Час дракона

– Быстрее, быстрее, – Сержант ритмично хлопал в ладоши, – быстро побежали вокруг здания! В темпе! Еще быстрее!

Нестройной толпой мы бежали, подгоняемые Сержантом. Через пару кругов его сменил Гной, затем Жаба – так Сержант назвал второго бритоголового приближенного, всех остальных вооруженных надзирателей он звал Иванами.

Между прочим, господин Гиляровский в своем знаменитом произведении «Москва и москвичи» сообщает – Иванами в старину величали разбойников-душегубов.

Совершенно некстати почему-то вдруг вспомнилась поп-группа дебилов-переростков «Иванушки интернэшнл»…

И еще я вспомнил, как в былые времена, когда еще имело смысл сдавать бутылки, – ибо на полученную выручку можно было купить не только спички, как это заведено в эпоху демократии, а вполне приличный продуктовый набор, – неоднократно наблюдал некоего приемщика стеклотары, который всех без исключения клиентов именовал «черноглазыми». В том числе и дам безусловно нордической наружности…

…Зачем нас гоняют вокруг санатория? С одной стороны, вроде бы все очевидно. Хотят вымотать физически. Но можно было бы с тем же успехом заставить попыхтеть, и не выходя из подвала. Сто приседаний, сто отжиманий и так далее. Так нет же! Бегаем на свежем воздухе, смотрим по сторонам, знакомимся, красиво выражаясь, с топонимикой, то бишь с привязкой объектов на местности. Между прочим, удручающее знакомство. С трех сторон стена, где-то ближе, где-то дальше за деревьями. Стена невысока, но колючек поверх нее накручено от души. Единственное неогороженное пространство – берег озера.

Однако неогороженное не значит неохраняемое. Вдоль берега натянут толстый стальной провод, к нему пристегнута карабином длиннющая цепь, на цепи собачка. Милый такой песик размером с теленка. Собака кавказской национальности, то бишь кавказская овчарка. Псина не лает, не рвется с цепи, лежит и смотрит на нас умными холодными глазами. Очевидно, собака прекрасно дрессирована и вверенный ей объект будет защищать, не жалея клыков.

Нельзя забывать и о студеной водичке. Кто его знает, какая там глубина и что там на дне? Гипотетический беглец или лазутчик двинется скорее всего к месту, где стена соприкасается с водой, и попытается обойти стену, промочив ноги. Я бы, например, не преминул кинуть в соблазнительном месте парочку мотков колючей проволоки. Прямо в воду.

– Темп, темп, мразь! Шестой, почему отстал?! Темп, сволочь!

Примерно такими вот возгласами Сержант встречал нас после каждого круга, возле центрального входа в санаторий. Здесь же менялись его подручные. Один круг бежит Гной, следующий – Жаба, затем опять Гной. Жаба подгонял отстающих разнообразными ударами ног по заднице. Гной бил кулаком в спину.

После примерно двадцати минут бега подопытные кролики в белых адидасовских спортивных костюмах начали уставать. Я бежал в середине группы и, несмотря на приличный темп, сразу же вошел в нужный ритм. Поэтому почти не чувствовал утомления мышц, да и дышал вполне сносно. Я вообще умею переносить длительные физические нагрузки. Это не так уж сложно, если ты знаком с упражнением из арсенала тибетской йоги под названием «Всадник».

Правда, для того чтобы стать настоящим «всадником», требуются годы тренировок. Истинные «всадники» обитают исключительно в Тибете. Знаменитые тибетские скороходы способны бежать сутками, причем с очень приличной скоростью. До них мне, конечно же, как до Тибета, но и я умею правильно дышать, умею нагружать только те группы мышц, которые сию минуту необходимы. А самое главное – умею оседлать свое тело, отделить сознание от физического плана и смотреть на себя как бы со стороны, будто кино с самим собой в главной роли.

На словах это очень просто, на практике ужасно сложно. Особенно если ты не один и твоя главная цель – ничем не отличаться от спотыкающихся и сопящих рядом.

Мелькнула хулиганская мыслишка – а что, если рвануть сейчас на опережение и сделать всех круга на три? Как это понравится господину Сержанту? Пристрелит или зарежет?

М-да, вчерашний черный юмор плавно превращается в серый. Как в том анекдоте: сегодня думаешь, что все так плохо потому, что полоса такая идет, черная, потом пойдет белая, а завтра выясняется, что вчерашняя полоса и была белая. Эх, что-то будет завтра, если завтра вообще наступит.

– Ну что, козлы, сдохли? – орал Сержант. – Еще круг, быстро. Последний на финише получит пулю в затылок.

Все побежали быстрее, я тоже. Топали нестройной толпой. Номер Пятый впереди прибавил скорость, оторвался от группы шагов на десять. Остальные тоже поднажали, но Пятерку не догнали. Сзади раздался крик, сменившийся звуком падающего тела. Я оглянулся и увидел, как Второй Номер поспешно поднимается с земли. Не повезло. Финиш уже близко, метрах в ста. Не успеет.

Мы финишировали почти одновременно, за исключением Пятого, обогнавшего остальных на добрых двадцать метров, и Второго, отставшего метров на пятнадцать.

Второй бежал из последних сил. Бедняга при падении подвернул ногу, и теперь каждый новый шаг давался ему с видимым трудом. Второй старался не смотреть на Сержанта, лишь изредка бросал в его сторону короткие, колючие взгляды затравленного волка.

Когда Второму до воображаемой финишной черты осталось несколько метров, Сержант неспешно принялся расстегивать кобуру.

И тут Второй прыгнул. Пролетев ласточкой, покрыл добрую половину расстояния, отделяющего его от Сержанта, умело приземлился на руки, выполнил кувырок и, сильно оттолкнувшись здоровой ногой от земли, всем телом налетел на бородатого палача.

Сержант воспринял неожиданную атаку с завидным хладнокровием. Как только Второй бросился в его сторону, Сержант прекратил возню с кобурой, чуть согнул ноги в коленях, опустил руки и развернул корпус к нападающему. Сержант мог отойти в сторону, пропустить Второго мимо себя или контратаковать встречным ударом, но он предпочел более сложный вариант. В тот момент, когда Второй как торпеда врезался в грудь Сержанта, бородатый, гася удар, удивительно плавно и мягко прогнулся всем телом, почти что встал на мостик – и одновременно резко взмахнул руками. Раскрытые ладони звонко шлепнули по животу Двойки.

Подброшенное, словно взрывной волной, неестественно изогнувшееся тело Второго несколько раз перевернулось в воздухе и с омерзительным хрустом ломающегося позвоночника упало далеко позади Сержанта.

Я внутренне присвистнул. Никогда не ожидал, что встречу человека, мастерски владеющего стилем кунг-фу с поэтичным названием «Ветер в камышах». Про этот стиль и знают-то единицы.

Период расцвета стиля «Ветер в камышах» пришелся на середину шестнадцатого века. Если для северокитайских школ боевых искусств характерна жесткость, а для южнокитайских – мягкость, то «Ветер в камышах» удачно вписался точно посередине.

Движение, выполненное Сержантом, называется «сломанный тростник», в буквальном переводе «порыв ветра сгибает тростник, и он ломается». Роль порыва ветра исполнил Номер Второй, резко вскинутые ладони Сержанта символизировали сломанный тростник. Впрочем, название приема можно трактовать и по-другому. Порыв ветра – удар ладонями, сломанный позвоночник – хрустнувшая тростинка. Вряд ли кто-нибудь, кроме меня, понял, что позвоночник Второго сломался еще в воздухе.

Да, непрост Сержант, ох непрост!

– Пулю в затылок он не получит, – усмехнулся Сержант, переведя дыхание и даже не оглянувшись на искалеченного Второго. – Приберегу патрон для другой игрушки. Эй, кто-нибудь из Иванов, уберите сломанного Буратино!

Двое камуфляжных из массовки подошли к телу Второго, подхватили его за ноги и поволокли через двор. Второй застонал. Он был в беспамятстве, но еще дышал.

– Слушай мою команду, мразь! – продолжил Сержант. – Стройсь живо – и марш за мной в подвал. Там вас ждет очередной аттракциончик.

Мы послушной вереницей пошли вслед за бородатым Сержантом. Гной и Жаба пристроились сзади, по бокам топали Иваны с автоматами.

Неспешно пройдя по коридору первого этажа, вся процессия спустилась в уже знакомый закуток с тремя дверями. Нас ввели в помещение, на двери которого мелом было написано «Тир». Это был тот же подвал, где состоялось знакомство Сержанта с его игрушками, то есть со мной и сотоварищами, и откуда нас потом повели бегать. Здесь погибли первые двое. Признаться, я сначала подумал, что, пока проходили бега, мертвые тела двух первых жертв из подвала убрали, но я ошибся.

Первое, что я увидел, войдя в «тир», были два обнаженных трупа у дальней стены. Их аккуратно усадили подле труб парового отопления и зафиксировали в таком положении с помощью проволоки и веревок.

– Сейчас будем метать ножи, – объявил Сержант. – Выходите на рубеж по двое, получаете финки и кидаете их, метясь жмурику в пузо. Советую не мазать.

Рубеж располагался в пяти шагах от трупов. К счастью, я не оказался в первой паре. Чтобы попасть в подобную цель с такого расстояния незнакомым, чужим для руки лезвием, нужно очень хорошо уметь обращаться с холодным оружием. Я владею техникой ножа более чем хорошо, но совершенно не испытываю желания блистать мастерством на общем фоне. Предпочитаю до поры оставаться среднестатистической игрушкой и выдавать примерно те же результаты, что и остальные.

Первая пара, Номер Три и Номер Восемь, получили финки. Сержант предусмотрительно отошел в сторону. Жаба и Гной достали пистолеты, у обоих оказались «ТТ», и, расположившись сзади Тройки с Восьмеркой, старательно взяли их на прицел. С боков страховали Иваны с автоматами.

Всего предлагалось каждому сделать по пять бросков, но, помимо чисто технических сложностей, было в этом задании нечто изощренно-издевательское. И дело не в том, что ножи должны втыкаться в обнаженное, не успевшее закоченеть мертвое тело. Мы, подопытные кролики, ребята тертые, набирали нас не из числа благородных девиц и рефлексирующих интеллигентов. Дело в том, что каждый из нас, вольно или невольно, легко мог представить себя в качестве мишени с обнаженным пузом. Еще и часа не прошло с момента первого построения, а уже три трупа. Я просто физически ощущал, как в стоящих рядом облаченных в белое людях медленно, но верно закипает адреналин. Каждый готов был взорваться в любую секунду – и сделать все, чтобы подороже продать свою жизнь. Пять финских ножей, один в руках, четыре на полу возле ног, чистейшей воды провокация.

Логика подсказывала: ты обречен, действуй!

Но та же логика шептала: нет, не ты, они! Они изначально были обречены, весь разыгранный спектакль – специально для тебя, единственного, избранного, неповторимого. Их, не тебя, должны были убить и убили. Зачем? А в кого бы ты стал метать ножи?

– Давайте, в темпе, швыряйте! – рявкнул Сержант. – Или хотите присоединиться к друзьям-мишеням?

Первые два броска не попали в цель. Нож Восьмого чиркнул по ребрам трупа и, гулко стукнувшись об отопительную трубу, отлетел далеко в сторону. Финка Третьего вообще ударилась о безжизненный живот рукояткой.

Со второй попытки Восьмой попал. Лезвие наполовину вошло в податливую плоть. Кровь у мертвеца еще не успела свернуться, тонкая струйка потекла от клинка к паху.

Один из Иванов, зажав ладонями рот, побежал к выходу, другой блеванул себе под ноги и сдавленно заматерился.

– Вычту из премиальных за уборку помещения! – заорал Сержант. – Чистоплюи, суки! Кто еще раз запачкает пол, сразу переводится в похоронную команду, ясно? Будете жмуриков в котельной жечь. Говорят, когда их в печку кидают, они начинают шевелиться…

Первая пара «отстрелялась». Восьмой вогнал в труп три финки, Третий – одну.

Иваны живо подобрали с пола не попавшее в цель оружие. Ножи в безжизненных телах трогать не стали. Сержант тем временем достал из нагрудного кармана фломастер-маркер и написал на щеке у Третьего цифру 1, а на лбу у Восьмого цифру 3. Цифры соответствовали количеству попаданий. И Третий, и Восьмой номера перенесли эту процедуру абсолютно равнодушно.

Если бы этим двум мужикам вчера вечером сказали, что через неполных двенадцать часов они, как покорная скотина, позволят жлобу в камуфляжной форме рисовать корявые знаки у себя на лицах, – уверен, и Восьмой, и Третий лишь хмыкнули бы презрительно: мол, пусть попробует. Сейчас же они были глубоко подавлены, если не сказать раздавлены. Каждый по-своему, конечно. Третий просто впал в ступор, и ему было уже все по фигу. Третий сосредоточенно размышлял, почти не замечая ничего вокруг и уж во всяком случае такую мелочь нынешней действительности, как маркер-фломастер: адреналин в крови у Восьмого продолжал закипать, а вот Тройка уже перегорел. Потух Номер Три, сломался.

Опущу отвратительные подробности дальнейшего метания, замечу лишь еще раз, что попасть ножом в мягкую, окровавленную мишень, из которой уже торчат несколько клинков, – задачка непростая.

В основном на лицах моих товарищей по несчастью появлялись цифры 1 и 2. Только Номер Пятый заработал четверку на щеку, ну а я удовлетворился демократическими двумя баллами.

По окончании «аттракциончика» нас снова погнали на улицу и гоняли кругами с полчаса. На сей раз обошлось без трупов.

Мужики хмуро топтали землю. Рядом со мной бежал Номер Восьмой. Он постоянно матерился, возмущался себе под нос да злобно зыркал по сторонам. Несколько раз Восьмой пытался встретиться со мной глазами. Безуспешно.

После пробежки нас опять загнали в подвал. Трупы были убраны, рвотные массы и кровь смыты.

– Итак, козлы, объявляю дальнейший распорядок дня. – Сержант застыл посреди зала. Руки за спиной, по бокам Гной и Жаба, сзади автоматчики-Иваны. – Через полчасика пойдете жрать. Кормежку вам будут давать раз в день, а нагрузки будут увеличиваться каждый час. Надеюсь, завтра начнете дохнуть самостоятельно, без моей помощи. Кто будет выступать, тому, так уж и быть, помогу отбросить копыта. Вас, скотов, сюда силком никто не тянул, сами пришли, по своей воле. Помните это. И еще, насчет жратвы. Ням-ням будут не все. Ну-ка быстренько разбились на пары по принципу четный с нечетным. Быстро, я сказал!

Или предыдущее душегубство было действительно спланировано, или так уж получилось, но мы четко разделились на пять пар. Мне достался Номер Четыре. Седой широкоплечий мужик с непроницаемым лицом и цифрой 3 под глазом.

Зашевелились Иваны. Втащили в подвал брезентовый куль, бросили его у стены, развернули. Внутри оказались обрезки стальных труб, стальная цепь с приваренной массивной гайкой на конце, деревянная дубина, утыканная гвоздями, ледоруб, гирька от весов на резинке.

– Четные номера подходят и выбирают себе оружие, – продолжал Сержант. – Нечетные будут драться голыми руками. Любое агрессивное движение против охраны немедленно карается смертью. Жрать будет один из пары. Кто, надеюсь, понятно… Да, чуть не забыл, убивать спарринг-партнера необязательно, калечить – сколько угодно.

Иваны выстроились цепью вдоль длинной подвальной стены, ощетинились автоматами. За их спинами остался проход шириной в шаг, по которому прогуливались Сержант, Гной и Жаба. Вся троица достала пистолеты, щелкнули затворы. Я услышал, как Сержант негромко распорядился перевести автоматы на одиночный огонь.

Для пяти пар осталось маловато места, мы будем друг другу мешать, но, видимо, так и задумывалось.

Мой оппонент, седовласый Номер Четыре, выбрал метровый обрезок стальной трубы и, приноравливаясь, покручивал его в руках. Я заметил, что Четвертый держит трубу, словно сжимает в руках автомат. Скорее всего когда-то он служил в десанте и его учили работать по стандартной схеме: удар прикладом, удар цевьем, удар стволом.

Между тем Сержант давал последние инструкции:

– Кто ухайдакает своего противника, сразу вставайте, прижавшись к стеночке. Ухайдаканным можно отползать от центра, не мешая другим. Чужое оружие с полу не поднимать, цирк не устраивать. Увижу, кто притворяется, комедию ломает – пристрелю сразу! А сейчас встали друг против друга и ждем моей команды. Как хлопну в ладоши, так и погнали…

Четвертый Номер замер в шаге от меня и чуть слышно прошептал:

– Прости, брат…

– И ты меня, – прошептал я в ответ.

Сержант хлопает в ладоши. Начали! Четвертый резво пинает меня торцом трубы в грудь. Я разворачиваюсь боком, классическое перемещение «тай-собаки», в переводе с японского – «открытая дверь». Оружие проваливается в пустоту. Сзади свистит цепочка с гайкой. Еле успеваю нагнуться. Это старается Десятый Номер. Молодец, Десятка, на всех ему плевать, подумаешь, заденет кого-то ненароком, главное, забьет своего партнера, Номер Пять, и хорошо! Пожрать дадут.

Четвертый пользуется моим вынужденным замешательством и лупит трубой под ребра. Короткий быстрый взмах. Так подрезают вражеского солдата примкнутым к стволу штык-ножом. Обидно, но приходится прыгать. Не хотел я показухи, мечтал нейтрализовать Четвертого скромно, как бы нечаянно, не получается.

Делаю фляк – заднее сальто. Ухожу от удара. Четвертый пытается достать резким выпадом. Падаю на спину, свернувшись калачиком. Колени касаются подбородка. На полу выстреливаю ногами вперед и вверх. Мои пятки попадают в живот Четвертому, он роняет трубу, сгибается. Я его достал. Вскидываю ноги еще выше, почти встаю на лопатки. Стопами захватываю шею противника, фиксирую – и резко поворачиваюсь на живот. Четвертый падает. Крепче сжимаю колени. Один, два, три… все. Он без сознания, пора ослаблять захват, а то окочурится. Прошло ровно семнадцать секунд с начала схватки. Я честно заработал обед.

Среди нечетных, кроме меня, победил еще Номер Пятый. Он перехватил цепь у Десятого, крутанул и попал гайкой в висок противнику. Десятый умер на месте.

Серьезно пострадал Третий. Двенадцатый сломал ему ледорубом ключицу. Остальные отделались страшными, но всего лишь синяками да плюс несколькими минутами отключки в позе «носом в пол».

Мертвое тело Десятого и полуживого Третьего Иваны поспешно вынесли из подвала. Я ожидал, что Сержант добьет Тройку, однако этого, как ни странно, не произошло, и вскоре я понял почему. Экзекутору было не до искалеченного Номера Три. Он, сволочь, с нехорошим блеском в глазах и гаденькой улыбочкой уставился на меня, как удав на кролика.

– Ну-ка, Номер Тринадцать, два шага вперед. – Сержант снова был в центре, верные Гной с Жабой рядом. – Лихо ты кувыркаешься, Номер Тринадцать. Где научился?

– В балетном техникуме, – ответил я, улыбаясь как можно более подобострастно.

Получилось смешно. Сержант невольно хмыкнул в бороду, спросил игриво:

– Что, Номер Тринадцать, шутки шутишь?

А что мне оставалось делать? Рассказать, что отменно владею техникой тайхэн-дзютцу, то есть искусством перемещения в пространстве? Показать, как я умею прыгать, бесшумно ходить, лазать по деревьям и стенам? Поведать Сержанту, что в раздел тайхэн-дзютцу также входит освобождение от кандалов и веревок? Единственное, что мне оставалось, раз уж засветился, так это нагло выпендриваться. Косить под крутого клоуна.

– Вот что, Тринадцатый. Хотя это и не входило в мои первоначальные планы, но устроим-ка мы перед обедом маленький спектакль с тобой в главной роли.

Сержант задумчиво почесал щеку.

– Партнером Тринадцатому будет Номер Пятый. Пятерка бегал лучше всех, ножики кидал справно и дерется неплохо. Насейчас Пятый у нас фаворит. Давай, Пятерка, накостыляй Тринадцатому, и я полюблю тебя окончательно и бесповоротно. Быстро в центр! Жесткий спарринг. Пятый против Тринадцатого. Начинайте, не томите!

Пятый с непроницаемым лицом, вразвалочку выходит в центр. Кланяется Сержанту, но не из подобострастия. Привычка к церемониальным поклонам у него забита в подкорку. Дураку видно: Пятерка – классный каратека. Как минимум второй дан.

Пятый чинно оборачивается ко мне. Еще один поклон.

Я вместо ответного вежливого кивка бью ему пяткой по коленке. Не попадаю. Пятерка уверен – он успел убрать колено. Но это не так. Если бы я действительно хотел, то непременно бы попал.

Пятый проводит классический маваши-тоби-гири – дуговой удар ногой в прыжке по верхнему уровню. Ухожу вниз, пытаюсь поймать бьющую ногу. Неудачно.

Пятый приземляется, использует инерцию вращения и бьет меня ногой по затылку – уро-маваши. Я пропускаю удар.

Теперь самое сложное. Если не смогу филигранно сработать, мне конец. Выкладываюсь на сто процентов. Время для меня замедляется, все движения Пятого воспринимаются будто в замедленной съемке.

Ороговевшая желтая пятка касается моего затылка. Удар, способный разнести в пыль кирпичную кладку. Двигаюсь вместе с пяткой. Со стороны должно казаться, что Пятый меня достал. Главное, не опережать движение его ноги, не отрываться, следовать миллиметр в миллиметр.

Кажется, получилось. Как и подобает пропустившему мастерский уро-маваши, падаю ничком на пол. Будет добивать или нет?

Будет. Спиной чувствую. Пятый опустился на колено, удар кулаком по почке. Мощнейший каратешный цки. Делаю резкий, но бесшумный выдох, мысленно представляю, что выдыхаю не как положено, через нос, а пропускаю воздух и вместе с ним энергию-прану через почку, навстречу тренированному кулаку. Все равно больно ужасно. Ощущение примерно такое же, как удар пулей в бронежилет. Больно, но не смертельно.

Конвульсивно дергаюсь и замираю обмякшим манекеном.

Когда я говорю о боли в рукопашном поединке, невольно приходится лукавить. На самом деле во время схватки не чувствуешь никакой боли. Мозг, как бездушный компьютер, лишь отмечает, фиксирует: «Сломано ребро» или «Перебит нос». Болевые импульсы в теле, конечно, есть, но описать их невозможно. Профессионалы меня поймут, дилетантам нет смысла напрягать воображение. Бесполезно, это надо пережить.

Больше ударов не должно быть. Ипон, чистая победа. В карате предусмотрен один добивающий удар. Мастера татами привыкли получать дополнительные баллы за «чистоту» и «красоту». Эх, ребята, дурят вас японцы, ой дурят!

– Молодец, Пятерка! – Голос Сержанта сверху, справа, гулкие шаги возле уха. Кованый ботинок переворачивает мое тело. – Ну чего, сдох, акробат?

Изрыгаю из себя стон, открываю слезящиеся глаза.

– Надо же! Живучка какая…

Сажусь, моргаю глазами, мелко трясу головой и хрипло прошу:

– Водички бы попить, Сержант…

– Ага, и пожрать! – Сержант смеется. – Ладно, топай к остальным. Если сможешь доковылять до столовой, подарю тебе жизнь. Будем считать, у меня начался сентиментальный период. Вставай, вставай, козел, и марш быстро!

Хватаюсь руками то за почку, то за затылок, иду на нетвердых ногах. Видите – контузило меня. Верите?

Кажется, верят. Отлично! Теперь будут думать: дескать, с перепугу в экстазе получился у мужичка чересчур мастерский приемчик, даже для профи-гладиатора уж слишком мастерский, а потом спекся живчик, не устоял супротив каратмена-супермена. Опустили гладиатора, и поделом! Скромнее надо быть, Семен Андреич. Раскрыть все свои таланты у вас еще будет время.

В столовой открылась страшная тайна цифр на лицах. Оказывается, каждая цифра обозначала количество условных единиц. За условные единицы можно было «купить» еду. Юмористы хреновы! Не поленились даже меню написать.

Четверо счастливцев молча жевали. Остальным, вместе со мной, велено было смотреть и «завидовать». Больше всех сумел «купить» Номер Пятый. Его обед состоял из стакана воды, куска хлеба, кусочка сахара и двух квадратиков печенья.

Про остальных, менее обеспеченных, и говорить нечего. Хотя даже жалкая ржаная горбушка, безусловно, лучше, чем ничего.

Отобедав, привычно, почти рутинно, двинулись в подвал.

– Подведем промежуточные итоги.

Сержант говорит несколько мягче обычного. Может быть, он просто устал изображать маньяка-садиста?

– Лидер первой половины дня, безусловный фаворит и мой любимчик – Номер Пятый. Попрошу героя подойти ближе.

Пятый уверенно шагнул к Сержанту. Остановился. Руки в кулаках, собран, подтянут. На лице философское безразличие буддийского монаха.

– За отличные показатели Номер Пятый получает право на отдых… вечный отдых!

Сержант щелкнул пальцами.

Никто, в том числе и я, не заметил, когда Жаба успел достать пистолет. Выстрел, как это уже было однажды, слился с щелчком пальцев Сержанта.

Пятый упал. Вместо правого глаза у него на лице зияла буро-красная дыра.

Не пропусти я уро-маваши по затылку, лежал бы сейчас на полу с пулей в черепе.

– Господин Сержант! – В подвал вбежал один из Иванов с трубкой сотового телефона в руке. – Вас, срочно!

– Слушаю. – Сержант прижал трубку к уху. – Да, понял, сейчас выезжаю.

Закончив короткий разговор, Сержант окинул нас взглядом исподлобья.

– Повезло скотам! Гной и Жаба едут со мной. Иван! Отведи скотину в стойло. Объявляю тихий час. Пусть передохнут, ночка им предстоит длинная и веселая!

Сержант резко развернулся на каблуках и почти выбежал из подвала. Гной и Жаба потрусили следом.

Добрая дюжина Иванов с автоматами погнали нас, скотину бессловесную, из подвала на четвертый этаж.

В конце длинного коридора с многочисленными дверями номеров, возле лестницы, стояли архаичный дубовый стол и два продавленных кресла.

Иван со связкой ключей в руках принялся открывать номера, заталкивать внутрь каждого по одному «скоту», после чего дверь снова запиралась. Маленькая деталь: замки в номерах были переставлены изнутри наружу – так, чтобы дверь можно было открыть только из коридора. Причем переставлены замки небрежно, наспех. Шурупы забивались молотком. Я засек – запор коряво входил в неаккуратную, выдолбленную стамеской щель.

В свою очередь заперли и меня.

Я огляделся. Стандартный третьесортный номер. Кровать с голым матрасом, девственно пустая тумбочка, простецкий деревянный стул. Сортира нет, удобства в конце коридора.

Подошел к окну без занавесок. Прекрасный вид на озеро. Четверо Иванов дразнят овчарку. Истоптанная грязная земля с буро-серыми ошметками травы прямо под окном. А вдалеке, за озером – лес, свобода!

Я плюхнулся на матрас и расслабился, отдыхая каждой косточкой, всеми до единой мышцами, сплетениями и сухожилиями. За что мне такой подарок? Не может быть, чтобы просто так, на халяву. Дают время повеситься? Удавиться резинкой от штанов на спинке кровати? Рассчитывают на прыжок в окно, резкий уход в пике с высоты четвертого этажа? Ладно, шутки в сторону! Будем рассуждать логически. Попробуем решить коан и сдать экзамен на «хорошо».

Иногда очень плохо быть лучшим из лучших, еще хуже – наивно демонстрировать свое превосходство.

Что происходит с отличником, исправно выполняющим все задания, мне только что показали. Награда – пуля.

К тому же смешно тестировать нас на физическом уровне. Что есть, то есть. Всем претендентам на миллион долларов далеко за тридцать. Поздно тренироваться, учиться, переучиваться. Другое дело – тест на психическую устойчивость. Не раз я видел в своей жизни, как здоровенные бугаи, эдакие Илюши Муромцы, бьются в истерике и рыдают, как дети.

Между прочим, знакомый психолог рассказывал, что именно богатыри-красавцы, косая сажень в плечах, кулаки пудовые и прочее, первые ломаются в критической ситуации. Привыкли, понимаешь, с детства к непобедимости. В школе их хулиганы на переменках не били, в армии деды уважали и так далее.

Ну да я отвлекся, к тому же среди подопытных былинные богатыри не наблюдаются. Кровь и жестокость почти все восприняли спокойно, как данность. Шок поначалу был и у меня тоже, не скрою, но адаптировались и я, и остальные быстро.

Очень примитивно играет свою роль Сержант. В том, что он имеет садистские наклонности, сомневаться не приходится, как и в высоком профессионализме касательно обращения с оружием и техники боя голыми руками.

Однако Сержант временами с перебором корчит из себя этакого голливудского злодея, антигероя дешевого кинобоевика. И так ведь, по жизни, сволочь порядочная, мог бы и не лицедействовать.

Вопрос первый: зачем он это делает?

Ответ: роль заштатного злодея предусматривает изрядную тупость последнего. Только полный идиот мог погнать нас на пробежку по территории. Мы же не слепые – Иванов сосчитали, стенки и ворота рассмотрели, собачку опять-таки одну и на цепи приметили. И фордовский микроавтобус подле клумбы взяли на заметку. Не кто иной, как Сержант, подчеркнуто демонстративно показал свое презрение к Иванам: это лишь лохи с автоматами. Ни больше ни меньше.

А весь этот шизоидный бред со столовой? Зарабатываешь себе на хлеб втыканием ножей в трупы друзей по несчастью, какая глупость!..

Да и прочие «аттракциончики» не блещут остроумием.

Вопрос для дебила: к чему нас пытаются сподвигнуть?

Ответ дебила: к побегу, к чему же еще! Все очевидно. Смерть отличника Номер Пять ставит последнюю точку. Высоких результатов от вас не ждут. Вас, ребята, хотят разозлить, и только.

Единственное, что смущает, – уж слишком все очевидно. Сержант, Гной, Жаба якобы уехали, Иваны – противники несерьезные. Достаточно одного положить – и ты вооружен. Кончать Иванов можно без зазрения совести, по принципу «вы начали первые». Куда бежать, тоже очевидно: к воротам, другого пути как бы и нет… Слишком! Слишком, черт побери, все очевидно, с перебором.

А где, интересно, Пал Палыч? Привез меня и ушел пешком? И доктора я больше не видел. Кстати, предварительный обыск полностью ложится в заданную схему. Шмонали, как в тюрьме. Воля и неволя, побег и тюрьма – понятия одного круга. Белые костюмы – из той же оперы, хорошие мишени, почти полосатые робы.

Думаю, Пал Палыч и Айболит спрятались за кулисами, чтобы не смущать, не портить общую примитивно-лобовую драматургию.

Ну так что, значит, бежать?

Вопрос на засыпку: возможно ли это?

Ответ: на первый взгляд да. Руки-ноги свободны, номер-камера заперт на смешной замочек. Один удар по двери, довольно слабый, между прочим, и ты в коридоре. Там, не таясь, гомонят… раз, два… три… пять Иванов. Вооружившись стулом, заботливо поставленным возле койки, есть шанс затеять кучу малу, завладеть оружием – и вперед, с песней, дальше, к воротам, потом в лес – и ищи-свищи ветра в поле. Пардон, в чаще.

Все прекрасно, но есть одно маленькое «но»: весь план превосходно, с большой долей вероятности, реализуется в случае, если действуешь не в одиночку…

Мои размышления прервал тихий стук в стенку.

– Тринадцатый! Слышишь меня?

Громкий шепот соседа, Номера Восемь, из-за тонкой переборки, отделяющей номера, меня ничуть не удивил. Комнаты обставили стандартно, Восьмой просчитал местоположение моей кровати, прикинул, где надлежит лежать моей потной голове, и сейчас, сложив руки «домиком», прижав их к стенке, пытается «докричаться».

Я тоже смастерил из ладоней домик, приставил его к стене и пробасил в ответ:

– Слышу!

– Тише, Тринадцатый! Надо линять отсюда, ты как?

– Вдвоем будем линять?

– Нет, я поговорил с Четвертым, он мой второй сосед. Четвертый передал дальше по цепочке. Все согласны.

Отчего же, интересно, Восьмой разговаривает со мной в последнюю очередь? Провокация? Вряд ли. Усложняете, Семен Андреич. Если и есть провокатор, то он один-одинешенек. И к тому же ничего уже не попишешь. Мужики всем скопом решили делать ноги. Ваша позиция, милейший, следовать за коллективом. Во всяком случае, до сих пор вы изо всех сил старались не выделяться. Может быть, пора кончать со стадным чувством? Пожалуй, что пора. Но не сразу, памятуя о возможной подсадной утке.

– Хорошо, Восьмой, линяем.

– Тогда слушай. Твоя дверь крайняя от лестницы. Ты первый вламываешься в коридор, стулом делаешь ближайшего Ивана, двигаешься все время вдоль стенки, чтобы мне не мешать. Я с задержкой в пару секунд появлюсь, потом остальные. Попробуй продержаться хотя бы секунд десять.

Понятно, я крайний. Здорово придумано! Я отвлеку на себя возможный огонь, дружки тем временем атакуют врага табуретками. Позвольте представиться: камикадзе Номер Тринадцать.

– Ты чего молчишь, Тринадцатый?

– Думаю.

– Струхнул?

– Есть немного. Ну да хрен с вами, пойду первым. Авось прорвемся. Потом-то куда дергаем?

– К воротам и в лес. Пехом, машины на месте скорее всего нет. Сержант-то уехал. Ну как, согласен?

– Лады.

– Тогда давай не тяни. Неизвестно, сколько у нас времени в запасе до возвращения этой бородатой суки. Считай в уме до двухсот и вперед. Я пока остальным дам команду «на старт». Удачи, братишка!

Вот и появился в нашей группе командир. Лидер, так сказать. Служил, наверное, раньше Восьмой где-то в «горячей точке», офицерил, привык командовать. И не нужны уже ему обещанные баксы. Он снова в строю, себя спасает, выводит взвод из окружения. Принял решение пожертвовать Номером Тринадцать, значит, так тому и быть. Эх, братцы, попади я с вами в этот поганый гадючник случайно, не было б вопросов. Забыли вы, ребятки, что отреклись от прошлого, от друзей, любимых женщин, родственников и по собственной воле приехали сюда сдавать экзамен на миллионера, не зная даже, какую пакость за обещанный «лимон» придется сделать. Вы заранее на все согласны, осточертела вам нищета, необустроенность внутри несчастной, загнанной в угол страны. Все обрыдло, понимаю. И не осуждаю, я вам не судья. Только уж извините, я вам не «братишка». Так уж сложилось, я сам по себе. Тем более что я-то как раз подписался на эту авантюру не ради обещанного миллиона…

…Сто три, сто четыре, сто пять… отламываю от стула ножку, стараюсь делать это очень тихо… сто двадцать, сто двадцать один… подхожу к двери, прислушиваюсь… сто двадцать пять, сто двадцать шесть… Иваны в конце коридора, подле канцелярского стола. Двое, должно быть, сидят в креслах… сто тридцать… кто-нибудь обязательно облокотился о стол… сто пятьдесят три… вряд ли автоматы готовы к бою.. сто шестьдесят восемь… могу успеть… сто восемьдесят один… но спешить не буду… сто девяносто семь, сто девяносто восемь… Пора!

Бью в дверь плечом. Замок ломается легко до смешного. Выпрыгиваю в коридор. Левая рука вооружена стреноженным стулом. Отломанная ножка в правой спрятана за спиной.

Иванов я посчитал правильно. Пятеро. Действительно, двое в креслах. Один сидит на столе, свесив ноги. Еще один подпирает стену, и еще один стоит ко мне спиной. Автоматы у сидящих небрежно валяются на коленях, у остальных болтаются на плечах. Бросаю стул в того, что стоит ко мне спиной. Попадаю. Иван теряет равновесие и валится на стол, мешает другому Ивану (тому, что сидел на столешнице) взять меня на прицел.

Самым расторопным оказывается Иван возле стены. Еще чуть-чуть – и он прошьет меня очередью. Швыряю припасенную ножку стула. Расторопный Ваня, забыв про автомат, хватается руками за лицо. Ножка перебила ему переносицу, секунды на четыре он лишится зрения, из глаз польются слезы, гарантирую, проверено на практике. Времени прошло – вагон, шутя мог бы положить всех. Жалко, что нельзя, а то очень уж хочется. Как полный придурок, отскакиваю к стене вместо того, чтобы нападать. Ну, наконец-то. Иван в кресле стреляет. Снайпер, япона мать! Задел своего, угодил пулей в плечо Ванюше с перебитым носом. Не зря подобных кретинов прозвали «быками». Только на мясокомбинате им и место, лобастеньким.

Невольно ощущаю себя тореадором. Ну, стреляй же, гад! Видишь, торчу тополем в степи. Стреляй!.. Молодчина, парень. Умеешь жать на курок. Герой! Попадать не умеешь, ну и ладно, зато я умею притворяться. Пули прошли в метре над головой – и я упал. Меня «убили». Детская игра в войну продолжается без Семена Андреича. Хрустит дверь под натиском Номера Восемь. Стул Восьмерки летит в гущу быков, его хозяин прыгает следом.

Хлопает дверь Четвертого. Четвертый кидается в общую свалку, на руку мне наступил! Хорошо, нас в свое время разули, а то сломал бы пальцы мимоходом.

Хлопают двери, фыркают автоматы, бегут в атаку неудавшиеся миллионеры. Один я лежу убитый… Ну вот, все и закончилось, хвала Всевышнему!

– Отлично, орлы! – Голос Третьего полон юношеского задора. – Потери минимальные, оружие есть, за мной на лестницу, рассредоточились…

Удаляющийся топот голых пяток по ступенькам, можно оживать. Воровато приоткрываю глаза. Быки мертвы. В отличие от меня не понарошку. Троих придушили, двоих пристрелили. Сами виноваты, не надо было в свое время косить от армии, а если уж закосил, нечего баловаться с автоматическим оружием, коли не умеешь.

Жду контрольные две минуты. Вскакиваю, возвращаюсь в свой номер, осторожно выглядываю в окно.

Четверо Иванов все еще дразнят овчарку. Увлекательное, должно быть, занятие, по уму. Четыре танкиста и собака, мать их…

Ага! С другой стороны здания послышались выстрелы. Овчарка забыта, все четверо гуськом побежали за угол. Красиво бегут, черти! Первогодок-салабон в полрожка снимет со ста метров.

Все, двор внизу пуст. Одинокий пес навострил уши, не выдержал, залаял.

Я запрыгиваю на подоконник, щелкаю шпингалетами, открываю окно. Попутно снимаю с себя белые одежды. Отбрасываю их за спину. Делаю шаг на карниз. Босые ноги неприятно холодит ржавый металл. Подо мной пропасть глубиной в четыре этажа, внизу мерзлая земля. Надо прыгать. Мне страшно.

…Подросток застыл на самом краю крутого, почти вертикального каменного откоса. Стальной лентой далеко внизу блестела река. Солнечные блики лениво играли на тихой, тягучей массе воды. Беззаботно щебетали птицы. Шустрая белка мелькнула в изумрудной зелени векового кедра. На небе ни облачка. Солнце в зените. Хорошо…

Подростку очень не хотелось умирать в такой день и в такой час. Вот если бы шел дождь и смеркалось, тогда ладно. Тогда к утру кто-нибудь из обитателей тайги точно перетащит тело с открытого пространства в колючие заросли подлеска. И не придется лежать на виду у глупых пичуг и любопытных белок.

Подросток стыдился смерти, как иные стыдятся наготы. Мертвым он будет абсолютно беззащитен. Любой сможет подойти и посмеяться, поиздеваться над ним. А второй попытки уже не будет…

– Ты боишься прыгать?

Бесцветный голос деда за спиной подталкивал вперед, в пустоту, отнимая последние секунды жизни. Подросток не мог придумать для себя большего унижения, чем демонстрация собственной слабости перед дедом.

– Ты слишком гордый, – сказал дед. – Тебе стыдно умирать.

Дед, как всегда, читал его мысли.

– Ты боишься страха. Боишься признаться в собственной слабости. Трусость не позволяет тебе ослушаться моего приказа и отказаться от прыжка. Ты боишься выглядеть трусом. Я прав?

Подросток замер. Кажется, от удивления он даже забыл, что надо дышать. В глазах побежали серые мухи. Впервые за всю его короткую жизнь дед обратился с вопросом. Раньше дед только приказывал. Мнение мальчика, его мысли и переживания никогда до этого момента не интересовали деда.

– Что, удивлен? – Дед подошел ближе. – Я знаю, ты меня ненавидишь. Если бы было по-другому, ты бы не дожил до сегодняшнего дня. Ненависть – бездонный источник силы. Ненависть порождает гордость. Я всегда смеялся над твоими неудачами, и ты научился не бояться неудач. Они для тебя теперь лишь ступень к успеху. Я добился своего: страх и боль не смогут тебя остановить.

Помнишь, однажды я приказал тебе забраться на дерево со связанными за спиной руками и ты упорно полз вверх, падал, поднимался и снова полз. Помнишь, ты чуть не сломал шею? Я в последний момент поймал тебя, опустил на землю и залез на верхушку, сцепив пальцы за спиной. Помнишь, как ты заплакал, убежал в лес, а вернувшись через две недели, залез на то же дерево – как и я, без помощи рук, но не головой, а ногами вверх? Не забыл последующее наказание? Я наказал тебя за то, что ты ослушался моего приказа, нарушил мою волю. Я ведь ничего не говорил про то, что лезть надо головой вниз! Сутки ты сидел в выгребной яме по уши в коровьем дерьме, и тогда ты решил убить меня.

Подросток повернулся лицом к деду. Их глаза встретились. Узкие по-восточному, с седыми ресницами, глаза деда – и голубые, почти детские, глаза его приемного внука.

– Да, я знаю, не удивляйся. Ты хотел меня убить. Ночью, когда я спал, ты подошел с ножом в руках. Ты стоял подле меня час, то поднимая нож для удара, то опуская его. Поверь, мальчик, если бы ты ударил, я не стал бы защищаться. Обучая кого-то, мы берем на себя ответственность за него. Я лепил тебя, зная, что настанет переломный момент – и ты либо убьешь меня, либо решишь унизить еще больше, чем я унижал тебя. Первый путь – путь слабого, второй – дорога воина. Ты решил победить меня, но по молодости лет не понял, что для этого прежде всего придется победить себя! Когда ты ушел той ночью, я плакал от счастья. Я учил тебя правильно, мальчик, и я был достоин жить дальше!

В душе подростка происходили сложные, незнакомые катаклизмы. Отчего-то защипало в горле. Силуэт деда раздвоился и поплыл. По щекам подростка катились слезы. Он внезапно понял, что любит этого старого узкоглазого человека. Новое знание пронзало все естество с неизведанной ранее силой.

– Ну вот, мальчик… – дед притянул его к себе, обнял, – ты только что испытал сатори! Пойдем…

– А как же прыжок?

Вопрос мальчика прозвучал почти жалобно.

– Прыжок? Рановато тебе прыгать, внук.

Внук… Внук! Никогда дед не называл его внуком!

– Да, рановато. Будем считать, ты закончил период обучения дзюнан-тайсо. Теперь твое тело готово воспринять тайхэн-дзютцу. Прыжки со скал – лишь малая доля этого искусства. Ты крепок, как камень. Но если камень ударится о скалу, он рассыплется в пыль. Тебе, внук, предстоит научиться быть подобным воде. Изменчивым, податливым и неуловимым для демонов смерти. Ты сам станешь одним из демонов мрака. Что, непонятно? Или непривычно? Конечно, непривычно! Разболтался старый дед. Мелет и мелет языком, да? Привыкай, внук, с этого дня мы будем много и подолгу с тобой разговаривать…

Старик и подросток шли прочь от обрыва над рекой, ни на секунду не прекращая оживленной беседы. Мальчик… хотя нет, уже не мальчик, что-то неуловимо изменилось в облике подростка, превратив его в юношу, молодого мужчину.

Рыжая белка глупо таращилась с ветки кедра. Два существа, обычно такие настороженные и пахнущие опасностью, топчут сухие ветки, будто новорожденные лосята, да лопочут, как неразумные птенцы. Не дано было понять белке, что эти двое действительно только что родились друг для друга и просто радуются миру вокруг, как любой новорожденный.

Мой страх отступает назад, на подоконник, а я прыгаю.

Головой вниз, руками вперед. Крутая дуга в воздухе. Раскрытые ладони встречаются с карнизом окошка этажом ниже. Амортизируя удар, сгибаю локти, гнусь в позвоночнике. Моя задача – прилипнуть хоть на секунду к опоре, зависнуть, задержать падение. Принцип прост: лучше плохо прыгать с третьего этажа, чем хорошо с четвертого.

Получилось лучше, чем рассчитывал. Клубочком, так, что колени уперлись в лоб. Завис на две (целые две!) секунды. О том, чтобы зафиксироваться в столь неустойчивом положении, и речи быть не может. Главное – не дать карт-бланш Его Величеству ускорению свободного падения.

Не надо спешить, но и медлить нельзя. Великий Гете утверждал: человек не умеет летать лишь потому, что не успевает в нужный момент времени правильно расположить свое тело в пространстве. В чем-то классик немецкой поэзии, безусловно, прав. Успеть сложно. Отсчет идет на сотые доли секунды. Летать я, к сожалению, не умею, но тело располагаю правильно, а главное, в ту единственную, почти неуловимую, искомую долю секунды.

Скатываюсь колобком с карниза, ногами отталкиваюсь от стены вперед и, главное, вверх. По траектории пушечного ядра приближаюсь к земле. Распластавшись в воздухе птицей, снова сворачиваюсь клубком, вращаюсь в полете, гашу скорость. С землей встречаюсь, вытянувшись дугой, в позиции «садящегося в гнездо журавля».

И третий раз превращаюсь в колобка. Энергия удара преобразуется в силу, кувыркающую меня по жухлой траве. Она тащит меня метров пять. Крепко достается лопаткам, еле-еле выдерживает копчик, на лбу растет, неправдоподобно быстро, огромнейшая шишка, но – я жив и кости целы.

Будто хрупкая галька в морском прибое, покрутился, повертелся и мягко лег на бережок. Вставать ужасно не хочется. Эйфория победы над пространством предательски пьянит.

Кстати, байки о смертельно пьяных людях, благополучно падающих с огромной высоты без всякого ущерба для здоровья, не врут. Пьяный не успевает испугаться и напрячь тело перед неминуемым ударом о землю. Попробуйте бросить в окно с высоты хотя бы второго этажа камень, а потом комок пластилина – и вы все поймете. Если перед экспериментом в пластилин еще и спичек напихать, то станет ясно, в чем заключается искусство расслабления при прыжках с большой высоты. В живом теле роль спичек выполняют кости. Ну-ка попробуйте бросить пластилиновый комок так, чтобы спички не сломались и не повылезали наружу!

Только что я был максимально расслаблен, и опять приходится напрягаться. Впереди лает пес. Обидно, если загрызет после всего пережитого. А ведь может, собака!

Бегу к озеру. Псина выскочила навстречу, цепь максимально натянута, прыжка на грудь можно не опасаться. Хороший, дрессированный пес, но инстинкты берут свое. Между нами два шага, овчар встал на дыбы, почти душит себя ошейником. Кавказские овчарки гораздо опаснее немецких. Кавказцы в недалеком прошлом защищали овечьи стада от волков. Немцев же изначально натаскивали на людей. Голодная волчья стая – противники гораздо более серьезные, нежели неуклюжие людишки с их нежным горлом и сахарными косточками запястий.

Делаю ложное движение вправо. Кавказец «купился», дернулся. Ох как ему мешает цепь! Пес заваливается на бок, не мешкая вскакивает, но я уже обошел его с левой стороны и выиграл разрыв длиной в шаг. К счастью, мне знакомо древнее искусство хэнсо-дзютцу, включающее в себя психологию и этнологию, науку о поведении животных.

Далее мы прыгаем синхронно. Зверь мне на загривок, я – вперед-вправо. Он быстрее, я умнее. Лапа чиркнула по голени, не страшно. Главное, необходимый для следующих маневров разрыв увеличился еще на полшага. Пес снова прыгает в тот момент, когда мои руки только касаются земли. Кувыркаюсь ногами вперед и, чуть ощутив спиной землю, перекатываюсь вбок, немного назад.

Проигрываю шаг разрыва, зато опять обманываю собаку. Псина злобно рычит. Отлично, приятель, ты начинаешь злиться! Неожиданно бросаюсь навстречу собаке.

Пес инстинктивно припадает на задние лапы, разевает пасть, а я резво откатываюсь акробатическим колесом назад. Не дождешься ты, мохнатый, от меня жестоких парализующих ударов. Очень я люблю животных. И еще – если найдут тебя хозяева поверженным, сразу сообразят, в какую сторону побежал Номер Тринадцатый.

Не уверен, что они поверят в возможность выбранного мною варианта ухода, но проверять на всякий случай начнут и жизнь мою, без того многотрудную, усложнят еще более.

Слышишь, собака, за домом стрельба. Мы с тобой здесь танцуем, а они крошат друг друга из автоматов. Сильно я подозреваю, псина, что перестрелка не затянется надолго. Слишком просто мои «братишки» завладели оружием. И уж совсем фантастика начнется, ежели они так же просто вырвутся на волю. Так в жизни не бывает, собачка.

Короче, клыкастенький, прыгай не прыгай, бесполезно. Я от пули дедушки Сержанта ушел, а от тебя-то, песик, и подавно уйду…

Под аккомпанемент истошного лая я плавно, почти без брызг, ныряю в прозрачные, зеленовато-сизые воды озера. Сразу же шарахнуло по затылку холодом. Если температура воды и превышает ноль градусов, то не намного. По всем законам физиологии после пары минут купания в такой водице просто обязаны начаться судороги. Чтобы переплыть на другой берег озера, придется отмахать с полкилометра. За пару минут никак не получится.

Нет сомнений, выбранный мною путь побега устроители местного концлагеря, что называется, «не брали в голову». Собачка, как я уже говорил, скорее всего страховала крайние точки, те, где стена вплотную подступает к воде. Можно предположить, что вдоль берега, за стеной, оставлена засада (хотя и это вряд ли). Но в том, что на другой, дальней, стороне озера все чисто, – я уверен стопроцентно. Даже если безумец-пловец, чемпион Олимпийских игр родом с моря Лаптевых и предпримет отчаянную попытку покрыть леденящую кровь дистанцию вольным стилем баттерфляй, то его без труда засечет самый близорукий из охранников-Иванов. Фора в полторы минуты (именно столько времени прошло с момента моего прыжка из окна до момента моего нырка в озеро) не в счет. Я просто удачно вписался в нужный временной отрезок, воспользовался стрельбой, суматохой и стал на девяносто секунд невидимкой для сорока (как минимум) пар глаз. Искушенный японец назвал бы данный феномен интон-дзютцу, что означает искусство незаметно преодолевать преграды…

Вспомните еще про пса. Он, бедный, сейчас лает, надрывается погромче любой сирены сигнализации.

Подвожу итог: всем, кроме меня, озеро изначально казалось непреодолимым препятствием.

Да, я в силах пребывать долгое время в ледяной воде! Прошу не путать меня с пресловутыми «моржами». Про купание в прорубях я знаю не больше досужих граждан, иногда заглядывающих в телевизор. Зато я знаю очень много о ямабуси с Японских островов, горных отшельниках периода мрачного Средневековья.

Самураи отшельников не уважали. Объявили их вне закона и преследовали по статье «за использование колдовства и черной магии». Между тем колдовства в практике ямабуси было неизмеримо меньше, чем в арсенале сегодняшнего самого захудалого «народного целителя». Горные мудрецы в основном занимались вопросами самосовершенствования. Однако в оправдание кровожадных самураев отмечу, что проблемы общения с миром горных духов – ками занимали ямабуси в не меньшей степени. На стыке упомянутых увлечений родился «путь огня и воды» (хакудо).

Ямабуси поклонялись духам с помощью огня, топтали голыми пятками раскаленные угли священных костров. Не менее рьяно они отдавались и поклонению посредством воды. Один из вариантов подобного поклонения назывался «мисоги» и предполагал длительное, до часа, пребывание в ледяной воде. А под водой ямабуси могли находиться до двадцати минут!

Чтобы вынести подобные испытания, мало зазубрить нужные заклинания (хотя их роль в успехе всего предприятия огромна, особенно правильно произносимые ритм и размер). Нужно еще иметь здоровое, подготовленное годами специальных упражнений тело и железную, тренированную психику. В общем, «в здоровом, тренированном теле – здоровый, закаленный дух». Просто, как все гениальное, до банальности…

…Шесть лет я практиковал «путь огня и воды», и сейчас, на трехметровой глубине, я был абсолютно спокоен и уверен в своих силах. Я плыл неизвестным для европейцев стилем «болотная черепаха», медленно повторяя про себя мантру «трех сокровищ» – духа, тела и разума.

Вынырнуть мне пришлось лишь дважды. Первый раз, чтобы набрать в легкие свежую порцию воздуха. Я перевернулся под водой на спину, медленно всплыл, так, что лишь нос оказался над поверхностью воды, и с наслаждением втянул в себя живительный эфир. Пахло лесом, половина пути позади.

Второй раз я вынырнул, чтобы осмотреть приближающийся берег. На долгих пятнадцать секунд моя голова поднялась над водой. Лес в основном лиственный, редкий. Людей поблизости нет, старое кострище на берегу – годичной давности. Плакучая ива чуть левее низко склонилась у самой воды – здесь и буду выходить.

Я подплыл вплотную к берегу. Глубина не больше тридцати сантиметров, живот чуть не касается мягкого липкого ила, над головой жухлые ивовые ветви.

Из воды я выскочил прыжком, в темпе преодолел прибрежное редколесье и наконец расслабился.

Если вдруг с того берега наблюдают в бинокль, толком рассмотреть меня не успели. Вода немного взбаламучена, но в одном месте. Обычно человек, топающий по мелководью, оставляет длинный след, взвесь ила в воде, я сумел этого избежать. Перестраховываюсь на всякий случай.

В лесу я нашел достаточно поганую лужу, вывалялся в грязи, как поросенок. Маскировка так себе, сойдет на первое время. Главное, как можно быстрее и дальше уйти.

Не мешкая двинулся «шагом росомахи». Верхняя часть туловища расслаблена, плечи сутулые. Заваливаешься вперед и, влекомый собственным весом, шустро переступаешь ногами, при этом старательно косолапя. Так можно идти много часов подряд без малейших признаков усталости.

Я знал, что вырвался, ни секунды не сомневался, что скроюсь от любой погони – если она будет, что очень сомнительно. Довольный собой, я не обратил особого внимания на первые признаки тошноты, списал их на остаточные реакции изрядно поработавшего тела. И продолжал шагать в хорошем темпе, все дальше и дальше удаляясь от зловещего «дома отдыха».

Последовавшее примерно через час после спазмов в желудке головокружение меня озадачило. Попробовал кое-какие дыхательные упражнения, стало только хуже. Неожиданно расфокусировалось зрение, мелко затряслись руки. Странно обессиленный, я упал. За несколько секунд до потери сознания я понял все, догадался, но – поздно. Сознание провалилось в черное бездонное небытие.

Глава 3 Я – воин

Под веками плясали веселые искорки. Красные угольки внутри черепной коробки обжигали полушария мозга. Горело все тело, каждая клеточка, все до единой мышцы и кости.

Но я мог слышать.

– Доктор, как он?

– Пульс уже в норме. Кризис миновал.

– Если он отдаст концы, доктор, я распоряжусь содрать с вас кожу живьем.

– Простите, милейший. Вколоть DX-17 пациентам – идея не моя… Смотрите, он открыл глаза!

Ну, открыл я глаза. Дальше что? Расплывчатые силуэты, неясные очертания, и все…

– Как вы думаете, он нас видит?

– Сомневаюсь. Однако симптом замечательный. Где иголки? Вот, реагирует на раздражитель. Мышцы, видите, сокращаются…

– Да перестаньте вы его колоть! Мне не нужны медицинские эксперименты. Я хочу…

– Все понимаю! Извините, это необходимый тест. Можно вкалывать пациенту B-6… Позвольте… Прекрасно. Я закончил. Через час клиент полностью придет в себя, гарантирую…

Угольки в голове медленно угасали. Пожар в теле остывал. Я почувствовал, что засыпаю, голоса смешались, все исчезло…

– Ну! Ну! Дружочек, открывай глазки, ну! Вот, молодцом.

Я открыл глаза. Незнакомый тесный кабинет. У окна, в кресле, Пал Палыч. Перед ним письменный стол с зеленым сукном, на столе тусклая старомодная лампа под тряпичным абажуром. На окне решетка, за окном ночь. В свете уличного фонаря кусок знакомого пейзажа: железные ворота, микроавтобус, стена с колючкой наверху.

Я сижу на стуле с противоположной от Пал Палыча стороны стола. У ног валяется моя спортивно-походная сумка. С ней я приехал. Сумку расстегнули, достали парадное черное кимоно с золотым бультерьером – и напялили на меня, пока я был без сознания. Кажется, меня еще и помыли. Пахну шампунем. Руки за спиной скованы наручниками, ноги босы.

– Ну какой же молодец!

Передо мной доктор. Гадкий старикашка легонько лупит по щекам сухими, провонявшими лекарствами ладонями. Изловчившись, хватаю его зубами за палец.

– А-а-ай! Отда-ай! А-ах… он чуть не откусил мне палец!

Пал Палыч смеется по-доброму.

– Значит, Семен Андреич окончательно пришел в себя! Идите, доктор, залейте укус йодом и… сделайте укольчик от бешенства. Спасибо, Семен Андреич, повеселили…

Докторишка бегом выскакивает из кабинета, забыв на полу свой саквояж с разнообразными врачебными причиндалами.

Мы остаемся вдвоем. Я и Пал Палыч.

– Простите великодушно, Семен Андреич, за браслеты на ваших запястьях. Скоро их снимут.

– Хотелось бы верить.

Мой голос хрипит. Во рту сухо, будто с похмелья.

– Не верить мне у вас нет оснований. Я играю честно.

– Знаете, Пал Палыч, ваши игры в подвалах и на свежем воздухе мне порядком поднадоели. Кабы не наручники…

– Именно поэтому они пока на вас, – перебил Пал Палыч. – Но оставим обиды! Экзамен вы сдали блестяще. Дабы впредь между нами не возникало недомолвок, позвольте объяснить вам все по порядку…

Пал Палыч запнулся на полуслове.

– Если вы до сих пор, конечно, желаете заработать свой миллион долларов.

– Желаю, если за этот миллион не придется больше играть в гестапо.

– Вы шутите, это хорошо. Что ж, прежде всего объясню вам, в чем заключался экзамен.

Пал Палыч достал снизу, с пола, бутылку минеральной воды, варварски откупорил ее о край стола, взял с подоконника стакан, наполнил и вкусно проглотил булькающую микроскопическими пузырьками жидкость.

– Итак, Семен Андреич, повторяю, сами не ведая того, вы блестяще выдержали экзамен. Признаться, мы не рассчитывали, что так повезет с первого раза. К заезду, помимо вашей, готово еще пять групп претендентов общим числом более пятидесяти человек…

– Простите, – перебил я, – двое убитых в первый же час…

– Да. Подставки. Они были обречены. Пара хилых, алчных и наглых тел на заклание, в острастку остальным. Последующие трупы – сплошь дозволенная импровизация господина Сержанта. Всю группу ненавязчиво провоцировали к побегу. Нас интересовало: как каждый отдельный индивид решит данную непростую задачу? Между прочим, один из группы так и не решился бежать, остался в своей комнате. Остальные легко поддались на провокацию.

– Извините, опять перебиваю. Номер Восемь – провокатор?

– А вы разве не поняли?

– Была такая версия, но…

– Но обхитрили вы его замечательно, – довольно ухмыльнулся Пал Палыч. – Наш фискал пребывал в полной уверенности, будто бы вас пристрелили.

– Приличные стрелки непременно бы пристрелили, – уточнил я.

– Тут вы правы. Основная масса охранников – пушечное мясо. Мы хотели создать лишь иллюзорный перевес сил. Это во-первых. Во-вторых, нас интересовал человек, самостоятельно и оригинально мыслящий. Таким оказались вы. Единственный, кто не поддался на соблазн прорваться группой. Ну и, в-третьих, наконец, согласитесь, коробочка была достаточно плотно закрыта. До сих пор не пойму, как вы из нее вырвались.

– Под коробочкой вы, Пал Палыч, разумеете наше нынешнее местопребывание?

– Именно так, Семен Андреич.

– Рассказывать, как я убежал, обязательно?

– Совсем нет. Меня интересует не процесс, а результат. У вас хватило ума, смекалки и сил улизнуть, вот что главное. Вы, Семен Андреич, гениальный эгоист с крепкими мускулами и поразительной выносливостью.

– Однако я сижу здесь в этих браслетах. Побег в конечном итоге не удался.

– После шутовского обыска Гной вас нейтрализовал. В бесчувственное тело доктор вколол некий препарат, который и выключил вас через определенное, достаточно продолжительное, время. Подобной процедуре подверглись все соискатели. Мы не имели права на риск и прекрасно понимали: когда выявится искомый гений, он уйдет так, что отыскать его впоследствии будет крайне проблематично. Группа кинологов дежурила неподалеку в деревушке. Ваше тело собачки искали более четырех часов. Пришлось прочесать по радиусу всю округу. Надо сказать, вы ушли на два километра дальше максимальных расчетных точек. Браво.

– Я должен был догадаться!

– Оставим прошлое, поговорим о том, что вам предстоит.

Пал Палыч наполнил стакан минералкой до краев, отхлебнул.

– Изложу суть максимально кратко. Все в мельчайших деталях проработаете после, время есть.

Пал Палыч не спеша достал из кармана пиджака зажигалку «Зиппо» и пачку «Беломора». Красиво, со знанием дела закурил и продолжил:

– В общем, так. В центре России есть один засекреченный заводик. На нем еще с хрущевских времен собирают определенные узлы для ракет. На упомянутом заводике работает милейшая женщина, фотографию покажу чуть позже. Ровно два года назад она овдовела. Год ходила в трауре, потом в отпуск съездила погостить к сестре, в Москву. Там вы, согласно легенде, и познакомились. Нашу героиню захлестнула буря противоречивых чувств, все заводские подруги в курсе, она зачастила в Москву, используя все мыслимые и немыслимые возможности, как-то: отгулы, фальшивые больничные и прочее… Простите, не предложил закурить.

– Спасибо, не курю.

– Придется научиться. Упомянутая мною вдова много рассказывала подружкам о своем суженом. Согласно рассказам, ему около сорока лет, невысок, спортивен, курит сигареты с фильтром, не пьет. Смекаете? Под указанные характеристики подошел бы любой из экзаменуемых.

– Не уверен насчет роста…

– Баскетболистов среди вас не было, правда?

– Согласен, врите дальше.

– Дальше – просто. В Москве у вас все чисто, можно под лупой проверять. При этом вы настолько влюблены во вдовушку, что готовы послать столицу к такой-то матери и переехать на постоянное место жительства нашей героини. Боитесь же вы лишь безработицы. Однако, на счастье, начальник отдела кадров секретного заводика – особа женского пола и давняя подружка вдовушки, даром что подполковник.

– Я все понял, хватит. Женюсь, переезжаю, устраиваюсь на работу. Потом?

– Диверсия. Взрыв подготовленной к транспортировке единицы продукции. Откровенный терроризм, побег за границу и гонорар размером в миллион долларов. Вопросы есть?

– Множество.

– По деталям?

– Нет, по сути.

– Хорошо, я…

– Простите, опять перебиваю. Есть еще одна маленькая просьба. Водички бы попить.

– Это легко… Михалыч!

Последнее слово мой собеседник произнес чуть громче обычного. Дверь в кабинетик мгновенно открылась. На пороге стоял Сержант.

– Михалыч, будь любезен, угости Семена Андреича минералкой.

Сержант-Михалыч принял из рук Пал Палыча полуопустошенную бутылку, подошел ко мне, зараза, так, чтобы страховаться от возможных ударов моих свободных ног.

– Не обессудь, Андреич, придется сосать из горла, – усмехнулся Сержант.

Я молча кивнул и присосался к вожделенному горлышку. Два хороших глотка окончательно вернули меня к жизни.

Михалыч молча ушел, прихватив пустую бутылку. Прежде чем дверь за ним захлопнулась, я успел заметить в коридоре чью-то тень. Гной или Жаба? Должно быть, оба толкутся в тесном предбаннике. Запомню, сделаю выводы.

– Уважаемый Семен Андреевич, – продолжил беседу Пал Палыч. – Поймите, люди, которых я в данном случае представляю, хотят видеть в вас не наемника, а соратника. Если хотите, друга. На кону огромные деньги. Россия-матушка и без нас с вами вот-вот уйдет с мирового рынка так называемых космических услуг. Все началось с неудачного запуска коммерческого израильского спутника. Может, слышали?

– Припоминаю. Сразу после развала Союза, да?

– Правильно. Дебют Плесецка. Телевидение и пресса, уже свободная к тому времени, алчущая скандалов и сенсаций, наделали тогда много шума. Далее, вся планета смаковала бедственное положение Байконура. Затем еще серия неудачных запусков. Срыв полета на Марс, памятные неприятности на орбитальной станции «Мир» весной – осенью 97-го и в следующем, 98-м году, наконец, последние события…

– Понимаю. Остался один последний жирный штрих.

– Именно! Наглый теракт, как в Буденновске. Благополучный побег террориста за кордон и его там нелегальное пребывание.

– Я не понял, зачем нужна заграница? Логично спрятать террориста в России и держать его там как пугало, как источник постоянной угрозы.

– Тут вы не правы. На Западе террорист станет объектом охоты местных спецслужб. Не в пример российским, прекрасно скоординированных и оснащенных…

– И они его сразу же поймают!

– В том-то и фокус, что нет! Террорист объявит себя, встретится, скажем, с брюссельскими журналистами – и исчезнет. Пойдут слухи о его смерти. Террорист снова объявится, как чертик из коробки, и так будет происходить всякий раз, когда нам будет необходимо. Наглость и безнаказанность преступника не получится списать на извечное российское разгильдяйство. Согласитесь, комфортабельная нора где-нибудь на южных островах, миллион на развлечения, плюс наша заинтересованность и помощь – достойная награда за преданность и понимание чужих проблем.

– Согласен, но позвольте спросить об идеологии террора. Не просто же так, за здорово живешь, некий псих окрысился на мирный космос, причем исключительно российский.

– Подоплека – дело десятое. Чем глупее, тем лучше. Ну, например, «мой деверь погиб при испытаниях „Бурана“, и я буду мстить!» или «требую шесть триллионов отступных, иначе хана Плесецку»…

– Пал Палыч, все это шито белыми нитками. Мощная организация за спиной безумца боевика просчитывается на раз.

– Ну и пусть! Доказать ничего невозможно. Конкретных имен я сам не знаю. Просчитывать можно вечно, конкурентов у российской космонавтики более чем достаточно. Мало того, возможно, весь спектакль и затевают вообще ради того, чтобы опорочить подозрениями некоего российского конкурента. Нам-то с вами что за дело? Платят хорошо, исправно и пусть себе тешатся пресс-конференциями… У нас лично, хвала дьяволу, конкурентов нет – и слава богу!

Ошибаетесь, милейший Пал Палыч. Есть и у вас лично конкуренты. Вы о них либо не знаете, либо притворяетесь, что не знаете. Ваши конкуренты (или враги?) вчера утром бросили мне в почтовый ящик открытку, не вы же ее написали, право слово! Вы, Пал Палыч, пудрите мне мозги грядущей безбедной жизнью на теплом острове, а тот, кто сочинил открытку, мечтает, чтобы я «согласился».

Сначала – что касается вас, Пал Палыч. Верю: непорочного и солидного новоявленного мужа бывшая вдовушка сможет устроить на родной секретный завод. Для этого действительно нужна чистая биография. Кандидаты в террористы отбирались прежде всего исходя из прошлой праведной жизни. Верю.

Почему нужен именно сорокалетний? Элементарно: к нынешним молодым ветераны отделов кадров секретных объектов относятся настороженно. Могу их понять.

Знаю: лихого мужика о сорока годах, никак не проявившего свою лихость в криминальном плане, найти весьма сложно. Основной круг поиска – бывшие спортсмены и военные. Настоящих боевиков, способных в одиночку провернуть пусть даже прекрасно спланированный теракт, среди них отыщется не так уж много. Если смотреть под таким углом – пресловутый экзамен вполне оправдан.

Не верю, ни на грош не верю в байки о миллионе долларов и побеге на Запад. Придумано достаточно складно, но второпях. Да, я недурно говорю по-английски, неплохо знаю немецкий. А если бы победил другой кандидат? Что, все соискатели – полиглоты? Не верю. Косить, например, во Франции или в той же Бельгии под глухонемого? Не получится, и любая помощь самой влиятельной организации не спасет, памятуя, что у спецслужб ушки на макушке. Кое-какое время удастся продержаться. Достаточно ограниченное. Потом непременно сцапают. Сказка про долгую, беззаботную жизнь в капиталистическом раю, она и есть сказка, не более того.

Итог – меня хотят и могут внедрить на секретный завод, где я должен осуществить террористический акт. Вероятно, при этом придется бить морды и стрелять либо отстреливаться как можно больше, пока не шлепнут – или пока не рванет все к чертям собачьим. Хочу ли я становиться террористом? Конечно же, нет, однозначно.

И тут выплывает на свет загадочная открытка.

Написавший открытку ненавязчиво убеждает: «ты хочешь». Меня, доверчивого, банально вербуют. Предлагают роль двойного агента. Я работаю на Пал Палыча и одновременно на… кого? На того, кто написал открытку. Почерк покойного брата. Лично присутствовал на похоронах…

Удивительно складно все получается! Два режиссера. Сценарий и контрсценарий. Посредине – я, послушный и покорный. Заинтригованный со всех концов авантюрист.

Согласно сценарию Пал Палыча я превращаюсь в ужас космонавтики. Следуя контрсценарию, я притворяюсь, что превратился в ужас космонавтики, и жду, когда же поступят следующие распоряжения, написанные почерком брата.

Логично предположить, что контрсценарий предполагает в нужный момент поломать планы Пал Палыча.

Предотвратить теракт? Зачем такие сложности, можно действовать проще. Раз уж известен основной сценарий, выяснить детали типа где, чего и как, дело плевое, вопрос техники, рутина. Я – пешка, в подобной игре фигура совсем не обязательная…

Ну что, Семен Андреич? Запутались? Гордиев узел, да? Пора, Семен Андреич! Минимум информации вы получили, худо-бедно в курсе дела. Пришло время перевоплощений. Настал час сюрпризцев для высоколобых сценаристов и хитрых контрсценаристов. Мудрецы с обеих сторон дали маху. Обе стороны держат меня за «шестерку» в рукаве и не догадываются, что я – джокер, бьющий любую карту вне зависимости от масти и старшинства!

– Семен Андреич! О чем задумались? – спросил Пал Палыч, раскуривая очередную папиросу. – Не стесняйтесь, спрашивайте. Я отвечу на ваши вопросы в меру дозволенной мне компетентности. Для этого я здесь перед вами и сижу.

– Последний вопрос, Пал Палыч. А вдруг я получу миллион и убегу не только от хваленых западных спецслужб, но и от вас. Что тогда?

– Ну вы хватили, Семен Андреич! Не далее как несколько часов назад вы уже пытались убежать, и… – Пал Палыч сделал многозначительную паузу. – И – убежали, но… – снова пауза. – Чисто номинально. Фактически же вы сидите напротив меня с руками, скованными за спиной наручниками. Неужели подобный опыт вас ничему не научил? В одиночку, хороший вы мой, с системой не справиться! Вы же, при всем моем уважении, не Бэтмен, в конце концов, не человек-паук и не супермен. И мы с вами обитаем не на съемочной площадке, а в реальном мире, где все подчинено грубым материалистическим законам и нет места для чудес…

– Но есть место для фокусов. – Я вытянул перед собой руки. Наручники с запястий исчезли. – Ловкость рук и никакой мистики, наивный мой Пал Палыч!

Глаза Пал Палыча удивленно округляются. Не даю ему по-настоящему опомниться, бью указательным пальцем в кадык, заботливо подхватываю безвольное тело, аккуратно, без шума, опускаю истекающую слюной голову на столешницу и при этом довольно громко продолжаю нести откровенную чушь:

– Давайте рассмотрим чисто гипотетический вариант, Пал Палыч. За кордоном я похищаю документы, удостоверяющие личность добропорядочного гражданина, допустим, Франции. Нет, не перебивайте, дайте мне выговориться. Итак…

Мой бредовый монолог адресован Сержанту, притаившемуся, как я выяснил, за дверью. Пусть думает, что беседа течет своим чередом, а я тем временем успею подготовить следующий ход.

Продолжая вещать, бесшумно встаю со стула. У ног моя спортивная сумка и забытый доктором саквояж.

Сначала обследую саквояж. Очень быстро и тщательно. Нахожу две интересные вещицы. Флакон со спиртом и скальпель. Находки водружаю на стол.

Приступаю к манипуляциям со своей сумочкой. Совсем не случайно я вчера, после получения зловещей открытки, переложил свои пожитки именно в эту сумочку.

Заученным движением выдавливаю запакованный в дерматин прямоугольник. Производители укладывают на дно спортивных сумок подобные твердые плоские днища, чтобы придать изделию должную форму. Как такую штуковину обозвать? Ну, допустим, каркас.

Разрываю дерматин, обтягивающий каркас, освобождаю два тонких листа пластмассы. Между ними – сложенный особым образом черный матерчатый пояс со множеством кармашков. В кармашках у меня припасены всякие полезные штучки. Повязываю пояс поверх кимоно. Попутно замечаю – из сумки исчезли доллары. Кучка денег, заработанных вчера в честном поединке на арене гладиаторских боев, плюс две тысячи от Пал Палыча испарились без тени следа. А он мне тут еще про миллион впаривал!

Отстегиваю карабины, которыми к сумке крепится лямка-ремешок. У моей сумки ремешок массивный, толстый и мягкий, с поролоновой подкладкой, чтоб не резало плечо. Надрываю поролон в нужном месте и вытаскиваю изящный металлический грузик конической формы, вслед за которым тянется прочная стальная цепочка. На другом конце полутораметровой цепочки еще один конусообразный грузик.

В ремешке была спрятана кусари – боевая цепь, проверенное и надежное оружие.

Обматываю цепь вокруг пояса. Сюрпризы, скрытые в сумке, почти исчерпали себя. Остался последний.

Докторским скальпелем надрезаю сумку справа-сбоку. На пол вываливается запаянный целлофановый пакетик с белым порошком внутри. Чуть надрезаю пакетик и прячу его под батарею, в самый дальний угол, противоположный от окна. Через полчаса белый порошок самовоспламенится. С помощью подобных пакетов, только не в пример больше моего, в ныне далеком 1978 году подожгли столичную гостиницу «Россия». Воспламенившись, белый порошок обеспечивает температуру около двух тысяч градусов по Цельсию. Стенка подле батареи, там, где я спрятал пакетик, деревянная. Стало быть, гореть будет отлично.

Между тем мой монолог постепенно иссякает. Самое время разговорчивому Пал Палычу бросить мне в ответ пару незамысловатых фраз. Но Пал Палыч мертв, а Сержант-Михалыч за дверью не круглый идиот и вот-вот догадается заглянуть, проверить, чем же вызвано столь долгое молчание хозяина.

– Короче, Пал Палыч, при желании удрать от вас – я смогу. Ну, что же вы молчите?

Я щедро орошаю спиртом из докторской склянки давно не стиранные занавески на зарешеченном окне. Отступаю к двери, оставляя за собой влажную дорожку, благоухающую этилом. Со стола заимствую зажигалку «Зиппо». Замираю на корточках у стены, возле дверного косяка. В левой руке зажигалка, в правой скальпель.

Щелчок крышкой «Зиппо».

Ребристое колесико чиркнуло, высекая пламя, вспыхнул разлитый на полу спирт. Огненная дорожка метнулась к занавескам. Мягкое движение левой кистью – и зажигалка, пролетев два метра, звонко разбила лампу на столе. Полумрак. Фонарь за окном. Объятая пламенем занавеска.

Дверь шумно хлопает, чуть не слетев с петель. В комнату врывается Гной. Притаившись на корточках у стенки, я вижу его в странном ракурсе. Вблизи моего лица – локоть правой руки, вооруженной пистолетом. Палец на спусковом крючке напряжен. После хорошо освещенного предбанника причудливая игра огня в кабинете на миг дезориентировала и Гноя, и тех, кто за его спиной.

Хочу отдать должное Сержанту с Жабой: ребята вместо того, чтобы толкаться в кабинетной тесноте, отступили, страхуют Гноя. Профессионалы, грамотно работают.

В моем распоряжении не более полутора секунд.

Скальпель входит Гною под ребра легко, без всякого сопротивления. Никогда не надо брезговать бронежилетом!

Бью я сильно, рассчитывая не столько на остроту инструмента, сколько на мощность удара. Гной опрокидывается на спину. Ноги в кабинете, голова за порогом, рука с пистолетом возле моих босых пяток.

Хватаю пистолет, неудобно сгибаю вооруженную кисть и не глядя стреляю в дверной проем. Опустошаю всю обойму. Слышу сдавленное «ах-х»: попал, задел Жабу.

Подсознательно жду ответных выстрелов, но вместо них в кабинет влетает небольшой тяжелый предмет. Стукнувшись о стенку, предмет глухо катится по полу. Граната!

Если бы было время рассуждать, я, наверное, подумал бы следующее: «Ай да Сержант! Молниеносно просчитал ситуацию, понял, что нет уже на этом свете Пал Палыча, сообразил, что со мной лучше в дуэли не играть, наплевал на последующие разборки со своими нанимателями и… на окне – решетки, в кабинете – граната, выход – под прицелом. Ни одного шанса выжить у меня нет!»

Юноша сидел на коленях. Спина прямая, руки перед грудью, пальцы переплетены в замысловатой комбинации под названием «учи-дзиси».

Глаза у юноши были пусты, мысленно он отождествлял себя с непобедимым демоном Тэнгу. Губы беззвучно шептали заклинание-дзюмон: «Он дзи рэ та ра ши…»

Старик сидел рядом. Тягучий голос старца вливался в сознание юноши, порождая зыбкие образы и корректируя упорную работу духа.

– Девять слогов, девять ступеней могущества… Надлежащим образом сложив пальцы, произнося соответствующий фигуре пальцев дзюмон и надлежащим образом соединившись с Нэнрике – высшим существом, – ты обретаешь могущество…

– Есть пять ступеней Вселенной, путь первоэлементов всего сущего: чи, суи, ка, фу, ку. Земля, вода, огонь, воздух, пустота. И есть девять ступеней могущества: рин, хэй, то, ша, кай, дзин, рэцу, сай, дзэн…

Ступень рин даст тебе уверенность в себе.

Ступень хэй направит твою энергию в нужное русло.

Ступень то позволит познать скрытую суть окружающего тебя пространства.

Ступень ша, на которой ты сейчас находишься, позволяет тебе действовать за пределами возможностей обычного человека.

Ты реагируешь на опасность быстрее, чем осмысливаешь все. Твои движения столь стремительны, что глаз не способен уловить их. Твои действия всегда единственно правильны.

Проникнись своими ощущениями и запомни их. Сейчас ты сидишь правильно, правильно сплел пальцы, правильно дышишь и правильно повторяешь дзюмон. Но придет время – и некогда будет переплетать пальцы. Тогда сразу же к тебе придут те ощущения, которые ты сейчас испытываешь. Не твой мозг, но твой дух без промедления перенесет тебя на ступень ша, и ты победишь там, где невозможно победить. Останешься в живых там, где смерть неизбежна, сделаешь невероятное для человека, но обычное и простое для демона ночи…

Старик и юноша сидели на краю поляны, затерявшейся в бескрайних просторах тайги. Посреди поляны стояло ветхое полуистлевшее строение, некогда служившее пристанищем одиноких охотников. Трухлявый сруб-пятистенок, прохудившаяся крыша, пустые глазницы окон.

Старик неспешно поднялся с земли, отряхнул колени и прошагал к изуродованной временем избенке. В кармане холщовых штанов старик отыскал спички и потрепанный газетный листок. Неторопливо закрепил в щели между бревнами клочок газеты и аккуратно его поджег.

Юноша продолжал сидеть на коленях. Комары и мошкара безжалостно облепили молодое неподвижное лицо, лезли в глаза, в ноздри. Юноша не реагировал.

Вернулся старик. Удовлетворенно полюбовался объятой пламенем избушкой. Сухое дерево пылало, весело и задорно пощелкивая.

Старик подобрал с земли гладкий белый булыжник, размахнулся и бросил его в огонь.

Узловатая крепкая рука легла на плечо юноши.

– Ты видел, я бросил камень? Принеси мне его!

На лице юноши не отразилось никаких чувств. Ни удивления, ни страха, ни покорности судьбе. Та же спокойная отрешенность. Неподвижная маска, столь не вяжущаяся с молодыми, еще детскими чертами.

Юноша прыжком встал на ноги. Мелко семеня, подбежал к гигантскому костру и без колебаний бросился в пламя.

Одна из стен рухнула. Сноп искр взметнулся высоко в небо. Сизый дым с желто-красными вкраплениями огненных язычков скрыл очертания полыхающего строения.

Старик молча ждал.

Юноша вынырнул из клубов дыма. Одежда на нем горела, тлели остатки волос на голове, но лицо осталось тем же. Безразличная маска демона ночи, ворона-оборотня Тэнгу.

В руке юноша сжимал почерневший от копоти камень.

Стукнувшись о стенку, граната катится по полу кабинета. К тому времени меня уже в кабинете нет. Я выпрыгнул в предбанник синхронно с ударом гранаты о стену.

Предбанник оказался второй, смежной с кабинетом, комнатой тех же скромных размеров. Из нее можно было попасть в коридор. Именно туда я и стремился.

Сержант не знал, не мог знать о белом порошке в целлофановом пакете. А ведь при взрыве гранаты порошок сдетонирует…

Сержант стоял справа от двери в коридор, рядом с ним полулежал раненый Жаба.

Правая рука Сержанта вытянута вперед, пальцы растопырены. Он только что метнул гранату и, естественно, не ожидая от меня столь мгновенной реакции, не успел выстрелить с левой.

В отчаянном броске я пролетел мимо Михалыча, телом вышиб дверь, выкатился в коридор – и тут грохнуло.

Я прыгнул как можно дальше, свернулся калачиком, стараясь занимать поменьше места.

Успел руками прикрыть голову и почувствовал спиной, как рушатся позади меня стены. Подчиняясь бессознательному импульсу, я откатился в сторону. Потолочная балка рухнула, раздробив доски пола в том месте, где я только что был.

Я прекрасно знал, в какой части коридора нахожусь. Вид из кабинетного окна дал мне точные ориентиры. Еще один отчаянный рывок – и я, опережая град камней, слетел вниз по лесенке, ведущей в подвал.

Три до боли знакомые двери. Докторский кабинет, электрощитовая и дверь с пометкой «Тир».

В первую очередь мне нужна электрощитовая. Замок не выдерживает удара ноги, и я внутри. Распределительный щиток, рубильники, кнопки, счетчик. Действую быстро, не размышляя. Дергаю общий рубильник. Тусклая лампочка под потолком гаснет. Здание и территория обесточены.

Мрак окутал коридоры санатория, огороженный стеной двор и все прилегающие постройки. Вот теперь-то мы и повоюем, господа пособники космических террористов! Воин ночи готов к поединку, трепещите… Демон Тэнгу проснулся.

Бесшумно покидаю электрощитовую. Лесенку, ведущую вверх, на первый этаж, завалило обломками взорванных стен. Пламя бушует. Слышу топот ног по коридорам, крики во дворе. За дверью своего кабинета чертыхается эскулап. В потемках ищет выход, отыскал наконец, возник на пороге.

– Что происходит? – вопит доктор, с ужасом глядя на пожар и разрушения.

– Война, доктор, – отвечаю я из темноты. – Война и смерть.

– Кто здесь? Спасите меня! Спаси-ите!!!

Я молча исчезаю за дверью с надписью мелом «Тир» – и закрываю за собой тяжелый засов. Доктор в ловушке, он бессилен перед наступающим пожаром. Он обречен.

Я не изверг и не садист. Эскулап сам выбирал судьбу, когда нарушил клятву «не навреди». Я консервативен и очень серьезно отношусь к любым клятвам.

Окутанный чернотой, пропахший потом и кровью подвал. В трубах журчит вода, под ногами скрипят плохо пригнанные доски.

Прохожу подвальный зал из конца в конец. Вторая дверь. Она должна вывести в закуток – точную копию того, где была электрощитовая. Дверь обита железом, заперта на врезной замок.

Достаю из кармана на поясе связку отмычек. Секунда – замки открыты, и я уже под лестницей.

Восемь лестничных пролетов с первого до четвертого этажа.

Бегу вверх, навстречу топот ног, тяжелое дыхание. Двое одетых в камуфляж автоматчиков. Мы встречаемся на лестничной площадке второго этажа.

К встрече я готов. Из поясного кармана в мою левую ладонь перекочевали три стальные спицы – сякэны. В правой руке – цепочка-кусари.

Первый автоматчик падает на колени, схватившись руками за шею. Сякэны глубоко вошли в небритое горло, пробили гортань и изуродовали голосовые связки. Первый умрет тихо – метать сякэны я умею.

Рассекая воздух, свистит кусари. Стальные звенья цепочки переплетают автоматный ствол второго камуфляжного амбала. Резко дергаю, вырываю автомат из рук противника.

Бью свободной рукой, открытой ладонью снизу вверх, по неприятельскому носу. Сломанные носовые хрящи впиваются в серое вещество под лобовой костью. Быстрая, безболезненная, а главное, бесшумная смерть. Звук упавшего тела не в счет, он сливается с шумом пожара, тонет в грохоте рухнувших перекрытий.

– Эй, вы там! Где вы, а?

Кричат сверху, с пролета между третьим и четвертым этажами. Судя по шарканью ног и цокоту каблуков, там не менее пяти человек.

– Сюда, быстрей! – кричу в ответ, подхватываю с пола автомат и отступаю в глубь коридора второго этажа. В другой стороне коридора, у дальней от меня лестницы, вовсю полыхает пожар. Следовательно, нападение оттуда исключено. Это радует. Силуэты пяти, нет, семи охранников появляются на лестничной площадке. Иван в авангарде светит себе под ноги карманным фонариком. Желтый луч скользит по двум мертвецам в камуфляжной форме.

– Мать твою так…

Иван с фонариком замирает на месте, сзади на него налетают коллеги. Стреляю. Длинная очередь по сгрудившейся массе тел. Промазать невозможно. Семеро Иванов дружно отправляются догонять своих друзей по дороге в ад.

Сейчас на шум выстрелов прибегут остальные. Сколько их там, на этажах?

Бросаю автомат поверх груды трупов и спешу спрятаться за дверью ближайшего номера.

Дверь заперта, но отмычка уже в моей руке. Сверху на лестнице беспорядочная стрельба. Крики ниже этажом. Переполошились ребята.

Закрываю за собой дверь, щелкаю «собачкой» замка. Коридорчик в номере узенький, как раз то что надо. Ногами упираюсь в одну стенку, руками в другую. Лезу вверх, как альпинист. Под потолком замираю.

В коридоре шум, суета, беготня. Ищут меня. По их понятиям, деваться мне некуда. Одну лестницу заблокировал пожар, по другой снизу и сверху прибежали Иваны. Мышеловка.

– Заперто тут! – крик возле двери моего номера.

– Ломай! Все двери ломайте, он здесь!

Кто это командует? Знакомый голос…

– Прежде чем ломать, по дверям длинную очередь, ясно? Выполнять!

Да это же Номер Восемь! Командир, так его растак. Слуга царю, отец солдатам!

Автоматные пули в щепки разнесли фанерную дверь. Удары прикладом снесли то, что от нее еще оставалось.

Я прилип к потолку. В коридорчик влетел Иван. Парень скорее всего большой любитель боевиков. Ишь как мечется из угла в угол, точно в кино. Прыгнет, замрет, бабахнет из автомата короткой очередью и снова прыгнет. Красиво.

– Ну что там? – голос Восьмого из коридора.

– Пусто! – Киногерой расслабился, расхлябанной походочкой рейнджера шагает прочь из номера. Автомат на плече, в зубах спичка. Сильвестр Сталлоне, да и только.

– Ушел, гад! У других тоже пусто, – подал реплику Восьмой.

– Я тута подежурю, шеф, на этаже, возьму вход с лестницы на мушку. Скажите, чтобы парни на второй этаж не совались, буду стрелять во все, что движется. Лады?

Новоявленный Сталлоне прямо подо мной. Русая макушка с малюсенькой лысинкой.

– Лады! Рэмбо остается, трое вниз, шестеро наверх, остальные за мной. Бегом!

Они бежали мимо оккупированного мною номера по темному коридору, и никто не заметил, как дергается в тесном дверном проеме и судорожно бьется в тесном коридорчике мускулистый Сильвестр, пытаясь скинуть с шеи стальную петлю цепочки-кусари. Его предсмертные хрипы потонули в гомоне общей суматохи.

Последний Иван исчез за поворотом на лестничную площадку, я мягко спрыгнул.

Сильвестр – десятый, не считая Жабы, Гноя, доктора и Сержанта. Еще пятерых при побеге порешили несостоявшиеся террористы-миллионеры. Знаю точно, сам видел. Итого – минус пятнадцать.

Каким знаком это обернется в конечном счете – неизвестно, но в промежуточном – это, безусловно, плюс. По крайней мере для меня… В задачке спрашивается: сколько всего охранников было на объекте?

Больше сорока, но меньше шестидесяти.

Пал Палыч говорил о кинологах с собаками. Слышу, как лает знакомый мне кавказец. Других собачек не слышно. Значит, если и были кинологи, то уехали.

Шестьдесят отнять пятнадцать – сорок пять.

Что предпримет командир-Восьмой? Скорее всего оцепит здание санатория и мелкими группами прочешет этаж за этажом. Пожар, между прочим, набирает силу. Тушить его некогда, да и некому. Минимум через час огонь охватит все здание. По логике Восьмого, я так и так обязан буду покинуть негостеприимный санаторий. Зачем же тогда прочесывать этажи? Понятно, зачем! Нельзя давать мне время опомниться, меня надо гнать, как зверя, провоцировать на глупости, тогда, возможно, удастся захватить живьем или полуживьем. Будет чем отчитываться перед начальством. Должно же быть начальство у собравшихся здесь головорезов? Должно! И начальство это должно быть очень крутое. Поди объясни ему, что один (один!) человек сжег санаторий и положил кучу народу. Не поверит начальство, не станет разбираться. Снимет голову «стрелочнику», и дело с концом. Хорошо еще, если перед снятием головы не спустит кожу чулком.

Будь жив Сержант, он бы плюнул на дальнейшие разборки, как уже сделал это однажды, и велел бы закидать санаторий и прилегающую территорию противотанковыми гранатами, а поверху залить напалмом.

Соображал Сержант, да нет его. Сгорел на работе. В буквальном смысле.

Погибший Рэмбо одолжил мне автомат, два запасных рожка, десантный нож и пару гранат.

Я снова на лестнице. Трупы где лежали, там и лежат. Только оружие исчезло. На первом этаже тихо. Шумят на третьем и четвертом – вышибают двери номеров, шарят по комнатам. На первом этаже, несомненно, засада. Такая же, как и на втором, – с малюсенькой поправкой: Иваны на первом этаже еще живы. Пока.

Бесшумно ступая, бегу вверх по лестнице.

В коридоре третьего этажа трое. Каламбур: трое на третьем. Смешно будет, если на четвертом четверо. Маловато вас, ребята, к чему бы это?.. Ну да я отвлекся.

Итак, на третьем – трое.

Один с автоматом наперевес и мощным фонарем в руке. Пристроился возле лестничной площадки. Он вроде как обеспечивает освещение и прикрытие. Двое других шарят по коридорам, ищут.

Никаких контрольных очередей, вообще никакой стрельбы. В ходу исключительно автоматные приклады и отборный мат.

Я наконец понял замысел командира-Восьмого. Иваны на этажах – смертники. Их удел – обнаружить меня и героически погибнуть под канонаду взрывов и свист пуль. Главное, погибать погромче, чтобы услышали.

Резерв – не засада, а именно резерв – на первом этаже. Он обязан среагировать и подавить меня если не умением, то числом и огневым превосходством.

Вообще Восьмой – молодец. До Сержанта ему далеко, но все равно молодец! Оперативно взял на себя командование, заставил статистов-дилетантов действовать по своей схеме, не лишенной определенной тактической изюминки и стратегической логики.

Прокол Восьмого лишь в том, что он исходит из мнения обо мне как о дичи, а о себе – как об охотнике. На самом деле все совсем наоборот…

Подкрадываюсь сзади к Ивану с фонарем. Автомат у меня перекинут за плечо, руки свободны. Замираю, жду.

Пара амбалов шустрят возле очередного номера, долбят по безвинной фанере прикладами.

Во дают! Косяк вышибли. Сила есть, ума не надо. Дружно, парой, ввалились в номер, идиоты!

Нежно прикрываю Ивану-часовому рот ладошкой и скручиваю ему шею. Шейные позвонки – хрупкая штука. Парень ничего не понял. Погиб на посту, необычайно легко и безболезненно для негодяя.

Подхватываю фонарь, призраком скольжу по коридору. Парочка идиотов, матерясь крайне неинтеллигентно, покидает обследованный номер. Свет фонаря слепит им глаза. Десантный нож в сердце ближнему, пятка в висок – дальнему.

Минус восемнадцать. Идем дальше! Берем выше!

На лестничной площадке третьего этажа делаю «растяжку»: гранату, позаимствованную у Рэмбо, фиксирую на ремне трупа-часового. Тонкую прочную проволоку (есть у меня в поясном кармашке такая) привязываю одним концом к кольцу гранаты, другим – к лестничным перилам.

Бегом на четвертый этаж. Схожая диспозиция: человек с фонарем, питекантропы с автоматами-дубинами, щепки от фанеры, зияющие провалы пустых номеров.

Почти в точности повторяю свои действия, произведенные на этаже-предшественнике… Только на этот раз роль десантного ножа выполняет сякэн – остро заточенная спица из поясного кармана.

Минус двадцать один. Очко.

С пола подбираю автомат часового. Очень быстро достаю из карманов у себя на поясе скотч и проволоку, мастерю сложную, замысловатую конструкцию. Через минуту автомат надежно примотан липкой лентой к перилам лестницы, на спусковом крючке – петелька из проволоки.

Бегу вниз, тяну за собой проволоку.

– Эй, вы там! Чего притихли?

Кричат снизу. Гулкое эхо многократно прогоняет слово «притихли» по многоступенчатым пролетам.

Я уже в коридоре второго этажа, возле лестницы. Дергаю проволоку. На четвертом застрекотал автомат.

Резерв устремился на звук стрельбы. Грохот каблуков по ступеням, лязгание затворов.

Снимаю с плеча «калашников», щелкаю предохранителем. Иваны табуном проносятся мимо меня, притаившегося в коридоре второго этажа, возле лестницы. Пролетом выше срабатывает «растяжка».

Взрыв!

Выскакиваю на оперативный простор. Кладу длинными очередями отставших и чудом уцелевших охранников. На ходу сменив магазин, врываюсь на первый этаж. Противник празднует труса. Стреляю в спины улепетывающих со всех ног Иванов и снова вверх по лестнице.

Минус тридцать два.

Второй этаж, крайний по коридору номер. Раскуроченная пулями дверь, выбитое стекло. Прыгаю с разбега в окно. Сальто в воздухе, приземляюсь на ноги, кувырок – и, мелко перебирая ногами, вперед, влево, к темной массе деревьев.

Замираю за широким стволом векового дуба, осторожно выглядываю.

Ушел чисто. Оцепление, как я и предполагал, выставлено, но быкам далеко до профессиональных военных. Сбились в кучки, мечутся вокруг санатория. Инициативу проявляют.

Человек десять обступили центральный вход. Еще десяток бегут к парадному крыльцу с другой стороны здания, сейчас повернут за угол. Мне хорошо видно, я затаился чуть наискосок от торца.

Перевожу автомат на одиночные выстрелы. Прицеливаюсь в голову одного из Иванов возле центрального входа. Стреляю. Иван падает, его недалекие друзья трусливо приседают, автоматы вскинуты, готовые к бою, и нервы на пределе.

Тут они видят темные силуэты, появившиеся из-за угла, – и, естественно, находится кретин, нажимающий на курок.

Короткая перестрелка. Свои стреляют в своих.

Пользуясь моментом, перебежками огибаю санаторий. Пожар в дальнем крыле разгорелся нешуточный. Половина здания в огне.

Меня интересует другая половина, а именно – котельная, вход в которую я приметил во время дневных кроссов.

Перепрыгиваю пологую горку угля, ползком добираюсь до порога. Котельная пуста. С момента взрыва в кабинете Пал Палыча прошло буквально не более тридцати минут. Именно полчаса назад кочегар плюнул на свои обязанности. Топка остыть еще не успела. В углу, на угольной куче – трупы в белых адидасовских костюмах. Мои недавние приятели. Из топки смердит горелым мясом. Ужасно противно. Хочется поскорее наверх, на воздух.

Метаю последнюю гранату в жерло печи, кольцо не срываю. Поджарится, сама рванет.

Прощаюсь с гостеприимной котельной. Десять секунд – и я вновь возле облюбованного дубового ствола.

Любуюсь сценой выяснения отношений между быками. Пока опомнились, что палят по своим, положили четверых. Плюс мой провокационный выстрел – итого минус тридцать семь.

Восьмой орет громче всех. Пробует, бедолага, восстановить дисциплину.

Никакого оцепления уже нет. Кажется, все, кто еще жив, столпились у центрального входа. Быки дерут горло, пытаясь решить две извечные российские проблемы: «кто виноват» и «что делать».

Беру Восьмого на мушку.

Взрыв! Котельной больше нет. Стреляю в унисон со взрывом. Нет больше и командира – Восьмого. Среди Иванов начинается паника. Взрыв котельной и одновременная смерть Восьмого окончательно сбили быков с толку. Им уже кажется, что кругом десятки врагов! Сотни врагов! Тысячи! Охота забыта напрочь, ноги бы унести.

Спокойно, не торопясь, исключительно прицельными-одиночными, довожу свою бухгалтерию до отметки минус сорок восемь. Осталось самое большое двенадцать.

Опрометью мчусь к воротам. Так и есть. Шестеро уцелевших быков усаживаются в микроавтобус, еще один возится со створками ворот. Бегут, крысы. Это последние, я обсчитался. Не двенадцать осталось, а семеро. Великолепная семерка, семеро смелых.

Стреляю семь раз, один раз мажу. Восьмой пулей кладу последнего.

Все, я победил. Минус пятьдесят пять Иванов. Если посчитать Пал Палыча с приближенными, всего – минус шестьдесят. Таков итог. Конечный?

Еще раз обследую территорию. Никого, одни мертвецы. Санаторий горит. Лает кавказская овчарка на привязи.

Не переживай, пес! Скоро сюда обязательно кто-нибудь приедет. Этакое пламя видно километров за тридцать. Заинтересуются люди – милиция, пожарные. То-то их ждет сюрприз!

Хозяев санатория жалко. Висит ведь у кого-нибудь на балансе дом отдыха трудящихся, хорошо еще, если почесались застраховаться от пожара.

В общем, потерпи, собака, если не милиционеры, то уж журналисты точно тебя освободят, не бросят погибать на цепи подле пепелища. А мне пора, прощай…

Я проверил – ключ зажигания в замке. Оттащил подальше от машины трупы. Открыл ворота. И вдруг остро почувствовал опасность.

Я не знал, откуда она исходит, но ощущал ее всем естеством, всей своей сутью.

Подчиняясь инстинктам, я упал на землю. И вовремя! Полуметром выше свистнули пули. Автоматная очередь.

Я откатился под прикрытие автомобильного колеса. Еще одна очередь, отстреливаться нечем. Свой автомат я потерял, когда падал. Ремешок слетел с плеча. Железяка шмякнулась в одну сторону, я в другую.

– Эй, герой! Выходи! Не бойся, больше стрелять не буду.

Неужели? Выглядываю из-за колеса. Так и есть: Сержант.

Одежда у Сержанта сильно обгорела. Сморщилась черной коркой кожа на лице. Правый глаз вытек. Руки сплошь в волдырях ожогов. В общем, видок не ахти…

– Выходи, не бойся! – Сержант отшвырнул свой автомат. – Я ходячий жмурик, понимаешь? Вколол себе какую-то жутко засекреченную гадость из аптечки покойного доктора, малость отлежался, вот и держусь пока. Ты ведь тоже жмурик, как и я. Думаешь, тебе простят роту покойничков? Надеешься слинять, супермен? Зря! Хотя кто знает, может, и повезет тебе… Ты, Тринадцатый, лучший солдат, какого мне когда-либо доводилось видеть. Окажи мне честь перед смертью, давай сразимся без всяких огнестрельных и режущих штучек. Только ты и я, один на один, без дураков!

– Дураки все сдохли, – я не таясь встал, вышел навстречу Сержанту. – Ты, Сержант, сволочь, но ты мужчина, и я не вправе тебе отказывать.

Я развязал пояс, усеянный кармашками, отшвырнул прочь кусари.

– Скажи, Сержант, откуда ты знаешь стиль «тростник на ветру»?

– Двенадцать лет я прослужил в Лаосе.

– Ты офицер?

– Был им когда-то, потом продался. Очень жрать хотелось. Ладно, не тяни, иди сюда…

– Ты ранен, приятель. Может, согласишься, чтобы я дал тебе фору? Нож возьмешь, например.

– Я сволочь, конечно, ты прав. Я презираю всех этих вонючих мелких людишек, давить их для меня было наслаждением. Но с тобой я буду драться честно. Уж извини…

– Договорились, Сержант. Ну что ж, начнем, пожалуй, наши танцы?

– Начинай первым, земляк, не тяни…

Нападать всегда непросто. Атака не в пример сложнее обороны. Данный нехитрый постулат подтвердит любой спортсмен-единоборец.

Я могу обучить эффективной защите за шесть месяцев. (При условии, что ученик умеет правильно стоять, то есть занимался, скажем, карате не менее двух лет.) Грамотно контратаковать мой воспитанник научится через год после освоения блоков и уходов.

Эффективно атаковать он сможет лет через пять, не раньше.

Сержант меня просчитал, распознал во мне специалиста экстра-класса. Он ждал изощренную атаку. Ложные выпады, отвлекающие пассы. Замысловатые передвижения. Сержант по-своему повторял ошибку Грифона. Мастер, несомненный мастер, Сержант ожидал нападения, достойного его мастерства.

Я же действовал вульгарно просто. Из стойки дзюмонзи-но камаэ – «позиции огня» без всяких сложных финтов и подготовок нанес банальный прямой удар ногой. «Мая-гири», выражаясь по-каратешному.

Нога сгибается в колене, выносится вперед и резко распрямляется. Все! Поскольку упомянуто карате, отмечу: мая-гири новички разучивают месяце на втором-третьем после начала тренировок. Самый простой и доступный удар ногой. Учитывая, что бил я «по среднему уровню», то есть в живот, атаки проще невозможно придумать. Не спешите ухмыляться, друзья!

Я рассказал про то, КАКОЙ удар я провел, но не рассказал, КАК я его провел. От начала движения до момента контакта ноги с животом противника прошло менее одной четвертой доли секунды.

Доказано: если в течение одной секунды произвести четыре удара, человеческий глаз не в силах их зафиксировать, как не в силах уловить полет пули. Удар за четверть секунды – удар-невидимка…

Прямой удар ногой – один из самых мощных и сокрушительных. При хорошо поставленной технике тренированная пятка легко пробивает кирпичную кладку. Добавьте к вышесказанному энергетический импульс. Пресловутую силу ци, выплескивающуюся из точки дань-тянь, что на четыре пальца ниже пупка. И вы поймете – КАК я ударил.

Все ингредиенты – скорость, сила, энергия – слились в одном-единственном, простейшем мая-гири. Недаром существуют стили кунг-фу из одного движения, отработанного до полного, абсолютного совершенства. Моя пятка пробила брюшину соперника, молотом прошла через хитросплетения его внутренних органов и, словно сухую ветку, сломала позвоночник врагу.

Последнее, что ощутил Сержант, – чувство крайнего унижения. Это чувство я прочитал в его помутневшем зрачке перед тем, как остекленел хрусталик.

Да, я унизил его, намеренно презрев высшую технику боя и в то же время продемонстрировав вершины мастерства на примере, самом примитивном из всех возможных. Так я отомстил за всех замученных и убитых Сержантом. За всех тех «жалких людишек», которых он от всей души презирал с высоты своего черного совершенства.

Я подошел к машине. Открыл дверцу, отыскал подле сиденья водителя клочок ветоши и тщательно вытер пятку правой ноги. Подобрал с земли свой пояс и цепочку. Оглянулся последний раз.

Прощай, санаторий. Еще раз привет тебе, псина. Извините, ребята, честное слово, вы сами виноваты.

Мотор завелся с пол-оборота. Микроавтобус, подпрыгивая на колдобинах, помчал меня прочь из царства смерти.

За окном автобуса мелькнула черная тень. Мне показалось, будто ворон-оборотень Тэнгу, опережая машину, мчится вперед, в Москву, навстречу новым поединкам, новой крови и новой судьбе.

Глава 4 Я – беглец

В воздухе таяла предрассветная дымка. Близость большого города ощущалась, как близость океана.

Машин на шоссе было мало. Иногда встречался дальнобойщик, просидевший ночь за баранкой в последнем рывке к вожделенной столице. Парочка «жигулят» проехала навстречу. Водители за рулем, позевывая, не спешили разгонять своих стальных коней на пустынной серой ленте шоссе. Слишком отчетливо еще помнил затылок мягкую подушку, а желудок ленился переваривать наспех схваченный бутерброд вперемешку с чашкой предутреннего крепкого кофе.

Я гнал микроавтобус, балансируя между ста двадцатью и ста шестьюдесятью километрами в час. Я мог себе позволить роскошь скорости вовсе не потому, что «какой же русский» и т. д. Просто, на мое счастье, в бардачке обнаружилась пухлая пачка стодолларовых купюр.

Тысяча семьсот баксов на мелкие дорожные расходы. Редкий в столь ранний (или поздний?) час гаишник рутинно принимал от меня очередной стольник и понуро махал полосатой палкой, не произнося ни слова. Стража дорог ничуть не смущал мой более чем странный вид, а именно – черное кимоно на голое тело. Пират шоссе видывал и не такое.

Забавно: будь за рулем не я, а кто-нибудь другой – все равно те же баксы из бардачка достались бы тем же гаишникам. Машина как бы сама за себя расплачивалась.

Город возник внезапно. Ощетинился частоколом панельных столбиков-двенадцатиэтажек, дыхнул перегаром смога и нехотя поглотил меня, одного из миллионов автокентавров. В бардачке осталось тысяча двести «зеленых». Для иных целое состояние, для других жалкая мелочишка.

Пора переодеваться. Кимоно на босу ногу в городе выглядит чересчур экстравагантно. Вы не пробовали покупать одежду в пять утра?

Я припарковался в стандартно-безликом дворе возле длиннющего жилого дома. Этакая Великая Китайская стена с окошками. Из домины-монстра нет-нет да и выходили один-два мрачных жителя. Ранние пташки спешат на работу.

Респектабельностью подобный народ не блещет. Трудящиеся побогаче еще нежатся в теплых постельках, а совсем уж преуспевающие, пожалуй, еще и не ложились.

Мимо моего микроавтобуса деловито дефилирует стайка мужичков. По всему видно, друг с дружкой незнакомых. Объединяет их лишь общий маршрут к станции метрополитена.

– Эй, мужики! – открываю дверцу. Голые пятки наружу, грудь нараспашку. – Мужики, на минуточку!

Стайка работяг замерла. Вид полуголого оболтуса в фордовском микроавтобусе того стоил.

– Мужики, тута такое дело, блин! Шофер я, блин! Приехал к бабе на хозяйской тачке, блин! Покатал ее, блин! Потом к ней, блин, пошли. Ейный мужик, блин, спортсмен, зараза! Она, сука, меня в евонные шмотки, блин, нарядила, а тута он, блин, вернулся, ну я, блин, еле успел смотаться, блин. Он, блин, каратист, блин!

Для собравшейся публики я пек блины достаточно складно. Поверили.

– Ну и че тебе надо? – спросил небритый детина с окурком сигареты, прилипшим к нижней губе.

– Мне ж, блин, к шефу нельзя ехать в таком виде! Уволит, блин! Во! – Я показал извлеченные из бардачка две сотенные бумажки. – Двести долларей, блин. Все, что есть, братки! Выручайте, продайте какую ни на есть одежонку поприличней, а, блин!

– Выручим! – На передний план выскочил маленький шустрый человечек. – У меня в дому шмотья немерено. Жди тута, ща принесу. Бабки давай!

– Не, принесешь, тогда дам.

– Догомонились! Жди…

Человечек шустро побежал к своей парадной. Остальные еще потоптались, покурили, да и пошли дальше, своим светлым путем.

Минут через десять я сидел за рулем угнанного «Форда», одетый в засаленный темно-синий плащ, размера на три меньше моего, в тесную желтую рубашку без двух пуговиц, галстук по моде 1973 года, с гигантским узлом, джинсы-варенки по щиколотку, писк весны – лета-85, и антикварные «фирменные» кеды китайского производства, растоптанные до полной безразмерности. Носков, к сожалению, не было.

– Красавец, – констатировал коротышка. – Кеды жалко. «Два мяча», фирма. Сейчас такие не купишь.

– За двести баксов купишь, – ответил я, прогревая мотор.

– Земляк! А может, меня до метро подкинешь? Все же, как ни крути, из-за тебя на работу опоздал, прораб башку оторвет!

– Извини, браток, спешу.

– Вот так зараза! Сделаешь человеку добро, а он…

Окончания гневной тирады я не услышал. Стесненный «секонд-хендом», я отчаянно крутил руль, вписываясь в тесноту дворовых дорожек.

Мой мини-слалом завершился в соседнем дворе. Здесь я безжалостно бросил железного коня, оставив в замке зажигания ключ с брелоком в виде черепа. Надеюсь, машину угонят достаточно оперативно. Кимоно было мною безжалостно порвано и брошено в мусорный бак близлежащей помойки.

Поймать мотор удалось лишь после того, как я догадался снять ядовито-зеленый галстук, поплотнее закутаться в плащ, скрыв от любопытных взоров канареечную рубаху и вооружив вскинутую в голосующем жесте руку стодолларовой банкнотой.

Водитель обшарпанного «Москвича» любезно согласился подбросить меня за сто долларов к дому госпожи Могилатовой. Купюрами более скромных достоинств, к вящей радости городского извозчика, я не располагал.

Дом Виктории Александровны Могилатовой даже с большой натяжкой невозможно сравнить с длиннющей многоквартирной громадиной, в которой обитал хозяин синего плаща и желтой рубашки.

Хотя оба сооружения и возводились примерно в одно и то же время, по схожим типовым проектам, но отличались они, как подлинник шишкинских «мишек» отличается от конфетного фантика с той же картинкой.

Девять этажей могилатовской башни притаились в тихом центре. Газоны, прилегающие к памятнику жилищной архитектуры эпохи позднего застоя, были заботливо ограждены, прополоты и дразнились клумбами. Раздражало отсутствие поблизости благоухающей помойки, и уж совсем выводила из себя чопорная чистота подъезда.

– Ты куда? – Бдительный консьерж в загончике возле лифта смерил меня презрительно-величавым взглядом. – Сюда нельзя, вали давай!

То, что я проник в подъезд, исправно набрав шестизначный (!) код, консьержа ничуть не смутило. Был он высок, могуч и носил, естественно, камуфляжную форму.

О великий Будда! Как мне надоели могучие, коротко стриженные особи в пятнистых костюмах!

– Послушай, парень, зачем ты вырядился в походно-полевую форму? Ты же в подъезде сидишь, а не на газонах прячешься. Объясни, будь другом.

Консьерж напрягся.

– Не понял…

– И не надо! Каждый одевается в соответствии со своим вкусом. Тебя, стражник почтовых ящиков, смущает мой плащик цвета южного неба и рубашечка цвета спелых бананов, так, да?

– Не понял я…

– Расслабься. Меня, как я только что объяснил, тоже смущает и, прости за откровенность, раздражает твой камуфляж, но…

– Слушай, ты! – Консьерж грубо вклинился в мой пространный монолог. – Закрой хавальник и вали отсюда, понял?

– Ну зачем же так грубо, дружок. А вдруг я тут живу?

– Такие, как ты, здесь не живут!

– Померли все, что ли?

– Не понял я…

Парнишка не на шутку завелся, засопел, полез за пазуху. Что там у него? Пистолет?

Так и есть, газовая пукалка.

– Убери ствол, родной. Насчет «померли» – это я сострил. На самом деле именно такие, как я, здесь и живут.

Жестом фокусника я развернул перед побагровевшей рожей веер стодолларовых бумажек.

– И живут не просто так, а с красивейшими женщинами. Позвони-ка быстренько Викуше Могилатовой в тридцать седьмую квартирку и доложи: пришел, дескать, Бультерьер.

Парень замешкался.

– Исполнять! – заорал я дурным голосом. – Быстро, лакей! Уволю! В дворники разжалую! Ты, блин, новенький, как я погляжу. Санек, твой сменщик, не гнушается мне двери открывать и лифт вызывать, а ты, блин…

Про Санька я говорил чистую правду. Гостевать у Могилы приходилось нечасто, однако некоторых привратников помню и знаю, как и они меня.

Парень убрал пистолет, схватился за облезлый телефон и, сверясь со списком жильцов, набрал номер квартиры 37.

– Там автоответчик…

– Ладно, пойду в дверь звонить. А что касается прикида – внешность, она обманчива, дружок, запомни! Может, я с карнавала возвращаюсь и костюмчик мой называется «жертва перестройки».

Лифт, поскрипывая, домчал меня на нужный этаж. Заветная дверь открылась после десяти минут непрерывного прозвона.

Могилатова нарисовалась на пороге растрепанная, абсолютно без косметики, совершенно без одежды и без тени всякого смущения.

– Ты?!

– Я! Пройти можно?

– Что с тобой?!

– Сейчас все расскажу. Пойдем на кухню, кофе хочу.

Руки у меня мелко дрожали, лицо осунулось. Глаза дергались нервным тиком. Вообще я стал кардинально другим человеком, нисколько не похожим на нагловато-уверенного господинчика, минуту назад развлекавшегося с консьержем.

Кофе пришелся как нельзя кстати. Я выдул кофейник и съел под это дело полбатона колбасы с батоном хлеба. Хорошо!

Могила, облачившись в белоснежный махровый халатик, сидела напротив и терпеливо ждала.

– Извини, я все жру. Это у меня нервное. Я влип, Вика. Мне кранты.

– Можешь объяснить толком?

– Не могу. Не могу и не хочу тебя впутывать. Одно прошу – помоги. Мне нужно переодеться. Осталось у тебя от прежних мужей чего поприличней?

– Сейчас посмотрю.

Могила выпорхнула из кухни, в комнате захлопали створки шкафов.

– Семен! Иди сюда.

На диване в гостиной лежала груда мужской одежды.

– Выбирай.

И было из чего! «Армани», «Валентино», вовсе неведомое австрийское и новозеландское…

Я поспешил преобразиться из «жертвы перестройки» в «нового русского». Сборный костюмчик сидел как влитой. Бордовый пиджак, темно-коричневые брюки, кремовая сорочка, галстук за двести баксов. Отыскались и ботинки, чуть маловатые, правда. Неразрешимой по-прежнему осталась лишь проблема носков.

– Спасибо, радость моя! Теперь я пойду…

– Нет! Так просто ты не уйдешь. Изволь объяснить, что произошло. Мы, в конце концов, не чужие!

– Ах вот как… Ну ладно. Меня, детка, подставили, и я хочу ответить тем же. В этой голове, – я постучал себя по лбу, – лежит информация про некую похотливую вдовушку. Если я успею пересказать кому надо историю безутешной вдовы, возможно, останусь жив. Если нет… то нет. К сожалению, я плохо себе представляю, кому надо рассказывать сию историю. И вообще, что и как дальше делать…

– Я ничего не понимаю, Семен!

– Я сам ни хрена толком не понимаю. А понять очень хочется… Пока решил «уйти на дно», отсидеться пару недель в подполье. Есть одна квартирка, о которой никто из моих друзей-знакомых не знает. Там и затаюсь…

– Зачем же ты ко мне пришел?

– Во-первых, переодеться. Во-вторых – денег попросить. Дашь?

– Сколько тебе?

– Сколько не жалко.

– Пять штук хватит?

– Хватит. Только, если можно, часть валютой, часть деревянными.

– Не поняла.

– Объясняю. С документами у меня хреново. Паспорт… сгорел. Пойду в обменник баксы менять и…

– Послушай! – Могилатова вдруг необычайно оживилась. – Я могу сделать тебе ксиву!

– Каким образом? – заинтересовался я.

– У меня есть… ну, в общем, один знакомый. Друг покойного мужа. Ты же знаешь, супружник мой со всякими знавался… В общем, он, знакомый, хвастался как-то, что может сделать любые чистые документы…

– Ты не представляешь, как меня выручишь!

– Не перебивай. Понадобится твоя фотография.

– Это будет.

– Ну тогда все! Беги фотографируйся, а я пока позвоню…

– Стоп, Викуша, так не пойдет. И без того я тебя подставил, приперевшись сюда. Пока за мной «хвостов» нет, но я уверен – через пару часов меня обложат по всем правилам. Везде, где я бывал, будут ждать. Кстати, если кто спросит, не отпирайся, говори, приходил, требовал денег, переоделся. Можешь сказать, что я тебе угрожал, бил…

– А как же с паспортом?

– Позвонишь мне на квартиру…

– Домой?

– Дура!.. Извини. Нет, не домой, конечно. На ту квартиру, где я буду отсиживаться. Позвонишь, и чего-нибудь придумаем.

– Диктуй телефон.

– Нет. Телефон ты должна заучить наизусть. Запоминай…

Я несколько раз произнес семь цифр, заставил Могилатову повторить и успокоился. Запомнила.

Пришла пора прощаться. Вика подошла, положила руки мне на плечи и нежно поцеловала в губы.

– Все ужасно…

– Спасибо тебе, детка, – прошептал я в ответ. – Честное слово, не ожидал. Ты меня спасаешь, я совсем не рассчитывал и не знаю, смогу ли хоть как-то отблагодарить.

– Да брось ты, Бультерьер! Пойми, я, может быть, и выгляжу как избалованная шлюха, но ведь, в сущности, я обычная баба! – Могилатова всхлипнула. – Все. Иди.

Отстранилась от меня, заговорила резко, громко:

– Возьми деньги. Черт, где моя сумочка? Вот! На. Здесь около четырех тысяч рублями. И вот. – Вика полезла в шкаф, порылась на полочке с бельем. – Вот пять тысяч баксов. Все! Я позвоню…

Уже в дверях мы еще раз поцеловались. На прощание.

– Учти, Вика, я с вашим консьержем побеседовал довольно по-хамски. На всякий случай минут через пять спустись, устрой истерику на предмет, почему он, предварительно тебе не дозвонившись, меня пропустил. Можешь поплакать.

– Это запросто, – грустно улыбнулась Виктория.

– Я серьезно. Дело говорю, слушай! Если потом будут разборки, конфликт с консьержем сыграет на тебя.

– Хорошо, Бультерьер, устрою истерику… Ну все, иди, не мучай меня больше. Прощай.

– Прощай, детка. И… спасибо тебе за все.

Лифт вызывать я не стал, спустился бегом по лестнице. Здоровяк-консьерж оглядел меня уважительно-удивленно.

– Ну что, дружище, как мой новый прикид? – улыбнулся я. – Между нами, зря ты не дозвонился госпоже Могилатовой. На самом-то деле я приходил, чтобы ее ограбить. Не веришь?

Консьерж промычал нечто неопределенное типа «шутить изволите, барин» и смущенно заулыбался.

Тут я ему и врезал кулаком в подбородок.

Существует миф о некоем мастерском боксерском ударе по кончику подбородка. Точное несильное касание под нужным углом – и человек теряет сознание.

Ну так вот, со всей ответственностью заявляю: к мифологии вышеупомянутый удар не имеет никакого отношения. Есть такой удар. И лучшее тому доказательство – несчастный консьерж с его безвольно упавшей на грудь глупой бычьей головой.

У консьержа я реквизировал газовый пистолет системы «вальтер», все личные деньги (чтоб злее был) и наручники с комплектом ключей к ним.

Впрочем, наручники я не совсем чтобы реквизировал. Я оставил одно кольцо на запястье консьержа, другое на трубе отопления. Парень очухается минутки через три, надеюсь, вызовет милицию. Если сам не вызовет, то его хозяева из охранной фирмы, стерегущей сей престижный домик, непременно перестрахуются, выкажут рвение.

А для пущего драматизма вскоре должна появиться госпожа Могилатова, бьющаяся в истерике, как ей и велено.

Что ж, хочется верить, что милиция меня просчитает быстро и начнет искать. Последнее будет происходить из ряда вон вяло, однако это лучше, чем никак. Очень надеюсь, славные органы внутренних дел все же хоть чем-то сумеют досадить другим бравым сыскарям, коллегам покойного Пал Палыча.

Успели, интересно, пособники космических террористов обложить мое жилье согласно прописке? Если еще нет, то через пару часов сделают это непременно. Было бы здорово, явись менты по тому же адресу. Ну, если не менты, то ребятки из вышеупомянутой охранной фирмы хотя бы. Газовый пистолет как-никак зарегистрирован. Его вернуть бы надо. Да и за борзость в отношении своего сотрудника не грех бы меня наказать.

И уж кто точно меня пасет возле родного дома, так это Скелет. Само собой, не самолично, «шестерок» выставил с заточками, велел мочить моментально – и ждет.

Ну-ну, жди меня, родной, скоро я объявлюсь. Необычайно живой, здоровый и злой.

Ой! Чуть не забыл! Есть же еще ребята, опустившие в почтовый ящик судьбоносную открытку! Они ведь тоже меня пасут! Итого при хорошем раскладе набирается пять заинтересованных во встрече с Семеном Андреевичем контор. Нормальный ход!..

…Как должен чувствовать себя прилично одетый мужчина, оказавшийся холодным осенним утром в центре города без теплого пальто? Неуютно. И очень приметно. Если только мужчина без машины.

Я тормознул вполне приличную черную «Волгу». После недолгих торгов с шофером мы сошлись на том, что за сто долларов он полностью в моем распоряжении вплоть до двенадцати часов дня.

Первым делом я возжелал позвонить по телефону. Шофер добыл для меня горсть жетонов и высадил поблизости от уличного таксофона. Как он уверял, работающего.

Акулов взял трубку после второго гудка.

– Алло, слушаю.

– Что ж ты, сука, меня подставил?

– Кто говорит?

– Бультерьер.

– Сема, в чем дело, я…

– Молчи, сука, и слушай! Ты, рыба, не жилец, понял?

– Семен, я…

– Я сказал «молчи». Ты не жилец, если сейчас же толково не расскажешь все о Пал Палыче, понял?

– Клянусь, ничего о нем не знаю, Сема!

– Тогда извини, Акула, ты труп.

– Но, Сема, падлой буду, не врубаюсь, чего ты на меня наехал, в натуре!

– Ай как мы заговорили! Ай как по фене заботали складно! Под авторитет косишь, гнида.

– Остынь, Сема! Сам должен понимать – в одних делах я авторитет, в других – «шестерка». Если ты вляпался, расскажи, во что. Смогу – помогу, не смогу – режь меня, может, и полегчает тебе от этого, а может, и нет.

– Гут! Я тебе все расскажу, Акула, только учти, ты сам согласился слушать. Соображаешь, о чем я?

– Не пугай пуганого. Трави, я весь твой.

– О’кей, Акула, слушай…

Я конспективно рассказал Акулову о вдове с секретного объекта, о террористической акции и о миллионе долларов. Не вдаваясь в подробности, поведал о своем побеге, умудрился обойти тему «живых и мертвых». Как я ушел и почему – для Акулова осталось загадкой. Убежал, и все.

Акулов слушал внимательно, не перебивая. Когда я закончил, он, выдержав паузу, спросил устало:

– Ты понимаешь, что спас мне жизнь?

– Нет, не понимаю.

– Пацан! При любом раскладе меня должны убрать, раз все так серьезно. Хотя бы потому, что я знакомил тебя с этим Пал Палычем. Грохнут на всякий случай, долго ли…

– Резонно, Акула, я почти что тебе верю.

– Да брось ты! Верит он, мать вашу, видите ли, почти! Нам с тобой, Семен Андреич, нужно срочно встретиться и крепко подумать, как выпутываться будем. Ты где сейчас?

– Далековато, на окраине.

– Немедленно приезжай в клуб. Я там буду через час, не позже.

– Немедленно не получится. Нужно смотаться в одно место.

– Не вздумай домой соваться!

– Не мальчик, понимаю. Но то место, куда я еду, чистое. У меня там кое-какие делишки…

– Брось, Сема! Не рискуй. Если с деньгами или документами напряги – я помогу, обещаю.

– Я все понял, Акула. Жди в клубе, буду звонить.

– Но ты приедешь?

– Жди, я позвоню.

Я повесил трубку, вернулся к поджидающей меня черной «Волге».

– Долго вы, – констатировал шофер, заводя мотор. – Куда теперь?

– В ближайшую парикмахерскую.

Увлекательный у нас с Акуловым разговор получился! Будто и не Акула, а другой человек со мной говорил. Лексика другая, манера строить предложения, даже тембр голоса непривычный. Прекрасный актер Акулов, загубленный талант. Константин Сергеич Станиславский на моем месте непременно разрыдался бы, восклицая сквозь слезы: «Верю! Верю!»

«Волга» припарковалась возле неказистой, заштатной парикмахерской.

В «Салоне причесок» я оказался первым посетителем. Зевающая полная дама с бородавкой на носу вымыла мою потную голову, коротко подстригла и, главное, начисто выбрила ощетинившиеся щеки, шею и подбородок.

После парикмахерской я распорядился отвезти меня к ЦУМу. До открытия универмага оставалось еще сорок минут. Я уединился в прозрачной полусфере таксофона и набрал номер Кольки Малышева.

– Да, слушаю, – ответила трубка голосом Николая.

– Привет, мастер!

– Семен!!! Ну, знаешь! Ты знаешь, знаешь, ты кто?

– Хорош психовать, Николай. Мне нужен выход на Скелета.

Однако мне пришлось все-таки выслушать десятиминутный монолог, изобилующий эпитетами и сравнениями. Николай обзывал меня столь витиевато, что я, признаться откровенно, даже позавидовал его фантазии, образному мышлению и знанию как русского, так и зарубежного фольклора.

Спустив пары, Коля на диво складно и коротко описал события, последовавшие за моим показательным выступлением в окрестностях и под сводами родного спортивно-оздоровительного клуба «Дао».

Урки приходили в себя довольно долго. Были они подавленны и злы. Каждый обещал совершить со мной развратные действия, а господин Скелет заявил, что готов добровольно стать жертвой изнасилования негодными средствами в случае, если самолично меня не изрежет ломтями в течение ближайших нескольких дней.

Впрямую на моих друзьях уголовники отыгрываться не стали. Тем более коллеги честно признались: дескать, сами не понимают, чего это вдруг на Семена Андреича нашло.

Однако господин Скелет потребовал у господина Коробова, директора клуба, мой домашний адрес и получил его. После чего включил Мише Коробову счетчик: каждый день моей со Скелетом разлуки стоит отныне клубу «Дао» одну тысячу американских долларов. Скелет уверен, что подобный материальный стимул подтолкнет сотрудников клуба на поиски Семена Ступина. Обнаружившему меня пинкертону надлежит немедленно связаться со Скелетом, позвонив ему на личный сотовый телефон.

Номер прилагается.

Во, дожили! Сотовые телефоны у прожженных зэков, каково! Представляете, лежит на нарах какой-нибудь Доцент и названивает в соседний барак некоему Косому. Комедия!

– Не дергайся, Коля, я сегодня же позвоню Скелету и закрою проблему.

– Алло, Семен! Ты чего?

– Але, але, я говорю, давай отбой поискам, сам отыщусь.

– Ты чего, сволочь, думаешь, мы тебя ищем, чтобы заложить?

– Что ты, Коля, и в мыслях нет! Хотя больше вам, как ни крути, ничего не остается.

– Гад ты, Сема!

– Не спорю. Ладно, спасибо за телефончик Скелета и пока.

– Погоди, не вешай трубку!

– Ну?

– Объяснить ничего не хочешь?

– Нет!

– И черт с тобой! Думаешь, я не врубаюсь? Я сразу понял, что вы со Скелетом уже где-то по жизни пересекались, да? Ты ему мстишь, да? За что?

– Отставить, Малышев. Мимо. Все на самом деле не так, и не строй из себя комиссара Мегрэ понапрасну.

– Не хочешь говорить – не надо. Помощь нужна?

– Спасибо, нет.

– Ну скажи хоть, как сам-то?

– Знаешь, как в том анекдоте про бомжа-самоубийцу, слышал?

– Не-а.

– Решил бомж повеситься в привокзальном туалете. Соорудил удавку, сунул башку в петлю, вдруг видит: бутылка портвейна недопитая в углу стоит. Вылез бомжара из петли, хлебнул портвейна и только по новой вешаться собрался, глядь – окурочек лежит, тлеет. Подобрал бомж окурок, курит и думает: «И чегой-то я вешаться собрался, жизнь-то налаживается…»

Николай заржал на другом конце провода, и я со спокойным сердцем повесил трубку. Мне пора, ЦУМ уже минут пять как открылся.

В универмаге я пробыл долго. Купил изящную дорожную сумку и упаковал разнообразными дамскими вещами. В сумке спрятались черные колготки в крупную сеточку, полусапожки дамские осенние тридцать девятого размера (большего не было), блузка-размахайка для полных, юбка миди, тоже не для худеньких, манто женское неопределенного формата, блондинистый паричок а-ля Мэрилин Монро, пара лайковых девичьих перчаток, бюстгальтер четвертого размера, набор косметики «Орифлейм», газовый шарфик и веселенький женский кошелечек.

Больше всего я стыдился приобретать бюстгальтер.

Спасла девушка-продавщица.

– Мужчина, вы жене покупаете?

– Не совсем…

– Тогда кому?

– Ну не себе же, девушка! Дочке хочу приятное сделать. К нам в Уренгой таких лифчиков не завозили.

Покосившись на мои голые щиколотки, продавщица впарила мне самый дорогой, изобилующий кружевами бюстгальтер.

В отделе для мужчин я оттянулся: купил приличный плащ стального цвета, ботинки своего размера и (счастье скитальца!) пару носков. Между прочим, с носками я снова чуть не пролетел: выскреб на их покупку практически последние российские рубли.

С сумкой через плечо, в новом плаще, ботинках и носках, я плюхнулся на заднее сиденье зафрахтованной до полудня «Волги».

– Шеф, гони в Ясенево!

– Куда там?

– Гостиница «Узкое».

Мотор взревел, я откинулся на сиденье и задремал.

Десантник говорил и говорил без умолку. Старик, напротив, внимательно его слушал. Десантник рассказывал о службе, о прыжках с парашютом, о новых видах оружия, о методах подготовки. Да мало ли о чем может рассказать солдат срочной службы.

Парня отпустили из части всего на несколько дней, похоронить мать. Она умерла тихо. Угасла, как свеча, после тяжелейшего воспаления легких. Даже дед ничего не сумел поделать. Ни травы, ни лекарства не помогли. Видать, пробил ее час. Судьба. Карма.

Молодой человек изо всех сил старался отвлечься от грустных мыслей и все говорил, говорил. А дед слушал. Дед все понимал и многое прощал.

– …Очень сложно приходится на занятиях по рукопашному бою. Инструктор из сверхсрочников, изгаляется как может. Один раз при всех меня избил. Я еле сдержался. Он начал по почкам лупить, я вижу все его «дырки» и… В общем, тяжело прикидываться полным неумехой, жутко трудно имитировать инстинкты обычного человека…

– Ты «имитируешь» – вот в чем твоя ошибка, – промолвил старик.

Молодой человек моментально замолчал, внимательно слушая.

– Ты не должен имитировать других, ты должен сам стать другим, понимаешь?

– Кажется, да.

– Вот именно, кажется. Тебе только кажется, что ты понимаешь.

Старик замолчал надолго, потом заговорил вновь:

– Искусство перевоплощения в другого человека называется гисо-дзюцу, оно является частью шичи-хо-дэ, методов достижения невидимости. Следует наработать для себя несколько масок и менять их в зависимости от обстоятельств. Скажи, как ты понимаешь принцип «мугэй-но-мумэй» – «ни приметы, ни имени»?

– Я так понимаю: нужно быть серой, неприметной, неинтересной личностью. Человеком, с которым другим скучно. Таким, о котором сразу же забываешь, который совершенно никому не нужен. Идеально, чтобы и внешность, и одежда, и жилище полностью соответствовали образу. В армии я и пытаюсь стать незаметным, слиться с толпой. Вот только инструктор по рукопашке, черт, задал мне трепку – и теперь я поневоле в центре внимания. Взъелся он на меня ни с того ни с сего…

– Он почувствовал фальшь! Подсознательно понял, что ты другой, и теперь не отстанет.

– Ну и что мне делать? Набить ему морду? А может, еще и весь взвод раскатать вместе с офицерами?

– Почему нет?

– Да потому, что я сразу же стану «основным». Вопросы начнутся: «Где научился?» Что я отвечу?

– Дерево лучше всего прятать в лесу. Сочини сказку про сибирского отшельника-китайца. Подробно, с малейшими деталями расскажи, как он учил тебя во время летних каникул отбиваться от соседских мальчишек-хулиганов.

– То есть ты предлагаешь…

– Да! Твой новый образ будет иметь присущие твоей личности качества, но не будет истинным лицом. Белый гриб и ложный белый гриб – суть разные грибы. И помидор красный, и яблоко красное. Кухонный нож отличается от боевого. Понимаешь?

– Немного.

– Я рад, – дед улыбнулся. – Если в тебе видят силача – стань им и отыграй образ в соответствии с общепризнанными канонами – туповатый, прямолинейный, бесхитростный, бабник и так далее.

– Дед, представляешь, если бы нас сейчас подслушивали? – улыбнулся в ответ деду молодой человек. – В тайге на заимке сидит якут – не якут, чукча – не чукча, в общем, старый узкоглазый пень, а напротив – солдатик-первогодок. И беседуют они, как два московских интеллигента на кухне.

– А представляешь, если бы еще и библиотеку мою в хате отыскали! – засмеялся дед. – Точно в психушку упрятали бы! Или нет! Не в психушку, в кутузку.

Дед смеялся, смеялся и внук.

– Почему в кутузку-то?

– Решили бы, что я диссидентов прячу, кто еще в наше время читает Ницше и Толстого вперемежку со справочниками по электротехнике и трудами по психологии.

Смех постепенно сошел на нет, и старик продолжил:

– Помимо нескольких образов для жизни ты должен наработать ряд масок-однодневок. Например, очень просто стать на время алкоголиком. Но! Никаких импровизаций! Пару месяцев потрись возле алкашей, научись их манере говорить, раскисать после первой рюмки. Побудь в их шкуре.

Дед задумался на минуту.

– Неплоха маска женщины…

– Женщины?!

– Да, женщины. Как еще лучше сделаться невидимым и незаметным? Не раствориться же в воздухе на самом деле! Единственный путь – спрятаться. И лучше всего – не примитивно «под кустом». Там тебя могут обнаружить, понимаешь? Идеально – спрятаться под маской. Нет большей обманки, чем превратиться в женщину. Двигаться, как женщина, говорить, как она, даже думать, как женщина…

– Но для этого нужно столько учиться!

– Вот именно: «учиться». Не я тебя должен учить! Ты должен учиться сам.

– Значит… – молодой человек посмотрел деду в глаза. – Значит, я…

– Да! Ты почти всему у меня научился. Теперь я буду учить тебя учиться. Понял?

– Понял, дед…

– Не грусти, внук. Всем трудно становиться большими. Ноша самостоятельности многих раздавила. Мне еще придется рассказать тебе множество разных вещей, но…

– Но это будут уже не знания, а информация, так?

– Ты понял. Я горжусь тобой, внук!

…Возле гостиницы «Узкое» я расплатился с шофером и отпустил машину. Дальше мой путь лежал через лесной массив, имеющий место быть между двумя спальными районами – Ясеневом и Коньковом.

Я бодро шагал между редких деревьев, время от времени встречаясь с равнодушными собачниками и их любопытными четвероногими питомцами. Я искал места, где можно уединиться на полчасика, и наконец залез в такую чащобу, что хоть кино снимай про белорусских партизан.

Ровно через сорок две минуты я снова шагал собачьими тропами. Но это был уже не я, точнее, другой я.

Семен Андреевич временно перестал существовать, ему на смену пришла Светлана Андреевна.

Да, я стал женщиной! Я был одет, как женщина, я двигался, как женщина, я думал, как женщина. Гардероб из ЦУМа пришелся как нельзя впору, вот только туфельки слегка подкачали.

Зато манто выглядело на моих хрупких плечах удивительно элегантно, и паричок мне был к лицу, а газовый шарфик скрыл предательски выпирающий кадык.

Может быть, я чуточку, самую крохотулечку переборщил… ой, простите, переборщила с косметикой, ну да ладно, мне можно. Я особа эмансипированная и раскрепощенная. Может быть, я вообще лесбиянка-проститутка, откуда вы знаете? Вот и сумка моя дорожная набита мужскими вещами, на утеху клиенткам, и кошелечек в руках полон «зелени», а на голом теле спрятан хитрый поясок со всякими разными колющими и режущими предметами в дюжине кармашков – атрибуты профессиональной мазохистки, не иначе…

На окраине Конькова я стрельнула сигаретку у прыщавого подростка. Юноша проводил меня сальным взглядом. Нормально. Тест сдан.

Плавно покачивая бедрами, я подошла к заветному дому и сразу же срисовала «наружку». Три детины в белом «Ауди», чуть поодаль – еще двое на лавочке возле подъезда.

Не густо. Сразу видно: мою «чистую» квартиру обложили достаточно грязно, второпях.

На меня никто не обратил внимания, даже обидно. Я спокойно зашла в подъезд, вызвала лифт и в тесной кабинке взмыла на высоту семнадцатого этажа.

Вот и знакомая дверь скромно блестит потрепанным дерматином. Рядом матово отливает синей масляной краской сейфовая дверь соседа.

Я знаю, что соседа нет дома. Сосед работает «челноком». На Коньковском вещевом рынке у него откуплено место, там постоянно стоит племянник, а сам господин «челнок» вечно торчит то в Польше, то в Турции. За массивной сейфовой дверью спрятаны не только скромные апартаменты коробейника, но и все его сбережения, нажитые непосильным трудом.

Сосед очень боится воров. Общий балкон с моей «чистой» квартиркой оснащен чуть ли не пуленепробиваемыми стеклами. Балконная дверь не уступает входной по прочности, на окнах стальные жалюзи.

Естественно, квартира под охраной милиции. Само собой, сигнализация предельно дорогая и надежная. А ментам из родного отделения сосед продает шмотки по себестоимости. За это блюстители обещали приглядывать за его жилищем и, ежели чего, не оплошать.

Я достаю из кошелька отмычку и уверенно подхожу к соседской двери-сейфу. В спину мне упираются шесть пар глаз. Три ухаря курят на лестничном пролете этажом ниже, еще трое дымят на пол-этажа выше.

Ребята напряжены, ждут объект, Семена Андреевича, но к Светлане Андреевне в принципе равнодушны. Конспираторы хреновы! Хоть бы пошутили с девушкой за-ради правды жизни, так нет – стоят и пялятся молча, будто воды в рот набрали.

Хитрая дверца открывается легко. Я, нервно тряхнув головой, шагаю за порог – и тут, о ужас, блондинистый парик падает на пол.

Топтуны все просекли мгновенно. Я еле успела, простите… еле успел захлопнуть дверь. Все подряд замки запирать не стал. Только цепочку накинул и щелкнул простеньким французским скобяным изделием.

Есть у них отмычка? Хочется верить. Ну а если и нет – не беда, плечом вышибут дверцу, даром что сейфовая.

Через полторы минуты я через балконную дверь (открыл отмычкой, а после аккуратненько закрыл) проник на общую с соседом территорию, гордо именуемую в народе лоджией, и оттуда наконец-таки попал в вожделенную «чистую» квартиру.

На цыпочках подкравшись к дверному «глазку», я с удовольствием вошел в роль стороннего наблюдателя разгоревшейся вскоре драмы.

Менты, хвала им и честь, прибыли минут через семь. Сейфовая соседская дверь к тому времени держалась на одной цепочке.

Стражи правопорядка поначалу обомлели от представшей перед их неподкупными очами картины наглого взлома частной собственности. Но быстро взяли себя в руки, благо автоматы наперевес, и – галочка в отчете «О борьбе с бандитизмом», почитай, срублена.

Один из придурков-взломщиков попытался вытащить пистолет, поплатились все. Длиннющая очередь из автомата модели «кедр» прошила нижние конечности бандитов где-то в районе коленок.

Дальше я смотреть не стал. Сейчас вызовут еще группу в помощь, которая не нужна, но машин понаедет пруд пруди. Примчатся следователь, «Скорая», может быть, репортеры с телекамерами. Группа пасущей меня во дворе «наружки», безусловно, вынуждена будет ретироваться. Оперативники начнут обзванивать соседей пострадавшего «челнока», но меня нет дома, извините.

Покуда за дверью шумели и матерились, пока кутерьма со взломщиками не приняла более организованный характер, я не спеша принял душ. Затем переоделся в мужскую одежду.

Не ту, что одолжил у Могилатовой, нет. Была в этой квартире и другая одежонка, как раз по мне: скромная, удобная. Помимо одежды, был еще припрятан мобильный телефончик. Изящная такая трубочка в ящике кухонного стола.

Удобно устроившись в мягком кресле, я откупорил оказавшуюся в холодильнике бутылку пепси и поспешил воспользоваться услугами сотовой связи, благо никакой телефонный определитель больше не в состоянии отыскать меня в этом безумном городе.

Акулов ответил сразу же, снял трубку после первого гудка.

– Алло, спортивный клуб «Атлетик» слушает.

– Акула, кранты! Финиш, блин…

Я говорил голосом раздавленного обстоятельствами человека. Вдобавок я дышал, как стайер на финише.

– Семен, ты?

– Я! Слушай и не перебивай! Я пошел в то место, адрес которого знала только Могилатова! Я сдуру дал ей телефон, она и вычислила, сучара! Я пришел, а тут налетели сначала какие-то жлобы, потом сразу менты! Ушел чудом. Ты понимаешь, Акула, Вика ведет очень странную игру, я вообще не врубаюсь, почему она в игре. Навела на меня бандюков и попыталась всех вместе, и меня, и их, сдать ментам. Ты что-нибудь понимаешь? Я – нет!

– Семен, нам срочно надо встретиться!

– Хорошо, но срочно опять не получится, боюсь, за мной «хвост».

– Менты?

– А хрен его поймет! Может, мне вообще мерещится, нервы стали ни к черту…

– Запоминай адрес. – Акулов скороговоркой выпалил название тихой улочки в Марьиной Роще и объяснил, где это, дав подробные ориентиры. – Я буду в белом «мерсе», встречаемся в…

– В восемь вечера, – перебил я и повесил трубку.

Переведя дыхание и отхлебнув пепси, я сделал еще один телефонный звонок. На этот раз трубка ответила после двенадцатого гудка.

– Ну…

– Баранки гну! – Мой голос звучал чуть насмешливо, с хрипотцой и вальяжностью уличного хама.

– Это кто?

– Конь в пальто! Хе… я это, Скелет, я, усек?

– Борзо базаришь, пидор!

– А ты слушай, слушай, сучок, разинь уши, пасть заткни и не вякай, только слушай.

– Ты под кем ходишь, козлина? Тя чо, Матрос на меня направил или ты сам такой глупый?

– Я сказал, заткнись и не перебивай, а то трубку повешу!

– Ну, трави, сучий потрох, слушаю.

– Сегодня нарисуешься на «стрелке», понял?

– С радостью нарисуюсь. Где «стрелка», когда?

– В восемь вечера, а где, узнаешь потом, я перезвоню. Жди и будь готов, отбой!

И еще я сделал несколько звонков. Парочку на телевидение, троечку в различные газетные издания. Всем говорил разное.

Телевидению поведал о подмосковном санатории за колючей проволокой: мол, проезжал рядом ночью, слышал взрывы, стрельбу, видел пламя пожара.

Газетчикам рассказал о нападении на охранника-консьержа в престижном доме.

Всем вместе о подозрительной деятельности под крышей клуба «Атлетик» – наврал, что возле него в скверике собираются сутенеры малолетних проституток.

Будем надеяться, средства массовой информации отреагируют и шакалы пера полезут проверять, вынюхивать, выслеживать. То есть появятся лишние тараканы в банке, чего я, собственно, и добиваюсь.

Итак, пора подвести некоторые предварительные итоги.

То, что Акулов играет за команду покойного Пал Палыча, очевидно. А вот то, что Вика в игре, – действительно неожиданно. Конечно, я нечто подобное подозревал с самого начала, причем чисто интуитивно, и проверку в конспиративной квартире устроил не просто так.

Между прочим, и телефончик я дал Могилатовой не этой вот квартирки, и даже не квартиры соседа-«челнока». Телефончик я ей назвал соседа-алкоголика, дверь которого аккурат напротив моей, и номер сего колоритного абонента отличается от искомого двумя последними цифрами.

Но маскарад с переодеванием я учинил отнюдь не ради госпожи Могилатовой. Я страховался на случай нечаянной встречи с авторами загадочной открытки. Может быть, они и сейчас где-то рядом, даже скорее всего, однако меня не засекли.

Да и жлобы от Могилатовой спутали им все карты. Крайне удобно получилось, почти идеально! Не думаю, что Могила ведет свою игру. Более чем вероятно, она в той же компании, что и Акулов, но особняком, с краешку.

Кто из них – кто, просчитать невозможно и пытаться не стоит. Главное, посеять щедрой рукой семена паники и подозрительности. Побольше неразберихи и суеты. У меня есть неоценимое преимущество – мои противники и в мыслях не могут допустить, будто бы я в одиночку разбомбил подмосковный санаторий-концлагерь.

Пусть ищут предателя в своей среде, грешат на спецслужбы и строят самые замысловатые версии, времени окончательно запутаться у них хватит.

А я пока отдохну, расслаблюсь.

Все, программа-минимум выполнена, теперь можно и поспать. Притомился я что-то за последние дни.

Ага! В дверь звонят. Милиционеры пошли по квартирам. Хватит трезвонить, неужели непонятно, нет меня.

Хоть в этой квартирке и более чем скромная обстановка, но все для отдыха имеется. Два кресла, кушетка, журнальный столик, шкаф с одеждой, книжные полки.

Уже лежа на жестком матрасе, я вытащил из ряда книжек скромный покетбук с броским заголовком: «НИНДЗЮТЦУ, воины-тени». Кто это у нас написал-то? Американец. Забавная книжонка. Смотри-ка, кое-чего у заокеанского автора очень-таки правильно написано. А вот остальное – вранье.

Ну да ладно, после почитаю, повнимательнее, а сейчас – спать, спокойно спать под охраной родной милиции за порогом.

Приятно сознавать, что присутствие ментов надежно гарантирует на некоторое время от неожиданных визитов и нежеланных гостей. Спокойной ночи, то есть – спокойного дня. Моя милиция меня бережет, спасибо ей…

Я спал четыре часа. Мне снился покойный брат. Снился совершенно реальный факт нашей с ним биографии – тот день, год назад, когда он дал мне ключи от этой квартиры.

– Сема, об этой хате никто не знает. Я купил ее так, на всякий случай, были деньги – вложил в недвижимость.

– На кого оформлена квартира?

– На одну бабульку. Очень удобно. И ты живешь недалече. Вот и захаживай иногда, за свет, газ плати. Только, прошу, не засвети берлогу. Для соседей ты – внук бабульки, хорошо?

– Договорились.

Вот такой сон-воспоминание. К чему снятся покойники? К перемене погоды! Когда я открыл глаза, северный порывистый ветер метал в оконные стекла микроскопические капельки мерзкого осеннего дождичка.

Я встал, потянулся, стряхнул с себя сонливость, прошлепал в угол комнаты, присел на корточки и, помогая себе кое-чем из любимого режуще-колющего арсенала, отодрал две крайние паркетные половицы рядом с плинтусом.

Этот тайник я сделал давно, в свое первое посещение оставленной на мое попечение жилплощади. Вот он наконец и пригодился.

Из тайника я извлек паспорт со своей фотографией на имя Бойко Станислава Петровича, пистолет Макарова с разрешением на его ношение, оформленное опять же на господина Бойко, и замаскированную под плейер гранату – шедевр неизвестного мастера-кустаря, приобретенный мною по случаю аж за две тысячи баксов. Плейер, между прочим, не только умел взрываться, но и прекрасно работал по своему основному назначению – проигрывал кассеты. И даже записывал.

Следует сказать, что человек с фамилией Бойко действительно существует. Сей мелкий бизнесмен представляет в столице интересы некой занюханной фирмочки из Красноярска.

Станислав Петрович не женат, детей нет, мама и папа давно ушли в лучший мир. По роду своей деятельности Бойко постоянно мотается между Москвой и Красноярском, причем в родных пенатах бывает крайне редко, а в златоглавой предпочитает снимать для проживания частную жилплощадь.

Откуда я все это знаю?

Было дело – кутили со Славкой две недели напролет. Он мне тогда все про себя рассказал, про Красноярск, фамилии и адреса тамошних друзей, своих боссов и девок, их привычки, повадки… короче, вполне достаточно, чтобы я при желании смог выдержать легкий милицейский допрос на предмет уточнения личности не как Семен Андреевич Ступин, а как Станислав Петрович Бойко. Хмельной человек с большой радостью разболтает вам все о своей жизни, только надо уметь спрашивать и слушать.

Вряд ли красноярский бизнесмен меня запомнил и, уж конечно, заявил о пропаже паспорта и оружия, как только проспался.

А может, и не заявил. В пьяном бреду Стас проболтался, что фирма, на которую он пашет, – прикрытие. На самом деле он, сэр Бойко, зарабатывает, перевозя мелкие партии «дури», то бишь наркотиков. Кто знает, где он сейчас. Может, сел, а может, уже и мертв. Да хоть и жив-здоров, меня устраивает любой расклад.

Что ж, побуду пару деньков господином Бойко, а там посмотрим.

С огромным сожалением я спрятал в тайник пояс с кармашками, газовую пушку охранника-консьержа и цепочку-кусари. При себе оставил только набор отмычек. Туда же, в тайник, впихнул всю одолженную и приобретенную сегодня одежду и аксессуары. И в новом, преображенном виде покинул гостеприимную квартиру, закрыв замок с помощью отмычки.

Милиции на лестничной площадке уже не было. Соседскую дверь опечатали, кровь смыли. Майоры и капитаны Пронины ушли недавно, вон в углу горстка окурков, совсем свежая.

Я бодро спускался по лестнице, наплевав на лифт. В правом внутреннем кармане китайской кожаной куртки брякала трубка сотового телефона, в левом пребывали документы и пистолет. На голове кепка, на ногах джинсы и кроссовки, на поясе плейер. Пачка долларов в нагрудном кармашке клетчатой фланелевой рубахи аккуратно упакована в полиэтиленовый непромокаемый пакет.

Человек из толпы, завсегдатай метрополитена, знаток автобусных маршрутов и вещевых рынков. Один из миллионов. Неприметный, примелькавшийся серый тип, Стасик Бойко, спешил по своим делам, не вызывая абсолютно никакого интереса у многочисленных встречных сограждан.

Заимев наконец паспорт, я без труда обменял в ближайшем сбербанке стодолларовую купюру на пачку родных российских ассигнаций.

Затем, пользуясь исключительно муниципальным транспортом, я добрался до центра и занял наблюдательную позицию недалеко от ресторана…

Впрочем, нет, название ресторана я раскрывать не буду. Кому надо, те его и так знают, остальным это будет, конечно, интересно, но бесполезно. К тому же меньше знаешь – дольше живешь. А примечательна сия ресторация тем, что в ней собираются гомосексуалисты самого высокого пошиба.

Кого тут только не встретишь! Политики, бизнесмены, телеведущие, артисты! Голова кругом! Среди своих это место кличут «Содом» – простенько и со вкусом.

Интересно то, что случайный посетитель ни за что не догадается об истинной ориентации ресторана, как не догадается и телезритель, замученный рекламой этого благословенного Ганимедом уголка порока.

Аркадия Михайловича, моего тайного (хотя скорее даже не тайного, а явного) поклонника, того самого завсегдатая боев без правил, что влюблен в гладиатора Бультерьера, я ждал минут пятнадцать.

О том, что Аркаша каждый вечер, примерно в одно и то же время, заезжает поужинать в «Содом», знали все мало-мальски знакомые с ним люди. Аркадий Михайлович имел слабость «грузить» всех встречных и поперечных подробнейшей информацией о распорядке своего дня, о своих привычках и прихотях.

Наконец он появился, вылез из черного лимузина в окружении четырех хорошеньких телохранителей. Сияющий лоском и сытостью мандарин вразвалочку двинулся к ресторанному подъезду.

Я поспешил ему наперерез: руки в карманах, кепка на затылке, глаза смотрят под ноги, воротник куртки поднят – человеку холодно и неуютно под дождем, он спешит куда-то, думает о чем-то своем, ничего вокруг не замечает.

– Ба! Какая встреча! Мистер Бультерьер, можно вас на минуточку?

Я растерянно остановился, оглянулся.

– Ой, Аркадий Михалыч… Здрасьте.

– Куда спешите, уважаемый Семен Андреич?

– Да так, в общем-то, никуда…

– Может, не откажете испить в моем обществе рюмашку коньяку в этом захолустном кабачишке?

– Да я, собственно, одет неподобающим образом для «кабачишки».

– Плевать! Мне на условности плевать, а значит, плевать и всем халдеям во главе с метрдотелем и вместе с посетителями. Пойдемте скорее, здесь неуютно и сыро, а там благостно и тепло. Ну?

– Пошли…

В ресторанный зал я умудрился впереться прямо в своей китайской куртке. Гардеробщику оставил лишь кепку. Я смущался и краснел изо всех сил. Завсегдатаи бросали вслед Аркадию Михайловичу понимающие взгляды. А он, проказник, нежно приобняв меня за плечи, прямиком отправился в отдельный кабинет. Телохранители учтиво остались в общем зале.

Нашу с Аркашей беседу в полумраке и уединении я описывать не буду – прежде всего по соображениям морально-этического характера. Отмечу только, что мой обожатель был дерзок в шутках, но рукам, к счастью, воли не давал. Я же смущался, как красна девица, и слегка, самую чуточку закашивал под «голубого».

Дважды я выходил в туалет. Оба раза с большим трудом отговорил Аркашу меня сопровождать.

В первое свое посещение сортира, в 19 часов 10 минут, я, воспользовавшись услугами сотовой телефонной связи, позвонил Скелету и назвал место «стрелки». Еще я сообщил номера акуловского «Мерседеса»: дескать, в нем я и приеду.

Времени у Скелета оставалось в обрез, разведку местности произвести он не успеет. Значит, поедет усиленным составом и обвешается с ног до головы оружием. Скелет не дурак и прекрасно сечет, что я его подставляю.

Как я это делаю, он не понимает. Никто бы на его месте не понял. Но Скелету приходится держать фасон перед своими гопниками. Так что на «стрелку» он приедет непременно. Не говоря уж об Акулове.

Второй раз я посетил сортир в 19.45. Из тесной кабинки набрал 02 и сообщил дежурной девушке, что через 15 минут в Марьиной Роще состоится кровавая разборка двух бандитских группировок.

Даже если девушка мне не поверила, на сигнал все равно отреагирует, и менты из близлежащего отделения обязательно прибудут.

От всей души жаль, но я могу так никогда и не узнать, что же произойдет в Марьиной Роще в 20.00. Что кутерьма будет нешуточная – это точно. Но очень возможно, обойдется и без стрельбы.

Вероятно, вообще действие ограничится потерей изрядного количества нервных клеток у всех участников – и все. Съедутся позыркать друг на друга глазами, менты мигалками поискрят – и потом разъедутся восвояси. Впрочем, если кто-либо из встречающихся сторон все же перестарается, «стрелка» автоматически превратится в перестрелку. Однако и такой вариант меня вполне устроит.

Как уже раньше было сказано – чем больше неразберихи, тем лучше. Да и отвлечь некоторые силы противника, хоть на полчасика перебросить их в другой конец города, подальше от моего, Семена Андреича, местожительства согласно прописке, тоже не помешает.

Все, что я делал сегодня, все мои попытки столкнуть лбами самые разнообразные действующие лица и втянуть в игрища новых персонажей, честное слово, было сплошной импровизацией.

Представьте себе, что вы спасаетесь от погони, бежите вверх по склону, усыпанному каменными глыбами. И вот вы на вершине, враг отстал.

Как вы будете действовать? Логично устроить большой обвал. Для этого вы будете швырять вниз первые попавшиеся под руку камни, правильно? Конечно, да! Не станете же вы подбирать какой-нибудь особый булыжник и скрупулезно рассчитывать траекторию его падения. Мол, заденет ли он во-он тот кусок сланца? И куда потом полетит сланец? Увлечет ли он за собой мелкие камушки или нет? И поднимется ли пыль? И еще множество вопросов, не имеющих точного ответа.

На самом деле не нужно ничего рассчитывать. Нужно просто бросить побольше камней, и, по теории вероятностей, один из них непременно угодит в глыбу сланца, а другой, рассыпавшись на тысячу мелких кусочков, превратится в пыль.

Главное здесь – бросать в нужную сторону и следить, чтобы ненароком самому не погибнуть в хаосе камнепада. Для этого необходимо постоянно быть сверху. И конечно же, нужно точно знать, когда и куда бежать с достигнутой вершины. Ведь пока вы на вершине, вы на виду, а пока вы на виду, вас будут изо всех сил пытаться достать – и непременно достанут рано или поздно…

Вернувшись из уборной, я резко засобирался домой. Аркадий Михайлович, сама любезность, вызвался подбросить меня на своем шикарном лимузине.

Я не возражал. Ради возвращения домой в обществе Аркаши и, главное, в сопровождении его телохранителей я и затеял весь этот цирк с «голубыми» нежностями.

К моему дому мы подъехали в 20.35.

– Вы не против, ежели я на минутку зайду? – спросил Аркадий Михайлович дрогнувшим голосом. – Очень интересно посмотреть, как живет такой симпатичный мужчина.

– Он живет одиноко и невесело, – ответил я тихо и вкрадчиво.

– Так я зайду? – прошептал Аркадий Михайлович.

– Да, – сказал я еле слышно и многозначительно опустил ресницы.

Вышколенные телохранители первыми выбрались из машины. Один трусцой побежал к парадному, остальные взяли нас «в коробочку» и повели следом.

Я знал, что сейчас случится. Я был готов.

Первый телохранитель юркнул в подъезд, мы чуть приотстали – и тут раздался выстрел. Глухой щелчок, будто стреляли из пневматического оружия. Именно так звучит выстрел пистолета с глушителем.

Сквозь стекло подъездной двери я увидел, как падает телохранитель в авангарде нашей процессии, – и сразу же включился. Последующие события произошли в считаные секунды.

Второй выстрел сзади. Аркадий Михайлович хватается за плечо. Я падаю на колени. Кувырок. Ногами открываю дверь подъезда, перекатываюсь через тело мертвого телохранителя на пороге второй подъездной двери и стреляю. Пистолет из внутреннего кармана куртки давно уже в моей руке. Возле почтовых ящиков оседает на бетонные ступеньки неизвестный киллер.

На улице застрекотал автомат. По звуку – израильский «узи». В ответ бабахнули пистолетные выстрелы – это телохранители Аркаши.

Еще одна очередь из «калашникова», я уже на крылечке возле дома. Выскочил из подъезда как пуля, на ходу положил двумя выстрелами человека с израильским автоматом.

В нас палят из желтых «Жигулей»-«девятки». Стекла опущены, наружу торчит ствол «АКМ».

Тот с «узи» стоял слева, возле соседнего подъезда. По науке, должен быть еще один, справа.

В два прыжка я оказался подле Аркашиного лимузина, рванул на себя дверцу, влетел в салон. Сзади-справа утробно ухнуло помповое ружье. Я распластался на полу, в узком промежутке между передним сиденьем и педалями управления. Посыпалось заднее стекло, надрывно звякнуло лобовое, дождь осколков обрушился на капот.

Открываю дверь возле водителя. Бедолаге-шоферу напрочь снесло полчерепа. Выталкиваю труп, хватаюсь за липкий от крови руль. Поворот ключа зажигания, вдавленная до предела педаль газа – и я уже мчусь, петляя между припаркованными возле дома машинами.

Сзади стреляют. Мимо. Охотникам сильно мешают Аркашины телохранители, двое из которых еще живы и не переставая ведут огонь из пистолетов.

Кто они, охотники, не суть важно. Я уже говорил, что просчитать моих нынешних недругов не берусь. Слишком их много, и в этом моя заслуга. Иногда один лютый враг полезнее сотни хороших друзей. Вот такая у меня сегодня философия!

Я гнал машину наперекор всем правилам дорожного движения. Приходилось сильно щуриться. Ветер хлестал по лицу мелкими дождевыми каплями. Я вел автомобиль почти вслепую, почти по наитию. Другие водители шарахались от моего раздолбанного лимузина и были правы.

Минут через пятнадцать бешеной езды сзади пристроились два гаишных «Мерседеса» и один желто-синий «козел».

К счастью, на Ленинском проспекте не было пробки. Я промчался поперек магистрали и, развернувшись возле цирка, выскочил к Ленгорам. Здесь я выжал из лимузина все, на что он был способен.

Трасса шла почти прямо, и я сумел, попеременно держа руль то правой, то левой рукой, стянуть с плеч кожаную китайскую куртенку и зашвырнуть ее под заднее сиденье, а после отстегнуть от пояса плейер и выполнить ряд нехитрых манипуляций, активизирующих взрыватель.

Теперь достаточно нажать кнопку перемотки – и через семь секунд бабахнет не хуже противотанковой гранаты.

Пистолет я засунул в бардачок. Плейер зажал в зубах, вцепился изо всех сил в руль – и выехал наконец на Бережковскую набережную.

Навстречу мчался еще один гаишный автомобиль.

Кто сказал, что у нас плохо работает дорожная милиция? Вон как меня обложили, как в учебнике, и посторонних машин рядом не видно, и на горизонте путь перегорожен длиннющим фургоном. Отлично работают, приятно смотреть.

Встречный автогаишник шел мне точно в лоб. Надеется, что я приторможу. Смелый парень, ничего не скажешь.

Когда между мной и встречной машиной оставалось всего метров семь-восемь, гаишник не выдержал, вильнул вправо. Я тоже вильнул вправо. Вполне оправданное, правдоподобное действие. Только я вильнул резко и круто, так что мой лимузин перескочил через парапет, отделяющий проезжую часть от пешеходной полосы, врезался носом в ажурную решетку набережной, сорвал ее с бетонных столбиков-креплений – и ухнул многопудовой массой в грязные воды Москвы-реки.

В последний момент перед ударом о воду я бросил руль и уперся руками в автомобильную крышу, напряг ноги и представил себя в образе этакой пружины-распорки. Чудом, но удар я самортизировал, ничего себе не поломал, а когда мой стальной конь уходил под воду, я завалился на бок, сумел поменять положение тела и устоять под потоком хлынувшей в салон воды.

Теперь нужно действовать максимально быстро. Машина по инерции продолжает движение вперед, уже под водой, ее заваливает, переворачивает вверх колесами. Я отталкиваюсь ногами, расслабляю руки и покидаю салон, благо ветрового стекла давно уж нет.

В зубах у меня плейер-граната. Одной рукой цепляюсь за борт машины, другой нажимаю кнопку перемотки и отправляю плейер в глубину салона.

Под водой ни черта не видно. Действую на ощупь. Как только выпускаю плейер из руки, группируюсь и сильно отталкиваюсь ногами от металлического бока лимузина.

Плыву как можно быстрее, в уме считаю секунды. Сейчас! Открываю под водой рот и выныриваю на поверхность секунда в секунду со взрывом.

Успел. Меня почти не оглушило. Ну, если только совсем чуть-чуть.

Ныряю снова, легкие полны воздуха, я плыву под водой уверенно и спокойно. Плыву против течения, подальше от места аварии.

Хорошо, если бы куртка с документами на имя Бойко в кармане осталась в салоне затонувшего лимузина. Еще один ложный ход, лишняя путаница для следствия. Ну а если куртку унесет течением, то пистолет, надеюсь, они найдут и регистрационный номер просчитают.

Хотя вообще-то с личностью покойного особо разбираться менты не станут. Ведь я отныне покойник, друзья мои. И в этом нет сомнений, хоть тела и не найдут. На полном ходу навернуться с набережной в реку, еще и взрыв потом – после такого не живут. Унесла быстрая водичка утопленничка, так и напишут в протоколах. А еще добавят: мол, наверняка неизвестного происхождения взрыв покойничка разорвал на мелкие кусочки.

Нету больше на этом свете Семена Андреевича Ступина, зачем-то притворявшегося в последний день жизни Стасиком Бойко.

Скелет успокоится, моих друзей в покое оставит, и то хорошо.

И космические террористы меня искать уже не станут, тоже славненько. Эх, как хорошо и спокойно быть покойником, честное слово! Это я вам как знающий человек говорю…

Я проплыл под водой более трех километров. Моя голова лишь трижды появлялась на поверхности, чтобы набрать воздуха. Каждый раз хватало двух секунд.

На набережную я выбрался уже за метромостом. Вокруг было безлюдно, что неудивительно – погода сегодня вечером из ряда вон отвратительная.

Бегом преодолев узкое асфальтовое пространство между водой и редкими деревьями, я рухнул в пожухлую траву и позволил себе две минуты отдыха.

Ста двадцати секунд мне вполне хватило, чтобы полностью восстановить силы. Я поднялся и резво побежал вверх по склону, петляя между деревьями.

Вот и пешеходная дорожка. Одинокий прохожий под зонтиком. Какая удача, парень почти моего роста! Не иначе, припозднившийся с занятий студент МГУ. Повезло. Неслышно ступая, подкрадываюсь сзади. Правой рукой зажимаю парнишке рот, большим пальцем левой надавливаю на нужную точку.

Зонтик падает. Везунчик-студиозус обмяк, повис у меня на руках. Оттаскиваю его с дороги подальше в кусты, снимаю с безвольного тела красно-желтую пижонскую куртку. Моя жертва благополучно придет в себя через несколько минут. Никаких последствий, никакого вреда для здоровья.

Из нагрудного кармана своей фланелевой рубашки вынимаю полиэтиленовый пакетик с долларами. Отсчитываю десять купюр, по сто долларов каждая. Вкладываю деньги в руку парню и напяливаю на себя его теплую куртку. Подумав, снимаю с головы парнишки вязаную шапочку, натягиваю на свои мокрые волосы.

Когда ограбленный очнется, первым делом обнаружит у себя в пятерне тысячу баксов. Удивится очень, нет сомнения. Потом друзьям будет рассказывать, но в милицию жаловаться не пойдет, это точно! Перестраховываюсь, конечно, но очень мне нежелательно, чтобы милиционеры связали ограбление на Воробьевых горах с аварией на Бережковской набережной. Анекдоты про тупых ментов придумывают те, кто ни разу не сталкивался по жизни с «правильными операми» и, как следствие, ни разу не попадал в «серьезную разработку».

В кроссовках неприятно чавкает вода. Мокрые джинсы прилипли к телу. Однако длинная, до колен, куртка и почти сухая шерстяная шапочка на голове придают мне вид не мокрого, а только промокшего человека. Этого я и добивался.

На улице Косыгина, или как там она сейчас называется, торможу частника.

– Мастер, в Коньково поедем?

– Ты чего, в луже валялся? Ты ж мне весь салон загадишь! Не поедем, отойди от машины.

– А за сто баксов поедем?

– За сто баксов поедем! Садись. Чего стоишь, как неродной?

Глава 5 Я – покойник

Во дворе, возле дома, было удивительно пусто. Оно и понятно – погода отвратительная. Хороший собачник в такую мразь если и выведет четвероногого друга, то исключительно пописать, ни о каких длительных прогулках не может быть и речи.

В подъезде тоже царила тишина, лишь ветер со свистом проникал в щели дверей парадного. Лифт, натужно поскрипывая, поднял меня на требуемый этаж и нехотя разлепил свои обшарпанные створки.

Рядом с опечатанной дверью соседа-«челнока» совсем чисто. Уборщица постаралась. Сработал стереотип подневольного человека: раз сюда начальство ходит – необходимо выказать рвение и расторопность. Жалко бабушку-уборщицу. Для нее любой сопливый мент уже начальство.

Я подошел к двери другого своего соседа, принципиального алкоголика, проживающего напротив. Послушал.

Тишина. Этому никакое уличное ненастье нипочем, и время сейчас как раз его: скоро полночь, последние островки выпивки вот-вот закроются до утра. Останутся, конечно, никогда не засыпающие оазисы алкоголя, но их плоды моему соседушке не по карману.

Дверь своей конспиративной квартиры я привычно открыл отмычкой, не таясь, зашел в комнату. В кресле, возле окна – черный мужской силуэт. Тихий голос, почти шепот:

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй, – ответил я, удивившись самую малость.

Я ждал этой встречи, но надеялся, что на месте Федора окажется другой, незнакомый мне человек.

– Прости, но я весь мокрый. Очень в душ хочется.

– Иди, я подожду.

– Кофе свари пока.

– Хорошо, сварю.

Через десять минут я, одетый в длинный махровый халат, сидел в темной комнате, откинувшись на спинку кресла, и с удовольствием пил кофе с солью – фирменный напиток моего покойного брата Федора Храмова.

– Ты не удивился, увидев меня здесь? – спросил Федор из кресла напротив.

– Немножко, – ответил я честно.

– А вот я последние сутки нахожусь в крайней степени удивления.

– Из-за меня?

– Угадал.

– Про то, что я теперь покойничек не хуже тебя, уже знаешь?

– Нет, расскажи.

Я коротко поведал историю о гонках по Бережковской набережной и о взорвавшемся под водой лимузине. Про свой рекордсменский заплыв и про ограбление студента я скромно умолчал.

– Здорово, – сказал Федор. – Два брата-покойника сидят и пьют кофе. Впечатляет.

– Послушай, братишка, а не пора ли раскрыть карты?

– Давно пора, братец. Начинай.

– Нет уж! Ты первый.

– Это еще почему?

– Вопрос риторический. Я, что ли, все ЭТО затеял?

– Хорошо, слушай и не перебивай. Договорились?

– О’кей, братик.

– И ничему не удивляйся, все вопросы после, да?

– Лады.

Федор задумался на минуту и проговорил:

– Начать придется издалека. Ты знаешь, кто такие ниндзя? Ну! Ну, чего ты молчишь?

– Ты просил не перебивать, вот я и молчу.

– Хм… Резонно. Ты, наверное, думаешь, что ниндзя – это каратисты в черных балахонах, лазающие по крышам японских пагод и нью-йоркских небоскребов и отстреливающиеся металлическими звездочками от вооруженных вполне современным оружием негодяев? Образ средневекового супермена – первое, что приходит тебе на ум. Ты и миллионы подобных тебе в жизни не поверят, что настоящие ниндзя затратили колоссальные средства, дабы полуфантастические существа из кинобоевиков прочно ассоциировались в массовом сознании с понятием «ниндзютцу»…

– Есть еще ниндзя-черепашки.

– А вот теперь ты перебиваешь, когда не просят!

– Не обижайся! Пошутил, не выдержал, уж больно высокопарные речи с неподдельной патетикой в голосе приходится выслушивать.

– Мне замолчать?

– Федя, братан, ну ладно тебе дуться. Ври дальше, я буду нем как ры… как ниндзя.

– Шут гороховый! – Федор помолчал и продолжил: – Мы с тобой сводные братья, ты знаешь. Родной брат моего отца женился на женщине с ребенком. Этим ребенком был ты. У моего отца было много братьев, а у моего деда было много внуков. Не напрягай память, деда ты все равно не вспомнишь. Деда ты не знал. Я сам видел его всего лишь несколько раз. Меня учил и тренировал мой отец…

Федор запнулся на минуту. Я молчал, и он заговорил снова:

– Мой дед был ниндзя. Он поселился в этой стране по заданию своего клана. Его целью было ассимилироваться в России и основать… как бы это сформулировать поточнее… основать филиал организации. Кланы ниндзя всегда строились по принципу семейственности. Можно провести параллели с «Козой Нострой», но наша организация старше сицилийской на пару веков. Ты всего этого не знал, потому как ты чужой нам по крови, понимаешь?

Я молчал. Внимательно смотрел на Федора и молчал. Мне было очень грустно, потому что я понял его намерения. А ведь он мог пойти и по другому пути. Но он решил меня убить.

Жаль. Я всегда любил брата. Мы были похожи. Не внешне, конечно. Нас одинаково воспитывали, по одной и той же схеме. Мы одинаково строили фразы, очень похоже двигались, выводили одни и те же логические заключения. Мы принадлежали одной системе. Разница между нами только в одном – я стал ниндзя, а Федор считал себя ниндзя, но им не был…

Я отхлебнул кофе и в потемках неловко поставил чашку на журнальный столик, так, что ложечка, скатившись с блюдца, упала на пол.

Федор, не переставая вещать исключительно серьезно и несколько напыщенно, машинально нагнулся, поднял ложечку и положил ее на столешницу.

– Ниндзя всегда были изгоями. Когда-то очень давно они выпали из социальных структур, и единственной задачей для них стало – выжить. Ниндзя испокон веков жили по принципу «цель оправдывает средства». То, что вы называете ложью, предательством, подлостью, для нас, ниндзя, – пустые слова. Ради процветания клана можно и нужно идти на все, нет никаких норм и ограничений.

Мои предки разработали методики тренировки духа и тела, противопоставили обществу свои моральные принципы и устои. Они зарабатывали на жизнь, став наемниками. Выполняли сложнейшие, подчас невозможные поручения. За более высокую плату ниндзя не задумываясь продаст своего нынешнего нанимателя, предаст его, убьет, уничтожит. Под платой я понимаю не только деньги. Главное – это клан. Если клану выгодно предательство – следует его совершить. Между прочим, ниндзя занимались не только диверсионной работой. Политика, коррупция, интриги – все было и есть в сфере наших интересов…

Полная луна показалась меж рваных краев гонимых ветром облаков. Серебряный свет госпожи ночи окутал фигуру брата. Бледное сияющее пятно на скуластой щеке. О Будда, как он похож на своего деда!

Мужчина сидел подле постели умирающего старика.

– Помни, внук, твой удел – безвестность и тень. Никто не должен знать, кто ты, никто, кроме обреченных принять смерть от твоей руки, не узнает в тебе Великого Воина. Помни это, внук! Ты, чужой мне по крови, унаследовал дух моих предков. Будь же достоин!..

Старик закашлял. Мужчина нагнулся к изголовью кровати, взял в руки его седую голову и поймал взгляд гаснущих глаз. Старик сплел пальцы. Мужчина шептал что-то одними губами и, казалось, передавал частичку своей жизни угасающему старцу.

Кашель прекратился. Старик снова заговорил, чуть громче:

– Спасибо, внук… у нас есть еще немного времени… слушай внимательно. У тебя есть брат, Федор, мой родной внук. Он не знает о тебе ничего, кроме того, что ты есть на свете… Его я тоже учил… начал учить… Он плохо, но умеет сражаться, владеет искусством интриги и ремеслом составления ядов… Я недолго его учил… Я прекратил его учить, когда понял, что это опасно. Опасно для него… Федор – человек со слабой душой… Один ты научился у меня всему. Ты один, и ты одинок… Мне жаль тебя, внук… Прошу, будь достоин Искусства! Действуй согласно законам Вселенной, живи…

Старик замолчал. Глаза его остекленели, дыхание остановилось.

– Живи в мире и гармонии, – произнес мужчина, и тут случилось невероятное.

– Да! – ответило бездыханное, коченеющее тело.

Казалось, это звонкое, пронзительное «да» произнесла душа старца, вырвавшаяся наконец из оков бренной оболочки.

Я сидел и думал о своем, Федора слушал вполуха. А братец все разглагольствовал на темы этики и морали. Периодически Федор бросал быстрые, косые взгляды мне за плечо, туда, где на стене исправно тикали старые ходики на батарейках, мейд ин УССР.

– Хватит, Федя, – наконец перебил я сводного брата. – Мне надоело слушать историко-этнографический экскурс. Трави дальше либо про баб, либо по делу. Я устал.

Федор замолчал. Обиделся.

– Не пойму я, Семен, откуда у тебя этот постоянный шутовской тон, бесконечное ерничество и вовсе уж неуместная ирония?

– Знаешь, Федя, лет несколько тому назад друг Коля познакомил меня со своим тренером, мастером кунг-фу из Вьетнама. Абориген Меконга рассказал забавную штуковину: когда адепты его родного стиля кунг-фу дерутся, они улыбаются. Я попробовал спарринговать и улыбаться, получилось здорово. Потом я подумал: а ведь вся-то наша жизнь есть борьба. И начал улыбаться налево и направо, постоянно. Как видишь, помогает, сижу вот перед тобой живой, здоровый.

Федор нехорошо глянул на меня, выдержал паузу и только после этого продолжил свой рассказ:

– Я получил задание из штаб-квартиры в Японии: требовалось заменить пару чипов в электронной начинке ракетоносителя. В общем-то, пустяк, но тут возникла конкурирующая сила. Умолчу о ее природе, сейчас это неважно. Конкуренты хотели устроить теракт на объекте. Вся эта каша заварилась шесть лет назад, и речь шла о находящейся в стадии разработки ступени ракетоносителя.

Видишь ли, новая ступень значительно дешевле западных аналогов. Нанять космического извозчика, работающего на ее базе, будет ощутимо дешевле. Демпинг цен на услуги, понимаешь? Наш клан получил заказ от разработчиков электроники. Мы должны были создать иллюзию технической ошибки при испытательном запуске. Цель простая: получить заказ на транзисторно-резисторную дребедень, отсечь отечественного производителя. Конкуренты пошли дальше. Их целью стало…

– Я знаю, – остановил я Федора. – Рассказывай дальше и покороче, если можешь. Что-то голова разболелась.

– Короче, я узнал, что конкуренты каким-то боком связаны с Акуловым. Тут, очень кстати, ты увлекся профессиональным мордобоем. Дальше – просто. Я пристроил тебя в клуб к Акуле и наблюдал. Потом выяснил, что Сергей Дмитрич, помимо прочего, отбирает основных исполнителей теракта. Ты подходил идеально. Кстати, связь с Акуловым его боссы держали через Могилатову. Вику я перекупил. Девушка хитра, умна и жадна до денег. Через нее я получал информацию, почти из первых рук. Конечно, Могила непосредственно с заказчиком не общалась и была лишь звеном в цепочке, но звеном золотым.

Между прочим, помимо тебя, не менее идеально соответствовал роли террориста господин Грифон. Акулов именно ему отдавал предпочтение. Но мадам Могилатова накануне твоего поединка с Грифоном поставила через своих друзей на Грифа достаточно кругленькую сумму.

Алчный Акулов, к тому же испытывающий, моими стараниями, ощутимые финансовые трудности, естественно, заглотил крючок, сделал на тебя ставку, и в результате ты очень постарался и победил. Автоматически ты стал единственным соискателем завидной террористической доли. Согласись, рекомендовать Пал Палычу бойца, которому суждено быть побитым, как-то не с руки. Что ты морщишься, голова болит?

– Да, что-то нехорошо. Не обращай внимания, продолжай.

– Мне было важно, чтобы тебя отобрали в группу кандидатов-исполнителей. Просчитать и отследить всех остальных было крайне тяжело. Я надеялся, что именно ты выдержишь экзамен…

– А если и не я, то, отслеживая мою персону, ты спокойно узнаешь, где располагается база абитуриентов, и, используя банальную оптику, поимеешь фото всех кандидатов. Думаю, Викуша прицепила мне к одежде радиомаячок во время нашей предпоследней встречи. Ехал я с Пал Палычем и сигналил, как первый космический спутник: пи-пи-пи… С Грифоном подобный номер мог бы и не пройти. Что ты о нем знаешь? Ничего! А вдруг он – подсадка, замаскировавшийся мент или того хуже – фээсбэшник? А я парень свой, простой и понятный, весь как на ладони. Прости, перебил. Обещаю впредь только слушать.

– Нечего больше слушать, я почти все рассказал. Мелкие детали тебя, надеюсь, не интересуют?

– Одна очень интересует. Как тебе удалось так классно разыграть собственные смерть и погребение? Я, честное слово, поверил. Как и зачем?

– А как фокусник в цирке перепиливает свою ассистентку, ты у него никогда не интересовался? Зачем – другой вопрос. Во-первых, все равно после проведения операции мне пришлось бы исчезнуть. Во-вторых, мне было крайне важно, чтобы ты «согласился». И в-третьих, у покойника развязаны руки. Его никто не ищет, за ним не следят.

– Прости, Федор, я правильно понял? Ты рассчитывал использовать террориста в своих целях? Проще говоря, заставить его не взрывать объект, а заменить микрочипы?

– Да.

– А вдруг я или кто-то другой из выбранных на роль исполнителя не согласился бы, что тогда?

– Есть меры воздействия, поверь мне.

– Верю. И последний вопрос. Как обстоят дела сейчас? Я имею в виду положение на космическо-строительном объекте. Уверен, у тебя есть и там осведомители.

– После твоих сегодняшних похождений, Сеня, наши конкуренты запсиховали и пару часов назад попытались устроить импровизированный взрыв. Я думаю, ретивый болван на месте, попка вроде тутошнего Акулова, проявил инициативу.

– И?..

– И в итоге полное фиаско! Фээсбэшники взяли какую-то бабу с взрывным устройством. Обложили все вокруг капитально, не подкопаешься. Боюсь, я сорвал не только операцию конкурентов, но и свою тоже. И все из-за тебя!

– Я не напрашивался.

– Ладно, проехали. Я тебе все рассказал честно, даже то, о чем обязан был молчать. Теперь я хочу услышать твой рассказ. Все подробно. Кто разнес подмосковный санаторий? Кто такой Скелет? Почему он убил Акулова сегодня вечером во время бойни в Марьиной Роще? Каким образом менты оказались в нужное время в нужном месте и благополучно задержали банду Скелета? Как так получилось, что Могилатова ударилась в бега?.. Мы, естественно, за тобой следили, но ты, братец, проявил такую прыть, что даже я запутался окончательно. Рассказывай все, что знаешь. Все, что с тобой произошло за последние сутки. Мне крайне важно знать мельчайшие подробности. Может быть, не все потеряно, время еще есть.

Федор замолчал, внимательно посмотрел на меня, скользнув мимоходом по циферблату часов за моей спиной.

За окном блеснула молния. Последняя гроза в этом году. Скоро зима. Люблю зиму. Люблю зиму и снег, на котором отчетливо виден каждый след.

– Ну, Семен, что же ты молчишь, время идет.

– Сейчас один час сорок две минуты.

Федор автоматически посмотрел на часы за моей спиной.

– Ты заметил, Федя, у меня нет наручных часов и глаз на затылке. Единственный хронометр сзади.

– При чем тут…

– При том! Если к тебе придет человек и представится экстрасенсом, проверить его способности элементарно просто. Спроси его, который час. Определит экстрасенс время, не глядя на часы, – значит, он действительно обладает экстраординарными способностями, а нет…

– Стоп! Семен, кончай молоть чушь! Я хочу, чтобы ты…

– Не ори. И не бойся, время еще есть. Голова у меня болит не потому, что я выпил кофе с ядом. Ведь ты, Федя, подсыпал мне яд в кофе, правда?

Федор окаменел. Вместо лица – гипсовая маска, руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Этот яд, с привкусом соли, в дословном переводе с японского называется «укус красной змеи». Он имеет одну характерную особенность – не срабатывает, если предварительно глотнуть стаканчик спирта. В остальном он идеален. Никакая экспертиза не способна выявить «красную змею» в крови трупа. Так-то вот. Перед нашей беседой я принимал душ. На полочке в ванной стоит флакончик спирта, не заметил? Ненавижу прижигать ранки после бритья одеколоном и очень не прочь глотнуть спиртяги после купания в холодной воде…

Федор молчал. Его окаменевшее тело, застывшее мгновение назад, оставалось неподвижно-напряженным.

– Ты должен был запомнить все характеристики «укуса красной змеи», Федор, и должен знать, что «красную змею» нейтрализует алкоголь. Дедушка не мог тебе этого не рассказать.

– Ты… – Федор оплыл как свеча, почти упал в кресло. Безвольные руки, свесившись с подлокотников, мелко дрожали.

– Да, Федор. Я ниндзя. Бред, который ты нес мне сейчас, я, естественно, всерьез не воспринимаю, уж извини. Мог бы сочинить и более правдоподобную историю. Действительность, полагаю, гораздо прозаичнее. Жизнь – штука корявая. Верю, что ты вляпался по самые уши в грязную аферу, возжелав приумножить свои сбережения. В это верю. Но зачем же, Федя, меня убивать, а? Брат, зачем деда покойного впутывать в свои фантастические байки о кланах и конкурентах? Зачем пыжиться и корчить из себя этакого восточного Робин Гуда? Если хочешь знать, я сразу тебя вычислил, как только получил эту проклятую открытку. Но я отказывался верить очевидным фактам. Сочинял бредовые версии, пытался сам себя обмануть…

– Ты не можешь меня понять! У нас с тобой разная кровь!..

Федор сжался в кресле. Он готовился к броску, к бою, к смерти.

– Национальность как костюм, который дан нам при рождении, однажды и навсегда, – спокойно ответил я. – Важно, что под костюмом. Расслабься, Федор! Ни к чему бросаться на меня с кулаками. Я умею не только определять время, не глядя на стрелки часов. Я обладаю еще массой полезных навыков.

Я продолжал говорить, мне нужно было удержать его в кресле еще по крайней мере пару минут. Время бежало быстро.

– Ты мне не соперник, Федор. Ты самоубийца, труп. Я поменял чашечки с кофе, когда ты нагнулся, чтобы поднять упавшую со стола ложечку. Я ведь тоже кое-чего смыслю по части фокусов, братец. Кстати, голова не болит?

Яд, приготовленный по древнему рецепту, начинает действовать постепенно.

Сначала наступает паралич конечностей.

Федор, готовый к атаке, дернулся, будто от укуса настоящей змеи, адреналин в крови сыграл свою роль, ускорил процесс. Руки Федора отказывались слушаться, ноги отнялись. Но говорить он еще мог.

– Про тебя знают! Ты обречен. Завтра же на тебя начнется охота. Сотни охотников обложат тебя флажками и буду травить, как волка!

– Уймись, Федя. Я сумею проскочить под флажками. Дедушка научил меня, как это делается…

Федор захрипел, содрогнулся всем телом. Он хотел еще что-то сказать, но не успел. Федор умер.

Молния сверкнула за окном. В ее отблеске на оконном стекле четко отразился циферблат часов за моей спиной. Ровно два часа ночи. Час Змеи.

Под утро я навсегда покинул эту квартиру и этот дом.

Что же касается теперь уже дважды покойного брата Федора… До поры он останется в им же приобретенной квартире. Скоро сюда нагрянет его команда – пусть поработает как похоронная.

Я не стал вызывать лифт. Спустился по лестнице пешком, размялся. На улице сразу заметил за собой слежку, поднял воротник плаща и быстрым шагом пошел в сторону метро.

Я больше не был Семеном Ступиным. Семен Андреевич умер, погиб в автомобильной катастрофе. Как меня зовут теперь? Еще не знаю, время покажет…

Если бы у меня были наручные часы, они бы показывали 5.32. Часов у меня не было. Ни наручных, ни карманных. Однако я знал, что сейчас 5.32, ни минутой больше или меньше.