Час близнецов

Глава 1

Денубис неспешно шел через просторные и светлые залы Храма Всех Богов в Истаре. Мысли его были беспорядочны и рассеянны, а взгляд никак не мог оторваться от затейливой мозаики узорчатого каменного пола. Посторонний наблюдатель, смотрящий на то, как бесцельно шагает он, отдавшись заоблачным грезам, мог бы подумать, что жрец не осознает того, что находится в самом центре мироздания. На самом деле Денубис постоянно помнил об этом; он принадлежал к числу тех людей, кто вряд ли был в состоянии хоть на мгновение отвлечься от столь значительного факта. Даже если бы это случилось, то Король-Жрец не преминул бы напомнить ему об этом своим ежеутренним призывом на молитву.

— Мы центр мироздания, говорил он голосом столь прекрасным, что, вслушиваясь в его музыку, можно было не думать о смысле слов. Истар, возлюбленный град богов, находится в центре мироздания, а наш храм, выстроенный в сердце города, является поэтому средоточием всего сущего. Как кровь, которая расходится из сердца в самые дальние уголки тела, так свет нашего учения и веры, распространяясь из храма, непременно доходит до самого последнего человека на Кринне. Помните об этом, отправляя наши ежедневные службы, ибо вы, кто трудится здесь, любимы богами. Точно так же, как прикосновение к единственной тоненькой нитке сотрясает всю паутину, так и каждое ваше действие, каждый, пусть самый незначительный, поступок будут ведомы всему Кринну.

Подумав об этом, Денубис брезгливо содрогнулся. Он очень не любил, когда Король-Жрец использовал свою излюбленную метафору. Денубис терпеть не мог пауков.

На самом деле он ненавидел не только пауков, но и всех насекомых, в чем, однако, никогда не признавался, — эта тщательно скрываемая слабость изрядно его мучила. Разве не предписывалось ему любить все живые существа, за исключением, естественно, тех, коих во множестве плодила Владычица Тьмы Такхизис? Он мог не любить людоедов, гоблинов, троллей и представителей других изначально враждебных рас, но на пауков это, увы, скорее всего, не распространялось. Одно время он хотел даже спросить об этом умудренных толкователей веры, однако подобный вопрос, несомненно, стал бы темой многочасового философско-этического диспута между праведными сынами, а Денубису почему-то казалось, что вопрос того не стоит. Независимо от результата воображаемого диспута, он был уверен, что вряд ли когда-нибудь сможет возлюбить паучье племя всем сердцем.

Денубис слегка похлопал себя по лысеющей голове. С чего это он вообще задумался о пауках? «Должно быть, это годы, — со вздохом решил он. — Скоро я буду как бедный старый Арабакус, который целыми днями прозябает в безделье — сидит в саду или спит под яблоней, пока не позовут ужинать…» Денубис снова вздохнул, но теперь это был скорее вздох зависти, а не сожаления. Бедняга Арабакус, по крайней мере, был избавлен от…

— Денубис!..

Жрец остановился. Оглядевшись по сторонам, он не заметил в коридоре никого, кто мог бы позвать его по имени. Пожав плечами, Денубис попробовал разобраться, действительно ли он слышал этот зов, или тот ему просто помстился.

— Денубис! — снова донесся тот же голос. На сей раз жрец более пристально вгляделся в тень, залегшую между двумя могучими колоннами, поддерживающими позолоченный свод. Теперь он рассмотрел в этой тени более темное пятно — плотный сгусток мрака. Сдержав раздражение, Денубис снова пожал плечами и направился к неподвижной темной фигуре, так как прекрасно знал, что стоящий в тени человек сам не выйдет к нему навстречу. Дело было вовсе не в том, что свет мог причинить тому вред, как вреден он всем порождениям тьмы, — Денубис не раз задумывался, существует ли вообще в этом мире что-то такое, что могло бы повредить этому человеку, — просто он предпочитал держаться в тени, «Дешевый балаган!» — язвительно подумал жрец.

— Ты звал меня, Выбравший Тьму? — спросил Денубис, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал приветливо.

По мрачной улыбке на лице мага жрецу сразу стало ясно, что все его мысли известны этому человеку.

«Проклятье! — выругался про себя Денубис. (В окружении Короля-Жреца на подобные привычки смотрели с неодобрением, но Денубис был простым человеком, не принадлежащим к родовой знати, и никак не мог приучиться к сдержанности.)

— Зачем только Король-Жрец оставил его при себе? Почему бы не отослать этого мага прочь, как были изгнаны все остальные?»

Вслух он, однако, ничего такого не сказал, так как в душе давно знал ответ. Этот маг был другим: слишком опасным, слишком могущественным.

Король-Жрец оставил его при дворе с той же целью, с какой люди держат злобных сторожевых псов. С одной стороны, лютый зверь без страха бросится на любого врага по команде хозяина, но и сам хозяин должен постоянно следить за тем, чтобы пес ненароком не сорвался с цепи. Иначе зверь первым делом бросится на своего владельца.

— Мне очень жаль, что приходится тебя беспокоить, Денубис, — вкрадчиво сказал человек, — тем более, ты погружен в серьезные размышления. Однако меня вынудило обратиться к тебе одно чрезвычайное событие. Возьми отряд храмовой стражи и ступай на рынок. Там, у перекрестка улиц, ты найдешь Посвященную Паладайна. Она при смерти. Рядом с ней ты, возможно, увидишь человека, который напал на нее.

Глаза Денубиса широко открылись, но он тут же с подозрением прищурился.

— Откуда ты это знаешь? — требовательно спросил он. Человек в тени сделал нетерпеливое движение, и Денубис заметил, как растянулась на его лице мрачная линия губ. Насколько ему было известно, так Выбравший Тьму смеялся.

— Денубис, — сказал маг насмешливо, — ты знаешь меня уже много лет. Разве ты спрашиваешь у ветра, как он дует? Разве ты спрашиваешь у звезд, как и почему они светят? Так и со мной — я просто знаю. Тебе должно быть этого вполне достаточно.

— Но… — Денубис в растерянности почесал лоб. Ввязавшись в эту историю, он не оберется хлопот и объяснений, в особенности с людьми, облеченными властью. Никто не даст ему отряд храмовой стражи по первому требованию.

— Поторапливайся, Денубис, — посоветовал маг. — Долго она не протянет…

Жрец наконец решился. Праведная дочь Паладайна ранена! Она умирает на базарной площади, быть может, в окружении толпы праздных зевак! Какой скандал!

Король-Жрец будет весьма недоволен…

Денубис открыл было рот, но тут же снова его закрыл. Некоторое время он тупо смотрел на стоящего в тени человека, пока до него не дошло, что с этой стороны никакой помощи он не дождется. Повернувшись и подобрав подол своей рясы, жрец кинулся в обратном направлении, в ту сторону, откуда пришел. Его кожаные сандалии звонко зашлепали по каменным полированным полам.

Добравшись до поста дежурного офицера храмовой стражи, Денубис, задыхаясь и хватая ртом воздух, сумел все же изложить ему суть своей просьбы. Как он и предвидел, поднялся жуткий переполох. Офицер пожелал непременно доложить о случившемся начальству, и Денубис, в ожидании высших чинов, упал в кресло и попытался отдышаться.

При этом он мрачно подумал, что если вопрос о том, кто создал пауков, остается открытым, то в том, кто породил-Выбравшего Тьму, сомневаться не приходилось. Денубис был уверен, что знает, кто стоит в тени между колоннами рядом с этим страшным созданием и смеется, без конца смеется над жрецами и их богом.

— Тассельхоф!

Кендер открыл глаза. Поначалу он никак не мог понять, где он находится и кто он такой. Потревоживший его голос назвал какое-то имя, которое показалось кендеру смутно знакомым. В смущении он огляделся по сторонам, выяснив при этом, что лежит поперек живота огромного человека, распростершегося посередине улицы.

Возможно, именно это обстоятельство послужило причиной того недоумения, с которым гигант его рассматривал.

— Тас? — снова произнес незнакомец, и на его широком лице проступило неподдельное беспокойство. — Разве ты тоже должен был отправиться со мной?

— Я… я не совсем уверен, — отозвался кендер, еще не вполне осознав, кто такой этот загадочный «Тас».

Однако в следующее мгновение голова у него прояснилась, и он сразу вспомнил голос Пар-Салиана, читающего заклинание, вспомнил, как отчаянным усилием он сорвал с пальца магическое кольцо, вспомнил ослепительный серебристый свет, поющие камни и полный ужаса стон верховного мага…

— Конечно, я должен был отправиться вместе с тобой, — беспрекословно заявил Тас, пытаясь убедить в первую очередь самого себя и скорее отогнать прочь воспоминания об ужасе Пар-Салиана. — Не думаешь же ты, что кто-то мог решиться отправить тебя одного?

Кендер попробовал повернуться и оказался нос к носу со своим старым другом.

Растерянность уже сошла с лица Карам она. Нахмурившись, он сказал:

— Я в этом не уверен, но не мог же ты…

— Как бы там ни было, я здесь, — отрезал кендер, скатившись с живота воина на мощенную булыжником мостовую. — Где бы ни было это «здесь», — добавил он сквозь зубы.

— Позволь, я помогу тебе подняться, — предложил Тас после небольшой паузы и протянул гиганту свою маленькую руку, надеясь тем самым отвлечь его внимание от обстоятельств своего появления в прошлом. Он не был уверен, сможет ли Карамон отправить его назад без посторонней помощи, но выяснять это сейчас не хотел.

Неуклюже засучив руками и ногами, Карамон попытался сесть. Тас хихикнул, и в голове у него возник образ перевернутой черепахи. Только потом он заметил, что его друг одет иначе, нежели в тот момент, когда они покидали Башню. Прежде на Карамоне были доспехи (та их часть, что на него налезла), под которые он поддел просторную куртку из тонкой материи, заботливо сшитую руками Тики.

Теперь же на нем была рубаха из грубой шерсти, сметанная разновеликими стежками, а сверху — тесный кожаный жилет, без пуговиц, которые все равно были бы излишни, так как жилет ни при каких обстоятельствах не мог сойтись на отвислом брюхе. Это не слишком изящное одеяние удачно дополняли мешковатые кожаные штаны и чиненные-перечиненные башмаки с дырой напротив большого пальца.

Карамон потянул носом и присвистнул.

— Откуда этот ужасный запах?

— От тебя, от кого же еще? — отозвался Тас. Зажав пальцами нос, он размахивал в воздухе рукой, словно пытался отогнать зловоние. От Карамона несло «гномьей водкой», как из пустого бочонка. Кендер внимательно оглядел друга. Он был уверен, что накануне отбытия из лаборатории Пар-Салиана гигант был трезв.

Он и сейчас был трезв: глаза его, несмотря на понятное недоумение, были прозрачны и чисты, да и на ногах он стоял вполне твердо.

Карамон опустил глаза и только тут заметил, в каком он виде.

— Как? Почему? — пробормотал он.

— А ты небось думал, — сурово сказал Тас, еще раз оглядывая одежду Карамона, — что маги приоденут тебя в парчу и шелк! Я хочу сказать, что предполагал — это заклинание повлияет на твой костюм, хотя, безусловно…

Тасу пришла в голову одна чудовищная мысль, и он быстро оглядел себя. К его огромному облегчению, с его собственным платьем ничего не случилось. Даже драгоценные кошельки были на месте, целые и невредимые. Какой-то назойливый голос внутри него продолжал твердить, что это произошло по одной простой причине: его никто не собирался отправлять в прошлое, однако кендер предпочел не обращать на него внимания.

— Ладно, давай-ка посмотрим, куда это мы попали, — бодро предложил он и первым подал пример.

По запаху кендер уже догадался, куда они попали, — в загаженный узкий проулок между двумя рядами домов, куда сваливался мусор и выплескивались нечистоты. Тас брезгливо поморщился. А он-то считал, что от Карамона плохо пахнет! По сравнению с запахом, стоявшим в этом проулке, гигант благоухал, словно роза! Кроме запахал куч мусора, здесь было еще и темновато — дома стояли настолько близко друг к другу, что загораживали весь свет, — Тас понял, что сейчас день, только после того, как бросил взгляд в дальний конец проулка, где в узкой щели между двумя амбарами виднелся кусочек залитой солнцем оживленной улицы.

— Мне кажется, здесь недалеко рынок, — изучив характер отбросов, заметил Тас. — Как, ты говоришь, называется город, в который нас отправили?

— Истар, — пробормотал за его спиной Карамон и внезапно воскликнул:

— Тас!

Кендер, уловив в голосе друга испуг, поспешно повернулся на каблуках, а рука его сама собой скользнула к поясу, где он хранил в сумке небольшой нож.

Карамон, отошедший на несколько шагов в сторону, опустился на колени рядом с чьим-то неподвижным телом.

— Что там? — тревожно прошептал Тас.

— Госпожа Крисания. — Карамон откинул с лица жрицы темный плащ, — Боги мои, что они с ней сделали? — Тас с шумом втянул отвратительно пахнущий воздух. — Может быть, их магия не сработала?

— Не знаю, — отозвался Карамон. — Нам нужно срочно позвать кого-нибудь на помощь.

С этими словами он бережно прикрыл покрытое кровоподтеками и ссадинами лицо жрицы.

— Оставайся с ней, а я пойду и приведу кого-нибудь, — вызвался Тас. — Мне кажется, мы попали не в самую спокойную часть города, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, конечно, — кивнул Карамон с тяжелым вздохом.

— Все будет в порядке. — Кендер похлопал гиганта по плечу.

Карамон кивнул, но промолчал. Тас еще раз подбодрил друга хлопком по спине и бросился в сторону освещенной улицы. Выглянув из-за угла, он вышел на тротуар.

— На по… — начал Тас, но тут чья-то крепкая рука стиснула его запястье и едва не подняла в воздух.

— Куда это ты торопишься, приятель? — услышал он сердитый и резкий голос.

Тас повернулся и увидел бородатого воина, лицо которого было наполовину закрыто сверкающим забралом шлема. Воин смотрел на кендера с холодным вниманием.

Тас моментально понял, кто передним. Конечно же, это был городской стражник! Кендер был уверен, что не ошибся, — в своей жизни он встречался с подобными представителями власти довольно часто.

— А я как раз ищу вас! — пытаясь выдернуть руку из стальных пальцев незнакомца и делая невинное лицо, затараторил Тас. — Дело в том, что…

— Подумать только, кендер сам разыскивает-стражу! — фыркнул стражник и еще крепче сжал запястье Таса. — Окажись это правдой, так это был бы первый случай за всю историю Кринна!

— Но это правда! — с негодованием воскликнул кендер. — Наш друг ранен, он вон там…

Стражник повернулся и посмотрел на своего спутника, которого кендер сначала не заметил. Это был жрец в белых одеждах. Увидев его, Тас просиял:

— О, жрец? Какое удачное… Стражник зажал ему рот рукой.

— Что скажешь, Денубис? Там, откуда выскочил этот воришка, проходит аллея Нищих. Я думаю, между ворами случилась поножовщина, и кого-то просто пырнули в брюхо.

Жрец был человеком среднего роста, с редеющими волосами и довольно меланхоличным, печальным лицом. Он оглядел улицу с ее шумными торговыми рядами и покачал головой:

— Выбравший Тьму сказал — на перекрестке или где-то рядом. Это недалеко.

Мы должны узнать, в чем там дело.

— Ладно. — Стражник пожал плечами.

Подозвав двух воинов из своего отряда, он жестом направил их в узкий проулок между домами. Тас, которому стражник продолжал зажимать рот и большую часть лица, придушенно пискнул. Жрец посмотрел на него и сказал:

— Дай ему вздохнуть.

— Придется выслушивать его болтовню. — Стражник нехотя убрал руку.

— Он будет молчать. Не правда ли, дружок? — обратился жрец к Тасу и посмотрел на него с профессиональным состраданием. — Он ведь понимает, насколько все это серьезно, верно?

Кендер не вполне разобрал, обращается ли жрец к нему, к стражнику или к обоим сразу, поэтому ограничился согласным кивком. Этот ответ удовлетворил жреца, и он переключил внимание на двух воинов, которые с осторожностью углублялись в темный проулок. Тас, насколько это было возможно, тоже вытянул шею. Он увидел, как Карамон поднимается с колен и указывает стражникам на бесформенное тело под плащом. Один из воинов опустился на колени и отбросил в сторону темную накидку.

— Капитан! — заорал он, в то время как второй стражник схватил Карамона.

Испуганный и рассерженный грубым обращением, гигант высвободился одним резким рывком. Первый воин тут же вскочил на ноги, и в полутьме проулка сверкнула сталь клинка.

— Проклятье! — выругался капитан и подтолкнул Тассельхофа в сторону жреца.

— Присмотри за этим недоноском, Денубис!

— Разве не должен я тоже быть там? — возразил жрец, одновременно ловя за руку кендера, ткнувшегося головой ему в бедро.

— Нет! — Стражник уже бежал по грязному проулку, по пути выхватывая из ножен свой короткий меч.

Тас расслышал, как он на бегу пробормотал что-то вроде: «Такой большой негодяй может быть опасен».

— Карамон вовсе не опасен! — крикнул ему вслед Тас и с беспокойством взглянул снизу вверх на Денубиса:

— Они не причинят ему вреда, правда? И что, собственно, случилось?

— Боюсь, скоро мы все узнаем, — сурово откликнулся жрец.

При этом он держал Таса столь слабо, что кендеру не составило бы труда вырваться. Поначалу Тас так и хотел поступить, — чтобы оторваться от погони, на свете не существует места лучше, чем городская базарная площадь, — однако эта мысль была чисто машинальной, совсем как движение Карамона, когда он освободился от грубо схватившего его стражника. Кендер не мог бросить друга в беде.

— Они не причинят ему вреда, если он добровольно пойдет с ними, — сказал Денубис. — Хотя, если он совершил… — Жрец вздрогнул и несколько мгновений молчал. — Если он совершил это, то лучше бы ему умереть на месте.

— Совершил что? — Тас растерялся.

Судя по всему, Карамон тоже не понимал, в чем дело, так как протестующе взмахнул руками. Однако, пока гигант оспаривал свою вину, один из стражников зашел к нему со спины и сильно ударил под колено древком копья. Карамон потерял равновесие, покачнулся, и тут стоявший перед ним воин сбил его с ног сильнейшим ударом в грудь.

Едва гигант грохнулся на загаженную мостовую, как у его горла очутилось острие копья. Карамон поднял руки, давая понять, что сдается. Стражники тут же перевернули его на живот и сноровисто скрутили запястья ему за спиной.

— Вели им прекратить! — воскликнул кендер и рванулся на помощь Карамону.

— Они не имеют права… Жрец с трудом остановил его.

— Нет, мой маленький друг, останься со мной. Пожалуйста, так будет лучше,

— удерживая Таса за плечи, добавил он мягко. — Ты ничем не сможешь помочь ему, а если попытаешься, то сделаешь только хуже.

Стражники тем временем поставили Карамона на ноги и принялись тщательно обыскивать. Они нашли спрятанный за поясом кинжал, который передали капитану, и фляжку с какой-то жидкостью. Один из воинов отвинтил крышку, понюхал содержимое и с отвращением швырнул флягу в кучу мусора.

Потом стражники указали капитану на лежащее тело. Тот наклонился над ним, выпрямился и быстро пошел к выходу из переулка. Поравнявшись с Карамоном, он что-то негромко сказал пленнику. Тас расслышал грязное ругательство и похолодел. Лицо Карамона тоже стало мертвенно-серым.

Переведя взгляд на Денубиса, кендер заметил, что жрец плотно сжал губы; пальцы его на плече Таса затряслись.

Внезапно Тас понял, в чем обвиняют Карамона. — Нет! — прошептал он. — Нет… Они ошибаются. Карамон не мог сделать этого, он и мышонка не обидит! Он не причинял вреда госпоже Крисании, он хотел помочь ей! Для этого мы сюда и прибыли. Верьте мне, прошу вас!..

Тас извернулся, чтобы заглянуть Денубису в лицо, и молитвенно сложил на груди руки.

— Вы должны мне поверить! Карамон — воин. Конечно, он убил немало всяких тварей, но все это были злобные твари: дракониды и гоблины. Прошу вас, поверьте мне!

Ничего не ответив, Денубис сурово посмотрел на кендера.

— Нет! — воскликнул в отчаянии Тас. — Как вы могли подумать такое? Мне здесь совсем не нравится! Я хочу обратно домой!

Тас даже пустил слезу, когда увидел потрясенное, бледное лицо Карамона, которого наконец вывели на светлую улицу. Потом он уткнулся в ладони и разрыдался по-настоящему.

Вслед за этим кендер почувствовал, что жрец, стараясь его успокоить, осторожно похлопывает его по плечу.

— Ну, ну, не надо, — ласково сказал Денубис. — Тебя непременно выслушают, и твоего приятеля тоже. Если вы невиновны, то вам не причинят вреда… — Тас, однако, услышал, что при этих словах жрец вздохнул. — Твой друг был пьян, не так ли?

— Нет! — с мольбой глядя на Денубиса. всхлипнул Тас. — Ни капли, клянусь вам…

Но тут взгляд кендера скользнул по лицу Карамона, и он не договорил.

Гигант был весь в грязи, из рассеченной нижней губы капала кровь. Его покрасневшие глаза бессмысленно блуждали, а ссутулившиеся плечи выражали только покорность и страх. Веки его покраснели и припухли, а руки слегка дрожали вследствие хотя и давнего, но многомесячного увлечения «гномьей водкой».

Словом, Карамон являл собою жалкое зрелище, и толпа, собравшаяся вокруг стражников, при виде его начала свистеть и улюлюкать.

Тас опустил голову. «Что же сделал с нами Пар-Салиан? — задумался он. — Неужели что-то у него не сложилось? Может быть, мы вовсе не в Истаре? Может быть, мы затерялись во времени или просто я сплю и вижу кошмарный сон?»

— Кто… Что случилось? — обратился Денубис к капитану. — Выбравший Тьму не ошибся?

— Ошибся? Конечно нет. — Лицо капитана было свирепым. — Разве он когда-нибудь ошибается? Что же касается жертвы… Я не знаю эту женщину, однако несомненно, что она принадлежит к вашему ордену. На шее у нее — медальон Паладайна. Она очень плоха. Мне показалось даже, что она мертва, но я нащупал у нее на шее пульс.

— Как ты считаешь, была ли она…

— Не знаю, — мрачно откликнулся капитан храмовой стражи. — Ее жестоко избили, вот и все, что я могу сказать. Я думаю, с ней что-то вроде шока: глаза открыты и тело напряжено, но она ничего не видит и не слышит.

— Нужно немедленно переправить ее в Храм, — сказал Денубис, но кендеру снова послышалась в его голосе нерешительность.

Стража тем временем разгоняла толпу, держа копья наперевес и расталкивая любопытных древками.

— Все в порядке, проходите, не задерживайтесь! — покрикивали они. — Нечего тут толпиться! Идите-ка по своим лавкам, пока не поздно!

— Я ее пальцем не тронул! — вдруг сказал Карамон с небывалой прежде робостью. — Не тронул… — повторил он, и из глаз его покатились крупные слезы.

— Как же! — сердито перебил его капитан. — Отведите эту парочку в тюрьму,

— приказал он стражникам.

Тас снова всхлипнул. Один из стражников грубо рванул его за шиворот, но растерянный кендер в последний момент цепко ухватился за белую рясу Денубиса.

Жрец уже отпустил его плечи и теперь возложил руку на неподвижное тело Крисании, которое почтительно поддерживали двое стражников.

— Прошу вас, — взмолился Тас, — отпустите его! Он говорит правду!

Суровое лицо жреца несколько смягчилось.

— Ты — верный друг, — сказал он. — Для кендеров это небывалое дело.

Надеюсь, твоя вера в этого человека небезосновательна.

Денубис рассеянно погладил хохолок на макушке Таса, и его глаза стали печальны.

— Но ты должен понимать, — добавил он после паузы, — что, когда человек так много пьет, вино может сыграть с ним…

— Ну-ка идем, ты!.. — прорычал стражник и с силой рванул кендера за воротник. — Кончай ломать комедию, все равно у тебя ничего не выйдет!

— Не слушай его, Посвященный! — поддакнул капитан. — Ты ведь знаешь кендеров.

— Да. — Денубис смотрел вслед Тасу и Карамону, которых воины уводили прочь сквозь поредевшую толпу. — Я знаю кендеров. Но этот кендер не такой, как все.

Покачав головой, жрец снова повернулся к Крисании.

— Если ты будешь так любезен и поддержишь ее, капитан, — сказал он, — то я воспользуюсь силой Паладайна, чтобы перенести нас в Храм немедля.

Тас обернулся через плечо и увидел жреца и капитана, который принял у стражников и поднял на руки бесчувственное тело Крисании. В следующее мгновение сверкнула белая вспышка, и все трое исчезли.

Тас моргнул и, оступившись, упал на мостовую, до крови рассадив колени и локти. Крепкая рука, державшая его за шиворот, рывком поставила кендера на ноги, а колено стражника пребольно пнуло в спину.

— Пошел-пошел! И не пытайся меня дурачить, не на того напал!

Кендер был слишком растерян и расстроен, чтобы глазеть по сторонам.

Уперевшись взглядом в широкую спину Карамона, он чувствовал, как ноет его сердце: гигант едва переставлял ноги, уныло опустив голову и обреченно ссутулившись.

— Я не трогал ее!.. — донесся до Таса горестный шепот Карамона. — Это какая-то ошибка…

Глава 2

Чудные голоса эльфийских певиц звучали все громче и все выше, без труда переходя от одной октавы к другой, словно они хотели донести молитву до небес, просто скользя по восходящему голосовому регистру. Их лица, освещенные косыми лучами заходящего солнца, пробивающимися сквозь стекла стрельчатых окон, окрасились в нежно-розовые тона, а глаза сверкали неподдельным вдохновением.

Паломники и прихожане умиленно плакали от этой неземной красоты, слезы застилали им глаза, отчего белые и голубые платья праведных дочерей Паладайна и Мишакаль виделись им расплывчатыми. Многие из молящихся потом клялись, будто бы видели, как волшебный хор перед их взорами поднялся ввысь в бело-голубых облаках.

Когда певицы достигали самой высокой, сладостно звенящей ноты, вступали глубокие тенора певцов-мужчин. Их голоса словно удерживали на земле молитвы, исторгнутые устами женщин, которые иначе могли бы затеряться в небесной дали, словно стайка выпущенных на свободу птиц. «Иными словами, мужские голоса как бы подрезают крылья уносящейся прочь песне женского хора» — хмуро подумал Денубис.

Лично его эта вечерняя молитва уже давно не трогала. В молодости, бывало, и он очищал свою душу слезами, внимая Вечернему Гимну, однако с годами этот волшебный ритуал превратился в досужую, рутинную обязанность. Денубис все еще хорошо помнил потрясение, которое испытал, когда впервые понял, что, стоя на вечернем молебне, на самом деле он думает о каких-то других неотложных делах Братства.

Постепенно его мысли и вовсе сделались мрачнее мрачного. Вечерняя молитва уже раздражала его, вызывая подчас настоящее отвращение. Денубис начал бояться этого времени суток, всякий раз выискивая благовидный предлог для того, чтобы увильнуть от опостылевшей обязанности.

Почему же это произошло? Сам Денубис считал, что виноваты в этом эльфийские женщины. Иногда он с раскаянием думал, что в нем говорит всего лишь расовый предрассудок, но тем не менее он никак не мог совладать с собой.

Ежегодно целая когорта эльфиек, Посвященных и тех, кто только готовился стать таковыми, отправлялась в Истар из славных земель Сильванести, чтобы провести при Храме двенадцать месяцев, отдав это время служению Братству. Причем служение их заключалось в том, что по вечерам они исполняли Гимн, а днем всем и каждому давали понять: именно народ эльфов любим богами больше других, ибо именно их боги создали первыми, отмерив им несколько сотен лет земной жизни.

Похоже, правда, что никого, кроме Денубиса, это не волновало.

Сегодня безмятежно и слаженно звучащий хор особенно раздражал Денубиса, так как все его мысли были об одном — о молодой женщине, которую он еще днем доставил в Храм Всех Богов. Под этим предлогом ему едва не удалось пропустить вечерний молебен, однако в последний момент Денубиса перехватил Джеральд — престарелый жрец, дни которого были сочтены и единственным утешением которого было посещение Закатных Песнопений. «Возможно, старику это по душе потому, что он глух как пробка», — подумал Денубис желчно. И он был совершенно прав, так как объяснить Джеральду, что его, Денубиса, ждут другие дела, оказалось невозможно. В конце концов он сдался и даже предложил старику опереться на свою руку. И вот теперь Джеральд стоял рядом с ним и, закатив от восторга глаза, вне всякого сомнения, в подробностях воображал себе то чудесное место, в котором скоро окажется.

Денубис как раз вновь задумался о женщине, которую доставил в Храм, когда кто-то тронул его за руку. От неожиданности жрец вздрогнул и виновато огляделся кругом, желая знать, заметил ли кто-нибудь его рассеянность. Ему очень не хотелось, чтобы иерархам донесли, будто на вечер-нем молебне жрец Денубис считает ворон. Сначала он не понял, кто побеспокоил его: оба его соседа, казалось, были целиком поглощены Гимном. Затем прикосновение повторилось, и до Денубиса дошло, что человек этот находится сзади. Обернувшись, он увидел руку, которая манила его за занавеску, отделявшую балкон галереи, на которой собрались Посвященные, от коридора и лестниц.

Повинуясь настойчивому жесту, Денубис покинул свое место и, неловко путаясь в занавеске, попытался покинуть балкон так, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания. Рука тем временем скрылась, и он никак не мог найти то место в складках тяжелой ткани, где находился выход. Наконец, после долгих поисков, когда Денубис уже был уверен, что заслужил осуждение всех паломников и Посвященных, он нашел заветный лаз и, отдуваясь, вывалился в коридор.

В коридоре его ждал молодой послушник, который поклонился раскрасневшемуся и взмокшему от усилий жрецу с таким видом, будто ничего не случилось.

— Прошу простить меня за то, что я вынужден был помешать твоим молениям, Посвященный, — сказал послушник. — Король-Жрец просит тебя уделить ему немного времени, если ты сочтешь это возможным.

Послушник произнес эту тираду с такой безукоризненной, нарочито небрежной вежливостью, словно речь действительно шла о чем-то малозначительном. Любому постороннему наблюдателю отнюдь не показалось бы странным, если бы Денубис ответил примерно так: «Сейчас меня ожидает одно неотложное дело. Не будет ли угодно Королю-Жрецу встретиться со мной немного позже?»

Между тем Денубис никогда бы не осмелился на подобное. Заметно побледнев, он пробормотал что-то вроде:

«Буду весьма польщен…» — после чего растерянно умолк. Послушник, разумеется, ничего другого и не ожидал. Кивнув, он повернулся к Денубису спиной и, быстро ведя его за собой по просторным и светлым, но довольно извилистым и путаным коридорам Храма, направился к покоям Короля-Жреца Истара.

С трудом поспевая за молодым послушником, Денубис подумал, что нет нужды гадать о причине столь срочного вызова. Конечно, речь пойдет о женщине, подобранной в вонючем и грязном переулке. В покои Короля-Жреца Денубиса не приглашали уже более двух лет, так что вряд ли сегодняшний срочный вызов совпал с дневным происшествием у рынка случайно.

«Возможно, женщина умерла, — печально подумал жрец. — Когда ее нашли, она была при смерти, и теперь Король-Жрец желает лично известить меня о ее кончине.

С его стороны это было бы в высшей степени любезно, однако вряд ли столь занятой человек станет отвлекаться от своих важных дел ради такой мелочи. Ведь он заботится о судьбе целых народов, что ему жизнь и смерть отдельных подданных…»

И все же он надеялся, что женщина не умерла, ибо с ней были связаны судьбы еще двоих — человека и кендера. Денубис много думал о них, в особенности о последнем. Как и прочие жители Кринна, Денубис старался не иметь дела с этой расой, принципиально не признававшей никаких прав собственности, независимо от того, шла ли речь об их личном имуществе или о чужом. Этот кендер, однако, показался Денубису исключением из правил и произвел на него самое благоприятное впечатление. Большинство кендеров, с которыми жрецу приходилось встречаться, задали бы стрекача при первых признаках надвигающейся опасности. Этот же остался со своим другом до конца, с подкупающей искренностью настаивая на его невиновности.

Денубис печально покачал головой. Если молодая жрица скончалась, то кендеру и человеку предстоит… Нет, даже думать об этом он не мог. Произнеся мысленно молитву, в которой он просил Паладайна спасти всех, кого коснулось это дело (разумеется, всех невиновных), Денубис с трудом отвлекся от тревожных мыслей и заставил себя любоваться пышным великолепием той части Храма, в которой он оказался.

Он успел позабыть здешнюю красоту, — скажем, эти стены из мелочно-белого мрамора, который словно излучал изнутри сияние. Легенда утверждала, что камень действительно светится. Природа его свечения была неясна Денубису, — возможно, это и в самом деле был божественный свет, однако жрец почта не задумывался об этом. Стены походили на волшебный зимний сад, где изящные стебли с резными листьями и огромные цветы, напоминающие розы, вырастали прямо из мозаичного гранитного пола, отполированного до нестерпимого блеска. Кое-где в мраморе виднелись тончайшие прожилки лазурита, подчеркивающие безупречную белизну каменного цветника.

Коридор вел в обширную приемную, которая нисколько не уступала ему в красоте. Ряды тонких колонн вдоль стен поддерживали купол потолка, устремляясь вверх, словно вознесенные к богу молитвы верующих. Разноцветные фрески, выдержанные в мягких тонах, украшали проемы стен между колоннами и потолок. Они тоже светились собственным светом, и на них были изображены Паладайн — Платиновый Дракон, бог добра, Гилеан-Книжник, бог равновесия, а также Владычица Тьмы. Воистину, Король-Жрец не хотел пренебрегать никем из богов. Между тем Такхизис, изображенная в обличье пятиглавого дракона, выглядела столь слабой и безобидной, что Денубису показалось, будто она вот-вот примется лизать ступни Паладайна.

Впрочем, об этом он подумал много позднее. Шествуя за своим провожатым к покоям государя, Денубис был так взволнован, что даже не удосужился взглянуть на чудесные фрески. Взгляд его остановился лишь на покрытых искусной чеканкой и сканью платиновых дверях, которые вели в самое сердце Храма.

Тяжелые створки распахнулись перед Денубисом, и в глаза ему ударил яркий теплый свет. Король-Жрец ожидал его.

Тронный зал заставлял каждого, кто попадал в него впервые, почувствовать себя ничтожным, сирым и слабым. Он был олицетворением могущества, славы и власти Братства. Платиновые двери отворялись в огромную круглую палату, пол которой был покрыт плитами из отполированного, сверкающего белизной кварца. По краям пол плавным изгибом вздымался вверх, так что зал напоминал собой чашечку гигантского цветка. Высоко над головой виднелся свод купола, сработанный из матового хрусталя, который чудесным образом собирал в себе и рассеивал свет солнца или свет лун так, что их сияние освещало весь зал.

Напротив дверей вырастала из пола изящная арка цвета голубоватой морской пены. Она казалась настолько легкой, что трудно было поверить, будто она тоже выточена из камня чьим-то искусным резцом. Под аркой, в небольшом углублении, помещался трон, от которого исходило столько света и тепла, сколько не проникало в зал сквозь весь хрусталь колоссального купола.

Денубис вступил в палату с низко опущенной головой и со сложенными на груди руками, как это предписывалось этикетом. Солнце к этому времени уже село, а луны еще не взошли, и все же ему показалось, будто он очутился на открытом воздухе в жаркий солнечный день.

Исходившее от трона сияние в первое мгновение ослепило его, и Денубис даже почувствовал легкое головокружение. Опустив глаза долу — жрец не должен был поднимать взгляд до тех пор, пока ему этого не позволят, — он все же заметил в отражении на кварцевом полу, среди ярких бликов, текучие тени людей и предметов, находящихся в зале помимо него. Денубис разглядел даже несколько невысоких ступенек, по которым ему следовало подняться, однако сияние, исходившее из центра зала, было столь ослепительным, что жрец не надеялся рассмотреть ничего более.

— Подними свой взор. Посвященный Паладайна, праведный сын добра, — раздался дивный мелодичный голос, от которого на глаза жреца немедленно накатились благоговейные слезы восторга. С этим голосом не могла сравниться даже музыка эльфийского хора.

Денубис поднял голову, и душа его затрепетала. Прошло два года с тех пор, как он в последний раз подходил так близко к Королю-Жрецу, и воспоминания его за это время несколько померкли. Одно дело ежеутренне видеть солнце, встающее над горизонтом, приветствовать его и купаться в его ласковых и теплых лучах.

Совсем другое — предстать лицом к лицу перед солнцем и почувствовать, как его прозрачное и чистое сияние выжигает твою душу.

«Эту встречу я не скоро забуду», — решительно пообещал себе Денубис, хотя и знал, что ни один человек из тех, с кем разговаривал властелин, не смог после аудиенции припомнить, как именно выглядит Король-Жрец. Сама попытка воссоздать его мысленный образ граничила со святотатством, ибо никто и никогда не говорил о нем как о простом смертном из плоти и крови. Все, кто когда-либо лицезрел особу Короля-Жреца, неизменно вспоминали о нем, как о чем-то неизмеримо прекрасном, — вспоминали ощущение божественного присутствия, а вовсе не человека.

Сияющий покров света окутал Денубиса, и чувство вины за иногда подступающие сомнения охватило его с невероятной силой. Рядом с Королем-Жрецом Денубис ощутил себя самым жалким и недостойным человеком на Кринне, тварью дрожащей, гнусным грешником, а вовсе не одним из Посвященных Паладайна. Упав на колени и почти не соображая, что делает, он принялся вымаливать себе прощение.

Единственное, о чем думал Денубис в эти минуты, так это о том, что прощение ему необходимо.

И оно было ему даровано. Вновь зазвучал мелодичный голос, и Денубис почувствовал, как его переполняют мир и сладостный покой. Поднявшись на ноги, он воззрился на Короля-Жреца с благоговейной покорностью, вопрошая взглядом, чем именно он может служить ему.

— Сегодня утром ты доставил в наш Храм молодую женщину, Посвященную Паладайна, — сказал, словно пропел, голос. — Мы понимаем, что ты, вероятно, озабочен ее судьбой, — это вполне естественно для благородной и сострадательной души. Мы решили утолить твои тревоги и сообщить тебе, что праведная дочь Паладайна чувствует себя хорошо и полностью оправилась от своей болезни. Тебе будет утешительно узнать. Посвященный, что физически она не пострадала.

Денубис вознес благодарственную молитву Паладайну, искренне благодаря его за то, что молодая жрица поправилась. Он готов был уже отступить в сторону, чтобы перед уходом еще немного насладиться божественным сиянием, когда до него вдруг дошел весь смысл сказанных Королем-Жрецом слов.

— Ее не… на нее никто не нападал? — запинаясь, пробормотал Денубис.

— Нет, сын мой, — торжественно ответил ему чудесный голос. — Паладайн в своей несравненной мудрости взял к себе ее душу, а я сумел, после долгих часов молитв, убедить его вернуть нам это бесценное сокровище, столь несвоевременно разлученное с телом. В настоящее время молодая женщина погружена в возрождающий жизнь сон.

— Но ссадины на ее лице, кровь… — возразил Денубис, несколько забывшись.

— Не было никаких следов насилия, — ответил ему Король-Жрец с легкой ноткой упрека, которая заставила Денубиса почувствовать себя бесконечно несчастным. — Уверяю тебя, физически она не пострадала.

— Я… я рад, что ошибся, — искренне сказал Денубис. — Если она не пострадала, то это означает, что человек, арестованный возле ее тела, действительно невиновен, как он и утверждал, и может идти на все четыре стороны.

— Я, как и ты, праведный сын, рад тому, что другое человеческое существо не совершило преступления, в котором было заподозрено, но кто из нас действительно невиновен?

Голос Короля-Жреца затих, словно в ожидании ответа на свой вопрос. И ответ пришел. Денубис услыхал вокруг согласный гомон: множество людей, которых он не замечал за охватившей его благодатью, давали на этот вопрос единственный правильный ответ, и он впервые внятно осознал, что рядом с троном стояли и другие Посвященные. Таково было влияние личности Короля-Жреца, что он мог заставить любого почувствовать себя наедине с божеством, в то время как вокруг находились другие люди.

Денубис также пробормотал подобающий ответ и, хотя никто не сказал ему ни полслова, внезапно понял, что аудиенция закончена и он свободен. Световой покров на нем ослабел, и сияние переместилось на другого человека. Чувствуя себя так, словно внезапно перешел с солнцепека в прохладную тень, он нетвердым шагом спустился по ступенькам. Только очутившись внизу, почти у самых платиновых дверей, он сумел отдышаться, немного прийти в себя и оглядеться.

Король-Жрец продолжал восседать на троне, однако глаза Денубиса уже слегка притерпелись, привыкли к яркому свету, и он смог узнать тех, кто стоял рядом с троном. Все это были главы самых разных орденов, праведные дочери и сыновья Паладайна. Иногда их в шутку называли «руками и ногами солнца», но именно они занимались мирскими, каждодневными проблемами Братства. Именно они правили Кринном. Впрочем, были здесь и те, кто не принадлежал к руководству Братства. Денубис понял это, когда взгляд его против воли устремился в темный край зала, единственное место, куда не проникали лучи божественного сияния.

Там сидел человек, закутанный в черное. Его мрачный облик не вызывал опасений вблизи чистого сияния, окружавшего Короля-Жреца, но Денубису показалось, что тьма только выжидает удобного момента, прекрасно зная, что когда-нибудь солнце непременно опустится за горизонт.

Сознание того, что Фистандантилус, один из Выбравших Тьму, не только принят при дворе Короля-Жреца, но даже допускается в тронный зал, неприятно поразило Денубиса. Король-Жрец тщился избавить мир от зла, но вот оно — рядом с ним, при дворе первого среди Посвященных! Единственной мыслью, которая несколько утешила Денубиса, была мысль о том, что когда зло будет повсеместно истреблено, когда последняя из темных рас вроде племени людоедов-великанов будет вырвана с корнем, тогда, возможно, Фистандантилус падет сам.

Стоило ему, однако, подумать об этом, как холодно блеснувшие глаза мага обратились в его сторону. Денубис вздрогнул и поспешно отвернулся. «Какой поразительный контраст между Королем-Жрецом и темным магом!» — подумал он. В самом деле, купаясь в сиянии владыки, он чувствовал, как мир и покой снисходят в его душу. Поглядев на Фистандантилуса, Денубис ощутил, как непроизвольно всколыхнулась холодная тьма, живущая в глубине его подсознания.

Чувствуя на себе неприветливый, холодный взгляд мага, Денубис с беспокойством задумался о том, что имел в виду Король-Жрец, когда говорил о «действительно невиновных».

Ему стало неуютно, и он поспешил выйти в приемную, где стоял накрытый пиршественный стол.

От запаха изысканных и редких яств, принесенных паломниками со всех уголков Ансалона или доставленных с рынков неведомых городов, расположенных еще дальше, чем Кзак Царот, у Денубиса закружилась голова, и он вспомнил, что с утра ничего не ел. Взяв тарелку, он принялся выбирать себе пищу по вкусу, накладывая чуть того и немного этого. Вскоре тарелка в его руках была уже полна, а он не добрался еще и до половины стола, который в буквальном смысле слова ломился от обилия разнообразных кушаний.

Слуга принес несколько похожих на шары бокалов, наполненных ароматным эльфийским вином. Денубис взял один из них и, держа вино в одной руке, а тарелку — в другой, опустился в кресло, предвкушая вкусную и сытную трапезу. Он как раз наслаждался нежнейшим мясом жареного фазана и тонким букетом эльфийского вина, когда на тарелку его упала чья-то тень.

Денубис поднял глаза и чуть не подавился. Поспешно проглотив то, что было у него во рту, он торопливо запил мясо вином и неловко вытер с подбородка несколько пролившихся капель.

— Посвященный… — запинаясь, пробормотал он, неуклюже пытаясь подняться.

В присутствии главы Братства младшим жрецам полагалось стоять.

Кварат наблюдал за ним с насмешливым и немного злорадным удовольствием.

Промедлив ровно столько, сколько показалось ему уместным, он небрежно махнул рукой:

— Извини, праведный сын, я не хотел помешать твоей трапезе. Мне хотелось перемолвиться с тобою парой слов. Когда ты закончишь…

— Я… я уже… — заторопился Денубис, передавая бокал и тарелку с недоеденной пищей проходившему мимо слуге. — Похоже, я вовсе не так голоден, как мне казалось.

Последнее утверждение было истинной правдой. Денубис полностью утратил аппетит.

Кварат улыбнулся. Его узкое эльфийское лицо казалось вылепленным из тонкого и хрупкого фарфора, поэтому улыбался он весьма осторожно, словно боялся, что кожа на лице может треснуть.

— Ну что ж, я рад. Но, быть может, тебе хочется дождаться десерта?

— Н-нет, ничуть. Сладости… плохо влияют на пищеварение. На ночь глядя ими не стоит злоупотреблять…

— Тогда идем со мной, праведный сын. Давненько мы с тобой не беседовали…

— С этими словами Кварат непринужденно взял Денубиса под руку, хотя двое жрецов действительно разговаривали в последний раз много месяцев назад.

Итак, сначала Король-Жрец, потом Кварат… Денубис почувствовал неприятный холодок в животе. Глава Братства уводил его все дальше от тронного зала, но мелодичный голос Короля-Жреца, как ни удивительно, звучал здесь ничуть не тише.

Денубис поспешно оглянулся назад, на все еще распахнутые платиновые двери, надеясь в последний раз ощутить в душе тепло божественного света, но встретил лишь холодный взгляд Фистандантилуса, который тоже перешел из тронного зала в приемную. Закутанный в черное маг кивнул ему и понимающе улыбнулся.

Денубис вздрогнул и заторопился прочь, стараясь не отставать от Кварата, Двое жрецов долго шли богато украшенными коридорами, прежде чем очутились в небольших покоях Кварата. Несмотря на свои скромные размеры, комната тоже выглядела роскошной, хотя Денубис слишком волновался, чтобы заметить и запомнить подробности.

— Прошу тебя, Денубис, присаживайся, — пригласил его старший жрец. — Раз уж мы одни, я позволю себе называть тебя просто по имени и прошу взамен того же.

Денубис не знал, может ли он на самом деле последовать предложению Кварата — скорее всего нет, — однако в том, что они действительно одни, он был уверен.

Аккуратно присев на краешек предложенного ему стула, он принял из рук старшего жреца небольшой бокал со сладкой водой, но пить не стал, ожидая, что скажет Кварат. Тот не спешил. Некоторое время они беседовали о ничего не значащих вещах: о работе Денубиса (он переводил избранные места из Дисков Мишакаль на свой родной соламнийский язык) и о прочей ерунде. Денубису, во всяком случае, было ясно, что все это его собеседника ни капли не интересует.

После небольшой паузы Кварат небрежно сказал:

— Я не мог не слышать вашего разговора с Королем-Жрецом.

Денубис поспешно поставил свой бокал на краешек стола. При напоминании о приеме руки его затряслись, и он едва не пролил освежающий напиток.

— Я… просто беспокоился… о молодом человеке, которого арестовали по ошибке, — запинаясь, пробормотал он. Кварат торжественно кивнул:

— И это правильно. Ты поступил, как и следовало, Денубис, и ничего зазорного в этом нет. Даже в заповедях написано, что мы должны заботиться о других существах, с которыми делим этот мир. Твой поступок говорит о твоих высоких достоинствах, и я непременно упомяну о нем в ежегодном докладе.

— Благодарю тебя, Посвященный, — пробормотал Денубис — ничего иного ему не пришло в голову.

Кварат улыбнулся — он сидел неподвижно и рассматривал младшего жреца своими раскосыми эльфийскими глазами.

Денубис промокнул вспотевший лоб рукавом своей рясы. В комнате было жарко натоплено. У всех эльфов в жилах текла рыбья кровь, поэтому они любили тепло.

— Может быть, тебя беспокоило что-то еще? — вкрадчиво спросил Кварат.

Денубис тяжело вздохнул.

— Господин мой, — сказал он напрямик, — меня заботила судьба молодого человека. Отпустят ли его на свободу? Его и кендера? — Денубис вдруг почувствовал внезапное воодушевление. — Мне показалось, что я мог бы помочь им, — продолжил он. — Мог бы попытаться вернуть их на стезю добродетели. Поскольку молодой человек невиновен…

— Кто из нас действительно невиновен? — Кварат возвел очи горе, словно ожидая, что боги явят на потолке ответ на этот вопрос.

— Я не сомневаюсь, что это очень добродетельный вопрос, — заметил Денубис упавшим голосом, — который не требует формального ответа. Но молодой человек действительно невиновен, то есть невиновен в том, в чем его обвиняли. Хотя в других отношениях, возможно…

Он стушевался и замолчал. Кварат печально улыбнулся.

— Видишь ли, Денубис, — доверительно сказал он и даже слегка развел руками, как бы показывая, что он предельно искренен, — волк рождается с кровью овец на зубах. Так, кажется, звучит старая пословица.

Откинувшись на спинку своего кресла, Кварат снова уставился в потолок.

— Завтра утром эти двое будут проданы на невольничьем рынке.

— Что? — Денубис даже привстал со стула. — Но, мой господин…

Взгляд Кварата метнулся на младшего жреца, и тот застыл на месте.

— Ты, кажется, снова задаешь вопросы, Денубис? — сказал он официальным тоном. — Или ты в чем-то сомневаешься?

— Но он… невиновен! — воскликнул Денубис, не найдя никаких других возражений.

Кварат еще раз улыбнулся, на сей раз снисходительно.

— Ты неплохой человек, Денубис. Добрый человек, добрый жрец. Быть может, излишне простодушный, но, безусловно, хороший. Тебе я скажу: нам нелегко было принять это решение. Однако он слишком путано отвечает на вопросы: кто он, откуда и зачем прибыл в Истар. Впрочем, пугано — это еще мягко сказано. Если он и не причинил вреда жрице, то, безусловно, виновен во множестве других преступлений, которые в конце концов погубят его душу. Все это написано на его лице. У него нет никаких средств к существованию. При аресте у него не было денег. Он — бездомный бродяга, который ради пропитания может запросто прибегнуть к разбоям и грабежам. Отдав его хозяину, который станет заботиться о нем, мы поступаем воистину добродетельно. Через некоторое время он сможет заслужить свободу и, с божьей помощью, избавить свою душу от груза вины. Что касается кендера…

Кварат покачал головой и пренебрежительно махнул рукой. Денубис собрал все свое мужество и спросил:

— А Король-Жрец знает об этом? Кварат вздохнул, и Денубис впервые увидел на его гладком лбу морщинку досадливого раздражения.

— Король-Жрец обязан думать о вещах более неотложных и важных, праведный сын Денубис, — сказал он ледяным тоном. — Он так добр, что страдания даже одного человека могут причинить ему сильнейшую боль и на несколько дней отвлечь от государственных дел. Он не дал специальных указаний относительно этих двух арестантов, поэтому мы приняли всю тяжесть решения на себя.

Заметив, что на лице Денубиса промелькнула тень сомнения, Кварат подался вперед и, недовольно нахмурившись, смерил младшего жреца суровым взглядом.

— Ну хорошо, — сказал он, — если ты продолжаешь настаивать… Дело в том, что тело молодой женщины было обнаружено при очень странных обстоятельствах, и мы подозреваем, что здесь может быть замешан Выбравший Тьму.

Денубис заерзал на сиденье своего стула. Ему уже не было жарко — на лбу выступил холодный пот, его била дрожь.

— Действительно, — пробормотал он, и вид его при этом был несчастным. — Он встретил меня…

— Это мне известно, — надменно сказал Кварат. — Он уведомил меня. В любом случае молодая женщина останется с нами. Она — Посвященная Паладайна и носит на шее его медальон. Она пребывает в некотором смятении, но этого и следовало ожидать. Здесь мы сможем должным образом приглядывать за ней. Надеюсь, ты понимаешь, насколько опасно было бы отпустить на все четыре стороны этого молодого человека. В старые времена его без долгих размышлений бросили бы в темницу и тем решили все вопросы. Теперь мы стали более просвещенными и добродетельными. Этот молодой человек получит нормальное жилье, а мы получим возможность заботиться о его душе.

В устах Кварата продажа человека в рабство выглядела едва ли не актом милосердия. Мысль эта немало смутила Денубиса, но он постарался ничем не выдать себя. В конце концов, возможно, так оно и было. «Может быть, Кварат прав, — подумал младший жрец. — Возможно, я действительно чего-то не понимаю».

Чувствуя, как голова его идет кругом, Денубис встал со стула. Изысканная пища, которую он успел проглотить, улеглась в его желудке, словно холодный и тяжелый камень. Пробормотав какие-то извинения, он двинулся к дверям. Кварат, довольно улыбаясь, тоже поднялся.

— Заходи ко мне еще, праведный сын, — сказал он, про-, водив гостя до двери. — И не бойся задавать вопросы. Именно через них к нам приходит мудрость.

Денубис тупо кивнул.

— Раз так, то у меня есть еще один вопрос, — сказал он нерешительно. — Ты упомянул Выбравшего Тьму. Что ты о нем знаешь? То есть меня. интересует, зачем он здесь? Он… он пугает меня.

Лицо Кварата слегка вытянулось и помрачнело, однако он не казался рассерженным. Возможно, он даже испытывал облегчение оттого, что Денубис свернул со скользкой темы.

— Кто знает, какие цели преследуют те, кто использует магию? — спросил он.

— Об этих целях с уверенностью можно сказать только одно: они чужды нам, ибо противны промыслу божьему. Именно по этой причине Король-Жрец посчитал себя обязанным избавить Ансалон от сей напасти. Теперь маги заперты в самой отдаленной и глухой части континента, в единственной уцелевшей Башне Высшего Волшебства, что окружена дремучим Вайретским Лесом. Очень скоро и этот последний оплот магии и колдовства падет, так как число магов неизменно сокращается — ведь магические школы мы запретили. Ты слыхал что-нибудь о проклятии, которое лежит на Палантасской Башне?

Денубис молча кивнул.

— Это действительно страшно! — воскликнул Кварат. — Теперь каждому понятно, что магия проклята богами! Это боги сделали так, что один из этих колдунов сошел с ума и бросился на ворота Палантасской Башни, навеки запечатав ее своим заклятием и своей смертью… Так о чем мы говорили?

— О Фистандантилусе, — напомнил Денубис, который уже начал сожалеть о том, что затронул эту тему. Больше всего сейчас он желал вернуться в свою скромную келью и, принять порошки от желудка.

Кварат приподнял свои редкие брови:

— Мне известно только одно: когда я впервые вошел в Храм, а это было больше ста лет назад, он уже был здесь. Он очень стар, намного старше любого из моих соплеменников, потому что даже старейшие из эльфов не помнят тех времен, когда его имя не произносилось шепотом. Тем не менее он принадлежит к человеческой расе и, стало быть, благодаря именно магическому искусству поддерживает свою жизнь. Каким способом он это проделывает, я не смею даже представить. — Кварат пристально поглядел на Денубиса. — Надеюсь, теперь тебе ясно, почему Король-Жрец не удалил его из Храма?

— Он боится его? — с невинным видом спросил Денубис.

Фарфоровая улыбка эльфа на мгновение словно заледенела, однако уже в следующий миг он заговорил назидательным тоном отца, в сотый раз объясняющего прописную истину своему туповатому отпрыску.

— Нет, праведный сын, — сказал он терпеливо. — Фистандантилус нам очень полезен. Кто знает мир лучше него? Он исходил Кринн вдоль и поперек. Он говорит на многих языках, разбирается в обрядах и обычаях самых разных племен и народов. Его познания настолько обширны, что нам трудно это даже представить.

Короче, маг полезен Королю-Жрецу, поэтому не отправлен в Вайретскую Башню вместе с остальными его собратьями по ремеслу.

— Понятно. — Денубис вымученно улыбнулся. — Теперь же… мне пора идти.

Благодарю тебя за гостеприимство, мой господин, за то, что просветил меня и рассеял мои сомнения. После нашей беседы я чувствую себя намного лучше.

— Я рад, что сумел помочь, — сказал Кварат на удивление любезно. — Пусть боги пошлют тебе отдохновение и крепкий сон, сын мой.

— И тебе того же, — откликнулся Денубис и, выйдя в коридор, с облегчением услышал, как дверь за ним захлопнулась.

Быстрым шагом Денубис миновал приемную Короля-Жреца. Из дверей все еще лился свет, сладостный голос манил к себе и ласкал душу, однако Денубис поборол искушение войти в тронный зал, так как опасался, что его стошнит.

Стремясь к тишине и покою своей маленькой кельи, Денубис поспешил дальше по коридору. Он не очень хорошо знал эту часть Храма и даже заблудился, повернув не в ту сторону на одном из перекрестков, однако попавшийся ему навстречу слуга проводил Денубиса в то крыло, где жили жрецы его ранга.

По сравнению с убранством резиденции Короля-Жреца здешние кельи выглядели весьма скромными, почти аскетическими, хотя по обычным криннским меркам они все равно казались роскошными. Шагая по знакомым коридорам, Денубис размышлял, насколько милым и домашним, после сияния хрустальных потолков, выглядит привычный свет восковых свечей. Навстречу ему попадались знакомые жрецы, все они приветствовали его улыбкой и шептали вечерние напутствия. Все было просто, все было любезно его сердцу, и Денубис чувствовал, что его место именно здесь.

Наконец он добрался до своей кельи и облегченно вздохнул. Открыв дверь (ни одна дверь в Храме не запиралась — это считалось проявлением недоверия к остальным), он уже приготовился было войти, когда что-то привлекло его внимание. Денубис остановился. Краешком глаза он заметил какое-то движение, чью-то мелькнувшую тень среди других, неподвижных теней. Однако, как он ни вглядывался в полумрак коридора, так ничего и не увидел. Коридор был пуст.

«Должно быть, я в самом деле старею, — устало качая головой, с горечью подумал Денубис. — Вот и зрение уже меня подводит». Шурша подолом белой рясы, он вошел в комнату и, решительно затворив за собою дверь, потянулся за порошком от желудка.

Глава 3

В дверях тюремной камеры загремел ключ.

Тассельхоф немедленно проснулся и сел на тюфяке, набитом гнилой соломой.

Сквозь крошечное зарешеченное оконце в темницу проникал бледный свет. «Утро…»

— сонно подумал кендер. Ключ снова загремел в замке, как будто тюремщику никак не удавалось его отпереть. Тас протер глаза и бросил взгляд в противоположный угол Камеры, где лежал Карамон. Гигант валялся прямо на каменном полу и даже не пошевелился, когда за дверью началась вся эта возня.

«Плохой знак» — обеспокоенно подумал Тас, который прекрасно знал, что истинный воин, каким Карамон когда-то был, должен был бы проснуться тотчас, как только в коридоре раздались шаги и голоса. Карамон не был пьян, однако с тех пор, как стражники привели их сюда после допроса, он не произнес ни слова и даже не пошевелился. Он также отказался от еды и воды, несмотря на то что Тас долго убеждал его, будто здешняя тюремная похлебка даст сто очков вперед всему тому, что кендер когда-либо пробовал в подобных местах. До наступления темноты Карамон просто неподвижно лежал на спине и глядел в потолок. Потом он наконец пошевелился, хотя и немного, закрыл глаза.

Ключи звенели в замке довольно долго, и вскоре к ним прибавилась затейливая брань тюремщика. Тас поспешно встал и пошел к двери, на ходу вытряхивая из волос солому и приглаживая одежду. Заметив в углу камеры шаткий табурет, кендер потащил его за собой и, для большей устойчивости прислонив к двери, бесшумно вскарабкался на сиденье. Теперь он мог выглянуть в зарешеченное окошко на двери, до которого иначе не доставал.

— Доброе утро! — поздоровался Тас, глядя сверху вниз на тюремщика, который остервенело тряс застрявший в замке ключ. — Что-нибудь случилось?

Тюремщик подскочил от неожиданности на добрых три фута и чуть не выронил связку ключей. Это был небольшой человечек, весь сморщенный и серый, под стать каменным стенам темницы. Увидев в оконце лицо кендера, он прорычал что-то невнятное и, снова вставив ключ в дверь, яростно его затряс. Второй человек, стоявший позади него, ухмыльнулся. В противоположность тюремщику, он был высоким, крупным, хорошо сложенным мужчиной, одетым в дорогую одежду из тонкой ткани, с накинутым на плечи, видимо по случаю утренней прохлады, теплым плащом из медвежьей шкуры. В руке он держал черную дощечку, к которой был привязан кусок мела.

— Поторапливайся, приятель, — обратился крепыш к тюремщику. — Торги начнутся в полдень, а к этому времени нам еще нужно слегка почистить товар и привести его в приличный вид.

— Наверное, замок сломался, — пробормотал себе под нос тюремщик.

— О нет, он не сломан, — заверил Тас, горя желанием помочь делу. — Я думаю, ключ прекрасно подходит к замку, просто сейчас ему мешает моя отмычка.

Тюремщик перестал трясти ключ и мрачно уставился на кендера.

— Это произошло по чистой случайности, — сказал Тас. — Видите ли, Карамон рано заснул, и мне совершенно нечем было заняться, так как все мои вещи у меня отобрали. К счастью, никто не заметил отмычку, которую я обычно держу в одном из носков. От скуки я решил попробовать ее на этом замке. От скуки, ну и для того, чтобы, так сказать, не утратить навыков. К тому же мне было весьма интересно, какие тюрьмы строились в прошлом. Хочу вас поздравить! — торжественно заявил кендер. — У вас тут отличные замки. Одна из лучших тюрем, в какие я когда-либо попадал, э-э-э… видел. Кстати, мое имя — Тассельхоф Непоседа…

С этими словами кендер просунул руку между прутьев решетки и потряс ею в воздухе на случай, если кто-нибудь захочет пожать ее. Никто не захотел.

— Сам я из Утехи, — ничуть не смутясь, продолжил Тас. — А это мой друг Карамон. Мы прибыли сюда по делу, по одному очень важному делу… Ах да, замок!

Не надо, пожалуйста, на меня так смотреть. Это совсем не моя вина. Из-за вашего дурацкого замка я сломал свою лучшую отмычку! Лучшую и любимую. Она перешла ко мне от отца. — Кендер искренне опечалился. — Он подарил ее мне в день совершеннолетия. Во всяком случае, я думаю, вы могли бы по крайней мере извиниться.

Тюремщик как-то странно хрюкнул и взмахнул связкой ключей прямо перед носом кендера. При этом он угрожающе пробормотал что-то похожее на «…вечно гнить в этой камере». Затем он вознамерился было пойти прочь, но человек в медвежьем плаще схватил его за руку:

— Не торопись. Мне нужен один из тех, кто сидит в этой камере.

— Знаю, знаю, — уныло сказал тюремщик, — но тебе придется дождаться мастера, который откроет этот замок.

— Это невозможно. Мне приказано всех отвести на торги сегодня.

— Тогда тебе придется самому выжимать его оттуда, — ухмыльнулся тюремщик.

— Можешь, например, подарить кендеру новую отмычку. И потом, как насчет остальных?

Он заковылял дальше по коридору, а человек в плаще угрюмо поглядел на дверь камеры.

— Ты знаешь, откуда я получаю приказы, — заметил он с угрозой вслед тюремщику.

— Я свои получаю оттуда же, — обернувшись через плечо, откликнулся тот. — Если им это не по нраву, так пусть придут и помолятся, может, тогда дверь откроется сама. Если же это не сработает, то им тоже придется ждать кузнеца, как и всем простым смертным.

— Вы хотите выпустить нас отсюда? — с живостью полюбопытствовал кендер. — Если да, то, быть может, нам удастся вам помочь… — Он нахмурился, так как в голову ему пришла внезапная мысль. — Ведь вы не собираетесь казнить нас, не правда ли? Если собираетесь, то мы, пожалуй, тоже подождем кузнеца.

— Казнить? — Человек в плаще нахмурился, — Да в Истаре вот уже десять лет никого не казнят. Братство это запрещает.

— Увы, простой человек уже лишился права и на быструю, милосердную смерть, — хихикнул тюремщик, успевший вернуться к дверям. — Что ты там говорил насчет помощи, маленький негодяй?

— Ну… — замялся Тас. — Если вы не собираетесь нас казнить, то что с нами будет? Вы ведь, кажется, не намерены отпустить нас? Мы ни в чем не виноваты. То есть я хотел сказать, что мы не делали ничего такого…

— С тобой я ничего не собираюсь делать, — язвительно заметил высокий господин. — Мне нужен твой приятель. Но ты совершенно прав, кендер: свобода ему не грозит.

— Быстрая и милосердная смерть!.. — осклабившись в беззубой улыбке, снова хихикнул тюремщик. — Чтобы взглянуть на казнь, раньше собиралась такая замечательная публика! Гэрри Снаггл, когда его вели на эшафот, шепнул мне, что толпа зрителей заставляет человека считать, будто его смерть все же что-нибудь да значит. Он надеялся, что на его казнь соберутся тысячи зевак, и он не ошибся. Гэрри аж прослезился. «Только подумай, — сказал он мне, — все эти люди позабыли о своих печалях и радостях и пришли сюда, чтобы со мной попрощаться».

Да что там говорить… Гэрри до самого конца сохранил присутствие духа.

— Твой приятель пойдет на рынок, — не обращая внимания на воспоминания тюремщика, сказал кендеру человек в медвежьей шкуре.

— Быстрая, милосердная… — покачал головой старик.

— Ну ладно, — с сомнением проговорил кендер, — я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, однако если вы действительно собираетесь вызволить нас из темницы, то я, пожалуй, попрошу Карамона помочь вам.

Лицо кендера исчезло, а в следующую минуту из глубины камеры донесся его возбужденный крик:

— Карамон, проснись! Нас хотят выпустить, но не могут открыть дверь — боюсь, что отчасти это вышло по моей вине…

— Ты понимаешь, что тебе придется забрать обоих? — спросил тюремщик своего спутника.

— Что? — Высокий господин смерил его взглядом. — Ты шутишь, старик!? Об этом мне никто ничего не сказал…

— Они должны быть проданы только вместе. Такой приказ получил я, и, коль скоро твои и мои приказы исходят из одного места…

— — У тебя, конечно, есть письменный приказ? — ухмыльнулся человек в плаще.

— А как же, — с вызовом откликнулся старик.

— Но я же потеряю уйму денег! Кто купит кендера? Тюремщик пожал костлявыми плечами. Это его не касалось.

Господин в медвежьем плаще открыл было рот, чтобы оставить за собой последнее слово, но в это время в дверном оконце появилось новое лицо — лицо молодого человека. лет двадцати восьми. Скорее всего когда-то его можно было назвать красивым, однако теперь крепкий подбородок заплыл жиром и покруглел, карие глаза стали апатичными и тусклыми, а вьющиеся волосы свалялись в колтун.

— Как здоровье госпожи Крисании? — спросил Карамон.

Человек в плаще растерянно моргнул.

— Госпожа Крисания, — повторил Карамон. — Ее отвезли в Храм.

Тюремщик слегка подтолкнул спутника локтем:

— Ты ее знаешь, это та женщина, которую он избил.

— Я ее и пальцем не тронул, — спокойно возразил Карамон. — Как она?

— Не твое дело, — резко отозвался человек в плаще, видимо вспомнивший о том, что уходит драгоценное время. — Ты кузнец или механик? Кендер сказал, что ты можешь открыть дверь.

— Я не механик, — отозвался Карамон, — но думаю, что смогу. Если, конечно, вам ее не жалко. — И он посмотрел на старика, который сжимал в руке связку ключей.

— Замок и так сломан, — едко заметил тот. — Вряд ли ты сможешь повредить дверь сильнее, если, конечно, ты не собираешься ее вышибить.

— Именно это я и хочу сделать, — подтвердил Карамон.

Старик вытаращил глаза.

— Вышибить дверь? — удивился он. — Да ты слабоумный! Как…

— Погоди, — остановил его человек в плаще, который успел заметить сквозь прутья решетки широкие плечи и бычью шею Карамона. — Давай попробуем. Если он сломает дверь, то убытки я оплачу.

— Да уж, конечно! Дождешься от тебя… — возмутился было старик, но высокий господин искоса взглянул на него, и тюремщик затих.

Карамон тем временем закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, медленно выпуская воздух. Тюремщик и господин в плаще благоразумно отошли в сторону. Карамон исчез из вида, и они услышали, как он коротко всхрапнул перед разбегом.

Тяжелый удар сотряс дверь. Она задрожала в косяке, но выдержала. Казалось, что содрогнулись даже каменные стены коридора. Тюремщик, широко раскрыв рот, сделал еще один шаг назад.

Раздался новый удар, еще более могучий, чем прежде, и дверь словно взорвалась — вокруг брызнули острые щепки, а в дверной раме остались лишь искореженные петли да обломки замка. Сила инерции бросила Карамона на пол, и он упал прямо на кучу древесного мусора. Из соседних камер раздались Восторженные возгласы.

— Ты за это заплатишь! — возмутился тюремщик, размахивая ключами перед носом высокого господина.

— Зрелище того стоит, — отозвался тот. Он помог Карамону подняться и заботливо отряхнул его одежду. При этом он критически разглядывал пленника.

— Ну и силища! — искренне восхитился человек в плаще. — Правда, сдается мне, ты слишком хорошо питался, да и винцом баловался. Из-за этого и угодил за решетку. Ну, не велика беда, все это легко исправил». Тебя, значит, Карамоном зовут?

Карамон кивнул.

— А я — Тассельхоф Непоседа, — подал голос кендер, перешагивая через порог камеры. — Мы с ним неразлучны и везде ходим только вместе. Я обещал это Тике, и поэтому…

Господин в плаще записал что-то мелом на своей дощечке и рассеянно поглядел на кендера.

— Гм-м… понятно.

— Ну а теперь, — вздохнул кендер, — снимите с наших ног эти цепи. Уверяю вас, что без них мы сможем ходил. гораздо быстрее.

— А стоит ли? — пробормотал высокий господин. Быстро черкая мелом по доске, он складывал и вычитал какие-то цифры. Наконец он подвел итог своим вычислениям и улыбнулся.

— Давай, — обратился он к тюремщику, — веди сюда остальных, кого ты приготовил для меня сегодня.

Бросив на кендера и Карамона злобный взгляд, старик поплелся по коридору.

— Сядьте-ка здесь, у стены, — приказал человек в медвежьем плаще. — Подождем, пока приведут остальных.

Потирая ушибленное плечо, Карамон опустился на пол. Тас устроился рядом и с облегчением вздохнул. Покинув камеру, он почувствовал себя намного лучше.

Видимо, он и в самом деле верил в то, что говорил Карамону: «Как только мы выберемся из тюрьмы, у нас появится хоть какая-то надежда. Пока мы под замком, надеяться нам не на что».

— — Кстати, — окликнул кендер удаляющегося тюремщика, — не проследишь ли ты, чтобы мне вернули мою отмычку? Она дорога мне как память.

— Говоришь, у нас появится надежда? — спросил Карамон у Таса, когда кузнец приготовился скрепить железный обруч на его шее раскаленным болтом.

Для того чтобы отыскать ошейник подходящего размера, потребовалось время, так что Карамон оказался последним из пленников, которых подготовили к отправке. Раскаленный болт скользнул в отверстие, и вокруг запахло горелым мясом — обруч все же был тесноват Карамону. Гигант поморщился.

Тас с несчастным видом ощупал собственный железный «воротник» и досадливо поморщился.

— Мне очень жаль, — сказал кендер. — Я не знал, что он имел в виду, когда говорил «пойдет на рынок». Мне подумалось, он имеет в виду что-то вроде позорного столба. Они тут, в прошлом, как-то смешно говорят, ты заметил?

Честное слово, Карамон…

— Все в порядке, Тас, ты ни при чем. — со вздохом ответил гигант.

— Но кто-то же должен быть в этом виноват, — предположил кендер, с интересом поглядывая, как кузнец смазывает обожженную шею Карамона жиром и пробует на прочность свою работу.

Немало истарских кузнецов потеряли все свое имущество и пошли по миру, когда рабовладельцы начинали требовать с них возмещения убытков за рабов, которые ухитрялись разломать ошейник и бежать.

— Что ты имеешь в виду? — безо всякого интереса спросил Карамон. На лице его снова появилось отсутствующее выражение полной покорности судьбе.

— Знаешь, — прошептал Тас, искоса поглядывая на кузнеца, — об этом стоит задуматься. Вспомни, как ты был одет, когда мы попали сюда. Ты выглядел точь-в-точь как бродяга. Не успели мы прийти в себя, как появился жрец со стражниками. Они словно поджидали нас в условленном месте и в условленное время. А вспомни, как выглядела госпожа Крисания…

— Ты прав, — сказал Карамон, и в его глазах мелькнул живой огонек, который очень скоро превратился в бушующее пламя.

— Рейстлин, — пробормотал Карамон. — Он знает, что я намереваюсь сделать, и хочет мне помешать. Это его рук дело!

— А я в этом не уверен, — поразмыслив, признался Тас. — Не проще ли ему было превратить тебя в пепел, повесить на городской стене иди сотворить что-нибудь в этом роде?

— Нет! — воскликнул Карамон шепотом, и кендер заметил в его глазах радостный блеск. — Разве тебе не понятно? Он хотел, чтобы я отправился сюда вслед за ним. Ему нужно, чтобы я что-то здесь для него сделал. Помнишь, об этом говорил темный эльф?

Тас с сомнением покачал головой и собрался было что-то сказать, но тут кузнец велел гиганту подняться на ноги.

Человек в медвежьем плаще, который нетерпеливо поглядывал за работой мастера с порога кузницы, сделал знак своим рабам. Войдя в кузницу, они грубо схватили Карамона и кендера и, выведя их наружу, поставили в ряд с другими арестантами. Подошли еще двое рабов и принялись сковывать ножные кандалы пленников одной общей цепью, так что в конце концов все они выстроились парами друг за другом. По знаку господина в плаще живая цепочка будущих рабов, среди которых были не только люди, но и эльфы-полукровки, и даже два гоблина, шаркая ногами, потащилась вперед.

Не успели арестанты сделать и трех шагов, как цепь натянулась и заставила всю колонну остановиться — это Тассельхоф по ошибке зашагал в противоположном направлении.

После изрядного количества брани и нескольких ударов палкой (предварительно надсмотрщики убедились, что поблизости нет никого из жрецов) господину в плаще удалось заставить пленников двигаться. Тас шел последним, тщетно стараясь идти вровень с остальными. Ножные кандалы сильно мешали ему, и он дважды упал на колени, вновь остановив движение колонны. Только после этого Карамон догадался, что следует сделать, и, обхватив кендера поперек туловища, понес его, как куль с тряпьем.

— Это было здорово, — сообщил Тас, едва отдышавшись. — Особенно в последний раз, когда я перевернулся через голову. Ты видел лицо этого типа?

Я…

— Так что ты хотел сказать? — перебил его Карамон. — Что ты имел в виду, когда говорил, что не уверен, будто за всем этим стоит Рейсшин?

Лицо кендера сделалось задумчивым и на удивление серьезным.

— Карамон, — сказал он, пытаясь извернуться так, чтобы обхватить руками шею Карамона и говорил» прямо ему в ухо — к этому времени они уже вышли из тюрьмы, а на улицах города было довольно шумно. — Рейстлин наверняка был по горло занят перемещением во времени. Даже Пар-Салиану потребовалось несколько дней, чтобы привести в действие это заклятие, а ведь он очень могущественный маг. Безусловно, Рейстлин тоже потратил немало энергии и сил. Разве он сумел бы перенестись в прошлое и туг же начать чинить нам неприятности?

— Хорошо, согласен. — Карамон нахмурился. — Тогда кто?

— А как насчет Фистандантилуса? — прошептал Тас гиганту в самое ухо.

Карамон коротко вздохнул, и его лицо потемнело.

— Он тоже очень могущественный волшебник, — напомнил ему Тас. — К тому же ты не делал никакого секрета из своих намерении. А собирался ты, насколько мне помнится, вернуться в прошлое и, так сказать, слегка проучить его. Штука заключается в том, что говорил ты об этом в Башне Высшего Волшебства, а мы знаем, что Фистандантилус может там появляться. Ведь именно там он встретил Рейстлина, разве не так? Что если он находился тогда в Башне и слышал то, что ты говорил? Неудивительно, если он очень расстроился.

— Раз он такой могущественный, — возразил Карамон, — то почему он не убил меня на месте?

— Этого он сделать не мог, — твердо заверил его Тас. — Послушай, я все понял. Он не мог убить родного брата своего ученика, особенно если у Рейстлина были причины прихватить тебя в прошлое. Несмотря на все, Фистандантилус может подозревать, что в душе Рейсшин все еще тебя любит.

Карамон побледнел, и кендер тут же пожалел о сорвавшихся у него с языка словах.

— В любом случае, — поспешно продолжил Тас, — он не мог избавиться от тебя немедленно. Он должен сделать так, чтобы все выглядело пристойно.

— И что?

— Что… — Тас протяжно вздохнул. — Видишь ли, они тут отменили смертную казнь, но я не сомневаюсь, что взамен придумали немало иных способов расправиться с теми, кто, по их мнению, ее заслуживает. Жрец, который был со стражниками на рынке, а также этот старый мерзавец-тюремщик — оба твердили о том, что быстрая и милосердная смерть была бы для нас наилучшим выходом.

Видимо, оба имели в виду — по сравнению с существующей практикой.

Удар кнута, пришедшийся на спину Карамона, прерви их разговор. Бросив яростный взгляд на надсмотрщика, ухмыляющегося раба, которому его работа доставляла удовольствие, Карамон мрачно замолчал. Он пытался обдумать то, что сказал ему Тас. В словах кендера определенно был смысл. Карамон своими глазами видел, сколько магической энергии использовал Пар-Салиан при заклинании и какое чудовищное напряжение собственных сил ему для этого потребовалось. Конечно, Рейстлину тоже доступно путешествие в прошлое, но он не так могуч, как верховный маг. К тому же Рейстлин весьма слаб физически.

Совершенно неожиданно для себя Карамон отчетливо увидел картину случившегося: «Тассельхоф прав! Нас просто подставили. Потом Фистандантилус найдет способ разделаться со мной, и в глазах Рейстлина моя смерть будет выглядеть случайной».

Из глубины его памяти вдруг зазвучал ворчливый голос старого гнома: «Я не знаю, кто из вас больший простофиля — ты или этот бестолковый кендер. Я буду крайне удивлен, если хотя бы один из вас выберется живым из этой переделки!»

Вспомнив своего старого друга, Карамон печально улыбнулся. Увы, теперь с ними не было ни Флинта, ни Таниса, и никого другого, кто мог бы помочь им хотя бы советом. Он и Тас оказались предоставлены самим себе, и, если бы не отчаянный прыжок кендера внутрь магического круга, вполне могло случиться так, что он остался бы в этой враждебной стране и вовсе один, без всякой поддержки.

Представив себе такой вариант, Карамон вздрогнул.

«Из этого следует, — подумал он, — что я должен добраться до Фистандантилуса раньше, чем он доберется до меня».

Улицы города вблизи Храма, украшенного величественными шпилями, содержались в чистоте — за исключением переулков и проходов между домами, куда никто не заглядывал. Сегодняшним утром все улицы были запружены народом.

Храмовая стража сновала то здесь, то там, с трудом поддерживая порядок.

Стражники выделялись в толпе своими яркими плащами и сверкающими шлемами с плюмажами из перьев. Миловидные женщины, шедшие на рынок или в лавку, стреляли в их сторону глазами и старались погромче шелестеть длинными юбками. На рынке, однако, существовало место, куда женщинам заходить не разрешалось, хотя многие из них с любопытством поглядывали в том направлении. В той части площади торговали невольниками.

Невольничий рынок, как всегда, кишел продавцами, покупателями и посредниками. Торги проводились раз в неделю, и это было одной из причин, по которой работорговец в медвежьем плаще так спешил забрать из тюрьмы свой товар.

Несмотря на то что деньги от продажи таких рабов поступали в государственную казну, он имел в этом деле свою долю. Сегодняшние торги представлялись ему особенно многообещающими.

Как он и поведал Тасу, в Истаре и тех областях Кринна, где влияние Братства было весьма значительно, смертной казни больше не существовало. Тем не менее Соламнийские Рыцари продолжали настаивать на том, чтобы им разрешили казнить предавших Орден традиционным и довольно позорным образом: отрубать им головы их собственными мечами. Король-Жрец пытался урезонить Рыцарей, и все шло к тому, что вскоре даже эта многовековая практика отойдет в прошлое.

Разумеется, отмена смертных казней и телесных наказаний породила проблему иного свойства. Непонятно было, что теперь делать с теми, кто по разным причинам попадал в тюрьмы. Их содержание влетало государственной казне в изрядную сумму, а число преступников продолжало расти. Именно это обстоятельство вынудило Братство озадачиться сей проблемой.

Большинство узников являлись вполне безобидными нищими или бездомными бродягами, которые не имели за душой ни гроша. Их преступления, как правило, были незначительными — в основном мелкое воровство, мошенничество или проституция.

— Разве не разумней было бы, — сказал однажды в официальной речи Король-Жрец своим сподвижникам, — узаконить рабство и тем самым решить проблему, нежели содержать тюрьмы, переполненные мелкими воришками и карманниками? На мой взгляд, это будет не только прибыльно для государства, но и милосердно по отношению к тем несчастным, кто не может добыть себе средства к существованию честным путем и чье единственное преступление заключается в невозможности для них выбраться из пучины бедности и нищеты, которая их поглотила. Да, это разумно. Наш долг заключается в том, чтобы помочь несчастным. Став рабами, они получат пищу, одежду и кров. Они получат все, чего им не хватало и из-за чего они вступили на путь порока. Естественно, нам следует присмотреть, чтобы. с ними хорошо обращались, и проследить, чтобы по прошествии определенного срока — в случае, если все это время они вели себя примерно — рабам была предоставлена возможность выкупить себя. При этих условиях их души не будут потеряны, и они вернутся к достойной жизни полноправными гражданами.

Идея эта немедленно была воплощена в жизнь, и теперь, на протяжении уже десяти лет, развивалась и совершенствовалась. Разумеется, попутно возникли определенные трудности, но Король-Жрец так никогда о них и не узнал — они не были настолько серьезными, чтобы его осмелились побеспокоить такой безделицей.

Чиновники умело справились со всеми вопросами, и теперь система работала без сучка, без задоринки. Братство получало солидный доход от продажи рабов-заключенных (это была совсем иная статья, нежели налог на продажу рабов частными лицами), к тому же страх лопасть в рабство, похоже, удерживал от преступлений все больше и больше людей.

Основные трудности были связаны с существованием двух групп преступников, которых продать в рабство было не так-то легко. Это были, во-первых, уличенные в воровстве кендеры, а во-вторых, те, кто совершил действительно серьезные преступления. Никто не хотел покупать для хозяйства неисправимых кендеров, как никто не хотел связываться с убийцами, грабителями, насильниками и маньяками.

Решение, однако, оказалось предельно простым. Кендеров просто запирали в камере на одну-две ночи, а поутру — с глаз долой — выводили под конвоем за городские ворота. Для заключенных, признанных виновными в тяжких преступлениях, существовали специальные заведения.

С хозяином одного из таких заведений, выходцем из племени гномов, как раз и беседовал господин в плаще из медвежьей шкуры. Их разговор носил довольно оживленный характер, причем особенно старался работорговец — он размахивал руками, то и дело указывая на Карамона, который стоял вместе с другими узниками в грязном сарае, примыкавшем к невольничьему рынку, и своим плечом демонстрировал, как легко гигант вышибает воображаемую дверь тюремной камеры.

Гном вел себя сдержанно, что вошло у него в привычку. Он прекрасно знал, что если невзначай выкажешь восхищение предложенным товаром, то придется выложить за него двойную цену. Именно поэтому он поглядывал на Карамона с напускным равнодушием, часто сплевывал на мостовую и, широко расставив ноги и скрестив на груди могучие узловатые руки, едва ли не с зевотой смотрел на торговца.

— Он в плохой форме — чересчур толстый. К тому же пьяница, стоит только взглянуть на его нос… — Гном покачал головой. — Нет, он совсем не агрессивный. Что, ты говоришь, он совершил? Напал на жрицу? — Гном фыркнул.

— Похоже, он способен только на то, чтобы напасть на кувшин с вином!

Господин в плаще, однако, тоже был не лыком шит.

— Ты упускаешь лучший в жизни товар, Камнеед, — сказал он, ничуть не смутясь. — Жаль, что ты не видел, как он высадил эту дубовую дверь. Щепки так и полетели! Ни в одном из людей я прежде не встречал еще такой силищи. Возможно, он действительно полноват, но ведь это дело поправимое. Подтяни его чуть-чуть и получишь настоящего красавца. Дамы будут просто в восторге от него. Только взгляни на эти карие глаза, на эти вьющиеся волосы! — Торговец слегка понизил голос. — Жаль, если такой экземпляр пропадет в каменоломнях… Я не хотел говорить о том, что он совершил, но Хаарольд, похоже, уже раструбил об этом по всему рынку.

Гном быстро взглянул на человека, который, стоя неподалеку, беседовал с несколькими стражниками. Оттуда то и дело доносились взрывы хохота. Камнеед погладил окладистую бороду, весьма заботясь о выражении своего лица.

— Хаарольд поклялся заполучить его любой ценой. Он считает, что сможет заставить его работать за двоих. Но я предпочел бы отдать его тебе…

— Пусть Хаарольд и покупает этого жирного скота, — проворчал гном. — Мне он не нужен.

Но человек в медвежьем плаще уже успел заметить, что гном поглядывает на Карамона с профессиональным расчетом. Зная Камнееда как облупленного, работорговец хорошо усвоил, когда говорить, а когда лучше промолчать, поэтому он только кивнул в ответ и пошел дальше, потирая ладони.

Карамон, слышавший часть разговора и видевший, что гном посматривает на него, как на призовую свинью, почувствовал сильнейшее желание сокрушить свои оковы, разнести этот сарай, где он стоял словно животное в стойле, и задушить голыми руками и гнома, и торговца в медвежьем плаще. Кровь застучала у него в висках, и Карамон напряг мускулы на руках с такою силой, что затрещали сухожилия. Вероятно, это было довольно внушительное зрелище, так как гном вытаращил глаза, а стражники, охранявшие сарай, выхватили мечи. Но тут Тассельхоф неожиданно ткнул Карамона локтем под ребра.

— Карамон, смотри! — ахнул кендер. Гигант не расслышал его из-за шума крови в ушах, и Тас снова толкнул его..

— Смотри, вон там, в толпе. Это он! Видишь? Карамон сделал глубокий выдох и заставил себя успокоиться. Посмотрев туда, куда указывал кендер, он почувствовал, как кровь, секунду назад стучавшая в висках, застыла в его жилах.

Невдалеке стоял человек, с ног до головы закутанный в черное. Он был совершенно один. Несмотря на толчею, вокруг него оставалось свободное пространство — никто из горожан не осмеливался подойти к нему слишком близко.

Длинный плащ на зловещей фигуре был лишен всяких украшений. На рукавах отсутствовало золотое и серебряное шитье, никакой отделки не было и на капюшоне, который человек надвинул на самое лицо. У него также не было при себе посоха, и никто — ни человек, ни животное — не сопровождал его. Пусть другие маги расшивают плащи защитными рунами, пусть другие пользуются услугами учеников и приживал, которые выполняли бы их поручения, — этот маг не нуждался ни в том, ни в другом, Его могущество шло не извне, а изнутри и было столь велико, что не только пронизало века, но и различные планы бытия. Эту энергию можно было почувствовать даже издалека, как на расстоянии чувствуется жар кузнечного горна.

Маг был высок ростом и хорошо сложен. Это было заметно даже под плащом — особенно выделялись не слишком широкие, но довольно развитые и мускулистые плечи. Кисти рук — единственная часть тела, которую не скрывала ткань или тень капюшона, — были невелики, но казались довольно сильными. Несмотря на то что маг был очень стар, настолько стар, что никто на Кринне не отваживался даже предположить его истинный возраст, тело его выглядело молодым и подтянутым. По этому поводу ходило немало страшных слухов, касавшихся, в частности, того, с помощью каких магических ухищрений он одолевает свойственную его возрасту немощь.

— Кто это? — спросил Тас у ближайшего к нему пленника, небрежным кивком указывая на фигуру в черном.

— Неужели ты не знаешь? — Судя по всему, соседу не очень хотелось говорить на эту тему.

— Я приезжий, — пояснил Тас.

— Это Выбравший Тьму, черный маг Фистандантилус. Наверняка ты о нем слышал.

— Конечно, — кивнул Тас, победоносно глядя на Карамона, — во взгляде его читалось: «Говорил я тебе!». — Мы о нем слышали.

Глава 4

Когда Крисания очнулась от заклятия Паладайна, она была настолько смущена и растерянна, что жрецы весьма обеспокоились, решив, что странная болезнь повлияла на ее разум.

Она упоминала Палантас, и они решили, что молодая женщина, вероятно, прибыла оттуда, однако даже во сне ока продолжала звать некоего Элистана, именуя его Главой Ордена. Жрецы знали всех Глав Орденов Посвященных Кринна, но никогда не слышали об Элистане. Между тем Крисания продолжала настаивать на том, что таковой существует, и они несколько встревожились, решив, что с нынешним палантасским жрецом что-нибудь случилось. Именно поэтому в Палантас спешно направили нескольких гонцов.

Кроме этого, Крисания не раз упоминала о Палантасском Храме, в то время как там никакого Храма не было и быть не могло. Молодая женщина толковала об этом столь убежденно, время от времени вставляя в свою речь такие непонятные выражения, как «Повелители Драконов» и «возвращение богов», что находившиеся с ней в комнате Кварат и Эльза, старшая жрица праведных дочерей Паладайна, в ужасе переглянулись и дружно, не сговариваясь, начертали в воздухе священный знак против святотатства.

Потом Крисанию напоили травяным отваром, который успокоил ее и помог снова уснуть. Двое высших жрецов остались с ней и после того, как она заснула, негромко обсуждая между собой ее состояние. Затем в комнату вошел Король-Жрец, явившийся, чтобы развеять их страхи.

— Я пытался доискаться правды, — сказал он своим мелодичным голосом, — и мне было открыто, что Паладайн призвал к себе ее душу, дабы защитить ее от заклятия черной магии, которое было использовано силами зла. Мое мнение таково, что в этом можно не сомневаться.

Кварат и Эльза обменялись понимающими взглядами. Нелюбовь Короля-Жреца к магам была общеизвестна.

— Душа ее пребывала в волшебных садах Паладайна, в чудесном мире, подобие которого мы тщимся создать на этой земле. Несомненно, что именно там ей открылось знание будущего. Она твердит о прекрасном Храме Паладайна, воздвигнутом в Палантасе. Но разве не планируем мы построить там Храм? Элистан же, о котором она говорит, — это жрец, коего мы назначим тамошним Главой Ордена.

— Но… драконы и «возвращение богов»? — пробормотала Эльза.

Некоторое время Король-Жрец молчал.

— Что касается драконов, — сказал он наконец, — то я считаю это какой-то легендой или сказкой, слышанной ею в детстве, которая вспомнилась в часы болезни и слабости духа. Возможно, это как-то связано с черной магией, воздействию которой она подверглась. Общеизвестно, что колдуны, использующие магию, — голос его посуровел, — могут заставить человека видеть то, чего на самом деле не существует. Что касается ее видений о «возвращении богов»…

Король-Жрец снова замолчал, но вскоре продолжил исполненным страсти голосом:

— Вы, мои ближайшие соратники, знаете, какова моя заветная мечта. Вам известно, что однажды — и время это неотвратимо приближается — я обращусь к богам и призову их на помощь в моей последней битве со злом, которое все еще не покинуло наш мир. В этот день сам Паладайн будет внимать моим молитвам. Он придет и встанет рядом со мной, и вместе мы сокрушим Тьму, и она сгинет навеки!

Именно это и увидела в грядущем Крисания! Именно это она называла «возвращением богов»!

Ослепительный свет разлился по комнате. Эльза прошептала молитву, и даже Кварат потупил взгляд.

— Пусть она спит, — сказал Король-Жрец. — К утру ей станет много лучше. Я не забуду помянуть ее в своих молитвах Паладайну.

Он вышел, и свет в комнате померк. Эльза молча смотрела ему вслед. Когда дверь в комнату Крисании затворилась, эльфийка повернулась к Кварату.

— Разве у него есть власть? — спросила она жреца, задумчиво глядевшего на спящую Крисанию. — Неужели он действительно способен… сделать то, о чем сейчас говорил?

— Что? — Кварат думал о чем-то другом, поэтому ответил не сразу. Бросив взгляд вослед Королю-Жрецу, он качнул головой:

— Ах, об этом? Конечно, у него есть власть. Ты же видела, как быстро вылечил он эту молодую женщину. Боги говорят с ним, посылая ему вещие сны… во всяком случае так он утверждает.

Скажи мне, праведная дочь, когда ты в последний раз чувствовала в себе целительные силы?

— Так ты поверил в то, что Паладайн взял к себе ее душу и позволил заглянуть в будущее? — удивилась Эльза. — Ты действительно поверил, что он ее вылечил?

— Я знаю только одно: в этой женщине и той парочке, которую задержали возле ее тела, есть что-то странное, — угрюмо сказал Кварат. — О них я позабочусь, ты же должна приглядывать за Крисанией. Что касается Короля-Жреца… — Он пожал плечами, — Пусть себе призывает богов. Если они спустятся с небес, чтобы сражаться рядом с ним, — хорошо. Если нет, то для нас это не будет иметь значения. Мы-то знаем, кто на Кринне исполняет работу богов.

— Удивительно, — заметила Эльза, поправляя прядь черных волос, которая упала на лицо Крисании. — В нашем Ордене была одна молоденькая девушка, которая и в самом деле обладала способностью исцелять болезни и раны. Та, которую соблазнил этот Соламнийский Рыцарь. Ты не помнишь его имени?

— Сот, — ответил Кварат. — Сот — правитель Даргаардской Башни. Здесь нечему удивляться. Порой то среди молодых, то среди старых отыскивается кто-нибудь, обладающий этим редким даром. Или уверовавший, что обладает им.

Откровенно говоря, я считаю, что большинство чудес объясняется весьма просто: людям так хочется верить в чудо, что в конце концов они сами себя убеждают в реальности того или иного события. Для нас это не опасно. Но за этой молодой женщиной надо приглядывать, Эльза.

Если она будет настойчива в своем бреде и после пробуждения, нам придется принять меры. Ну а пока…

Он замолчал. Эльза согласно кивнула. Зная, что под влиянием снадобья Крисания будет крепко спать до самого утра, оба жреца оставили ее одну.

Проснувшись на следующее утро, Крисания почувствовала, что голова ее словно набита ватой. Во рту остался неприятный привкус, к тому же ее мучила немилосердная жажда. Жрица с трудом села на постели и попыталась собраться с мыслями, но тщетно. Последнее, что она помнила, — это мрачное существо, явившееся из мира мертвых, которое неумолимо приближалось к ней. Потом она очутилась вместе с Рейстлином в Башне Высшего Волшебства, а оттуда перенеслась в какое-то другое место, где ее окружили маги в белых, красных и черных мантиях. Кроме этого, она смутно припомнила какие-то поющие стены, причем ее не оставляло ощущение, что она совершила длительное путешествие, но вот куда и зачем — этого она не знала.

Это были сравнительно давние воспоминания, которые относились к какой-то другой, предыдущей жизни. Гораздо лучше в памяти сохранилось ее недавнее пробуждение. Крисания очнулась от своего странного сна и обнаружила рядом с собой в комнате невиданной красоты человека. Одного его голоса хватило, чтобы успокоить ее смятенные разум и душу. Однако человек сказал ей, что он

— Король-Жрец и что она находится в Храме Всех Богов в Истаре. Это совершенно сбило Крисанию с толку. Она попросила позвать к ней Элистана, но никто, похоже, о таком и слыхом не слыхивал. Тогда она рассказала о нем — как его лечила Золотая Луна, жрица Мишакаль, как он сражался со злыми драконами, как делился с представителями разных народов и рас своим знанием о возвращении богов на Кринн. Однако ее рассказ отчего-то насторожил, если не испугал, собравшихся вокруг жрецов, и они стали посматривать на нее с жалостью и тревогой. Наконец ее напоили каким-то странным варевом, и она быстро уснула.

Не совсем уверенная в том, что все это происходило с неб наяву, Крисания преисполнилась решимости узнать, где же она все-таки находится и что с ней произошло. Выбравшись из постели, она заставила себя умыться, как привыкла делать это каждое утро, а затем присела перед туалетным столиком необычной формы и, тщательно расчесав, уложила в прическу свои длинные черные волосы. Эта обычная утренняя процедура помогла ей немного успокоиться и прийти в себя.

Несколько минут она посвятила изучению своей спальни и не могла не поразиться окружающей роскоши и великолепию. Впрочем, она посчитала, что подобное излишество неуместно в Храме, где почитают величие и всеблагость богов, если только она действительно находится в Храме. Ее собственная спальня в богатом родительском доме в Палантасе была вполовину скромнее этой, хотя ее обставили всем, что только можно купить за деньги.

Затем она подумала о том, что открыл ей Рейстлин, — о бедности и нищете, которые начинались тут же, за стенами Палантасского Храма, и слепка покраснела.

— Должно быть, это комната для гостей, — сказала Крисания самой себе и почувствовала, как успокаивающе подействовал на нее звук собственного голоса. — В конце концов, комнаты для гостей в нашем Храме тоже обставлены так, чтобы доставить визитерам максимум удовольствия и удобства. И все же…

— Она нахмурилась, глядя на. дорогой подсвечник в виде фигуры дриады, отлитый из чистого золота. — Все же здесь слишком роскошно. Один этот подсвечник смог бы прокормить среднюю семью в течение нескольких месяцев.

Крисания была рада, что Элистан не видит такого чрезмерного излишества.

Она обязательно поговорит об этом со здешним Главой Ордена, кем бы он ни был.

(Она наверняка ослышалась, когда решила, что он назвался Королем-Жрецом!) К этому времени в голове у Крисании вполне прояснилось, и она была готова действовать. Сняв ночную рубашку, в которой спада, жрица надела чистую белую рясу, что была аккуратно сложена в изножье постели.

«Какая странная, старомодная одежда! — подумала она, натягивая рясу через голову и застегивая на груди накидку. — Она совсем не похожа на те аскетичные и простые платья, которые носят у нас в Палантасе».

И действительно, этот наряд был богато и помпезно украшен. На рукавах и подоле сверкали золотые нити причудливого шитья, малиново-красная и алая ленты украшали грудь, а тяжелый золотой пояс стягивал тонкую ткань на ее узкой талии в складки. Опять роскошь! Крисания сердито прикусила губу, однако не удержалась и бросила взгляд на свое отражение в зеркале. ЕЙ пришлось признать, что этот наряд был ей к лицу, и жрица машинально разгладила складки на подоле.

И тут она нащупала в кармане письмо.

Сунув руку под расшитый клапан, она достала сложенный вчетверо листок рисовой бумаги. Думая, что письмо случайно позабыла в кармане прежняя владелица платья, Крисания с любопытством оглядела его со всех сторон и, к своему удивлению, обнаружила, что письмо адресовано ей. Недоуменно пожав плечами, она развернула бумагу.

Госпожа Крисания!

Мне известно, что ты намеревалась просить меня о помощи в твоем деле. Если я правильно понял, ты хотела помешать молодому магу Рейстлину осуществить его безумные и опасные планы. К несчастью, по пути к нам ты подверглась нападению Рыцаря Смерти, и, дабы спасти тебя, Паладайн забрал твою душу в свои небесные чертоги. Увы, среди нас не осталось никого, кто смог бы вновь воссоединить ее с твоим телом. Даже сам Элиста» бессилен сделать это. Только верховные жрецы, жившие во времена Короля-Жреца, обладали властью и могуществом для подобного деяния. Именно поэтому нам пришлось послать тебя в прошлое, во времена, предшествующие Катаклизму, в город Истар. Путешествовать ты будешь не одна — вместе с тобой отправлен Карамон, брат Рейстлина.

Не скрою, мы послали тебя туда, преследуя двоякую цель. Во-первых, мы хотим, чтобы ты исцелилась от поразившего тебя недуга. Во-вторых, мы надеемся, что ты все же попытаешься исполнить то, что задумала с самого начала, и спасешь молодого мага от самого себя.

Если в этом ты узришь промысл богов — что ж, можешь считать, что получила благословение высших сил. Я осмелюсь напомнить тебе только одно: промысл божий не всегда бывает понятен нам, смертным, ибо нам видима лишь часть общей картины. Я надеялся обсудить это с тобой лично, прежде чем ты отправишься в Истар, однако это оказалось невозможно. Теперь же, в письме, я предостерегаю тебя — берегись Рейстлина!

Ты добродетельна и крепка в вере и чрезвычайно гордишься и тем и другим.

Это смертельно опасное сочетание, которое Рейстлин не преминет обернуть в свою пользу.

Помни еще вот о чем: ты и Карамон попали в очень опасное время. Дни Короля-Жреца сочтены. Карамон получил специальное задание, которое также может подвергнуть его жизнь опасности. Но ты, Крисания Таринская, подвергаешь опасности не только свою жизнь, но и свою душу. Я предвижу даже, что ты можешь оказаться в ситуации, когда тебе придется выбирать между жизнью и душой, причем, выбрав одно, ты навсегда потеряешь другое. Единственное, что меня радует, — это то, что ты можешь покинуть то время разными путями, в том числе и через Карамона. Да не оставит тебя Паладайн!

Пар-Салиан, Ложа Белых Мантий, Башня Высшего Волшебства, Вайрет ***

Крисания опустилась на кровать — ноги не держали ее. Рука, в которой она сжимала письмо, дрожала. Невидящим взглядом вновь скользила она по строчкам, возвращалась из конца в начало, но не понимала смысла. Некоторое время спустя она тем не менее успокоилась настолько, что сумела заставить себя, вникая в смысл каждого слова, каждого предложения, внимательно перечесть все заново.

Чтобы прочесть письмо и осознать его содержание, ей потребовалось примерно полчаса. Убедившись, что она действительно поняла большую часть того, что было в нем написано, Крисания снова вспомнила недавние события, полчаса назад казавшиеся ей сном или бредом. Жрица вспомнила, зачем она отправилась в Вайретский Лес. Выходит, Пар-Салиан знал все с самого начала и ожидал ее. Что ж, тем лучше. Несомненно, он был нрав в том, что нападение Рыцаря Смерти не закончилось бы так, как оно закончилось, если бы не вмешательство Паладайна.

Не, приходилось сомневаться и в том, что она оказалась в прошлой. Но его замечание о вере и добродетели!..

Крисания встала. Лицо ее было бледно, но выражало непреклонную решимость.

На щеках проступил легкий румянец; глаза пылали гневом. Она жалела лишь о том, что не может сейчас же встретиться с этим белым магом. Как он посмел?!

Плотно сжав губы, Крисания сложила письмо. Ее тонкие пальцы скользнули по сгибам бумаги так стремительно, словно она хотела разорвать письмо на клочки.

Однако жрица справилась с собой. На туалетом столике, между Щеткой для волос и краем зеркала в вызолоченной раме, стояла небольшая изящная шкатулка. Крисания знала, что в таких шкатулках придворные дамы хранят свои драгоценности. Взяв ларчик в руки, она вытащила из замочной скважины маленький золотой ключик, бросила письмо внутрь и захлопнула крышку. Затем она опять вставила ключ и, прислушиваясь к щелчку замка, повернула его. Опустив ключ в карман, Крисания снова посмотрела на себя в зеркало.

Поправив прическу и отбросив выбившиеся прядки назад, она накинула на голову капюшон. Жрица заметила выступивший на скулах румянец и заставила себя успокоиться. В конце концов, старый маг не желал ей ничего плохого, к тому же магам редко удавалось правильно понять тех, кто ставил свою веру превыше всего.

Крисания сознавала, что должна переступить через свой детский гнев и обиду. Это чувство ей совсем не к лицу, особенно теперь, когда она находится на грани величия. Паладайн был с ней, она почти ощущала его присутствие. А человек, которого она увидела при пробуждении, на самом деле был Королем-Жрецом!

Припомнив ощущение благостного покоя, вызванного присутствием этого человека, Крисания улыбнулась. Разве может он стать причиной грозного Катаклизма? Нет, ее душа отказывалась в это поверить. Правда, он был с ней считанные минуты, но его благочестие, святость и красота так поразили Крисанию, что она никак не могла заставить себя увидеть в нем виновника древней катастрофы. Это казалось ей совершенно невозможным. Крисания надеялась, что ей удастся оправдать Короля-Жреца, спасти для потом ков его репутацию. Возможно, Паладайн вернул ее в прошлое именно для того, чтобы она узнала правду!

Светлая радость переполняла душу Крисании. И радость ее не осталась без ответа — она услышала перезвон колоколов, зовущих к утренней молитве. От этого звука на глазах ее навернулись слезы, а сердце едва не разорвалось от счастливого восторга. С такими чувствами Крисания выбежала из своей комнаты в богато украшенные коридоры Храма и едва не сбила с ног торопившуюся ей навстречу Эльзу.

— Боги мои! — воскликнула старшая жрица. — Возможно ли это? Как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую себя намного лучше, Посвященная, — ответила Крисания несколько смущенно. Еще прежде она подумала о том, что все ее предыдущие речи могли показаться здешним жрецам диким, бессмысленным бредом. — Как будто я проснулась после долгого и не слишком приятного сна.

— Восславь Паладайна, — посоветовала Эльза и, прищурившись, посмотрела на Крисанию пристальным взглядом.

— Можешь быть уверена: я ревностно отношусь к своим обязанностям, — заверила Крисания, не замечая пронзительного взгляда жрицы. — Позволь спросить, не спешила ли ты на утренний молебен? Если так, то нельзя ли пойди с тобой? — Она огляделась по сторонам и добавила:

— Боюсь, мне потребуется немало времени, чтобы освоиться в здешних лабиринтах.

— Разумеется, — сделав подобающее лицо, сказала Эльза. — Нам сюда.

Она развернулась и пошла по коридору в обратном направлении.

— Я хотела бы разузнать о молодом человеке, которого… которого нашли вместе со мной. — Крисания запнулась, осознав, как мало она знает об обстоятельствах своего появления в Истаре.

Лицо Эльзы сделалось холодным и жестким.

— Он там, где о нем надлежащим образом позаботятся, моя дорогая. Он твой друг?

— Нет, конечно нет, — поспешила заверить Крисания, вспомнив, в каком виде она в последний раз видела Карам она. — Он… был моим провожатым. Наемным провожатым, — пробормотала жрица, внезапно сообразив, что лгать она не умеет.

— Он в школе, готовится к Играм, — туманно объяснила Эльза. — Если тебе хочется, можешь послать ему весточку.

— Не знаю, умеет ли он читать, — схитрила Крисания. На самом деле она понятия не имела о том, что такое шкода и о каких Играх идет речь, но боялась задавать слишком много вопросов. Поблагодарив Эльзу, Крисания оставила эту тему — она выяснила главное: Карамон жив и в безопасности. «Найти его в случае если понадобится срочно вернуться назад, можно, по-видимому, безо всякого труда», — рассудила она и позволила себе расслабиться.

— Ах, дорогая моя, смотри, — сказала вдруг Эльза, — не одна я спешила справиться о твоем здоровье.

— Праведный сын. — Крисания низко поклонилась подошедшему к ним Кварату и поэтому не заметила быстрых взглядов, которыми обменялись Эльза и эльф.

— Весьма рад видеть тебя выздоравливающей и в бодром настроении, — приветствовал ее Кварат. Он говорил с такою неподдельной искренностью и теплотой, что Крисания порозовела от удовольствия. — Король-Жрец всю ночь молился о твоем здравии. Весьма приятно видеть подобное доказательство силы его веры и могущества. Я думаю, что сегодня вечером можно будет представить тебя официально. Теперь же, — перебил он Крисанию, которая собиралась что-то сказать, — прошу меня простить. Меня ожидают важные дела, к тому же вы можете опоздать на утреннюю молитву.

Грациозно поклонившись обеим жрицам, эльф быстро проследовал по коридору дальше.

— Какие дела могут помешать жрецу посещать службу? — глядя ему вслед, удивилась Крисания.

— Моя дорогая, — объяснила Эльза, улыбаясь наивности молодой женщины, — рано утром Кварат молится вместе с Королем-Жрецом. Между прочим, он — второе лицо в нашем Братстве, поэтому изо дня в день крутится по своим многочисленным делам. Он печется о благе всего Кринна. Порой про него говорят, что если Король-Жрец — это душа и сердце нашего Братства, то Кварат

— его мозг.

— Как странно… — пробормотала Крисания, подумав в этот момент об Элистане.

— Что же тут странного? — спросила Эльза с легким упреком. — Мысли Короля-Жреца устремлены к богам. Вряд ли от него можно требовать, чтобы при этом он еще и разрешал мелкие мирские заботы, с которыми ежедневно сталкивается наше Братство.

— Конечно же нет, — подтвердила Крисания и вспыхнула от стыда.

Какой же наивной и провинциальной она кажется этим людям! Следуя за Эльзой по просторным и светлым коридорам Храма, Крисания вслушивалась в перезвон колоколов и дивное пение детского хора, чувствуя, как экстатическая благодать наполняет ее душу. Потом она припомнила те отнюдь не помпезные службы, которые Элистан проводил по утрам в Палантасе. А ведь он при этом продолжал сам вести большинство дел Братства!

Простые службы, к которым она привыкла, показались ей теперь жалкими, почти нищенскими, а каждодневный изнуряющий труд Элистана — принижающим его достоинство и достоинство Братства. Несомненно, именно это каждодневное напряжение так сказалось на его здоровье. С сожалением подумала Крисания о том, что, будь Элистан окружен такими помощниками, как Кварат, он был бы по-прежнему бодр и мог бы возглавлять Братство еще долгие годы.

«Все это следует изменить!» — решила Крисания, сообразив, что, возможно, провидению было угодно отправить ее в прошлое еще и по этой причине. Она призвана восстановить былую славу Братства! Молодая женщина содрогнулась от восторга и принялась строить в уме планы реформ. Первым делом она попросила Эльзу описать устройство иерархии Братства. Эльза была только рада этому и принялась подробно рассказывать Крисании обо всем, что ее интересовало.

Внимательно прислушиваясь к словам старшей жрицы, Крисания и думать забыла о Кварате, который как раз в этот момент тихонько приоткрыл дверь ее комнаты и неслышно проскользнул внутрь.

Глава 5

Кварату не понадобилось много времени, чтобы отыскать письмо Пар-Салиана.

Стоило ему зайти в комнату, как он заметил, что золотая шкатулка на туалетом столике стоит не так, как стояла в прошлый раз. Осмотр выдвижных ящиков ничего жрецу не дал, и Кварат приступил к шкатулке. В его распоряжении был универсальный ключ-отмычка, подходивший к любому шкафу, к любому ларцу и к любой двери Храма, поэтому шкатулку он открыл без труда.

Обнаруженное там письмо понять оказалось совсем не просто. Кварат обладал феноменальной памятью и, единожды прочтя его, запомнил дословно. При этом ему сразу стало ясно, что потребуется немало времени, прежде чем он постигнет истинный смысл прочитанного.

Кварат рассеянно сложил бумагу и, бросив ее на дно шкатулки, тщательно установил последнюю на прежнее место. После этого он без всякого интереса порылся в платяном шкафу и заглянул в сундук. Ничего не найдя, Кварат вышел из комнаты Крисании и задумчиво направился к себе.

Содержание письма настолько озадачило и смутило Кварата, что он отменил все ранее назначенные встречи, а неотложные дела возложил на плечи подчиненных.

Уединившись в своем кабинете, он несколько раз мысленно воспроизвел письмо, вдумываясь в каждое слово и в каждую фразу. В конце концов ему удалось кое-как разобраться в этом странном документе, хотя некоторые моменты так и остались загадкой. Тем не менее он смог составить предварительный план действий. Три вещи были абсолютно ясны Кварату. Во-первых, молодая женщина, являясь Посвященной Паладайна, каким-то образом была связана и с практикующими магами, что давало основания подозревать ее в злом умысле. Во-вторых, Королю-Жрецу грозила страшная опасность. Это было неудивительно, так как маги имели все основания бояться и ненавидеть этого человека. В-третьих, молодой человек, которого арестовали возле тела Крисании, несомненно являлся наемным убийцей, а молодая женщина — его соучастницей.

Придя к этому заключению, Кварат мрачно улыбнулся и поздравил себя с тем, что прозорливо предпринял превентивные меры. Карамон — так звали молодого человека — попал в такое место, где никто не был застрахован от несчастного случая.

Что касалось Крисании, то, оставаясь в стенах Храма, где за ней было легко приглядывать, она вряд ли представляла собой серьезную опасность.

С облегчением вздохнув, старший жрец велел слугам подавать завтрак. То обстоятельство, что Король-Жрец был в безопасности, по крайней мере пока, привело его в благостное расположение духа, и он принялся раздумывать о том, каким способом выведать у Крисании ее штаны.

Кварат был во многих отношениях необычным человеком. Одним, и не самым последним из его многочисленных достоинств являлось редкое сочетание крайнего честолюбия с пониманием пределов собственных возможностей. Король-Жрец был нужен ему, и Кварат вовсе не стремился занять его место. Он купался в лучах славы своего господина, именем Братства расширяя свое влияние и укрепляя собственное могущество.

А укрепляя собственное могущество, он укреплял могущество и влияние своей расы. Именно эльфы с их чувством превосходства над остальными народами и внутренним сознанием собственной избранности были движущей силой Братства.

К огромному сожалению Кварата, боги, кроме эльфов, сочли необходимым создать и другие, менее достойные расы. Например, они создали людей, которые, с их короткой жизнью и привычкой потакать своим желаниям, малодушно поддавались многочисленным соблазнам и становились легкой добычей сил зла. Но эльфы учились справляться с этим.

Если не удастся полностью истребить в мире все зло, то эльфы, по крайней мере, попробуют взять его под собственный жесткий контроль. Очевидно, что зло являлось порождением свободы, в частности свободы выбора. В первую очередь это относилось к людской расе, которая сплошь и рядом неверно использовала свою свободу — этот благословенный дар богов. Их необходимо было заставить следовать строгим правилам, точно указав, что хорошо, а что дурно, и таким образом ограничить их свободу, которой они беспрестанно пользовались себе во вред.

Только так можно было призвать людей к порядку, и в конечном итоге они бы сами выиграли от этого.

Что касается остальных рас Кринна — кендеров (Кварат тяжело вздохнул), гоблинов, гномов и прочих, — то Братство (в лице Кварата) быстро вытесняло их на необитаемые и не пригодные для жизни земли, где они не смогут уже доставить никаких хлопот и со временем благополучно вымрут. (Этот план был прекрасно опробован на гоблинах и некоторых других расах, которые и без того не часто появлялись в центральных районах континента. К несчастью, кендеров никак не удавалось изолировать, и они продолжали вольно перемещаться по Кринну во всех направлениях, наслаждаясь беспечной жизнью и нарушая покой его обитателей.) Примерно такие мысли посетили Кварата за завтраком. Он решил не предпринимать поспешных шагов в отношении Крисании. Собственно говоря, Кварат и прежде никогда не спешил — спешка была несвойственна большинству эльфов. Чем бы они ни занимались, они ко всему подходили с вдумчивым тщанием и с завидным терпением. Присмотреться, выждать и только потом действовать — такова была обычная практика эльфов. В данный момент Кварату недоставало только одного — более обстоятельных сведений. Он позвонил в маленький золотой колокольчик, и в кабинете тут же возник послушник, тот самый, что сопровождал Денубиса к Королю-Жрецу. Кварат отметил про себя, что его секретарь появился столь быстро и столь неслышно, словно просочился в кабинет сквозь щель под дверью, а не вошел, как входили все остальные.

— Какие будут распоряжения, Посвященный?

— Два небольших задания, — сказал Кварат, не поднимая головы (он как раз писал записку). — Отнесешь это Фистандантилусу. Мы уже давно не обедали вместе, а Я хотел бы с ним поговорить.

— Фистандантилуса нет в Храме, мой господин, — сообщил секретарь. — Я как раз собирался доложить об этом. Кварат перестал писать и смерил послушника взглядом.

— Нет?

— Нет, Посвященный. Мы подозреваем, что он отбыл вчера вечером. По крайней мере, вчера вечером его видели в последний раз. Комната его пуста, и все вещи исчезли. Судя по некоторым сведениям, он уже давно намеревался отправиться в Вайретскую Башню. Кажется, маги собирают Конклав, но точно никто не знает.

— Значит, Конклав… — повторил Кварат и нахмурился. Некоторое время он молчал, тихонько постукивая пером по краю сложенной записки. Вайретский Лес был так далеко… или все же не очень? Катаклизм… Это странное слово, которое он узнал из письма, не давало эльфу покоя. Неужели эти проклятые маги способны устроить столь великую катастрофу? При мысли об этом Кварат похолодел. В задумчивости он медленно смял в кулаке только что написанное приглашение.

— Надеюсь, за его последними передвижениями проследили?

— Разумеется, Посвященный. Насколько это было возможно. В течение последних месяцев Фистандантилус не покидал Храма, но вчера утром его видели на невольничьем рынке.

— На невольничьем рынке? — Кварат вновь ощутил холодную дрожь. — Что он там делал?

— Он купил двух рабов, Посвященный.

Кварат нетерпеливо поторопил секретаря взглядом.

— Он купил их не сам, мой господин. Сделка заключена одним из его агентов.

— Каких рабов он купил? — спросил Кварат, заранее зная ответ.

— Тех, что обвиняли в нападении на жрицу.

— Я же приказал, чтобы их продали либо гному, либо» на каменоломни.

— Барак старался изо всех сил, да и гном не отставал, Ко они не могли тягаться с агентом Выбравшего Тьму. Барак был бессилен. Дело могло кончиться скандалом. Кроме того, агент мага все равно отправил обоих в школу.

— Так… — пробормотал эльф.

Все встало на свои места. Фистандантилус был настолько опрометчив, что выкупил наемного убийцу, а потом исчез! Несомненно, он отправился в Башню Высшего Волшебства — доложить обстановку. Но зачем магам наемник?

Фистандантилус имел массу возможностей самолично прикончить Короля-Жреца.

Кварат почесал в затылке. У него было такое ощущение, что он свернул со столбовой дороги на петляющую в болотной зыби тропу.

Жрец молчал так долго, что секретарь слегка откашлялся, пытаясь напомнить патрону о своем существовании.

— Ты собирался дать мне еще какое-то поручение, мой господин.

Кварат медленно кивнул.

— Да, — сказал он. — И новости, которые я узнал, делают его еще более важным. Мне необходимо переговорить с гномом — устрой это немедля.

Послушник поклонился и вышел. Ему не нужно было спрашивать, кого имел в виду Кварат, — в Истаре был только один гном.

Никто не знал толком, кем был раньше Арак Камнеед и откуда он взялся. Сам он никогда не вспоминал о своем прошлом, а когда речь об этом заводили другие, скалился так злобно и яростно, что тема исчерпывалась сама собой, Тем не менее о нем ходило немало слухов, из которых следовало, что Арак был Выходцем из Торбардина — древней страны горных гномов, — где он совершил преступление столь тяжкое, что сородичи обрекли его на изгнание. Никто не знал, что это могло быть за преступление, и никто, как правило, не озадачивался тем фактом, что гномы никогда и ни за какое преступление не наказывали изгнанием. Даже смертная казнь считалась у них менее строгой карой.

Согласно другим версиям. Арак на самом деле принадлежал к деварам — племени злобных гномов, которых собственные сородичи истребили почти поголовно, а уцелевшие вынуждены были влачить жалкое существование глубоко в недрах земли.

Несмотря на то что Арак не был похож на девара и никогда не поступал как девар, версия эта была популярна во многом из-за того, что любимым (и единственным) товарищем гнома был свирепый великан-людоед. По иным же сведениям выходило, что Арак родился вовсе не на Ансалоне, а прибыл сюда откуда-то из-за моря.

Выглядел он как самый злобный представитель своего племени. Ужасные шрамы пересекали его лицо сверху вниз, и от этого казалось, что гном постоянно ухмыляется. Он был коренаст, широкоплеч, и на теле его не было ни единой унции жира. Двигался Арак с грацией дикого кота, а когда останавливался, то ноги его словно врастали в землю.

Хоть он и был пришлецом, но жил в Истаре уже так давно, что никто не видел разницы между ним и местным уроженцем. Он и великан по имени. Рааг попали на Игры еще в те времена, когда зрелищные бои проводились по-настоящему. Оба довольно быстро стали любимцами публики. До сих пор истарцы вспоминали, как Арак и Рааг победили могучего минотавра Дармурка, — минотавр швырнул гнома через окружавшую арену стену, после чего Рааг в приступе неистовой ярости поднял минотавра над землей и, не замечая жестоких ран, которые наносил ему Дармурк, насадил его на огромный кол, торчавший посреди арены и называвшийся «Шпиль Свободы».

Несмотря на то что в тот день ни гном (уцелевший благодаря счастливой случайности, ибо, перелетев через стену, он упал на проходившего по улице жреца), ни великан не получили обещанной свободы, ни у кого не возникло сомнений относительно того, кто вышел победителем в этой схватке. (Волю они обрели лишь много дней спустя, ибо для того, чтобы достать укрепленный на Шпиле Свободы золотой ключ, пришлось сначала убрать останки минотавра.) Мрачными подробностями того давнего сражения Арак и поделился в первую очередь с двумя новыми рабами.

— Вот так я заработал эта шрамы на роже, — сообщил гном Карамону, ведя его и кендера по улицам Истара. — После этого мы с Раагом прославились и стали известными бойцами. Ни одни Игры не обходились без нас.

— Что за Игры? — спросил Тас, в очередной раз запутавшись в своих ножных цепях и растянувшись в пыли. к огромному удовольствию прохожих.

Арак раздраженно сплюнул.

— Сними ты с него эти ржавые железки, — обратился он к огромному желтокожему великану-людоеду, который сопровождал рабов в качестве охранника. — Мне кажется, ты не убежишь и не бросишь своего приятеля. — Гном пристально посмотрел в глаза кендеру. — Мне говорили, что у тебя была возможность дать деру, но ты ею не воспользовался. Кстати, от меня убежать не так-то просто.

Его неизменная ухмылка на изуродованном шрамами лице сделалась отчетливей.

— Я никогда не купил бы кендера, но меня к этому вынудили. Они сказали, что вы продаетесь только парой. Ты для меня бесполезен, не забывай об этом. А теперь — что за дурацкий вопрос ты собирался задать?

— Как вы собираетесь снять эти цепи? Разве вам не нужен ключ?.. Ото! — На миг Тас потерял дар речи, когда великан взял цепь огромными руками и разорвал ее одним рывком.

— Ты видел это, Карамон? — поинтересовался кендер после того, как Рааг поднял его на ноги и так подтолкнул вперед, что Тас чуть было не упал снова.

— Он действительно силен! Я никогда раньше не встречал великанов и думал… О чем я говорил? Ах да, Игры… Что это такое?

— Игры — это Игры! — снисходительно объяснил гном.

Тас поглядел на Карамона, но тот только хмуро пожал плечами. Судя по всему, каждый в Истаре знал, что это такое, и исключение составляли только они двое. Если они будут задавать слишком много вопросов, это, пожалуй, вызовет ненужные подозрения, поэтому кендер принялся рыться в памяти, перебирая все, что он когда-либо слышал об этой эпохе. Внезапно его осенило.

— Игры! — воскликнул он, обращаясь к Карамону и, казалось, совершенно позабыв о том, что гном тоже не глухой. — Знаменитые истарские Игры! Неужели ты не помнишь?

Лицо Карамона помрачнело еще больше.

— Так ты хочешь сказать, что мы будем в них участвовать? — спросил Тас у Арака, и глаза его от изумления округлились. — Мы будем гладиаторами, мы будем сражаться на арене, а тысячи людей будут нам аплодировать? Ты слышишь, Карамон?

Подумать только, знаменитые истарские Игры! Я так много слышал о них…

— Я тоже, — перебил его Карамон. — Можешь об этом забыть, гном. Прежде мне приходилось убивать людей, но тогда речь шла о моей жизни. Либо я достану врага, либо он прикончит меня — иного выхода не было. Однако убивать мне никогда не нравилось. Тем более, я не собираюсь этого делать ради чьего-то развлечения!

Он сказал это с таким вызовом, что Рааг вопросительно покосился на гнома и слегка приподнял свою дубинку. Его желтое, покрытое бородавками лицо озарилось жестокой улыбкой. Арак удостоил великана мрачным взглядом и покачал головой.

Тас посмотрел на Карамона с уважением.

— Об этом я не подумал, — признался он. — Пожалуй, ты прав. — Тут кендер повернулся к гному:

— Мне очень жаль, Арак, но мы не можем драться на арене.

Гном хрипло рассмеялся:

— Вы будете драться. Знаете почему? Потому что для вас это единственная возможность избавиться от ошейников.

Карамон упрямо покачал головой:

— Я не стану убивать… Арак фыркнул.

— Откуда вы такие взялись? — презрительно проворчал он. — Со дна Сирриона, что ли? Или у вас в Утехе сплошь все тупые? На арене больше не сражаются насмерть. — Глаза гнома мечтательно затуманились. — Те дни, к сожалению, давно миновали. Нынешние Игры — сплошное надувательство.

— Надувательство? — переспросил Тас.

Карамон молча посмотрел на гнома — он не верна ни одному его слову.

— Вот уже десять лет на арене не дерутся по-настоящему, — заверил их гном.

— Все началось с эльфов… — Арак презрительно сплюнул. — Десять лет назад жрецы-эльфы, да будут они прокляты и низвергнутся в Бездну, где им самое место, убедили Короля-Жреца в том, что Игры нужно запретить. Они назвали их «варварством»! Варварство, ха?

Ухмылка на лице гнома превратилась в свирепый оскал.

— Все великие гладиаторы уехали, — продолжил гном, сожалея о былых славных деньках. — Уехал Данарк Хоб-гоблин, самый свирепый воин, с каким я когда-либо встречался. Уехал Джозеф Одноглазый. Помнишь его, Рааг? — Великан-людоед печально кивнул. — Старина Джозеф утверждал, что принадлежит к Соламнийским Рыцарям, поэтому всегда сражался в полных боевых доспехах. Все уехали, кроме Раага и меня. — В холодных глазах гнома сверкнул огонек. — Нам некуда было идти. К тому же меня не оставляла надежда, что Играм еще не конец. Еще нет.

Арак и Рааг остались в Истаре. Они жили на покинутом стадионе и превратились в добровольных смотрителей и сторожей. Их можно было увидеть там каждый день: Раага с метлой в руках, подметавшего проходы между скамьями, и гнома, заботливо ухаживавшего за машинами в Яме Смерти, чтобы они все время пребывали в рабочем состоянии. На бородатом, изуродованном лице Арака иногда мелькала загадочная улыбка, но почти никто этого не замечал.

Арак оказался прав. Не прошло и нескольких месяцев со времени запрета Игр, как вдруг жрецы начали замечать, что их некогда спокойный и мирный город перестал быть таковым. В тавернах и пивных все чаще вспыхивали драки, на улицах и площадях разыгрывались целые побоища, а однажды вспыхнул настоящий мятеж.

Вскоре поступили первые сообщения о том, что Игры ушли в подполье (в буквальном смысле слова) и теперь проводятся в обширных карстовых пещерах за городской чертой. Было обнаружено несколько изрубленных мертвых тел, что подтверждало эти сообщения. В конце концов группа родовитой знати, состоящая как из эльфов, так и из людей, обратилась к Королю-Жрецу с просьбой возобновить Игры.

«Как вулкану необходимо извержение, дабы выпустить наружу пар и ядовитые газы, — сказал эльф — глава посланцев, — так и человеческая раса находит в Играх отдушину, при помощи которой дает выход своим самым грубым инстинктам».

И хотя эта краткая речь отнюдь не способствовала развитию добросердечия и приязни в отношениях между эльфами и людьми, последние тем не менее не могли не признать, что в словах этих сокрыта доля правды. Король-Жрец поначалу и слышать об этом не хотел. Он не терпел жестокости во всех ее проявлениях. Жизнь считалась священным даром богов, и никто не был вправе отнять ее, тем более отнять ради забавы, ради потребы кровожадной толпы.

— Это я подсказал им выход, — самодовольно заявил Арак. — Они даже не хотели впустить меня в свой распрекрасный Храм, однако еще никому не удалось не пустить Раага туда, куда ему захотелось пойти. Так что им пришлось меня выслушать. «Разрешите Игры, — сказал я им, и они повернули ко мне свои длиннющие носы. — Убивать никого не надо, во всяком случае — взаправду. Все вы видели, как уличные артисты разыгрывают сценки из жизни Хумы. Помните, как рыцарь падает с коня весь в крови, как он стонет и бьется головой о землю, а через пять минут встает как ни в чем не бывало и идет в таверну пить свое пиво?» В свое время я тоже подрабатывал этим искусством, и… «Да вот, взгляните сами, — сказал я им. — Подойди сюда, Рааг!» Рааг подходит ко мне со своей дурацкой улыбкой. «Дай сюда свой меч», — говорю я ему. Рааг протягивает мне клинок, и, прежде чем эти неженки успели вмешаться, я вонзил меч ему в брюхо. Да, это надо было видеть! Рааг завопил, словно его и вправду режут, кровь хлестала у него из брюха, изо рта и даже из ушей, он катался по полу и выл, да и я все руки и бороду залил кровью.

— Жаль, вы не слышали, как заверещали жрецы! — закатив глаза, мечтательно продолжил гном. — Они разве что на пол не попадали! Но прежде, чем они успели позвать стражу, я пнул старину Раага под ребро и говорю:

«Поднимайся». Рааг как ни в чем не бывало сел на пол и лыбится. Тут они вообще заверещали, что твой птичий рынок… «Замечательно! Как это сделано? Это может быть ВЫХОДОМ из положения!» — Гном умело передразнил высокие голоса эльфов.

— Так как же ты это сделал? — с живостью полюбопытствовал Тас.

Гном пожал плечами:

— Очень просто. Ведро цыплячьей крови и особый меч, у которого клинок проваливается в рукоятку. Так я и объяснил эльфам. Кроме того, гладиаторов легко научить притворяться, будто они ранены. Даже если такое тупое бревно, как Рааг, научился этому с третьего раза…

Тас посмотрел на великана, но Рааг с обожанием улыбался гному.

— Вскоре и сами жрецы стали ходить на наши Игры. Даже Король-Жрец однажды посетил арену, и ему так понравилось, — гном горделиво расправил плечи, — что он сделал меня Мастером. Теперь мой титул так и звучит — Мастер Игр.

— Я не совсем понимаю, — сказал Карамон. — Выходит, люди платят за то, чтобы их надували? Неужели никто не догадывается?

— Конечно, догадываются, — засмеялся гном. — Мы и не думали делать никакого секрета. Зато теперь это самое популярное зрелище на Кринне. Чтобы увидеть Игры, люди приезжают в Истар за сотни миль. Сюда заявляются даже эльфы — самая ихняя знать. Ну вот мы и пришли…

Арак остановился возле огромного стадиона и с гордостью посмотрел на него.

Стадион был выстроен из камня несколько столетий назад. Для чего — теперь уже никто не помнил. В дни, когда на арене устраивались игрища, его каменные стены украшались разноцветными полотнищами, а трибуны до отказа заполнялись зрителями. Сегодня, однако, боев не было — ближайшие были объявлены лишь на конец лета, — и огромное каменное строение выглядело унылым и серым. Его украшали лишь фрески на стенах, изображавшие самые значительные события из истории этого древнего состязания. У ворот томилась от безделья стайка ребятишек, которые пришли сюда в надежде увидеть кого-нибудь из своих кумиров.

Арак свирепо рявкнул на них и жестом приказал Раагу отворить массивные деревянные двери.

— Ты хочешь сказать, что здесь никого не убивают? — оглядывая арену с изображенными на ней батальными сценами, настойчиво поинтересовался Карамон.

Тас заметил, как странно гном посмотрел на Карамона. На изуродованном шрамами лице проступила неумолимая жестокость. При этом он словно что-то подсчитывал в уме. Кустистые брови опустились на глаза, и в зрачках сверкнул хищный огонь.

Ничего этого Карамон не видел, он был увлечен кровавыми картинами на стене. Тас кашлянул, и его друг резко обернулся через плечо, однако лицо гнома успело измениться.

— Никого, — ухмыльнулся Арак, похлопав Карамона по руке. — Никого…

Глава 6

Великан привел Карамона и Тассельхофа в просторную комнату. Она была полна народа, и это изрядно смутило Карамона.

— Новичок, — буркнул Рааг, небрежно указывая на Карамона желтым пальцем.

Так состоялось его зачисление в школу. На людях Карамон с особой остротой ощутил сковавший его шею железный «воротник» и вспыхнул. Он не привык чувствовать себя чьей-то собственностью. Опустив глаза, Карамон рассматривал деревянный, щедро посыпанный соломой пол. Когда в ответ на представление Раага раздался приглушенный гул голосов, он поднял голову и сразу понял, что находится в столовой. За длинным столом небольшими группами разместились два или три десятка человек, принадлежащих к самым разным племенам и народам. Все были поглощены едой.

Кое-кто поглядывал на Карамона с любопытством, но большинство не обратило на него никакого внимания. Карамон замялся, не зная, что делать дальше, но Рааг решил эту проблему за него. Опустив ладонь на плечо воина, он грубо толкнул его к столу. Карамон споткнулся и, едва не упав, с трудом устоял на ногах. Тем не менее он пребольно ударился бедром о столешницу. Карамон обернулся и гневно посмотрел на великана. Рааг, ничуть не скрывая усмешки, поигрывал мускулами.

«Он нарочно меня заводит», — понял Карамон. Он не раз видел такую усмешку в тавернах, когда кто-нибудь пытался втравить его в драку. К счастью, он понимал, что против великана ему не выстоять. Несмотря на свой рост в шесть с половиной футов, Карамон не доставал Раагу даже до плеча, а огромная ладонь великана без труда могла охватить его отнюдь не тонкую шею.

Карамон потупился и, потирая ушибленное место, опустился на длинную деревянную скамью.

Великан обвел злым и одновременно насмешливым взглядом всех сидящих за столом. Гладиаторы, пожимая плечами и разочарованно ворча, вернулись к еде. С дальне-то конца стола, где разместилась группа минотавров, донесся Смех. Рааг угрюмо ухмыльнулся и вышел.

Чувствуя, что щеки его все еще пылают от унижения и стыда, Карамон постарался вести себя так, чтобы о нем поскорее забыли. Он втянул голову в плечи и затих, недвижимый. Напротив за столом кто-то сидел, но Карамон не решался встретиться с кем-либо взглядом. Тас же, наоборот, почувствовал себя в своей тарелке. Вскарабкавшись на скамью, он уселся рядом с другом и с интересом уставился через стол на соседа.

— Меня зовут Тассельхоф Непоседа, — протягивая руку огромному темнокожему человеку в железном ошейнике, представился он. — Я тоже новичок, — добавил кендер, чувствуя себя уязвленным тем, что Рааг не счел нужным представить и его.

Чернокожий атлет поднял голову, бросил на него оценивающий взгляд и, не обращая внимания на протянутую руку, посмотрел на Карамона:

— Вы — партнеры?

— Да. — Карамон обрадовался тому, что сосед не придал значения инциденту с Раагом.

В ноздри ему внезапно ударил запах пищи, и Карамон сглотнул слюну.

Взглянув на тарелку чернокожего с жареной олениной, картофелем и толстым куском хлеба, он завистливо вздохнул.

— Похоже, здесь нас будут неплохо кормить. Это уже кое-что.

Чернокожий гигант покосился на выпяченное брюхо Карамона и обменялся насмешливым взглядом с высокой, удивительно красивой женщиной, сидевшей на скамье рядом с ним. Ее тарелка также была полна еды. Увидев женщину, Карамон на время позабыл муки голода. Он даже попытался привстать и поклониться.

— Твой покорный слуга, госпожа… — начал он.

— Сядь, болван стоеросовый! — сердито прикрикнула на него женщина. — Ты что, хочешь, чтобы все надо мной потешались?!

Действительно, несколько человек прыснули в тарелки. Женщина резко повернулась в их сторону, и рука ее метнулась к поясу, за которым был заткнут кинжал. Под ее тяжелым пылающим взглядом смешки затихли. Женщина выдержала паузу и, убедившись, что насмешники усмирены, вернулась к оленине с картошкой.

— Прошу прощения, — пробормотал Карамон и снова покраснел, — я не хотел…

— Забудь, — ответила женщина гортанным голосом. Акцент ее был весьма странен, так что Карамон никак не мог понять, откуда она родом. Судя по всему, она принадлежала к человеческой расе, но ее манера говорить — еще более необычная, чем у минотавров, — а также цвет волос, доселе невиданный, тусклый, зелено-серый, резко отличали ее от представителей тех племен и народов, с которыми Карамону когда-либо доводилось встречаться. Волосы свои, длинные и прямые, женщина носила заплетенными в пущенную по спине косу.

— Раз ты новичок, то на первый раз это сойдет тебе с рук. Скоро ты сам поймешь, что не должен относиться ко мне иначе, чем к остальным, ни на арене, ни вне ее. Понятно?

— На арене? — удивился Карамон. — Так ты тоже боец?

— Да, и один из лучших, — ухмыляясь, прибавил чернокожий. — Кстати, я — Перагас из Северного Эргота, а она — Киири из Сайрина…

— Из Сайрина! Это из-за моря? — с восторгом воскликнул Тас. — Одна из тех женщин, что умеют менять форму и…

Киири посмотрела на кендера с такой яростью, что он моргнул и оборвал себя на полуслове. Затем взгляд женщины обратился на Карамона.

— Ты тоже считаешь это смешным, раб? — спросила она, разглядывая на Карамоне новенький ошейник.

Тот прикрыл горло ладонью и покраснел. Киири коротко усмехнулась, но Перагас посмотрел на Карамона с сочувствием.

— Со временем ты привыкнешь, — пожимая плечами? заверил он.

— Я никогда к нему не привыкну! — горячо возразил Карамон, сжимая свой огромный кулак; Теперь и Киири посмотрела на него с вниманием.

— Привыкнешь, — тихо сказала она. — Иначе твое сердце разорвется, и ты умрешь.

Она была так прекрасна, и столь горделива была ее осанка, что Карамону показалось, будто свой собственный ошейник она носит, словно золотое ожерелье.

Он хотел что-то ответить, но тут рядом появился какой-то тучный здоровяк в засаленном белом фартуке и поставил на стол перед кендером тарелку с едой.

— Спасибо, — вежливо сказал Тассельхоф.

— Не думай, что тебя будут тут обслуживать, — проворчал толстяк. — В следующий раз пойдешь за своей тарелкой сам, как и все.

С этими словами он бросил на стол деревянный кружок.

— Это твой продовольственный жетон. Ты должен каждый раз показывать его, иначе останешься без пайки. А это тебе…

Он бросил такой же деревянный кружок перед Карамоном.

— А где моя еда? — спросил Карамон, пряча деревяшку в карман.

Повар поставил перед ним глубокую миску и повернулся, чтобы уйти.

— Что это? — Карамон заглянул на дно посудины. Тас сунул нос в его миску.

— Куриный бульон, — быстро определил он.

— Я знаю, что это такое, — сказал Карамон. — Я только хотел узнать, не шутка ли это? Если шутка, то несмешная.

И он ухмыльнулся, глядя на Киири и Перагаса, которые в свою очередь ответили ему насмешливыми взглядами. Вслед за этим Карамон развернулся на скамейке и, проворно схватив повара за руку, рывком заставил его вернуться.

— Ну-ка унеси эти помои и дай мне нормальной еды! С быстротой, какую трудно было ожидать от его тучного тела, повар завернул руку Карамона за спину и, ухватив его сзади за волосы, окунул лицом в миску с бульоном.

— Жри и будь доволен, — процедил он сквозь зубы. — Бульон — это все, на что ты можешь рассчитывать в ближайшие месяц-полтора.

Тас оторвался от тарелки, и щеки его слегка порозовели. Он заметил, что все выжидательно смотрят на Карамона, уверенные, что на этот раз драки не миновать.

Лицо Карамона, выкупанное в супе, было мертвенно бледно. Лишь на скулах выступили красные пятна да глаза сверкнули опасным огнем.

Повар был самоуверен и смотрел на противника с вызовом.

Тас ожидал, что Карамон вот-вот размажет наглеца по полу. Кулаки гиганта сжались с такою силой, что побелели костяшки пальцев. Наконец Карамон поднял руку и… принялся вытирать лицо тыльной стороной ладони.

Повар презрительно фыркнул и вразвалочку пошел прочь.

Тас не верил своим глазам. Это был не тот Карамон, которого он когда-то знал. Кендер хорошо помнил, как его большой друг голыми руками убил двух драконидов, шмякнув их головами друг об друга, а однажды, когда пятнадцать бродяг вздумали ограбить его на дороге, Карамон оставил их всех лежать в придорожной канаве с повреждениями различной тяжести. Искоса глянув на своего товарища, Тас проглотил резкие слова, которые готовы были сорваться с его языка, и снова занялся ужином, хотя на сердце у него было тяжело.

Карамон ел медленно, равнодушно, и не чувствуя вкуса, глотая бульон ложку за ложкой. Тас заметил, что женщина и чернокожий Перагас обменялись взглядами, и испугался, что они станут смеяться над Карамоном. Кендер видел, что Киири хочет что-то сказать, однако, глянув на входную дверь, она передумала. Тас посмотрел на дверь и увидел Гаага в сопровождении двух крепких мужчин.

Все трое остановились за спиной Карамона. Рааг хлопнул его по плечу, Карамон медленно обернулся.

— Ну? — спросил он настолько глухо и невыразительно, что Тас даже не узнал его голоса.

— Пойдем, — коротко приказал Рааг.

— Я еще не поел… — отозвался Карамон, но спутники великана схватили его за руки и выволокли из-за стола еще до того, как он успел закончить фразу.

В этот момент в нем на мгновение проснулся прежний Карамон, во всяком случае так показалось Тассельхофу. Лицо Карамона почернело от прилившей крови, и он попытался двинуть кулаком одного из противников, однако Тот легко уклонился от удара. Его товарищ с силой пнул Карамона ногой в живот, и гигант со стоном упал на четвереньки. Его рывком поставили на ноги, и Карамон, низко опустив голову, позволил поволочь себя к выходу.

— Погодите! Куда?.. — Тас вскочил из-за стола, но тут почувствовал на своем плече чью-то сильную руку.

Киири покачала головой, словно советуя ему поостеречься, и кендер подчинился.

— Что они хотят с ним сделать? — спросил он. Киири пожала плечами.

— Заканчивай с едой, — сурово сказала она. Тас отложил вилку.

— Я не голоден, — пробормотал он, вспоминая странный, полный жестокости взгляд Арака, которым гном наградил Карамона у ворот.

Чернокожий Перагас дружелюбно улыбнулся кендеру.

— Идем, я покажу тебе твою комнату, — вставая и протягивая руку Тасу, сказал он. — Все мы прошли через это в свой первый день. С твоим другом все будет в порядке, дай только срок.

Киири громко фыркнула и отодвинула от себя тарелку.

Тас одиноко лежал в комнате, в которой, как ему обещали, он будет жить вместе с Карамоном. Комната была совсем небольшой; расположенная под ареной, она походила больше на тюремную камеру, нежели на жилое помещение, но Киири сказала, что все гладиаторы живут в таких.

— Здесь чисто и тепло, — пояснила она. — В этом мире найдется не слишком много людей, кто может сказать то же самое о своем ночлеге. Кроме того, если мы будем жить в роскоши, то очень скоро раскиснем.

Разглядывая голые каменные стены, кендер подумал, что здесь эта опасность им действительно не грозит. Пол в комнате был устлан свежей соломой, на столе стоял кувшин с водой и таз для умывания, а у стены примостились два сундучка, в которых жильцы должны были хранить свое имущество. Единственное окно под самым потолком находилось чуть выше уровня земли, и сквозь него в комнату проникал луч солнечного света. Лежа на жестком дощатом топчане, Тас следил за тем, как солнечный зайчик медленно ползет по комнате. В других обстоятельствах кендер непременно отправился бы на разведку, но сейчас ему казалось, что он не получит от своей вылазки никакого удовольствия до тех пор, пока не узнает, что сделали с Карамоном. Полоса света на полу становилась все длиннее и длиннее. Дверь в комнату внезапно отворилась, отчего Тас даже подпрыгнул, однако это оказался всего лишь один из рабов, который бросил на пол охапку каких-то тряпок и быстро ушел. Тас тут же принялся исследовать тряпки, и сердце его упало. Это была одежда Карамона!

В тревоге кендер внимательно осмотрел ее, боясь обнаружить пятна крови, но ничего подозрительного так и не нашел. Одежда была в полном порядке. Затем он нащупал что-то твердое во внутреннем, потайном кармашке рубахи.

Тас ловко вытащил спрятанный предмет, и сердце его отчаянно забилось. Это была волшебная вещь Пар-Салиана! «Просто удивительно, как ее не нашли раньше», — задумался он, рассматривая украшенный драгоценными камнями предмет. «А что удивительного? — напомнил он себе. — Это же магическое устройство». Сейчас оно напоминало яйцо, но кендер своими глазами видел, как Пар-Салиан превратил его в яйцо из чего-то такого, что формой и размерами походило скорее на скипетр.

Несомненно, этот предмет обладал способностью прятаться от посторонних, и его невозможно было обнаружить, если он не хотел, чтобы его обнаружили.

Ощупывая его, вертя в руках и любуясь тем, как солнце играет в гранях драгоценных камней, Тас с вожделением вздохнул. Это была самая прекрасная, самая изящная и самая дорогая вещь, какую он когда-либо держал в своих руках. В его сердце разгорелась жестокая борьба: он отчаянно желал обладать этим устройством. Повинуясь инстинкту, руки его уже намеревались засунуть драгоценную вещицу в один из кошельков, когда кендер вдруг опомнился.

«Тассельхоф Непоседа! — сказал строгий голос, который был подозрительно похож на голос Флинта. — Ты сунул свой нос в серьезное дело. Это не просто украшение, это ключ от двери, через которую можно вернуться домой. Сам Пар-Салиан, великий Пар-Салиан, отдал его Карамону, и теперь он принадлежит только ему. У тебя нет на него никаких прав!»

Тас задрожал. Еще ни разу в жизни его не посещали подобные мысли, и от этого ему было немного жутковато. С сомнением он снова оглядел магическое устройство. Возможно, именно оно вложило ему в голову эти странные мысли, и он рассудил, что лучше всего от них избавиться. Торопливо, но бережно он спрятал вещицу в сундучок Карамона и, в качестве дополнительной меры предосторожности, запер сундучок на ключ, а ключ положил в карман Карамоновой одежды. Чувствуя себя еще более несчастным, он вернулся на кровать и предался невеселым размышлениям.

Солнечный свет уже почти погас, когда кендер услышал в коридоре какой-то шум, и дверь в комнату распахнулась от сильного пинка снаружи.

— Карамон! — соскакивая на пол, в страхе воскликнул кендер.

Двое рабов втащили Карамона в комнату и без церемоний забросили его обмякшее тело на топчан. Затем они ушли, захлопнув за собою дверь, и Тас бросился к другу. Гигант застонал.

— Карамон! — прошептал Тас. Он схватил со стола кувшин с водой и, плеснув немного холодной воды в Тазик, вернулся к кровати друга.

— Что они с тобой сделали? — пробормотал кендер, смачивая губы Карамона водой.

Карамон снова застонал и слегка пошевелил головой. Тас быстро осмотрел его тело. Никаких ран он не заметил: не было ни крови, ни опухолей, ни кровоподтеков, ни багровых ссадин — следов кнута. Тем не менее ему было очевидно, что Карамона пытали: тот страдал от боли, все тело его было покрыто испариной, а глаза закатились. Даже сейчас мышцы Карамона время от времени судорожно напрягались, а с губ срывался стон.

— Тебя пытали решеткой? — снова спросил Тас. — Может быть, колесо? Или тиски?

Понаслышке он знал, что эти орудия пытки не оставляют на теле следов.

Карамон пробормотал какое-то слово.

— Что? — Тас наклонился ближе и плеснул ему на лицо воды. — Как ты сказал?

Я не расслышал. Гими… что? — Он нахмурил брови. — Никогда не слышал о такой пытке, — пробормотал он себе под нос. — Интересно, что это такое?

Карамон повторил загадочное слово и застонал еще громче.

— Гимнастика! — радостно воскликнул кендер и тут же уронил таз с водой на пол. — Но это же не пытка! Карамон снова застонал.

— Это физические упражнения, тупица! — завопил Тас. — Ты хочешь сказать, что, пока я тут с ума сходил от беспокойства, воображал всякие кошмарные вещи, ты спокойненько упражнялся?!

Карамону едва хватило сил, чтобы Приподняться на койке. Подняв руку, он схватил кендера за воротник и подтянул поближе к себе, чтобы заглянуть в глаза, — Однажды меня захватили гоблины, — хриплым шепотом сказал он. — Они привязали меня к дереву и всю ночь пытали. Тогда я был ранен драконидами в Кзак Цароте. В темницах Владычицы Тьмы меня кусали за ноги драконьи детеныши, но я готов поклясться, что за всю свою жизнь не испытывал мук страшнее, чем сейчас!

Оставь меня в покое, Тас, и дай мне умереть с миром.

Карамон снова застонал и уронил руку на кровать. Глаза его закрылись, и Тас, пряча улыбку, вернулся на свою лежанку.

«Он думает, что ему больно! — думал кендер. — Посмотрим, что он скажет утром!»

Лето в Истаре подходило к концу. Приближалась осень, одна из самых красивых даже на памяти старожилов. Тренировки Карамона продолжались — к своему огромному удивлению, он не умер, хотя частенько смерть ему казалось желанной.

Тас, со своей стороны, прилагал немалые усилия, чтобы скрасить нелегкую жизнь большого, избалованного ребенка, каким в действительности являлся Карамон. Один раз — это случилось ночью — кендера разбудил громкий и безутешный плач.

— Карамон? — садясь на постели, сонно окликнул друга Тас.

В ответ донесся еще один громкий всхлип.

— Что случилось? — в тревоге спросил кендер и соскочил на пол. Осторожно ступая по колючей соломе, он пересек комнату и остановился в изголовье кровати Карамона. — Тебе что-нибудь приснилось?

В свете луны он увидел, как Карамон кивнул.

— Тика? — ласково спросил кендер, чувствуя, как при виде неизбывного Карамонова горя слезы подступили к его собственным глазам. — Нет? Может быть, Рейстлин? Или ты думал о себе? Может быть, ты боишься…

— Булочки! — всхлипнул Карамон.

— Что? — переспросил Тас.

— Булочки! — повторил Карамон горестно. — Сдобные булочки. О Тас, я так голоден! Мне приснились сдобные булочки, которые пекла Тика, — со сладким медом и с орешками…

Тас вернулся к себе на койку и, подняв с пола башмак, с отвращением запустил им в Карамона.

К концу второго месяца сурового поста и ежедневных тренировок Тас, глядя на Карамона, не мог не признать, что это было именно то, чего так не хватало его огромному другу. Складки жира на пояснице Карамона исчезли, дряблые бедра снова стали стройными и мускулистыми, а на руках, на спине и на груди бугрились окрепшие и еще сильнее развившиеся мускулы. Взгляд Карамона прояснился, в глазах ни на минуту не угасал внимательный, настороженный огонек, а отсутствующее выражение появлялось на его лице все реже и реже. Остатки сивушной «гномьей водки» вышли из его организма вместе с потом, кончик носа потерял свойственный пьяницам малиново-красный цвет, и даже метки под глазами исчезли. От постоянных упражнений на открытом воздухе тело Карамона покрылось ровным бронзово-золотистым загаром. Гном велел, чтобы Карамон отпустил волосы по истарской моде, и теперь они волнистыми локонами обрамляли его мужественное лицо, ниспадая на плечи и спину.

Вместе с тем Карамон превратился в ловкого и опытного бойца. Он и раньше был неплохо подготовлен, однако единственным его наставником, обучавшим владению оружием, была его сводная сестра Китиара. Арак же собрал в Истаре лучших инструкторов и воинов со всех концов Кринна, так что технике боя и владению разными видами оружия Карамон учился у самых лучших специалистов.

Кроме этого, он ежедневно участвовал в учебных поединках с другими гладиаторами. Поначалу Карамон, считавший себя непревзойденным мастером потасовок любого рода, относился к этим занятиям скептически, но после того, как однажды его повергла на землю Киири, а в другой раз чернокожий Перагас выбил у него меч и, прежде чем он успел опомниться, оглушил ударом его же собственного щита, гигант переменил мнение.

Карамон был способным учеником. Его природные данные позволили ему быстро усвоить все премудрости гладиаторского ремесла, и довольно скоро Арак с удовольствием наблюдал за тем, как Карамон без труда справляется с Киири и хладнокровно заворачивает Перагаса в его же собственную сеть.

К осени Карамон уже чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал никогда за последние три года. Он все еще не мог смириться с ошейником раба, и каждое утро просыпался с желанием сломать стальной обруч, однако постепенно это чувство отступило на второй план. Карамон тренировался с большим усердием, — ко всему, жизнь воина сама по себе была ему по душе. Ему нравилось, что здесь, как и на поле боя, кто-то указывал ему, что и когда нужно сделать, так что единственная трудность состояла нынче в том, что актер он был никудышный.

Карамон всегда был открытым и честным, и теперь ему никак не удавалось похоже изобразить смерть или тяжелое ранение. Когда ему «вонзали» в спину меч, он должен был исторгать предсмертный крик; когда несколько дюжих варваров рубили его бутафорскими мечами, он должен был падать на арену, представляясь смертельно раненным.

— Нет! Нет, дубина! Не так! — кричал Арак. Однажды, раздосадованный непонятливостью Карамона, он ударил его кулаком в лицо.

— Арргх! — взревел Карамон от неподдельной боли, но ответить не решился, так как за спиной гнома ухмылялся Рааг.

— Вот как надо! — пояснил Арак, оглядывая кулак, испачканный кровью Карамона. — Запомни этот крик. Зрители это любят.

Однако Карамон так и не выучился фальшивой смерти. Даже если он не забывал разразиться воплем, то выходило это до комичного неубедительно. «Как девка в трактире, которую ущипнули за зад, — где ты видел таких смертельно раненных воинов!» — сказал наконец Арак и с отвращением плюнул. Тем не менее вскоре ему в голову пришла великолепная идея.

Однажды Арак наблюдал за полуденной тренировкой гладиаторов. Так случилось, что на этот раз у бойцов были зрители: время от времени гном допускал на тренировки высокопоставленных вельмож, что, как правило, благоприятно сказывалось на доходах. В этот раз на трибунах расположился один знатный господин с семьей, который приехал по делам в Истар из Соламнии. У господина были две очаровательные дочери — они не отрывали восхищенного взгляда от Карамона с той самой минуты, как только увидели его.

— Почему мы не видели его в прошлый раз? — спросила у отца одна из дочерей, и господин взглядом переадресовал вопрос гному.

— Он новенький, — откликнулся Арак, — и еще не до конца подготовлен.

Впрочем, он уже почти в форме, если вас именно это интересует. Я собирался выпустить его на арену… Когда вы собираетесь приехать на Игры?

— Мы, собственно, не собирались… — начал было господин, но обе его дочери решительно запротестовали, и любящий отец тут же поправился. — Ну хорошо, — согласился, он. — На следующей неделе, если только нам удастся достать билеты.

Девушки захлопали в ладоши и снова воззрились на Карамона, который продолжал отрабатывать с Перагасом веерную защиту. Его загорелое тело блестело от пота, влажные волосы кольцами прилипли ко лбу, а в движениях чувствовалась уверенная грация хорошо подготовленного атлета. Перехватив восхищенные взгляды девиц, гном внезапно подумал о том, насколько привлекательным молодым человеком должен был выглядеть в их глазах Карамон.

— Он обязательно победит? — вздохнула одна из девушек. — Я не вынесу, если он погибнет!

— Он победит! — уверенно сказала другая. — Он словно создан дня победы. У него лицо победителя!

— Ну конечно! — Гном хлопнул себя по лбу. — Это решает все мои проблемы!

Господин и его дочери озадаченно уставились на него.

— «Непобедимый» — вот как он будет значиться на афише! — продолжил гном.

— Он не умеет проигрывать!

Он поклялся наложить на себя руки, если кто-нибудь побьет его!

— О нет, нет! — в отчаянии воскликнули обе девушки. — Не говорите нам об этом!

— Но это правда! — торжественно провозгласил гном, потирая руки.

— Зрители будут стекаться за сотни миль, — сказал он Раагу вечером того же дня. — Каждый будет надеяться, что именно в этот день он проиграет. А он не проиграет, во всяком случае скоро он будет одерживать победу за победой, а вместе с ним выиграем и мы. Между прочим, женщины будут от него без ума, я уже предвижу это. Надо только соорудить ему подходящий костюм.

Тассельхоф тоже не терял времени даром. Понемногу он обживался в помещениях под ареной и даже стал находить свою жизнь довольно интересной.

Поначалу, когда ему сказали, что он не сможет стать гладиатором, его самолюбие было жестоко уязвлено (Тас уже видел себя вторым Кронином Чертополохом — славным героем Кендерхольма), и он, томясь от безделья, в течение полутора недель болтался по стадиону, забираясь во все щели и углы. Это едва не кончилось для него трагично: один из минотавров чуть было не растерзал его, когда обнаружил кендера беспечно разгуливающим по своей комнате.

Минотавры и без того не принадлежали к числу дружелюбных и кротких обитателей Кринна. На арене они сражались неистово и яростно, причем исключительно из любви к искусству; они вообще считали себя высшей расой и даже в столовой держались отдельно от остальных. Комнаты, в которых жили минотавры, были для посторонних неприкосновенны — они никогда и никого туда не пускали.

Притащив кендера к Араку, минотавр настойчиво добивался разрешения перерезать осквернителю горло и высосать из него кровь. При других обстоятельствах Арак не преминул бы согласиться — кендеры были совершенно бесполезны в его работе, — однако гном хорошо помнил разговор, состоявшийся у него со старшим жрецом Кваратом в тот самый день, когда он получил двух этих рабов. По какой-то причине иерарх Братства потребовал, чтобы до особого распоряжения их жизни не подвергались опасности. Именно поэтому он запретил минотавру трогать Таса, велев ему утолить ярость кабанчиком, которого он мог разделать и высосать досуха. Когда минотавр удалился, Арак отвесил кендеру несколько затрещин и тут же дал ему разрешение покидать стадион и обшаривать город, если кендер пообещает на ночь обязательно возвращаться обратно.

Тас, который несколько раз тайком прокрадывался в город, был очень доволен таким поворотом дела. Впоследствии он отблагодарил гнома тем, что таскал ему из города всякие блестящие безделушки, которые, как ему казалось, могли приглянуться Араку. Весьма высоко оценив такое проявление благодарности, гном не стал пороть кендера кнутом, когда однажды застукал его при попытке тайком пронести пирожное Карамону, — он лишь слегка побил его палкой.

Таким образом, Тас получил свободу передвижения по городу, которой не преминул воспользоваться. Он быстро научился обходить стороной городскую стражу, которая без всяких видимых причин недолюбливала шустрое племя кендеров, и даже сумел пробраться в Храм.

Однако, сидя на диете и усиленно тренируясь, Карамон ни на миг не забывал о том, ради чего он отправился в столь далекое и опасное путешествие. Спустя месяц после того, как он попал в школу Арака, Карамон получил довольно формальное письмо от госпожи Крисании, так что в отношении нее от мог быть спокоен. Но о Рейстлине по-прежнему не было ни слуху ни духу.

Карамон уже отчаялся было отыскать своего брата или Фистандантилуса, потому что его-то ни под каким видом со стадиона не выпускали, однако довольно скоро он понял, что кендер может справиться с этим гораздо успешнее, нежели он сам, будь он даже свободным человеком. Люди зачастую относились к кендерам как к маленьким детям, так, словно их и вовсе не было поблизости. Кроме того, Тас лучше многих своих соплеменников умел таиться в тени, отскакивать за занавески и незамеченным красться по коридорам.

Сам Храм был настолько велик и настолько переполнен посетителями, которые приходили и уходили когда им вздумается, что на одного лишнего кендера никто не обращал внимания. В худшем случае ему могли с досадой приказать убраться с дороги. В кухне Храма работали несколько кендеров-рабов, а кроме того, Тас слышал, что где-то есть несколько жрецов-кендеров, хотя ему ни разу не удалось их увидеть.

Тас дорого бы дал за то, чтобы познакомиться с этими кендерами и поговорить о родных местах; особенно ему хотелось поговорить с кендерами-жрецами, так как он никогда не слышал о том, что таковые когда-либо существовали. Однако Карамон строго запретил ему болтать лишнее, и Тассельхоф впервые отнесся к его предупреждению серьезно. В беседе с посторонними ему бы стоило невероятного труда удержаться от упоминания о Катаклизме, о драконах — словом, о том, что могло бы расстроить или напугать собеседника, — поэтому он решил, что лучше всего вообще не вступать в разговор и таким образом избежать соблазна. Тас собирался удовлетвориться исследованием Храма, а также сбором слухов и обрывков разговоров.

— Я видел Крисанию, — доложил он Карамону однажды вечером, когда оба они вернулись в свою комнату после ужина.

Тас валялся у себя на лежанке, в то время как Карамон, стоя посреди комнаты, практиковался с палицей и цепью — Арак требовал, чтобы Карамон владел не только мечом, но и другими видами оружия. Подметив, что Карамон обращается с палицей пока еще не очень уверенно, кендер отполз в дальний угол кровати, подальше от его широких взмахов.

— Ну и как она? — с интересом спросил Карамон. Тас пожал плечами:

— Не знаю. Выглядит она, пожалуй, хорошо. Во всяком случае, по ее виду нельзя сказать, что она больна или чем-то встревожена. Но я бы не назвал ее счастливой. Когда я попытался поговорить с ней, она не обратила на меня никакого внимания. Я думаю, что она меня просто не узнала.

Карамон нахмурился.

— Попробуй разузнать, что с ней случилось, — сказал он. — Ведь она тоже хотела отыскать Рейстлина. Может быть, ей что-нибудь известно.

— Хорошо, — ответил кендер и поспешно пригнулся — палица просвистела прямо у него над головой. — Эй, нельзя ли поосторожнее?! — с негодованием воскликнул он, ощупывая чудом уцелевший хохолок на макушке. — Отойди хотя бы на два шага назад.

— Ну а что касается Рейстлина, — спокойно произнес Карамон, — то, как я подозреваю, ты снова вернулся без новостей. Или ты все же что-то разузнал?

Тас отрицательно покачал головой:

— Я ни на минуту не забывал о нем. У Фистандантилуса есть уйма учеников, но ни один из них по описанию не похож на Рейстлина. Как ты, наверное, догадываешься, люди с золотой кожей и зрачками в форме песочных часов встречаются довольно редко, так что он не остался бы незамеченным. Однако…

— Кендер оживился. — Однако скоро я, возможно, что-нибудь узнаю. Сегодня я услышал обнадеживающую новость: Фистандантилус вернулся.

— Вот как? — Карамон перестал махать палицей и повернулся лицом к Тасу.

— Да. Я, правда, сам его не видел, но слышал, как двое жрецов говорили об этом. Он снова появился в Храме вчера вечером, прямо в тронном зале Короля-Жреца. Только что не было, и — тут как тут! Очень эффектное появление!

— Ага, — фыркнул Карам он.

Раскачивая в руке палицу, он молчал так долго, что Тас зевнул и начал потихоньку задремывать. Но тут голос Карамона заставил его вздрогнуть.

— Тас, — сказал гигант, — мы не должны упустите такой случай.

— Какой случай? — зевнул кендер.

— Убить Фистандантилуса, — ответил Карамон.

Глава 7

Суровые слова Карамона заставили кендера немедленно проснуться.

— Убить? Ты считаешь, что уже готов к этому, Карамон? — запинаясь, пробормотал Тас. — То есть я хотел сказать, что тебе следует все толком обдумать. Фистандантилус — очень хороший… вернее, умелый маг. Возможно, он могущественнее Пар-Салиана и Рейстлина, вместе взятых, если только все, что о нем говорят, — правда. Убить такого человека — это тебе не просто подкрасться и пырнуть ножом. К тому же не в твоих правилах даже тихонько подкрадываться с ножом… Нет, я, конечно, не имел в виду, что нам сначала следует потренироваться на других, просто…

— Он должен когда-то спать, верно? — перебил его Карамон.

— Ну, — замялся Тас, — я думаю, что да. Любое живое существо должно когда-то спать. Наверное, и маги тоже.

— Маги нуждаются в сне больше, чем кто-либо другой, — веско сказал Карамон. — Помнишь, каким слабым становился Рейст, если не высыпался? Так, должно быть, устроены и другие маги, даже самые могущественные. Это явилось основной причиной, по которой они проиграли свою великую войну. Им необходим отдых. И перестань, пожалуйста, говорить «мы». Я сделаю это один. Тебе незачем даже сопровождать меня. Просто разузнай, где находится его комната, есть ли у него охрана, или он защищается магией, во сколько он ложится спать, а уж я позабочусь обо всем остальном.

— Карамон, — неуверенно сказал Тас, — ты думаешь, это будет правильно? Я знаю, зачем маги послали тебя в прошлое, если только не обманываюсь в своих предположениях, но тут у нас все немного перепуталось. Я понимаю, что Фистандантилус таит в себе зло: он носит черную мантию и все такое, но разве нет иного выхода, кроме убийства? Мне кажется, что если мы убьем его, то ничем не будем отличаться от него самого. Разве не так?

— Мне наплевать. — Карамон даже не взглянул на кендера. Казалось, все его внимание поглощено палицею, которой он сосредоточенно махал из стороны в сторону. — Либо его жизнь, либо жизнь Рейстлина — вот как стоит вопрос, Тас.

Если я убью Фистандантилуса сейчас, в прошлом, то он не сможет проникнуть в будущее и завладеть телом Рейста. Я могу вырвать Рейстлина из этого дряхлого тела и вновь сделать его молодым! Я знаю, что, как только освобожу брата из рук Фистандантилуса, он снова станет прежним — добрым Рейстом, моим маленьким братишкой, которого я так любил.

Голос Карамона слегка дрогнул, а глаза влажно блеснули.

— Он мог бы переехать жить к нам, Тас! — Но что скажет Тика? — спросил кендер, — Каково ей будет узнать, что ты убил кого-то, подкравшись, как тать?

Карие глаза Карамона гневно блеснули.

— Я же просил тебя не вспоминать о ней!

— Но, Карамон…

— Я серьезно, Тас!

В голосе Карамона прозвучала стальная нотка, которая подсказала кендеру, что он зашел слишком далеко. Тассельхоф съежился на лежанке и задумался. Глянув на его сутулую спину, Карамон тяжело вздохнул.

— Послушай, Тас, — примирительно сказал он, — объясняю тебе первый и последний раз. По отношению к Тике я… я повел себя не совсем хорошо. Она правильно сделала, что вышвырнула меня вон, теперь я это понимаю, хотя в первое время мне казалось, что я никогда ей этого не прощу. — Некоторое время Карамон собирался с мыслями, потом вздохнул и продолжил:

— Однажды я сказал ей, что до тех пор, пока Рейстлин жив, он будет занимать в моем сердце первое место. Я предупредил ее, что, возможно, ей следует найти человека, который смог бы отдать ей всю свою любовь без остатка. Сначала, когда Рейстлин настоял на своем и покинул нас, мне казалось, что я сам могу быть таким человеком, однако этого не случилось. — Он покачал головой. — Иными словами, мои надежды не оправдались. Теперь мне придется сделать то, что я задумал, понимаешь? О Тике я не в состоянии думать, во всяком случае сейчас. Она… она просто мешает мне…

— Но Тика так тебя любит! — не выдержал кендер. Это было все, что он мог сказать, но даже этого говорить ему не следовало. Карамон ухмыльнулся и снова принялся размахивать палицей.

— Хорошо, Тас, — сказал он таким глухим голосом, что кендеру показалось, будто голос Карамона доносится из-под земли. — Видимо, пришла пора прощаться.

Попроси Арака, чтобы он переселил тебя в другую комнату. Я твердо намерен сделать то, что решил, и мне бы не хотелось втягивать тебя в беду, если что-то вдруг сорвется.

— Но, Карамон, я вовсе не отказываюсь помогать тебе, — в отчаянии пробормотал Тас. — Я тебе просто необходим!

— Да, пожалуй, — согласился Карамон и, взглянув на Таса, виновато улыбнулся. — Извини… Просто не упоминай больше про Тику, ладно?

— Ладно, — скрепя сердце кивнул кендер и улыбнулся. Карамон отложил палицу и стал готовиться ко сну. Тас тем временем забрался под одеяло и укрылся до самого подбородка. С того дня, как погиб Флинт, на душе у него еще не было так скверно.

«Флинт бы наверняка этого не одобрил, — подумал Тас, вспоминая ворчливого старого гнома. — «Ты не кендер, а бестолковый чурбан — вот как бы он сказал.

— Что это тебе вздумалось убивать колдунов? Уж лучше сразу головой в петлю, чтобы не доставлять неприятностей другим!» Кроме того, есть еще Танис…» Вспомнив полуэльфа, кендер совсем расстроился. «Представляю, что сказал бы Танис!»

Перевернувшись на спину, Тас накрылся одеялом с головой. «Как бы мне хотелось, чтобы Танис был здесь! Как бы мне хотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь из тех, кто смог бы нам помочь. Карамон не прав, я это чувствую, но что я могу сделать? Я должен помочь ему, он мой друг. Без меня он попадет в такую беду, из которой не выпутается до конца своей жизни!»

На следующий день Карамону предстояло впервые участвовать в Играх. С утра пораньше Тас наведался в Храм, но к полудню вернулся, чтобы увидеть поединок Карамона, который должен был начаться после обеда. Сидя на краешке топчана и болтая ногами, кендер рассказывал другу все, что ему удалось разузнать. Карамон же тем временем мерил шагами комнату, в волнении ожидая, когда гном и Перагас принесут ему специально к случаю изготовленный костюм.

— Ты был прав, — неохотно признал Тас. — Фистандантилус, судя по всему, действительно нуждается во сне. Он ложится рано и спит мертвым… я хотел сказать — крепким сном до позднего утра.

Карамон сурово поглядел на него:

— Стража?

— Нет. — Кендер пожал плечами. — Он даже не запирает на ночь дверь. Вообще никто в Храме не запирает дверей. Это священное место, и они там доверяют друг другу. А может быть, им просто нечего запирать. Видишь ли… — Тас задумался. — Я всегда недолюбливал дверные замки, однако теперь мне начинает казаться, что жить без замков было бы много скучнее. Я побывал в нескольких комнатах… — Тас блаженно отметил ужас, промелькнувший во взгляде Карамона. — Поверь мне, там не на чем остановить взгляд. Может быть, ты подумаешь, что в комнате Фистандантилуса все не так, но ты ошибаешься — свои колдовские принадлежности он держит где-то в другом месте. Мне кажется, он использует свою комнату только в те дни, когда ему необходимо появляться при дворе. Кроме того, — воскликнул кендер, осененный блестящей догадкой, — ему нет нужды беспокоиться, поскольку единственным злым обитателем Храма является он сам! Ему не от кого защищаться, кроме как от самого себя!

Карамон, который уже давно не слушал излияний Таса, пробормотал что-то невнятное и продолжил свои расхаживания по комнате. Кендер нахмурился. Ему внезапно пришло в голову, что он и Карамон почти сравнялись во зле с черными магами. Эта мысль помогла ему принять решение.

— Мне очень жаль, Карамон, — сказал он, — но боюсь, я больше не смогу тебе ничем помочь. Кендеры не слишком принципиальны, когда речь идет об их собственных или даже о чужих вещах, но я ни разу не слышал, чтобы кендер замышлял убийство! — Он вздохнул и продолжил дрожащим голосом; — Я думал о Флинте и Стурме… Ты сам знаешь, что они бы этого не одобрили. Особенно Стурм, он был так щепетилен во всем, что касалось чести… То, что ты собираешься сделать, не правильно! Если мы осуществим твой замысел, мы станем такими же, как Фистандантилус, даже еще хуже.

Карамон открыл было рот для ответа, но тут дверь в их комнату распахнулась, и на пороге показался Арак.

— Ну как дела, парень? — ухмыляясь, спросил он. — Ты сильно изменился с тех пор, как попал к нам в школу.

Гном похлопал Карамона по мускулистой руке, а затем с размаху ударил кулаком в живот.

— Твердый как сталь, — довольно хрюкнул он, тряся в воздухе отбитой рукой.

Карамон с отвращением посмотрел на Арака.

— Где мой костюм? — спросил он. — Уже почти полдень.

Гном указал на корзину, которую он принес с собой.

— Здесь твой костюм. Не переживай, тебе не потребуется много времени, чтобы одеться.

Карамон поднял корзину и заглянул внутрь.

— И это все? — обратился он к Перагасу, который как раз появился в дверях.

— Все! — хихикнул гном. — Я же говорил, что тебе потребуется не много времени на переодевание!

Карамон сделался красным, как свекла. — Я… я не могу так… — промямлил он, опустив корзину на пол. — Ты же сказал, что среди публики будут женщины…

— Которым доставляет удовольствие каждый дюйм твоей бронзовой кожи! — насмешливо прогудев Арак. Потом улыбка слетела с его лица, и оно в один миг потемнело от гнева. — Надевай живо, олух! — прикрикнул гном. — Думаешь, за что они платят? За эти ваши кривляния? Не-ет, приятель, они платят за вид обнаженных тел, покрытых потом и кровью. Чем больше крови — настоящей крови,

— тем лучше!

— Настоящей крови? — Карамон поднял голову, и глаза его сверкнули. — Что ты хочешь сказать? Прежде ты говорил другое…

— Ба! Ты теленок, Карамон! Подготовь его, Перагас. Объясни ему, что почем в этой жизни. Пора тебе подрасти, Карамон, пора, моя красивая куколка!

Гном гортанно рассмеялся и, громко хлопнув дверью, вышел.

Лицо Перагаса, приветливое и открытое в обычные дни, сегодня казалось ничего не выражающей маской. Он избегал смотреть на Карамона, и глаза его были пусты.

— Что он имел в виду? — спросил Карамон. — Что значит — подрасти? Что такое «настоящая кровь»?

— Вот что, — сказал Перагас, не обратив никакого внимания на вопрос Карамона, — я помогу тебе с этими игрушечными доспехами. К ним надо немного привыкнуть: они красивы, но пробить их ничего не стоит. Публика, как известно, любит вид помятых доспехов.

С этими словами он достал из корзины тонкий наплечник и принялся прилаживать его на Карамоне. При этом он зашел гиганту за спину, по-прежнему стараясь избегать его взгляда.

— Они же золотые, — с удивлением заметил Карамон. Перагас утвердительно кивнул.

— Скорее масло остановит нож, чем эти штуки помогут в нормальном бою. — Карамон ощупывал доспехи. — А нагрудники? Любой меч рассечет их без труда!

— Да. — Перагас неестественно рассмеялся. — Как ты сам видишь, лучше сражаться голым, чем в этих доспехах.

— Стало быть, мне не о чем волноваться, — вытаскивая из корзины кожаную набедренную повязку, хмуро заметил Карамон.

Повязку также богато украшали золотые пластинки, но она была такой узкой, что не скрывала почти ничего из того, что должна была скрывать. Когда Карамон наконец оделся, даже кендер не мог смотреть на него без чувства некоторой неловкости.

Перегас уже собрался уходить, когда Карамон остановил его на пороге.

— Лучше скажи мне все сразу, друг, — попросил он. — Если, конечно, ты все еще мой друг.

Перагас пристально посмотрел на Карамона и пожал плечами:

— Я думал, ты уже догадался. Мы используем заточенные мечи. Конечно; при выпадах они проваливаются в рукоятку, но при рубящих ударах… — Он прищурился.

— Словом, бывает, что кровь течет по-настоящему. Поэтому мы стараемся поменьше рубить.

— Ты хочешь сказать, что на арене можно получить настоящую рану? — переспросил Карамон. — Значит, и я могу кого-нибудь ранить: тебя, Киири, Рольфа, Варвара… Что еще может произойти? О чем еще ты не сказал мне, друг?

От волнения и гнева Карамон почти кричал, но Перагас по-прежнему оставался холоден.

— Как ты считаешь, откуда у меня эти шрамы? — спросил он. — Думаешь, я в детстве выпал из колыбели или меня кошка поцарапала? Ладно, когда-нибудь ты все поймешь. Сейчас у меня нет времени на объяснения. Просто доверяй нам — мне и Киири. Следуй за нами и держись поближе. В первую очередь остерегайся минотавров: они — рабы собственной свирепости. Никакой хозяин и никакой Король-Жрец им не указ. Да, они согласились подчиняться правилам, но лишь из боязни, что их отправят назад, на Митрас. А зрители… зрители их любят.

Трибуны ликуют, когда минотавры устраивают кому-нибудь небольшое кровопускание.

А если кто-то из них почует кровь, он уже не может управлять собой.

— Убирайся! — прорычал Карамон.

Перагас некоторое время молча смотрел на него, потом повернулся и пошел прочь. В коридоре он, однако, остановился и, держась за ручку двери, сурово сказал:

— Послушай, друг, шрамы, которые я получил на арене, — это мои награды, мои знаки отличия. Каждый из них для меня дороже, чем для рыцаря — новая пара шпор, полученная из рук главы Ордена за доблесть! Это единственная награда, которую нам удается получить за свое геройство! На арене свои законы чести, Карамон, и они не имеют ничего общего с законами чести всех этих рыцарей и благородных господ, что сидят на трибунах и смотрят, как мы, рабы, пускаем друг другу кровь ради их удовольствия. У нас особая честь, именно она помогает нам выжить.

Перагас замолчал. Может быть, он сказал бы что-то еще, но Карамон упорно смотрел в пол, отказываясь замечать его присутствие и никак не реагируя на его слова.

— У тебя есть еще пять минут, — сказал в конце концов Перагас и в сердцах хлопнул дверью.

Тасу очень хотелось высказаться, но он только взглянул на лицо Карамона и понял: сейчас не время.

Если идешь в бой с мрачным настроением, то обязательно заработаешь дырку, сквозь которую оно улетучится.

Карамон никак не мог вспомнить, кто из старых военачальников сказал это, однако по личному опыту знал, насколько это верно. В бою твоя жизнь во многом зависит от того, насколько надежно прикрывают тебя твои товарищи. Перед боем все ссоры и споры необходимо улаживать. Карамон никогда не относился к тем, кто подолгу лелеет обиду, — как правило, ни к чему хорошему это не приводило.

Поэтому ему было легко перед самым выходом на арену пожать Перагасу руку.

Перагас с готовностью принял его извинения, а Киири, которая наверняка слышала о происшедшем от чернокожего гладиатора, одобрительно улыбнулась. К тому же при виде его нового наряда в зеленых глазах Киири вспыхнуло такое неподдельное восхищение, что Карамон невольно зарделся. Как бы там ни было,' перед боем его настроение значительно улучшилось.

Втроем они стояли в коридоре, проходящем под ареной, и готовились к своему выходу. Вместе с ними дожидались сигнала и остальные гладиаторы, участвующие в сегодняшних Играх: Рольф, Варвар и Рыжий Минотавр. Над головой у них раздавались приглушенные вопли толпы, и Карамон всякий раз вытягивал шею, стараясь рассмотреть, что творится у выхода. Ему хотелось, чтобы все поскорее началось. Насколько он помнил, никогда прежде он не волновался так сильно даже перед настоящей битвой.

Другие гладиаторы тоже изрядно нервничали. Это проявлялось в смехе Киири, звучащем сейчас намного пронзительнее и резче обычного, а также в струйках пота, которые медленно ползли по неподвижному, словно вырезанному из черного дерева, лицу Перагаса, — однако это было нормальное, здоровое волнение, вызванное нетерпеливым ожиданием события. Неожиданно для себя Карамон понял, что и он сам тоже, дожидаясь этой схватки, с азартом предвкушает упоение боя.

— Арак назвал наши имена, — наконец сказала Киири.

Она, Перагас и Карамон шагнули вперед, к выходу — гном решил, что раз эта троица хорошо сработалась на тренировках, значит, и на арену можно выпустить их в этом составе. (К тому же он надеялся, что двое профессионалов сумеют исправить возможные ошибки Карамона.) Первое, что почувствовал Карамон, выйдя из полутемного коридора, была волна оглушительного шума. Она налетала на него громом аплодисментов, градом приветственных криков, и ему показалось сначала, будто весь этот шум обрушивается прямо с ясного солнечного неба. От этого невозможного шума он едва не растерялся. Ставшая к этому времени знакомой арена, на которой он ежедневно тренировался в течение нескольких месяцев, внезапно показалась ему чужой.

Взгляд его испуганно метнулся на трибуны, однако это не принесло ему облегчения:

Карамон привык видеть их пустыми, но сегодня на стадионе собралась многотысячная толпа. Все зрители — во всяком случае, так ему показалось — кричали, топали ногами и били в ладоши.

Перед глазами Карамона поплыли яркие пятна — то были весело трепещущие на ветру стяги, возвещающие начало Игр, вымпелы и шелковые штандарты истарской знати, а также скромные флажки разносчиков, которые торговали с лотков всякой всячиной, начиная от охлажденного фруктового сока и кончая тарбеанским чаем — в зависимости от погоды и времени суток. Все это двигалось, шевелилось и сверкало на солнце, отчего Карамон почувствовал головокружение и подступающую к горлу тошноту. Прохладная рука Киири, опустившаяся на его плечо, привела Карамона в чувство. Обернувшись, он увидел ее улыбку и успокоился. За спиной Киири он разглядел знакомую арену, Перагаса и других гладиаторов, которые вышли на ринг вместе с ними.

Совладав со своей растерянностью, Карамон сосредоточился на предстоящем бое. «Думай о деле! — сурово приказал он себе. — Если ты хоть что-то сделаешь не так, как отрабатывал на тренировках, ты не только сам будешь выглядеть дураком, но и невзначай кого-нибудь поранишь». Карамон помнил, как долго возилась с ним Киири, разучивая технику колющих ударов. Теперь он знал почему.

Взяв себя в руки, Карамон занял отведенное ему место и стал дожидаться начала. Отчего-то арена выглядела полузнакомой, и сначала Карамон никак не мог понять, в чем тут дело. Только потом он сообразил, что гном не только заставил гладиаторов надеть парадные боевые костюмы, но И празднично украсил арену.

Помосты с опилками, на которых Карамон тренировался изо дня в день, были затянуты тканью с символами четырех сторон света, вокруг них пылали и чадили раскаленные угли, кипело и булькало в огромных котлах масло. Четыре помоста соединялись между собой узкими деревянными мостками, которые проходили прямо над Ямами Смерти, как их иногда называли, где вращались и гремели страшные машины — давилки, дробилки и циркулярные пилы. Поначалу Ямы Смерти испугали Карамона, но теперь он узнал, что все это — чистая бутафория. Зрители очень любили, когда бойцу, вытесненному с помоста, приходилось отражать атаки противника, балансируя на узкой доске и каждую секунду рискуя свалиться в механическое чрево. Также зрителям очень нравилось, когда Варвар держал Рольфа за ноги над кипящим маслом. На тренировках Карамон с Киири часто от души смеялись, видя, какое испуганное выражение появляется на лице Рольфа и какие отчаянные усилия он предпринимает, чтобы освободиться. Впрочем, и на тренировках, и перед публикой это кончалось одним и тем же: Рольф бил Варвара кулаком по голове и спасался.

Солнце стояло в зените, и внимание Карамона привлек яркий золотой блеск в центре арены. Там помещался Шпиль Свободы — высокое сооружение из чистого золота, — столь изящный и красивый, что он казался неуместным среди пропитанных потом опилок. На вершине его висел ключ, который мог открыть замок на любом ошейнике. Шпиль Свободы Карамон видел каждый день, но ключ обычно хранился в сундуке в комнате Арака. Одного взгляда на этот ключ оказалось достаточно, чтобы с новой силой ощутить на шее тяжесть стального обруча.

Карамон почувствовал, как глаза его невольно наполнились слезами.

Свобода… Казалось бы, что может быть проще: проснуться утром, отворить дверь и пойти куда вздумается — ведь тебе открыты все пути в этом широком мире.

Раньше Карамон никогда не задумывался об этом и только теперь, лишившись такой возможности, он понял, как много для него значила свобода.

Потом он услышал голос Арака и заметил, что гном указывает на него.

Стиснув в руках оружие, Карамон посмотрел на Киири. Золотой ключ все еще сверкал у него перед глазами. В конце года те из рабов, кто достаточно хорошо показал себя на Играх, получали возможность сразиться за право вскарабкаться на Шпиль и достать ключ. Все это, конечно, тоже было сплошным надувательством — Арак отбирал для этого финального представления тех, кто мог собрать побольше публики, — однако Карамон еще ни разу серьезно не думал о возможности сразиться за ключ. Все его мысли до сих пор были заняты судьбой брата и Фистандантилусом.

Теперь он понял, что у него есть еще одна цель.

Карамон издал громкий воинственный клич и поднял над головой свой складной меч.

Со временем Карамон окончательно избавился от растерянности и неловкости и даже начал получать удовольствие от участия в представлении. Ему нравились громкие аплодисменты и приветственный гул толпы. Чувствуя, что является своего рода центром азартной страсти и неусыпного внимания, он принялся играть на публику, срывая целый шквал оваций, о чем предупреждала его Киири. Несколько ран, полученных им в особо жарких стычках, оказались не более чем царапинами.

Карамон почти не чувствовал боли и с улыбкой вспоминал свои тревоги и сомнения.

Теперь ему стало понятно, почему Перагас даже не удосужился предупредить о такой мелочи во время тренировок, и сейчас Карамон жалел, что час назад принял его слова слишком близко к сердцу.

— Они любят тебя, — сказала ему Киири во время короткого перерыва между двумя схватками и с нескрываемым восхищением окинула взглядом мускулистое, практически обнаженное тело Карамона. — И я понимаю их. Я сама с нетерпением жду, когда мы отбросим свои складные железки и перейдем к борьбе врукопашную.

Карамон вспыхнул, и Киири засмеялась, но по ее глазам гигант понял, что она не шутила. Неожиданно для себя Карамон остро ощутил ее женскую красоту, которую отчего-то не замечал прежде. Возможно, виноват в этом был-костюм Киири — такой же откровенный, как и его, соблазнительно подчеркивающий формы ее тела, но при этом все же скрывающий самые вожделенные его уголки. Кровь Карамона вскипела от страсти и восторга, совсем как во время боя. Но тут мысль о Тике пронеслась в его голове, и Карамон в смущении торопливо отвел глаза, понимая, что взгляд его сказал больше, чем ему хотелось.

Маневр с отводом глаз, однако, лишь отчасти имел успех, так как куда бы Карамон ни посмотрел, всюду натыкался на восхищенные взоры прекрасных женщин, которые тут же спешили привлечь к себе его внимание.

— Нам пора, — напомнила Киири, и Карамон с радостью вернулся на арену.

Навстречу ему шагнул Варвар, и Карамон ухмыльнулся ему со всей возможной свирепостью. Это был их коронный номер, который они отрабатывали бесчисленное число раз. Когда они сошлись лицом к лицу, Варвар подмигнул Карамону, и тот едва не рассмеялся. С огромным трудом ему удалось сохранить на лице выражение свирепой ярости. Словно два диких зверя, оба слегка пригнулись и принялись кружить по арене, зажигая в зрителях напряженное ожидание. Карамону при этом пришлось напомнить себе, что ему надлежит выглядеть воплощением ненависти.

Варвар ему искренне нравился. Он был родом с Равнин и во многих отношениях — высоким ростом и длинными черными волосами — напоминал Речного Ветра, хотя и вполовину не был столь грозным противником, как суровый вождь кочевников.

Стальной ошейник Варвара был побит и исцарапан в многочисленных схватках.

Карамон не сомневался, что в конце года его противник станет одним из тех, кому позволят сражаться за золотой ключ.

Карамон сделал выпад складным мечом, но Варвар ловко уклонился и подставил ему подножку. Карамон с ревом опрокинулся на землю, и над стадионом повис дружный вздох. Однако часть зрителей приветствовала Варвара, своего фаворита, радостными воплями. Тот нацелился в Карамона копьем. Женщины в ужасе застонали, но Карамон в последнее мгновение откатился в сторону и, схватив своего противника за ногу, сильным рывком швырнул его в опилки.

Под гром аплодисментов двое гладиаторов боролись на арене. Киири ринулась на помощь Карамону, но Варвар, к вящему удовольствию части зрителей, успешно отбился от обоих. Именно в этот момент Карамон. галантным жестом велел Киири встать у него за спиной, а сам выхватил из-за пояса кинжал. Зрителям стало ясно, что Непобедимый хочет сам расправиться со своим дерзким противником.

Киири похлопала Карамона по бедру (этого не было в сценарии, и Карамон едва не забыл, что ему делать дальше) и отступила. Кинжал в руке Карамона был условленным сигналом, который означал: «Заканчиваем представление». Варвар ринулся в атаку, и Карамон, поднырнув под него, ткнул складным кинжалом прямо в живот противнику, где под украшенной перьями кирасой был тщательно замаскирован рыбий плавательный пузырь, наполненный кровью цыпленка.

Все вышло как надо! Кровь хлынула на руку и на грудь Карамону, и он заглянул в лицо Варвару, готовясь издать победный клич…

Что-то было не так.

Глаза его противника округлились, как и полагалось по сценарию, однако в них Карамон увидел изумление и неподдельную боль. Варвар качнулся вперед, что тоже было предусмотрено и не раз отрепетировано, однако вырвавшийся из его груди стон был полон истинной муки. Карамон подхватил падающее тело и с ужасом почувствовал, что кровь, продолжавшая течь из раны, горячая!

Поддерживая тяжелое, обмякшее тело товарища, Карамон уставился на кинжал.

Он был настоящим!

— Карамон… — прошептал Варвар и захлебнулся кровью. На губах его выступила розовая пена.

Публика неистовствовала. Подобного представления здесь уже давно не видывали.

— Варвар! Я не знал! — закричал Карамон, завороженный дымящимся от алой крови лезвием. — Клянусь тебе!

Рядом с ним тут же оказались Киири и Перагас. Они помогли опустить умирающего Варвара на опилки, и молодая женщина хрипло прошептала:

— Продолжай действовать по сценарию! В ярости Карамон чуть было не ударил ее, но Перагас перехватил его руку.

— От этого зависит твоя жизнь и наши тоже, — прошипел гладиатор. — И жизнь твоего друга кендера!

Карамон в растерянности уставился на них. Он никак не мог понять, что они имеют в виду. Он только что убил человека — своего друга!.. Со стоном Карамон оттолкнул Перагаса и опустился на колени рядом с умирающим. Краем уха он расслышал рев трибуны и понял: никто ничего не заметил. По их мнению, Непобедимый отдавал последние почести «мертвому».

— Прости, — шепнул Карамон, и Варвар кивнул.

— Ты не виноват, — ответил он едва слышно. — Не вини се… — Голос его прервался, на губах лопнул кровавый пузырь, а глаза закатились.

— Нам необходимо вывести его с арены, — прошептал Перагас на ухо Карамону.

— И сделать это надо аккуратно. Как мы репетировали, помнишь?

Карамон тупо кивнул. Твоя жизнь, наши жизни… жизнь твоего друга… «Но я же воин, мне случалось убивать и прежде. В смерти нет ничего нового, она стара как мир». Жизнь твоего друга кендера…

«Подчиняться приказу… Я привык к этому. Подчиняться приказу, а потом задавать вопросы», — повторяя в уме эти слова, Карамон сумел смирить ту часть своего разума, которая разрывалась от боли и гнева. Словно во сне, он помог Киири и Перагасу поднять «безжизненное» тело Варвара на ноги, как они делали это на репетициях прежде. Карамон даже нашел в себе силы повернуться к трибунам и поклониться, а Перагас, действуя одной рукой, сделал так, что мертвец на мгновение ожил и тоже отвесил поклон. Публике это пришлось весьма по вкусу, и она приветствовала всех четверых оглушительным ревом. Только после нескольких дополнительных поклонов им позволили удалиться прочь, в прохладные коридоры под ареной.

Оказавшись внизу, Карамон помог уложить тело Варвара на холодный каменный пол. Некоторое время он угрюмо смотрел на мертвого товарища, не обращая внимания на присутствие других гладиаторов, которые дожидались сигнала к выходу на арену.

Затем он медленно выпрямился, повернулся к Перагасу и схватил его за шею.

Изо всех сил толкнув его назад, Карамон припечатал его к стене. Выдернув из-за пояса окровавленный кинжал, он поднес его к самым глазам чернокожего атлета.

— Это был несчастный случай, — прошипел Перагас сквозь стиснутые зубы.

— Режущее оружие! — выкрикнул Карам он И с такой силой тряхнул гладиатора, что тот сильно ударился затылком о камень стены. — Ты говорил, что здесь никого не убивают! Что ты скажешь теперь? Во имя Бездны, объясни мне, что тут происходит!

— Это был несчастный случай, тупица! — донесся сзади насмешливый голос.

Карамон обернулся. Перед ним стоял гном, его квадратное тело отбрасывало на пол коридора уродливую тень.

— Пожалуй, я кое-что расскажу тебе о несчастных случаях, — продолжил Арак тихим голосом, в котором, однако, ясно слышалась угроза. За спиной его появилась в полумраке коридора зловещая фигура великана, который постукивал себя по ладони увесистой дубинкой. — Отпусти Перагаса. Он и Киири должны вернуться на арену я поклониться. Сегодня вы стали победителями.

Карамон посмотрел на Перагаса и опустил руки. Кинжал выскользнул из его онемевших пальцев и упал на пол, а сам он привалился спиной к стене. Киири, следившая за Карамоном с явным сочувствием, положила руку ему на плечо, а Перагас тяжело вздохнул. Затем он и Киири, обогнув тело Варвара, которое так и осталось лежать на полу, вновь ушли на арену.

— Ты сказал мне, что здесь никого не убивают! — пробормотал Карамон, задыхаясь от гнева и боли.

Гном шагнул вперед и остановился прямо перед ним.

— Это был несчастный случай, — с расстановкой повторил он. — Несчастный случай может произойти где угодно. Особенно с теми, кто ведет себя неосторожно.

Если ты будешь неосторожен, то и с тобой может случиться то же самое. С тобой или с твоим маленьким другом. Варвар допустил оплошность. А если быть точнее, то неосторожно повел себя его хозяин.

Карамон посмотрел на гнома расширившимися от ужаса глазами.

— Ага, я вижу, что ты наконец догадался! — кивнул Арак.

— Этот человек умер, потому что его хозяин перешел кому-то дорогу, — словно бы самому себе сказал Карамон.

— Точно! — Гном ухмыльнулся и слегка дернул себя за бороду. — Цивилизованный способ разрешать все споры, не правда ли? Не то что в прежние времена. И никто не догадался, в чем дело, за исключением, разумеется, его хозяина. Я видел, какое у него сделалось лицо, когда ты пронзил Варвара кинжалом. Он-то сразу все понял. С таким же успехом ты мог вонзить кинжал ему в брюхо. Первый звонок для него прозвенел.

— Так это было предупреждение? — глухо спросил Карамон.

Гном кивнул.

— Но кому? Кто был его хозяином? Арак некоторое время колебался, испытующе глядя на Карамона, затем его лицо исказила хищная ухмылка. Карамон ясно видел:

Арак прикидывает, что он может выиграть, открыв правду, и что он выиграет, промолчав. Очевидно, первое оказалось выгоднее, так как гном колебался не долго. Сделав знак Карамону наклониться пониже, он шепнул ему на ухо имя.

Карамону оно ничего не говорило.

— Старший жрец, Посвященный Паладайна, — пояснил гном. — Второй человек после самого Короля-Жреца. Однако он нажил себе злейшего врага. Страшного врага.

На арене раздались приглушенные овации, и гном невольно посмотрел на потолок. Затем снова перевел взгляд на Карамона:

— Ты должен выйти и поклониться. Тебя ждут, ты же у нас сегодня победитель.

— А он? — спросил Карамон, кивнув на Варвара. — Он уже не сможет выйти к публике. Разве о нем не будут спрашивать?

— Мы скажем, что он потянул мышцу — это случается довольно часто — и поэтому не смог выйти на поклон, — пояснил гном небрежно. — А потом распустим слух, что он выкупился, получил свободу и больше не намерен выступать.

Получил свободу! Глаза Карамона наполнились слезами, и он отвернулся.

Сверху донесся еще один взрыв оваций. Ему придется пойти. Твоя жизнь. Наши жизни. Жизнь твоего друга кендера.

— Так вот почему, — глухо сказал Карамон, — вот почему ты подстроил так, что это я убил его! Теперь ты заполучил меня и уверен, что я не буду болтать…

— Я знал это и так, — с ухмылкой перебил его гном. — Его смерть… была, скажем так, небольшим дополнительным штрихом. Зрителям нравятся такие вещи — они валом валят на представления ради таких вот несчастных случаев. Собственно говоря, предупреждение послал твой хозяин, и мне кажется, ему понравится, что его собственный раб и доставил весточку по назначению. Правда, для тебя это небезопасно — за смерть Варвара должны будут отомстить. Зато на выручке это скажется, да еще как! Стоит только распространиться слухам…

— Мой хозяин? — удивился Карамон. — Но ведь это ты купил меня! Твоя школа…

— Я был здесь только посредником, — хихикнул гном. — Вероятно, ты об этом не знал?

— Но кто же мой… — Карамон не договорил. Он понял, что знает ответ на свой вопрос. В голове его зашумело, и он даже не расслышал, что ответил ему гном. Кроваво-красная волна ненависти накатила на Карамона с такой силой, что он едва не задохнулся, — легкие его пылали, в животе появилась холодная тяжесть, колени подгибались.

Карамон даже не понял, когда опустился на пол. Придя в себя, он обнаружил, что сидит на полу, а великан давит ему на затылок своей огромной ручищей, заставляя держать голову чуть не между коленями. Когда слабость прошла, Карамон тряхнул головой и сбросил руку великана со своего затылка.

— Со мной все в порядке, — прошептал он бескровными губами.

Рааг посмотрел на Карамона, потом на гнома.

— Не стоит выпускать его на публику в таком состоянии, — сказал Арак с отвращением. — Он похож на рыбу, всплывшую кверху брюхом. Оттащи этого героя в его конуру.

— Не надо, — раздался совсем рядом тонкий голосок кендера. — Я позабочусь о нем.

Тас вышел из темноты. Лицо его было едва ли не бледнее, чем у Карамона.

Арак подумал несколько секунд, потом пробурчал что-то невразумительное и отвернулся. Махнув рукой Раагу, он начал подниматься по ступеням, ведущим наверх, торопясь вручить награды победителям.

Тассельхоф опустился на колени рядом с Карамоном. взгляд которого был прикован к неподвижному телу на полу. Кендер посмотрел на друга и почувствовал, как у него самого комок подкатил к горлу. Не говоря ни слова, он похлопал воина по плечу.

— Ты все слышал? — спросил Карамон.

— Не все, но достаточно, — пробормотал Тас. — Это Фистандантилус.

— Он все спланировал, — вздохнул Карамон и, устало прикрыв глаза, откинул голову назад. — Таким способом он и избавится от нас. Ему даже не придется ничего делать самому. Теперь этот жрец…

— Кварат, — подсказал кендер.

— Да, теперь Кварат убьет нас. — Карамон сжал кулаки. — А маг останется чист как стекло. Рейсшину не придет в голову его подозревать. Я же буду перед каждой схваткой гадать: вдруг кинжал, который держит Киири, настоящий?

Карамон открыл глаза:

— И ты, Тас… Ты тоже оказался здесь замешан. Гном довольно прозрачно на это намекнул. Я не могу никуда деться, но ты должен исчезнуть. Тебе необходимо убраться отсюда как можно скорее.

— Куда я пойду? — беспомощно спросил Тас. — Он везде найдет меня, Карамон.

Фистандантилус — самый могущественный маг из всех когда-либо живших на свете.

От него не может спрятаться даже кендер.

Некоторое время Карамон и Тас сидели молча, прислушиваясь к реву толпы на трибунах. Затем острые глаза кендера заметили в тени на полу тусклый блеск металла. Поняв, что это такое, Тас встал и поднял с пола окровавленный кинжал.

— Я мог бы провести тебя в Храм, — сказал он, старательно подавляя в голосе дрожь, — хоть сегодняшней ночью.

И кендер протянул кинжал Карамону.

Глава 8

Серебряная луна Солинари ярко засияла на небосводе. Повиснув над центральной башней Храма, она напоминала огонек на вершине колоссальной свечи.

В эту ночь наступило Белое Полнолуние — Солинари была столь ярка и яснолика, что в городе не зажигали фонарей. Даже мальчишки, которые ночами подрабатывали тем, что освещали маленькими светильниками дорогу загулявшим допоздна благородным господам, остались дома, проклиная яркий лунный свет, лишивший их еженощного заработка.

Вторая луна, кроваво-красная Лунитари, еще не поднялась — до ее восхода оставалось примерно два часа, — и зловещий отсвет ее алого диска пока не омрачил выбеленные Солинари стены домов и мостовые священного Истара. Что же касалось третьей, черной луны, то ее видел в звездном небе только один человек, да и тот бросил на нее равнодушный взгляд лишь мельком, пока снимал свою неудобную и тяжелую черную мантию и переодевался в простую, черную же ночную рубашку. Чтобы спрятать глаза от жемчужного света Солинари, человек этот натянул на лицо капюшон рубашки и лег на кровать. Через несколько мгновений он уже погрузился в крепкий, восстанавливающий силы сон, которого требовало его магическое искусство.

Так представлял в своей голове Карамон, шагая вслед за кендером по освещенным и запруженным людьми улицам. Несмотря на поздний час, веселье в городе не утихало. Тас и Карамон все время натыкались то на группки подвыпивших горожан, которые громко пересмеивались или обсуждали Игры, то на стайки женщин, смущенно поглядывавших на Карамона. Их блестящие платья слегка колыхались на ночном ветру, который был по нынешней осенней поре довольно теплым. Один раз Карамона узнали, и он чуть не бросился бежать, опасаясь, что женщины позовут стражу и та водворит его обратно на стадион.

Тас, однако, лучше разбирался в такого рода делах — он не позволил своему другу обратиться в бегство. Опознавшие Карамона женщины были буквально очарованы его сегодняшними гладиаторскими подвигами, и Тас не сомневался, что их сердца принадлежат исполину. Они засыпали героя вопросами о боях, но ответов не слушали, что оказалось весьма кстати — Карамон так сильно нервничал, что был не в состоянии ответить вразумительно. В конце концов, пожелав ему удачи, поклонницы оставили Карамона в покое.

Когда женщины скрылись из вида, Карамон покосился на кендера, но тот только пожал плечами.

— Как ты думаешь, почему я настоял на том, чтобы ты надел свой лучший наряд? — лукаво спросил он.

Действительно, Карамон поначалу наотрез отказался одеться так, как велел ему кендер. Но Тас настоял, и он был вынужден накинуть на плечи короткий шелковый плащ золотистого цвета, в котором выступал на арене, и сияющий золотой шлем. Карамону этот костюм казался не самым подходящим для сегодняшней вылазки — ему представлялся долгий путь по канализационным колодцам или в лучшем случае по крышам и водосточным трубам. Стоило ему, однако, возразить, как тут же взгляд Таса сделался неумолимым. Он резко заявил Карамону, что либо тот сделает, как ему велят, либо кендер умывает руки.

Вздохнув, Карамон подчинился и набросил плащ поверх своей старой куртки и просторных кожаных штанов. Кинжал, покрытый пятнами засохшей крови, он заткнул за пояс. Сначала Карамон хотел было его почистить, но потом решил, что так будет более символично.

Кендер без труда справился с замком в двери комнаты, которую Рааг всегда запирал на ночь. Без приключений они выбрались и из казармы под ареной, где ночевали гладиаторы: большинство товарищей Карамона уже спали, а что до минотавров, то они перепились и практически не подавали признаков жизни.

По улицам они шли почти не таясь, причем Карамону было от этого слегка не по себе. Кендер, напротив, чувствовал себя уверенно и был разве что против обыкновения молчалив. Как бы там ни было, но цель их похода — Храм — неумолимо приближалась. Эта высокая громада уже маячила перед ними во всей своей красе, когда Карамон внезапно остановился.

— Погоди-ка, Тас, — сказал он и подтолкнул кендера в тень ближайшего дома.

— Как ты проведешь меня внутрь?

— Как? Через дверь, конечно, — ответил кендер с благородным негодованием.

— Через парадную дверь.

— Через парадную дверь? — изумленно повторил Карамон. — Ты с ума сошел!

Там же стража! Нас остановят и…. — Со мной — не остановят, — сказал Тас легкомысленно. Однако, рассмотрев лицо гиганта, он тяжело вздохнул. — Это же Храм, Карамон. Храм, посвященный богам. Никакое зло не может войти в него.

— Фистандантилус, однако, как-то туда попадает, — возразил Карамон.

— Только потому, что такова воля Короля-Жреца, — терпеливо пояснил кендер.

— Иначе бы боги не позволили ему войти. Во всяком случае, так сказал мне один из жрецов, когда я поинтересовался у него насчет мага.

Карамон нахмурился. Кинжал за поясом показался ему тяжелым и горячим — клинок как будто бы обжег его сквозь ткань куртки. «Воображение разыгралось,

— попытался он успокоить себя. — Ведь мне приходилось носить кинжал и раньше».

Запустив руку под плащ, Карамон коснулся черенка. Затем, решительно стиснув зубы, он быстро двинулся к Храму. После небольшого колебания кендер вприпрыжку бросился за ним.

— Карамон, — сказал Тас виновато, — я догадываюсь, о чем ты подумал. Меня самого это тревожит. А вдруг боги не впустят нас?

— Мы пришли сюда, чтобы уничтожить зло, — убежденно произнес Карамон, не отпуская рукояти кинжала. — Боги помогут нам. По крайней мере не станут чинить никаких препятствий. Вот увидишь.

— Но, Карамон…

Карамон мрачно молчал и не обращал на Таса никакого внимания. Так они достигли ступеней великолепной лестницы, которая вела к парадному входу Храма.

Здесь Карамон остановился. Запрокинув голову, он долго рассматривал величественное здание. Храм был огромен — семь его башен устремлялись к небесам, словно благодарственная молитва за чудо своего существования. Но одна, центральная, башня вздымалась много выше остальных. Мерцая в лунном свете, она своей сверхмерностью уже не прославляла богов, а, напротив, бросала им вызов.

Красота Храма, выстроенного из жемчужно-белого и бледно-розового мрамора, золотые и серебряные украшения колонн, неподвижная гладь окружающих его прудов, в которых отражалось звездное небо, ухоженные сады и благоухающие цветники, — все это было столь прекрасно, что у Карамона перехватило дыхание. Околдованный этим чудом, он не мог сдвинуться с места.

Но тут в закоулках его памяти проснулось некое воспоминание, и Карамон ощутил нарастающий безымянный ужас. Где-то когда-то он уже видел нечто подобное. Скорее всего в кошмарном сне. Тогда Храм предстал перед ним угольно-черным, с искалеченными, покосившимися башнями, с кривыми базальтовыми колоннами и поросшими мхом ступенями. Внезапно он вспомнил. Это был Храм в Нераке, где Карамон томился в плену, Храм Владычицы Тьмы! Именно это истарское чудо она взяла за образец, извратив, изуродовав его, превратив при помощи черной магии в страшную пародию на этот Храм, пристанище света и добра. Карамон вздрогнул. Неприятное воспоминание показалось ему дурным предзнаменованием, и на мгновение он малодушно подумал о том, что, пожалуй, сегодня стоит отказаться от своего замысла и бежать.

Но тут он почувствовал, что Тас тянет его за полу золоченой накидки.

— Не останавливайся! — прошипел кендер. — Ты выглядишь подозрительно.

Карамон тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания, которые лишь подтачивали его решимость.

— Тас! — шепнул он и так схватил кендера за плечо, что тот едва не вскрикнул. — Я знаю! Это испытание, последняя проверка! Если боги впустят нас, значит, наши намерения верны! Значит, высшие силы благословляют нас!

Тас помолчал.

— Ты уверен? — робко спросил он.

— Конечно! — Глаза Карамона блеснули. — Сам увидишь. Идем.

Решимость вернулась к Карамону. У дверей стояла стража, но он бесстрашно приблизился к воинам. Молодой гладиатор являл собою зрелище весьма внушительное: развевающийся золотой плащ, сияющий шлем с плюмажем из перьев, мощные обнаженные руки. Стражники перестали разговаривать между собой, и один из них сделал рукой быстрый жест, как при ударе кинжалом. Второй воин кивнул и с восхищением воззрился на Карамона.

Карамон немедленно понял, о чем шла речь, так как жест стражника был предельно красноречив. Он едва не повернул вспять, снова почувствовав, как течет по рукам горячая кровь Варвара, однако он зашел уже слишком далеко, чтобы теперь отступать. К тому же, возможно, это был знак, который подавала ему душа Варвара, жаждущая отмщения.

Тас в тревоге посмотрел на друга.

— Я сам поговорю с ними, — прошептал кендер. Карамон кивнул.

— Приветствуем тебя, гладиатор! — окликнул его один из стражников. — Хоть ты и новичок в Играх, но о тебе уже слышал весь город. Я как раз говорил своему приятелю, что сегодня днем он пропустил великолепное зрелище. Кроме того, благодаря тебе я стал богаче ровно на шесть монет. Как твое имя?

— Его зовут Непобедимый, — подал голос Тассельхоф, — и сегодняшняя схватка — это только начало. Он никогда не проигрывал в битве и не собирается делать этого и впредь.

— А ты, потрошитель кошельков, кто такой? Его дело-устроитель?

Это предположение было встречено громогласным хохотом стражников, к которому присоединился и Карамон. К счастью, б этом шуме потонул негодующий голос кендера. Когда же Карамон взглянул на своего друга, то моментально понял, что смех его был неуместен. Лицо Таса было белее мела. «Потрошитель кошельков»

— оскорбления более страшного для кендера не существовало. Этих двух слов было достаточно, чтобы, произнеся их, нажить себе в сердце беспечного народа смертельного врага. После первого нечленораздельного вопля Тас как раз готовился перейти к подробному описанию привычек, родословных и унаследованных пороков стражников, когда широченная ладонь Карамона зажала кендеру рот.

— Ну да, — кивнул Карамон, крепко удерживая извивающегося Таса. — И неплохой, между прочим.

— Тогда приглядывай за ним. Непобедимый! — сказал второй воин и расхохотался пуще прежнего. — Нам любо смотреть, как ты режешь глотки, а не кошельки с поясов.

Уши Таса — единственное, что еще виднелось из-под руки Карамона — побагровели. Несмотря на крепкую хватку исполина, кендер ухитрился издать несколько нечленораздельных звуков.

— Пожалуй, мы пойдем, — пробормотал Карамон, не зная, долго ли еще он сможет удерживать разъяренного друга. — Мы и без того опаздываем.

Стражники понимающе переглянулись.

— Я видел, какими глазами на тебя сегодня смотрели женщины, — сказал один из них, с завистью оценивая широту Карамоновых плеч. — Мне следовало догадаться, что кто-нибудь из них пригласит тебя сегодня на… гм-м-м… на ужин.

Ошарашенный взгляд Карамона заставил воинов снова покатиться со смеху.

— Боги мои!. Только посмотрите на него! Да он действительно новичок!

— Проходи. — Второй страж махнул рукой. — Приятного аппетита!

Последовал еще один взрыв смеха. Карамон покраснел, но не нашелся, что ответить. Кроме того, немало сил уходило у него на борьбу с Тассельхофом. В конце концов ему удалось войти в Храм, но еще долго до него доносились раскаты хохота пополам с солеными шуточками, которыми перебрасывались стражники. Только теперь он понял, что, собственно, они имели в виду. Свернув в первый попавшийся коридор, Карамон как следует встряхнул кендера и огляделся. Он понятия не имел, куда они попали, поэтому ему хотелось, чтобы Тас как можно скорее сориентировался.

Теперь Тас был красен, как помидор, и глаза его сверкали. Стражников уже не было ни видно, ни слышно, но кендер продолжал кипятиться.

— Да как они!.. Да я!.. Да я их?.. Они у меня!!!

— Тас! — Карамон снова тряхнул кендера. — Прекрати. Успокойся. Вспомни лучше, для чего мы здесь.

— Потрошитель кошельков — это же надо! Словно я обыкновенный карманник! — Тас шипел и плевался, как чайник на огне. — Я…

Карамон мрачно сверкнул глазами, и кендер поперхнулся. Справившись с собою, он глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух через ноздри.

— Я в порядке, — сообщил он.

Карамон продолжал рассматривать кендера с подозрением.

— Говорю тебе, я в порядке! — возмутился Тас.

— Ну вот, мы проникли внутрь, хотя и не совсем так, как я предполагал, — сказал Карамон. — Ты слышал, что говорили стражники?

— Нет. После пот… потрош… Короче, после этого слова я ничего не слышал. Вы подняли ужасный шум, к тому же твоя рука отчасти зажала мне уши,

— гневно заявил кендер. — А что?

— Мне показалось, что они имели в виду… ну, будто здешние дамы приглашают к себе мужчин, чтобы — ну ты знаешь…

— Послушай, Карамон, — все еще волнуясь, заявил Тас, — нас впустили, и ты наконец получил свое благословение. Наверное, стражники просто тебя дразнили.

Ты бываешь иногда до отвращения легковерен и способен поверить в любую ерунду.

Тика все время тебе об этом напоминала, а теперь придется мне…

Карамон вздрогнул. Он вспомнил, как Тика говорила ему об этом теми же Самыми словами. Это было горькое воспоминание, и Карамон отогнал его от себя;

— Да, — сказал он и покраснел, — наверное, ты прав. Они пошутили надо мной. Мне тоже так показалось. Но…

Карамон поднял голову и снова огляделся по сторонам, наконец-то заметив великолепие внутреннего убранства Храма. Он впервые осознал, что находится в святилище, во дворце, возведенном в честь богов и призванном служить им земным обиталищем. Благоговейный трепет и глубокое почтение овладели всем его существом, и он неподвижно застыл в серебристом свете луны, льющемся сквозь высокие окна.

— Ты прав, боги подают нам знак!

В лабиринте Храма был один коридор, куда редко кто забредал. Туда заходили не с праздной целью, а сугубо по делу, причем по делу неотложному. В этих случаях жрецы торопились поскорее завершить свои хлопоты и возвратиться в более приветливую часть Храма.

Ничего необычного в самом коридоре не было. Он выглядел столь же просторным и столь же богато украшенным, как и другие коридоры и галереи святилища. Стены его были увешаны неброскими, но дорогими шпалерами, мягкие ковры устилали полированный мраморный пол, а в нишах стен красовались грациозные статуи людей и мифических существ. Деревянные двери, покрытые искусной резьбой, вели в комнаты, обставленные с такой же роскошью и изяществом, как и прочие помещения Храма-дворца. Вот только двери эти никогда не открывались. Все они были заперты, так как комнаты эти не имели жильцов.

Все, кроме одной.

Эта комната располагалась в дальнем конце коридора, где даже в полдень царил зловещий сумрак. Впечатление было такое, словно ее обитатель заколдовал вокруг себя самого стены, пол, по которому ходил, и даже самый воздух, которым дышал. Все, кто ни забредал в этот коридор, жаловались потом на удушье. Словно человеку в горящем доме, им не хватало воздуха, и каждый вздох давался с величайшим усилием.

Эта комната принадлежала Фистандантилусу. Он жил в ней уже несколько лет, с тех самых пор, как Король-Жрец пришел к власти и изгнал магов из Палантасской Башни Высшего Волшебства — из Башни, где Фистандантилус был главою магического Конклава.

Какую сделку они заключили между собой — олицетворение света и добра и верховный служитель злых сил? Каким даром владел Выбравший Тьму, если ему позволили поселиться в самом сердце священной цитадели добра? Никто не знал этого наверняка, но многие пытались догадаться. Принято было считать, что это всего лишь благородный жест со стороны Короля-Жреца, акт милосердия к поверженному врагу.

Однако и сам Король-Жрец не отваживался по доброй воле заходить в этот коридор. Здесь черный маг властвовал безраздельно, повелевая теми темными силами, которые находились у него в услужении.

В дальнем конце коридора прорезано высокое окно. Плотные бархатные шторы на нем всегда были задернуты и не пропускали внутрь ни солнечного света днем, ни лунного света ночью. Редко когда случалось, что свет пробивался сквозь тяжелые складки занавесей. Сегодня, однако, возможно из-за небрежности слуги, который убирался в этой части Храма, шторы были чуть-чуть раздвинуты, и узкий луч лунного света сиял во тьме коридора. Это был серебристый свет Солинари, которую гномы называют еще Ночной Свечой, но Карамону он напомнил блеск стального клинка.

«Или бледный палец трупа», — мрачно подумал Карамон, разглядывая безмолвный коридор. Стелясь по ковровой дорожке, этот белый лунный луч обрывался у самых ног гладиатора.

— Вон его комната, — шепнул кендер так тихо, что Карамон едва расслышал его за стуком собственного сердца. — Последняя дверь налево.

Карамон вновь сунул руку под плащ и вцепился в рукоять кинжала, полагая, что прикосновение к оружию хоть немного успокоит его. Но как только Карамон дотронулся до холодного черенка, его судорожно передернуло, и он поспешно убрал руку.

Казалось бы, что сложного в том, чтобы пройти по коридору до конца, открыть дверь и проникнуть в комнату, но Карамон не мог сдвинуться с места.

Возможно, так подействовали на него воображенные последствия его замысла, буде его удастся осуществить. Возможно, он никак не мог решиться убить врага столь коварным образом: не в битве — спящего! Можно ли представить себе что-то более подлое и гнусное?!

«Боги подали мне знак», — напомнил себе Карамон и намеренно вызвал в памяти воспоминание об умирающем Варваре. Он вспомнил мучения Рейстлина, которым тот подвергся в Башне во время Испытания, и наконец подумал о том, что бодрствующий маг — противник, неизмеримо превосходящий его по силам, противник, которого простому смертному почти невозможно победить. Глубоко вздохнув, Карамон решительно взялся за рукоять кинжала. Вытащив оружие из-за пояса, он двинулся вдоль коридора, неслышно ступая по серебристому лунному лучу.

За спиной он услышал дыхание. Тас следовал за ним почти вплотную, так что, когда Карамон остановился, кендер едва не налетел на него.

— Останься здесь, — велел Карамон.

— Нет, я… — запротестовал было Тас, но гигант сурово шикнул.

— Тебе придется остаться, — сказал Карамон как можно убедительнее. — Кто-то должен караулить в коридоре. Если вдруг кто-нибудь появится, подай сигнал.

— Но…

Карамон в упор посмотрел на кендера. Заметив мрачное выражение его лица, Тас торопливо кивнул.

— Хорошо, хорошо, я встану вот тут, в тени. Он указал пальцем на нишу между колоннами, где, на его взгляд, было темнее всего, и поспешно исчез в ней.

Карамон выждал некоторое время, чтобы увериться — Тас не последует за ним даже «случайно», но кендер с несчастным видом покорно скрылся в тени за громадным каменным горшком, из которого торчало ныне засохшее дерево, и затих.

Только тогда Карамон повернулся и двинулся к заветной двери.

Стоя рядом с высохшим стволом какого-то экзотического растения, немногие уцелевшие листья которого громко шуршали при каждом его движении, Тас наблюдал, как Карамон крадучись движется вдоль стены. Он видел, что его друг наконец добрался до нужной двери и легонько толкнул ее рукой. Дверь поддалась и бесшумно открылась. Карамон скрылся в комнате.

Тассельхофа охватила дрожь. В животе его появилось какое-то мерзкое, болезненное ощущение, и оттуда оно стремительно разлилось по всему его телу. С губ кендера сорвался тоненький всхлип. Зажав рот рукой, чтобы не закричать в голос, кендер изо всех сил вжался спиной в холодную мраморную стену, потому что ему показалось, будто сейчас он умрет — умрет от темноты и одиночества.

Карамон бесшумно проник в комнату. Дверь он приоткрыл едва-едва, опасаясь, что заскрипят петли, но все обошлось. В комнате было темно и тихо. Никакой шум из других помещений Храма не проникал сюда, как будто царивший здесь удушающий мрак поглощал все живые звуки. Самому Карамону удушье сдавило грудь, и он припомнил, как чуть было не утонул в Кровавом Море Истара. Для того чтобы справиться с пылающими легкими и не выдать себя шумным дыханием, ему потребовалось немало усилий.

На пороге он задержался, пытаясь успокоить сердцебиение и стараясь оглядеться. Свет Солинари едва проникал сюда сквозь неплотно задернутые шторы.

Тонкий серебристый луч разрезал тьму пополам, и на полу лежала узкая дорожка, ведшая к кровати у дальней стены комнаты.

Мебели здесь почти не было. Карам он разглядел черную мантию, небрежно брошенную на деревянный стул с высокой спинкой, под которым стояли высокие кожаные башмаки. Огонь в камине не горел — ночь была по-летнему теплой. С кинжалом в руке Карамон легкими шагами пересек комнату.

«Боги подали знак», — подумал Карамон. Сердце его билось в груди с такою силой, что он едва не задохнулся. Он испытывал страх, страх такой мощный, какой прежде ему никогда испытывать не приходилось, — всепоглощающий, жуткий, первобытный. От этого страха внутри у него все похолодело, мышцы задрожали и пересохло во рту, «Надо действовать быстро!» — велел он себе, боясь, что вот-вот потеряет сознание или его стошнит. Толстый ковер на полу заглушал его шаги. Карамон уже видел на кровати фигуру спящего мага — дорожка лунного света взбиралась по одеялу и проходила по его лицу, прикрытому черным капюшоном. Именно так Карамон себе это и представлял.

— Боги благословляют мой путь, — пробормотал Карамон, не заметив того, что произнес эту фразу вслух.

Подойдя к краю постели, он прислушался к спокойному дыханию своей жертвы, ловя настороженным ухом любое изменение в размеренном ритме вдохов и выдохов, которое могло бы предупредить воина о том, что его присутствие обнаружено.

Вдох… Выдох… Дыхание было ровным, спокойным и глубоким. Так дышат молодые» здоровые люди. Карамон вздрогнул, подумав о том, сколько должно быть лет этому магу, и припоминая те мрачные слухи, где описывались способы, какими Фистандантилус продлевал жизнь своей души в новом теле. Карамон не слышал ни храпа, ни старческого горлового хрипа, ни одышки. Определенно, эти легкие и это горло принадлежали молодому человеку или, по крайней мере, молодому телу.

Лунный свет продолжал литься в окно, холодный и равнодушный.

Карамон поднял кинжал. Один удар в сердце — быстрый и точный, — и все будет кончено. Но он колебался. Нет, прежде, чем нанести удар, он должен взглянуть в лицо человека, который мучил и преследовал его брата.

— Не надо! Дурак, не делай этого! — закричал внутри Карамона какой-то голос. — Ударь его, ударь сейчас!

Но рука гиганта дрожала. Он должен был видеть лицо! Двумя пальцами Карамон взялся за край капюшона и быстрым движением отвел его в сторону… Серебристый свет Солинари скользнул по руке Карамона и упал на лицо спящего мага. Перед ним был вовсе не высохший древний старец, с лицом, отмеченным печатью бесчисленных преступлений и грехов. Это лицо не могло также принадлежать ни одной замученной жертве, чью душу злобный старик изгнал из тела с тем, чтобы завладеть новым, крепким и молодым вместилищем для своей собственной души.

Карамон увидел лицо молодого мага, усталое и изможденное после бессонных ночей, проведенных за работой над книгами, однако сейчас оно было расслаблено и спокойно, Это было лицо человека, чья упорная схватка с постоянной и почти невыносимой болью нашла свое отражение в суровых, упрямых морщинках вокруг рта.

Это лицо было знакомо Карамону едва ли не лучше, чем его собственное…

Рука с кинжалом судорожно опустилась, и клинок с сухим шорохом пронзил матрас. Карамон вскрикнул и, рухнув на колени возле кровати, вцепился скрюченными пальцами в одеяло. Его огромное тело содрогнулось от рыданий.

Рейстлин открыл глаза и, сев, заморгал на яркий лунный свет. Затем он снова надвинул на глаза капюшон рубашки, недовольно вздохнул и вынул кинжал из безвольной ладони брата.

Глава 9

— Это было на редкость глупо, братец, — без интереса разглядывая кинжал, сказал Рейстлин. — Мне трудно в это поверить, такого я не ожидал даже от тебя.

Карамон, по-прежнему стоявший возле кровати на коленях, поднял голову и посмотрел на брата. Лицо гладиатора вытянулось, осунулось и казалось смертельно бледным. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Рейстлин не дал ему вымолвить слова.

— «Я не понимаю, Рейст!» — хнычущим голосом передразнил он Карамона.

Карамон безмолвно закрыл рот и уставился на Рейстлина. Его лицо мрачно застыло, обратившись в суровую неподвижную маску. Только в глазах Карамона оставалась жизнь, но и они не в силах были оторваться от испачканного высохшей кровью лезвия.

— Пожалуй, — пробормотал он наконец, — лучше было бы не убирать капюшон с твоего лица.

Рейстлин улыбнулся, хотя брат не мог этого видеть.

— У тебя не было выбора. — Он вздохнул и покачал головой. — Брат мой, неужели ты собирался просто войти в комнату и зарезать меня во сне? Ты же знаешь, я с самого детства сплю чутко.

— Нет, не тебя! — горестно воскликнул Карамон, поднимая глаза на брата. — Я думал…

Говорить дальше он не мог. Рейстлин некоторое время недоуменно смотрел на Карамона и вдруг рассмеялся. Это был страшный смех, хриплый, язвительный, и Тассельхоф, все еще стоящий в коридоре в тени сухого дерева, зажал уши руками.

Потом, желая разобраться, что все же происходит, он покинул свое убежище и тихонько двинулся вдоль коридора.

— Так ты пришел, чтобы убить Фистандантилуса! — сказал Рейстлин. Мысль эта настолько ему понравилась, что он повторил ее вслух еще раз и расхохотался. — Дорогой брат, — сказал он сквозь смех, — я уже и забыл, каким ты можешь быть забавным!

Карамон вспыхнул и поднялся на ноги.

— Я хотел сделать это… ради тебя.

Гигант подошел к окну и, отдернув занавески, мрачно посмотрел наружу, где раскинулся, словно залитый серебром и перламутром, внутренний двор Храма.

— Ну конечно, — желчно сказал Рейстлин. — Разве ты что-нибудь делаешь не ради меня?

Маг отдал какую-то резкую команду, и комната озарилась ярким светом, идущим от хрустального шара его магического посоха, что стояла углу. Отбросив одеяло, Рейстлин поднялся с постели и подошел к очагу. Еще одно слово сорвалось с его губ, и в камине, где минуту назад даже не было дров, заплясало пламя.

Оранжевый отблеск огня упал на бледное, тонкое лицо мага и заблестел в его чистых карих глазах.

— Ну что ж, ты опоздал, брат мой. — Рейсшин сжимал и разжимал над огнем тонкие ладони. — Фистандантилус мертв, я сам убил его.

Карамон стремительно обернулся, но не произнес ни слова: в голосе брата ему послышались какие-то странные интонации. Рейстлин тем временем по-прежнему стоял у камина и смотрел в огонь.

— Ты хотел зарезать его спящим, — тихо сказал Рейстлин, и на губах его появилась мрачная улыбка. — Величайшего из магов, когда-либо живших на свете.

До настоящего момента…

Карамон увидел, как Рейстлин оперся вдруг на каминную полку, словно почувствовал внезапную слабость.

— Он был удивлен, увидев меня, — продолжал маг. — Он смеялся надо мной, как некогда смеялся надо мной в Башне. Но он боялся меня, я видел это по его глазам. «Ну что, начинающий маг? — смеялся он. — Как ты сюда попал? Может быть, тебя отправил в прошлое великий Пар-Салиан?». «Нет, — сказал я ему, — я прибыл сюда сам, и теперь я — хозяин Башни, ее Магистр». Этого он не ожидал. «Невероятно, — сказал он со смехом. — Я — тот, чей приход был предсказан пророчеством. Это я — властелин настоящего и будущего. Когда я управлюсь с делами, я вернусь к своей собственности». Он говорил, а страх в его глазах разгорался все сильнее и сильнее. В его взгляде я прочел невысказанный вопрос, и я ответил на него. «Да, — кивнул я ему, — пророчество оказалось не совсем точным или же было неверно истолковано. Ты собирался перенестись из прошлого в настоящее, используя жизненную силу, которую украл у меня и которая поддерживает теперь твое существование. Но ты забыл — а может быть, просто не интересовался этим, — что я могу пользоваться твоей духовной энергией. Ты вынужден был поддерживать мою жизнь, чтобы по-прежнему сосать соки моего тела. А тем временем я научился у тебя пользоваться Глазом Дракона, научился нужным словам. Когда я, умирающий, лежал в ногах у Астинуса, ты вдохнул жизнь в мое искалеченное тело, чтобы продолжить терзать его, ты привел меня пред очи Владычицы Тьмы и упросил ее дать мне ключ к тайнам древних магических текстов, которые я не мог прочитать.

А когда ты наконец почувствовал себя готовым, то вознамерился войти в мое тело и завладеть им».

Рейстлин повернулся к брату, и Карамон невольно отступил, пораженный ненавистью, которая пылала в глазах мага ярче, чем волшебный огонь в камине.

— Так он намеревался поступить со мной — ему нужно было, чтобы я оставался немощен и слаб. Но я стал сражаться! Сражаться с ним! — Взгляд Рейстлина устремился в пространство, мимо Карамона. — Я использовал его! Я использовал его дух, я жил с болью и одолел ее. «Ты — владыка своего настоящего, — сказал я ему, — но тебе не хватает сил, чтобы проникнуть в будущее. Владыка будущего — я, и я вот-вот завладею твоим настоящим!»

Рейстлин вздохнул, его руки опустились, а огонь в глазах погас. Взгляд его стал горестным и пустым.

— Я убил его, — сказал он. — Но это была страшная битва.

— Так ты убил его? — растерянно спросил Карамон. — Они… мне сказали, что ты вернулся в прошлое, чтобы учиться у него.

— Я и учился, — вздохнул Рейстлин. — Я провел с ним несколько долгих месяцев, я принял чужое обличье и явился перед ним только тогда, когда у меня было уже достаточно знаний и силы. На сей раз я выжал его досуха!

Карамон покачал головой:

— Это невероятно. Ты же отбыл ненамного раньше нас… Во всяком случае так сказал этот твой темный эльф. Рейстлин раздраженно дернул головой:

— Для тебя время — это путь солнца от восхода до заката. Для тех из нас, кто овладел его тайнами, время — это путешествие за тысячи солнц. Секунды становятся годами, часы — тысячелетиями. Вот уже несколько месяцев, как я, под именем Фистандантилуса, хожу по этим коридорам. В последние несколько недель я нередко бывал в Башнях Высшего Волшебства, в тех, что еще остались, чтобы учиться и постигать новое. Я побывал у Лорака и научил его пользоваться Глазом Дракона — смертельный дар для такого слабого и глупого существа, как он. В скором времени Глаз погубит его. Несколько долгих часов я провел с Астинусом в Большой Библиотеке и учился у него, как учился у великого Фистандантилуса. Я побывал во многих местах и видел вещи столь ужасные и столь чудесные, что ты не сможешь себе их даже представить. А для Даламара, да и для тебя тоже, прошел всего лишь день да ночь.

Рассуждения эти были выше понимания Карамона, и он в отчаянии, как утопающий хватается за соломинку, попытался уцепиться за то, что было ему доступно.

— Значит… — пробормотал он. — Значит, ты теперь… то есть с тобой все в порядке? Я имею в виду — будет в порядке, там, в нашем времени?

Карамон попытался показать куда-то руками, но никакого внятного жеста у него не вышло.

— У тебя не будет больше золотой кожи и этих страшных глаз со зрачками в форме песочных часов? Сейчас ты выглядишь… совсем как тогда, когда мы были молодыми а ехали к Башне… Ты останешься таким, когда мы вернемся?

— Нет, братишка, — терпеливо ответил Рейсшин. — Разве Пар-Салиан не объяснял тебе? Вижу, что нет, Время — как река, и я ничуть не изменил ее течения. Я просто… прошел берегом, поднялся выше по течению и вступил в поток. А вода несет меня своим путем обратно, к той точке, где я уже некогда был. Я…

Рейстлин внезапно замолчал и бросил быстрый взгляд на дверь. Затем он едва уловимо кивнул головой, после чего дверь сама собой распахнулась, и в комнату ввалился совершенно очумелый Тассельхоф Непоседа. Запнувшись на пороге, он шлепнулся ничком, но тут же вскочил на ноги.

— О, добрый вечер! — Кендер принялся отряхиваться как ни в чем не бывало.

— Я как раз собирался постучать. Я все понял! — воскликнул он, обернувшись к Карамону. — Видишь ли, все это был Фистандантилус, но он превратился в Рейсшина, а Рейстлин сумел стать Фистандантилусом. А теперь все наоборот — Фистандантилус оказывается Рейстлином, чтобы потом снова стать Фистандантилусом, но Фистандантилус теперь превратился в Рейстлина! Уяснил?

Но Карамон ничего не уяснил. Тас повернулся к магу и беспечно спросил:

— Разве не так, Рейст?..

Маг не ответил. Он смотрел на кендера столь грозно, что Тассельхоф в беспокойстве и словно ища защиты покосился на Карамона и сделал в его сторону два крошечных шажка. Но тут Рейстлин изобразил рукой манящее движение, и Тас в один миг оказался перед магом, причем тот держал его за шиворот на уровне собственного лица.

— Зачем Пар-Салиан послал тебя? — От голоса Рейстлина у кендера по спине побежали мурашки.

— Ну, он подумал, что Карамону скорее всего понадобится помощь, а тут и…

Пальцы Рейсшина еще сильнее стиснули воротник Тасовой куртки, а глаза превратились в узкие щелочки. Кендер почувствовал себя нехорошо.

— Ну, на самом деле он, пожалуй, и не думал посылать нас вдвоем. — Тас попытался извернуться и взглядом призвать Карамона себе в союзники, однако маг держал его крепко, и ему не удалось совершить этот маневр. — Можно сказать, что тут вышло… гм-м-м… что-то вроде несчастного случая. Наверное, П-пар-Салиан даже не знает, что послал меня. Кстати, если меня отпустить, та я. смогу говорить гораздо свободнее.

— Продолжай, — приказал Рейстлин и как следует встряхнул кендера.

— Рейст, прекрати! — нерешительно вмешался Карамон. — Какая тебе разница…

— Заткнись! — яростно прошипел маг, не отрывая от Таса пылающего взгляда.

— Продолжай!

— У меня было кольцо, которое кто-то потерял… ну, может быть, не потерял… — Тас слегка замялся, встревоженный выражением лица мага. Он решил не скрывать правду, насколько вообще способен на это кендер. — В общем, я случайно зашел в чью-то комнату, и кольцо упало прямо ко мне в кошелек. Скорее всего так оно и было, потому что я не знаю, как еще оно могло очутиться у меня.

Когда маг в красном плаще отправил Бупу домой, я понял, что следом будет мой черед… Я не мог бросить Карамона! И тогда-то я п-помолился Фисбену, то есть Паладайну, надел кольцо и — пуф!!! — Тас выразительно взмахнул руками.

— Я превратился в мышь!

В этом месте кендер выдержал паузу в надежде, что его слушатели как-то отреагируют на столь необычное приключение, но оба брата молчали. Глаза Рейсшина нетерпеливо сверкнули, а рука сильнее стиснула воротник куртки. Тас вынужден был продолжить, хотя дышать ему стало еще труднее.

— Мне удалось спрятаться, — пропищал он так тонко, будто вновь обратился в мышь. — Я пробрался в лавара… рабола… лабораторию Пар-Салиана, где он устроил настоящее представление: камни пели, Крисания лежала вся белая, но Карамон почему-то испугался, и я не смог бросить его одного. Поэтому… поэтому… — Тас пожал плечами, насколько это было возможно в его положении.

— Теперь я здесь.

Рейстлин еще некоторое время держал кендера за шиворот и сверлил глазами, словно намеревался проделать в нем дыру и заглянуть внутрь, в самую душу.

Затем, удовлетворившись результатами только наружного осмотра, он выпустил Таса и снова повернулся к пылающему камину. Мысли его отлетели куда-то далеко-далеко…

— Что это может значить? — бормотал маг едва слышно. — Кендер… законы магии запрещают это. Неужели ход времени все же может быть изменен? Или он лжет? Может быть, с его помощью они хотят остановить меня?

— Что ты говоришь? — с интересом спросил кендер спину Рейстлина. — Из-за меня может измениться течение времени? То есть я мог бы…

Рейстлин обернулся со столь яростным видом, что Тас прикусил язык и отполз поближе к Карамону.

— Твой брат удивился, увидев меня, — сказал он гиганту. — Странно, ведь я видел его на невольничьем рынке, и он наверняка тоже видел меня…

— Невольничий рынок! — внезапно воскликнул Карамон. С него было довольно этих умных разговоров о реках времени. Что касалось невольничьего рынка, то тут ему все было понятно. — Рейст! — позвал он брата. — Ты сказал, что уже несколько месяцев живешь здесь. Значит, это ты устроил так, чтобы жрецы обвинили меня в нападении на Крисанию! Это ты купил меня! Это ты послал меня на Игры!

Рейстлин, недовольный тем, что его сбили с мысли, сделал нетерпеливый жест, но Карамон проявил настойчивость.

— Почему? — сердито спросил он. — Почему ты отправил меня к этому гному?

— О боги, Карамон! — Рейстлин повернулся и холодно взглянул на брата. — Какая мне может быть польза от пьяницы и разжиревшего увальня? Там, куда я отправлюсь, мне понадобится сильный и умелый воин.

— И ты… ты велел, чтобы я убил Варвара? — сверкнул глазами Карамон. — Ты послал предупреждение этому… как бишь… Кварату?

— Не будь простаком, братец, — перебил его Рейстлин. — Какое мне дело до мелких придворных интрижек? До всей этой глупой возни? Если мне понадобится разделаться с врагом, то я лишу его жизни в мгновение ока. Кварат очень льстит себе, если считает, что я так расстарался из-за его ничтожной, персоны.

— Нотном сказал…

— Гном слышит только звон монет, которые сыплются на его ладонь. Впрочем, думай как знаешь. — Рейстлин пожал плечами. — Мне это безразлично.

Карамон обдумывал слова брата. Тас открыл было рот — на его языке скопилась по меньшей мере тысяча вопросов, которые ему ужасно хотелось задать, — но Карамон сверкнул на него глазами, и кендеру пришлось проглотить свои вопросы. Гигант думал долго, с видимым напряжением, и наконец поднял голову.

— Что ты имел в виду, когда говорил «гам, куда я отправлюсь»?

— Неважно, — отрезал Рейстлин. — Об этом ты узнаешь, когда придет время, если можно так выразиться. Мои дела в этой эпохе почти закончены, но кое-что осталось. Здесь есть еще один человек, которого, как и тебя, нужно сперва подготовить.

— Крисания, — пробормотал Карамон. — Я знаю, она нужна тебе, чтобы сразиться с Владычицей Тьмы, верно? Как там они говорили?.. Тебе нужен жрец, чтобы…

— Я очень устал, брат, — перебил его Рейстлин. Повинуясь жесту его руки, пламя в камине погасло, а магический кристалл в посохе перестал изливать свет.

Комната сразу погрузилась в холодную, зыбкую полутьму. Даже лунный свет померк за окном — Солинари опустилась за высокие городские стены. Рейстлин, негромко шурша по полу подолом рубашки, вернулся к своей кровати.

— Я хотел бы отдохнуть. В любом случае вам нельзя оставаться здесь надолго. Шпионы наверняка уже доложили о вашем присутствии, а Кварат все же опасный противник… по крайней мере для вас. Постарайтесь уцелеть: мне будет нелегко подыскать себе нового телохранителя. Прощай, брат мой, и будь наготове.

Скоро я призову тебя. Помни о дате.

Карамон хотел что-то сказать, но вдруг выяснилось, что он обращается к закрытой двери. Вместе с Тасом они каким-то чудом оказались уже в коридоре Храма.

— Невероятно! — вздохнул кендер завистливо. — Я не почувствовал никакого движения, а ты? Только что мы были там, и вдруг — бац! — уже здесь. А он только едва рукой пошевелил. Наверное, очень здорово быть магом — сигать сквозь пространство, время и закрытые двери! — И он покосился на дверь в комнату Рейсшина.

— Идем. — Карамон стремительно повернулся к выходу.

— Скажи, Карамон, — догоняя друга, спросил кендер, — что Рейстлин хотел сказать этим своим «помни о дате»? Может быть, скоро его день рождения? Может быть. ты должен сделать ему подарок?

— Нет, — проворчал Карамон. — Не говори глупости.

— Вовсе это не глупости, — оскорбление возразил кендер. — В конце концов, не за горами праздник Середины Зимы. Может быть, Рейстлин ждет подарка по этому случаю? Наверняка они тут, в Истаре, празднуют Середину Зимы так же, как и мы.

Может быть, ты…

Карамон вдруг остановился.

— В чем дело? — спросил кендер, испуганный промелькнувшим на лице гиганта выражением ужаса. Торопливо оглядевшись по сторонам, Тас на всякий случай нащупал черенок небольшого ножа, который носил в поясной сумке. — Ты что-то услышал?

— Дата! — воскликнул Карамон. — Дата, Тас! Праздник Середины Зимы в Истаре! — Резко обернувшись, он схватил кендера за плечо. — Год? Какой сейчас год?

Тас попытался собраться с мыслями.

— Кажется… мне кто-то говорил… девятьсот шестьдесят второй.

Карамон застонал и обхватил руками голову.

— Да что случилось-то? — удивился Тас.

— Думай, Тас, думай! — пробормотал Карамон и, не отнимая рук от головы, нетвердым шагом двинулся по темному коридору. — Что я должен был сделать? Что я могу сделать?

Тас медленно пошел следом.

«Подумаем, — размышлял он. — Праздник Середины Зимы девятьсот шестьдесят второго года… Историческая дата… Почему она кажется мне знакомой?»

— Вспомнил! — торжествующе воскликнул Тас. — Это был последний праздник перед… перед… Его бросило в пот.

— Последний праздник перед Катаклизмом! — прошептал он.

Глава 10

Денубис отложил перо и потер глаза. В библиотеке стояла отрадная тишина.

Жрец сидел за столом, прикрыв рукою глаза в надежде, что краткий отдых восстановит ясность его мысли. Однако надежда была напрасной. Когда Денубис открыл глаза и снова взялся за перо, чтобы продолжить перевод священных текстов, зрение опять его подвело. Слова и строчки плавали на странице, наползали друг на друга, и он не мог вникнуть в смысл ни одной фразы.

Денубис насупил брови и попытался сосредоточиться, так что в конце концов ему удалось кое-что разобрать, однако работа по-прежнему давалась ему с огромным трудом. Вдобавок у Денубиса разболелась голова, да так сильно, что он сам уверился, будто виски у него ломит вот уже несколько дней кряду. Эта тупая, пульсирующая боль будет, наверное, преследовать его даже во сне.

— Погода виновата, — в который уже раз сказал себе Денубис. — Странная погода, слишком жаркая для праздника Середины Зимы.

Действительно, стояла необычная жара, из-за высокой влажности воздух казался тяжелым и был совершенно недвижим. Листья на деревьях в саду безвольно обвисли, и даже за тысячу миль от Истара, в Катав, океанские воды стелились неподвижной гладью, отражая, раскаленное небо. Там также был полный штиль, и суда уныло стояли в порту, у причалов, а капитаны бранились и пили, пока в трюмах гнил дорогой груз.

Вытерев со лба испарину, Денубис попытался продолжить работу, но мысли уводили его в сторону. Он переводил Диски Мишакаль на родной язык, и с детства знакомая речь заставила его вспомнить странную сказку, которую прошлой ночью обсуждали два его земляка, два Соламнийских Рыцаря. Это была мрачная повесть — жрец попытался изгнать ее из памяти, однако все его усилия оказались тщетными.

Речь шла о рыцаре по имени Сот, который соблазнил молодую жрицу-эльфийку.

Он даже женился на ней и привел ее хозяйкой в свою Даргаардскую Башню. Однако Сот к тому времени уже был женат, во всяком случае так утверждали оба рыцаря, поэтому у них были веские причины подозревать, что его первая жена умерла насильственной смертью.

Рыцари послали в Даргаардскую Башню отряд, который должен был доставить Сота на рыцарский суд чести, однако к этому времени его убежище превратилось в хорошо укрепленную цитадель, которую защищала верная своему господину дружина.

Но вот что удивительно: эльфийка, обманутая Сотом, осталась с ним в осаде, верная своему брачному обету и своей любви, которая связала ее с хозяином Даргаарда, несмотря на то что его вина была неопровержимо доказана.

Денубис вздрогнул и вновь попытался отогнать от себя невеселые мысли. Ну вот, опять в переводе он сделал ошибку! Нет, это невозможно, ему необходим отдых. Денубис как раз собирался отложить перо, когда за его спиной со скрипом отворилась дверь в библиотеку. Жрец торопливо обмакнул перо в чернильницу и склонился над пергаментом.

— Денубис, — окликнул его неуверенный голос. Жрец поднял голову.

— Крисания, сестра моя, — по всем правилам поприветствовал он вошедшую.

— Я не помешала твоей работе, Денубис? Если да, то я могла бы зайти позже…

— Нет, нисколько, — заверил ее Денубис. — Я очень рад.

И это было правдой. В присутствии Крисании жрец отчего-то чувствовал себя намного лучше и спокойнее. Вот и сейчас, стоило ей приблизиться, как головная боль отпустила то. Денубис встал с высокого стула, предназначенного для письма, и пододвинул Крисании кресло. Сам он уселся в другое кресло, рядом с ней, не переставая гадать про себя, что могло заставить молодую женщину искать его общества.

Словно подслушав его мысли, Крисания огляделась по сторонам и улыбнулась.

— Мне нравится здесь, — сказала она. — Здесь всегда уютно и тихо. — Улыбка на ее лице погасла. — Иногда я… устаю от большого скопления людей,

— добавила она и бросила взгляд на дверь, ведшую в главную часть Храма.

— Да, теперь здесь тихо, — кивнул Денубис. — Раньше было не так. Когда я только переселился в Храм, в библиотеке всегда было полно писцов, которые переводили священные книги и речения богов на всевозможные языки, чтобы с ними мог познакомиться всякий. Правда, Король-Жрец считал, что боги разговаривают с каждым на его языке, и постепенно работа угасла, а писцы разошлись, найдя для себя другие, более важные занятия. Вот только я…

Жрец вздохнул.

— Наверное, я слишком стар, — добавил он извиняющимся тоном. — Я пытался придумать себе какое-нибудь иное дело, но не сумел. Вот я и остался здесь. И никто особенно не возражает…

Он нахмурился, припомнив долгие, неприятные разговоры с Кваратом.

Посвященный постоянно поддразнивал его, подталкивая куда-то, пытаясь заставить Денубиса стать тем, кем он хотел его видеть. В конце концов Кварат отступился, решив, видимо, что Денубис безнадежен, в результате чего он получил возможность вернуться к своим свиткам в мирном уединении библиотеки, где он просиживал за работой день за днем. Переведенные тексты Денубис отсылал в Соламнию, где они, непрочитанные, оседали в каком-нибудь книгохранилище.

— Впрочем, что мы все обо мне, — заметив печальное лицо Крисании, сказал Денубис. — Не случилось ли чего? Быть может, тебе нездоровится? Прошу прощения, если я лезу не в свое дело, но я не мог не заметить, что в последнее время ты не слишком весела.

Некоторое время Крисания молчала, рассматривая сложенные на коленях руки, затем посмотрела на жреца.

— Денубис, — спросила она неуверенно, — как ты думаешь, Братство… оно такое, каким и должно быть?

Этого Денубис не ожидал. Крисания больше походила на молодую женщину, которую бросил возлюбленный, нежели на человека, пекущегося о делах вышних.

— Разумеется, — ответил он растерянно. — Как же иначе?

— В самом деле? — Крисания пристально посмотрела ему в глаза, отчего Денубис судорожно сглотнул. — Ты с давних пор предан Братству, ты появился в Храме еще до того, как здесь вошли в силу Король-Жрец и Ква… его подручные.

Только что ты говорил о прежних временах, значит, ты видел, как они менялись.

Скажи, это была перемена у лучшему?

Денубис открыл рот, чтобы сказать «да». Как же может быть иначе, если Братство возглавляет такой безупречный и полный святости человек, как Король-Жрец? Глаза Крисании, однако, заглядывали ему в самую душу, и Денубис почувствовал, как ее пытливый взгляд проникает в самые сокровенные уголки его сознания, в которых — уж он-то знал об этом — годами скапливались свидетельства печальных перемен. Почему-то жрец вспомнил Фистандантилуса, и это воспоминание не было отрадным.

— Я… ну да, конечно, — невразумительно пробормотал он. Ответ прозвучал неубедительно, и Денубис почувствовал это. Он покраснел и счел за лучшее замолчать.

Крисания кивнула, словно такого именно ответа она и ожидала.

— Нет, теперь стало лучше, — твердо сказал Денубис, не желая смущать ее неокрепшую веру, как была смущена вера его собственная. Взяв молодую женщину за руку, он слегка подался вперед. — Я просто старый человек, сестра моя, — сказал он. — В этом все дело. Старики не любят перемен. Для нас все, что было в нашей молодости, представляется лучше теперешнего. Порой мне кажется, что прежде даже вода была вкуснее… — Он невесело усмехнулся. — Я не сумел приспособиться и привыкнуть к тому, что происходит нынче. Мне трудно понять теперешние времена.

Братство строит мир добра, оно несет порядок в самые отдаленные области Кринна и определяет структуру общества…

— Хочет оно того или нет, — пробормотала Крисания, но Денубис пропустил ее замечание мимо ушей.

— Братство уничтожает зло, — продолжил он торжественно, но история Сота снова непрошенно всплыла в его памяти. Он поспешил отогнать ее прочь, однако при этом позабыл то, что собирался сказать. Денубис попробовал начать сначала, но сбился.

— В самом деле? — переспросила Крисания. — Братство борется со злом? А не кажется ли тебе, что мы уподобляемся детям, которых ночью оставили в доме одних и которые пытаются бороться с темнотой, зажигая все новые и новые свечи? Мы не способны понять, что у мрака есть свое предназначение, которое от нас пока скрыто, и мы в ужасе сжигаем дом, после чего остаемся с темнотой один на один.

Денубис растерянно моргал, плохо понимая, о чем идет речь, а Крисания все продолжала говорить. Она возбуждалась все больше и больше, и жрец сообразил, что она высказывает ему все, что скопила за месяцы пребывания в Храме.

— Мы даже не пытаемся помочь тем, кто однажды оступился и сбился с дороги!

Вместо того чтобы наставить их на истинный путь, мы поворачиваемся к ним спиной, называем их недостойными и пытаемся избавиться от них! Известно ли тебе, — напрямик обратилась Крисания к Денубису, — что Кварат принял решение избавить мир от расы великанов?

— Но, сестра моя, великаны, в конце концов, просто жестокие убийцы, и к тому же людоеды! К счастью, от них удалось избавиться… — попытался возразить жрец.

— Они созданы богами, как и мы, — твердо сказала Крисания. — Имеем ли мы право с нашими немощными возможностями и утлым умом считать, что постигли величественный замысел богов? Имеем ли мы право исправлять их ошибки, если это вообще ошибки? Разве можем мы уничтожать то, что создано богами?

— Даже пауков? — не подумав, брякнул Денубис и смутился, заметив на лице Крисании раздраженное недоумениею — Не обращай внимания, все это старческое брюзжание.

— Я пришла сюда с уверенностью, что Братство — это добро и свет, но сейчас я… я… — Крисания стиснула голову руками.

Денубис вдруг почувствовал, что головная боль вернулась к нему, а вместе с ней заныло и сердце. Протянув вперед дрожащую руку, он ласково погладил иссиня-черные волосы молодой женщины, утешая ее так, как он утешал бы свою дочь, которой, впрочем, у него никогда не было.

— Не стыдись своих вопросов, дитя, — сказал он мягко, уже не помня, как сам недавно стыдился своих сомнений. — Я не умею утешать. Ступай поговори лучше с Королем-Жрецом. Он рассеет твои сомнения. Он человек более мудрый, чем я.

Крисания с надеждой подняла на него взгляд:

— Ты так думаешь?

— Да, — улыбнулся Денубис. — Сходи к нему сегодня же вечером, в час приема, и не бойся. Насколько я знаю, такие вопросы никогда не сердили его.

— Хорошо, — кивнула Крисания, и в лице ее появилась решимость. — Наверное, ты прав. С моей стороны было глупо держать свои сомнения в себе. Я спрошу Короля-Жреца. Наверняка он сумеет рассеять мои тревоги.

Денубис еще раз улыбнулся и вслед за Крисанией поднялся из кресла. Молодая женщина благодарно прижалась к нему и нежно поцеловала в щеку.

— Спасибо тебе, друг мой, — сказала она. — Прости, что помешала твоей работе.

Она вышла, и Денубис, оставшись один в залитом солнцем библиотечном зале, долго смотрел ей вслед, чувствуя внутри необъяснимую тревогу и печаль. Ему казалось, что он, оставшись на свету, стоит и смотрит, как Крисания уходит все дальше во тьму. Свет вокруг него сиял все ярче и ярче, а окружавший фигуру Крисании мрак, сгущаясь, становился все более плотным и грозным.

В смятении Денубис закрыл глаза ладонью. Свет, воссиявший вокруг него, оказался вполне реальным, и это не был свет солнца! Он лился в комнату откуда-то с потолка, окатывая жреца волнами сияния столь яркого и чистого, что на него больно было смотреть. Свет проник даже в его мозг, отчего боль в висках стала непереносимой. Отчего-то жрец в отчаянии подумал: «Крисания!.. Я должен предупредить Крисанию, предостеречь, остановить…»

Свет, окружив Денубиса сверкающей стеной, наполнил его душу неземным покоем и вдруг погас. Жрец снова оказался в залитой солнцем библиотеке, однако теперь он был не один. Моргая глазами и старясь привыкнуть к естественному освещению, которое вернулось после излившегося на него ослепительного сияния, Денубис огляделся по сторонам и увидел стоящего перед ним эльфа. Эльф внимательно и спокойно разглядывал жреца. Он был стар, лыс и имел длинную, тщательно ухоженную седую бороду. С плеч его ниспадала белая мантия, а на груди сверкал медальон Паладайна. Лицо эльфа было исполнено такой глубокой печали, что на глазах Денубиса навернулись беспричинные слезы.

— Прошу прощения… — хрипло сказал Денубис и вдруг внезапно осознал, что боль в его голове вновь прошла. — Я не видел, как ты вошел. Могу я чем-нибудь помочь? Может быть, ты кого-то ищешь?

— Нет, я уже нашел того, кто мне нужен, — с тем же печальным выражением на лице ответил эльф, — если ты — Денубис.

— Да, это я, — подтвердил жрец. — Но кто ты такой?

— Лоралон, — просто ответил эльф.

Денубис невольно ахнул. Несколько лет назад Лоралон, величайший из эльфийских жрецов, вступил в борьбу с Кваратом, стремясь помешать ему добиться власти. Но Кварат оказался слишком силен, слишком могучие силы стояли за его спиной. Проповеди Лоралона о мире и покаянии не имели успеха. В конце концов старый жрец вернулся к своему народу, в чудесную страну Сильванести, которую он любил больше всего на свете. Говорили, что он поклялся никогда больше не возвращаться в Истар.

Что же он в таком случае делает в библиотеке Храма?

— Ты, наверное, ищешь Короля-Жреца, — промямлил Денубис. — Я мог бы…

— Нет, — сказал жрец, — в этом Храме я ищу только одного человека — тебя.

Идем со мной, Денубис. Нас ждет долгое путешествие.

— Путешествие! — с глупым видом повторил Денубис, думая, уж не сошел ли он с ума. — Это невозможно. Я не покидал Истар с тех пор, как поселился в Храме, — почти тридцать лет…

— Пойдем со мной, Денубис, — ласково повторив жрец.

— Но куда? Зачем? — вскричал Денубис. — Я не понимаю…

Лоралон по-прежнему стоял посреди залитой солнцем библиотеки и печально смотрел на жреца. Внезапно он поднял руку и прикоснулся к медальону, который висел у него на груди.

Денубис неожиданно догадался: Паладайн послал своему жрецу вещий сон.

Лоралон заглянул в будущее.

— Нет, — побледнев, прошептал он, — это слишком страшно.

— Ничто еще не предрешено. Весы колеблются, но равновесие пока не нарушено окончательно. Это путешествие может быть коротким, а может затянуться на несчетное количество лет. Идем, Денубис, ты здесь больше не нужен.

Великий эльфийский жрец протянул к нему руку, и Денубис почувствовал, как на него снизошло такое проникновенное понимание, какого он ни разу не испытывал даже в присутствии Короля-Жреца. Склонив голову, он взял Лоралона за руку и, не сдержавшись, зарыдал.

Крисания, сложив руки на коленях, сидела в уголке величественного тронного зала. Лицо ее было бледным, но спокойным, и при взгляде на нее никто не смог бы догадаться о том, что творилось в ее душе. Никто, кроме одного-единственного человека, который незамеченным проник в зал и теперь, притаясь в тени глубокого алькова, наблюдал за Крисанией.

Прислушиваясь к музыкальному голосу Короля-Жреца, пока он обсуждал важные государственные вопросы с одними своими сподвижниками и решал тайны устройства вселенной с другими, Крисания слегка покраснела. Ей было стыдно, что она вознамерилась обратиться к такому занятому человеку со своими мелочными вопросами.

Потом на память ей пришли слова Элистана: «Никогда не ходи к другим за ответами на свои вопросы — загляни в свое собственное сердце, прислушайся к тому, что говорит тебе твоя вера, и тогда ты либо найдешь ответ, либо поймешь, что помочь тебе вольны лишь боги, а никак не люди».

Так она сидела довольно долго, полностью отдавшись своим печальным мыслям и пытаясь разобрать за ними голос своего сердца. Увы, тревога ее не иссякала, покой никак не давался ей в руки, и она решила, что, возможно, вопрос ее не имеет ответа. Внезапно она почувствовала чье-то прикосновение и вздрогнула.

— Ответ на твой вопрос существует, Посвященная, — послышался странно знакомый голос, и Крисания ощутила, как по ее телу волной пробежала легкая дрожь. — Ответ на твой вопрос существует, просто ты не хочешь его услышать.

Она хорошо помнила этот голос, однако, заглянув в густую тень под капюшоном черной накидки, Крисания, как ни старалась, не смогла увидеть лица.

Тогда она перевела взгляд на тонкую руку, лежавшую на ее плече, и ей показалось, что рука ей также знакома. Человек кутался в черную мантию, но мантия была совсем другая, не та, что носил он, — на ней не было ни серебряных рун, ни иного шитья. Крисания снова вгляделась в лицо под капюшоном, но рассмотрела только блестящие глаза и смутный абрис бледного худого лица. Маг убрал руку с ее плеча, поднес к капюшону и чуть сдвинул его назад.

Крисания едва сдержала вздох разочарования. Глаза молодого человека были не золотистыми, а карими, да и зрачки оказались вполне нормальными, круглыми.

Кожа его также вовсе не была шафраново-золотой, и лицо его ничуть не выглядело больным и изможденным. Правда, оно было бледно тою бледностью, какую даруют бессонные ночи, проведенные за рабочим столом, но Крисании оно тем не менее показалось красивым. Даже полунасмешливая, полугорькая улыбка, притаившаяся в едва наметившихся морщинках в уголках губ, не портила это лицо. Карие глаза были ясными, холодными и чистыми — в них отражалось все, что их окружало, но заглянуть в эти глаза глубже Крисания не смогла. Тело мага, насколько заметила Крисания, было не крупным, но мускулистым, хорошо развитым, совсем не похожим на изнуренное, дряхлеющее на глазах тело Рейсшина — мягкие складки черной безыскусной накидки только подчеркивали ширину его сильных плеч. Неожиданно человек улыбнулся.

— Это ты! — выдохнула Крисания, медленно поднимаясь со стула.

Человек снова положил руку ей на плечо и заставил сесть.

— Прошу тебя, садись, Посвященная, — сказал он. — С твоего позволения, я присоединюсь к тебе. Здесь не так шумно, и мы сможем поговорить без помех.

Повернув голову, он взглядом пододвинул к себе стул, стоявший неподалеку, и уселся на него. Крисания тихонько ахнула и огляделась по сторонам, однако если кто-то из присутствующих и заметил этот фокус, то почел за благо не подать вида. Поглядев на Рейсшина, с довольным видом наблюдавшего за ней, Крисания почувствовала, что краснеет.

— Рада видеть тебя, Рейстлин. — За официальным тоном она пыталась скрыть свое смятение.

— И я также. Посвященная, — сказал маг со знакомой насмешкой в голосе. — Но мое имя не Рейстлин. Крисания покраснела еще сильнее.

— Прошу прощения, — сказала она неуверенно. — Ты напомнил мне одного человека, которого я знаю… когда-то знала.

— Пожалуй, я открою тебе свою тайну. Посвященная, — вполголоса сказал Рейстлин. — Для всех, кто здесь присутствует, я — Фистандантилус.

Крисания невольно вздрогнула. Ей показалось, что при звуке этого имени даже свет в зале слегка померк.

— Нет, не может быть… — пробормотала она. — Ты же вернулся назад, чтобы… учиться у него.

— Я вернулся, чтобы стать им, — поправил ее Рейстлин.

— Но… я слышала про него, что он… нехороший, злой. — Крисания в ужасе смотрела на сидевшего рядом с ней человека.

— Зла больше нет, — ответил Рейстлин. — Фистандантилус мертв.

— Ты?..

Это слово Крисания прошептала так тихо, что сама едва его расслышала.

— Иначе он убил бы меня, — просто сказал Рейстлин, — как убивал уже сотни раз в своей неимоверно долгой жизни. Его жизнь или моя — вот как стоял вопрос.

— Одно зло мы обменяли на другое, — ответила Крисания с печальной безнадежностью в голосе и отвернулась.

«Я теряю ее!» — мгновенно понял Рейстлин. Он видел только ее профиль, холодный и чистый, как свет Солинари.

Пытливо и беспристрастно он рассматривал ее, как рассматривал маленьких зверушек, которых препарировал у себя в лаборатории, изучая строение их тела и пытаясь проникнуть в тайну жизни. Точно так же, как на анатомическом столе он сдирал с них шкуру и слой за слоем удалял мышцы, чтобы обнажить бьющееся сердце, Рейстлин пытался сейчас проникнуть под покров самообладания, с помощью которого Крисания защищалась от него, и заглянуть к ней в душу.

Жрица прислушивалась к чудному голосу Короля-Жреца, сохраняя на лице глубокое, безмятежное спокойствие, но Рейстлин помнил, каким был ее взгляд перед тем, как он тронул ее за плечо. Он давно уже умел читать мысли и чувства людей по выражениям их лиц и поэтому понимал, что означает легкая морщинка тревоги, залегшая между черными бровями жрицы, понимал, отчего потемнели и затуманились ее чистые серые глаза. Руки Крисании, как и прежде, были сложены на коленях, однако Рейстлин видел, что пальцы ее беспокойно теребят и мнут ткань платья. Он знал, какой разговор состоялся между Крисанией и Денубисом в библиотеке, знал, что за сомнения терзают ее. Он знал: вера ее поколеблена, и теперь жрица стоят на краю пропасти. Ему казалось вовсе не сложным взять и столкнуть ее вниз — с его стороны для этого понадобится лишь незначительное усилие, но если он проявит осмотрительность и терпение, то дождется того момента, когда жрица спрыгнет в пропасть сама.

Рейстлин вспомнил, как Крисания вздрогнула от его прикосновения.

Придвинувшись к ней, он осторожно взял ее за запястье. Жрица попыталась вырваться, но Рейстлин крепче сжал ее руку. Тогда она подняла голову, чтобы негодующе взглянуть на него, и… была скована встречным взглядом.

— Ты на самом деле так дурно думаешь обо мне? — спросил Рейстлин голосом человека, который страдал и терпел лишения, а потом обнаружил, что все его муки были напрасны.

Удар попал в цель: он увидел, как горечь его печали' пронзила ее сердце, словно холодная острая сталь. Крисания попыталась что-то сказать, но Рейстлин опередил ее, повернув нож в ране.

— Фистандантилус собирался вернуться в наше время и уничтожить меня. Он хотел захватить мое тело и продолжить то дело, которое не довела до конца Владычица Тьмы. Он собирался стать властелином, повелевающим злыми драконами.

Повелители Драконов — такие, как моя сестрица Китиара, — все встали бы под его знамена. Мир снова оказался бы ввергнутым в войну. — Рейстлин выдержал паузу. — Теперь эта угроза миновала, — тихо закончил он.

Его взгляд удерживал взгляд Крисании точно так же, как рука удерживала ее руку. В глазах Рейстлина, вернее, на их непроницаемой блестящей поверхности Крисания увидела свое отражение, однако оно было совсем иным, нежели она себе представляла. Вместо холодной, надменной и суровой жрицы, какою она считала себя, Крисания увидела лицо заботливой, приветливой и привлекательной женщины.

Этот человек доверчиво пришел к ней с открытой душой, а она подвела его. Боль, наполнявшая голос Рейстлина, стала почти непереносимой, и Крисания опять попыталась заговорить, но маг вновь помешал ей.

— Тебе известно, чего я хочу, — сказал он. — Я открыл перед тобой свое сердце. Разве я хочу новой войны? Разве я стремлюсь завоевать мир? Моя сводная сестра Китиара пришла ко мне именно с этой просьбой, она хотела покорить весь мир и просила моей помощи. Я отказал, представляя возможные последствия. — Рейстлин вздохнул и опустил глаза. — Тебе пришлось заплатить за это. Я рассказал сестре о тебе, Крисания, рассказал о твоей доброте и силе. Китиара пришла в ярость и послала Сота, Рыцаря Смерти, уничтожить тебя, надеясь этим положить конец влиянию, которое ты оказываешь на меня.

— Значит, я действительно как-то повлияла на твои мысли и поступки? — мягко спросила Крисания, прекратив попытки высвободить руку из пальцев Рейстлина. Ее голос слегка дрожал от радости. — Разве могла я надеяться, что влияние Братства окажется столь убедительным и…

— Этого Братства? — с горечью переспросил Рейстлин. Теперь он сам убрал руку и, откинувшись на спинку стула, смотрел на жрицу с легким презрением.

Гнев, смущение и чувство вины одновременно окрасили щеки Крисании в розовый цвет, а серые глаза ее потемнели и сделались темно-голубыми. Румянец расползался по ее щекам, перекочевал на губы… и она вдруг стала по-настоящему прекрасной. Рейсшин невольно был вынужден отметить это, не мог не отметить — красота Крисании и прежде бросалась ему в глаза, мешая сосредоточиться, но теперь… Чтобы отогнать эту мысль, Рейстлину потребовались значительные усилия, и это вызвало в нем раздражение.

— Я знаю 6 твоих сомнениях, — довольно резко сказал он. — Я знаю, что привело тебя в такое смятение: ты обнаружила, что Братство гораздо сильнее озабочено тем, чтобы править миром, вместо того чтобы нести людям божественную волю и свет. Ты увидела, что жрецы ведут двойную жизнь, что они погрязли в политике и стяжательстве, что они тратят огромные деньги на роскошь, вместо того чтобы накормить голодных. В надежде оправдать Братство ты пытаешься доказать, что не из-за прегрешений жрецов боги разгневались и сбросили огненную гору на тех, кто предал и отрекся от них. Ты хотела обвинить в этой каре кого-то другого… возможно даже магов.

Крисания смутилась так сильно, что не осмеливалась больше смотреть на Рейстлина. Она опустила глаза и отвернулась в сторону, однако унижение и боль, которые она переживала, не могли укрыться от мага.

Рейстлин между тем продолжал говорить, и слова его были суровы и беспощадны.

— Катаклизм приближается, госпожа Крисания. Истинные жрецы уже покинули этот проклятый богами край… Да-да, разве ты не знала? Денубис, с которым ты разговаривала, уже исчез, его больше нет в Храме. Ты, Крисания, единственная настоящая жрица, оставшаяся теперь в Истаре. Остальные не в счет.

Крисания в ужасе посмотрела на мага.

— Это… невозможно, — прошептала она, обводя глазами зал.

Впервые она внимательно прислушалась к тому, о чем говорят придворные и старшие жрецы, собравшиеся у трона Короля-Жреца. Она услышала разговоры об Играх, о распределении общественной казны, о том, как подготовить армию и как лучше всего подчинить себе — именем Братства! — мятежные земли и страны.

Неожиданно, заглушая весь этот деловитый гомон, чистый и мелодичный голос Короля-Жреца наполнил ее слух и успокоил растревоженную душу. Король-Жрец все еще пребывал здесь, что бы там ни говорил Рейстлин. Отвернувшись от мрака и тьмы, жрица открыла глаза его божественному свету и почувствовала, как вера снова крепнет в ней, как ограждает она ее надежной стеной, способной защитить от лукавых — теперь она понимала это — речей Рейстлина.

Крисания холодно взглянула на мага.

— В мире еще остались свет и добро, — сказала она строго. Она поднялась и хотела уйти, но задержалась, чтобы сказать последние несколько слов:

— Покуда этот святой человек, получивший благословение Паладайна, правит в Храме, я не поверю, что боги решили покарать наше Братство, явив нам свой гнев. Скорее уж пострадают те, кто до сих пор отворачивался от его света.

Рейстлин тоже поднялся и, пристально глядя на Крисанию, придвинулся к ней вплотную. Увлеченная обличением, жрица не заметила этого.

— Гнев богов должен пасть в первую очередь на тех, кто не слушал Короля-Жреца! Я не сомневаюсь, что он предвидит кару и делает все, чтобы ее предотвратить! Я уверена: он молит богов явить милосердие!

— Посмотри на него, — прошептал Рейсшин. — Посмотри на этого «пророка», получившего благословение богов!

Обняв Крисанию за плечи сильными руками, Рейстлин заставил ее взглянуть в лицо Королю-Жрецу. Крисания, которую переполняло чувство вины за свои сомнения и раскаяние за то, что она позволила Рейстлину заглянуть себе в душу, попыталась вырваться, но маг держал крепко, и пальцы его жгли ее плечи, словно огонь.

— Посмотри на него! — повторил Рейсшин. Слегка встряхнув жрицу, маг заставил ее поднять голову и посмотреть прямо на сияющий свет, окружавший Короля-Жреца. Рейсшин почувствовал, как тело Крисании затрепетало, и удовлетворенно улыбнулся. Наклонив голову так, что жрица почувствовала его теплое дыхание на своей щеке, он зашептал ей на ухо:

— Что ты видишь, праведная дочь?

В ответ ему раздался тихий мучительный стон.

Улыбка Рейстлина растеклась шире.

— Что ты видишь, Крисания, расскажи мне, — потребовал он.

— Этот человек… — запинаясь, пробормотала Крисания, не в силах оторвать взгляда от Короля-Жреца. — Просто человек. Он выглядит очень усталым и… испуганным. У него мешки под глазами, — должно быть, он не спал несколько ночей. Голубые глаза мечутся туда и сюда…

Неожиданно до Крисании дошло, что она сказала. Остро почувствовав близость горячего тела Рейсшина, она вырвалась из объятий сильных рук и повернулась к магу.

— Что за заклятие ты испробовал на мне? — сердито воскликнула она.

— Никаких заклятий, Посвященная, — тихо ответил Рейстлин. — Наоборот, я разрушил заклятие, при помощи которого Король-Жрец прячет от других свой страх.

Именно этот страх сделал неизбежной его собственную гибель и гибель тысяч и тысяч невинных людей.

Крисания взглянула на мага с недоверием. Ей бы очень хотелось, чтобы он лгал, однако она начинала понимать, что, даже если он сказал не правду, это ничего не изменит. Крисания не могла больше лгать самой себе.

Растерянная, испуганная, сбитая с толку, Крисания развернулась и, ничего не видя от слез, выбежала из тронного зала.

Рейстлин смотрел ей вслед и не чувствовал ни облегчения, ни удовольствия от своей победы. В конце концов, примерно этого он и ожидал. Усевшись в кресло у очага, он выбрал из вазы на столе апельсин и принялся небрежно чистить его, неподвижно глядя на пляшущее пламя.

В тронном зале был еще один человек, который внимательно смотрел вслед Крисании. Потом он наблюдал, как Рейстлин ест апельсин, высасывая сначала из дольки сок и лишь затем пережевывая мякоть.

Кварат вернулся в свои покои с перекошенным от страха и ненависти лицом и до самого рассвета ходил по комнате из угла в угол, яростно топча узоры дорогого ковра.

Глава 11

В истории эта ночь — ночь, когда все истинные жрецы покинули Кринн, — осталась под именем Ночи Судьбы. Куда они отправились и какова была их судьба — об этом умалчивают даже летописи Астинуса. Поговаривали, что некоторых из них видели в самые тяжкие дни Войн Копья, через триста лет после Катаклизма. Многие эльфы готовы поклясться чем угодно, что Лоралон, величайший из эльфийских жрецов, посетил разоренную землю Сильванести и, оплакивая падение королевства, благословлял тех, кто посвятил свою жизнь возрождению некогда цветущего края.

Однако для большинства жителей Кринна исход жрецов прошел незамеченным.

Впрочем, та роковая ночь стала Ночью Судьбы и во многих других отношениях.

Крисания выбежала из тронного зала Короля-Жреца в смятении и страхе.

Смятение ее имело объяснение весьма простое. Она увидела Короля-Жреца, величайшего из священнослужителей, человека, перед которым преклонялись жрецы даже ее времени, таким, каким он был на самом деле: испуганным и растерянным, спрятавшим свой страх за паутиной заклятий и позволившим другим править страной от своего имени. Неудивительно, что все ее сомнения, касавшиеся Братства и целей его существования на Кринне, вернулись к ней с новою силой.

Что до ее страха, то она была просто не в силах размышлять о сто причине.

Сначала она неприкаянно бродила по коридорам Храма, запинаясь о ковры и ступеньки и не представляя, куда бы пойти и что предпринять. Наконец она нашла подходящее убежище в каком-то укромном уголке, вытерла слезы и попыталась взять себя в руки. Стыдясь того, как легко она потеряла контроль над собой, Крисания довольно скоро поняла, что ей надлежит сделать в первую очередь.

Она должна найти Денубиса. Только так она сможет убедиться в том, что Рейстлин ошибается.

Крисания быстро прошла по знакомым коридорам, освещенным бледным светом Солинари, и вскоре остановилась у дверей комнаты Денубиса. К этому времени она уже настолько успокоилась, что не верила ни единому слову Рейсшина об исходе жрецов. Собственно говоря, она всегда с сомнением относилась к древней легенде о Ночи Судьбы, приписывая ее к разряду беспочвенных выдумок. Вот и теперь она считала, что Рейсшин, должно быть… заблуждается.

Она подняла руку и постучала. Ей никто не ответил.

«Он спит», — сказала себе Крисания. Несмотря на уверенность, которую она испытывала, по телу ее пробежала крупная дрожь, отчего жрица в раздражении дернула плечом. «Ну конечно, уже поздно. Вернусь утром», — решила она.

Несмотря на принятое решение, Крисания продолжала стучать в дверь и даже негромко окликнула жреца по имени. Ответа не было.

— Я вернусь утром, — прошептала Крисания. — В конце концов, мы виделись всего несколько часов назад.

Но рука Крисании помимо воли легла на дверную ручку и слегка повернула ее.

— Денубис? — прошептала она, чувствуя, как сердце ее куда-то проваливается.

Комната была погружена во тьму. Окно выходило во внутренний двор Храма, и лунный свет не попадал сюда. На мгновение решимость оставила Крисанию. «Это же смешно!» — упрекнула она себя, представив то положение, в котором окажется, если Денубис проснется и застанет ее тихо крадущейся в его комнате в самый глухой ночной час.

Наконец она набралась смелости и широко отворила дверь, чтобы свет из коридора смог проникнуть в келью Денубиса. В оранжевом, дрожащем свете факелов она увидела комнату такой, какой ее запомнила, — аккуратной и чистой… И пустой.

Конечно, она была не совсем пуста: книги, перья на столе, одежда Денубиса

— все это оставалось здесь, словно хозяин вышел на минуту и вот-вот должен вернуться. Но Крисания чувствовала: исчез самый дух жилья, и теперь здесь витает оставленность и сиротство.

Свет факелов поплыл перед глазами Крисании, ноги ее подкосились, и. жрица прислонилась к дверному косяку. Лишь спустя несколько минут ей удалось прийти в себя и начать рассуждать здраво. Крисания решительно захлопнула дверь и пошла к себе в комнату.

Итак, Ночь Судьбы действительно наступила. Истинные жрецы исчезли. На носу были зимние праздники, а через тридцать дней после их начала разразится Катаклизм. Мысль о грозящей катастрофе заставила Крисанию остановиться.

Почувствовав внезапное головокружение, она замерла у окна, оперлась о подоконник и устремила невидящий взгляд в сад, залитый белесым лунным светом.

Значит, конец ее мечтам, чаяниям, надеждам… Придется вернуться назад, в свое время, и сознаться в собственной несостоятельности.

Сад за окном, прекрасный, словно сработанный из тончайших серебряных пластин, поплыл у нее перед глазами. Первые итоги неутешительны; Братство погрязло в роскоши и стяжательстве, Король-Жрец, судя по всему, действительно виновен в несчастье, постигшем мир, и даже первоначальное намерение Крисании вырвать Рейстлина из объятий тьмы окончилось ничем. Он даже не стал ее слушать!

Возможно, сейчас, в этот самый миг, он смеется над ней своим ужасным, издевательским смехом.

— Посвященная?.. — раздался за ее спиной негромкий голос.

Торопливо вытерев глаза, Крисания обернулась.

— Кто здесь? — спросила она и слегка откашлялась, чтобы прочистить горло.

Всмотревшись в темноту, она вздрогнула — из густой тени появилась закутанная в черный плащ фигура. Жрица хотела что-то сказать, но голос не слушался ее.

— Я возвращался к себе и вдруг увидел тебя, — объяснил Рейстлин, и Крисания не уловила в его голосе ни издевательства, ни насмешки. Маг говорил спокойно, однако было в его интонации что-то такое, что одновременно и согрело Крисанию. и заставило ее затрепетать. — Надеюсь, ты здорова. — Рейстлин приблизился и встал рядом. Крисания не видала его лица, скрытого в тени капюшона, и только его глаза, отражая свет Солинари, горели во мраке холодным и чистым огнем.

— Нет, — смущенно пробормотала Крисания и отвернулась, надеясь, что маг не заметил слез на ее лице.

Но это не помогло. Усталость, разочарования последних дней и особенно нескольких последних часов овладели ею с невероятной силой, так что Крисания больше уже не могла совладать с ними. По щекам ее вновь покатились крупные слезы.

— Уходи, прошу тебя, — сказала она, крепко зажмуривая глаза и глотая собственные слезы, словно горькое лекарство.

Маг не ответил, но Крисания почувствовала мягкое прикосновение бархата к своей обнаженной руке, и все ее тело вдруг окутало уютное тепло. Она почувствовала пряный аромат благовоний, розовых лепестков и легкий, тревожащий запах тлена: так, вероятно, могли пахнуть высушенные крылья летучей мыши или череп какого-нибудь грызуна — словом, те таинственные предметы, которые маги используют в своем колдовстве. Потом рука Рейстлина осторожно прикоснулась к ее щеке. Тонкие и чувствительные пальцы показались ей необычайно горячими.

Крисания так и не поняла — то ли Рейстлин утер ей слезы, то ли они высохли сами от жара его рук. В следующее мгновение маг бережно взял ее за подбородок и отвернул ее голову от лунного света. Крисания едва могла вздохнуть — сердце ее билось так сильно, что грудь чуть не разрывалась от сладостной боли. Жрица закрыла глаза, боясь того, что она может увидеть, однако даже сквозь две мантии. черную и белую, она ощутила прижавшееся к ней сильное тело. И это пугающее тепло…

Внезапно Крисании захотелось, чтобы тьма окружила и ее, убаюкала, приласкала, укрыла от всех непогод и разочарований. Ей захотелось, чтобы удивительный жар его тела растопил тот холод, что еще оставался в ее душе. В отчаянном порыве Крисания воздела руки и потянулась к Рейстлину… но его уже не было. Она услышала только шорох его шагов, быстро затухающий в глубине коридора.

Крисания вздрогнула и открыла глаза. Горячие слезы вновь хлынули из глаз, и она прижалась щекой к холодному стеклу окна. Но это были слезы радости.

— Паладайн! — прошептала она. — Благодарю тебя! Мне ясен мой путь, и теперь я не ошибусь!

Черный маг стремительно шел по коридорам Храма. Все, кто встречал на пути его мрачную фигуру, в ужасе шарахались в стороны, не в силах вынести сопровождавшую его волну обжигающего гнева. В конце концов Рейстлин добрался до своей комнаты и чуть не вышиб сердитым ударом дверь. Одного его взгляда оказалось достаточно, чтобы в камине забушевал маленький огненный смерч. Пламя с гудением устремилось вверх по дымоходу, а Рейстлин принялся расхаживать по комнате из стороны в сторону и осыпать себя проклятиями. Он метался так до тех пор, пока не почувствовал усталость. Тогда он бросился в кресло и погрузил яростный взгляд в бушующее пламя.

— Кретин! — повторял он, сжимая кулаки. — Я должен был это предвидеть! У моего тела, несмотря на всю его силу, есть одно слабое место, и слабость эта свойственна всем людям. Не важно, насколько развит и силен твой ум, и не имеет значения, насколько хорошо ты владеешь своими чувствами! Это все равно поджидает тебя, прячется в тени, как готовый напасть в любую минуту хищный зверь!

Рейстлин зарычал от бешенства и с такою силой вонзил ногти в ладони, что из-под них брызнула кровь.

— До сих пор я вижу ее перед собой, вижу ее белую кожу и полуоткрытые губы! Я чувствую запах ее волос и податливую упругость прижавшегося ко мне тела…

— Нет! — едва не крикнул Рейстлин. — Этого не должно быть! Нельзя допустить, чтобы это случилось! Возможно… — Он задумался и продолжил уже спокойнее:

— Что если мне попробовать совратить ее? Разве после этого она не окажется в полной моей власти?

Мысль была соблазнительная, однако она вызвала в Рейстлине такую бурю страстей и желаний, что тело его содрогнулось, будто в агонии. Прошло, однако, немного времени, и холодный разум мага возобладал над стихией чувств.

«Что ты знаешь о любви вообще и о соблазнении в частности? — насмешливо спросил он себя. — В этом искусстве ты — ребенок, еще более неумелый и глупый, чем твой буйволоподобный брат».

Воспоминания детства и юности внезапно нахлынули на Рейстлина. Болезненный и слабый, отличавшийся острым умом и склонностью к едким насмешкам, Рейстлин, в отличие от своего красавца брата, никогда не привлекал к себе внимания представительниц противоположного пола. Погрузившись с головой в изучение магии, сам он от этого почти не страдал. Однажды, правда, он решился на эксперимент. Одна из подружек Карамона, устав от легких побед, обратила на него свое благосклонное внимание, решив, видимо, что близнец богатыря может оказаться для нее в некотором отношении небезынтересным. Рейстлин, которого сообща подзуживали Карамон и несколько его приятелей, уступил ее грубым домогательствам. То, что случилось потом, жестоко разочаровало обоих. Девица униженно вернулась к Карамону. Рейстлин же, худшие опасения которого наконец нашли практическое подтверждение, снова обратился к своей магии, где по-прежнему только и находил высшее наслаждение.

Но теперь его тело — молодое и столь же здоровое, как тело брата — болело и ныло от страсти, какой он никогда еще не испытывал. Однако он не мог позволить ей вырваться на свободу, не мог уступить желаниям своей плоти.

— Это кончится трагедией, — сказал он себе с холодной ясностью, — и не только не поможет мне достичь цели, но, напротив, только помешает. Крисания чиста, чиста телом и душой. В этой чистоте ее сила. Мне нужно поколебать ее добродетель, но так, чтобы не сломать душу.

Придя к этому заключению, Рейстлин, прекрасно владевший собою и умевший подавлять свои эмоции, наконец расслабился и устало откинулся на спинку кресла.

Огонь В камине успокоился, и Рейстлин, закрыв глаза, погрузился в сон, который должен был к утру восстановить его силы.

Но, прежде чем уснуть, он еще раз с беспощадной отчетливостью увидел блестящую слезу, упавшую с ресниц на нежную девичью щеку.

Тем временем Ночь Судьбы продолжалась. Послушник, крепко спавший в своей келье, был разбужен посыльным и получил распоряжение немедля явиться к Кварату.

Старшего жреца секретарь застал в кабинете.

— Ты посылал за мной, мой господин? — спросил он, тщетно пытаясь подавить зевоту.

Лицо послушника было помятым и все еще сонным. Торопясь как можно скорее явиться на зов жреца, он впопыхах надел рясу задом наперед и теперь чувствовал себя неловко.

— Что означает этот доклад? — требовательно спросил Кварат и постучал пальцем по расстеленному на столе свитку пергамента.

Секретарь наклонился над столом, чтобы лучше видеть. Ему, однако, пришлось хорошенько протереть кулаками глаза, прежде чем он сумел разобрать написанное.

— Ах это… — сказал он. — Я изложил все, что было мне известно.

— Значит, Фистандантилус не виноват в гибели моего раба, так? — спросил Кварат. — Признаться, мне верится в это с трудом.

— И тем не менее, мой господин, это так. Ты можешь сам допросить гнома. Он признался — правда, убеждать его пришлось при помощи золота, — что на самом деле его нанял господин, имя которого указано в сообщении. Упомянутый господин рассержен тем, что часть его земель в предместьях города была отчуждена в пользу Братства.

— Я знаю, чем он недоволен! — отрезал Кварат. — Убить моего раба — это так похоже на Онигиона. Он слаб, но хитер, как змея. Бросить вызов мне открыто он бы, конечно, не посмел. — Кварат ненадолго задумался, потом спросил; — Но почему моего раба убил именно этот здоровяк, которого мы задержали на улице?

— Гном утверждает, что так они решили с Фистандантилусом. Видимо, маг хотел, чтобы его раб побыстрей освоил «работу» подобного рода. А уж Арак попытался влечь из этого максимум выгоды.

— Этого не было в докладе, — заметил Кварат, сурово глядя на молодого секретаря.

— Это так, мой господин, — признал послушник и покраснел. — Я… стараюсь не доверять бумаге ничего, что касается… магов. Он мог бы прочесть это, и тогда…

— Я нисколько не обвиняю тебя, — покачал головой Кварат. — Я и сам так думаю. Можешь идти.

Секретарь кивнул, поклонился и отправился навстречу прерванному сну.

Кварат в эту ночь еще долго не ложился. Сидя за столом, он снова и снова перечитывал сообщение. Наконец он вздохнул и отложил пергамент.

«Я становлюсь похожим на Короля-Жреца, — подумал Кварат. — Это он вздрагивает и шарахается от каждой тени, которая ему почудится. Если бы Фистандантилус захотел разделаться со мною, он мог бы сделать это одним движением мизинца. Я должен был сразу догадаться, что это не его рук дело».

Вздохнув, старший жрец поднялся из-за стола. «И все же сегодня вечером маг был с ней, — продолжал размышлять эльф. — Я сам видел их в тронном зале. Интересно, что это может означать? Возможно, ничего. Возможно, маг — в большей степени человек, нежели мне казалось, и, стало быть, подвержен людским слабостям.

Очевидно, новое тело, в котором он появился на этот раз, намного живее той рухляди, в которой он прожил неизвестно сколько лет».

Эльф мрачно улыбнулся и, приводя в порядок бумаги на столе, спрятал доклад в потайной ящик. «Приближаются праздники. Пожалуй, я отложу все это до тех пор, пока они не закончатся, — решил он. — В конце концов, скоро Король-Жрец призовет богов на последнюю битву со злом. Быть может, тогда все решится само собой, и Фистандантилус вместе со всеми, кто держит сторону тьмы, провалится в Бездну, из которой он и появился».

Кварат потянулся и зевнул.

«А я пока займусь господином Онигионом».

Ночь Судьбы подходила к концу. Небо посветлело, и Карамон, лежа в своей комнатке на топчане, начал различать в серых предрассветных сумерках отдельные предметы. Сегодня должен был состояться еще один бой с его участием, первый после «несчастного случая» с Варваром.

Все это время жизнь для Карамона не была особенно приятной, хотя внешне ничего не изменилось. Остальные гладиаторы попали в школу раньше него и давно уже поняли, что к чему. Арена стала для них чуть ли не родным домом, — во всяком случае, мало кто представлял себя вне ее.

— Это не самый дурной способ выяснять отношения, — пожав плечами, сказал Карамону Перагас на следующее утро после его похода в Храм. — Намного лучше, например, войны, когда тысячи людей убивают друг друга на полях сражений.

Здесь, если уж один благородный господин чувствует, что его оскорбил другой благородный господин, он решает свои проблемы скрытно, так сказать частным порядком. Это никого не касается, и в результате — все довольны.

— Никого, кроме тех несчастных, которые гибнут на арене, сами не зная за что! — перебил Карамон сердито. — Конечно, это не их дело!

— Не будь ребенком, — фыркнула Киири, полируя один из своих фальшивых кинжалов. — Ты же сам говорил, что когда-то служил наемным телохранителем.

Разве тогда ты много рассуждал? Ты сражался и убивал, потому что тебе хорошо платили. Стал бы ты махать мечом, если бы тебе не платили вовсе? Лично я не вижу особенной разницы.

— Разница заключалась в том, что у меня был выбор! — с горячностью возразил Карамон. — Никогда и ни за какие деньги я не стал бы охранять человека или выступать на стороне тех, кто не прав. Мой брат считал точно так же! Он и я…

Карамон вдруг замолчал и низко опустил голову. Киири посмотрела на него странным взглядом и, ухмыльнувшись, тряхнула головой.

— Позволю себе добавить несколько слов к тому, что сказал Перагас. — Она отложила фальшивый кинжал. — Такие случаи привносят остроту, придают схваткам на арене истинность. Теперь ты будешь сражаться еще лучше, вот увидишь!

Сейчас, лежа в сумерках без сна, Карамон снова обдумывал этот разговор. Он пытался разобраться, кто прав. Возможно, Киири и Перагас знают, что говорят, возможно, он вел себя как маленький ребенок, разревевшийся оттого, что яркая игрушка, с которой он играл, вдруг прищемила ему палец. Однако, обдумывая все с самых разных точек зрения, он никак не мог согласиться с существующими правилами. Человек должен иметь право выбора, чтобы самому решать, как ему жить, что делать и за что умирать. И никто не был вправе определять это за других.

Когда Карамон додумался до этого, на него, словно скала, обрушилась тяжкая мысль. Гладиатор приподнялся на лежанке и невидящим взглядом впился в серый прямоугольник окна под потолком. Если все это правда, если каждый человек волен сам выбирать, какой дорогой ему следовать, значит, и Рейстлин имеет на это право! Рейстлин сам определил свой путь, он предпочел свету дня темноту ночи.

Должен ли Карамон мешать ему, требовать отказа от своего выбора в пользу того, что самому ему кажется правильным?

Память унесла гиганта в те дни, о которых он припомнил в разговоре с Перагасом и Киири. Это было как раз накануне Испытания, и Карамон до сих пор считал это время самым счастливым в своей жизни. Тогда они с Рейстлином подрабатывали в качестве наемных воинов.

В паре они сражались очень хорошо, и благородные господа всегда желали видеть их в рядах своих дружин. В те времена безработных воинов было больше, чем листьев на деревьях в лесу, однако магов, которые могли и хотели принять участие в войнах, сыскать было не просто. Поначалу многие с сомнением разглядывали болезненного и не слишком крепкого на вид Рейстлина, однако вскоре мужество и умение прославили его имя. Братьям щедро платили и наперебой приглашали присоединиться к той или иной дружине.

Но близнецы всякий раз тщательно выбирали, за что и за кого они будут сражаться.

— Это всегда было делом Рейсшина, — криво улыбаясь в темноту, прошептал Карамон. — Я готов был сражаться на любой стороне, цель и правота не имели для меня никакого значения. Это Рейст настаивал, чтобы мы сражались на стороне обиженных. Помнится, мы отвергли не одно щедрое предложение просто потому, что Рейст говорил:

«Это сильный человек, который хочет стать еще сильнее, уничтожив своих соперников».

— Но то же самое Рейст делает теперь сам? — прошептал Карамон, в отчаянии глядя в потолок. — Или нет? Маги считают, что это так, но почему я им доверяю?

Рейст попал в беду из-за Пар-Салиана, тот сам признался в этом! Но теперь мой брат избавил мир от зловещего Фистандантилуса. Как ни посмотри, это хороший поступок. И к тому же он говорит, что не виноват в смерти Варвара. Если так, то он не сделал ничего плохого. Может быть, все просто недооценивают Рейсшина?

Может быть, никто не имеет права требовать, чтобы он переменился?

Карамон вздохнул.

— Что мне делать? — пробормотал он и закрыл глаза. Усталость наконец одолела его, и Карамон задремал. Ему приснились ароматные, свежеиспеченные сдобные булочки.

Солнце взошло на небе. Ночь Судьбы истекла. Тассельхоф проснулся и спрыгнул с топчана, радостно приветствуя новый день. Кендер знал, кто может предотвратить Катаклизм. Это был он — он и никто другой.

Глава 12

Изменить ход времени! — с восторгом повторил Тассельхоф, перелезая через стену сада. Оказавшись на священной территории Храма, он немедленно юркнул в самую середину пышной клумбы, так как заметал двух жрецов, которые прогуливались невдалеке и вели между собой оживленную беседу. Они с таким жаром обсуждали предстоящие праздники, что кендер счел невежливым прерывать их разговор. Ему ничего не оставалось, как распластаться на животе среди цветов, хотя Тас прекрасно понимал, что неизбежно испортит этим свои замечательные голубые штаны.

Лежать посреди замечательных алых святочных роз, названных так потому, что они расцветали к началу зимних праздников, оказалось довольно приятно. Погода стояла на редкость теплая, по мнению некоторых — чересчур теплая. Кендер ухмыльнулся. Чего стоит их недовольство! Он был уверен, что если бы нынче стало прохладно, как и положено в эту пору, обязательно нашлись бы ворчуны, которым это бы пришлось не по душе. Лично он всегда выбирал тепло, предпочитая лишний раз вспотеть, нежели дрожать от холода. Правда, из-за жары было трудновато дышать, но ведь нельзя же и на елку влезть, и не уколоться!

К разговору жрецов Тас прислушивался не без интереса. Грядущие праздники были им любимы с детства, так что, естественно, ему хотелось в них поучаствовать. Первый день праздника отмечался как раз сегодняшним вечером.

Предполагалось, что он закончится довольно рано, так как всем хотелось хорошо выспаться перед началом настоящих торжеств, которые начнутся завтра на рассвете и должны будут продолжаться целую неделю, до самой темной зимней поры. По традиции это время называли зимней неделей, однако в действительности гулянья начинались раньше и продолжались значительно дольше официальных праздничных дней.

«Пожалуй, надо будет посмотреть и начато», — подумал кендер. До этого он считал, что празднование первого дня в Храме скорее всего будет помпезным, очень торжественным и невыразимо скучным, особенно с точки зрения кендера, однако жрецы так оживленно обсуждали предстоящую церемонию, что его решимость была поколеблена.

Завтра Карамон должен был вновь выйти на арену — ни одни зимние праздники не обходились без Игр. Завтрашняя схватка решала, кто из гладиаторов получит право сражаться за золотой ключ в финале. Финал был последним состязанием Игр, после чего из-за сезона затяжных дождей арена надолго закрывалась. Победители финала получали свободу. Что касалось победителей завтрашнего боя, то тут все уже было решено. Конечно же, это была тройка Карамона. Впрочем, кендер заметил, что известие об этом повергло его большого друга в уныние.

Тас покачал головой. Наверное, он так и не научится понимать, что у Карамона на уме. Судя по всему, была задета его гордость, — кому понравится, когда тебе поддаются? — но в конце концов гладиаторские бои были всего лишь игрой. Как бы там ни было, завтрашние бои облегчали кендеру его задачу: ему будет намного проще выскользнуть за пределы стадиона и поразвлечься в городе.

Тас тяжело вздохнул. Нет, ничего не выйдет, У него есть дела поважнее праздника — он должен предотвратить Катаклизм. Что ж, он готов пожертвовать своим удовольствием ради всеобщей пользы.

Чувствуя себя безмерно великодушным (правда, настроение его от этого несколько упало), кендер с раздражением покосился на жрецов, мысленно подгоняя их неторопливый шаг. Наконец жрецы вошли в боковую дверь Храма, и сад опустел.

Тас облегченно вздохнул и, поднявшись с клумбы, отряхнул колени и живот. Сорвав святочную розу, он воткнул ее в хохолок волос на макушке и, украсив себя сообразно времени года, смело проник в Храм.

Праздничное великолепие Храма заставило кендера восторженно открыть рот.

Пораженный, он глазел по сторонам, любуясь тысячами роз, выращенных в садах всего Кринна и привезенных сюда, чтобы наполнить Храм сладким ароматом.

Гирлянды остролиста, обвязанные красными бархатными лентами, добавляли в благоухание роз свой острый запах, а яркое солнце играло на их блестящих листьях и вплетенных меж стеблями лебединых перьях. Почти на каждом столе стояли корзины с невиданными фруктами — дары Храму, привезенные со всех концов Кринна и выставленные в коридорах, дабы каждый посетитель мог вкусить их нежную мякоть. Рядом с фруктами стояли блюда со сладким печеньем и холодными мясными закусками, так что кендер, думая, естественно, о Карамоне, тут же до отказа набил снедью свои карманы и кошельки. Он был уверен, что при виде сладкого печенья с глазурью или булочки с медом все уныние Карамона как рукой снимет.

Так, замирая от счастья, Тас бродил по коридорам и в результате едва не забыл, зачем он, собственно, явился сюда в этот ясный, погожий день. Ему предстояла наиважнейшая миссия! Между тем на него никто не обращал внимания.

Все, с кем он ни встречался, были увлечены предстоящими торжествами, государственными или делами Братства, а возможно, и тем, и другим, и третьим.

Редко кто бросал на кендера взгляд вторично, чего Тасу, собственно, и следовало ожидать. Правда, ему пришлось все же пережить несколько неприятных мгновений, когда на него пристально уставился какой-то стражник, однако кендер в ответ приветливо улыбнулся и помахал рукой. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы усыпить бдительность охранника. Древняя мудрость народа кендеров гласила: не стоит перекрашиваться в белое, чтобы слиться со стенами; сделай вид, что ты здешний, и стены сами поменяют цвет, чтобы соответствовать твоему костюму.

В конце концов, миновав многочисленные повороты и лестницы (разумеется, он делал остановки, чтобы получше рассмотреть кое-какие безделицы, причем некоторые из них в итоге случайно упали в его кошельки), Тас оказался в коридоре, где не было ни украшений, ни оживленных и смеющихся жрецов или гостей. В этом коридоре было сумрачно и тихо, особенно в сравнении с остальными галереями и переходами Храма.

Тас прокрался к уже знакомой двери. Таиться не было необходимости, просто все вокруг выглядело таким зловещим, что кендер невольно стал ступать осторожнее, стараясь ничем не нарушить царившую здесь тишину. Разумеется, у него и в мыслях не было неслышно подкрасться и застать Рейстлина за каким-нибудь магическим экспериментом.

Остановившись у дверей, Тас, однако, расслышал доносящийся из комнаты голос Рейстлина и по тону понял, что у него посетитель.

«Проклятье! — подумал кендер. — Теперь придется ждать, пока его гость не наговорится всласть и не уйдет. А я, между прочим, не просто так здесь гуляю. Я пришел по наиважнейшему делу. Экое неудачное совпадение! Интересно, как долго они проболтают?»

И Тас приложил ухо к замочной скважине, единственно затем, чтобы попытаться определить, сколько ему придется ждать, однако, услышав женский голос, ответивший магу, кендер вздрогнул и насторожился.

«Этот голос мне знаком, — отметил он про себя. — Ну конечно, Крисания!

Интересно, что она тут делает?»

— Ты прав, Рейстлин, — услышал Тас голос Крисании, — это куда как спокойное место, в сравнении с теми роскошными коридорами, где кишат жрецы.

Хотя, признаться, когда я только попала в Храм, я пугалась этого-закоулка. Ты улыбаешься, а я действительно боялась. И мне не стыдно в этом признаться. Твой коридор казался мне заброшенным, холодным и угрюмым. Но теперь сам воздух Храма — горячий и душный — угнетает меня. Я не в силах радоваться даже тому, как дивно преобразился Храм к праздникам. Вся эта роскошь, цветы, фрукты — сколько денег на это ушло… а вокруг столько нуждающихся…

Крисания замолчала, и Тас услышал легкий шорох. Поскольку разговор не возобновлялся, он рискнул заглянуть в замочную скважину. Плотные шторы на окне были раздвинуты, однако в комнате ко всему еще и горели свечи. Крисания сидела в кресле лицом к двери, а шорох, который услышал Тас, был, по всей видимости, вызван се нетерпеливым движением. Жрица подперла подбородок рукой, и кендеру показалось, что она немного смущена и растерянна.

Но не это удивило Тассельхофа. Крисания изменилась! Куда подевались ее простые скромные одежды и строгая прическа. Теперь она была наряжена так же, как и остальные жрицы Храма, — в белое платье с богатым золотым шитьем и отороченную белым мехом накидку. Руки ее были обнажены, а на правом запястье Тас разглядел тонкий золотой браслет, который удачно подчеркивал белизну ее кожи. Пышные черные волосы Крисании, расчесанные на прямой пробор, свободно ниспадали на плечи, щеки разрумянились, а блестящие глаза были устремлены на Рейстлина, который сидел перед нею спиной к двери.

— Гм-м-м… — прошептал Тас. — Тика была права!

— Я не знаю, зачем я пришла сюда… — вновь заговорила Крисания.

«Зато я знаю!» — не без удовольствия подумал кендер и прислонился ухом к замочной скважине.

— Каждый раз. при встрече с тобой я исполнена больших надежд, — продолжала жрица, — но потом я всегда испытываю разочарование. Я хочу показать тебе, насколько прекрасна истина, и доказать, что только этим путем мы принесем мир обитателям Кринна, но ты всегда переворачиваешь мои слова с ног на голову и выворачиваешь их смысл наизнанку.

— Твои вопросы, Посвященная, — это твои сомнения, — услышал Тас скрипучий голос Рейстлина. Затем раздался еще один шорох — маг подался вперед, к Крисании. — Я просто хотел помочь тебе услышать собственный голос. Несомненно, Элистан предостерегал тебя от слепой веры.

Тас услышал в голосе мага язвительную нотку, но Крисания, по-видимому, этого не заметила. Она ответила Рейсшину быстро, искренне и горячо:

— Конечно. Он поощряет вопросы и часто приводит в пример Золотую Луну, сомнения которой помогли вернуться на Кринн истинным богам. Но вопросы должны помогать человеку лучше понять то, что происходит, я же, слушая твои ответы, запутываюсь еще больше.

— Что ж, это мне знакомо, — сказал Рейстлин так тихо, что Тас едва расслышал его слова.

Кендер рискнул на мгновение оторвать ухо от замочной скважины и заглянуть в комнату. Маг стоял возле жрицы, положив руку ей на плечо. Когда Рейстлин произнес свои слова, Крисания подалась к нему и быстро накрыла рукой его ладонь. Когда она заговорила, в ее голосе было столько радости, любви и надежды, что Тас почувствовал, как у него самого что-то оттаяло в душе.

— Ты тоже чувствовал это? — спросила жрица. — Неужели мои слова затронули в твоей душе какую-то струнку? Нет, не отворачивайся! Я по лицу вижу — ты думал о том, что я тебе сказала. Мы с тобой очень похожи — я поняла это, как только увидела тебя… Ах, ты снова улыбаешься, снова смеешься надо мной? Ну что ж, говори! Я-то знаю правду! Ты сам открылся мне тогда, в Башне! Ты сказал, что я столь же тщеславна, как и ты сам, — и это правильно. Я много думала об этом и поняла, что хотя наши устремления внешне различны, на самом деле они не так сильно разнятся, как я когда-то считала. Мы оба жили одинокой, уединенной жизнью, оба безраздельно посвящали все время служению своим идеалам. Ни перед кем мы не раскрывали того, что таилось в наших сердцах. Даже наши близкие не знали этого. Ты окружил себя тьмой, Рейстлин, но я сумела разглядеть сквозь мрак тебя самого. Твои тепло и свет…

Кендер снова заглянул в замочную скважину. «Сейчас он поцелует ее! — с волнением подумал Тас. — Ну и дела! То-то Карамон удивится!»

«Ну давай же, давай!» — мысленно подстегивал он Рейсшина, который по-прежнему недвижимо стоял над Крисанией. «Чего он медлит?» — размышлял кендер, глядя на сияющие глаза и приоткрывшиеся губы молодой жрицы.

Рейстлин неожиданно убрал руку с плеча Крисании и отошел от ее кресла.

— Тебе лучше уйти, — хрипло пробормотал он. Кендер даже сплюнул с досады и отскочил от двери в сторону. Прижавшись к стене, он покачал головой.

Из-за двери донесся надсадный кашель мага и заботливый голос Крисании, обеспокоенной его здоровьем.

— Это ничего, — открывая дверь, сказал Рейстлин. — Вот уже несколько дней я чувствую себя скверно. И ты, видимо, догадываешься о причинах моего недомогания…

Он остановился на пороге, держа дверь перед Крисанией открытой. Тас, затаив дыхание, прижался спиной к стене — ему очень не хотелось мешать разговору, к тому же он боялся упустить хоть словечко.

— Разве ты ничего не чувствуешь?

— Я что-то почувствовала, но не совсем поняла… — прошептала Крисания почти неслышно. — Что это было?

— Гнев богов, — ответил Рейстлин, и даже Тасу стало ясно, что это не те слова, которые надеялась услышать Крисания. Казалось, она совсем упала духом.

Рейстлин, однако, этого не заметил. — Их ярость сказывается на всех нас, я чувствую, как огненная гора приближается к этой проклятой планете. Возможно, именно из-за этого ты чувствуешь себя подавленной и угнетенной.

— Возможно, — пробормотала Крисания.

— Завтра — первый день праздников, — продолжил маг. — По прошествии тринадцати дней Король-Жрец обратится к богам, чтобы они явили всю свою мощь в битве со злом. Он и его подручные уже готовятся к этому великому дню. Боги знают об этом. Они уже послали знак — половина жрецов исчезла. Но Король-Жрец не обратил на это внимания. Теперь предупреждения богов с каждым днем будут становиться все более внятными и грозными. Тебе случалось читать летопись Астинуса «Хроника последних Тринадцати дней»? Эту хронику и читать-то невозможно без содрогания, а нам предстоит оказаться в самой гуще событий.

Крисания посмотрела на Рейстлина, и лицо ее просияло.

— Тогда давай вернемся в будущее, — предложила она. — Пар-Салиан дал Карамону волшебную вещь, которая вернет нас в наше время. Кендер рассказывал мне о ней…

— Какую волшебную вещь? — требовательно спросил Рейстлин, и глаза его вспыхнули. Даже Крисания вздрогнула от неожиданности, а Тас и вовсе в страхе затрепетал. — Как она выглядит? Как действует?

— Я не знаю, — неуверенно ответила жрица.

— О, я все расскажу, — неожиданно для самого себя вмешался Тас и выступил вперед. — Прошу прощения, я не хотел мешать вам… Просто я проходил мимо и не мог не слышать вашего разговора. Кстати, поздравляю вас с началом праздников!

И кендер протянул свою маленькую руку, которую, однако, никто не пожал.

Рейстлин и Крисания смотрели на него с одинаковым выражением, словно каждый из них вдруг обнаружил паука в тарелке с супом. Тем не менее Тас ни в малейшей степени не был этим обескуражен. Засунув руку в карман, он продолжил как ни в чем не бывало:

— О чем это мы говорили? Ах да, магическое приспособление. Так вот… — Тас заметил, что глаза мага опасно блеснули, а брови сдвинулись к переносице, и заторопился:

— Когда оно не сложено, оно напоминает… скипетр или жезл с шариком на конце, украшенным бриллиантами и самоцветами. Оно — вот такое, это устройство…

Тас раздвинул руки примерно на ширину плеч.

— Оно было таким в самом начале, но потом Пар-Салиан сделал с ним что-то, и…

— Сложил его так, что части вобрались сами в себя, и устройство оказалось как раз такого размера, чтобы поместиться в кармане, — закончил за него Рейстлин.

— Совершенно верно, — машинально подтвердил кендер и вдруг удивленно вытаращил глаза:

— Откуда ты знаешь?

— Это устройство мне знакомо, — ответил Рейстлин, и Тас расслышал в его голосе напряженную дрожь. Был ли это страх или облегчение — кендер не знал.

Крисания тоже обратила внимание на странную интонацию.

— Что это за устройство? — спросила она. Рейстлин ответил не сразу. Его лицо сделалось непроницаемым и бесстрастным.

— Я не могу сказать наверняка, — ответил он с притворной нерешительностью.

— Я должен изучить его.

Потом он бросил на кендера взгляд, который отнюдь не укрепил душевное равновесие последнего.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил маг. — Или ты просто подслушивал под дверью?

— Конечно нет! — оскорбился кендер. — Я пришел поговорить с тобой, так что если вы с госпожой Крисанией закончили…

Отчего-то кендер почувствовал себя неловко и покосился на молодую жрицу.

Крисания смотрела на него крайне недружелюбно, и Тас поспешил отвести взгляд.

— Может быть, нам лучше повидаться завтра? — спросила Крисания Рейстлина.

— Думаю, завтра мы вряд ли встретимся, так как я не собираюсь идти на праздник, — отрезал Рейстлин. — Кроме того, я слишком долго наслаждался твоим обществом, а мне надо еще поработать.

— Понятно, — кивнула Крисания, и в ее голосе, внешне спокойном, прозвучали нотки обиды и разочарования.

— Прощайте, господа, — сказала жрица, поняв, что Рейстлин ничего ей больше не скажет. Слегка поклонившись, она развернулась и пошла вдаль по унылому коридору.

— Я скажу Карамону, что ты передавала ему привет! — крикнул ей вдогонку кендер, но Крисания даже не обернулась, и Тас со вздохом повернулся к Рейстлину. — Боюсь, что Карамон ей не слишком понравился. Правда, когда она видела его в последний раз, он немного перебрал «гномьей водки»…

Рейстлин кашлянул.

— Ты явился сюда, чтобы поговорить со мной о брате? — холодно перебил он кендера. — Если так, то можешь проваливать — разговора не будет.

— О нет! — воскликнул Тас и ухмыльнулся. — Я пришел, чтобы предотвратить Катаклизм!

Его слова на некоторое время лишили Рейстлина дара речи, отчего Тас немедленно возгордился. Впрочем, его торжество оказалось недолгим. Неподвижное лицо Рейстлина побелело, а непроницаемые, словно зеркало, глаза потемнели, так что кендеру удалось заглянуть в их истекающие мраком глубины, которые маг так умело ото всех прятал. Сильные пальцы Рейстлина, точно когти хищной птицы, вцепились в плечо кендера. В следующую секунду Тас очутился в комнате мага, и тяжелая дверь за его спиной с силой захлопнулась.

— Что это тебе пришло в голову? — грозно спросил маг. Тас на всякий случай отодвинулся от Рейстлина и с беспокойством огляделся по сторонам. Инстинкт подсказывал ему, что лучше заранее приглядеть место, где можно было бы спрятаться.

— Это из-за теб-бя… — неуверенно пробормотал кендер. — Но не совсем…

Ты сказал тогда, что мое п-путешествие во времени может изменить его ход. Вот я и п-подумал, что было бы неплохо предотвратить К-катаклизм.

— Каким образом ты собирался это сделать? — Глаза Рейстлина вспыхнули таким жарким пламенем, что от одного взгляда на мага кендер взмок.

— Видишь ли, я собирался обсудить это с тобой, — сказал он, надеясь, что его маленькая лесть смягчит Рейстлина, как это бывало в прошлом. — Если бы ты сказал, что я поступаю правильно, я бы отправился к Королю-Жрецу и объяснил ему, что он совершает ужасную ошибку — главнейшую ошибку всех времен, если ты понимаешь, что я имею в виду. Мне кажется, что если ему объяснить как следует, то он послушается…

— Ты уверен? — спросил Рейстлин холодно, однако в его голосе кендеру почудилось огромное облегчение. — Но что если он все-таки откажется тебя выслушать? Что тогда?

Тас застыл с открытым ртом.

— Об этом я не подумал. — Он пожал плечами. — Наверное, нам лучше всего вернуться домой.

— Есть еще один путь, — сказал Рейстлин, усаживаясь в свое кресло и не сводя с кендера пронзительного взгляда. — Последовав ему, ты обязательно сумеешь предотвратить Катаклизм.

— Какой путь? — спросил кендер с интересом.

— Магическое устройство Пар-Салиана, — ответил маг. — Оно обладает гораздо большими возможностями, чем те, о которых верховный маг рассказал этому олуху — моему брату. Стоит привести его в действие в день Катаклизма, и его Волшебная сила уничтожит огненную гору высоко в воздухе, так что она никому не повредит.

— Правда? — ахнул Тас. — Это просто чудесно!

Потом он неожиданно нахмурился.

— Но разве можно сказать наверняка? Вдруг в последнюю минуту в нем что-то откажет?

— Но ты-то что теряешь? — перебил Рейстлин. — Что ты теряешь, если оно откажет, в чем я весьма сомневаюсь. Когда-то его сконструировали самые могущественные маги…

— Как Глаза Дракона?

— Как Глаза Дракона, — ответил Рейстлин, недовольный тем, что его прервали. — Если оно и подведет с горой, то ты всегда сможешь воспользоваться им, чтобы в последний момент бежать в будущее.

— С Карамоном и Крисанией, — напомнил кендер. Рейстлин ничего не сказал, однако кендер не заметил его странного молчания.

— А если Карамон решит убраться отсюда до начала Катаклизма? — спросил Тас.

— Не захочет, — ответил маг. — Уж ты мне поверь, — прибавил он, видя, что кендер вот-вот готов заспорить. Тас снова крепко задумался, потом вздохнул.

— Боюсь, Карамон не позволит мне даже дотронуться до этой штуки, — покачал головой кендер. — Пар-Салиан велел ему беречь устройство как зеницу ока. Он не выпускает его из вида ни на секунду, а когда уходит, запирает его в сундучке.

Мне почему-то кажется, что он не поверит, если я попытаюсь объяснить, для чего мне нужна эта штука.

— Не говори ему, — посоветовал маг. — Катаклизм совпадает с днем финального боя. Если ты ненадолго возьмешь это устройство, Карамон ничего не заметит.

— Но это же будет кража! — возмутился кендер.

— Назовем это лучше словом «одолжил», — усмехнувшись, ответил ему маг. -

— Тем более что цель твоя в данном случае весьма благородна. Карамон не станет сердиться, или я не знаю своего брата. Подумай только, как он будет гордиться тобой!

— Это верно! — кивнул Тас. Его глаза сияли. — Я прославлюсь и стану великим героем, может быть, я буду знаменитее Кронина Чертополоха. Да, но я же не знаю, как его включать…

— Я тебе все объясню. — Рейстлин поднялся из-за стола, но тут его снова настиг приступ кашля, и он согнулся чуть не пополам. — Приходи… через три дня. А сейчас… мне нужно отдохнуть.

— Конечно, конечно. — Кендер поклонился, — Надеюсь, тебе скоро станет лучше.

Он пошел к двери, но остановился на пороге.

— Ох, я совсем забыл, — сказал он. — Я не успел приготовить для тебя подарок. Мне очень жаль…

— Ты сделал мне бесценный подарок, — заверил его Рейстлин. — Спасибо.

— Да? — удивился кендер. — Какой же это? Может быть, ты имеешь в виду предотвращение Катаклизма? — Тас покраснел от удовольствия. — Право, не стоит благодарности. Так поступил бы каждый. Я…

Совершенно неожиданно Тас снова оказался в прилегающем к Храму саду.

Каким-то чудом он миновал колючий розовый куст и чуть не до икоты напугал проходившего по дорожке жреца, на глазах которого материализовался прямо из пустоты.

— Клянусь бородой великого Реоркса! — воскликнул Тассельхоф. — Хотелось бы и мне выкидывать подобные фокусы?

Глава 13

В первый день зимних праздников произошло событие, которое открывало череду бедствий, впоследствии получивших название Тринадцати Напастей, или, как писал в своей «Хронике» Астинус, Тринадцати Знамений.

В тот день с самого утра было душно и жарко. Это были самые жаркие зимние праздники из всех, какие могли припомнить даже эльфы-долгожители. Святочные розы по всему Храму безжизненно поникли, а остролист источал такой запах, словно его поджарили в духовке. Лед в серебряных ведерках, служивший для охлаждения вина, таял так стремительно, что слуги вынуждены были беспрестанно носиться с корзинами между ледником, помещавшимся в глубоких подвалах Храма, и комнатами, где были накрыты столы для жрецов и гостей.

Рейстлин проснулся еще затемно. Он чувствовал себя настолько разбитым и больным, что предпочел остаться в постели. Он лежал на смятых простынях и обливался потом. в то время как его усталое сознание сделалось легкой добычей странных галлюцинаций, которые заставили его сначала сбросить на пол одеяло, а затем сорвать с себя и ночную рубашку. Маг чувствовал, что боги находятся где-то радом, однако сильнее всего на него повлияла близость Владычицы Тьмы, мрачной Такхизис. С особенной остротой чувствовал Рейстлин ее неистовый гнев, готовый испепелить все живое на Кринне, но чувствовал он и гнев остальных богов, негодующих на Короля-Жреца. В гордыне своей этот жалкий червь готов был нарушить равновесие мира, которое боги всеми силами должны были оберегать.

Рейстлин подумал о своей Владычице, однако она, ослепленная собственным гневом, не откликнулась и не явилась на его зов. Ни во сне, ни наяву маг не видел ее в облике ужасной пятиглавой Драконицы, Всебесцветной Драконицы, которая пыталась поработить весь мир в Войнах Копья. Ни разу не являлась она Рейстлину и как Темная Воительница, ведущая свои легионы в бой, сеющая вокруг смерть и разрушения. Такхизис всегда представала перед ним в облике Темной Искусительницы, прекраснейшей из женщин. Вожделенная и недоступная, она проводила с ним ночи, играя с его страстями и дразня невозможностью физического соединения.

Глаза Рейстлина были закрыты. Несмотря на изнуряющую духоту, его била дрожь. Он снова и снова представлял себе аромат черных волос, ниспадавших ему на лицо, воображал прикосновения горячих ладоней, но когда маг поднимал руки и, поддавшись заклятию Такхизис, разводил в стороны длинные мягкие волосы, то видел перед собой лицо Крисании.

Наконец эта полудрема-полуявь прекратилась, и Рейстлин взял себя в руки.

Он продолжал лежать, наслаждаясь своей победой и прекрасно осознавая, каких усилий она будет ему стоить. Очередной приступ кашля заставил содрогнуться его тело.

— Я не сдамся, — пробормотал Рейстлин, немного отдышавшись. — Тебе меня так легко не победить, Повелительница.

Он спустил ноги с кровати, с трудом оделся и, пошатываясь от слабости, подошел к столу. Проклиная саднящую боль в груди, маг раскрыл на нужной странице толстый фолиант и погрузился в изучение магических формул.

Крисании тоже спалось тревожно. Как и Рейстлин, она чувствовала приближение богов, но отчетливее всего ощущала присутствие Светоносного Паладайна. Его гнев был силен, но вместе с тем Крисания чувствовала такую глубокую печаль божества, что ей было очень нелегко перенести ее. Ощущение личной вины переполнило все ее существо, и она бросилась бежать, лишь бы не видеть перед собой чудесного лика Паладайна, искаженного великой скорбью. Она все бежала и бежала, и слезы застилали ей глаза. Внезапно земля ушла из-под ног жрицы, и Крисания упала в пустоту. Сердце ее едва не разорвалось от страха, но в этот момент чьи-то сильные руки подхватили жрицу, и она самозабвенно прижалась к черному бархату накидки, чувствуя под нею сильное, горячее тело.

Чуткие пальцы гладили ее по голове, даря отрадное утешение, а когда она заглянула в лицо своего спасителя…

Раскатистые удары колоколов разорвали сонную тишину Храма, и Крисания, вздрогнув, села на постели. Потом она вспомнила лицо, явившееся ей во сне, вспомнила тепло и спокойствие, которое на краткий миг подарили ей объятия мага, и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Тассельхоф, продрав утром глаза, поначалу был изрядно разочарован. Он помнил, как Рейстлин говорил Крисании, что в первый день праздников в Истаре начнут происходить ужасные вещи. Однако, оглядевшись вокруг, он увидел в серых предрассветных сумерках только одну устрашающую картину: Карамон, сопя и отдуваясь, отжимался от пола, совершая утренний комплекс положенных упражнений.

Несмотря на то что дни напролет Карамон и так был занят тренировками, как индивидуальными, так и групповыми, исполин вынужден был вести беспощадную борьбу с собственным весом. Его диета давно закончилась, и Карамону разрешили есть ту же пищу, что и остальным. Однако вскоре острые глаза гнома подметили, что Карамон съедает едва ли не в пять раз больше, чем другие гладиаторы.

Раньше Карамон ел для собственного удовольствия. Теперь он постоянно чувствовал себя несчастным, его одолевали тревоги и забота о Рейстлине, и гигант принялся искать утешения в еде, как некогда искал его в вине. Впрочем, однажды Карамон попробовал взяться за старое, и Тас, после долгих уговоров, достал для него в городе бутылку «гномьей водки». Карамон, однако, успел настолько отвыкнуть от крепких напитков, что его, к огромному облегчению кендера, вырвало.

В результате Арак позволил Карамону есть только при том условии, что он будет по утрам выполнять комплекс дополнительных упражнений. Карамон вынужден был согласиться, и с тех пор каждое утро его можно было застать на полу, где он пыхтел и обливался потом. Правда, Карамон неоднократно пытался увильнуть оттяжкой обязанности, но гном, обладавший редкой проницательностью, всякий раз догадывался об этом. Гигант недоумевал — ведь он обычно делал упражнения еще до восхода солнца, пока все спали, — однако Арак неизменно уличал Карамона в халатности, и тогда у дверей столовой, поигрывая увесистой дубиной, его поджидал ухмыляющийся Рааг. Пару раз лишившись обеда, Карамон смирился со своей участью.

Устав слушать пыхтение Карамона, Тас вскарабкался на табурет и выглянул в зарешеченное окно под потолком. Ему хотелось посмотреть, не происходит ли что-нибудь ужасное снаружи. И кендер не обманулся в своих ожиданиях.

— Карамон, погляди! — воскликнул он радостно. — Тебе когда-нибудь приходилось видеть небо такого любопытного оттенка?

— …Девяносто девять, сто, — пробормотал гигант у него за спиной. Потом последовал глубокий вдох и удар тяжелого тела, от которого вздрогнули стены.

— это Карамон упал своим твердым, как скала, животом на пол комнаты, чтобы немного передохнуть. Затем он легко поднялся с каменного пола и, вытирая пот ветхим полотенцем, приблизился к окну.

Бросив наружу скучающий взгляд, Карамон, ожидавший, должно быть, увидеть самый обыкновенный восход, вздрогнул, заморгал и протер глаза кулаком.

— Нет, — пробормотал он, вешая полотенце себе на шею, — никогда не видел ничего подобного. Хотя в свое время мне довелось повидать немало любопытного.

— Рейсшин был прав! — воскликнул Тас. — Он так и сказал…. — Рейсшин? Тас поперхнулся. Этой темы он касаться не хотел.

— Где ты видел Рейстлина? — жестко спросил Карамон.

— В Храме, где же еще! — ответил Тас с таким видом, словно для него это было самое обычное дело. — Разве я не сказал, что был там вчера?

— Да, но…

— Где еще я мог бы с ним встретиться?

— Ты никогда…

— Я видел госпожу Крисанию и Рейстлина. Не может быть, чтобы я не упомянул об этом. Просто ты никогда меня не слушаешь! — изобразил обиду кендер. — Ты каждый вечер сидишь на своей лежанке и думаешь не пойми о чем. Я мог бы сказать тебе, что крыша рушится нам на головы, а ты бы ответил: «Все отлично, Тас».

— Послушай, кендер, я знаю, что не пропустил бы такую новость мимо ушей и не забыл…

— Госпожа Крисания, я и Рейстлин — мы замечательно поболтали, — заторопился Тас. — Мы говорили о праздниках. Кстати, тебе бы обязательно надо взглянуть, как здорово они украсили Храм изнутри! Там полно роз, остролиста и прочих, разностей… Ах да, как я мог забыть?.. — Тас хлопнул себя по лбу. — Я припас для тебя печенья и булочек! Погоди, они у меня тут, в кошельке. Одну минуточку…

Кендер попытался соскочить с табурета, однако Карамон с ухмылкой загородил ему дорогу.

— Пожалуй, ты прав, — тут же согласился кендер, — это подождет. На чем я остановился? Ах да, Рейстлин, Крисания и я — мы втроем беседовали. Знаешь, что я тебе скажу? Тика была права, она действительно влюблена в твоего брата!

Карамон моргнул. Он потерял нить повествования, а Тас не спешил прийти ему на помощь.

— Нет, я вовсе не хотел сказать, что Тика влюблена в Рейсшина, — поправился он, заметив наконец недоумение гиганта. — Это госпожа Крисания влюблена в него. Я был потрясен, когда узнал об этом. Видишь ли, я случайно прислонился к двери комнаты Рейстлина, чтобы передохнуть и дождаться, пока они кончат разговаривать. А когда я случайно заглянул в замочную скважину, то увидел, что он чуть было не поцеловал ее! Твой брат! Ты можешь себе представить? Но он не решился… — Кендер вздохнул. — А потом Рейстлин чуть было не вытолкал Крисанию из комнаты. Она ушла, но ей очень не хотелось — я это видел. И вообще, госпожа приоделась к этому случаю, как на парад…

Заметив, что на лице Карамона появилось озабоченное выражение, Тас вздохнул спокойнее.

— Мы говорили о Катаклизме, и Рейстлин упомянул, что с сегодняшнего дня начнутся разные ужасы — это боги посылают людям весть, дабы они изменились к лучшему.

— Влюблена, говоришь? — хмуро пробормотал Карамон, и кендер, пользуясь его задумчивостью, соскочил с табурета на пол.

— Точно, — подтвердил он. — Никаких сомнений быть не может.

С этими словами Тас пробрался в угол, где лежал его пояс с кошельками, и, порывшись в одном из них, извлек целую пригоршню сладостей. Конфеты и глазурь на печенье растаяли от жары, сладости слиплись в один неаппетитный комок, к тому же к ним приметались всякие мелкие предметы, которые Тас хранил в кошельке прежде. Но кендер был уверен, что Карамон не обратит на это внимания. Так и вышло. Гигант взял гостинец из рук кендера и принялся задумчиво его грызть, даже не посмотрев, что это такое.

— Помнишь, маги сказали, что ему нужен жрец добра? — пробормотал, пережевывая гостинец, Карамон. — А вдруг они были правы? Неужели Рейст все же решился идти до конца? Если да, то должен ли я попытаться помешать ему? Имею ли я на это право? Если Крисания решит помочь ему, разве это не будет ее собственным выбором? Для Рейсшина такой поворот весьма кстати — если она любит его достаточно сильно…

Карамон, не договорив, принялся облизывать липкие пальцы.

Тассельхоф облегченно вздохнул и в ожидании сигнала к завтраку присел на краешек своей лежанки. Гиганту так и не пришло в голову спросить, зачем, собственно, кендеру понадобилось увидеться с Рейстлином. Теперь Тас был уверен, что Карамон уже не вспомнит об этом. Его секрет остался при нем…

Небо в этот жаркий день было настолько чистым и ясным, что казалось: стоит вглядеться повнимательнее, и за хрустальным куполом, накрывшим Истар, удастся разглядеть другие миры и даже райские сады Паладайн. Однако среди людей, бросавших взгляды вверх, охотников подолгу изучать небесный свод не находилось.

Все дело было в цвете неба, которое, как справедливо заметил Тассельхоф Непоседа, приобрело сегодня «довольно любопытный оттенок». Небо было зеленым, и от этого у многих на душе становилось беспокойно.

Странный цвет неба, которое, словно «мертвая» бирюза, из лазурного вдруг стало ядовито-зеленым, сочетался с невиданной жарой. Раскаленным воздухом было трудно дышать, и это в значительной степени повлияло на праздничное настроение жителей города. Те, кто вынужден был все же выбраться из дома и отправиться на праздник, торопливо шагали по пыльным, раскаленным мостовым, опасливо косясь на небо и обмениваясь раздраженными замечаниями. По их словам выходило, что жару они расценивают как личное оскорбление, однако, каким бы сильным ни было их возмущение, никто не осмеливался говорить в полный голос, ибо в душе у каждого поселился страх.

В Храме люди чувствовали себя веселее, так как празднество проходило в обширных палатах Короля-Жреца, огражденных от внешнего мира. Отсюда не видно было зеленых небес, и каждый, кто оказывался поблизости от Короля-Жреца, забывал о своем недовольстве и страхе. Разлученная с Рейстлином, Крисания тоже попала под влияние Короля-Жреца и просидела вблизи трона довольно долго, наслаждаясь миром и покоем, которые снизошли на нее благодаря обаянию этой святой личности. Она не разговаривала с ним, не задавала никаких вопросов, она просто позволила его волшебным чарам рассеять тревогу и изгнать из мыслей мрачные образы, которые посетили ее сегодня ночью. Правда, она тоже видела зеленое небо и теперь пыталась вспомнить все, что ей было известно о Тринадцати днях.

Однако вскоре она пришла к выводу, что все это, вероятно, было страшными детскими сказками. Король-Жрец наверняка принял меры, чтобы предотвратить такую страшную катастрофу! Он-то не оставит без внимания эти знамения, потому что с кем, как не с ним, говорят боги?

Иными словами, Крисании очень хотелось изменить ход истории, или в крайнем случае ей хотелось, чтобы Король-Жрец оказался непричастен к тому, в чем его обвиняли легенды и предания. Свет, исходивший от Короля-Жреца, слепил глаза Крисании, и за этим светом она не видела его истинного лица, которое показал ей Рейстлин: испуганного и усталого, с бегающим взглядом. Король-Жрец снова предстал перед ней уверенным и сильным, готовым расстаться с коварными и лживыми приспешниками, которые обманывали его и чьей невольной жертвой он стал…

Зрителей на трибунах было немного, мало кому хотелось сидеть на открытом воздухе под зеленым небом, цвет которого становился все гуще по мере того, как солнце перевалило зенит и клонилось к закату.

Гладиаторы и те чувствовали себя не в своей тарелке — нервничали и с тревогой поглядывали на небо. От этого они работали неискренне, вполсилы, и малочисленные зрители, выражая свое недовольство свистом и грубыми выкриками, отказывались приветствовать даже своих любимцев.

— А что, у вас тут часто бывает такое небо? — спросила Киири и поглядела в потолок. Она, Перагас и Карамон стояли в каменном коридоре под ареной, дожидаясь своего выхода. — Если да, то я понимаю, почему мой народ предпочел жить под водой!

— Мой отец был моряком, — сказал Перагас, — он плавал в далекие страны, так же как мои деды и прадеды. Я тоже ходил на большом корабле, покуда не попытался научить уму-разуму первого помощника капитана при помощи гандшпуга.

За это меня высадили в первом же порту и продали в рабство. Но я никогда не видел такого неба и не слышал об этом от других, хотя моряки — народ болтливый.

Готов поклясться, что это не к добру…

— Несомненно, — кивнул Карамон и поежился. Наконец-то он начал понимать, что до Катаклизма осталось меньше двух недель. Через тринадцать дней… погибнут двое его друзей, которые стали ему так же дороги, как Стурм и Танис!

Остальные жители Истара мало волновали Карам она. Он не часто с ними сталкивался, однако уже понял, что это эгоистичный и скупой народ, живущий в основном ради собственного удовольствия и ради добывания денег (впрочем, на маленьких детей он смотрел не без сожаления). Только эти двое, Перагас и Киири, были ему близки. Карамон чувствовал, что должен их предупредить. Если они покинут город, то, возможно, избегнут общей печальной участи.

Погрузившись в свои невеселые мысли, Карамон почти не обращал внимания на схватку. На арене сошлись Рыжий Минотавр, прозванный так за цвет волос, покрывавших его звериное лицо, и молодой гладиатор-новичок, прибывший в школу несколько недель тому назад. Только вчера Карамон снисходительно, с чувством собственного превосходства следил за его тренировками.

Внезапно он почувствовал, как напрягся стоявший рядом с ним Перагас, и взгляд Карамона немедленно устремился на арену.

— Что случилось? — спросил он.

— Этот трезубец… — тихо сказал Перагас. — Ты видел его в оружейной комнате?

Карамон, прищурившись на яркий солнечный свет, стал всматриваться в оружие, которым потрясал Рыжий Минотавр, Нет, прежде он не видел такого трезубца. Карамона захлестнула удушливая волна гнева. Минотавр, который был значительно опытнее своего соперника, сильно теснил молодого гладиатора.

Карамон уже знал, что именно минотавры будут противниками их троицы в финальном поединке — они слыли упорными и свирепыми бойцами. Сегодня единственной причиной, по которой новичок продержался так долго, послужило артистическое «искусство» Рыжего. Минотавр носился вокруг своего соперника в таком показном раже, что на трибуне уже не раз раздавался смех.

— Это боевой трезубец, — уверенно определил Карамон. — Арак собирается по-настоящему пустить парню кровь. Смотри…

Он указал на три глубокие кровоточащие раны, которые появились на груди молодого воина. Перагас ничего не ответил. Он взглянул на Киири, но она в ответ лишь пожала плечами.

— Что ты делаешь?! — закричал Карамон, перекрывая рев трибун.

Рыжий Минотавр как раз закончил бой: сбив своего противника на землю, он ловко пришпилил его к опилкам трезубцем, острия которого чудом не пронзили горло молодого гладиатора.

Поверженный боец с трудом поднялся на ноги, изображая стыд и досаду, как его учил Арак. Прежде чем уйти с арены, он даже погрозил кулаком победителю, однако, вместо того чтобы ухмыльнуться Карамону и его товарищам, которые стояли в коридоре у самого входа (принятый среди гладиаторов знак — мол, публику снова удалось поводить за нос), боец прошел мимо, даже не взглянув на них. Карамон успел заметить, что его лицо бледно, а на лбу выступили крупные капли пота.

Руку новичок прижимал к груди, к тому месту, где кровоточили три глубокие раны.

— Это раб Онигиона, — сказал Перагас и положил руку на плечо Карамону. — Считай, что тебе повезло, дружище. Можешь больше не волноваться.

— Что? — переспросил Карамон, растерянно глядя на своих товарищей.

В этот момент из глубины коридора донесся пронзительный крик и глухой звук упавшего тела. Обернувшись, Карамон увидел, что молодой гладиатор лежит на полу, корчась в агонии.

— Не сметь! — Киири вцепилась в Карамона, который хотел броситься к упавшему. — Сейчас наш черед выходить на арену. Смотри, минотавр уже пошел.

Рыжий Минотавр прошествовал мимо, всем своим видом выказывая троице презрение. Минотавры вообще не замечали никого, кто, по их мнению, принадлежал к низшим расам. На умирающего новичка он даже не взглянул. Между тем в коридоре, словно из-под земли, появился гном, за спиной которого маячила гигантская туша Раага. Небрежным жестом Арак приказал великану убрать безжизненное тело.

Карамон колебался, но Киири вонзила ногти ему в руку и потащила за собой, на арену, под палящие лучи солнца.

— Варвар отомщен, — быстро шепнула она. — Твой хозяин на самом деле не имел к этому никакого отношения.

Все это подстроил господин Онигион, а теперь Кварат расквитался с ним.

Немногочисленная публика приветствовала их на удивление громкими криками, так что шум даже заглушил последние слова Киири. Очевидно, при виде своих любимцев самые азартные зрители позабыли о тревогах, но Карамону было не до приветствий. Рейстлин не обманул его! Он действительно не виноват в смерти Варвара. Все, что произошло, было простым совпадением или, что еще более вероятно, дурацкой шуткой Арака.

При мысли об этом гигант почувствовал несказанное облегчение. Он мог теперь вернуться домой! Наконец-то он понял, что пытался сказать ему Рейстлин: у них разные пути, и его брат имеет право идти той дорогой, которая ему больше по нраву. Карамон ошибался точно так же, как ошибались маги Конклава и как ошибалась госпожа Крисания, но теперь он вернется домой и сумеет все объяснить.

Рейстлин не чинит никому вреда. Единственное, что хочет его брат, — это чтобы его оставили в покое и дали возможность без помех заниматься своим любимым искусством.

Выйдя на арену, Карамон приветственно помахал зрителям рукой. Схватка была спланирована заранее, и ее исход был предрешен. Сегодня они выиграют, чтобы в финале схватиться с Рыжим Минотавром. И это произойдет в день Катаклизма…

Но Карамон не думал о каре богов. К этому времени он будет уже дома, с Тикой. Конечно, сначала он должен предупредить своих друзей, должен убедить их покинуть этот обреченный город. Затем он извинится перед братом и заберет Крисанию и Тассельхофа обратно, в их собственное время, и там начнет жизнь заново. Но убираться отсюда надо уже завтра, в крайнем случае — послезавтра.

Как раз в тот момент, когда Карамон и его товарищи раскланивались перед публикой после блестяще разыгранного сражения, на Истарский Храм обрушился смерч.

Зеленое небо потемнело и приобрело зловещий оттенок гнилой стоячей воды.

Над Храмом появились первые бешено взвихренные тучи — они ринулись вниз, словно хищные птицы на добычу. Обернувшись вокруг одной из башен, смерч без труда сорвал ее с основания; фундамента и, подняв в воздух, раздробил мрамор в мелкое крошево. В следующее мгновение каменный град обрушился на город.

Никто не был серьезно ранен, каменные осколки жалили больно, но не причиняли увечий. Погибшая башня Храма служила для обучения молодых жрецов отправлению служб, и, к счастью, по случаю праздников в ней никого не было. Тем не менее обитателей Храма и жителей города обуяла паника.

Опасаясь, что за этим смерчем последуют новые, публика ринулась прочь с трибун и заполнила все прилегающие улицы. Каждый стремился как можно скорее добраться до своего дома. В Храме умолк мелодичный голос Короля-Жреца, а его богоравное сияние померкло. Оценив причиненный Храму ущерб, Король-Жрец и его помощники — праведные сыновья и дочери Паладайна — собрались во внутреннем святилище, чтобы обсудить положение. Остальные жрецы сновали по коридорам, пытаясь навести в них хоть какой-то порядок, так как ураган, проникший внутрь Храма, опрокинул мебель, посрывал со стен шпалеры и поднял тучи мельчайшей пыли, которая скрипела на зубах и щипала глаза.

«Это начало», — пытаясь совладать со страхом, подумала Крисания. Руки у нее тряслись, и жрице никак не удавалось собрать с пола осколки тонкого фарфора. «Это только начало… дальше будет еще страшней».

Глава 14

Это силы зла пытаются сокрушить меня! — вскричал Король-Жрец, и его пронзительный, как звук трубы, голос вернул мужество тем, кто его слышал. — Но я не сдамся и не отступлю! Вы тоже должны держаться стойко и отважно! Перед лицом страшной угрозы мы должны объединить наши усилия и смело встретить беду!..

— Нет… — в отчаянии прошептала Крисания. — Нет, все не так! Даже Король-Жрец не понимает! Но почему он так слеп?

Это был утренний молебен по прошествии двенадцати дней после смерча, пронесшегося над Храмом, — первого предвестника катастрофы, первой из Тринадцати Напастей, предшествовавших Катаклизму. С тех пор из разных областей континента что ни день поступали все новые тревожные сообщения. Повсюду происходило что-то странное, небывалое прежде.

— Король Лорак сообщил, что деревья в Сильванести целый день плакали кровью, — продолжал Король-Жрец, и голос его слегка вздрагивал от священного трепета. — Город Палантас укрылся белым туманом, столь плотным, что нельзя было увидеть собственной вытянутой руки. В Соламнии не горит огонь — очаги холодны, кузни закрыты, а уголь, как и лед, не способен отдавать тепло. Зато на равнинах Абанасинии пожар охватил степи, и кочевники вынуждены были покинуть свои зимние стойбища. Только сегодня утром грифоны принесли весть, что эльфийский город Квалиност подвергся нашествию лесных зверей, которые отчего-то взбесились и перестали испытывать страх…

Крисания больше не могла этого выносить. Она встала и, не обращая внимания на осуждающие взгляды окружавших ее жриц, ушла со службы и принялась бесцельно бродить по коридорам Храма.

Кривой зигзаг молнии, полыхнувший за окном, на мгновение ослепил ее, а оглушительный гром заставил закрыть уши ладонями.

— Это должно прекратиться, иначе я сойду с ума! — растерянно пробормотала Крисания и толкнула плечом дверь своей комнаты.

Вот уже двенадцать дней над Истаром бушевала неистовая гроза, обрушивающая на землю водопады дождя пополам с градом. Вспышки молний и раскаты грома следовали друг за другом почти непрерывно; они сотрясали стены Храма, мешали сну и спутывали мысли. Подавленная усталостью и постоянным ужасом, Крисания опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

Осторожное прикосновение заставило ее вздрогнуть. Перед жрицей стоял красивый мускулистый человек, закутанный в насквозь промокший плащ.

— Прошу прощения, Посвященная, я не хотел пугать тебя, — сказал гость глубоким приятным голосом, который показался Крисании смутно знакомым, впрочем, как и черты его мужественного лица.

— Карамон! — Жрица наконец-то узнала брата Рейстлина.

Она радостно обняла его за широченные плечи и прижалась к его груди — в эти безумные дни, похожие на кошмарный сон, ей так не хватало чего-то надежного, реального. За окном снова сверкнула молния, и Крисания крепко зажмурилась.

— Я ходила на утренний молебен, — сказала жрица, дождавшись паузы между двумя раскатами грома. — Снаружи, должно быть, творится что-то ужасное — ты промок до нитки!

— Я уже несколько дней пытаюсь увидеться с тобой… — начал Карамон.

— Я знаю. — Крисания нерешительно замялась. — Извини, я была очень занята…

— Госпожа Крисания, — перебил ее Карамон, — речь идет не о приглашении на праздничную пирушку. Завтра этого города не станет!

— Тише! — воскликнула Крисания и нервно оглянулась по сторонам. — Здесь нельзя говорить о таких вещах. Вспышка молнии и удар грома заставили ее вжать голову в плечи, однако она тут же овладела собой.

— Идем.

Немного помедлив, Карамон покорно последовал за Крисанией. Она вывела его из своей комнаты и повела в другую — расположенную в одном из самых дальних внутренних коридоров. После исхода истинных жрецов эта келья пустовала. Окно выходило во внутренний двор и было занавешено плотными шторами, сквозь которые не проникали мертвенные вспышки молний. Даже гром звучал здесь глуше, чем в других помещениях. Крисания пропустила Карамона вперед и, плотно закрыв за собою дверь, опустилась в мягкое кресло, знаком повелев воину сесть напротив.

Карамон нерешительно сел на краешек стула. Он чувствовал себя крайне неловко, так как его смущали воспоминания об обстоятельствах их последней встречи. Тогда он был пьян, и это едва не погубило весь их небольшой отряд.

Должно быть, Крисания тоже подумала об этом. Ее глаза сделались серыми, как рассвет, и холодными, как лед. Под внимательным взглядом жрицы Карамон стыдливо вспыхнул.

— Я рада, что ты чувствуешь себя лучше. — Крисания старалась, чтобы ее голос был не слишком суров, но, видимо, это ей не совсем удалось, так как Карамон покраснел еще сильнее и уперся взглядом в пол.

— Прости, — повинилась Крисания. — Прости меня, пожалуйста. Я… не спала несколько ночей. Эта ужасная гроза не дает мне уснуть. — Она приложила дрожащие пальцы к вискам. — Я даже не могу думать, — хрипло прибавила она. — Этот непрерывный грохот, эти молнии…

— Я понимаю. — Карамон бросил на нее исподлобья быстрый взгляд. — У тебя было полное право презирать меня. Я сам презираю себя за то, каким недавно был.

Но сейчас это не столь важно. Нам нужно выбираться отсюда, госпожа Крисания!

— Ты прав, — жрица судорожно вздохнула. — Надо выбираться. У нас остались считанные часы. Можешь не сомневаться, я прекрасно это понимаю. — Крисания опустила глаза и посмотрела на свои руки. — Я потерпела поражение, — сказала она устало. — До последней минуты я надеялась, что все может измениться. Но Король-Жрец слеп! Слеп!

— Однако ты не поэтому избегала меня, верно? — спокойно спросил Карамон.

— Ты хотела помешать мне бежать отсюда?

Теперь настал черед Крисании покраснеть.

— Нет, — сказала она так тихо, что Карамон едва расслышал. — Я не хотела, чтобы мы отправились обратно без… без…

— Без Рейсшина, — закончил за нее Карамон. — Но, госпожа Крисания, он весьма сильный маг, он сумел сам перенестись в прошлое. Он сделал свой выбор, и я наконец-то понял это. Нам нужно немедля возвращаться…

— Твой брат тяжко болен, — неожиданно сказала Крисания.

Лицо Карамона вытянулось.

— Я пыталась увидеться с ним с первого дня праздников, однако он отказывался от встречи. И вот сегодня Рейстлин сам послал за мной, — продолжила Крисания, чувствуя, как вновь начинает краснеть под внимательным взглядом Карамона. — Я хочу поговорить с ним, хочу постараться убедить его отправиться с нами. Ведь если его здоровье пошатнулось, то у него может не хватить сил для заклинания.

— Да, — пробормотал воин. Он вспомнил, что даже Пар-Салиану потребовалось для подготовки заклинания несколько дней. А ведь Пар-Салиан был здоров! — Что с ним случилось? — спросил Карамон.

— Близость богов влияет на него, — сказала Крисания. — Она влияет на всех, в том числе и на жрецов, но они не хотят признавать этого. — Некоторое время Крисания горестно молчала, затем заговорила вновь:

— Мы должны быть готовы к возвращению. Если Рейстлин согласится отправиться с нами…

— А если нет? — перебил Карамон. Крисания задумалась.

— Я думаю… он согласится, — сказала она в смущении, так как в этот момент мысленно вернулась к их последней встрече, когда Рейстлин стоял подле нее, и она видела в его глазах восторг, смятение и… любовь. — Я говорила с ним… о том, что его путь никуда не ведет. Кажется, мне удалось убедить его в том, что зло способно только разрушать и что в конце концов оно обратится против того, кто выпустил его на свободу. Рейстлин признал мои доводы вполне разумными и обещал подумать о них.

— Кроме того, он тебя любит, — тихо добавил Карамон.

Крисания не посмела встретиться с ним взглядом и не нашла, что ответить.

Ее сердце билось так громко, что некоторое время она не слышала ничего, кроме шума крови в ушах. Жрице казалось, что стены храма сотрясаются не от ударов грома, а от ударов пульса в ее висках.

Карамон неожиданно встал.

— Моя госпожа, — торжественно сказал он, — если ты права и твоя любовь и доброта смогут отвратить Рейстлина от того пути, который он для себя выбрал, если они выведут его к свету, тогда я… я…

Карамон замолчал и поспешно отвернулся. Увидев, как неумело прячет гигант от нее свои слезы, Крисания почувствовала глубокое раскаяние. Она подумала, что прежде явно недооценивала Карамона. Поднявшись следом за ним, она нежно прикоснулась пальцами к мускулистой, влажной от дождя руке воина. Карамон пытался совладать с собой.

— Ты хочешь уйти? Может быть, тебе лучше остаться здесь?

— Нет. — Карамон покрутил головой. — Мне нужно еще забрать из школы кендера и то устройство, которое я получил от Пар-Салиана. Оно спрятано у меня в сундучке. Кроме того, у меня здесь появились двое друзей… Я пытался убедить их оставить город. Возможно, уже слишком поздно, но мне думается, я должен поговорить с ними еще раз.

— Конечно, — кивнула Крисания, — я понимаю. Только возвращайся скорее. Я буду… в комнате Рейстлина.

— Обязательно, моя госпожа, — сказал Карамон. — А теперь я пойду, иначе мои друзья уйдут на тренировку.

Он крепко пожал руку жрицы и решительно вышел, Крисания последовала за ним. В коридоре горели факелы, и в их желтом свете Карамон уверенно двинулся к выходу. Он не вздрогнул даже тогда, когда из окна в конце коридора на него плеснул ослепительный свет вспыхнувшей молнии. Крисания внезапно подумала, что его дух теперь поддерживает та же надежда, что питает и ее саму.

Между тем фигура Карамона растворилась в полумраке, и Крисания, подобрав подол своей белоснежной мантии, пошла в другую сторону — в ту часть Храма, где ждал ее черный маг.

Когда Крисания вступила в коридор Рейстлина, ее уверенность несколько поколебалась, а хорошее настроение как-то само собой улетучилось. Казалось, что в этом коридоре гроза неистовствует ничуть не меньше, чем на улице: тяжелые шторы на окнах не могли скрыть ослепительного блеска молний, толстые стены дрожали от раскатов грома, словно бумажные, а по полу, проникнув внутрь сквозь неплотно закрытое окно, гулял самый настоящий ветер. Здесь. не горел ни один факел, в них не было нужды — молнии сверкали так часто, что коридор был все время озарен их мигающим светом.

Мантия Крисании затрепетала на сквозняке. По стеклам яростно барабанил дождь. Зябко обхватив плечи, Крисания пробралась в конец коридора. Воздух здесь был влажным и довольно прохладным, поэтому жрица облегченно вздохнула, достигнув наконец знакомой двери. Она уже подняла руку, чтобы постучать, как вдруг коридор осветила ярчайшая голубая вспышка. Миг спустя сильнейший удар грома бросил Крисанию на дверь. Дверь распахнулась, и жрица очутилась в объятиях Рейстлина.

Ей показалось, что сон ее повторяется наяву. Едва живая от страха, Крисания сжалась в комок и прильнула к бархату черной мантии мага. Жар его тела согрел ее в одно мгновение.

— Ну, ну, не надо, — словно обращаясь к испуганному ребенку, прошептал Рейстлин. — Не бойся бури, праведная дочь, наслаждайся ею! Испробуй — какова она, сила богов! Так они карают глупцов! Но они не смогут причинить нам вреда… если ты сама этого не пожелаешь.

Постепенно слезы на глазах Крисании высохли, а дыхание успокоилось. Только тогда жрица сумела вникнуть в смысл услышанных слов. Ноги ее подкосились, и она испуганно поглядела на мага.

— Что ты… хочешь этим сказать? — запинаясь, спросила она.

Ее вопрос, должно быть, застал Рейстлина врасплох: в его глазах снова обнажились глубины его бурлящей, мятущейся души.

Но это зрелище только сильнее напугало Крисанию. Она попыталась было отстраниться от него, но Рейстлин протянул руку и дрожащими пальцами отвел с ее лица прядь спутанных влажных волос.

— Идем со мной, Крисания! — позвал он. — Мы перенесемся в то время, где ты будешь единственной в мире жрицей. Мы вместе сможем отворить Врата и бросить вызов богам! Подумай об этом, Крисания! Мы будем править миром, мы будем обладать невиданной мощью! Сегодняшняя гроза — ничто по сравнению с теми силами, которыми мы будем повелевать!

Отпустив Крисанию, Рейстлин воздел руки. Полы плаща взлетели за его спиной, словно иссиня-черные крылья. Гром вторил его оглушительному смеху.

Крисания в ужасе увидела лихорадочный блеск его глаз и болезненный румянец на бледных щеках. Лицо Рейстлина показалось ей очень худым, осунувшимся, совсем не таким, каким она видела его в прошлый раз.

— Ты нездоров, — сказала жрица и попятилась назад, к двери. — Я пойду позову кого-нибудь на помощь…

— Нет! — крик Рейстлина перекрыл раскат грома. Глаза его снова стали непроницаемыми, а лицо — холодным и строгим. Крепко схватив Крисанию за запястье, он вывел ее на середину комнаты, после чего захлопнул входную дверь.

— Да, я болен, — сказал он уже гораздо спокойнее, — но от моей болезни нет иного лекарства, кроме бегства. Я должен вырваться из этого безумия. Почти все мои дела закончены. Завтра наступит Катаклизм, и все внимание богов будет поглощено тем, чтобы преподать жестокий урок этому нечестивому городу. Даже Владычица Тьмы не сумеет разрушить мое заклятие, которое перенесет меня в тот день и час, когда она сама будет уязвима и не сможет противостоять власти истинного жреца!

— Дай мне уйти! — воскликнула Крисания. Страх ее улетучился, вытесненный гневом и яростью. Выдернув свою руку из пальцев Рейстлина, Крисания шагнула к двери, но остановилась. Она все еще чувствовала на себе тепло его объятия…

— Тебе придется творить свои черные дела без меня, — сказала она и отвернулась. В голосе ее зазвенели слезы. — Я не пойду с тобой.

— Тогда ты умрешь, — мрачно возразил Рейстлин.

— Ты смеешь мне угрожать?! — Крисания гневно вскинула голову — ярость мгновенно осушила ее слезы.

— О нет, не от моей руки, — ответил Рейстлин со странной улыбкой. — Ты погибнешь от рук тех, кто послал тебя сюда.

Крисания недоуменно взглянула на мага, но быстро справилась со своим удивлением.

— Очередной коварный ход? — спросила она почти спокойно и отступила на шаг назад.

При мысли о том, что Рейстлин обманул ее, использовал в своих целях, сердце Крисании заныло так сильно, что она едва не застонала. Ей хотелось только одного — уйти прежде, чем маг заметит, как сильно он ранил ее чувства.

— Никакого коварства, Посвященная, — с внезапной усталостью сказан Рейстлин и указал на книгу в красном кожаном переплете, которая раскрытой лежала у него на рабочем столе. — Ты можешь сама посмотреть. Я изучал этот вопрос довольно долго… — Он взмахнул рукой, указывая на ряды книг на полках, и Крисания невольно ахнула. Когда она была здесь в последний раз, книг было намного меньше. Проследив за ее взглядом, Рейстлин кивнул:

— Да, я доставил их из самых отдаленных — во времени и в пространстве — мест. Вот эту, красную, я обнаружил совсем недавно в Вайретской Башне Высшего Волшебства, впрочем, я подозревал, что найду ее именно там. Загляни в нее.

— Что это? — Крисания так посмотрела на фолиант, словно это была ядовитая змея.

— Книга, только и всего. — Рейстлин улыбнулся. — Уверяю, она не превратится в дракона и не унесет тебя по моему велению прочь. Повторяю, это просто книга. Если угодно — своего рода справочник. Она очень старая — написана в Век Мечтаний.

— Зачем мне заглядывать в нее? Что мне это даст? — подозрительно допытывалась Крисания. Между тем уравновешенность Рейстлина успокоила ее.

— Это справочник магических устройств и приспособлений, созданных в Век Мечтаний, — пояснил Рейстлин как ни в чем не бывало. При этом он не сводил глаз с лица молодой женщины, словно бы маня ее взглядом. — Прочти…

— Я не умею читать руны. — Крисания нахмурилась. — Язык магии не для меня.

— Ее лоб внезапно разгладился. — Или ты собираешься «перевести» этот текст для меня? — насмешливо поинтересовалась она.

В глазах Рейстлина полыхнул гнев, но это была краткая вспышка, которая тут же погасла. Взгляд мага наполнился бесконечной усталостью и печалью, которые поразили Крисанию в самое сердце.

— Она написана не на языке магии, — тихо сказал он. — Иначе я не позвал бы тебя.

Поглядев на свою черную мантию, маг скривился в горькой усмешке:

— Не знаю, откуда во мне взялась надежда, что ты поверишь мне.

Посвященная.

Крисания прикусила губу. Ей стало отчего-то стыдно, хотя она никак не могла взять в толк, за что ей стыдиться. Не зная, куда девать глаза, она нерешительно подошла к столу. Рейстлин опустился в кресло и поманив ее рукой.

Жрица сделала шаг вперед и оказалась совсем рядом с ним. Маг произнес какое-то слово, и его посох, стоявший у стены, ярко засиял знакомым желтым светом.

Впрочем, Крисания все равно вздрогнула от неожиданности.

— Читай. — Рейстлин указал на раскрытую страницу. Крисания попыталась сосредоточиться на книге. Она внимательно проглядела всю страницу, хотя понятия не имела, что именно она ищет. Наконец внимание ее привлекла одна строчка, и жрица впилась глазами в поблекшие чернила. «Устройство для путешествий во времени» — гласил подзаголовок, а ниже описывался загадочный скипетр, очень похожий на тот, о котором рассказывал кендер.

— Это оно? — спросила Крисания. — То самое устройство, которое Пар-Салиан дал Карамону, чтобы вернуться назад?

Маг кивнул, и в его глазах блеснул желтый отсвет волшебного посоха.

— Читай дальше.

Крисания стала с любопытством просматривать текст. Собственно текста было совсем немного: один или два абзаца, в которых говорилось о самом устройстве, сконструированном в незапамятные времена великим магом, чье имя давно стерлось из людской памяти. Вкратце перечислялись необходимые условия и требования при пользовании этим магическим приспособлением. Несмотря на то что текст был написан на Общем Языке, большая часть подробностей, касающихся магических принципов, все равно была непонятна Крисании, и она просто пробежала их глазами, останавливаясь лишь на тех фрагментах, которые казались ей более или менее членораздельными.

…Устройство способно перемещать путешественника, уже находящегося под воздействием заклинания, вперед и назад во времени… оно должно быть собрано правильно, а все его части развернуты надлежащим образом… устройство способно перемещать только одно лицо — то, которому оно вручено в момент приведения заклинания в действие… произнесение магической формулы не требуется… устройством могут пользоваться только эльфы, люди и великаны…

Крисания добралась до конца параграфа и неуверенно взглянула на Рейстлина.

Маг выжидательно смотрел на нее. Возможно, он рассчитывал, что жрица найдет в книге нечто такое, что сразу расставит все по местам, но Крисания понятия не имела, что бы это могло быть. Вместе с тем в ней пробудилось какое-то смутное беспокойство, переходящая в страх тревога, словно смысл прочитанного дошел до ее сердца гораздо скорее, чем до разума.

— Читай, — сказал Рейсшин.

Крисания сосредоточилась и снова опустила взгляд в книгу: Снаружи раздавались неистовый стон ветра и оглушительные раскаты грома. Ей показалось, что буря усилилась, хотя минуту назад она не представляла себе, что это возможно.

Взгляд жрицы сам собою упал на нужную строчку, и она едва не задохнулась.

Устройство способно перемещать только одно лицо… Только одно лицо!

Такой удар Крисания уже не могла выдержать. Ноги ее подкосились, и она непременно упала бы, но Рейстлин, к счастью, успел придвинуть кресло, и жрица без сил рухнула в него.

Довольно долго оба молчали: маг стоял над креслом, а Крисания невидящими глазами смотрела прямо перед собой.

— Он знает? — Крисания наконец с трудом разлепила пересохшие губы.

— Карамон? — Рейстлин фыркнул. — Конечно нет. Если бы маги признались ему в этом, он давно бы уже — и совершенно напрасно — передал устройство тебе, Посвященная. Он бы на коленях умолял позволить ему погибнуть вместо тебя. Это, пожалуй, могло бы сделать его счастливейшим из смертных. Нет, госпожа Крисания, им хотелось, чтобы Карамон воспользовался устройством с уверенностью, что он спасает кендера и тебя. Разумеется, он вернулся бы один, хотя я не представляю, что будет, когда Пар-Салиан объяснит ему, отчего все произошло так, а не иначе.

Любопытно, как магистру удалось бы справиться с моим братцем… Карамон вполне способен натянуть им их Башню на самые уши, — закончил Рейстлин с мрачной улыбкой, Взгляд мага встретился со взглядом Крисании, хотя жрица старательно избегала этого. Неизвестно как Рейстлин заставил ее посмотреть себе в глаза, и Крисания снова увидела в них свое отражение. Ей было одиноко и страшно, и жрица поняла, что сейчас по ней это заметно как никогда.

— Они послали тебя на верную гибель, Крисания, — сказал Рейстлин голосом тихим, как дыхание, однако сказанные слова прогремели в ее голове оглушительнее грома. — Это ли то добро, о котором ты говорила? Маги живут в страхе, в страхе таком же сильном, какой испытывает сейчас Король-Жрец. Они боятся тебя ничуть не меньше, чем меня. Единственный путь к добру — это мой путь. Помоги мне победить зло. Ты нужна мне…

Крисания закрыла глаза и снова увидела перед собой строки, написанные Пар-Салианом: «…тебе придется выбирать между жизнью и душой, причем, выбрав одно, ты навсегда потеряешь другое… ты можешь покинуть то время разными путями, в том числе и через Карамона…»

Верховный маг обманул ее! Как еще она может спастись, если не прибегнет к помощи Рейстлина? Или Пар-Салиан именно это и хотел ей сказать? Кто даст ей ответы на все эти вопросы? Есть ли хоть кто-нибудь в этом проклятом мире, кому она могла бы довериться?

Крисания с трудом поднялась из кресла. Ее взгляд был устремлен вперед, но она никого и ничего не видела.

— Я должна идти, — пробормотала она. — Я должна подумать…

Рейстлин не пытался остановить ее. Он не произнес ни единого слова до тех пор, пока Крисания не достигла дверей. А на пороге, как удар молнии, ее настиг и обжег его голос.

— Завтра, — прошептал маг. — Завтра…

Глава 15

Карамону понадобилась вся его сила плюс помощь двух стражников, чтобы отворить гигантские ворота Храма и выбраться наружу. Ветер со свирепой яростью тут же едва не бросил его на каменную стену, но Карамон удержался на ногах.

Некоторое время он стоял неподвижно, бессильный перед мощью стихии, однако в конце концов он одолел упругое сопротивление ветра и дождя. Медленно и осторожно, приноравливаясь к шквалистым порывам, он начал спускаться по великолепной лестнице Храма, превратившейся в каскад небольших, но бурных водопадов.

Когда Карамон оказался на улице, между высокими каменными домами, неистовая ярость штормового ветра немного стихла, однако идти здесь было еще труднее. В некоторых местах стремительно несущаяся по мостовым вода доходила ему едва не до колена, норовя сбить его с ног и опрокинуть на землю. Молнии продолжали слепить Карамона с завидной частотой, а гром гремел оглушительно и страшно.

Улицы были пусты. Горожане отсиживались по домам, отчаянно молясь или отчаянно проклиная немилосердных богов. Редкие прохожие, которых выгнала в непогоду какая-то крайняя нужда, пробираясь по улицам, цеплялись за стены домов или нерешительно перебегали от крыльца к крыльцу.

Карамон спешил — он хотел вернуться на стадион как можно скорее. Несмотря на бурю, на сердце у него было легко и радостно. Гигант надеялся, что теперь-то Киири и Перагас послушаются его и оставят наконец свою непонятную холодную враждебность, которую он заметил в их взглядах, когда обиняками завел разговор о предстоящей катастрофе. Карамон пытался убедить их бежать из Истара, но друзья гладиаторы не слушали его.

— Я не могу сказать, откуда я знаю! Просто знаю, и все! — умолял он. — Грядет страшная беда, я чувствую!

— По-твоему, мы должны пропустить финал? — подозрительно спросила Киири.

— В такую погоду не будет никакого финала! — возразил Карамон.

— Такой шторм не может продолжаться долго! — поддержал Киири Перагас. — Скоро ветер утихнет, тучи разойдутся, и наступят прекрасные денечки. Кроме того, — прищурился он, — что ты будешь делать на арене без нас?

— Буду сражаться один, если понадобится, — растерянно откликнулся Карамон.

На самом деле он планировал, что к этому времени они с Тасом будут уже далеко. С Тасом, Крисанией и, может быть… может быть…

— Если понадобится… — повторила Киири незнакомым голосом, и они с Перагасом переглянулись. — Спасибо, что позаботился о нас. — Она скользнула взглядом по железному ошейнику Карамона, точно такому же, как и у нее. — Но мы, я думаю, не воспользуемся твоим советом. Что стоит наша жизнь — жизнь беглых рабов? Как долго мы протянем, даже если вырвемся из города?

— Все это не будет иметь никакого значения после… после… — Карамон вздохнул и горестно покачал головой. Что он мог им сказать кроме того, что сказал? Как заставить их поверить? Вероятно, какой-то способ существовал, но Киири и Перагас не дали ему возможности найти его — оба ушли, оставив Карамона одного на скамье в обеденном зале.

Но теперь Карамон не сомневался, что на этот раз они прислушаются к его словам. Они должны понять, что это не обычная гроза! Хватит ли только у них времени, чтобы добраться до безопасного места? Нахмурившись, Карамон впервые в жизни пожалел, что в свое время был непростительно глух к учению. Он понятия не имел, насколько велика была территория, ушедшая под воду в результате падения огненной горы. Возможно, бежать было уже поздно.

Карамон вздохнул. Как бы там ни было, он пытался спасти друзей и попробует сделать это еще раз. Придя к такому мнению, он отбросил в сторону тревожные мысли и принялся думать о вещах более приятных. Он был уверен, что вскоре выберется из этого обреченного города и вернется домой. Тогда все происшедшее покажется ему дурным сном.

Он вернется домой, к Тике. Возможно, даже вместе с Рейстлином.

— Я закончу строить дом! — сказал сам себе Карамон, с сожалением вспоминая о времени, потраченном впустую.

Потом перед его внутренним взором встала такая картина: они с Тикой сидят у очага в своем новом доме, ее голова покоится у него на коленях, а в рыжих волосах пляшут оранжевые отблески пламени. Он будет рассказывать Тике о своих приключениях, и она ему, конечно, не поверит. И еще: по вечерам с ними будет Рейстлин. Он будет спокойно сидеть за столом и, кутаясь в белую мантию, листать страницы толстой книги…

— Да, Тика не поверит ни единому моему слову, — пробормотал гигант. — Но это и не важно. К ней вернется прежний Карамон, которого она когда-то полюбила.

На это раз я ее не покину, никогда и ни за что!

Карамон печально вздохнул, вспомнив, как нравилось ему играть с ее непокорными рыжими кудрями — накручивать на палец и любоваться их медным блеском при свете очага.

За этими мечтаниями Карамон сам не заметил, как добрел до стадиона.

Вытащив из стены массивный каменный блок, он протиснулся в образовавшееся отверстие, которым пользовались все гладиаторы для своих небольших романтических похождений. (Арак знал о потайном лазе, но, по молчаливому соглашению с гладиаторами, закрывал глаза на отлучки своих подопечных, — разумеется, до первого злоупотребления.) На арене, естественно, никого не было.

Все учебно-тренировочные занятия были отменены, и бойцы сидели по своим комнатам, проклинали непогоду и со скуки бились об заклад — будет завтра буря или ведро и состоятся ли финальные Игры.

Под стать погоде, настроение Арака было мрачным, но тем не менее оно не имело никакого отношения к разыгравшейся стихии. Гном снова и снова подсчитывал количество золотых монет, которые не попадут в его карман, если придется отменить финальные Игры, — главное зрелище года в Истаре. Арак утешался лишь обещанием Фистандантилуса. Тот сказал, что завтра буря успокоится, и Арак не имел оснований сомневаться в его словах, — если кто-то и может знать события наперед, так это таинственный черный маг. И все же настроение его было препаршивым.

Из окна своей комнаты, откуда он смотрел на бушующую грозу, Арак увидел Карамона, протискивавшегося в потайной лаз.

— Рааг! — рявкнул гном.

Великан подскочил к окну и глянув, вниз, с пониманием кивнул головой.

Затем он схватил свою суковатую дубинку и направился к двери, однако некоторое время ему пришлось ждать, пока Арак спрячет свои бухгалтерские книги.

Карамон торопился в свою комнату, сгорая от желания рассказать кендеру все, что он узнал о Рейстлине и Крисании. Однако комната оказалась пуста.

— Тас? — окликнул кендера Карамон, оглядываясь по сторонам в надежде, что просто не заметил его в полутьме.

Вспышка молнии весьма кстати осветила комнату, и гигант убедился, что кендера здесь нет.

— Тас, выходи! Теперь не время для игр! — сурово позвал Карамон.

Он помнил, как кендер однажды едва не напугал его, спрятавшись под лежанкой и прыгнув ему на спину, когда Карамон отвернулся. Запалив факел, воин опустился на четвереньки и посветил сначала под свою лежанку, потом под топчан кендера. Таса не было.

— Надеюсь, он не поперся на улицу в такую погоду! — проворчал Карамон, чье раздражение сменилось заботливым беспокойством. — Этот ветер способен унести его за несколько миль, а то и до самой Утехи. Может быть, он в столовой, ждет моего возвращения? Или болтает с Киири и Перагасом. Ладно, сейчас я возьму устройство и пойду искать его…

Так, разговаривая с самим собой, Карамон подошел к небольшому деревянному сундуку, в котором держал свои доспехи. Откинув крышку, он с улыбкой оглядел нарядный костюм, состоявший из плаща, набедренной повязки и нескольких золотых пластин.

— Надеюсь, мне больше не придется появляться на людях в таком виде, — пробормотал он с удовольствием. — Хотя… — Карамон смущенно улыбнулся. — Интересно было бы знать, что сказала бы Тика? Рассмеялась бы или нет? Пожалуй, ей бы это понравилось…

Беззаботно насвистывая, Карамон выгрузил из сундука все пожитки и при помощи одного из своих складывающихся кинжалов осторожно вынул собственноручно изготовленное двойное дно.

И тут его веселый свист оборвался.

Потайное отделение сундука было пусто.

Карамон в панике принялся шарить рукой под сундуком, хотя прекрасно понимал: магическое устройство слишком большое, чтобы провалиться в щель между досками. Так и есть — ничего. С громко бьющимся сердцем Карамон выпрямился и начал обыскивать комнату, заглядывая в каждый угол'» забираясь с факелом под лежанки. Он даже распорол свой соломенный матрас и принялся за тюфяк кендера, когда внезапно ему бросилось в глаза одно обстоятельство, на которое он сначала не обратил внимания.

Исчез не только кендер, исчезли его многочисленные кошельки и все любимые вещички, которые он обычно притаскивал после своих вылазок в город. На крюке за дверью Карамон не увидел и плаща Таса.

Наконец Карамон понял — это Тас взял устройство.

Но зачем?! Некоторое время Карамон чувствовал себя так, словно молния попала прямиком в него. Исполина парализовала страшная мысль, которая внезапно промелькнула у него в голове.

Тас виделся с Рейстлином — он сам сказал об этом Карамону. Но что ему понадобилось от мага? Зачем он встречался с ним? Карамон вспомнил, как во время их разговора Тас искусно обошел молчанием этот щекотливый вопрос, а он этого не заметил.

Гигант застонал. Любопытный кендер не раз расспрашивал его о магическом устройстве, и Карамону казалось, что Тас вполне удовлетворен его ответами.

Разумеется, ему не разрешалось даже ненадолго брать устройство; на всякий случай Карамон время от времени проверял тайник — на месте ли магическое приспособление Пар-Салиана. Впрочем, живя с кендером в одной комнате, поневоле приходилось ежедневно следить за своими вещами. Любопытство кендера могло заставить его вытащить устройство и отнести к Рейстлину… Прежде, когда они сражались вместе, Тас частенько так поступал, если в руки ему попадалось что-нибудь явно волшебное.

А может быть, Рейстлин сам исхитрился и заставил кендера принести устройство ему! Заполучив эту штуку, Рейстлин может принудить их отбыть вместе с ним, куда бы он ни пожелал. Неужели он продумал это с самого начала? Если да, то он обманул не только кендера, он обманул еще и Крисанию. Карамон поник головой.

— Тас! — Внезапно он решил перейти от размышлений к действиям. — Мне нужно найти кендера! Я должен его остановить!

Подхватив свой мокрый плащ, Карамон отпер дверь, но в коридоре, загораживая проход, мрачно возвышалась фигура великана.

— Прочь с дороги, Рааг! — прорычал Карамон, на мгновение позабыв, кто он такой и где находится. Рааг немедленно напомнил ему об этом.

— Куда спешишь, раб? — спросил он и схватил Карамона за плечо.

Гладиатор попытался стряхнуть огромную руку великана, но Рааг только чуть-чуть сжал пальцы, и в плече Карамона что-то хрустнуло. Гладиатор задохнулся от боли.

— Не повреди его, Рааг, — донесся из-за спины великана голос гнома. — Завтра он должен драться. Мало того — он должен победить!

Рааг толкнул Карамона обратно в комнату, словно взрослый, который шутя отталкивает от себя ребенка. Карамон тем не менее отлетел на несколько шагов и упадка каменный пол.

— Ты, как я погляжу, очень занят сегодня, — почти приветливо сказал Арак, входя следом в комнату и усаживаясь на кровать.

Карамон поднялся с пола и потер плечо. Рааг остановился на пороге, загораживая выход.

— Сегодня ты уже надышался свежим воздухом под эдакой грозой, — сочувственно покачал головой гном. — И что же — опять собираешься на прогулку?

Нет, я не могу этого позволить. Вдруг ты схватишь простуду?

— Послушай, гном, — Карамон слабо улыбнулся и облизал свои пересохшие губы, — я собирался выйти в столовую, поискать кендера…

Снаружи сверкнула молния, загрохотал гром, и Карамон невольно вздрогнул.

Сквозь окошко в комнату потянуло дымом.

— Забудь о нем, — перебил Арак. — Кендер сбежал, и, по-моему, это к лучшему. Упаковал вещички и смылся. Карамон откашлялся.

— Отпустите меня, — попросил он. — Я найду его. Арак свирепо ухмыльнулся.

— Мне задаром не нужен этот маленький негодяй! — прорычал он. — Деньги, которые я за него заплатил, пожалуй, уже вернулись ко мне. Но ты — совсем другое дело! В тебя я вложил гораздо больше. Твоя жалкая затея не удалась, раб!

Ведь ты хотел бежать, не так ли?

— Бежать? — Карамон гулко расхохотался. — Ни в коем случае! Ты не понимаешь, гном…

— Не понимаю, значит?! — прошипел гном. — Думаешь, я не знаю, что ты подбивал сбежать двух моих лучших бойцов? Хочешь меня разорить, да?! — Голос гнома поднялся до пронзительного визга, перекрывшего стенания и вой ветра за окном. — Кто подучил тебя сделать это? — Сморщенное лицо гнома внезапно сделалось хитрым. — Твой хозяин тут ни при чем, так что не лги. Я сам разговаривал с ним.

— Рейст… то есть этот, как его… Фистандантилус? — пробормотал Карамон, у которого от удивления отвисла челюсть.

Гном самодовольно ухмыльнулся:

— Он самый. Именно Фистандантилус предупредил меня о том, что ты можешь улизнуть или попытаешься предпринять нечто в этом роде. Он сказал, чтобы я повнимательнее следил за тобой. Маг даже придумал дня тебя подходящее наказание: завтрашняя схватка будет происходить не между твоей командой и минотаврами — ты выйдешь против Киири, Перагаса и Рыжего. — Гном наклонился совсем близко к Карамону и добавил:

— Их оружие будет настоящим.

Карамон некоторое время смотрел на гнома в полном недоумении.

— Почему? — пробормотал он неуверенно. — За что он хочет убить меня?

— Убить тебя? — фыркнул гном. — Он не собирается тебя убивать. Напротив, он уверен, что ты победишь! «Это будет испытанием» — так он сказал мне. Ему не нужен раб, который будет хуже других. Стало быть, тебе придется доказать, что ты лучше. «Карамон уже показал, на что он способен, когда сражался с Варваром, — сказал про тебя Фистандантилус. — То была первая часть испытания». Пусть, говорит, вторая его часть будет еще суровее!

Гном захихикал, в восторге хлопая себя по коленям. Глядя на него, даже Рааг пару раз глухо хрюкнул.

— Я не стану сражаться, — сказал Карамон решительно. — Я не хочу драться против своих друзей, и они тоже не захотят!

— Фистандантилус предвидел, что ты именно так и ответишь, слово в слово!

— взревел гном. — Рааг тоже слышал. Клянусь чем угодно, этот маг неплохо тебя изучил. Можно подумать, что вы — родные братья. Так вот что он сказал: «Если эта дубина откажется — а я знаю, что так и будет, — то пусть тогда его друзья сражаются с Рыжим Минотавром и пусть у минотавра будет настоящее оружие!»

Карамон живо вспомнил молодого гладиатора, скончавшегося у него на глазах от яда, которым был напитан трезубец Рыжего Минотавра.

— Что касается твоих друзей, — продолжил гном, — то и об этом Фистандантилус позаботился. После того, что он рассказал им, они ждут не дождутся минуты, когда вы встретитесь на арене!

Карамон поник головой. Его бил озноб: плечи гиганта вздрагивали, словно от рыданий, а в животе образовался тугой тяжелый комок. Коварство Рейстлина наполнило его душу отчаянием и мраком.

«Рейстлин обманул всех — Крисанию, Таса, меня! — размышлял Карамон. — Это он заставил меня убить Варвара. Он лгал мне! И Крисании тоже! Он не способен любить ее, как черная луна не способна осветить ночное небо! Он просто использует жрицу в своих целях! А Тас? Тас!..» Карамон закрыл глаза. Он помнил взгляд Рейстлина, когда тот впервые увидел кендера в Храме. «Кендер может изменить ход времени, — сказал он тогда. — Так вот как они хотят меня остановить!» Да, теперь Карамон знал, куда отправился Тас…

Ветер за окном стонал и выл, гоня по небу черные тучи, но в душе Карамона было еще темнее и ненастнее. Чувствуя головокружение и тошноту, он едва ли понимал то, что происходило с ним и вокруг него. Карамон не видел жеста гнома и не чувствовал, как огромные руки великана подхватили его под мышки. Не почувствовал он и сыромятных ремней, стянувших его запястья.

Лишь некоторое время спустя, когда тошнота и беспросветный ужас отступили, Карамон пришел в себя настолько, что смог оглядеться по сторонам и понять, что происходит. Он находился в крошечном карцере без окон. Рааг уже прикрепил к его ошейнику тяжелую цепь и теперь, продев свободный конец цепи во вбитое в стену железное кольцо, запирал ее на огромный висячий замок. Затем великан швырнул Карамона на пол и проверил кожаные ремни на запястьях пленника.

— Не стягивай туго, — сказал Арак, — ему завтра выступать…

Отдаленный удар грома проник даже в это глухое подземелье, и Карамон с надеждой посмотрел в потолок. «В такую погоду мы не сможем выступать…» — подумалось ему.

Гном ухмыльнулся на прощание и вышел из карцера вслед за Раагом. Он уже почти закрыл за собою дверь, но вдруг снова открыл ее и заглянул внутрь. Глаза его блеснули от удовольствия, когда он разглядел выражение лица Карамона.

— Между прочим, Фистандантилус пообещал на завтра отличную погоду. По его мнению, завтра будет чудесный день, который надолго запомнят все жители Кринна!

Дверь захлопнулась, и снаружи загремели тяжелые засовы.

Карамон сидел в тесном сыром карцере и думал. Его сознание было холодным и безупречно ясным: приступ жестокого страха убил в нем все чувства. Карамон остался совершенно один, даже Таса не было рядом, — не было никого, к кому он мог бы обратиться за советом и помощью. Впрочем, довольно скоро Карамон осознал, что для принятия решения ему не нужны советчики и помощники.

Теперь он наконец понял все до конца. Понял, зачем маги послали его в прошлое. Они-то знали правду, но хотели, чтобы Карамон дошел до нее своим умом.

Его брат погиб безвозвратно, и никакими усилиями его не вернуть.

Рейстлин должен умереть.

Глава 16

В эту ночь мало кому из жителей Истара удалось заснуть.

Буря бушевала с такою силой, что казалось, она способна смести город с лица земли. Завывания ветра напоминали пронзительные крики ведьм и порой даже заглушали непрерывный рев грома в небесах. Ветвистые молнии разбивали в щепки могучие дубы. Град барабанил по крышам домов и по окнам, раскалывая черепицу и разбивая самые толстые стекла. Ветер раскрывал крыши, и ледяной дождь врывался в людские жилища, словно безжалостный завоеватель, заливая очаги и теплые постели. По мостовым неслись потоки мутной воды, обрушивая торговые ряды на рыночной площади, смывая лачуги рабов, переворачивая телеги и повозки.

Но никто из людей не пострадал. Казалось, в эти последние часы великого города сами боги укрыли его жителей от яростной стихии, лелея последнюю надежду, что они наконец одумаются и сумеют внять грозным знамениям.

На рассвете буря внезапно улеглась, и на город опустилась полная тишина.

Боги не осмеливались даже вздохнуть, боясь пропустить обращенный к ним голос, который еще бы мог спасти мир.

В начисто отмытом, водянисто-голубом небе поднялось солнце. Но ни одна птица не приветствовала утро своей песней, ни один листок не шелохнулся на деревьях от дуновения свежего ветерка. Дым от сожженных молниями деревьев поднимался к небу прямыми неторопливыми столбами. Вода с улиц схлынула, словно в одночасье ушла в гигантскую сточную канаву, и люди осторожно выбрались из своих убежищ, чтобы в тревоге оглядеться по сторонам. Всем с трудом верилось, что неистовый разгул стихии действительно прекратился, но, похоже, это было именно так, и большинство жителей, немного успокоившись, отправились спать.

Был, правда, в Истаре один кендер, который мирно проспал всю ночь и на рассвете был разбужен внезапно установившейся тишиной.

Тассельхоф Непоседа очень любил вспоминать, как он разговаривал с призраками в Омраченном Лесу, как встречался с драконами и даже летал на двух из них, как близко подошел к Шойкановой Роще (количество шагов, отделявших кендера от страшной Рощи, от рассказа к рассказу неизменно уменьшалось), а также о том, как поверг саму Владычицу Тьмы (правда, не без небольшой посторонней помощи). Простая гроза, даже такая сильная и продолжительная, как эта, вряд ли могла напугать отважного кендера и помешать ему выспаться всласть.

Добыть из Карамонова сундука магическое устройство было легче легкого. Тас уже не раз мысленно качал головой, удивляясь наивности Карамона — его тайник без труда обнаружил бы любой кендер, достигший трехлетнего возраста,

— однако он всякий раз воздерживался от желания указать гиганту на то, что двойное дно не слишком надежный способ прятать драгоценности.

Тас вытащил магическое устройство Пар-Салиана из сундука, и сердце его забилось от восторга и любопытства. Кендер уже успел позабыть, как на самом деле выглядит эта чудесная вещица, напоминающая по форме и размеру яйцо. Тасу казалось невероятным, что именно его руки смогут развернуть эту штуку и превратить ее в скипетр, который держал в руках верховный маг Вайретской Башни!

Тас торопливо повторил инструкции, которые дал ему Рейстлин. Маг объяснил кендеру, как пользоваться волшебным приспособлением, всего несколько дней назад и настоял, чтобы тот заучил наставление наизусть, не без яда заметив при этом, что бумажку с записями Тас непременно потеряет.

Инструкция оказалась несложной, и Тас запомнил ее со второго раза.

Бег времен беспрерывный замедлить нельзя, Но можно их обогнать, А если захочешь вернуться назад, То надо застыть, переждать.

Для этого крепко возьмись за концы — Зацепятся верно детали — И в разные стороны их разведи, И вскроются времени дали…

Устройство было таким красивым, что Тас еще долго мог бы любоваться им.

Однако этого он как раз и не мог себе позволить. Торопливо засунув штуковину в один из своих кошельков, кендер перепоясался ремнем. К нему он привесил еще несколько кошельков (на случай, если по пути Тасу попадется что-нибудь стоящее), затем надел плащ и торопливо выскользнул из комнаты. Он вспоминал свою последнюю беседу с Рейстлином, которая состоялась несколько дней назад.

— Лучше «одолжить» устройство накануне назначенного дня, — посоветовал ему маг. — Тогда буря будет особенно неистовствовать, и Карамону может взбрести в голову отправиться обратно, не дожидаясь Катаклизма. Кроме того, за день до катастрофы, пока внимание жрецов отвлечено грозой, тебе будет намного проще пробраться в Священную Келью Храма — комнату, где Король-Жрец разговаривает с богами. В утро последнего дня буря прекратится, и тогда Король-Жрец со своими ближайшими соратниками явится в эту комнату, чтобы востребовать у богов могущества для окончательной победы. В это время ты уже должен быть на месте, а устройство Пар-Салиана следует привести в действие, как только Король-Жрец закончит молитву…

— А как оно действует? — с любопытством перебил кендер. — Я думаю, оно выбросит в небо луч синего огня или что-нибудь в этом роде. Король-жрец, конечно, падет ниц…

— Нет, — кашлянув, сказал Рейстлин, — никто не падет — что касается голубого света, то тут ты абсолютно прав.

— В самом деле? — восхитился Тас. — Вот здорово! Выходит, я угадал правильно! Возможно, займись я магией, из меня вскоре вышел бы толк.

— Несомненно, — сухо заверил Рейстлин. — А теперь позволь я продолжу с того места, на котором ты…

— О, прошу прощения. Этого больше не повторится, — извинился Тас. Он хотел добавить что-то еще, но Рейстлин сурово на него посмотрел, и кендер заткнулся.

— Ты должен пробраться в Священную Келью и спрятаться в нише за портьерами. Она расположена сразу за алтарем, так что там тебя никто не найдет.

— Потом я предотврати… предотвращу Катаклизм, вернусь к Карамону и расскажу ему обо всем! Я стану настоящим героем и прославлюсь в веках… — Тас внезапно замолчал. — А как я прославлюсь, если остановлю то, что еще не начиналось? Как люди узнают, что я совершил, если они не верят в угрозу?..

— Они узнают, — пообещал Рейстлин.

— Правда? Но я все же не понимаю… Ах да, ты, наверное, очень занят, — спохватился Тас, заметив нетерпеливый взгляд мага. — Должно быть, мне тоже пора. Ну хорошо, скажи только, ты куда-нибудь отправляешься после того, как все закончится?

Все это Тас проговорил стремительной скороговоркой, так как крепкая рука мага неумолимо подталкивала его к двери.

— Туда, куда я решил отправиться, — ответил Рейстлин.

— А нельзя ли и мне с тобой? — с замиранием сердца осведомился кендер.

— Нет. Ты будешь нужен в своем собственном времени, — объяснил Рейстлин и странно посмотрел на кендера. Во всяком случае, Тасу его взгляд показался странным. — Тебе придется приглядывать за Карамоном.

— Да, ты прав, конечно. — Кендер важно кивнул головой. — За ним приходится очень много приглядывать.

Тем временем они достигли двери, и Рейстлин был настолько любезен, что распахнул ее перед кендером. Тас искоса посмотрел сначала на дверь, потом на мага.

— А не мог бы ты… «в-вжикнуть» меня куда-нибудь, как в прошлый раз? Мне очень понравилось…

Подавив вздох, Рейстлин покорно «вжикнул» кендера из Храма прямо в пруд, где плавали лебеди. Кендер остался весьма доволен, чего нельзя было сказать о птицах. Откровенно говоря, Тас даже не помнил, когда Рейстлин в последний раз был с ним так добр.

«Должно быть, это из-за того, что я остановлю Катаклизм, — решил кендер.

— Он, наверное, очень мне благодарен, но не знает, как выразить признательность.

А может, ему просто запрещено выражать свою признательность, коль скоро он черный маг…»

Это была очень интересная мысль, и Тас посвятил ее обдумыванию весь путь от пруда до стадиона.

И вот теперь он снова вспомнил об этом, когда до Катаклизма оставалась всего одна ночь. Он был не прочь предаться приятным воспоминаниям, но ход его мыслей был прерван самым неожиданным и досадным образом. Кендер, оказывается, довольно плохо представлял себе, на что способна разбушевавшаяся стихия, поэтому был неприятно удивлен, когда налетевший шквал приподнял его над землей и сильно саданул спиной о каменную стену стадиона. Слегка отдышавшись, а заодно убедившись, что у него ничего не сломано, Тас повторил попытку. На сей раз все сошло удачно, и он заторопился к Храму, сжимая в руке кошелек с магическим устройством.

Ему хватило сообразительности держаться поближе к домам, где ветер дул не так свирепо, и постепенно буря начала ему даже нравиться. Один раз молния ударила в дерево в двух шагах от него и разбила старый ствол вдребезги. (Тас с большим интересом изучил, какие они, эти дребезги.) В другой раз он не правильно оценил глубину потока, несущегося по улице, и клокочущая вода тащила его с огромной скоростью один или два квартала. Это было восхитительно, но кендеру показалось, что купание понравилось бы ему гораздо больше, умей он дышать под водой. В конце концов вода прибила его к неглубокому месту, где Тасу удалось встать на ноги.

Когда он наконец достиг Храма, ему было почти жаль, что все эти увлекательные приключения закончились. Кендер вынужден был напомнить самому себе о той важнейшей миссии, которая ему предстояла. Только после этого он пробрался в сад, а из сада проскользнул в Храм. Как и предсказывал Рейстлин, в суматохе и всеобщем смятении затеряться оказалось очень легко. Жрецы носились по коридорам с ведрами и тряпками, собирали воду, попавшую внутрь сквозь разбитые окна, сметали осколки стекол, зажигали погасшие факелы и утешали тех, кто не мог больше выносить ужаса бури.

Тас понятия не имел, где находится Священная Келья — комната, о которой говорил Рейстлин, — однако кендер, пожалуй, ничего не любил так сильно, как прогуливаться по незнакомым местам. Часа два или три спустя (нет нужды говорить, что предусмотрительно захваченные им запасные кошельки за это время весьма потяжелели) он наткнулся на помещение, которое довольно точно соответствовало описанию Рейстлина.

Факелы в комнате не горели, так как для молений не требовался яркий свет, однако вспышки молний освещали ее столь хорошо, что Тас не только разглядел искомые занавески, но и смог довольно подробно исследовать все помещение (оно оказалось пустым и, следовательно, скучным), включая алтарь (он был не лучше).

Когда кендер наконец нырнул за занавески, он уже настолько устал, что был рад отдыху. За занавесками он, правда, надеялся найти потайное помещение, где Король-Жрец отправляет религиозные обряды, на которые не дозволено глядеть простым смертным, однако ничего подобного за алтарем не оказалось. Это действительно была простая ниша в стене, скрытая тяжелыми пыльными портьерами.

Тяжело вздохнув, Тас принялся устраиваться. Он расстелил свой плащ, надеясь его слегка просушить, и тщательно отжал хохолок волос на макушке.

Затем, слегка раздвинув портьеры, он принялся любоваться содержимым своих кошельков, освещенных вспышками молний, которые метались за витражными стеклами окон.

Вскоре веки его отяжелели настолько, что Тасу с трудом удавалось удерживать глаза открытыми, а от напавшей зевоты он едва не вывихнул челюсть.

Свернувшись клубочком на полу, Тас задремал, не обращая внимания на раскаты грома. Последняя его мысль была о Карамоне: заметил ли гигант его отсутствие и очень ли на него рассердился?..

Проснулся Тас от тишины. Почему она заставила его воспрять от крепкого сна, кендер так и не понял. В первые минуты он не мог сообразить даже, где он находится, однако довольно быстро все вспомнил.

Разумеется, он находился в Священной Келье Храма Короля-Жреца в Истаре.

Сегодняшний день был днем наступления Катаклизма, страшной катастрофы, которая смела город с лица земли. Или, вернее, он мог бы стать днем Катаклизма. А может быть, правильнее говорить, что сегодняшний день некогда был днем наступления Катаклизма? Запутавшись вконец, — ведь изменять ход истории такая морока! — Тас решил пока не думать об этом, а разобраться с другой, более важной проблемой: почему так тихо?

И сразу же понял, в чем дело: гроза прекратилась! Как и предсказывал Рейстлин. Кендер осторожно выглянул в щелку между двумя портьерами и увидел за окнами яркий солнечный свет. От неожиданности он даже растерялся, но быстро справился с собой.

Он не мог знать, который теперь час, однако, судя по тому, как ярко сверкало солнце, половина утра уже прошла. Тас вспомнил, что Король-Жрец должен воззвать к богам в полдень, когда солнце окажется в зените, и подумал, что жрецы, наверное, уже направляются к Священной Келье, ибо, чтобы попасть сюда, им надо было пройти немало извилистых коридоров Храма.

Он почти угадал, так как именно в этот момент в Храме ударили колокола.

Казалось, они раскачиваются над самой его головой — таким громким показался Тасу их медный рев, напугавший его сильнее раскатов грома. Однако колокола быстро смолкли, после чего Тас облегченно вздохнул и осторожно выглянул из своего укрытия. В этот момент в комнату проскользнула закутанная в темный плащ фигура.

Тас поспешно отпрянул за портьеру. Пришелец двигался неуверенно, мелкими шажками, низко наклонив голову. Сперва он облокотился на низкую каменную скамью, затем опустился на колени перед алтарем. Под плащом сверкнула белая мантия, и, хотя в белое одевалось большинство жрецов, кендеру показалось, что он уловил в этой фигуре что-то знакомое. Именно по этой причине, когда он уверился, что пришелец не смотрит в его сторону, Тас вновь рискнул выглянуть в щелочку между портьерами.

«Да это же Крисания! — сказал кендер самому себе. — Интересно, для чего она явилась сюда так рано?» Внезапно горькое разочарование охватило его — Тас решил, что жрица пришла в Келью для того, чтобы помочь ему предотвратить наступление катастрофы. «Проклятье! — подумал Тас. — Рейстлин же ясно сказал, что я и один справлюсь!»

Потом он услышал негромкий шепот и понял, что Крисания либо разговаривает сама с собой, либо молится, — он не мог расслышать, что это было на самом деле, но он склонялся к последней версии. Действительно, что еще делать жрице перед алтарем? Тас порядком извелся от любопытства, но в конце концов осмелел и придвинулся к портьерам как можно ближе.

— О Паладайн Дарующий Свет, мудрейший бог извечного добра, внемли моему голосу в этот горестный день! Я знаю, что не смогу предотвратить неизбежную кару. Должно быть, вера моя поколеблена, коль скоро я осмеливаюсь подвергать сомнению справедливость того, что происходит по воле твоей. Я прошу немногого, Паладайн! Помоги мне понять, что происходит. Если я должна умереть, то позволь мне знать — за что. Дай мне увидеть в собственной смерти твой промысл, открой мне ее смысл, покажи, что я не зря вернулась в этот век и в этот час. Даруй мне возможность остаться незримой в твоей Священной Келье, позволь мне увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами все, что произойдет дальше!

Ведь ты знаешь — этого не видел и не слышал никто из смертных, способных поведать что-либо потомкам. Я хочу знать, с какой просьбой обратился к тебе, всемогущему, Король-Жрец. Он хороший человек, может быть даже слишком хороший…

Крисания спрятала лицо в ладонях, и голос ее сделался почти неслышным.

— Моя вера висит на волоске, — прошептала жрица. — Дай мне знак, Паладайн, что посланная тобою кара не случайный каприз! Если это лишь прихоть, то я умру, как и было для меня уготовано, умру вместе с теми, кто верил в тебя до конца, как в истинного бога.

— Не говори о них так, Посвященная! — послышался в ответ печальный голос.

От неожиданности кендер чуть не вывалился из ниши. — Они давно уже не верят в истинных богов. Эту веру в них заменили алчность, корысть, честолюбие…

Крисания ахнула и подняла голову. Лицо жрицы поразило Таса сильнее, чем белая полупрозрачная фигура, которая возникла из пустоты рядом с алтарем.

Крисания, должно быть, не спала несколько ночей кряду — под глазами ее залегли глубокие тени, щеки ввалились, губы потрескались и пересохли.

— К-кто ты такой? — запинаясь, обратилась она к мерцающей, призрачной фигуре.

— Лоралон. Я пришел, чтобы забрать тебя с собой. Ты не должна умереть, Крисания. Ты — последняя из истинных жрецов Кринна и должна присоединиться к нам, к тем, кто покинул проклятые богами края две недели назад.

— Лоралон, великий жрец Сильванести?.. — пробормотала Крисания.

Она долго смотрела на старого эльфа, затем опустила голову и обратила взгляд к алтарю.

— Я не могу сейчас уйти, — твердо сказала она. — Пока не могу. Я должна слышать, что скажет Король-Жрец. Я должна понять…

— Разве того, что ты поняла, не достаточно? — Голос Лоралона сделался суров. — Вспомни, что творилось в твоей душе сегодня ночью. Вспомни, что чувствовала ты, Посвященная, и ответь мне.

Крисания судорожно вздохнула и откинула волосы с лица. Пальцы ее сильно дрожали.

— Благоговение и собственное ничтожество… — прошептала жрица. — Что еще может чувствовать смертный пред гневом богов…

— И ничего больше? — настаивал Лоралон. — Может быть, зависть? Желание сравняться с ними в могуществе? Не хотела ли ты стать такой же, как боги?

— Нет! — воскликнула Крисания, и лицо ее вспыхнуло.

— Идем со мной, Посвященная, — сказал Лоралон. — Истинная вера не нуждается ни в знамениях, ни в оправданиях, ни в доказательствах. Твое сердце должно подсказать тебе путь к истине.

— Я слышу шепот своего сердца, — ответила Крисания. — Но слова — не более чем тени. Я должна узреть правду, увидеть, как свет ее соперничает с ясным светом дня! Я не могу пойти с тобой. Я должна остаться и услышать, что скажет Король-Жрец! Только тогда я смогу решить, правы ли боги в своем гневе!

Лоралон посмотрел на жрицу взглядом, в котором жалости было намного больше, чем негодования.

— Ты не видишь света, потому что стоишь к нему спиной, а тень под твоими ногами — твоя собственная. Ты прозреешь, когда тьма окружит тебя, Крисания… бесконечная тьма. Прощай же, праведная дочь Паладайна!

Тассельхоф моргнул и протер глаза. Старый эльф исчез, будто его и не было!

«Может, померещилось?» — с беспокойством подумал кендер, но сразу же отмел эту мысль. Он отчетливо помнил его слова, но никак не мог взять в толк, что они означают. Все это выглядело так странно. А что имела в виду Крисания, когда сказала, что здесь ей была уготована верная смерть?

Но вскоре кендер приободрился. Никто ведь еще не знал, что Катаклизм на самом деле не произойдет. Поэтому неудивительно, что Крисания подавлена и полна мрачных предчувствий.

«То-то она удивится, когда мир вовсе не узнает, что такое Катаклизм!» — подумал Тас с гордостью.

Внезапно до его слуха донесся далекий хор голосов, славящих в гимне Паладайна. «Процессия Короля-Жреца! — понял кендер. — Начинается!..»

Он вынужден был зажать рот рукой, чтобы не выдать себя невольным радостным вскриком. В последний раз он глянул сквозь щелочку на Крисанию. Жрица с отрешенным видом стояла на коленях у алтаря, однако при звуках пения она поморщилась. Искаженный причудливым эхом хор звучал пронзительно и хрипло.

Лицо Крисании внезапно посерело, губы решительно сжались, а глаза потемнели. Невидящим взглядом она уставилась на свои молитвенно сложенные у груди руки. Тас не на шутку испугался за жрицу.

— Ничего, скоро тебе станет легче, — прошептал кендер, обращаясь к Крисании, которая, к счастью, не могла его услышать.

Пора было действовать. Тас отошел от занавески и вынул из кошелька магическое устройство. Опустившись на пол, он ловко развернул яйцеобразный предмет, превратив его в скипетр, и стал ждать.

Процессия все тащилась по коридорам и переходам Храма, и кендер, утомленный ожиданием, зевнул. Он всегда подозревал, что наиважнейшие миссии

— довольно скучное дело. Оставалось только надеяться, что благодарный мир по достоинству оценит его заслуги после того, как все благополучно закончится. Тас с удовольствием поиграл бы с магическим устройством — уж больно ловко оно раскладывалось и снова собиралось, — однако Рейстлин строго предупредил его, чтобы он оставил жезл в покое до тех пор, пока не настанет пора пустить его в ход, а при работе строго следовал инструкциям. Взгляд мага при этом был настолько пронзительным, а в голосе слышалось столько металла, что даже свойственная кендеру беспечность была поколеблена.

Ожидание было непереносимым (к тому же левая нога кендера затекла и почти ничего не чувствовала). Однако, когда Тас уже готов был пошевелиться, хор прекрасных голосов зазвучал у самой двери в Священную Келью. В щель под портьерами хлынул ослепительно яркий свет, и кендер, как ни пытался смирить свое любопытство, все же не утерпел и выглянул одним глазком наружу.

Свет едва не ослепил его.

— Великий Реоркс! — пробормотал кендер, закрывая глаза рукой.

Он вспомнил, как однажды, в далеком детстве, смотрел на солнце и пытался понять, действительно ли это большая золотая монета сверкает в высоком небе, и если да, то нельзя ли ее оттуда как-нибудь достать. После этого опыта ему пришлось в течение трех дней лежать с завязанными мокрой тряпкой глазами.

— Интересно, как он это делает? — задал себе вопрос кендер и снова выглянул за портьеру.

Он смотрел прямо на свет, как когда-то смотрел на солнце, и сумел разглядеть правду. Солнце не было Золотой монетой. Король-Жрец не был божественным.

При виде этого обычного человека Тас не Испытал потрясения, подобного тому, какое пережила Крисания, разглядевшая Короля-Жреца сквозь чары, которыми он себя окружил. Возможно, так вышло лишь потому, что кендер не знал заранее, как следовало тому выглядеть. Кендеры вообще не склонны к благоговейному трепету ни перед чем и ни перед кем, хотя Тас вынужден был признаться себе, что при виде Сота, Рыцаря Смерти, что-то у него в груди екнуло. Словом, он был только слегка удивлен тем, что Король-Жрец оказался всего-навсего лысеющим мужчиной средних лет, с бледно-голубыми глазами. Он выглядел испуганным, словно олень, запутавшийся рогами в кустарнике, и Тас почувствовал Легкое разочарование.

«Я зря ввязался в это дело, — с досадой отметил он. — Катаклизма и так не будет. Вряд ли этому человечку удалось бы рассердить меня настолько, чтобы я бросил в него даже вчерашним пирогом, не говоря уже о целой огненной горе».

Однако кендеру ничего не оставалось, кроме как доводить начатое дело до конца (ему очень хотелось испробовать магическое устройство), поэтому он остался за портьерой и прислушался. В конце концов что-то должно было случиться. Тас попытался рассмотреть Крисанию, но сияние, окружавшее Короля-Жреца, было таким ярким, что кендер не сумел рассмотреть никого из присутствовавших в Келье — ни молодую жрицу, ни свиту правителя.

Король-Жрец тем временем встал напротив алтаря. Он двигался не спеша, но его голубые блеклые глазки метались из стороны в сторону. Тасу стало интересно, видит ли Король-Жрец Крисанию, однако тот, судя по всему, был изрядно ослеплен собственным светом, так что взгляд его даже не задержался на том месте, где, насколько Тас помнил, замерла коленопреклоненная жрица.

Из своего убежища кендер ясно видел, как Король-Жрец хотел сначала опуститься на колени, но потом, передумав, остался стоять и даже сердито тряхнул головой. Лицо правителя странным образом переменилось: выражение ужаса И растерянности сменилось выражением дерзкой самоуверенности.

— Паладайн! — трубным голосом воззвал Король-Жрец, и кендер подумал, что таким же голосом он, вероятно, распекает своих писцов. — Взгляни, Паладайн, на окружившее меня зло! Ты свидетель бедствий, обрушившихся на Кринн в последние дни. Ты знаешь, что все они направлены против меня, потому что я единственный, кто борется со злом в этом мире! Надеюсь, теперь ты понял, что твое учение о равновесии не оправдало себя?!

Голос правителя надломился и зазвучал мягче, однако в нем по-прежнему не было и намека на покорность или смирение.

— Я все понимаю. Ты вынужден был прибегнуть к этому учению, когда был слаб и уязвим. Но теперь у тебя есть я, твоя правая рука, твой посланник на Кринне!

Ты и я — мы вместе сумеем истребить все зло в этом мире. Помоги уничтожить людоедов-великанов! Наставь на путь истинный заблудшие людские души! Отыщи глухие уголки для гномов, гоблинов, кендеров и других рас, которые не были созданы твоею волей…

«Какое оскорбление! — подумал за портьерой уязвленный Тассельхоф. — Если он будет продолжать в том же духе, то я, пожалуй, не стану предотвращать Катаклизм. Пусть его придавит этой огненной горой!»

— Я буду править миром к вящей славе добра! — Голос Короля-Жреца поднялся до пронзительного крещендо. — На Кринне наступит век благоденствия, способный соперничать с прославленным Веком Мечтаний!

Правитель широко развел руки в стороны.

— То же, и даже больше, ты дал Хуме, Паладайн. Хуме, низкородному рыцарю!

Я требую, чтобы ты ниспослал мне могущество и власть изгнать тени зла, которые нависли над моим миром!

Король-Жрец воздел руки вверх и замолчал в ожидании ответа.

Тас, задержав дыхание, стиснул в руках волшебный скипетр.

И ответ пришел.

Ужас охватил кендера. Это был парализующий, леденящий душу ужас, какого он не испытывал ни тогда, когда стоял перед Сотом, ни тогда, когда подошел совсем близко к страшной Шойкановой Роще. Дрожа, как от лютого холода, Тас упал на колени и низко склонил голову, жалобно всхлипывая и умоляя о милосердии и прощении могучую невидимую силу. Из-за занавески доносился какой-то невнятный шепот, но кендер знал, что это губы Крисании повторяют его мольбы, ибо и она тоже почувствовала на себе жестокую тяжесть гнева богов.

Один лишь Король-Жрец не издал ни звука. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел в небо, которого не мог видеть сквозь потолок и крышу Храма… Не мог видеть, потому что был ослеплен собственной гордыней.

Глава 17

Продумав дальнейший план действий, Карамон наконец поддался усталости и забылся глубоким живительным сном. Спал он крепко и проснулся лишь тогда, когда Рааг, звеня ключами, уже снимал с ошейника цепь.

— А как насчет этого? — спросил Карамон, протягивая вперед связанные сыромятным ремнем руки.

Рааг покачал головой. Гном не считал Карамона настолько глупым, чтобы тот решился безоружным напасть на великана, однако вчера вечером в глазах воина было столько отчаяния и безумной решимости, что Арак решил перестраховаться.

Карамон вздохнул. Он подозревал, что дело может обернуться похожим образом, но в конце концов отверг такую возможность. Однако главное, что ему было необходимо, — это оставаться в живых до тех пор, пока он не уверится в том, что Рейстлин мертв. Ну а потом вряд ли что-нибудь будет иметь для него значение…

Бедная Тика… Она будет ждать его, ждать долго, пока однажды утром не поймет вдруг с пронзительной ясностью, что Карамона больше нет в живых. — Пошел! — приказал Рааг.

Карамон послушно двинулся вслед за великаном — вверх по извилистой и сырой лестнице, ведшей в коридор под ареной из нижнего горизонта естественных пещер, где размещался карцер и кладовые. По пути он старался избавиться от мыслей о Тике. Воспоминания могли ослабить его решимость, а этого Карамон позволить себе не мог. Рейстлин должен был умереть.

Гиганту казалось, что вспышки молний вчерашней грозы осветили наконец ту часть его разума, которая вот уже много лет была скрыта тьмой. Наконец-то Карамон увидел подлинные масштабы честолюбивых притязаний своего брата, осознал, насколько сильна в нем неукротимая жажда власти. Теперь он уже не мог найти, да и не хотел искать для Рейстлина никаких оправданий. Как ни досадно это было, однако Карамон вынужден был признать, что даже Даламар, темный эльф, изучил Рейстлина гораздо лучше, чем сам он знал своего брата-близнеца.

Прежде его ослепляла любовь, точно так же, как теперь она ослепила Крисанию. Карамон фыркнул и вспомнил слова Таниса, которые часто повторял про себя: «Я никогда не видел, чтобы что-то сделанное из любви привело ко злу». Что же, когда-нибудь все случается в первый раз… Кстати, это было любимым присловьем старины Флинта. Вот он, этот первый раз… первый и последний.

Карамон пока не знал, каким именно образом убьет своего брата. Но технические подробности не очень его беспокоили. Им овладел какой-то странный покой, который позволял ему думать рассудочно и удивительно ясно. Карамон знал, что теперь он сможет убить Рейстлина. Брату не удастся его остановить, на этот раз — уже нет. А раз Рейстлин не сможет ему помешать, то и никто не сможет, разве сама смерть.

«Я должен дожить», — мрачно сказал себе Карамон.

Не говоря ни слова, он позволил гному и Раагу надеть на себя доспехи.

— Не нравится он мне, — бормотал Арак себе под нос.

Спокойное, бесстрастное лицо могучего гладиатора испугало гнома куда сильнее, чем могла бы испугать вспышка понятного гнева. Единственная искорка промелькнула в глазах Карамона тогда, когда Арак прикрепил к его поясу короткий меч. Воин посмотрел на оружие и с горечью улыбнулся, узнав бесполезную складную игрушку.

— Приглядывай за ним. И держи отдельно от остальных, пока не придет время выпускать их на арену, — шепнул гном Раагу.

Великан кивнул и вывел Карамона, руки которого все еще были связаны, в хорошо знакомый коридор под аре-ной, где уже ждали остальные бойцы. Завидев Карамона, Киири и Перагас бросили на него быстрый взгляд. Женщина презрительно оттопырила нижнюю губу и отвернулась. Перагас продолжал смотреть на друга в упор, и Карамон, не дрогнув, выдержал этот взгляд. В его лице не было ни мольбы о прощении, ни сознания собственной вины, которые Перагас, видимо, ожидал увидеть, поэтому чернокожий атлет несколько смутился. Пошептавшись с Киири, он, однако, тоже отвернулся, но Карамон заметил, как плечи Перагаса поникли и как он с сомнением покачал головой.

Сверху донесся рев трибун, и Карамон отвлекся на то, что происходило на арене. Полуденное солнце сияло в небе по-праздничному щедро. Толпы зрителей, успевших немного поспать перед началом Игр, находились в приподнятом настроении, что весьма обрадовало Арака. Гном, как заправский режиссер, спланировал несколько предварительных схваток, чтобы расшевелить зрителей и подогреть их азарт, однако главным зрелищем сегодня был все же финальный бой, который должен был определить победителя сезона. Гладиатор-раб в случае победы получал свободу, а Рыжий Минотавр — столько денег, сколько хватило бы ему для безбедного существования в течение нескольких лет.

Арак поступил довольно умно, устроив предварительные схватки едва ли не комическими. Для этой цели он специально привез нескольких овражных гномов и дал им в руки настоящее оружие, которым они, естественно, не умели пользоваться. Публика хохотала до слез, глядя, как потешно овражные гномы спотыкаются о собственные алебарды, тыкают друг в Друга рукоятками кинжалов и мечей, после чего с визгом разбегаются в разные стороны. Восторг публики, однако, не шел ни в какое сравнение с удовольствием, которое получили от этого сами овражные гномы. Под конец представления они до того вошли в раж, что побросали оружие и принялись забрасывать друг друга грязью и мокрыми опилками.

В результате Раагу пришлось выйти на арену и пинками загонять овражных гномов в коридор.

Зрители громко аплодировали, однако вскоре многие из них принялись в добродушном нетерпении топать ногами. Публика требовала перейти к настоящим развлечениям, но Арак — недаром он был Мастером истарских Игр, — выдержав необходимую паузу, давал страстям накалиться в полную силу. И он был прав. Вскоре трибуны ревели, топали, рукоплескали и скандировали имена своих любимцев.

Именно поэтому никто на стадионе не заметил первый толчок.

Пожалуй, только Карамон почувствовал, как земля под ногами заходила ходуном. От внезапного страха он похолодел, а желудок его поднялся куда-то к самому горлу. Но это не был страх смерти — Карамон боялся, что погибнет, не успев довершить задуманное. Он попытался припомнить все, что когда-либо слышал о Катаклизме. Насколько ему было известно, огненная гора упала на город ближе к вечеру, однако самому падению предшествовали поколебавшие многие земли землетрясения, извержения вулканов и прочий разгул стихий, отчего население Кринна изрядно проредилось. Сама же огненная гора рухнула вниз с такою силой, что на месте Истара образовалась глубокая впадина, в которую хлынули морские волны.

Когда-то Карамон видел развалины этого города. Это случилось, когда гигантский водоворот всосал в себя корабль, на котором он путешествовал по Кровавому Морю Истара. Тогда морские эльфы спасли его, вытащив на поверхность буквально со дна, однако для тех, кто собрался сегодня на стадионе, никакого спасения не будет.

Воспоминание вновь оживило давнее видение — обросшие буро-зелеными и красными водорослями подводные руины Истара. Душа Карамона содрогнулась от ужаса, и он вдруг понял, что все это время старательно избегал думать о реальности катастрофы, «Я никогда не верил, что это может случиться… — осознал Карамон, содрогаясь вместе со вздрагивающей землей. — У меня есть всего несколько часов, а может, итого меньше! Нужно срочно найти Рейстлина!»

Потом он немного успокоился. Рейстлин ждал его. Рейсшин нуждался в нем, вернее, он нуждался в «опытном, закаленном бойце». Наверняка он позаботится о том, чтобы Карамону хватило времени победить в сегодняшней схватке и добраться до того места, где дожидается маг. Или проиграть… Что ж, тогда маг найдет ему достойную замену.

Тем не менее Карамон испытал огромное облегчение, когда толчки прекратились. Трибуны чуть стихли, и до слуха воина донесся голос Арака, который объявлял о начале финального боя.

— Некогда они сражались в одной команде, дамы и господа, и, как вы знаете, это была лучшая команда за многие годы. Не раз вы видели, как кто-то из них подвергал свою жизнь опасности, чтобы спасти партнера. Они сроднились между собой, они стали как братья… — Карамон поморщился, словно от боли. — Но теперь они стали лютыми врагами. Это произошло потому, дамы и господа, что, когда речь заходит о свободе, о богатстве, о победе в этих величайших Играх, в конце концов любовь и дружба отступают на второй план. Вы можете быть уверены, что за победу они согласны на все и уже не пощадят друг друга. Эта битва — битва не на жизнь, а на смерть между морской женщиной Киири, Перагасом с Эргота, Карамоном Непобедимым и Рыжим Минотавром. Для каждого из них есть только два пути — или победить, или погибнуть!

Публика отозвалась радостными воплями. Несмотря на то что мало кто верил в реальность смертей на Играх, всем нравилось, когда их убеждали в противном. Тут на арену вышел Рыжий Минотавр с презрительной гримасой на заросшем шерстью лице, и восторженный гул стал еще громче. Киири с Перагасом проводили противника взглядами, затем оглядели его трезубец и многозначительно кивнули друг другу. Рука Киири стиснула рукоять кинжала.

Карамон почувствовал, как под его ногами снова вздрогнула земля, и в это время Арак выкрикнул его имя. Финальные Игры начались.

Тассельхоф тоже почувствовал толчки и вначале решил, что это не на шутку разыгралось его воображение, ибо насколько он себе представлял гнев богов, тот обязательно должен был сопровождаться чем-то подобным. Затем он увидел, как перед ним раскачиваются тяжелые портьеры, и понял, что земля дрожит на самом деле.

— Запускай магическое устройство! — прозвучал в его голове чей-то голос, и кендер нащупал на полу оброненный жезл.

Бормоча себе под нос инструкции, он принялся за работу.

— Бег времен беспрерывный замедлить нельзя… Надо повернуть устройство вот так. Потом что? Вот: Но можно их обогнать…

Кендер сдвинул вдоль рукоятки жезла обернутую вокруг нее золотую цепочку, так что она плотными кольцами собралась у шарообразного украшения на его конце.

Увидев, что все получается как надо, Тас продолжил работу.

— А если захочешь вернуться назад, — надо убедиться, что цепочка свободно навита на черенке. Я хочу изменить время, и что я для этого делаю? Для этого крепко возьмись за концы… и в разные стороны их разведи…

Кендер крепко взялся за концы жезла и, подняв устройство над головой, повернул их, как показывал Рейстлин. Поскольку все шло в соответствии со словами мага, Тас вправе был ожидать, что «зацепятся верно детали», однако что-то было явно не так.

Крупный сверкающий бриллиант вывалился из навершия жезла и ударил кендера по носу. За ним посыпались более мелкие самоцветы, так что вскоре Тас очутился под настоящим дождем из драгоценных камней.

— Что такое? — В полутьме Тас попытался рассмотреть скипетр и понять, что же с ним случилось. В отчаянии он повернул концы жезла в обратном направлении, и дождь драгоценностей превратился в град. Алмазы и сапфиры, изумруды и сердолики сыпались и сыпались на пол, разнося вокруг хрустальный мелодичный звон.

Тассельхофу почему-то казалось, что волшебное устройство Пар-Салиана должно работать как-то иначе, а не рассыпаться у него в руках, хотя, когда имеешь дело с магическими игрушками, ни в чем нельзя быль уверенным полностью.

Некоторое время он тупо глядел на россыпи драгоценных камней у себя под ногами и ожидал обещанного голубого луча.

Каменный пол внезапно подпрыгнул, и Тас, не удержавшись на ногах, вывалился из своего убежища в Священную Келью. Он упал у самых ног Короля-Жреца, но тот не заметил кендера.

Правитель смотрел поверх него, с удивительной беспечностью любуясь раскачивающимися портьерами и крошечными трещинами, которые, словно змеиный выводок, разбежались по мраморному алтарю. Наконец он улыбнулся с таким видом, словно увидел долгожданный знак богов, и быстро пошел к выходу, прочь из Священной Кельи.

— Нет! — простонал Тас, сжимая в руках остатки магического жезла, которые на глазах продолжали разваливаться на части. Рукоять рассоединилась, золотая цепь скользнула между пальцев и со звоном упала на пол. Тассельхоф, с трудом удерживая равновесие на вздрагивающем полу, медленно поднялся на ноги. В руке он держал несколько алмазов — все, что осталось от жезла Пар-Салиана.

— Что я наделал! — ужаснулся он. — Но я же следовал инструкциям Рейстлина!

Я все сделал правильно!..

Внезапно кендера осенила страшная догадка. На глазах у него выступили слезы, и блестящие камни на полу смазались и поплыли.

— Он был так добр со мною, так терпелив, — пробормотал Тас. — Он заставил меня повторить инструкции несколько раз — он хотел увериться, что я ничего не перепутаю. Я и не перепутал…

Кендер в отчаянии зажмурил глаза, страстно желая, чтобы, когда он откроет их, все происшедшее оказалось просто дурным сном.

Однако это был не сон.

— Он специально сделал так, чтобы я сломал устройство! — всхлипнул Тас. — Но зачем? Чтобы навсегда оставить нас в прошлом? Чтобы мы умерли? Но я же сам слышал, что ему нужна Крисания! Маги в Башне так и говорили… — Тас быстро обернулся. — Крисания!

Жрица была здесь, но она не видела и не слышала кендера. Неподвижно глядя перед собой, она по-прежнему стояла на коленях, хотя пол Кельи ходил ходуном, а алтарь грозил вот-вот рассыпаться. Серые глаза Крисании грозно мерцали, а руки, молитвенно сложенные у груди, были крепко стиснуты.

Губы ее беззвучно шевелились. Неужели она молилась? Тас юркнул за портьеры и принялся собирать драгоценные остатки магического жезла в кошелек. Потом он подобрал золотую цепь, которая едва не провалилась в расколовшую пол трещину, и складную трубку, служившую рукоятью скипетра. Надежно затянув горловину кошелька, кендер в последний раз оглядел пол и вернулся к жрице.

— Госпожа Крисания! — остановившись прямо перед ней, негромко позвал он.

Тас не хотел мешать ее молитвам, однако инстинкт подсказывал ему, что нужно торопиться.

— Госпожа Крисания! — повторил он громче, так как жрица по-прежнему не замечала его.

Глядя на ее губы, Тас прочел по ним невысказанные мольбы.

— Я знаю, — говорили губы Крисании, — я знаю, в чем его ошибка! Пусть боги дадут мне то, в чем отказали ему! Судорожно вздохнув, Крисания опустила голову.

— Благодарю тебя, Паладайн! — услышал Тас ее шепот. — Благодарю!

С этими словами Крисания поднялась с колен. Оглядевшись с некоторым удивлением по сторонам, она наконец заметила зловещую пляску стен и пола.

— Крисания! — воскликнул Тас и потянул жрицу за рукав ее белой мантии (темный плащ она давно сбросила). — Я сломал его, Крисания! Устройство Пар-Салиана, наш единственный шанс вернуться домой!.. Но я не хотел, это было подстроено! Бедный Карамон! Ты должна помочь мне, Крисания! Идем к Рейстлину, поговорим с ним! Заставь его починить жезл!

Жрица удостоила кендера невидящим взглядом, словно он был незнакомцем, приставшим к ней на улице.

— Рейстлин? — пробормотала она, осторожно, но решительно высвобождая рукав из пальцев Таса. — Ну конечно же, Рейстлин! Он пытался объяснить мне, а я не стала слушать. Но теперь я знаю, знаю правду!

Оттолкнув кендера, Крисания подобрала подол мантии и стремительно выбежала из Кельи. И в тот же миг весь Храм вновь вздрогнул до самого основания.

Перед тем как выпустить Карамона на арену, Рааг наконец развязал ему руки.

Карамон пошевелил затекшими пальцами и сморщился от боли. Продолжая разминать запястья, он вышел на арену вслед за Рыжим Минотавром, Киири и Перагасом.

Трибуны взорвались аплодисментами. Карамон занял свое место между Киири и чернокожим атлетом и с опаской посмотрел на небо. Полдень уже миновал, и солнце, перевалив через зенит, начало медленно клониться к закату.

К закату, которого в Истаре никто не увидит.

Он подумал, что, возможно, и сам не доживет до следующего рассвета и никогда больше не увидит, как алые лучи восходящего солнца румянят высокие каменные бастионы, как превращается в море огня вода в океане, как розовеют на восходе вершины гигантских валлинов… Глаза Карамона защипало от слез. Однако воин плакал не по себе, а по тем, кто стоял рядом с ним и обречен был погибнуть, так и не узнав, за что боги послали им такую страшную участь.

Плакал он и по брату, которого любил сильно и нежно, но того Рейстлина больше не было, тот Рейстлин умер много лет назад.

— Киири, Перагас, — позвал Карамон товарищей, когда Минотавр выступил вперед для поклона, — я не знаю, что сказал вам маг, но я не предавал вас.

Киири даже не взглянула на гиганта, однако Карамон заметил, как ее губы презрительно скривились. Перагас искоса посмотрел в его сторону и, заметив на щеках Карамона следы слез, некоторое время колебался, но потом тоже отвернулся.

— На самом деле не имеет значения, поверите вы мне или нет, — сказал Карамон. — Если хотите, можете убить друг друга за золотой ключ, но я пойду к свободе своим путем.

Киири обернулась, и в глазах ее промелькнула искра недоверия. Трибуны ревели, приветствуя Минотавра, который обходил арену по кругу и размахивал над головой трезубцем.

— Ты спятил! — прошептала Киири и многозначительно покосилась на Гаага.

Огромная туша великана, как обычно, загораживала единственный выход.

Карамон безмятежно посмотрел в том же направлении. На лице его не дрогнул ни один мускул.

— Наше оружие — настоящее, — хрипло шепнул Перагас, — а твое нет!

Карамон кивнул, но ничего не ответил.

— Не делай этого! — сказала Киири и придвинулась ближе к гиганту. — Мы поможем тебе разыграть все как по нотам. Ни один из нас, я думаю, не поверил до конца этому черному магу, однако согласись — твои попытки подбить нас на побег выглядели подозрительно. Маг сказал, что ты хочешь в одиночку завладеть призом.

Вот что мы сделаем: притворись, будто ты серьезно ранен, и пусть тебя унесут.

Ночью мы поможем тебе бежать…

— Никто из нас не доживет до ночи, — прервал ее Карамон. — Ни я и никто другой. У меня мало времени, да и объяснять сейчас — дело пустое. Я все равно не могу рассказать всего. Прошу у вас только одного — не пытайтесь остановить меня.

Перагас хотел что-то сказать, но слова замерли у него на языке. Новый толчок, еще более сильный, чем предыдущие, сотряс землю.

На этот раз его почувствовали все. Арена закачалась, деревянные мостки, переброшенные через Ямы Смерти, сухо затрещали, а дополнительные трибуны, выстроенные из бревен и досок, подпрыгнули. Помосты опасно покачнулись, едва не сбив Рыжего Минотавра с ног. Киири в страхе схватилась за Карамона, а Перагас широко расставил ноги, словно моряк на палубе попавшего в шторм корабля.

Зрители, подброшенные в воздух мощным толчком, испуганно замерли. Часть публики повскакала со своих мест, однако подземные колебания прекратились так же внезапно, как и начались.

Вокруг стало удивительно тихо. Карамон почувствовал, как на голове его зашевелились волосы, а по спине побежали мурашки. Молчали даже собаки и птицы, а из города не доносилось обычного шума. Зрители застыли в ожидании чего-то страшного. «Я должен немедленно выбраться отсюда», — решил Карамон. Ни друзья, ни что-то иное больше не имело значения. У него была только одна цель — остановить Рейстлина.

Действовать нужно было немедленно, пока публика не оправилась от потрясения или пока не тряхнуло снова. Карамон быстро огляделся. Рааг по-прежнему стоял у выхода, однако на его бородавчатом лице застыло выражение растерянности и страха. Великан не понимал, что происходит, и Карамон решил воспользоваться этим. Правда, рядом с великаном откуда-то взялся Арак, но он был озабочен соображениями иного порядка: придется или не придется возвращать зрителям деньги.

Между там трибуны начали приходить в себя, хотя в глазах у публики все еще была заметна тревога.

Карамон набрал в грудь побольше воздуха и, легко подняв Киири в воздух, швырнул ее на Перагаса, отчего оба повалились на землю. Увидев, что они упали, Карамон повернулся и, с разбега бросившись на великана, ударил его плечом в брюхо всею массой своего хорошо натренированного тела. Человека такой удар непременно бы убил или покалечил, однако Рааг лишь с шумом выдохнул воздух и, отлетев назад, ударился спиной о каменную стену.

Пока великан, точно рыба, жадно разевал рот, Карамон попытался завладеть его дубинкой, однако не успел он за нее взяться, как Рааг пришел в себя.

Взревев от ярости, великан ударил Карамона в челюсть с такою силой, что гигант отлетел обратно на арену и распластался на опилках.

Тяжело рухнув на спину, первое время Карамон не видел ничего, кроме неба и бешено вращавшихся трибун. Тем не менее воинский навык заставил его машинально откатиться в сторону, как только он заметил слева от себя какое-то движение. И вовремя! Трезубец Минотавра вонзился в опилки как раз в том месте, где мгновение назад была его рука. Промахнувшись, Рыжий Минотавр зарычал от ярости и попытался повторить выпад, но Карамон уже вскочил на ноги.

Встряхнув головой, чтобы избавиться от плавающего перед глазами тумана, он едва не пропустил третий удар Минотавра. Тут бы ему и конец, однако в последний момент его заслонило черное тело Перагаса. Сверкнула сталь — это могучий атлет отбил трезубец, который непременно прикончил бы Карамона. Гигант тем временем немного отступил назад и почувствовал прохладные руки Киири, поддержавшие его под локоть.

— Ты в порядке? — не тратя лишних слов, быстро спросила она.

— Оружие! — прохрипел Карамон, у которого от удара великана все еще гудела голова.

— Возьми мое. — Киири сунула ему в руку свой короткий меч. — Переведи дух, а я займусь Раагом.

Великан, распалившись от ярости, грозно надвигался на них, оскалив крупные острые зубы.

— Нет! Не надо!.. — воскликнул Карамон, но Киири только ухмыльнулась в ответ.

— Смотри! — сказала она почти весело, затем произнесла несколько слов на незнакомом Карамону языке, которые звучали как заклинание.

И внезапно Киири исчезла. Вместо нее на арене появился огромный медведь, тут же поднявшийся на задние лапы. Карамон ахнул — сначала он никак не мог взять в толк, куда девалась женщина и откуда свалилось это чудовище. Только потом он вспомнил, что Киири была сайринкой и обладала способностью изменять свой вид и превращаться в разных животных.

Огромный медведь был выше великана! Рааг остановился и выпучил глаза.

Медведь грозно взревел, и Карамон увидел в его пасти страшные, влажно блестевшие клыки. Толстая, как бревно, лапа метнулась к бородавчатому лицу Раага, и яркое солнце вспыхнуло на длинных черных когтях зверя.

Великан взвыл от боли — из ран его хлынула странная желтоватая кровь, а один глаз вытек из глазницы. Медведь бросился на великана, и некоторое время Карамон не видел ничего, кроме горы бурого меха и отчаянно дергающихся под медвежьей тушей желтых ног Раага с широкими расплющенными ступнями.

Зрители, поначалу разразившиеся бурными приветствиями и одобрительными возгласами, наконец сообразили, что перед ними разыгрывается вовсе не очередной акт из пьесы Арака. Здесь все было взаправду, и кто-то взаправду должен был умереть. После непродолжительного молчания, сначала в одном месте, потом в другом раздались одинокие хлопки. Очень скоро вся публика пришла в настоящее неистовство, и на трибунах поднялся оглушительный рев.

Карамон, однако, не обращал на зрителей никакого внимания. Выход ему преграждал теперь только Арак, и Карамон не сомневался, что сумеет без труда отшвырнуть его со своего пути…

И в этот момент он услышал победный клич Минотавра. Обернувшись, Карамон увидел, как Перагас согнулся от боли, потому что тупой конец трезубца угодил ему в солнечное сплетение. Рыжий уже занес оружие для последнего, смертельного удара, но Карамон громким криком отвлек на себя его внимание.

Рыжий Минотавр развернулся к новому противнику, и на его волосатой роже появилась кровожадная ухмылка. Увидев, что Карамон вооружен только коротким мечом, он сразу же ринулся в атаку. Очевидно, он рассчитывал покончить с врагом одним ударом, однако Карамон легко уклонился, да еще успел коварно двинуть Рыжего ногой в коленную чашечку. Это был жестокий и весьма болезненный удар, от которого Минотавр с громким ревом покатился по земле.

Карамон, понимая, что его противник на время выведен из строя, кинулся к Перагасу. Его чернокожий друг стоял на коленях и прижимал руки к животу.

— Ну же, вставай, — сказал Карамон, обхватывая Перагаса за плечи. — Я помню, как ты после подобных ударов вставал и съедал своего врага без хлеба.

Вставай. Да что с тобой?!

Последнее восклицание вырвалось у Карамона непроизвольно. Перагас не отвечал, тело его сотрясали конвульсии. Черная кожа посерела, и на ней выступили крупные капли пота. И тут Карамон заметил на руке Перагаса три параллельные царапины…

Гладиатор с трудом поднял голову и взглянул на своего друга. Увидев ужас в глазах Карамона, он понял, что слова уже ни х чему. Перагас вздрогнул от боли — яд разъедал ему рану — и повалился на бок.

— Возьми… мой меч, — прошептал чернокожий атлет. — Быстрее, глупец!

Минотавр был уже на ногах, и Карамон, не колеблясь более ни секунды, вынул из слабеющей руки друга длинный тяжелый меч.

Перагас выгнулся в предсмертной судороге.

Первый выпад Рыжего Карамон парировал почти вслепую — слезы застилали ему глаза. Даже с поврежденной ногой Минотавр был очень опасен, так как, потеряв в подвижности, он сохранил свою невероятную сипу. Кроме того, Рыжему было известно, что для победы ему достаточно только царапнуть Карамона острием отравленного трезубца, в то время как противнику для решительного удара необходимо было подойти почти вплотную.

Соперники осторожно кружили по арене и зорко следили за движениями друг друга. Карамон больше не слышал топота ног, свиста и бешеных оваций на трибунах, вызванных зрелищем настоящей крови. Он даже не думал уже о том, чтобы бежать: перед Карамоном был враг, и он знал теперь только одну вещь — он должен убить, иначе убьют его.

Карамон выжидал, Перагас не раз рассказывал ему, что у минотавров есть один недостаток, одно слабое место: считая себя высшей расой, они, как правило, недооценивали своих противников и совершали ошибки, на которые их можно было спровоцировать. Рыжий ничем не отличался от прочих. Карамон без труда читал по глазам его мысли — вне себя от боли и ярости, минотавр желал поскорее разделаться сосвоим тупоголовым, неповоротливым ихлипким противником-человеком.

Карамон и его соперник подбирались все ближе м ближе к тому месту, где Киири сражалась с Раагом. Карамон определил это по грозному рычанию зверя и пронзительным воплям великана. Он даже обернулся через плечо, чтобы посмотреть, кто берет верх, когда нога сто поскользнулась в луже желтой крови. Рыжий Минотавр, взревев от восторга, ринулся вперед, надеясь насадить покачнувшегося Карамона на трезубец еще до того, как он сумеет обрести равновесие. Но Карамон рассчитал все точно и поскользнулся он не случайно.

Его длинный меч грозно сверкнул на солнце, и Рыжий, в последний момент догадавшись, что его провели, попытался остановиться. Но он забыл о своем раненом колене. Поврежденная нога не выдержала его веса, подломилась, и Минотавр рухнул на арену. В следующий миг меч Карамона раскроил его звериную голову.

Выдернув меч из раны, Карамон услышал за спиной грозный рев и, обернувшись, увидел, как медведь вонзил свои страшные зубы в толстую шею Раага.

Свирепо тряхнув головой, Киири разорвала яремную вену на горле великана. Рааг широко раскрыл рот, но его предсмертного крика так никто и не услышал.

Краем глаза Карамон заметил справа от себя какое-то движение. Защищаясь, он стремительно повернулся и поднял меч, но Арак — а это был он — с выражением отчаяния и горя на изуродованном шрамами лице стремглав пронесся мимо. В руке Арака сверкнул кинжал. Карамон, пытаясь помешать ему, прыгнул вперед, но было слишком поздно. Стальной клинок вонзился в грудь медведя по самую рукоятку.

Руки Арака мгновенно окрасились алой кровью, а медведь страшно взревел. Схватив гнома могучей лапой, Киири швырнула его через всю арену. Тело Арака ударилось о Шпиль Свободы, чуть ниже золотого ключа, и повисло на нем, пронзенное многочисленными украшениями, больше похожими на шипы розы.

Гном пронзительно завопил. Тотчас шпиль покачнулся и, разваливаясь на части, на глазах Карамона рухнул в одну из Ям Смерти, где помещался чан с кипящей смолой.

Киири вытянулась на опилках. Из раны на груди вялыми толчками выплескивалась горячая алая кровь. Публика неистовствовала, но воин не слышал ничего вокруг. Наклонившись, он приподнял тело Киири и прижал его к груди.

Магическое заклинание к этому времени уже потеряло сипу, и Киири снова приняла свой прежний облик.

— Ты победила, Киири, — прошептал Карамон. — Ты свободна…

Женщина слабо улыбнулась. Карамон увидел, как расширяются ее зрачки, — жизнь покидала это красивое сильное тело. В каком-то странном ожидании взгляд ее неподвижно уставился в небо, словно в эти последние мгновения жизни Киири смогла увидеть в вышине стремительно приближающуюся к Истару огненную гору.

Бережно опустив мертвое тело на окровавленные опилки, Карамон выпрямился и оглядел арену. Он увидел неестественно выгнутый труп Перагаса и стеклянный взгляд мертвых глаз Киири.

— Ты ответишь за это, брат… — прошептал Карамон.

За спиной послышался глухой ропот множества голосов, похожий на шум ветра перед бурей, и воин обернулся, готовый встретить любого врага. Но никакого врага там не было — сзади толпились другие гладиаторы. При виде лица Карамона, перепачканного слезами и кровью, они опустили головы и отступили, давая ему дорогу.

И тут Карамон понял, что он наконец свободен. Свободен и теперь должен найти своего брата, чтобы навсегда положить конец его злым деяниям. Душа воина была опалена — ни смерть, ни страх не имели сейчас над ним никакой власти.

Запах крови все еще щекотал его ноздри, а сладостное безумие битвы переполняло сердце.

Думая только о мести, Карамон устремился к выходу. Он уже спускался по ступеням лестницы стадиона, когда первый по-настоящему мощный толчок сотряс обреченный Истар.

Глава 18

Крисания не видела и не слышала Тассельхофа. Ее сознание было ослеплено немыслимой полнотой красок, которые взблескивали и переливались в ее голове, словно драгоценные камни. Все естество ее онемело перед одной мыслью: теперь она знала, для чего Паладайн позволил ей вернуться в прошлое. Вовсе не затем, чтобы восстановить репутацию Короля-Жреца, а затем, чтобы постичь божественный промысл на примере его ошибок. И Крисания знала: она постигла. Она имела власть призвать богов, и они откликнулись бы на ее голос, пришли на ее зов, но не с гневом, а с величием своей помощи! Крисания почувствовала, как раскалывается сковавший ее душу лед тьмы и как освобожденная душа рвется из разбитой скорлупы навстречу солнечному свету.

На мгновение Крисания представила себе саму себя — в одной руке она держит платиновый медальон Паладайна, сияющий, как самая яркая звезда, а другой призывает толпы верующих, которые собираются вокруг нее и с обожанием и трепетом на просветленных лицах внемлют ее бесконечно мудрым словам. Крисания уже знала, куда поведет своих последователей — в тот дивный край, вообразить красоту которого не в состоянии ни один смертный.

Правда, у нее пока не было ключа от заветной двери. Да она и не смогла бы отпереть ее здесь, в Истаре, где гнев богов был так силен, что преодолеть его в этом проклятом месте не удалось бы никому. Где найти ключ, где найти Врата?

Пляска разноцветных искр заставила ее покачнуться от внезапного приступа головокружения. Крисания, казалось, не могла ни видеть, ни слышать, ни думать. Точно в обморочном тумане, она чувствовала, как чьи-то маленькие руки тянут ее за мантию.

— Рейстлин… — сказал тоненький голос, и все сразу переменилось.

Разум Крисании внезапно очистился, померкли радужные сполохи света. Жрица осталась одна в спокойной, ласковой темноте, которая нежно врачевала ее израненную душу.

— Рейстлин… — прошептала она. — Он хотел сказать мне…

Маленькие руки все тянули ее за мантию, и Крисания, рассеянно высвободившись, оттолкнула их в сторону.

Рейстлин — вот кто отведет ее к Вратам и поможет найти ключ. Элистан часто говорил, что зло неизменно обращается против себя самого, поэтому и Рейстлин поможет ей помимо собственной воли. Душа Крисании запела от радости, запела гимн во славу Паладайна. «Когда я вернусь с победой, когда я принесу людям добро, когда все зло в мире будет истреблено — тогда и Рейстлин, убедившись в моем могуществе, поймет меня и поверит мне!» — думала она.

— Крисания!

Пол под ногами жрицы ходил ходуном, но она не заметила этого. Она услышала тихий голос, который звал ее по имени.

— Крисания! — снова раздался тот же голос. — У нас мало времени. Поспеши!

Рейсшин зовет ее! Крисания огляделась по сторонам, но мага нигде не было видно. И тут она сообразила, что его голос звучит внутри нее, направляя ее издалека.

— Рейстлин! — пробормотала жрица. — Я слышу тебя. Я иду!

Повернувшись, она побежала по проходу между скамьями, прочь из Кельи. Кендер напрасно кричал ей вослед — она ничего не слышала.

— Рейстлин? — повторил за Крисанией Тас и в недоумении огляделся по сторонам. Потом он сообразил, что Крисания отправилась к магу. Должно быть, он позвал жрицу каким-то волшебным способом, и теперь она спешит прямо к нему! Кендер сломя голову кинулся вслед за Крисанией. Вдвоем они наверняка сумеют заставить Рейстлина починить магическое устройство…

Выскочив в коридор, Тас огляделся и сразу увидел жрицу, но сердце его при этом упало: Крисания бежала так быстро, что успела достичь конца коридора и свернуть за угол.

Кендер, почувствовав надежду, бросился вдогонку. В толчее Крисания непременно увязнет и замедлит движение, в то время как маленькому юркому кендеру ничего не стоит проскользнуть там, где непременно застрянет человек обычных размеров. И он помчался вперед, ввинчиваясь в толпу и не обращая внимания на яростные вопли жрецов.

— Крисания! — снова крикнул Тас.

Тас видел, как Крисанию несколько раз останавливали, но она всякий раз вырывалась и продолжала проталкиваться вперед. Она как раз добралась до поворота, когда из-за угла появился Кварат, громко призывавший Короля-Жреца.

Крисания налетела прямо на него, и старший жрец схватил ее за руку.

— Остановись! — воскликнул Кварат и встряхнул жрицу, думая, что с ней случилась истерика. — Успокойся!

— Пусти! — Крисания отчаянно рванулась в сторону.

— Она сошла с ума от страха! Помогите мне удержать ее! — крикнул Кварат ближайшим жрецам.

Тасу внезапно пришло в голову, что Крисания и в самом деле похожа на сумасшедшую. Теперь, когда он сумел изрядно сократить разделявшее их расстояние, Тас смог рассмотреть ее лицо. Волосы Крисании растрепались и спутались, большие серые глаза казались почти черными из-за непомерно расширившихся зрачков, щеки жарко пылали. Она не слышала обращенных к ней голосов, кроме одного-единственного, который не слышали остальные.

Несколько жрецов, повинуясь приказу Кварата, помогли ему удержать женщину, Крисания яростно вскрикнула и рванулась так отчаянно, что едва не освободилась, — кендеру даже показалось, что он видит клочья белой ткани в руках жрецов.

Подбежав к месту схватки, Тас уже был готов прыгнуть на спину ближайшему участнику свары и как следует треснуть его до лысой голове, но тут вспышка яркого света ослепила его. Свет заставил замереть на месте не только жрецов, но даже Крисанию.

Все неподвижно застыли. Некоторое время кендер слышал лишь судорожные всхлипы Крисании да тяжелое дыхание жрецов, пытавшихся остановить ее. Затем в коридоре раздался голос Короля-Жреца.

— Боги грядут, — сказал правитель, — я повелел им прийти…

Пол под ногами Таса подпрыгнул и швырнул его в воздух, словно перышко. Потом пол быстро опустился и вновь поднялся навстречу падающему кендеру. Тас ударился о мрамор с такою силой, что некоторое время не мог вздохнуть и только раскрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

Воздух вокруг заполнился пылью, каменным крошевом, треском и испуганными воплями. Тас все еще беспомощно лежал на дрожащем мраморном полу, когда поддерживающие потолок колонны начали с грохотом рассыпаться. Сверху полетели массивные каменные глыбы, стены треснули и разъехались, и коридор огласился пронзительными предсмертными криками, от которых кровь стыла в жилах.

Истарский Храм рушился.

Тасу наконец удалось встать на четвереньки, и он пополз вперед, стараясь не спускать глаз с Крисании. Та, казалось, не видит или не понимает того, что происходит вокруг. Державшие ее жрецы разбежались, и Крисания, слыша сквозь грохот и треск лопающихся перекрытий зовущий голос Рейстлина, продолжила свой путь. Вдруг Тас заметил, как стоявший невдалеке Кварат бросился на Крисанию. Но тут огромная мраморная колонна, мимо которой проходила жрица, обрушилась прямо на Кварата.

Тас затаил дыхание. Сначала он ничего не видел, но потом, когда мраморная пыль осела, он разглядел на полу кровавое месиво. Крисания ничуть не пострадала. Она равнодушно оглянулась на эльфа, чья кровь забрызгала подол ее белого платья, и пошла дальше.

— Крисания! — хрипло крикнул кендер, но жрица не замечала его. Она по-прежнему слышала только далекий голос Рейстлина, который заставлял ее идти вперед сквозь груды щебня и каменных глыб.

Шатаясь, кендер поднялся в полный рост. Избитое тело болело, но Тас знал, что сейчас не время обращать на это внимание. Бросившись вслед за Крисанией, он успел заметить, как она повернула направо и начала спускаться вниз по каким-то ступеням, однако, прежде чем повернуть за угол, кендер, движимый неодолимым любопытством, посмотрел назад.

Ослепительный свет все еще заполнял коридор, озаряя тела мертвых и раненых. Потолок прогнулся и местами провалился, стены раскололись и держались на честном слове, все кругом заполняла мелкая белесая пыль. И над этим разорением пронзительно и хрипло, утратив свое сладкозвучие, раздавался голос Короля-Жреца:

— Боги грядут!..

Выбравшись со стадиона, Карамон поспешил к Храму. Кругом царили разрушение и смерть, однако ничто не могло задержать его. Как и Крисания, он тоже слышал голос Рейсшина, но маг не звал его: Карамон слышал его иначе — это был взывающий голос родной крови.

Именно поэтому он оставался глух к стонам умирающих и мольбам о помощи. Он не замечал ничего, что происходило вокруг. Здания обрушивались в двух шагах от Карамона, огромные камни сыпались на мостовые, чудом не задевая его. Руки и ноги воина были в кровь иссечены острыми осколками гранита и разлетающегося стекла.

Но Карамон ни на миг не останавливался. Не чувствуя боли от порезов и ушибов, он карабкался по грудам щебня, отбрасывал в сторону гигантские балки стропил и так, преодолевая преграду за преградой, медленно, но верно продвигался к Храму по улицам гибнущего города. Храм все еще сверкал над Истаром своей единственной уцелевшей башней, а в руке Карамона, словно соперничая с башней, сверкал окровавленный меч.

Тассельхоф спускался за Крисанией все ниже и ниже. Ему казалось, что они достигли уже самого чрева земли. Кендер даже не подозревал, что в Храме существуют эти подземные коридоры, закоулки, крутые винтовые лестницы, и досадовал на себя за то, что в свое время не сумел их обнаружить. Одновременно он удивлялся, откуда знает о них Крисания, ибо не раз она открывала потайные двери, невидимые даже наметанному глазу кендера.

Землетрясение стихло — Храм вздрогнул в последний раз и замер. Снаружи царили хаос и смерть, но здесь, в подземелье, было удивительно тихо и cпокойно. Тасу показалось, что сами недра в ожидании затаили дыхание…

Внизу не было заметно никаких особых разрушений, возможно потому, что коридоры подземелий были высечены в скальном монолите. Правда, здесь тоже висела в воздухе мелкая пыль, и кендеру то тут, то там бросались в глаза тоненькие извилистые трещины на стене или выпавшие из держателя факелы, однако большинство из них продолжали крепко держаться в гнездах.

Крисания, словно она всю жизнь прожила в этом подземелье, быстро шла вперед, хотя Тас уже давно перестал ориентироваться в гигантском лабиринте коридоров и лестниц. Он старался не упустить жрицу из вида, однако начинал уставать и поэтому от души надеялся, что куда бы они ни шли, они скоро туда доберутся. От быстрой ходьбы в боку у кендера закололо, а ноги потяжелели так, словно они принадлежали не шустрому Тассельхофу, ж кривоногому гному в башмаках с железными подметками.

Напрягая последние силы, Тас спустился за Крисанией по длинной лестнице и огляделся. На этот раз сердце у него подпрыгнуло едва ли не до горла: они очутились в длинном узком коридоре, который заканчивался тупиком!

Здесь, над почерневшей дверью, горел в ржавом гнезде один-единственный чадящий факел.

Крисания с радостным криком бросилась к этой двери, распахнула ее и исчезла, в темной утробе комнаты.

«Ну конечно! — догадался Тас. — Секретная лаборатория Рейстлина. Она и должна быть где-то здесь, подальше от света и солнца».

Приободрившись, он поспешил к двери и уже подходил к ней, когда огромная черная тень налетела на него сзади, опрокинула и промчалась вперед.

Тас покатился по полу и застонал от боли в ушибленном плече. В свете факела он рассмотрел маслянистый блеск золотых доспехов и холодно сверкнувший меч. Кендер сразу узнал это бронзовокожее, мускулистое тело, однако лицо, которое было до боли ему знакомо, показалось Тасу чужим, никогда не виданным раньше.

— Карамон? — глядя на своего старого друга, шепотом спросил кендер.

Но Карамон, если это был он, не заметил и не расслышал Таса. Кендер попытался вскарабкаться на ноги… И тут земля снова вздрогнула, и пол ушел из-под ног. Тас невольно оперся спиной о стену, однако услышал грозный хруст камня и взглянул вверх. Потолок на его глазах покрылся трещинами и начал проваливаться.

— Карамон! — отчаянно закричал кендер, но его голос был заглушен грохотом камней и деревянных балок, обрушившихся прямо на него.

Тас попытался отскочить в сторону, но удар короткого бревна пришелся ему прямо по голове, и сознание кендера отказалось иметь дело со всем этим безобразием. Неистово мечущийся свет факела померк перед глазами Таса, и все провалилось во тьму.

Глава 19

Следуя звучащему внутри нее голосу Рейстлина, Крисания без колебаний ворвалась в комнату, высеченную в скале глубоко под фундаментом Храма. Однако стоило ее глазам привыкнуть к полутьме, как сознание вновь к ней вернулось.

Жрица неуверенно огляделась по сторонам и почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах.

Она не видела ужасов рушащегося на ее глазах Храма и не смогла бы объяснить, почему подол ее платья забрызган кровью, но стоило ей оказаться в лаборатории, как она вновь стала воспринимать окружающее отчетливо и ярко.

Помещение, в котором очутилась жрица, было озарено светом магического посоха.

Ощущение безмерного, первозданного зла окружило Крисанию, и она едва нашла в себе силы сделать за порогом лаборатории несколько шагов.

Жрица в испуге огляделась по сторонам и вздрогнула, потому что услышала шорох и почувствовала легкое прикосновение к своему плечу. Обернувшись, она увидела множество жутких тварей, запертых в крепких клетках. Разбуженные светом посоха, чувствующие запах живой крови, они зашевелились в своих тесных узилищах, потянулись к жрице жадными скрюченными полуруками-полущупальцами.

Прикосновение одной из этих чудовищных тварей Крисания и почувствовала на своем плече. Передернувшись от страха и омерзения, она шарахнулась в сторону и наткнулась на что-то твердое.

Это был открытый каменный саркофаг, в котором лежало нечто похожее на тело молодого человека, однако старческая кожа, напоминающая пергамент, натянулась на его выступающих костях, а открытый рот был оскален в страшном немом крике.

Пол под ногами Крисании закачался, высохшие мощи подскочили в своем каменном гробу и уставились на нее пустыми черными глазницами. Жрица пронзительно вскрикнула и, обливаясь холодным потом, отшатнулась. Сжав голову трясущимися руками, она зажмурила глаза, лишь бы не видеть этого страшного оскаленного лица. У нее появилось ощущение, что весь мир проваливается в тар-тарары… И вдруг Крисания поняла, что вот уже некоторое время слышит голос, позвавший ее сюда, слышит наяву, а не внутри себя.

— Иди ко мне, Крисания, — сказал голос. — Не бойся. Это создания Фистандантилуса. Они не тронут тебя, пока я здесь.

Жрица почувствовала, как к ней возвращается жизнь. Голос Рейстлина немного успокоил ее. Головокружение прошло, к тому же пол под ногами перестал колебаться. пыль улеглась, и весь мир погрузился в молчание. Крисания открыла глаза. Рейстлин стоял в нескольких шагах от нее и смотрел на жрицу из-под низко надвинутого капюшона. Крисания видела, как блестят его глаза, но видела она и корчащиеся в свете посоха черные тени за толстыми прутьями клеток.

— Фистандантилус? — спросила она непослушными губами. — Это он создал их?

— Да, это его лаборатория, — кивнул Рейстлин. — Он построил ее много лет назад при помощи магии, без ведома жрецов прорыв эти ходы и тоннели, словно могильный червь. Он закрыл свои владения секретными дверьми, спрятав их от посторонних глаз самыми сильными своими заклятиями.

Рейстлин повернулся к свету, и Крисания увидела на его губах насмешливую улыбку.

— За все эти годы он мало кому показывал свои владения, — продолжил маг.

— Только несколько избранных учеников знали его тайну, но никто из них не смог рассказать о вей, так как все они умерли. — Рейстлин слегка откашлялся и заговорив совсем тихо:

— Но однажды Фистандантилус совершал ошибку. Он показал свою лабораторию одному молодому ученику. Это был очень способный ученик, обладающий живым умом и цепкой памятью. Он запомнил все повороты и лестницы, все потайные ходы и ловушки, он запомнил все заклинания, которыми были защищены секретные двери, а потом ночь за ночью, ложась спать, повторял их наизусть, так что магические формулы въелись в его память. Именно поэтому мы стоим здесь, ты и я, целые и невредимые, неуязвимые даже для гнева богов, во всяком случае пока.

Взмахнув черным рукавом, Рейстлин пригласил Крисанию пройти в дальнюю часть лаборатории, где стоял огромный, покрытый затейливой резьбой деревянный стол. На крышке стола покоилась толстая книга в переплете с серебряным окладом, которую маг, видимо, читал перед самым приходом Крисании. Вокруг стола на полу был нарисован при помощи серебристого порошка большой белый круг. Маг остановился у самого стола и сказал:

— Вот так. Смотри на меня, Крисания. Теперь темнота не так страшна, верно?

Крисания прикусила губу и не ответила. Она поняла, что в минуту слабости позволила магу прочесть в своем взгляде больше, чем бы ей хотелось. Вспыхнув, жрица отвернулась.

— Я просто немного испугалась, вот и все. — Взгляд ее снова упал на саркофаг, и Крисания не смогла подавить дрожи. — Кто это… был?

— Без сомнения, один из учеников Фистандантилуса, — сказал Рейстлин. — Маг высосал из него жизненные силы, чтобы продлить собственную жизнь. Он проделывал это… частенько.

Маг закашлялся, глаза его затуманились и потемнели от какого-то ужасного воспоминания. Крисания увидела, как его обычно бесстрастное лицо свела судорога, и на нем застыло выражение страха и боли. Прежде чем она успела задать следующий вопрос, дверь за ее спиной с треском распахнулась, и Рейстлин мгновенно взял себя в руки.

— А-а, входи, братишка! Я как раз вспоминал свое Испытание, а заодно вспомнил и о тебе.

Карамон! Крисания почувствовала, как от радости у чуть не подогнулись колени. Она повернулась, чтобы поприветствовать этого гиганта с добродушным и в то же время мужественным лицом, но слова вдруг замерли у нее на губах. Жрице показалось, что с появлением отважного воина тьма в этой комнате стала еще гуще.

— Что касается испытаний, — продолжил Рейстлин, — то я рад, что ты благополучно пережил свое. Эта молодая госпожа, — он посмотрел на Крисанию, и на его лице снова появилась насмешливая улыбка, — будет нуждаться в надежном телохранителе, ибо там, куда мы отправимся, не слишком безопасно. Я безмерно рад, что рядом с нами будет человек, которого я знаю и которому могу доверять.

В голосе мага было столько язвительности, что Крисания втянула голову в плечи и в испуге посмотрела на Карамона. Тот вздрогнул — слова Рейстлина вонзались в него, словно отравленные иглы. Магу же, судя по всему, это было безразлично. Он отвернулся и принялся читать свою колдовскую книгу, негромко бормоча себе под нос странные слова и вычерчивая в воздухе тонкими пальцами непонятные символы.

— Да, я прошел свое испытание, — спокойно ответил Карамон, вступая в круг света магического посоха. Крисания увидела его лицо и вздрогнула.

— Рейстлин! — воскликнула она в ужасе и попятилась от Карамона, державшего в руке окровавленный меч. — Рейстлин, берегись! — Крисания натолкнулась на стол и замерла; при этом она, сама того не заметив, очутилась внутри магического круга. Крупицы серебристого порошка налипли на подол ее мантии и замерцали, подобно алмазной пыли.

Маг, недовольный тем, что его отрывают от дела, раздраженно поднял голову.

— Я прошел испытание, — повторил Карамон, — точно так же, как ты прошел Испытание в Башне. Там погибло твое тело, а здесь — мое сердце. На его месте в моей груди зияет теперь черная пустота, черная, как твоя мантия. Твоя мантия испачкана кровью моих друзей, Рейстлин. Посмотри на этот меч. Им я убил минотавра, который был вообще ни при чем. Один друг отдал за меня жизнь, второй умер у меня на руках. И кендера ты послал навстречу его гибели, разве нет?

Сколько еще потребуется смертей ради исполнения твоих гнусных планов?.. — Голос Карамона упал до свистящего шепота. — Но теперь все кончено, брат мой. Больше никто не погибнет из-за тебя, никто, кроме одного человека — Карамона. Это будет справедливо, не правда ли, Рейст? Мы вместе пришли в этот мир и теперь вместе умрем.

Гигант сделал еще один шаг вперед. Рейстлин хотел что-то сказать, но Карамон перебил его:

— Ты не посмеешь воспользоваться магией, чтобы остановить меня, братец.

Сейчас ты не можешь этого сделать. Я знаю, заклинание, которое ты готовишься применить, потребует всех твоих сил. Если ты истратишь на меня хоть каплю, то не сможешь перенестись в будущее или куда там ты задумал бежать. В любом случае моя цель будет достигнута: если ты не погибнешь от моей руки, то на тебя обрушится гнев богов.

Некоторое время Рейстлин молча смотрел на Карамона, потом пожал плечами и как ни в чем не бывало вновь углубился в свою книгу. Гигант сделал еще шаг, потом другой. Заслышав лязг золотых доспехов, маг глубоко вздохнул и опять поглядел на близнеца.

— Ты ошибаешься, брат, — тихо сказал Рейстлин, — погибнет еще один человек.

Он бросил взгляд на Крисанию. Карамон тоже посмотрел на жрицу, и она увидела в его глазах искреннюю жалость, однако решительное выражение не исчезло с его лица.

— Боги возьмут ее к себе, — сказал Карамон. — Она принадлежит к истинным жрецам. Никто из них не погиб при Катаклизме, и именно поэтому Пар-Салиан послал ее в прошлое. Взгляни, ее ждут.

Он протянул руку, указывая на что-то позади Крисании, но ей не нужно было оборачиваться — она и без того уже некоторое время чувствовала в лаборатории присутствие Лоралона.

— Ступай с ним, Посвященная, — сказал Карамон. — Твое место там, где свет, а не в этой тьме.

Рейстлин молчал. Он по-прежнему неподвижно стоял у стола, прижимая пальцами страницы колдовской книги.

Крисания боялась пошевелиться. Слова Карамона гремели в ее мозгу, она хорошо их расслышала, но они ничего не значили для нее. Крисания видела только одно: с сияющим медальоном в руке она ведет за собой тысячи людей. Ключ…

Врата… Ей нужен ключ, чтобы открыть эти таинственные Врата! И тут же она увидела перед собой Рейстлина, который Держал заветный ключ в руках. Рейстлин мания ее, звал, и Крисания снова почувствовала не своем челе обжигающее прикосновение его губ.

Белый свет за се плечом замерцал и погас. Лоралон исчез.

«Я не могу…» — хотела сказать Крисания, но голос не повиновался ей.

Впрочем, слова были не нужны — Карамон понял и так. Некоторое время он с жалостью смотрел на жрицу, потом тяжело вздохнул.

— Да будет так, — решительно сказал он и вступил в начерченный на полу круг. — Что для нас еще одна смерть, не так ли, брат?

Крисания с благоговейным ужасом смотрела на сверкающий в свете магического кристалла окровавленный меч. Она живо представила себе, как клинок пронзает ее тело, а заглянув в глаза Карамона, поняла, что и он подумал о том же. Но жрица знала, что теперь ее смерть не остановит Карамона. Она была просто препятствием на его пути, которое не давало ему приблизиться к истинной цели — к брату.

«Какая жуткая ненависть!» — подумала Крисания, но, вглядевшись в глаза Карамона, вдруг поняла, что она не права. «Какая страшная любовь!»

Крисания отступила к Рейсшину и закрыла его своим телом. Карамон придвинулся ближе и занес сверкающий меч. Жрица поняла, что сейчас умрет.

В отчаянии Крисания стиснула в кулаке медальон Паладайна.

— Остановись! — закричала она и зажмурилась от страха.

Тело Крисании непроизвольно напряглось в ожидании страшной боли, но ее вое не было. Потом она услышала звон упавшего на пол меча и мучительный стон. От внезапной слабости ноги Крисании подогнулись, и она почувствовала, что падает.

Но тут сильные руки подхватили ее, обняли за плечи, и мягкий голос торжествующе произнес ее имя. Теплая тьма закружила Крисанию, и она стала медленно тонуть, захлебываясь бархатистым, ласковым мраком. В это время над ухом ее зазвучали странные слова, произносимые на языке магии.

Голос Рейстлина, читающего заклинания, окреп, набрал силу, и заклятие зазвенело под каменными сводами пещеры-лаборатории. Вспыхнул и погас серебристый свет. Руки мага стиснули Крисанию так крепко, что она едва могла вздохнуть, однако возбуждение, овладевшее Рейстлином, передалось и ей. Крисания прильнула всем телом к черной мантии мага, обняла его руками за шею, положила голову ему на грудь, и они закружились в темноте. Слова, которые произносил Рейстлин, слились с шумом крови в ее ушах и с песней камней Истарского Храма…

Единственное, что нарушало гармонию волшебной музыки — это хриплый, мучительный стон.

Тассельхоф Непоседа тоже услышал песню камней и безмятежно улыбнулся. Ему грезилось, что он снова стал маленькой мышкой, притаившейся под шкафом в лаборатории Пар-Салиана. Под эту песню он пересек магический круг, нарисованный на полу серебряной пудрой, и очутился…

Внезапно кендер очнулся. Он лежал в полутемном коридоре, на холодном каменном полу, придавленный кучей мусора и гнилого дерева. Земля под ним снова начинала дрожать, и по быстро нарастающему внутри него, неведомому прежде страху Тас понял, что на этот раз боги не намерены шутить, — это землетрясение не закончится до тех пор, пока не свершится их воля.

— Крисания! Карамон! — крикнул Тас, но услышал в ответ лишь эхо собственного голоса, вернувшееся к нему из дальнего конца коридора.

Тас с трудом поднялся на ноги и, не обращая внимания на боль в голове, подошел к двери, за которой исчезла Крисания. Факел на стене чудом не погас, и кендер вынул его из гнезда, хотя для этого ему понадобилось вскарабкаться на вывалившийся из стены камень.

В комнате было темно и пусто. Казалось, это единственное место на земле, в котором не ходит ходуном пол и не сыплется с потолка мелкий мусор. «Магия!» — понял Тас, узнав магические принадлежности, в беспорядке разбросанные по лаборатории. Высоко подняв над головой факел, он попытался обнаружить следы Крисании, но в огромной комнате-пещере не было ни одной живой души, кроме запертых в клетках кошмарных тварей. Порождения тьмы, предчувствуя свой скорый конец, яростно кидались на прутья решеток и грызли железо, не желая расставаться с жизнью, какой бы мучительной она ни была.

Тас в отчаянии огляделся. Куда они подевались?

— Карамон? — жалобно позвал кендер, но в ответ услышал лишь далекий нарастающий гул. Даже каменный пол лаборатории чуть дрогнул у него под ногами, и на полках тихонько задребезжало стекло.

Тас снова приподнял факел и увидел на полу возле массивного стола холодный блеск металла. Поминутно обо что-то спотыкаясь, кендер опасливо приблизился.

Вскоре его маленькая ладонь сомкнулась на рукояти гладиаторского меча.

Глядя на покрытое засохшей кровью лезвие, Тас пошатнулся и оперся о стол. Затем он увидел на полу кусок белой ткани, который был придавлен широким клинком. В свете факела тускло блеснул вышитый золотыми нитями Дракон — символ Паладайна.

Стол был окружен широким кругом, начерченным магическим порошком, который совсем недавно был серебристым, а теперь на глазах темнел и таял.

— Никого нет, — обращаясь к плененным чудищам в клетках, тихо сказал кендер. — Все ушли… Я совсем один…

Яростное содрогание земли заставило Таса шлепнуться на четвереньки. Факел выпал из его руки и погас. Над головой кендера раздался громовой гул, едва не оглушивший его. Тас посмотрел вверх и обомлел — потолок пещеры треснул и разошелся: это, не выдержав напряжения, раскололось скальное основание и фундамент Храма.

Храм стремительно разрушался. Крошился мрамор, рассыпались стены, лопались перекрытия этажей, и наконец гигантское здание раскрылось, как раскрывается на рассвете бутон розы. Кендер следил за этой величественной картиной до тех пор, пока не раскололась и не рухнула на землю, сокрушая стены и превращая в руины ближайшие городские постройки, последняя из уцелевших башен Храма.

Не в силах сдвинуться с места, защищенный могущественными заклятиями уже умершего черного мага, Тас стоял глубоко под землей в лаборатории Фистандантилуса и смотрел в раскаленное небо.

И он увидел, как с небес пролился на Проклятый Город огненный дождь.