Чародей

Анастасии Цветаевой

Он был наш ангел, был наш демон,

Наш гувернер – наш чародей,

Наш принц и рыцарь. – Был нам всем он

Среди людей!

В нем было столько изобилий,

Что и не знаю, как начну!

Мы пламенно его любили —

Одну весну.

Один его звонок по зале —

И нас охватывал озноб,

И до безумия пылали

Глаза и лоб.

И как бы шевелились корни

Волос, – о, эта дрожь и жуть!

И зала делалась просторней,

И yже – грудь.

И руки сразу леденели,

И мы не чувствовали ног.

– Семь раз в течение недели

Такой звонок!

Он здесь. Наш первый и последний!

И нам принадлежащий весь!

Уже выходит из передней!

Он здесь, он здесь!

Он вылетает к нам, как птица,

И сам влетает в нашу сеть!

И сразу хочется кружиться.

Кричать и петь.

Прыжками через три ступени

Взбегаем лесенкой крутой

В наш мезонин – всегда весенний

И золотой.

Где невозможный беспорядок —

Где точно разразился гром

Над этим ворохом тетрадок

Еще с пером.

Над этим полчищем шарманок,

Картонных кукол и зверей,

Полуобгрызанных баранок,

Календарей,

Неописуемых коробок,

С вещами не на всякий вкус,

Пустых флакончиков без пробок,

Стеклянных бус,

Чьи ослепительные грозди

Clinquantes, eclatantes grappes[1] —

Звеня опутывают гвозди

Для наших шляп.

Садимся – смотрим – знаем – любим,

И чуем, не спуская глаз,

Что за него себя погубим,

А он – за нас.

Два скакуна в огне и в мыле —

Вот мы! – Лови, когда не лень! —

Мы говорим о том, как жили

Вчерашний день.

О том, как бегали по зале

Сегодня ночью при луне,

И что и как ему сказали

Потом во сне.

И как – и мы уже в экстазе! —

За наш непокоримый дух

Начальство наших двух гимназий

Нас гонит двух.

Как никогда не выйдем замуж,

– Taк в останемся втроем! —

О, никогда не выйдем замуж,

Cкорей умрем!

Как жизнь уже давным-давно нам —

Сукно игорное: – vivat![2]

За Иоанном – в рай, за доном

Жуаном – в ад.

Жерло заговорившей Этны —

Его заговоривший рот.

Ответный вихрь и смерч, ответный

Водоворот.

Здесь и проклятья, и осанна,

Здесь все сжигает и горит.

О всем, что в мире несказанно,

Он говорит.

Нас – нам казалось – насмерть раня

Кинжалами зеленых глаз,

Змеей взвиваясь на диване!..

О, сколько раз

С шипеньем раздраженной кобры,

Он клял вселенную и нас, —

И снова становился добрый...

Почти на час.

Чревовещание – девизы —

Витийства – о, король плутов! —

Но нам уже доносят снизу,

Что чай готов.

Среди пятипудовых теток

Он с виду весит ровно пуд:

Так легок, резок, строен, четок,

Так страшно худ.

Да нет, – он ничего не весит!

Он ангельски – бесплотно – юн!

Его лицо, как юный месяц,

Меж полных лун.

Упершись в руку подбородком,

– О том, как вечера тихи,

Читает он. – Как можно теткам

Читать стихи?!

О, как он мил, и как сначала

Преувеличенно-учтив!

Как, улыбаясь, прячет жало

И как, скрестив

Свои магические руки,

Умеет – берегись, сосед! —

Любезно отдаваться скуке

Пустых бесед.

Но вдруг – безудержно и сразу! —

Он вспыхивает мятежом,

За безобиднейшую фразу

Грозя ножом.

Еще за полсекунды чинный,

Уж с пеной у рта взвел курок.

– Прощай, уют, и именинный,

Прощай, пирог!

Чай кончен. Удлинились тени,

И домурлыкал самовар.

Скорей на свежий, на весенний

Тверской бульвар!

Нам так довольно о Бодлере!

Пусть ветер веет нам в лицо!

Поют по-гоголевски двери,

Скрипит крыльцо. —

В больших широкополых шляпах

Мы, кажется, еще милей...

– И этот запах, этот запах

От тополей.

Бульвар сверкает. По дорожке

Косые длинные лучи.

Бегут серсо, за ними ножки,

Летят мячи,

Другие остаются в сетках.

Вот мальчик в шапочке “Варяг”

На платьице в шотландских клетках

Направил шаг.

Сияют кудри, щечки, глазки,

Ревун надулся и охрип.

Скрипят колесами коляски,

– Протяжный скрип. —

Там мама наблюдает зорко

За девочкой с косой, как медь.

В одной руке ее – ведерко,

В другой – медведь.

Какой-то мальчик просит кашки.

Ох, как он, бедный, не дорос

До гимназической фуражки

И папирос!

О, вейтесь, кудри, вейтесь, ленты!

Увы, обратно нет путей!

Проходят парами студенты

Среди детей.

Играет солнце по аллеям...

– Как жизнь прелестна и проста! —

Нам ровно тридцать лет обеим:

Его лета.

О, как вас перескажешь ныне —

Четырнадцать – шестнадцать лет!

Идем, наш рыцарь посредине,

Наш свой – поэт.

Мы по бокам, как два привеска,

И видит каждая из нас:

Излом щеки, сухой и резкий,

Зеленый глаз,

Крутое острие бородки,

Как злое острие клинка,

Точеный нос и очерк четкий

Воротничка.

(Кто с нашим рыцарем бродячим

Теперь бредет в луче златом?..)

Над раскаленным, вурдалачьим,

Тяжелым ртом, —

Уса, взлетевшего высоко,

Надменное полукольцо...

– И всё заглядываем сбоку

Ему в лицо.

А там, в полях необозримых,

Служа Небесному Царю,

Чугунный правнук Ибрагимов

Зажег зарю.

На всём закат пылает алый,

Пылают где-то купола,

Пылают окна нашей залы

И зеркала.

Из черной глубины рояля

Пылают гроздья алых роз.

– “Я рыцарь Розы и Грааля,

Со мной Христос,

Но шел за мной по всем дорогам

Тот, кто присутствует и здесь.

Я между Дьяволом и Богом

Разорван весь.

Две правды – два пути – две силы —

Две бездны: Данте и Бодлер!”

О, как он по-французски, милый,

Картавил “эр”.

Но, милый, Данте ты оставишь,

И с ним Бодлера, дорогой!

Тихонько нажимаем клавиш,

За ним другой —

И звуки – роем пчел из улья —

Жужжат и вьются – кто был прав?! —

Наш Рыцарь Розы через стулья

Летит стремглав.

Он, чуть ли не вселенной старше —

Мальчишка с головы до пят!

По первому аккорду марша

Он весь – солдат!

Чу! – Звон трубы! – Чу! – Конский топот!

Треск барабана! – Кивера!

Ах, к черту ум и к черту опыт!

Ура! Ура!

Он Тот, в чьих белых пальцах сжаты

Сердца и судьбы, сжат весь мир.

На нем зеленый и помятый

Простой мундир.

Он Тот, кто у кремлевских башен

Стоял во весь свой малый рост,

В чьи вольные цвета окрашен

Аркольский мост.

Должно быть, бледны наши лица,

Стук сердца разрывает грудь.

Нет времени остановиться,

Нет сил – вздохнуть.

Магическою силой руки

По клавишам – уже летят!

Гремят вскипающие звуки,

Kaк водопад.

Цирк, раскаленный, как Сахара,

Сонм рыжекудрых королев.

Две гордости земного шара:

Дитя и лев.

Под куполом – как царь в чертоге —

Красуется британский флаг.

Расставив клетчатые ноги,

Упал дурак...

В плаще из разноцветных блесток,

Под говор напряженных струн,

На площадь вылетел подросток,

Как утро – юн!

– Привет, милэди и милорды! —

Уже канат дрожит тугой

Под этой маленькой и твердой

Его ногой.

В своей чешуйке многозвездной,

– Закончив резвый пируэт, —

Он улыбается над бездной,

Подняв берет.

Рояль умолкнул. Дребезжащий

Откуда-то – на смену – звук.

Играет музыкальный ящик,

Старинный друг,

Весь век до хрипоты, до стона,

Игравший трио этих пьес:

Марш кукол – Auf der Blauen Donau[3] —

И экосез.

В мир голосов и гобеленов

Открылась тайная тропа:

О, рай златоволосых венок!

О, вальс в три па!

Под вальс невинный, вальс старинный

Танцуют наши три весны, —

Холодным зеркалом гостиной —

Отражены.

Так, залу окружив трикраты,

– Тройной тоскующий тростник, —

Вплываем в царство белых статуй

И старых книг.

На вышке шкафа, сер и пылен,

Видавший лучшие лета,

Угрюмо восседает филин

С лицом кота.

С набитым филином в соседстве

Спит Зевс, тот непонятный дед,

Которым нас пугали в детстве,

Что – людоед.

Как переполненные соты —

Ряд книжных полок. Тронул блик

Пергаментные переплеты

Старинных книг.

Цвет Греции и слава Рима, —

Неисчислимые тома!

Здесь – сколько б солнца ни внесли мы, —

Всегда зима.

Последним солнцем розовея,

Распахнутый лежит Платон...

Бюст Аполлона – план Музея —

И всё – как сон.

Уже везде по дому ставни

Захлопываются, стуча.

В гостиной – где пожар недавний? —

Уж ни луча.

Все меньше и все меньше света,

Все ближе и все ближе стук...

Уж половина кабинета

Ослепла вдруг.

Еще единым мутным глазом

Белеет левое окно.

Но ставни стукнули – и разом

Совсем темно.

Самозабвение – нирвана —

Что, фениксы, попались в сеть?! —

На дальних валиках дивана

Не усидеть!

Уже в углу вздохнуло что-то,

И что-то дрогнуло чуть-чуть.

Тихонько скрипнули ворота:

Кому-то в путь.

Иль кто-то держит путь обратный

– Уж наши руки стали льдом —

В завороженный, невозвратный

Наш старый дом.

Мать под землей, отец в Каире...

Еще какое-то пятно!

Уже ничто смешное в мире

Нам не смешно.

Уже мы поняли без слова,

Что белое у шкафа – гроб.

И сердце, растеряв подковы,

Летит в галоп.

– “Есть в мире ночь. Она беззвездна.

Есть в мире дух, он весь – обман.

Есть мир. Ему названье – бездна

И океан.

Кто в этом океане плавал —

Тому обратно нет путей!

Я в нем погиб. – Обратно, Дьявол!

Не тронь детей!

А вы, безудержные дети,

С умом, пронзительным, как лед, —

С безумьем всех тысячелетий,

Вы, в ком поет,

И жалуется, и томится —

Вся несказанная земля!

Вы, розы, вы, ручьи, вы, птицы,

Вы, тополя —

Вы, мертвых Лазарей из гроба

Толкающие в зелень лип,

Вы, без кого давным-давно бы

Уже погиб.

Наш мир – до призрачности зыбкий

На трех своих гнилых китах —

О, золотые рыбки! – Скрипки

В моих руках! —

В короткой юбочке нелепой

Несущие богам – миры,

Ко мне прижавшиеся слепо,

Как две сестры,

Вы, чей отец сейчас в Каире,

Чьей матери остыл и след —

Узнайте, вам обеим в мире

Спасенья нет!

Хотите, – я сорву повязку?

Я вам открою новый путь?”

“Нет, – лучше расскажите сказку

Про что-нибудь...”

О Эллис! – Прелесть, юность, свежесть,

Невинный и волшебный вздор!

Плач ангела! – Зубовный скрежет!

Святой танцор,

Без думы о насущном хлебе

Живущий – чем и как – Бог весть!

Не знаю, есть ли Бог на небе! —

Но, если есть —

Уже сейчас, на этом свете,

Все до единого грехи

Тебе отпущены за эти

Мои стихи.

О Эллис! – Рыцарь без измены!

Сын голубейшей из отчизн!

С тобою раздвигались стены

В иную жизнь...

– Где б ни сомкнулись наши веки

В безлюдии каких пустынь —

Ты – наш и мы – твои. Во веки

Веков. Аминь.

15 февраля – 4 мая 1914