив. — Документ датируется пятым годом царствия Дормидонта, стало быть, эпоха не та. Но если что, позже мы вернемся и к этим счетам… А, вот уже для Чумички: «Смешать конский навоз с собачьей шерстью и плавить в печке, покамест не позолотится».

— Чушь, — говорил на это Чумичка. — Я думал, и впрямь что ценное по колдовству, а тут шарлатанство и глупость похлеще Каширского!

Через пол часа.

— Какой-то листок, наполовину изорванный, и чернила расплылись, ничего не понять, — проворчал Василий.

— Давай сюда, — сказал Чумичка. Положив бумажку перед собой, он небрежно провел по ней ладонью и вернул Дубову. Листок был как новенький.

— Вот это да! — изумился Василий и принялся читать: «Для исцеления царевны от…» Ну и почерк, ничего не разберешь. Так, «смешать две доли черники с одной долей меда и добавить сока рябины…»

— Да уж, это вам не собачий навоз с конской шерстью, — ввернула Надежда.

— А, ну я знаю, — подхватил Васятка, — у нас в Каменке так простуду лечат, и другие хворости тоже. Только вместо черники малину кладут.

— Ну хорошо, покажем Серапионычу, он уважает всякие народные средства, — решил Дубов и отложил листок в сторону.

— Вася, я тут немного отвлеклась, в какой эпохе мы теперь находимся? — спросила Надежда.

— Сейчас… Так-так, — Дубов извлек из ларца очередную рукопись. — Внимание — третий год царствования Владимира Федоровича. А он был внуком царя Степана. Ну, тут опять явное не то — указание, что выращивать на огороде и сколько посадить молодых яблонь. А вот это что-то… Никак не разберу.

— Дайте мне, — Васятка взял рукопись и бегло прочел: — Иконы и прочую утварь из домашней часовни бережно уложите и перешлите в Преображенский монастырь старцу Варсонофию, опричь образа св. Иоанна Крестителя, коий во исполнение воли о. Варсонофия передайте в Боровихинскую церковь, которую царь Феодор Степанович посещал всякий раз, бывая в Тереме…"

Еще через час Василий извлек последнюю бумагу:

— А тут вообще какие-то каракули. Васятка, глянь — может быть, чего и разберешь.

— И что, это все? — с некоторой разочарованностью спросила Чаликова. — Неужели все впустую?

— Нет, ну отчего же? — улыбнулся Дубов, передав последний манускрипт Васятке. — То, что мы здесь обнаружили, имеет несомненное историческое значение. Мы открыли несколько медицинских рецептов, которые, возможно, пригодятся нашему эскулапу Владлену Серапионычу. В ларце оказались рукописи, так сказать, отчасти метафизического направления, которые могли бы быть полезны уважаемому Чумичке, если бы он не счел их шарлатанством. Наконец, кое-что, возможно, привлечет внимание Его Величества Дормидонта, ибо касается его семьи. Но собственно по нашему делу — увы и ах. Документы эпохи Федора Степановича по преимуществу духовно-религиозного направления, а имя Дмитрия Смурного, бывшего первые двенадцать лет его царствования завхозом Терема, даже ни разу не упомянуто. А от годов правления грозного Степана и вовсе ничего не осталось. Что не удивительно — Терем начал строиться в самом конце его жизни…

— А вот и нет, — раздался голос Васятки. — То, что ты назвал каракулями — на самом деле чертеж Терема. И, как мне кажется, не такого, как сейчас, а как его задумал царь Степан.

— Это уже кое-что, — оживился Дубов, принимая у Васятки чертеж. — Но здесь так нарисовано, что ничего не поймешь.

— По-моему, вы его держите вверх ногами, — осторожно заметила Надя.

Дубов перевернул чертеж, однако более понятным он от этого не стал.

— Поизучать этот документ, конечно, следует, — сказал детектив. — Но лично я на него особых надежд не возлагаю: вряд ли там будет крестик с указанием — «сокровища здесь». Другое дело, если нам удастся разглядеть то, чего здесь нет. Кажется, я выразился не совсем удачно, но вы меня понимаете.

— Лично я пока что не могу разобраться даже в том, что тут есть, — усмехнулась Чаликова, еще раз глянув на пожелтевший лист, испещренный разноцветными линиями, черточками, пометками и трудноразборчивыми надписями.

— Значит, попросим разобраться человека, знающего Терем лучше нас, — подытожил Василий. — То есть уважаемого хозяина. А пока, я так думаю, следует вернуться к тем бумагам, что мы поначалу отложили в сторону.

— Ко всем? — ужаснулась Надежда, так как стопка рукописей, отложенных в сторону, имела вид очень уж внушительный.

— Для начала еще раз изучим документы, относящиеся к первым годам правления царя Федора Степановича, — успокоил Дубов. И вдруг, откинувшись на стуле, посмотрел в потолок: — А может, бог с ними? Мы свое дело сделали, что могли — выяснили, а что не смогли — так мы ж не волшебники…

— Правильно, — тут же поддержал Чумичка, который хоть и был волшебником, но его отношение ко всей этой затее с самого начала было далеко не самое благосклонное. — Не знаю, где эти сокровища сокрыты, да и знать не хочу, но одно скажу точно — добра от них никому не будет!

Чаликова находилась как бы на перепутьи — умом она полностью разделяла взгляд Чумички. Но тайна, но лихорадка поиска уже безвозвратно захватили ее, а журналистское чутье подсказывало, что истина где-то рядом. Поэтому на предложение Василия прекратить поиски Надежда откликнулась неким невразумительным междометием, которое можно было истолковать и так, и эдак.

Солнце уже клонилось к закату, а работы близ пруда шли полным ходом. Яма, копаемая Каширским на том месте, где ее наобум обозначил Васятка, все расширялась и углублялась, а сокровища все не показывались. И Анна Сергеевна, и Каширский в глубине души понимали, что поиски в этой части приусадебной земли вряд ли увенчаются хоть сколько-то значимым успехом, но бросить все и уйти значило бы уступить Петровичу, который ревностно следил за каждым движением кладокопателей.

— Копайте, копайте, — мстительно скрипел Петрович, — все едино ничего не отыщете. А отыщете, так ничего не получите, ибо все, что сокрыто в недрах земных, принадлежит нашему Государю Путяте, а кто попытается что-то себе присвоить, тот есть Государев враг. А как поставили меня блюсти дело Государево, то всех, кто нашего царя облапошить захотит, буду грабить и убивать!

И дабы показать, что его слова не расходятся с делами, Петрович извлек из-под исподнего два ржавых ножа и торжественно предъявил их Анне Сергеевне и Каширскому.

Однако на кладоискателей аргументы Петровича должного воздействия явно не оказали: Каширский продолжал самозабвенно рыть яму, а Анна Сергеевна продолжала давать ему ценные указания, каковые Каширский, впрочем, таковыми вовсе не считал.

— Анна Сергеевна, я прекрасно знаю, где и как нужно копать, — не переставая размеренно работать лопатой, говорил Каширский. — Более того, уже пол часа я все явственнее ощущаю золотые корпускулярные потоки, исходящие из земли, и если бы вы не отвлекали меня посторонними разговорами, то клад уже давно был бы найден.

— Какие еще потоки! На огороде вы тоже чуяли всякую хренотень, а чем все кончилось? Но второй раз это у вас не пройдет, и не ждите!

— Очень хорошо, тогда помолчите хоть немного и не мешайте мне работать, — с легким раздражением произнес Каширский и быстрее замахал лопатой.

— А и вправду, чего я тут вожусь с вами, — неожиданно согласилась Анна Сергеевна. — Лучше пойду искупаюсь.

И с этими словами госпожа Глухарева направилась к берегу.

— Куда? Нельзя! — закричал Петрович, совсем забыв, что он теперь не на службе. Или, вернее, на службе, но другой, не связанной с охраною водоемов.

— Тьфу на вас, — бросила Анна Сергеевна Петровичу и стянула с себя черное платье, обнаружив под ним такого же цвета добротное кружевное белье.

— Что ты делаешь, паскудница! — возопил Петрович. — Людей бы постыдилась!

Блюститель нравственности даже не подумал, что собственно людей, помимо Анны Сергеевны, поблизости было лишь двое, но Каширский, занятый раскопками, вовсе не глядел в сторону Глухаревой, а Петрович мог бы просто отвернуться, чтобы не смотреть на это безобразие. Но, разумеется, столь сложные мысли его не посещали. Петрович видел, что творится непорядок, и был готов сделать все, чтобы навести порядок.

Однако съемом верхней одежды Анна Сергеевна отнюдь не ограничилась: следом за платьем на траву легло и исподнее белье, а его обладательница прямо с бережка бултыхнулась в воду.

— Да что же это творится, люди добрые! — взверещал Петрович. — Да где ж это видано, чтобы такое непотребство учиняли, да еще на земле, принадлежащей государственной казне!

(Почему-то именно это последнее обстоятельство возмущало Петровича не менее, чем непотребственное поведение Глухаревой как таковое).

— Ну что там опять за шум! — раздался из ямы недовольный голос Каширского. — Господа, решайте ваши конфликты с меньшим количеством децибеллов, а то я опять упустил радиальный вектор направления молекулярно-астрального потока частиц Аурума…

Тем временем Анна Сергеевна, поплескавшись на прибрежном мелководье, решительно поплыла к середине озера с явным намерением переплыть его до другого берега, где находилась рыбацкая избушка.

— Ах вот ты как! — еще больше разозлился Петрович. — Ну что ж, посмотрим, чья возьмет!

С этими словами ревнитель нравственности вприпрыжку побежал вдоль берега, надеясь оказаться у избушки раньше, чем Анна Сергеевна.

Поскольку Глухарева особо не спешила, то задумка Петровича удалась: когда Анна Сергеевна подплывала к берегу, тот уже поджидал ее, стоя на рыбацких мостках.

Петрович полагал, что при всем бесстыдстве Анна Сергеевна не решится выходить на берег и будет вынуждена уплыть обратно, однако он горько просчитался: достигнув мелководья, госпожа Глухарева встала во весь рост и как ни в чем не бывало шла прямо навстречу Петровичу.

— Прочь, прочь! — завизжал Петрович и даже осенил себя крестным знамением, чего отродясь не делал.

Но не помогло и сие крайнее средство: Анна Сергеевна спокойно вышла на берег и обернулась в сторону Петровича, все еще стоявшего на мостках:

— А, Петрович, ты уже здесь? Это даже к лучшему…

— Не подходи ко мне! — отчаянно завизжал Грозный Атаман, пятясь задом по мосткам. А Анна Сергеевна спокойно надвигалась на него. Ее тело, покрытое капельками воды, источало прохладу тихого летнего вечера.

— Нет! Нет! Только не это! — задребезжал Петрович, позабыв даже о своем последнем доводе — ржавых ножах под лохмотьями. — Все, что угодно, только не это! Не надо-о-о!..

— Надо, Петрович, надо, — похотливо проурчала госпожа Глухарева и, протянув руку, с силой рванула на нем рубаху. Ножи со стуком упали на доски…

Дормидонту и Серапионычу было о чем поговорить и о чем вспомнить, хотя, в сущности, их знакомство длилось всего несколько дней прошлого лета. Но эти несколько дней в самом прямом смысле перевернули всю жизнь Дормидонта.

Тогда Владлен Серапионыч был призван в Царь-Город для выведения Государя из глубокого запоя. В других случаях на пьянство главы государства никто бы и не обратил особого внимания, но обстоятельства сложились так, что на столицу шли полчища вурдалаков, а в самом Царь-Городе почти открыто зрел предательский заговор, поэтому запой Государя лишь усугублял обстановку, угрожающую самому существованию Кислоярского царства.

И доктор как нельзя лучше справился с возложенным на него ответственным заданием — в какие-то три дня он пробудил Дормидонта от беспробудного пьянства, и царь, преодолев сопротивление изменников, возглавил борьбу с захватчиками и довел ее до победы. Справедливости ради следует отметить, что свою лепту в сие благое дело также внесли многие другие — и Дубов, сорвавший заговор в Новой Мангазее, и заключенный ныне в темницу боярин Андрей, который с помощью царевны Татьяны Дормидонтовны сумел вдохновить войска на справедливую войну, и майор Селезень, проводивший диверсии в тылу противника, и… Впрочем, если бы мы стали перечислять всех, то далеко уклонились бы от нашего повествования. Посему отошлем уважаемого читателя к книге «Холм демонов», а точнее — к ее третьей части «Золотая лягушка».

Теперь же заметим, что Серапионыча весть о добровольной отставке царя Дормидонта изумила не менее, а может, и более, чем его спутников. Узнав и поняв сущность Дормидонта, доктор не мог представить, чтобы такой человек мог совершить то, что он совершил: в здравом уме и твердой памяти отказаться от своих обязанностей.

И если утром Надя по-журналистски немного прямолинейно допытывалась у Дормидонта о причинах его ухода, то доктор делал это осторожно, исподволь, в неспешной беседе, расспрашивая как бы о чем-то совсем другом — о здоровье, о дочке Танюшке и зяте Рыжем, о том, какие ягоды и грибы водятся в здешних лесах и какие рыбы в пруду.

— Уставать я, понимаешь, стал в последнее время, — говорил царь, отхлебывая чаек прямо из глубокого блюдца с позлащенной каемочкой. — Вроде и не делаю ничего, а утомляюсь, будто целый день трудами занят! Может, старость подходит?

— Не думаю, — улыбнулся Серапионыч, который пил чай из кружки, но с привычной добавкой из скляночки, которую постоянно хранил во внутреннем кармане. — Я уверен, что человек настолько стар или молод, насколько старым или молодым он сам себя чувствует. В вашем же случае, любезнейший Государь, я думаю, имеет место сочетание многих разных причин.

— Например?

— Ну, например, раньше вы снимали усталость и напряжение способом вечным, как мир, а с тех пор как с моей скромной помощью вы от него отказались… — И, с лукавинкой глянув на собеседника, доктор предложил: — А хотите, я вас опять к нему приохочу?

— Нет-нет, да что ты! — как-то даже испуганно замахал руками Дормидонт. — Я ж как подумаю, какую жизнь раньше вел, как сам себя хмельным зельем изводил, облик человеческий в себе губя, так всякий раз, понимаешь, сам себе противен становлюсь. Нет уж, эскулап, ты мне чего другого пропиши!

— Ну ладно, — решился доктор. — Быстрых результатов не обещаю, но попытаться можно.

Отпив еще немного чаю, Серапионыч прокашлялся и заговорил низким голосом, не очень умело подражая интонациям Каширского:

— Даю вам установку…

Серапионыч осекся — он увидел, как Дормидонт резко побледнел, стиснул зубы, а в глазах его явилась тень невыразимого страдания.

— Ну что ж ты замолк? Продолжай, — выдавив из себя улыбку, с каким-то даже вызовом промолвил царь.

— Но мне кажется, Ваше Величество, что воздействие моих слов…

Царь стукнул кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули:

— Продолжай!

— Вы должны добровольно отказаться от усталости, — продолжал доктор уже своим обычным голосом, — и передать ее…

Серапионыч вновь замолк — Дормидонт застонал и сжал голову руками:

— Прекрати, эскулап. Не надо! — И, как бы придя в себя, добавил: — Давай лучше выпьем.

— Но вы же не пьете, Государь, — напомнил доктор.

— Того вина, что дон Альфонсо привез, — указал царь на кувшинчик, который все еще стоял на обеденном столе. — Брат Александр знает, что я теперь не употребляю, оттого и вина прислал бесхмельного. — И Дормидонт сам наполнил две чарки.

Выпили. Помолчали. Решив, что царь уже пришел в себя после неудавшегося «сеанса», Серапионыч заговорил как бы совсем о чем-то постороннем:

— Государь, тут у вас в лесу по всем приметам должны подосиновики водиться, а мы с Надюшей ни одного не нашли…

— Дождей давно не было, — буркнул царь. И, помолчав, добавил, обращаясь не к доктору и даже не к себе, а так — неизвестно куда: — Вот так же все и начиналось — «даю вам установку»… А знаешь ты, эскулап, что это были за установки? — внезапно бросил он пристальный взор на гостя.

— Государь, а может, не надо? — попытался было доктор уйти от разговора. — По-моему, вам тяжело говорить об этом.

— В себе держать — еще тяжелее, — вздохнул царь. — Никому другому я про то сказать не могу — скажут, мол, с ума спятил. А ты меня поймешь.

— В таком случае я весь внимание, — проговорил Серапионыч и откинулся в кресле, приготовляясь внимательно слушать. Хотя уже догадывался, что он услышит.

— Именно эти слова — «даю вам установку» — я слышал постоянно, почти что ежечасно в последние месяцы своего царствования. И вставая, и отходя ко сну — одно и то же…

— Простите, что перебиваю, — перебил доктор. — Вы сказали — «слышал». Вы только слышали, или видели того, кто вам это говорил?

— Нет, не видел, — твердо ответил Дормидонт. — Да и слышал — это не совсем так. То есть я действительно слышал, но не извне, а как бы внутри себя. Может, я выражаюсь не очень ясно, но ты меня понял.

— Да, я понял, — подтвердил доктор. — И даже слишком хорошо понял. Ваше Величество, знакомо ли вам такое имя — Каширский?

— Догадываюсь, к чему ты клонишь, — невесело усмехнулся царь. — Да я и сам тогда подумал — уж не Каширского ли это изыски. И отдал приказание — выяснить, не объявился ли сей проходимец в наших, понимаешь, краях.

— Простите, а кому вы отдали приказание? — с самым невинным видом полюбопытствовал Серапионыч.

— Путяте, — ответил Дормидонт. — И он, недолго времени спустя, ответил, что никакого Каширского в Царь-Городе не обнаружено, но коли сей охальник и чернокнижник появится, то немедля препровожден будет в темницу и предан справедливому суду. И, знаешь ли, вскоре после того разговора «установки» исчезли.

— На время?

— Да. Но потом опять возобновились. И были… Как бы тебе сказать? Даже слова подобрать не могу. Какие-то вязкие. Дремучие. Нет, не знаю, как точнее назвать. Но ты меня понимаешь?

— Да, — твердо ответил доктор. — Теперь я вас понимаю.

«Ничего ты, эскулап, не понял, — подумал Дормидонт. — Небось, считаешь, будто эти дурацкие установки заставили меня от престола отречься? Ну и считай на здоровье, не буду я тебя ни в чем переубеждать…»

Царь надолго замолк. Серапионыч тоже молчал, привычно попивая чаек. Содержание заветной скляночки, неожиданно приятно сочеталось с брусничным вареньем, которым гостя потчевал Дормидонт.

Молчание прервалось появлением Дубова и его друзей.

— О-о, вот и гости пожаловали! — оторвался от раздумий Дормидонт. — А то я уж подумал, что вы там совсем, понимаешь, закопались в этой старой писанине.

— Так оно и есть, Ваше Величество, — рассмеялся Василий. — И поняли, что без вашей помощи не раскопаемся.

— Да уж, давно моей помощи никто не искал, — вздохнул царь. — Как раз с Рождества… Ну и чем же я могу вам помочь?

— Разобраться вот с этим, — Надя торжественно разложила на столе перед Дормидонтом чертеж, найденный на дне сундучка.

— А-а, так это ж наш Терем, — едва глянув на беспорядочное скопление черточек и значков, определил Дормидонт. — Вот здесь вот мы с вами теперь сидим, а тут входное крыльцо. А это что? — вгляделся царь. — Вот бес, намельчили, ничего не разглядеть, понимаешь.

Василий пошарил в кармане и извлек лупу.

— Хорошая вещица, — одобрил Дормидонт, — хоть бы даже для чтения. А то пару страниц прочитаю, и книгу откладывать приходится — ничего не вижу.

— В таком случае, дарю ее вам, — сказал Дубов.

— Спасибо тебе, — сердечно поблагодарил царь. — Погоди, Василий Николаич, а сам-то как?

— Ну, в нашей стране такую лупу достать — не вопрос, — улыбнулся детектив. — А вы, Государь, поможете нам разобраться в чертеже.

— Ну, тут и разбираться-то особливо нечего, — махнул рукой Дормидонт. — Здесь Терем в таком виде, как его задумал Степан, то есть чуть не втрое больше, чем теперь. Оттого-то и понять сразу нелегко. И что ж вам отсюдова нужно? А то ежели я его начну весь объяснять, так до утра, понимаешь, прообъясняю.

— Как что? — простодушно удивилась Надя. — Место, где запрятан клад!

— А-а, ну ясно, — усмехнулся царь. — Только боюсь, дорогие други мои, что должен буду вас разочаровать — надпись, что там-то или там-то находится клад, здесь вряд ли отыщется.

— А на это мы и не надеемся, — совершенно серьезно ответил Василий. — Но, может быть, вы увидите какое-то указание… Нет, не впрямую, конечно, но хоть какой-то намек на то, что где-то что-то не так, как обычно.

— Чегой-то я не шибко понял, об чем ты говоришь — пробурчал царь, — но попробуем. — Некоторое время он молча водил лупой над чертежом, внимательно вглядываясь в нагромождение значков. — Ну, с чего начнем?

— Государь, а нет ли здесь каких-то поправок, сделанных рукою царя Степана? — вдруг спросил доселе молчавший Васятка. И пояснил: — Я не думаю, что тайник входил в изначальный замысел — иначе слишком многие про него знали бы. А так можно было что-то немного изменить, ну там бы дверь или окно передвинуть, или стенку чуть потолще, а в стене что-нибудь оборудовать, хоть даже своими силами, или при помощи верного человека.

Нельзя сказать, что путанные рассуждения Васятки кого-то убедили, но доля здравого смысла в них все-таки имелась.

— Рукою царя Степана? — переспросил Дормидонт. — Есть, как же без них. И я даже точно могу сказать, где именно.

— И как вы это определяете? — заинтересовалась Надежда.

— Да очень просто. У Степана была такая привычка — делать пометки красными чернилами. Я видел наброски старых указов и посланий — обычно его помощники и люди из Посольского приказа писали их черным цветом и отдавали царю Степану. Тот проходился красным и отдавал писцам, чтобы переписывали набело, с учетом его пометок. А здесь… — Дормидонт еще раз бегло пробежался лупой по чертежу. — Видать, Степан и тут порядком отметился. Хотя больше по мелочам.

— Например? — Василий достал свой сыщицкий блокнот.

— Да вот хотя бы. Видите, тут должна была быть дверь, а Степан передвинул ее с середины горницы на самый край.

— Так это ж то, что нам надо! — вскричала Надежда. — Там, где должна была быть дверь, в проеме он и спрятал сокровища. Давайте пойдем туда теперь же и разломаем стену…

— Не спешите, сударыня Надежда, — остудил ее пыл Дормидонт. — Во-первых, это лишь одна из множества подобных пометок, и ежели бы мы по-вашему делать стали, так половину терема попортили бы, понимаешь. А во-вторых, эта Степанова пометка относится к той части, которая так и не была построена. Так что извините великодушно — ни двери там, ни проема, ни сокровищ.

— То есть Ваше Величество хотите сказать, что от красных пометок Степана большой пользы не будет? — разочарованно переспросила Чаликова.

— Увы, похоже, что так, — с сожалением ответил Дормидонт. — Хотя, впрочем… Вот не угодно ли сюда глянуть? — Царь указал на красную пометку почти на самом краю чертежа.

— Но это ж, должно быть, в недостроенной части? — неуверенно проговорил Василий, который понемногу начал «въезжать» в чертежные премудрости.

— Как раз наоборот, — возразил Дормидонт. — По первоначальному замыслу, от основной части терема отходили как бы два крыла, которые оканчивались такими вот небольшими теремками.

— Ага, значит, тот домик на отшибе… — смекнула Надежда.

— Ну да, он должен был стать частью всего терема, — подтвердил Дормидонт. — Строить начали одновременно в двух местах — главную часть и одно из крыльев, но с дальнего конца. Ну а дальнейшее вам известно. — Царь стал прилаживать лупу и так, и сяк, но никак не мог разобрать красной надписи. — Ох и намельчил же мой грозный пращур! Глянь-ка ты, Васятка, может, молодыми-то глазками чего и разберешь.

Васятка стал вглядываться в надпись и с лупой, и без нее, и с близкого расстояния, и отодвинув чуть ли не длину вытянутой руки, потом сказал:

— Я не очень уверен, но похоже — «тайник».

— Тайник! — не в силах сдержать чувств, вскочила Надя. И вновь Дормидонту пришлось ее разочаровать:

— Это, сударыня Надежда, вовсе не то, что вы думаете.

— Как, не то? — искренне возмутилась Надежда. — А для чего же еще тайники делают, как не для сокровищ?

— Наденька, мне кажется, что когда хотят что-то надежно спрятать, то на плане слово «тайник» обычно не пишут, — терпеливо объяснил Дубов.

— И это тоже, — согласился царь. — Но я хотел другое сказать — такие тайники, они чуть не в каждом тереме есть, и даже в крестьянских избах бывают.

— Но для чего? — спросил Серапионыч.

— Ну, много для чего. Кому, понимаешь, чтобы полюбовничков али полюбовниц было где скрыть. Или какие-то вещи там держат, чтобы другие не увидали. Да что там — я и сам в опочивальне за ложем закуток устроил, у меня там всегда чарка стояла. Это чтобы жену не огорчать, царствие ей небесное, — вздохнул Дормидонт. — Много она, бедняга, терпела от моего тогдашнего пьянства…

— То есть вы полагаете, Государь, что тайник, который на чертеже, Степан велел построить для каких-то своих личных нужд? — подытожила Чаликова.

— Не хочу вас разочаровывать, но так оно, похоже, и есть, — подтвердил Дормидонт. — И это еще в том случае, ежели тайник вообще, понимаешь, успели сделать…

— А вы как думаете, Вася? — обратилась Надя к Дубову. — Что говорит ваш дедуктивный опыт?

— Знаете, Наденька, впечатление двоякое, — охотно откликнулся детектив. — Если рассуждать здраво, то Государь прав, и искать там нечего. Но ежели немного пофантазировать, то можно представить себе такое, например, развитие событий. Допустим, что тайник в указанном месте действительно был устроен и что Дмитрий Смурной о нем знал. Хотя вряд ли он очень велик по размеру и вряд ли туда можно много чего засунуть. Но предположим, что Дмитрий положил туда что-то очень ценное — более ценное, чем то, что мы нашли на огороде. Еще одно допущение — что царь Степан должен был лично прибыть в Терем и «распорядиться по своему усмотрению», то есть перепрятать сокровища понадежнее. Но он, как известно, заболел и вскоре умер, так и не успев ничем распорядиться. И, наконец, допущение последнее: не зная более надежных мест, Смурной не стал ничего перепрятывать. А о существовании чертежа с пометой царя он мог и не ведать. Следовательно, имеется некоторая вероятность, что в домике что-то есть. Но, пожалуй, довольно ничтожная. Пришли, взяли чертеж, увидели надпись «тайник» и нашли кучу золота — такого не бывает даже в кладоискательских книжках. К тому же в домике, наверное, мало что сохранилось из того, что там было спервоначалу.

— Ну еще бы! — подхватила Чаликова. — Чего там только не бывало — молельная, вертеп распутства, лаборатория алхимика…

— А еще теплица для выращивания плодов из полуденных стран, — добавил царь. — Моя покойная матушка этим делом зело увлекалась. Даже велела еще одну печку для пущей теплоты пристроить. — Дормидонт глянул в чертеж. — Хотя и не на том месте, где тайник обозначен.

— Ну так давайте сходим и проверим, — вдруг предложил Васятка.

— А ведь и правда, — согласился Дубов. — Признаться, столь простое решение мне даже и в голову не приходило!

— Ну вот, понимаешь, и поищите. — Дормидонт вытащил из кармана увесистую связку ключей, а самый потемневший отделил и протянул Василию. Видно было, что ключом давно не пользовались. — А сам я тут останусь. Тяжело мне туда входить. Ведь матушка там же и скончалась, у своих цветов. Вот с тех пор уж годов двадцать все стоит в запустении… Ну, ступайте же!

Каширский продолжал раскопки, радуясь уж тому, что не слышит над ухом неразумных указаний Анны Сергеевны и истошных воплей Петровича. Теперь ничто не мешало ему настроиться на «золотую волну» и более точно определить, откуда она исходит.

Каширский на миг прекратил кидать землю, приподнял лопату наподобие антенны и стал медленно поворачивать по кругу. И вдруг, отложив в сторону свое орудие, решительно бросился в самый угол ямы, где стал лихорадочно, руками раскапывать влажный песок.

Похоже, на сей раз экстрасенсорика все-таки не подвела господина Каширского — очень скоро его пальцы наткнулись на что-то твердое, оказавшееся поверхностью небольшого металлического сундучка, уже изрядно заржавевшего. Даже не извлекая его из ямки, Каширский с замиранием души отодрал крышку и обнаружил внутри ларец поменьше, сделанный из зеленого камня, похожего на малахит. Крышка была украшена непонятным, но очень красивым узором, а по стенкам бежали тонко выточенные зеленые слоники.

«Ценная вещичка, — подумал кладоискатель, невольно залюбовавшись отделкой шкатулки, — а что внутри…»

— Анна Сер… — крикнул было Каширский и осекся: на радостях он совсем забыл, что кроме него и Анны Сергеевны, здесь крутился Петрович.

Каширский поставил шкатулку на землю и осторожно выглянул из ямы, однако не обнаружил поблизости не только Петровича, но и самой Анны Сергеевны. И лишь приглядевшись повнимательнее, узрел на другом берегу озера двоих копошащихся обнаженных людей. Один из них, в коем Каширский опознал Петровича, то и дело пытался сбежать, а другой, точнее другая, а еще точнее госпожа Глухарева, не давала ему этого сделать.

— И чем они там занимаются? — в недоумении вопросил Каширский. — Впрочем, что ни происходит, все к лучшему…

Содержание малахитовой шкатулки оказалось подстать самой шкатулке — она была до краев наполнена золотыми монетами, украшениями и иными драгоценными предметами, предназначения которых Каширский не знал. Недолго думая, он стал набивать сокровищами карманы, однако более крупные изделия, вроде золотого кувшинчика, если и влезали в карман, то подозрительно оттуда выпирали.

На дне ларца лежал исписанный листок пергамента, на котором Каширский прочел следующее: «Малая толика Ново-Мангазейских сокровищ была перепрятана здесь мною, Димитрием Смурным, на пятом году царствия Феодора Степановича». Далее следовал длинный и подробный перечень: сколько золотых денег и какого достоинства; сколько перстней, сколько жемчужных ожерелий, золотых сосудов и прочих драгоценностей.

Каширский на миг задумался. Ход его мыслей был примерно таков: «Стало быть, здесь только часть сокровищ. Анна Сергеевна, конечно, захочет продолжать поиски остального, и все кончится, как всегда. То есть мы попадемся охранникам и потеряем даже то, что я нашел путем сложнейших астральных изысканий. Вот именно — нашел-то я, а Анна Сергеевна только под ногами мешалась. И что ж теперь, делиться с ней пополам? Ну уж дудки!».

В голове Каширского возник весьма хитроумный план, однако его исполнение требовало некоторого времени. Выглянув из ямы и убедившись, что Анна Сергеевна и Петрович все еще на прежнем месте и предаются прежнему непонятному занятию, Каширский приступил к делу. Прежде всего он разорвал «накладную» на мелкие клочки и закопал их в другом углу. Затем, разложив содержимое шкатулки на дне ямы, отобрал самые ценные и в то же время некрупные изделия, которые аккуратно рассовал по многочисленным карманам своего затрапезного кафтана. Остальное он столь же аккуратно сложил в малахитовую шкатулку, которую вернул в ржавый сундук и присыпал песком.

Произведя эти манипуляции, господин Каширский выбрался из ямы и стал поджидать свою сообщницу.

Вскоре Анна Сергеевна появилась тем же путем, что и покинула место раскопок — то есть вплавь через озеро.

— Ну как, нашли что-нибудь? — спросила Глухарева, неспешно облачась в свои черные одежды. Каширский приметил, что в голосе его компаньонки на сей раз не было обычного раздражения, а наоборот — чувствовалась удовлетворенность и даже некоторая расслабленность, каковые Каширский тут же приписал благотворному воздействию водных процедур.

— Да нет, пока что не нашел, — вздохнул Каширский. — Но чувствую, что цель близка. А где же наш любезный Петрович?

— Хм, я его надолго вывела из строя, — горделиво заявила Анна Сергеевна. — А вообще, зря мы тут копаемся. Разве не видите — нам подкинули самую примитивную «дезу», а мы и попались, как рыба на крючок!

— Ну и что вы предлагаете? — как бы между прочим спросил Каширский.

— Кинуть все это археоложество к бесам, идти к терему и следить за дубовской бандой! — отчеканила Анна Сергеевна, и в ее голосе послышались прежние нотки. Видимо, благотворное воздействие водных процедур оказалось не очень-то длительным.

— Что ж, правильное решение, — одобрил Каширский. — Но я попросил бы вас, дорогая Анна Сергеевна, повременить еще самую малость. У меня такое чувство, будто сокровища где-то близко. Знать бы, где копнуть.

— А вы знаете? — с непередаваемым сарказмом переспросила Глухарева.

— А я знаю! — не без вызова ответил Каширский.

— Ну так копайте, — неожиданно легко согласилась Анна Сергеевна. — Но не долго. А то уже темнеть начинает — будем еще тут по потемкам блудить!

Однако Каширский решил сыграть свою роль до конца:

— Анна Сергеевна, мне нужна ваша помощь. Я тут несколько притомился и хочу на некоторое время передать вам свои экстрасенсорные способности…

— Только давайте без буйды, ладно? — перебила Анна Сергеевна. — Говорите, что я должна делать.

— Следуйте за мной. — Каширский спрыгнул в яму и помог спуститься туда Анне Сергеевне. — Вы что-нибудь чувствуете?

— Чувствую, — честно призналась Анна Сергеевна. — Непреодолимое желание надавать вам по шеям!

Каширский щелкнул пальцами:

— А сейчас? Разве вы не ощущаете золотого потока, идущего вон из того угла?

— Ну, предположим, ощущаю, — нехотя согласилась Глухарева. — Только все это шарлатанство!

— А вы проверьте, — предложил Каширский. — Вот вам лопата, копните и убедитесь, что ваши чувства вас не обманывают.

— А по-моему, вы уже совсем с крыши съехали от своего экстрасенсорного астрала, — пробурчала Анна Сергеевна, однако лопату взяла.

— Ну, копайте же, — поторопил Каширский.

Анна Сергеевна нехотя стала ковырять землю, и вскоре лопата наткнулась на что-то твердое:

— И вправду, что-то есть. Ну вы, блин, даете!..

Еще через пару минут окрестности огласились победным криком — так Анна Сергеевна выражала бурную радость по поводу извлечения малахитового ларца, наполовину заполненного драгоценностями. Ее напарник также старательно радовался, хотя избегал при этом резких движений, которые могли бы вызвать звон второй половины клада в его карманах.

Но тут окрестности огласились звуками совсем другого рода:

— Всех перережу! Всех пограблю! Всем кровь пущу!

(Очевидно, Анне Сергеевне все-таки не удалось «вывести надолго из строя» бывшего Грозного Атамана).

Госпожа Глухарева едва успела прикрыть заветную шкатулку своими юбками — над ямой изобразился Петрович. Правда, вид он имел, мягко говоря, не совсем товарный, а лохмотья были надеты наизнанку.

— Ну, долго вы еще тут будете? — вопросил Петрович, глядя на Анну Сергеевну со смешанным чувством страха и ненависти.

— А ты что, хочешь продолжить, котик мой? — почти пропела Глухарева и потянулась к грязным штанинам Петровича, насколько это можно было сделать, не очень вставая со шкатулки. Петрович отдернул ногу, будто от змеи, и даже отпрыгнул от края ямы, словно она была полна крокодилов и львов.

— Что делать? — тихо спросила Анна Сергеевна у своего сообщника. — Может, замочить его к такой-то матери?

— Не надо, — самым обычным голосом ответил Каширский. — Лучше дадим установочку.

И, вытянув руки в сторону Петровича, он принялся вещать замогильным голосом:

— Даю вам установку. Вы должны десять раз медленно обойти вокруг озера, после чего станете совсем другим человеком. Ступайте же!

Петрович послушно повернулся и, вздыхая, побрел вдоль берега. Но когда он сделал первый круг и вернулся на прежнее место, то ни Каширского, ни Анны Сергеевны уже не застал — лишь на краю ямы чернела воткнутая в землю лопата.

Выйдя на двор, Василий и его друзья увидели, что небо уже почти стемнело и даже высыпали первые звезды. День был столь насыщен событиями, что пролетел, как на крыльях.

Дубов незаметно дотронулся до Надиной руки:

— Наденька, вам и вправду так сильно хочется найти эти сокровища? Даже зная, что…

— Да-да-да, — перебила Чаликова. — Честно говоря, мне и хочется их найти, и надеюсь, что не найдем…

Замок на дверях оказался еще более проржавевшим, чем ключ — похоже, за прошедшие два десятилетия его открывали не очень-то часто (если вообще открывали). Чтобы заставить ключ повернуться, Чумичка даже извлек из-под кафтана баночку какой-то густой жидкости и капнул в скважину замка. Однако на вопрос, обычное ли это масло, или некое волшебное средство, колдун лишь загадочно усмехнулся.

Внутри было совсем темно и затхло. Пришлось зажечь светильник, и тогда уж удалось разглядеть помещение. Домик состоял из двух не очень больших комнат, причем одна явно обустраивалась еще при царе Степане, а вторая просто доделывалась уже после него — там был обычный дощатый пол, а стены и потолки безо всяких «излишеств». Зато первая комната, при всей запущенности, все-таки производила впечатление: хотя пол и очень сильно протерся, но было видно, что когда-то он был покрыт разноцветным паркетом с тонким узором; стены и потолок украшала лепнина, причем не какой-нибудь «ширпотреб», а сделанная со вкусом настоящего художника. В углу красовалась изразцовая печка.

Василий сверился с чертежом и указал на стену, противоположную печке:

— Вот здесь.

— Где — здесь? — переспросила Надя.

— Где-то в этой стене. А более определенно тут уже не понять.

Надежда оглянулась. Обстановка комнаты ничего не говорила о том, что здесь творилось на протяжении двух веков — лишь несколько забытых на окне глиняных горшков, может быть, напоминали об увлечении Дормидонтовой матушки. Почти полное отсутствие мебели давало возможность более ясно оценить архитектуру и оформление: причудливый рисунок паркета, печные изразцы, ни один из которых не повторял другой; наконец, изысканные лепные украшения. Например, посредине потолка красовалось очень искусно выполненное гнездо аиста. А на той стене, где предполагался тайник, раскинулся барельеф, изображающий опушку леса. Надежда невольно залюбовалась тонкой отточенной выделкой каждого растения, каждого животного — и должна была признаться себе, что ничего подобного не встречала ни в Эрмитаже, ни в Версале, ни во дворцах Рима и Венеции.

А Васятка так и вовсе разинул рот от изумления — он-то уж точно ничего такого за свою недолгую жизнь не видывал.

— И заметьте, друзья мои — это самая обычная комната, а вовсе не какая-то парадная палата, — сказал Василий. — Можно только представить себе, каков был бы весь Терем, если бы царь Степан прожил на несколько лет дольше.

— Ну, приступим? — Доктор полез в чемоданчик за стетоскопом и приладил раструб к уху огромного медведя, выглядывающего из чащи леса. В полумраке, царящем в комнате, и медведь, и деревья казались настоящими и гляделись почти зловеще.

Вооружившись авторучкой, Надя принялась простукивать стену с другого края, где мимо пенька деловито бежал ежик с несколькими грибами на колючей спине. Васятка и Чумичка не очень понимали действий Нади с Серапионычем и оттого наблюдали за ними со смешанным чувством любопытства и недоверия. Дубов же, напротив, прекрасно понимал и оттого глядел с не меньшим недоверием — он знал, что в таких случаях на внешнее впечатление полагаться не следует, ибо в нем наличествует немалая доля самовнушения. И если человек хочет что-то обнаружить (в данном случае — пустоту в стене), то он ее обнаружит независимо от того, есть ли она там, или нет.

Надежда и Серапионыч медленно продвигались навстречу друг другу и наконец встретились у подножия кряжистого дуба. Доктор вытащил из ушей трубки и вопросительно глянул на Чаликову.

— По-моему, если что и есть, то ближе к середине, — как-то не очень уверенно ответила журналистка.

— Знаете, Наденька, я пришел к тем же выводам, — закивал доктор. И, еще немного поколдовав над барельефом, очертил рукой прямоугольник примерно метр в длину и полтора в высоту.

— Вот здесь! — И, заметив выражение некоторого сомнения на лице Дубова, предложил ему стетоскоп: — Не верите, сами послушайте.

— Нет-нет, доктор, и вы, Наденька, я вам, конечно, верю, но что вы предлагаете делать, так сказать, практически?

— Как что? — изумилась Надежда. — Конечно, ломать стену!

Однако этому воспротивился Васятка:

— Да что вы, такую красотищу портить!

— Я и сама не хочу ничего портить, но как же быть? Ведь ореха не отведаешь, скорлупки не сломав.

— Мы пойдем другим путем, — решительно заявил Дубов. — Давайте сперва подумаем. И тайник, если он есть, и эта замечательная картина — они могли быть созданы только при жизни царя Степана, так как затем работы были резко свернуты. А Митька Смурной спрятал сокровища за несколько дней до смерти Степана, стало быть, маловероятно, что барельеф был сделан поверх тайника.

Некоторое время все молчали, как бы осмысливая слова Дубова. Первым прервал молчание Серапионыч:

— Знаете, друзья мои, все это напоминает одно давнее дело Василия Николаича, в которое я имел честь был впутанным.

— А вы его потом прозвали «Полетом над гнездом ласточки», — улыбнулся Василий. — Нет-нет, Наденька, не пытайтесь вспомнить, это случилось еще до нашего с вами знакомства.

— Ну вот, и тогда тоже сокровища были запрятаны за барельефом со зверями, хотя и не столь искусно сделанным. Нужно было всего лишь каким-то особым способом дотронуться до ласточки, и в стене открывалось отверстие…

— Ну так и здесь ласточка есть! — радостно подхватила Чаликова. — Вот, глядите, как раз посередине.

С этими словами Надя принялась щупать изображение ласточки — дергать за хвост, теребить клюв, нажимать на крылья.

— Наденька, оставьте птичку в покое, — остановил ее Дубов. — Что-то мне подсказывает, что искать нужно не там.

— Мне тоже, — добавил Васятка. — Я не знаю, как вернее сказать… Ну, в общем, это должно быть где-то повыше. Потому что иначе кто-то мог просто случайно задеть, и тайник бы открылся.

— А ведь верно! — воскликнул Дубов. — Молодец Васятка, умная голова. Владлен Серапионыч, не могли бы вы поточнее обозначить ту часть стены, где вы услышали пустоту? И главным образом верхнюю границу.

— Нет ничего проще. — Доктор вновь всунул трубку в уши и принялся более внимательно, чем в первый раз, прослушивать стену. Потом взгромоздился на стул — чуть ли не единственный предмет мебели, бывший в комнате. Дубов с Чумичкой даже встали поближе, чтобы подстраховать доктора на случай, если стул не выдержит.

— Вот здесь! — Серапионыч провел линию по вершине дуба и рядом с ним, где по «небу» пролетали птицы. — Ну а вертикальные пределы те же, что я вам показывал. — И с этими словами доктор ловко спрыгнул со стула.

— Ну что ж, и это уже больше, чем ничего. — Василий поднял светильник кверху и осветил аистиное гнездо на потолке. Кругом него были заметны несколько вмятин — вероятно, память об алхимических опытах одного из бывших хозяев Терема. Затем детектив подошел к печке и приложился к ней ладонями, будто желая согреться, хотя печку не топили уже, наверное, лет двадцать.

Остальные молчали, понимая, что именно в этот миг, может быть, в уме Василия что-то происходит, когда еще немного — и он исторгнет из себя нечто незаурядное.

Однако произнес Дубов слова, которые поначалу вызвали у его друзей даже некоторое недоумение:

— Не слишком ли много аистов?

— В каком смысле? — удивленно переспросила Надя.

— Многие изразцы на печке изображают аистов, — Василий загнул палец. — На потолке их целое гнездо, — он загнул еще один палец. — Потом, те две птицы, что летят по верху на барельефе — они ведь тоже аисты, или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — впервые разомкнул уста Чумичка. Остальные согласно закивали.

Василий разогнул пальцы и радостно потер руки — Надя и Серапионыч знали, что это движение означает высшую степень возбуждения:

— И обратите внимание: медведь один, ежик один, даже ласточка, и та одна, а аистов — два!

— Ну и что из этого следует? — все никак не могла сообразить Надежда.

— Пока что ничего, — улыбнулся Дубов и вдруг столь стремительно вскочил на стул, что тот заскрипел пуще прежнего, и теперь уже Серапионычу пришлось «на всякий случай» встать рядом.

— Вот, смотрите, — раздался сверху голос Дубова. — Первый аист летит высоко, под самым потолком, и несколько правее, так что в прямоугольник, очерченный Владленом Серапионычем, не попадает.

— Не попадает, — подтвердил доктор.

— А второй чуть пониже. И гляньте: в отличие от своего товарища, он немного выгнул шею книзу, и оттого его голова… Да-да-да, как раз! Пожалуйста, возьмите кто-нибудь у меня светильник, а я исследую голову аиста.

— Вася, но это же гениально! — в искреннем восхищении выдохнула Надя, принимая фонарь.

— Элементарно, — ответил детектив со скромностью, впрочем, отчасти наигранной.

Дубов смахнул с аиста многолетнюю пыль и стал осторожно ощупывать его голову.

— Дайте что-нибудь острое, — попросил он через несколько минут.

Доктор вновь отворил чемоданчик, уложил туда сделавший свое дело стетоскоп, достал хирургический скальпель и протянул Василию:

— Только осторожнее, не порежьтесь.

— Не скажу за весь барельеф, но аист сработан из чего-то прочного, возможно, даже из мрамора, — стал объяснять Дубов. — И работа очень тонкая. А его глаз, такое впечатление, что заделан какой-то лепниной, и к тому же весьма небрежно.

С этими словами он приставил острие скальпеля к глазу аиста и стал медленно поворачивать.

— Чувствую, что здесь, — сказал он после нескольких минут упорных, но тщетных усилий, — а никак не поддается. Еще бы, за двести-то лет не то что затвердело — закаменело!

— Да вы, дорогой Василий Николаич, просто с инструментом управляться не умеете, — усмехнулся доктор. — Дайте-ка мне.

Дубов и Серапионыч вновь поменялись местами, но и доктору с его навыками никак не удавалось сковырнуть с аистиного ока затвердевшую лепнину. Однако Серапионыч не унывал:

— Ну что ж, попробуем по-другому.

С этими словами он вытащил из внутреннего кармана свою заветную скляночку и осторожно вылил малую толику содержащегося в ней живительного эликсира на голову аиста. Раздалось очень тихое, слышное одному Серапионычу шипение, и если голова, шея и клюв благородной птицы остались по-прежнему тверды, то вещество, залеплявшее глаз, стало мягким, будто известка или пластилин, и вскоре из-под его слоя показалась маленькая темная бусинка.

Серапионыч ласково погладил аиста по спине:

— Да, бедняга, нелегко ж тебе было два века вслепую лететь…

— Ну, Владлен Серапионыч, что у вас там? — от нетерпения даже чуть подпрыгнула Чаликова.

— А вы, Наденька, сами поглядите, — предложил доктор, спускаясь на пол.

— Ух ты! — выдохнула Надежда, заступив на его место.

— Попробуйте его чем-нибудь ткнуть, — с замиранием в голосе попросил Дубов.

Надя поднесла к глазу аиста шариковую авторучку, которой только что простукивала стену, и кончиком стержня надавила на глаз, сначала чуть-чуть, а потом со всех сил.

И вдруг бусинка начала как бы проваливаться вглубь, и Надя почувствовала, что следом прямо у нее под руками со скрипом проваливается и часть барельефа.

— Вот это да! — ахнул Васятка, увидев, как в стене появилась трещина в виде прямоугольника точно по границам, которые определил Серапионыч. Хотя миг назад барельеф имел совершенно цельный вид, без малейших намеков на какие-то зазоры.

Надя отпустила авторучку, и стена обрела прежний вид.

— Или мне померещилось… — не договорил Дубов, стоявший дальше других от барельефа.

Чаликова вновь надавила на глаз — и часть барельефа вновь провалилась внутрь стены.

— Попробуйте ее сдвинуть, — дрожащим голосом проговорила Надя, продолжая держать стержень в аистином глазу.

Доктор взялся за ствол березки, над которой летел аист, и подвижная часть барельефа сначала очень медленно, как бы через силу, а потом все увереннее стала уходить влево, будто дверь раздвижного шкафа.

А в открывшемся проеме показалась груда золотых изделий тончайшей работы, усыпанных драгоценными камнями столь же искусной огранки.

Глядя сверху на все это несметное богатство, Надежда вдруг почувствовала неимоверную скуку. Почему-то вспомнилась Москва, родители, младший брат, родная редакция, потом совсем уж неизвестно почему — детство, Новый Год, елка, запах мандаринов, хрупкие елочные игрушки, таинственно поблескивающие в свете разноцветных лампочек… Почти как эти сокровища, только гораздо веселее и ярче.

Надя медленно спустилась со стула и прислонилась к стене. Василий подошел и несмело взял ее за руку.

Трудно сказать, что испытывали в этот миг их друзья. Васятка и Серапионыч разглядывали драгоценности, не решаясь прикоснуться. А внимание Чумички привлек лежащий на самом верху очень крупный ограненный бриллиант.

— Красивый камешек, — почему-то вполголоса произнес доктор. Надежда почти через силу заставила себя взглянуть на «камешек»:

— Неужели это и есть тот знаменинтый алмаз? Внушительно смотрится, но на пол пуда никак не тянет…

Чумичка молча поднял бриллиант и переложил на сидение стула, чтобы все могли его получше рассмотреть. Отделка была очень необычная: с трех сторон переливались небольшие, сделанные безо всякого видимого порядка гранки, но с четвертой стороны он был плоским, будто срезанным.

— Это же… — не веря своим глазам, прошептал Василий.

А Чумичка извлек из-под кафтана еще один такой же камень с такой же «срезанной» гранью и соединил их.

— Выходит, вторая половина магического кристалла все эти годы лежала здесь? — тихо произнесла Надя.

— Получается, что так, — столь же тихо ответил Василий. И сказал уже громче: — Кристалл твой, Чумичка. Он принадлежит тебе по праву.

— А что будем делать с остальным? — обратился ко всем вместе и в то же время как бы ни к кому доктор Серапионыч.

Никто не ответил. И не потому что не знали, что отвечать, а потому что ответ был и так ясен. В том числе и самому Серапионычу.

Михаил Федорович наверняка прославился бы на все Кислоярское царство своей безграничной работоспособностью и редкими деловыми качествами, но увы — особенности его службы исключали не только всякую славу, но и малейшую известность, если она выходила за пределы небольшого кружка подчиненных.

Рабочий день Михаила Федоровича иногда длился двадцать четыре часа в сутки и отличался огромной напряженностью, при том, что свое рабочее место — малозаметный домик на окраине Царь-Города — он покидал очень редко. Вот и теперь, несмотря на поздний час, Михаил Федорович принимал доклад от одного из своих ближайших сотрудников, которому мог бы доверять всецело, когда бы не имел застарелой привычки не доверять никому и ничему, в том числе и самому себе.

Если бы посторонний каким-то чудом оказался на этих докладах, то он обратил бы внимание на то, как по-разному протекали беседы Михаила Федоровича и его подчиненных. Со своим основным помощником Глебом Святославовичем, ныне находящимся в служебной командировке, он говорил как профессионал высочайшего уровня с профессионалом столь же высокого уровня, оттого и понимали они друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов. Хотя в их беседах неизменно присутствовала своего рода дистанция, если не сказать — отчужденность, неизбежная даже при самых доверительных отношениях начальника и подчиненного.

А вот с нынешним докладчиком, по имени Лаврентий Иваныч, степень откровенности была куда больше — можно сказать, что шел деловой разговор двух единомышленников.

Особо пристальное внимание Михаила Федоровича было обращено к «делу о пропавшем Ярославе», хотя Лаврентий Иваныч почему-то относился к нему очень легкомысленно:

— И чего тебе дался этот дурак Ярослав? По-моему, Михал Федорыч, ты преувеличиваешь его значение. Да он и сам прекрасно понимает, что в его положении лучше всего молчать и не высовываться.

— Да пойми ты, что дело не в Ярославе, — строго посмотрел Михаил Федорович на своего собеседника. — Если мы даже такого, как ты говоришь, дурака упустили, значит, система дала сбой! И где уверенность, что в следующий раз мы не лопухнемся уже по-настоящему?

— И что ты предлагаешь?

— Прежде всего — проанализировать. Четко установить, где случилась просечка, и сделать выводы на будущее.

Лаврентий Иваныч расстегнул ворот кафтана, достал футляр, извлек оттуда пенсне в золоченой оправе и водрузил на нос:

— Уф, теперь хоть нормально вижу. Если уж нельзя очки носить, так хоть бы линзу хоть какую достать бы…

— Ты еще скажи — сбрить бороду и переодеться во френч с галифе, — не без ехидцы усмехнулся Михаил Федорович. — Да, так вот, я провел внутреннее расследование и установил, кто виновен в «проколе» с Ярославом.

— И кто же?

— Прежде всего — я, как основное ответственное лицо. Во-вторых, Глеб. Нашел, кому поручить столь ответственное дело — Каширскому с его «установками». Ну ладно Каширский, он вообще не совсем из нашей конторы, но ведь Глеб-то Святославович должен был его подстраховать… А третий виновный — уж извини, Лаврентий Иваныч, но это ты!

— Я-то тут при чем? — изумился Лаврентий Иваныч.

— Очень даже при чем. Учитывая важность дела, я поручил тебе проследить за тем, что произойдет на пруду…

— Так ведь мои люди проследили! И как только операция «Установка» дала сбой, я тебе тут же доложил.

— Да что толку, что доложил — Ярослав-то исчез! Не докладывать надо было, а… а это самое на месте.

— А указаний, чтобы «это самое», ты не давал, — возразил Лаврентий Иваныч.

— А то сам ты не понимаешь? — раздраженно бросил Михаил Федорович.

— Я-то понимаю, но не могу же я сказать своим людям, чтобы они… — замялся Лаврентий Иваныч. — Ну, в общем, это самое.

— И это лишний раз говорит о твоем недостаточном профессионализме, — подхватил Михаил Федорович. — Ты должен так уметь сказать, ничего не сказав по сути, чтобы и так все было понятно. Ну и людей себе подобрать соответствующих! Забыл, что ли, кто решает все?

— Да где мы здесь такие кадры достанем? — уныло вздохнул Лаврентий Иваныч.

— Кадры нужно учить и воспитывать, — назидательно поднял кверху палец Михаил Федорович. — А мы все время спотыкаемся именно на человеческом факторе: один не проследил, другой не учел, третий не понял указания. И так всякий раз… Ну ладно, продолжим разбор полетов. Раз объект ушел, следовало предпринять все, чтобы его найти. А что, спрашивается, было для этого сделано?

— Все возможное, — уверенно отвечал Лаврентий Иваныч. — Мы составили список связей Ярослава и в максимально сжатые сроки все «прочесали».

— Да видел я ваш список, — отмахнулся Михаил Федорович. — Нет, вроде бы все верно, а приоритеты расставлены как попало. Какие-то мещане Осьмушкины, какие-то купцы Кочерыжкины… Вот он — формальный подход к делу. Скажи лучше, во сколько была проверка в церкви на Сорочьей улице?

— Ну, где-то после утренней службы, — не очень уверенно ответил Лаврентий Иваныч.

— А туда надо было сразу, в первую же очередь! Я почти уверен, что без этого попа тут не обошлось.

— Не могли же мы врываться к нему посреди ночи! Все-таки отец Александр — уважаемый человек, служитель веры…

— Кто служитель веры — Александр? Разве ты не не знаешь, кто он таков на самом деле?

— Ну и кто же?

— Скоро узнаешь, — мрачно пообещал Михаил Федорович. — А сегодня, между прочим, он встречался и о чем-то беседовал с боярином Павлом, этим… — Михаил Федорович едва удержался от какого-то очень грубого слова. — В общем, наш любезнейший Глеб Святославович мне постоянно плешь проедает, будто против нас затевается заговор. Я не верил, а теперь все больше склоняюсь к тому, что в его словах есть доля истины.

— Какой еще заговор! — беспечно махнул рукой Лаврентий Иваныч. — Отец Александр случайно встретился с боярином Павлом — и уже заговор? По-моему, Михаил Федорович, ты малость перетрудился.

— Во-первых, не случайно, — с нажимом произнес Михаил Федорович, — а во-вторых, дело не только в этих двоих, а в том, что вообще все начинает идти наперекосяк. Раньше мы сами определяли, что и где должно происходить, а теперь плетемся в хвосте событий… Ну ладно, ты мне скажи лучше, что вы там учудили с этой княгиней, вдовой, как ее, имя все не запомню?

— Нет-нет, что ты, я к этому никакого отношения, — почти испуганно замахал руками Лаврентий Палыч.

— Вот я и говорю — опять мимо нас, — подхватил Михаил Федорович. — И так все чаще и чаще. А почему? А потому что кое-кто, — он неопределенно указал в потолок, — выходит из-под нашего влияния. И так исподволь это делает, что мы и сами не заметили, как очутились на обочине. Хорошо еще, что не в канаве…

— Ну, знали же, кто он таков, — заметил Лаврентий Иваныч. — Надо было другого «раскручивать», не такого хитрозадого.

— Ничего, пускай покамест порезвится, — угрюмо проворчал Михаил Федорович. — Никуда он без нас не денется! А будет много прыгать — другого найдем.

— Ну и как же ты собираешься восстановить былое влияние? — как бы без особого любопытства спросил Лаврентий Иваныч.

— Как? Очень просто — делами. Только так мы сможем доказать, и прежде всего самим себе, что еще на что-то годимся. А первое дело — поймать Ярослава и достойно его проучить.

— Дался тебе Ярослав, — усмехнулся Лаврентий Иваныч. — Как будто кроме него и заняться-то нечем.

— …И завтра же «прощупаем» этого всезнайку отца Александра, — как бы не заметив последних слов собеседника, продолжал Михаил Федорович. — Не сразу, не сразу. Сперва мы его плотно «попасем», а уж потом и «пощупаем».

Последние слова Михаил Федорович проговорил с особыми интонациями и особым выражением лица. Давно изучивший нрав своего начальника Лаврентий Иваныч знал: это означает, что Михаил Федорович готов идти до конца, не считаясь ни с чем и даже не всегда соизмеряя цели со средствами к их достижению.