Церон

I

Мерное журчание воды, струившейся в турбины, становилось слышным лишь в те редкие мгновения, когда затихал грохот льдин, ломаемых волнами и ветром, где-то снаружи.

В машинном зале, освещавшимся лучами света, равномерно струившемся с потолка, было полутемно. Между гудящими, как шмель, трансформаторами, прислоненными к боковой стене зала, имелся свободный от арматуры и проводов кусок стены, на котором, как на экране, проектировалось изображение группы лиц. Изображенные на экране созерцали движения маленького черного предмета, двигавшегося по неровному дну резервуара, около которого они собрались. Дно резервуара было усеяно рядом самых разнообразных предметов, которые, вероятно, должны были показать всю причудливость и разнообразность морского дна. Черный предмет свободно обходил все неровности дна, как бы угадывая их особой интуицией. Поверхность жидкости, наполнявшей резервуар, была подернута толстой корой льда. Благодаря экранам, находившимся во всех залах полярного оазиса, все его жители могли видеть происходящее в лаборатории, не прерывая своей текущей работы.

Когда коренастая фигура, сидевшая у резервуара, протянула руку к столу и передвинула рычаг, всем обитателям оазиса стало жутко. Выражение лица сделавшего это движение, благодаря двойным очкам, нельзя было рассмотреть. После перевода рычага маленький черный предмет всплыл наверх, дотронувшись своим хребтом до внутренней стороны ледяного покрова. Затем, как бы почувствовав над собой лед, черный предмет нагнулся, продолжая соприкасаться со льдом лишь одной точкой своей передней части. Из нее выделилась жидкость, показавшаяся на фоне льда бурым пятном. Черный предмет в новой среде неуклонно воспроизвел все маневры, как и перед этим. Он начал наискось с прежней быстротой проходить через толщу льда, находящуюся над ним, и, пройдя ее насквозь, повис над ней в воздухе, заняв свое прежнее горизонтальное положение. Во льду остался туннель, на стенках которого местами виднелись следы бурой жидкости. Люди, бывшие около резервуара и напряженно, как бы застыв, следившие за движениями черного предмета, зашевелились и начали перекидываться короткими фразами. Человек в очках, не отрывая от резервуара своего взгляда, снова передвинул что-то на столе. Ледяная корка на глазах у всех начала таять, становясь все тоньше, пока не исчезла. Затем на поверхности жидкости начали появляться пузырьки. Сначала мало, потом все больше, пока, наконец, она не закипела. Черный предмет без перерыва точно также, как и раньше, плавно и отчетливо производил свои маневры, как в парах кипящей жидкости, так и в ней самой. Коренастый человек в очках с удовлетворенным вздохом отодвинулся от стола.

— Опыт кончился, — были его первые слова.

Помолчав, он добавил:

— Сейчас я больше чем когда бы то ни было уверен, что работа «Церона» безупречна и что шестидневное молчание доктора происходит по его желанию. О причинах же этого молчания мы можем только догадываться.

II

Внизу, на очень большом расстоянии, частично прикрытая облаками, виднелась Азия и прильнувший к ее берегам Тихий океан. Над ней, застыв в эфире, как пернатый хищник в воздухе, повис большой аппарат, верхняя часть которого имела форму снаряда, а нижняя походила на гусеницу, имевшую большое количество ножек-присосок.

Напряженно всмотревшись вниз, можно было, помимо контуров побережья, рек, извивавшихся змейками, пустыни Гоби, контуров Тибета и т. д., под облаками угадать и очертания Гималаев, казавшихся сверху граничной линией между землей и атмосферой.

Два человека, сидевшие с одетыми наушниками, не обращали ни малейшего внимания на расстилавшуюся под ними изумительную панораму. Они оба были поглощены работой, которая состояла в выборе интересующего их материала из всего того, что все радиостанции земного шара выбросили в пространство в течение последних 24 часов. Неинтересный для них материал специальный аппарат выбрасывал в эфир — в виде вибраций. Интересующие же их сведения они поворотом ручки превращали в знаки, отчетливо втиснутые на металлическую ленту радио-фонографа, обладавшую почти неуловимой на глаз толщиной. Почти одновременно обе фигуры встали, сняв с себя наушники. Один из них, блондин с смуглым, искаженным шрамом лицом, облокотился на спинку стула и молча остался стоять на месте, устремив взгляд куда-то далеко за стены аппарата. Другой, с небритым, покрытым густой щетиной лицом, немного сгорбленный, забегал кошачьими неслышными шагами взад и вперед по каюте. Проходив так некоторое время, он остановился и недовольным голосом произнес:

— Сегодня, доктор, кончается уже шестой день с того момента, когда мы по вашему желанию изолировались от всего мира. Ваше предположение, что нас заметили, оправдалось, но наша добровольная изолированность не помогла нам выяснить, кто нас открыл. Поэтому сегодня мы знаем в лучшем случае столько же, сколько и раньше, а весьма возможно, что еще меньше.

— Значит, и сегодня вам это неясно, Мирано? — сказал, обращаясь к нему, блондин, не меняя своего положения и не отрывая глаз от точки, куда они были устремлены.

Мирано издал звук, более походивший на рычание, чем на ответ.

— Скажите ясно и определенно, — настойчиво продолжил блондин, — что вы ничего не понимаете в том, что происходит.

Мирано, ничего не отвечая, продолжал быстро двигаться взад и вперед по каюте. На лице блондина мелькнула улыбка и он первый нарушил молчание.

— Ваше молчание, — произнес он, — так красноречиво, что я не требую большого. Слушайте же. Мне думается, что вскоре мы будем знать, кем мы открыты, так как я сейчас знаю, каким образом нас сумели заметить. Я надеюсь, что вы еще не забыли, как в понедельник мы удачно уничтожили стратоплан.

— За что вы их уничтожили, доктор?

— Для чего, вы хотите сказать? Если хотите. Вы помните содержание их восторженного радио?

— Помню, доктор.

— Это радио показало мне, что они подозревают, что оазис существует. Поэтому не успело еще оно дойти по назначению, как вихрь, посланный «Цероном», их опрокинул и смял. Лишь на расстоянии пяти километров от земли он прекратился, предоставив остаткам стратоплана самим рушиться на землю. У вас, наверное, еще сохранилась в памяти та тщательность, с которой я просматривал все известия о гибели, доходившие до нас. Тогда же я и приказал «Церону» застыть на месте и изолироваться, порвав сношения со всеми. Каждому, и вам в том числе, не могло не быть ясно, что в этом случае далеко не все поверили официальной версии о катастрофе. Чересчур уж был разителен переход от блестящего успеха к кошмарной гибели. От гордости нашего века, знаменитого стратоплана, в котором все было предвидено, на земле осталась лишь груда мяса, костей и металла, зарывшихся глубоко в землю. Немудрено, что в умы большинства внедрилась мысль, что он погиб от адской машины, незаметно поставленной в его кабину на аэродроме. Если бы нашли хоть один хронометр, это предположение отпало бы. Но ни один из них не был найден, так как все ценное бродячие банды повыбирали из этой кровавой груды. Так как этого не случилось, то мир почти забыл о происшествии и жаждет других сенсаций. Официально мы были замечены лишь двумя обсерваториями. Досужие астрономы, находящиеся в них, приняли нас за осколок метеора причудливой формы, чуть ли не ставший спутником земли. Вероятно, ими уже пишется доклад, цель которого будет объяснить во всех подробностях, как мы выпали из хвоста родившей нас кометы. В один прекрасный день, не найдя нас на старом месте, они будут очень разочарованы. Но, кроме них, нас заметил еще кто-то и этот неизвестный следит за нами с удивительным упорством, сразу же поставив нас в связь с гибелью стратоплана. Вы видите теперь, насколько я был прав, сейчас же приняв все меры предосторожности. Лица, заметившие наше присутствие, каждые два часа посылают кому-то шифрованные телеграммы, касающиеся нас. Совершенно ясно, что так поступать могут лишь агенты большого и прекрасно устроенного организма. Я уже насчитал, что в течение столь короткого времени они уже 23 раза переменили шифр. Иметь 23 шифра такая роскошь, которую редко какое государство может себе допустить. Этот факт может лишь укрепить мое опасение, что мы наткнулись на организм исключительной мощи и очень богатый. В данный момент я уже знаю все их тайные шифры, как и текст всех их многочисленных рапортов. Я смог узнать все это лишь благодаря изумительной педантичности этого настойчивого наблюдателя. Случайно мне был известен один шифр. Благодаря ему я смог прочесть один рапорт, а так как все рапорты тождественны, я легко дешифрировал все остальные шифры. Благодаря той педантичности, с которой точно каждые два часа отсылаются рапорты, нетрудно нам установить и место, откуда они посылаются, т. е. другими словами, мы можем выяснить, откуда они следят за нами. Когда я заметил, что вы, Мирано, не придавая никакого значения ежечасным метеорологическим сводкам, не заносите их на ленту вашего аппарата, я на свою ленту занес, кроме моих сводок, и ваши. Сравните эти данные с часами рапортов и вы увидите, что в этой части света ни на море, ни на суше в течение этих шести дней не было точки, не покрытой облаками. Несмотря на это, наблюдатель нас все время видел и ни один из его очередных рапортов даже не запоздал. Раз так, значит, облака ему не мешали, но это могло быть лишь в случае, когда он сам был над ними. Предположим, что он со своей обсерваторией находится на дирижабле. Возможно ли это? Конечно, нет. В наше время, в части света, в которой ловкие дельцы так раздразнили страсти, что в ней не сегодня-завтра начнут цепляться или в глотку друг другу, или сообща громить европейцев, содержать тайную обсерваторию на дирижабле невозможно. Его было бы невозможно скрыть от глаз пассажиров, туристов, туземцев и чужих агентов. Затем, зачем же в таком случае нужно было прибегать к шифру и возить с собой радиостанцию большой мощности? Совершенно ясно, что такое предположение о летающей обсерватории не выдерживает никакой критики. Но наблюдатель все же продолжает сидеть над облаками, не спуская с нас глаз. Поэтому нам остается только предположить, что свою обсерваторию он поместил на одной из надоблачных горных вершин. При современной технике в какой-нибудь пустынной местности он мог без всякого труда незаметно ее соорудить. Если вы бросите взгляд вниз, вы увидите, что более подходящего, чем хребты Гималайских гор, вы в этой местности ничего не найдете.

Взгляд блондина, перестав блуждать в пространстве, улыбаясь, скользнул по Мирано.

После короткой паузы, смотря на Мирано, который, остановившись, напряженно его слушал, доктор сказал:

— Вы снова стали таким, каким я вас люблю видеть. А теперь слушайте же! Альпинизм — спорт, притом один из очень рискованных спортов. Занимались ли вы им, Мирано?

Мирано, к которому давно вернулась спокойная уверенность, радостно ответил:

— Я не только, доктор, хорошо знаком с этим видом спорта, но очень много им и занимался. Сначала я увлекал-с я Кордильерами, потом с группой, которую мы образовали из страстных альпинистов, членов самых разнообразных клубов, мы начали восхождения на Гималаи. Это продолжалось в течении двух сезонов. Два лета я блуждал по их откосам и днями ходили по их глетчерам, часто ночуя над облаками. На многие их вершины мы не могли взобраться, хотя были прекрасно снаряжены и не боялись смерти. Даже специальные экспедиции успели достичь немногим больше нас. Ряд хребтов, почти неприступных, заслоняет собой две надоблачных вершины. Я не знаю даже предания, которых много в тех местах, по которому кто-либо даже в легенде смог взбираться на них. Хотя двое из группы на пути к тем хребтам погибли, мне все же удалось их увидеть. Их очертание, как живое, и сейчас передо мною.

— Хорошо, — произнес доктор, — нам остается решить второй вопрос. Кто эти люди, что, не отрываясь, следят за нами и зачем им нужны эти наблюдательные пункты? Ведь не нужно забывать, что им видна лишь надоблачная часть земли, все остальное для них невидимо, в то время как их радио-телеграммы совершенно определенно указывают на то, что они снабжены совершенным научным оборудованием, служащим им для достижения определенной, практичной, конкретной задачи. Они находятся на рубеже активной Азии и, несмотря на это, они рискнули вложить огромные суммы денег в такое рискованное предприятие, так как, узнав о их существовании, земными торпедами в короткое время их может уничтожить любая из стран. Кроме того, их таинственное поведение после их обнаружения, — лучшее доказательство того, что этот наблюдатель не принадлежит ко враждующим здесь странам, а скорее всего агент того неосязаемого треста, который руководит общественным мнением, то разжигая страсти, то их охлаждая, ловко зарабатывая и на том и на другом. Если это так, то этот наблюдатель не единственный, а их целый ряд и, конечно, все они предупреждены о нас. Что этот трест, организация или государство для нас опаснее всех остальных, мне совершенно ясно из того внимания, которое они нам уделили. Они единственные, которые, не зная нас, обладают средствами, которые могут нам пока в лучшем случае мешать, а, быть может, если это им покажется выгодным, по всему миру начать нас травить. Поэтому нашей первой задачей будет проследить, кто их возглавляет, а потом их обезвредить или ликвидировать, как стратоплан. Приготовьте сейчас же экипаж к работе, мы немедленно переходим к действию.

Произнеся это, доктор быстрыми шагами пошел по направлению к стене, расступившейся перед ним в последнее мгновение. Он очутился в полумрачной соседней каюте, где спали двое людей.

III

Шум пробуждающегося города врывался в открытое окно большого прекрасно обставленного бюро. В креслах, расставленных около круглого стола, виднелись три ушедшие в свои мысли фигуры. Сорокалетний мужчина с плотоядным ртом и чуть вьющимися волосами произнес, взглянув на часы:

— Нам осталось до рапорта Шимера восемь минут.

Его голос прозвучал в утренней тишине, нарушаемой гудками автомобилей и звонками трамваев, неуверенно. Взгляды двух других устремились на него.

Один из них, библейского вида старик, с большой седой бородой и живыми юношескими карими глазами. Другой же имел холеные руки, безличное, тщательно выбритое лицо ксендза, украшенное массивным подбородком, выражавшим спокойствие и упорство. Голос человека с плотоядными губами вызвал их из состояния полудремоты, в которую они были погружены. Но слова, произнесенные им, не произвели на них никакого впечатления и, перестав дальше обращать внимание на него, они погрузились в свои мысли. Пожав плечами, этот человек тоже закрыл глаза и, если бы не судорожно сжимаемые им короткие, мясистые пальцы, можно было подумать, что и он заснул. Шум пробуждающегося города становился все разнообразнее и сильнее. Из-за спины сидящих бесшумно распахнулась дверь. В нее вошла стенографистка, держа телеграмму в руках; молча передала ее старику и бесшумно вышла. Старик вскрыл ее с усталым безразличным видом и начал громко читать. Но по мере чтения он начал оживляться и в голосе его послышались металлические нотки. В этой радиограмме не было ни обращения, ни подписи. Ее текст гласил:

«В 2h 8' обнаружено вместо предмета облако газов, имевшее по началу цвет и форму предмета. В 2h 45' облако совсем рассосалось. Заметить момент исчезновения предмета не мог. Уверен, что анализом фильмы в лаборатории сможете это установить. Фильма передана кондуктору Тибетского экспресса. О случившемся уже предупредили наблюдателей категорий А. Не мог раньше послать известие из-за урагана, бывшего под нами. Приступаю к очередной работе».

Старик выпустил радиограмму из рук — она, чуть зашуршав, упала на пол, — и откинулся на спинку кресла, устремив свой взгляд на соседний балкон, на котором чирикали воробьи.

Радиограмма произвела особенно сильное впечатление на человека с плотоядными губами. Было видно, как на его лице выступили красные пятна и он, не владея собой, взмахом руки опрокинул маленький передвижной столик, служивший буфетом. Все стоявшее на нем, жалобно звеня, свалилось на пол, разлетаясь на мелкие куски. Звук разбивающейся посуды немного успокоил массивную рыжую фигуру, пришедшую в ярость. По шуму, врывавшемуся в раскрытые окна конторы, можно было заключить, что повседневная жизнь города была уже в полном разгаре.

Старик первым нарушил начавшее становится тягостным молчание.

— Тибетский воздушный экспресс, — сказал он, — проходит около обсерватории в девять часов утра. В четыре часа он уже здесь. Поэтому вечером или сегодня ночью мы будем точно знать, что интриговало Шимера столько времени, а также узнаем, насколько правильно было его предположение, заставившее нас провести достаточное количество тревожных минут. Но, помимо всего, — продолжал он своим бесстрастным голосом, — я не вижу никаких оснований господину Малеру приходить в ярость и переставать владеть собой при первом призрачном намеке на опасность.

Малер, уже овладевший собой, сгорая от желания высказаться, с трудом дождался конца речи старика. Он быстро заговорил, как бы боясь, что его прервут, не дав закончить.

— Мне совершенно безразлично, — начал он, — ошибся ли Шимер или нет. В конце концов, для нас не так уже важно, существует ли какой-то особенный летательный аппарат или просто Шимер стал жертвой галлюцинации. В этом деле самое главное то, что нам дается прямо в руки возможность блестяще заработать. Так быстро и такие огромные деньги, что я не могу об этом спокойно говорить. Мне же шесть дней запрещают использовать эту редчайшую возможность, держа меня как бы на привязи. Я никогда вам не прощу, если вы эту возможность упустите. Это становится невыносимым. Ведь мне достаточно сделать несколько телефонных звонков, послать несколько радиограмм и к нам струей уже бы лились: фунты, франки, червонцы, пенни, сантимы, рупии, иены и лиры. Боже мой, Боже мой, а вы, как тюремщики, мне запрещаете это сделать. По четыре, по пяти экстренных коротких изданий в день посвящалось бы этому «X». Весь мир месяц, два, может быть, говорил бы только о нем. «X» мы объявили бы врагом белых, черных, желтых, всех, всех, всех. Погиб стратоплан — он виноват, холодно на Северном полюсе — он причина, жара на экваторе — им вызвана, пьян машинист и поезд сошел с рельс — опять же он. Все отошло бы на задний план перед борьбой с ним. Если бы возникли сомнения в существовании этого «X» — мы бы его создали. Если же он действительно существует и Шимер не бредит, то в результате такой мировой травли он будет пойман или погибнет. Если будет пойман, мы будем те, в чьи руки попадет его тайна, которую мы будем покупать и перепродавать много раз. Если же погибнет, то, кроме безумного заработка, у нас будет ореол сторонников всего морального и нравственного в мире. А как это выгодно, вы знаете так же хорошо, как и я. Что же нам дает потеря драгоценного времени? Кроме потери денег — ничего. Ровно ничего. Хуже чем ничего; от такого ожидания стареешь, теряешь здоровье.

С любезной улыбкой на устах, мягким, но решительным жестом, фигура, походившая на ксендза, заставила Малера замолкнуть. Не обращая внимания на его протесты, он сказал:

— Господин Малер, Вы так увлеклись, что совершенно забыли, насколько устал г. Леви. Ему нужно отдохнуть. Посмотрите, как вы его утомили. Нам осталось еще очень мало ждать. Всего лишь до вечера. Мы столько уже ждали, а осталось так мало. Осталось чуть-чуть подождать и все будет ясно. Ведь мы вам никогда не дали ни малейшего основания усомниться в нашем отношении к вам. Вы наша гордость, наш неподражаемый, исключительный Малер. Все, до чего вы прикоснетесь, превращается в золото. Ваши фермы, в которых Вы собрали инкогнито лучших специалистов по военному оборудованию, из которых вы выдаиваете, вместо молока, патенты, — изумительны. А Ваши конторы, которые эти военные тайны распределяют между воинственно настроенными государствами по принципу, что дороже продать — и яд и противоядие, и то только за чистое наличное золото, — затмевают все остальное. В наши кассы течет, не прерываясь, золотой струйкой золото; его блеск ежеминутно, Малер, напоминает нам о Вас. Но мы с Вами, Малер, делаем крупное дело, которое, благодаря Вашей изобретательности и активности и тому совершенному знанию человеческих страстей, которыми обладает Леви, уже начинает давать дивиденд. Господин Леви знает людей и видит в жизни больше и лучше нас с Вами. Он хочет ждать и мы будем ждать, а потом действуйте, это уже Ваша область, дело вашего таланта и способностей.

Леви, чью легкую, чуть заметную, насмешливую улыбку поглотила борода, при последних словах был уже на ногах и, делая шаг по направлению к двери, сказал:

— Чем скорее, тем лучше. Поступать, как м-р Джонсон, и говорить комплименты я не буду, так как мы чересчур были хорошо информированы друг о друге перед началом совместной работы.

Немного спустя, он добавил:

— Мне показалось, мистер Джонсон, что, говоря нам комплименты, вы одновременно распорядились, чтобы фильма была взята от кондуктора и передана в лабораторию.

Произнося эти слова, Леви старческой походкой, сопровождаемый Малером и Джонсоном, шел к выходной двери. На лице Джонсона не отразилось ни малейшего удивления. Открыв перед Леви дверь, он спокойно сказал:

— Вы, как всегда, правы. Вы только не заметили, что я не забыл распорядиться и о том, чтоб подали наши автомобили.

От подъезда, один за другим, — три лимузина понесли своих седоков в разные стороны.

IV

Лучи утреннего солнца осветили Гималайские горы, покрытые ледяным покровом.

По неровной поверхности ледяного поля, еле передвигая ноги от усталости, четыре человека приволокли к расщелине несколько ящиков. В белых балахонах и сапогах, они казались издали частицами глетчера, на котором они находились. Оставшиеся наверху пошли обратно, таща за собой санки с катушкой кабеля. По мере удаления от обрыва, они все больше походили на два призрака. Лишь кабель, оставшийся лежать тонкой нитью на льду, указывал на то, что здесь были люди.

Очутившиеся на дне расщелины работали молча и сосредоточенно, лишь изредка перебрасываясь короткими замечаниями. На подставке постепенно вырастал четырехстворный рупор с широкими, неправильной формы слуховыми трубами, торчавшими во все четыре стороны.

— Теперь, — произнес один из них, — найдем место для директора и тогда поспешим в нашу каюту.

Осмотревшись, недалеко от себя они увидели широкий ровный выступ скалы. На него они поставили оставшийся нераскрытым ящик. На наружной стенке ящика была кнопка. От нажима на нее крышка ящика раскрылась и из ящика вылез наружу аппарат, полный различных циферблатов, стрелок и винтов. Пока один из них регулировал аппараты, другой соединял их с кабелем. Закончив свою работу, они устало сели на дно расщелины. Младший вынул из кармана маленькую, похожую на миниатюрный фотографический аппарат, коробку и, поднеся ее ко рту, произнес слово: «север». Он повторил это много раз и, лишь когда он с безнадежным жестом опустил коробку на колени, из нее послышалось в ответ:

— Здесь север!

— Все готово, — сказала поспешно фигура.

— Возвращайтесь сейчас же, — прозвучал голос из ящика.

Оба молча поднялись и подошли к висевшей на стене веревке. Взбираться наверх было очень тяжело. Ноги срывались с уступов и тело то и дело ударялось об острые обледенелые скалы. Наконец, задыхаясь от усталости, они выбрались наверх и, еле волоча ноги, начали отходить от обрыва. Путь по неровному ледяному морю был очень тяжел. Они часто спотыкались. Пройдя около тысячи шагов, младший начал все чаще и чаще взглядывать на инструмент, вместо часов одетый у него на руку. Пройдя еще некоторое расстояние, они остановились и начали беспомощно озираться кругом. Их недоумение было прервано насмешливым голосом, казалось, вышедшим откуда-то из-под них — из самого горного массива:

— Два шага направо, Лиза, два шага назад, Мехмед. Шаг вперед и влево.

Одновременно с этими словами на ледяной поверхности появилось черное пятно круглого отверстия. Оба, забыв про усталость, устремились к нему. Еще несколько томительных минут и они уже были внутри «Церона». Заботливые руки быстро с них сняли теплую одежду и они очутились в просторной теплой каюте на мягком диване. У стола суетилась высокая стройная брюнетка, разливая какао в чашки.

— Пейте! и вы быстро придете в себя, — сказала она, придвигая к ним чашки, — вот и папиросы. Не правда ли, было ужасно трудно, холодно, но все хорошо, раз вы не повредили себя. Доктор говорит, что вы блестяще выполнили работу, — не умолкая, повторяла она, делая сандвичи из сыра и консервов. Затем уже тихо, почти шепотом, она добавила: — Вы закончили работу вовремя, доктор ни на минуту не отходит от аппаратов, он, видимо, придает тому, что должно произойти, чрезвычайную важность.

Стрелка часов показывала без пяти минут девять, когда в отделении, в котором сидел, нахмурясь, доктор, послышался звук пропеллера. Он быстро подошел к маленькой распределительной доске, помещавшейся недалеко от него, и перевел на ней несколько рычагов, наблюдая за показанием стрелок инструментов, вделанных в эту доску. Установив, что звук идет с северо-востока, он снова начал регулировать приборы, пока звук пропеллера не стало слышно совершенно отчетливо. В это же время на маленьком экране, бывшем перед ним, еле заметная точка, нарастая, превратилась в ясно видимый одноместный аэроплан.

— Вы видите этот аэроплан? — сказал доктор, обращаясь к вошедшему Мирано. — Его скорость больше скорости Тибетского экспресса, он может его свободно перегнать. На нем сейчас находится наш приятель или его агент. Они спешат на ходу передать фильм кондуктору. Но мы еще увидим, смогут ли они это сделать?

Вместо ответа Мирано рассмеялся.

Доктор, забыв про окружающее, держась рукой за рычаг распределительной доски, говорил, как в полусне:

— Аэроплан переходит границу магнитного поля, он входит в силовой поток, вот…

И доктор, рванув рукоятку к себе, застыл, не отрываясь от экрана.

Мгновение аэроплан продолжал свой путь, как ни в чем не бывало. Но вдруг его нос резко задрался вверх, потом опустился и, перестав слушаться пилота, аэроплан, накренясь, стал падать на горы. Было видно, как резким движением пилот освободился от ремней, привязывавших его к сидению, и кинулся вниз, держась правой рукой за грудь. Сначала он падал, как камень, и его гибель казалась неминуемой, но вот парашют раскрылся, скорость падения уменьшилась. Но, когда казалось, что он благополучно достигнет земли, струя воздуха, обтекавшая хребет, рванула его в сторону, ударила несколько раз об отвесную стену и, наконец, как бы устав играть с ним, дала возможность ему стать на ледяной барьер в нескольких сотнях метров от места, где находился «Церон». В стороне догорали зажегшиеся от удара, полученного при падении, остатки аппарата, несколько минут тому назад гордо парившего в воздухе.

В каюте послышалось вновь гудение пропеллера.

— Слышите. Мирано, — произнес доктор, чье лицо было бледно от пережитого волнения, — это экспресс. Я пойду подкрепиться, а вы следите за тем, что будет делать этот человек, а также и за его спасителями. Катастрофу не заметить они не могли и вскоре двинутся его спасать, показав нам точно, где находится их логовище. Судя по шуму пропеллера, который мы уловили, он возник где-то на том суровом массиве с отвесными стенами. За проявлением признаков жизни на этом массиве будут следить по очереди на экране в комнате для чтения. У нашей молодежи и у наших сотрудников глаза удивительно остры; они заметят не меньше, чем самая чувствительная фотографическая пленка.

— А фильма, доктор, что с ней? Вы думаете, что она при этом человеке?

— Нет, — ответил доктор, — передать на ходу экспрессу несколько тысяч метров фильмы можно только, держа ее в специальном запаянном ящике. Этот ящик или упал куда-нибудь в сторону, оторвавшись от аэроплана, или сгорел вместе с ним. Но этот самый наблюдатель в своем гнезде конечно, задержал оригинал, пославши дубликат. Итак, Ми-рано, до скорого свидания и терпеливо ждите, пока не появится рыба, чтобы проглотить нашу приманку — этого испуганного, получившего ряд потрясений и ушибов при спуске на парашюте, человека.

Когда, войдя в столовую, доктор бросил взгляд в салон для чтения, там он увидел оживленную группу в пять лиц, рассматривавших пол, на котором во всех деталях отражался загадочный массив. Он, улыбаясь, простоял несколько мгновений, смотря на эту картину, и сел за стол. Увидя его, брюнетка начала наливать стакан чая, вынув предварительно из маленького очень изящного буфета небольшую бутылку с коньяком.

— Я очень рада, — сказала она, пододвинув к нему стакан чая, — что сейчас обошлось без жертв.

— Я стараюсь обходиться без них, Элен. Насколько мне тяжело и больно прибегать к этому, вы знаете так же хорошо, как и я, но в случае стратоплана — этого летающего разнузданного гнезда, — невозможно было иначе поступить. Вы слышали по радио, как восприняли его гибель проповедники. Одни увидели в этом перст Божий, а армия спасения, надрываясь, использует уже этот случай вовсю. Ее миссионеры, ударяя себя в грудь, указывают на то, что если человечество не пойдет их путем, то его за неморальность тоже постигнет участь стратоплана.

Когда мы вылетели из дому, я знал, что наша работа будет очень тяжела, опасна и продолжительна. Но я не предполагал, что спекулянты так хорошо использовали имеющийся у них свободный капитал и доступные за их деньги технические достижения. Они, как пиявки, впились в мир. Мы же рассчитывали увидеть только несколько запутавшихся в противоречиях и озлобившихся на все и вся человеческих группировок, с которыми легко было бы справиться. Их военную мощь «Церон» уничтожил бы, не дав им опомниться, но на деле выходит другое.

Ты видишь в той комнате на полу изображение горного массива. В нем скрыто одно из щупальцев того осьминога, который незаметно и неслышно поступает с миром, как предприниматель со взятым им в эксплуатацию на короткое время предметом.

Мы считали, что имеем дело с разрозненными претензиями отдельных рас, наций и государств, но здесь на Памире, между небом и землей, уже отчетливо видна та паутина, которой по строго определенному плану, не знаю, как давно, но уже крепко опутали мир эти люди.

Часы пробили половину десятого, одновременно из салона послышались возгласы:

— Вот где они, вот!

На расстоянии десятка-двух метров от макушки хребта, бывшего ниже соседних вершин, но отличавшегося совершенно почти отвесными и местами даже нависшими над бездною обрывами, была площадка, на которой стояли два человека с подзорными трубами. Они осматривали окрестности. Один из них, заметив еще дымившиеся на глетчере остатки аэроплана, указал на них рукой. Затем, обменявшись друг с другом несколькими фразами, они ушли с площадки в зиявшее сзади них отверстие, которое за ними закрылось. И снова в своем мрачном величии торчала неприступная вершина к небу.

Через четверть часа стена раскрылась, создавая впечатление как бы небольшого аэродрома с прилегающим к нему ангаром. Три человека выкатили маленькую пушку, походившую на те, что употребляют для бросания гарпуна китоловы. Минут десять ушло для установки этой пушки. Люди на площадке суетились около нее, по очереди уходя внутрь скалы и появляясь снова с каким-нибудь предметом в руках. Наконец, видимо, их приготовления стали подходить к концу и трое из них, подняв с трудом с земли нечто походившее на тяжелый якорь с многочисленными лапками, всадили его длинную массивную рукоятку в жерло установленной ими пушки. Один из них внимательно осмотрел еще раз всю установку, как и провода, ведшие от пушки вовнутрь, и исчез в зиявшем отверстии. Через несколько мгновений якорь вылетел и, описав правильную дугу, упал на находившийся на значительном расстоянии глетчер другой вершины. Нить, которая была привязана к ручке якоря, начала наматываться на лебедку, таща за собой по-степенно утолщавшуюся веревку, перешедшую потом в веревочный легкий мостик, который, прогнувшись, повис над бездной. По нему с палками и веревками, заброшенными за спину, один за другим начали переходить люди, бывшие на площадке. Когда последний из них перешел с мостика на глетчер, доктор произнес:

— Господа, каждый на свое место.

Сам же он, позвав Мирано, спустился с ним в нижнюю часть «Церона».

В машинном отделении, в которое они сначала попали, виднелось очень большое количество электромоторов, соединенных с каждым отдельным механизмом «Церона». Они приводились в движение общей машиной особым способом, так как нигде проводов не виднелось. У командного мостика находился небольшой экран, на который перископ бросал изображения. Оттуда вел ход в так называемое химическое отделение, где с одной стороны была прекрасно оборудованная миниатюрная лаборатория, в то время как в другой ряд резервуаров и баллонов, связанных разнообразными трубами и проводами. Оно переходило в отделение, в котором, помимо ящиков с упаковкой, характерной для взрывчатых веществ и снарядов, стояло отдельно несколько сложных и в то же время смертоносных приборов, заключенных в проволочную сетку. К одной из таких клеток подошел доктор, в то время как Мирано стал на командный мостик. Доктор за оградой наклонился над резервуаром, в который были вделаны два шарообразных контакта и из которого вел наверх, наружу через потолок каюты, кабель, одетый в разнообразные сетчатые рубашки.

— Установи прицел на маленькую дверь, — бросил доктор в сторону Мирано. Сам же он склонился над контактами, сближая и отдаляя их, причем появлялась каждый раз яркая ослепляющая искра.

— Готово, доктор, — послышался голос Мирано. Несколько передвижений колес и рычагов и резервуар наполнился янтарного цвета жидкостью. Еще несколько движений механизма, и между кабелем и шариками установилась видимая на глаз струя, как бы бежавшая от них к кабелю.

Взгляд на приборы, перевод рычага и эта струя, сделавшись багровой, потекла еще интенсивнее к кабелю.

Доктор, простояв еще несколько минут, вышел из клетки и, перейдя в другое отделение, взошел там на командный мостик.

На глазах смотревших сначала растаял лед, бывший на входе в убежище. Образовавшаяся от таяния льда вода начала испаряться, а затем через четверть часа перед удивленными глазами экипажа «Церона» вделанная на шарнирах глыба скалы вся раскалилась. Огненным пятном казалась она на бело-черном фоне массива.

Пять фигур шли по ледяному морю к переставшим уже дымиться остаткам аэроплана, не подозревая, что происходит с убежищем, покинутым ими неполных полчаса тому назад.

— На ангар! — произнес доктор и через некоторое время он сконцентрировал убийственный ток на его зияющей пасти. Когда скала, закрывавшая маленький вход, немного остыла, он снова направил покорный кабель на нее и, вторично накалившись, скала, перед тем уже расколовшаяся, распалась на мелкие камни, упавшие дымящейся глыбой на площадку.

Невидимая струя, направляемая в образовавшееся отверстие стальной волей доктора, устремилась туда, вскоре раздался ряд слабых детонаций; затем верхушка горы, как бы срезанная чьим-то ножом, поднялась кверху, раскалываясь при этом на части.

Немедленно же, вслед за тем, донесся гул, от которого, казалось, зашатались все хребты, и эти огромные блоки лавинами покатились вниз, все сметая на своем пути. Все окрестности, как дождем, засыпались маленькими и большими обломками скал. Еще эхо передавало на все лады звуки взрыва, как отчетливо, в редкие минуты тишины, стали слышны где-то вблизи стоны.

— Где пятеро, Лиза? — произнес доктор в рупор телефона.

— Они приходят с трудом в себя. Видимо, не ранены, хотя и были сбиты с ног силой взрыва.

— Тогда, — продолжал он, — пусть трое из вас втащат через люк в маленький салон стонущего наверху. Сделать это так, чтоб никто из той группы пяти человек не мог бы заподозрить наше присутствие. Стонущему наложить платок с хлороформом. Когда он проснется, мы для него будем альпинистами, случайно нашедшими его. Поняли, Лиза?

— Есть! — послышался лаконический ответ.

— Вы же, Мирано! — обратился к нему доктор, — возьмите остальных и доставьте обратно аппараты. Можете не спешить, так как тем пятерым не до нас. Посмотрите, у них от страха выросли крылья, они не идут, а летят, спеша унести отсюда свои ноги как можно подальше. С наблюдателем номер один, конечно, кончено. Я же поговорю с нашими; как не была велика их выдержка, но они, конечно, беспокоятся о нас.

Вскоре по всем каютам зазвенела звучная ария тореадора. Не успел заглохнуть ее последний аккорд, как каюты наполнились пришедшей из эфира другой песнью — гимном Севера.

Внизу, в маленьком салоне, на диване под пикейным одеялом лежал раненный. Рядом с ним одежда и парашют. Елена накладывала на его тело, покрытое синяками, компрессы. Билль, который его принес, помогал ей. Лиза стояла в стороне, рассматривая найденные письма и документы. Красивый, жизнерадостный блондин смотрел на нее с фотографии. Несколько писем, адресованных на имя Курта Шимера, носили подпись — «твоя любящая мать». Был и документ — похвальный лист, из которого было видно, что Курт четыре года был одним из лучших пилотов крупнейшей воздушной кампании. Но ее любопытство особенно задел большой увесистый пакет, на котором на трех европейских и двух азиатских языках стояли адрес и фраза: «Доставивший по назначению получит награду золотом». Причем указывалась крупная сумма.

Лизу подмывало его вскрыть, но она поборола это желание и пошла с письмом к доктору. Он курил, сидя у себя в комнате. Вскрыв пакет, они углубились в него.

Письмо начиналось так:

«Я, Курт Шимер, инженер, сделавшийся профессиональным летчиком. Я обманут и потерял надежду выйти живым из тайного наблюдательного пункта номер первый, помещенном на одной из заоблачных вершин Гималаев. Ее точное географическое положение не знаю. Прежде всего, при современном состоянии техники, благодаря огромной видимости, этот пункт, как и ряд вспомогательных менее важных пунктов, для путешествия из Европы в Азию и оттуда в Индию имеет то же значение, что Босфор для Черного моря и Гибралтар для Средиземного. Мы, добровольно или случайно ставшие агентами создавших эти пункты, пользуемся прекрасными удобствами и наши семьи регулярно получают уговоренные огромные оклады, но для большинства нас отсюда нет выхода, в особенности для таких, как я, которые заняли командные должности и благодаря этому получили возможность узнать больше, чем нужно.

Заняв такую должность, я вскоре убедился, что цель этих лиц преступная. Национальность, раса, долг, мораль для них существуют постольку, поскольку могут помочь провести в жизнь ту или иную их спекуляцию. Пост № 1 так оборудован, что он в течении года может не допускать воздушную связь благодаря вспомогательным постам на всем пространстве горной цепи, и уничтожать воздушные эскадры любой величины. Его главная радиостанция более мощна, чем любая станция в мире. Она предназначена исключительно, чтобы нарушать эмиссию тех радиостанций, которые они найдут нужным. Маленькие же радиостанции служат лишь для распространения лжи в мире. Мы получаем шифрованное задание, а отсюда даем самые фантастические вести голосом спикера той страны, которой нужно. Для Европы мы даем последние сведения о Азии и Индии, а им о Европе. Мы крадем их бюллетень, вкрапливая незаметно туда то, что нужно нашим хозяевам. Для этой цели у нас два прекрасных артиста-имитатора и специальная зала, в которой они репетируют каждый день. Услышав нужный бюллетень, мы самое позднее через 10 минут даем свой. Мы поступаем так уже год. И никому в голову не пришло, в чем дело. Все лишь очень обрадовались тому, что благодаря новому оборудованию — совершенству техники — мир сузился и иногда Азию, Индию и так дальше может услышать каждый аматер. Я лично два раза узнал про панику на бирже, созданную таким образом. А ненависть и обострения отношений между народами сколько раз возникали благодаря этому. Каким бесконечным, я сказал бы, сверхъестественным знанием людей и их страстей обладает тот, кто два раза в день шлет нам этот шифрованный материал.

Кто эти люди? Я знаю лишь одного из них. Он, безусловно, один из правящих. Сколько могу судить, их должно быть три и у каждого свой отдел: Административный, Организационный и Выполнение. Рыжий, алчный, наглый, — это тот, который ввел меня. Мои коллеги во второразрядном кабаре познакомили нас. Потом мы встречались с ним по его желанию в ряде столиц и больших городов, где по потребностям службы мне приходилось бывать. Только теперь, когда мои нервы напряжены до крайности, когда каждая мелочь оформливает и обостряет картину, я вижу, что всю мировую проституцию, весь белый товар он фильтровал, распределяя их в зависимости от ценности и новизны. Через те же проходы, через те же руки устремлялся кокаин и морфий. Он, которого я готов сейчас уничтожить, был, как дома, на бирже и так же подобострастно там принимался, как и в его любом публичном доме. Я случайно увидел его жену. Завалясь на спинку роскошного лимузина, жирная, утыканная бриллиантами, она терпеливо его ждала перед группой публичных домов, в которых он давал распоряжения. С нею была ее дочь.

Эта благочестивая семья перед тем, как попасть в церковь, на благотворительный вечер или в гости к столь же достопочтимой семье, зная, что делает их муж и отец, терпеливо его ждала, весело переговариваясь. А из окон до них доносились звуки расхлябанного рояля и похабная пьяная песнь.

Кто хочет его найти, найдет его в этих клоаках. Он, торгуя там, там же вербует нужных ему людей, туда же бесчисленные его агенты несут ему всю информацию.

Предпочтения он не дает ни одному городу, ни одной нации. Он предпочитает стричь всех под одну гребенку. В одних местах, я слышал, как его зовут м-сье Жак, в других — м-сье Якоб, в третьих — мистер Джон. Когда я подписывал условия, он, вынимая платок, выронил изящную коробочку визитных карточек, на них стояло: „Матильда Малер“. Я помог ему поднять. Он поблагодарил и произнес: „Не правда ли, изящный подарок дочери? Это ее первые визитные карточки“. Я одобрил его вкус. Мой уговор был подписан на год — я же здесь уже третий год. Улететь не могу, так как резервуар авиона такой величины, что мой радиус действия ограничен до крайности, его не хватило бы выбраться до отрогов. Уйти можно, лишь предупредив всех остальных, а между ними два специальных надсмотрщика, которых перемещают с поста на пост каждые полгода. Освободиться я хочу, но надежды, что моя попытка удастся, нет. Поэтому пусть тот, кто найдет мой труп, даст этому письму как можно большую огласку или передаст на указанный адрес».

Внизу стояла подпись: «Курт Шимер». Датировано оно было пять месяцев тому назад.

Дочитав последнюю строчку, Лиза и доктор переглянулись.

— Бедный, он много пережил, — сказала она. Доктор, взяв со стола миниатюрную коробку с рядом кнопок на ней и мембраной, нажав одну из них, произнес:

— Как больной, Элен?

— Пульс и температура нормальны. Он спит. Ушибы по всему телу, а кроме того, он вынес большое нервное потрясение. Чтобы совсем оправиться, ему нужны, главным образом, отдых и уход в течении месяца.

— Вернуть его к матери, — произнес доктор, снова обращаясь к Лизе, — невозможно. В маленьком Магдебурге его возвращение сделает сенсацию, и они сейчас же узнают об этом. Его уничтожат, а против нас примут меры.

В это время вошел Мирано, сказав, обращаясь к ним:

— Аппараты погружены. Этим же пятерым взрыв, видимо облегчил спуск, так как благодаря ему сползло несколько глетчеров; поэтому им, пожалуй, удастся благополучно добраться до низу.

— Пожалуйста, Мирано, вы с Андреем жидкостью отделите «Церон» от ледяного моря, в которое он врос, а Мех-мед и Билль пусть приведут в движение все машины.

— Куда мы пойдем, доктор? — одновременно спросили его и Лиза и Мирано.

— К Стеверсу на Лаго Маджиоре. За обедом мы со своими поговорим об этом.

Далеко от земли, весело и оживленно болтая, заканчивал свой обед экипаж «Церона».

— Письмо Шимера дало нам возможность получить в наши руки нить, следуя по которой, мы можем найти самих хозяев. Этих хозяев, вернее, акционеров, более или менее важных, много. Они есть в каждом государстве, но свои дела они доверили нескольким лицам. По предположению Шимера их три, и одного из них зовут Малер. Кроме этого имени, у него, вероятно, десяток других имен, но самое важное то, что его дочь носит это имя. Нам нужно достать его и привезти на «Церон». Что мы с ним сделаем, об этом рано говорить.

Чтобы осуществить эту задачу, мы воспользуемся услугой Стеверса, который всем телом и душой желает нам успеха и добра. На своей вилле, расположенной на скалистом берегу Лаго Маджиоре, он создал еще три года тому назад гараж для «Церона». Гараж можно открыть и закрыть, не выходя из «Церона», с помощью универсального механизма, расположенного под командным мостиком. Вход в ангар из маленькой бухты, закрытой со стороны озера. Из него ведет подземный ход в его рабочий кабинет.

В окрестностях он легко сможет устроить Шимера. В тех местах ни Шимером, ни другими иностранцами никто не интересуется. Интересуют только их деньги. Туда же он сможет выписать свою мать, пока все не уляжется и он сможет вернуться на родину.

От Стеверса мы узнаем все подробности о том, как и где нужно проводить время членам хорошего общества, т. е. в какие месяцы нужно быть в Биарице, Сен-Себастьяно, Довиле, Ницце и т. д. Узнав это, мы будем жить там, следя за семьей Малер и ожидая, пока он не приедет инспектировать свои предприятия и не воспользуется этим, чтоб пробыть некоторое время с семьей. Такие субъекты боготворят свою семью. Но семья таких субъектов допускает себе роскошь любить постольку, поскольку ей платят. Чтобы достичь этого, мы у Стеверса обретем наши национальности. Элен станет француженкой, доктором, начавшим практиковать в Шанхае, и превратится в невесту Билля, который от радости, что стал в Мичигане инженером, начал путешествовать вокруг света четыре года тому назад и еще не успел его объехать.

Лиза и Андрей — русскими с примесью английской крови, имеющими деньги и большие связи на родине. Мехмед богатый, как все восточные люди, и по традиции склонен к лени. Я — полуевропеец, полумонгол, тратящий свои деньги на отделение группы китайских провинций небесной республики, мнительный, со странностями. Мирано, как итальянец, остается здесь на своей родине около «Церона». На нем будет лежать организация перевоза Малера из Франции сюда, придав похищению политический характер. Я уверен, что мы сможем это проделать, не встретив серьезных препятствий. Соединяющим всех нас звеном будет Стеверс. При его изумительном характере он естественно превратится в душу нашего общества, желающего поближе сойтись с элитой, находящейся на Ривьере.

V

Была полночь.

Невдалеке от озера виднелся силуэт типичного шотландского коттеджа. Вечер был свеж. С озера веяло прохладой. От одной из труб коттеджа тонкой струйкой вился дым. В столовой перед зажженным камином сидел Стеверс. Он полулежал в удобном кресле с вечерней газетой в руках. Через всю первую страницу газеты стояло гигантскими буквами: «Землетрясение в Гималайских горах или взрыв». После этих слов, занимавших большую часть страницы, стоял огромный вопросительный знак. На полу лежал более поздний экстренный выпуск. В нем, кроме сенсационного заголовка и ряда вопросительных знаков, ничего не было. Заголовок гласил: «Вчера погиб стратоплан, сегодня взорваны Гималаи, завтра очередь гибнуть придет для наших столиц. Кровожадность появившегося вампира, видимо, безгранична! Долго ли мы будем пассивно ждать нашей собственной гибели?»

Глаза Стеверса не смотрели на эти листки. Он весь ушел в прошлое. Он снова переживал то, что казалось ему похороненным давно и навсегда. Вдруг его губы зашевелились и он зашептал:

— Неужели этот гениальный сумасшедший осуществил свои мечты? Неужели ему удалось во льдах Севера найти решение, которое безуспешно искал он — Стеверс, — чуть не погубивший во имя этого свои лучшие годы и состояние? Не может быть, — шептал он, как бы отгоняя этим назойливую мысль. — Если бы доктор успел, я бы первым получил от него весть. А ее нет.

Неуверенно, колеблясь, он подошел к шкатулке, стоявшей невдалеке, и включил фонограф. Минуты ожидания ему начали казаться необычно долгими. Ему казалось, что они снова превращаются в те томительные три года, в течение которых ящик ни разу не принес весть от друзей. Вдруг из шкатулки полилась ария тореадора. Бодрая, как жизнь, смелая, как удача. Она кончилась и снова из шкатулки начало доноситься лишь шипение и звук разрядов атмосферного электричества.

Стеверс преобразился, он кинулся к шкатулке и стал искать на ленте фонографа день и час, когда аппарат принял арию.

Неужели? — Это слово настойчиво и неотвязно скакало в голове у Стеверса. — Неужели?

Вдруг из шкафа, стоявшего против камина, раздался звук, похожий на стук. Обернувшись, Стеверс замер. Над шкафом горела зеленая лампочка. С криком восторга, перестав владеть собой, он бросился к шкафу и через мгновение он уже сжимал доктора в своих объятиях.

Курт Шимер был помещен на следующий день в маленьком летнем домике, отстоявшем на несколько километров от виллы Стеверса. Лиза была при нем самопожертвованной и неутомимой сиделкой. Курт и она, сами того не замечая, очень подружились. Когда приехала его мать и Лизе нужно было расстаться с ним, обоим было тяжело. В вилле, куда она вернулась, кроме Мирано, никого не было. Стеверс стал неузнаваем. Он, казалось, с приходом «Церона» обрел смысл жизни. Помолодел, был весел и жизнерадостен. Его выбор остановился на Ницце, как на самом подходящем месте, нужным для осуществления задачи, поставленной доктором. По одному или по два он перебросил всех на Ривьеру и разместил их в разных пансионах и отелях. Ждали приезда Лизы и собирали информацию о сезонном золотом обществе. Семья Малера была хорошо здесь известна, ее приезд ожидался изо дня на день. Приближался день карнавала. Наконец, к своим присоединилась и Лиза, которую до Вентимилии проводил Мирано, сердечно простившийся с ней на границе.

В Ницце жизнь проходила очень оживленно между пляжем, катаньем на глиссере и посещением Монте-Карло и Канн. Вскоре уже никто не удивлялся, видя ежедневно оживленного Стеверса постоянно в обществе Елены и Лизы. Их кавалеры, Билль и Андрей, делали вид, что мирятся с судьбой и своим присутствием дополняли эту живописную группу, не упуская случая расширить свой круг знакомства. Как только появились здесь остановившиеся в Ницце мать и дочь Малера, благодаря блестящей репутации Стеверса, наши друзья очень быстро познакомились с ними. Окутывая эту семью тысячами мелких услуг, они сделались для них незаменимыми. Перезрелая брюнетка-мать, с подернутыми маслянистыми глазами, начала явно предпочитать общество Андрея всем многочисленным своим поклонникам и он, скрепя сердце, сделался ее постоянным кавалером и партнером в бридж.

Билля же стали часто видеть на теннисе, пляже и в казино вместе с Матильдой. Злые языки начали поэтому утверждать, что, так как Элен увлеклась Стеверсом, то Билль с отчаяния завел с Матильдой флирт.

В это же время доктор и Мехмед тоже работали, не покладая рук. Они начали, каждый в отдельности, с видом опытных дегустаторов, перерывать товар многочисленных ночных коробок и салонов для свиданий Ривьеры. В одном из таких злачных мест, имея уже широкий круг знакомых, они встретились и были торжественно представлены друг другу.

После их стали часто видеть вместе. Говорилось, что Мехмед выбирает товар для своих коробок на Востоке и что рассчитывает успеть уговорить доктора на финансирование такого предприятия в более широком масштабе.

Прошло уже около двух месяцев, но травля в газетах летающего вампира не прекращалась. Каждый день приносил какие-нибудь новые детали или вести о фантастических катастрофах, им вызванных, как и об уничтожении им огромных городов и чуть не государств. Наибольший интерес вызвало известие о нападении на Москву и превращении ее в груду развалин. В прекрасном репортаже, которым заполнились столбцы ряда газет, во всех подробностях, от которых волосы дыбом становились на голове, говорилось об этом.

Несмотря на все опровержения, многие из посетителей Ривьеры выражали уверенность, что все эти опровержения ложь и что на самом деле Москва уничтожена. Но начало чувствоваться, что читатель все меньше начинает интересоваться ужасами, чинимыми летающим вампиром.

При одной из случайных встрече на пляже Билль шепнул доктору, что Матильда получила в подарок прекрасный двухместный автомобиль и извещение от отца, что на ее день рождения он безусловно приедет.

Одновременно, один из хозяев ночных коробок, ставший приятелем Мехмеда, сказал ему под строжайшей тайной, что по разнообразным признакам он считает, что вскоре прибудет всемогущий м-сье Жак, этот бог в нашем деле, — пояснил он для большей ясности — вы поговорите с ним. Скажет он «да», будете богатым человеком, конечно, если будете его слушаться, не думая. В противном случае вы пропадете. Он чересчур большой человек, чтоб можно было бороться с ним.

Несколько фигур стояли вдоль обрыва и, переходя с места на место, они наблюдали, как пневматическими сверлами сверлился камень для закладки взрывчатых веществ, которыми очищалось место для фундамента небоскреба. Внизу виднелся ботанический сад, бухта, казино и улица, делящая Францию от Монако.

С разных сторон, осматривая ведущиеся работы, сходились друг с другом одинокий наблюдатель-доктор с другой группой, состоявшей из дам, Стеверса и Андрея. Все вместе они начали уходить вглубь от обрыва, пробираясь по откосу и кустарнику в глухое место, доминировавшее шоссе, ведущее из Монте-Карло.

— Чтобы не упустить ни один шанс, — произнес доктор, внимательно осматриваясь кругом, — нам необходимо знать совершенно точно, где и как будет проводить свое время здесь Малер. Мехмед будет переговаривать с ним в притонах и следить там за ним. Через его дочь Матильду мы должны знать о его действиях все, что возможно. Я много думал, как это сделать. Через жену нельзя, он с ней совершенно не считается. Остается только, чтобы Билль углубил свой опыт и сделал ей предложение. Примет — Билля увезем. Откажет — тем лучше, но это даст ему возможность, не внушая подозрений, выпытать от нее все, что знает она об отце, и даже познакомиться с ним. Всю информацию от него будет получать и передавать Элен, которая может устраивать ему, чтобы получать как можно чаще информации, сцены ревности, скандалы, вообще все, что придется.

Когда все будет готово, вы Элен и Билль, выедете кататься вечером в лодке и больше не вернетесь в отель. Одни решат, что вы утонули, другие, — что помирились и просто удрали — Элен от Стеверса, а Билль от Матильды. На берегу, там, где окраина города, вас подождет Лиза с одеждой и двумя билетами третьего класса. В нем никого знакомого не встретите. Через Францию и Швейцарию вы попадете на Лого Маджиоре.

Стеверс уедет с Лизой в Италию, а Мехмед и Андрей останутся со мной.

VI

На теннисной площадке велась упорная борьба между Биллем и Матильдой. Казалось, они всю свою энергию и искусство вложили, чтобы победить. Мяч летал взад и вперед, с ракеты на ракету, не касаясь земли. Первой не выдержала Матильда и с досадой ударила со всей силы по мячу, улетевшему далеко за ограду.

— Что с нами, Билли? Мы сражаемся сегодня ожесточеннее, чем игроки сражаются за Дэвис-куп. Это никогда не случалось. Правда, сегодня наша последняя игра. Вы слышали, завтра или послезавтра мы уезжаем на Лидо? Вам не жаль, Билль, что мы расстанемся? — произнесла она.

— Нет, — прозвучало в ответ, — я переезжаю туда вслед за вами. А оттуда в то место, куда снова переедете вы. Разве вам не ясно, Матильда, что я вас люблю?

— А Елена? — прозвучал вопрос.

— Елена! Она меня освободила от всех обязательств своим поведением в отношении Стеверса и все мое чувство к ней скорее долг, взятый мною на себя там, в Азии, где мало белых, а еще меньше белых женщин. Она была врач, окруженная известным ореолом, со средствами, приехавшая добровольно на край света. Я же был случайно ранен, она меня лечила, вот и все. Вас же я просто люблю, Матильда, так как, кроме всего, я уверен, что мы очень под-ходим друг к другу. — Говоря это, он привлек ее к себе, что она допустила сделать, не противясь. — Ваша мать вас не любит, Матильда, и мне поэтому хотелось бы поговорить об этом с вашим отцом, убедить его отдать вас мне, но вы никогда ни слова мне о нем не рассказали. Где он, чем занят, где и когда его можно видеть?

— Где? — сказала Матильда. — Хоть это тайна, но я скажу вам, сегодня он здесь! Завтра мы, т. е. я, встречусь с ним в Монте-Карло, в «Кафе де Пари», вечером около 10 часов. Вы меня проводите, Билль, под каким-нибудь предлогом туда, но говорить с отцом не будете. Почему? Мы оба с ним одинаково смотрим на вещи. Жизнь дана для того, чтобы копить и зарабатывать. Как — безразлично, важно заработать. Это, и ничего другого, должен делать муж, это его обязанность. До замужества любить, так же как и любить своего мужа — это роскошь. Выйдя же замуж, иметь любовника желательно. Иногда это необходимо, в худшем случае — забавно, как лишнее развлечение. Любовником иметь вас, Билль, мне хочется, но, как муж, вы недостаточно богаты и влиятельны. Вы мои слова, я знаю, не поставите мне в упрек, так как мы с вами оба люди дела. Правда, Билль?

— Конечно, Матильда! — последовал его ответ.

— А сейчас, Билль, до обеда пойдем на пляж, где, конечно, уже находится мама со своим русским. Странный он. Она от него без ума, а он денег не берет с нее, делая вид, что не понимает ее прозрачных намеков. Постоянно, как верный, всегда любезный и предупредительный поклонник, он при ней. Это не кажется вам странным, Билль?

— Я думаю, что он поэт, Матильда.

— Поэтому? Может быть, Билль, они ведь странные, несуразные какие-то. Только такой никчемный человек и мог, потратив столько времени, не использовать симпатии к нему моей матери.

VII

Мехмед, войдя в мрачную улицу, нажал на ручку двери, над которой дискретно светилась красная лампочка. Зазвенел оглушительно звонок. Он звонил несколько минут, нарушая тишину улицы. В двери сначала открылось слуховое окошко, через которое посмотрел чей-то проницательный глаз, и дверь, наконец, распахнулась.

— Я хочу к м-сье Гроссу, — произнес Мехмед.

— Его нет, — мрачно ответил открывший.

— Тогда к Сюзанне!

И, отстранив швейцара, мимо залы, из которой несся звук фокстрота и веселые возгласы, мимо отдельных номеров он поднялся по лестнице на второй этаж. Минуя несколько дверей, он, не стучась, повернул ручку и вошел в роскошно, но безвкусно обставленный салон. На столике лежали в разнообразных переплетах многочисленные альбомы, часть с порнографическими карточками, часть с фотографиями, по которым мог выбирать женщин лишь высший класс гостей этого семейного дома. Ковры заглушили шум шагов Мехмеда и поэтому в соседней комнате, будуаре Сюзанны, куда дверь была лишь прикрыта, не услышали, как вошел Мехмед. Услышав лебезящий голос Гросса, обращенный к кому-то, кого он называл Жак, Мехмед насторожился. Недолго думая, он распахнул дверь и, одновременно произнеся: «Таким образом, Сюзанна, ты принимаешь старых друзей», вошел.

Сюзанны в будуаре не было. Там сидели двое. Настало неловкое молчание, которое нарушил Гросс и, с видом осужденного на смерть, он представил Мехмеда сидевшему. Тот в ответ лишь чуть кивнул головой, пронизывая Мехмеда насквозь своими небольшими выпуклыми глазками. Мехмед извинился за свое вторжение, заявив, что он заранее сговорился с Сюзанной о том, что придет в этом часу, и сделал вид, что хочет выйти. Гросс, видимо обрадовавшись возможности прекратить бывший для него неприятным разговор с глазу на глаз, начал Малеру объяснять проект Мехмеда — устроить в местах скопления войск в Азии ночные коробки. Дополняя этот план, разукрашивая его и оттеняя в нем могущие быть для Малера особенно интересные, по его мнению, места, он делал все, чтобы заинтересовать Малера. Недовольный и испуганный огонек в глазах Малера начал исчезать. Он заинтересовался проектом. Целым рядом мелких, перекрестных, профессиональных вопросов, облеченных в игривую форму, он прощупывал насквозь Мехмеда.

В зеркало Мехмед увидел фигуру Сюзанны, застывшую на пороге, устремив пораженный взгляд на Мехмеда. Из этого состояния ее вывел Малер, сказав:

— Шампанского!

С тем же пришибленным видом она исчезла. Малер же, обращаясь к Мехмеду, сказал:

— Я люблю эту отрасль промышленности, как мы называем ее с Гроссом. В предприятие Гросса я вложил немного денег и не раскаиваюсь. У Гросса хорошие профессиональные связи и он не откажется познакомить вас со своими приятелями, занимающимися тем же в ряде других городов. Когда вы увидите организацию здесь, через Гросса мы спишемся и я вам вперед говорю, хотя больших денег у меня нет, но то малое, что есть, будет достаточно правильно организовать и более крупное дело. А пока пусть Гросс вам покажет альбом, который я ему привез в подарок, он там, на столике.

Когда Мехмед возвращался на свое место, ему показалось, что Гросс засовывал в карман клочок бумажки. Появилось вино и Гросс, извинившись, ушел привести новоприбывший товар. Новый товар фотографировали в самых разнообразных позах и Мехмед заметил, что объектив несколько раз случайно захватил и его. Малер был душой общества и, лишь когда стало совсем светло, они расстались. Прекрасный лимузин подкатил к Малеру в тот момент, когда он вышел, и он, дружески махнув рукой, исчез в нем. Мехмед же вернулся на такси домой и сейчас же по телефону на тибетском наречии рассказал доктору все происшедшее. В восемь часов утра доктор уже был в автомобильном представительстве, желая купить автомобиль, точно описанный Мехмедом. Условием передачи заказа было посмотреть эту машину, будь это днем или ночью, и условно доктор дал огромный задаток. В 4 часа дня к нему прибежал представитель, который повел его в кафе, где они встретились с шофером Малера. Чек сделал шофера предупредительным и сговорчивым. Он согласился в пятницу вечером в Монте-Карло, где Малер сказал ему, что проведет несколько часов, показать доктору автомобиль во всех его подробностях.

В «Кафе де Пари» вечер был в разгаре. За большим столом, держа поднятый бокал, говорил Малер тост по случаю дня рождения дочери. Его жена была грустна, так как Андрея не было. Не было и Лизы, у которой она могла бы узнать причины его отсутствия.

Между казино и кафе шофер объяснил доктору достоинства автомобиля и, на его просьбу показать его в работе, подкрепленную банкнотом, он. убедившись, что за столом Малера веселье в разгаре, согласился проехать с доктором по Монако. Сидя в лимузине, доктор выключил в нем свет, говоря, что он ему режет глаза. Через десять минут шофер подъехал к кафе и доктор, поблагодарив его, запел. В третьем часу расстались. Стеверс в своем автомобиле вместе с Элен, а за ними Билль, жена и дочь Малера поехали в Ниццу в то время, как автомобиль Малера выехал на дорогу, ведущую в Канн. Радостное настроение Малера было встревожено запахом дыма, который он стал все сильнее чувствовать. Он приказал остановиться. Не успел автомобиль стать, как сзади послышались гудки и их догнал потрепанный «Ланчо», в котором сидел пьяный Мехмед. Тормоза автомобиля заскрипели и он стал рядом. Мехмед ругался в нем. Малер прервал бешеный поток ругательств, обращенные им на своего шофера, тщетно старавшегося установить, что горит. Обрадовавшийся Малер заговорил с Мехмедом и, узнав, что тот едет в Рим, попросил довести его до Канн. Он очень поблагодарил его за помощь. В это время Андрей, бывший в форменной одежде шофера, осмотрев с видом специалиста лимузин, полез под кузов. Вы-нырнув оттуда, он, обращаясь к Малеру, сказал, что тлеет кузов снизу, над осью, вероятно, от короткого замыкания электрических проводов.

— Выключите аккумулятор и этим, — сказал он, вытаскивая из-под сиденья маленький огнетушитель, — вы потушите пожар. Часа через два сможет довести шофер вашу машину до хорошего гаража.

Он сел за волан и его машина, закряхтев, сдвинулась с места.

— Что за духи, черт возьми, употребляете вы, мой дорогой Жак? — сказал, обращаясь к Малеру, Мехмед, — они мне удивительно нравятся, я уверен, что женщину — в особенности вашу европейку — они могут свести с ума.

— Но и вы не промах, — ответил Малер, — я уверен, что и у вас для них в запасе самые невозможные вещи.

— Вы правы.

Говоря это, Мехмед порылся у себя в саквояже и вынул оттуда изящную коробку с разноцветными всех форм конфектами, — это зовется «Поцелуй Востока». Попробуйте. А это, — сказал он, открывая пробку на прелестном граненом флакончике, — это «Радость жизни». — Малер, заинтересованный, положив в рот конфекту, наклонился над флаконом. — Дивно, — произнес он и завалился на спинку сиденья.

Несколько минут, не шевелясь, зорко, в упор смотрел на него Мехмед. Малер не шевелился, погрузившись в сон. В Каннах за ними последовал двухместный маленький спортивный автомобиль, в котором сидели Лиза и доктор. Когда огни Канн перестали виднеться, Андрей остановил машину. Мехмед пересел к Андрею. Рядом с Малером, взяв все его документы и бумажник, поместился доктор.

— Лиза, ты останешься с Стеверсом. Мы не сможем тебя ожидать, так как немедленно нам нужно будет уничтожить все следы. Если тебе не понравится, поселись, где хочешь, но не теряй связи. Знаешь с кем. Мы не сможем ждать ни Билля, ни Элен. Пусть они сделают вид, что помирились, можно проделать это проще, и пусть продолжают на твоем автомобиле свой путь вокруг света, но тоже не теряя связи.

Поцелуй их.

Несколько рукопожатий и Лиза осталась сама. «Ланчо» еще раз мелькнул на повороте; ей показалось, что кто-то из него машет ей рукой; из-за навернувшейся ей на глаза слезы она не смогла рассмотреть. Дорога на Вентимилию, по которой скрылись ставшие ей близкими люди, была пуста. Со стороны Канн приближался грузовой автомобиль. Лиза села за руль и, проехав еще вперед сотню метров, повернула автомобиль и, дав газ полным ходом, нигде не задерживаясь, покатила в Ниццу, желая как бы встречным ветром разогнать печальные мысли.

На границе тяжело больному финансисту, часто теряющему сознание, спешащему с домашним доктором и секретарем в свою виллу, куда завтра должны собраться на консилиум все лучшие швейцарские и итальянские доктора, все шли навстречу. В семь часов утра, оставив за собой Сен-Ремо, «Ланчо» уже карабкался в гору по дороге к Лаго Маджиоре.

В начале тенистой длинной аллеи, ведшей в виллу, стоял извещенный Биллем Мирано. Немногочисленная прислуга виллы была еще Стеверсом отпущена в отпуск при его отъезде на Ривьеру. Сторожа же рано утром Мирано услал с письмом к Шимеру, прося того под каким-нибудь предлогом задержать его до вечера. Кухарку же он услал в Сен-Ремо выяснить условия регулярной поставки морской рыбы для Стеверса. Из открытого гаража, куда сразу въехал «Ланчо», Малер, вложенный на всякий случай в огромный сундук, прикрепленный сзади к автомобилю, общими усилиями через кабинет Стеверса был отнесен на «Церон». Доктор и Андрей остались с ним, приводя его в себя. Мирано и Мехмед, захватив с собой увесистый ящик, вернулись в гараж. Прежде всего они вылили весь оставшийся бензин, масло и воду, разлив их на земле за гаражом. Затем, поставив аппарат, включили его в электрический штепсель, бывший в гараже, и Мирано, держа руками эластичный кабель, выходящий из аппарата, начал по очереди направлять его на отдельные части автомобиля. Мирано неутомимо поливал машину невидимой струей огня, пока неметаллические части машины не сгорели, а металлические не образовали бесформенную груду спекшегося металла. Когда нечего было больше сжигать, Мехмед понес аппарат обратно на «Церон», а Мирано из водопроводной кишки начал поливать металл. Это продолжалось долго. Когда металл охладел настолько, что до него можно было дотронуться рукой, он в несколько приемов перенес его на «Церон», привязав его снаружи таким образом, чтобы можно было вдали от берега, отвязав веревку, сбросить эти куски в озеро.

Уничтожив все, что могло указать на присутствие их на вилле, Мирано позвонил к Шимеру, прося его приехать к нему на ужин. День уже клонился к вечеру, когда Шимер вместе со сторожем въехали во двор виллы. Поужинав с ним, Мирано приказал кухарке и сторожу идти к себе и, перейдя с Куртом в рабочий кабинет, выждав короткое время, спустил ставни. Он написал коротенькое письмо сторожу, уведомляя его, что неожиданно вызван в Ниццу. Затем, открыв перед удивленным Шимером шкаф, по туннелю начал с ним спускаться вниз. Их спуск продолжался долго, до их ушей все явственнее доносился гул разбивающихся о скалы волн. На озере был сильный ветер. Наконец, спуск кончился, перед ними блеснула вода, а на ней вплотную к набережной колебался на воде «Церон». По удобному мостику они перебрались на его палубу, а оттуда через открытый люк спустились вовнутрь. Там их ждал Андрей, который, поздоровавшись с Шимером, попросил их пойти за ним. Миновав ряд кают, они вошли в салон, в котором находились трое: Мехмед, доктор и пришедший в себя Малер. Малер все время благодарил Мехмеда, рассказавшего ему, как он, вероятно, от переутомления, не доезжая Канн, упал в обморок. Мехмед его уверил, что сейчас с минуты на минуту должен появиться вызванный им лучший доктор, который скажет, можно ли ему продолжать путь.

— А вот и он, дождались, — с улыбкой произнес доктор, увидя входящего с Андреем Шимера. Вытянув перед собой руки, диким, нечеловеческим голосом Малер закричал:

— Нет, нет, это не я, они… — на губах показалась пена и он свалился, как мешок, на пол. Его переложили на диван, а доктор склонился над ним. Мирано и Андрей проводили Курта и помогли ему выбраться наверх. Все трое были потрясены и молчали. Прощаясь с Куртом, чтоб нарушить тягостное чувство, Андрей ему сказал:

— Лиза осталась. С Стеверсом она, вероятно, заедет сюда.

От этих слов Шимер весь просиял и, сжимая ему со всех сил руку, прошептал:

— Это правда? Как я рад, я не мог никак примириться с тем, что больше никогда ее не увижу.

Он стоял, как очарованный, смотря, как исчез внутри корабля мостик, распахнулись двери ангара, и «Церон», чуть лаская поверхность воды, вышел наружу. Ворота захлопнулись, и Церон исчез. Снаружи, на озере, ревела буря. А Курт все стоял, смотря вглубь наступившей ночи. Наконец, он очнулся и медленно начал подыматься по туннелю, не зная, пригрезилось ли ему то, что было, или случилось на самом деле.

Наконец, Малер на мгновение пришел в себя.

— Где я? — с испугом спросил он у склонившегося над ним доктора.

— В руках у вампира, — прозвучал жестокий ответ.

Животный, дикий страх отразился в его взгляде. Он начал дрожать, ломая руки; кричать он не мог, его горло давили спазмы, он подвывал.

— За что меня, за что? Я бедный, я маленький; они, они меня заставили. Они, они, Леви, Джонсон; за…

Вой прервался, у него закатились глаза, и он упал навзничь, по его телу пробежала судорога. Доктор вышел. Когда он вернулся, все было кончено. Он нашел Малера уже мертвым с закатившимися глазами и лицом, сведенным судорогой. Доктор позвал остальных и, пока «Церон» снижался, Малера, покрытого простыней, выносили на палубу. Там его положили на доску, быстро, с гадливым чувством, к его ногам привязали куски метала, представлявшие из себя день тому назад уютный и удобный «Ланчо», и столкнули труп в воду. На воде показались круги. На палубе было холодно, ветер резал лицо, но никто не сходил с нее. Потом медленно, один за другим сошли вниз, стараясь не задерживаться в салоне, где перед этим находился Малер. То же было и с доктором, но, дойдя до своей каюты, он резко повернулся и вернулся в салон. Там он включил свою станцию, и весь «Церон» огласился звуками гимна Севера. Сделав над собой усилие, он сел на диван, на котором лежал Малер. Один за другим появились в салоне остальные. «Церон» в это время, глотая пространство, все больше и больше приближался к цели.

VIII

Таинственный взрыв в Гималаях не только был сенсацией дня, но и имел глубокие политические последствия. Гималайский массив, тысячелетиями считавшийся проходимым лишь в двух местах, предстал теперь перед заинтересованными государствами совсем в другом свете. Эти горы из традиционного защитника всех находящихся у их отрогов вдруг превратились в злейшего врага их, лукавого и коварного. Каждая партия туристов, отправляющаяся на экскурсию на Гималаи, возвращаясь оттуда, приносила с собой все новые и новые доказательства того, что случайный или умышленный взрыв уничтожил прекрасно укрепленное и снабженное, настоящее ястребиное гнездо. Собирая от туристов различные вещественные доказательства, а главным образом их предположения и вымыслы, многочисленные агенты сейчас же доставляли все по назначению. Разубедить кого бы то ни было в том, что в этом гнезде не было крепости с гарнизоном в несколько тысяч человек, — не было уже возможно, Каждый начал подозревать своего соседа в том, что именно он создал это гнездо, и задумывался над тем, что сделать, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Чем любезнее и изысканнее были взаимные отношения, тем большее количество миллионов передавалось в специальные фонды для тайного вооружения. Интуитивным путем эти настроения передавались по всему миру, сея растерянность и злобу во всех кругах населения. Через печать становилось все труднее руководить общественным мнением. Происходило обратное, настроение масс вынуждало печать приспособиться и постепенно превратиться в зеркало толпы.

У Леви и Джонсона работа кипела. Огромный, занимавший несколько этажей концерн, руководивший бесконечным количеством разнообразных предприятий, казался временами муравейником. Мозг его помещался в центре здания, он был совершенно изолирован и защищен от суеты конторы. В него имели приступ только жрецы деловой касты. Как ни пытались вдова и дочь Малера добиться свидания с главой концерна, это им не удалось. Всегда следовал один и тот же стереотипный ответ: — в отъезде. Но судьбу Малера в концерне не забыли. Для них самой неприятной стороной этого эпизода было то, что загадка его исчезновения до сих пор оставалась нерешенной, и что их деньги оказались бессильными ее раскрыть. Еще неприятнее было то, что они не знали до сих пор того, кто нарушил их стройный план, заставил потерять миллиарды и вынудил их, когда они уже были накануне успеха, перестраивать заново всю организацию. В последнее время у них не все ладилось. Струя золота, лившаяся к ним раньше, все увеличиваясь, давала перебои, начала капризничать. Управлять общественным мнением становилось все труднее. Чтобы не быть раздавленными событиями, нужно было все больше и больше лавировать и приспособляться. Чувствовалось, что концерн не мог сойти с мертвой точки. Они надеялись из происшествия с Малером извлечь для себя полезные данные, но это не оправдалось, так как оно только запутало и осложнило все до крайности. В один из таких моментов, когда, несмотря на всю свою мощь, они особенно ярко ощущали свое бессилие, Леви вошел в кабинет Джонсона.

— Я думаю, Джонсон, что вы так же, как и я, хотели бы окончательно расчистить обстановку. Та неизвестность, в которой мы находимся, очень мешает работе и все чаще заставляет делать ошибки, которые становится все труднее поправлять. Уже много раз нам отказали в заказах там, где еще вчера души в нас не чаяли. На печать приходится тратить бесконечно много не чтобы заработать, как прежде, а чтобы хоть насколько-нибудь уменьшить убытки. Точно то же происходит почти без исключения во всех наших делах. Наш страх перед этим неизвестным страшилом породил боязнь всюду, а эта боязнь наносит нам огромный убыток. Завтра же, поэтому, необходимо сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Для этого испробуем следующий способ; я его изложил на этой бумажке.

Джонсон молча взял ее в руки. Клочок бумаги содержал текст обращения концерна ко всем. Он гласил:

«Техника людям, не имеющим моральных устоев, дала возможность, даже в наше культурное время, стать пиратами — вампиром.

Они погубили стратоплан — это величайшее культурное достижение человечества за последние сто лет!

Они устроили в Гималаях разбойничье гнездо, которое лишь благодаря счастливой случайности погибло раньше, чем смогло принести ужасный вред всему миру!

Они виновники лихорадочной подготовки всех без исключения к войне!

Они враги человечества!

Концерн образует фонд для борьбы с ними до полного их истребления.

Концерн жертвует на эту борьбу сто миллионов франков.

Жертвуйте все. Жертвуйте и сантимы и миллионы. Наша жизнь, наш прогресс, наша судьба от этого момента находится в наших собственных руках. Жертвуйте!»

На следующий день утренние газеты всего мира объявили этот текст.

В вечерних же газетах огромными буквами было напечатано новое обращение концерна. Оно произвело еще более сильное впечатление. В нем было: — «Поддержите нас в нашем крестовом походе против вампира, который посягает на жизнь и культурные достижения века. Поддержите нас все те, кто не хочет крови».

Борьба началась.

IX

Моросил нудный осенний дождь. В узкой грязной улице перед серым облинялым двухэтажным домом с закрытыми железными ставнями остановилось такси. Приехавшим пришлось прождать довольно долго, пока раскрылась массивная входная дверь. Сморщенная старуха, сгорбившись, медленно повела их через коридор, по широкой деревянной лестнице с протертыми дубовыми ступеньками, во второй этаж. Оставив пришедших на верхней площадке, она ушла докладывать. Вскоре старуха вернулась и повела их через большую мрачную гостиную, с мебелью, покрытой чехлами, в кабинет. В нем в старинном кресле сидел Леви с двумя гостями. Он кивком головы ответил на поклон приехавших и попросил их сесть. Живописную группу представляли собой собравшиеся в кабинете. Все они резко отличались друг от друга, но все же на всех них лежал какой-то общий отпечаток. У большинства из них были сгоревшие от солнца лица, а одежда плохо маскировала их экзотичность. Смокинг или обычный пиджак не были в состоянии скрыть их профессию и веру. Их выдавал ряд характерных мелочей. Это были миссионеры из Азии и Африки. Один из них, туземец с широким скуластым лицом, был алеут — глава христианской пропаганды на Аляске и Дальнем Севере. Хоть осень только начиналась, он был одет в пальто с меховой подкладкой и не рискнул снять его даже в кабинете у Леви. Корректно был одет последователь Конфуция: запрятав свою косичку под фетровую шляпу, так и ходил в ней, не снимая ее с головы. Последователь Брамы был в тюрбане и хорошо сидевшем на нем смокинге, такое сочетание невольно бросалось всем в глаза. Раввин из Тель-Авива не рискнул расстаться со своими пейсами. Лишь два миссионера не прибегли к переодеванию. Это были: иезуитский монах и буддист.

Собравшиеся не особенно дружелюбными взглядами ощупывали друг друга. Как только они разместились, к ним обратился Леви.

— Мы побеспокоили вас, — сказал он, — по следующей причине. На наш призыв бороться с вампиром отозвался весь земной шар. На третий день организованный нами фонд превзошел уже миллиард франков. На третий месяц борьбы он достиг двух миллиардов. Большинство государств пошло нам на руку. Благодаря этому смогли мы установить, что ни на одной государственной территории вампир создан не был. Значит, его создавали в такой местности, которой из-за ее отдаленности и первобытности какое бы то ни было государство владеет лишь номинально. Фактическими владельцами таких территорий искони являлись вы, духовные отцы. Вы находитесь в постоянной связи с населением таких местностей. Лучше других вы знаете слабые стороны и недостатки этого населения, просвещая и духовно осваивая его, часто даже ценою ваших жизней. Ваша работа всегда была подвиг. Теперь же, когда над миром ширится вал безверия, ваша работа становится еще труднее, а путь тернистее. Средств, необходимых вам для пленения душ в ваших центрах, становится все меньше. Приток денег в ваши духовные центры замирает, так как пересохли источники, откуда они лились. Мы вам дадим нужные вам средства; от нас, затеявших величайшее человеколюбивое дело, вы должны будете их принять. Только общими силами, только с вашей помощью мы сможем успешно окончить начатый нами крестовый поход против злодеев.

Видя, что слова Леви произвели сильное впечатление на присутствующих, Джонсон поспешил использовать это.

— Господа, — произнес он, — в доказательство того, как мы вас ценим, мы вам покажем то, что еще никто в мире не видел.

Лед был пробит, находившиеся в кабинете начали обмениваться впечатлениями. Они разбились по группам, рассказывая, как в их частях света реагировали на последние события. Самой живописной группой безусловно были: китаец, раввин и иезуит. Они оживленно объяснялись на ломаном русском языке. Джонсон вышел, Леви же молчал, утомленно откинувшись на спинку стула. Он не изменил своей позы и тогда, когда все пошли за Джонсоном в другую комнату.

В ней киноаппарат показал сначала посадку пассажиров в стратоплан и его старт. Вторая картина показывала место катастрофы, были видны лишь куски мяса, перемешанные с деревянными и стальными обломками машины. Затем на экране появилось несколько душераздирающих сцен, снятых на похоронах погибших в стратоплане. На полотне появилось большое число — это был день и час гибели стратоплана. От него шли две черные стрелки с золотыми наконечниками. Одна из них показывала на стратоплан, другая на «Церон». Сеанс кончился. Чуть тлевшее в газовых рожках пламя снова вспыхнуло ярким светом. Встав, все направились в кабинет Леви.

X

Был полдень. Двор миссии, находившейся на границе девственного леса, был раскален тропическим солнцем. Не обращая внимания на жару, во дворе темпераментно объяснялись два негра. Причина их ссоры была несложна. Их коллега, несший обязанности судомойки, умер на днях. На днях же они его и похоронили. С тех пор некому было мыть посуду и груда немытых тарелок увеличивалась с каждым днем. Два оставшихся негра — повар и камердинер — без умолку все время спорили о том, кто это должен сделать, не прикасаясь к грязной посуде. Они прекратили ожесточенный спор, услышав над головой шум пропеллера. Увидя, что аэроплан спускается над миссией, они переглянулись и побежали в кухню, начав там дружно перемывать тарелки.

Аэроплан, сделав несколько кругов над миссией, спустился. Из него вылез одетый в пробковый шлем Джонсон, за ним вылез пилот, обратившийся на языке суахили к подошедшим к ним неграм. На вопросы пилота они ответили на исковерканном французском языке. Из их ответа было мало толку. Можно было только догадаться, что шеф миссии, тоже на аэроплане, улетел несколько дней тому назад. Всей группой они направились к дому, который был сделан из тех пород твердого дерева, чье строение напоминает мрамор. Пилот Паоло сел в столовой, приказав повару принести виски, остальные же три: Джонсон, обезьянка и не спускавший с нее глаз негр вошли в комнату шефа миссии. Осмотревшись в ней, Джонсон направился к маленькой панцирной кассе, стоявшей у подножия кровати. Открыл ее имевшимся у него ключом и, вынув оттуда небольшую тетрадку, закрыл кассу. Проделав это, он обернулся. Обезьянка, заинтересованная безделушками на этажерке, с любопытством смотрела на них, а негр с трепетом следил за каждым ее движением. Джонсон, перейдя в столовую, налил себе стакан соды и начал просматривать тетрадку, на обложке которой красовалось имя концерна. Пока он читал, Паоло, поиграв с обезьянкой, вышел на веранду и начал дразнить сидевшего там попугая. Приближались сумерки. Джонсон, вторично перечитав слухи, собранные в области озера Чад, закрыл тетрадку и отнес в комнату патера на старое место. Вернувшись, он вынул из своего портфеля записную книжку, в которую была вделана маленькая географическая карта. В ней, при помощи вечного пера, он начал чернилами замазывать области центральной Африки. Незамазанными оставались лишь часть Азии и полюса. Паоло, кончив возиться с животным, вернулся в столовую. Увидя, что делает Джонсон, он спросил его:

— Скажите, господин Джонсон, почему вы по прочтении такой тетрадки каждый раз в карте блокнота замазываете чернилами ту область, которую вы посетили?

— Паоло! — ответил Джонсон, — каждый в жизни чем-либо занят; вы, например, возите пассажиров, я мажу географические карты чернилами. Но вместо того, чтобы говорить о несерьезных вещах, пожалуйста, объясните мне, как я проще всего отсюда могу попасть на Памир и на Аляску.

— Я видел, господин Джонсон, за время моей службы самых разнообразных пассажиров, но пассажира с таким вкусом я встречаю впервые. Джунгли Индии, Сахара, озеро Чад, оттуда на Памир и на Аляску! За все время такого путешествия, кроме шакалов и ведьм, при всем желании никого не встретишь.

— Каждый, милый Паоло, сходит с ума по-своему; поэтому я исключительно и выбрал такой маршрут. Но вы так мне и не сказали еще, как проще всего отсюда попасть на Аляску?

— Можно попасть туда, пользуясь регулярными линиями. Можно попросить ведьм — они, я уверен, пойдут навстречу — и на их метле поехать туда. Наконец, я могу вам предложить еще одну комбинацию, думаю, что она вам подойдет. До Анкары я имею вас право довести, а оттуда, пользуясь русскими воздушными линиями, вы быстро попадете на Памир и Аляску.

— Сколько времени вы потратите, Паоло, чтобы доставить меня до Анкары?

— Если вы мне дадите в Леопольдвиле день-два сроку, чтобы привести мою машину в порядок, в понедельник днем вы будете в Анкаре! Да! Ведь пока я буду чиниться, вы сможете войти в связь с Анкарой и заказать аэроплан на понедельник. В тот же день вы сможете продолжить ваш путь дальше.

— Я согласен, — сказал Джонсон, — а теперь спать.

Вскоре весь дом погрузился в сон, не спала лишь обезьянка и не спал тропический лес. При свете первых лучей утреннего солнца аэроплан взлетел и, сделав круг над миссией, исчез за горизонтом.

В Анкаре было оживленно. Село в недавнем прошлом, она была сейчас бойким, промышленным городом. Ее по праву прозвали душою Ближнего Востока, но, конечно, востока активного, а не сонного и ленивого, которым многие, по старой привычке, продолжали ее считать.

Паоло сидел на веранде ресторана, сося через соломинку виски. Сегодня днем он отправил Джонсона дальше. Паоло размышлял; он делал это неохотно, лишь в исключительных случаях. Поведение Джонсона было настолько странным, что оно даже его вывело из состояния равновесия. В продолжение месяца Джонсон заставил повозить себя вначале по самым пустынным местам Малой Азии, потом по малоизвестной части Индии и наконец, облетев всю Африку, в Анкару, откуда продолжил дальше свое сумасшедшее, по мнению Паоло, путешествие. Такого пассажира за свои двадцать лет практики Паоло встретил впервые. Наконец, ему надоело думать и он начал скользить взглядом по проходящим мимо. Из этого состояния вывела его рука, легшая ему на плечо. Перед ним, вместе с молодой и элегантной дамой, стоял Курт Шимер. Паоло, забыв даже выругаться, сжал Курта в своих медвежьих объятиях. Несмотря на протесты Курта, он долго его не выпускал из них. Когда затем Курт представил его молодой даме, сказав при этом: моя жена, — Паоло так сжал ей руки, что у нее выступили слезы на глазах. Далеко за полночь они сидели вместе, без умолку рассказывая друг другу пережитое ими за те годы, когда они не виделись. Полночь уже давно прошла, когда Паоло начал рассказывать о своем путешествии с Джонсоном. Он красочно описывал свой полет с ним и совместную жизнь в течении месяца. Затем, подмигнув Курту, он сказал, что все-таки смог обмануть хитрого Джонсона, который ни за что не хотел фотографироваться. Общество же Паоло, ради собственной рекламы, во что бы то ни стало требовало от него достать фотографию такого исключительного пассажира. Паоло гордо сообщил, что он смог это сделать в Леопольдвиле, и показал при этом фотографию. На ней виднелось подернутое загаром лицо Джонсона с глубокими складками у рта, узкие губы и массивный подбородок. За ним стоял, улыбаясь, Паоло, держа в руках маленького леопарда, пытавшегося укусить его за палец. Лиза от этой фотографии пришла в восторг и попросила Паоло подарить ей ее. Паоло сделал это очень охотно. Они расстались лишь с первыми лучами зари и, лишь когда за Куртом и Лизой захлопнулась дверь гостиницы, Паоло пошел к себе домой.

XI

Перед Леви сидел маленький человек с птичьим лицом. Это был лондонский агент концерна, приехавший, чтобы сообщить о результатах своей работы. Читая объемистый доклад быстро, без остановки, он переусердствовал и даже задыхался. Кто-либо со стороны, не зная, что он делает, мог бы подумать, что маленький человек вбежал без передышки на восьмой этаж. Его доклад был полон остроумных выражений и содержал ряд предположений, принимая которые за чистую монету, можно было прийти к убеждению, что раскрыв судьбу ледокола «Церон», можно было бы узнать, где вампир и каковы его цели.

Леви не прерывал докладчика во время его чтения. Но лишь тот кончил, он произнес:

— Можете идти.

— А доклад? — испуганно спросил агент.

— Передайте его концерну, — прозвучал ответ Леви.

Так изо дня в день он пропускал через себя один за другим доклады, полные самых разнообразных предположений, но ничего не дававшие по существу. Доклады эти приходили из самых разнообразных местностей и государств. В таком же духе были и рапорты Джонсона, присылаемые им из всех закоулков мира. Чем больше Леви претерпевал неудач в своих розысках, тем больше он упорствовал.

Наконец, пришли известия из далекого севера. Активность, проявленная там главой алеутской миссии, давала право надеяться на некоторый успех, так как таинственный ледокол, пять лет назад ушедший в неизвестном направлении, хоть кем-нибудь из чукчей должен был быть замечен. Вскоре за тем пришел и рапорт Джонсона, написанный им на Аляске. Оказывается, что глава алеутской миссии привез из Парижа на родину много литографий и несколько гипсовых моделей «Церона». Всеми правдами и неправдами этими изображениями он сумел снабдить немногочисленное население, живущее в полярном круге. Его люди одновременно уверили туземцев, что Бог, являющийся в таком виде, приносит счастье увидевшему его. А он, как его наместник, кто покажет ему из какой льдины, скалы или моря выходит Бог, подарит много долларов, снаряжение для охоты, джина и даже говорящую машину. Последствия такой пропаганды должны были выясниться скоро, так как полярное лето было на исходе. — Работая, Леви все сильнее ощущал новое для него чувство, которое он никогда не испытывал раньше. Ему казалось, что он должен что-то сделать, но что именно, он не знал. Случай ему помог узнать это. У Леви в жизни было единственное существо — внучка, чьи просьбы он выполнял, не взвешивая, насколько их выполнение выгодно ему, и на чьи вопросы он отвечал искренне, не лукавя. Услышав, что на днях ей нездоровилось, он, улучив свободный момент, поехал к ней и застал ее играющей с подругой. Она радостно кинулась ему на шею и, весело тормоша, убеждала Леви купить ей новые игрушки. Видя, что Леви колеблется, она, сделав серьезное лицо, сказала ему:

— Доктор, который в больших очках ходит, сказал, что я заболею, если у меня не будет новой игрушки, и может быть, даже умру.

Возражать было нечего. Вскоре Лили и Леви вместе входили в большой магазин детских игрушек. Не обращая внимания на приказчиков, они ушли с головой в сказочный мир, раскрывшийся перед ними, как бы забыв, что все красавицы, короли, зверьки и страшилища безжизненны. В одном из помещений магазина целый угол был занят фигурами и сценами, художественно изображавшими все характерное в Японии. Как зачарованные, они одновременно остановились и, не отрываясь, смотрели на эту прелестную картину. В ней можно было найти: японский флот, величественно плавающий в волнах ваты цвета морской воды, блокируя Панамский канал, над флотом дирижабль, в стороне традиционная любовная парочка, собирающаяся броситься в кипящую на дне вулкана лаву, чайные домики с гейшами, японский крестьянин, работающий на рисовом поле, японские самураи в блеске своего величия, подпоясанные старинными мечами, как и все остальное, экзотичное и интересное в стране восходящего солнца. К вечеру все это царство переехало к Лили, которая в его честь назвала свою комнату японской. Леви всю ночь не смыкал глаз. Но когда утром ворчливая старуха внесла ему в кабинет горячее кофе, он уже больше не ощущал прежнего тягостного чувства. Он сейчас совсем точно знал, что ему нужно сделать.

XII

Джонсон в 10 час. по европейскому времени уже изучал пришедшую от Леви подробную радиоинструкцию. Вечером на аэроплане он уже летел в Нагасаки. Прилетев туда, он сейчас же уведомил Леви о своем прибытии учтивой телеграммой, составленной в японском стиле. Благодаря ряду поездок: по островам, в Корею, в Манчжурию по Гирин-Хойренской железной дороге, Джонсон стал входить в курс дальневосточных дел и постепенно вникал в настоящее положение страны. Многочисленные агенты концерна одновременно давали ему возможность завязывать связи там, где он считал это нужным. Чем больше Джонсон узнавал страну, тем больше он убеждался в неправильности своего прежнего подхода к ней. Он постепенно все больше склонялся к тому, что именно эта страна — тот инструмент, который недоставал концерну для сведения счетов с «Цероном». Он ясно понимал, что несмотря на всю предупредительность и вежливость, с которой его всюду встречали, ему будет очень трудно приобрести доверие главных действующих лиц. Ему начинало казаться, что он уже начинает разгадывать настоящие причины постоянного агрессивного поведения этой страны. Он уже был почти уверен, что все заявления о том, что хочет Япония, как и гордые уверения в ее исключительной мощи, ничто иное, как защитная вонь, слизь или перемена цвета, т. е. то, к чему прибегают для самозащиты маленькие, перепуганные насмерть животные. Но перед тем, как выработать свой окончательный план действий, он всюду, даже в истории этой страны, искал подтверждения своих догадок. Для этого он с выдержкой пуританина овладел в совершенстве диалектикой азиатов. Всюду при посещении храмов, на ловле рыбы чайками, на празднествах и прогулках, всюду, где представлялась хоть малейшая возможность, он собирал всевозможные данные. Он узнал все интересное для него из войн Японии с Китаем, Россией и Германией. Факт, что война России была объявлена в военном совете лишь большинством одного голоса и то голоса Микадо — подтверждал его предположение. Подтверждалось оно блестяще и в случае войн с Китаем и Германией. Джонсону становился понятным весь фейерверк угроз, исходящих отсюда в направлении Филиппин, Индии, Австралии, Панамы. Он понимал, почему эта страна создавала пачки буферных государств, даже рискуя из-за этого обанкротиться. Джонсон больше уже не колебался; он знал, что страной самураев руководит исключительно простой животный страх за свою безопасность, боязнь потерять свое море, свои острова, свое солнце. Эта страна со страхом до сих пор вспоминает про то, как распоряжались ею сто лет назад адмиралы черной эскадры. Северный ветер напевает ей постоянно сказку про то, что восходящее солнце льдин растопить не может, но угаснуть от них может. А всепожирающая китайская саранча, легко убиваемая, но даже мертвая, оставляет пустошь после себя. Усвоив, что страх перед будущим — главный действующий фактор в истории страны, Джонсон стал энергично действовать. На нескольких конференциях он постепенно познакомил видных деятелей, принадлежащих к кругам, близким правительству, с борьбой концерна и с деятельностью самого вампира. Зная слабую сторону собеседников, Джонсон действовал уже наверняка. Методично, с упорством воды, долбящей камень, он разворачивал перед аудиторией все этапы пока безуспешной борьбы, ведомой концерном. Он с горечью вовремя оттенил не совсем сочувственное отношение к их борьбе некоторых великих сил. Отношение к нему становилось теплее и искреннее. Почувствовав это, на специальной конференции он во всех подробностях осведомил их об адской крепости-обсерватории, созданной в Гималаях, вероятно лишь, как одно из звеньев цепи, которой хотят задушить Азию. Этот доклад ударил, как гром, на присутствующих. Инициатива перешла к Джонсону Вечером к нему в гостиницу пришел офицер генерального штаба, держа в руках папку. В папке были некоторые документы осведомительного отделения. Джонсон, взяв ее в руки, напряг всю свою волю, чтобы не выдать овладевшего им волнения.

В ней был один документ из Англии, в котором говорилось, что на крупнейшей шотландской верфи спущен сделанный по частному заказу ледокол «Церон». Оборудование ледокола было произведено на основании собранного по целому миру опыта плавания в полярных океанах, даже при максимальной возможной толщине льда. Механизация управления и содержания ледокола максимальна. Сделана она по специальным патентам инженеров той группы, которою был заказан ледокол. Пробное плавание прошло блестяще. Происхождение и состав частной группы, построившей ледокол, пока не удалось выяснить.

Другой документ был из русского отдела. Ледокол «Церон» погрузил огромное количество съестных припасов и несколько голов рогатого скота. Количество команды выяснить не удалось. Судну с нормальным количеством людей таких припасов достаточно было бы на десять лет. В другом порту погружены главным образом машины для производства горных работ.

Документ с почти тождественной информацией был и от американского отдела, так как «Церон» подходил за грузом машин также и к берегам Аляски.

В дальнейшие годы против имени «Церона» лаконически стояло: сведений не имеется.

Под предлогом съезда христианских миссионеров севера Джонсон вызвал главу алеутской миссии в Токио. Народу на докладе алеута было много, но из христиан по паспорту только Джонсон. Алеут во всех подробностях передал все то, что рассказали ему туземцы, вернувшиеся с промыслов. «Церон» видели неоднократно несколько человек. Двух очевидцев алеут привез с собой. Конференция закончилась в атмосфере, полной электричества. Джонсон потирал от удовлетворения руки. По словам туземцев, гнездо «Церона» лежало восточнее полюса между русскими и американскими территориальными водами. Это была та область, куда изредка, раз в несколько лет, отправлялся жаждущий славы исследователь, который по традиции оставлял на льду флаг своей нации. Таких флажков должно было быть там около двенадцати, лишь флажок с японскими цветами никогда никто там не оставил. Через несколько дней после этой конференции Джонсона вызвали. Его привели к министру, который ему открыто сказал:

— Если вы беретесь подготовить Старый и Новый свет к моральному уничтожению «Церона», физически его уничтожить беремся мы.

После нескольких разговоров по радио с Леви Джонсон уведомил министра, что через несколько дней они поставят весь мир на ноги. Министр в ответ дружески пожал ему руку.

Печатные станки загудели на всем земном шаре и перед миром снова всплыл странный образ кровожадного вампира.

XIII

В окрестностях Эдинбурга перед калиткой старого уютного дома остановился кэб, из которого вышли Билль и Элен. Войдя в открытую калитку палисадника, они, на пороге дома, увидели Стеверса, спешившего к ним навстречу. Приветствовав их, он через большой пространный холл провел гостей в гостиную, где ожидала их радостная неожиданность. В ней сидели Курт Шимер и Лиза. После первого обмена впечатлений о пережитом за то время, когда они не виделись, разговор сам собой перешел на травлю, поднятую против «Церона». Прочтя первое же воззвание концерна, Элен сейчас же направилась туда и предложила им свои услуги. Ее красота, интеллигентность и умение работать быстро продвинули ее по иерархической лестнице вверх. Считалось, что Билль был занят специализацией в области аэродинамики. Коллеги Элен были уведомлены, что когда Билль сдаст докторскую диссертацию, произойдет их свадьба.

У маленьких служащих, а в особенности у тех, которые иногда по служебным делам могли приблизиться к главам треста, всякий разговор невольно сводился на их хозяев. Много говорилось между ними о бесчеловечном отношении к семье Малера и о глухонемом шофере Леви, привозившем и отвозившем его неизвестно куда.

Понадобились месяцы, пока Билль смог с помощью маленького трюка выяснить адрес Леви. Случайно он увидел на одном из бульваров, как мальчишки, начинавшие лишь отбывать свой уличный стаж, чтоб сделаться впоследствии апашами, сводили свои счеты с заснувшим в такси шофером. Пока тот спал, один из них насвистывал «Маделон», в то время как другой, забравшись под автомобиль, просверливал в дне резервуара дырку. Билль ангажировал этих двух мальчишек, которые, пока глухонемой ждал Леви, проделали то же с ним. Автомобиль Леви поехал, но вскоре остановился. Не понимая, что случилось, Леви ждал, сидя, как древний жрец. Рядом с ним остановился такси и, видя, как, растерявшись, суетился около мотора глухонемой, предложил Леви свои услуги, объяснив ему, что он стал жертвой мести уличных мальчишек. Леви расположило к себе отсутствие навязчивости в этом шофере и, чтобы вознаградить его за проявленную им заботливость, он на нем продолжил свой путь. Шофер своими бесхитростными мнениями и словами расположил его настолько к себе, что он сказал ждать его, пока он зайдет к внучке, и на нем же вернулся домой.

Через неделю в квартиру, бывшую как раз против дома Леви, вселилась Элен, а Билль снял комнаты против дома, где жила внучка.

Когда они кончили свой рассказ, то Курт и Лиза показали карточку Джонсона и все пятеро начали следить по карте, пока читался Куртом маленький доклад, составленный на основании рассказа Паоло о его совместном путешествии по миссиям и кастам Африки и Востока.

Элен подтвердила, что роль Джонсона так же важна, как и роль Леви. Кроме того, она указала, что сношения их отдела с Японией стали очень оживленными, но главного она не знала, так как хозяева концерна сами решали главные вопросы. Она предупредила, что, судя по всему, приближаются очень важные события, так как такой оживленности и такого напряжения никогда не царило у них. Газеты были полны резолюций, выносимых самыми разнообразными обществами, требующими раз навсегда покончить с «Цероном» — этим призраком, поставившим под угрозу все культурные достижения двадцатого века.

Стеверс открыл радио; вместо обычного танго или фокстрота, оттуда раздавался убедительный голос оратора, призывавший с помощью хлестких аргументов народы все сделать, чтобы скорее уничтожить угрозу для мира и страшилище всего человечества. Те же слова неслись, только в разных вариантах, и с папертей церквей, и с партийных кафедр.

Печатные станки, методично стуча, наводняли мир сенсационным материалом.

Было четыре часа утра, когда переговорили обо всем и решили поговорить с доктором. Стеверс нажимом кнопки поставил вертикально верхнюю крышку своего массивного письменного стола. Внутри его была изумительная по своей отделке радиостанция.

— Это патент доктора, — сказал Стеверс, — который он подарил мне на Лаго Маджиоре. Вы узнаете ее, Билль?

Билль, не отвечая, подошел к станции и начал приводить аппарат в действие.

Стрелка часов показывала уже пять, когда они вступили вступили в связь с доктором. Это был первый разговор с ним после ряда долгих месяцев, в течение которых у каждого из присутствующих здесь на дне души была боязнь за судьбу близких людей.

Разговор кончился к семи. Два раза две какие-то станции пытались перебить их разговор, но оба раза это им не удалось.

Диспозиция была дана доктором, на них лежало ее выполнить.

XIV

Лиза по приезде в Париж остановилась у Элен и, когда та уходила на службу, она целыми днями, сидя в удобном кресле, наблюдала за домом напротив, в котором жил Леви. Курт же поселился у Билля и приготовлял к полету купленный им аэроплан, на котором он с Биллем должен был в воздухе встретиться с «Цероном» и получить от него точные инструкции о нападении на Леви. Билль, как и Лиза, проводили свои дни, наблюдая за домом внучки. Получив от Стеверса телеграмму с указанием дня и часа, они оба в назначенное время поднялись с аэродрома и, забирая высоту, полетели к Испании. Вдоль ее границы они свернули в направлении океана, подымаясь все выше. Вдруг их мотор перестал работать, но когда они инстинктивно приготовились к худшему, Курт увидел, что по барографу высота увеличивается. Вскоре их аэроплан висел в пространстве уже над «Цероном». Они спустились на его палубу точно так же, как спускались с аэроплана на землю. Мехмед и Андрей, вышедшие из люка, помогли им в том. В каюте их ждали доктор и Мирано. После обмена приветствий и сердечного поздравления для Лизы и Элен (они только сейчас узнали, что Лиза и Курт повенчались), доктор заговорил о деле, т. е. о том, что сделать с Леви. Все согласились с тем, что его нужно уничтожить и по возможности скорее. После короткого обмена мнений было решено это сделать сегодня же в полночь. Доктор, поставив на стол небольшой ящичек, объяснил им, как нужно будет осуществить этот план. Им нужно, уверившись, что Леви дома, без нескольких минут двенадцать остановить перед домом автомобиль и снять с него колесо под предлогом, что неисправна шина. Затем положить ящик под сиденье, повернув в нем только включатель и передвинув в сторону маленький рычажок на столько делений влево или вправо, насколько от стены дома будет отстоять автомобиль. — Я же, — сказал доктор, — буду с помощью моих приборов точно ориентирован этим маленьким маяком.

Закончив давать указания, доктор попросил передать приветы. Остающиеся обнялись с Куртом и Биллем, стиснули им руки и помогли им сесть в аэроплан.

После ухода Элен на службу Лиза, как всегда, начала наблюдать за домом напротив. Из дома, кроме Леви, выходила только очень редко старая его прислуга. Создавалось впечатление, что в этом мрачном доме, с всегда закрытыми железными ставнями, кроме них никто не жил. Сегодня время проходило особенно медленно. Лиза несколько раз звонила на квартиру Билля, никто не отвечал. Как всегда, подъехавший к пяти часам автомобиль увез Леви. Элен уже вернулась со службы, а ни от Курта, ни от Билля не было никаких вестей. Они, по очереди успокаивая друг друга, перестали наблюдать за домом, не сводя взгляда с телефона, который продолжал зловеще молчать. С Элен начала делаться истерика, ее нервы первые не выдержали. Часы пробили девять. У входной двери послышался звонок. Лиза, подойдя к двери, начала ее нехотя медленно раскрывать. Перед ней был Курт. Вдвоем они быстро привели в себя Элен. Тогда Курт рассказал им про все пережитое за сегодняшний день. Он рассказал также про то, что предстоит ночью. Билль у себя и будет ждать до половины двенадцатого, не заедет ли случайно к внучке Леви. Если нет, он без пяти двенадцать подъедет к дому Леви и начнет выполнять то, что приказал доктор. Мы же, — сказал Курт, — как только он подъедет, выйдем и в кафе следующего квартала обождем его.

Не успел он закончить, как прозвучал гудок сирены, и автомобиль остановился у подъезда Леви. Медленно, волоча ноги, Леви вошел в подъезд и, лишь когда входная дверь захлопнулась за ним, глухонемой поехал в гараж. Было одиннадцать. Разговор как-то сам собой оборвался. Все невольно глазами следили за часами. Казалось, что минутная стрелка перестала двигаться. На улице послышался легкий шум. Это автомобиль Билля остановился около дома Леви. Курт, Элен и Лиза, уже давно ждавшие этого момента, поспешили из квартиры. Выйдя из подъезда, они быстро пошли по улице, только мельком взглянув на автомобиль. Они увидели, что Билль снимает его заднее колесо. Один неряшливый субъект вдруг появился около Билля и стал наблюдать за тем, что он делает; у Билля выступил холодный пот. Будучи уверен, что дом Леви хорошо охраняется, он не послушался доктора, а повернул включатель аппарата сейчас же, как только Элен и Лиза прошли мимо него. Катастрофа могла разразиться каждое мгновение. Бросив колесо на землю, он выпрямился и пошел прочь от автомобиля в другом направлении, чем то, куда ушли Элен и Лиза Не дав ему сделать и десяти шагов, обтрепанная фигура преградила ему путь.

— Кто вы такой? — спросила она резким голосом.

Билль, собрав все свои силы, ударил его и прыжками начал бежать. Он услышал за собой резкий свисток и выстрелы. Падая, ему показалось, что вблизи все рушится с страшным грохотом. Он потерял сознание. Курт, подход я с дамами к кафе, вздрогнул, услышав пронзительный свист и, как ему почудилось, звук выстрела, слившийся с страшным грохотом рушащейся постройки. Он инстинктивно поднял голову кверху и на одно мгновение увидел на фоне луны исчезающий в небе черный силуэт. Усадив дам в такси и приказав им ждать их, никуда не выходя, на квартире Билля, Курт побежал к месту катастрофы, обгоняя бежавших туда прохожих и уже слыша вдалеке пожарные сирены. Дома Леви не было, он весь провалился вниз. Оказывается, что под домом был двухэтажный подвал, приспособленный и для жилья и для складов. От причины, которая не смогла быть установлена позже, нижние своды подвала, не выдержав давления, подались и все здание рухнуло в образовавшуюся яму. Улица была загромождена пылающими обломками. Подъехали пожарные. Курт, видя, что с этой стороны Билля нет, сломя голову бросился обегать квартал. Когда он обежал его с другой стороны, то впереди его уже была карета скорой помощи, в нее вносили Билля. Так как у Билля в больнице не нашли ран, а только сильные ушибы без видимого повреждения костей, то Курт смог добиться его переноса на носилках домой. Билль стонал; смотря на него, рыдала Элен. Лиза, Курт и вызванный ими доктор накладывали компрессы. Стеверс, проведя бессонную ночь, волновался, не получая известий из Парижа. Утренние газеты, которые он раскрыл, объяснили ему происшедшее, но его тревога не улеглась. — «Глава концерна Леви погиб и унес с собою в могилу тайну своего дома». — Так начиналась корреспонденция из Парижа.

На его телеграфный запрос он немедленно получил ответ от Курта: «Опасности для жизни Билля нет, но все мы очень устали. Будем очень рады Вашему приезду». Под телеграммой стояли три подписи: Елены, Лизы и Курта.

Стеверс нажимом кнопки превратил снова свой письменный стол в радиостанцию. Он сделал это не раздумывая, хотя и знал от приятелей, что полиция энергично ищет по всей Шотландии таинственную эмиссионную станцию. Он без особых затруднений связался с доктором и информировал его вкратце о происшедшем. Вечером экспресс его нес по направлению Парижа.

XV

Недалеко от террасы отеля, на которой сидел Джонсон, начиналась бухта, а за ней виднелась бесконечная гладь океана. С ним за столиком сидели несколько человек, не спускавших с него подобострастных взглядов. Это были агенты концерна, которым он раздавал свои последние инструкции. Старшему из них он передал две телеграммы: первую из них тот должен был послать в момент его отъезда, второй же текст — через 14 часов. Деловая часть разговора была кончена; пригубливая вермут, агенты поздравляли Джонсона. В этот день акции концерна достигли головокружительной высоты. Их разговор был прерван молодым офицером, подошедшим к столу. Представившись Джонсону, он доложил ему, что адмирал его ждет и что он прислан проводить его к нему. Общий кивок головы в ответ на подобострастные пожелания и Джонсон с почтительно последовавшим за ним офицером направился к выходу. Там их ждал маленький автомобиль, которым управлял солдат. Автомобиль их быстро вынес из города и через холмистую красивую местность помчал вглубь острова. Пока офицер объяснялся с остановившими машину часовыми, Джонсон с гребня холма смотрел на лежавшую внизу долину. В ней он увидел два распластанных на земле дирижабля и большую кучку людей, толпившуюся около них. В тот момент, когда автомобиль, перевалив через гребень, понес их вниз, он заметил, как постепенно из земли на поверхности начал появляться третий, бывший по своей величине значительно больше первых двух. Они уже подъезжали к дирижаблям, как один из них, отделившись от земли, начал плавно подыматься в воздух. Невольно взглядом Джонсон стал следить за его полетом. Чем больше он смотрел на дирижабль снизу, тем назойливее сверлила в голове мысль: — где же я видел такую гондолу? — Наконец, он вспомнил — эта гондола, как две капли воды, походила на нижнюю часть «Церона». Те же многочисленные щупальца, присоски, напоминающие собой ножки гусеницы. Теперь их назначение становилось для него понятным. При взлете с помощью их дирижабль отталкивался; при спуске они заменяли людей, автоматически присасываясь к льдине, земле или скале и тем притягивая к ним дирижабль.

Адмирал, к которому подвез его автомобиль, повел его к гондоле самого большого дирижабля. По высокой лестнице они влезли в нее, а оттуда через коридор, сделанный в корпусе дирижабля, на опоясывавший его балкон. Адмирал махнул рукой и оба дирижабля один за другим начали вздыматься вверх. Машины загудели и они устремились за третьим, уже казавшимся лишь точкой на горизонте. Адмирал показал рукой вправо: оттуда, догоняя их, летело много аэропланов.

— Это аэропланы-амфибии, — сказал адмирал, — которые проводят нас до Берингова моря. — А знаете, что сейчас происходит в Токио? военные агенты всех государств нервничают и засыпают свои государства телеграммами о том, что армада вылетела неизвестно куда.

Джонсону стало весело: он это учел и концерн заработает на спекуляции акциями столько, что концерн сам сможет, если захочет, построить армаду не менее загадочную и страшную.

Если бы он смог смотреть через пространство, то на том гребне холма, откуда он любовался аэродромом, перед штыком часового, не пускавшего его дальше, он увидел бы агента концерна, бледного, растерянного, держащего в руках телеграмму из Парижа. В ней говорилось про смерть Леви. Он с отчаянием смотрел на небо, но дирижаблей уже не было видно. Солнце жгло. Автоматически он вернулся в автомобиль и бесцельно, не разбирая, в какую сторону он едет, поехал.

Гиганты уже плыли над Беринговым проливом, демонстративно пролетая совсем низко над побережьем Аляски. Здесь амфибии, облетев несколько раз вокруг них, полетели обратно.

Армада изменила курс и полетела прямо на север вдоль воображаемой линии, теоретически представлявшей русскую границу Северного моря. Несколько чукчей и алеутов, летевших с ними, были в диком восторге от расстилавшегося под ними родного ландшафта.

Адмирал перестал походить на таинственного азиата; перед Джонсоном он сейчас предстал в совершенно другом виде. Каждая его фраза, сказанная им теперь, дышала жестокостью и цинизмом.

Невдалеке от полюса дирижабли резко свернули на восток. Их снизили и они летели близко от поверхности моря.

Вскоре после перемены направления полета, к адмиралу подошел радиотелеграфист и что-то ему доложил. Адмирал сразу повеселел и, обратившись к Джонсону, сказал:

— Скоро начнется.

Над окруженным ледяными горами ледоколом повисли три гиганта. На него с них посыпался дождь бомб. Почти каждая попадала в цель, вырывая полосы металла с палубы и из обшивки ледокола. Огромные льдины, давившие его, были изрешечены минами, а местами разбиты на куски. По очереди гиганты повисали над ледоколом и изрыгали из своих гондол ад на него. Ледокол же не тонул. Злорадная улыбка, игравшая у всех на лице, давно исчезла. Вместо нее появилось на лицах недоумение. Вдруг корма ледокола начала оседать, а нос несколько задираться кверху, но это продолжалось недолго; своего положения ледокол больше не изменил. Всем, даже Джонсону, стало ясно, что ледокол прочно сидел на подводных камнях.

XVI

Доктор, помимо телеграммы Стеверса, имел по радио всю информацию о гибели Леви. Передав ленты радио-фонографа, на которых они были напечатаны, Андрею и Ми-рано, он произнес:

— Получилось очень удачно! Остался еще Джонсон, — продолжал доктор. — Знаем мы о нем немного, но и из этого малого количества информации можно заключить, что он нам готовит какую то большую пакость. Мы не сможем приступить к нашей настоящей деятельности, пока он не будет обезврежен. В два года мы осилили неприступности севера, два года нам нужно было, чтобы овладеть элементами материи и стихии. Освоив их, мы создали «Церон». Но на выметание паутины, созданной в мире разнообразными концернами, мы потратили больше всего здоровья, сил и бьемся над этим почти год. Уже целый год, благодаря им, мы не в состоянии приступить к нашей настоящей работе, а вынуждены защищаться. Для нас, отдавших все на это великое дело, это — большой срок. Тем более, что эти дельцы своим крестовым походом настолько взбудоражили весь мир, что пройдет много времени, прежде чем мы сможем приступить к нашей конструктивной работе. Сегодня же мы в представлении мира вампир, дикий слон, отбившийся от стада, — опасный для всех.

Голос радио-спикера перебил доктора. Говорила Москва. Она сообщала, что над островом Сахалином в направлении на север пролетела армада японских дирижаблей и аэропланов-амфибий. Радио добавило, что по всему побережью Сибири и Аляски приняты все меры предосторожности. В каюту вошел Мехмед. Увидя доктора, бледного, как смерть, и растерянные лица Андрея и Мирано, у него в горле застряли слова извинения за то, что он включил радио. Он понял, что произошло что-то ужасное. От зловещей догадки, одновременно появившейся у них, леденела кровь в жилах.

Через несколько минут, не скрываясь больше, на сравнительно небольшой высоте, как ураган, понесся «Церон» в направлении севера. Сейчас он действительно напоминал собой бешеного дикого слона-самца, ломающего в щепки лес и заросли, попадающиеся ему на пути.

Когда за Уралом началась тайга, всем как-то стало немного легче, но вскоре ими снова завладело беспокойство. Доктор, чтобы хоть сколько-нибудь увеличить скорость, выключил машину, поглощающую шум. Корпус «Церона» гудел и дрожал. Всем тем, кто случайно видел его в этих пустынных краях, он казался каким-то взбешенным, мстительным духом. Наконец, тайга кончилась, упершись в Полярное море. Цель близилась, все молчали, смотря застекленевшим взором вдаль. Показалась вдали черная точка, быстро превращавшаяся в контуры ледокола. Одного взгляда, брошенного на него, было достаточно, чтобы увидеть, во что его превратила армада. В пробоины, сделанные бомбами, хлынула вода, которая, смерзнув, в свою очередь превратилась в льдину, разорвав при этом ледокол на две части. Он походил на труп, которому придали позу живого человека.

Ледокола, четыре года противостоявшего дикому налету льдов и бурь Полярного моря, больше не существовало.

Не задерживаясь ни на мгновение, доктор немилосердно гнал «Церон» дальше. Прошло несколько минут; адский шум, производимый машинами, смолк. «Церон» повис в воздухе. Под ним находилась огромная неправильной формы воронка, окаймленная скалами; в ней плавали льдины. Это было все, что осталось от полярного оазиса, в котором был создан «Церон» и где выработан был грандиозный конструктивный план. В этом оазисе после нечеловеческих трудов и лишений создавшие его сумели извлечь: теплоту из леденеющих лучей полярного солнца, энергию из вечного льда и «Церон» из недр скалистого острова. Кипящего жизнью уголка в полярной пустыне не было. Но даже, умерев, он не позволял полярному льду сомкнуться над его могилой. Большие льдины, попавшие в воронку, на поверхности которой еще была бура я жидкость, таяли в ней.

Все стояли, объятые немым ужасом. Команда пришла в себя лишь после окрика доктора. «Церон» плыл в высоте по направлению к Японии. Он не походил больше на взбешенного дикого зверя, а скорее напоминал холодного расчетливого мстителя.

XVII

В ожидании победоносного возвращения армады миллионы людей наводнили долину. Тысячи громкоговорителей объявляли собравшимся о ее местонахождении. Наконец, на горизонте показались три дирижабля, а над ними ряд мелких точек; толпа узнала в них легко амфибий. Армада, сделав три круга над долиной, начала постепенно снижаться. С начала амфибии, а за ними гиганты-дирижабли.

Из громкоговорителей раздались звуки гимна. Миллионную массу захватил его ритм и они его запели, приходя от этого в экстаз. Головная амфибия, чьи колеса почти уже коснулись земли, как бы захваченная вихрем, понеслась ввысь, за нею вторая, третья… На высоте в 1500–2000 метров они загорались и огненными кометами падали на дно долины и гребни, сея ужас и смерть. Дирижабли, не замечая происходящего, снижались, но когда, казалось, что щупальца адмиральского гиганта впились в землю, в странном смертельном танце они начали вздыматься ввысь, походя на пушинку, гонимую ветром. Было видно простым глазом, как накалилась их металлическая оболочка, а из гондол струились клубы дыма. Спрут или коршун, державший свои жертвы невидимыми лапами, тоже был у всех на глазах. Поиграв так со своими жертвами некоторое время, «Церон» разжал свои лапы и дымящиеся остатки армады полетели на землю. Как бы в насмешку они упали около своих ангаров. Когда прошло оцепенение и загремели зенитные орудия, было уже поздно, «Церона» не было видно.

По всей цветущей долине валялись тысячи задавленных толпою трупов. В ней царила смерть.

XVIII

Доктор лежал без сознания, у него было воспаление мозга. Склонившись над ним, стояли трое. Это было все, что осталось от большой жизнерадостной группы людей, выехавших пять лет тому назад в Северное море на ледоколе «Церон». «Церон» в то время летел над Тихим океаном, а стрелка его барографа неуклонно отмечала уменьшение высоты. «Церон» падал.