Целительный яд

5

Поздней осенью у него в приемной появился Эзра Пайк — не потому, что заболел, просто он заколол одну из своих свиней и привез Бентону целый мешок домашней колбасы. Миссис Пайк славилась на всю долину как великая мастерица ее делать. Каждую осень, как наступало время забивать скотину, Пайк появлялся с мешком домашней колбасы для старого дока.

Таков был один из своеобразных местных обычаев, с которыми Бентон в конце концов свыкся, хотя и не сразу. На протяжении всего года к нему тянулись люди с разнообразными гостинцами: кто с мешком орехов, кто с корзиной томатов, кто с ведерком какой-нибудь необыкновенной картошки, кто с медовыми сотами, только что вынутыми из улья — добровольными подношениями, которые Бентон в конце концов научился с благодарностью принимать.

Хотя в приемной сидели пациенты, Бентон провел Пайка в свой кабинет, чтобы перекинуться с ним парой слов. Под конец разговора он задал вопрос, который давно его мучил.

— Вам известно что-нибудь о семье Барров?

— Это те, что купили ферму Эбнера Янга?

— Они самые, — подтвердил Бентон.

— Да немного, — пожал плечами Пайк. — По-моему, они приехали из Огайо. Фермерствовали там. Уж и не знаю, почему они сюда перебрались. Я неплохо знаком с Барром и даже разговаривал с ним, но он ничего не рассказывал мне, а я и не спрашивал. Может, потому, что Эбнерова ферма досталась им за сущие гроши. Когда Эбнер умер, ферма отошла каким-то его дальним родственникам из Калифорнии — племянникам, как я понимаю. Они не захотели с ней возиться. Даже на похороны не приехали и на оглашение завещания. Велели адвокату Эбнера сбыть ее с рук поскорее, вот он и предложил ее за бесценок.

— Вот оно как. Я Эбнера толком и не знал. Он был у меня пару раз. Вздорный старик. Один раз у него нога загноилась. Наступил на гвоздь, помнится. В другой раз он едва не схватил воспаление легких. Я пытался убедить его лечь в больницу, так он меня и слушать не захотел. Закончилось все тем, что я дал ему какие-то лекарства, он отправился домой и сам выкарабкался. После этого я его не видел, да и почти ничего не слышал о нем, а потом мне сказали, что он умер. Кто-то из соседей его нашел, верно? Небось, заболел и решил, что не желает больше иметь со мной дела. Испугался, что я отправлю его в больницу. Возможно, ему уже не помог бы ни я, ни больница. Он был из тех, кто отбивается от врачей руками и ногами.

Пайк хмыкнул, вспомнив бывшего соседа.

— Я знаю, люди считали его скверным человеком, да в некотором роде так оно и было. Он всех гостей дробовиком привечал. Фазанов на его землях было несчитано, так он хоть бы кого пустил поохотиться. Даже сам не стрелял. С соседями никогда и двух слов не скажет. Держался особняком. Зол был на все человечество. Зато зверье любил. Зеленая изгородь у него, бывало, превращалась в настоящие заросли, чтобы кроликам, суркам и птицам было где жить. Да и зимой он птиц всегда подкармливал. Если воробьи или сойки прилетали к нему поесть, он никогда не прогонял их и не злился, как многие. Говорил, они тоже хотят есть.

— Судя по всему, вы неплохо его знали, Эзра.

— Ну, — сказал Эзра, — у нас тоже случались разногласия. С ним было нелегко ужиться. Характерец у него был тот еще. Да и заскоки иногда случались. Он прямо помешан был на всем натуральном. Ни фунта химических удобрений в свою землю не клал, пестициды применять отказывался. Твердил, что это яд. Он еще задолго до того, как та дамочка написала свою книжку о «безмолвной весне»[1], говорил, что это яд.

Бентон встрепенулся.

— Вы хотите сказать, что он никогда не пользовался пестицидами? Обходился вообще без ДДТ?

— Об этом я и толкую, — подтвердил Пайк. — Но, что самое странное, урожаи он выращивал не хуже любого из нас. Правда, с возрастом он сажал все меньше и меньше. Большая часть его земли пустовала. Но урожаи у него неизменно были хорошие. Эбнер был первоклассным фермером.

Пайк не торопился уходить, и они заговорили о чем-то другом, но Бентон едва слушал старика. Его мысли вертелись вокруг того, что Эбнер Янг, по словам Пайка, никогда не использовал пестициды.

ДДТ! — подумал Бентон. Боже милостивый, неужто дело в ДДТ?

Итак, вот семья Барров, фермеров из Огайо, где они, скорее всего, применяли ДДТ, а потом перебрались на ферму, где никогда не было ни крупицы химикатов. И из всех фермеров долины только они одни страдают синдромом утомления. Возможно ли, что они привыкли к ДДТ или каким-то другим пестицидам и заболели от их отсутствия?

Другие фермеры не заболели, размышлял он, потому что в их земле до сих пор сохранялись остатки ДДТ, и они, копаясь в земле, получали достаточное его количество, чтобы пока не ощущать никаких пагубных последствий от его недостатка.

А обитатели холмогорья? Тут все достаточно просто, сказал он себе. Они никогда не подвергались воздействию ДДТ, поэтому у них и не развилась потребность в нем. А воздействию химиката они не подвергались потому, что были слишком бедны, чтобы покупать его. Они питались лишь тем, что давала их земля, никогда не ели изготовленные промышленным способом консервы и не покупали продукты, которые могли вырасти на обработанной ДДТ земле.

На следующий день, в субботу, окончив прием, Бентон снова просмотрел свои записи и обнаружил то, что и ожидал: за двумя исключениями, горожане, у которых были свои садики и которые сами занимались ими, никогда не жаловались на симптомы синдрома утомления.

Он позвонил Хелен Андерсон.

— Это ваш добрый семейный доктор с глупым вопросом. Пожалуйста, не смейся надо мной, это может быть очень важно.

— Давай, спрашивай. Ты же знаешь, что я не стану над тобой смеяться.

— Тогда ладно. Когда ДДТ еще можно было купить, до того, как его запретили, ты обрабатывала им свой садик?

— Ну да, — сказала она. — Думаю, почти все садоводы его применяли. Я пользовалась им долгие годы и должна признаться, что мне его очень не хватает. Это новое средство жукам определенно по вкусу. Они его проглотят и сидят ждут добавки. И хоть бы хны. Херб вечно ворчал на меня из-за ДДТ. Говорил, что не желает есть всякую химию.

— А Херб? Херб ведь никогда не работает в саду, да?

— Док, тебе же отлично известно, что нет. Он только смеется над моей тягой к садоводству. Ты ведь сам слышал.

— Но он ест то, что ты выращиваешь? — спросил Бентон.

— Ты шутишь? Разумеется, ест.

— Превосходно! — удовлетворенно воскликнул он. — Спасибо, что не подняла меня на смех.

— Док, что происходит? Это имеет какое-то отношение к Хербу? К его самочувствию?

— Возможно. Я пока не знаю. И, может быть, никогда не узнаю. Я просто пытаюсь хоть что-то нащупать.

— Ладно, — сказала она. — Не буду тебя пытать. Когда что-нибудь узнаешь, расскажешь мне?

— Можешь на это рассчитывать.

Он сделал еще несколько звонков людям, у которых был сад, и тем, у кого его не было. Двое, отмеченные как исключения, заявили, что никогда не применяли ДДТ, поскольку не хотели с ним связываться. Слишком хлопотно, объяснили они, хотя, конечно, без ДДТ дела в их садиках шли не так уж хорошо, и летом приходилось покупать зелень у кого-нибудь из соседей. Как и большинство людей, они потребляли довольно много консервов.

Все без исключения интересовались, зачем доктору понадобилось это знать, и кое-кто даже поднял его на смех; но это ничего, подумал он, это пустяки. Все знали, что у доброго старого дока бывают заскоки, как, например, в тот раз, когда он поднял такую бучу вокруг старой городской артезианской скважины, что власти были вынуждены пробурить новую, или когда он, в бытность свою городским санитарным врачом, строго следил за тем, чтобы все мусорные бачки были закрыты крышками. Все сходились во мнении, что старый док отстал от жизни, но его здесь любили и мирились с мелкими странностями.

Сделав последний звонок, он повесил трубку и уставился в блокнот с пометками.

Возможно, все дело именно в этом: в ферментах и ДДТ. Могло ли случиться так, что кофермент, образовав связь с молекулой ДДТ, превратился в суперкатализатор? А теперь, когда ДДТ нет, реакция суперкатализа стала невозможной? Не исключено, сказал он себе, что именно это и служит причиной синдрома утомления.

Возьмем кофермент А, тот, что так тесно связан с двумя биохимическими циклами, к примеру с циклом жирных кислот, который отвечает за окисление липидов. В отсутствие суперкатализатора, в зависимость от которого люди впали, все меньше липидов будет окисляться и все больше — накапливаться в виде жира. Отсюда участившиеся случаи ожирения. В ситуации, когда липиды почти не расщепляются, организму приходится извлекать энергию практически из одних лишь углеводов. Поэтому людям так часто хочется перекусить.

Углеводы преобразуются в энергию посредством цикла лимонной кислоты и процесса гликолиза. В цикле лимонной кислоты также задействован кофермент А, тогда как в процессе гликолиза он не участвует. Если два эти процесса станут неустойчивыми, возникнет так называемый эффект маятника: когда один процесс ослабнет, возобладает другой, и наоборот, который может иметь очень далеко идущие последствия. Уровень сахара в крови начнет скакать: будет то необъяснимо взлетать, то падать ниже всех допустимых границ. При замедленном цикле лимонной кислоты будет возрастать выработка молочной кислоты, поскольку один из результатов этого цикла — расщепление молочной кислоты. Одним из последствий повышения уровня молочной кислоты будет боль в мышцах. А вдобавок к колебаниям уровня сахара в крови будет скакать еще и выработка инсулина. В результате мозг будет периодически страдать от недостатка глюкозы в крови. Симптомы могут варьировать от обмороков, судорог и шока до потери ориентации, раздражительности и тумана перед глазами.

Все сходится! Пожалуй, даже слишком безупречно.

Бентона охватил приступ паники и недоверия. Он взялся за эту работу не с того конца. Все его выводы — теоретические умозаключения. Необходимо провести всесторонние лабораторные исследования. Но у него не хватит квалификации для лабораторных экспериментов требуемого уровня. Он руководствовался одним лишь наитием, не имея никаких настоящих доказательств. Его выводы ненаучны и неприемлемы с медицинской точки зрения. Но принцип, и достаточно логически увязанный, он сформулировал.

Вывод кажется логичным, сказал себе Бентон, не только с точки зрения физиологии, но и в других отношениях. Он вполне укладывается в теорию эволюции. Под давлением современной жизни человек расходует больше энергии, чем когда-либо в прошлом. Не исключено, что он перешел пределы биохимических возможностей организма. В подобных обстоятельствах организм, как эволюционирующая живая система, воспользуется любой возможностью, которая позволит ей функционировать более эффективно. Если ДДТ оказался тем самым элементом, способным помочь человеческому организму лучше справляться со своей работой, если ДДТ мог превратить ферменты или даже хотя бы один фермент в суперкатализатор, действующий эффективнее, организм без колебаний должен был ухватиться за ДДТ.

Но теперь, когда ДДТ запретили, человеческий организм вынужден вернуться к прошлому. У тех людей, которым ДДТ был изначально недоступен, организм функционировал по-прежнему — возможно, не столь эффективно, зато без потрясений — в отличие от тех, кто сначала перестроился на новый способ деятельности, а потом очутился в изменившихся условиях.

Бентон понимал, что нужен еще чей-то взгляд на ситуацию. Но для этого понадобятся люди и деньги. Возможно, пришло время связаться с Эбботом, не дожидаясь, когда тот объявится сам. И тут Бентон осознал, что понятия не имеет, как с ним связаться. Писатель не оставил ему ни своего адреса, ни номера телефона — возможно, потому, что собирался разъезжать по стране и временно не имел определенного плацдарма.

Проще всего, решил Бентон, будет позвонить издателю Эббота. Кто-нибудь в издательстве непременно должен знать, как разыскать его. Но была суббота, и ни одно издательство, конечно, не работало. Придется сделать это с утра пораньше в понедельник, сказал он себе, признавая, что мучительное нетерпение вызвано желанием переложить проблему синдрома утомления на чьи-нибудь другие плечи. Он продумал все, что мог, и сделал все, что было в его силах; теперь настал черед кого-нибудь другого взяться за дело.

Возможно, исследование покажет, что его выводы неверны. Однако, верны они или нет, а попытку выяснить истину предпринять необходимо.

В понедельник с утра пораньше Бентон позвонил.

— Я надеялся, — представившись, объяснил он, — что кто-нибудь из ваших сотрудников сможет подсказать мне, как связаться с Робертом Эбботом. Несколько месяцев назад он приезжал ко мне, и сейчас мне очень нужно поговорить с ним.

Женщина на том конце провода на мгновение заколебалась; когда она заговорила, голос у нее едва заметно дрожал.

— Минуточку, — сказала она.

Трубку взял мужчина.

— Вы спрашивали Эббота?

— Да. Мне необходимо связаться с ним по важному вопросу.

— Доктор, — поинтересовались в трубке, — вы когда-нибудь читаете газеты?

— Обычно я слишком занят, — ответил Бентон. — Я просто проглядываю заголовки. А иногда и того не делаю.

— Выходит, вам не известно, что Эббот погиб?

— Погиб?!

— Да, пару недель назад. В автомобильной аварии где-то в Колорадо.

Бентон молчал.

— Мы все были потрясены, — продолжал мужчина в Нью-Йорке. — Вы сказали, что были с ним знакомы?

— Я его практически не знал. Он был у меня несколько месяцев назад. Мы поговорили — час или чуть больше. Полагаю, вам известно, над чем он работал.

— Нет, нам об этом не известно. Мы часто ломали себе голову. Знали только, что Эббот на что-то напал, но он держал рот на замке. Возможно, вам известно больше нашего.

— Вряд ли, — сказал Бентон. — Большое спасибо. Простите за беспокойство.

— Пустяки. Спасибо, что позвонили. Мне жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость.

Бентон повесил трубку и невидящим взглядом безучастно уставился в стену кабинета. И что мне теперь делать? — спросил он себя. Что, черт побери, мне теперь делать?