Цена железа

Цена железа

Одним из популярных литературных жанров является сегодня альтернативная история. Как и всякая литература, произведения такие обычно воспринимаются в меру увлекательности. При этом вы можете соглашаться или не соглашаться с идеями, предъявленными читателю. Талантливый автор всё равно заставит вас читать с неослабным вниманием.

Однако, сопереживая и увлекаясь, мы не можем, конечно, не оценивать доказательность построения автором этой самой иной реальности.

В данном случае хочу остановиться на таком обороте сюжета, где состоялся тот сценарий, в котором большевики в 1917–1920 годах потерпели поражение. Все произведения на эту тему (пусть их и не очень много) показывают мир, где Россия на рубеже современных тысячелетий является могучим государством с высочайшим уровнем жизни. Особенно раскрашивают эти лестные качества авторы — сторонники монархической идеи.

Покоятся эти фантазии, как легко можно догадаться, на достаточно популярных представлениях о том, что перед революцией бурно развивавшаяся Россия была уже индустриально развитой державой. И только октябрьский переворот разрушил уже имеющееся промышленное развитие, направив потом оное по неправильному пути, приведшему к современному нашему отставанию от развитого мира.

Что утеряно было самое главное — свобода. Та самая свобода, которая и приносит единственно такие замечательные плоды в экономике.

Мне самому неоднократно случалось встречаться с такими примерно представлениями о производительном качестве дореволюционной России.

«В России до 1917 года была и автомобильная промышленность, и авиационная, и металлургия, в том числе и цветная и еще много чего было такого, что позволяло говорить о ней так, как мы говорим сейчас об «азиатских тиграх» — странах–кандидатах на лидеры мирового экономического роста».

Исходя из этих представлений, бурный рост производительных сил России, избегнувшей потрясений большевистского правления, кажется, действительно, вполне логичным.

Но так ли благостно обстояли дела в действительности с тигриными перспективами царской России?

То, что рост, и сильный рост, экономики России конца 19 — начала 20 века имел на самом деле место, этот факт никто отрицать не собирается. Забывается только при этом часто, от какой планки развития начинался этот рост. И то, что по некоторым показателям Россия приблизилась к ведущим странам мира, это тоже факт неоспоримый. Вот только за скобками остаётся понимание того, что между двумя рядом стоящими местами на этом своеобразном пьедестале была иногда целая пропасть.

Один пример. Во многих крупных городах России до революции имелись свои электростанции. По крайней мере, электрическое освещение, телефонная и телеграфная связь тогда работали. Дает ли это нам основание говорить, что в России в то время существовала энергетика, как самостоятельная отрасль экономики? Думаю, нет.

Только со строительством предприятий — гигантов первых пятилеток (Магнитка, Днепрогэс и тысяч других предприятий), стало возможным говорить о создании целых отраслей промышленности.

А до этого?

Можно ведь долго и с превеликой ловкостью жонглировать цифрами и показателями, доказывая правильность этой удивительной теории. Но давайте посмотрим на эту проблему совсем просто. Возьмём для примера две высокотехнологичных для того времени отрасли и посмотрим их развитие на том самом проклинаемом обычно переломе исторического развития.

Автомобильная промышленность.

«Дореволюционная Россия не имела своей автомобильной промышленности как специализированной отрасли производства. Русско–балтийский вагоностроительный завод в Риге, освоивший выпуск автомобилей в 1908, за время своей работы (до эвакуации в 1915) выпустил всего 451 легковой автомобиль и небольшое количество грузовых и специальных автомобилей. В августе 1915 в России на основе государственного кредита возникли 5 компаний, имевших целью организацию автомобильного производства для обеспечения потребностей армии. Было начато строительство автозаводов: в Москве — завода Автомобильного московского общества (АМО), под Москвой — завода правления «Руссо–балта», в Рыбинске — завода «Русский Рено», в Ярославле — завода В. А. Лебедева, в Ростове–на–Дону — Аксай. На всех этих заводах со 2–й половины 1916 предполагалось выпускать 6750 легковых и 3750 грузовых автомобилей в год, но ни один завод к этому времени ещё не был полностью построен». (Большая Советская Энциклопедия).

Как видим, в энциклопедии подразумевается, что автомобильное производство в России до революции было, а соответствующей промышленности — нет.

Обратим внимание. Обычно статьи в энциклопедии готовят ведущие специалисты. Как правило, это ученые с мировым именем. И их мнение таково. Думаю, что не стоит им пренебрегать.

Конечно, за годы Первой Мировой войны российскими предприятиями было выпущено несколько тысяч автомобилей.

В статистическом исследовании под редакцией генерал–полковника Г. Ф. Кривошеева «Россия и СССР в войнах двадцатого века. Потери вооружённых сил» приведены сведения о производстве автомобилей воюющими странами за эти годы.

Смотрим.

Германия — 65 тыс.

Франция — 110 тыс.

Великобритания — 87 тыс.

Россия — 20 тыс.

Италия — 28 тыс.

США — 30 тыс.

Последние две страны выпустили это количество автомобилей не за 1914–1918 годы, а за время участия этих стран в войне.

Для справки. Италия вступила в войну 23 мая 1915 года. США — 6 апреля 1917 года.

Так что, 20 тысяч вроде бы достаточно солидная цифра. Всего в три раза меньше, чем в Германии.

Только, в основном, это было не производство, а сборка из импортных комплектующих. Какая же это промышленность?

Сегодня, например, Узбекистан выпускает популярные в России автомобили «ДЭУ». Их так и называют: «узбекской сборки». Не хочу сказать о них ничего плохого. Но не станет же кто‑то утверждать, что в Узбекистане сейчас имеется развитая автомобильная промышленность?

Так вот. Оценить уровень развития автомобильной промышленности дореволюционной России можно достаточно просто и наглядно. Для этого надо всего лишь сравнить его со временем послереволюционным. Потому что время это как раз очень показательно для рассматриваемой темы.

С 1917 и по 1923 год включительно в России не было выпущено вообще ни одного автомобиля. Что, не было в них потребности? Сомневаюсь. Тогда где же упомянутая певцами «российского тигра» автомобильная промышленность?

Если есть промышленность, то она работает. Если промышленности нет, то она не работает. Вот и вся премудрость.

Обычно упоминается при этом, что «…можно предположить, что революция и гражданская война сделали невозможным самостоятельное развитие в России многих отраслей промышленности, начало которым было положено в 10–х гг. 20–го века. В частности, и автомобилестроения…».

А почему?

Мировая война выпускать автомобили не мешала. 20 тысяч — это много больше, чем выпущено было их в России за все годы до войны. В мирное, то есть, время. А гражданская война помешала. Да так, что выпуск упал до нуля.

Виновна зловредность большевиков? Большевики не выпускали автомобили из‑за того, что это противоречило учению Маркса? Или может быть имеются какие‑то другие причины того, что в России вдруг разучились изготавливать автомобили?

Так все же, почему? Не потому ли, что, в связи с экономической блокадой, в Россию перестали поступать комплектующие изделия, из которых здесь эта техника собиралась? Так какая же это промышленность?

Вдумайтесь. Когда закончилась гражданская война, заводы, производящие боеприпасы, стрелковое вооружение, артиллерию, амуницию, как работали, так и продолжали спокойно работать и в условиях экономической блокады. Это, действительно, доказывает, что военная промышленность в царской России существовала.

Текстильная промышленность продолжала крутиться на среднерусском льне. Значит, она существовала тоже. А когда на рынке появился среднеазиатский хлопок, закрутилась еще лучше. То есть здесь проблема была в сырье.

Да, действительно, объёмы производства во многих отраслях тогда упали. И сильно упали. Это так. Тем не менее, какое–никакое, но производство всё‑таки было, пусть и в меньшем, объёме.

А техника, о которой мы говорим — не выпускалась. Вообще не выпускалась. Хотя проблем с сырьем не знала.

Тогда что это доказывает?

Часто кивают при этом на военную и послевоенную разруху.

А что это за явление такое — разруха после гражданской войны?

Думаю, понятие это было воспринято общественным сознанием чисто автоматически. Для наших современников во многом сыграла свою роль подсознательная аналогия с масштабом разрушений, оставленных на нашей земле немецко–фашистскими захватчиками. Катастрофичность этого явления сложила в наших умах определённый стереотип — по окончанию войны страна обычно лежит в развалинах.

Но давайте вспомним. Первая мировая война очень мало затронула своими боевыми действиями территории Российской империи. Если же говорить о войне гражданской, то надо иметь в виду, что боевые средства, применяемые воюющими сторонами, были предельно облегчены. Не было никаких армад бомбардировщиков, обрушивающих на города тысячи тонн смертоносного металла. Не было танковых армий. Не было массированного артиллерийского огня, ведущегося десятками тысяч орудий разного калибра.

Так откуда было взяться тем разрушениям, которые мы себе обычно представляем?

Да, конечно, определённый урон производительным силам был нанесён, с этим никто не спорит. Но затронул он в основном железнодорожный транспорт, пути и подвижной состав. Специфика гражданской войны приводила к тому, что боевые действия велись чаще всего в зоне железных дорог. Так закупили в Швеции тысячу паровозов — вот вам и нет никакой разрухи.

Так что, то, что мы привычно представляем себе как разруху после гражданской войны, на самом деле представляет из себя последствия человеческого фактора. В самом чистом виде. Очень хорошо об этом явлении высказался у Михаила Афанасьевича Булгакова профессор Преображенский.

«… — Разруха, Филипп Филиппович.

— Нет, — совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович, — нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это — мираж, дым, фикция… Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стёкла, потушила все лампы? Да её вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом?… Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах…»

Здравый, по–моему, взгляд в самый корень вещей.

Ну, хорошо. «Разруху» преодолели (то есть, перестали петь). В 1924 году Советская Россия начала производство автомобилей.

Если в дореволюционной России была автомобильная промышленность, тогда, конечно, начинать пришлось не с нуля. Рабочие (в основном) уцелели. Производственные мощности (если они были) тоже остались целехонькими. Конечно же, автомобильное производство должно было закрутиться сразу, набирая обороты, и выдавая новую продукцию в значительных количествах.

Итак, в 1924 году были выпущены первые автомобили. Знаете, сколько их было? Аж целых 10 (десять) штук. 10 полуторатонных грузовых автомобилей АМО–Ф-15 были выпущены в 1924 на заводе АМО. На всю страну. Это — промышленность?

В 1925 началось производство автомобилей на Ярославском автозаводе. С учетом продукции нового завода, в 1925 году в СССР было выпущено 116 автомобилей. В 1926 году — 366 автомобилей.

1927. Этот год — особый в истории советского автомобилестроения. В этом году в СССР были впервые изготовлены легковые автомобили. Марки НАМИ — 1, в Москве, на заводе «Спартак».

Знаете, сколько их было выпущено? Целых три штуки.

И еще 475 грузовых автомобилей дала автомобильная промышленность СССР в 1927 году.

Простите, но я вот сейчас привожу эти цифры и не могу отделаться от мысли, что люди, рассуждающие о царской России, как о неком «тигре», всех нас попросту разыгрывают.

Через десять лет, в 1937 году, в СССР было выпущено (всего за один год) сто девяносто девять тысяч восемьсот автомобилей: 180, 3 тыс. грузовых, 18, 2 тыс. легковых автомобилей и 1, 3 тыс. автобусов. Вот это уже промышленность.

Но это уже промышленность, созданная в советском государстве. С нуля.

Авиационная промышленность.

Здесь такая же история, только проявившаяся ярче.

Позволю себе длинную выдержку из книги авиаконструктора А. С. Яковлева «Цель жизни».

«В 1943 году… я познакомился с автором известных воспоминаний «50 лет в строю» Алексеем Алексеевичем Игнатьевым. Это был высокий, статный старик, генерал — лейтенант Советской Армии. Во время первой мировой войны он был агентом русского правительства во Франции.

Алексей Алексеевич… рассказал мне много интересного о том, в каких условиях в 1914 году он, работая в Париже, выколачивал для русской армии самолеты…

За время войны Россией было закуплено за границей около 1500 самолетов и 3500 двигателей. Однако из общего количества самолетов, поступавших на русско–германских фронт, только четвертая часть была закуплена за границей. Три четверти производилось на отечественных заводах.

В России перед Октябрьской революцией авиационным производством занимались около полутора десятков заводов… Но настоящими заводами в полном смысле этих слов были три: велосипедный «Дукс» в Москве и заводы Щетинина и Лебедева в Петрограде. Остальные — небольшие кустарные сборочные мастерские. На всех авиационных предприятиях царской России работало всего около 10 тысяч рабочих разных специальностей.

Строились в основном самолеты иностранных марок, главным образом, французские «Фарман», «Моран», «Вуазен», «Ньюпор», хотя Россия имела ряд типов самолетов отечественной конструкции, например, «Лебедь», «Парасоль», «Сикорский», «Илья Муромец» и др….

…Русские заводчики неохотно брали заказы на самолеты отечественной конструкции, ориентируясь на зарубежные машины, которые строились по чертежам западных фирм, а частично даже и собирались из готовых деталей, закупаемых за границей…

… наибольшую трудность для отечественной авиационной промышленности представляло производство моторов: сказывались слабость металлургической базы — отсутствие высококачественных сталей, а также сложность освоения магнето, авиационных свечей, различных приборов и аппаратуры. Достаточно сказать, что за время войны только 10 — 15 процентов потребности в авиационных двигателях удовлетворялось отечественными заводами. В остальном Россия зависела от ввоза из‑за границы».

Теперь снова некоторые цифры.

За годы Первой мировой войны основными участниками противостояния было произведено около 182 тыс. боевых самолетов. В том числе:

Германия — 47, 3 тыс.

Австро–Венгрия — 5, 4 тыс.

Франция — 52, 1 тыс.

Великобритания — 47, 8 тыс.

Россия — 3, 5 тыс.

Италия — 12 тыс.

США — 13, 8 тыс.

Италия и США, опять же, за время своего участия в войне.

Добавлю еще, что знаменитых самолетов Сикорского «Илья Муромец» всех модификаций за всю войну было выпущено менее 80 штук.

Как видим, авиационное производство в России до революции все‑таки было и имело некоторый (по тем временам) размах. По крайней мере, речь идет о нескольких тысячах произведенных самолетов.

Хотя и неизмеримо меньше, чем у противников и союзников.

Впрочем, что это я? Измеримо, конечно же, измеримо. На порядок меньше.

Только вот, что за всем этим стояло, стало ясно чуть позже. Момент истины тоже наступил в 1917 году.

«К 1917 году основными типами самолетов, выпускавшихся в наибольших количествах на отечественных заводах, были разведчики и бомбардировщики «Фарман-27», «Фарман-30», «Вуазен» и истребитель «Ньюпор».

Небогатое наследство досталось Советской России от царского военно–воздушного флота.

Уже с середины 1917 года поставки авиационной техники из‑за границы в Россию почти полностью прекратилась. К октябрю самолетный парк насчитывал немногим более тысячи самолетов, да и то большинство из них требовало ремонта…»

Производить самолеты перестали. Хотя очень хотели. Прошедшая война доказала: у авиации — огромное будущее. Однако, летали на том, что осталось от прежних времен, изнашивая все мыслимы ресурсы. Показательно, не правда ли?

Так какая же это промышленность?

«Для формирования первых регулярных авиационных частей в 1922 — 1923 годах было закуплено небольшое количество самолетов — истребителей «Фоккер–Д7» в Голландии (куда перекочевала немецкая фирма «Фоккер» после поражения кайзеровской Германии), английских истребителей «Мартинсайд», итальянских разведчиков «Ансальдо» и немецких пассажирских самолетов Ю-13».

«По трофейным образцам заводы «Дукс» и «Авиаработник» в Москве начали выпускать английские самолеты «Де Хэвиленд-4», «Де Хэвиленд-9», «Де Хэвиленд-9А». «Красный летчик» в Петрограде — английские самолеты «Аро-504».

«Одновременно приобретались лицензии на постройку самолетов иностранных марок. На «Авиаработнике» строились истребители «Фоккер–Д11». На концессионном заводе «Юнкерс» в Москве, в Филях, строился самолет Ю-21 и производилась сборка пассажирских самолетов Ю-13».

Вроде бы, все благополучно? Пусть и относительно, пусть и выпускались только импортные образцы, но хоть что‑то началось производиться.

Ан, нет.

Любой самолет строится под определенный двигатель. Самолет, сконструированный под абстрактный двигатель, сам является абстракцией.

Обратите внимание на замечание о том, как обстояло в России дело с авиадвигателями, магнето, авиационными свечами (последние две позиции вообще в России не производились), другим оборудованием (авиационными приборами).

Кстати, до самого последнего времени не знал, какие моторы стояли на «Илье Муромце». Сколько не искал, где ни смотрел — везде гордость за российскую конструкторскую мысль, а о моторах — только лошадиные силы. Оказалось, да, действительно, моторы стояли импортные. Сначала немецкие «Аргус», потом, с началом войны, поставка их, естественно прекратилась. Взамен пытались ставить другие моторы, но те не давали необходимой мощности. Наконец остановились на французских моторах «Райт-220».

Так вот. Говорить об авиационной промышленности, в которой отсутствуют такие важные составляющие, как моторостроение, приборостроение, это все равно, что всерьез похваляться тем, что мы впереди планеты всей по производству, скажем, телег. Умалчивая, при этом, что все изготовленные нами телеги имеют небольшую особенность. Все они без колес.

Таким образом, после Гражданской войны, как и с производством автомобилей, проявилось именно то обстоятельство, что в России не было своей авиационной промышленности, а были производство (на стадии зарождения) и сборка из импортных деталей.

Главное, не было своего производства двигателей и приборов. Вот что по–настоящему сдерживало создание авиационной промышленности.

Конструкторская же мысль была на очень высоком уровне.

Опять А. Яковлев:

«… Это были первые робкие шаги наших конструкторов. Более уверенно и энергично взялись они за работу, когда Осовиахим выписал из‑за границы несколько моторов «Блекберн», «Бристоль–Черуб» и «Циррус» с мощностями, соответственно, 18, 30 и 60 лошадиных сил».

Туполев построил свой первый самолет АНТ-1 под двигатель «Анзани».

Сам Яковлев начинал конструирование своих первых самолетов под двигатели «Анзани», «Циррус», «Сименс», «Вальтер», «Райт». Первые, не значит, неудачные. Некоторые были признаны весьма удачными. Но.

Серийное производство самолетов под небольшие партии моторов, закупаемых за границей, было невозможно. Количество произведенных машин лимитировалось, естественно, количеством закупленных за границей двигателей. А последние закупались единицами. Упомянутый выше двигатель «Райт» (220 лошадиных сил) был закуплен в США вообще в единственном экземпляре. Под этот двигатель Яковлев построил прекрасный самолет, понравившийся всем. Его показывали даже членам правительства. И что дальше? Двигатель‑то в количестве 1 (одна) штука. На всю страну.

И самолёт, соответственно, тоже один на всю страну. При всех его замечательных лётных качествах.

Это — промышленность?

Но шаг (я имею в виду закупку небольших партий импортных двигателей) был мудрый. На этих единичных экземплярах оттачивалось мастерство отечественных конструкторов, которые в полном блеске показали себя, как только советская промышленность начала осваивать первые образцы отечественных двигателей.

Первый же самолет Яковлева (АИР-6), сконструированный под серийный отечественный двигатель М-11, пошел в серию. Их было произведено около тысячи штук.

Дальше — больше. И, естественно, у других конструкторов — тоже. Но это уже совсем другая история.

Вот это — промышленность.

Когда некоторые наивные люди уверяют окружающих в том, что Россия накануне 1917 года чуть ли не выбилась уже в лидеры мировой экономики, это говорит о том лишь, что путают они два рядом стоящих, взаимосвязанных между собой, но всё же неизмеримо разных понятия. Темпы развития и уровень развития.

Об этом, кстати, предельно доходчиво излагал ещё в 1930 году И. В. Сталин. Он, правда, говорил о развитии советской экономики. Но, поскольку речь идёт о базовых экономических понятиях и о путанице в них некоторых странно мыслящих людей, то применить его слова вполне возможно и к экономике досоветской.

Из доклада Сталина на Шестнадцатом съезде ВКП (б).

«…д) Это не значит, конечно, что мы уже догнали их в смысле размеров производства, что наша промышленность уже достигла уровня развития промышленности передовых капиталистических стран. Нет, далеко еще не значит. Темп развития промышленности и уровень развития промышленности нельзя смешивать друг с другом. У нас многие смешивают их, полагая, что ежели мы добились небывалых темпов развития промышленности, то мы тем самым уже достигли уровня развития промышленности передовых капиталистических стран. Но это в корне неверно.

Взять, например, производство электроэнергии, где мы имеем очень высокие темпы. По производству электрической энергии мы добились увеличения с 1924 года по 1929 год почти до 600%, тогда как САСШ увеличили продукцию электроэнергии за тот же период лишь до 181%, Канада–до 218%, Германия — до 241%, Италия — до 222%. Как видите, мы имеем здесь темп прямо небывалый, превосходящий темпы всех других государств. Но если взять уровень развития производства электроэнергии в этих странах, например, в 1929 году, и сравнить его с уровнем развития в СССР, то картина получится для СССР далеко не утешительная. Несмотря на небывалый темп развития производства электроэнергии, продукция электроэнергии в СССР в 1929 году составляла лишь 6465 миллионов киловатт–часов, тогда как САСШ имели 126000 миллионов киловатт–часов, Канада имела 17 628 миллионов киловатт–часов, Германия — 33 000 миллионов киловатт–часов, Италия — 10850 миллионов киловатт–часов. Разница, как видите, колоссальная. Выходит, что по уровню развития мы стоим позади всех этих государств…

…О чём всё это говорит? О том, что:

1) нельзя смешивать темп развития промышленности с уровнем её развития;

2) мы дьявольски отстали в смысле уровня развития нашей промышленности от передовых капиталистических стран;

3) только дальнейшее ускорение темпа развития нашей промышленности даст нам возможность догнать и перегнать в технико–экономическом отношении передовые капиталистические страны;

4) люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов. (Аплодисменты.)…»

Менее года спустя, 4 февраля 1931 года И. В. Сталин в своей речи «О задачах хозяйственников» на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности сказал знаменитые свои слова.

«Мы отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Удивительно точное предвидение. Сталинский прогноз не совпал с будущим всего на четыре месяца.

Десять лет и четыре месяца спустя нас действительно попытались смять. И почти смяли. Ведь не было тогда ни одного зарубежного прогноза, который давал уцелеть Советскому Союзу. Разница была только в оценке количества недель, которое отпускалось нам на то, чтобы как‑то побарахтаться перед смертью. И вовсе не потому тогда все разом ошиблись, что были они поголовно глупы. На самом деле умные и опытные люди составляли тогда эти прогнозы для своих правительств. Ошибка эта (всеобщая, замечу) допущена была, потому что не был принят в расчёт тот фактор, который и невозможно было правильно спрогнозировать. Потому что нельзя было предугадать заранее и со стороны, как скажется на развитии событий новое качество новой страны.

И не смяли нас тогда только потому, что за эти десять лет запредельное усилие, о необходимости которого говорил и, главное, которое заставил совершить общество Сталин, дало всё‑таки свои плоды.

7 января 1933 года на объединённом Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) с докладом «Итоги первой пятилетки» И. В. Сталин перечислял эти самые итоги.

«У нас не было чёрной металлургии, основы индустриализации страны, у нас она есть теперь. У нас не было тракторной промышленности, У нас она есть теперь. У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь. У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь. У нас не было серьёзной и современной химической промышленности. У нас она есть теперь. У нас не было действительной и серьёзной промышленности по производству современных сельскохозяйственных машин. У нас она есть теперь. У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь. В смысле производства электрической энергии мы стояли на самом последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест. В смысле производства нефтяных продуктов и угля мы стояли на последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест…

И мы не только создали эти новые громадные отрасли промышленности, но мы их создали в таком масштабе и в таких размерах, перед которыми бледнеют масштабы и размеры европейской индустрии. Наконец, всё это привело к тому, что из страны слабой и не подготовленной к обороне Советский Союз превратился в страну могучую в смысле обороноспособности, в страну, готовую ко всяким случайностям, в страну, способную производить в массовом масштабе все современные орудия обороны и снабдить ими свою армию в случае нападения извне».

***

Впрочем, доказательства действительного положения вещей, связанного с развитием промышленности царской России уничтожаются тут же с помощью такого примерно аргумента.

«А теперь попробуйте взвесить на весах истории сотни тысяч советских тракторов против миллионов загубленных жизней и поколений загубленных душ».

Утверждение это, естественно, имеет второе дно. Как только вы простодушно откликаетесь на призыв взвесить, тут же получаете обвинение в бесчеловечности, потому что взвешивать эти вещи нельзя. Поскольку аморально и кощунственно.

Но давайте всё‑таки попробуем это сделать.

Я понимаю, что оппоненты, говоря о «тракторах», имеют в виду собирательный образ промышленной продукции СССР. Мне только не очень нравится название такого образа. Поскольку были «трактора», которые стреляли. Были «трактора», которые летали. Назовем их, для краткости, и поскольку так их презирают радетели загубленных жизней, иначе. Например, «железки».

Говоря отвлеченно, никакая «железка», конечно, человеческой жизни не стоит.

Но это только, если говорить отвлеченно. А вот если говорить предметно, то всё зависит от обстоятельств. Это опять же звучит кощунственно, но только для наших гуманистов, поскольку они себе просто не могут представить ситуации, когда цена эта может приобрести иное качество.

Когда в 1941–м, 1942–м, наши солдаты беспомощно вжимались в землю, а их безнаказанно избивала с воздуха немецкая авиация, думаю, многие из них молились, чтобы появилась хоть одна наша летающая «железка». А их не было.

Или, когда на наших солдат двигались немецкие танки, а у них были одни только трехлинейки. Вот тогда «железки» стоили для них очень дорого. Потому, что их не было.

Жизнь танка в бою исчислялась несколькими часами.

Самолет на войне, в среднем, жил всего несколько десятков боевых вылетов.

Но это вовсе не значит, что они не были важны. Наоборот, это значит, что их нужно было еще больше, чтобы покрыть их огромные потери.

«Железки» тогда были эквивалентом человеческих жизней. А значит, и стоили соответственно.

Сколько их, «наших, стриженых ребят» полегло тогда только из‑за того, что немцы их били своими «железками», а у нас таких не было? И нечем было защитить от железа обычную человеческую плоть?

И они ведь остановили немцев. И погнали. А какой ценой? Учитывают ли в своих отвлеченных рассуждениях трепетные гуманисты, сколько жизней не прервалось бы, будь у нас тогда достаточно этих самых «тракторов»?

Отсутствие «железок» стоило жизней миллионам солдат не только на фронте. Отсутствие «железок» приводили не только к огромным потерям в армии. Оно приводило к военным поражениям. Поражения приводили к потере территорий. На этих оккупированных немцами территориях жили мирные жители. Которые гибли в количествах, еще больших, чем военные.

Сухая статистика войны гласит, что на одного погибшего военнослужащего Красной Армии приходится трое погибших мирных жителей.

Вот она — цена недостатка презираемых абстрактными гуманистами «тракторов».

В конечном итоге спасло страну и народы нашей страны то, что до войны в ней было построено огромное количество еще более презираемых общечеловеками заводов, выпускающих «железки», и большое их количество удалось спасти от наступающих немцев, эвакуировав их на Восток.

Это дало возможность возместить огромные потери разнообразной техники в начале войны и в дальнейшем снабжать армию «железками» во все большем количестве.

Только тогда, когда тыл дал фронту достаточно таких «тракторов», наши солдаты перестали погибать в таких количествах. И смогли спасти мирных жителей.

Вы живы? Ваши дети живы? Ваши потомки будут жить?

А благодаря чему? Кто из гуманистов задумывался об этом?

Нацисты планировали практически поголовное истребление людей, населявших СССР (не только его, но речь сейчас идёт именно об этой стране, поскольку родители наших гуманистов жили тогда именно здесь).

Этому истреблению помешало единственное обстоятельство. Поражение Германии в войне. И, значит, победа в этой войне СССР и его союзников.

То есть, все мы живы только благодаря этой победе.

Могла ли эта победа состояться, если бы Красная Армия не имела достаточного количества презираемых гуманистами «железок»?

Безусловно, и категорически — нет.

Значит, наличие этих «железок» в достаточном количестве и достаточного качества, спасло всем нам жизнь. Нам и нашим потомкам.

Ниспровергатели живут, полагая, что ничего и никому за это не должны.

И красивыми словами клеймят то, что является причиной того, что они живы. А значит, проклинают то, что защитило жизнь их детей, внуков и правнуков.

Впрочем, это их дело. Может быть, для их жизней и жизней их потомков эта цена действительно чрезмерна. Поскольку такова, видимо, действительная стоимость жизни этой человеческой популяции.

Но не была цена эта чрезмерной для жизней ста семидесяти миллионов советских людей, спасенных в 1945 году.

***

Однако снова возникают возражения у разоблачителей и тираноборцев.

«Те самые 100,000 советских тракторов были бы выпущены и без революции. Только они не были бы советскими. Развитие России БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ совсем бы не остановилось».

И снова приходится разъяснять очевидные вещи.

Конечно, не остановилось бы. Кто спорит? Только эту уйму «железок» надо было сделать не вообще. Её надо было сделать за 10 лет. Иначе Гитлер Россию бы уничтожил.

Темпы производства индустриальной продукции России до революции не позволяют согласиться с прекраснодушным, извините, прогнозом, что монархическая или демократическая Россия к 1941 году, каким‑то сказочным чудом, могла бы противопоставить всей Европе, вместе взятой, что‑то сопоставимое с ее индустриальной мощью.

Страна, не имевшая до революции своей авиационной или автомобильной промышленности, вдруг ни с того ни с сего через пару десятков лет стала вдруг этаким гигантом мировой экономики. С чего бы это?

Фантазировать по этому поводу можно сколько угодно. Однако такие фантазии не подкреплены фактами. Да и здравым смыслом, если уж на то пошло.

Снова возражение.

«Ведь в России происходили огромные преобразования ДО октябрьского переворота».

Происходили. Как и во всем мире. Происходила промышленная революция. Но Европа и Германия тоже не стояли на месте. И их стартовые позиции были значительно лучшими.

Попробуйте‑ка пробежать стометровку, когда ваш соперник стартует с позиции на 50 метров впереди вас. Вы можете сколь угодно бежать быстрее всех, но придёте к финишу всё равно последним.

Так откуда берётся уверенность, что промышленность не сталинской России к 1941 году превысила бы совокупный производственный потенциал Германии, Франции, Чехословакии, Австрии, Италии, Бельгии, Норвегии, Дании, Голландии, Венгрии, Югославии, Румынии, Польши, Финляндии?

Огромные преобразования произошли в России и в наших современных «демократических» условиях. Это те самые условия, которые можно с точностью приравнять к условиям той самой альтернативной реальности. К своеобразному НЭПу, перед которым так благоговеют нынешние либералы.

За изящными своими схемами, за красивыми словами не видно им самой простой и очевидной вещи.

Да оглянитесь вокруг.

Вот же он, вокруг нас, так воспеваемый вами НЭП. Да ещё и с многократно большей демократией и свободой, чем был он при большевиках.

И что в результате?

Вы что, не видите, что сегодняшняя действительность опровергает все эти слова и все эти схемы?

Какие 100 тысяч тракторов? Танков? Самолетов?

Вы посмотрите, что происходит в российской экономике вот уже двадцать лет. Просто примерьте эти двадцать современных лет и сегодняшнюю ситуацию, являющуюся их итогом, на 20–е — 30–е годы. И получите картину того, чем в действительности должна была обернуться любезная вам альтернативная история.

И всё тогда встанет на свои места.

Только вычтите тогда из 20–30–х годов газонефтедолларовую составляющую, т. к. СССР тогда газа–нефти едва хватало на удовлетворение своих собственных нужд и на внешний рынок нефть тогда шла в очень небольших количествах. Это уже после войны Сталин и Берия (курировавший нефтяную отрасль) приняли меры созданию той нефтяной промышленности, которая и сейчас кормит Россию.

Сравнивать они, конечно, не будут, потому что прекрасно понимают, что выводы им не понравятся. Ну а мы с вами сравним за них.

Первый период. 1917 — 1937 годы (тоталитаризм). Вспомним ещё раз, как Сталин нарочито буднично, монотонно перечислял его итоги:

У нас не было тяжелой промышленности. Теперь она у нас есть. У нас не было черной металлургии. Теперь она у нас есть… И дальше все так же монотонно — про промышленность авиационную, тракторную, химическую, автомобильную, оборонную и т. д. и т. п. Работал на публику, конечно. Но ведь и было чем работать — не так ли?

Второй период. Тоже Россия. 1992 — 2010 годы (не тоталитаризм). Характеристику этого периода я опущу. Все и всё видят.

По длине эти временные промежутки равны. Отличает их лишь две вещи. Первая. Разный характер государственного управления. Тоталитаризм и демократия. По господствующей сегодня теории, рыночная Россия сейчас в более выгодном положении, чем была тогда. А результат — обратный. В чем дело?

А дело, по–моему, в простой вещи. В том, кто руководил всем этим. Другого объяснения я не вижу.

И знаете (еще одна крамольная мысль), если бы все те миллиарды долларов, что получили от Запада Горбачев с Ельциным (и которые неизвестно куда делись), получил тогда Сталин… Думаю, не было бы никакой коллективизации. Потому что главной причиной её проведения явилось отсутствие средств на индустриализацию. И страна была бы совсем другой. Но получили эти кредиты именно они. И мы сегодня в результате имеем то, что имеем. И до сих пор валим все наши беды на советскую власть. И на Сталина заодно.

Между прочим, побеждённая в 1918 году Германия получила в двадцатые и тридцатые годы займов на 2 миллиарда фунтов стерлингов. Вдвое больше, чем сумма выплаченных ею репараций. Эти займы давались стране, которую откровенно мечтали натравить на СССР. А СССР займов (по крайней мере, сопоставимых с этой цифрой) не давали. Сталинскому руководству, чтобы найти деньги на индустриализацию (то есть, для того, чтобы уцелеть этносу) пришлось грабить крестьянство.

Это сегодня громогласно клеймится как бесчеловечное зверство. Но кем клеймится громче всего? Руководителями тех самых стран, которые вскармливали заботливо на свои деньги германский милитаризм. Вскармливали войну. Теми самыми странами, что отрезали СССР от реальной финансовой помощи, заставив Сталина идти на эти самые преступления.

«Были бы без большевиков и трактора, и армия, и хлеб, и свободы…»

Были бы. Я разве возражаю? У меня только уточнение приземленного человека. Когда? В каком количестве?

В этом возражении, на мой взгляд, содержится самое главное.

Потому что, к сожалению, история отпустила России слишком мало времени для спасения. Такое же и даже большее количество техники, выпущенное через 50 лет, не было бы нужно никому. Потому что некому было бы ею пользоваться.

Все жестокости, все беды тридцатых годов отсюда и проистекают. Не было времени.

Не было времени на то, чтобы спасти всех нас от уничтожения.

***

Экономика сталинского СССР доказала свою эффективность в экстремальных условиях. И задела, созданного Сталиным, хватило еще надолго, чтобы созданная им система, уже после его ухода, катилась по инерции, конкурируя на равных с мировыми лидерами. Все более замедляясь. И, наконец, забуксовала.

По–моему, приговор т. н. коммунистической системе состоит не в том, что она «всегда» уступает по своей эффективности капитализму, а в том, что она может эффективно работать лишь при том условии, что ее возглавляет лидер, сочетающий в себе три качества. Здравый смысл, фантастическую работоспособность и честность. А это, сами понимаете, и по отдельности‑то у лидеров не часто встречается.

Демократическое же государство, развивающееся долгое время и без больших потрясений, в конце — концов, становится эффективным вне зависимости от личных качеств руководителей.

Написал — и усомнился в своих словах. Нет, скажем более осторожно — его эффективность меньше зависит от личных качеств лидеров.

Демократическая система является более гибкой, более приспосабливаемой к изменяющимся условиям. Это в итоге.

Но складывается она дольше и отдача от неё становится продуктивной очень даже не сразу.

А история может поставить людей в экстремальные условия таким образом, что сам вопрос выживания потребует этой самой отдачи немедленно. Здесь и сейчас. И не стоит тогда вопрос выбора между хорошим и плохим. Выбор остаётся между плохим и очень плохим.

Перед таким выбором была поставлена тогда Россия. И решение этой дьявольской задачи было всё‑таки найдено. Болезненное, жестокое, но единственно верное.

Думаю, такое запредельное усилие было возможно лишь один раз. И тот уникальный пассионарный взрыв в России сегодня уже невозможен.

Это, во–первых. А, во–вторых, любое усилие всегда имеет риск уйти в никуда. Не получить нужного воплощения. Такое очень легко может случиться, если управление этим усилием будет неверным. Что никогда не исключено, потому что не так часто всё‑таки страны возглавляют гении. Это в истории цивилизации — единичные случаи. А если все же возглавляют, то после ухода их всегда сменяют посредственности. И система, ориентированная на выдающиеся способности руководителя, пусть не всегда сразу, но начинает всё же в итоге, в исторической перспективе, буксовать. А что это за система, крах которой изначально в неё заложен всего через несколько десятков лет?

Демократическое государство представляет из себя систему, в меньшей степени зависимую от талантов руководителей. А, значит, более жизнеспособную.

Только значит ли это, что надо нам проклинать тот выбор, который сделала Россия в 1917–1920 годах? Иными словами, надо ли нам проклинать свою недавнюю историю?

В истории этой были свершения, которые сегодня не по плечу худосочным потомкам, размышляющим о слезинках и о том, что возможно, и о том, что невозможно. Рассуждающим об ошибках и просчётах потрясателей мирового порядка. При том, что вся их собственная жизнь обычно состоит из их собственных мелких ошибок и просчётов. И остаётся им только мечтать и строить свои альтернативные варианты истории.

А на самом деле ни в какой альтернативной истории никакая демократическая или монархическая Россия не смогла бы решить многие задачи, которые решались (и были успешно решены) СССР.

Вот, кстати.

Ярчайший пример этому — эвакуация в 1941 г. промышленных предприятий из европейской части СССР на восток.

Этого, впрочем, не приходилось в своей истории решать и могущественным западным демократиям. И смогли бы они тоже решить их при случае так же успешно — это ещё большой вопрос.

Авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев был во время войны заместителем наркома авиационной промышленности. Вот как он вспоминал об этом.

«Вернувшись из Ставки, я застал в своем кабинете ожидавшего меня конструктора Николая Николаевича Поликарпова…

— Что же будет дальше? — прервал молчание Поликарпов.

— Будем эвакуировать заводы в Сибирь и увеличивать выпуск самолетов, — чересчур бодро ответил я.

— Знаю я эти эвакуации, — угрюмо буркнул Николай Николаевич. — В первую мировую войну мы эвакуировали Русско–Балтийский завод из Риги в Петроград… Всего пятьсот километров, и то ничего не получилось. Создалась страшная пробка! Чтобы пропустить воинские эшелоны, пришлось в пути сбросить все станки вместе с платформами под откос. Так они и ржавели вдоль всего полотна железной дороги, по обеим сторонам. А тут Сибирь… Тысячи километров. Вы идеалист, Александр Сергеевич…»

Заметим. О трудности эвакуации говорит не легковесный дилетант. Говорит крупнейший и опытнейший специалист. Легенда отечественного самолетостроения. Инженер милостью Божьей.

Послушаем дальше.

«Итак, на какое‑то время все наши усилия поглотила эвакуация промышленности. Надо было не только эвакуировать заводы, но в то же время срочно подготовить на Востоке базы, способные принять людей, оборудование и начать выпуск продукции для фронта.

За Волгу, на Урал, в Сибирь двинулись тысячи железнодорожных эшелонов… Вместе с авиационными заводами эвакуировались и танковые, артиллерийские, автомобильные, оружейные…

…Наше конструкторское бюро и завод, выпускавший серийные самолеты–истребители ЯК, было решено эвакуировать в один из крупных городов Сибири. В то время там работал авиационный завод, выпускавший раньше сельскохозяйственные машины. Но он давал мало самолетов, и его мощности были плохо использованы…

…В эти дни Наркомат авиационной промышленности работал с невероятным напряжением. Ведь на колесах были почти все основные авиационные заводы страны…

…Эшелоны из европейской части Союза стали приходить на завод пачками…

…Большие трудности вызвали разгрузка и размещение оборудования. Вдобавок ко всему и порядка в приеме прибывающих грузов было маловато. Достаточно сказать, что через час после прихода эшелона нашего конструкторского бюро… трудно было найти на месте стол или стул. Работники действующего завода торопились растащить все по своим кабинетам и цехам…

…Много трудностей возникало с размещением людей и оборудования, но сложнее всего оказалось организовать нормальную работу завода. На одной территории очутились одновременно четыре предприятия, прибывших из разных концов европейской части СССР с людьми и оборудованием. С каждым коллективом — свой директор, свой главный инженер, свой главный бухгалтер, и каждый хотел командовать своими людьми и распоряжаться своим имуществом.

Вначале каждому руководителю представлялось, что его завод будет сохранен в неприкосновенности и управлять им будут по схеме и структуре, существовавшим до эвакуации. Но это привело бы еще к большему хаосу… Поэтому пришлось продумать организационную структуру завода, в которой каждый из эвакуированных, начиная от директора и кончая рабочим, нашел бы свое место в общей системе единого производственного организма.

Мы решили объединить все: и людей, и оборудование.

Все прибывшие станки разместили в одном грандиозном механическом цехе; всех людей, в соответствии с их квалификацией и специальностью, распределили по соответствующим цехам…

Создали единое заводоуправление с одной бухгалтерией, единые диспетчерский и производственный отделы, аппарат главного инженера, аппарат главного технолога…

…Наш замысел был осуществлен, и в его успешном решении сказались прямо‑таки осязаемо огромные преимущества нашей социалистической системы.

Я представил себе на минуту, что получилось бы, если бы в условиях капиталистического мира в подобной ситуации столкнулись интересы четырех частных фирм! А здесь и наша система, и люди, воспитанные партией, позволили в кратчайший срок решить невероятно сложную организационно- техническую задачу…»

Ещё раз обращу внимание. Это опять‑таки мнение не кабинетного теоретика, отвлеченно философствующего о преимуществах одной политической системы над другой. И не агитатора, привычно вещающего с трибуны некие идеологические лозунги. Это мнение инженера, конструктора, руководителя, занимающегося конкретным делом. И представляющего, в каких условиях это дело крутится эффективнее. Он, кстати, в 30–х годах несколько раз бывал на Западе. В Италии, Франции, Германии. И не туристом бывал. Знакомился с производством. Вникал в самых разнообразных подробностях. Поэтому было ему с чем сравнивать.

Так что, теории теориями. Но вот сама жизнь показала нечто, отличное от этих самых теорий. Показала, что не всё так просто с оценками былого.

А вот сегодня навязанное нам представление об истории России двадцатого века как о цепи ошибок является как бы приглашением постесняться ее.

Я не хочу ее стесняться. Потому что, кроме ошибок и преступлений (покажите мне страну, где их не было), были в ней ещё и великие свершения. Кроме поражений были великие победы. И ни одна другая страна мира никогда не одерживала таких побед после таких поражений.

У России в двадцатом веке — страшная, трагичная, но потрясающая История. Такой историей можно и нужно гордиться.

А мы?