Церемонии

Пролог: Рождество

Лес полыхал.

Стена огня и дыма воздвиглась от края до края, заслонила звезды и окрасила багровым ночное небо. Растительность съеживалась, и ее тут же поглощало пламя. Громадные деревья с воплями рушились на землю, как умирающие боги под напором жестокого урагана, и рокот их гибели разносился вокруг, как вой тысячи ветров.

Семь дней неугасимо и свободно ярилось пламя. Остановить его было некому. Никто, кроме рассыпанных по округе племен менго и унами, в ужасе бежавших из своих жилищ, не видел, как оно родилось. Некоторые среди них поговаривали, что в тот вечер с неба упала звезда и рухнула в гуще лесов. Другие утверждали, что всему виной молния или непонятная красная жидкость, что сочилась из земли.

Возможно, все они ошибались.

Сойдемся на том, что описанные здесь события начались так же, как однажды закончатся.

Загадочно.

Всю ночь шел дождь и наконец загасил пламя. Утреннее солнце взошло над царством пепла, над серой пустыней без единого дерева, без единого следа жизни. Лишь в самом ее сердце высился обгоревший остов древнего тополя – самый высокий объект на много миль вокруг.

Дерево погибло. Но среди его ветвей, за пеленой все еще поднимающегося от земли дыма, таилось нечто живое; существо, гораздо более древнее, чем человеческий род, и мрачнее огромных, не видевших солнца пещер на какой-нибудь планете в самом отдаленном уголке Вселенной. Оно дышало, строило планы и ощущало неминуемую смерть – и все же продолжало жить.

Оно не было частью природы. Одинокое. Безымянное. Затаившись черной головешкой среди обугленных ветвей высоко над дымящейся землей, существо выжидало. Огонь искалечил его тело. Одну из конечностей пожрало пламя. Там, где прежде были голова и некое подобие лица, осталась лишь осыпавшаяся масса, похожая по виду и фактуре на уголь. И все равно существо цеплялось за жизнь с таким же упорством, с каким его когти обхватывали ветвь. Оно расчетливо выживало. Ему надо было кое-что сделать перед смертью. Время еще не пришло. Но существо было терпеливым. Оно закрыло единственный оставшийся глаз и приготовилось ждать. Время придет.

Вращалась Земля. Росла и уменьшалась Луна. Возвращались, жадно нащупывая путь среди пепла, растения. Шрам на поверхности планеты затерялся под зеленым пологом, к солнцу вновь потянулись прямые стволы высоких деревьев.

Только небольшая роща неподалеку от сердца пожарища выглядела иначе. Листва здесь была не такой густой, сами деревья росли ниже, их кора выглядела грубее, а стволы казались странно искореженными, как будто перенеслись сюда с вершины горы. Другие принимали необычные формы: расщеплялись на сотню ветвящихся лап, искривлялись или неприятно вздувались, как трупы утонувших животных. Когда с моря налетал восточный ветер и превращал лес в океан волнующихся листьев, затененная роща оставалась неподвижной.

Изменилась даже земля. По ночам она светилась, как будто под ней до сих пор полыхал огонь. Временами от земли поднимались тонкие струйки пара и вились вокруг корней и безжизненных стволов, скрывая верхушки деревьев и небо.

Индейцы редко заглядывали в этот закоулок леса, а после того, как собиравшая хворост женщина описала существо, которое заметила в ветвях мертвого дерева посреди рощи, даже перестали упоминать о нем в разговорах.

Для существа названия не нашлось, а вот роща, в которой оно поджидало, имя все-таки получила…

Ее назвали Макинеакток. Горелое место.

Прошел год. И еще один. И еще пять тысяч. Звезды постепенно сдвигались на своих орбитах. Небо теперь выглядело иначе.

Изменилась и сама планета. Индейцев больше не было, а лес уменьшился втрое. Поселенцы строили среди деревьев дома. Инженеры рассекали глушь дорогами. Фермеры расчищали пестрые квадраты под поля и пастбища. Повсюду возникали деревни, разрастались поселки, а где-то уже возводился город, который нес погибель еще одному миллиону деревьев.

Тут и там еще жили остатки прежних веков, потайные уголки дикой природы, куда не ступала нога человека, а громадные деревья росли как прежде, незримые и нетронутые. Впрочем, таких мест было немного, и они быстро пропадали. За какое-то столетие все тайны леса достанутся человеку.

Даже в краю, который индейцы называли Макинеакток, где лес рос гуще всего, царившая пять тысяч лет тишина нарушилась. Много месяцев назад по роще гуляло эхо далеких ударов молотка. Теперь ее сумеречное молчание в любой момент мог потревожить шум человеческих шагов.

Существо выжидало.

Мальчик еще не заблудился, но уже заплутал. Пробуя новенькие снегоступы, которые ему подарили этим утром, он по ошибке забрел в эту часть леса и внезапно обнаружил, что не может сдвинуться с места, потому что его левый ботинок утонул в двухдюймовом слое грязи. Повсюду в лесу землю покрывало белое одеяло, но здесь зияли огромные проталины, и в лужах отражалось серое декабрьское небо.

Мальчик сделал шаг назад, вернулся на более надежную почву, отбросил с глаз прядь светлых волос и заткнул ее под вязаную шерстяную шапку. Всю дорогу ему в спину постоянно дул ветер, но теперь он стих; до сих пор ребенок этого даже не чувствовал. Облизнув обветренные губы, он огляделся и напряг слух в надежде уловить хоть какой-то звук. В зимней тишине собственное дыхание казалось ему неестественно громким.

Лес вокруг него выглядел необычно. Теперь мальчик ясно это видел. Не только из-за того, что здесь не лежал снег. Деревья были ниже и принимали странные формы. К лицу ребенка жадно тянулось кольцо безжизненных, острых как когти сучьев, а некоторые стволы и ветви сворачивались в уродливые фигуры, порождения полузабытых снов.

Мальчик зубами стянул с руки меховую рукавицу, наклонился и расстегнул сыромятные ремешки на снегоступах. Близился вечер, и его понемногу начинал одолевать голод. Дома ждал горячий гоголь-моголь, кукурузные лепешки и рождественский пудинг, спрятанный в недрах громадной чугунной печи. Старшие сестры, должно быть, помогают матери по кухне. Остальные поют гимны, и младшие дети подпевают, как умеют. Две его младшие сестры играют на половике в уголке возле печки…

Казалось, лес плотнее обступил мальчика, как будто пытался отрезать ему путь к бегству.

Ребенок остановился, чтобы стряхнуть грязь со штанов и подтянуть шнурки. Потом выпрямился, вытащил ноги из снегоступов, сделал шаг назад и запнулся о голый корень старого тополя. Не глядя, мальчик протянул руку, чтобы удержать равновесие…

И с криком ее отдернул. Дерево казалось теплым на ощупь, как живое существо. Но одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: перед ним всего лишь мертвый ствол, судя по всему, обожженный молнией или недавним пожаром.

Мальчик торопливо подобрал снегоступы, закинул их на плечо, повернулся к тополю спиной и пошел прямо на восток, куда указывали удлиняющиеся тени. Он практически вышел из рощи, хотя еще не знал верного пути домой, но, повинуясь какому-то неясному побуждению, остановился, оглянулся и увидел нечто – чудовищную черную тварь, что следила за ним с дерева.

Мальчик уронил снегоступы и бросился бежать.

Он добежал почти до самого дома.

Но не достигнув его, остановился. Потом развернулся и пошел обратно.

Он считал, что возвращается за снегоступами. Что только подберет их и тут же вернется в безопасность, к семье.

Он ошибался. Через мили снега, льда и промороженного декабрем леса его настиг зов.

Его избрали.

Мальчик никому не рассказал об увиденном. По воле зова он вернулся в потайную рощу и на следующий день, чтобы в ужасе и восхищении глядеть на прячущееся там существо. И снова тварь распахнула единственный холодный глаз и уставилась на него. Не раздалось ни звука, ничто не шевельнулось, не нарушило тишину леса.

Следующий день прошел так же.

И еще один. И еще. И один после этого.

На седьмой день тварь убила мальчика.

А потом вернула его к жизни, но к жизни исковерканной. Извращенной. Безвозвратно измененной. Мальчик ничком упал в грязь и стал поклоняться твари.

Всю весну и лето он возвращался по ночам, глядел, пел молитвы и приносил жертвы.

В последнюю ночь тварь с ним заговорила.

Она распахнула обожженные челюсти и перед самой смертью рассказала в малейших подробностях, что ему нужно сделать.