Чабан с Хан-Тенгри

1

— Дорогая, милая моя мамочка! С тех пор как перешел в восьмой класс, размышляю я о своем будущем. Скоро окончу школу. А что делать дальше? Перебрал все профессии, и больше всего мне хочется… стать чабаном. Дядя Кенешбек не против. Мне кажется, что если я стану чабаном, то мне навстречу обязательно шагнет счастье. Конечно, пока самостоятельно еще не смогу пасти овец. А если даже сумею, все равно одному мне отары не доверят из-за моей молодости. Для степенности поспешно жениться не стоит. Потерпи еще года два, помоги мне — я стану опытным чабаном.

Такими рассуждениями Темирболот одолевал Айкан последнее время. О своем желании стать чабаном он говорил с утра до вечера.

Кенешбек очень хотел, чтобы Айкан занялась животноводством, и поэтому пуще Темирболота наседал на нее.

— Тетушка Айкан! Скота стало много, а опытных людей не хватает. Ваш отец, как только организовались колхозы, стал чабаном, и поэтому вы должны быть с этим делом знакомы. Можно вас назначить заведующей фермой в Сарыджазе, а если вас это не устраивает, то просто старшим чабаном. Тогда мы вам дадим отару овцематок Сыргака, ему надо ехать на курорт лечиться, он тяжело болен. Темирболот вас не подведет, окончит школу и без вашего пригляда, а вы нам очень поможете.

Айкан не хотелось отказывать председателю, но она боялась, что, если уедет в горы, Темирболот бросит учиться и все ее труды пойдут прахом. Кроме того, ее престарелая мать, живущая отдельно, окажется совсем одинокой. Взять старушку с собой в горы невозможно. Айкан чувствовала себя в тисках, вырваться из которых у нее не было сил.

Вечером, когда Айкан и Жанаргюл сели за стол, вошел Темирболот. Шапка его была сдвинута на затылок, полы шубы заткнуты за ремень, в руках он держал длинную палку.

Остановившись у двери, он спросил:

— Тетя Жанаргюл, посмотрите на меня и ответьте по справедливости: похож я на счастливого чабана, который после благополучного выпаса загнал в кошару всех овец и входит в свой дом?

— Очень похож, Темиш! Присаживайся! — сказала Жанаргюл, пододвигая ему стул.

— Если так, то почему мать мучает меня? Мамочка, согласись стать старшим чабаном, а я буду тебе помогать. А после пусть будет так, как суждено. Если допущу, что волки растерзают овец, или злой человек уведет хоть одну, или усну не вовремя, буду отвечать головой! Если хоть раз заставлю тебя краснеть, то провалиться мне сквозь землю! — Темирболот бросился к матери и прижался головой к ее коленям.

— Подними голову, сынок, — сказала Айкан, утирая слезы.

— Ну что, как дети, распустили нюни? — спросила Жанаргюл. — Айкан, посмотри на меня и послушай. Не всякий человек может быть чабаном. Мне об этом сегодня говорили Кенешбек и Акмат. И о тебе мы опять говорили. Они настаивают на том, чтобы ты согласилась заведовать фермой… Айкан, мы с тобой коммунисты. Если нам с тобой товарищи советуют работать на отстающем участке, мы обязаны прислушаться. Знаем, что ты беспокоишься о матери. Думали и об этом. И с Темирболотом мы тоже обсуждали этот вопрос. Лучше всего бабушку Темирболота перевезти сюда, к нам в дом.

— Сюда? — спросила Айкан удивленно.

— Да, перевезем сюда! — подтвердила Жанаргюл, кивая головой. — Твоя мать еще вполне здорова. Уверяю тебя, она не будет сидеть без дела, а сама станет доить корову, хлопотать по хозяйству. И обстирывать себя она еще в силах. А если нет, то что мне стоит выстирать белье для старушки? Об этом не беспокойся.

— А насчет меня тоже не волнуйся, мама. Вот при тете Жанаргюл даю клятву. Тебе не придется краснеть за меня, никто не скажет, что сын Айкан Темирболот Медеров не смог окончить школу. — Темирболот вскочил, прижав руки к груди.

— Не родня ты нам, но стала ближе, чем родная, Жанар!.. — горячо заговорила Айкан. — Если ты советовалась с колхозным начальством, если сама считаешь, что мне надо взяться за работу чабана… если моя мама и мой сын тебе тоже родные, тогда… я согласна…

— Мать? — Темирболот, не веря своим ушам, смотрел на Айкан удивленными глазами.

— Да, я согласна, дорогой мой! — повторила Айкан, ласково поглаживая сына по плечу.

— Ой, мамочка!.. — вскрикнул Темирболот и, обняв ее, принялся целовать, потом бросился к двери. — Пойду к председателю! — с этими словами он выбежал на улицу. Веселый его голос вскоре замолк вдали. Темирболот уже не слышал матери, которая крикнула ему вслед:

— Да подожди! Поешь сначала…

Аманов выходил из конторы, когда до него донесся громкий оклик:

— Ой, дядя Кенешбек! Подождите, пожалуйста, подождите!

Председатель посмотрел в сторону, откуда слышался крик, и увидел, что по ухабам к нему кто-то стремительно бежит, размахивая длинной палкой. Темирболота он узнал, только когда тот был совсем рядом.

— Что случилось? — забеспокоился Кенешбек.

Темирболот не смог сразу ответить.

— Одну минутку… дядя, — сказал он, с трудом переведя дух, — пойдемте… в вашу… контору!

— Скажи, наконец, что случилось?

— Нет, вернитесь… Расскажу в вашем кабинете! — Темирболот направился к двери, не ожидая согласия Кенешбека.

Удивленный Кенешбек последовал за ним.

— Слушай, чудак, да расскажи, наконец, в чем дело?

Темирболот молча дошел до двери кабинета председателя. Тот повернул ключ, зажег свет.

— Ну что там, выкладывай! — Кенешбек впился взглядом в Темирболота и невольно им залюбовался.

Юноша стоял перед ним в желтой шубе, выкрашенной кореньями кислички. На голове небрежно надетая ушанка из мерлушки с желтым кожаным верхом. Все это очень его красило.

— Мать согласна! — выкрикнул Темирболот.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Кенешбек, сразу поняв, о чем говорит Темирболот. — Поздравляю с исполнением желания! — радостно пожал он руку молодому джигиту. — А скажи, Айкан хочет заведовать фермой или быть старшим чабаном?

Темирболот застыл с раскрытым ртом, не зная, что ответить.

— Разве ты не спрашивал у нее об этом?

— Обо всем забыл от радости… — начал было Темирболот и рванулся к двери: — Сейчас спрошу!

— Подожди! Это уточним после, — остановил его Кенешбек, указывая на стул. — Нечего горячку пороть, садись, приди в себя… Конечно, для меня лучше, если бы она согласилась заведовать фермой. Может быть, это ее не устраивает. Впрочем, все равно, как бы там ни было, посмотрим дальше…

Темирболот умоляюще обратился к Кенешбеку:

— Если мать возьмется заведовать фермой, вы не соглашайтесь!

— Почему?

— Эта должность требует разъездов… А мне что тогда делать?

— Как что делать? Сначала ты кончишь школу, а потом будешь пасти своих овец. Если не хочешь быть чабаном, найдем тебе другую работу.

— Нет, дядя! — Темирболот вскочил как ужаленный. — Дорогой дядя, вы же все знаете! Я ведь давно делюсь с вами своими мыслями. Накупил книг… — Он вытащил из-за пазухи несколько книжек, положил их перед Кенешбеком и хотел говорить дальше, но от волнения не смог и только моргал глазами.

Кенешбек, спокойно перелистывая знакомые книги, заметил:

— Я не пойму только одного, Темирболот.

— Чего?

— Такие способные ребята, как ты, окончив школу, не рвутся обычно пасти овец. Они мечтают учиться дальше. Трое из твоих одноклассников надеются попасть в железнодорожный институт. Пятеро собираются поступить в техникум… Немногие хотят работать в колхозе. Тут на днях забегал твой товарищ Сатылган.

— Зачем?

— Просил дать ему справку о том, что он два года уже работал. Хочет поступить в институт.

— Как? Он ведь и года не работал, да к тому же плохо учился.

— Поэтому я и не дал ему справку.

— Справедливо!

— А ты все время твердишь, что мечтаешь стать чабаном. Скажи мне, почему это? Или хочешь, как Атабек, когда родятся двойни, по одному барашку для себя утаивать?

— Нет, что вы! — поспешно возразил Темирболот, вытаскивая из-за пазухи комсомольский билет. — Поверьте этой книжечке, что у меня нет ничего подобного на уме.

— Я знаю, что ты честный комсомолец, хотел просто еще раз убедиться. Когда человек за что-нибудь берется, перед ним всегда есть конечная цель. Вот ты рвешься стать чабаном, а я никак не пойму, с какой целью ты идешь на это дело. Поэтому и расспрашиваю тебя.

— Прежде чем решиться стать чабаном, я много передумал, — склонив голову, заговорил Темирболот. — Со многими советовался. Не только со скотоводами нашего аила. Приходилось мне говорить и с посторонними. Люди рассказывают: до моего рождения, до организации в нашем аиле колхоза ребята мечтали стать милиционерами, судьями, прокурорами. Во времена, когда колхозы создавались, ребята хотели быть комиссарами — ходить с большими папками под мышкой и распоряжаться. Многим казалось соблазнительным, что люди будут смотреть им в рот и слушать приказания. С тех пор как я подрос, стал замечать, что мои сверстники мечтают быть учеными — кандидатами наук, докторами. А некоторых прельщают министерские должности, кое-кто соглашается стать заместителем министра, не меньше!

Если все станут к этому стремиться, то кто же будет пасти скот в колхозах? Кто станет сеять хлеб? Кто будет выполнять черную работу? Я подумал обо всем этом и решил стать чабаном!

— Очень хорошо. Но давай уточним: ты считаешь, что чабану учиться не надо? Достаточно твоих знаний?

— Нет, совсем не так!.. Покойный мой дед Жумабек рассказывал, что во времена организации колхозов между чабанами было мало грамотных людей. Наверное, вы помните моего деда? У него не было одного глаза. Чабанами были хромой Аргымбай, глупец Майлыбай… Если кто был не учен и не очень способен, говорили: «Иди в чабаны!»

Темирболот перевел дух.

— Сейчас все по-другому. В то время и сами председатели были полуграмотные люди. Вот вы у нас председатель, а раньше работали в райкоме. Вы по собственному желанию приехали сюда и полюбили свою работу. Меня же привлекает работа чабана, я хочу быть «председателем отары». Но не глупым и темным, а образованным председателем. Я хочу знать все: как надо выращивать овец, каким образом поднимать товарность овцеводства, чтобы это отвечало требованиям сегодняшнего дня. Чтобы решить эти вопросы — можно ли не учиться?

Кенешбек молча потрепал Темирболота по плечу и с улыбкой спросил:

— А что будете делать с бабушкой?

— Бабушку перевезем к нам, она будет жить вместе с директором Жанаргюл. И со мной, пока я не кончу школы.

— Очень хорошо придумали!.. Завтра же перевезите бабушку. Окна, двери ее дома заколоти, хорошенько закрой ворота во двор, чтобы туда не могла пробраться скотина. Потом возьми из склада новую юрту и поставь поблизости, чтобы не торопясь проверить, все ли в порядке, и не спеша собери вещи, которые вы с матерью решите взять с собой. На складе получите два центнера муки и центнер талкана.

— А когда овец принимать? — нетерпеливо спросил Темирболот.

— После того как сделаете все, что я сказал. Овец будет принимать Айкан. А я дам ей в помощь человека, пока ты не окончишь школу. Завтра обо всем этом скажу завхозу.

— Спасибо, дядя!

— Но все это при одном условии: если станешь отвлекаться, плохо подготовишься к экзаменам и получишь хотя бы одну четверку, тогда не только к отаре, но даже к самому худому ягненку не подпущу!. Тогда и с Айкан пасти овец назначу другого!

Темирболот улыбнулся, нахлобучил ушанку, пожал руку Кенешбеку и выбежал из кабинета.

2

Весна! Она приносит радость не только человеку, но и зверю, и парящей в небе птице, и снующим по земле букашкам. Вот пришла светлая, звонкая весна. Все живое на земле приступило к весенним заботам.

Если охотник хорошо прицелился, он уверен, что не промахнется. Колхозники подобны метким охотникам. Они убеждены, что выполнение величественного, как вершины Хан-Тенгри, плана семилетки приведет их к чудесным успехам. Они чувствуют, что тогда сделают уверенный шаг к коммунизму.

В народе говорят: «Если отец перевалил через высокие горы Зындана, то сыну суждено одолеть высочайшие ледяные вершины Ала-Айгыра и Сайкала». Народ возлагает большие надежды на подрастающее поколение.

Было время, когда бедный дехканин должен был своими руками зарыть каждую яму, прокладывая дороги в горах. А сейчас бульдозеры и грейдеры перекопают любую равнину, засыплют любые впадины и овраги. Целину, которую не под силу было одолеть деревянной сохе — буурсун, теперь покоряют тракторы. А сколько еще создано чудесных машин, помогающих колхозникам творить чудеса!

Когда работаешь на одной из этих могучих машин, веселье приходит само собой.

Так пел завклубом Асанкожо, заменивший заболевшего тракториста. Сегодня прицепщиком у Асанкожо — Темирболот.

Молодой джигит лопатой сбивал с лемехов сорную траву и прилипавшую землю. Он просил:

— Дядя Асанкожо, еще спойте!

И Асанкожо пел еще и еще, вспоминая и новые и старые песни.

Пословицу «Весна — соревнование, а осень — борьба» Кенешбек Аманов толковал так: «Весной победим в соревновании, а осенью — в борьбе». И поэтому во время весенних работ в аиле не оставалось ни взрослых, ни подростков. Сегодня в школе выходной день. На поле все школьники, даже первоклассники, все учителя… Ученики старших классов сели на прицепы, сеялки, ребята поменьше чистили арыки, сажали деревца. А первоклассники помогали подносить удобрения.

На полях работа кипела! Солнце, как бы радуясь любви людей к труду, особенно нежно ласкало землю. Особенно вдохновенно пел свою песенку жаворонок. Принимая происходящее за небывалый пир, галки и воробьи стайками следовали за тракторами и сеялками.

Асанкожо, без умолку распевающий песни, оглянулся и крикнул Темирболоту:

— Брось в них лопату, обязательно попадешь!

Темирболот, оглянувшись, увидел, что галки и воробьи от них не дальше, чем в трех метрах. Птицы клевали из свежей борозды больших белых червей.

Темирболот, переведя взгляд на Асанкожо, отрицательно покачал головой.

— Не стану я в птиц ничего бросать!

— Почему не станешь?

— Они уничтожают вредителей.

— Вредителей?

Темирболот улыбнулся.

«Интересный человек дядя Асанкожо! До сих пор считает меня ребенком. Он сам еще мальчишкой полол опийный мак. Каждый год работает на прополке. И, конечно, он не может не знать, что белые черви — вредители. Видел ведь он опийный мак после второй и третьей прополок, когда иные стебли вянут и гнутся к земле? Наверно, не раз проверял, почему погибали стебли мака, и видел рядом с попорченными корнями белых червей. Не раз он говорил: „Ах, это ты губишь наш мак!“ — и уничтожал вредителей». Так думал Темирболот, сердясь на Асанкожо за то, что тот проверяет его знания.

Асанкожо, доехав до края пашни, повернул трактор, чтобы начать новую борозду, и вдруг остановился. Потом окликнул Калыйкан, сидевшую возле железных бочек с водой и горючим.

— Эй, тетушка Калыйкан, жду вас!

Калыйкан поднесла к трактору заранее приготовленные ведра.

Асанкожо, заливая в радиатор воду, спросил:

— Ну, джигит, чем же вредны эти черви?

— Хватит вам шутить, дядя.

— Умереть мне на этом месте, не пойму, чем они вредны.

— Да знаете вы отлично, и тетя Калыйкан знает тоже.

— Тетушка Калыйкан, может, в курсе дела, но я-то не знаю! — настаивал на своем Асанкожо.

Темирболот хотел было сказать: «Тетушка Калыйкан, объясните вы дяде, чем вредны белые черви», — но, когда он посмотрел на женщину, шутить с ней ему расхотелось. В Калыйкан ничего не оставалось от прежней озорницы. Казалось, что в ее облик вселился совсем другой человек. Взгляд стал робким, осанка менее гордой, руки, обычно вызывающе подпиравшие бока, свисали по сторонам, всегда небрежно повязанный платок теперь крепко и аккуратно затягивал голову.

Темирболот последнее время усиленно готовился к экзаменам и давно не видел Калыйкан. Сейчас он разглядел ее как следует. Он не мог поверить, что Калыйкан так переменилась. Темирболот чувствовал себя как-то неловко. Он не знал того, что произошло на днях.

К Калыйкан зашел Кенешбек.

— Не встречал вас с тех пор, как исключили из колхоза, — сказал он ей. — Конечно, вы меня ненавидите. Несмотря на это, я принужден к вам обратиться. Правление колхоза и бюро парторганизации поручило мне просить вас нам помочь. Колхоз нуждается не только в таких здоровых руках, как ваши, но даже в детских. Не хватает людей. Вы можете взять на себя участок работы, какой вам по душе.

Сверх ожидания Калыйкан не набросилась на него с проклятьями, не ответила отказом.

Женщина стояла неподвижно, отвернувшись от Кенешбека.

— Мне, бесстыжей, совестно людям в лицо взглянуть, — заговорила она после неловкого молчания, — как мертвая среди живых. Лучше было бы, если бы поручили мне могилы охранять, там некого было бы мне стыдиться, — Калыйкан расплакалась.

Она выразила желание работать там, где совсем нет людей. Но такого места найти ей не могли. Решили поручить участок, где людей бывает немного.

Как только тракторы вышли в поле, Калыйкан приступила к исполнению своих несложных обязанностей.

Раньше она жаловалась бы: «Ох, этот запах горючего!» Но сейчас молчит. И не только не ругает трактористов, даже глаз на них не поднимает. Калыйкан как будто подменили. Она стала молчаливой и спокойной.

Трактористы как-то пригласили ее вместе с ними пообедать, но она наотрез отказалась. Никто не знал, обедает ли она вообще. Когда трактористы подъезжают к концу пашни и кричат: «Тетя Калыйкан, воды!», «Тетя Калыйкан, масла!» — у нее все заранее приготовлено, ждать не приходится ни минуты. Как только трактористы отъезжают, она снова наполняет одно ведро водой, другое — горючим, масло наливает в специальную посуду. Повесит воронку на ушко ведра и присядет рядом, раздумывая о чем-то своем в ожидании очередного оклика.

Трактористы иногда заставали ее в слезах, но никогда ни о чем не расспрашивали.

Калыйкан прежде уходила с поля раньше всех или появлялась на работе только к обеду. Теперь она возвращается домой, когда становится совсем темно, а выходит в поле на зорьке. На встречных по дороге она даже не смотрит, идет мимо, не отвечая на приветствия.

Калыйкан вплотную подошла к Темирболоту, взяла за подбородок, долго вглядывалась в лицо.

— Спасибо Айсулуу, вылечила тебя хорошо: шрамов не осталось. И руки зажили. — Калыйкан схватила пустые ведра и поспешно пошла прочь.

Темирболоту хотелось поговорить с ней, но он не смог найти подходящих слов.

Вытирая руки, Асанкожо смотрел вслед удалявшейся женщине.

— Эх! Ай да народ! — прервал он молчание. — Какая у него сила! Справился с озорницей, как пришло время. А она пусть помучается. Научится отличать горькое от сладкого, плохое от хорошего.

— Думаете, что она еще не научилась?

Асанкожо, заводя трактор, знаком показал Темирболоту, чтобы он занял свое место.

— Когда пьянствовала, сплетничала, бездельничала, Калыйкан многое перестала понимать в жизни, — ответил он. — По сравнению с нею ты молодец, — в голосе его зазвучала улыбка. — Ты, как столетний старец, знаешь все. Поэтому вредных ворон жалеешь, а безобидных червей считаешь вредителями.

— Значит, вы считаете, что белые черви безвредны?

— Конечно. Вредными считай галок и воробьев.

— Воробьев?

— Как же иначе? Какой урон приносит воробей или галка, когда начинает поспевать мак. Они ведь клюют зерна.

— Это правильно. Но если выстрелишь из ружья, вороны улетают. А белые черви не видны человеку и спокойно грызут корни мака.

Между Темирболотом и Асанкожо разгорелся горячий спор. Темирболот решил ждать, когда подъедет агроном и рассудит их. А если он или бригадир Этим вскорости не появятся, Темирболот все же решил обратиться к Калыйкан.

Асанкожо, рассердившись на молодого джигита, перестал поддерживать с ним разговор и больше уже не пел…

Оказавшись на краю пашни, где находилось «хозяйство» Калыйкан, они вдруг заметили подъезжавшую на лошади Айкан. Она поздоровалась с Калыйкан, подозвала Асанкожо и Темирболота.

Асанкожо, решив перекусить и передохнуть, заглушил мотор. С улыбкой оглянувшись на Темирболота, он предложил:

— Идем, товарищ ученый!

Темирболот понял, что Асанкожо над ним подтрунивает, но все-таки был задет и хотел расквитаться. Молодой джигит сжал кулаки и решил во что бы то ни стало доказать свое. Он оглянулся, но, кроме матери, не увидел человека, который мог бы их рассудить, а с нею ему говорить по этому поводу не хотелось.

Айкан сняла с седла переметную суму, достала вареное мясо, хлеб. Потом, показав на бурдюк, предложила:

— Поешьте мяса с хлебом, а потом запьете айраном.

Асанкожо, протянув было руку к мясу, спросил:

— Вы, наверное, везли все это бабушке?

— Ешьте, и для нее приготовлено, — Айкан похлопала рукой по пузатой суме. — Мне Кенешбек утром сказал, что вы с Темирболотом здесь работаете, и я решила привезти вам поесть.

— А как Кенешбек успел попасть к вам? — спросил Асанкожо, беря кусок хлеба с мясом.

— Видно, всю ночь объезжал чабанов. Он приехал к нам со стороны кошары Чырмаша.

— Ох, беспокойный же председатель! Около часу ночи приезжал ко мне и просил, чтобы я поработал на тракторе, пока поправится Артык. Значит, после меня сразу двинулся к чабанам. Видимо, он может не спать несколько суток подряд.

Темирболот помыл руки и сел напротив Асанкожо.

— Как овцы, мать? — задал он вопрос.

— Все целы, дорогой мой!

— Все окотились?

— Нет, еще пять овец должны разродиться.

— Ягнята все целы?

— Только один сдох.

— А сколько двоен?

Айкан ответила не сразу.

— Сто тридцать пять — двойняшки, а пять — тройни.

— Эх, — Темирболот вздохнул и покачал головой, — значит, не получилось, как я задумал.

— Посмотри на него, — захохотал Асанкожо. — Из пятисот маток у ста тридцати пяти — двойни, у пяти — тройни, а ему все мало! Или ты считаешь, что овцы должны приносить по четыре ягненка?

— Совсем не в этом дело, — сдержанно возразил Темирболот, — чтобы объяснить вам, что я задумал, надо много времени.

— A-а… Значит, тебе год нужен, чтобы объяснить, какой вред приносят белые черви? — Асанкожо рассмеялся снова.

Темирболота обидели насмешки Асанкожо. Но он, не выдавая своего раздражения, спокойно обратился к Калыйкан:

— Тетя Калыйкан! Расскажите, пожалуйста, вредны ли белые черви, которых так много в распаханной земле?

Калыйкан, сидевшая склонив голову, некоторое время помолчала, потом печально поглядела на Темирболота.

— Дорогой мой Темиш! Я и так не могу смотреть людям в глаза. И без твоих насмешек мне тяжело.

— Какиш, не обижайся, — сказала Айкан, сердито поглядев на Темирболота. — Эх ты, сын мой!.. Что ты какие-то пустые вопросы задаешь?

— О Айкан… твой сын совсем зазнался, — вмешался Асанкожо. — С этими своими белыми червями поддевает не только тетушку Калыйкан, но и меня, — пожаловался он.

— Остался без меня дома, опять принялся озорничать! — воскликнула рассерженная Айкан. — Это не дело, сынок. Зазнайство и молодого и старого к добру не приведет. Если с этих лет начнешь подсмеиваться над другими, поддевать взрослых, значит не ждать мне от тебя ничего хорошего, — она, не глядя на сына, пошла за Калыйкан.

Темирболот без всякой задней мысли хотел спросить Калыйкан о важном для него деле, а все приняло такой неожиданный оборот. Айкан знала, что белые черви вредны, но не хотела поддерживать сына. Ей показалось, что Асанкожо за дело обвинил Темирболота в непочтительном отношении к старшим.

Темирболот растерялся. Молодой джигит понимал: в чем-то он неправ. Он обидел Асанкожо, рассердил мать, задел, совсем того не желая, неосторожным словом Калыйкан. Все это было уроком для Темирболота. Он мысленно давал себе слово быть почтительнее со взрослыми и, прежде чем вступать в спор, взвесить, стоит ли его затевать или иногда лучше уступить, чтобы но обижать людей старше себя.

3

Темирболот отлично сдал экзамены и первым получил аттестат зрелости на выпускном вечере. Вручала аттестат Жанаргюл. Тут же в зале Эшим обнял Темирболота, поцеловал его.

— Спасибо, дорогой Темиш, — сказал он торжественно. — Ты не посрамил имени своего отца — моего друга Медера. Я не знаю, что тебе подарить на память об этом дне. Тебе не будет отказа. Скажи, что ты хочешь?

И Темирболот ответил, что мечтает получить в подарок бинокль Эшима.

У этого бинокля была своя история. Многие просили, чтобы Эшим уступил этот бинокль. Охотники за зверем предлагали любой обмен. Эшим не соглашался!

— Он в Отечественную войну трижды спасал мне жизнь, — объяснял Эшим свое упорство, — помогал издали видеть врагов. Он мне очень дорог.

Еще бы! Темирболот да и многие другие знали, что командир дивизии вручил Эшиму — командиру батареи этот бинокль вместе с орденом Красной Звезды за уничтожение трех вражеских батарей.

Темирболот счастливый возвращался с торжественного вечера домой. Ему встретился Кенешбек Аланов.

— Поздравляю с окончанием школы, — Кенешбек обнял Темирболота. — Подарок ты получил замечательный. — Он посмотрел в бинокль на горы. — Желаю тебе самому быть прозорливее, чем этот бинокль. Ты не только чабан, ты солдат своего Отечества. Места, где ты будешь пасти овец, лежат близко к границе. Охранять государственную границу обязан не только пограничник, но и ты — чабан-солдат.

Вот уже несколько дней как Темирболот приехал к матери в горы.

Айкан была счастлива.

— Спасибо, сынок, — сказала она, — что ты с честью закончил школу. Теперь у тебя начнется трудовая жизнь. Если сбудутся замыслы Акмата и Кенешбека, то ты станешь заочно учиться зоотехническому делу. Но это потом. А пока дней десять отдохни!

Но Темирболот на следующий же день сказал матери:

— Верхом, на свежем воздухе не работа, а лучший отдых! — и погнал овец на пастбище.

Темирболот брал с собой книги по уходу за овцами и каждую свободную минуту читал. Сперва он познакомился с теми, где говорится, как лучше организовать выпас, затем взялся за книжки о том, как лучше использовать пастбища.

Ранним утром он выгонял овец на старый выпас.

Когда овцы более или менее насыщались, он перегонял их на места, где трава была еще не тронута. Он не разрешал отаре свободно и вольно гулять, а сдерживал ее ход для того, чтобы овцы поменьше двигались и могли спокойно щипать траву.

Когда становится жарко и насытившиеся овцы ищут тени, иной ленивый чабан, отпустив коня, старается подремать. Но Темирболот не слезал с коня и не спеша подгонял овец, заставляя щипать траву. Он делал передышку, когда солнце достигало своей высшей точки на небосводе: загонял животных в тень деревьев, на скрытый от солнца склон горы, к воде или же на бугор, где дул ветерок. В прохладных, ветреных местах они отдыхали и снова начинали щипать траву.

Темирболот поднялся на хребет и издали узнал Сагындыка, очевидно поджидавшего его.

Обычно, завидев человека старше себя по возрасту, Темирболот в знак уважения спешил ему навстречу.

— Такая привычка не годится для чабана, — поучал Сагындык Темирболота. — Кто бы к тебе ни ехал, оставайся на месте, пусть подъезжает сам. Всякое бывает: встречаются люди с черной душой. Такие негодяи могут подослать тебе кого-нибудь, чтобы отвлечь твое внимание от отары, а сами в это время утащат овцу или ягненка. А еще не забывай поговорку: «Во времена твоего деда орудовал вор, по имени Волк».

Темирболот все-таки поехал навстречу Сагындыку.

— Ассалом алейкум, дядя Сагындык! — издалека крикнул Темирболот.

— Алейкум салям, джигит! Как живешь?

— И в мечтах не бывает лучше.

— Очень хорошо. Говорят: «Станешь с казаном рядом — в саже вымажешься». Так же и со мной случилось с тех пор, как поселился по соседству Табыш. Совсем перестал я было дружить с книгами, газетами и журналами. А как ты приехал, так и дружба моя возобновилась.

— А что, не любит читать дядя Табыш?

— Твоему Табышу не только газету или книгу, а просто лист бумаги покажешь — его сразу клонит ко сну. — Сагындык захохотал и вытащил из-за пазухи книгу. — Возьми, прочитал. Спасибо. Тетя Аксаамай тоже читала. Дай еще что-нибудь… Хотел ночью тебе привезти, да собак ваших побоялся.

Темирболот тоже достал из-за пазухи книгу.

— Пожалуйста, возьмите, здесь про овечью шерсть…

— Вот здорово, крепко нужно. Спасибо. Бывай здоров!

Сагындык, отъехав метров на сто, резко осадил коня.

— Эй, товарищ учитель! Если станешь учить нас дальше, то мы с тетушкой скоро станем профессорами. — С громким смехом Сагындык помчался прочь.

Темирболот долго смотрел ему вслед, затем задержал взгляд на темном облаке, висевшем над хребтом, по склону которого разбрелась отара Сагындыка.

Ему в голову пришли слова деда Ашыма, которые тот любил повторять: «Знает не тот, кто много прожил, а тот, кто много видел».

«Эти слова прямо-таки пророческие, — размышлял Темирболот. — Вчера дядя Сагындык, выгоняя овец, крикнул мне: „Эй, Темирболот, приготовься, сегодня после обеда пойдет снег“. И действительно, выпал глубокий снег. Я думал, что цветы и трава померзнут. Смотрю сегодня: трава зеленая, цветы как ни в чем не бывало! Сколько еще неизвестного для меня в природе?!»

Вчера к вечеру сильно похолодало, и Темирболот ночью укрывался двумя одеялами. Когда он встал, все оказалось покрытым снегом. Темирболот хорошо знал, что в таких случаях вымерзают мак, картофель, гречиха, урюк, яблоки. А здесь в высоких горах все было по-другому.

Темирболот весь день наблюдал за растениями. Но сколько он ни приглядывался, не мог заметить хотя бы одно растение, пострадавшее от вчерашнего снега и мороза.

«А что бы случилось, если бы снег только на один сантиметр покрыл плантации мака у Иссык-Куля, сахарную свеклу в Чуйской долине, хлопок Киргизии, Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана? Почему здесь в разгар лета выпадает снег и при этом не страдают ни цветы, ни травы?»

…Когда солнце стало склоняться к западу, он повернул свою отару к аилу. Сагындык, тоже погнавший овец к аилу, подскакал к Темирболоту.

— Темиш, раньше хотел тебе сказать, да забыл. Хан-Тенгри сегодня не виден, все заволокли облака. Видишь облако, что висит над той скалой? Там темно, значит идет снег, а пониже — дождь.

— А здесь будет дождь?

— Если до захода солнца тучи не рассеются, то ночью пойдет дождь.

— А снег?

— Снега не будет.

— Откуда вы знаете?

— О! Я, браток, всегда спрашиваю у самого аллаха. — Сагындык улыбнулся. — Если такой джигит, как ты, будет внимательно изучать природу, то смело сможет стать переводчиком у аллаха! Слушай и запоминай. Когда над тем хребтом заиграют темные тучи, то пойдет дождь, а если появятся густые серебристые облака и повеет ветер, то считай, что выпадет снег. Слышал поговорку: «Погода джайлоо словно дитя: то заплачет, то успокоится»?

— Слышал. Знаю, что летом на джайлоо дождь может пролиться в день два, а то и три раза.

— Два-три раза?.. В прошлом году за один день я свою голову восемь раз подставлял под дождь.

— А не отразится дождь на нагуле овец?

— Нет. Трава станет лучше расти. Теперь поехали по домам! Да вот возьми твою книгу. Прочел про шерсть и кое-что даже выписал. Прихвати с собой еще книжек и заезжай к нам вечером. Тетушка Аксаамай угостит нас оладьями. Поговорим и об овцах и о женитьбе, — Сагындык опять улыбнулся и затрусил к своей отаре.

«Поговорим об овцах» — это понятно. Об овцах Темирболот думал всегда, даже во сне. «Страна живет по семилетнему плану. Успехи в науке и технике огромны. И животновод должен внести свой вклад в общее дело… А я? Я тоже должен. Прежде всего надо повысить товарность овец. Это понятно каждому чабану. Но как, каким образом?»

Это слово «как» вставало перед Темирболотом неприступной скалой.

Темирболот понял уже, что для ответа потребуются годы, но он спешил, ждать не хотелось.

«Эх, досада!.. Если бы хоть мама была бы образованной в нашем деле! Тогда бы все задуманное решалось куда легче. Надо вырастить овец с хорошей шерстью, хорошим приплодом… Нельзя теперь быть чабаном, который не может отличить белое от черного, полезное и выгодное от негодного и бесприбыльного. Прошли времена, когда чабаны умели только снашивать одежду, есть да спать. В нашем деле требуются образованные, ученые люди…»

Темирболот издали увидел мать, оживленно что-то обсуждающую с женой Сагындыка.

И тут ему вспомнились слова: «Поговорим и об овцах и о женитьбе», но эта мысль мелькнула только, думал же он все время о другом.

«…Да, да!.. Не только чабан должен быть ученым, а и вся его семья. Вся семья должна по-настоящему учиться. Чтобы были зоотехники, агрономы, ветеринарные врачи…

Сейчас меньше всего нужны чабаны-чревоугодники, чабаны-сторожа с охотничьим ружьем в руках.

Нет, совсем не нужно таких… Эх, мать, мать!.. Если бы был жив отец, были бы у меня братья, сестры! Тогда бы я также ходил за отарой, а они засели бы за книги учиться!

Ты меня хочешь женить? На ком? Какая будет эта невестка? Сможет, ли она полюбить тебя, как свою мать, быть мне хорошим товарищем, станет ли учиться, чтобы мне помогать? А может, она будет злой, сварливой, ленивой, не станет ничем интересоваться, кроме приготовления еды да мытья посуды?»

Темирболот не заметил, как подъехал к дому. Очнулся только от смеха и слов Аксаамай:

— Слезайте с коня, ваше превосходительство чабан!..

4

Темирболот загнал отару на северный склон горы, спрыгнул с коня и удлинил поводья. Опираясь на ружье, он забрался на большой шершавый валун. Взявшись за бинокль, молодой джигит невольно вспомнил Эшима.

«Дядя Эшим доволен, что я хорошо учился. Он крепко дружил с моим отцом и не забывает его. Спасибо, дядя Эшим!.. За то, что не забываете моего отца, я вас всегда буду уважать!»

С гребня горы ему удобно было следить за отарой.

«Не крадется ли серый на брюхе? Говорят, что волк именно в такое время старается нагрянуть. Я же еще не видел не только, как он крадется, но и его самого!»

Темирболот внимательно оглядел все вокруг, но ничего подозрительного не заметил.

Он разыскал глазами отару Чырмаша, овцы отдыхали. Из густых зарослей кустарника появился Чырмаш на коне. Он спешился, притянул поводья к седлу и стал озираться вокруг, очевидно разыскивая кого-то.

Чырмашу без бинокля не были видны ни отара, ни лошадь Темирболота.

«Кого ищет дядя Чырмаш? Зачем он загнал овец так далеко к каменным курганам? Почему не пустил коня пастись?»

Темирболот продолжал удивленно следить за действиями Чырмаша.

Вдруг из-за хребта показалась жена Чырмаша — Суксур, с узелком в одной руке и с чайником в другой.

Темирболоту было интересно наблюдать за ними, будучи незамеченным. Не отрывая глаз от бинокля, он решил проследить, что будет дальше.

Чырмаш и Суксур долго стояли, оглядываясь по сторонам. Чырмаш помахал рукой, а его жена скрылась в густых зарослях можжевельника.

«Что все это значит, — размышлял Темирболот, — зачем приходила Суксур? Если она приносила Чырмашу еду, то почему унесла ее обратно?»

Все это показалось Темирболоту странным.

Метрах в двухстах повыше Чырмаша среди огромных камней на миг мелькнул белый платок Суксур и исчез. А Чырмаш по-прежнему стоял на месте и озирался по сторонам.

Темирболот, стараясь угадать, в каком месте может появиться Суксур, неотрывно наблюдал за гребнем горы. Он спустился с валуна, спрятался в кустах.

Чырмаш, заложив руки за спину, прошелся вверх по склону и сел на камень. Но вскоре вскочил снова.

Темирболот вспомнил, как однажды Чырмаш обратился к нему: «Ты молодой чабан. Запомни мои советы». Он рассказал, в каких местах лучше пасти овец, и потом прибавил: «Всегда ухаживай за своим конем. Не держи его взнузданным и не притягивай поводья взнузданного коня к седлу». А почему он сам сейчас притянул поводья к седлу?

Здесь что-то неладно.

Темирболот, стараясь остаться незамеченным, подошел к своему коню. Сел верхом, подогнал отару к ключу, а сам вернулся к месту, откуда вел наблюдение.

Чырмаш стал выгонять овец на выпас. И снова Темирболот вспомнил совет Чырмаша: «Когда овцы спокойно пасутся, сойди с коня, пусть он тоже пощиплет траву». Сейчас его конь, видно, был голоден — тянулся к траве, а Чырмаш, кажется, совсем о нем забыл.

Вдруг послышалось пронзительное блеяние. Темирболот приподнялся на стременах и увидел, что в его отаре белая овца только что окотилась и принесла двойню. Она исступленно облизывала новорожденных ягнят. Темирболот перенес их со склона на ровное место, чтобы они могли встать на ножки и на первых порах не падать. Но белая овца оказалась очень ревнивой матерью и раза два стукнула Темирболота лбом. Она громко блеяла и бегала то к месту, где окотилась, то обратно к ягнятам. Когда Темирболот положил новорожденных ягнят на землю, овца еще раз ткнула его головой и снова принялась жадно облизывать ягнят.

Темирболот бросил взгляд в сторону Чырмаша, Тот, очевидно, услышал блеяние овцы и теперь старался рассмотреть, что происходит. Обычно он в это время уже гнал отару к аилу, а сегодня явно не торопился. Суксур все еще не было видно.

Темирболоту хотелось узнать, что дальше будут делать Чырмаш и его жена, но и ему уже нужно было возвращаться.

Он, уже не скрываясь, вскочил на коня, нагнулся, взял новорожденных ягнят и устроил впереди себя на седле. Подзывая овцу, он поскакал к отаре.

Белая овца громко блеяла. То она бросалась за конем Темирболота, где были ее ягнята, то мчалась к месту, где окотилась. И хотя Темирболот настойчиво подзывал ее к себе, она металась так довольно долго. Вдруг, заблеяв еще сильнее, она побежала в сторону отары Чырмаша.

Темирболот сбросил плащ и, поплотнее завернув в него ягнят, чтобы они не могли выбраться и забрести куда-нибудь, осторожно положил их на землю. Молодой пастух поскакал вслед за белой овцой и, когда въезжал на гребень, увидел, что она была уже на полпути к отаре Чырмаша.

До него донесся голос Чырмаша:

— Не беспокойся! Вечером я тебе сам приведу овцу!

Темирболот вернулся, поднял ягнят с земли, поспешно погнал отару к аилу. Когда до аила осталось совсем недалеко, он остановил овец и поскакал домой. Подавая ягнят выбежавшей ему навстречу матери, он весело сообщил:

— Мать, приятные новости! У нас еще двое ягнят. Овца убежала к отаре дяди Чырмаша. Я сейчас за ней съезжу!

Темирболот поехал к дому Чырмаша, думая, что тот уже успел пригнать отару. Но Чырмаш еще не возвращался, и Темирболот поскакал к его выпасу.

Когда он выскочил на большой пригорок, то увидел метрах в тринадцати Чырмаша, а рядом с ним незнакомого человека. Чырмаш шел пешком и держал коня на поводу. Суксур бегала с одного края отары к другому, погоняя овец.

Увидев внезапно появившегося Темирболота, незнакомец мгновенно остановился и, наклонив голову, быстро направился к противоположному краю отары.

Темирболот поздоровался с Суксур, потом с Чырмашем. Он спешился и отдал поводья своего коня Суксур, намереваясь поймать белую овцу, приблудившуюся к отаре Чырмаша. Она держалась поодаль от чужих овец. Темирболота она к себе тоже не подпускала близко.

— Дядя Чырмаш, садитесь на коня! — крикнул Темирболот. — Беглянка может повернуть к выпасам.

Чырмаш, в свою очередь, крикнул:

— Загоняй, загоняй ее в гущу отары!

Белая овца отбежала в сторону и неожиданно стала как вкопанная рядом с незнакомым Темирболоту человеком. Тот хотел было задержать ее, но наступил на полы собственной одежды и упал на землю.

— Ой, дядя, зачем?.. Я бы сам поймал. — Темирболот помог незнакомцу подняться и принес откатившийся в сторону головной убор. Поближе заглянув в лицо пришельцу, Темирболот даже испугался — таким безобразным показался ему этот неизвестно откуда появившийся здесь человек. Темирболоту почему-то бросилась в глаза крупная, с горошек, черная родинка над правой ноздрей незнакомца.

Темирболот побежал вслед за овцой и, загнав ее в гущу отары, схватил за ножку.

— Тетушка Суксур! — позвал он. — Ведите сюда коня.

Подъехавший Чырмаш соскочил на землю и взял из рук Темирболота овцу. Молодой пастух вскочил на коня и с помощью Чырмаша и Суксур поднял к себе овцу.

Убедившись, что овца не сможет вырваться, Темирболот поблагодарил соседей и быстро поскакал в сторону аила.

Незнакомец долго смотрел вслед удалявшемуся всаднику.

— О дорогой мой Тентимиш, — сказал он, тяжело вздохнув. — Если бы ты остался в живых, ты был бы так же сноровист, как этот парень.

— Бросьте, братец, печалиться о прошлом, — проговорила Суксур сочувственно.

Незнакомец быстро поднялся на пригорок и снова стал смотреть вслед Темирболоту.

— Этот парень, говорите, сын дочери Жумабека, который батрачил у русских?

— Да, — ответил Чырмаш.

— Взгляд у него острый. Сам он жилистый и крепкий парень! А что, отец его тоже чабан?

— Темирболот был еще в утробе матери, когда отец ушел воевать. Так он и не вернулся — погиб на фронте.

Пришелец спустился с пригорка и шагал теперь рядом с Чырмашем, который вел коня на поводу.

— А я его отца знаю?

— А как же? Разве можно забыть человека, который огнем боролся с баями? — спросила Суксур.

Незнакомец резко остановился, схватил Чырмаша за руку.

— Это правда? — спросил он.

— Ну, конечно, правда, — подтвердил Чырмаш.

— Это сын Минбаева Медера?

— Ну да, сын Минбаева Медера…

Незнакомец ускорил шаг, опередив спутников, потом остановился.

— Слушай, Чырмаш, — сказал он повелительно. — Сейчас же верни обратно сына этого проклятого.

— Зачем тебе он? — испуганно спросил Чырмаш.

— Покажу ему твоих предков! — Незнакомец так толкнул Чырмаша, что тот растянулся на земле. — Еще спрашивает «зачем»? Не кланяться же я должен сыну Медера за то, что моего тестя выслали, мужей двух моих сестер посадили в тюрьму, меня с отцом и матерью вынудили бежать в Турфан. Братишка мой Момун долго скитался здесь без пристанища, а родная моя сестра Суксур должна скрываться под чужим именем и называть чужих людей родителями. Ну, скажи, глупец, за это все я должен благодарить?!

— Братец мой Урбай! — пролепетал Чырмаш, поднимаясь и подбирая с земли свой колпак.

— Дорогой мой братец! — заговорила испуганная Суксур. — Только не шуми! Лучше сделайте то, зачем приехали, и уезжайте с добром.

— Эх ты, проклятая, не достойная материнского молока! Хочешь знать, что говорила и наказывала твоя мать, когда она благословляла меня в дорогу? «Мой сын! Да сохранит тебя в пути аллах. Возвращайся невредимым. Коль встретится, кому надо отомстить, отомсти! Если столкнешься с кем-нибудь из семьи Медера, помни о мести! Если пожалеешь их, то буду считать, что ты от меня отказался!» Вот так сказала мне мать твоей жены и моя мать, Чырмаш. А теперь верни любым способом сына Медера! Если не сможешь, то я не пойду к вам, а сам выслежу его! — последние слова Урбай процедил сквозь зубы.

Испуганная Суксур не знала, как ей быть.

— Ничего нельзя поделать… — дрожащим голосом сказал Чырмаш, — по крайней мере сейчас.

— Почему? — спросил Урбай, схватив Чырмаша за ворот.

— Рядом соседи… Собаки. Собаки не только… тебя — и нас, знакомых, близко не подпустят, — задыхаясь, прошептал Чырмаш.

Урбай оттолкнул Чырмаша.

— Найдется и другой выход, — задумчиво и грозно проговорил он. — Но если не убьешь сына Медера, тебе не сносить головы.

Урбай на прощанье все-таки крепко пожал руку Чырмашу и даже поцеловал его.

— Что бы там ни было, все-таки мы родственники и не сможем порвать этих родственных уз. Надейтесь на будущее! Пока будьте живы и здоровы, но все должно идти так, как я сказал. И, трогаясь в дальний путь, я хочу напомнить слова: «Без плохого предсказания не жди хорошего!» Если меня поймают, Чырмаш, ты дай знать нашим через того человека, который должен сюда приехать. А если и ему не удастся сюда пройти, то действуй сам. Тебе, чабану, ничего не стоит дойти до границы! Спрячешь в скалах своего коня, сам перевалишь через хребет, минуешь границу, а там — наши аилы. Но еще раз повторяю: прикончи сынка Медера и Айкан. Вот тебе платок — вымочи его в крови этого выродка и пере-, неси моей матери через границу…

5

Отец Урбая Чокмор родился на сыртах[7] в местечке Кен-Суу урочища Сарыджаз. Чокмора называли жердик — местником, жителем отдаленных мест. Там появился на свет и Урбай.

Члены семьи Чокмора спускались с гор лишь для уборки созревшего хлеба и тогда раз в году виделись с родными. Если Чокмору надо было что-нибудь купить, батраки отделяли от его лошадей и овец нужное количество скота. Чокмор, важный, ехал впереди этого стада, отобранного для продажи, и направлялся, куда желал: к югу в Каракол[8] или на ярмарку в Каркыле. Но такие путешествия он совершал редко — все время проводил высоко в горах, почти не встречаясь с чужими людьми.

Время он коротал, попивая водку из кумыса и заедая ее всякими яствами. Старшин, являвшихся к нему за получением налогов, он тоже поил и кормил досыта, но на деньги был скуповат.

Когда свершилась революция и установилась советская власть, Чокмор с десятью своими батраками решил отсидеться в горах. Сына же он счел нужным отправить к родным под Иссык-Куль, выделив ему овец и лошадей от своих несметных богатств. «Там, подальше от этих мест, — решил Чокмор, — Урбая мало кто знает, и он будет вне опасности».

Урбай благодаря богатству слыл красавцем, хотя был уродлив. Он отличался заносчивостью, грубостью, был скуп, но теперь, боясь быть разоблаченным как сын бая, он «прятал свою волчью шкуру под овечьей дохой» и всячески подделывался под простого человека — рубаху-парня.

Урбай от природы был хитрым и изворотливым, да и от отца получил множество советов, как обманывать бедный люд. И он многих сумел одурачить.

Урбай стал сыпать деньги направо и налево, дарил своим новым друзьям и коней и овец. Любящим выпить не жалел самогонки. Так и прослыл он щедрым человеком и понемногу обнаглел. Стал смело вести себя в сельревкоме, батрачкоме. Однажды под горячую руку огрел плеткой секретаря комсомольской ячейки Медера, сына Минбая.

Минбай не стал затевать дела.

— Бросьте, ребята, ссориться, поднимать смуту в аиле. Ничего нет страшного, если старший брат поучит младшего. Мой сын не яйцо, от одного удара не лопнет, — уговаривал он возмутившихся было односельчан.

Да и сын Минбая, опасаясь, что ссора может посеять в аиле смуту, промолчал и в партячейке о случившемся не рассказал.

Вскоре в аиле все чаще стали раздаваться слова: «союз», «товарищество», «артель», «коллективное хозяйство». Из Каракольского кантона зачастили уполномоченные, стали проводить закрытые собрания коммунистов, комсомольцев, бедняков. Однажды было созвано совместное собрание бедняков и середняков.

Баям и манапам присутствовать на нем не разрешили. Два бедняка вступились за богачей: «Пусть и они послушают». Их выгнали с собрания как байских подпевал.

Вот с этого времени Урбай стал «придерживать поводья своего коня». Он через своих друзей, с которыми не раз выпивал, старался узнать, о чем говорили на закрытых собраниях, кто выступал. Урбай злился, что его туда не пускали и ему приходилось отсиживаться дома, как бабе.

В аиле решили организовать артель.

Вместе со словом «артель» появилось новое слово — «кулак».

После очередного собрания коммунистов, комсомольцев и бедняков сельревком раскулачил тестя Урбая и выслал его из аила вместе с семьей. Было вынесено решение раскулачить и Урбая и Чокмора, но это дело отложили до поздней весны: скот был на зимовье в горах, и Чокмор, узнав об опасности, мог оттуда убежать за границу, угнав с собой отары овец.

В назначенный день Урбая и Чокмора раскулачили, забрав все имущество, но сами они накануне ареста успели вместе с женами скрыться в направлении Турфана. Урбай не смог увезти с собой братишку — Момун учился в техникуме во Фрунзе, а младшую пятимесячную сестренку вынужден был оставить у преданного ему человека — одного из своих бывших батраков, Майтыка.

Момун, окончив техникум, учительствовал на юге Киргизии, считался он круглым сиротой, а его сестренка Суксур росла у своего названого отца — удалого батрака Майтыка.

Майтык был чабаном в колхозе, пас овец в сыртах, где средней школы не было, и Суксур поэтому окончила только четыре класса.

Чырмаш, ее теперешний муж, был ленив с детства, бросил школу после второго класса. Как более «образованная», Суксур верховодила в семье. Прикажет Суксур: «Ложись!» — муж покорно укладывается, услышит от жены распоряжение: «Вставай!» — немедленно вскакивает. Сторожить овец ночью почти всегда выпадало на долю Чырмаша.

Последние годы им поручили пасти отару овцематок. И вот уже несколько лет число овец в отаре не убывало, но дела там творились странные. По подсказке Суксур Чырмаш превращал громадного валуха в замызганного барашка, упитанную овцу в заморенную, а двойни вообще перестали на свет появляться.

Суксур занавесила все щели в юрте, чтобы свет не проникал наружу. Боясь, что вылетающие искры привлекут внимание, она топила железную трехногую печку не дровами, а кизяком. Но предосторожности были излишними: стояла глубокая ночь, и все соседи — ближние и дальние — давно спали.

В юрте был полумрак — семилинейная лампа горела неярко. В казане, булькая, варилось мясо молодого барашка.

В глубине юрты на почетном месте удобно расположился Урбай, поджав под себя ноги и упираясь локтями в колени. Он был высок, сутуловат, густая борода, чуть тронутая сединой, напоминала заросли тростника.

Урбаю далеко за пятьдесят, но выглядит он крепким. Суровость его рябого, безобразного, очень смуглого лица подчеркивал сердитый, почти грозный взгляд.

Справа от него, поближе к выходу из юрты, повесив голову, сидел Чырмаш.

— Ну что ты глядишь в землю? Поговорил бы с братом, развлек бы его чем-нибудь. — Суксур, насильно улыбаясь, легонько стукнула Чырмаша щипцами.

Чырмаш встрепенулся.

— Кхе! Сукеш, чудачка ты! Пусть говорит много видевший! Твой брат проделал далекий путь, ему есть о чем рассказать. А какой от меня толк!

Суксур, всегда недовольная мужем, на этот раз одобрила его слова и вопросительно посмотрела на брата.

Урбай, занятый своими мыслями, молчал. Он сурово хмурился и то сжимал, то разжимал кулак, будто грозил кому-то.

После побега в 1931 году из родных мест он приходил сюда не впервые.

Первый раз он пробрался через границу вскоре после окончания Великой Отечественной войны. От чабанов в Уч-Кайынды он узнал, что жизнь Суксур течет благополучно, а Момун, видимо, погиб — не вернулся с фронта. При этом сообщении лицо Урбая на мгновение изменилось, но он закрыл его руками, и чабаны поняли этот жест как выражение горя.

О родных со стороны жены Урбаю никто ничего не мог сказать. Он же, боясь встретить кого-нибудь из знакомых и быть опознанным, дальше идти поостерегся.

На следующий год ему снова удалось перебежать границу и даже встретиться в горах с Суксур и Чырмашем. И снова он не осмелился поехать в сторону Иссык-Куля.

Дважды перебираясь через границу, он был одержим желанием узнать что-нибудь о родных, возможно, повидаться с ними.

Третий раз он явился сюда с грандиозными, но не совсем ясными планами. Дело в том, что Момун, настоящее имя которого все давно забыли, несколько лет преподавал в техникуме, затаив ненависть ко всем окружающим. Каждую примету новой жизни, любой успех — на колхозных ли полях или в промышленности — он воспринимал как личное несчастье, все время вспоминая дни, когда тот или иной колхозник был батраком его отца. Отчетливо помнить старое он не мог и поэтому многое дополнил своим воображением.

Когда вспыхнула война, Момуна призвали в армию. На фронте в 1942 году он встретился с Медером и предательски убил его — именно Мадер олицетворял тогда для Момуна все новое, что он так ненавидел. Медера он считал виновным и в том, что распалась семья, и в том, что он, Момун, беден и должен работать сам, вместо того чтобы на него работали другие.

Расправившись с односельчанином, Момун перешел на сторону фашистов. Он выучил немецкий, французский, английский языки, окончил соответствующие курсы, ездил по многим странам и своим «честным трудом» заслужил доверие своих «хозяев».

И теперь, собираясь перейти по заданию на территорию Советской Киргизии, он предварительно послал туда «все разведать» своего брата Урбая, которого недавно разыскал где-то за рубежом.

А Урбаю и брат Момун и его «хозяева» казались столпами, на которые можно опереться, чтобы утолить свою жажду мести.

Урбай разыскал Чырмаша вчера утром, когда тот пас в горах овец. Но зайти в юрту ему помешали зоотехник и ветеринарный врач — они приехали осматривать отару Чырмаша, задержались и остались на ночь. Урбай, как волк, кружился вокруг, но подойти не смел и спать лег на голой земле.

Многие годы, проведенные в чужих краях, Урбай таил в сердце надежду, что советская власть, коренным образом изменившая его судьбу, не будет прочной, что вернется то старое время, когда у его семьи были богатство и власть. Он надеялся увидеть разруху и нищету, думал услышать сожаление о прошлом, но люди, как успел заметить Урбай, жили настоящим. Чабаны пасли скот, обсуждали последние новости — запуск в космос ракеты, полет Гагарина. Люди не умирали от голода, а, наоборот, выглядели здоровыми и вполне благополучными. Даже сестра Суксур казалась вполне довольной, хотя покрикивала на своего мужа — увальня и ленивца.

Все это еще больше раздражало Урбая, заставляло его сердце стучать с удвоенной силой, а кулаки сжиматься от злости. Он не терял надежды, хотел верить, что все новое пойдет прахом, он отомстит врагам и снова заживет по-старому в богатстве и довольстве. Ненависть клокотала в нем. Но пока он не знал, на кого ее излить в первую очередь. Подобно огромной ядовитой змее со смертоносным жалом, он затаился, высматривал, примерялся.

Планы? О-о! У Урбая были обширные планы! Главное — сила. Еще бы! Урбаю казалось, что он очень силен, дай ему волю — он сможет удержать в руках и солнце и луну! Покончит с новой, ненавистной властью и тогда развернется вовсю! Весь мир услышит имя Урбая. Да, да! Силы много, но как ее применить? С чего начать? Этого он не знал и поэтому был мрачен, как черная зловещая туча. Ведь просто человеческой силы далеко не достаточно, чтобы изменить все вокруг. Эх, стать бы ему волшебником, тогда он одной рукой сгреб бы этот народ…

— Да! — заговорил Урбай, хлопнув ладонями о колени. Попеременно он оглядел Суксур и Чырмаша. — Я забыл спросить самое главное. Жива ли жена Момуна?

— Жива, брат! Я ведь совсем недавно узнала всю правду… Узнала, поехала ее навестить. Но не смогла сказать ей, что, мол, ты мне невестка. Побоялась. Первое время, когда она осталась вдовой после гибели Момуна, ей с двумя детьми было очень тяжело. Потом она вышла замуж за чабана из колхоза «Май».

— А как зовут ее мужа?

Суксур ответила не сразу.

— Загоревала тогда, думая о судьбе брата Момуна, и совсем забыла спросить, — из глаз Суксур потекли слезы.

«Не плачь, Сукеш, — хотелось сказать Урбаю, — придет время, мы еще посмеемся вместе!» Вместо этого он проговорил тоном приказа:

— Узнай имя мужа вдовы Момуна.

— Ладно.

— А теперь вот что, — продолжал Урбай. — После моего отъезда к вам приедет один человек.

Он вас не знает, и вам он незнаком. От этих выпасов далеко не уезжайте!

— А если зоотехник станет кричать, чтобы мы перекочевали на другие выпасы, что тогда нам делать? — Чырмаш вопросительно поглядел сначала на жену, потом на гостя.

— Да провалиться тебе с твоим зоотехником! — возмутилась она. — Коль брат поручает мне дело, я все равно останусь здесь, даже если зоотехник сам угонит всех овец! Чем думать об овцах, сообрази, как нам получше встретить хорошего человека, который пожалует к нам в гости. — Суксур грозно посмотрела на Чырмаша, потом, переведя взгляд на брата, сказала: — Пусть аллах хранит того человека в пути! Пусть ему не встретятся злые люди! И пусть с нами ничего не случится!

— Если аллах считает тебя своим рабом, если пророк Мухамед считает тебя своим единоверцем, если тебя поддерживают духи предков, то ничего не случится, Сукеш, — с вымученной улыбкой торжественно произнес Урбай.

— О святой аллах, да будет так! — Суксур ухватилась за ворот платья и подняла глаза кверху.

— Человек, который приедет сюда, — обратился Урбай к Чырмашу, — узнает тебя по твоему пегому коню. Он крикнет издалека тебе: «Ассалом алейкум, господин чабан. Нет ли у тебя чего-нибудь, чтобы утолить жажду?» Ты тогда ответишь: «Нет, ничего! Вот досада, чего же теперь нам выпить?» Он скажет: «Может, станем выжимать камень, авось пойдет вода?» Ты ответишь: «Может, и пойдет, давай попробуем…» Тогда он, сказав «ладно», подъедет к тебе, чтобы броситься в твои объятия. Значит, этот человек приехал от меня. Познакомься поближе, не стесняйся, разговаривай с ним смело.

Суксур снова грозно посмотрела на Чырмаша, но обратилась к Урбаю:

— Он, бедняжка, запомнить не сможет даже такое простое дело! Запишу, что ты сказал, потом все равно придется ему втолковывать!

— Ладно, запомни, а потом запишешь. Теперь еще одно дело, Сукеш: уговори своего приемного отца и его сына — твоего брата Кечила, чтобы они постарались поскорее достать справку в сельсовете. В ней должно быть указано, что колхознику Кечилу. Майтыкову разрешено работать в шахтах Джыргалана. Вот эту справку передадите моему человеку и, кроме того, поможете ему получить паспорт.

— Справку достану, — согласилась Суксур, — но как я могу помочь получить паспорт, когда мы здесь возимся с отарой?

— До этого мне никакого дела нет, сестричка. Познакомься с кем надо, подружись. Словом, человеку, которой приедет, паспорт достать необходимо. Если не сможешь, то не мечтай о хорошей жизни и никогда тебе не увидеть старую мать и родного брата.

— Душу отдам, чтобы все выполнить, брат, — проговорила Суксур.

— Если дело провалится, вы должны молчать как убитые. От всего отказываться, если даже из кожи вашей будут вырезать ремни. Ничего вы не слышали, ничего не знаете, со мной не знакомы, нигде не встречались. Почему это — надеюсь, вам объяснять не надо. Подумаете — поймете сами.

Темирболот привязал арканом белую овцу и пустил к ней ягнят. Овца не сразу узнала своих детенышей, и Темирболоту пришлось повозиться, пока она разрешила им сосать материнское молоко.

Вечером за ужином Темирболот рассказал Айкан о том, как наблюдал за Чырмашем и Суксур из бинокля и как злосчастная белая овца оказалась причиной того, что он увидел незнакомца.

Айкан была огорошена.

— Если все правда, что ты говоришь, — сказала она сыну, — то этот пришелец не простой человек. Это змея, которая не случайно заползла в наши края! Соседи давно говорят, что Суксур и Чырмаш уже третий год отделяются от других чабанов. Тут что-то не так!

— Ты подозреваешь, что этот незнакомец — враг? — спросил Темирболот.

— Да неспроста же он прячется от людей. Ведь он перебежал по другую сторону стада, когда тебя увидел?

— Перебежал.

— Почему же ты не спросил, кто он такой?

— Да вот не решился!

— Но ты его хорошо разглядел? Каков он из себя?

— Ой, мать, не спрашивай!.. Впервые в жизни я увидел такой страшный взгляд, даже испугался. И лицо очень безобразное.

Темирболот подробно описал матери поразившую его внешность незнакомца.

— Все то, что ты сказал, — проговорила Айкан дрожащим голосом, — очень напоминает мне одного человека. Не хватает, только одной приметы. Не заметил ли ты на его носу родинку?

— Конечно, заметил, мать! — бойко ответил Темирболот, довольный своей наблюдательностью. — У него над правой ноздрей большая черная родинка.

— Это он, — задумчиво проговорила Айкан, переменившись в лице.

— А кто это «он», мать?

Айкан ответила не сразу, она долго сидела молча, о чем-то раздумывая, что-то припоминая. Потом спокойно, а вместе с тем и немного печально заговорила о суровых, давно минувших временах. Айкан не глядела в лицо Темирболоту, сидела, повернув лицо в сторону, и ему казалось, что мать смотрит назад, в свое прошлое. Волнение, охватившее ее, выдавали только пальцы — они то сжимались в кулаки, то распрямлялись.

— Когда советская власть установилась, — рассказывала Айкан, — твой дедушка Жумабек не мог самостоятельно вести хозяйство, он был очень беден. В те годы заключались договоры между хозяином и батраками. Такой договор заключили и мои родители со старым хозяином. Мне шел девятый год, но и у меня были обязанности. С самой весны, когда выводятся гусята, я пасла гусей у речки Джаргалая — там неподалеку стоял дом хозяина. Отец и мать работали с раннего утра до поздней ночи. За свой труд они должны были получить пару быков, только что отелившуюся корову, плуг, новую юрту и кое-какие обноски. Они работали не покладая рук, так велико было их желание обзавестись каким-либо имуществом.

Хозяин, как и полагалось по договору, отдал нам только что отелившуюся корову. Она на следующий год отелилась снова. Кобылка, которую мама привезла от своих родителей, в этот год тоже принесла жеребенка. Нас радовало сознание, что мы должны еще получить пару волов. Мы чувствовали себя очень богатыми, и казалось, что не уместить нам весь этот скот на нашем клочке земли!

В селе Бозчук открылась русская школа, и я пошла в первый класс. Хозяин отдал нам все, что обещал. Мы решили вернуться к своим родичам — жить с каждым днем становилось легче.

Когда мы, получив обещанную юрту, стали грузиться для переезда, к нам пришел наш старый хозяин и привел годовалого жеребенка.

«Жумаке, — сказал он отцу, — пришел ты ко мне один и был гол, как сокол, а уходит вас трое. Не только юрты, даже собаки у тебя не было, а теперь и быки, и корова, и жеребенок. Может быть, я тебе и переплатил, но будем считать, что мы квиты. Работал ты честно. Может, и случалось, что я иной раз говорил лишнее, но руки на тебя не поднимал. А после того как ты женился, я с тобой разговаривал только о деле. При советской власти настали твои времена и время твоей Айкан. А что у меня? Один сын отделился, дочери вышли замуж — мы с женой теперь в одиночестве. Не уезжай, Жумаке. Если оставите нас, то мы со старухой погибнем. Не уезжайте, пусть будет все по-старому, получите любое вознаграждение». С этими словами наш старый хозяин прослезился, а жена его заплакала, обнимая твою бабушку. Сердобольный твой дед решил от хозяина не уезжать.

Однажды я с ведрами выбежала из ворот, чтобы принести воды хозяину, навстречу мне шел очень страшный человек. Не помню хорошо, что было дальше, — оказывается, я бросила ведра и с криком вбежала в дом. Хозяин и его жена пытались у меня узнать, чего я испугалась. Я ничего не могла объяснить, только показала в сторону ворот и продолжала громко плакать.

После я узнала, что этот человек пытался завязать дружбу с моим отцом. Звали его Урбай.

Айкан замолчала.

— А кто такой этот Урбай, мать? Расскажи подробнее.

Айкан посмотрела на часы.

— Ложись спать, поздно уже, — сказала она. — Завтра все узнаешь. А я пойду во двор…

Айкан сняла двустволку, висевшую на стене.

Темирболот не отставал.

— Мать, расскажи! Этот Урбай не тот ли человек, которого я видел с Чырмашем?

— Думаю, что он самый.

— Он нам враг?

— Может быть.

— Мамочка, тогда я слетаю к Ивану Петровичу на границу, — Темирболот вскочил с места.

— Ты лучше послушайся меня и ложись спать! Утром поймешь почему, — с этими словами Айкан быстро вышла из юрты.

6

Урбай еще раз объяснил Суксур и Чырмашу, что следует достойно встретить гостя, который скоро появится в этих краях. И на прощанье снова потребовал от Чырмаша, чтобы тот при первом же удобном случае прикончил Темирболота.

Повесив за спину котомку с едой, Урбай двинулся в обратный путь. Долго шагал он в гору и у огромных валунов решил передохнуть.

«О аллах, убереги меня! — бормотал он себе под нос. — О духи предков, поддержите! О дорогой мой отец! Умирая, ты завещал мне, чтобы мы, твои дети, отомстили врагам, иначе проклянешь. И мы, твои дети, стараемся выполнить твой завет. Видишь, твой сын Урбай стоит на трудном пути. Так поддержи его, помоги».

Урбай опустился на колени и принялся читать молитву. Когда он, опираясь на палку, попытался подняться с земли, он вдруг увидел на гребне горы всадника. На мгновение обозначился силуэт в свете луны и сразу пропал, словно нырнул в темноту. Следом за ним появились двое пеших и тоже моментально исчезли.

Урбая охватил ужас, он понял, что все это не к добру. Еще больше он испугался, когда из-за гребня стала медленно выплывать огромная яркая луна. От злости Урбай схватил с земли огромный камень. И если бы аллах, которому он молился, и пророк Мухамед, имя которого всегда было у него на устах, и, наконец, духи отца придали бы ему сейчас силы, он запустил бы этим камнем в луну, к черту совсем разбил бы ее и превратил бы эту ночь в темную навечно.

Что делать?.. Надо было бы еще до восхода луны перевалить через хребет, а сейчас остается только одно — уйти как можно дальше от того места, где появились всадник и пешие. Урбай зашагал быстро, как только мог.

«До рассвета можно было бы пробраться далеко. Вот напасть, эта проклятая луна мешает!..» — прошептал Урбай, соображая, как поступить дальше.

Он шел, не присаживаясь и внимательно обшаривая глазами все, что казалось ему подозрительным.

Луна поднималась все выше и выше. Стало светло как днем, и Урбаю чудилось, что ночное светило обменяло свои лучи с солнцем.

И вдруг он снова увидел на южном гребне двух пеших, они опять мгновенно исчезли. Урбай не смог даже заметить — перевалили они хребет или остались на этой стороне.

Урбай мучительно соображал:

«Допустим, что всадник и пешие, которые появились в первый раз, — табунщики… Вчера я сам видел, что в той стороне паслись косяки лошадей. А кто эти новые?»

Он без конца задавал себе вопросы и ответить на них не мог.

Урбай тяжело вздохнул и прижался к валуну.

Чем выше поднималась луна, тем тревожнее становилось на душе Урбая. Ему мерещилось, что кто-то невидимый следит за каждым его движением и стоит ему двинуться с места — сразу схватит.

Между тем наступил рассвет. Зачирикали птички, встречая солнце. Вспотевшему Урбаю стало холодно. Он совсем растерялся. Наконец решил, что ждать нечего, лучше двигаться к цели, и пополз между валунами, стремясь поскорее добраться до густых зарослей. можжевельника.

«Вот дурак! — бранился он про себя. — Нет на свете второго такого дурака, как я! Надо было все сказать в горах Суксур и Чырмашу, не заезжать к ним и вечером ехать обратно. Тогда не встретил бы этого проклятого Темирболота, а сейчас был бы уже вон за теми далекими хребтами. Это Суксур соблазнила меня молодым барашком! Да ведь и отвлечься захотелось, отмыться от дорожной пыли, захватить с собою что-нибудь поесть! А вот что получилось… Ах ты, Суксур, Суксур!.. Как собаку, соблазнила! Вот уж правду говорят: „Если бык поведет, то приведет к сочной болотной осоке, если корова поведет — то к обрывистой скале“. А может, все это мне от испуга мерещится?.. Лишь бы удалось унести ноги! Помоги мне, аллах! Сохрани меня!» — жалобно шептал Урбай, с которого соскочила вся его самоуверенность.

Стало совсем светло. Урбай ползком пробирался между камней к кустарнику, стараясь сохранять крайнюю осторожность.

Айкан позвала двух собак, села на коня и помчалась к заставе. Возможно, это ее и видел Урбай, когда луна вставала из-за гребня гор, а двух собак принял за пешеходов.

Айкан рассказала пограничникам об Урбае. Капитан Чернов все внимательно выслушал, поблагодарил ее.

— Возвращайтесь домой другой дорогой, — предупредил он. — Если только враг заметил вас, может случиться, что он захочет устроить засаду.

Решено было, что один из пограничников проводит Айкан до дому. Но Айкан вернула своего провожатого с половины пути, сказав, что дальше хорошо знает дорогу сама.

Желая попасть домой никем не замеченной, Айкан изо всех сил погоняла своего рыжего коня.

Перед самым рассветом, когда все чабаны еще спали, она по знакомой лощине выехала к своей юрте. Темирболот с нетерпением ждал мать.

— Темиш, сними седло и поводи коня, чтобы он отдышался и остыл, — попросила она сына. — В жизни так не уставала и не видела такого измученного коня. Что поделаешь — надо было спешить! — Она тяжело вздохнула и присела у юрты. — Да, Темиш, тебе капитан Чернов просил передать привет.

— Спасибо! — отозвался Темирболот и зашагал к лощине, ведя на поводу коня.

Айкан вошла в юрту, налила чашку кумыса и залпом выпила. Помедлив всего лишь мгновение, она снова вышла. Вокруг было безлюдно. Айкан решила, что никто не заметил ее отсутствия. Вдруг вдали она увидела Сагындыка, который верхом на коне направлялся в ее сторону.

Айкан сразу сообразила, что будет лучше, если Сагындыку не попадет на глаза усталый конь, и она быстро подошла к краю лощины.

— Темиш, — приглушенным голосом сказала она сыну, — сюда едет Сагындык. Если спросит, что случилось с рыжим, ответишь: захворал.

Впервые Айкан пришлось участвовать в деле, требующем такой осторожности. И пока Сагындык медленно приближался, в голове у нее теснились разные мысли.

«Эх, жизнь… как она сложна! Люди разделились на два лагеря. Одни борются за интересы народа, другие поддерживают интересы небольшой кучки людей. Первые хотят жить для пользы общества, вторые думают только о себе, идут бесчестным путем. Честный человек никогда не пойдет на черное дело. А человеку, лишенному чести, все равно, лишь бы достичь своей цели. Он совершит подлог, насилие, способен пролить кровь жены, собственного ребенка. Все средства для него хороши, лишь бы цель была достигнута. У человека, который живет жизнью народа, цели благородны, кристально чисты. У человека, живущего только личными интересами, цели поганы».

— Здравствуйте, тетушка Айкан! — прервал ее размышления подъехавший Сагындык. — Целы ли овцы? Как вы живы-здоровы?

— Все хорошо, — ответила Айкан и пошла ему навстречу. — Откуда вы так рано?

— Дела у меня неважные, — сказал Сагындык.

— Что случилось? — спросила Айкан испуганно.

Сагындык соскочил с коня, сердечно пожал руку матери Темирболота.

— Вы сами, возможно, догадываетесь, в чем дело. Ведь я перед вами в долгу. Поэтому-то жена, прервав мой сладкий сон, погнала меня к вам да еще и побила напоследок.

— Что же вы мне должны? — недоумевала Айкан.

— Аксаамай говорит мне: «Айкан с Темирболотом недавно стали чабанами и нашими соседями, а мы их не удосужились поздравить! Пригласить в дом и угостить чашкой горячего чая не собрались…» Она правильно говорит. Как женился на Аксаамай, тогда только понял, что я совсем нищий. Я, глупец, думал, что женюсь, возьму у председателя юрту и все будет в порядке. С прошлой зимы, после женитьбы, мне стало ясно, что значит женщина в доме. Оказывается, дом — настоящее проклятие! — Сагындык захохотал. — Это означает — все собирай да складывай, все, что наскребешь, заработаешь, тащи к себе. Мы с Аксаамай денег накопили, всякую посуду, постель, одежду справили. Есть корова с телкой, четыре овцы с ягнятами. И все-таки жадность одолевает. — Сагындык снова засмеялся. — Ягнята-то у меня еще молоденькие. Поэтому я и пришел к Темирболоту. Он еще спит? О-о, такие сони никогда не будут настоящими чабанами.

Темирболот, услышав хохот Сагындыка, привязал коня к кусту и выбрался из оврага.

— Ассалом алейкум, дядя Сагындык!

— Алейкум салям! — отозвался Сагындык и пожал Темирболоту руку. — О, я думал, что ты еще спишь, а ты, оказывается, на ногах. Ну-ка, Темиш, дай мне на несколько дней двустволку, а то мое ружье взял один человек и уже пятый день не везет обратно.

Темирболот принес соседу ружье.

— Куда едете? — спросил он.

— Поеду к брату аллаху, — как всегда смеясь, ответил Сагындык и вскочил на коня. — Ждите нас вечером. Мы с Аксаамай приедем к вам с поздравлениями. Не подумайте, что я приведу с собой паршивого ягненка, еле годного для забоя. — Он снова захохотал и с места пустился вскачь.

— Хороший человек дядя Сагындык. Не увидишь никогда, чтобы он хмурил брови, — заметил Темирболот.

— Да… И жена его, как он сам. Никогда ничего глупого не скажет. Словом, пусть долго живут и будут счастливы, — сказала Айкан, поглаживая подошедшую к ней белую овечку. — До каких же пор ты будешь считать меня обязанной тебе за то, что ты принесла трех ягнят? Живешь на джайлоо, щиплешь вволю душистые травы и все-таки подавай тебе еще подкормки? — Она ласково шлепнула овцу, — Все-таки надо что-то дать, иначе не отделаться.

Темирболот смешал крошки хлеба с отрубями и, немного полив водой, вынес матери.

— Если все время будешь их жалеть, — он усмехнулся, — то они совершенно обнаглеют.

— Не совсем это так, сынок. Думаю, что и животные понимают хорошее отношение, умеют соблюдать умеренность. Если бы эта овца не была ко мне привязана, то, конечно, не стала бы просить у меня гостинца.

Остальные овцы, заметив, что Айкан кормит белую, стали осторожно поодиночке приближаться, вытягивая мордочки. Тарелка уже была пуста, но овцы все равно тянулись, безуспешно ее обнюхивая.

Темирболот пошел в юрту, наспех размешал талкан в кумысе, выпил и вернулся к матери с ружьем, подаренным Калыйкан, через плечо и с длинной рябиновой палкой в руках.

— Мать! Сегодня я пойду с отарой пешком! Ты рыжего подержи еще на привязи, пока солнце не поднимется, а потом отвяжи — пусть пощиплет травки!

— Ладно, сыночек! Не забирайся далеко, поостерегись! Паси овец на ближних склонах сегодня, они и там будут сыты.

Айкан пошла в юрту умыться. А когда она, надев фартук, направилась к хлеву, чтобы подоить корову, Темирболот был уже далеко.

Он каждый день очень рано выгонял овец, чтобы они могли вдоволь пощипать прохладной, влажной травы. Утром, когда луга покрыты росой, овцы едят траву охотно. Темирболот вычитал из книжки, что ранний выпас для овец полезен; кроме того, он знал, что по утрам не следует подгонять овец, и поэтому медленно шел впереди отары.

Он поднялся на гребень горы и посмотрел по сторонам. И тут ему пришлось очень удивиться.

«Что случилось с Чырмашем? Обычно он выгонял свою отару, когда солнце стояло уже высоко, а сегодня вышел в горы еще раньше меня?! Может, встал сегодня не с той ноги?.. Да не в мою ли сторону он скачет?»

Удивленный Темирболот вынул бинокль, чтобы лучше проследить за действиями Чырмаша. На душе молодого джигита было неспокойно.

«Как дальше пойдут дела? Как выяснить: враг Урбай или нет? Что его связывает с Чырмашем? Ну, а если Урбай действительно враг, как он может повредить колхозу? Ведь таких колхозов, наверное, тысячи! Если враг проникает в страну, то, наверное, уж с обширными планами… Кто знает, с какими намерениями приехал Урбай? У врагов множество коварных и страшных путей… А где сейчас Урбай? В юрте Чырмаша или уже улизнул, как сыпучая ртуть? Стыдно будет перед капитаном, просто срам! Матери ничего, она женщина, а мне будет позор. Не мог вовремя распознать и схватить врага! А вдруг выяснится, что в появлении Урбая нет ничего особенного, что он честный человек, а я из-за пустяков шум поднял?»

Размышляя таким образом, Темирболот не выпускал из виду Чырмаша. А тот повел себя очень странно. Почему-то, совсем забыв об отаре, поскакал в сторону Темирболота. Молодой джигит еще больше удивился, когда увидел Суксур, спускавшуюся с крутого склона против своей юрты.

Что такое?! Тетушка Суксур обычно спит до обеда, куда же она сегодня ходила в такую рань?!

Когда Чырмаш был совсем близко, Темирболот засунул бинокль за пазуху. Но бинокль выпирал, и он спрятал его под куст.

Темирболоту не хотелось показывать бинокль Чырмашу, да и вообще немногие знали, что он есть у молодого джигита.

— Ассалом алейкум, дядя Чырмаш! — крикнул Темирболот и зашагал навстречу соседу.

Чырмаш, не отвечая на приветствие, принялся плеткой стегать коня по голове.

— Что вы делаете, дядя Чырмаш, что случилось?

Чырмаш, не обращая внимания на Темирболота, продолжал хлестать коня. Спрыгнул на землю, еще раз огрел жеребца плеткой и сердито проворчал:

— Почему теперь не встаешь на дыбы? Почему снова меня не сбрасываешь? — и занес плетку над головой коня.

— Бросьте, дядя, разве можно так животное бить? — Темирболот выхватил плетку из рук Чырмаша.

— Как поживаешь? — как ни в чем не бывало спросил Чырмаш. — Как мать, жива-здорова? Это не животное, а просто проклятье! Разве бывают такие кони? Чуть зашуршит трава, он сразу шарахается в сторону как бешеный. Сегодня меня сбросил и чуть не убил до смерти.

Темирболот знал, что Чырмаш говорит неправду. В бинокль он все видел: Чырмаш все время спокойно ехал верхом на коне.

— Вы упали с коня?

— Да еще как упал!.. Грохнулся спиной и валялся, пока не отдышался.

Темирболот еще раз убедился, что Чырмаш лжет, но не мог понять зачем. Не мог он также определить, с какой целью тот приехал сюда, бросив свою отару.

Темирболот молчал, не зная, как повести себя дальше с Чырмашем.

— Слушай, Темиш, почему ты сегодня пеший? — спросил его Чырмаш. — А где твой конь?

— Конь захворал и всю ночь лежал, не поднимаясь на ноги. Только под утро ему стало немного легче, — Темирболот, не умевший лгать, покраснел и отвел глаза в сторону.

Чырмаш все время оглядывался по сторонам; он не заметил смущения Темирболота.

— Что нового в ваших краях? — спросил Чырмаш и вдруг увидел какие-то точки на дальних горах.

— Ничего нет нового, — с трудом вымолвил Темирболот.

— Вон там что-то чернеет: скот или люди? Если люди, то скорее всего пограничники?

— Не знаю, — снова едва выдавил из себя молодой джигит.

Ему вдруг показалось, что Чырмаш задал свой вопрос, как бы говоря: «Это те пограничники, которых вы позвали».

Темирболоту никогда еще не приходилось попадать в подобное положение. Он был почти уверен, что Чырмаш сейчас скажет: «Ну-ка, рассказывай, что ты натворил!»

Темирболот посмотрел в сторону своей отары. Заметив, что одна овца отделилась от других и, увлекая за собой ягнят, помчалась через бугор, Темирболот громко завопил «ей-ей» и бросился со всех ног за строптивой.

— Темиш, куда это ты? — крикнул Чырмаш ему вслед.

— Видишь, отара разбрелась, — ответил Темирболот.

— Вернись, возьми моего коня и тогда легко повернешь отару.

— Спасибо, не нужно! Я погоню так! — последние слова донеслись до Чырмаша уже издали.

Чырмаш рассмотрел, что на дальнем склоне действительно были люди. Они стояли у зарослей и валунов, где пришлось ночевать Урбаю.

Чырмаш сжал кулаки, комок подступил к его горлу. Он быстро вскочил на коня и помчался к своей отаре.

Стоявшие у зарослей люди быстро, как бы наперегонки, начали спускаться вниз.

Испуганный Чырмаш, не отводя от них глаз, продолжал скакать к своим овцам. И вдруг он ясно увидел семерых пограничников, которые ехали верхом вслед за двумя овчарками по тому месту, откуда вчера увез свою белую овцу Темирболот. Чырмаш соскочил с коня и испуганно присел на корточки.

Овчарки направились к юрте Чырмаша, пограничники следовали за ними. Но вот один отделился и поскакал в сторону Чырмаша. Чырмаш быстро лег на спину, всем своим видом показывая, что он тут ни при чем.

Темирболот снова достал бинокль и, взобравшись на холм, опять принялся оглядывать окрестности.

На противоположном склоне у густых зарослей возле каменного выступа его внимание привлекли две сороки-хлопотуньи. Когда одна отлетала в сторону, другая немедленно занимала ее место. Когда та отлетала, возвращалась первая. Иногда они отдалялись вместе, но через несколько мгновений неизменно возвращались к полюбившемуся им каменному выступу.

Темирболота заинтересовали эти хлопотливые птички, и он, не отводя бинокля от глаз, следил за обеими. Отара Темирболота медленно поднималась по склону.

«Если беркут кружится и клекочет, он что-то обнаружил. А коль так, то герою достается добыча, а трусливому — одна тревога? Заряди ружье, подкрадись поближе, может быть, и тебя привлечет добыча героя-беркута!» — так говорил Темирболоту старец Ашым, когда Темирболот приходил к нему прощаться перед отъездом на джайлоо.

Наигрывая на комузе, старец Ашым многое тогда поведал Темирболоту, а в довершение всего подарил свирель.

И Темирболот стал вспоминать, что еще говорил ему почтенный старик.

«Если в небе кружатся вороны и потом быстро падают вниз, то обязательно будет буран».

«Если ночью воет волк, то значит зовет других, чтобы вместе напасть на стадо».

«Если овца или коза навострит уши, роет копытцами землю и нюхает воздух, то жди появления волка или чужой собаки».

«Если лиса шныряет по буграм, значит она сыта. А если крадется по оврагам, то ищет добычу».

«Если сороки стрекочут и кружатся на одном месте, то там прячется человек или волк».

Волк! И в памяти всплыли слова табунщиков: «Ох, одно проклятие, этот хромой волк! Уже третий раз пытался напасть на табун».

Темирболот считал загадку разрешенной, и ему сразу захотелось поискать в кустах трехногого хищника.

Он снял с плеча ружье, зарядил его и зашагал к каменному выступу, вокруг которого хлопотали сороки.

Склон горы, лежавший перед ним, скрывал от Темирболота, как пограничники подъехали к юрте Чырмаша и, оставив одного солдата сторожить испуганную Суксур, помчались с собаками по следу Урбая.

Чем ближе Темирболот подходил к валунам в густых зарослях кустарников, тем тревожнее стрекотали сороки. Молодой джигит шел, не отрывая взгляда от этих валунов, с ружьем наготове. На всякий случай он зажал еще три патрона между пальцами.

Среди камней, в густых зарослях скрывался не тот волк, который беспокоил табунщиков, а тот, которого разыскивали пограничники. Это был Урбай.

Бандит, прячась в кустах, видел все. Он видел, как группа пограничников с собаками перевалила через гребень и поехала в сторону юрты Чырмаша и как эти солдаты потом помчались по следу его, Урбая. Он видел также, что с южной стороны к нему приближался человек с ружьем. Но он не знал, один он или за ним идут и другие.

Двое пограничников не смогли проехать верхом по тем скалам, где ночью пробрался Урбай. Они вернулись к стали искать более удобного пути.

Урбай знал, что ему не вырваться. Если его не найдет этот пеший солдат, то пограничники с собаками наверняка отыщут.

«Понятно… Значит, пограничники только сейчас напали на мой след, — размышлял он, холодея от ужаса. — Но от кого они обо мне услышали? Ведь уже несколько дней как я перешел границу… Почему же до сегодняшнего утра меня не искали, а бросились по следу именно сегодня?.. Или, может быть, это отродье оборванцев, пес Чырмаш, успел обо мне кому-нибудь шепнуть? Нет… Если бы Чырмаш в сердце затаил против меня недоброе, он не только вчера, а еще позавчера мог бы меня задержать. Кто же тогда меня предал? Уж, конечно, не Суксур! Пришел я сюда никем не замеченный… А что, если все это затеял сын презренного Медера? Но он совсем меня не знает. Правда, он мог рассказать о встрече со мной своей матери, описал мою наружность! Если это действительно так, то Айкан, конечно, по его описанию меня узнала. Было время, когда я хотел перетянуть ее отца Жумабека на свою сторону, заходил к ним. Айкан вполне могла меня запомнить. И зачем аллах наградил меня таким лицом! Если даже кусочек моего лица будет лежать на земле, любой узнает, что этот кусочек именно мой. Провожая меня, Момун говорил: „Дорогой брат, только не показывайся на глаза никому, выведай все потихоньку. От твоего благополучного возвращения все зависит“. Что же будет теперь с делами моего брата?» — так думал Урбай, наблюдая, как снизу поднимается Темирболот.

«Да, это он! Отродье проклятого Медера! Только он мог рассказать обо мне матери. А эта Айкан, которой все едино — мусульманин или иноверец, эта дрянь могла шепнуть обо мне кому угодно! Ну что ж, прощай, дорогая мать, прости меня, нам не суждено больше увидеться! Встретимся на том свете. Но я выполню твой наказ и прихвачу с собою туда сына твоего заклятого врага. Момун застрелил, как собаку, его отца Медера, а я прекращу род Медеров на земле. Я приду на тот свет, выкрасив свою рубашку его кровью. Мне больше нечего делать! Да продлит аллах дни другого твоего сына — Момуна!»

Урбай решил расправиться с Темирболотом, а после этого покончить с собой — не сдаваться же врагам в руки!

«Сражаясь с врагом, погибну священной смертью, — бормотал он, снимая с себя одежду. — Пусть нижнее белье станет мне саваном…»

Чтобы обмануть Темирболота, он высунул из кустов край своего чапана, а сам спустился метра на два вниз и спрятался за камнем. Шепча молитву, он крепко сжал в руках нож.

Он лежа следил за Темирболотом; лицо его из смуглого от прилива крови стало совсем синим, глаза покраснели, выкатились из орбит, редкие усы и борода топорщились. Он был страшен, как никогда.

Когда Темирболот подошел к зарослям, сороки взмыли вверх, перелетели на камень и застрекотали, как бы обсуждая приход еще одного человека.

Держа винтовку наготове, Темирболот стал внимательно обыскивать кустарники. Метрах в пяти от себя он увидел край чьей-то одежды, и сердце его замерло.

«Кто это может быть? Откуда он здесь взялся? Живой или мертвый?»

Тут Темирболот заметил метрах в пятистах от себя пограничников с собаками и немного приободрился.

«А-а-а… пограничники кого-то ищут. А вдруг? Может, это сам Урбай?» Когда эта мысль возникла у Темирболота, ему захотелось добраться до врага раньше пограничников.

Он взвел курок и, осторожно ступая по камням, направился к видневшейся в камнях одежде. Он не глядел по сторонам, все его внимание было сосредоточено на этом куске ткани.

Как он мог догадаться о подвохе старого волка! Не заглянул Темирболот и за большой валун, когда шел мимо.

«О аллах, придай мне сил! О дорогой отец, пусть я буду достойным выполнить все, что ты мне завещал перед смертью!»

Урбай молитвенно подержался за ворот рубашки я, когда Темирболот проходил мимо, выскочил из-за камня и бросился на молодого джигита. Он левой рукой схватил Темирболота, а правой изо всех сил вонзил ему нож в спину. Темирболот громко вскрикнул от боли и непроизвольно нажал на курок. Раздался выстрел, и в тот момент Урбай второй раз ударил ножом ненавистного ему сына Медера.

Подбежавшая собака Темирболота с лаем вцепилась в Урбая.

Пограничники, услышав крики, выстрел и лай собаки, бросились к кустарникам. Один из них, оказавшийся ближе других, прицелившись, скомандовал:

— Стой, руки вверх!

Урбай увидел пограничников и взмахнул ножом, чтобы ударить себе в сердце. Но Темирболот чудом собрал последние силы и схватил его за руку, сжимавшую нож. Пограничник, подобно барсу, прыгнул на Урбая и прижал его к земле. Два других пограничника быстро спускались с гребня, держа на поводу собак. Их товарищи поднимались по лощине к камням, где происходил поединок между Темирболотом и Урбаем. Вскоре все окружили место происшествия.

Капитан Чернов, успевший увидеть, что Темирболот помешал самоубийству Урбая, решил, что молодой герой невредим.

— Спасибо, товарищ Медеров, — сказал он, протягивая Темирболоту руку и улыбаясь. Но Темирболот лежал на земле, не в силах подняться.

Чернов нагнулся и увидел кровь.

Пограничники, связав Урбая, захлопотали вокруг раненого Темирболота.

Капитана догнал пограничник из отряда, посланного по следу Урбая, и доложил, что след привел к юрте Чырмаша, самого хозяина нет, а жена его задержана и оставлена под охраной солдата в юрте.

Выслушав сообщение, Чернов приказал:

— Хорошо. Вернитесь обратно, женщина пусть пасет овец, а солдат останется при ней. Но прежде всего надо разыскать Чырмаша и отправить его на заставу.

— Разрешите выполнять?

— Выполняйте.

— Кажется, ранение тяжелое, — шепнул на ухо Чернову тот лейтенант, который помогал перевязывать Темирболота.

— Возьмите трех солдат и немедленно доставьте Медерова на заставу. Врачи там окажут ему помощь.

— Есть.

Чернов, отправив раненого Темирболота, приказал младшему сержанту:

— Не спеша отгоните отару к аилу и дожидайтесь там моих распоряжений.

— Есть, товарищ капитан!

Чернов, отправляя Урбая к заставе, сказал пограничникам:

— Будьте осторожны с непрошеным гостем. — А сам поскакал к юрте Айкан.

Две собаки, которые ночью с Айкан побывали на заставе, встретили Чернова сердитым лаем.

Айкан вышла из юрты и прикрикнула на них; псы покорно замолчали, время от времени повизгивая.

— Здравствуйте, тетя Айкан! — стараясь быть веселым, крикнул капитан. — Поздравляю вас! Враг пойман.

— Урбая поймали? — с удивлением спросила Айкан, пожимая руку Чернова.

— Поймали. После узнаем, с какими целями он приезжал сюда. А вы сейчас идите к своей отаре.

— Почему? А где Темирболот? — вымолвила Айкан испуганно.

— Не беспокойтесь. Все в порядке. Урбая мы задержали, когда он разговаривал с Темирболотом. Дня два Темирболот побудет у нас. А потом, может быть, поедет дней на пять-шесть в Пржевальск, если это посчитает нужным наше начальство.

— Значит, отара осталась без присмотра? — забеспокоилась Айкан.

— Не волнуйтесь! Пока с отарой ходит наш джигит…

Чернов, простившись с Айкан, уехал к заставе.

Солдат, который был оставлен пасти овец, тоже не сказал Айкан о ранении ее сына. Вдруг во двор вбежала собака Темирболота. Она лаяла, бросалась на Айкан, беспокойно визжала и, покружившись вокруг юрты, вновь куда-то умчалась.

Сердце Айкан тревожно сжалось. Она стояла, не в силах двинуться с места. Ноги обессилели, лицо побледнело, и Айкан молча смотрела вслед убежавшему псу.

«Что случилось? Почему собака на меня набросилась? Если бы этот высокий джигит не соскочил с коня, не быть бы мне живой. Аллах сохранил. Но что все-таки с этой проклятой собакой? Дома невесть что происходит, а муж бросил отару и скрылся. Погоди у меня. За все получишь сразу!»

Суксур злилась на Чырмаша. Все вокруг было непонятным.

«Когда уедет вот тот проклятый? Почему он с утра здесь торчит?» — недоумевала Суксур, глядя на солдата, державшего за повод коня.

Наконец она подошла к солдату и поинтересовалась, что он здесь делает.

Солдат коротко ответил, что ждет командира.

Вдруг Суксур оторопела от внезапно мелькнувшей догадки. А не Урбая ли ищут солдаты, что утром здесь шныряли с собаками?

Женщина застыла на месте.

Мысли одна страшнее другой лезли в голову. Суксур то принималась плакать, то, взяв себя в руки, пыталась понять, что все-таки произошло.

«Так… А если Урбая уже схватили?! А может, и Чырмаша уже забрали? Брат — человек умный, сумеет выкрутиться… А муж? Что будет со мной? И мне несдобровать!»

И тут Суксур вспомнила, что на днях должен появиться человек, доверенный Урбая.

«А если уже устроена засада? Как того предупредить? Ведь тот, чужой, если его поймают, наверняка выдаст Урбая. Что с нами со всеми будет?»

Мысль о старухе матери лишила Суксур последних сил. Комок сдавил горло, на грудь навалилась тяжесть, слезы хлынули потоком… Оставалось только ждать.

Солнце стало уходить за высокий хребет, в оврагах, лощинах и долинах сгущались тени.

После того как капитан Чернов сказал Айкан, что Урбая поймали, она немного успокоилась. Ее уже не волновало, откуда Урбай пришел, кем послан, — она была уверена, что на заставе все узнают. Теперь ее немного смущало другое: о чем Темирболот мог разговаривать с Урбаем?

«Не пострадаем ли мы из-за этого старого волка Урбая? Не сможет ли он бросить тень на Темирболота? Скорее всего — нет. Но почему Темиш стоял с ним и разговаривал?» — задавала себе вопросы Айкан и не могла найти объяснения всему случившемуся. Мысль о ранении Темирболота в голову ей не приходила.

Немного ее смущало только присутствие джигита — пограничника, неотступно сопровождавшего отару.

Когда пришло время гнать овец к аилу, Айкан сказала солдату:

— Спасибо! Теперь можете ехать по своим делам. Я думаю, если даже погибнет целая отара овец, это принесет меньше зла, чем переход одного врага через границу. А вам опасаться нечего — я сама справлюсь.

— Не имею права нарушать приказы начальника, — возразил пограничник, — сколько раз вам объяснять? Пока не придет к вам в помощь другой человек, я уйти не могу.

— И до тех пор, пока не придет Темирболот или кто-нибудь еще, вы все время будете со мной?

— Так точно.

— Но скажите мне, почему все-таки сын мой не возвращается? Не случилось ли с ним чего?

— Э-эх! Сколько раз я вам говорил, что Темирболот в полном порядке…

— Не пойму я все-таки, зачем тогда вы здесь? Чует мое сердце, что не все ладно…

Айкан увидела, что к юрте идет ее бурая корова, и поспешила ей навстречу.

Айкан подоила корову, пустила к ней теленка и вдруг услышала рев мотора. Очевидно, грузовик поднимался сюда, в гору. Всмотревшись, Айкан узнала колхозный грузовик. Он затормозил у юрты Сагындыка, выбежавшая Аксаамай поздоровалась с людьми, сидевшими в кузове. Потом пожала руку кому-то сидевшему в кабине. Машина тронулась с места, направляясь к юрте Айкан.

Грузовик, гремя, подъехал ближе.

Из кабины вышел Эреше Омурбаев и, протягивая руки Айкан, приветливо сказал:

— О дорогая чабан Айкан, как жива-здорова?

— Здравствуйте, тетушка Айкан! — крикнул Кенешбек, вылезая из кузова и помогая сойти Айымбийке и жене Эреше.

Айымбийке бросилась в объятия Айкан.

Последним из кузова на землю спрыгнул начальник милиции.

Айкан пригласила всех в юрту выпить кумыса, потом снова все вышли на свежий воздух.

— Тетя Айкан, — сказал Кенешбек, увлекая ее в сторону. — Вы понимаете, почему мы к вам приехали?

— Не совсем, — ответила Айкан.

Кенешбек крепко пожал ей руку.

— Прежде всего поблагодарить за то, что зорко следите не только за четвероногими овцами, но и за двуногими шайтанами… Да, поблагодарить вас и помочь вам! Темирболот еще три-четыре дня у нас задержится. Он нужен для разбора дела… Не волнуйтесь… Вам одной с отарой справляться трудно. Айымбийке охотно согласилась вам помочь, а вот отца Эреше долго пришлось уговаривать. Но другого подходящего человека нет… Эреше до осени походит с отарой Чырмаша… А потом, может, и Чырмаш вернется, кто знает.

— А что с Чырмашем? — удивленно спросила Айкан.

— Кажется, его задержали…

— Да не может этого быть! — испугалась Айкан.

— Юрту его передадим отцу Эреше, пожитки отправим с машиной… Суксур заберет начальник милиции.

— Суксур тоже замешана? — спросила Айкан, вытаращив глаза.

— Тише, — предупредил ее Кенешбек, — не все должны знать об этом. Придется сказать, что Темирболот — на семинаре у пограничников, а Чырмаша мы будто бы пока перевели на другую работу в колхозе. Ну, вернемся к остальным. Садитесь в машину, — предложил он своим спутникам.

— Эй, дорогой Кенешбек, — сказал Эреше. — Может, мне поближе к Айкан юрту поставить?

— Правильно! — зашумели женщины.

Неподалеку от юрты Айкан сгрузили пожитки Эреше, и машина тронулась снова.

Айкан смотрела, как грузовик преодолевал небольшой подъем, и в смятении думала: «А вдруг я из-за пустяков подняла шум и навлекла на безвинных людей беду?» Но она отгоняла эти мысли.

Из оврага верхом на коне неожиданно выехал Сагындык, он весело крикнул:

— О тетушка Айкан, попросите у меня тыралга[9].

— Тыралга, дорогой, тыралга!

— О, да будет так, тетушка, да будет! — Сагындык засмеялся, соскочил с коня и бросил на землю убитую горную козу.

— Вы по поговорке «Дареному коню в зубы не смотрят» даже не смотрите, что я вам принес на новоселье! Просил у брата аллаха, чтобы он послал чего-нибудь получше, а он едва на эту козу расщедрился. Оказался не менее скупым, чем Чынатбай, который даже попробовать никогда ничего не предложит.

— Спасибо, дорогой! Жить зам с Аксаамай долгие годы в добром согласии и народить детей!

— Да сбудутся ваши пожелания, дорогая! А что, если эту козу разделить так, чтобы шесть человек из наших трех соседствующих семей наелись досыта?

— Делай так, чтобы все были сыты, — ответила Айкан и рассказала ему, что Чырмаша отсюда перевели, а Темирболот задержится у пограничников.

— А это что за солдат у твоей отары? — полюбопытствовал Сагындык.

— Не знаю, что он там делает, — притворно удивилась Айкан. — Видно, кто-нибудь из знакомых моего Темиша.

Она забежала в юрту, наполнила небольшой бурдюк кумысом и понесла солдату.

Сагындык, увлеченный разделкой туши, ничего не заподозрил. Он положил уже часть мяса в казан, другую часть в чашу, а в большую миску складывал нутряное сало, когда Айкан вернулась.

— О дорогой! Не такую уж худую козу послал вам ваш братец аллах.

— А как же! — Сагындык, как всегда, засмеялся. — С тощей козой я мог бы быть здесь еще до обеда. А теперь успеть бы поужинать. Вы пока разожгите огонь, а я принесу воды, — Сагындык взял ведра и побежал к роднику.

— Хотите взять отару, силой берите! А юрту я не отдам и отсюда никуда не поеду!

Суксур разговаривала с Кенешбеком так нагло и надменно, как привыкла разговаривать с мужем.

— Возьмем и отару и юрту, — спокойно возразил Кенешбек. — Если бы Чырмаш не просил, чтобы мы взяли у него отару, я бы сюда не таскал отца Эреше.

— И когда же этот проклятый просил? — живо осведомилась Суксур и, побледнев, с раздутыми ноздрями, вплотную подошла к Кенешбеку.

— Когда приезжал к нам, несколько дней назад.

— Не ему распоряжаться отарой! — Суксур ударила себя кулаком в грудь. — Я — старший чабан.

Она не поддавалась на осторожные уговоры Кенешбека. Когда же стали разбирать ее юрту, разозленная женщина так толкнула жену Эреше, что та упала на землю. Люди, приехавшие с намерением увезти Суксур без особого шума, не знали, что делать. Наконец начальник милиции показал ей предписание прокурора об аресте.

— О проклятые! — в последний раз крикнула Суксур и заплакала. Она поняла, что брат разоблачен. Женщина покорилась и, громко всхлипывая, прерывисто бормотала себе под нос: — О дорогой мой брат Урбай! У нас, развеянных бурей в разные земли, мечты только начали сбываться. Ты хотел показать мне мою седовласую мать! И вот горе вновь свалилось на наши головы! О дорогой братец, почему тебя поймали? Когда? Кто им рассказал о тебе?! Тебя поймали, брат наш Момун погиб на войне, старуха мать проливает о нас слезы! Неужели пришел коней нашему роду?!

Пожитки Чырмаша погрузили в кузов, туда же посадили Суксур.

Кенешбек остался на джайлоо. Он помог установить дымоход в юрте Эреше и пошел встретить чабана, гнавшего отару к загону.

Они пересчитали овец и ягнят.

— Постарел я, — грустно жаловался Эреше. — Вот уже два года не ходил с отарой, а ты снова хочешь привязать меня к этому делу, — он произнес последние слова нарочито недовольным тоном.

— А что нам осталось, отец? Не нашли никого другого, кто лучше тебя знает дело. И это ведь временно…

— И вот пришлось нам со старухой плестись сюда, — с таким же притворным недовольством продолжал Эреше. — Нет! Нет! Посмотри! — вдруг крикнул он. — Взгляни только на этих замороженных овец. Видно, собака Чырмаш отару не пас, а только спал под кустом. И такому негодяю снова поручат отару, когда он вернется сюда?!

— Отец! Простите меня, что мне пришлось сказать вам неправду. Чырмаш скорее всего не будет больше пасти овец…

— Что такое? Почему? — Эреше пригнулся и стал пристально вглядываться в лицо Кенешбека.

— Чырмаш и Суксур арестованы за связь с врагом, перешедшим нашу границу.

— Ничего не понимаю! — сказал Эреше. — Я ведь коммунист, не скрывай и объясни толком.

— Урбай с какой-то целью перешел границу и скрывался у Чырмаша и Суксур.

— Какой Урбай? Не тот ли, которого раскулачивал Медер?

— Да, тот самый.

— Разве он жив? Откуда он явился?

— Жив. Но откуда он пришел — не знаю. Перед тем как его задержали, он успел ранить Темирболота.

— И тяжело он ранен? — испуганно спросил Эреше.

— Тише, отец! Об этом никто здесь, кроме нас двоих, не знает…

Эреше был очень огорчен известием.

— А джигит не останется калекой? — спросил он.

— Не знаю, отец. Только имей в виду — даже Айкан мы об этом не сказали…

— Что-то здесь не так, — усомнился Эреше. — Неужели Айкан не узнала о том, что Темирболот ранен, пока мы добирались сюда с низовьев?

— События развернулись так, что нам пока удалось это скрыть.

Чабан помолчал, тяжело вздыхая.

— Вот тебе, Эреше! — заговорил он печально. — Думаешь, что многое предвидишь и многое предчувствуешь. А оказывается, не знаешь больше увиденного. Если бы можно было узнать, как чувствует себя Темирболот…

— Я возьму у Айкан коня и съезжу на заставу…

— Правильно, поезжай. Разведаешь, что, как, — сказал Эреше, вытирая навернувшиеся слезы. — Но лучше бы тебе отправиться рано утром. Ночью опасно ездить в горах верхом.

— Э-э-эй, дядя Кенешбек! — вдруг издали послышался крик Сагындыка. — Поскорее идите сюда! Идите, отец Эреше! Засветло поужинаем…

— Пойдем, отец! — предложил председатель колхоза.

— Нет, дорогой Кенешбек! В таком виде я не могу показаться на глаза Айкан. Пусть моя старушка идет одна. Если спросят меня, то придумай что-нибудь сам… — с этими словами Эреше зашагал к дальнему краю отары.

«Видно, правильно говорят, — размышлял он, — что змея, разрубленная на части, все-таки сохраняет силу ящерицы. С какой стороны появился этот давно забытый враг? Почему он поднял руку на Темирболота? Решил отомстить за отца, узнав, что Темирболот сын Медера? Может, Чырмаш и Суксур показали ему молодого джигита? Скорее всего так и было…» — Эреше подогнал овец к своей юрте и побрел к отаре Айкан.

Наметанный взгляд старого чабана сразу заметил разницу между овцами Чырмаша и Айкан. В отаре Чырмаша жадные, худые ягнята то и дело бросались сосать маток. У щуплых овец не было достаточно молока, чтобы накормить маленьких. В отаре же Айкан живые, пузатые ягнята рядом с овечками мирно щипали траву. Только один из двойни бросился было к матери, но тут же отбежал — его привлекла трава.

«Молодец Айкан, и сын твой Темирболот молодец! Лишь бы остался живым и здоровым. А если будет здоровым, то станет таким чабаном, что его имя прославит величественные горы Хан-Тенгри! Что ни говори, недаром он все в книжку смотрит. Человек без знаний бродит в темноте», — невольно улыбнувшись, старик вернулся к своей отаре.

— Слушайте, Кенешбек, позовите все-таки отца Эреше. Пусть он поест вместе со всеми, пока еда не простыла, — сказала Айкан, подавая мясо гостям.

— Я его звал, но он отказывается, — ответил Кенешбек. — «Я, — говорит, — здесь пока человек новый, овцы меня не знают, и загон мы перенесли на незнакомое им место. Если на новом месте в первую ночь овцам покоя не будет, то потом они станут шарахаться от малейшего шороха». Эреше просил, чтобы его долю ему оставили — он вечером попозже поест.

Объяснение было вполне правдоподобным, усомнилась только Айымбийке.

— Мать, скажите вы, наш председатель не спугнул утку с камня, на котором ее не было? — спросила Айымбийке жену Эреше.

— В прошлом году на нашу отару напал волк, и после этого дней десять овцы по ночам то и дело в загоне шарахались. Все мы тогда измучились, — сказала Аксаамай.

— Не раз мне приходилось в нижнем белье выскакивать и помогать Аксаамай, — подтвердил Сагындык, подавая гостям мясо в большой миске.

— Полно тебе выдумывать, — возразила Аксаамай. — Когда я из винтовки стреляла, ты и то беспробудно спал.

Все дружно рассмеялись.

Гости веселились, только Айкан и Кенешбек не участвовали в общем разговоре.

Сагындык, не поверив тому, что Чырмаш временно работает в другом месте, старался понять происходящее и поэтому шутил и смеялся не так искренне, как всегда.

«Чырмаш еле-еле читает, какую это он работу выполняет, когда его прямое дело — пасти овец… Нет, все это не так, здесь какая-то дохлая собака зарыта. Ну, а если даже все это правда — почему приезжал сам начальник милиции и увез Суксур? Уж не натворили ли чего-нибудь Суксур и Чырмаш?»

Сагындыку все труднее было казаться веселым…

Гости поели и, когда стемнело, собрались расходиться по домам. Жена Эреше понесла в юрту миску с накрошенным козьим мясом и тазовой костью, которую оставили Эреше, как почетному человеку.

— Сагындык, — сказал Кенешбек, — оседлай мне коня тетушки Айкан. Съезжу к заставе…

— Нет, лучше поезжайте на моем, — возразил Сагындык, — конь Айкан захворал ночью…

Айкан, забывшись, чуть было не сказала, что конь у нее здоров… И, вспомнив свою утреннюю ложь, она покраснела. Но этого в сумерках никто не заметил.

— Может быть, он уже здоров, — несмело и тихо проговорила она.

— Если конь хворый, то зачем на нем ехать? — сказав это, Сагындык пошел седлать своего коня.

— У Чырмаша в отаре не хватило трех ягнят и двух овец, — сказал Кенешбек, — судя по тем овчинам, что висели у него в юрте, волки здесь ни при чем.

— Суксур частенько говорила, — вставил вернувшийся Сагындык, — «Не станет же мне председатель за паршивую овцу голову снимать»…

Кенешбек поморщился.

— А как в этом году, волки не шалят? — спросил он, видимо не желая говорить дальше о Суксур.

— Пока нет, — ответила Аксаамай.

— Волки стали менее храбрыми с тех пор, как чабаны ходят с ружьями, — улыбаясь, объяснил Сагындык. — Волки теперь охотятся на сурков.

— Да, председатель, чуть не забыла! — сказала Айкан весело. — Сагындыка надо премировать не меньше, чем двумя овечками.

— О! — притворно удивилась Айымбийке, — ты что, двух мышей поймал?

— Не спеши, тетушка, не спеши, — хохоча, заговорил Сагындык. — Дело было так. Мы с Темирболотом давно уже приловчились выгонять свои отары до восхода солнца. Недавно я особенно рано выгнал овец и добрался вон до того хребта. За ним местность пологая, травы по пояс, а сурков — целые косяки. Когда я появился, сурки встали на задние лапы и тревожно засвистали. Но почему-то от своих нор не отбегали. Взял я свой бинокль и вижу: из лощины ползет волк. Я сразу догадался, что подкрадывается он к суркам. Отвел я отару в сторону и, прячась за гребнем, побежал поближе к волку. На пути оказался небольшой кустик. Я за него. Вижу, в сотне метров от меня откуда ни возьмись два волка. Оба они бросились на одного сурка. Он пищал так жалобно, что мне стало его жаль. Прицелился, думал, хоть в одного хищника попаду, выстрелил. И вдруг оказались убитыми оба…

— Одной пулей? — удивилась Айымбийке.

— Да! Когда подбежал, то увидел, что пуля, прострелив самцу затылок, застряла во лбу волчицы.

— И не врешь? — смеясь, спросил Кенешбек.

— Верно, дядя! Если говорю неправду, то не видать мне ребенка, которого родит Аксаамай…

Аксаамай, недовольная словами мужа, резко вскочила с места и вышла из юрты.

— Мог бы таким образом и не клясться, — Айымбийке легонько ударила Сагындыка. — Зачем тебе было расстраивать Аксаамай?

Сагындык, растерянный, умолк.

— Хорошо, — проговорил Кенешбек, — я еще скоро буду здесь. Тогда обо всем поговорим…

Попрощавшись со всеми, Кенешбек поскакал к заставе.

А колхозники еще долго беседовали, шутили, смеялись. Никто из них не подозревал, что в эти минуты Темирболот все еще истекал кровью…

7

Кенешбек хорошо знал, что всегда лучше избрать дальний, но удобный путь, чем ближний, но опасный. Сегодня он, желая поскорее попасть к заставе, поехал по короткой, но крутой и запутанной горной тропе.

Председатель колхоза любил при случае похвалиться, что даже в самую темную ночь не заблудится в своих краях. Но на этот раз ему пришлось поплутать изрядно. Когда он уезжал с джайлоо, небо было полно звезд. Теперь же он смог убедиться, как темно бывает в горах ночью без луны, даже если светят яркие звезды.

Кенешбек сначала бойко погонял коня, но, отъехав километров шесть, стал более осмотрительным. Вокруг не было видно ни зги. Кенешбека со всех сторон обступила глухая темень. Он скоро совсем потерял дорогу — места казались незнакомыми. Принялся поглядывать на звезды, ища у них помощи. Но ориентироваться по звездам Кенешбек не умел…

Конь, измученный бестолковой ездой, то и дело оступался на скользкой дороге. Кенешбек чудом удерживался в седле. Он беспомощно оглядывался по сторонам, стараясь найти хоть бы одну знакомую примету, но в темноте по-прежнему ничего не было видно.

Вдруг конь грохнулся на землю. По счастливому случаю оставшись невредимым, Кенешбек поднялся сам, помог встать лошади и снова сел верхом. Но он почувствовал, что конь начал приволакивать ногу, ржал и беспокойно кусал удила. Свесившись с седла, Кенешбек стал ощупывать потную, вздрагивающую шкуру и внезапно задел рукой за камень. Он решил, что попал в лощину, где все завалено громадными валунами.

Кенешбек осторожно спешился, на ощупь добрался до большого плоского валуна и сел.

«Почему я не поехал по дороге, где ездят машины? — ругал он себя. — Давно уже был бы на месте. Вот до чего доводит неосмотрительность…»

Кенешбек с досадой стукнул кулаком по колену и вдруг сразу почувствовал боль в бедрах. Она возникла внезапно и была такой острой, что из глаз посыпались искры.

Как ни старался Кенешбек, он ничего не мог рассмотреть. Не было видно ни гор, ни коня, ни даже повода, который он держал в руке. Слышалось неспокойное покусывание удил и тяжелое дыхание усталой лошади.

Кенешбек прикоснулся к правой щеке — защипало. Он только сейчас понял, что щека до крови оцарапана.

Прошло много времени. Вдруг в ночную тишину ворвался далекий волчий вой. Конь заржал и сразу замер.

— Будь спокоен! Не смог найти дороги, но защитить тебя от волков силы хватит! — тихо проговорил Кенешбек, с трудом встал и ласково похлопал лошадь по шее.

Прошло еще некоторое время. На востоке зажглась Венера. Волчий вой становился ближе. Сперва выл только один волк, потом к нему присоединились другие. Конь вздрагивал и беспокойно ржал.

Кенешбек снял с плеча ружье, несколько пуль зажал между пальцами, чтобы быть готовым к нападению.

Венера понемногу поднималась все выше и выше, небо стало едва заметно светлеть.

Волков видно не было, но вой теперь звучал рядом.

Кенешбек, наконец, смог разглядеть, что сидит у края отвесной скалы. Сердце его невольно дрогнуло: если бы он в ночной темноте проехал еще несколько метров — лететь бы ему вниз вместе с конем в пропасть! И если бы шагнул в сторону от валуна, на котором сидел, не миновать бы той же участи. Теперь в полутьме он смог рассмотреть, где находился. Поняв, какой опасности он подвергался, Кенешбек так испугался, что на какое-то мгновение забыл о волках, которые были совсем близко.

Раздался громкий визг: волки, видимо, сцепились друг с другом. Этот визг напомнил Кенешбеку о новой, грозящей ему беде. Он пригнулся и, прижимаясь к валуну, осторожно обошел коня. Тот повернулся в сторону, откуда подкрадывались умолкнувшие волки, и замер, покусывая удила.

Светало. Кенешбеку теперь ясно были видны три волка и три волчицы — до них оставалось не более пятидесяти метров. Почуяв запах пороха, хищники, как по команде, сели, подняли к небу морды и дружно завыли…

Одна из волчиц, заметив движение Кенешбека — он стал прицеливаться — или просто почуяв опасность, щелкнула зубами в сторону матерого волка, вскочила, взмахнула хвостом и помчалась вверх по склону. Остальные продолжали сидеть неподвижно, уставившись на Кенешбека и его коня.

Когда раздался выстрел, хищники бросились врассыпную. Один из волков полетел кубарем вниз, но зацепился за камень.

Кенешбек выстрелил еще, но пули летели мимо волков, убегающих вверх по склону.

Кенешбек, прихрамывая и опираясь на винтовку, подобрался к лежавшему волку. Собирая силы, он дотащил его до коня и забросил на седло. Конь, ничуть не испугавшись убитого волка, стоял совершенно неподвижно.

Только теперь, когда солнце взошло, Кенешбек вспомнил предостережение отца Эреше: «Ночью опасно ездить в горах верхом…»

Кенешбек медленно двигался в сторону заставы на хромом коне — при свете дня Кенешбек знал, куда ему ехать, — и мысленно укорял себя:

«Вот ты, Кенешбек, впервые провел ночь в горах сырта. А помнишь, как ты хвалился, что найти дорогу ночью в этих местах — дело пустяковое. Порою даже бахвалился, что ты не менее храбр, чем прославленный Алмамбет[10]. Теперь запомни покрепче, что ночь на равнине и ночь в горах — не одно и то же».

Раздумывая так, он и не заметил, как к нему подскакал Чернов с солдатом.

— Здравствуйте, Иван Петрович! — улыбаясь, сказал Кенешбек, когда оба они осадили коней совсем рядом с ним.

Чернов издали увидел и хромавшего коня и волка, перекинутого через седло. Капитан с удивлением всматривался в окровавленное лицо Кенешбека.

— Вы? — только и смог он проговорить.

— Неужели не узнаете? — улыбаясь, спросил Кенешбек.

— Что с вами случилось? — соскочив с коня, в свою очередь, задал вопрос капитан.

В двух словах Кенешбек описал свои ночные приключения, стараясь придать рассказу комический оттенок.

Чернов посмеялся от души, хлопнул камчой по голенищу сапога и, обращаясь к солдату, сказал:

— Товарищ Чумаков, перед тобой председатель, который всем должен указывать правильную дорогу!

— Товарищ Аманов убил волка, и это, кажется, оправдывает его. — Чумаков улыбнулся и задержал своего беспокойного коня, который волновался, почуяв убитого зверя.

— Это правильно, — согласился Чернов, смеясь. — А сейчас поможем ему и двинемся дальше. Надо скорее добраться до заставы — и конь и всадник изрядно пострадали.

…Всю дорогу Чернов не переставал шутить, стараясь развлечь Кенешбека.

— Слушайте, товарищ Чумаков, надо поточнее выяснить одно обстоятельство. Может быть, товарищ Аманов убил не волка, а овчарку какого-нибудь чабана? Мы обязательно поручим Сидорову установить истину. Сидоров — ветеринар, он все должен знать о четвероногих. Вдруг волк окажется не волком, а овчаркой!

Кенешбек не обижался на шутки Чернова… «Натворивший беду — хозяин беде». Ему ничего не оставалось, как отвечать улыбкой на слова капитана.

А Чернов старался отвлечь Кенешбека от мыслей о Темирболоте. Капитану не хотелось бы сейчас рассказывать, что положение Темирболота не из легких.

На заставе Кенешбеку перевязали щеку, а ветеринар занялся конем.

Председатель колхоза чувствовал себя очень усталым: позавчерашнюю ночь он тоже не спал — все время был с поливщиками на полях. С перевязанной щекой он вошел к Чернову.

— Иван Петрович! — сказал он обиженно. — Хотел пойти к Темирболоту, но ваш врач меня к нему не пускает.

Чернов, взяв под руку Кенешбека, вошел вместе с ним в комнату врача Семенова. Тот, догадавшись, о чем хочет попросить его Чернов, заговорил первый:

— Товарищ капитан! Вы сами знаете, какая тяжелая была операция у Медерова. Он ночью спал неспокойно, все время вскакивал…

— Значит, вы считаете, что никак нельзя? — для верности спросил Чернов. Ему не хотелось отказывать Кенешбеку, но и с врачом спорить он считал для себя неудобным.

— С полчаса только прошло, как он спокойно заснул… — проговорил Семенов.

— Неужели нельзя посмотреть хоть издали? — вдруг очень жалобно попросил Кенешбек.

— Эх, товарищ председатель! Как это вы, интеллигентный человек, сами не понимаете, что это лишнее, — проговорил врач с досадой, но сдался.

Он взялся за ручку двери и кивком головы пригласил назойливого посетителя за собой.

Чернов, явно обрадованный, что Кенешбек все-таки уговорил Семенова, последовал за ними.

— Но только ни малейшего шума и полное молчание, — предупредил врач.

Втроем они вышли на улицу.

Семенов на цыпочках первый приблизился к раскрытому настежь, но занавешенному окну. По его знаку Кенешбек понял, что надо следом за ним подняться на камень, лежавший у окна.

Семенов осторожно раздвинул занавеску, сначала заглянул в комнату сам, потом отстранился, чтобы в окно могли посмотреть Кенешбек и Чернов.

Аманов не поверил своим глазам. Лицо лежавшего с закрытыми глазами человека было смертельно бледным. Вместо кудрявых волос на голове торчал короткий ежик. Нельзя было понять — вылетает ли дыхание из бледных, плотно сжатых губ… Кенешбеку показалось, что он видит мертвеца. Он вздрогнул, слезы выступили на глазах. Кенешбек чуть было не крикнул: «Да жив ли Темирболот?», но сдержал себя.

Врач, заметив состояние Кенешбека, опустил занавеску и опять кивком головы предложил следовать за собой.

Когда они завернули за угол, врач спокойно произнес:

— Вот теперь хорошо. Он спит.

— Спит ли? — внезапно охрипшим голосом спросил Кенешбек.

— А вам показалось другое? Успокойтесь, вам волноваться вредно… Темирболот в пути потерял много крови. Мы были предупреждены и, как только его привезли, сделали ему операцию.

— А Темирболот… не останется калекой?

— Да нет, успокойтесь! Темирболот — счастливый. Нож не прошел в спинной мозг. Вот тогда дело осложнилось бы.

— Спасибо вам, — Кенешбек крепко пожал руку врачу, потом обнял его и поцеловал. — Спасибо и вам! — с этими словами он обнял Чернова.

— Молодец Медеров! Да еще какой молодец! — проговорил капитан. — Он, уже раненный, так ловко скрутил руку Урбаю, что я до сих пор поражаюсь. Если бы Медеров не догадался этого сделать, Урбай живым не сдался бы…

— Да, еще каким молодцом он держался у нас! — сказал врач. — Ведь ему было очень больно…

— Значит, он мужественно перенес операцию?

— Он даже не пикнул. Мне тридцать шестой год, на моем счету много операций, я видел немало людей. Но такого выдержанного человека, как Темирболот, еще не встречал… Не все терпят, когда у них просто вытаскиваешь занозу. А другие боятся даже простого укола. — Он было засмеялся, но вовремя вспомнил о Темирболоте.

— Видите, операция прошла удачно, — сказал Чернов, обращаясь к Кенешбеку, — товарищ Семенов считает, что нет необходимости перевозить Темирболота в Пржевальск.

— Да, необходимости нет. Скоро все будет в полном порядке. Пусть мать не волнуется, — Семенов легонько похлопал Кенешбека по спине.

— Но лучше, — сказал Чернов, — пока от Айкан скрыть ранение Темирболота. Можно ей сказать, что его послали в Пржевальск…

— Мне все ясно, — заметил Кенешбек, — но у меня к вам, товарищ Чернов, просьба: нельзя ли посмотреть на Урбая?

— И Урбай и Чырмаш в Пржевальске.

— Уже успели отправить их? Вот досада. А что они говорят?

— Урбай твердит одно: «Пейте мою кровь, не скажу ни слова». А то, что бормочет Чырмаш, понять трудно…

— Простите меня, Иван Петрович, — перебил капитана Кенешбек, — я, видно, задаю лишние вопросы. А мне пора возвращаться. Передайте от меня привет Темирболоту, когда это будет можно…

8

Темирболот проснулся на рассвете и уже не мог больше заснуть. Он тихо встал, натянул на босые ноги сапоги и немного походил, стараясь двигаться бесшумно. В соседней комнате спал Семенов, а его-то и боялся Темирболот. Про врача шутя говорили, будто сон его так чуток, что шелест прошмыгнувшей в соседней комнате мыши кажется ему топотом.

Семенов еще не разрешал Темирболоту вставать и очень сердился, когда заставал джигита на ногах. «Почему ты поднялся?» — спрашивал он недовольно. Объяснений не слушал и немедленно приказывал, как солдату:

— Сейчас же ложись в постель!

Совсем рассвело. От осторожной и напряженной ходьбы по комнате мышцы ног стали побаливать. Темирболот сел на кровать, снял сапоги и начал ходить по комнате босиком. Вдруг двери резко распахнулись, вошел Семенов и сердитым голосом скомандовал:

— Отставить!.. Ложитесь!

Темирболот немедленно рухнул в постель.

Только вчера утром Темирболот обещал Семенову:

«Понимаю, Василий Васильевич! Это было в последний раз».

«Очень неловко получилось, — размышлял Темирболот. — Эх, эта моя нетерпеливость, эх… Ну что было бы, если бы полежал еще?..»

— Проснулся на рассвете и ходит в сапогах по комнате… — после некоторого молчания сердито заговорил Семенов. — Ну ладно, ходи! Но почему стал ходить босиком? Почему? Простудиться хочешь? Не хватает ран на спине, задумал схватить воспаление легких? Боишься, как бы я без работы не остался?

Семенов замолчал и сам принялся нервно ходить по комнате.

Темирболот, накрывшись с головой, старался не проронить ни звука.

Врач сел к нему на край кровати, откинул одеяло с лица молодого джигита и совсем уже не сердитым, а мягким голосом сказал:

— Забыл о своем обещании? Ты думаешь, я просто придираюсь? Нет… Это я по-дружески. И прежде всего я о тебе забочусь как отец, хочу оградить тебя от случайных заболеваний. Тебе сейчас так важно не простудиться. Самая маленькая простуда может помешать твоему выздоровлению. Ты, видно, этого не понимаешь и поэтому моих слов не слушаешь. Так не годится, — с этими словами Семенов вышел.

У Темирболота от стыда даже зазвенело в ушах. Ему казалось, что кто-то снова и снова повторяет укоризненные слова Семенова у него над ухом. Лицо Темирболота горело.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Чернов. Капитан часто заходил к Темирболоту и подолгу беседовал с ним.

— A-а, джигит, ты уже не спишь? Здравствуй! Как ты себя чувствуешь?

— Здравствуйте! Сегодня хорошо, Иван Петрович! — ответил Темирболот смущенно. Он думал, что Чернов пришел сюда после того, как врач нажаловался на его неповиновение.

— Хорошо, выздоравливай скорее, — сказал капитан, присаживаясь на стул возле кровати.

— Сегодня с Пржевальском говорил по телефону. По словам Чырмаша и его жены, сюда должен прибыть еще один незваный гость.

— Тогда Урбай скорее всего разведчик этого нового гостя? — живо спросил Темирболот.

— Да… Выздоравливай скорее, — сказал с улыбкой Чернов, — чтобы быть готовым достойно встретить этого гостя.

— Да я уже совсем здоров… Зря Василий Васильевич так осторожен.

— Нет, милый. С постели не вскакивай — тебе рано. Прошу тебя точно выполнять все указания врача… Ну, лежи, я зайду позже.

В дверях Чернов столкнулся с Семеновым.

Даже не взглянув на Темирболота, врач подал ему таблетку и стакан чаю. Когда молодой джигит выпил лекарство, врач послушал его пульс. Облегченно вздохнув, он проговорил:

— Может быть, тебе еще придет в голову сбегать босиком к отаре, чтобы проверить, все ли овцы целы? Потерпи, — добавил он с улыбкой, — скоро уже совсем встанешь. А вот и Ирина Сергеевна, — приветливо сказал он, увидев появившуюся в дверях жену Чернова, которая помогала при перевязках и приносила Темирболоту еду.

— Молодец, джигит! Организм у тебя хороший, и характер тоже, — весело говорил Семенов, осматривая рану, — поглядите, Ирина Сергеевна.

Та тоже осталась довольна.

Намочив кусочек марли в спирте, она осторожно вытерла кожу вокруг раны, наложила мазь и забинтовала вновь.

Вошедший в эту минуту Чернов, хлопнув руками по бедрам, сокрушенно сказал:

— Опять не успел посмотреть… Ну как дела, товарищи врачи?

— Очень хорошо, товарищ капитан! Если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, то очень скоро прогоним Медерова домой, — объявил Семенов, вставая.

— Можете меня уже сегодня прогнать! Я совсем здоров. Иван Петрович, если не верите, пусть опять разбинтуют и посмотрите сами! — сказал Темирболот, заискивающе глядя на Чернова.

— Оставь такие мысли, джигит. — Ирина Сергеевна уложила Темирболота в постель, поправила одеяло. — Раньше, чем нужно, не отпустим.

— Слышал, Темирболот? Больными я не командую, командуют врачи. Отменять их указания не имею права. Потерпи еще немного. Теперь Айкан получила мое письмо…

— Мать думает, что я еще в Пржевальске? — перебил капитана Темирболот.

— Да. Ее предупредили, что завтра ты вернешься на заставу. И она будет завтра здесь.

Темирболот сел, свесив ноги с кровати.

— Завтра будет здесь? — удивился он.

— Да, завтра, — подтвердил Чернов.

— Джигит, ведь нельзя тебе вскакивать! — Ирина Сергеевна вновь уложила Темирболота и, неодобрительно поглядев на мужа, спросила: — Означает ли это, что вы завтра хотите отпустить Темирболота домой?

— Нет, не совсем так, Ирина, — ответил Чернов, — просто я уже устал скрывать от Айкан, что Темирболот ранен. Но мы это раньше делали по необходимости — если бы она, Айкан, узнала о его ранении, она бы все дни сидела здесь у порога, заливаясь слезами. А сейчас дело другое. Чего теперь бояться, когда опасность миновала благодаря вмешательству такого хирурга, как вы, Василий Васильевич. Думаю, что больше мы не имеем права обманывать материнское сердце, — он, ища подтверждения своим словам, вопросительно посмотрел на Семенова, который стоял в углу комнаты, сложив руки на груди.

— Я видел Айкан Медерову всего два раза, — сказал врач, — но мне кажется, да и Аманов так считает, что она очень беспокойный, нервный человек…

— Вы правильно определили характер моей матери, — перебил Семенова Темирболот.

— Поэтому я и думал, — продолжал Семенов, — вылечить окончательно нашего героя и потом только отправить домой. Я не могу быть равнодушным, когда в моем присутствии плачут, — сначала сержусь, а потом сам могу прослезиться. Это качество не очень подходит врачу!

— Действительно, — сказал Чернов, улыбаясь, — если врач начнет убиваться вместе с родственниками каждого больного, дело на лад не пойдет. Прошу вас простить меня, Василий Васильевич, что я пригласил сюда Айкан, не посоветовавшись с вами. Ну, а что теперь будем делать? Если нельзя показывать Темирболота матери, то я что-нибудь опять придумаю, — попрощавшись, Чернов вышел.

— Я сегодня убедился, что всякая опасность миновала, — заметил Семенов, — но, когда приедет Айкан, я при этом присутствовать не буду. Имейте это в виду, Ирина Сергеевна.

— Хорошо, Василий Васильевич… А теперь я тоже пойду. Ты, джигит, лежи и спи спокойно.

— Подождите еще минуточку, — попросил Темирболот. — Разрешите мне завтра одеться и встретиться с матерью во дворе. Я бы не хотел показываться ей в таком виде…

Ирина Сергеевна понимающе кивнула головой, пожала руку Семенову и, уходя, похлопала Темирболота по плечу.

— Почему ты решил, что лучше встретить мать, во дворе? — спросил врач, не поворачивая головы. — А что случится, если она увидит тебя здесь?

— Боюсь, она будет очень плакать. И сразу узнает, что меня ранил Урбай, — Темирболот улыбнулся. — Мать же… Она меня очень любит…

Темирболот всю ночь не спал. Он думал о матери, о неизвестном человеке, который скоро должен появиться в этих краях, о Семенове и о многом другом…

— Как чувствуешь себя сегодня? — спросил Семенов утром.

— Хорошо, Василий Васильевич!

— Почему у тебя под глазами синяки? Плохо спал?

— Да, спал неважно.

— Беспокоила рана?

— Нет.

— Не скрывай, рассказывай, что с тобой?

— Правда, Василий Васильевич. Ничего у меня не болит. Думал о матери, о делах… И о вас, — добавил Темирболот смущенно.

— Обо мне? И поэтому не спал? Ну что ты еще выдумаешь? Посмотрим, что там у тебя сегодня…

Семенов быстро освободил спину Темирболота от бинтов.

— Здесь больно? — спросил он, нажимая на кожу около раны.

— Нет, нисколько…

— Всегда говоришь только одно «нет», — добродушно заметил Семенов, протирая кожу джигита спиртом и накладывая мазь на рану, — если больно, то не скрывай.

Когда перевязка была окончена, Темирболот, снова укладываясь в кровать, сказал:

— Василий Васильевич! Я никогда не забуду вашей заботы. Если у меня не будет случая отплатить вам тем же, во всяком случае, буду стараться быть таким же добрым, как вы.

Семенов ответил не сразу. Он встал и подошел к окну. Небо было чистое, и солнце светило ярко. Вдали сверкала белоснежная вершина Хан-Тенгри.

Он постоял у окна, потом вернулся к Темирболоту и, поправив одеяло, присел на край кровати.

— У нас большая разница в годах, но в судьбе много общего, — заговорил он. — Я тоже остался без отца еще совсем маленьким. Отец мой по характеру был огонь. И в нашем селе озверелые кулаки затушили в 1931 году этот огонь. И моя мама, как твоя, не выходила замуж, вырастила меня и выучила. А тут уж жизнь моя пошла иначе, чем у тебя. Только я начал становиться на собственные ноги, началась война. У меня было воспаление легких, когда фашисты ворвались в наше село. Всех людей, способных работать, они угоняли в Германию. Бандиты ворвались в наш дом. Я был болен, и они меня оставили в покое, решили забрать маму. А мать боялась бросить меня одного больного. Один из фашистов решил меня пристрелить, но мать загородила меня телом.

Семенов перевел дыхание.

— Не помню, что было дальше… Когда я раскрыл глаза, мать была мертва.

Семенов встал, снова подошел к окну и долго стоял там молча.

— Добрая старушка — соседка Елена Федоровна выходила меня… Потом я перебежал к своим… — Доктор снова присел на постель джигита. — Вчера ты мне сказал, что мать тебя очень любит… Моя меня тоже очень… — он громко проглотил слюну и, не окончив фразу, вышел за дверь.

Темирболот очень жалел, что невольно вызвал у Семенова печальные воспоминания и причинил ему боль. И ему пришли на ум слова Семенова, сказанные вчера: «Я не могу быть равнодушным, когда в моем присутствии плачут, — сначала сержусь, а потом сам могу прослезиться…»

«Ему нелегко забыть свою мать, которая погибла, защищая его. И я свою мать никогда не забуду. Она меня родила, вырастила, выходила, учила доброму. Как же можно все это забыть?»

Приход Семенова оторвал Темирболота от размышлений.

— Темирболот Медерович, выпей чаю с сахаром, — сказал ему врач, подавая стакан, — а потом поспи немного.

Темирболот выпил чай, улыбнулся Семенову и послушно закрыл глаза. Он чувствовал особую симпатию к этому доброму человеку: ведь и судьбы их были так похожи.

«Да, Темирболот! — думал, глядя на джигита, доктор. — Отец тоже нужен в жизни. Тебе не раз приходилось видеть, как отцы ласкают своих сыновей, но сам ты не знал отцовской ласки. Он не растил тебя, не учил, ты совсем не знаешь, что значит отцовская любовь…»

Айкан быстро въехала на коне во двор заставы.

— Товарищ Медерова, очень прошу простить меня, — издали заговорил Чернов, идя ей навстречу. — Мне из Пржевальска только сейчас сообщили, что самолет задерживается. Значит, Темирболот прилетит позже…

Айкан остановилась как вкопанная, не зная, верить своим ушам или нет.

Сын Айкан до этого случая никогда надолго не отлучался из дому, и мать очень соскучилась по Темирболоту.

— Иван Петрович говорит неправду, мы здесь! — крикнула Ирина Сергеевна, выходя во двор под руку с Темирболотом.

Айкан соскочила с коня, бросила поводья и поспешила к сыну. Она обняла его, несколько раз поцеловала и стала беспокойно его расспрашивать:

— Благополучно съездил? Не заезжал в наш аил? А где твои волосы? — вдруг громко вскрикнула она, заметив, что сын коротко острижен.

Чернов дружески обнял Айкан.

— Я второй раз должен просить у вас прощения, — сказал он.

— В чем вы еще провинились? Может, и не прощу, не смогу простить…

— Тогда ничего не расскажу. Закрытый казан останется закрытым…

— Ну ладно, Иван Петрович, прощу!..

Семенов, издали увидевший, что Айкан сохраняет самообладание, подошел и поздоровался.

— Дорогая Айкан, — сказал он, — это я заставил капитана говорить неправду.

Айкан удивленно разглядывала всех по очереди.

— Иван Петрович, ничего я не понимаю!

— Темирболот никуда не ездил, — решительно проговорил Чернов. — С того самого дня лежал у нас.

— Он болел? — Айкан схватила капитана за руку.

— Да, мать! — улыбаясь, вмешался Темирболот. — Сильно простудился, но теперь совсем поправился.

Он не торопясь отошел от матери, привязал ее лошадь к коновязи и, вновь подойдя, обнял Айкан.

Айкан долго разглядывала сына.

— Скажи, дорогой, — спросила она тревожно, — а почему ты скрывал свою болезнь от меня?

— Если я сообщу тебе одну интересную новость, ты не будешь плакать? — ласково задал Темирболот вопрос вместо ответа.

— Что это еще за новость?

— Я вовсе не был простужен, это меня Урбай ранил ножом.

— Что ты говоришь?! — побледнев, воскликнула Айкан. — Куда ты ранен?

Она пошевелила губами, силясь спросить что-то еще, и не могла. Прижавшись к груди сына, Айкан замерла.

— Мать, не бойся. Теперь нет ничего опасного. Я совсем здоров. Меня вылечили и спасли Ирина Сергеевна и Василий Васильевич.

Айкан все еще не владела собой.

— Это правда, что ты теперь здоров? — наконец проговорила она.

Темирболот утвердительно кивнул головой.

Айкан, наконец, заплакала. Она оторвалась от сына, торопливо дважды поцеловала Ирину Сергеевну и потом растерянно взглянула на Семенова. У того на глаза тоже навертывались слезы. А когда Айкан подошла к нему и поцеловала, то слезы из глаз Семенова потекли ручьями. Ему на миг показалось, что это его родная мать обнимает его и целует.