Цена познания

Эпилог

Книжный магазин был из тех, которые по своему размеру не уступают супермаркету, однако покупателей в нем было несравнимо меньше. В этот полуденный час здесь было необычайно пусто. Между полок из солидного темного дерева несколько потерянно бродили двое любителей чтения. Еще один расположился в дальнем углу возле стеллажа, на котором сверкали глянцевые обложки журналов.

Я взглянул на список отделов и направился наискосок, в противоположный конец помещения, туда, где красовалась надпись «Путешествия». Через день мы отправлялись в круиз по греческим островам, и мне надо было купить путеводитель. Мари давно хотела посмотреть на эти средиземноморские жемчужины — с тех пор как ее ближайшая подруга вернулась оттуда в полном восторге. «Этот Санторини — это такая прелесть, — умилялась Кристина, демонстрируя нам яркие фотографии, — мы там поднимались в гору на ослах. Это древний затонувший вулкан. А Родос, а Патмос…» Горные ослы меня не особо интересовали, но я и сам был не против взглянуть на эти красоты. Да и Афины посмотреть было бы интересно. Мы говорили об этой поездке с прошлого лета, но сначала болела Люси, потом была горячая пора с выборами, затем подоспела возня с новым домом, а вслед за ней — череда других не менее важных и не менее срочных дел. Я уже готов был решительно объявить, что делам придется подождать, но тут большинство проблем как-то тихо уладилось, и оказалось, что у нас больше нет повода откладывать путешествие. В редакции могли обойтись две недели без меня; с маленькой Люси оставались мои родители. Наконец-то мы могли побыть вдвоем первый раз за три года, прошедшие после рождения дочки.

И несмотря на это, выбирая путеводитель, я с какой-то тоской думал о том, что не увижу свою маленькую девочку целых две недели. Конечно, иногда ее шумная активность становится утомительной, но это чувство длится не дольше минуты. Вчера, когда Люси с визгом носилась по детской площадке, я не мог избавиться от мысли, что с момента ее рождения я никогда не расставался с ней больше чем на день. А потом после обеда она сидела и внимательно слушала, как Мари читает ей «Кота в сапогах». Перро у нас вообще в большом почете. Особенно «Красная Шапочка». Что в ней находят дети, я так и не понял, но читать мне ее приходится регулярно. И каждый раз следуют вопросы. Вчера, после «Кота», пришлось объяснять, что такое «наследство» — до этого с таким понятием Люси не сталкивалась. Слушала, широко раскрыв свои огромные глазищи, переспрашивала, но, по-моему, забыла об этом уже через минуту. Ладно, успеем еще объяснить.

Я поставил на место аляповатый и слишком восторженный путеводитель и потянулся за соседним. Его солидный корешок обещал более серьезную информацию. Справа раздалось сухое покашливание, и я автоматически повернул голову. Возле соседнего стеллажа вполоборота к нему стоял легко сутулившийся мужчина в добротном плаще. Что-то знакомое почудилось мне в его фигуре. Мужчина еще раз кашлянул, повернулся и протянул руку за книгой. И, словно образ из полузабытого сна, передо мной мелькнуло лицо Катру.

Я резко повернулся к нему спиной, даже не успев подумать, почему так делаю. Говорить мне с ним абсолютно не хотелось. Да и не о чем нам было говорить. Этот сладкоречивый педагог с чертами постаревшего Петрония вызывал у меня большее раздражение, чем Тесье. Тот, по крайней мере, никогда не пытался претендовать на то, что ведет со мной откровенную беседу. А этот только и делал, что имитировал доверительные отношения типа учитель — ученик. И использовал эти отношения в своих далеко не самых благородных целях.

Я попытался сосредоточиться на путеводителе, но воспоминания, вызванные этим призраком из прошлого, настойчиво вторгались в мои мысли. Сначала в памяти пронеслись перемешанные, никак не связанные между собой моменты эксперимента. Ночной скандал, встречи с Мари, глупая попытка вызвать Эмиля на откровенность, другой скандал, после которого Катру с таким сочувствием просил не делать ошибок, игра в буриме, первая встреча с Третьим и Второй, разговор с Катру… Тот тщательно спланированный и подготовленный разговор, который вполне мог сделать мою жизнь мучением. Неизвестно, как бы я мог жить, если бы не подслушанная телефонная беседа. Я вспомнил, как после возвращения, несмотря на хлопоты с обустройством новой жизни, подготовку к свадьбе, заботы о Мари, раз за разом возвращался к мыслям о смерти и той страшной западне, в которую едва не угодил. Это было осторожное кружение вокруг темного пятна неопределенности, которое лучше всего описывалось расплывчатым вопросом «как жить?» Не «зачем?», не «для чего?», но — «как?» Вопрос этот был неуклюж, коряв, только очень приблизительно описывал это пятно, был слишком всеобъемлющ для какого-либо вразумительного ответа, но лучшей формулировки я не находил. Я не мог четко объяснить сам себе, почему он так сильно занимает меня, но мне казалось, что рано или поздно надо обдумать его и прийти к каким-то выводам. К каким — я и сам не знал. Однако это чувство «надо сесть и подумать» возвращалось с завидной регулярностью. И порой я садился, и думал, и вспоминал, и нащупывал какие-то ответы, не имевшие ничего общего с вопросом. Но ясность не приходила. Был просто круговорот слов, штампов, абстрактных понятий. А понимания не было. Я только чувствовал, что ответ таится где-то между моим странным опытом, когда мне чудился бледный всадник, и той ночной беседой с Катру. Он был на полпути между страхом смерти и той фантасмагорией, которая была еще страшнее, чем смерть.

«Нельзя бояться, — думал я. — Нельзя. Но почему — нельзя? И как избавиться от этого страха? Когда я был Пятым, меня учили, что мое бессмертие не должно быть чем-то заслуживающим внимания. Не есть ли это ответ на вопрос? Пятому не было интересно собственное бессмертие, значит, меня не должно волновать то, что я смертен? Смерть — атрибут жизни… Поймите, это не теорема, это — аксиома… Аксиомы не доказывают, их принимают на веру. Их невозможно опровергнуть, и поэтому они неинтересны по определению. И следовательно, над ними не размышляют». Но эти сухие рассуждения оставались не более чем занимательными логическими упражнениями. А понимания все не было.

Я так и не смог прийти к каким-то определенным выводам до тех пор, пока не родилась Люси. Впрочем, нет, это произошло не тогда, когда она родилась, а значительно позже, когда она стала узнавать меня. Глядя на то, как этот еще недавно не существовавший человечек расплывается в улыбке при виде меня и радостно трясет погремушкой, я ощутил новое, еще неясное для себя чувство. А несколько дней спустя это чувство расставило все на свои места и помогло понять, каков же ответ на расплывчатый вопрос. Правда, когда я попытался изложить свои новые взгляды деду Мари, этот образованнейший и интереснейший старик, с которым я часто вступал в споры, усмехнулся и выразил надежду на то, что я сохраню приверженность подобным взглядам в его возрасте. Но его скептицизм ничего не изменил.

Я захлопнул путеводитель и, надеясь остаться незамеченным, двинулся к проходу. К сожалению, попытка не удалась. Услышав мои шаги, Катру поднял голову, кинул на меня беглый взгляд и тут же просиял.

— Здравствуйте, — радостно сказал он, когда я подошел поближе.

— Добрый день, — отозвался я, чувствуя, что мой тон на порядок холоднее его.

— Вы… — он был в явном замешательстве.

Было видно, что он не знает, с кем из Пятых имеет дело.

— Андре Рокруа, — все так же холодно сказал я, желая поскорее закончить беседу. — А вы — Луи Катру.

— Да-да, конечно, — обрадовался он. — Теперь я вас узнал.

Он приветливо смотрел на меня, видимо, не придавая значения моему тону. Я отвечал ему равнодушным взглядом. Он немного постарел за эти три с лишним года. Венчик седых волос обрамлял расползшуюся лысину. Две глубокие складки между бровями стали больше. Но, кроме этих естественных изменений, он был все тот же — еще крепкий, уверенный в себе мужчина.

— Ну, как вы? — спросил Катру наконец.

Я пожал плечами.

— Спасибо, ничего.

— Как Мари? — поинтересовался он, обнаруживая завидную память.

— Тоже неплохо.

— Кто у вас родился?

— Девочка.

Сейчас он спросит: «Как назвали?», я отвечу: «Люси», он скажет: «Хорошее имя», я кивну, а затем распрощаюсь и пойду дальше… Но он вдруг замолчал. Может быть, мое нежелание говорить стало слишком заметно. «Вот и хорошо, — подумал я, — ничего не надо объяснять». Но тут он неожиданно посерьезнел, глянул по сторонам и, понизив голос, задал совсем другой вопрос:

— А вы часто вспоминаете наш разговор? Он… не мешает вам?

— Ничуть не мешает, — ответил я, поражаясь этой наглости. — Я вообще о нем не вспоминаю.

Его лицо просветлело.

— Вообще не вспоминаете? Вот это личность!

Этот дешевый спектакль начинал меня раздражать.

— А вы думали, он будет мне мешать? — спросил я.

Катру сделал неопределенный жест.

— Не знаю. У меня были некоторые сомнения… Но я считал, что вы должны знать правду. И я рад тому, что не ошибся.

Я промолчал. Сомнения у него, видите ли, были… Конечно, сомнения.

— Разумеется, это было нелегко, — сказал он, неверно истолковывая мое молчание. — Кстати, я забыл тогда сказать вам, но вы, наверное, и сами так решили… Вы ведь не рассказывали об этом Мари? Мне кажется, что…

Это была ошибка. Не стоило ему упоминать ее имя в этом контексте. Ох, не стоило…

— Не волнуйтесь, — сказал я, бесцеремонно прерывая его речь, — Мари, конечно, знает об этом разговоре. Но ее, как и меня, он не смущает.

И, не удержавшись, добавил:

— Как бы вам этого ни хотелось.

— Простите? — с прекрасно разыгранным недоумением спросил он. — Как бы мне этого ни хотелось? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что нам не стоит продолжать эту беседу, — ответил я, стараясь оставаться в рамках приличия. — До свидания.

— Нет, постойте, — твердо возразил он. — Я не знаю, чем я вас обидел, вспомнив о Мари, но…

— Сделайте одолжение, не вспоминайте о ней, — снова прервал я Катру. — Никогда. Хватит того, что вы чуть не отравили мне жизнь своим враньем.

Он сощурился.

— Враньем?

— Вот и поговорили, — сказал я.

— Враньем… — повторил он с каким-то новым выражением. — А как вы узнали?

— Двери надо закрывать, — буркнул я. — Тогда не все, кто проходит мимо комнаты Тесье, будут знать…

— Знать что?

— То, что вы вешаете лапшу своим спонсорам, меняя Двенадцатого как перчатки.

— Значит, вы слышали его разговор, — вздохнул Катру. — Теперь понятно. Но почему вы так злы на меня?

— Почему? Неужели вы серьезно задаете такой вопрос?

Он сосредоточенно кивнул и этим еще больше разозлил меня.

— Для того чтобы покрыть свои махинации с провалившимся экспериментом, вы готовы были перечеркнуть всю мою жизнь. Вам было все равно, что я проведу остаток жизни, мучаясь от сознания того, что не должен умирать, что мой ребенок не должен умирать… Этого не произошло только по чистой случайности. Как вы ни старались, я люблю жизнь и не боюсь смерти. Но если бы не этот случай, моя жизнь была бы пыткой из-за вашей чудовищной лжи. И вы еще спрашиваете, почему я зол?

Я замолчал, досадуя на свою несдержанность. Нашел перед кем разглагольствовать… Катру отвел взгляд. Затем бесцельно открыл и закрыл книгу, которую держал в руке. И тихо сказал:

— Простите.

Мне вдруг стало жаль его. Но только на мгновение.

— Прощайте, — сказал я. — Надеюсь, что я был единственным, кого вы пытались обмануть.

И, повернувшись, вышел из прохода. Сквозь умытые дождем витрины в лицо мне блеснуло солнце.

— И ты ему ничего не сказал?

— Нет.

— Любопытно… любопытно.

Грузный мужчина с аккуратной седеющей бородой откинулся в черном кожаном кресле и, постукивая пальцами по столу, спросил:

— И как он дошел до этого?

Его собеседник, лысоватый человек с аристократическим профилем, пожал плечами.

— Он упомянул какой-то телефонный разговор. Похоже, что он случайно услышал твою беседу. Рекомендовал закрывать двери.

Бородатый хмыкнул.

— Горбатого могила исправит. Но почему он решил, что его обманули? Что бы он ни подслушивал, я такое сказать не мог.

— Насколько я понял, — грустно сказал аристократ, морщась от скрипа своего кресла, — он считает, что опыт ставится над Двенадцатым.

Бородатый вскинул брови.

— Над Двенадцатым?

Аристократ кивнул. Человек за столом гулко расхохотался.

— И еще мы его меняем… Хорош сыщик! Это надо же — парню рассказали всю правду, а этот чудак все равно в нее не поверил. Придумал такую ерунду.

— Кому она нужна — наша правда… — вздохнул лысый. — Не знаю, что он услышал у тебя под дверью, но на его месте любой человек сделал бы те же выводы. Он просто искал повод не верить. И нашел.

— Что да, то да, — отсмеявшись, согласился бородатый. — Кстати, любопытная идея насчет замены, — тут он улыбнулся. — Если когда-нибудь Десятый неожиданно начнет стареть, можем ею воспользоваться. И не надо будет совать в каждую группу по подсадной утке.

— С чего ему вдруг стареть? — невесело спросил лысый. — Двадцать пять лет не стареет…

— Опять завидуешь? — спросил бородач. — Нечего ему завидовать.

Аристократ отмахнулся.

— Ему — нет. А вот этому грубияну — возможно.

— Ты в порядке? — озабоченно спросил человек за столом. — Сто раз вроде обсуждали. Ты ведь никогда не жалел о том, что знаешь. Что он тебе такого сказал?

— Ничего особенного, — ответил сидящий в кресле. — Ничего особенного… Так, одна фраза. Мне бы тоже так хотелось… Как он… Любить жизнь и не бояться смерти.