Целомудрие миролюбия. Книга первая. Творец

Мироустройство нарисованного мира

Воистину душа бессмертна, ибо ведает она о горней вечности уготованной ей благим Творцом, замышленной до начала сотворения времен и создания эфирных пространств. Ведомая вечными далями, не омраченная и не пристыженная суетной тленностью, она превосходит доброй красотой и небесной чистотой своей всё сущее на земле и на небе. Душа приснопамятно созидает в сосредоточении эмпирического ядра не только память первичную и вторичную, образную и символическую, словесную и экзистенциональную, но также располагает чувственными пламенными волокнами, пульсирующими на орбите парящего туманного эпицентра вечного жизненного свечения. Ибо душа напоминает собою земное или небесное светило, не по внешним качествам она такова, но своею ослепительностью и своею теплотой душа схожа с космологической звездой, отчего нередко звезд наделяют душевностью. Известно, что всяческий свет наделен зримой формой, широта которой определяется силой свечения, однако оное неподатливое свечение души не зависит от предметов и материй на неё влияющих, наоборот, именно душа довлеет над бытием. Так обнаруживается различие между свечением прерывистым и цикличным, от свечения естественного душевного по сотворению бесконечному и беспредельному. Таково на данный момент краткое внешнее описание души, к коему в продолжении рассуждения повествование обязательно вернется. Прежде чем к тому приступить, следует пояснить, каким таинственным образом происходит слияние души с материальной плотью посредством духа. Находясь вне тела, как и в самом теле, душа, полноценно совмещает в себе сложное строение главенствующих отделов жизнедеятельности, не жизненной биологической, а личностной духовной. Ибо жизнь души сообразна в естестве, в своем естественном начале личность уникальна и неповторима, она целостно живет в гармоническом взаимодействии с окружающим её миром. Когда Творец помещает душу в зиготу, в то слияние двух родительских клеток, то немедленно душа приспосабливается к текущей жизненной особенности, сливается с данным малым телом, и по мере возрастания плода, с усложнением строения той плоти человека в утробе матери, устроение души начинает перемещаться на определенные места в организме. Так чувственные всполохи отделяются от ядра облачной субстанцией, дабы поселиться в сердце человека, отсюда становится понятно, почему любовь, как и иные внешне и внутренне выраженные чувства, связывают с сердцем, обида то или грусть, радость или огорчение, умиление и иные чувства кои все не перечислить. В то же время двигательные опоры, напоминающие собою медузу, устремляются в подрастающие члены человека; мыслительное свечение переходит в голову, посредством которой человек вольно и невольно созерцает, слушает, вкушает, обоняет, в общем, принимает отрицательную и положительную информацию, влияющую на всю его жизнь. Здесь стоит сделать ремарку, поясняющую то, что человек мыслит не телесной головой, но мыслящим личностным отделом души, который можно назвать словом – личность. Оное свечение обладает определенным цветом, вернее цветовым оттенком, отчего уникальность каждой личности неоспорима, общий цвет может совпадать с другими, однако индивидуальность цвета безусловна и безупречна в красоте индивидуальности. Отсюда возникли такие художественные описания свечения души, как то аура или же иными словами описывается свечение всего человека исходящее изнутри, к примеру, часто изображается нимб святости над головой святого человека, такое происходит, когда цвет личности преображается, приобретает золотистый небесный оттенок, и то преображение также разнится по славе и яркости. Ядро души остается в груди человека примерно в области солнечного сплетения, оно схоже с сосудом, в котором жительствует дух, без коего душа была бы мертва и бессмысленна. Со временем душа свыкается с оным своеобразным “растягиванием”, и по исходу из тленной плоти порою не спешит принимать “сжатый” вид, оставаясь в земном облике. Отчего правдивость прихода или явления душ покинувших земные пространства, вполне обоснована, оные души являются наяву либо во снах в привычном для нас обличье, дабы не смущать наше порою простодушное недальнозоркое зрение. Оная естественная трансформация души определена только для человеческой плоти, никакие иные тела, животные то, или древесные, не способны принять, слиться с душой человеческой. Здесь явлена ограниченность души, в то время как Творец, сотворивший её, способен управлять всем вещественным, духовным и эфемерным. Душа подвластна над многим, но не властна над Божьими законами, которые мудро распределяют эфиры и материи. Нередко части души дерзновенно противоборствуют между собою, подобно сему порою личность не согласна с сердцем, а члены готовы двигаться, не смотря на согласие усталого разума. Вот описано главенствующее строение души, иное мало изучено, либо малозначительно в сравнении с представленными выше схематичными построениями.

Божественный Дух наделяет душу благостью и любовью, обогащает добродетелями, Он наделил каждого человека свободным волеизволением, посему мысль человеческая вольна, а чувства его обширны спектром насыщенного диапазона чувствительности. Только передвижение души обусловлено провидением, потому самочинное устремление всегда карается наказанием отпадения от Божьей благодати, ибо душа, отказываясь от жизни, утрачивает смысл в вечности, потому-то и покидает плоть насильственно, злоречиво насмехаясь над жизнью, переча ей отрицанием. Будто слабый светлячок в ночи, она упрямо светит, но развеять мрак не может, она не в силах совладать с собственной тьмой, ей одиноко без Бога, она гаснет, отказываясь от надежды, не дождавшись рассвета. Иной светляк возжелает стать луной, светоотражающей, любострастной, воспитанной в духе классицизма в самом начале Сотворения. Таково естественное влечение души благородно творческой, она, ненасытно поглощая красоты мироздания, нежась в божественных лучах, принимает не только одухотворенные Божьи замыслы, исполненные тайной покорностью неизъяснимого жизнеописания. Но также вдыхает вдохновенье насыщенное красочными видениями или смутными иллюзорными набросками полночных сновидений, тех иносказательных нег. Ревнующими, либо тревожными явятся оные, минуя тюремные заслоны и границы реальности, ограниченной человеческим восприятием и покорностью земному бытию, но подвластной скромности откровения. Тогда только появится вдохновение, вернее сказать – зародится в творце. Божественный Творец наделил человека не разрушающей силой, но волнением созидающей силы, по мере насыщения вдохновением она начинает стихией неудержимой бушевать в душе, это колебание воли и одного оного содрогания вполне достаточно для полноправного создания, для любования сотворенным при окончании, для поклонения и благодарения Творцу Вдохновителю. Только человек по Божьему произволению во всем мироздании способен творить. Творческий человек не подобен безгласным животным, которые закономерно инстинктивно строят или разрушают, ведь они покорно исполняют защитительно оборонительное действо, либо насильственное воздействие на агрессивный окружающий их мир. Человек же подобным примитивным образом не поступает, он мыслит иррационально творчески, создает искусство не для материальной пользы и выгоды, но ради осознания и восприятия духовного смысла и внутренней красоты. Он преобразует, дополняет, пытается совершенствоваться, восхищается, боготворит, сами ангелы служат ему беспрекословно, или некоторые из них отпадают от служения, тем самым не помогая в творении, но злобно переворачивая, искажая все его труды. Потому-то исключительно только человек подобен Творцу, ибо сотворен человек по образу и подобию Божьему. Образ – это душа, подобие – это совершенство разумения, свобода воли, бессмертие любви. Из чего можно предположить, что Бог внешне может напоминать всевластную совершенную Душу, Дух – это душа, состоящая из безначальной бесконечной любви, которая животворит вечно. Однако сие предположение также не является доступным подспорьем к достоверному пониманию божественных тайн. Ибо для описания Творца не хватит языков и слов всего человечества, но в то же время достаточно одного слова – любовь. Впрочем, рассуждать о Творце необходимо с неподдельным страхом и сердечным благоговением, не с боязнью и трепетом безропотного слуги, но с достойностью малого отрока наследника, коему уготовано Царство Небесное, если тот достойно возлюбит своего Господа и творения Его. Творец словно заповедует каждому человеку – завещаю оное богатство живому добродетельному, любящему, милостивому, благодарному наследнику, но тот отпрыск, растративший все дары господина своего, малодушный и своенравный, не отыщет в письме наследования своего имени, только избранные верные Господу блаженство небесное обретают. И избранность их не в принуждении, ибо мы все одинаково явлены в сей мир и сотворены для жизни вечной, но в свободном выборе человека заключается избранность. Влияние Творца на свободу человека может быть различно по мере дозволения, либо запрещения чего-либо. Когда жизнь человеческая испытывает своевольное послабление, когда заглушается совесть суетой мирской и жаждой удовольствий, сие пагубное состояние души человек нередко нарекает свободой, мнимо гордясь отрешенностью от нравственных законов и правил, которые кажутся ему учредительным ограничением его действий. На самом же деле, добрый Пастырь пристально наблюдает за стадом Своим, даже если те разбрелись, заплутали бесстрашно, не опасаясь душегубов. Другие настолько охвачены властным правлением над их жизнями, отчего каждый их шаг или вдох будто разрешены, а не самостоятельны. Посему следует, что свободное волеизволение людское не есть сомнительное своенравие, но то есть вольное и невольное подчинение провидению, осознанное или же неосознанное послушание нравственности. Ныне среди мирян и монашества можно встретить добродетельных людей отказавшихся от блуда, насилия, тщеславия, сребролюбия, винопития и мясоедения. Иначе говоря, смирение в добродетели водружается нерушимым столпом веры в мирном житии человека. Память о грехе прародителей по-прежнему жива в людях, о том грехе, который уже не властен над душами, грех сокрушен Спасителем, но память о том преступлении заповеди по-прежнему призывает многих к послушанию и смирению. Однако иные души-светлячки мечтают стать солнцем, разгораются гордостью и тщеславием, и то пламя адово гордого греха развращает души, сбивая с пути истинного. Гордому человеку, кажется, будто расширяются его возможности и преуспеяния, в итоге приобретает он властность и дерзновенность супротив божеских сил, но не ведает тот гордец, что тем самым возвышением ниспадает он в бессердечие и ссужается мудрование его до размера одного всеобъемлющего чувствования, единой страсти – покорения других. И иные пагубные злодейства имеют сей корень зла, например зависть, ведь завистник желает безумно овладеть чужим предметом или же чем-то запрещенным, блудодейства также зиждутся на покорении чужого тела, а тщеславие призывает владеть умами и сердцами людскими. Перечень властолюбивых грехов велик, однако стоит помнить, что гордыня неминуемо приводит к падению нравственности. Столь печально мятежна порою, душа человеческая, отчего столь многолика судьба свободолюбивых светляков. Подобные святящимся кометам, они бороздят космические дали, странствуя по необъятным просторам Вселенной, то сталкиваясь, то разлучаясь, рьяно летят навстречу притяжения различных планет, многие из которых мертвы, ядовиты, смертельны, безжизненно одиноки, и только одна планета жива и имя ей – Земля. Множественны красоты сего земного мира, но они лишь блики отсветы мира небесного. Может быть, поэтому душа постоянно мечется, странствуя из мира в мир, из тьмы к свету, из простоты в мудрость, и будто не обрести ей покоя. Покуда не ощутит она в ядре своем дух, то любовное вечное свечение Бога, только тогда наступит в ней умиротворение в истине, ибо стяжание благодати есть искомое ею мирное блаженство.

Внутренне духовные связи циркулируют в душе эфирными мелизмами, одни укрощены и податливы, другие своевольны и непокорны, они раскрепощают разум воображением, либо оковывают цепями реализма, будоражат фантазию, знаменуя сверхъестественность происходящего. Известно, что жизнь всякого человека поделена на две жизни, жизнь души и жизнь тела, иногда над всем властвует душа в часы размышлений и умственных творческих трудов, иногда плоть отстаивает первенство, требуя питания или физической нагрузки. Столь хаотична жизнь человеческая, отчего она интересна и в то же время иногда крайне малопонятна, ибо в ней всегда преобладает божественное вмешательство. Соединение судеб, сотворение чудес, обретение и утрата, всё сие устраивает Провидение, порою намекая нам о должном выборе. Ведь человек волен идти, либо стоять, смотреть, либо закрыть глаза, говорить, или молчать, умирать, или жить, минута промедления и былого уже не вернуть, будущность не изменить. И если человек избрал неверный путь, то стоит ли ему тогда винить в том Указатель путей и троп. Не мы ли воротились назад к пепелищу, зная о народной примете гласящей – “не строй на месте пожара новый дом, ибо и он сгорит”. Как и в грязи нельзя стирать белье, чище от сей глупости оно не станет, ведь порок подобен болезни, которой можно заразиться, или же не заразиться, но симптомы той тягостной хвори обязательно появятся у того, кто пренебрег советом совести не ступать на мертвую землю греховных прадедов. Пускай прошлое и дальше покоится на дне омута реки Леты, на её берегах мы дом счастья выстроим, на той девственной плодородной земле заживём мирно, где потомки найдут для себя прибежище покоя и мудрости величиной в одну светлую душу. Именно о ней потечёт рассудительная речь, ради неё нагромоздится повествование сего небольшого романа многочисленными притчами и письменами. Сей многострадальная книга совершит попытку высвободить полновластно образ и подобье Божье в человеке, также вселенскую истину преподаст, отворив затворенное и сохранив потаенное. Суемудрием нарекут оные возвышенные строфы, либо добродетельным любостяжанием. Взлетевшие речи до небес многие обзовут надменным суесловием, однако не ведают нерадивые чтецы, об изначальном мученичестве сей бесславной книги, которая проповедует и отчасти пророчествует, ибо ей предопределенно быть зерцалом.

Творя творение, творец познаёт перемещение в мир души и возвращение из оного, он ощущает воспарение возвышенное, реже униженное падение, и сим законом обусловлено всякое произведение. А призвание – это когда призывают к служению, к поприщу, к труду, налагают ответственность, возлагают бремя, когда творцу ниспосылают пространный туманный замысел, смысл коего весьма велик по силе созерцания. Именно тогда догматически выверенные языковые изречения начинают складываться в единый порою бессистемный резонанс сердца. Известно любопытно-смотрящим сплетникам, что искренно любящий человек схож с прокаженным, так скоро складывается его незавидный образ в умах людских. Словно тот иррациональный романтик болен неизлечимой болезнью, которая способна вогнать сердечного любовника в опрометчивое беспутство, творческое безумье, или же может воспламенить в нём бешенство нрава, либо способна вселить в него умиленный покой, то любовное умиротворение, ту тягу к идеалу и совершенству жизни. Таким образом, влюбленный человек кажется непредсказуемым, порывистым, не в меру деятельным. Становится целомудренным, ведь любовь научает верности, самоотречению, жертвенности, покорности Богу. Любящий человек словно освящён добротой, болен исцелением, жив жизнью, любим любовью. Посему целомудренный юноша вдохновлен дыханием самой жизни любимой девы. Подобно сему романтику, вдоволь насытившись самолюбованием, познает сей любящая книга безответность, гонение, бесчувствие читателя. Ожидает сей книгу чванливое памятозлобие мировоззренческих недругов, но при этом противлении ощутит она радостное поминовение, она не познает смертное забвение времени. Подлинная судьба творения неизвестна творцу до самого конца. Однако начало с доблестью положено, зарисовано и покойно близится к завершению.

Совершенное мироздание воссоздастся на сих ветхих страницах тайной рукописи, божественным созерцателем опишется вселенная одной уникальной души, без которой станут бессмысленны все планеты, звезды и небесные светила, станется бесполезным всё живое и мертвое без одного человека, жизнь коего бесценна, ибо душа бессмертна. О воскресенье всех Господь провозглашает, и, слыша ту истину святую, мечтает человек, радуясь мгновеньям счастья и любви, помня о том, что взор способен мирозданье преображать, умножая бесчисленные красоты мира. И о том буквенная речь не позабудет помянуть. Ведь перу творца суждено писать, оно, некогда бывши частью оперенья птицы, парило возвышенно в небесах, оно простирало землю, ощущая северные и восточные ветра, оно побывало во всех странах и континентах, над всеми морями и океанами воспаряло. А кисть художника некогда была животной шерстью, древо отдало свою ветвь для её черенка. Но ныне все эти части мирозданья послужат возрастанию таланта творца, дабы строфы сложились в прозаическую поэму, дабы сотворился роман о божественной любви, о животворящем дуновении, живущем в каждом человеке. Безграничные просторы глубинных и поверхностных размышлений ожидают благочестивого читателя, те мимолетные картины жизни кои заселены вышними образами пресветлых тайн повелевающих чувствами, взглядами, и помыслами автора. Их раскрытье откровением послужит просвещению.

Созерцание сего тайновидца улавливает нечто малозначительное, усматривает нечто невидимое. Оный мечтатель помышляет о непостижимом благе, его стиль – фантасмагория реализма, он одновременно новатор и ортодокс. Протестуя супротив неестественного для всякого живого существа насилия естественным миролюбием, протестуя супротив неестественного для всякого живого существа блудодейства естественным целомудрием, он являет творческую силу моралиста, который один способен противостоять злу, желает быть врагом греха, гонителем лжи. Ибо человек тогда истинно жив, когда влюблен в истину непоколебимой нравственности, в совершенство добродетели. Тогда все мировые события, людская суета, та брань и смятение, само насущное время, впрочем, и само земное бытие теряет всякую важность, значение, влияние, в сравнении с преображением одной души. Ибо в вечной любви Божьей не может быть смертного праха или скорбной памяти, любовь – это вечное сегодня, именно в этот грандиозный великолепный бесконечный миг и более никогда, и более чем всегда. Стоит помнить всегда о том, что не страницы книг хранят слепок души, но душа созидает тома безвременных гениальных сочинений.

Чтецом душевным зачитаю сей роман, сколь и положено творцу – любя своё творенье. На протяжении десятка лет искало сердце романтика прекрасный образ святости среди современных дев. Не о тщеславной и высокомерной, но о Музе вдохновительнице грезил сей мученик сердца, тот плачущий бард над сонетами бесславного поэта прославляющего кроткого художника. Молясь, взывая к Небесам, ожидал он встречи с той единственной, и не раз, обманувшись слепотой внешних красот, утративши надежду, будто позабывши дар творенья, его сломленные скорбью руки переставали шевелиться. Но от рожденья и до нынешнего дня, Богом сохраненная, безнадежному романтику была дарована певчая дева, она утешительница и целительница души страждущей не плотской ласки или же ответных любовных чувств, но к жизни праведной призывало девство его не убиенное. Отчего о душе светлой, теле чистом и беспорочном, вот о чем мечтал неисправимый мечтатель – о живом образе чистоты. Не о недосягаемом небесном и не о сказочно книжном он грезил, но о том духоносном образе родной и близкой девы. Ибо милостиво разрешено Творцом человеку созерцать Его творенья. Слышать их голоса, помышлять о них не с трагичностью во взгляде, но с благодарственным благоговением. Посему, не корысть, но любовь корень сего произведения пера. Годы страданий юности стались позади, ныне позволительно романтику целомудренно радоваться, наслаждаясь красотой добродетелей, возлюбив верно и непогрешимо образ девства в душе своей, также богоподобно творя бесславные творенья.

Нередко малые дети, впрочем, сколь и взрослые, разобщены по роду поведения, они могут быть разрушителями, либо созидателями. И на примере имеющихся у них игрушек можно различить и в дальнейшем продемонстрировать наглядно их поведенческие особенности. Одни ломают, разбивают сердца, другие склеивают и зашивают раны, первых можно лишь пожалеть и отругать, вторых похвалить и наградить добрым словом. Так поступают и с книгами, однако бесславный творец, обречен неведеньем о предстоящей юдоли своего рукописного творения. Судьба сего романа доколе неизвестна, но слава его станется столь же доброй и светлой, какова сама Муза, принесшая в жизнь одного романтика столько мягкосердечия и сострадания, сколь невозможно вместить ни одной библиотеке. Слабо-бьющееся сердце творца является символом правды, подобно душе награжденной нетленным бессмертием вечности.