Чарусские лесорубы

30

Вечером, когда в Чарусе зажглись огни, к леспромхозовскому клубу стали съезжаться начальники участков, мастера, передовики производства, парторги и профорги. Совещание хозяйственного актива созывалось на семь часов, но кое-кто приехал раньше, чтобы в отделах конторы леспромхоза разрешить наболевшие вопросы. Перед длинным, ярко освещенным бараком стояло несколько автомашин и до десятка лошадей, запряженных в кошёвки.

Начальник участка из Мохового Степан Кузьмич Ошурков приехал на паре добрых гнедых коней. Зарывшись с головой в тулуп с огромным воротником из целой овчины, он всю дорогу спал, а лошадьми правил сидевший на облучке вместо кучера лесоруб Хрисанфов. Подъехав на дымящихся лошадях к конторе, Хрисанфов привязал их к загородке и подошел к Ошуркову.

— Степан Кузьмич, приехали! — сказал Хрисанфов, теребя за плечо начальника.

Но Ошурков даже не шелохнулся.

— Степан Кузьмич! Степан Кузьмич! «Эк развезло его! — подумал Хрисанфов, встряхивая за воротник тяжелый тулуп. — И выпил-то вроде немного на дорогу, всего чекушку, а из сознания вышибло. Наверно, на старое заложил начальник, на похмелье?»

Мимо проходили люди, некоторые любопытные останавливались, стараясь разглядеть, что же такое находится в огромном тулупе? Хрисанфов, оберегая честь и достоинство своего начальника, прятал его от взора чужих глаз и всех останавливающихся зевак провожал туда, куда они шли. Неудобно же, в самом деле, показывать людям, что за начальник в Моховом!

Испробовав все обычные средства и не добившись никаких результатов, Хрисанфов, наконец, набрал в горсти снега и начал им оттирать виски Ошуркова. Это помогло. Степан Кузьмич открыл красные на выкате глаза и спросил:

— Это ты, Хрисанчик? Жив?

— Я-то живой, Степан Кузьмич, а про вас сомневался.

— Ты про меня, Хрисанчик, никогда не сомневайся. Я нигде не пропаду.

И запел:

— Не надо, Степан Кузьмич, не пойте, нехорошо! Смотрите, народ мимо ходит.

— Ну и пускай ходит, мне какое дело.

— Степан Кузьмич, тише! Не шумите. Не показывайте, что вы пьяный. Нехорошо это.

— Нехорошо, что пьяный? А ты знаешь: пьяница проспится — человеком будет.

— Так будьте сейчас человеком. Вы же на совещание приехали.

— Куда? На какое совещание?

— Вы же знаете.

— А где мы?

— В Чарусе.

— Да, да, — потирая лоб, сказал Ошурков. Потом приложил палец к губам: — Молчи, Хрисанфов. Пьяных среди нас — никого! Понятно?

И начал выпутываться из тулупа. Когда встал, к ногам вывалилась пустая бутылка.

— Так вы и дорогой еще пили? — спросил Хрисанфов.

— Молчи, молчи! Это «лесная сказка».

В клубе уже было много народу. Одни подходили к буфету; другие, от нечего делать, бродили по коридору, по комнатам, разглядывая на стенах картины, лозунги, плакаты; третьи сидели за столиками в комнате отдыха, играли в домино. Громко, словно сотрясая стены, говорил радиоприемник.

Ошурков, лишь только зашел в клуб, потянул за собой Хрисанфова к буфету, где на верхних полках стояли заманчивые бутылки с коньяком, шампанским, грузинскими и ашхабадскими винами. Но Хрисанфов, взявший под свою опеку начальника, провел его, упирающегося, мимо буфета и усадил в зрительном зале возле стенки на самом последнем ряду. Сам сел рядом и сказал:

— Только не спать! А то буду тыкать под бока.

С раскрасневшейся ватагой парней и девчат в зал вошел Сергей Ермаков. Увидев его, Хрисанфов обрадовался ему, будто своему старому приятелю.

— Ермаков!

— А, дремучая борода! — сказал Сергей, подавая руку Хрисанфову.

— Садись, брат, посиди!

— Ну, как моя бензомоторка? — спросил Ермаков, подсаживаясь к Хрисанфову.

— Спасибо, брат, большое спасибо! Удружил ты мне. Век не забуду. Ведь ровно руки свои мне отдал. За пилой я шибко слежу. Ночей иногда не сплю из-за нее.

— Старенькая она.

— Старенькая, да удаленькая… А ты как? Освоил электрическую?

— Освоить-то освоил давно. На днях комплексную бригаду организовали, дело идет вроде неплохо… Знаешь, соперник у меня появился в лесу, начал забивать меня. Я выполню полторы нормы, а он две, я две, а он две с половиной. Иной раз нажмешь на все педали, думаешь: «Ну, сегодня меня никто не обгонит». А на другой день смотришь на доску показателей: ты опять на втором месте, хоть на полпроцента, а отстал. А доска показателей поставлена у развилки дорог, ведущих в лесосеки. Стыдно за себя, за всю бригаду.

— Кто же такой у вас герой, что даже тебя обгоняет?

— Да младший Мохов.

— Это Епифан-то, тихоня?

— Недаром говорят: тихая вода может турбины ворочать.

— Вот здорово! Ай да Епишка! А я его мямлей считал. Отец-то его ведь наш, моховский. У них вся фамилия — увальни: здоровые, как медведи, неповоротливые, как боровы… Как же это Епифан-то наловчился работать? Ну и диво!

— Тут главную роль играет не он, а девушка одна.

— Какая девушка?

— Какая-то Медникова. Атлет! Во всей лесосеке она делами заворачивает. Мохов только под ее дудку пляшет. Она вербованная. Прошла огонь и воду. После курсов электропильщиков ее поставили бригадиром на раскряжевку, а Мохова (тоже ездил с ней учиться) — на валку леса. На эстакаде у нее сразу дело пошло хорошо. Бригада оказалась дружная. До работы Медникова, слышно, жадная, неуемная. Как придет в лес и начинает шуровать: давай, давай, поторапливайся! В первые дни на эстакаде большие запасы хлыстов были, так она их тут же подчистила, а потом на мель села. Ну, шум подняла, почему нет хлыстов? Оказывается, дело застопорилось на валке леса у Епифана Мохова: парень не выполняет нормы. Она — к нему. И давай командовать.

— Сама за валку взялась?

— Нет, учить стала парня, как разворачиваться на работе.

— Поди ж ты, какая!

— Мой помощник — Николай Гущин видел, как она муштровала вальщиков… Мохов и его подручный за пилу держатся, а она за ними идет, кабель поддерживает и, как на поводку, водит их за собой. Еще не успеет упасть спиленное дерево, а она уже тянет их к другому, от другого к третьему. Только стон идет по лесу от падающих деревьев! Раньше Мохов работал так: подойдет к дереву, вокруг него соберутся все члены бригады, смотрят на вершину, определяют, куда наклонилась лесина, решают в какую сторону лучше ее свалить. А ведь время-то идет! Медникова каждого поставила на свое место. Подрубщик, знай себе, очищай нижние ветки, определяй сторону повала и с этой стороны делай подруб, иди вперед, тори дорогу в самую гущу леса. Человек с вилкой — не зевай, вовремя воткни вилку в ствол, шест — в землю, урони дерево туда, куда требуется. А дело моториста с помощником — валить и валить лесины, не разгибая спины, не заглядывая вверх, следить только, чтобы вовремя, не спиливая до конца, убирать пилу, не поломать ее.

— Молодец девка, правильно учит! — сказал Хрисанфов. — Я ведь так же работаю. Если топтаться возле каждого дерева — далеко не уйдешь.

— Правильно, да не совсем, — возразил Ермаков.

— Почему «не совсем»?

— Надо спешить, но людей не смешить. За лихачество тоже по головке не гладят.

— А она что, лихач?

— Вот именно. Она так научила Мохова, что тот в погоне за кубометрами забывает о правилах техники безопасности. Когда идешь возле его делянки — надо за полкилометра обходить ее.

— Да ну!

— Вот тебе и «ну»… На днях прихожу в делянку к Мохову. Думаю, нельзя ли поживиться опытом. Встал в сторонке, наблюдаю. Вижу, люди работают действительно по-боевому, зря время не растрачивают, одеты легонько, а парок от них курится. Потом вдруг, смотрю, старая искривленная ель зацепилась за вершину другого дерева и повисла, а бригада в азарте, не дождавшись, когда она упадет, уже подпилила вторую ель, эта ель упала на повисшую, — образовался «шалаш». А Мохов, гляжу, уже перебегает к следующему дереву… Тут я не выдержал, кричу: «Что вы безобразничаете, ухари? Рекорды по «шалашам» решили ставить?» Только тут Мохов увидел свой «балаган», смутился, идет ко мне. Нехорошо ему. Глаза куда-то смотрят в сторону. Чувствует человек, что побивает меня в соревновании не расчетом и сноровкой, а лихачеством. «Ну, — говорю ему, — теперь разбирайте свой «шалаш», посмотрю, как вы это делаете, поучусь…» Тут Епифан совсем растерялся и дает команду подрубить ель, на которой держится весь «шалаш». Подрубщик с топором в руке шагнул было к дереву. Меня словно кто кипятком ошпарил. «Марш обратно! — кричу ему. — Разве жизнь тебе надоела?» Подрубщик, молодой парень, видать, колхозник, отпрыгнул от дерева и смотрит на своего бригадира. У Мохова на лбу выступили крупные капли пота, а маковки ушей надулись, как вишни. «Ты что же, — говорю, — хочешь, чтобы твоих людей прихлопнуло под лесиной?» Он стоит передо мной и хлопает глазами… Тут откуда ни возьмись — белка. Подбежала по земле, чуть не под ноги, увидела людей, опешила, кинулась на повисшее дерево, защелкала языком, помахивая закинутым на спину хвостом, пробежала по стволу и взобралась на вершину ели, поддерживающей весь «шалаш». Сидит на ветке среди золотистых шишек, распушила хвост, поглядывает вниз, словно спрашивает: «Эй, люди, что у вас случилось, почему не работаете?..» Мохов поднял с земли сучок и кинул им в зверька, но промахнулся… Парни, должно быть, поняли затруднение своего бригадира. Нашелся смельчак, паренек с направляющей вилкой, по вине которого дерево упало не туда, куда следовало, он скинул ватную стеженку, заткнул топор за пояс на спине и хотел лезти на ель, где сидела белка. «Ты куда?» — спрашивает его Мохов. А тот отвечает: «Я залезу, срублю сучок и дерево упадет». — «Ну, попробуй, залезь осторожно», — согласился бригадир. А я опять кричу: «Назад, уходи!» Мохов меня и спрашивает: «Ну, а как быть?» Вижу, парень совсем растерялся. «Плохо, — говорю, — вас на курсах учили, или вы сами во время занятий ушами хлопали»… Взял я у подрубщика топор, срубил жердь, подсунул под комель первого повисшего дерева, чуть тряхнул, оно съехало назад и упало на землю, а с ним и второе дерево. Мохов облегченно вздохнул, просиял, трясет мою руку, жмет: «Спасибо, Сергей, спасибо! Это Медникова меня подвела, говорит: «Ты, Епифан, рабочее время сжимай в комок, вали и вали, на вершинки не заглядывай, не жди, пока упадет одно дерево, сразу иди к другому. Покажем Сережке Ермакову, где раки зимуют».

— И показали, ха-ха-ха, как строят «шалаши», — за-ухмылялся Хрисанфов в бороду.

— Шутки шутками, — серьезно сказал Ермаков, — а все-таки Мохов и Медникова бьют меня. Узнали, что я объединил в своей бригаде сучкорубов, трелевщиков и эстакаду, — сделали то же. И сейчас дают выработку больше, чем я. Заработок у всех поднялся.

— Мотоциклы зарабатывают!

— Ты разве слыхал про мотоциклы?

— Как же! Колхозные парни на всех участках лозунг выкинули: ехать домой на мотоциклах, заработанных на лесозаготовках.

— Интересно, какая она из себя, эта Медникова? Поглядеть бы хоть на нее!

— Молодая, говорят, девчонка. Наши парни из Сотого квартала ее видели. Шибко, говорят, красивая. На цыганку походит. Перед тем как на курсы электропильщиков ехать на экскурсии была с нашими ребятами на Водораздельном хребте. Мой помощник Колька Гущин даже влюбился в нее. Как вечер, так и бежит на Новинку. Говорит, на танцы. А танцевать и у нас в Сотом квартале есть где. Раз поманила она его, потанцевала с ним, ну и привязала к себе на веревочку. Колька парень статный, видный из себя. Когда был молодежный вечер на Новинке, она раз протанцевала с замполитом Зыряновым, а потом подошла к Кольке, сама пригласила на вальс. Потом, рассказывает Колька, под руку его взяла, на улицу вышла с ним прохладиться, сразу закрутила парню голову и тут же бросила. Теперь даже на него и не глядит, а он бегает на Новинку, чтобы хоть издали полюбоваться на нее.

— Смотри ты, какая она!

— Теперь парни на Новинке и в Сотом квартале только про нее и говорят. Наш пилоправ Кукаркин — ворчун, а ее хвалит, мол, не девушка, а огонь, черт! Всем ребятам ее боевитость в пример ставит.

— Ты разве сам-то, Сергей, не видал Медникову?

— Представь себе, ни разику! Почти рядом работали а как-то не пришлось встретиться. Самому охота поглядеть, что за Медникова.

На сцене появились директор леспромхоза и замполит. В зале, переполненном народом, наступила тишина. И в этой тишине раздавался громкий храп Ошуркова. Хрисанфов ткнул своего начальника под бок. Храп прекратился, но Степан Кузьмич продолжал безмятежно спать.

Директор начал свой доклад. Говорил он о задачах и планах чарусских лесозаготовителей на осенне-зимний сезон.

Ошурков очнулся и пришел в себя как раз в тот момент, когда Черемных говорил о задании Моховскому лесоучастку: пятьдесят тысяч плотных метров заготовки на сезон и столько же вывозки на берега Ульвы для весеннего лесосплава.

— Перевыполним! — хриплым, точно простуженным голосом крикнул Степан Кузьмич. — Дадим досрочно!

В зале раздались хлопки.

— Аплодируй! — шепнул он Хрисанфову. — По три нормы в день ведь дашь?

— Ну, дам.

— Ну и аплодируй!

Иначе воспринял увеличенное в несколько раз против прошлого сезона задание своему участку Чибисов. Услышав внушительные цифры, Евгений Тарасович стал пожимать плечами и говорить, поглядывая направо и налево, обращаясь к приехавшим с ним новинцам:

— Откуда они взяли такие цифры? Потолочное планирование! Подсчитали максимально возможную выработку на каждого человека, на каждый механизм и, пожалуйста, включили в план. А какие у нас кадры? Хорошо, если колхозники дадут по три четверти нормы на человека!

После, когда начались прения по докладу директора, Чибисов вбежал на трибуну. Он был возбужден, над глубокими залысинами на висках петушиным гребнем торчал чуб.

— Реальность наших планов — это живые люди, — начал он, обеими руками уцепившись за края трибуны. — Допустим, людей у нас нынче достаточно. Но что это за люди?

— Люди хорошие, надо в них верить, они не подведут, — заметил замполит из-за стола.

— Допустим, что хорошие, — обернулся Чибисов к Зырянову, — но ведь большинство из них в лесу не бывало, народ без всякой квалификации. Многие девчата, приехавшие из колхозов, и топора в руках не держали. А на них тоже дается полная норма. Дирекция планировала задание Новинке, не учитывая действительной обстановки. Запрудили участок механизмами, воспользовались таблицей умножения — и вот вам план. А этот план уже трещит по всем швам.

— Он и будет трещать, Евгений Тарасович, если мастера станут отсиживаться у тебя в конторе! — не стерпел Зырянов.

Черемных постучал карандашом о графин.

— Товарищ Зырянов, потом возьмете слово. Пусть говорит Чибисов. Тут людей с Новинки достаточно. Я думаю, они подправят своего начальника, если он ошибается.

— Подправим, подправим! — пробасил парторг Березин, сидевший на первом ряду, закинув ногу за ногу.

Пока шли прения по докладу директора, Ошурков снова погрузился в глубокий сон и мерно посапывал носом. Хрисанфов сначала все время тормошил его, не давал спать, а потом только следил, чтобы он не храпел.

Хрисанфов очень был удивлен поведением новинкинцев: не успел их начальник сойти с трибуны, как на его место поднялся ничем не примечательный пилоправ, в подшитых валенках, в потертой замусоленной фуфайке, и начал его «крыть».

— Все, что тут сказал Чибисов, не заслуживает никакого внимания, — начал Кукаркин. — План самый настоящий. С той техникой, какую нам дали, мы сезонное задание можем и перешагнуть. Правильно заметил Зырянов про Чибисова. Засиделся Евгений Тарасович в своем кабинете. Не прислушивается к голосу рабочих. Еще с весны я предлагал ему устроить специальную дорожку для конной вывозки леса с Водораздельного хребта к Ульве. Все лето маяли коней по разбитой дороге, по ныркам, по колдобинам. Сколько переломали телег! А ведь вывозку можно было облегчить. И сделать это просто — устроить деревянную дорожку, вроде узкоколейки. Штука самая простая: вместо рельс кладут бревна, а у телег колеса заменяют деревянными валками, похожим на катушки из-под ниток. Сделай такую дорожку — и вози, только айда-пошел! Легко, дешево и сердито. У нас коновозчик везет на телеге кубометр, ну полтора, а по деревянной дорожке можно везти в два-три раза больше, дорожка все время под уклон, с горки, только кати да кати. Чибисов меня и слушать не хотел. Теперь ему советую ледяную дорожку устроить, чтобы скатывать лес с склона Водораздельного хребта на прицепных санях. И опять отмахивается от этого дела. Так я спрашиваю, товарищи, что это за начальник, который не хочет заниматься облегчением труда?

«Здорово он своего начальника чистит!» — подумал Хрисанфов про Кукаркина и больно подтолкнул Ошуркова, который начал было храпеть.

А пилоправ продолжал:

— На Водораздельный хребет уже пришли горняки. Они заставляют нас разворачиваться поживее. Если мы не выполним свой план, они похоронят неубранный лес под грудами камней. А разве можем мы это допустить? Нет! Мы обязаны убрать с хребта лес до одного бревнышка, до одного полешка. Товарищ Чибисов, учти это, учти!

А потом Хрисанфов удивился еще сильнее: на трибуну поднялся безусый Ермаков и тоже раскритиковал своего начальника; после Ермакова выступил зав конным обозом Березин, потом еще какие-то люди, которых Хрисанфов не знает, и все они обрушились на Чибисова: то у него неладно, другое неладно, третье нехорошо. Надо делать так-то и так-то. Начальник Чибисов только ерзает на месте, обтирает платком лоб, а его чистят и чистят. Потом за него даже заступился директор леспромхоза.

— Что ж вы, товарищи, напали на одного Чибисова? — сказал Черемных. — Разве на других участках все благополучно? Чибисова уже пот пронял, он учтет замечания. Критикуйте и других. Критика это такая штука: ею человека не убьешь, а на путь наставишь.

«Это, пожалуй, он верно говорит про критику-то? — подумал Хрисанфов. — Если сора из избы не выносить, его много накопится. Будет не изба, а хлев».

Под конец, когда уже почти все наговорились, директор обратился в зал:

— А что же не слышно голоса из Мохового? Как они думают организовать выполнение сезонного плана? Степан Кузьмич, где ты?

— Спит! — неожиданно для себя крикнул Хрисанфов.

— Вот тебе на, здорово! Он что, спать сюда приехал?

— Степан Кузьмич перегрузился маленько, «лесная сказка» убаюкала.

— Какое безобразие! — возмутился Черемных.

Сидевшие возле Ошуркова люди начали трясти его за плечи. Хрисанфов встал, разгладил бороду и направился к трибуне.

— Я скажу!

— Ну, ну, Хрисанфов! — ободрил его Яков Тимофеевич.

— Не хотел я огорчать своего начальника, ничего дурного он мне не сделал, — начал лесоруб с Мохового. — Нехорошо это, когда человек попадает в лапы к злодейке с наклейкой: и облик свой теряет, и дело у него хромает на обе ноги. С места поехал Степан Кузьмич вроде трезвый, а приехал сюда чуть тепленький. Доро́гой-то, видно, скучно было, вот он и тянул из горлышка. Стыдно мне за такого руководителя. Боюсь, кабы не провалил сезонный план.

— За меня бояться нечего, Хрисанфов, я пью, да дело разумею! — крикнул с места взъерошенный Ошурков. — Ты лучше скажи собранию, как думаешь выполнять свое социалистическое обязательство. Выполнишь ты — и я свое выполню. За вами, лесорубами, я чувствую себя как за каменной стеной.

Директор поднялся и грохнул кулаком по столу.

— Замолчи, Ошурков!

— Молчу, Яков Тимофеевич, молчу, извините.

— Продолжай, Хрисанфов, — сказал Черемных, садясь на место.

— Я хотел сказать еще насчет мотоциклов, — заговорил Хрисанфов. — Приехавшие к нам на зиму колхозники на всех участках распространили лозунг: с честью поработать в лесу, купить мотоциклы и ехать на них к весне домой. Заманчивое это дело. Комсомольцы сейчас спят и во сне видят мотоциклы. Я хотя и не комсомолец, но тоже решил заработать себе такую машину. Обязуюсь за сезон выполнить не меньше трехсот норм.

— Осилишь ли триста норм, борода? — спросил Яков Тимофеевич.

— Как не осилю? У меня же теперь ермаковская бензомоторка.

— Осилит! Парень он с бородой, но еще молодой, богатырь! — крикнул Зырянов, когда Хрисанфов под громкие аплодисменты возвращался в зал.