Целиком и полностью

2

На следующее утро после отъезда мамы я спустилась на кухню и бросила на пол тарелку – просто чтобы посмотреть, как это бывает. Перешагнув через осколки, я взяла толстый конверт; оказалось, что там не только деньги. Там лежало еще мое свидетельство о рождении. Синее и помятое. Я долго расправляла его. Я знала, что это очень важный документ, даже для такого чудовища, как я.

Насколько я помню, о своем отце я спрашивала только один раз.

– Он уехал, – ответила мама.

– А как его звали?

– Разве это так важно?

– Я просто хочу знать.

– У него не было имени.

– У каждого человека есть имя!

Она не ответила, а я не стала настаивать. Несколько недель спустя я услышала, как девочки из нашего класса шепотом сплетничают о другой девочке по имени Тина, у матери которой было столько ухажеров, что она не знала, кто из них ее настоящий отец. Я не знала, откуда они узнали про это, но они показывали на нее пальцем так убедительно, будто это не подлежало сомнению.

Какое-то время мне казалось, будто мы с Тиной похожи, но моя мама не походила на других матерей-одиночек. Она продолжала носить кольцо на левой руке, у нее никогда не было ухажеров, и у нас была одна и та же фамилия. Значит, мои родители были официально женаты. Может, они даже жили вместе, когда мама вернулась домой и увидела кости Пенни Уилсон на ковре, и именно тогда-то он и бросил нас. А догадаться, почему она ни с кем не встречалась с тех пор, и вовсе было легко. Достаточно посмотреть на меня – тот еще «прицеп».

Я открыла смятое свидетельство о рождении и расправила его. «Больница общей практики “Френдшип”, штат Висконсин». Мое имя, мой день рождения – девочка, двадцать с половиной дюймов, семь футов и двенадцать с половиной унций, в графе «Мать» имя и девичья фамилия моей матери – Джанелл Шилдс (место рождения: Эдгартаун, Пенсильвания), а в графе «Отец» имя, которого я никогда раньше не слышала: Фрэнсис Йирли. Значит, у меня есть отец! Настоящий отец! Разумеется, я понимала, что у меня есть отец, но одно дело – догадываться, а другое видеть своими глазами напечатанное поверх пунктирной линии имя.

И еще одно название, осевшее в моей памяти, как песок на речном дне: Сэндхорн, Миннесота. Именно туда, по мнению матери, я должна была отправиться, потратив оставленные мне деньги. Сесть в автобус, найти отца и забыть о ней.

Допустим, я найду отца, и что потом? Меня продолжали беспокоить смутные сомнения. Нет, так дело не пойдет. Мне нужно поговорить с мамой. Обязательно.

Из мусорного ведра я достала открытку с адресом бабушки и дедушки и вставила ее в обложку своей записной книжки. В последний раз они видели меня еще до того случая с Пенни Уилсон, и я понимала, что спрашивать о них маму бесполезно, но ведь именно туда она и уехала. Значит, и мне нужно туда ехать. Я не знала, что ей скажу; я знала только, что на поездку туда у меня не уйдет более сотни долларов.

Доев то, что нашлось в холодильнике, я приняла душ и собрала вещи. Всякий раз, как мы переезжали, я упаковывала свои пожитки в армейский рюкзак с надписью большими буквами «ШИЛДС» и «АРМИЯ США». Это был рюкзак моего деда, но я не должна была этого знать. На этот раз в нем должно было уместиться все необходимое.

Я понимала, что придется выбрать лишь самые интересные книги, иначе они с каждым днем будут становиться все тяжелее. Я уложила в рюкзак подарок на день рождения, двухтомник «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», и некоторые другие – их книги – вместе со светящимся в темноте компасом и очками в черепаховой оправе.

Ключ от квартиры я оставила на столе. Вышла на улицу и села в автобус. Водитель попытался улыбнуться мне, но выглядел так, как будто мучился от боли. И не брился по меньшей мере неделю.

– Куда-то едем? – оскалился он.

– Как и все здесь, – сказала я мрачно.

Он поерзал, усмехнулся и закрыл дверь, а я уселась на сиденье и уставилась в окно. Было непривычно уезжать из места, в котором я не сделала ничего плохого. Мы проехали мимо моей прежней школы. Сегодня у нас была контрольная по геометрии.

Я вышла на остановке «Грейхаунд» и потратила немалую сумму на билет до Эдгартауна. Во время поездки я питалась в автоматах: холодные пирожки на завтрак, соленые крендели на обед, чипсы на ужин. Мне пришлось трижды пересаживаться, и каждый раз водители поднимали брови, словно спрашивая: «А разве ты не должна быть сейчас в школе?»

Чем ближе мы подъезжали к месту назначения, тем сильнее у меня скручивало живот. Я ужасно волновалась, думая о том, как снова увижу свою мать.

Мне приснилось два сна про Люка, и я не знаю даже, который из них был хуже. В первом я вообще не видела его, только слышала его голос. «В моем доме на дереве будет три этажа. Подниматься в него надо будет по веревочной лестнице, а внутри будет настоящая лестница, спиральная. И много-много окон, чтобы смотреть на птиц, ну и на восход солнца, конечно, если проснуться достаточно рано. У меня будет жена, хорошенькая такая, прямо как ты, и мы будем спать на двухъярусной кровати на третьем этаже. Мне нравится спать наверху, но если она захочет, то я ей уступлю, ведь так должны поступать мужчины. А еще у меня будет конь, на котором я буду скакать по своим рейнджерским делам, но для этого придется построить конюшню внизу…»

В другом сне мы лежали в палатке. Батарейка в фонаре выдохлась, и я не видела лица Люка, но видела его красные, словно пылающие угольки, глаза. Он дышал на меня, и я морщилась от его затхлого дыхания, а потом он с кривой ухмылкой обнажал клыки и вонзал их мне в шею. Дальше все происходило как в фильме ужасов. Не так уж страшно, если подумать о том, чего заслуживают люди за свои преступления.

– Как ты думаешь, кто-то тоже так делает? Ну, всякое плохое… – спросила я однажды маму.

Она помолчала и после паузы ответила:

– А если и делают, тебе от этого что, лучше?

– Ну, не знаю. По крайней мере, было бы не так одиноко.

Мне хотелось, чтобы она ответила: «Ты не одинока, дорогая. У тебя есть я». Но мама никогда ничего такого не говорила. Она никогда не называла меня «дорогая» и всегда говорила только то, в чем была уверена на сто процентов.

Про таких, как я, я узнавала только в библиотеке. Великаны, тролли, ведьмы, вурдалаки, вампиры. Минотавр. Я вполне годилась на роль ужасного монстра из какой-нибудь древнегреческой легенды. Вроде истории про Хроноса, который боялся, что его свергнет его ребенок, и потому пожирал всех своих детей.

Пожирал. Из-за этого слова я боялась Дня благодарения. Однажды учительница в четвертом классе сказала, что я «пожираю» книги, а мама так расстроилась, что сделала вид, будто ей плохо, и ушла с родительского собрания. Но, может, она и не делала вид. Она никогда не читала мне сказок на ночь, и я понимала почему.

В любой школе моим любимым местом была библиотека. Мама не хотела покупать мне книгу «Большой и добрый великан», и я читала ее на переменах, но Роальд Даль разочаровал меня. Героиня так никого и не съела, а злодеи-великаны получили по заслугам.

Ну а чего я ожидала? Такие, как я, никогда не побеждают.

Я усердно искала истории, похожие на мою, и собирала вырезки в блокноте. Копировала отрывки, иногда все рассказы целиком, с картинками. «Сатурн, пожирающий своего сына». Гойя. Примерно 1820 год. Соуни Бин, глава целого клана каннибалов, живших на побережье Шотландии. Я пряталась в самых дальних уголках библиотеки, чтобы меня не обнаружили и не спросили, что я там делаю. «Живой или мертвый, все кости его соберу. Отправлю на мельницу и хлеб испеку».

Добравшись до Эдгартауна, я зашла в Макдоналдс и спросила у девушки за стойкой, где находится нужная мне улица. Когда я добралась до своих «бабушки и дедушки», если так можно их называть, уже смеркалось.

Они жили в типичном доме 1950-х, в пригороде, с трех сторон его окружали такие же однотипные дома. У меня сжалось сердце при виде нашей машины, стоявшей за синим «Кадиллаком», принадлежавшим, по всей видимости, нашему дедушке. Дождавшись темноты, я обошла квартал и перелезла через соседский забор. Если меня поймают, то пусть лучше это будут незнакомые люди.

По моим расчетам, кухня должна была находиться в задней части дома, поэтому я прижалась к забору и заглянула в окно. Люди думают, что, открывая окна и распахивая занавески, они получают «красивый вид» из окна. На самом деле так лучше подглядывать за теми, кто находится внутри. Получается своего рода окно-картина. Особенно в темноте, когда внутри зажигают свет и рассаживаются за столом – это все равно что смотреть сериал по телевизору.

Мама поставила на стол миску с салатом, а ее отец налил ей бокал вина. Дедушку с бабушкой было плохо видно, потому что дедушка сидел к окну спиной, а бабушка сидела как раз напротив него. Но маму я видела как на ладони. Какое-то время она ковырялась вилкой в еде точно так же, как запрещала делать мне, односложно отвечая на какие-то вопросы, а потом отложила вилку и закрыла лицо ладонями. Бабушка встала из-за стола и обвила руками маму, мама прижалась к ней и заплакала. Наверное, она все им рассказала.

Я подумала, что теперь понимаю, каково моей маме. Мне было стыдно за содеянное, и мне хотелось бы измениться, но это не то же самое, что понимать. Я не понимала, когда она запиралась в ванной, не понимала, когда видела выстроившиеся на кухонном столе бутылки из-под вина, не понимала, когда слышала ее всхлипы за стеной. А теперь начинала понимать.

Она тяжело вздохнула, и бабушка дала ей платок. Дедушка зажег сигарету. Он предложил маме пачку, она протянула руку и взяла одну сигарету. Это по-настоящему шокировало меня, потому что мама никогда не курила.

Бабушка убрала со стола и помыла тарелки, пока мама с дедушкой сидели и молча курили. Затем бабушка обхватила маму за плечи и вывела ее из комнаты. Дедушка выключил свет на кухне, а я снова перелезла через забор и вышла на улицу.

Я шла вдоль оживленной дороги с рядами уже закрывшихся на ночь магазинов. Было негде даже купить кусок пиццы.

Я зашла за торговый центр, подумав, что смогу найти что-то съедобное во внутреннем дворе, хотя мысль о том, что мне придется искать еду в помойке, показалась мне мерзкой. Но там ничего съедобного не оказалось. Зато у баков стояла припаркованная машина. Я дернула за ручку, и дверь машины открылась. Это был «Кадиллак», как у дедушки, только внутри на сиденьях валялись газеты и пустые банки из-под газировки, а обивка местами была порвана. Похоже, эту машину оставили тут несколько месяцев назад. Я немного расчистила заднее сиденье, забралась внутрь и захлопнула дверь. Внутри пахло плесенью, табаком и немытым телом того, кто пользовался этой машиной в последний раз, но все равно это было лучше, чем бродить по дороге всю ночь напролет.

Я подложила под голову рюкзак и через некоторое время заснула, а когда проснулась, то поняла, что моя голова лежит на коленях у какой-то женщины, которая гладила мои волосы. Она склонилась надо мной, и я увидела лицо бабушки, серьезное и сосредоточенное. Я принялась задавать ей вопросы, а она достала откуда-то из темноты плед и накрыла меня. «А где мама? Она знает, что вы пришли?» Но она только улыбалась и заправляла мне локоны за ухо, как обычно это делала мама.

За рулем сидел дедушка и курил сигарету. Подняв глаза, он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, но не поздоровался. Выдохнув, он выпустил струйку дыма, щелчком отправил окурок на улицу и закрыл окно.

Мы молча ехали по пустому городу. Уличные фонари через регулярные интервалы освещали темный «Кадиллак» призрачным оранжевым светом. Я повернулась на бок и положила голову на холодное кожаное сиденье, а когда проснулась, то вновь оказалась в пустой и холодной машине.

Временами у меня во рту появлялся странный привкус – привкус, который не должен быть знаком ни одному порядочному человеку, – и я отправлялась в туалет с ополаскивателем. Я полоскала и полоскала рот, пока язык не начинало жечь, но стоило мне выплюнуть жидкость, как тот самый вкус «плохих вещей» возвращался. В школьной уборной за этим занятием меня иногда заставали другие девочки. В зеркало они наблюдали за тем, как я сплевываю, закручиваю крышку бутылочки и засовываю ее в рюкзак. Может, поэтому у меня не было подружек.

В шестом классе нам нужно было написать свою первую исследовательскую работу, с примечанием, библиографией и всем прочим. Я привыкла узнавать обо всем из книг, поэтому мне хотелось самой выбрать тему. Но всех заставили писать доклад о термитах. Целую неделю вместо английского мы ходили в библиотеку.

В четверг утром кто-то подошел к моему столу, и я подняла голову. Это был Стюарт, местный умник. Он заглядывал мне через плечо, чтобы увидеть, что я читаю. Я ощутила его присутствие по запаху тунца в его дыхании, но никаких особых чувств это во мне не пробудило. Он был не из тех мальчиков, которым от девочек нужно только одно. В таком смысле ему предстояло ими заинтересоваться лишь через несколько лет. Наконец я спросила:

– Тебе нужна эта книга или что?

– Нет. Я закончил свой доклад дома, прошлым вечером. А ты что читаешь?

– Ничего.

– Мы же вроде должны про термитов писать.

– Это кто решил?

Я почувствовала, как он пожимает плечами:

– Ну да, ты права. Австралийские пауки-вдовы куда интересней.

Он почитал немного, стоя у меня за спиной.

– Статья неполная. У меня дома есть энтомологическая энциклопедия, там лучше написано. А ты знаешь, почему их называют «вдовами»?

– Почему?

– Потому что их самцы погибают. Они их съедают.

Продолжая говорить, Стюарт сел за стол напротив меня.

– Самка съедает самца сразу после спаривания. Иногда даже во время спаривания. Он позволяет ей съесть себя, потому что ей нужен белок для потомства, и в любом случае оплодотворение уже свершилось.

«Оплодотворение уже свершилось?» Я была готова рассмеяться над этой заученной фразой из энциклопедии, но вдруг осеклась; меня охватило напряжение. Сердце заколотилось, словно хотело выпрыгнуть из груди.

– Это называется половой каннибализм, – продолжил Стюарт. – Это самое важное, что нужно знать про австралийскую вдову, а здесь про это ни слова.

– Это детская энциклопедия, – сказала я. – Они даже слово «половой» не смеют напечатать.

Я помолчала.

– Стюарт?

– Да?

– А у других видов такое бывает?

– Что именно? Что они поедают друг друга?

Я кивнула.

– Ну, у черных вдов. Это тоже пауки. И еще у пары видов пауков, которые умирают после спаривания – самцы то есть, – так что самке даже не приходится нападать во время спаривания. – Он так часто и громко повторял слово «спаривание», что другие школьники начали поднимать головы и отвлекаться от своих тетрадей. – Поэтому она все равно его съедает, понятно?

– Чтобы получить белок, – постаралась произнести я как можно тише.

– Да, ради белка.

– Ну, а другие виды, кроме насекомых, этим занимаются? Например, млекопитающие?

Стюарт странно посмотрел на меня и не ответил. Я подумала, что у нас складывалась неплохая беседа, но я все испортила. Я мысленно пнула себя.

– А почему ты все время носишь черное? – спросил он.

Так, на всякий случай.

Черное не такое маркое.

– Чтобы не думать о сочетании цветов, – ответила я.

– Тебе бы подошла цветная одежда. Может, тогда окружающие поменьше говорили бы о том, какая ты странная.

Наши взгляды пересеклись, но только на секунду.

– Извини, но это правда.

У нас, изгоев, был обычай распределяться по своего рода концентрическим кругам. Дети вроде Стюарта расстраивались, наблюдая за кем-то вроде меня, кто находился на еще большем отдалении от остальных, но радовались, что они не на нашем месте.

– Они все равно будут думать, что я чудачка, несмотря на одежду.

Он посмотрел на меня.

– Ага.

Он встал из-за стола и прижал к груди папку с бумагами.

– Возможно, ты права.

После этого отошел и сел за отдельный стол.

Те мальчики, что хотели со мной встречаться, походили на меня – их тоже считали странными, и они предпочитали держаться подальше от остальных на уроках физкультуры или в столовой. Они часто переезжали, держали в карманах ингаляторы или косили глазами – и были при этом слишком умными, чтобы их за это не презирали.

Каждый раз, когда я начинала ходить в новую школу, кто-то из таких мальчиков находил предлог, чтобы заговорить со мной. Например, спрашивал, что нам задали по математике, как будто не записал сам, садился напротив меня за обедом и рассказывал о своем научном проекте или о костюме, который собирается сделать на Хеллоуин. А потом однажды, спустя месяцы, он приглашал меня к себе после школы – подготовиться к тесту по истории или испытать механизм, который он соорудил для научного проекта. В какой-то момент я выучила слово «предлог» – причина, которая звучит как оправдание. Родители мальчика еще не вернулись с работы. Мы проходили к нему в комнату. Почти всегда все развивалось по одному и тому же сценарию.

Мне следовало отказаться. Мне хотелось сказать «нет». Я понимала, что будет правильно предложить ему оставить меня в покое, но ведь таким, как он, и так уже не раз отказывали одноклассницы, над ним постоянно смеялись. Как я могла ответить отказом?

Так случилось с Дмитрием, Джо, Кевином, Ноблом, Маркусом и Си Джеем. Каждый раз я заходила к нему домой, надеясь, что теперь-то он не будет настолько милым или не станет подходить ко мне слишком близко. На этот раз никакого искушения.

В конечном итоге я кое-что поняла. Говорить себе: «На этот раз все будет по-другому», – все равно что подтвердить, что в этот раз произойдет то же самое, что происходило всегда.

После Си Джея мы переехали в Цинциннати, штат Огайо. Утром, когда мы ехали в машине, я спросила:

– Может, мне больше не ходить в школу?

Мама ничего не ответила.

– Мама?

– Я подумаю.

Но теперь я подозреваю, что она уже тогда решила уехать.

Шоссе казалось таким же пустынным, как и накануне вечером – одни заправки и пустые торговые ряды. При виде киоска с надписью «Горячие свежие бублики» я было обрадовалась, но тут же заметила табличку «Продается» за стеклом. Я почти дошла до станции «Грейхаунд», когда увидела знак «Эдгартаун, исторический центр». Может, стоит зайти в настоящий ресторан, согреться и позавтракать как следует, прежде чем покупать билет до Сэндхорна.

Через несколько кварталов дорога превратилась в типичную центральную улицу. Было рано, и многие магазины еще не открылись: кафе-мороженое, букинистическая лавка, итальянский ресторан. Церковь, агентство недвижимости, художественная галерея со стоящими на витрине картинами с изображением парусных лодок, вторая церковь, цветочная лавка, аптека, третья церковь: казалось, все это будет тянуться до бесконечности, но затем я нашла кафе, на двери которого висела табличка с надписью, сделанной маркером: «2 яйца, хэшбраун и тост, 1 доллар 99 центов». Как раз то, что нужно.

Толкучка внутри небольшого зала с лихвой компенсировала безлюдность улицы. Ощутив запах кофе, я вновь испытала острую тоску по маме. Официантка окинула взглядом мой рюкзак и сказала, что я могу сесть за стойкой. Посетители за столиками вдоль стены синхронно подняли головы от тарелок. Проходя мимо другой официантки, я задела ее рюкзаком и пробормотала извинения.

Из сидевших за стойкой мужчин один или два глянули на меня поверх газет. Свободных мест не было.

После Люка мы переехали в Балтимор. Мама устроилась на работу в юридическую контору – ее работа всегда была связана с бухгалтерским учетом или юридической практикой; она неплохо печатала, а этот навык пригождался везде. Какое-то время мы делали вид, что все в порядке.

Потом, перед Рождеством, мама взяла меня с собой на вечеринку к своему начальнику. Как я уже упоминала, после случившегося с Люком и Пенни Уилсон она не доверяла няням.

Перед выходом из дома она усадила меня на диван.

– Это первая настоящая работа, которую мне удалось получить, Марен. У меня есть друзья – люди, с которыми я могу поговорить, с которыми могу посмеяться за обедом. И еще кое-что: возможно, меня скоро повысят в должности.

– Здорово, мама.

Но я не могла радоваться за нее, ведь все это она говорила мне из страха, что я испорчу ей жизнь, что я снова сорвусь, и нам придется снова переезжать.

– Было бы здорово для нас обеих, если бы ты…

Она вздохнула.

– Прошу, пожалуйста, пожалуйста, веди себя хорошо. Пообещай, что будешь вести себя хорошо.

Я кивнула, но дело было не в силе убеждения и не в обещаниях. Это было как вести меня на праздничный обед и запрещать есть.

Вечеринка была настоящей – с коктейлями, с креветками, разложенными вокруг мисочек с кроваво-красным соусом. Женщины с идеальным маникюром потягивали мартини из бокалов с длинными ножками и чуть громче, чем обычно, смеялись, пробуя оливки. В гостиной со сводчатым потолком стояла большая рождественская елка, достающая едва ли не до самого потолка.

Возле входной двери располагалась гостевая комната, и мистер Гэш сказал, что мы можем оставить там верхнюю одежду. За нами никто не прошел, поэтому мама закрыла дверь и сказала:

– Ни с кем не разговаривай. Если кто-то поздоровается или спросит, как тебя зовут, можешь ответить, но и только. Я не хочу, чтобы они подумали, будто ты невоспитанная. А так просто сиди и читай книжку.

– Где?

Она показала на кресло в углу. Я подошла к нему и со вздохом уселась.

– Принесу тебе тарелку и что-нибудь попить. Прошу тебя, Марен, пожалуйста, сиди здесь и веди себя хорошо.

Через несколько минут она вернулась с обещанной тарелкой с креветками и крекерами, еще раз попросила меня не выходить из комнаты и удалилась. Я сидела в углу, ела креветки и наблюдала за тремя женщинами, которые вошли, сбросили с себя пальто и потерли плечи, согреваясь. Никто из них меня не заметил.

Куча верхней одежды постепенно росла, а через какое-то время люди перестали заходить. Сверху лежала меховая шуба. Я подошла к куче и подергала за рукав шубы, подумав о том, что можно было бы зарыться в эту кучу и подремать, а когда проснусь, то уже будет пора возвращаться домой. Так я и поступила.

Под кучей одежды было тепло и уютно, я ощущала запахи духов и табачного дыма. Я заснула. Креветки не утолили голод, и в животе у меня урчало.

Через какое-то время я почувствовала, как что-то скользит по моей щеке. За секунду я полностью проснулась, сердце у меня колотилось. Лежа в темноте, я ощутила, как в карман пальто у моего плеча погружается чья-то рука и вытягивает из него что-то, – послышался тихий шорох спичечного коробка. Потом рука замерла – очевидно, незнакомец понял, что я лежу под одеждой. Я почувствовала тычок.

– Эй! – воскликнула я, скидывая с себя ворох ткани, кожи и меха. Рядом с кроватью стоял мальчик с острым вздернутым носом, делавшим его похожим на дружелюбного грызуна из книжки, в очках в черепаховой оправе, слишком больших для его лица. На ковре у его ног валялись вытащенные из карманов вещи.

– Ты кто? – спросила я.

– Я тут живу. А ты кто?

– Моя мама секретарша.

Его левая рука со сжатым кулаком была все еще вытянута вперед, но он быстро завел ее за спину, будто надеясь, что я не замечу.

– Ты что, шаришь по карманам? Я видела, как ты вытащил коробок со спичками.

– Я не собирался ничего красть. Я только хотел посмотреть.

– Ну да.

Я выбралась из кучи и встала перед ним.

– Тебя как зовут?

– Джейми. А тебя?

– Марен.

– Смешное имя.

Я закатила глаза.

– Никогда такого не слышал. – Он уставился в пол. – Извини.

– Нашел что-нибудь интересное?

Он разжал кулак, и в воздухе повисла лента презервативов. Конечно, я тогда не знала, что это такое. Наверное, и он не знал, поэтому никто из нас ничего не спросил.

Я показала на кучку на полу:

– Говоришь, ты все это положишь обратно?

Он кивнул.

– А ты запомнил нужные карманы?

– О. Об этом я не подумал.

– Может, положишь в любые карманы, которые покажутся подходящими, а потом в понедельник они на работе разберутся.

– Ладно.

Он взял из кучки пачку сигарет и засунул ее в карман темно-синего мужского пальто. Я помогла ему разложить остальные вещи, а потом, когда пол опустел, он с минуту просто стоял и смотрел на меня.

– Чего? – спросила я.

– Тебе нравятся звезды?

– Которые в небе?

Он кивнул.

– У меня есть телескоп. Хочешь посмотреть?

– Конечно.

Я вышла вслед за ним из гостевой комнаты и поднялась по лестнице.

– Мне его подарили на прошлое Рождество, – сказал Джейми через плечо. – Папа изучал астрономию в колледже, и он много всего знает.

Спальня Джейми располагалась в конце коридора, и когда мы туда дошли, звуки вечеринки затихли.

До этого момента я не бывала в комнатах мальчиков. Повсюду были вещи, связанные со «Звездными войнами», – простыни, одеяло, плакат с Ханом Солом и принцессой Леей на стене над кроватью. В углу у шкафчика стояло вырезанное из картона изображение Дарта Вейдера в полный рост, а на столе – копилка в виде R2-D2. В комнате было чисто, никакого беспорядка, и я представила себе, как миссис Гэш заставляет его прибираться, даже зная, что гости не поднимутся наверх. Она была из тех матерей, что следят за порядком.

Над комодом висела книжная полка. Я склонила голову набок и прочитала надписи на корешках: «Война миров» Уэллса, Айзек Азимов и «Выбери себе приключение» – при мысли о Люке у меня засосало под ложечкой. Джейми между тем подошел к большому черному телескопу, стоявшему на треноге у окна, и что-то в нем подкрутил. Потом открыл окно, и в комнату ворвался порыв холодного ветра, отчего застучали друг о друга планеты в висящей над кроватью пластиковой модели Солнечной системы.

– Выключи свет, – сказал он.

Я щелкнула выключателем у двери и подошла к нему, дрожа от сквозняка.

– Конечно, было бы лучше забраться на крышу, но мне разрешают подниматься туда только с папой.

Он отошел от телескопа и махнул рукой, предлагая мне посмотреть.

– Вот, я покажу тебе Плеяды. Их можно увидеть и без телескопа, но через него круче.

Я наклонилась и прижалась глазом к окуляру. В конце темного туннеля сияло идеальное скопление звезд.

– Видишь?

– Ага, – прошептала я.

Он стоял так близко от меня, что я чувствовала его запах. Мыло «Айриш Спринг». Мама заставила его помыться перед вечеринкой.

– Ты знаешь миф про Плеяд?

– Нет.

– Они были дочерьми Атланта. Ну, знаешь, того, кто держал небесный свод?

– Вот как?

– После того как титаны проиграли в битве с олимпийцами и Атланта наказали, сестры так расстроились, что покончили с собой, а потом Зевс пожалел их и превратил в звезды, чтобы они могли составить компанию своему отцу. Это только одна из версий, но она нравится мне больше всего. Папа рассказывал мне обо всех созвездиях, о том, как они получили свои названия.

Я отошла от телескопа.

– А теперь я покажу тебе Млечный Путь, – сказал он.

На лестнице послышались шаги, и через мгновение миссис Гэш включила свет в комнате.

– Джейми? Ты что тут делаешь?

Мне не казалось, что мы занимаемся чем-то нехорошим – я тогда совсем забыла о предупреждении своей мамы, – но в голосе матери Джейми звучала какая-то подозрительность.

– Джейми просто показывал мне свой телескоп, – сказала я. – Мы смотрели на Плеяды.

Джейми продолжал прижимать лицо к окуляру.

Миссис Гэш кивнула.

– Джейми, послушай меня. Я не хочу, чтобы вы с Марен оставались здесь одни.

Он повернулся и ответил:

– Хорошо.

Затем он вернулся к телескопу, а его мама скрестила руки в ожидании, наблюдая за нами.

– Сейчас же, Джейми. Может, отведешь свою гостью вниз и предложишь ей что-нибудь поесть? Тебе нравятся креветки, Марен?

– Да, миссис Гэш.

– Можешь попробовать и печенье. Мы с Джейми сами его испекли.

Джейми вздохнул. Мы вышли из комнаты и спустились по лестнице. У стола с напитками возле рождественской елки он налил из хрустальной миски две чашки пунша и протянул одну мне.

– Извини, что так получилось.

Я пожала плечами:

– Спасибо, что показал Плеяды.

Миссис Гэш вернулась к своим обязанностям хозяйки, и больше никто, казалось, нас не замечал. Я видела, как мама разговаривает с какими-то двумя женщинами у камина. Она рассказывала шутку, и когда дошла до кульминации, они откинули головы назад и захохотали.

– Идем!

Джейми схватил меня за свободную руку и повел по коридору, прочь от шума вечеринки. Я торопливо отхлебнула пунш, чтобы он не пролился на ковер.

– Куда мы идем?

– Хочу показать тебе кое-что внизу.

Дверь в подвал находилась рядом с гостевой комнатой. Внизу был прохладно, пахло краской, плесенью и нафталином. Единственным источником света была простая лампочка, подвешенная к грубым балкам. У подножия лестницы стояли стиральная машина с сушилкой, остальное пространство было заполнено старой мебелью и картонными коробками. Бетонный пол был голым, и только перед стиралкой лежал небольшой серый коврик.

– Зачем ты меня сюда привел? – спросила я. – Наверху лучше.

Он поставил свою чашку с пуншем на сушилку.

– Можно посмотреть?

– Посмотреть на что?

Он похлопал по пряжке ремня на своих джинсах, глядя на коврик у нас под ногами.

– Ну, знаешь.

«Хочу показать тебе кое-что внизу». Моя ошибка.

– Нет, – сказала я. – Ты первый.

Он расстегнул молнию, и его джинсы сползли вниз до щиколоток. На его трусах были нарисованы кометы и ракеты. Он сунул большие пальцы под резинку, опустил и тут же подтянул трусы обратно – так быстро, что я едва смогла что-то разглядеть.

– А теперь ты.

Я помотала головой.

– Ты же сказала, что покажешь.

– Ничего я не говорила.

Минуты полторы он раздумывал и нахмурился, когда понял, что я права.

– Как-то глупо получилось.

– Нет-нет.

– Это была плохая мысль. Не надо было приводить тебя сюда.

Я шагнула к лестнице.

– Все нормально. Давай поднимемся.

– А можно попросить тебя еще кое о чем?

– О чем?

Он что-то пробормотал.

– Что?

– Можно… поцеловать тебя?

Я понимала, что этого делать нельзя, но я уже разочаровала его. «Обидишь его еще раз – окажешь ему услугу. Уходи. Немедленно. Сейчас».

Но он шагнул ближе, а я не повернулась и не убежала. Что-то внутри заставило меня замереть. Я ощутила, как в животе растекается паника. «Уходи, немедленно – если он подойдет еще ближе, ты не сможешь остановиться».

Над нами гудела голая лампочка, слегка покачиваясь на сквозняке. На секунду мне показалось, что я самая обычная девочка, которую вот-вот в первый раз поцелуют.

Уходи – НЕМЕДЛЕННО…

Я прижалась губами к его шее, надавила и втянула носом воздух. В его дыхании я ощущала запах соуса и кусочков креветок, оставшихся в уголках рта. Я шагнула назад и посмотрела на него. Глаза его были закрыты, и он улыбался, как будто я могла делать с ним все, что захочу, и ему будет от этого только приятно. «Не этого ты ждешь, – подумала я. – Но теперь уже слишком поздно».

Закончив, я упала на коврик перед сушилкой, так отчаянно дрожа, что машина завибрировала, как будто работала. Никто наверху ничего не услышал. Из динамиков в гостиной доносился сладкий голос какого-то певца: «Позаботься о себе, ведь теперь ты принадлежишь мне…»

Я долго так сидела, думая о его телескопе, о его наволочке с Чубаккой, о кубике Рубика на комоде. Оставят ли они все как есть в его комнате? Почему он не мог оставить меня в покое?

На полу возле стиральной машины я нашла смятый пластиковый пакет и сложила в него все его вещи – джинсы, красную рубашку, трусы на космическую тему и то, что не смогла съесть – все, кроме очков в черепаховой оправе, – а затем просунула руку в паутину за сушилкой, нащупала место, где шланг входит в стену, и оставила пакет там. Коврик с пятнами я скрутила и отнесла в самый темный угол подвала. Конечно, кто-то рано или поздно все это найдет. Мне так жаль. Так жаль.

Я умыла лицо, сняла штаны и водолазку и выжала их под краном в раковине в подвале. На трусах тоже были пятна, но там их никто не увидит. Выстираю дома.

Нет, не дома. Для этого не будет времени.

Я прополоскала рот и села на бетонный пол, прислонившись спиной к сушилке, ожидая, пока высохнет одежда. От каждого доносившегося сверху звука я вздрагивала, с ужасом представляя, что кто-нибудь спустится и обнаружит меня.

Мама. Мне нужно рассказать маме.

Я натянула рубашку, штаны и медленно начала подниматься по лестнице, как будто никогда не дойду до верха. Мама выходила из гостевой комнаты с нашей верхней одеждой в руках. Я быстро закрыла за собой дверь и отошла от нее.

– Марен! Мы уезжаем, хорошо? У меня твоя куртка.

Она протянула мне куртку, и я надела ее.

– Ты где была? – прошипела мама.

– В ванной.

– Ты же знаешь, что мне лучше не врать. Зачем ты спускалась в подвал?

Я замерла. Между нами повисло молчание, и мы услышали, как миссис Гэш в другой комнате громко зовет Джейми. Мама замерла рядом со мной. Мгновение спустя в прихожую зашла мать Джейми.

– Куда подевался этот мальчишка?

– Разве он не у себя в комнате? – спросил мистер Гэш.

Он стоял в дверях и пожимал руки гостям, выходившим наружу, на холод. Под блестящими черными усами поблескивали белоснежные зубы.

– Конечно, он не у себя в комнате.

– Посмотри на крыше, – сказал мистер Гэш через плечо и, улыбаясь, взял мою маму за руку. – Я так рад, что вы пришли, Джанелл.

Он кивнул мне:

– Приятно было познакомиться, Марен.

Потом он снова повернулся к моей маме и тихо добавил:

– Поговорим первым же делом в понедельник, хорошо? Надеюсь на плодотворное сотрудничество.

Миссис Гэш подошла к лестнице на второй этаж.

– Джейми! Джейми, где ты?

– И я тоже надеюсь, – слабым голосом произнесла мама.

Она посмотрела на меня, и я поняла, что она изо всех сил старается не показать своей паники, охватившего ее ужаса. С каждым разом у нее это получалось все лучше.

«Ты этого не делала. Пожалуйста, скажи, что не делала».

Миссис Гэш вернулась к нам.

– Вы же какое-то время назад играли вместе с Джейми, правда, Марен?

Я пожала плечами, не сводя глаз с ее туфель. Как я могла посмотреть ей в лицо? Я была готова расплакаться, но тут миссис Гэш высказала спасительное предположение:

– Бедняжка! Я так и знала: он сказал что-то, что расстроило ее. Он хороший мальчик, но часто своим поведением отталкивает от себя других детей. Слишком развитый для своего возраста, если вы понимаете, о чем я, Джанелл. Надеюсь, ничего плохого не произошло.

Мама пропустила слова миссис Гэш мимо ушей, а мистер Гэш уже прощался с кем-то другим. Мама сжала мою руку так, что я охнула, и мы шагнули к входной двери. Я почти слышала, как у нее в голове крутятся шестеренки. Она подсчитывала, насколько быстро нам удастся собраться и уехать, дополнив тем самым длинный список разочарований. Не будет никаких разговоров о повышении в понедельник – она никогда больше не увидит этих людей, – ее раздражение пульсировало в сжимающей меня руке и передавалось мне.

Миссис Гэш скрестила руки на груди и оглянулась.

– Наверное, опять возится со своим телескопом. Пойду посмотрю.

– Спасибо за чудесную вечеринку, – пробормотала мама.

Мама Джейми уже шла по коридору к задней двери.

– Спасибо, что пришли. Надеюсь, вы быстро доедете до дома, – сказала она, когда моя мама поворачивала круглую ручку и выталкивала меня наружу.

Мне так хотелось, чтобы время повернулось вспять и чтобы миссис Гэш нашла своего сына на качелях во дворе, хмурого от того, что я не стянула с себя трусы.

Домой мы ехали молча. Спидометр всю дорогу показывал цифру на десять миль больше положенной. Мама обернулась, только когда я достала из кармана очки Джейми и повертела их в руках. Она не сказала ни слова. До вечеринки я успела сделать домашнюю работу, но так и не сдала ее.

Тем вечером я узнала, что существует два вида голода. Первый я могу удовлетворить чизбургерами и шоколадным молоком, но второй, скрывающийся в глубине меня, дожидается своего часа. Он может спать месяцы, возможно, даже годы, но рано или поздно я подчинюсь ему. Внутри меня как будто живет огромная дыра, и как только она обретет контуры, заполнить ее может только одно.