Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Заразен?

Патологическая анатомия позволила врачам продвинуться в понимании того, как туберкулез проявляется в организме; тем не менее она не помогла объяснить ни различную предрасположенность к заболеванию, ни причину появления туберкулов. Выдвигавшиеся теории разнились, и в континентальной Европе, особенно в южных странах, чахотка большей частью считалась заразной болезнью, распространяемой воздушным путем или через контакт либо с зараженным человеком, либо с материальным объектом[64]. В других странах – например, в Англии – туберкулез считался результатом нарушений в строении тела, изъяном, который передавался по наследству от родителей к отпрыскам наряду с физическими характеристиками, такими как черты лица и цвет волос[65]. Теория об инфекционной природе туберкулеза не смогла объяснить все наблюдаемые признаки чахотки, и многие ученые-медики одновременно поддерживали представления о туберкулезе как о заразном и наследственном заболевании. Терапевты, такие как Гидеон Харви, подчеркивали связь между чахоткой и индивидуальными нарушениями, при этом центральное значение приписывая заражению. Они утверждали, что туберкулез

2.1. Группа молодых модных врачей. Литография Ф.-С. Дельпеша с картины Л. Буальи, 1823

Несмотря на явную склонность к теории заражения, Харви также писал, что недуг часто передается от «чахоточных родителей к их детям» и ввиду этого является «наследственным, до такой степени, что целые семьи, получив его от предков, исчезали через чахотку»[67].

К концу семнадцатого века нарастали сомнения в обоснованности теории заражения. В северной Европе врачи использовали свидетельства о том, что чахотка часто безжалостно уносила жизни отдельных семей, как доказательства того, что болезнь была результатом наследственного дефекта строения организма[68]. К восемнадцатому веку между южной и северной Европой произошел окончательный раскол во мнении по поводу заразности туберкулеза: многие в северной Европе отказывались признавать такую возможность[69]. В Великобритании к девятнадцатому веку теория заражения вызывала решительное неприятие ввиду отсутствия эмпирических доказательств. В «Трактате о туберкулезе» (1852) заявлялось:

Опровержение теории о распространении туберкулеза через контакт требовало развития иных объяснительных схем, а концепция наследственной передачи была встроена в теоретический репертуар этиологии болезни. К началу девятнадцатого столетия многие исследователи были убеждены, что такие заболевания, как туберкулез, подагра и безумие, являлись конечным продуктом многогранной этиологии, складывавшейся в результате действия неясного сочетания факторов окружающей среды и внешних влияний. Тем не менее продолжались ожесточенные споры по поводу различных объяснений туберкулеза – от заражения до наследственности и от телосложения до окружающей среды. Мнения сходились лишь в том, что виной всему была некоторая врожденная предрасположенность[71].

Телесная конституция

В то время как патологоанатомический подход набирал популярность, органическая предрасположенность к болезням стала преобладающим объяснением множества хронических заболеваний, в том числе туберкулеза. В 1806 году Джон Рейд ясно изложил теорию предрасположенности.

Теория «органической предрасположенности» предполагала, что тело являлось упорядоченной структурой, фундаментальные характеристики которой наследовались как целое, формируя либо сильное телосложение, устойчивое к болезням, либо слабое, которое делало человека уязвимым для болезни[73]. Поместив телосложение в основание объяснительного процесса, врачи выработали физиологическую гипотезу этиологии туберкулеза, из которой сформировалось убеждение, что исправить какой-либо врожденный органический дисбаланс было практически невозможно.

Постепенно некоторые недуги стали тесно связываться с концепциями наследственности. Гораций Уолпол (1717–1797) вспоминал о влиянии ослабленной конституции на его семью и пережитые в детстве им самим трудности: «[Я] был чрезвычайно слабым и хрупким, каким вы видите меня до сих пор, хотя никаких жалоб у меня не было, пока после сорока не началась подагра, и, поскольку мои две сестры были чахоточными[74] и умерли от чахотки, предполагаемый необходимый уход за мной (и я слышал, как люди говорили: „Этот ребенок не выживет“) так поглотил внимание моей матери, что сострадание и нежность вскоре переросли в невероятную любовь»[75]. Врачи полагали, что унаследованная болезнь была заложена в строении организма человека и могла проявляться различными способами, как в семье Уолпола – в виде чахотки и подагры. (См. во вклейке ил. 6.) В своем «Трактате о легочной чахотке» сэр Джеймс Кларк определил важность телосложения: «Прежде чем мы сможем надеяться получить точные знания о чахотке, мы должны провести наши исследования за пределами легочного заболевания, которое является лишь вторичной болезнью, следствием ранее существовавшего органического нарушения, необходимого условия, которое определяет появление туберкулов»[76].

Почти во всех дискуссиях о наследственной природе болезни очевидна связь между телосложением и наследственным заболеванием; но реальная важность теоретической связи становится ясной, если принять во внимание то, что врачи подразумевали под телосложением[77]. Врачи, стремившиеся объяснить устойчивость некоторых болезней, таких как туберкулез, сумасшествие или безумие, к лечению, не располагали большим количеством вариантов. Опираясь исключительно на влияние окружающей среды и образ жизни, неизменность течения этих болезней при изменении образа жизни и внешних условий, обычно не приводивших к устойчивому улучшению, объяснить не удалось. Связывая хронические заболевания и особенности телосложения, врачи были в состоянии объяснить свою неспособность повлиять на исход таких заболеваний, как чахотка, и, утверждая, что эти заболевания объяснялись телосложением, врачи также были склонны считать их наследственными[78].

Рационализация через наследственность имела вес в случаях, когда болезнь уносила целые семьи и когда ее жертвами становились только некоторые их члены, так как передавалась предрасположенность к чахотке, а не сама болезнь. Томас Рейд в 1782 году утверждал: «Эта болезнь обычно поражает людей хрупкого, слабого, нежного телосложения и, поскольку такое строение тела свойственно определенным семьям, в таких случаях она может быть с большой вероятностью названа наследственным заболеванием»[79]. Чахотка была особенно печально известна тем, что ударяла по семьям, таким как Бронте, где, к сожалению, от этой болезни один за другим погибали все ее члены. (См. во вклейке ил. 7.) Две старшие сестры, Мария и Элизабет, умерли от туберкулеза в 1825 году. За ними последовали Бранвелл (1848), Эмили (1848) и Анна (1849), все они погибли от чахотки. Шарлотта скончалась в 1855 году, предположительно из-за туберкулеза, осложненного ее беременностью[80]. В январе 1849 года Шарлотта писала: «С сентября болезнь не покидала наш дом. Странно, что раньше такого не бывало, но я подозреваю, что все это происходило годами. Никто из нас не мог похвастаться крепким здоровьем, и мы не заметили постепенного приближения гибели; мы не знали ее симптомов: небольшой кашель, слабый аппетит, склонность к простуде при каждом изменении атмосферы считались само собой разумеющимися. Теперь я вижу их в другом свете»[81]. В 1836 году Эмили Шор описала одну из таких семей, которая, похоже, страдала от быстро развивавшейся чахотки.

2.2. Купание в море часто рекомендовалось людям с хрупким телосложением. «Купание в море», иллюстрация из книги Walker G. Costume of Yorkshire

Частотность такого рода случаев, когда чахоткой страдали несколько членов одной семьи или когда целые семьи гибли от этой болезни, заставила врачей в большинстве стран Северной Европы заключить, что болезнь является следствием унаследованного изъяна телесной конституции[83]. Особенности строения организма также служили удобным объяснением ситуаций, когда погибал только один член семьи, поскольку можно было утверждать, что жертва была единственным членом, унаследовавшим слабую конституцию. Практикующие врачи и обыватели девятнадцатого века считали, что чахотка является в основном печальным выражением стечения личных обстоятельств и семейной наследственности. В 1835 году врач Дж. Дж. Фёрнивалл писал:

Наследственность и конституциональная предрасположенность в сочетании с неблагоприятным климатом и материально-бытовыми условиями, по-видимому, служили убедительным заменителем теории заражения. Врачи утверждали, что если бы туберкулез был заразным, от этой болезни страдали бы все домочадцы. В трактате «О природе, лечении и профилактике легочной чахотки» утверждалось:

Основная идеологическая связь между понятиями «конституция тела» и «наследственность» не была лишена противоречий. Несмотря на то что чахотка часто поражала целые семьи, в этом явлении не было предсказуемости и последовательности. Томас Бартлетт писал в 1855 году: «Как и в случае с подагрой, так и в случае с чахоткой часто обнаруживается, что эта болезнь щадит одно или два поколения, чтобы вновь проявиться в последующих»[86]. В ответ на это затруднение была введена концепция наследственной предрасположенности. Это понятие послужило теоретическим мостиком: предполагалось, что человек унаследовал не фактическое заболевание, а вместо этого склонность, или предрасположенность, к нему, которая может развиться только при определенных условиях окружающей среды и стимулах[87].

Чтобы объяснить роль неисчислимого множества возбуждающих заболевание факторов, в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века на первый план вышла концепция диатезиса туберкулеза. В большинстве случаев термин «диатезис» использовался для обозначения предрасположенности к заболеванию; однако он также иногда применялся для описания повреждения организма, которое стало постоянным и затем передавалось как предрасположенность. Таким образом, «диатезис» может обозначать как острую травму, которая дала начало предрасположенности, так и саму предрасположенность[88]. Представление о туберкулезе как наследственной болезни возникло как побочный продукт конституциональной теории болезни, так как диатезис мог наследоваться или быть приобретенным в течение жизни. В некоторых случаях, таких как подагра, диатезис сначала считался приобретенным, а затем передаваемым по наследству. В «Трактате о чахотке легких» Джон Мюррей, рассматривая роль конформации [генов] родителей в развитии наследственного заболевания, утверждал: «Что касается происхождения – потомство скрофулезных и чахоточных, диспепсических или подагрических родителей появится на свет с конституциями, восприимчивыми к тем внешним воздействиям, которые ведут к подтвержденной чахотке; только в таком значении можно утверждать, что чахотка является наследственным заболеванием; и, таким образом, Господь буквально карает „за грехи отцов до третьего и четвертого колена“»[89].

Различия в конституции служили объяснением различий в показателях смертности и в развитии болезни в каждом отдельном случае. Масштабы заболеваемости и изменчивые показатели смертности от чахотки способствовали поиску «туберкулезного диатезиса» и характеристик, которые вызывали у человека врожденную уязвимость к заболеванию[90]. Повторные случаи проявления хронического заболевания у человека имели наследственные последствия, поскольку только повторяющиеся воздействия приводили к необратимому изменению конституционального состава тела. В 1799 году Уильям Грант утверждал, что болезнь может стать наследственной только в том случае, если в конституции пострадавшего человека произошли масштабные изменения. Точно так же в начале девятнадцатого века Горацио Пратер утверждал: «Величайшее различие между наследственными и ненаследственными заболеваниями заключается в том, что первые изменяют структуру организма глубоко и навсегда ‹…› в то время как последние влияют на каждую его часть поверхностно»[91]. Эти утверждения иллюстрируют одну из постоянных проблем, связанную с концепцией диатезиса, или наследственной предрасположенности к туберкулезу, – определение точных обстоятельств, при которых заболевание может привести к необратимым изменениям в конституции. Обычным ответом практикующих врачей было утверждение о важности продолжительности воздействия повреждающих факторов. К девятнадцатому веку термин «диатезис» в первую очередь стал употребляться в отношении хронических, а не острых состояний, особенно таких заболеваний, которые периодически или планомерно разрушали организм жертвы, такие как астма, подагра, рак, эпилепсия, безумие и, конечно, чахотка[92].

2.3. Мужчина, страдающий подагрой (изображенной в виде пляшущих синих дьяволят). Ричард Ньютон. Лондон: У. Холланд, 1795

С конца восемнадцатого и на протяжении девятнадцатого века объяснение причин хронических заболеваний наследственностью стало практически общепринятым, оно подкреплялось в медицинских трактатах, нозологии и учебниках. Например, в 1834 году Джеймс Кларк подытожил свое мнение по поводу наследственности и туберкулеза, утверждая, что наследовалась не болезнь, а конституциональная предрасположенность к ней. «То, что легочная чахотка является наследственным заболеванием, иными словами, то, что туберкулезная конституция передается от родителя к ребенку, является фактом, который нельзя оспаривать; я действительно считаю это одним из наиболее авторитетных мнений в этиологии заболевания»[93]. Врачи полагали, что как только хроническое заболевание укоренялось, было чрезвычайно трудно, если не невозможно, помешать наследственной передаче заболевания стать синонимом неизлечимости. Необратимая природа этих видов болезней перенесла внимание врачей на профилактику, а не на излечение, и в этих случаях надежда возлагалась на предотвращение укоренения диатезиса.

Облегчить, а не лечить

Как хроническое заболевание туберкулез рассматривали в парадигме предрасположенности и неизлечимости. Таким образом, когда в 1827 году в авторитетном медицинском журнале The Lancet в статье был поставлен вопрос: «Но можно ли излечить чахотку?» – ответ был предсказуем. «Да простит мне Господь, это вопрос, над которым человек, что провел полжизни в прозекторской, посмеется ‹…› ибо нет случая, который, когда процесс достиг определенной стадии, мог бы быть излечен»[94]