Цезарь Каскабель

Глава первая ФОНД

— Нет ли у кого-нибудь из вас какой-либо монетки?.. Пошарьте-ка, детки, по карманам!

— Вот, папа, — ответила маленькая девочка, вынимая из кармана квадратный клочок зеленоватой, грязной и помятой бумаги.

На этой бумаге еле можно было прочитать: «United States fractional lurrency»;[1] слова эти были отпечатаны вокруг головы почтенного человека; кроме того, в шести местах повторялась цифра десять, что означало десять центов.

— Откуда это у тебя? — спросила мать.

— Это остаток от последней выручки, — ответила Наполеона.

— А у тебя, Сандр, ничего нет?

— Ничего, папа.

— И у меня ничего.

— А сколько тебе не хватает, Цезарь? — спросила Корнелия у мужа.

— Для круглого счета мне недостает двух центов, — ответил Каскабель.

— Вот они, хозяин, — сказал Клу-де-Жирофль, подбрасывая на ладони медную монету, которую вытащил из кармана.

— Браво, Гвоздик![2] — воскликнула девочка.

— Ну, теперь все, — сказал Каскабель.

Это «все», как выразился почтенный акробат, представляло кругленькую сумму в две тысячи долларов, то есть около десяти тысяч франков.

Десять тысяч франков — это было целое состояние для тех, кто добыл эти деньги у публики исключительно своими талантами!

— Теперь надо будет купить несгораемую кассу с секретным замком. Туда мы спрячем наш фонд, — сказал Каскабель.

— А разве это так необходимо? — спросила Корнелия, которую немного испугал такой расход.

— Да, необходимо.

— Пожалуй, можно будет обойтись маленькой шкатулочкой.

— О, женщины! — вскричал Каскабель. — Все они на один манер! Да ведь шкатулочки хороши только для безделушек! А для денег надо кассу, или, по крайней мере, сундук, тем более, что мы предпринимаем далекое путешествие, и наши десять тысяч франков…

— Ну, хорошо, иди и покупай, но смотри, торгуйся хорошенько!

Глава семьи отворил дверь фургона, который служил передвижным домом, сошел с подножки и отправился по улицам, ведущим к центру Сакраменто.

В феврале в Калифорнии холодно, хотя этот штат находится на одной широте с Испанией. Но Каскабель, закутанный в шубу на куньем меху и в меховой шапке, надвинутой на уши, не чувствовал холода и шагал бодро.

Наконец-то исполняется его заветная мечта — у него будет фонд, необходимый для задуманного им путешествия.

Дело происходило в начале 1867 года.

За девятнадцать лет до того место, которое теперь занимает город Сакраменто, представляло собой широкую и пустынную равнину. В центре ее возвышалась маленькая крепость, скорее блокгауз,[3] возведенный первыми торговцами в этой стране для защиты своего лагеря от нападений индейцев Западной Америки.

Но с тех пор как американцы отняли Калифорнию у мексиканцев, которые были не в силах ее защитить, страна эта очень изменилась, и на месте крепости возник и окреп мало-помалу один из важнейших городов Соединенных Штатов, хотя его расцвету часто мешали пожары и наводнения.

В 1867 году Каскабель мог не бояться ни набегов индейцев, ни шаек бандитов, которые наводнили эту провинцию в 1849 году, когда были открыты золотые россыпи, в особенности — знаменитый рудник Алисон-Раух, где килограмм кварца давал на целый франк драгоценного металла.

Но уже прошли те времена, когда люди быстро наживали сказочные богатства и, так же быстро разоряясь, доходили до ужасающей нищеты. Золотоискателей уже не было даже в Канаде, которая лежит выше штата Вашингтон, куда в 1863 году нахлынули тысячи рудокопов.

Каскабель мог не бояться, что у него дорóгой отнимут его «фонд». В сущности говоря, вовсе не было большой необходимости в несгораемом ящике для хранения этих денег. Но Каскабель имел в виду дальнее путешествие, которое ему предстояло сделать через штаты, менее спокойные, чем Калифорния. Это путешествие он предпринимал с целью вернуться в Европу.

Каскабель весело шагал по широким и чистым улицам, мимо великолепных скверов с чудными деревьями, пока еще без листвы, мимо гостиниц и частных домов, мимо казенных зданий англо-саксонской архитектуры и мимо высоких церквей. Всюду он видел озабоченные лица деловых людей, купцов, арматоров,[4] торговцев; одни ожидали суда, которые шли вверх или вниз по реке, другие чуть не приступом брали Фольсонский вокзал, откуда шли поезда внутрь страны.

Каскабель, насвистывая французскую песенку, пошел по Гай-стрит. Он уже видел раньше на этой улице магазин, где Вильям-Дж. Морлан продавал очень хорошие и сравнительно недорогие несгораемые шкафы и шкатулки. Сам хозяин был в магазине, когда туда вошел Каскабель.

— Мистер Морлан, имею честь!.. Я хотел бы купить несгораемый шкаф.

Мистер Морлан узнал Цезаря Каскабеля. Да и кто его не знал в Сакраменто? Ведь он уже три недели увеселял здесь публику.

— Шкаф, Каскабель? О! позвольте вас поздравить!

— Почему?

— Потому что люди, покупающие себе кассу, имеют то, что в ней сохраняют, то есть доллары.

— Само собою разумеется, мистер Морлан.

— Ну-с, не возьмете ли вы вот это? — спросил негоциант,[5] указывая на громадный шкаф, которому было в пору красоваться в конторе Ротшильда.

— Что вы, что вы, мистер Морлан! Да в нем поместится все мое семейство!.. Разумеется, и это — сокровище, но пока я не думаю запирать его под замок. А кстати, мистер Морлан, сколько сюда поместится денег?

— Несколько миллионов золотом.

— Несколько миллионов? Ну, что делать, мне придется зайти попозже, когда эти миллионы у меня будут! Видите ли, мне нужен небольшой сундучок, который я мог бы донести сам и спрятать в моем фургоне.

— У меня есть подходящий для вас, — ответил торговец, указывая ему на сундучок с секретным замком.

Сундучок весил около девяти килограммов и внутри был разделен на несколько отделений, как в кассах банков, для серебра и для ценных бумаг.

— К тому же несгораемый, — прибавил мистер Морлан.

— Чудесно, чудесно! — ответил Каскабель. — Если вы мне ручаетесь за замок…

— Замок секретный! Четыре буквы… Возьмите слово, состоящее из четырех букв, — все равно на каком языке. Пока вор будет стараться отыскать секретное слово, его успеют миллион раз повесить.

— Миллион раз! О, мистер Морлан, это действительно чудеса! А сколько же он стоит? Ведь я много дать не могу.

— Шесть с половиной долларов, мистер Каскабель.

— Шесть с половиной? Что-то эта цифра мне не нравится. Я думаю, мистер Морлан, что на пяти долларах мы, пожалуй, сойдемся.

— Согласен, только для вас.

Получив деньги, мистер Морлан предложил акробату послать сундучок с рассыльным, но Каскабель отказался.

— Неужели вы думаете, мистер Морлан, что мне будет тяжело нести его? Ведь я жонглирую гирями по пятнадцать килограммов весом!

— А скажите-ка по совести, они правда весят столько, ваши гири?

— По правде сказать, всего лишь шесть кило, только не открывайте моего секрета, — ответил Каскабель, и оба — продавец и покупатель — расстались, довольные друг другом.

Полчаса спустя счастливый владелец сундучка был уже дома и с гордостью показывал домашним «кассу семьи Каскабель». Сколько было радости! Кассу отпирали, запирали, любовались ею со всех сторон.

Шалун Сандр хотел даже влезть в нее, но она оказалась слишком маленькой для этого.

Что же касается Жирофля, то тому и во сне не снилось ничего более великолепного.

— А ведь, должно быть, замок трудно отпереть, если только, конечно, он хорошо запирается? — спросил Жирофль.

— О, ты вполне прав, — ответил Каскабель и властным, не допускающим возражений тоном прибавил: — Сегодня я угощу вас. Вот вам доллар, бегите и купите чего-нибудь вкусного к завтраку!

Через минуту Жан, Сандр и Наполеона шли в город в сопровождении Жирофля, который захватил с собой корзину для провизии.

— Теперь поговорим, Корнелия, — сказал Каскабель.

— О чем, Цезарь?

— О чем?.. Но ведь надо же выбрать слово для замка. Не потому, чтобы я не доверял детям, вовсе нет! Они у нас с тобою образцовый народ, а Жирофль — сама честность. Но все-таки это слово должно быть секретным.

— Выбери какое угодно слово.

— Так тебе все равно?

— Решительно.

— Я бы взял чье-нибудь имя.

— Вот и хорошо, возьми свое.

— Невозможно, оно слишком длинно. Надо всего четыре буквы.

— Так отбрось лишнее. Ведь мы вольны взять любое…

— Браво, Корнелия, чудесная мысль! Тогда мы возьмем четыре последних буквы твоего имени.

Сундук был заперт словом «Элия», и теперь открыть замок мог лишь знающий секрет.

Через полчаса вернулись дети и принесли всякой провизии: ветчины и солонины, нарезанных аппетитными ломтями, овощей, поражающих в Калифорнии величиной, — картофель чуть не с дыню, огромную морковь, немного цветной капусты, и, кроме того, пенистого пива и бутылку шерри на десерт.

Корнелия со своим неизменным помощником, Жирофлем, живо принялись готовить завтрак. Стол накрыли во втором отделении, служившем столовой и залой. Температура там была довольно сносная, потому что тепло шло из соседнего отделения, где помещалась небольшая кухонная плита. В этот день семья позавтракала с особенным аппетитом.

После завтрака Каскабель обратился к домашним с речью, которая по тону походила на его обычные обращения к публике перед представлениями:

— Завтра, дети, мы покинем Сакраменто, превосходный город, достойные жители которого относились к нам так благосклонно. Но Сакраменто — в Калифорнии, Калифорния — в Америке, а Америка все-таки не Европа. А в Европе находится Франция, и уже давно нам пора увидеть ее после многолетнего отсутствия. Скопили ли мы себе состояние? По существу говоря, нет. Но у нас есть известное количество долларов, которое, превратившись в французские монеты, поможет нам добраться до Франции. За твое здоровье, Корнелия!

Корнелия Каскабель наклонила голову в благодарность за дружеский тост мужа.

— Пью также за наше счастливое путешествие! Да будет милостив к нам попутный ветер! — прибавил Каскабель, наливая в стаканы остатки чудесного шерри. — А пожалуй, Жирофль, ты возразишь мне, что по уплате путевых издержек у нас вряд ли что-нибудь останется в нашем сундучке?..

— Смотря по цене билетов на корабле и по железным дорогам…

— По железным дорогам, то есть по рельсам, как говорят янки,[6] — воскликнул Каскабель. — Ну, я не так прост и наивен! Я рассчитываю хорошо сэкономить, если мы от Сакраменто до Нью-Йорка поедем в нашем фургоне. Что значит несколько сот лье[7] для членов семьи Каскабель, которым не в диковину мотаться по белу свету!

— Я думаю! — ответил Жан.

— Какая будет радость увидеть вновь Францию! — сказала Корнелия Каскабель.

— Да, Францию, дети, — подтвердил Каскабель, — которой вы еще не видели, потому что вы родились в Америке. Наконец-то вы ее узнаете!

— И, быть может, это будет наше последнее путешествие, — добавила Корнелия.

Отъезд был решен. Оставалось закончить кое-какие приготовления, чтобы на следующий день с первыми лучами солнца покинуть Сакраменто.

Знаменитый сундучок был запрятан в надежном месте, в задней комнате фургона.

— Там мы можем присматривать за ним и днем и ночью, — сказал Каскабель.

Глава вторая СЕМЬЯ КАСКАБЕЛЬ

Каскабель!.. Знаменитое имя, известное во всех частях света и «других местах», как гордо заявлял достойный носитель этого имени.

Цезарь Каскабель, уроженец местечка Понторсон в Нормандии,[8] был истым нормандцем, тонким, хитрым и изворотливым.

В описываемое время Каскабелю было ровно сорок пять лет. Он родился в семье странствующего клоуна и потерял свою мать в день рождения. Колыбелью ему служил короб, который отец его таскал за плечами, переходя вместе с труппой с одной ярмарки на другую.

Через несколько лет умер и отец. Труппа приютила мальчика, и детство его прошло в обучении ремеслу клоуна: гримасам, опасным прыжкам и т. п. Он был последовательно клоуном, гимнастом, акробатом, атлетом, пока, наконец, женившись на Корнелии Каскабель, урожденной Вадарас, из Мартига в Провансе,[9] не сделался отцом трех прелестных детей и директором артистического семейства Каскабель.

Цезарь Каскабель обладал огромной силою и ловкостью. Конечно, камень, который катится, мхом не обрастает, но зато по дороге он полируется, углы его округляются, и под конец он делается гладким и блестящим. Так и Цезарь Каскабель; за те сорок пять лет, когда он «катился» по дороге жизни, он так обтерся и отполировался, что, благодаря своей смышлености, узнал жизнь до тонкости. Во время своих странствований по Европе и Америке, в разных голландских и испанских колониях, он научился говорить чуть не на всех языках, даже на тех, «которых не знал», как хвастался он, уверяя, что выразительные жесты вполне заменяют слова.

Цезарь Каскабель был прекрасно сложен, рост имел выше среднего. Развитые и упругие мускулы его свидетельствовали о большой силе и ловкости. Жесткие курчавые волосы шапкой покрывали голову. Обожженное солнцем и обвеянное ветрами всех стран лицо его было украшено пушистыми усами и крошечными бакенбардами. Голубые глаза, очень живые и проницательные, но вместе с тем добрые, и прекрасно очерченные губы дополняли портрет его. Перед публикой это был чуть не Фредерик Леметр,[10] с плавными жестами, необыкновенными позами, ораторскими приемами; но в частной жизни это был простой, естественный и обожающий свою семью человек.

Здоровье у него было прекрасное. Если с годами ему и пришлось оставить ремесло акробата, то там, где требовалась, как он говорил, «работа мышц», он был просто замечателен. Кроме того, у него был особенный дар — он был искусный чревовещатель.

Чтобы докончить портрет Цезаря Каскабеля, надо прибавить, что у него была слабость ко всяким полководцам вообще и к Наполеону в особенности. Наполеон был его «идеал». Поэтому он никогда не согласился бы «работать» перед английской королевой,[11] «хотя она несколько раз приглашала его через своего мажордома», говорил он довольно часто, пока наконец сам не поверил этому.

Цезарь Каскабель не был каким-нибудь знаменитым директором цирка, как, например, Франкони, Ранси или Лояль, у которых были целые труппы наездников, наездниц, клоунов и жонглеров. Это был просто странствующий акробат, дававший свои представления в хорошую погоду — на чистом воздухе, а в дурную — в палатке.

Сколько ему пришлось перенести лишений, чтобы собрать денег для возвращения во Францию! Но наконец самое трудное было сделано, и семья Каскабель могла возвратиться в Европу.

Цезарь Каскабель ни перед чем не останавливался. Препятствий для него не существовало, осложнения — бывали, но бороться с ними он даже любил и, подражая одному из маршалов Наполеона, говаривал: «Я пролезу и в игольное ушко». И был прав.

Корнелия Каскабель, урожденная Вадарас, чистокровная провансалка, несравненная ясновидящая, премьерша электрических женщин, вышедшая победительницей на конкурсе женской борьбы в Чикаго, куда были приглашены атлетки со всего мира.

В таких выражениях Цезарь Каскабель представлял публике подругу своей жизни. Двадцать лет назад он женился на ней в Нью-Йорке. «Согласия на этот брак ему не пришлось просить у отца, — говорил он, — во-первых, потому, что тот сам женился без его на то согласия, а во-вторых, этого достойного человека и на свете уже не было». Так что все обошлось очень просто, без глупых формальностей, которые в Европе затрудняют союз двух любящих друг друга людей.

Однажды вечером в театре Барнума на Бродвее Цезарь Каскабель был восхищен прелестью, ловкостью и силой молодой француженки, акробатки Корнелии Вадарас. Сейчас же он мысленно представил себе, какая чудесная пара выйдет из них и какое сильное и красивое потомство у них будет. Еле дождавшись антракта, он помчался на сцену, представился Корнелии и в самых почтительных выражениях сделал ей предложение выйти за него замуж. Предложение было принято. Тут же среди зрителей оказался какой-то пастор; его пригласили в фойе и предложили благословить жениха и невесту. Венчание произошло немедленно. Только в Соединенных Штатах Америки и возможны такие скоропалительные браки.

Как бы то ни было, брак Цезаря Каскабеля и Корнелии Вадарас был одним из счастливейших на земле.

В то время, когда начинается этот рассказ, Корнелии Каскабель исполнилось уже сорок лет. Это была высокая, прекрасно сложенная, слегка полная женщина, с черными глазами и волосами, с неизменной улыбкой на губах, со сверкающими белыми зубами. О ее силе можно было судить по тому, что она действительно одержала в Чикаго победу над несколькими силачками и даже получила за это «почетный шиньон».[12] Мужа она до сих пор любила, как в первый день свадьбы, и имела безграничную веру в таланты этого замечательного человека.

Первенцем их был — девятнадцатилетний теперь — Жан. Он не унаследовал от родителей силы, необходимой для гимнаста и акробата, но зато у него была необыкновенная ловкость рук и верный глаз. Это помогло ему сделаться удивительным жонглером. Он походил цветом волос на мать, хотя глаза у него были голубые. Кроткий и мягкий, и вместе с тем серьезный и вдумчивый, он старался возможно больше пополнить свое образование. Хотя он не краснел за свою профессию, однако понимал, что можно найти занятие получше, и задумал бросить свое ремесло, как только семья вернется во Францию. Пока же, любя отца и мать, он исполнял жонглерские обязанности и скрывал от родителей свои мечты.

Второй мальчик был настоящим сыном своих родителей. Проворный, как кошка, ловкий, как обезьяна, живой, как уж, этот маленький двенадцатилетний клоун был шалунишка, задира и забияка, но не злой. Он часто заслуживал шлепки и со смехом их получал.

Старшего сына звали Жан. На этом настояла Корнелия Каскабель. Муж ее хотел назвать первенца именем какого-нибудь полководца, но у Корнелии был внучатый дедушка, моряк Жан Вадарас, которого съело какое-то негритянское племя, чем Корнелия Каскабель несказанно гордилась. И вот мальчика назвали Жаном.

Второго сына Цезарь Каскабель предполагал назвать Аннибалом, Аттилою или Гамилькаром, но потом решил назвать Александром, в честь Александра Македонского.[13] В семье мальчика звали уменьшительным именем — Сандр.

Когда родилась дочь, то Корнелия Каскабель хотела назвать ее Эрсилией, но тщетно — девушку назвали Наполеоной, в честь знаменитого французского полководца.

В данное время Наполеоне было восемь лет. Это был прелестный ребенок, обещавший многое в будущем. Белокурая и розовая, с подвижным лицом, очень грациозная и ловкая, она прекрасно проделывала упражнения, и ножки ее с уверенностью скользили по туго натянутой проволоке, — Наполеона не боялась упасть, как будто у нее за спиной были крылья, и она могла вспорхнуть в улететь.

Таково было семейство Каскабель.

По правде сказать, было бы хорошо, если бы был в четвертый ребенок. Для цирковой «пирамиды» не хватало одного, но что делать? С обстоятельствами нельзя спорить.

В сущности, Жирофль был шестым членом семьи Каскабель. Без роду, без племени, кем-то из милости подобранный и воспитанный, он, однако, не сделался негодяем, потому что попал в благоприятную для него обстановку. Когда Каскабель взял его к себе в труппу, он всей душой привязался к семье. Настоящее имя его было Нэд Гарлей, но его сейчас же стали называть Гвоздиком, за то, что он был худ и длинен, как гвоздь, или Жирофлем, за то, что он, по своей обязанности клоуна, получал массу пощечин во время представлений.

Два года назад, когда Цезарь Каскабель встретил его в Соединенных Штатах, Жирофль буквально умирал с голоду. Директор труппы, в которой он служил, бросил свое предприятие на произвол судьбы и бежал, а труппа распалась. И вот Нэд Гарлей, исполнявший в этой труппе самую жалкую роль последнего клоуна и певший сомнительные песенки под аккомпанемент скрипок двух-трех таких же, как он, париев,[14] лишился своего грошового заработка и был счастлив, когда Каскабель взял его к себе, предварительно спросив, не англичанин ли он.

Каскабель только что прогнал своего клоуна, выдававшего себя за американца.

Как! Англичанин в труппе Каскабель! Соотечественник палачей, которые… — и пошло, и пошло.

Как только Каскабель узнал это, то сейчас же заявил ему:

— Мистер Вальдуртон, убирайтесь-ка от меня подобру-поздорову сами, если не хотите, чтобы моя коленка помогла вам поторопиться.

Англичанин не замедлил исчезнуть, и на его место водворился Гвоздик.

Поступая в труппу, Нэд Гарлей заявил, что он согласен на все. Действительно, он и в представлениях участвовал, и за лошадьми ухаживал, и Корнелии в хозяйстве помогал. Он говорил по-французски. Но что у него был за акцент!..

В тридцать пять лет он оставался наивным парнем. На сцене он развлекал публику веселыми прибаутками, но в жизни был меланхоликом и смотрел на вещи с самой мрачной стороны. И это было не удивительно. Жизнь ничем не побаловала его. Да и весь облик его был странный: остроконечная голова с длинным и узким лицом, желтоватые волосы, круглые глаза, непомерно длинный нос, на который можно было насадить чуть не дюжину очков, оттопыренные уши, журавлиная шея, тощее туловище на длинных тонких ногах…

Но бедняга не жаловался на свою судьбу, в особенности с тех пор, как поступил в труппу семейства Каскабель, где скоро стал необходимым членом.

Таков был, если можно так выразиться, «человеческий состав» труппы.

Что касается состава «животного», то тут были две собаки: испанская ищейка, незаменимая на охоте, верный сторож передвижного дома, и ученый пудель, который вполне годился бы в члены собачьей академии, если бы такая существовала. Еще была маленькая обезьянка, гримасничавшая не хуже Гвоздика, так что часто публика не знала, кому из них отдать предпочтение. Был еще явайский попугай — Жако, который, благодаря урокам своего друга Сандра, без умолку болтал и пел. Кроме того, имелись две лошади почтенного возраста; они возили фургон, и никто не мог бы сказать в точности, сколько километров отсчитали уже их ослабевшие ноги.

Одного из этих почтенных коней звали Вермут, в честь победителя на скачках Деламар, другого — Гладиатор, в честь победителя Лагранжа. Эти два коня носили имена самых знаменитых скакунов французского ипподрома,[15] хотя, конечно, сами не только не скакали на большой парижский приз, но даже и не записывались на скачки.

Ищейку звали Ваграм, пуделя — Маренго[16] в честь побед Наполеона.

Обезьяну назвали Джоном Буллем[17] за ее безобразия. Даже в этом Каскабель являлся верным своей мании, хотя и запоздалой. Когда ему на это указывали, он возражал:

— Как же я могу не восхищаться человеком, который под градом пуль крикнул своему войску: «Видите мой белый султан? Он будет там, где опасность!»

Когда же ему говорили, что эту знаменитую фразу сказал Генрих IV,[18] он отвечал:

— Возможно, но Наполеон тоже мог это сказать.

Глава третья СЬЕРРА-НЕВАДА

Многие мечтают о путешествии в подвижном доме по способу бродячих артистов. Когда путешествуешь таким образом, не приходится беспокоиться о гостиницах с подозрительной постелью и с еще более подозрительной кухней, в особенности, когда дорога идет через малонаселенные места. Мало ли богачей путешествуют на своих яхтах, обставленных с полным комфортом, так что можно забыть, что это не дом. Но не много найдется таких, которые испытали удовольствие жить в доме на колесах.

В сущности, фургоны циркачей — не что иное, как передвижные дома. В них есть комнаты, есть и необходимая обстановка. Это передвижной очаг, и в этом отношении повозка Цезаря Каскабеля вполне отвечала всем требованиям скитальческой жизни.

«Красотка» — так называлась повозка — прекрасно служила своим хозяевам уже больше трех лет и исколесила за это время много дорог, не потребовав ни разу починки. Раньше семья Каскабель разъезжала в небольшой фуре с полотняным верхом и без рессор, но, прикопив немного деньжонок, Каскабель купил себе новый экипаж-дом американской работы.

«Красотка» имела четыре колеса, прекрасные стальные рессоры и с легкостью хода соединяла удивительную прочность. Ее содержали в большой чистоте, постоянно мыли и терли, так что она блестела, как новая. Выкрашена она была в желтый и красный цвета, и наверху красовалась вывеска: «Семейство Цезаря Каскабель». Своей длиной она могла соперничать с теми фургонами, которые до сих пор колесят по прериям[19] Дальнего Запада, в тех местах, где еще не проложены рельсы Тихоокеанской железной дороги.

Понятно, две лошади только шагом могли тащить «Красотку», так как все-таки она была тяжела, да и груз был большой; не считая обитателей и обстановки, в ней помещались все принадлежности для представлений: на крыше — полотно палатки с кольями и веревками, внизу, между передним и задним ходом колес, на особо устроенной полке — барабан, тромбон, корнет-а-пистон и другие музыкальные инструменты, а также костюмы для знаменитой пантомимы «Разбойники Черного Леса».

Внутри фургона все сверкало чистотою, потому что Корнелия была образцовой хозяйкой.

В передней части, закрывавшейся стеклянной выдвижной дверью, было нечто вроде кухни: там стояла плита. Дальше шла столовая, она же и зал, затем спальня с койками одна над другой, как в каютах на корабле. Занавеска разделяла эту комнату на две части: в одной спали оба брата, в другой сестра, а в глубине была спальня мужа и жены: тут стояла большая кровать с толстым матрасом, покрытая разноцветным стеганым одеялом. Тут-то и был спрятан знаменитый сундучок.

Везде, где можно, были прикреплены полочки на шарнирах, так что их можно было опускать и поднимать или по желанию делать из них столики или туалет; во всех уголках стояли узкие шкафчики, где хранились парики, бороды, грим и т. п. Две керосиновые лампы, устроенные наподобие морских, качались под потолком и освещали дом вечером. Полдюжины небольших окон со стеклами, оправленными в свинец, были украшены кисейными занавесками и придавали «Красотке» вид рубки[20] какой-нибудь голландской шхуны.

Неприхотливый и неизбалованный Жирофль спал в первом отделении. Там он на ночь вешал гамак, а с зарей убирал его.

Собаки Маренго и Ваграм, в качестве сторожей, спали на воздухе, под повозкой, куда к ним присоединялась и обезьяна, а попугай качался в клетке под потолком второй комнаты.

Лошади Вермут и Гладиатор паслись на свободе возле «Красотки». Сторожить их было незачем: наевшись травы, они тут же укладывались на ночлег.

Хозяева «Красотки» были хорошо вооружены, собаки сторожили чутко, так что ночью беспокоиться было нечего.

Таков был дом семьи Каскабель. Много километров исколесил он в течение трех лет по штатам Америки, от Нью-Йорка до Альбани, от Ниагары до Буффало; побывал он и в Сент-Луисе, и в Филадельфии, и в Бостоне, и в Вашингтоне, вдоль Миссисипи до Нового Орлеана, вдоль Тихоокеанской дороги до Скалистых гор, в стране Мормонов[21] и в самом сердце Калифорнии. Очевидно, путешествия эти были на пользу членам труппы, так как никто из них никогда не хворал, за исключением Джона Булля, который благодаря своему феноменальному обжорству часто страдал несварением желудка.

Как приятно будет перевезти «Красотку» на старый материк и поездить в ней на удивление любопытных по дорогам Франции. Увидеть ее! Увидеть Нормандию! Вот к чему стремились все помыслы, все мечты Цезаря Каскабеля.

В Нью-Йорке повозку снимут с колес, хорошенько запакуют и погрузят на пароход, отходящий в Гавр. А там ее вновь поставят на колеса и поедут в своем доме в столицу…

Всей семье очень хотелось скорее пуститься в путь. И вот 15 февраля, на заре, они наконец покинули площадь в Сакраменто.

В воздухе было еще довольно свежо, но погода стояла прекрасная. Само собой разумеется, провизии взяли с собою достаточно. Тут были и сухари, и консервы из мяса и овощей, хотя все это можно было покупать дорогой; наконец, можно было настрелять дичи: бизоны, лани, зайцы и куропатки водятся в этой стране в изобилии. В прериях всякий волен охотиться, где ему вздумается, а Жан был искусный стрелок, да и ищейка Ваграм могла помочь ему найти дичь.

Выехав из Сакраменто, «Красотка» направилась на северо-восток. Надо было добраться до границы кратчайшим путем и перевалить через Сьерра-Неваду, то есть сделать приблизительно около двух километров до прохода Соноры, откуда идет путь через необозримые равнины Запада.

В сущности это еще не был тот Дальний Запад, где поселки встречаются лишь изредка; это не была еще прерия с ее необъятным горизонтом, с ее бесконечными пустынными пространствами, с кочующими индейцами, которых цивилизация[22] отодвигает мало-помалу к менее посещаемым округам Северной Америки. При самом выезде из Сакраменто уже чувствовалось, что почва повышается. Тут начинаются отроги Сьерры, заключающей Калифорнию как бы в рамку из цепи гор, покрытых желтыми соснами и кое-где увенчанных пиками вышиною до пяти тысяч метров. По дороге, которой должна была проехать «Красотка», находились значительные города: Джэксон, Мокелен, Пласервиль. Но Каскабель останавливался там лишь для необходимых покупок, или в том случае, если хотелось провести более спокойную ночь. Он торопился перебраться через Неваду, пройти страну Большого Соленого Озера и громадный перевал через Скалистые горы, где бедным лошадям приходилось нести на плечах всю тяжесть нагруженной повозки, и наконец достигнуть прерии, где дорога была сравнительно легкой, так как тут проходят караваны.

Но по этой гористой местности нельзя было быстро ехать, кроме того, частые объезды удлиняли путь. И, хотя здесь идет тридцать восьмая параллель, которая в Европе проходит через Сицилию и Испанию, все-таки последние зимние холода давали сильно себя чувствовать. Как известно, вследствие того, что теплое течение Гольфстрима, выходя из Мексиканского залива, направляется прямо к Европе, климат Северной Америки гораздо холоднее соответственных широт старого материка. Но через несколько недель Калифорния должна была стать вновь самой благодатной в мире страной, где посеянное зерно дает тучные колосья, где бок о бок произрастает все, что дают тропики и умеренный пояс: сахарный тростник, рис, табак, апельсины, оливки, лимоны, ананасы, бананы. Не золото составляет подлинное богатство Калифорнии, а необыкновенное плодородие ее почвы.

— Мы много раз пожалеем об этой стране, — говорила Корнелия, любившая вкусно покушать.

— Какая ты лакомка! — отвечал ей Каскабель.

— Речь не обо мне, а о детях, — оправдывалась она.

Несколько дней фургон тихо катился по опушке лесов, через зеленеющие луга. Эти луга кормили своею травою многочисленные стада, и все-таки трава не убывала, так как природа быстро восстанавливала убыль. Вообще ничто не может сравниться с плодородием калифорнийской почвы. Это точно громадная кладовая Тихого океана, из которой можно без конца увозить припасы и все-таки исчерпать их до конца никак невозможно.

«Красотка» проезжала от трех до четырех миль[23] в день, как и в прежние поездки по Соединенным Штатам, когда имя Каскабеля прославилось от Миссисипи до новой Англии. Тогда, правда, останавливались в каждом городе, чтобы дать представление, но теперь речь шла не о том, чтобы восхищать публику. На этот раз путешествие с запада на восток было не артистическим турне, а возвращением в старушку-Европу, к родным нормандским фермам.

Ехать было весело. Любой настоящий дом мог бы позавидовать счастью, которое царило в этом доме на колесах. Здесь все смеялись, шутили, пели; иногда Сандр играл на корнет-а-пистоне.

Все это было очень приятно, но нельзя же было и не заняться делом.

— Не надо разлениваться, детки, а то мы заржавеем, — говорил Каскабель.

Во время остановок, когда лошади отдыхали, семья занималась обычными упражнениями, и часто индейцы толпой сбегались посмотреть, как Жан жонглирует, Наполеона грациозно танцует, Сандр изображает гуттаперчивого мальчика, Корнелия Каскабель пробует силу своих мускулов, а Цезарь Каскабель практикуется в чревовещании. Собаки, попугай и обезьяна тоже проделывали свои штуки.

Жан продолжал дорогою учиться. Он читал и перечитывал маленькую библиотеку «Красотки»: географию, арифметику и несколько томов путешествий; он же вел дневник — что-то вроде корабельного журнала, — где довольно хорошо описывал дорожные приключения.

— Ты будешь слишком ученым для нас, — говорил ему иногда отец, — но раз тебе это нравится — учись.

Вообще Каскабель не хотел мешать своему первенцу. В глубине души и он и жена его очень гордились тем, что у них в семье будет свой «ученый».

27 февраля около полудня «Красотка» достигла ущелья Сьерра-Невады. Предстояло четыре или пять дней утомительного, и для людей и для животных, подъема. Надо было тащиться вверх по узким дорогам, висящим над пропастью. Хотя погода становилась теплее, но еще много предстояло перенести неприятностей, в особенности от проливных дождей и ураганов. Ветер носился и гудел в ущельях, угрожая все снести.

Каскабель решил взять на подмогу, как он это делал раньше, лошадей и проводников-индейцев или американцев. Это был непредвиденный расход, но лучше было истратить несколько лишних долларов, чем испортить своих коней.

Вечером 27-го достигли прохода Соноры. До сих пор подъем не представлял большой трудности, и Вермут с Гладиатором не особенно устали. Но вряд ли они смогли бы подниматься выше, хотя бы и при помощи всей труппы.

Остановились недалеко от крошечного поселка, затерянного в глубине ущелья и состоявшего всего из нескольких домов; на расстоянии двух выстрелов была ферма, куда Каскабель решил отправиться теперь же, вечером, чтобы достать назавтра пару лошадей на подмогу Вермуту и Гладиатору. Прежде всего надо было здесь устроиться на ночлег. Как только маленький лагерь расположился поудобнее, пришлось позаботиться о новых припасах и о корме для животных.

В этот вечер было не до упражнений — все страшно устали, так как почти целый день пришлось идти пешком, чтобы лошадям было легче тащить фургон. И вообще Каскабель решил, что, пока будет длиться переход через Сьерру, упражняться не будут.

Убедившись, что привал выбран удачно, Каскабель отправился в сопровождении Гвоздика на ферму.

Эта ферма принадлежала семье калифорнийцев, которые радушно встретили акробатов. Фермер согласился дать им трех лошадей и двоих проводников, которые должны были провести путешественников до восточного склона Сьерры и оттуда вернуться, захватив с собою лошадей. Но запросил он за это очень дорого. Долго торговались, пока наконец сошлись на более низкой цене.

В шесть часов утра пришли оба проводника и привели с собою трех лошадей, которых припрягли впереди Гладиатора и Вермута. «Красотка» двинулась через ущелье, по обеим сторонам которого тянулся густой лес.

Около восьми часов утра путешественники бросили с сожалением последний взгляд на прекрасную Калифорнию. Еще минута, и она исчезла за одним из выступов Сьерры.

Лошади фермера были сильны и надежны, что же касается проводников, то в их надежности, пожалуй, можно было усомниться.

Это были сильные, здоровые парни метисы, то есть полуиндейцы, полубелые.

Корнелия нашла, что у них подозрительные физиономии. Жану и Гвоздику они тоже не понравились. Впрочем, метисов было только двое, следовательно, в случае чего сила была не на их стороне.

Что касается опасных встреч, то на этот счет нечего было беспокоиться. В это время на дорогах было спокойно. С тех пор как в Калифорнии перевелись золотоискатели, не стало и разбойников. Впрочем, как человек осторожный, Каскабель решил присматривать за проводниками.

Проводники оказались очень опытными и ловкими, и день прошел без приключений. Фургон продвигался благополучно; сломайся у него колесо или ось, семья акробатов очутилась бы в безвыходном положении.

Дорога шла по ущелью, поросшему соснами. Вместо травы сквозь расщелины пробивался мох. Там и сям громоздились обломки скал, особенно по бокам водопадов, низвергавшихся в пропасти. Вдали поднимался с затерянной в облаках верхушкой живописный Кэстль-Пик.

Около пяти часов вечера подошли к очень трудному подъему. Он был так тяжел, что пришлось разгрузить часть повозки. Сняли палатку и кое-какие предметы, помещавшиеся на крыше повозки. Все приняли участие в этой работе. Особенно старались оба проводника. Вся труппа пришла к заключению, что предубеждение против них было ошибочным. Впрочем, до перевала оставалось два дня пути, после чего проводники должны были вернуться с добавочной упряжкой на ферму.

Когда выбрали место для привала, Каскабель с двумя сыновьями и с Гвоздиком возвратились к тому месту, где были сложены палатка и другие вещи, и перенесли их к лагерю.

Плотно поужинав, сейчас же расположились на ночлег.

Каскабель предложил проводникам поместиться в одном из отделений «Красотки», но те отказались, уверяя, что им будет отлично и под деревьями. Там, уверяли они, им будет удобнее смотреть за лошадьми, которых им поручил фермер.

Несколько минут спустя все спали крепким сном.

На заре поднялись. Каскабель, Жан и Жирофль пошли к тому месту, где с вечера оставили пастись Гладиатора и Вермута.

Оба коня были на месте, но лошади фермера исчезли. Так как они не могли отойти далеко от лагеря, то Жан пошел к проводникам, чтобы приказать им поискать лошадей. К его удивлению, проводников тоже не оказалось на месте.

— Куда они девались? — удивлялся Жан.

— Вероятно, побежали ловить лошадей, — сказал Каскабель.

— Ау! Ау! — крикнул Жирофль пронзительным голосом, который, наверно, был слышен очень далеко.

Ответа не было.

Каскабель и Жан начали кричать изо всех сил, но проводники не отозвались.

— Неужели наружность этих молодцов не обманула нас? — вскричал Каскабель.

— Почему они скрылись? — спросил Жан.

— Наверно, устроили нам какую-нибудь гадость.

— Но какую?

— Какую?.. Подожди!.. Сейчас узнаем!

Каскабель пустился со всех ног бежать к повозке. Жан и Гвоздик бежали за ним.

Акробат стремительно вбежал в повозку, в то отделение, где хранился драгоценный сундучок.

Через минуту он выбежал оттуда с криком:

— Украли!..

— Неужели украли сундук? — бросилась к нему Корнелия.

— Да!.. Эти канальи украли наш сундук!..

Глава четвертая ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ

Итак, деньги были украдены.

Каждый вечер Цезарь Каскабель проверял, на месте ли сундук, а накануне, падая от усталости после трудного перехода, он изменил своей привычке. Вероятно, в то время, как Жан, Гвоздик и Каскабель пошли за оставленными внизу вещами, оба проводника незаметно пробрались в заднее помещение повозки и, завладев сундуком, спрятали его где-нибудь в кустах. Вот почему они отказались переночевать в повозке. А когда все легли спать, они удрали, захватив лошадей фермера.

Из всех сбережений маленькой труппы уцелело лишь несколько десятков долларов, которые Каскабель держал в кошельке. Надо было радоваться, что эти мошенники не увели еще Гладиатора и Вермута.

Собаки успели за сутки привыкнуть к посторонним людям, и потому не подняли лая, когда те уезжали.

Где найти воров? Сьерра велика. Каким образом найти деньги? А разве можно без денег перебраться через Атлантический океан?

Вся семья была в полном отчаянии. Сам Цезарь Каскабель пришел в такую ярость, что жена и дети едва могли его успокоить.

Наконец он овладел собой, как человек, не привыкший терять времени на напрасные жалобы.

— Проклятый сундук! — сквозь слезы сказала Корнелия.

— Я уверен, что если бы не сундук, — заметил Жан, — то наши деньги…

— И пришла же мне в голову несчастная мысль купить этот чертов ящик!.. — воскликнул Каскабель. — Когда есть сундук, лучше в него ничего не прятать. Вот вам и несгораемый, как меня уверял купец. Ну, на что мне его несгораемость, если она не оберегает от воров!

Удар был нанесен тяжелый, непоправимый. Было от чего прийти в отчаяние. Потерять разом все, что было накоплено ценою таких трудов и что предоставляло возможность вернуться во Францию…

— Как быть? — спросил Жан.

— Как быть? — отвечал, стиснув зубы, Каскабель. — Очень просто!.. Чрезвычайно просто!.. Без добавочных лошадей нам не добраться до перевала. Остается вернуться на ферму. Может быть, эти негодяи там.

— Вряд ли они вернулись туда, — заметил Гвоздик.

Это было, пожалуй, верно. Но так как, по словам Каскабеля, идти вперед было нельзя, то следовало вернуться назад.

Гладиатора и Вермута запрягли в повозку, и «Красотка» стала спускаться вниз.

Путь был легкий, но, увы, не веселый. Все шли молча, повесив головы. Только иногда Каскабель разражался проклятиями.

В полдень «Красотка» остановилась перед фермой. Но воры, разумеется, и не подумали туда возвращаться. Узнав о происшествии, фермер пришел в ярость. Что ему за дело, что кого-то там обокрали, когда у него самого угнали лошадей! Теперь эти негодяи скрылись в горах. Извольте их ловить! Взбешенный фермер был готов свалить всю ответственность за случившееся на самого Каскабеля.

— Вот тебе на! — воскликнул тот. — Да зачем же вы держали у себя таких подлецов? А главное, зачем вы давали их в проводники честным людям?

— Я-то разве знал? — отвечал фермер. — Дурного за ними я ничего не замечал!..

Во всяком случае, все были обокрадены, и положение для путников создалось самое тяжелое.

Вся семья собралась внутри «Красотки», чтобы общими силами обдумать и предпринять «важное решение», как выразился Цезарь Каскабель.

— Дети, — сказал он, — в жизни есть обстоятельства, когда приходится прийти к какому-нибудь определенному решению… Я заметил, что обыкновенно эти обстоятельства бывают пренеприятными. Благодаря этим негодяям мы в настоящее время находимся в прекрасном положении… Проклятые проводники!.. Очертя голову нам действовать нельзя, а потому мы сейчас решим, что нам следует в дальнейшем делать. Я хочу вам предложить кое-что…

— Что именно? — спросил Сандр.

— Сейчас я сообщу вам мой проект, — отвечал Каскабель, — но, чтобы узнать, можно ли его выполнить, надо, чтобы Жан принес свою большую книгу с картами.

— Мой атлас? — сказал Жан.

— Да, атлас. Ты ведь, кажется, довольно хорошо знаешь географию? Принеси-ка нам сюда атлас.

— Сейчас.

Атлас разложили на столе, и Каскабель продолжал:

— Итак, дети, хотя эти подлецы и украли сундук — зачем только я купил его! — но все же мы не можем отказаться от мысли вернуться в Европу.

— Отказаться?.. Ни за что! — воскликнула Корнелия Каскабель.

— Прекрасный ответ, милая Корнелия! Мы хотим вернуться в Европу, и мы вернемся! Мы хотим увидеть Францию, и мы увидим ее! Неужели только потому, что негодяи обокрали нас, мы не сможем сделать этого? Нет, я должен подышать европейским воздухом, иначе я умру.

— Я не хочу, чтобы ты умирал, Цезарь. Мы решили ехать в Европу, и мы будем там, несмотря ни на что!

— Но каким образом? — спросил Жан.

— Вот именно — каким образом? — повторил Цезарь Каскабель, теребя свои волосы. — Конечно, до Нью-Йорка мы доберемся. Будем по дороге давать представления и этим добывать себе пропитание. Но вот вопрос, что мы будем делать, приехав в Нью-Йорк, раз нам не на что купить билеты на пароход? А без парохода через океан не перебраться, разве только вплавь. Ну а это трудновато.

— Очень даже трудновато, хозяин, — отвечал Гвоздик. — Вот если бы у нас были плавники, как у рыб…

— А у тебя они есть?

— Мне думается, нет.

— В таком случае молчи и слушай, — и Каскабель повернулся к своему первенцу. — Жан, открой атлас и покажи на карте то место, где мы сейчас находимся.

Жан отыскал карту северной Америки и положил ее перед отцом.

Все стали смотреть на ту точку, которую Жан указал пальцем — точка эта находилась на Сьерра-Неваде немного восточнее Сакраменто.

— Отлично, — отвечал Каскабель. — Следовательно, перевалив через горы, мы должны были бы проехать через всю Америку до Нью-Йорка?

— Да.

— А сколько это составит километров?

— Около пяти тысяч.

— Хорошо. Затем мы должны были бы переплыть через океан?

— Разумеется.

— А сколько это составит километров?

— Около четырех тысяч до Европы.

— Ну, там, в Европе мы уже дома, там нечего считать.

— Это правда.

— Ну а всего сколько до Европы?

— Девять тысяч километров! — закричала Наполеона, которая сидела и считала по пальцам.

— Какова шалунья! Она у нас и арифметику знает. Так, значит — девять тысяч.

— Около этого, отец, — подтвердил Жан.

— Видите ли, детки, этот путь «Красотка» наша могла бы проделать свободно и легко, не будь проклятого океана между Америкой и Европой. Он нам преграждает дорогу. И переплыть его нельзя без денег, то есть без парохода.

— Или без плавников, — твердил свое Гвоздик.

— Следовательно, вполне ясно, что мы не можем ехать на восток, — сказал Жан.

— Совершенно верно, мой мальчик, этим путем нам ехать невозможно. Но, быть может… на запад…

— На запад? — переспросил с удивлением Жан.

— Да. Покажи-ка мне, как это выходит на карте.

— Во-первых, через Калифорнию, Орегон и штат Вашингтон нам надо добраться до северной границы Соединенных Штатов.

— А потом?

— Потом проехать через Британскую Колумбию.[24]

— А нельзя ли ее миновать, эту Колумбию?

— Никак нельзя.

— Ну, черт с ней! Потом?..

— Из Колумбии мы попадем на Аляску.

— Она тоже английская?

— Нет, пока русская, но уже идет речь о передаче ее…

— Англии?..

— Нет, Соединенным Штатам.

— Отлично. А после Аляски что будет?

— Берингов пролив, отделяющий Америку от Азии.

— А сколько километров до него отсюда?

— Четыре с половиной тысячи.

— Запоминай, Наполеона, и складывай; я тебя потом спрошу.

— А я? — спросил Сандр.

— И ты тоже. Ну а он широк, этот Берингов пролив, Жан?

— Около восьмидесяти километров, отец.

— Только восемьдесят километров? — удивилась Корнелия Каскабель.

— То есть почти ручей, милая Корнелия.

— Что? Это, по-твоему, ручей?

— Почти. А он замерзает зимой, этот твой Берингов пролив, милый Жан?

— О да! В течение пяти месяцев пролив бывает покрыт сплошным толстым льдом.

— Браво! Следовательно, по льду пролива можно переехать?

— Вполне возможно.

— Ну, что за прелесть этот пролив!

— А разве потом уже не надо переезжать через какое-нибудь море? — спросила Корнелия.

— Нет, дальше будет материк Азии, который тянется до Европейской России.

— Покажи-ка нам всем это, Жан.

Жан отыскал карту Азии, и Каскабель стал внимательно ее рассматривать.

— Да, — сказал он наконец, — все устраивается наилучшим образом, если только в Азии не очень много диких стран.

— Не особенно, отец.

— А где же Европа?

— Вот здесь, — отвечал Жан, указывая на Урал.

— А какое расстояние от ручья, то есть от Берингова пролива до Европейской России?

— Считают семь тысяч километров.

— А оттуда до Франции?

— Около двух с половиной тысяч километров.

— Тринадцать тысяч километров, — в один голос закричали Наполеона и Сандр.

— Молодцы, детки, — похвалил их Каскабель. — Итак, на восток девять тысяч километров…

— Да, отец.

— А на запад около тринадцати тысяч?

— Да.

— На запад дальше, но зато нет моря. Из двух дорог нам нужно выбрать более удобную, и я предлагаю остановиться на дальней.

— Вот потешно! — вскричал Сандр. — Мы будем пятиться назад вместо того, чтобы ехать вперед.

— Нет, мой мальчик, не назад, а вперед, но в противоположную сторону.

— Но предупреждаю тебя, отец, что если мы поедем этой дорогой, то в этом году нам Франции не увидать.

— Почему?

— Потому что лишние четыре тысячи километров что-нибудь да значат и для «Красотки», да и для лошадей.

— Ну, что ж делать! В таком случае, дети, мы увидим Францию в будущем году. Мы поедем через Россию, а там в Перми, Казани и Нижнем Новгороде бывают, я слышал, большие ярмарки. Мы там будем давать представления. Я надеюсь, что семейство Каскабель не ударит лицом в грязь, и у нас будут хорошие сборы.

Что можно было возразить против этого?

Есть характеры, которые точно закаливаются в борьбе с неудачами. Чем больше ударов, тем выносливее становятся они. Так было и с этими странствующими циркачами. Во все время их кочевой и полной приключений жизни ни разу они не находились в таких ужасных обстоятельствах. Потерять все и вдобавок лишиться возможности вернуться на родину единственно мыслимым путем! Но как ни был силен удар, все-таки сломить их он не мог, и они чувствовали, что у них достаточно сил противостоять неудаче.

Корнелия Каскабель с детьми шумно одобрили план Цезаря Каскабеля. Хотя, правду говоря, план этот был достаточно безумен. По-видимому, мысль о возвращении в Европу слишком прочно засела в голову Каскабелю, если он решился выполнить этот план. Ведь надо было не больше не меньше, как проехать весь запад Америки, всю Сибирь и Европу.

— Браво!.. Браво!.. — кричала Наполеона.

— Бис! Бис! — прибавил Сандр, находя, что это слово лучше всего передаст его энтузиазм.

Итак, было решено, что «Красотка» проедет Калифорнию, Орегон и штат Вашингтон до англо-американской границы.

У семьи Каскабель оставалось около пятидесяти долларов, которые, к счастью, не были спрятаны в заветный сундучок. Но так как такой ничтожной суммы должно было хватить ненадолго, то было решено, что труппа будет давать представления в селениях и городах, которые будут встречаться по дороге. О том, что это несколько задержит труппу, нечего было беспокоиться, так как все равно надо было ожидать, пока замерзнет весь пролив и лед будет достаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть повозки. Во всяком случае, это могло случиться не раньше, как через семь или восемь месяцев.

В сущности, намерение зарабатывать деньги в таких местах, как верхняя Аляска, или в кочевьях индейцев, было довольно проблематично. Но зато по западной границе Соединенных Штатов публика должна валом валить на представления знаменитой труппы семейства Каскабель. Потом, правда, придется ехать через английскую Колумбию, но хотя она очень плотно населена, Каскабель решил ни за что не давать там представлений. Достаточно уже того, что «Красотка» и ее обитатели «должны будут топтать почву британской колонии на протяжении восьмисот километров».

Что касается Сибири с ее пустынными степями, то там никого не встретишь, кроме самоедов и чукчей, да и те кочуют ближе к морским берегам. Тут не предвиделось никаких сборов. Ну, да там видно будет…

Итак, все было выяснено, и Каскабель назначил отъезд «Красотки» на утро следующего дня.

А пока что надо было поужинать. Корнелия взялась с обычным усердием за дело. Стряпая, она сказала Гвоздику:

— Не правда ли, какая блестящая мысль пришла в голову моему мужу?

— Ему всегда приходят в голову блестящие мысли, — отозвался тот.

— По-моему, хорошо, что мы не поедем по морю: по крайней мере, не будем страдать морской болезнью.

— Только бы в этом проливе не было качки на льду!

Тем временем Сандр кувыркался и прыгал, к удовольствию своего отца, Наполеона грациозно танцевала, а собаки вертелись возле нее. Необходимо было возобновить упражнения ввиду предстоящих выступлений.

Через некоторое время на пороге дома появилась Корнелия.

— Ужин готов! — крикнула она.

Минуту спустя вся семья была в столовой, и скоро от ужина не осталось ни крошки.

Казалось, все забыли о краже. Лишь под конец ужина Жирофль вдруг сказал:

— Мне кажется, хозяин, что оба эти негодяя славно попались!

— А что? — спросил Жан.

— Да ведь они не знают слова, следовательно, им не открыть сундучка.

— В таком случае, они принесут его нам обратно, — ответил Каскабель и громко засмеялся.

Увлекшись своим новым проектом, он уже успел забыть и о пропаже и о ворах.

Глава пятая В ДОРОГУ

Да, в дорогу к Европе, но на этот раз по такому необыкновенному маршруту, который никак нельзя рекомендовать людям, которые торопятся.

— А ведь мы торопимся, — говорил Каскабель, — причем у нас нет главного — денег!

Отъезд состоялся ранним утром 2 марта. На заре впрягли в «Красотку» Вермута и Гладиатора. Корнелия Каскабель поместилась с Наполеоной внутри, Цезарь Каскабель шел с сыновьями пешком, а Гвоздику поручили вожжи. Джон Булль взгромоздился на верхнюю галерейку; собаки убежали вперед.

Утро было прекрасное. На кустах наливались почки. В воздухе чувствовалось приближение весны, которая в Калифорнии всегда роскошна. Птицы пели в ветвях вечнозеленых деревьев и в кустарниках, над которыми стройно тянулись к небу громадные сосны. Кое-где попадались группы низкорослых каштанов и мазанильи — похожие на яблоню деревья, из плодов которых приготовляется индейский сидр.[25]

Постоянно проверяя путь по карте, Жан в то же время не забывал, что на него была возложена обязанность поставлять на кухню свежую дичь. Впрочем, Маренго не дал бы забыть об этом. Хороший охотник и хорошая собака отлично понимают друг друга, в особенности там, где много дичи, как это было здесь. У Корнелии постоянно были и зайцы, и куропатки, и глухари, и пара-другая горных перепелов, душистое мясо которых замечательно вкусно. Если бы охота была так же обильна и на Аляске, до Берингова пролива, то нечего было бы беспокоиться, что стол будет дорого стоить.

Одним словом, пока все шло отлично. Каскабель был не такой человек, чтобы упускать благоприятные обстоятельства. Повозка продвигалась вперед настолько быстро, насколько позволяли силы лошадей. Надо было иметь в виду, что через несколько месяцев летние дожди совершенно испортят дороги. В сутки проезжали от тридцати до тридцати пяти километров, останавливаясь в полдень для обеда и отдыха и в шесть часов вечера для ночлега.

Местность не была пустынной, как этого можно было ожидать. На полях уже работали земледельцы. Им эта благодатная почва дает столько, что жители всех других стран могут позавидовать. Кроме того, часто попадались фермы, поселки, деревни, местечки, даже города, в особенности, когда «Красотка» ехала левым берегом Сакраменто, по району, который некогда был страною золота и за которым до сих пор осталось многообещающее название Эльдорадо — «Золотой рай».

Сообразуясь с программой «директора труппы», семейство Каскабель давало представления всюду, где только была возможность показать свои таланты.

В этой местности семья еще не была известна, а где же не найдется людей, желающих позабавиться? В Пласервиле, в Обюри, в Мэрисвиле, в Чаме и других городках, где вечный американский цирк уже успел порядком надоесть, Каскабели заработали и аплодисменты и доллары, которых набралось уже около сотни. Ловкость и смелость Наполеоны, необыкновенная гибкость Сандра, замечательное искусство Жана, и смешные выходки Жирофля были оценены по заслугам. Собаки и Джон Булль тоже имели свою долю успеха. Что касается Каскабеля и его супруги, то и они вполне оправдали свою славу, первый — как атлет, а вторая — как борец.

12 марта «Красотка» прибыла в небольшой городок Шасту, над которым поднимается гора того же названия, имеющая около четырех с половиной тысяч метров в вышину. На западе смутно рисовались громады Каскад-Ренджа, через которые, к счастью, не надо было переправляться, чтобы достигнуть границы Орегона. Но все-таки местность была очень гористая… Приходилось обходить отроги, которые горы как бы отбрасывали к востоку. Здесь, по едва намеченным дорогам, фургон продвигался очень медленно. Деревни стали попадаться реже. Конечно, лучше было бы ехать вдоль морского берега, но для этого надо было перевалить по ту сторону Кост-Ренджа, а эти горы почти недоступны. Было разумнее, следовательно, держать путь на север, чтобы перевалить через отроги этих гор уже на самой границе Орегона.

Таков был совет Жана, присяжного географа труппы, и все решили его принять.

19 марта, миновав форт Джонс, «Красотка» остановилась перед поселком Ирика. Там путников приняли очень хорошо, что дало возможность заполучить в кассу еще несколько долларов. Это был первый дебют здесь французской труппы. В этих отдаленных странах Америки очень любят странствующих артистов и принимают их всегда с распростертыми объятиями.

В поселке удалось недорого нанять несколько лошадей в помощь Гладиатору и Вермуту. Таким образом «Красотка» благополучно перебралась через горную цепь.

Путешествие это было нелегким, но благодаря принятым мерам сошло благополучно. Наконец, 27 марта, проехав от Сьерра-Невады почти четыреста километров, путешественники перешли через границу Орегона.

На востоке эта страна соприкасается с горою Питта, которая поднимается точно стрелка солнечных часов.

И животные, и люди достаточно поработали. Пришлось отдохнуть в Джексоне. После переправы через реку Рок дорога пошла вдоль извилин побережья, которое бесконечно тянулось к северу.

Страна была богатая, очень плодородная, хотя и гористая. Всюду раскидывались луга и леса. В сущности, это было продолжением Калифорнии.

Кое-где встречались индейцы племени састэ или умпаква, но их нечего было бояться.

В это время Жан, который усердно читал все, что могло иметь отношение к их путешествию, счел необходимым предупредить всех, чтобы они остерегались, потому что в этой покрытой лесами местности масса змей.

— Как? Здесь змеи? — воскликнула в ужасе Наполеона, — Папочка дорогой, уедем скорее отсюда!

— Успокойся, детка, мы постараемся принять меры предосторожности.

— Разве эти противные гады так опасны? — спросила Корнелия.

— Очень опасны, — ответил Жан, — здесь водятся гремучие змеи, самые ядовитые из всех. Если их не трогать, то сами они не бросятся на человека, но если случайно их потревожить, они моментально поднимаются на кончике хвоста, бросаются и кусают. И укус их почти всегда смертелен.

— Где они попадаются? — спросил Сандр.

— Больше всего они любят прятаться под сухими листьями, где их довольно трудно заметить, — ответил Жан. — Но когда они ползут, то их можно услышать издали, так как при движении кольца их хвоста издают легкий треск. Если вовремя услышать этот звук, можно избежать встречи с опасным гадом.

— Итак, дети, будьте внимательны. Смотрите лучше под ноги и хорошенько прислушивайтесь, — сказал Каскабель.

Жан был прав, предупреждая своих родных, так как действительно в Западной Америке очень много змей. Кроме змей, там водятся и тарантулы, почти настолько же опасные.

Разумеется, все стали очень внимательно глядеть себе под ноги и прислушиваться к малейшему подозрительному шороху. Приходилось присматривать и за лошадьми, которые тоже подвергались опасности со стороны ядовитых пресмыкающихся и насекомых.

Кроме того, Жан прибавил, что тарантулы и змеи имеют дурную привычку заползать в дома. Можно было ожидать их неприятного визита и в «Красотку». Поэтому вечером, перед сном, всю повозку осматривали с большим вниманием, — лазили под постели, переворачивали всю мебель, из боязни, что в каком-нибудь закоулке сидит опасный враг. Наполеоне всюду чудились змеи. Увидав обрывок веревки, кусок палки, она начинала пронзительно кричать. Уже в полусне она вскакивала с криком, потому что ей слышался в углу повозки треск гремучей змеи. Правду сказать, и Корнелия трусила не меньше дочери.

— Черт бы побрал и змей, которые пугают женщин, да и женщин, которые боятся змей! — вскричал однажды Каскабель, которому надоела эта тревога.

У Гвоздика тоже было много хлопот. Он надумал разводить на ночь большой костер, благо кругом было много топлива. Однако Жан заметил ему, что если огонь и отгонит змей, зато привлечет тарантулов.

Одним словом, семья была спокойна лишь в тех случаях, когда удавалось ночевать в селениях; там опасность была несравненно меньше.

К счастью, поселки, например Канонваль на Коровьей реке, Розбург, Рочестер, Юкала и другие, попадались довольно часто. В этих местах Каскабель еще кое-что приработал. В конце концов в кошельке его вновь начали скапливаться доллары. Но как далеко было до двух тысяч, которые были похищены в Сьерра-Неваде!

Пока дорога ничего не стоила труппе. Леса поставляли им дичь, реки — рыбу, луга — корм лошадям.

Когда наконец путешественники избавились от змей и тарантулов, у них явилось другого рода мучение. В природе всегда найдется что-нибудь такое, что тревожит человека.

Повозка, двигаясь через Орегон, проехала Эжен-сити. Затем, миновав Гаррисбург, Альбани и Джефферсон, она «бросила якорь» перед столицей Орегона — Салемом, довольно большим городом, расположенным на берегу Вилламеты.

Это было 3 апреля.

Тут Каскабель дал своей труппе суточный отдых от путешествия, но не от работы. Работа нашлась: город был порядочный, и здесь стоило показать публике свои таланты. Между тем Жан и Сандр, узнав, что в реке было много рыбы, решили доставить себе удовольствие, соединенное с пользой, и пошли ловить рыбу.

Но на следующую ночь вся семья плохо спала от нестерпимого зуда во всем теле. Как велико было их изумление на другое утро, когда они взглянули друг на друга.

— Я вся красная, точно индеанка! — изумилась Корнелия.

— А я вся распухла! — кричала Наполеона.

— А я весь в прыщах, с головы до ног! — объявил Гвоздик.

— Что это значит? Уж не чума ли здесь? — встревожился Каскабель.

— Мне кажется, я знаю, что это такое, — сказал Жан, рассматривая свои руки, покрытые красными пятнами.

— Что же это такое?..

— Это иедра, как говорят американцы.

— К черту иедру! Говори толком, что это такое?

— Это, отец, такое растение, до которого стоит только дотронуться, понюхать его, чуть ли не посмотреть на него — и вот последствием является такая гадость. Оно отравляет издали.

— Как! — вскричала Корнелия. — Мы отравились!.. Отравились!..

— Не бойся, мама, все ограничится зудом и легкой лихорадкой.

Это было верно. Иедра — очень вредное растение, род плюща. Ветер разносит семена иедры, мельчайшие, как пыль, и если они попадут на кожу, то начинается нестерпимый зуд, и кожа покрывается сыпью и прыщами. Вероятно, в то время, когда «Красотка» проезжала через густой лес перед Салемом, вся семья была осыпана семенами иедры. К счастью, вызываемое растением болезненное состояние продолжается недолго. Через сутки путешественники уже смогли покинуть Салем.

5 апреля выступили дальше, унося с собой воспоминание о неприятных часах, проведенных в лесах речки Вилламеты.

Без всяких приключений труппа проехала через Файрфильд, Каннемах, Орегон-Сити, Портланд, довольно крупные города, и 7 апреля прибыла к берегу Колумбии, границе штата Орегон, по которому путники проехали четыреста семьдесят километров.

К северу шла территория штата Вашингтон. К востоку от принятого путниками маршрута она очень гориста.

Цепь гор, известная под именем Каскад-Рендж, кое-где очень высока, в особенности вершина св. Елены, которая поднимается на три с лишним тысячи метров, или Беккер и Бейнер, почти по четыре тысячи метров каждая. Казалось, что природе хотелось выказать всю свою мощь, и вот безграничные прерии, идущие от берегов Атлантического океана на западе Америки, сразу переходят в высокие горы.

— Точно море, — заметил Жан. — Сперва оно тихое и гладкое, а потом набежавший шквал вздымает гигантские волны.

Сравнение это очень понравилось Каскабелю, и он весело закричал:

— Отлично, значит, нам после затишья предстоит буря! Ну, что же! Наше судно «Красотка» очень прочно и, надеюсь, не потерпит крушения. Итак, детки, слушать команду! Отчаливай!..

И «судно» пустилось в плавание по холмистой местности. К счастью, «море» мало-помалу становилось ровнее, и ковчег семьи Каскабель все продвигался вперед, хотя и не очень быстро, зато без всяких аварий.

В селениях, попадавшихся по пути, акробатов встречали радушно. Также и в городах, вроде Кальмера, Монтисельо, и в фортах, где население исключительно военное. Хотя эти форты очень невелики, но все-таки они сдерживали племена кочующих индейцев.

Таким образом, когда «Красотка» пустилась через страну племени валла-валла, ей нечего было бояться индейцев.

Иногда по вечерам индейцы окружали маленький лагерь, но не обнаруживали дурных намерений. Эти индейцы никогда не видели обезьян, и гримасы Джона Булля приводили их в неописуемый восторг. В простоте души они принимали обезьяну за одного из членов семьи.

— Да, да, это мой братишка! — посмеивался Сандр, вызывая этим справедливое негодование Корнелии Каскабель.

Наконец путники достигли столицы штата Вашингтон — Олимпии. Здесь труппой было дано «по требованию публики» большое последнее представление. Дальше уже начинались английские владения.

Теперь путь предстоял вдоль Тихого океана или, вернее, вдоль капризно извивающихся «зундов», то есть береговых проливов, отделяющих от материка большие острова Ванкувер и Королева Шарлотта.

Когда проехали местечко Стеклакум, пришлось огибать Пэджетзунд, чтобы достигнуть форта Беттингама, расположенного у пролива, отделяющего острова от материка.

Потом миновали пост Уэтком, вблизи которого возвышалась гора Беккер, с затерянной в облаках вершиной, затем пост Стимиахму, у входа в Джорджиа-Стрэт.

Наконец, 27 апреля, проехав около полутора тысяч километров от Сакраменто, «Красотка» достигла границы, установленной договором 1847 года и отделяющей Соединенные Штаты от английской Колумбии.

Глава шестая ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ

Первый раз в жизни Цезарь Каскабель, непримиримый враг Англии, собирался ступить на английскую землю. Впервые его нога должна была топтать британскую почву и покрыться англосаксонской пылью. Именно эти напыщенные выражения пронеслись в голове акробата, одержимого упрямой и смешной ненавистью ко всему английскому; хотя Колумбия была не в Европе и не принадлежала Великобритании, соединяющей под одним именем Англию, Ирландию и Шотландию, но все-таки она была английским владением, как, например, Индия, Австралия, Новая Зеландия, — и этого было довольно, чтобы возбудить отвращение в Каскабеле.[26]

Английская Колумбия составляет часть Новой Британии, одной из самых важных колоний Соединенного Королевства, так как она заключает в себе Новую Шотландию, доминион, заключающий в себе Верхнюю и Нижнюю Канаду, а также громадные территории, переданные Компании Гудзонова залива.[27] Эта колония простирается в ширину от Атлантического до Тихого океана, а на юге граничит с Соединенными Штатами на всем протяжении от штата Вашингтон до морского побережья штата Мэн.

Итак, земля была английская, и обойти ее не было возможности. В сущности, приходилось ехать всего около восьмисот километров до южной границы Аляски, то есть до русских владений в западной Америке.[28] Но все-таки восемьсот километров «по этой отвратительной земле» «Красотка» должна была проехать возможно скорее. Таково было решение Каскабеля.

С этой минуты останавливались лишь ровно настолько, сколько требовалось для обеда или ночлега. Никаких представлений, упражнений в танцах, эквилибристике, борьбе и т. п. не давалось. Англосаксонская публика могла обойтись и без этого. Семейство Каскабель чувствовало лишь презрение к монетам с изображением королевы и предпочитало бумажные доллары золотым фунтам стерлингов[29] и серебряным кронам.

Вследствие этого «Красотка» старалась миновать не только города, но даже деревни, чтобы труппа не могла сталкиваться с обитателями этой страны, хотя бы лишь для покупки необходимой пищи. Было решено, что охота доставит сытный стол, и этого будет достаточно.

Каскабель шел, низко опустив голову, с недовольным лицом, нахлобучив шапку на уши и бросая враждебные взгляды на ни в чем не повинных путников, попадавшихся на дороге. Ему было не до смеха, — это было видно из того, как досталось Сандру за то, что тот вздумал подурачиться.

Мальчику надоело идти спокойно и, забежав вперед, он начал идти задом наперед, отчаянно гримасничая, пока остальные не разразились смехом. Но Каскабель сейчас же грозно заявил:

— Если ты только позволишь себе еще раз подобные шалости, надеру тебе уши!

— Папа!..

— Молчать! Я запрещаю смеяться, пока мы на земле проклятых англичан!

Хотя семья не совсем разделяла антисаксонские убеждения своего главы, но все-таки все притихли.

Часть английский Колумбии, которая примыкает к побережью Тихого океана, очень гориста. На востоке она окаймлена Скалистыми горами, отроги которых тянутся почти до полярной территории, а на западе она, точно берег Норвегии, прорезана многочисленными фьордами,[30] над которыми там и сям поднимаются вершины, превышающие высотой даже альпийские горы. С этих гор спускаются ледники, которые и шире и глубже швейцарских, например на горе Гоккер или на горе Брун, которая на километр выше альпийского великана — Монблана.

Между этими горами шла широкая и плодородная долина, кое-где покрытая чудным лесом, в особенности — по берегам протекающего через нее Фрейзера, который сначала бежит с юга на север, а потом круто поворачивает и впадает в узкий залив, недалеко от острова Ванкувер и окружающего его архипелага островков. По этой долине и продвигалась «Красотка».

Остров Ванкувер имеет двести пятьдесят миль в длину и семьдесят три в ширину. Купленный португальцами, он в 1789 году перешел к испанцам. Прежде он назывался Нутка, потом его переименовали в честь английского мореплавателя Ванкувера,[31] а затем в конце восемнадцатого столетия он перешел окончательно в руки англичан. Столица острова в настоящее время — Виктория, а наиболее значительный город — Нанаймо.

Богатые залежи каменного угля, которые разрабатываются Компанией Гудзонова залива, служат самым важным предметом торговли Сан-Франциско с различными портами западного берега.

Немного севернее острова Ванкувер лежит остров Королевы Шарлотты, самый крупный в архипелаге того же имени и принадлежащий также англичанам.

Само собою разумеется, Каскабелю и в голову не приходило посетить эту столицу, как собирался он посетить Аделаиду и Мельбурн в Австралии и Мадрас или Калькутту в Индии. Он торопился скорее пройти долину Фрейзера, вступая в переговоры только с краснокожими туземцами. Дичь здесь водилась в изобилии. Лани, зайцы и куропатки разнообразили стол; и так как в этой дичи не было ни капли английской крови, то, по выражению Каскабеля, «честные французы могли питаться ею со спокойной совестью». После того как путешественники миновали форт Ланглей, им приходилось ехать целиною, по необработанной почве. Вдоль правого берега реки расстилались луга, граничащие с густыми лесами, а за лесами высились горы, верхушки которых вырисовывались на северном фоне неба.

Надо заметить, что после того, как «Красотка» проехала Нью-Вестминстер, один из главных городов прибрежной Колумбии, расположенный почти у устья Фрейзера, Жан посоветовал переправиться на другой берег реки; здесь шла более короткая дорога к границе, где Аляска соприкасалась с Колумбией.

Кстати, Каскабелю повстречался индеец, который предложил свои услуги в качестве проводника до русских владений. Хотя услуги его надо было оплатить, но в этом не пришлось бы раскаиваться, раз дело шло, во-первых, о безопасности путешественников, а во-вторых, о выборе более короткой дороги.

Проводника звали Ро-Но. Он принадлежал к одному из тех племен, вожди которых, «тихи», находятся в постоянном контакте с европейцами. Эти индейцы резко отличаются от племени чилликотов, которых надо очень побаиваться в северо-западной Америке. Несколько лет назад, в 1864 году, чилликоты приняли деятельное участие в избиении экспедиции, посланной для постройки дороги. Под их ударами пал генерал Вадингтон, смерть которого оплакивала вся колония. Рассказывали, что у одной из жертв этой кровавой резни чилликоты вырвали сердце и съели его, как это делают австралийские людоеды.

Прочитав рассказ об ужасном убийстве Фридриха Вимпера в Северной Америке, Жан счел необходимым предупредить отца о возможности встречи с чилликотами, но остальных членов семейства он побоялся напугать и ничего им не сказал. Впрочем, со времени этого убийства чилликоты немного притихли, устрашенные казнью почти всех причастных к этому убийству. Это подтвердил и Ро-Но, уверяя, что, пока они в Британской Колумбии, им нечего бояться.

Погода все время стояла прекрасная. Солнце заметно припекало, в особенности от полудня до двух часов дня. Почки на деревьях наливались все больше и больше; еще немного — и развернутся листья, а там и зацветут цветы.

Перед путниками характерный северный пейзаж. Долину Фрейзера окаймляли леса, среди которых преобладали северные породы: кедры, ели, а также громадные дугласовы сосны, достигающие тридцати метров вышины. Дичи было очень много, и Жан каждый день приносил обильную добычу.

Местность была далеко не пустынная. Там и сям попадались индейские деревни. Нередко встречались целые флотилии лодок из кедра, на которых туземцы спускались вниз по течению или поднимались вверх по реке при помощи весел или парусов.

Встречались также толпы индейцев, направлявшихся на юг.

Закутанные в белые шерстяные плащи, они обменивались иногда несколькими словами с Каскабелем, который научился кое-как понимать их, так как они говорили на языке, представлявшем собою смесь французского, английского и местного индейского.

— Вот я выучился еще и языку шинук, — говорил Каскабель.

«Шинук» — так назвал эту смесь языков Ро-Но. На этом наречии говорят почти все племена, населяющие западную Америку и Аляску.

Благодаря хорошей весне снег в этом году стаял рано, хотя здесь он держится до последних чисел апреля. Таким образом путешествие проходило при самых благоприятных условиях. Стараясь по возможности не утомлять лошадей, Каскабель продвигался все же довольно быстро. Уж очень хотелось ему поскорее миновать Колумбию.

Становилось все теплее и теплее, зато появились москиты, которые в конце концов стали невыносимы. Они набивались внутрь «Красотки», и не было возможности выгнать их оттуда, хотя путники старались не зажигать вечером в повозке огня, чтобы не привлекать их.

— Проклятые животные! — воскликнул однажды Каскабель, выведенный из терпения надоедливыми насекомыми.

— Хотел бы я знать, для чего они существуют на свете? — спросил Сандр.

— Они существуют для того… чтобы нас кусать, — мрачно сострил Гвоздик.

— В особенности — чтобы кусать англичан, живущих в Колумбии, — прибавил Каскабель. — Поэтому, дети, я строго запрещаю убивать москитов. Пусть живут и едят англичан! Это мне доставляет удовольствие.

В этой местности была удивительная охота. Особенно было много ланей, которые выходили из лесу к реке на водопой. Жан, в сопровождении Ваграма, не отходил далеко от лагеря, чтобы не причинять беспокойства матери. Иногда под руководством брата охотился и Сандр, и трудно сказать, кто скорее бегал за дичью — молодой охотник или ищейка.

Однажды Жану удалось убить даже бизона. При этом он подвергался большой опасности, так как первая пуля только ранила животное, и оно, рассвирепев, бросилось на Жана. Еще минута — и он был бы опрокинут на землю, истоптан ногами и истерзан рогами бизона. К счастью, Жану удалось пустить вторую пулю прямо в голову животного, и это спасло ему жизнь. Вернувшись в лагерь, Жан, чтобы не напугать своих, не сказал ничего о том, как он избежал смерти.

Чтобы дотащить до лагеря тушу бизона, пришлось прибегнуть к помощи двух лошадей.

Индейцы охотятся за бизоном, густая грива которого похожа на львиную, потому что шкура животного служит и постелью и одеялом в вигваме и ценится довольно высоко. Что касается мяса, то туземцы нарезают его длинными тонкими полосками, сушат на солнце и питаются им, когда истощаются все припасы.

Обычно европейцы едят только бизоний язык — это до некоторой степени деликатес, но персонал маленькой труппы не был разборчив. Корнелия так сумела приготовить мясо бизона, что оно всем понравилось; его хватило не на один обед. Что касается языка, то каждому достался маленький кусочек этого лакомого блюда, и все нашли, что вкуснее его быть ничего не может.

В первые две недели путешествия по Колумбии не случилось ничего особенного. Затем погода стала меняться. Наступило время, когда дожди могли если не помешать путешествию, то, во всяком случае, сильно задержать его.

Надо было опасаться, что Фрейзер выйдет из берегов. Это могло бы поставить «Красотку» не только в тяжелое, но и в опасное положение… К счастью, когда начались дожди, вода в реке, хотя и сильно прибыла, но не вышла из берегов и долины не затопила. Поэтому повозка продвигалась вперед, впрочем — очень медленно, потому что колеса вязли в размокшей почве. Семья акробатов укрылась под плотной и крепкой крышей «Красотки», как укрывалась много раз и прежде во время грозы или бури.

Глава седьмая ЧЕРЕЗ КАРИБУ

— Вот Карибу, отец, — сказал Жан. — Но, быть может, ты не знаешь, что такое Карибу?

— И не подозреваю, — отвечал Каскабель. — Впрочем, это, вероятно, какое-нибудь животное?..

— Животное? — вскричала Наполеона. — А оно большое?.. Страшное?.. Кусается?..

— Это не животное, а название страны, — отвечал Жан. — Это золотая страна — Эльдорадо Колумбии. Сколько в ней богатств и скольких она обогатила!..

— Многих она и разорила, вероятно, — заметил Каскабель.

— Совершенно верно, — ответил Жан, — и разоренных было гораздо больше, чем разбогатевших. А между тем, на некоторых приисках добывалось около двух тысяч марок золота в день. В одном месте Карибу, в долине Вильям-крик, его подбирали прямо руками. Но как ни много было золота в этой золотоносной стране, все же его не хватило на то громадное количество золотоискателей, которые нахлынули со всех сторон. Вследствие чрезмерного наплыва золотоискателей жизнь страшно вздорожала, хлеб дошел до доллара за фунт. Начались эпидемии. И многие вместо богатства нашли здесь болезнь и нищету, а часто и смерть. Одним словом, в Карибу повторилась та же история, которая разыгралась несколько лет назад в Австралии и в Калифорнии.

— Папа, а ведь хорошо было бы найти на дороге большой кусок золота? — сказала Наполеона, воображение которой сразу разыгралось.

— А что бы ты, детка, стала с ним делать?

— Что делать? — вмешалась Корнелия. — С золотом всегда найдется, что делать.

— Ну что же, поищем, — сказал Гвоздик, — может быть, мы и найдем его, если только…

— Если только золото здесь еще есть, ты это хотел сказать? — засмеялся Жан. — Нет, голубчик, не надейся. Касса опустошена… совершенно…

— Ну, это мы еще посмотрим! — заметил Сандр.

— Довольно, дети! — вмешался Каскабель. — Я запрещаю вам обогащаться таким способом! Подбирать золото на английской земле, фи! Прибавьте шагу, чтобы поскорее пройти эту страну. Не поднимать ни одной крупинки золота, даже если бы нам попался слиток величиною с голову Гвоздика! Нам надо скорее добраться до границы, скорее отрясти пыль с наших ног, чтобы не захватить с собою и соринки с английской земли!

Цезарь Каскабель оставался верен себе во всем. Но он напрасно тревожился. Было маловероятно, чтобы кто-нибудь нашел даже крупинку золота, а не то что слиток.

Тем не менее, несмотря на строгое запрещение, взгляды всех пытливо устремлялись на дорогу. Наполеоне и, в особенности, Сандру в каждом булыжнике мерещился самородок. А почему бы и нет? Ведь Северная Америка по количеству золотых россыпей занимает первое место в мире. Потом уже идут Австралия, Россия, Венесуэла, Китай…

Между тем начался дождливый сезон. Каждый день шли проливные дожди, и дороги становились все труднее и труднее.

Проводник торопил путешественников. Он боялся, что речки и ручьи, впадающие во Фрейзер, разольются. Как тогда переправляться через них, в особенности там, где нельзя будет найти брод? Тогда «Красотке» пришлось бы останавливаться где-нибудь на несколько недель и пережидать дождливый сезон. Поэтому надо было возможно скорее выбраться из долины Фрейзера.

Говорили, что здешних туземцев нечего было бояться, с тех пор как чилликоты перекочевали к западу. Но зато здесь было много хищных зверей, особенно медведей, встреча с которыми далеко не безопасна.

Сандру пришлось испытать это на себе.

Это было днем 17 мая. Семья сделала привал в пятидесяти шагах от ручья, который перешли вброд.

Так как предполагалась двухчасовая остановка, то Жан пошел вперед с целью поохотиться, а Сандр, несмотря на запрещение отходить от лагеря, незаметно перебрался через ручей и пошел по дороге, которую только что проехали. С ним ничего не было, кроме веревки, длиной около четырех метров, которую он обмотал себе вокруг пояса.

У шалуна была своя цель. Он заметил птицу с блестящими разноцветными перьями и решил проследить ее до гнезда, а там с помощью веревки влезть на дерево и достать эту птицу.

Удаляясь от лагеря, Сандр поступил крайне неосторожно, тем более, что собиралась гроза. Но разве можно остановить мальчика, который гонится за птицей?

По левую сторону ручья начинался густой лес, и птица, точно поддразнивая мальчика, перепархивала с ветки на ветку все дальше и дальше, завлекая шалуна в глубину леса.

Увлекшись погоней, Сандр совершенно забыл, что «Красотка» остановилась всего на два часа. Не прошло и двадцати минут с тех пор, как он покинул лагерь, а он уже углубился больше чем на два километра в чащу леса.

Здесь совсем не было дороги. Птица с веселым щебетаньем перелетала с дерева на дерево, а Сандр прыгал за ней точно дикая кошка.

Но все его усилия не приводили ни к чему. В конце концов птица исчезла в чаще.

— А ну ее к черту! — решил Сандр, обескураженный неудачей.

Случайно подняв голову, он увидел, что небо покрыто тучами, и начали вспыхивать молнии.

«Пора идти назад, — подумал мальчик. — Что-то скажет отец?»

В эту минуту он увидал на земле камень странной формы, величиною с еловую шишку. На поверхности камня искрились какие-то металлические блестки.

Сандр вообразил, что это слиток золота, с радостным криком схватил камешек и спрятал в карман. Он решил, что будет пока молчать о своей находке.

Едва успел Сандр опустить в карман свой драгоценный самородок, — гроза разразилась со страшной силой. Еще не успел затихнуть первый раскат грома, как вблизи раздалось рычание.

В двадцати шагах от мальчика из чащи поднялся огромный медведь из породы гризли.

Как ни был смел Сандр, но он моментально принялся улепетывать во все лопатки, стараясь скорее добежать до ручья. Медведь бросился за ним.

Если бы только Сандру удалось достигнуть ручья, переправиться на другую сторону и добежать до своих, он был бы спасен. Там сумели бы помешать медведю перейти через ручей; пожалуй, даже меткая пуля свалила бы животное, и из его шкуры вышел бы чудесный ковер к кровати. Но дождь лил, как из ведра, ослепительные молнии прорезывали небо, и страшные раскаты грома не умолкали ни на минуту. Сандр промок до костей, и мокрая одежда мешала ему быстро бежать. Ноги скользили, и он несколько раз чуть не упал, а это было бы для него гибелью. Но все-таки мальчик бежал так быстро, что расстояние между ним и медведем почти не уменьшалось. Через четверть часа он был у ручья.

Но здесь ждало его непреодолимое препятствие.

Ливень превратил ручей в бурный поток, вырывавший на своем пути целые деревья. С бешеным ревом катились волны, вода поднялась до краев берега. Кинуться в этот поток — значило идти на верную гибель, без малейшей надежды на спасение.

Сандр боялся оглянуться. Он чувствовал, что медведь гонится за ним по пятам и уже настигает его. Уже «Красотка» виднелась под деревьями, но не было возможности дать своим какой-нибудь сигнал.

Инстинкт подсказал ему единственное средство к спасению.

В пяти шагах от мальчика рос большой кедр, нижние ветви которого нависли над ручьем.

В мгновение ока Сандр вскарабкался на дерево с присущей ему ловкостью. Обезьяна — и та могла бы позавидовать тому, как цеплялся за сучки и ветви маленький акробат и как быстро достиг он верхушки дерева. Здесь он был спасен, — но, увы, не надолго.

Медведь остановился на мгновение у подножия дерева, потом тоже начал карабкаться на него.

Но Сандр и тут не потерял присутствия духа. Разве он не был достойным сыном знаменитого Каскабеля, который умел выходить целым и невредимым из всяких передряг?

Надо было сойти с дерева. Но как?.. Переправиться через поток? Каким способом?.. Ручей так вздулся, что вода уже затопила правый берег, где расположился лагерь!

Звать на помощь было бесполезно. Разве можно было услышать крик среди такого грохота? Наконец, если бы даже Каскабель, Жан или Жирофль вздумали искать мальчика, то вряд ли они станут искать его за ручьем, а скорее пойдут вперед. Могло ли им прийти в голову, что Сандр перешел обратно через ручей?

А медведь лез на дерево… медленно, но лез, и скоро должен был достигнуть ветки, на которой уселся верхом Сандр…

В эту минуту шалуну пришла в голову удачная мысль. Заметив, что одна из ветвей дерева свесилась над ручьем метра на три, он быстро развернул веревку, обмотанную вокруг его пояса, сделал петлю и, накинув ее на конец этой ветки, начал притягивать к себе, пока она не стала почти совсем горизонтальной.

Сделано это было очень ловко, быстро и с полным присутствием духа.

Между тем медведь уже был близко.

Он достиг сука, на котором сидел Сандр. Еще немного — и страшное животное доберется до мальчика…

В это мгновение Сандр уцепился за конец притянутой им ветки и выпустил веревку. Ветвь вытянулась, как отпущенная пружина, и увлекла за собою мальчика.

Точно камень, пущенный из древней катапульты,[32] перевернулся маленький акробат в воздухе над ручьем и упал на противоположный берег, в то время как медведь с удивлением смотрел на улетевшую от него добычу.

— Ну и шалун!

Такими словами встретил проказника Каскабель, подошедший в эту минуту с Жаном и Гвоздиком к берегу ручья, после того как он проискал понапрасну мальчика возле лагеря, совсем в другой стороне.

— Шалун! — повторил Каскабель. — Как ты нас напугал.

— Надери мне, папа, уши, — ответил Сандр, — я это вполне заслужил.

Но, вместо того, чтобы драть за уши, Каскабель поцеловал шалунишку в обе щеки.

— В другой раз ты не смей этого делать, а не то…

— А не то ты поцелуешь меня опять? — рассмеялся Сандр.

— А славно попался мой Мишка! Посмотри, какой у него глупый вид!

Жану очень хотелось убить медведя, который уже успел слезть с дерева, но нечего было и думать о преследовании. Вода прибывала, и надо было скорее уезжать отсюда. Поэтому все четверо быстро пошли к «Красотке».

Глава восьмая В ДЕРЕВНЕ МОШЕННИКОВ

Неделю спустя, 26 мая, повозка достигла верховьев Фрейзера. Хотя дождь лил не переставая, и днем и ночью, проводник уверял, что теперь уже скоро конец дождливому сезону.

Обогнув истоки реки, где местность была довольно гористой, «Красотка» круто повернула на запад.

Еще несколько дней пути, и семья будет на границе Аляски.

За последнюю неделю путешественники не встретили не только какого-нибудь поселка, но даже простой хижины. Проводник Ро-Но отлично знал страну, и им были очень довольны.

В этот день Ро-Но предупредил Каскабеля, что если тот желает, то можно остановиться отдохнуть в деревне, находящейся недалеко. Он советовал остановиться на сутки, чтобы дать отдых лошадям, которые сильно утомились за последнее время.

— А что это за деревня? — спросил Каскабель, недоверчиво относившийся к населению Колумбии.

— Деревня Мошенников, — ответил проводник.

— Деревня Мошенников? — вскричал Каскабель.

— Да, — сказал Жан, — на карте стоит именно это название.

— Ладно, ладно, — заметил Каскабель, — по-моему, это прекрасное название для деревни, если в ней живут англичане, будь их там хоть пять-шесть человек.

Вечером «Красотка» остановилась у въезда в деревню. Теперь до границы, отделяющей Аляску от Колумбии, оставалось дня три пути.

В деревне Мошенников жили индейцы и между ними несколько англичан, частью охотников по профессии, частью любителей, приезжавших туда лишь на охотничий сезон.

В числе офицеров гарнизона Виктории, находившихся в это время здесь, был некий баронет Эдуард Турнер, высокомерный, грубый и дерзкий, один из тех джентльменов, которые воображают, что им все позволительно потому только, что они англичане. Само собою разумеется, что он презирал французов не меньше, чем Каска-бель ненавидел англичан.

В тот вечер, когда труппа остановилась на отдых, Жан в сопровождении Сандра и Гвоздика отправился за провизией. В это время собаки баронета встретились недалеко от «Красотки» с Ваграмом и Маренго, которые, очевидно, разделяли антипатию своего хозяина: и вот между ищейкой и пуделем, с одной стороны, и английскими пойнтерами, с другой, началась такая грызня, что клочья шерсти полетели кругом.

Сэр Эдуард Турнер, живший на краю деревни, услыхав шум, выбежал и начал хлыстом отгонять собак Каскабеля.

Акробат бросился к месту драки и вступился за своих собак.

Сэр Эдуард Турнер, отлично говоривший по-французски, сразу понял, с кем имеет дело. Это не помешало ему крайне дерзко выразиться о всех французах вообще и о «циркачах» в частности.

Можно представить себе, как вспылил Каскабель; но моментально сообразив, что если поднимется какая-нибудь история, в особенности на английской земле, то это может задержать путешествие, он сказал баронету довольно сдержанным тоном:

— Ваши собаки, сэр, первые начали драку с моими.

— Ваши собаки, — с усмешкой возразил баронет, — собаки жалкого фигляра. Они только и годятся на то, чтобы порядочные собаки их кусали, а люди — били.

— Ваши слова недостойны джентльмена, — сказал Каскабель, все еще сдерживаясь.

— Все-таки это единственный ответ господам, подобным вам.

— Милостивый государь, до сих пор я был с вами вежлив, а вы… вы выказали себя невежей.

— Берегитесь!.. Как смеете вы отвечать так баронету, сэру Эдуарду Турнеру!..

Каскабель весь побледнел. С загоревшимися глазами и сжатыми кулаками он двинулся было на баронета, но в эту минуту подбежала Наполеона.

— Папочка, пойдем… мама тебя зовет, — сказала девочка.

— Сейчас, — отвечал Каскабель, — скажи маме, что я приду, только вот проучу этого джентльмена. Иди, Наполеона!

Услыхав это имя, баронет презрительно засмеялся.

— Наполеона! — передразнил он. — Наполеона — это девчонка! Уж не в честь ли того чудовища…

Каскабель, скрестив руки, вплотную подступил к баронету.

— Вы меня оскорбляете! — крикнул он.

— Я?.. Вас?..

— Да, меня. Вы оскорбляете полководца, который одним глотком проглотил бы ваш остров, если бы только высадился на него.

— Неужели?

— Да, проглотил бы его, как устрицу!..

— Он?.. Жалкий авантюрист!.. — воскликнул баронет и, встав в позу боксера, приготовился защищаться.

— Вы меня оскорбляете, господин баронет, и должны за это ответить.

— Отвечать циркачу?..

— Оскорбив циркача, вы сравняли себя с ним!.. И мы будем биться на чем вам угодно — на шпатах, на пистолетах, на саблях, хоть на кулачках, мне все равно.

— Почему не на пузырях, как ваши клоуны?..

— Защищайтесь!..

— Да наконец, разве с циркачами дерутся?

— Дерутся! — вскричал Каскабель вне себя от ярости. — Дерутся, а кто отказывается с ними драться, того они бьют.

И, не думая о том, что противник его должен иметь преимущество над ним, как превосходный боксер, Каскабель кинулся на англичанина.

В этот момент прибежала Корнелия. Прибежали и офицеры, сослуживцы сэра Эдуарда Турнера, его компаньоны по охоте, решившие не допустить его до унизительной, по их мнению, борьбы со «всяким», и принялись осыпать ругательствами всю семью Каскабель.

Корнелия слушала спокойно, по крайней мере наружно, и только бросала далеко не кроткие взгляды на оскорбителя своего мужа. Но видя, что к месту ссоры подходят Жан, Сандр и Жирофль и что ссора грозит перейти в общую драку, она закричала:

— Цезарь, дети, живо домой!

Это было произнесено таким тоном, что никто не посмел ослушаться.

Но какой вечер провел Каскабель! Гнев так и кипел в нем. Как, оскорбить его, оскорбить великого полководца Наполеона? И оскорбитель — англичанин! Нет, этого оставить так нельзя! Он пойдет и будет драться с ним, со всеми его товарищами и, если надо, со всеми мошенниками этой деревни Мошенников! И дети пойдут с ним! И Гвоздик!

Корнелии стоило много труда успокоить разбушевавшиеся страсти. Она вполне сознавала, что с мужем поступили возмутительно, но, не желая больших осложнений, удерживала всех дома.

Когда Каскабель выразил намерение пойти «закатить плюху» англичанину, она твердо ответила:

— Я это запрещаю тебе, Цезарь!

Каскабель ворчал, но должен был покориться.

Корнелия с понятным нетерпением дожидалась утра, чтобы возможно скорее уехать из этой проклятой деревни. Она чувствовала, что успокоится только тогда, когда семья уедет на несколько миль к северу. Желая быть вполне уверенной в том, что никто не улизнет ночью, чтобы померяться силою с врагами, она заперла двери «Красотки» и осталась сторожить снаружи.

На другой день, 27 мая, Корнелия подняла всех в три часа утра. Она хотела уехать, пока в деревне все спали — и англичане и индейцы. Это было лучшим средством помешать столкновению.

Но при этом сама Корнелия была очень взволнованна. Глаза горели, щеки пылали. Она, видимо, торопилась уехать и поминутно делала выговоры за мешкотность и мужу, и сыновьям, и Гвоздику.

— Во сколько дней мы доедем до границы? — спросила она у проводника.

— В три дня, если нас ничто не задержит, — отвечал Ро-Но.

— Скорее в путь! И главное, чтобы никто не увидел, что мы уезжаем.

Но нельзя было рассчитывать, что Каскабель уедет из деревни, проглотив оскорбление и не отплатив англичанину.

— Вот что значит ехать по земле Джон-Буллей! — заявил он.

Ему очень хотелось пройтись перед отъездом по деревне и хоть взглянуть на тот дом, где находился сэр Эдуард Турнер, но он не посмел ослушаться жены, которая не спускала с него глаз.

— Ты куда, Цезарь?.. Останься здесь, Цезарь!.. Не ходи, Цезарь!..

Только это и слышал Каскабель. Ни разу в жизни не находился достойный глава семьи в такой степени зависимости от своей жены.

Наконец приготовления к отъезду закончились, лошади были запряжены. В четыре часа утра, усадив мужа, дочь, сыновей, собак, обезьяну и попугая в повозку, Корнелия сама взялась за вожжи, отправив вперед проводника и Гвоздика, и «Красотка» вновь отправилась в путь.

Через четверть часа деревня Мошенников скрылась из глаз за окружавшими ее большими деревьями. Рассвет едва брезжил, кругом стояла тишина. Ни одного человека не виднелось на тянувшейся к северу равнине…

Через некоторое время, когда Корнелия окончательно убедилась, что отъезд их из деревни не привлек ничьего внимания и что ни англичане, ни индейцы не собираются преследовать их, она свободно перевела дух.

Это немного обидело ее мужа.

— Разве ты так боялась этих людей, Корнелия? — спросил он.

— Очень боялась, — коротко ответила она.

Три дня проехали они без всяких приключений. Как проводник обещал, «Красотка» счастливо переехала границу Аляски и остановилась на отдых.

Оставалось расплатиться с индейцем и поблагодарить его за усердную и верную службу. Ро-Но распрощался с членами маленькой труппы, растолковав им, как ближе добраться до Ситки, главного города русских владений.

Казалось, что теперь Каскабель, чувствовавший себя скверно на английской земле, мог бы вздохнуть свободно. Но он все еще находился в угнетенном состоянии и не мог забыть перенесенного оскорбления. Наконец он не выдержал и обратился к жене:

— Отпусти меня назад! Я до тех пор не успокоюсь, пока не расквитаюсь с этим милордом.

— Это уже сделано, — ответила Корнелия.

Действительно, она расквиталась с англичанином, и еще как!

Ночью, когда все спали, Корнелия прокралась к дому баронета, подстерегла его; когда он вышел на охоту, и издали последовала за ним. Лишь только англичанин вошел в лес, как «первый приз на конкурсе в Чикаго» задал ему такую трепку, что его подобрали — уже днем — еле живым, и вряд ли у него успели скоро зажить следы встречи с этой любезной дамой.

Глава девятая НЕ ПРИКАЗАНО

Аляска лежит на северо-западе Северной Америки, между пятьдесят вторым и семьдесят вторым градусом северной широты. Ее пересекает северный полярный круг, пролегающий как раз по Берингову проливу.

Взгляните повнимательнее на карту, и вы различите довольно ясно, что очертания берегов Аляски напоминают профиль человеческого лица. Между мысом Лиссабонским и мысом Барро идет линия лба; глазная впадина — залив Коцебу; мыс принца Уэльского — нос; бухта Нортона — рот и, наконец, Аляска представляет собой характерную длинную бороду. Дальше в море идут Алеутские острова. Что касается головы, то она оканчивается продолжением цепи Ренджских гор, последние склоны которых исчезают в Ледовитом океане.

Вот страна, по которой «Красотке» надо было проехать около двух с половиной тысяч километров.

Само собой разумеется, Жан тщательно изучал карту Аляски, горы, реки, береговую линию и вообще маршрут, которого следовало придерживаться. По этому поводу даже был устроен семейный совет.

Из рассказов Жана все узнали, что эту страну посетили прежде всего русские, затем француз Лаперуз и англичанин Ванкувер, наконец — американец Мак-Клур, во время пребывания здесь экспедиции, снаряженной на поиски Джона Франклина.[33]

В сущности, страна эта уже была обследована благодаря путешествиям Фредерика Вимпера и полковника Бюльслея в 1865 году, когда шла речь о прокладке подводного кабеля[34] между Старым и Новым Светом по Берингову проливу. До этого времени на Аляску наезжали лишь скупщики пушного товара.

В это время возникла доктрина Монро,[35] которая говорит, что Америка должна принадлежать исключительно американцам. Если нельзя было надеяться на скорую уступку Англией своих колоний Колумбии и Канады, то, быть может, Россия могла согласиться отдать Союзу Аляску. Это был лакомый кусочек! Союз уже обратился с серьезными предложениями к русскому правительству.

В Соединенных Штатах посмеивались над Стьюардом, когда он собрался приобрести эту «страну тюленей», как называли Аляску. Казалось, что она ни на что не нужна республике. Тем не менее, Стьюард настаивал с присущим янки упорством, и в 1867 году дело сильно подвинулось вперед. Ходили слухи, что надо ждать со дня на день утверждения конвенции между Россией и Америкой.[36]

31 мая вечером семья Каскабель остановилась на границе, возле небольшой группы деревьев. Тут «Красотка» стояла на русской земле, а не на английской, и Каскабель мог вполне успокоиться.

Хорошее расположение духа вернулось к нему, и он снова стал весел и разговорчив. Теперь весь его дальнейший путь по Аляске и Сибири пролегал по обширным русским владениям.

Ужин был очень веселый. Жан убил большого жирного зайца, которого вспугнул неподалеку Ваграм. Как приятно было есть настоящего русского зайца!

— По этому случаю надо распить бутылочку, — объявил Каскабель.

— Здесь даже как-то легче дышится. Мне кажется, что тут смесь русского воздуха с американским. Дышите, детки, дышите! Не бойтесь, всем хватит, даже Гвоздику, хотя нос у него громадный! Уф! Пять недель я задыхался в этой проклятой Колумбии.

Когда кончили ужинать и допили последнюю каплю доброго вина, все отправились по своим отделениям и улеглись спать. Ночь прошла спокойно. Семью не потревожили ни дикие звери, ни индейцы.

Наутро все встали бодрыми и свежими. Лошади и собаки тоже отдохнули.

Поднялись рано, и уже на рассвете «Красотка» двинулась в путь по России, «сестре Франции»,[37] как выразился Каскабель. Около шести часов утра «Красотка» двигалась на северо-запад, к Симптон-риверу, который надо было переезжать на пароме.

Путь лежал на Ситку, или Новоархангельск, главный город русских владений, лежащий на острове Ситке, почти у берегов Аляски, в группе островов принца Уэльского, Крузе, Баранова и других.

Прибыв в Ситку, труппа должна была остановиться там на несколько дней, прежде всего, чтобы отдохнуть, а затем, чтобы приготовиться к дальнейшему путешествию в направлении Берингова пролива.

Согласно маршруту, надо было ехать по узкой береговой полосе, причудливо прорезанной горными цепями.

Но не успел Каскабель двинуться по русской земле, как перед ним встало непреодолимое препятствие.

Добродушная Россия, «сестра Франции», совсем не собиралась гостеприимно встретить французов-братьев в лице Каскабеля и его семьи.

Россия предстала в виде трех пограничных стражников. Коренастые, с большими бородами, одетые в мундиры с блестящими пуговицами и в плоские фуражки, стражники подошли к повозке. По знаку старшего из них, Жирофль, правивший лошадьми, остановил «Красотку» и позвал хозяина.

Каскабель вышел из своего отделения. Остальные члены семьи присоединились к нему.

Все с невольной тревогой ожидали, что скажут им эти люди в мундирах.

— Ваши паспорта? — спросил старший стражник по-русски.

Хотя Каскабель не знал русского языка, но это слово он отлично понял.

— Паспорта? — переспросил он.

— Да. Без паспортов не приказано пускать.

— Но, милейший, у нас их нет, — заявил вежливо Каскабель.

— В таком случае мы вас не пропустим.

Коротко и ясно.

Дверь в Россию захлопнули перед самым носом.

Каскабель не удержался от недовольной гримасы. Он слышал, насколько строги предписания русского правительства насчет паспортов. Было сомнительно, чтобы солдаты пошли на сделку.

Как обидно, что труппа перешла границу именно здесь и сразу встретилась с этими солдатами!

Корнелия и Жан с тревогой ожидали, чем окончится разговор, от которого зависело теперь все их дальнейшее путешествие.

— Господа, — обратился к солдатам Каскабель торжественным тоном, — я должен вам сказать, что мы — французы, путешествующие для собственного удовольствия, или, скорее, для удовольствия других, в особенности русских бояр,[38] если они вздумают почтить нас своим посещением. Мы не думали, что для того чтобы пройти по вашей земле, нужны какие-то бумаги.

— Где же это видано, чтобы пропускать через границу без паспорта?

— Нельзя ли сделать для нас исключение и пропустить нас? — уговаривал Каскабель стражников.

— Нет! — коротко и сухо ответил пограничник. — Поворачивайте назад, и нечего тут разговаривать.

— А где можно достать себе паспорт? — спросил Каскабель.

— Это ваше дело.

— Пропустите нас только до Ситки, а там мы через посредство французского консула…

— В Ситке нет французского консула. А впрочем, вы откуда едете?

— Из Сакраменто.

— Вот в Сакраменто и взяли бы себе паспорта! А теперь настаивать бесполезно.

— Наоборот, мы должны настаивать, потому что нам надо ехать в Европу.

— В Европу?.. Этой дорогой?..

Каскабель понял, что ответ его еще больше ухудшил дело, потому что ехать в Европу этой дорогой действительно странно.

— Некоторые обстоятельства заставили нас сделать этот объезд.

— Это меня не касается! — возразил пограничник. — Без паспорта все равно не пропущу.

— Послушайте, а может быть, надо за право проезда что-нибудь заплатить? — сказал Каскабель, многозначительно подмигивая.

Но и это предложение не подействовало.

— Послушайте! — воскликнул уже с полным отчаянием Каскабель. — Послушайте, да неужели же вы никогда и ничего не слыхали о семействе Каскабель?

Достойный акробат сказал это таким тоном, точно фамилия Каскабель была действительно известна всему миру. Но и это не помогло.

Надо было повернуть оглобли и вернуться вспять. Суровая стража потребовала, чтобы «Красотка» переехала границу обратно, и запретила переступать через нее.

И вот Каскабель, обескураженный, очутился вновь на английской земле.

Это было не только неприятно, но просто ужасно. Все планы рухнули. Приходилось отказаться от маршрута, принятого с таким восторгом. Путешествие по западу Америки, возвращение в Европу через Сибирь — все это теперь было невозможным за неимением паспортов. При обычных условиях, пожалуй, можно было достичь Нью-Йорка. Но как перебраться через Атлантический океан, когда нет возможности заплатить за места на пароходе?

Мало было надежды на то, что дорогою они соберут необходимую сумму. Да и сколько времени понадобится, чтобы собрать ее? По правде сказать, семейство Каскабель уже не было новинкой в Соединенных Штатах. В продолжение двадцати лет оно посетило все города, все местечки. Теперь оно не соберет, пожалуй, стольких центов, сколько раньше собирало долларов. Нет, вернуться на восток — это значит отложить поездку надолго, быть может, на многие годы, пока явится возможность отплыть в Европу. Во что бы то ни стало надо было придумать какую-нибудь комбинацию, которая позволила бы добраться до Ситки. Вот над чем задумалась теперь вся семья.

— Ну и положение! — проговорила Корнелия, покачивая головой.

— Это не положение, а черт знает что такое! — воскликнул раздраженно Каскабель.

Неужели ловкий акробат, с триумфом выходивший из разных передряг, не найдется теперь и не придумает какого-нибудь хитрого обхода этой глупой формальности? Неужели его умная голова не отыщет выхода?

— Цезарь, раз уж эти проклятые стражники попались нам как раз на границе, то нельзя ли обратиться к их начальнику? — спросила Корнелия.

— Их начальник — губернатор Аляски, — ответил Каскабель. — Вероятно, это какой-нибудь русский полковник, к которому не подступиться, как и к его солдатам, и который пошлет нас ко всем чертям.

— Впрочем, вероятно, он живет в Ситке, — заметил Жан, — а туда-то нас и не пускают.

— Быть может, пограничная стража согласится проводить к губернатору одного из нас? — сказал Гвоздик.

— Ты прав, Гвоздик, — ответил Каскабель. — Мысль твоя прекрасна.

— Если только она не плоха, — заметил Гвоздик.

— Надо попытаться попробовать это, прежде чем возвращаться назад, — сказал Жан. — Я отправлюсь к губернатору.

— Нет, уж лучше я пойду сам, — возразил Каскабель. — А далеко до Ситки?

— Около четырехсот километров.

— Стало быть, дней через десять я буду обратно. Подождем до завтра.

Рано утром Каскабель отправился отыскивать пограничников. Найти их было не трудно, потому что они следили за «Красоткой».

— Опять вы? — крикнул один из них довольно сурово.

— Опять я, — отвечал с очаровательной улыбкой Каскабель и принялся рассказывать, уснащая свою речь разными любезностями, что ему хотелось бы, чтобы его проводили к губернатору Аляски. Он предлагал оплатить дорожные расходы «господина чиновника», которому будет угодно сопровождать его, намекал на известную «благодарность» с его стороны за этот труд и т. п.

Но его постигла полная неудача. Даже перспектива получить «благодарность» не подействовала. Возможно, что настоятельные просьбы Каскабеля показались подозрительными, и старший стражник заявил Каскабелю самым решительным образом:

— Убирайтесь отсюда прочь! Если вы мне еще раз попадетесь на русской земле, то я вас отправлю не в Ситку, а в один из ближайших фортов, а там вас упрячут так, что уж назад вы не выберетесь.

Пришлось уйти, не солоно хлебавши. По расстроенному виду Каскабеля семья сразу увидела, что дело не выгорело.

Что же теперь делать? Неужели они застрянут здесь, и «Красотка», их передвижной дом, станет им постоянным домом? Складывалось впечатление, будто лодка, на которой они ехали по морю, была выброшена на скалы.

Печально прошел этот день, и многие последующие, потому что акробаты никак не могли прийти к определенному решению.

К счастью, провизии было достаточно: оставалось еще довольно много консервов, которые предполагалось пополнить в Ситке. Кроме того, вокруг было много дичи. Жан с Ваграмом остерегались только переходить колумбийскую границу. Молодой человек мог поплатиться за это своим ружьем да еще штрафом в пользу русской казны.

— Надо, однако же, на что-нибудь решиться! — говорил Каскабель время от времени.

Да, но на что?.. На что?.. В сущности, выбора не было. Приходилось возвращаться назад, раз нельзя было ехать вперед. Вернуться назад через эту проклятую Колумбию, оттуда через прерии к берегу Атлантического океана, в Нью-Йорк! А что делать в Нью-Йорке? Обратиться к общественной благотворительности? Авось найдутся добрые люди — устроют подписку для отправки семьи на родину?.. Какое унижение для людей, живущих собственным трудом и никогда не протягивающих руку за подачками! Что за подлецы были те разбойники, которые украли у них деньги в Сьерра-Неваде!

Было бы возмутительной несправедливостью, по словам Каскабеля, если бы этих мошенников не поджидала где-нибудь достойная казнь: виселица в Америке, гильотина во Франции, гаррота в Испании или кол в Турции.

Наконец он принял решение. Это было 4 июня.

— Мы возвратимся в Сакраменто, а пото…

Каскабель не окончил своей фразы. Там будет видно, что делать. Оставалось запрячь лошадей, повернуть повозку на юг и тронуться в путь.

Этот последний вечер на границе Аляски был самый печальный. Все молча сидели по своим местам. Была полная темнота. По небу беспорядочно плыли сплошные тучи, дул сильный ветер. Не было видно ни одной звездочки, а молодой месяц уже скрылся за горизонтом.

Было около девяти часов, когда Каскабель велел всем ложиться спать. Надо было встать рано; на заре «Красотке» предстояло ехать обратно в Сакраменто, на этот раз без проводника. Надо было лишь достичь истоков Фрейзера, а там уже путь был известен до самой территории Вашингтона.

Гвоздик пошел закрывать дверь из первого отделения, как вдруг невдалеке раздался выстрел.

— Выстрел! — закричал Каскабель.

— Да, кто-то стрелял, — ответил Жан.

— Вероятно, какой-нибудь охотник, — заметила Корнелия.

— Кто же станет охотиться в такую темную ночь? — сказал Жан. — Это невероятно.

В эту минуту раздался второй выстрел, затем послышался крик.

Глава десятая КАЙЕТА

Услышав крик, Каскабель, Жан, Сандр и Жирофль выбежали из повозки.

— Там, — сказал Жан, указывая на опушку леса, тянувшегося вдоль границы.

— Послушаем еще! — ответил Каскабель.

Слушать было бесполезно. Ни крика, ни выстрела больше не последовало.

— Что бы это такое было? — спросил Сандр.

— Так кричат, когда подвергаются большой опасности, — заметил Жан.

— Надо идти на помощь, — сказала Корнелия.

— Пойдемте, дети, но надо захватить с собою оружие, — распорядился Каскабель.

Возможно, что на какого-нибудь путешественника напали грабители; надо было остерегаться и быть наготове, на случай, если придется защищаться.

Каскабель и Жан взяли по ружью, Гвоздик и Сандр по револьверу и ушли, оставив «Красотку» под охраной Корнелии Каскабель и двух собак.

Минут пять-шесть они шли по опушке леса, постоянно останавливаясь и прислушиваясь, но ни малейший звук не нарушал лесной тишины. Это казалось странным, так как крик был слышен довольно близко.

— Быть может, это все нам почудилось? — заметил наконец Каскабель.

— Нет, отец, это невозможно, — ответил Жан. — Тсс!.. Слушайте!..

На этот раз ясно был слышен чей-то слабый крик, скорее женский или детский.

Ночь была очень темная, и в нескольких шагах уже нельзя было ничего видеть. Гвоздик, уходя, предлагал захватить с собой один из фонарей повозки, но Каскабель решил из предосторожности не брать с собой огня.

Крик повторился, и теперь уже можно было ясно понять, в какую сторону надо идти. Через несколько минут Каскабель с детьми и Гвоздиком вышли на лужайку, посреди которой лежали два тела. Около одного из них стояла на коленях женщина, поддерживая руками его голову.

Крики этой женщины и слышали акробаты.

— Ко мне!.. Ко мне!.. — кричала она на наречии шинук. — Помогите!.. Они убили их!..

Каскабель понимал немного наречие шинук и быстро подошел к испуганной женщине. Жан тоже поспешил вслед за ним, и они увидели, что она вся покрыта кровью из раны, зиявшей на груди человека, которого она всеми силами старалась привести в чувство.

— Этот еще дышит, — сказал Жан.

— А другой?.. — спросил Каскабель.

— Другой?.. Не знаю!.. — ответил Сандр.

Каскабель наклонился над другим, стараясь уловить малейший признак жизни.

— Он умер!.. — сказал наконец акробат.

Действительно, пуля, попавшая ему в висок, уложила его на месте.

Кто была эта женщина, судя по наречию, — индеанка? Была она молодой или старой — этого в темноте нельзя было видеть, тем более, что капюшон закрывал ее голову. В сущности, все это было безразлично. Сейчас надо было возможно скорее перенести раненого в лагерь и оказать ему посильную помощь. Что касается убитого, то завтра утром можно вернуться сюда и отдать телу последний долг, похоронив его здесь, в лесу.

С помощью Жана Каскабель поднял раненого за плечи, Сандр и Гвоздик — за ноги.

Приказав индеанке следовать за ними, печальный кортеж направился к лагерю.

Индеанка без малейшего колебания пошла с ними, отирая время от времени кровь, которая продолжала литься из груди раненого.

Быстро идти было нельзя. Раненый был тяжел, а главное — его надо было нести осторожно, избегая толчков, чтобы не вызвать еще большего кровотечения. Каскабель хотел доставить его в лагерь живым.

Минут через двадцать достигли лагеря, где их в страхе ожидали Корнелия и маленькая Наполеона.

— Скорее, Корнелия, воды и бинтов! — сказал Каскабель. — Надо немедленно остановить кровотечение. Обморок продолжается слишком долго.

— Хорошо, хорошо, Цезарь! Нечего много разговаривать. Предоставьте больного мне!..

Корнелия была опытна в перевязке ран. Не раз приходилось ей во время скитальческой жизни применять свои маленькие медицинские познания.

Гвоздик разостлал в первой комнате матрац, на котором уложили раненого.

При свете лампы, спускавшейся с потолка, можно было рассмотреть осунувшееся лицо страдальца, на котором уже видна была печать смерти. Теперь видно было и лицо индеанки, опустившейся возле раненого на колени.

Это была совсем молоденькая девушка — лет пятнадцати или шестнадцати.

— Кто эта девочка? — спросила Корнелия.

— Мы нашли ее возле раненого, — отвечал Жан. — Это она звала на помощь.

Раненый был человек лет сорока пяти, с сединой в волосах и бороде, высокого роста, с энергичным выражением лица, теперь смертельно бледного; глаза его были закрыты. Время от времени легкий вздох срывался с его губ, но до сих пор он не произнес ни одного слова, по которому можно было бы определить его национальность.

Когда грудь обнажили, Корнелия увидела глубокую рану от удара кинжалом между третьим и четвертым ребром. Была ли смертельна эта рана — мог решить только доктор. Но что она была очень опасна — это было вне сомнения.

Но так как доктора достать при таких условиях было невозможно, то приходилось всецело положиться на умение Корнелии и помощь маленькой походной аптечки.

Кровотечение удалось почти остановить. Это было самое главное. Дальше будет видно, можно ли довезти раненого до ближайшего местечка. Каскабель теперь не думал о том, будет ли это английское владение или чье-либо иное.

Промыв хорошенько рану, Корнелия наложила на нее компресс и забинтовала грудь. Пока этого было достаточно.

— Корнелия, что же мы будем теперь делать? — спросил Каскабель.

— Перенесем его на нашу кровать. Я буду следить за ним и менять компрессы.

— Мы все будем около него! — сказал Жан. — Разве можно теперь заснуть?.. Да и надо быть готовым ко всему!.. Возможно, что убийцы бродят вокруг.

Каскабель, Жан и Гвоздик осторожно перенесли раненого и положили на постель в последней комнате, а Корнелия села у изголовья, чтобы услышать его первое слово.

Каскабель начал расспрашивать индеанку, кто она и как сюда попала.

Девушка принадлежала к племени инджелетов, кочевавших у устья реки Юкон. Племя это вымирает мало-помалу, как и многие другие племена, населявшие прежде Аляску. Кайета, так звали индеанку, потеряв отца и мать, решила отправиться в Ситку, где она надеялась поступить в услужение к какому-нибудь русскому чиновнику. Ее взяли бы с удовольствием. Она была очень мила, несмотря на смуглую кожу. Симпатичное личико с опущенными длинными ресницами, добрыми черными глазами, обрамленное великолепными каштановыми волосами, невольно привлекало к себе.

Среднего роста, худощавая, она казалась грациозной, несмотря на меховой капюшон, закрывавший ее голову, и меховой же плащ.

Дети в Северной Америке развиваются рано. В десять лет мальчик уже свободно владеет ружьем и топором. А девочка в пятнадцать лет уже замужем и прекрасная мать.

Кайета была очень серьезна и решительна для своего возраста, и это путешествие доказывало силу ее характера. Уже с месяц она была в дороге. Она шла к юго-западу Аляски, достигла приморской полосы и уже была недалеко от Ситки, когда близко от нее раздались два выстрела, затем отчаянные крики.

Эти крики и были услышаны в лагере «Красотки».

Кайета храбро побежала к опушке леса. По всей вероятности, ее приближение испугало нападавших, так как она успела разглядеть двух мужчин, убегавших в глубину леса. Но, очевидно, негодяи скоро опомнились бы, увидав, что имеют дело чуть не с ребенком. Так оно и было на самом деле. Уже убийцы возвращались, чтобы ограбить своих жертв, как подошли акробаты и на этот раз напугали их серьезно.

При виде двоих людей, лежавших на земле, Кайета стала звать на помощь. Первые крики, которые слышали члены семьи Каскабель, были криками несчастных жертв, а второй крик был зов Кайеты на помощь.

Ночь прошла спокойно. Убийцы, очевидно, скрылись подальше от места преступления.

Наутро Корнелия не нашла перемены в состоянии больного. Кайета оказалась ей очень полезной. Она пошла и отыскала какие-то травы, вскипятила из них настой и прикладывала примочки из него на рану. Это очень помогло, так как кровь окончательно перестала течь.

Утром можно было заметить, что больной дышит свободней, но все-таки еще ни одно слово не слетело с его губ.

Пока что невозможно было узнать, кто он, откуда и куда направлялся, что делал на границе Аляски, при каких условиях он и его товарищ сделались жертвами нападения, и кто были убийцы.

Во всяком случае, если нападение было сделано с целью грабежа, то негодяи не успели ничем поживиться. Появление индеанки напугало их. Бежав от нее, они лишились чуть не целого состояния, так как, снимая одежду с раненого, Каскабель снял и кожаный пояс, в котором оказались золотые монеты, русские, американские — всего на сумму около пятнадцати тысяч франков. Деньги эти Каскабель спрятал с тем, чтобы потом возвратить их по принадлежности. Что касается бумаг, то их не было, не считая записной книжки, в которой было несколько заметок на русском и французском языках, но без малейшего указания на то, кто был этот неизвестный.

Около девяти часов утра Жан обратился к отцу со словами:

— Отец, надо похоронить тело убитого.

— Ты прав, Жан, идем! Быть может, мы на нем найдем какую-нибудь бумагу. Гвоздик, возьми кирку и лопату, ты пойдешь с нами.

Взяв инструменты и, на всякий случай, оружие, все трое отправились к месту преступления.

Все показывало, что оба, убитый и раненый, предполагали провести здесь ночь. Остатки костра еще тлели, под большим деревом лежала большая охапка травы, приготовленная для ночлега путников. Возможно, что они уже спали, когда на них напали.

Что касается трупа, то он уже успел закоченеть.

По одежде, лицу и грубым рукам видно было, что человек этот был слугою раненого. На вид было ему около тридцати лет.

Жан обыскал его карманы, но не нашел ни бумаг, ни денег.

За поясом был шестиствольный американский револьвер, которым несчастный не успел воспользоваться. Очевидно, нападение было слишком неожиданным.

В этот час на полянке и кругом в лесу было пустынно. По-видимому, убийцы не возвращались сюда, иначе они не оставили бы револьвера за поясом убитого.

Тем временем Гвоздик вырыл глубокую могилу, чтобы хищные звери не могли разрыть ее. Убитого опустили туда и засыпали землей.

Затем все трое вернулись в лагерь. Там, пока Кайета сидела у изголовья больного, Каскабель, Жан и Корнелия стали советоваться, как поступить дальше.

— Очевидно, — сказал Каскабель, — если мы вернемся в Калифорнию, наш больной не вынесет путешествия. Ведь по пути надо проехать многие сотни километров. Лучше всего было бы достигнуть Ситки, куда мы могли бы добраться через три-четыре дня, но проклятые пограничники не позволяют нам ступить на русскую почву.

— Все-таки нам надо ехать в Ситку, — сказала Корнелия, — и мы туда поедем.

— Но каким образом?.. Мы не успеем проехать и километра, как нас остановят и вернут.

— Все равно, Цезарь, ехать надо, нельзя терять ни минуты. Если мы встретим стражников, то, быть может, они разрешат для раненого то, чего не разрешили нам.

Каскабель с сомнением покачал головой.

— Матушка права, — сказал Жан, — постараемся добраться до Ситки, не спрашивая позволения у пограничной стражи. Это только потеря времени. Притом же, быть может, они решили, что мы поехали обратно в Сакраменто, и теперь их здесь вблизи нет. Вот уже почти сутки, как их совсем не видно. Они не пришли даже на выстрелы…

— Верно, — сказал Каскабель. — Они, вероятно, ушли отсюда.

— Если только… — вставил свое слово Гвоздик.

— Именно… если только… — пробормотал Каскабель.

Замечание Жана было справедливо. Пожалуй, лучше всего было ехать в Ситку.

Четверть часа спустя Вермут и Гладиатор были запряжены. Отлично отдохнув за время невольной стоянки, лошади могли сделать большой перегон в первый день пути. «Красотка» тронулась, и Каскабель с нескрываемым удовольствием покинул колумбийскую почву.

— Дети, смотрите в оба глаза, а ты, Жан, не стреляй! Не стоит выдавать наше присутствие.

— Кстати, запасы нашей кухни вполне достаточны, — сказала Корнелия.

Хотя страна к северу от Колумбии и холмиста, но дорога по ней довольно легка. Изредка попадались уединенные фермы, но семья акробатов остерегалась заглядывать туда. Изучив хорошо карту, Жан был уверен, что они доберутся до Ситки без помощи проводника.

Но самое главное было — избежать встречи со стражниками пограничной и внутренней охраны.

Как это ни странно, стража не появлялась, и Каскабель не знал, чему это приписать. Жан предполагал, что это какое-нибудь новое распоряжение русского правительства.

Прошло 6 и 7 июня. Наконец путники достигли района Ситки. Можно было бы ехать скорее, но Корнелия опасалась, что тряска повредит больному, за которым она с Кайетой ухаживали, как за родным. Все время опасались, что он не доедет живым. Положение его не ухудшилось, но и не улучшилось.

Что могли сделать эти две женщины без доктора, без необходимых лекарств? Преданность и желание помочь, к сожалению, не могут заменить науки. Вся семья могла оценить ум и старания молодой индеанки. Она стала как бы членом этой семьи.

7 июня после полудня «Красотка» переправилась через Стекин-ривер, маленькую речонку, впадающую в узкий пролив, который отделяет от материка остров Баранова, недалеко от Ситки.

Вечером раненый произнес несколько слов.

— Мой отец… там… его увидеть… — прошептал он.

Слова эти были сказаны по-русски, и Каскабель не понял их.

Потом раненый повторил несколько раз слово «Иван».

Очевидно, это было имя несчастного слуги, убитого возле своего хозяина. Возможно, что оба они были русские.

Во всяком случае, раз больной начал мало-помалу приходить в себя, то скоро можно будет узнать, кто он.

В этот день «Красотка» достигла берегов узкого пролива, отделяющего от материка остров Баранова. Здесь надо было обратиться к помощи перевозчиков.

Но как это сделать? Ведь нельзя же было скрыть от них свою национальность? Опять они начнут требовать эти проклятые паспорта.

— Ну что же делать, — заявил Каскабель. — Все-таки мы довезли нашего русского до Ситки и, если нам придется убраться отсюда, то его-то уж они должны принять, как своего соотечественника. Мы свое дело сделали, его спасли, а они уж пускай вылечат его.

Все это было вполне резонно. Но как было бы обидно — доехав до Ситки, повернуть назад и ехать в Нью-Йорк!

Повозка остановилась на берегу, и Жан пошел искать перевозчиков и паром, на котором можно было бы переправиться на остров. В эту минуту Кайета подошла к Каскабелю и сказала, что Корнелия зовет его.

— Кажется, наш раненый приходит в себя, — сказала Корнелия. — Он говорит. Цезарь, постарайся понять его.

Действительно, русский открыл глаза и с удивлением смотрел на склонившихся над ним людей, которых он видел первый раз в жизни. Губы его шевелились; очевидно, он пытался что-то сказать.

Наконец слабым, едва слышным голосом он позвал своего слугу Ивана.

— Сударь, — обратился к нему Каскабель, — вашего слуги здесь нет, вы у нас…

Услыхав эти слова, сказанные по-французски, раненый спросил на том же языке:

— Где я?

— У людей, которые о вас заботятся…

— Что это за страна?..

— Здесь вам нечего бояться, если вы русский…

— Русский?.. Да… я русский…

— Вы на Аляске, в нескольких километрах от Ситки.

— Аляска… — прошептал больной, и черты его исказились ужасом. — Аляска… Аляска… Русские владения! — взволнованно повторил он.

— Нет… владения американские! — послышался с порога голос Жана, который вернулся в этот момент. И, отворив маленькое окошко, Жан указал на американский флаг, реявший на одном из фортов.

Действительно, уже три дня Аляска не была русской. Три дня назад был подписан акт, передающий эту провинцию Северо-Американским Штатам.

Нечего было больше бояться русских пограничников. Труппа была снова на американской земле.

Глава одиннадцатая СИТКА

Город Ситка, или Новоархангельск, расположенный на острове Баранова, среди архипелага островков у западного берега, был не только главным городом острова, но и столицей всей уступленной американцам провинции. В сущности, это единственный крупный город в этом районе, где лишь изредка попадаются небольшие деревни, пожалуй, даже скорее посты или фактории. В большинстве случаев они принадлежат американским компаниям, а некоторые из них — английской Компании Гудзонова залива. Понятно, что сообщение между этими постами очень затруднительно, в особенности во время долгой и суровой зимы.

Еще несколько лет назад Ситка представляла собой лишь торговый центр, посещаемый только скупщиками и продавцами мехов.

Но теперь, благодаря новым открытиям в полярных областях, она, в особенности при новом управлении, обещала развиться в большой и богатый город.

Уже в это время в Ситке было много больших, построек: клуб, общественный сад, рестораны, кафе, гостиницы, школа, больница и несколько дач на холмах вокруг города. На горизонте тянулись хвойные леса, а за ними — горная цепь, теряющаяся в тумане. Над всем этим господствовала вершина горы Эдкомб, находящейся на острове Крузе, к северу от острова Баранова, и поднимающейся почти на 3000 метров над уровнем моря.

В сущности, климат Ситки не очень суров, и термометр не опускается ниже семи-восьми градусов по Цельсию.[39] Но хотя этот город и лежит на пятьдесят шестой параллели, все же вернее было бы назвать его «городом воды», потому что дожди в Ситке идут постоянно, если только взамен их не падает снег. Следовательно, нечего удивляться тому, что «Красотка», переправившись со всеми своими обитателями и пожитками на пароме через канал, въехала в Ситку под проливным дождем. И все-таки Каскабель не роптал на это. Ведь он приехал именно в тот день, когда паспорт был уже не нужен!

— Много бывало счастливых случайностей в моей жизни, — говорил он, — но на этот раз произошло что-то из ряду вон выходящее! Дверь была захлопнута перед самым носом, и вдруг — она широко отворяется…

Действительно, трактат о передаче Аляски был подписан как будто нарочно для того, чтобы «Красотка» свободно перешла границу. На американской земле не было уже ни несговорчивых чиновников, ни строгих требований русского правительства.

Теперь следовало доставить раненого в больницу или в гостиницу, где доктор мог бы осмотреть его. Но когда раненому предложили это, он сказал Каскабелю:

— Я чувствую себя немного лучше, и если я вас не стесню…

— Нас стеснить! — ответила Корнелия. — Что за мысль пришла вам в голову?

— Будьте здесь, как дома, — прибавил Каскабель.

— Я думаю, что мне гораздо лучше остаться с людьми, которые меня приютили и сделали мне столько добра…

— Отлично, сударь! Но мне кажется, что доктор необходим, — сказал Каскабель.

— Нельзя ли пригласить его сюда?

— Разумеется, можно! Я лично поеду и приведу самого лучшего.

«Красотка» остановилась при въезде в город, у большого бульвара; сюда-то и пришел доктор Гарри. Внимательно осмотрев больного, он объявил, что рана не опасна, так как удар скользнул вдоль ребра. Ни один важный орган не был поврежден, и благодаря примочкам из холодной воды и настоя трав, собранных молодой индеанкой, рана начала уже зарубцовываться. Раненый скоро сможет встать и теперь он начнет понемногу есть. Но если бы Кайеты не было близко во время нападения и если бы потеря крови не была остановлена Корнелией Каскабель, то раненый умер бы уже через несколько часов после нападения.

Доктор Гарри выразил предположение, что нападение это было делом рук шайки Карпова. Этот Карпов, русский или, скорее, сибиряк, собрал шайку из беглых каторжан и грабил проезжих в окрестностях Ситки. За поимку шайки была назначена награда, но эти негодяи умели ловко избегать преследования.

А между тем частые преступления, грабежи и убийства нагнали на жителей страх, особенно в южной части провинции. Путешественники, торговцы, служащие меховых компаний постоянно подвергались нападениям этой шайки. По всей вероятности, и в данном преступлении виноваты были те же негодяи.

Уходя, доктор Гарри еще раз успокоил семью насчет состояния здоровья раненого.

Отправляясь в Ситку, Каскабель прежде всего рассчитывал на отдых в течение нескольких дней, отдых, вполне заслуженный после путешествия. Кроме того, он предполагал сделать здесь два-три хороших сбора, так как кошелек его немного отощал.

Каскабель не сомневался, что слава о его труппе долетела и до обитателей Аляски, что в Ситке ждут не дождутся посмотреть на их ловкость и уменье.

Но после разговора с русским планы относительно представлений были оставлены.

Этот русский, — Корнелия решила почему-то, что он князь, — познакомился со всеми членами семьи и с молодой индеанкой, спасшей ему жизнь. Теперь он знал, что это семья бедных бродячих артистов, кочевавших по Америке.

Однажды вечером, когда собралась вся семья, он рассказал им свою историю, то есть все, что он нашел возможным им рассказать. По-французски он говорил совершенно свободно, как на родном языке, и только мягкое произношение буквы «о» придавало его акценту своеобразный оттенок.

Все, что он рассказал, было очень просто — ничего необыкновенного, ничего романтического.

Звали русского Сергей Васильевич, и с этого дня, с его разрешения, вся семья Каскабель стала звать его месье Серж. Из родителей его был жив лишь отец, живший в своем имении в Пермской губернии. Имея склонность к путешествиям, Сергей Васильевич уехал из России три года тому назад. Посетив владения Компании Гудзонова залива, он намеревался предпринять путешествие по Аляске, от реки Юкон до Северного моря, как вдруг с ним случилась беда, — и вот при каких обстоятельствах.

Вечером 4 июня Сергей Васильевич со своим слугою Иваном расположились на ночлег на самой границе. Едва они успели заснуть, как на них напали два негодяя. Сергей Васильевич и Иван вскочили и хотели защищаться, но было уже поздно… Несчастный Иван упал, пораженный пулей в висок.

— Это был преданный и честный слуга, — сказал Сергей Васильевич. — Десять лет мы не разлучались; мне жаль его как друга.

Сам он, раненный кинжалом в грудь, упал и лишился чувств. Что было дальше, ему неизвестно, так как только теперь, когда сознание вернулось к нему, он узнал, кто приютил его.

Когда Каскабель сообщил ему, что доктор приписывает это нападение разбойнику Карпову или его сотоварищам, Сергей Васильевич не удивился, так как и он слышал об этой шайке.

— Теперь вы видите, — продолжал раненый, — моя история малоинтересна. Ваша, вероятно, гораздо интереснее. Объехав Аляску, я хотел вернуться в Россию с тем, чтобы уже больше не покидать отчего дома. А вы? Расскажите мне, каким образом вы, французы, очутились в этой части Америки? Почему вы так далеко от вашей страны?

— Мы — акробаты, сударь, и наша профессия заставляет нас бродить по свету, — отвечал Каскабель.

— Это верно, но я все-таки удивляюсь, что вижу вас так далеко от Франции.

— Жан, расскажи, почему мы здесь и каким путем пробираемся в Европу, — обратился Каскабель к старшему сыну.

Жан принялся подробно рассказывать обо всех приключениях семьи Каскабель с самого отъезда из Сакраменто. Чтобы и Кайета могла понимать его, Жан говорил по-английски, и иногда Сергей Васильевич объяснял ей на наречии шинук то, что ускользало от ее понимания. Молодая индеанка слушала с большим вниманием.

Таким образом она узнала, что семья эта — акробаты. Узнала, как обокрали их в ущелье Сьерра-Невады, как, лишенные средств, они должны были изменить свой первоначальный план и вместо того, чтобы ехать в Нью-Йорк, к Атлантическому океану, были принуждены повернуть в противоположную сторону — на запад. Проехав Калифорнию, Орегон, штат Вашингтон и Колумбию, они очутились на границе Аляски, где, к счастью, формальности задержали их, да, именно — к счастью, потому что это дало им возможность прийти на помощь Сергею Васильевичу. Теперь семья уже в Ситке. Отдохнув здесь, они могут двинуться в дальнейший путь.

Когда раненый услышал, что путь этот будет лежать через Сибирь, у него на лице выразилось недоумение, даже скорее смущение, но на это никто не обратил внимания.

— Итак, — сказал он, когда Жан окончил свой рассказ, — вы предполагаете ехать отсюда к Берингову проливу?

— Да, месье Серж, — ответил Жан. — А когда пролив замерзнет, мы его переедем.

— Но это будет очень длинное и тяжелое путешествие, Каскабель.

— Длинное — это правда, тяжелое — что делать? — отвечал Каскабель. — Мы уже привыкли к труду.

— Но при таких условиях вам не добраться до России в этом году.

— Да мы на это и не рассчитываем, — отвечал Жан, — ведь тронуться через пролив раньше октября нельзя.

— Затея ваша и смела и рискованна, — заметил Сергей Васильевич.

— Пожалуй, — ответил Каскабель, — но у нас нет выбора. А между тем мы решили вернуться во Францию, и мы вернемся туда. К тому же нам придется ехать через Пермь и Нижний, как раз во время ярмарок, и я надеюсь, что семейство Каскабель не ударит лицом в грязь.

— Возможно! Но как велики ваши средства?

— Мы кое-что заработали дорóгой, да и здесь, в Ситке, можно дать два-три представления, тем более, что город будет праздновать присоединение к Штатам.

— С каким бы удовольствием я разделил содержимое своего кошелька с вами, друзья мои, но, к несчастью, меня обокрали.

— Вас не обокрали, месье Серж! — улыбнулась Корнелия.

— Все цело, до копейки, — прибавил Цезарь и принес пояс, в котором хранились деньги Сергея Васильевича.

— В таком случае, друзья мои, я надеюсь, что вы не откажетесь принять…

— Решительно откажемся, — ответил Каскабель. — Вы собираетесь помочь нам, рискуя попасть в безвыходное положение…

— Неужели вы отказываетесь разделить со мною эти деньги?..

— Безусловно!

— Довольно разговаривать! — заявила Корнелия. — Доктор предписал больному полный покой, а доктора надо слушаться.

— Я с удовольствием буду вас слушаться, но только позвольте мне задать вам один вопрос… или, вернее, обратиться к вам с просьбой.

— К вашим услугам.

— Разрешите мне ехать с вами к Берингову проливу.

— С нами?

— Да, ведь я же хотел ехать по Аляске.

— С большим удовольствием. Мы очень рады.

— При одном условии, — прибавила Корнелия.

— И это условие?..

— Стараться выздороветь… и не противоречить!

— Тогда я тоже ставлю условие: так как я буду с вами путешествовать, то желаю платить свою долю издержек.

— Как вам будет угодно, — отвечал Каскабель.

Таким образом все уладилось к общему удовольствию.

Глава семьи не хотел отказаться от задумки дать несколько представлений на большой площади города, так как это дало бы ему возможность пополнить свои финансы. Вся провинция праздновала присоединение, и «Красотка» вряд ли могла выбрать более удачный момент для своего появления в Ситке.

Само собой разумеется, что Каскабель заявил о нападении на Сергея Васильевича, и местное начальство сделало распоряжение о немедленных розысках и поимке шайки Карпова.

17 июня Сергей Васильевич смог выйти в первый раз. Ему было гораздо лучше, и благодаря внимательному лечению доктора Гарри рана закрылась.

Теперь он мог познакомиться и с остальными членами труппы. Собаки ласково терлись о его ноги, Жак пронзительно кричал: «Как ваше здоровье?» Этому научил его Сандр. Джон Булль гримасничал изо всех сил, и даже старые Вермут и Гладиатор весело заржали, когда получили по куску сахара. С этих пор Сергей Васильевич стал членом семьи Каскабель, как и Кайета. Он обратил внимание на серьезный характер и ясный ум Жана. Сандр и Наполеона очаровали его своей юной грацией и живостью. Гвоздик забавлял его своим добродушием и простотой. Что касается Цезаря и Корнелии Каскабель, то Сергей Васильевич сразу понял, что он попал к хорошим, честным людям.

Теперь все были заняты приготовлением к отъезду. Предстояло проехать две тысячи километров от Ситки до Берингова пролива, — надо было запастись всем необходимым.

Дорога не представляла опасности ни со стороны диких зверей, ни со стороны кочующих индейцев. Но фактории[40] здесь попадались редко, и дорогой ничего, кроме дичи, нельзя было достать.

Само собой разумеется, обо всем советовались с Сергеем Васильевичем.

— Для нас хорошо уже то, что предстоящее путешествие мы совершим не зимой, — сказал Каскабель.

— Это правда большое счастье, — ответил Сергей Васильевич, — так как зимы на Аляске очень суровы.

— К тому же месье Серж как отличный географ будет указывать нам путь, — прибавил Жан.

— Знание географии мало помогает, если путешествуешь по незнакомой стране, — возразил Сергей Васильевич. — Но, во-первых, мой друг, вы до сих пор отлично пользовались вашими картами, и с моей помощью, я надеюсь, мы найдем дорогу; а во-вторых, у меня появилась одна мысль, которой я с вами поделюсь потом.

Деньги пока были, поэтому сделали запасы муки, масла, рису, табаку, чаю. Купили также несколько окороков ветчины, солонины, сухарей и всевозможных консервов. Хотя в воде недостатка дорогою не могло быть, но все-таки она всегда вкуснее, если в нее прибавить немного сахару и коньяку или, скорее, водки, которую так любят русские. Так что купили сахару и водки и даже захватили с собою прекрасного ванкуверского каменного угля, хотя леса по дороге было достаточно.

За это время переделали немного второе отделение в «Красотке» и устроили там койку для Сергея Васильевича. Приобрели также несколько одеял из заячьего меха, которые зимою в ходу у индейцев.

Кроме того, Сергей Васильевич счел нужным приобрести несколько стеклянных безделушек и бус, ярких бумажных платков, дешевых ножей и ножниц — на тот случай, если придется обращаться за чем-нибудь к индейцам, у которых эти предметы очень ценятся. А так как можно было рассчитывать на хорошую охоту, то взяли достаточное количество пороху и дроби. Сергей Васильевич купил даже два ружья и карабин и заранее радовался возможности охотиться с Жаном.

Кроме того, следовало не упускать из виду, что шайка Карпова бродит в окрестностях Ситки, и надо было приготовиться достойно встретить этих негодяев, если им вздумается напасть на «Красотку».

— Если они явятся к нам, то самое лучшее, чем мы можем их встретить, — сказал Каскабель, — это послать им пулю в грудь.

— А еще лучше — прямо в лоб, — глубокомысленно заявил Гвоздик.

Благодаря торговым сношениям Ситки с Колумбией и разными портами Тихого океана, обитатели «Красотки» имели возможность приобрести все необходимое для далекого путешествия по пустынной местности, и притом сравнительно недорого.

Наконец, все приготовления были закончены, и отъезд был назначен на 26 июня. Спешить было ни к чему, потому что, пока Берингов пролив весь не замерзнет, нельзя было и думать о переправе на азиатский берег. Но мало ли что могло задержать путешественников в дороге, да и лучше было приехать раньше в порт Кларенс, на берег пролива, чтобы там дождаться благоприятного времени.

Что же делала в это время Кайета? Она усердно помогала Корнелии в ее хлопотах. А та привязалась к ней, как к дочери, и полюбила ее не меньше, чем Наполеону. Да и все полюбили кроткую девушку. Кайета чувствовала себя наверху блаженства. Она не могла и мечтать о таком счастье в палатках своего кочующего племени.

Но час разлуки близился. Девушка направлялась в Ситку, чтобы поступить в услужение. Теперь она прибыла туда, и ей надо было искать себе место.

— А все-таки, — говорил иногда Каскабель, — а все-таки мне кажется, что из нашей перепелочки, — он так называл ее, — вышла бы прелестная танцовщица, да, пожалуй, еще и превосходная наездница. Я уверен, что она будет сидеть на лошади, как настоящий центавр.[41]

Каскабель не шутя воображал, что центавры были отличными наездниками, и было бы напрасным трудом разубеждать его в этом.

Сергей Васильевич замечал, что Жан Каскабель при этих разговорах неодобрительно покачивал головой, видимо, не разделяя акробатических стремлений своего отца.

Все очень беспокоились о том, какое существование ждет в Ситке Кайету. Накануне отъезда, вечером, все были очень печальны, как вдруг вошел Сергей Васильевич, держа девушку за руку.

— Друзья мои, — обратился он к Каскабелю и его жене, — до сих пор у меня не было дочери, но с этой минуты Кайета — моя дочь. Она согласилась считать меня своим отцом, и я прошу у вас места для нее в «Красотке».

Крики радости были ответом на эти слова.

— Какой вы хороший человек! — обратился Каскабель к Сергею Васильевичу, протягивая ему руку.

— Что я сделал особенного? — ответил русский. — Разве вы забыли, что для меня сделала Кайета? Я ей обязан жизнью, и вполне естественно, что я заменю ей отца.

— А я буду ей дядей! — подхватил Каскабель. — Вот мы с вами и разделим между собою привязанность нашей перепелочки!

Глава двенадцатая ОТ СИТКИ ДО ФОРТА ЮКОН

26 июня на рассвете «Красотка» «снялась с якоря и вышла в открытое море», по выражению ее хозяина, любившего морские термины.

Отъезжающих сопровождали лучшие пожелания многочисленных зрителей и друзей, приобретенных за те несколько дней, которые труппа провела у городских ворот.

Ситка окружена была высоким палисадом, и ворота открывались лишь для имеющих разрешение на въезд и выезд.

Это сделано было русской администрацией во избежание наплыва индейцев, которые селятся в окрестностях Ситки.

Хижины индейцев имеют совсем первобытный вид. Низенькая дверь ведет в единственную комнату, по большей части круглую. Освещается она отверстием в потолке, которое служит одновременно и для выхода дыма. Такие хижины составляют нечто вроде предместья Ситки.

После захода солнца ни один индеец не имел права оставаться в городе.

Запрещение это было сделано ввиду постоянных столкновений краснокожих с белыми.

По выезде из Ситки «Красотка» должна была несколько раз переехать на паромах через узкие проливы, пока не достигла наконец твердой земли.

Маршрут был тщательно изучен Сергеем Васильевичем и Жаном по новым картам большого масштаба, приобретенным в Ситке. Кайета, хорошо знавшая страну, дала со своей стороны несколько ценных указаний. Умная девушка быстро научилась разбирать карту и поняла ее значение.

На общем совете было решено, что «Красотка» будет двигаться по берегу реки Юкон. Надо было достигнуть сначала форта Юкон, а затем ехать долиной реки того же названия, так как дорога вдоль морского побережья довольно тяжела вследствие гористости местности.

Скоро скалистые берега скрылись из глаз, и только вершина горы св. Ильи виднелась еще несколько дней на горизонте.

Чтобы не переутомлять лошадей, установили точные часы пути и отдыха. Было бы большим несчастьем, если бы хоть одна из них пала, так как старые Вермут и Гладиатор до сих пор дружно везли тяжелую повозку.

В шесть часов утра трогались в дорогу, с двенадцати до двух делали привал для обеда, затем до шести часов продолжали путь, а в шесть часов останавливались на ночлег. Таким образом в день проезжали от пяти до шести миль.

Если бы даже пришлось ехать и ночью, то это было бы очень легко, так как, по выражению Каскабеля, «на Аляске солнце не залеживается в постели».

— Не успеет лечь, как сейчас же и встает, — говорил он. — Светит по двадцать три часа в сутки, и за это не требует даже приплаты.

Действительно, время близилось к летнему солнцестоянию, когда в северных широтах солнце заходит в одиннадцать часов сорок четыре минуты вечера, а восходит в четверть первого. Таким образом солнечный диск скрывается за горизонтом всего на тридцать две минуты.

В эти полчаса заря еще не успевает померкнуть, как начинается рассвет.

Было очень жарко и даже иногда душно, так что из предосторожности приходилось в самые жаркие часы останавливаться на отдых. Кто бы мог поверить, что на границе полярного крута бывает такая жара? Но это было так.

Корнелия часто жаловалась на зной и духоту.

— Скоро вы пожалеете об этом времени, — сказал ей раз Сергей Васильевич.

— Я пожалею о такой жаре?.. Никогда!..

— Это правда, мама, — прибавил Жан, — ведь по ту сторону Берингова пролива нас ждет в Сибири сильная стужа.

— Да, но хорошо разведенный огонь поможет нам бороться с холодом, — вмешался Каскабель.

— Совершенно верно, мой друг, но не забудьте, что морозы будут стоять несколько месяцев.

Наконец, 3 июля, «Красотка» выбралась из каменистой местности на широкую равнину, на которой кое-где виднелись леса.

В этот день «Красотке» пришлось обогнуть небольшое озеро, по имени Диз, из которого вытекает река Льюис, один из главных притоков Юкона.

Кайета узнала реку.

— Это Каргут, — сказала она, — то есть «маленькая речка», которая несет свои воды большому Юкону.

Дорогой артисты не теряли времени и не переставали упражняться в развитии и укреплении своих мускулов, гибкости членов и ловкости рук. Днем было слишком жарко, но зато вечером лагерь превращался в арену. Единственные зрители, Сергей Васильевич и Кайета, аплодировали артистам от души.

Супруги Каскабель поднимали тяжести, жонглировали гирями, Сандр изощрялся, изображая гуттаперчевого мальчика; Наполеона смело ходила по натянутому канату или грациозно порхала, танцуя; Гвоздик буквально вылезал из кожи, стараясь насмешить воображаемую публику.

Жан, подчиняясь требованию своего отца, жонглировал, хотя и неохотно, с изумительной ловкостью стаканами, шарами, ножами, кольцами, палками и т. п. Он предпочел бы не отрываться от книг или учить Кайету французскому языку.

Одному был рад Жан: что его отец отказался от мысли сделать из Кайеты цирковую артистку. С тех пор, как Кайета была удочерена Сергеем Васильевичем, человеком состоятельным и образованным, будущее ее было обеспечено. Но как ни радовался этому юноша, все-таки сердце его сжималось при мысли, что, приехав к Берингову проливу, Кайета их покинет. А если бы из нее сделали балерину, то она могла бы остаться в труппе.

Он радовался, что ей выпадает лучшая доля. Разве у него самого не было страстного желания изменить свое положение? Он чувствовал, что не создан для профессии балаганного артиста, и не раз невольно краснел, когда восхищенная публика неистово аплодировала его ловкости и искусству.

Однажды вечером, прогуливаясь с Сергеем Васильевичем, он откровенно высказал все, что у него было в мыслях. Он сознался, что ему хотелось бы занять в обществе более серьезное положение, чем положение комедианта… Но как это сделать? Возможно, что со временем, после долгих скитаний, его родителям удастся скопить небольшие средства к жизни, но тогда для него будет уже слишком поздно учиться чему-либо, что дало бы ему возможность избрать себе другой жизненный путь.

— Я нисколько не краснею за своих родителей, — прибавил он. — Нет, я не могу быть настолько неблагодарным. Все, что было в их силах, они сделали для меня. Они очень хорошие люди. Но я чувствую, что из меня могло бы выйти что-нибудь лучше, чем циркач.

— Я вполне понимаю тебя, мой друг, — отвечал ему Сергей Васильевич, — но я должен тебе сказать, что никакое ремесло не может быть позорным, если только честно относиться к своим обязанностям. Подумай хорошенько и скажи сам, знаешь ли ты кого-нибудь на свете, кто был бы так же честен, как твои родители?

— Нет, не знаю.

— Мой совет тебе: уважай их так, как уважаю их я. Это хорошо, что ты хочешь уйти из той среды, куда тебя бросили обстоятельства, но как знать, что ожидает тебя в будущем? Не теряй мужества и рассчитывай на меня. Я никогда не забуду того, что сделала для меня твоя семья, никогда! Возможно, что придет время, когда я буду иметь возможность сделать что-нибудь для вас.

Пока Сергей Васильевич говорил так, Жан наблюдал за ним и заметил, как затуманился взор его и как сразу голос его дрогнул. Казалось, он вспомнил о чем-то, что его опечалило…

Наступила минута молчания.

Жан обождал немного, думая, что Сергей Васильевич будет продолжать говорить, затем обратился к нему со следующими словами:

— Отчего бы вам не поехать с нами и дальше, из порта Кларенс, месье Серж? Ведь все равно вы хотите вернуться в Россию к вашему отцу?..

— Это невозможно, Жан. Я не окончил своих исследований в Западной Америке.

— А Кайета будет с вами? — спросил юноша нерешительно.

Это было сказано таким печальным тоном, что Сергей Васильевич был глубоко растроган.

— Конечно, раз я решил заботиться о ней.

— Вы возьмете ее с собой и тогда, когда вернетесь к себе домой?

— Пока я не пришел еще ни к какому решению. Когда я буду уже в порте Кларенс, тогда посмотрю… Возможно, что мне придется поговорить с твоим отцом… От его ответа будет многое зависеть…

Снова Жан заметил нерешительность в словах русского, но врожденный такт подсказал ему, что не следует настаивать на более определенном ответе.

С момента этого разговора они еще больше сблизились. Видя хорошие задатки в молодом человеке, Сергей Васильевич с радостью начал заниматься с ним, развивая его способности и передавая ему свои знания. Родители Жана были бесконечно благодарны своему гостю и радовались, что сын их становится «ученым».

Вместе с тем Жан не забывал и об охоте. Сергей Васильевич обыкновенно сопровождал его. Местность изобиловала дичью. Зайцев было столько, что ими можно было накормить хоть целый караван.

— Не забудь, дружок, — говорил иногда Каскабель, — что зайцы годны не на одно жаркое или рагу. Из их шкурок выйдут и теплые одеяла, и шубы, и муфты.

— Совершенно верно, — сказал Сергей Васильевич, — и все эти теплые вещи очень пригодятся во время суровой сибирской зимы.

Поэтому начали собирать и прятать заячьи шкурки. Питались по возможности дичью, сохраняя консервы на то время, когда зима обратит в бегство дичь, и она уйдет к югу.

Но если почему-нибудь охота не удавалась, то Корнелия не брезговала положить в суп, по индейскому обычаю, ворону или галку; и все находили, что это вовсе не так плохо.

Когда же в ягдташе у Жана или Сергея Васильевича оказывался великолепный тетерев, можно представить себе, какую честь отдавали ему за обедом.

Нечего было бояться умереть с голоду, но зато мириады комаров отравляли жизнь путешественников. Правда, ласточки истребляли их в невероятном количестве, но скоро можно было ожидать, что эти маленькие птички покинут полярные страны и улетят на юг.

9 июня «Красотка» прибыла к тому месту, где Льюис впадает в Юкон. Отсюда Юкон идет на северо-запад, потом круто поворачивает на запад и катит свои волны к Берингову проливу.

При впадении Льюиса в Юкон стоит небольшой форт Селькирк, менее значительный, чем форт Юкон, расположенный на правом берегу реки, на четыреста километров ниже.

С самого отъезда из Ситки молодая индеанка взяла на себя роль проводника. Зная превосходно страну, она давала ценные указания. Здесь провела она свое детство. По просьбе Сергея Васильевича, она рассказала печальную историю своей жизни. Племя инджелетов кочевало с места на место по долине реки Юкон, не находя нигде себе прочного пристанища. Племя это быстро вымирало и наконец совсем распалось. Умерли и ее родители, и она осталась совершенно одинокой. Тогда она решила идти в Ситку и искать там место служанки у кого-нибудь из русских чиновников.

Жан неоднократно заставлял ее повторять этот печальный рассказ и каждый раз выслушивал его с глубокой грустью.

В окрестностях форта Селькирк встретилось несколько индейцев из племени бирчей, что означает «березовые люди». Их зовут так потому, что они живут в березовых лесах, которых очень много в этих широтах.

Форт Селькирк представлял собой, в сущности, небольшой посад, в котором жили агенты российско-американской компании и в котором находились нужные склады, куда в известные сроки являлись купцы, чтобы закупать меха.

Обитатели Селькирка очень обрадовались приезду труппы: это было развлечением среди нестерпимой скуки, парившей в глуши заброшенного местечка. Каскабель решил остановиться здесь на сутки, чтобы отдохнуть.

Все-таки было решено, что повозка переправится через Юкон именно тут, потому что в низовьях он шире, и течение его быстрее.

С помощью жителей форта, а также индейцев, ютившихся возле посада и поставлявших туда рыбу, «Красотка» благополучно переправилась на пароме на правый берег.

За услугу, оказанную индейцами, путешественникам, со своей стороны, удалось отплатить им более ценной услугой.

Вождь племени был очень болен, и никакие туземные средства и заклинания колдуна не помогали.

Вождя положили на площади деревушки, развели возле него костер и, обступив его, заунывно пели молитву Великому Духу. Колдун, кривляясь и приплясывая, старался изгнать злого духа, поселившегося в теле вождя.

Завывая диким голосом, он заклинал злого духа переселиться в него самого, но злой дух упрямился и ни за что не хотел менять место обитания.

К счастью, Сергей Васильевич, имевший кое-какие сведения по медицине, смог применить к больному свои познания.

Осмотрев больного, он дал ему изрядную дозу рвотного из походной аптечки. Лекарство оказалось действеннее чар колдуна.

К большой радости своих приближенных, вождь не умер, и семья Каскабель была лишена возможности увидать его пышные похороны. Впрочем, такую церемонию у этого племени нельзя назвать похоронами. Тело покойника кладут в гроб; туда же кладут и его трубку, лук, стрелы, меха, которые он носил, затем подвешивают его между деревьями, на полтора-два метра от земли. Там он тихо спит вечным сном, укачиваемый ветром.

В Селькирке отдохнули лишь сутки и, довольные радушным приемом, отправились к форту Юкон, куда и прибыли через семнадцать дней, то есть 27 июля.

Глава тринадцатая ИДЕЯ КОРНЕЛИИ КАСКАБЕЛЬ

Во все время пути по правому берегу Юкона «Красотка» держалась на известном расстоянии от реки. Берега Юкона очень извилисты, и пришлось бы огибать массу затонов, так как переезд через них немыслим. Но все-таки иногда приходилось за неимением парома переходить вброд маленькие речонки, впадающие в Юкон. В такую жару это было даже приятно.

Благодаря Кайете легко находили брод и удобные места для ночлегов. Молодая индеанка прилагала все старания, чтобы отплатить, чем только возможно, за ласку и радушие, которые она нашла в своей новой семье.

Хотя кое-где и встречались небольшие возвышенности, но все-таки это уже не были гористые окрестности Ситки. Кроме того, суровый климат и восьмимесячная зима не дают растительности пышно развернуться. Леса состоят из сосен и берез. Лишь кое-где встречаются группы дрожащих осин, бледные листья которых быстро осыпаются под порывами холодного ветра с Ледовитого океана.

От Ситки до Юкона не пришлось пользоваться припасенным провиантом, так как охота была очень удачной. По правде сказать, зайцы уже надоели всем, а здесь можно было разнообразить стол благодаря диким гусям и уткам, а также их яйцам.

Сандр и Наполеона живо научились отыскивать гнезда в укромных уголках у реки. Корнелия старалась возможно искуснее приготовить все, что ей доставляли охотники, и гордилась своим уменьем вкусно готовить.

— Однако здесь можно очень недурно жить, — заявил раз Жирофль, обгладывая кости громадного гуся. — Очень жаль, что эта Аляска не в Европе или не в центре Америки.

— Ну, если бы она была в центре обитаемых стран, вряд ли в ней было бы столько дичи, — заметил Сергей Васильевич.

Речки и ручьи, притоки Юкона, изобиловали рыбой, и Сандр с Гвоздиком ловили ее на удочку, в особенности щук.

Вообще тратиться не приходилось, да расходы и не тревожили юного Сандра. Разве у него не было драгоценного самородка? Мальчуган запрятал его в глубине повозки и имел силу воли промолчать о нем, в ожидании дня, когда самородок можно будет превратить в золотые луидоры,[42] чтобы вознаградить родителей за украденную в Сьерра-Неваде шкатулку.

В форт Юкон путники прибыли настолько измученные жарой, что решили остановиться здесь на неделю.

— Это вполне возможно, так как порт Кларенс находится всего в восьмистах километрах отсюда, — сказал Сергей Васильевич. — Сегодня у нас двадцать седьмое июля, и вряд ли будет возможность ехать по льду через пролив раньше, чем через два-три месяца.

— Совершенно верно, — отвечал Каскабель, — а потому — стоп!

Решение это было принято с удовольствием как двуногими, так и четвероногими членами труппы.

Форт Юкон основан в 1847 году. Это — самый западный пост Компании Гудзонова залива. Он расположен почти на границе полярного круга. Но так как он находится на Аляске, во владениях Российско-Американской компании, то Компании Гудзонова залива приходится платить ей ежегодно известное вознаграждение.

Только в 1864 году форт начал застраиваться и был обнесен крепким палисадом, который был закончен лишь незадолго до описываемого нами времени.

Когда труппа приехала в форт Юкон, то агенты Компании встретили ее очень радушно и предложили поместить ее в самом форте. Можно было остановиться и на площади или во дворах под навесами. Но Каскабель поблагодарил агентов в самых напыщенных выражениях и заявил, что не расстанется с «Красоткой» ни на один день.

Служащих в форте было немного — человек двадцать американцев и при них несколько слуг-индейцев. Но зато вокруг форта было много индейцев.

Здесь был центр Аляски, и сюда стекались разные индейские племена с мехами и шкурами, главным образом племя коюкон, жившее по берегам Юкона.

Положение форта было очень благоприятно для обмена товарами, так как он лежал в углу, образуемом рекою Юкон и ее притоком Поркьюпайн. В этом месте русло реки разделяется на пять каналов, через которые торговцам удобно проникать вглубь страны и производить товарообмен даже с эскимосами по течению реки Маккензи.

Вследствие этого водная сеть постоянно покрыта лодками, которые то спускаются вниз по течению, то поднимаются вверх. Здесь больше употребляются «байдары», то есть небольшие лодки из тюленьей кожи. Поверхность их густо смазана жиром, что делает их непроницаемыми для воды.

На этих байдарах туземцы отваживались делать длинные путешествия, без труда перенося их на плечах через пороги или затоны.

Но больше трех месяцев в году этими байдарами пользоваться нельзя. Остальное время года вода скована ледяным покровом. Тогда байдара меняет свое название и назначение и превращается в сани. Ее ставят на полозья, прикрепляют ремни из лосиной кожи и впрягают в импровизированный экипаж собак.

Что касается пешеходов, то они привязывают к ногам лыжи и делают на них очень большие переходы.

Каскабелю опять повезло: он прибыл в форт Юкон в самый разгар пушной ярмарки. Вокруг форта расположилось лагерем несколько сотен индейцев.

— Черт возьми! — вскричал он. — Да тут целая ярмарка. Этим надо воспользоваться. Не надо забывать, что мы ярмарочные артисты. Скажите, месье Серж, вы не видите в этом ничего неудобного?

— Конечно, нет, мой друг, но не думаю, чтобы вам удалось сделать здесь хороший сбор.

— Сбор, во всяком случае, покроет издержки, которых совсем не будет, — засмеялся Каскабель.

— Это верно, — согласился Сергей Васильевич. — Но чем же заплатят индейцы за свои места? Ведь у них нет денег!

— Ну что же, они могут заплатить хоть бобровыми шкурками. Во всяком случае, это представление поможет нам размять наши мускулы. Нам необходимо практиковаться, чтобы не ударить лицом в грязь на ярмарках в Перми и в Нижнем Новгороде. Если моя труппа потерпит фиаско в вашей стране, месье Серж, то я не смогу пережить подобный срам… уверяю вас…

Форт Юкон занимает довольно большое пространство на правом берегу реки. Он представляет собой продолговатый четырехугольник с квадратными башнями по углам, напоминающими ветряные мельницы. Внутри ограды расположены постройки, в которых помещаются агенты и их семьи, а также обширные крытые амбары, где хранятся меха чернобурых и серебристых лисиц, соболей, бобров и другие, менее ценные.

Жизнь агентов здесь монотонна и очень тяжела.

Питаться приходится оленьим или лосиным мясом. За припасами надо посылать в Йоркскую факторию, находящуюся за две — две с половиной тысячи километров отсюда.

Устроив свой лагерь, Каскабель и его семейство пошли к индейцам, расположившимся между берегами Юкона и Поркьюпайн.

Какое разнообразие в устройстве временных жилищ, смотря по тому, какому племени они принадлежали! У иных шалаши были из древесной коры и листьев, у других — из растянутых на кольях звериных шкур, у третьих — палатки из бумажной материи, выделываемой индейцами, у четвертых — разборные дощатые бараки.

Такое же разнообразие было и в костюмах: одни были в платьях из бумажной материи, другие в звериных шкурах; почти у всех на головах имелось нечто вроде венков из листьев: это предохраняло от укусов москитов. Женщины были в коротких юбках и украшали свое лицо раковинами. На женщинах и на мужчинах можно было видеть массу украшений из поддельного жемчуга, который они очень ценят. Среди них выделялось племя тананов, с лицами, разрисованными яркими красками, с перьями в волосах, в которые, кроме того, для красоты воткнуты были палочки из красной глины. Мужчины все были в кожаных куртках, с длинными кремневыми ружьями и причудливо изукрашенными резьбой пороховницами.

Ходячей монетой у них служат особые раковины, которые встречаются на Ванкуверском архипелаге. Индейцы нанизывают эти раковины на шнур, который продевают себе в нос, и снимают их оттуда при расплате.

— Очень экономное портмоне, — засмеялась Корнелия, — главное — нечего бояться, что его потеряешь…

— Если только не отвалится нос, — вставил по обыкновению Гвоздик.

— Что легко может случиться зимою, — прибавил Каскабель.

В общем лагерь индейцев представлял собой интересное зрелище.

Само собой разумеется, Каскабель заговорил с индейцами на наречии шинук, а Сергей Васильевич обратился к ним по-русски, и все отлично понимали друг друга.

В продолжение нескольких дней шла оживленная торговля между продавцами и агентами Компании, но семейству Каскабель пока еще не пришлось показать перед этой публикой свои таланты.

Тем не менее индейцы не замедлили узнать, что приезжие — французы и что все члены семьи славятся своим акробатическим искусством.

Каждый вечер индейцы приходили большой толпой полюбоваться на «Красотку». До сих пор им еще не приходилось видеть такого диковинного экипажа, да еще расписанного яркими красками.

Особенно их поразило то, что «Красотка», несмотря на свою величину, передвигается очень легко. Это обстоятельство, естественно, должно было заинтересовать кочевников. Хорошо было бы завести и себе такие же передвижные жилища!

Разумеется, труппе необходимо было явиться перед этой публикой во всем блеске. И вот было объявлено экстраординарное представление «по требованию публики».

Более близкое знакомство Каскабель завел с «тиги», то есть вождем племени. Это был высокий и довольно красивый мужчина лет пятидесяти, с умным лицом и хитрыми глазами. Он побывал несколько раз в «Красотке» и неоднократно выражал желание его племени посмотреть на искусство семейства Каскабель.

Приходил он не один, а каждый раз приводил с собою индейца лет тридцати, по имени Фир-Фу, который считался колдуном и был самым искусным жонглером и фокусником во всем округе.

— Так это наш собрат! — сказал Каскабель, когда тиги представил ему в первый раз молодого индейца.

Все трое выпили по стаканчику местной настойки и выкурили трубку дружбы.

Представление было назначено на 3 августа. Было решено, что индейцы примут в нем участие. Им хотелось показать, что они не уступят европейцам в силе и ловкости.

Удивляться этому нечего, так как действительно индейцы Дальнего Запада большие любители акробатического искусства, и некоторые из них поражают своей ловкостью.

В назначенный срок, когда возле «Красотки» собралось много зрителей, появилось человек шесть индейцев. На каждом из них была надета отвратительная деревянная маска, представляющая собой какое-нибудь страшилище, причем для довершения эффекта нос, уши, рот, глаза приводились в движение веревочками. Легко можно себе представить, сколько гримас можно было проделать в таких масках!

Вся семья и Гвоздик нарядились в свои трико и костюмы.

Арена была выбрана на широкой лужайке, окруженной деревьями. В глубине находилась «Красотка», игравшая роль театральной декорации.

В первых рядах поместились агенты форта Юкон с женами и детьми, а по бокам, полукругом, несколько сотен индейцев и индеанок. В ожидании представления зрители курили и разговаривали.

Замаскированные индейцы, которые должны были принять участие в представлении, стояли поодаль.

В надлежащий момент на площадке фургона появился Жирофль и обратился к публике с речью:

— Милостивые государи индейцы и милостивые государыни индеанки! Сейчас вы увидите то, что вы увидите… и прочее, и прочее, и прочее…

Но милостивые государи и милостивые государыни по-французски не понимали, а потому вся красота и образность его цветистой речи пропали даром.

Зато были прекрасно всеми поняты несколько традиционных пощечин, а также здоровенный пинок ногою в определенное для этого место, которые Гвоздику достались от Каскабеля и от которых Гвоздик перевернулся несколько раз в воздухе.

Когда этот пролог закончился, началось представление.

— Сначала животные! — объявил Каскабель, грациозно кланяясь почтенной публике.

Появились Ваграм и Маренго и проделали все свои штуки, чем привели в восторг индейцев. Когда же Джон Булль принялся кувыркаться на спине пуделя и ищейки, приправляя все невероятными гримасами, то даже самые серьезные лица разгладились и осветились улыбкой.

В это время Сандр играл на корнет-а-пистоне, Корнелия — на маленьком барабане, а Гвоздик колотил изо всех сил по турецкому барабану. Если этот дивный оркестр не произвел на туземцев должного впечатления, то виноваты они сами, — значит, у них не было ни малейшего художественного вкуса.

До сих пор замаскированные индейцы все еще держались в стороне.

— Мадемуазель Наполеона, танцовщица на проволоке! — провозгласил через рупор Гвоздик.

Девочка появилась перед публикой в сопровождении отца.

Сначала она протанцевала грациозный танец на арене, потом поднялась на проволоку, натянутую между двумя козлами, и начала порхать по ней, как птичка.

Индейцы одобрительно кивали ей, а индеанки пришли в полный восторг.

— А вот и я! — крикнул Сандр, появляясь на сцене и принимаясь проделывать все свои штуки. Он ходил на голове, кувыркался, изображал собой то гуттаперчевого мальчика, то ящерицу, то лягушку и наконец закончил все блестящим двойным сальто-мортале.

Сандр тоже имел успех. Но едва он успел отвесить поклон, как молодой индеец его лет отделился от замаскированной группы и, сняв маску, представился публике.

Он принялся проделывать все, что только что проделывал Сандр. Если молодой индеец и был менее грациозен, чем юный представитель семьи Каскабель, то все-таки он был удивительно гибок и ловок. Индейцы остались им очень довольны.

Семья Каскабель любезно аплодировала артисту.

Наконец Каскабель сделал знак Жану, в несравненном искусстве которого он был убежден.

Жан чувствовал, что он должен поддержать честь семьи.

Ободренный жестом Сергея Васильевича и улыбкой Кайеты, Жан принялся жонглировать бутылками, тарелками, шарами, ножами, досками, палками и т. п. Можно сказать, что он превзошел самого себя.

Каскабель не мог удержаться и бросил на индейцев взгляд, полный торжества. Казалось, этот взгляд говорил замаскированным туземцам:

— Ну, разве можете вы проделать что-либо подобное?

Очевидно, вызов был принят: от группы замаскированных отделился еще один индеец и, сбросив с себя маску, вышел на середину круга.

Это был клоун Фир-Фу; ему тоже надо было поддержать честь своего племени.

Взяв в руки один за другим все предметы, которыми пользовался Жан, индеец проделал с ними все фокусы, которые показал первенец семьи Каскабель. В воздух полетели, скрещиваясь, ножи, бутылки, доски, кольца, шары. Надо признаться, что ловкость и уверенность рук здесь были ничуть не меньше, чем у Жана.

Гвоздик, привыкший удивляться искусству своих хозяев и думавший, что выше их никого на свете нет, вытаращил глаза и стоял, разинув рот.

На этот раз Каскабель аплодировал только из вежливости — слегка, кончиками пальцев.

— Черт возьми! — бормотал он. — Ай да индейцы! Кто мог бы подумать?.. Люди без всякого воспитания…

В глубине души он был очень смущен, что встретил конкурентов там, где думал найти лишь восхищенных зрителей.

Его артистическое самолюбие было сильно задето.

— Ну, дети! — крикнул он. — Живее, пирамиду!..

Все бросились на него, точно хотели взять штурмом.

Широко расставив ноги и крепко упершись в землю, Каскабель стал в красивую позу. Жан легко вскочил на правое плечо и, подав руку Гвоздику, помог ему встать на левое. Сандр, как кошка, взобрался на голову, а на верхушку, на плечи Сандру, птичкой вспорхнула Наполеона и посылала оттуда воздушные поцелуи зрителям.

Но не успела построиться французская пирамида, как против нее появилась индейская, и не в пять этажей, а в семь: пирамида против пирамиды!

На этот раз индейцы не выдержали, и громкие крики раздались в честь победителей. Молодая Америка победила Европу, и какая Америка?.. Ко-юконы, тананы!

Взбешенный и сконфуженный Каскабель пошатнулся и едва не уронил всю семью.

— А, так вы вот как! — задыхаясь от гнева, бормотал он.

— Успокойтесь, друг мой, — обратился к нему Сергей Васильевич, — ну, стоит ли…

— Как стоит ли?.. Сейчас видно, что вы не артист, месье Серж… — И он повернулся к жене: — Корнелия, покажи им борьбу, предложи им померяться силою с «Победительницей в Чикаго»!

Г-жа Каскабель не тронулась с места.

— Что же ты, Корнелия?

— Нет, Цезарь!

— Ты не хочешь бороться с ними? Не хочешь поддержать честь семьи?

— Я поддержу ее, — отвечала Корнелия, — предоставь мне самой… У меня явилась одна идея.

Если у этой удивительной женщины являлась какая-нибудь идея, то противоречить ей не следовало. Успех индейцев задел ее за живое, и, очевидно, она придумала какую-нибудь штуку.

Корнелия пошла в «Красотку», оставив мужа в тревоге, хотя доверие его к ней было безгранично.

Минуты две спустя она появилась вновь и подошла к индейцам, которые ее тотчас же обступили.

Потом, обратившись к главному агенту форта, она попросила его перевести индейцам то, что она будет говорить.

Она начала говорить, и слова ее точно переводились на местное наречие.

— Индейцы и индеанки! Вы показали столько ловкости и таланта, что вполне заслужили награду. И эту награду я с готовностью предлагаю вам.

Кругом все молчали, внимательно слушая.

— Видите ли вы мои руки? — продолжала Корнелия. — Их пожимали царственные особы Старого Света! Видите ли мои щеки? Их целовали самые могущественные государи Европы. Как награду, я позволяю вам пожать мои руки, я позволяю вам поцеловать меня!

Индейцы не заставили себя просить. Ведь не каждый день встречается случай поцеловать руку такой великолепной женщины!

Один из них, молодой, красивый танан, подошел и взял руку, которую ему протягивала Корнелия.

Какой крик вырвался из его груди! Весь корчась, он отпрыгнул в сторону.

— О, Корнелия, Корнелия! — воскликнул Каскабель. — Я понял, я преклоняюсь пред тобою!

Сергей Васильевич, Жан, Сандр, Наполеона и Гвоздик хохотали, схватившись за бока!

— Ну что же, — повторяла Корнелия, протягивая руки, — разве никто не хочет?

Индейцы не решались подходить. Им почудилось тут что-то сверхъестественное.

Наконец сам вождь решился. Он медленно подошел к Корнелии и остановился перед ней в двух шагах, причем вид у него был далеко не самоуверенный.

— Ну что же, старина! — крикнул ему Каскабель. — Не робей!.. Поцелуй скорее!.. Это совсем не так трудно, но очень приятно, уверяю тебя.

Вождь протянул руку и робко дотронулся до пальцев прекрасной европеянки.

Раздался дикий вой, и от сильного толчка вождь едва удержался на ногах, к глубокому изумлению публики. Если так трудно дотронуться до руки Корнелии Каскабель, то что же станется со смельчаком, который решится поцеловать эту удивительную женщину, «на щеках которой самые могущественные государи запечатлели свои поцелуи»?

Нашелся, однако, смельчак, решившийся на этот подвиг. Это был колдун Фир-Фу. Этому-то уж нечего было бояться. Он подошел к Корнелии, подбадриваемый туземцами, заключил ее в свои объятия и влепил ей крепкий поцелуй.

О, боже! Что только случилось! Несчастного колдуна так подбрасывало, что он перевернулся в воздухе, точно хороший акробат, и изо всех сил шлепнулся óземь.

Весь этот эффект объяснялся очень просто. Корнелии надо было лишь нажать кнопку небольшой электрической батареи, которую она положила себе в карман.

Эта батарея служила ей во время представлений, когда она изображала собой электрическую женщину.

— Ну и жена у меня! — воскликнул Каскабель, безнаказанно обнимая свою супругу на глазах оторопевших индейцев.

Что только могли бедные индейцы думать об этой необыкновенной женщине, которая может располагать по желанию громом и молнией! Стоит лишь коснуться ее, и удар поражает смельчака. По всей вероятности, это — супруга Великого Духа, которая соблаговолила спуститься на землю для того, чтобы сочетаться вторым браком с Цезарем Каскабелем.

Глава четырнадцатая ОТ ФОРТА ЮКОН ДО ПОРТА КЛАРЕНС

Вечером после этого памятного представления на семейном совете было решено, что отъезд состоится завтра.

В глубине души Каскабель сознавал, что если бы ему понадобилось пополнить труппу, то он свободно мог сделать это здесь, на Аляске. Самолюбие его страдало оттого, что местные индейцы оказались поразительно способными к акробатическому искусству. Они могли бы иметь всюду блестящий успех как гимнасты, акробаты, клоуны, эквилибристы и жонглеры. Конечно, им надо было еще поучиться, но сама природа наделила их силою, ловкостью и гибкостью. Было бы несправедливо утверждать, что индейцы оказались менее искусными, чем французская труппа, которая взяла верх лишь благодаря остроумной выдумке «королевы электрических женщин».

Правду сказать, даже агенты форта, в сущности необразованные и малоразвитые люди, были поражены не меньше индейцев. Было решено не открывать им секрета, чтобы не уронить престижа Корнелии. На другой день, когда все пришли прощаться с отъезжающими, надо было видеть, как и агенты, и вождь, и колдун старались избежать пожатия руки любезно встретившей их Корнелии. И вождю и его колдуну очень хотелось узнать тайну этой необыкновенной женщины, что поставило бы их неизмеримо высоко среди их племени. Но этой тайны им не открыли.

6 августа утром приготовления к отъезду были закончены, и отдохнувшие лошади вновь запряжены в «Красотку», которая направилась затем вниз, по правому берегу реки.

Сергей Васильевич и Жан тщательно изучили карту. По словам Кайеты, на пути им должно было встретиться несколько деревень, а главное — им не надо было переправляться через реки, что всегда замедляло путь «Красотки».

Впрочем, пока путь шел все время долиной Юкона до поста Нелу; потом — через селение Нуклакайету до форта Нулато, что составляет около трехсот километров. А там сразу — поворот на запад.

Погода стояла все время хорошая, днем было жарко, к ночи становилось холоднее.

Во всяком случае, Каскабель рассчитывал, что если не будет какой-нибудь непредвиденной задержки, то они достигнут порта Кларенс задолго до морозов.

Быть может, покажется удивительным, что подобное путешествие проходило без особых приключений и сравнительно легко. Но надо принять во внимание, что до сих пор приходилось ехать почти все время долинами и в лучшую пору года. Не то будет по ту сторону Берингова пролива, в безграничных снежных степях Сибири, особенно когда разыграется буран.

Раз как-то вечером зашла речь о предстоящих опасностях. Доверчивый Каскабель воскликнул:

— Ничего! Как-нибудь все устроится!

— Я надеюсь, — отвечал Сергей Васильевич, — но я даю вам совет: как только вы ступите на сибирский берег, держитесь направления на юго-запад, чтобы ехать не в такой суровой полосе.

— Мы так и думали сделать, — отозвался Жан.

— Тем более, друзья мои, что сибиряки — люди хорошие. Они встретят нас радушно, если только вы не заберетесь к самым северным племенам. Но главным врагом вашим будет мороз.

— Постараемся принять меры для борьбы с ним, месье Серж. Единственное, о чем мы будем жалеть, это — что вас не будет с нами, — сказал Каскабель.

— Да, очень будем жалеть, — прибавил Жан.

Сергей Васильевич чувствовал, насколько эта семья привязалась к нему, и чем дальше, тем теснее становилась возникшая между ними дружба. Расставаться — он чувствовал — будет тяжело. Кто знает, придется ли когда-нибудь увидеться вновь. К тому же придется взять с собою Кайету. Бедный Жан! В его сердце начинало возникать теплое чувство к этой девушке. Но как отнесутся к этому Каскабель и его жена? Да и к чему объясняться? Его приемную дочь ждала более блестящая будущность. А бедный Жан, кажется, на что-то надеется…

Путешествие проходило без затруднений и без особого утомления. В порт Кларенс они должны были приехать вовремя; мороз еще не успеет сковать пролив, так что спешить было некуда. Там, по приезде, можно будет и отдохнуть.

Но все-таки, имея в виду, что какая-нибудь случайность может задержать в дороге — захворает лошадь или сломается колесо — старались быть все время настороже.

В течение первых трех дней ехали вдоль реки, но когда Юкон стал заворачивать к югу, то решили держаться линии шестьдесят пятой параллели.

В этом месте реки были очень извилисты, и долина начала переходить понемногу в холмы, или, как их здесь называют, валы, так как они имеют сходство с крепостными валами.

Здесь надо было ехать с большой осторожностью, чтобы не повредить «Красотку». На трудных перевалах ее разгружали, и все помогали лошадям тащить повозку.

Пришлось переправляться через несколько речек: Ноколокаргут, Четехо, Клакенкот и другие. К счастью, в это время года они были не глубоки, и было не трудно найти удобный брод для переправы.

Что касается индейцев, то в этой местности в былое время кочевало племя, теперь уже вымершее. Сейчас изредка попадалась какая-нибудь семья, направлявшаяся на юго-запад, на рыбные промыслы. Иногда встречались и торговцы мехами, которые с удивлением смотрели на необыкновенный экипаж, расписанный яркими красками. Пожелав путешественникам счастливого пути, они ехали дальше, направляясь на восток в какую-нибудь из факторий компании.

13 августа «Красотка» прибыла в селение Нуклакайету, в пятистах километрах от форта Юкон. Это, в сущности, небольшая фактория, куда индейцы привозят меха и где русские агенты соперничают с агентами Компании Гудзонова залива.

Хотя семья и покинула берега Юкона, чтобы ехать напрямик, но здесь пришлось вновь его увидеть, так как после многих причудливых извилин Юкон поворачивает к этой фактории, защищенной с другой стороны холмами, покрытыми зеленым лесом. Несколько хижин группировалось вокруг палисада, которым был обнесен форт. На Юконе стояло несколько суденышек. Кругом было так уютно, что невольно манило к отдыху. Из индейцев вокруг поселилось племя тананасов, наиболее красивое из всех, населяющих Северную Аляску.

Как ни хорошо было здесь, но все же остановились только на сутки, и то лишь для того, чтобы дать отдых лошадям.

Каскабель имел намерение остановиться на более долгий срок в Нулато, где можно было запастись провизией и кое-какими вещами.

Бесполезно говорить о том, что Сергей Васильевич и Жан, а иногда вместе с ними и Сандр, не упускали случая поохотиться дорогой. Из крупной дичи попадались лоси и олени, а в болотистых местах было много диких гусей, уток и бекасов. Раз даже охотникам удалось подстрелить пару цапель, хотя мясо их едят не все. Кайета говорила, что индейцы очень ценят мясо цапли, особенно когда нечего есть.

Утром 13 августа решили попробовать это мясо. Но, несмотря на удивительные кулинарные способности Kорнелии, кушанье не понравилось, так как мясо оказалось жестким и жилистым. Зато Ваграм и Маренго, которым его отдали, оценили его по достоинству и съели все до последней косточки.

Говоря по правде, голод заставляет индейцев употреблять в пищу мясо не только цапель, но также сов, кречетов, а иногда даже и куниц.

14 августа «Красотке» пришлось пробираться по извилистому ущелью, между отвесными холмами вдоль реки. На этот раз дорога была такая скверная, и перевал был так труден, что, несмотря на все предосторожности, сломалась оглобля. Хорошо еще, что не колесо или ось. Починка заняла немного времени — пара хороших бечевок помогла беде.

Дальше, когда проехали деревни Сукончиллу и Ньюкаргут, на речке того же имени, дорога пошла дальше. Холмов больше не было, и перед глазами расстилалась безграничная равнина, прорезанная кое-где полувысохшей речонкой. Придерживаться этого маршрута зимой, во время метелей, было бы невозможно.

При переправе через речку Милокаргут, где высота воды едва достигала тридцати сантиметров, Каскабель заметил следы плотины.

— Раз уже решили тут сделать плотину, то отчего бы не построить моста? Это было бы полезнее во время полой воды.

— Совершенно верно, отец, — отвечал Жан, — но инженеры, строившие эту плотину, вряд ли смогли бы построить мост…

— Почему?

— Потому что эти инженеры ходят на четырех лапах. Это — бобры.

Жан не ошибся. Нельзя не подивиться работе этих смышленых животных, которые строят свои плотины, сообразуясь и с течением воды, и с уровнем ее, и устраивают свои жилища так, что они могут противостоять сильному напору воды.

— А ведь они не ходили в школу учиться, — заметил Сандр.

— Им не надо ходить в школу, ее им заменяет инстинкт, — ответил Сергей Васильевич. — Инстинкт, который их никогда не обманывает. Они, мой милый мальчик, построили эту плотину, как муравьи строят свои муравейники, как пауки ткут свою паутину, как пчелы устраивают ячейки сот, как деревья и кустарники дают плоды и цветы. Они над этим не задумываются, но зато и не совершенствуются. И теперь бобр строит свою плотину так же хорошо, как ее строил первый бобр, появившийся на земном шаре. Только человеку дана возможность совершенствоваться, и только он может подняться на неизмеримую высоту и в науке, и в искусстве, и в промышленности. А поэтому давай полюбуемся на их работу без всякой зависти к инстинкту этих животных, который позволяет им творить. Будем смотреть на это как на творчество самой природы.

— Я вас понял, месье Серж, — сказал Жан. — В этом и состоит разница между инстинктом и разумом. Разум выше инстинкта, хотя иногда и ошибается…

— Бесспорно, мой друг. Его ошибки постепенно открываются и исправляются, и это только способствует росту разума.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась к нему всегда практичная Корнелия, — а их едят, этих бобров?..

— Едят, — ответила Кайета.

— Я даже читал, — прибавил Жан, — что хвост у этих животных очень вкусен.

Но проверить это не было возможности, потому что теперь в реке не было бобров. Да если бы и были, то поймать их было бы очень трудно.

Проехав через русло Милокаргута, «Красотка» попала в деревню Сакертелутен, населенную индейцами племени ко-юкон.

По совету Кайеты, пришлось принять кое-какие меры предосторожности, потому что это племя склонно к воровству. Когда индейцы окружили «Красотку», путешественники не пустили их внутрь. Подарив несколько стеклянных безделушек вождю и его приближенным, они приобрели себе этим их расположение, и все обошлось благополучно.

Теперь приходилось ехать по узкой лощине между холмами. Дорога была скверная, но избежать ее, свернув в сторону, было никак не возможно; тогда пришлось бы вновь карабкаться по горам.

Из-за дурной дороги приходилось ехать медленно. Между тем температура начала понижаться, особенно по ночам. Это было, впрочем, вполне нормально, так как местность лежала всего на несколько градусов ниже полярного круга.

Семья прибыла к месту, где Юкон круто поворачивал на север. Пришлось даже повернуть и ехать вдоль берега до притока его, Ко-Юкона. Потеряли целый день в поисках брода, который Кайета нашла лишь с трудом, тем более что уровень воды начал подниматься.

Переехав на другую сторону, «Красотка» снова повернула на юг и наконец по гористой местности добралась до форта Нулато.

Этот форт принадлежал Российско-Американской компании и имел торговое значение. Это — самая северная фактория в Западной Америке. По вычислениям Фредерика Вимпера она лежала на 64°42′ широты и 156°36′ долготы.

Как-то не верится, что эта часть Аляски находится на таком далеком севере. Почва здесь несравненно плодороднее, чем в окрестностях форта Юкон. Всюду прекрасные деревья, тучные луга. Обширные равнины вполне пригодны для земледелия, так как слой чернозема достаточно велик. Воды тоже много, благодаря реке Нулато с притоками и целой сети маленьких речек и ручьев. Но, несмотря на все это, почва предоставлена самой себе, и никто ее не обрабатывает.

Форт Нулато построен был по образцу, издавна установившемуся на Аляске. Все постройки, дома, амбары и склады для мехов, сделанные из досок и с окнами, затянутыми вместо стекол тюленьими пузырями, окружены были частоколами с двумя башенками.

Все это имело первобытный вид. Индейцы в форт допускались лишь днем, и то в небольшом количестве.

Каскабель с семьей были приняты в форте очень радушно.

В этих глухих уголках, лишенных почти всякого сношения с внешним миром, всегда рады всякому новому лицу. Каждый приезжий — желанный гость, особенно если он привезет с собою запас новостей о том, что делается вне этого забытого местечка.

В форте жило человек двадцать русских и американцев, которые тотчас же с радостью отдали себя в распоряжение прибывшей труппы.

Припасов в форте было достаточно благодаря заботам Компании; кроме того, охота и рыбная ловля всегда доставляли свежий провиант. В водах Юкона водилось много нельмы, печень которой очень ценится знатоками.

Разумеется, агенты фактории очень удивились приезду семьи Каскабель, но еще больше изумились они, узнав о намерении вернуться в Европу через Сибирь. Только французам могла прийти в голову такая мысль!

По их словам, дорога до порта Кларенс не представляла особых затруднений, и «Красотка» могла прибыть туда до наступления холодов.

По совету Сергея Васильевича здесь были приобретены кое-какие предметы.

Прежде всего необходимо было купить несколько пар очков, без которых нельзя было ехать по бесконечным снежным равнинам.

За несколько стеклянных безделушек индейцы согласились уступить дюжину таких очков. Это были деревянные очки, без стекол, — скорее наглазники, в которых оставлена была лишь узкая щелка, позволяющая смотреть. Этого было достаточно, чтобы оградить себя от неминуемой слепоты и вообще болезни глаз, являющейся следствием ослепительной белизны искрящегося снега. Все члены семьи примерили эти наглазники и решили, что к ним можно скоро привыкнуть.

Кроме того, надо было подумать о теплой обуви, так как сапоги и башмаки из тонкой кожи непригодны в зимнюю стужу.

В лавках Нулато нашлось несколько пар сапог из тюленьей кожи, которые делаются специально для ходьбы по снегу и льду. Чтобы сделать эти сапоги непромокаемыми, их покрывают густым слоем жира.

По этому поводу Каскабель сделал одно очень верное замечание:

— Когда приходится проезжать через какую-нибудь страну, надо одеться так, как одеваются местные животные. Сибирь — страна тюленей, а потому нарядимся тюленями.

— Мы будем тюлени в очках! — прибавил Сандр и получил за свое остроумие одобрение отца.

В форте Нулато семья пробыла двое суток. Этого было достаточно лошадям для отдыха. На заре 21 августа «Красотка» двинулась в путь и на этот раз совсем рассталась с Юконом.

Здесь река круто поворачивает к юго-западу и затем впадает в залив Нортон. Не было смысла ехать до ее устья, так как оно гораздо ниже Берингова пролива. Оттуда пришлось бы пробираться по морскому берегу, изрезанному фиордами, бухтами и речками, переправа через которые только напрасно утомляла бы Гладиатора и Вермута.

Холод становился все чувствительнее. Косые лучи солнца если и давали еще много света, зато тепла давали очень мало. Небо стало заволакиваться густыми серыми тучами, угрожавшими снегом. Мелкая дичь попадалась все реже и реже, и птицы уже отлетели в более теплые края.

К счастью, до сих пор Каскабель и его семья не испытывали особого переутомления от долгого путешествия. Это, конечно, можно было приписать лишь их привычке к переездам вообще и их железному здоровью, которому способствовали постоянные физические упражнения. Можно было надеяться, что и до порта Кларенс все доберутся в добром здравии.

Действительно, 5 сентября, после семимесячного путешествия, — от Ситки две тысячи километров и от Сакраменто более четырех тысяч, — семейство Каскабель прибыло в порт Кларенс.

Глава пятнадцатая ПОРТ КЛАРЕНС

Кларенс — самый северный порт, принадлежащий Северной Америке у Берингова пролива. Он находится южнее мыса Принца Уэльского. Этот порт представляет собой превосходную гавань, излюбленную моряками, особенно китобоями, которые ходят искать счастья в арктических морях.[43]

«Красотка» остановилась на высоком берегу небольшой реки, под защитою высокого утеса, поросшего чахлыми березками. Здесь предстоял долгий отдых в ожидании дня, когда поверхность залива окрепнет настолько, что можно будет пуститься в путь.

О том, чтобы переправиться через пролив на местных судах, нечего было и думать, потому что они не вынесли бы большого груза. Поэтому надо было ждать, пока залив не покроется твердым и прочным льдом.

Но об этом вынужденном отдыхе не приходилось жалеть. Надо было набраться сил, чтобы иметь возможность переносить холод и снежные метели. Когда-то еще «Красотка» доберется до южной Сибири! До тех пор пройдет несколько недель, быть может, месяцев. Кроме того, хотя многое было приобретено в форте Нулато, но все же следовало кое-что купить и здесь.

Поэтому, когда Каскабель произнес команду: «Стоп!.. Отдыхать!» — все облегченно вздохнули.

Если эту команду слушали с удовольствием во время остановок или представлений, то можно себе представить, с каким удовольствием она была принята теперь. Сандр не удержался и крикнул что было силы:

— Вольно!..

Конечно, и в порте Кларенс прибытие «Красотки» не осталось незамеченным.

Впервые такой передвижной дом появлялся в этом отдаленном уголке Северной Америки, впервые перед изумленными взорами туземцев предстали французские акробаты.

В это время в порте Кларенс, кроме обычного населения его — эскимосов и торговцев мехами, было небольшое число русских чиновников, которые вследствие присоединения Аляски к Америке получили приказание вернуться в Петропавловск, главный город Камчатки. Эти русские, как и все остальное население, очень радушно встретили семью Каскабель. Особенно рады ей были эскимосы. Это были те самые эскимосы, которых двенадцать лет спустя встретил здесь знаменитый путешественник Норденшельд. В то время эскимосы обзавелись уже револьверами и скорострельными ружьями — первое, что им дала американская цивилизация.

Так как зима еще не наступила, то туземцы порта Кларенс помещались в летних жилищах, то есть небольших уютных палатках из пестрой бумажной материи. Внутри было много посуды из кокосовых орехов.

Когда Жирофль увидел эту оригинальную посуду, то задал вопрос:

— А разве в стране эскимосов растут кокосовые пальмы?..

— Нет, дружок, — ответил ему Сергей Васильевич, — эти орехи привозят китобои с островов Тихого океана и выменивают их здесь на местные продукты.

Сергей Васильевич был прав. В это время американцы уже начали вести торговлю с туземцами Аляски.

Кстати, надо заметить, что между эскимосами Америки и эскимосами восточной Сибири нет ничего общего. Племя, населяющее Аляску, не понимает даже языка азиатских эскимосов. Наречие их представляет собой смесь русских и английских слов, так что разговаривать с ними не трудно.

С первых же дней обитатели «Красотки» завели знакомство с туземцами, поселившимися вокруг порта Кларенс, и так радушно были приняты в палатках этих добродушных людей, что пригласили и их к себе в гости. И не раскаялись в этом.

Вообще эскимосы гораздо цивилизованнее, чем о них думают. Их представляют себе чем-то вроде говорящих тюленей, благодаря тому костюму, который они носят зимой.

Одежда эскимосов сделана или из оленьей и тюленьей кожи, или из меха сурков. Иногда они слегка татуируют себе лицо. Борода у мужчин обыкновенно короткая и редкая. Вместо украшений они продевают себе в углы губ или в ноздри кольца, выточенные из кости.

Одним словом, эскимосы, которые пришли отдать визит семье Каскабель, совсем не имели того свирепого вида, который присущ самоедам и другим туземцам азиатского побережья. У молодых девушек были серьги в ушах, а на руках медные или железные браслеты очень тонкой работы.

Надо прибавить, что это очень честное и доверчивое племя.

Вождей у них нет, и между ними существует безусловное равенство. Они — язычники и поклоняются идолам: столбам, в верхней части которых высечена и выкрашена красной краской голова какой-нибудь птицы. Крылья этой птицы расположены веером вокруг головы.

Эскимосы отличаются чистотой нравов. У них сильно развито чувство любви к семье, к детям, к родителям, память которых они почитают. Мертвецов эскимосы не зарывают в землю, а оставляют где-нибудь в лесу, одевают их в праздничные одежды и кладут возле них оружие и разные домашние вещи.

Семье Каскабель нравились ежедневные прогулки в окрестностях порта Кларенс. Местность, в противоположность азиатскому берегу, здесь была довольно лесистая. Это происходит оттого, что у американского берега проходит теплое течение из Тихого океана, а у азиатского — идет вниз холодное течение из Ледовитого океана.

Разумеется, Каскабель не намерен был давать представления перед туземцами порта Кларенс. Он боялся встретить среди них таких же дивных акробатов, жонглеров и клоунов, как и у индейцев форта Юкон.

Не следовало вторично рисковать своей репутацией.

Между тем, дни проходили. Времени для отдыха труппе было более чем достаточно. Через неделю все снова были готовы пуститься в долгий и трудный путь.

Но залив еще не замерзал. Хотя температура в конце сентября под этой широтой и стоит ниже нуля по Цельсию, все-таки пролив, отделяющий Азию от Америки, еще не замерзает. Льдины уже показались на взморье, но надо было ждать, пока лед не остановится и не окрепнет настолько, что передвижение по нему будет вполне безопасным.

Зимою лед в проливе бывает настолько толст, что «Красотка» ничем не рисковала. К тому же здесь самое узкое место пролива — едва восемьдесят километров между мысом Принца Уэльского, немного выше порта Кларенс, и небольшим портом Нумана, расположенным на сибирском берегу.

— Черт возьми, как жаль, что американцы не додумались выстроить здесь мост! — заметил Каскабель.

— Мост длиною в восемьдесят километров? — с сомнением спросил Сандр.

— Отчего же нет? — подхватил Жан. — Его можно было бы выстроить в два пролета. Посредине он мог бы упираться в острова Диомида.

— Для техники нет ничего невозможного, — ответил Сергей Васильевич. — Гений человека так велик, что со временем, может быть, здесь и построят мост.

— Ведь собираются же построить мост через Па-де-Кале, — сказал Жан.

— Ты прав, мой друг, — отвечал Сергей Васильевич, — но сознайся, что мост через Па-де-Кале гораздо нужнее моста через Берингов пролив. Он обошелся бы очень дорого и, в сущности, здесь он никому не нужен.

— Ну, нам-то он очень пригодился бы, — вздохнула Корнелия.

— Еще бы! — поддержал ее Каскабель. — Но две трети года этот мост существует, такой же солидный, как иной из стали или железа. Строит его сама природа и не требует за это никакой платы.

Каскабель был прав. Зачем строить мост, стоящий несколько миллионов, когда, выждав подходящее время, можно было перейти или переехать на ту сторону по льду.

Надо было лишь терпеливо ждать.

Около 7 октября наступили сильные холода. Снег шел часто, и травы уже не было видно. Листья облетели, деревья были покрыты инеем. Скрылись чахлые кустарники и мхи, покрывающие почву.

Так как в проливе было сильное течение, то лед долго не мог остановиться. Но льдины делались все плотнее и шире. Один хороший мороз — и все будет сковано крепче железа. Ждать оставалось уже недолго.

Семья ждала с нетерпением того момента, который даст возможность покинуть порт Кларенс. Но минута отъезда должна была стать и минутой разлуки с друзьями. Сергей Васильевич намеревался остаться в порте Кларенс и, дождавшись весны, вновь заняться научными изысканиями в северной части Аляски.

Все очень грустили, так как за это время успели сдружиться и привязаться друг к другу.

Но больше всех грустил Жан. Разве мог он не знать, что Кайета останется с Сергеем Васильевичем? В интересах молодой индеанки следовало оставить ее у приемного отца. Только он один сможет обеспечить ее дальнейшую судьбу. Он увезет ее в Европу, даст ей образование. Разве может она найти это в семействе бедных акробатов? Конечно, нет. Все-таки Жан очень грустил, и, как ни старался, — не мог побороть этой грусти. Ему предстояло расстаться с этой милой девушкой и никогда больше не встречаться с ней, так как она войдет в семью Сергея Васильевича! А они так привыкли вести долгие разговоры, привыкли работать рука об руку… Лишиться всего этого, лишиться ее присутствия! Бедный юноша приходил в отчаяние.

Вся семья не могла себе представить, как это вдруг с ними не будет Сергея Васильевича и Кайеты. Дорого бы они дали, чтобы Сергей Васильевич согласился ехать с ними до конца их путешествия. А там… там было бы видно.

Обитатели порта Кларенс очень полюбили семью Каскабель и с беспокойством ожидали того момента, теперь уже недалекого, когда эти смелые люди бесстрашно пустятся в путь навстречу серьезной опасности.

Но если они проявляли столько симпатии к французам, явившимся издалека и отправлявшимся еще дальше, то некоторые из русских, прибывших недавно в порт, отнеслись к членам труппы Каскабеля, особенно к Сергею Васильевичу, несколько иначе.

Как было уже сказано, в порте Кларенс находилось в это время несколько русских чиновников, которые вследствие передачи Аляски американцам должны были вернуться на сибирский берег.

Между этими чиновниками были двое, у которых имелось специальное назначение следить за политическими ссыльными, бежавшими в Америку, на тот случай, если бы им вздумалось перейти русскую границу. Русский, присоединившийся к труппе циркачей, показался этим субъектам подозрительным, и они решили не упускать его из виду, стараясь в то же время, чтобы он не заметил этого.

Сергей Васильевич и не подозревал надзора за собой. Он тоже был огорчен предстоящей разлукой. Казалось, что в нем борются два желания: не покидать друзей и продолжать свою экскурсию по западной Америке.

Видя его задумчивость, Каскабель наконец не выдержал и решил объясниться откровенно.

11 октября вечером, после ужина, он обратился к Сергею Васильевичу с таким видом, точно сообщал новость:

— Кстати, месье Серж, вы знаете, что скоро мы едем в вашу страну?

— Знаю, мои друзья. Но ведь это уже было давно решено…

— Да, мы поедем в Россию… будем проезжать через Пермь… Там живет ваш батюшка, если не ошибаюсь.

— Я и жалею, что мы расстанемся, и завидую вам, что вы едете.

— Месье Серж, — обратилась к нему Корнелия, — а вы долго рассчитываете остаться в Америке?

— Долго ли?.. Я и сам не знаю…

— А когда вы будете возвращаться в Европу, то какой путь изберете?

— Я поеду по Трансатлантической железной дороге. Мои исследования должны привести меня к Нью-Йорку, и там я сяду на пароход… с Кайетой.

— С Кайетой! — простонал Жан, глядя на молодую индеанку, низко опустившую голову.

Водворилось молчание. Каскабель прервал его, начав нерешительным тоном:

— Послушайте, месье Серж… я давно собираюсь предложить вам… Я, конечно, знаю, какие трудности предстоят нам в этой огромной Сибири… но с известной долей мужества и желания…

— Дорогой друг, — ответил Сергей Васильевич, — поверьте, что ни опасности, ни усталость меня не пугают, и я с удовольствием разделил бы их с вами, если бы…

— Отчего бы нам не закончить путешествие вместе? — спросила Корнелия.

— Как бы это было хорошо! — прибавил Сандр.

— Если вы согласитесь, я вас поцелую! — вскричала Наполеона.

Жан и Кайета не произнесли ни одного слова, но сердца их сильно бились.

— Дорогой Каскабель, — ответил Сергей Васильевич после нескольких минут размышления, — мне хотелось бы поговорить с вами и с вашей супругой.

— Мы к вашим услугам… хоть сейчас.

— Нет, лучше завтра, — ответил Сергей Васильевич.

Все разошлись спать, заинтригованные, в ожидании завтрашнего дня.

О чем собирался говорить Сергей Васильевич? Решился ли он изменить свои планы или собирался сделать семье денежный подарок, чтобы доставить ей возможность продолжать путешествие в лучших условиях?

Разговор состоялся на другой день утром, — не из недоверия к детям, а из боязни, что кто-нибудь из туземцев или других жителей порта, которые постоянно навещали маленький лагерь, может услышать этот разговор. Сергей Васильевич попросил чету Каскабель отойти немного в сторону. То, что он должен был сказать им, было очень серьезно, и надо было, чтобы никто не узнал этого.

Все трое пошли к старому, заброшенному маслобойному заводу, и вот что услышали супруги Каскабель.

— Выслушайте меня, друзья мои, и подумайте хорошенько, прежде чем вы ответите на мое предложение, — обратился к ним Сергей Васильевич. — Я не сомневаюсь в вашем добром сердце, и вы много раз уже доказывали мне вашу преданность. Но в решительный момент вы должны знать, кто я…

— Кто вы?.. Вы честный человек, и этого довольно! — воскликнул Каскабель.

— Это так… я честный человек, — ответил Сергей Васильевич, — но именно потому, что я честный человек, я не хочу причинять вам своим присутствием в дальнейшем путешествии опасность.

— Опасность?.. Вашим присутствием?.. Но почему?.. — спросила Корнелия.

— Потому что я — граф Наркин… и потому что я — политический ссыльный…

И Сергей Васильевич рассказал свою историю.

Граф Сергей Наркин принадлежал к одной из богатейших фамилий в Пермской губернии. Как уже он говорил раньше, всю свою молодость он посвятил науке и путешествиям по всему свету.

Но он увлекался не одной наукой. Политика вмешалась в его жизнь, и в 1857 году он был уже сильно скомпрометирован как член одного тайного общества. Почти все члены этого общества были арестованы, их судили с беспощадной строгостью и приговорили к вечному поселению в Сибири.

Между ними был и Сергей Васильевич. Он должен был ехать в Якутск, покинув своего единственного родственника, восьмидесятилетнего старика отца, графа Василия Наркина, жившего в своем поместье Вальске под Пермью.

Пять лет пробыл ссыльный в Якутске, пока наконец ему не удалось убежать в Охотск, находящийся на берегу Охотского моря. Там ему посчастливилось сесть на судно, идущее в Калифорнию. С тех пор, в продолжение семи лет, граф Сергей Наркин жил то в Соединенных Штатах, то в Новой Англии, постепенно приближаясь к Аляске и зная, что предстоит передача ее Америке. Да, он лелеял надежду вернуться в Европу через Сибирь, — именно тем путем, который избрал себе Цезарь Каскабель. Можно представить себе, что чувствовал он, когда узнал, что семья, спасшая его от верной смерти, собиралась достичь Берингова пролива, чтобы перебраться в Азию.

Понятно, в его интересах было присоединиться к ней. Но смел ли он отдать ее в руки строгих русских властей? Что будет, если откроют, что она способствовала его возвращению в Россию? А его отец очень стар, и сыну безумно хотелось увидеть его.

— Поедемте с нами, месье Серж, умоляю вас, поедемте! — вскричала Корнелия.

— Но дело идет о вашей свободе, друзья мои, если узнают…

— Что ж такого! — воскликнул Каскабель. — Риск, говорят, благородное дело.

— Мой милый Каскабель, подумайте…

— Да к тому же, кто может вас узнать? Мы тоже себе на уме, и пусть меня съедят волки, если мы не проведем за нос всю русскую полицию!

— Но…

— Да, да!.. Если понадобится… вы наденете платье акробата. Если только вы… не стыдитесь его…

— О!.. мой друг!..

— А кому же придет в голову, что граф Наркин состоит актером в труппе семейства Каскабель!

— Если так, я принимаю ваше предложение, друзья мои!.. Да!.. Я принимаю его!.. Благодарю вас!..

— За что?.. Разве мы, со своей стороны, не обязаны вам многим?.. Итак, граф….

— Не зовите меня графом Наркиным!.. Для всех, даже для ваших детей, я должен быть только месье Серж…

— Вы правы!.. Им не к чему знать… Итак, решено, — мы вас увозим, месье Серж!.. Я, Цезарь Каскабель, обязуюсь доставить вас в Пермь, или я готов лишиться жизни, что, согласитесь сами, было бы незаменимой потерей для искусства!

Можно себе представить, какую овацию сделали Сергею Васильевичу Жан, Кайета, Сандр, Наполеона и Гвоздик, когда узнали, что он едет с ними в Европу.

Глава шестнадцатая ПРОЩАЙ, НОВЫЙ СВЕТ!

Теперь оставалось приступить к выполнению намеченного плана, чтобы возвратиться в Европу.

Шансы на успех были. Раз случай вел семью Каскабель в Россию, и труппе предстояло ехать через Пермскую губернию, то графу Сергею Наркину не оставалось ничего лучшего, как присоединиться к ней. Кому пришло бы в голову искать политического преступника, бежавшего из Якутска, в числе членов бродячей труппы? Успех был обеспечен, если только какая-нибудь ужасная случайность не откроет его имени. А приехав в Пермь и увидев своего отца, Сергей Васильевич поступит дальше смотря по обстоятельствам.

Но если только, что было, впрочем, маловероятно, его узнают проездом по Сибири, то это может повлечь за собой ужасные последствия и для него и для Каскабелей. Но ни сам Каскабель, ни его жена не думали о возможной опасности. Если бы они вздумали посоветоваться с детьми, те были бы вполне солидарны со своими родителями. Но надо было строго хранить тайну графа Наркина и помнить, что компаньона по путешествию зовут просто — месье Серж.

К несчастью, никто не подозревал, что план их едва ли удастся. Едва они высадятся на сибирский берег, как их должны будут арестовать.

Действительно, на другой день после этого решения два человека прогуливались в одной из отдаленных частей порта, где никто не мог слышать их разговора.

Это были два сыщика, о которых уже говорилось. Их заинтересовало присутствие Сергея Васильевича среди обитателей «Красотки».

Они оба жили уже несколько лет в Ситке, и на их обязанности лежало наблюдать за политическими беглецами, если те вздумают перейти границу Колумбии, чтобы сообщать о них губернатору и арестовать тех, которые появятся на Аляске. Важнее всего было то, что хотя они и не знали лично Сергея Васильевича, но им даны были его приметы еще тогда, когда он бежал из Якутска. Когда труппа прибыла в порт Кларенс, они были удивлены, увидев этого русского, который совсем не походил на бродячего артиста. Зачем он находился в этой семье акробатов, которые из Сакраменто едут таким необыкновенным путем в Европу?

У сыщиков возникло подозрение; они стали тайком наблюдать и, наконец, имея приметы, удостоверились, что это — граф Наркин.

— Да, это граф Наркин! — говорил один из агентов. — Очевидно, он бродил возле границы в ожидании трактата о передаче Аляски и там встретил труппу этих циркачей, которые помогли ему. А теперь он собирается перебраться с ними в Сибирь.

Как бы то ни было, для сыщиков было очень удобно, что Сергей Васильевич уедет с «Красоткой».

— Нам везет! — заметил другой сыщик. — Ведь если бы граф остался здесь, то мы не имели бы права арестовать его…

— А там, на другом берегу, — отвечал первый, — на русской земле, это вполне возможно.

— Этот арест принес бы нам и повышение и награду, — продолжал второй агент. — Мы возвращаемся в Россию, и это было бы очень кстати для нас!.. Но как за это взяться?

— Очень просто! Очевидно, семья Каскабель скоро поедет, и притом — кратчайшим путем, следовательно, к порту Нумана. А мы постараемся попасть туда раньше графа Наркина и там арестуем его!

— Верно! Но мне хотелось бы попасть туда непременно раньше графа, чтобы иметь возможность предупредить прибрежную полицию, которая поможет нам в случае необходимости.

— Это мы и сделаем, если не задержит нас что-нибудь особенное, — отвечал первый сыщик. — Эти циркачи должны ждать, пока лед достаточно окрепнет и сможет выдержать их повозку, и у нас будет возможность опередить их. Пока останемся здесь и будем наблюдать за графом, стараясь не возбуждать подозрений. Он не должен догадаться, что мы его узнали. Пусть уедет, а в порте Нумана мы его арестуем и под конвоем доставим в Якутск или Петропавловск.

— А если эти циркачи вздумают защищать его? — заметил второй агент.

— Они дорого поплатятся за то, что способствовали возвращению беглого политического ссыльного.

План мог удасться, потому что граф Наркин не подозревал, что его узнали, а труппа Каскабель не заметила, что за ней старательно следили. Так счастливо начавшееся путешествие рисковало плохо окончиться для Сергея Васильевича и его компаньонов.

Пока затевалась эта махинация, все члены семьи Каскабель были заняты мыслью, что будут продолжать путешествовать вместе. В особенности радовались Жан и Кайета.

Само собой разумеется, агенты не проговорились о том, кто такой месье Серж, и в порту никто не знал, что между обитателями «Красотки» находится граф Сергей Наркин.

Трудно было назначить день отъезда. Все следили за переменами погоды.

Каскабель уверял, что ему в первый раз в жизни хочется, чтобы скорее настали трескучие морозы.

Но все-таки надо было достичь азиатского берега раньше, чем окончательно наступит зима. Так как самые холода начинаются в первой половине ноября, то у «Красотки» еще было время добраться до южной части Сибири. Там, в каком-нибудь местечке, она могла дождаться более благоприятного случая, чтобы двинуться к Уралу.

При этих условиях Вермут и Гладиатор пройдут без особой усталости через степи, и семейство Каскабель попадет вовремя к июльской ярмарке в Пермь.

А льдины все еще двигались и плыли к северу, гонимые теплым течением Тихого океана. Целая флотилия айсбергов все еще не хотела остановиться, и пролив не превращался в ледяное поле.

13 октября лед начал мало-помалу останавливаться; по всей вероятности, на севере образовался затор, который не пропускал его. На горизонте появилась белая полоса — бледный отблеск льдов арктического моря. Скоро пролив должен был замерзнуть окончательно.

Сергей Васильевич и Жан советовались тем временем с рыбаками, так как им казалось, что переезд уже возможен; но рыбаки очень хорошо знали «свой пролив» и уговаривали подождать.

— Не спешите, — говорили они, — дайте морозу поработать!.. Он не настолько силен, чтобы сразу превратить пролив в ледяное поле. Если лед и станет здесь, то это еще не значит, что он стал у того берега, особенно возле острова Диомида.

Совет был дельный.

— Зима в этом году не суровая, — заметил раз Сергей Васильевич одному рыбаку.

— Да, она запоздала. Тем более нельзя вам торопиться до тех пор, пока вы не убедитесь, что лед окреп. Ведь повозка ваша очень тяжела; это не то, что пешеход, и для нее нужен прочный лед. Подождите, пока снег покроет густой пеленой лед и выровняет его. Тогда вы можете катить, как по большой дороге. Вы выгадаете и во времени. Ведь хуже будет, если с вами случится что-нибудь среди пролива.

Надо было слушаться опытных людей. Поэтому Сергей Васильевич сдерживал нетерпеливого Каскабеля. Нельзя же было рисковать.

— Потерпите немного! — говорил он ему. — Ваша «Красотка» не лодка и не поплывет, если попадет в расщелину между льдин, а преспокойно провалится в воду. Мне кажется, что фамилия Каскабель уже достаточно известна и не станет более знаменитой от того, что воды Берингова пролива поглотят ее.

— Кто знает? — засмеялся «знаменитый» Цезарь.

Корнелия в свою очередь настаивала на осторожности.

— Мы спешим для вас же, месье Серж! — воскликнул Каскабель.

— Но я-то не спешу, — ответил граф Наркин.

Несмотря на общее нетерпение, Жан и Кайета не находили, что время тянется долго. Жан продолжал учить Кайету, так что она уже довольно свободно говорила по-французски, и теперь им было легко понимать друг друга. Кайета чувствовала себя счастливой в этой семье, особенно возле Жана. Надо было быть совсем слепым, чтобы не заметить, какое чувство она внушала Жану. Супруги Каскабель начали беспокоиться, так как знали, какая судьба готовится Кайете.

— А знаешь ли, что я тебе скажу, Корнелия, — сказал Каскабель, — месье Серж отлично видит, к чему клонится дело. И если он молчит, то будем молчать и мы.

Однажды вечером Жан спросил у девушки:

— Ты довольна, Кайета, что едешь в Европу?

— В Европу… Да… Но я была бы больше рада, если бы я ехала во Францию.

— Ты права!.. Я знаю, тебе там понравилось бы.

— Мне будет везде хорошо там, где твоя семья, Жан, и мое самое сильное желание — не расставаться с вами.

— Милая Кайета!..

— Скажи, Франция далеко?..

— Все далеко, особенно, когда торопишься попасть куда-нибудь. Но мы приедем… быть может, слишком рано…

— Почему, Жан?

— Потому что ты останешься в России с месье Сержем. Если мы не расстались здесь, то лишь для того, чтобы расстаться там. Месье Серж оставит тебя в России… Ты сделаешься знатной барышней, и мы больше не увидимся.

— Зачем ты так говоришь, Жан? Ведь не я его спасла, а вы, да, вы!.. Если бы не вы, чтобы я могла сделать одна?.. Если он жив, он обязан этим твоей матери, всем вам!.. Разве ты думаешь, что месье Серж забыл это?.. Зачем ты хочешь расставаться, Жан, и почему навсегда?

— Милая Кайета, я совсем этого не хочу, — отвечал Жан, который не мог сдержать своего волнения. — Но я боюсь… не видеть тебя больше, Кайета!.. Если бы ты знала, как я буду несчастен!.. И потом — я хочу не только тебя видеть… Почему моя семья не может тебе заменить погибших родителей?.. Мои отец и мать так тебя любят…

— Не больше, чем я их люблю, Жан!

— И брат и сестра… Я надеялся, что они тебе станут братом и сестрой.

— Они и будут ими. А ты, Жан?..

— Я… я тоже… милая Кайета… Да!.. Брат… но более преданный… более любящий!..

Жан не сказал ничего больше. Он взял руку молодой девушки, крепко пожал ее и убежал. Кайета стояла взволнованная, с бьющимся сердцем и не чувствовала, как слезинка тихо катилась по ее щеке.

15 октября моряки порта Кларенс предупредили Сергея Васильевича, что можно готовиться к отъезду. Морозы усилились, температура все понижалась. Ледяное поле казалось абсолютно неподвижным. Не слышно было характерных потрескиваний при трении льдины о льдину.

Скоро могли приехать азиатские туземцы, которые поддерживают торговлю между Нуманой и портом Кларенс. Этой дорогой ездят довольно часто. Нередко бывало, что сани, запряженные собаками или оленями, проезжали в два-три дня восемьдесят километров, которые разделяют два берега в самом узком месте пролива. Таким образом создавалась естественная дорога, которой можно было пользоваться около шести месяцев. Только надо было выждать время, то есть ехать не слишком рано и не слишком поздно, чтобы избежать ужасной катастрофы, если лед недостаточно окреп.

В предвидении долгого путешествия по сибирским степям, пока «Красотка» достигнет места зимовки, Сергей Васильевич позаботился приобрести некоторые предметы, необходимые для дороги, между прочим, несколько пар лыж. Туземцы привязывают их к ногам, как коньки, и пробегают на них большие расстояния. Ловкие акробаты быстро выучились бегать на лыжах.

Сергей Васильевич пополнил также и запас мехов, приобретенных в форте Юкон. Недостаточно было закутаться в меховые одежды. Надо было обить мехом стены и пол «Красотки» и покрыть меховыми одеялами постели, чтобы сохранить тепло, которое давал очаг. Как уже упоминалось, Каскабель рассчитывал провести самые суровые месяцы зимы в одном из городов южной Сибири.

Наконец отъезд был назначен на 21 октября. Уже два дня шел снег, который покрыл толстым слоем пролив и сровнял все неровности льда.

Рыбаки порта Кларенс уверяли, что лед теперь окреп. Это скоро подтвердилось. Из Нуманы прибыло несколько туземцев, и переезд они совершили вполне благополучно.

Еще 19 октября Сергей Васильевич узнал, что два русских сыщика, находившихся в порте Кларенс, уехали в порт Нуману, не желая больше оставаться на этом берегу. Они уехали утром, с тем, чтобы переночевать на островке Диомида и продолжать путь завтра.

— Вот два молодца, — сказал Каскабель, — которые спешат больше нашего. Отчего бы им не подождать нас? Вместе ехать было бы веселее.

Но потом он решил, что, вероятно, они побоялись, как бы «Красотка» не задержала их, так как она не может скоро ехать по такому глубокому снегу.

Действительно, хотя Вермут и Гладиатор были хорошо подкованы, но повозка была тяжела, и на переезд надо было употребить несколько дней.

Решено было выехать на заре, чтобы воспользоваться теми немногими часами, в которые солнце еще светило, потому что через шесть недель в этих широтах, где проходит полярный круг, должна была наступить долгая ночь.

Накануне отъезда семья пригласила на «чай», устроенный в пустом, хорошо закрытом со всех сторон амбаре, чиновников порта Кларенс, рыбаков и нескольких эскимосов. Было очень весело. Жирофль развлекал гостей, рассказывая им анекдоты и разыгрывая потешные пантомимы из своего репертуара. Корнелия смастерила великолепный пунш и не пожалела подбавить туда водки. Все остались довольны приемом и были рады согреться пуншем, потому что на дворе стоял сильный мороз.

Американцы выпили за Францию; французы подняли тост в честь Америки, и, наконец, после долгих дружеских рукопожатий гости разошлись.

На другой день, в восемь часов утра, лошади были запряжены. Для Джона Булля устроили из корыта, устланного мехом, нечто вроде теплого гнезда, куда он и запрятался, выставив лишь мордочку. Ваграм и Маренго прыгали вокруг «Красотки». А внутри Корнелия, Наполеона и Кайета плотно затворились и занялись своим обычным делом; поддерживали огонь в печке, готовили обед. Сергей Васильевич, Каскабель, Сандр, Жан и Гвоздик шли пешком: кто у лошадей, кто впереди, чтобы выбирать лучшую дорогу. Наконец, сигнал к отъезду был подан. При громком «ура» всего населения, высыпавшего проводить путешественников, «Красотка» двинулась в путь, и снег заскрипел под ее колесами.

Сергей Васильевич и семейство Каскабель окончательно покинули Америку.