Час отправления (Сборник рассказов)

Пиктограммы

С Никитой я познакомился в 2046 году.

Тогда я не умел читать, но это ведь никого не удивляет в наше время. Буквоеды стали высшей кастой, отделившейся от обычного общества потребителей. А тогда их, знаете ли, презирали. Ни во что не ставили. Вот кто сейчас метет улицы или работает грузчиком? Или помидоры в парниках собирает? Правильно, роботы. Тогда мы думали, что буквоеды — вымирающий вид. Как трактористы в загибающихся колхозах…

В каждом классе есть изгой.

Едва Никита переступил порог кабинета, я понял — вот он. Тот самый парень, над которым все будут издеваться. Он пройдет все круги ада — от порции еды, отобранной в столовой, до выброшенного в мусорный бак портфеля.

Я помню, как прозвенел звонок, и классная втолкнула робкого мальчишку в класс. На его лице играла застенчивая улыбка. Никита носил очки в тонкой оправе, а школьная форма сидела на его угловатой фигуре несуразно. Весь он был… недоразумением. Тощим, длинноволосым, не приспособленным к жизни. Это было сразу понятно.

Класс притих.

— У вас новый ученик, — сказала Раиса Степановна. — Никита Свиридов. Помогите ему тут… освоиться.

— Поможем, — донеслось угрожающее гудение с задней парты. Это был Батон, разумеется. — Не сомневайтесь, Раиса Степановна.

Хрустнули разминаемые суставы.

Классная проигнорировала этот звук.

И обвела кабинет зорким взглядом. Эта потрепанная жизнью разведенка высматривала место. Ей нужно было посадить новенького. Я обреченно вздохнул, потому что единственным пустующим стулом был тот, что стоял рядом со мной.

— Подвинься, Иванов, — приказала Раиса Степановна. Лет сто назад она поправила бы очки, но сейчас учителя носят контактные линзы. Или дешевые импланты, взятые в кредит.

Я убрал портфель.

— Садись, Никита, — классная участливо положила руку на плечо паренька.

Новенький двинулся по проходу между первым и вторым рядами. И тут же споткнулся о чью-то ногу. Раздался дружный хохот. Никита чудом удержал равновесие, сделал несколько шагов и сел рядом со мной.

— Извините, Елена Егоровна, — обратилась классная к молодой учительнице с короткой стрижкой. — Продолжайте занятие.

Шел урок математики.

— Буквоед!

Кто-то выкрикнул это слово, сейчас уже не помню, кто именно. Да и неважно это. Важно другое.

Клеймо.

Еще вчера ты был новичком, к которому присматривались. Пытались прощупать слабые стороны. Понять, как тебя использовать. Стоит ли с тобой дружить? Примкнешь ли ты к одной из группировок? Или займешь место в самом низу пищевой цепочки?

А сегодня ты — буквоед.

Каста неприкасаемых.

Тебя пометили маркером, поставили на полочку. Кто-то поднимется по твоей голове на ступеньку выше. Кто-то вырастет в глазах окружающих, поливая тебя грязью.

Так устроено школьное сообщество.

Нужны годы, чтобы это осознать и переварить. Годы, чтобы ужаснуться. И как-то смириться с тем, что ты вращал маховики этого механизма, перемалывающего тебя же.

— Буквоед-говноед!

Компания подростков прошла мимо Никиты, сидевшего на деревянной скамейке с планшетом в руках. Паренек весь съежился, втянул голову в плечи. Видимо, он привык к такому отношению. Интересно, сколько школ он поменял, прежде чем появиться у нас?

Я приблизился к новичку.

Заглянул через худенькое плечо и увидел значки. Точнее — буквы. Маленькие букашки, пробравшиеся в экран и выстроившиеся там плотными рядами.

Никита читал.

Ощутив мое присутствие, он повернулся. Наши глаза встретились. Что я в них увидел тогда? Страх? Или желание понять? Никита Свиридов смотрел на меня и ждал реакции. Для него это было важно, ведь мы сидели за одной партой. Скованные одной цепью. Весь год.

Пересесть я не мог.

Мне было некуда пересаживаться. Никто не будет общаться с буквоедом, понятно же.

Теперь и на меня легла тень неприкасаемости.

— Что ты делаешь? — спросил я.

Вопрос был глупым.

Тупым.

Передо мной сидел отброс, читающий электронную книгу. Зачем ему вообще взбрело в голову это делать? И куда смотрели родители? Его же затопчут в школе. Ему конец. Я смотрел на Свиридова и понимал, что этот парень долго в моем классе не протянет.

Вышло иначе.

— Это книга, — пояснил Никита.

И добавил после затянувшейся паузы:

— Интересная.

Прозвенел звонок.

Самое страшное для новичка — выделиться. Показать, что ты в чем-то лучше остальных.

Никита был лучше нас во всем. Предметы, в которые я углублялся, словно в непроходимые джунгли, давались ему с легкостью. Новичок быстро затмил «топовых» ботаников. Не думаю, что он сделал это специально. Просто он был умнее.

Я начал извлекать определенные выгоды из нежданного соседства. Ну, сами понимаете. Никита мог просто взять мой планшет, в несколько кликов отредактировать домашнее задание и превратить убогую «шестерку» в твердую «десятку».

В классе росло недовольство.

Батон и его свита при каждом удобном случае поддевали новичка. В ход шли самые грязные приемы. Толкнуть в коридоре, зарядить в грудную клетку мячом. Отжать плечом у двери в кабинет — мол, знай свое место, буквоед. Забрать котлету в столовой.

Никита терпел.

Иногда мне казалось, что за годы, проведенные в школах нашей чудесной страны, он выработал иммунитет к таким, как Батон. Порой я думал, что этот парень видит перед собой некую цель, сверхзадачу. И Батон — лишь досадная помеха на пути к «светлому завтра». Честно говоря, я был недалек от истины.

Буквы.

Все дело в них.

Вы ведь наверняка не умеете читать. Этот текст переведен в аудио формат, озвучен приятным машинным голосом. В школах никто не изучает русский язык. Пиктограммы универсальны. Ими можно пользоваться в любой точке мира. Допустим, прилетели вы в Корею. Там у них своя атмосфера, но пикча, обозначающая банкомат, такая же, как в Новосибирске или Сочи. Вот и случилось неизбежное. Однажды кто-то наверху решил, что простым людям не нужно писать и читать. Вы можете управлять механизмами на заводах, подключившись к ним напрямую. Или тыкать пальцами в пикчи, перемещая грузы по складским помещениям. Вы можете покупать товары, расплачиваться за них, брать кредиты по пиктограммам. Если вы ничего не создаете, буквы вам не нужны.

Раньше уйма времени уходила на постановку грамотности. Писались диктанты, сдавались тесты. Куча ненужных правил. Вы ведь и так умеете разговаривать, зачем вам еще что-то писать? Даже роспись ставить не нужно — весь мир переключился на биометрические паспорта. Пошел за хлебом, приложил палец к сенсору. Бац — сумма списалась. Карточек больше нет. Вывески на магазинах? Если вы видите пикчу с колбасой, то понимаете, что попали в мясной отдел. Зачем еще писать слово «мясо»?

К черту запятые, тире и двоеточия. К черту учебники, информация лучше усваивается по картинкам, через зрительную память. Или через гипнозаписи, воздействующие на подсознание. Эти штуки, правда, дорогие, они доступны не всем.

Умерли чаты и форумы. Умерли текстовые блоги. Ничего этого больше нет. Смайлы трансформировались в эмоциональные пикчи. Но это — для мобильных гаджетов. Дома есть виртуальная среда, там вообще не нужны символы.

Изменились школы.

Рассыпались в прах учебники, бесследно испарились тетради. Прощайте, ручки и карандаши, линейки и циркули, пеналы и прочая канцелярия. У вас есть планшет — этого достаточно. Планшет каждого ученика подключен к школьной сети. Есть раздел с оценками, он заменяет дневник. Есть раздел с домашними заданиями. Есть обучающая среда, заменившая книги. Все происходит в режиме онлайн.

Рюкзаки…

Пожалуй, они нужны. Туда можно запихнуть контейнер с едой или спортивную форму.

Если вы пенсионер, заставший старую школу, у меня для вас плохая новость. Девяносто процентов наших учителей тоже не умеют читать. Безграмотность, возведенная в Абсолют.

Что я там говорил о русском языке?

Теперь мы изучаем пиктограммы.

С Никитой я подружился не сразу. Кто в наше время дружит с изгоями? В любом классе есть внутренняя иерархия. Ты входишь в сферу влияния определенных людей, становишься чьей-то свитой. Примыкаешь к группировке. Или не входишь, но умеешь защитить себя, если потребуется. Вторую категорию приходится уважать. Но это не значит, что однажды тебя не подомнут под себя. Или не попытаются это сделать.

Я относился ко второй категории.

Сложно сказать, почему я не сходился с людьми. Во дворе были ребята, с которыми я нормально общался. В школе — нет. Каждый был сам за себя. Я это видел лучше других, наверное. Входишь в свиту — тебя используют. А это меня не устраивало. Можно было провести время с большей пользой. Я тратил это время на байдарки. Ходил на лодочную станцию, участвовал в заплывах, почти не вылезал из тренажерного зала. Поэтому меня побаивались. Поскольку в лидеры я не лез и не принимал явно чью-то сторону, на мне поставили крест. Просто смирились с моим существованием.

Но это не значило, что я собирался менять статус, общаясь с буквоедом. Так можно всех одноклассников против себя настроить. Умеющих читать не любят, это железный закон.

Все изменилось через две недели.

Мы жили в небольшом городке, так что многие возвращались домой пешком. Некоторые — на велосипедах и гироскутерах. Тех, кто жил далеко, забирали беспилотники. Их, кстати, немногие могли себе позволить.

Я выехал на байке из распахнутых ворот школы. Был теплый осенний день, бабье лето в разгаре. Желтеющие деревья, безоблачное синее небо. В такие дни не хочешь заморачиваться жизнью. Думаешь о том, как побродить по улицам, залезть на какую-нибудь крышу и уставиться в бездонный небесный колодец, перебирая в голове всякую чепуху. Чего точно не хотелось, так это делать «домашку».

Собираясь повернуть с Луначарского в Садовый переулок, я услышал странную возню и голоса.

Знакомые голоса.

Я притормозил, слез с велосипеда и аккуратно положил его на траву у обочины. За спиной тихо прошелестел электромобиль.

Поворот.

Сцена, увиденная мной тогда, была вполне предсказуема. Батон с Русей и Пушкиным прижали новичка к двухметровому металлическому забору.

— Сцышь, буквоед? — поинтересовался Батон. Это был настоящий жиртрест. Вроде бы он толкал штангу. Или гири, точно не помню. По мне, так его в сумо надо было отдавать. Батон всегда чувствовал себя хозяином положения, ведь он был сыном завуча. Да и попробуй сдвинь такую гору в драке.

Руся и Пушкин — те попроще. Обычные прихвостни. Миньоны. Руся — потому что Руслан. Тощий, бритоголовый. Из неблагополучной семьи, кажется. Пушкин — крепко сбитый, кучерявый. Отсюда и прозвище.

Миньонов Батон выставил перед собой.

Правильный шаг. Если мимо проедет кто-то из учителей, он не при делах. Просто рядом стоял. Это мамочка всем на педсовете скажет.

— Порция, — угрожающе заявил Руся. — Теперь она наша.

— Не отдашь, планшет сломаю, — предупредил Пушкин.

Я двинулся вперед.

Услышав шаги, Батон обернулся.

— Ты чего здесь забыл?

Миньоны переключили внимание на новое действующее лицо.

— Оставьте его.

Не знаю, что мной двигало в тот момент. Конфликт с Батоном — это же сумасшествие. Почти весь класс станет на его сторону. Мамочка начнет портить обидчику аттестат, выживать из школы. К тому же их трое было, а на буквоеда глупо рассчитывать в драке.

Но мне не нравился Батон. Мне не нравилось его наглое одутловатое лицо. Уверенность в том, что он может «прессовать» всех подряд, отжимать порции и делать мальчиками на побегушках. Этот парень всегда меня бесил. А новичок почему-то нравился.

Никита посмотрел мне в глаза.

И медленно покачал головой.

Не надо, мол, не ввязывайся. Это глупо, пусть уж лучше одному мне достанется. Все это читалось на его лице.

Взгляд новичка взбесил меня еще больше.

— Дуй отсюда, — посоветовал Батон. Добродушно, не повышая голоса. Угрозы он по-прежнему не ощущал.

Я решил не разговаривать.

Шагнул вперед и ударил его боковым в челюсть. Голова толстяка дернулась, он пошатнулся, но устоял. Еще бы, с такой массой. Затем мне прилетела размашистая оплеуха. В голове загудело, ноги подкосились. Возможно, я устоял бы и продолжил бой. Но с двух сторон меня обступили миньоны. Посыпались удары в голову, живот, корпус. Кто-то догадался сделать подсечку.

А затем произошла вещь, которую никто не ожидал.

Падая, я заметил, как хлипкий новичок рванулся вперед. Никита начал что-то делать, и это была магия кунг-фу. Так мне казалось. Его тонкие руки и ноги превращали верзил в отбивные. За ударами было невозможно уследить. Батон взревел и начал хаотично махать руками, напоминая старую мельницу. Но эти массивные грабли вспарывали воздух, не достигая цели.

Никита положил всю троицу.

И помог мне встать.

Мы лежали на крыше заброшенного склада. Смотрели в небо. Следили за проплывающими над головой облаками.

— Зря мы это, — сказал Никита.

Он меня поражал.

— И какой у тебя был выбор?

Новичок ответил не сразу.

— Пожалуй, никакого.

Я вновь уставился на облака. И подумал о странностях мира. Я лежу на крыше и спокойно разговариваю с буквоедом. Интересно, почему их так не любят? Ну, умеет он разбираться в этих закорючках, и что с того? Мы же не преследуем любителей раритетных авто. Или парней, собирающих пивные крышечки. Так что же не так с книгочеями?

Мимо прошелестел почтовый дрон.

— Зачем тебе это? — спросил я.

Никита приподнялся на локте. Непонимающе уставился в мои глаза.

— Ты о чем?

— Ну, — я неопределенно махнул рукой. — Буквы. Книги. Все эти штуки.

Никита фыркнул.

— Штуки…

— Брось. Я не знаю, как все это назвать. Правда.

Он долго меня изучал.

— Ты не понимаешь, — наконец произнес буквоед. — Все вы не понимаете. Думаешь, пикчи сообщают тебе всю правду о мире.

— Разве нет?

— Нет.

— Не смеши меня.

Никита сел, поджав под себя ноги.

— Смотри сам. Мимо нас пролетел почтовый дрон. Это сложная машина. Электрические цепи, микросхемы, все дела. Кто его построил? Как это работает? Отвечай.

Я тоже сел.

— Другие машины. Кто же еще.

— А их? Кто создал все эти трехмерные принтеры, штампующие на заводах наши вещи?

Признаться, я крепко задумался. Ответ казался очевидным. Люди. Но ведь нас не учат в школах изобретать разные устройства. А если где-то и учат, это происходит в наукоградах и закрытых корпоративных лабораториях.

— Инженеры, — вспомнил я. Подвернулось слово, услышанное в какой-то передаче.

— Правильно, — похвалил Никита. — Идем дальше. Ты знаешь пикчи, описывающие действие микросхем? Или пикчи, которыми можно объяснить закон тяготения?

Мысли тяжело ворочались в моей голове.

В тот день до меня начало кое-что доходить. Нет, сказал я, нас этому в школе не учат.

— Не учат, — подтвердил Никита. — Это сложно. Чтобы усвоить такие знания, нужны тексты. Информация, записанная буквами.

Мы разом умолкли.

Я никогда не думал о подобных вещах. Собственно, нас думать и не учили. Но ведь получается…

— Хочешь сказать, — тихо произнес я, — что буквы… это пропуск в наукоград? Или корпорацию? И это скрывают от нас?

Никита покачал головой.

— Это общедоступно. Просто одним интересно, а другим — нет.

Сейчас я осознаю всю убийственную правоту моего школьного друга. Человеку свойственно идти легким путем. Зачем усложнять жизнь? Можно годами поддерживать некий уровень потребления, наниматься на примитивные работы и довольствоваться малым. Так живет девяносто процентов населения Земли. Школа выпускает в мир потребителя, умеющего вращать шестеренки системы. А большего и не требуется. Реальность контролируется другими людьми. Теми, кто умеет читать.

Каждый житель нашей страны получает минимальный социальный набор. Достаточный для выживания. Одежда, пища, жилье, лекарства. Путевка к морю раз в год. Ты можешь не работать. Это плата за всеобщую роботизацию. Хочешь питаться лучше, одеваться в брендовую одежду, жить в приличном районе? Что ж, остались вакансии продавцов, учителей, воспитателей и официантов. Повара еще есть. Актеры. Редкие профессии, в которых роботы не прижились.

Всё это не требует знаний.

А вот ученые, разработчики софта, политики — эта категория приберегла навыки чтения для себя. Элита, сливки общества. Те, кто пользуется полным спектром доступных благ.

Разумеется, я слышал о закрытых школах.

Есть университеты и академии, они набирают грамотных специалистов из числа простых смертных. Будущие сотрудники приходят в закрытые школы и сдают какие-то экзамены. Их принимают или нет. Как получится. Дальше — годы обучения, распахнутые горизонты.

Вот только экзамен нужно сдать.

И пиктограмм для этого недостаточно.

Слишком сложно для простого мальчишки. Так я всегда думал. Конечно, если ты родился в семье чиновника или банкира, то наверняка попадешь в закрытую школу. Папочка все для этого сделает. Наймет лучших репетиторов, заплатит кому надо. Нажмет правильные рычаги.

Горизонты.

И что же это за горизонты такие? В обществе, где нет голода и лишений, каждый получает гарантированный минимум. Однотипную зону комфорта. И не может нарушать некие социальные границы. Взять, например, орбитальные гостиницы. Все хотят там побывать. Насладиться невесомостью, всеми этими шаровыми бассейнами и звездными ландшафтами.

Все хотят, но не все могут.

Я впервые задумался над тем, что жизненный путь имеет развилки.

Пиктограммы, если вдуматься, примитивны.

Эти значки карикатурно отражают наш мир, упрощают все до невозможности. Возьмем ложку с вилкой. Универсальный знак, обозначающий еду, кафе, рестораны и столовые. Любые места, связанные с питанием. Даже кухню в летнем лагере. Добавьте к этой пикче звездочки — получится наценочная категория. Чем больше звездочек, тем дороже заведение.

Все, что вам нужно знать о вселенной.

Ее стоимость.

Оснащаем ложку и вилку колесом. Получаем передвижную закусочную. Заменяем колесо телефонной трубкой — вот вам и доставка еды на дом. Меняем приборы на палочки для еды. Это китайский ресторан.

И так — за что ни возьмись.

Минус системы заключается в том, что вы не прочтете Шекспира, не освоите квантовую физику, не напишете гениальный роман.

Вы — никто.

Вас ничему не учат.

Стычка с Батоном не прошла для нас бесследно. Уже на следующий день начались репрессии. Первым к директору вызвали Никиту. Затем — меня. Разговор был тяжелым, он происходил в присутствии завуча. По совместительству — мамочки «пострадавшего».

Меня грозились исключить из школы. Поставить на учет. Отправить на общественные работы.

Я молчал.

Ты должен извиниться.

Вот чего от меня хотели. Публичного унижения. Батон будет победоносно смотреть на меня, пока я буду мямлить стандартную ересь. А ведь это он все начал. Это не мы с Никитой терроризируем класс и забираем чужие порции. Не мы зажимаем в подворотнях тех, кто слабее.

Несправедливость.

В детстве такие вещи остро ощущаются. Я отказался от извинений. В школу вызвали моих родителей. Пришла мама. О чем она говорила с классной и завучем, я до сих пор не знаю. Но дома я получил хорошую взбучку.

— Извиняться ты не станешь, — сказал отец. — Но к этому жиртресту больше не лезь. А то… сам понимаешь.

Я понимал.

У нашего государства есть много способов воздействия на людей с обостренным чувством справедливости. Советы профилактики, разнообразные учеты, принудительные лекции, «добровольная» общественная деятельность. Все — ради подавления личности.

Завуч — часть системы.

Сын завуча обладает иммунитетом. Заруби это себе на носу, сынок. Так сказал отец в тот вечер. Когда мама ушла спать.

Позже выяснилось, что Никита прошел через те же адские круги. В итоге нас отправили убирать территорию школы, затем перевели в распоряжение завхоза. Неделю мы что-то красили, таскали, разбирали и собирали.

Когда общественные работы закончились, я вздохнул с облегчением.

Все это время Батон посмеивался над нами. За спиной, разумеется. Открытых столкновений он теперь избегал.

Класс разделился на два лагеря.

Первый лагерь — мы с Никитой. Второй — все остальные.

Думаете, этим все закончилось? Ну, общественными работами, вызовами к директору и прочей официальной чепухой?

Нет.

Все только начиналось.

Как-то незаметно мы сдружились с Никитой. Стали держаться друг друга. Вместе возвращались домой из школы. На велосипедах, как и многие в то время. Ехали несколько кварталов, затем он поворачивал к частному сектору, а я пилил в свой микрорайон.

Я знал, что родители Никиты купили дом в нашем городе, но в гостях у них не был. Вроде бы, отец моего друга перевез семью из засекреченного наукограда. Это место даже на картах не существовало. Говорить о нем было нельзя.

— А почему переехали? — спросил я.

Мы углубились в лабиринт таунхаусов и разношерстных домишек, облепленных солнечными батареями. Здесь хватало типовых зданий, построенных в кредит. Такие дома очень дешевые, их печатают на принтере и отделывают «бюджетными» материалами. Издалека они смахивают на спичечные коробки, положенные плашмя.

Но были и другие дома.

Такие, как у моего друга. Функциональные, под завязку набитые умными вещами, предугадывающими любое желание хозяина. Дома с солнечной черепицей от Илона Маска. Дома с замкнутыми циклами переработки, собственными гидропонными оранжереями, ветряками и датчиками движения. Ты раздеваешься в прихожей, а дверь шкафа-купе открывается сама по себе. Если темно — вспыхивает свет. Хочешь спать — активируется кофе-машина.

Когда я впервые попал к Никите, то был поражен этими вещами до глубины души. Вы можете жить в цивилизованном мире, но из-за низких уровней допуска не видеть всей картины прогресса. Ваша кредитная линия — вот что играет ключевую роль. И эту линию не пробить пиктограммами.

Я бродил по дому своего школьного друга, а пространство жило собственной жизнью. Тихо шелестел кондиционер, под ногами ползал робот-уборщик, смахивающий на хоккейную шайбу. Мутировавшую хоккейную шайбу.

— Я живу наверху, — сказал Никита.

Мы поднялись по узкой деревянной лестнице и оказались на огороженной галерее. В дальнем углу виднелось круглое окно, под которым валялось кресло-мешок.

Слева — дверь.

Мы вошли, и я увидел ее.

Библиотеку Никиты.

Стеллаж, загромоздивший всю стену. Ячейки, а в них — книги. Невероятное количество книг. Больших и маленьких, толстых и тонких, красочно оформленных и однотонных. Кое-где стопки лежали на боку. В некоторые ячейки книги не вмещались, и хозяин комнаты затолкал их в свободные щели.

Наверху царил полумрак.

Когда мы вошли, автоматически включилась стеллажная подсветка. Скользнули вверх жалюзи, закрывавшие слуховое окно.

Я стоял, открыв рот.

Не знаю, что со мной случилось тогда. Этот стеллаж был каким-то уютным и многозначным одновременно. Сейчас вы меня поправите: это называется системой хранения. Да, так и называется. Но тогда, в сорок шестом году, я этого не знал.

Системы хранения не нужны тем, кто общается с миром через пикчи.

Во всяком случае, такие системы хранения.

Проблемы в школе начались не сразу.

Казалось, все стихло. Батон косился на нашу парту, но ничего не предпринимал. Его подручные — тоже. Никиту даже «буквоедом» перестали дразнить. Потом мы заметили, что вокруг нас образуется некий вакуум. Социальная пустота.

Затишье перед бурей.

Думаю, это было оно. Затишье перед бурей. Пару недель система принюхивалась к своим жертвам, думала, что с нами делать.

Потом Никиту вызвали к социальному педагогу. Престарелая женщина долго расспрашивала моего друга об условиях проживания, о родителях, о конфликтах с одноклассниками в других школах.

Меня пока не трогали.

Тогда я не понимал, к чему эти беседы. Социальные педагоги в наших школах — острие атаки. С них все начинается. Дальше пойдут в бой психологи со своими тестами, опека и прочие персонажи, главная задача которых — усложнять жизнь тем, кто мыслит иначе.

Учителя стали постоянно нас вызывать.

Домашние задания жестко проверялись. Контрольные срезы приравнивались чуть ли не к экзаменам. Но стоило получить низкую оценку, как о нас благополучно «забывали». Жми хоть до бесконечности на кнопку, связывающую тебя с учительским планшетом. Специальная программа позволяет им видеть, кто первый готов отвечать (выжал кнопку), а кто вообще не готов и хочет отсидеться. Мы с Никитой выжимали свои кнопки на корпусах ученических планшетов, но ничего не происходило. Вызывали кого угодно, только не нас.

Разве можно исправить оценку в таких условиях?

Вопрос риторический.

Наша успеваемость стала снижаться. Это повлекло за собой новую репрессивную волну. Пакет стандартный: вызов родителей в школу, беседы с психологом и социальным педагогом, принудительные факультативы после уроков. Вишенка на торте — родительские собрания.

Помню, меня удивило спокойствие Никиты. Все эти вещи он воспринимал как нечто, само собой разумеющееся. Как дождь или ветер.

Он сталкивался с системой не впервые.

Теперь я это знаю.

Вы должны кое-что знать о моем друге, чтобы его лучше понимать. Никита Свиридов ненавидел пиктограммы. На дух не переносил. Он, разумеется, мастерски владел этими костылями разума, но считал пикчи чем-то… второсортным, что ли. Как колбасу для бедных. Я это понял не сразу, а когда понял, то долго не мог принять.

Да что он себе вообразил?

Так я думал в те дни.

Окончательно меня добил тот факт, что отец Никиты был… разработчиком пиктограмм. Большую часть того дерьма, что нам скармливали в школе, придумали ребята вроде него.

Вдумайтесь.

Отец Никиты придумывал пикчи, а сам пользовался буквами. То есть — читал книги. И сына этому научил. Мать Никиты вообще не работала. Сидела дома, занималась йогой, смотрела сериалы. Собственно, и ее муж сидел дома. Разработчики пиктограмм работают удаленно, им не нужны офисы и восьмичасовые рабочие графики.

Я спросил у Никиты, что может быть секретного в пикчах. Неужели эта тема под запретом в наукоградах? Нет, ответил мой друг. Не под запретом. Просто отец не всегда занимался пикчами. Были и другие проекты…

Тогда эта семья мне показалась очень странной. Они были слишком свободными, независимыми от внешнего мира. Однажды я пришел к Никите в гости и увидел, как он тренируется с отцом на лужайке.

Бой на шестах.

Оба — подтянутые, худые, гибкие. Лица безмятежны, но руки знают свое дело.

Я замер у ворот.

Словно смотришь гонконгский боевик.

…Через неделю вся семья Никиты уехала из города. Они просто собрались и поехали отдыхать. На Кубу, кажется.

У нас все улицы замело снегом. Февраль выдался особенно суровым — в школе объявили карантин. Я сидел дома, изнывая от скуки. Общаться с одноклассниками в виртуальных комнатах не хотелось. Бесконечный сериал о марсианской колонии надоел через три дня.

Я решил скачать алфавит.

Не знаю, для чего мне это потребовалось. Встать на одну ступеньку с другом? Найти общие темы для разговоров? Возможно. Хотя я склоняюсь к мысли, что мной овладело любопытство. Простое человеческое любопытство, вечный катализатор прогресса.

Сейчас я понимаю, что Никита был воплощением корректности. За все время нашего знакомства он не позволял себе насмехаться над моей безграмотностью. Эта тема вообще не затрагивалась. Мы часами обсуждали футбол, девочек, интерактивные шоу наподобие «Русского хардкора», пустынные гонки… да что угодно, только не книги. А ведь мой друг очень любил читать. Думаю, он сдерживался из последних сил, чтобы не задеть меня. И за это я до сих пор ему благодарен.

В общем, я выучил алфавит.

Чтобы ускорить процесс, я загрузил обучающую комнату. Буквы транслировались на стены в моем воображении, дополнялись красочными образами и анимациями.

Вскоре я смог перейти к примитивным словам.

Хотите знать, трудно ли это? Для нас — трудно. Если ты вырос на пиктограммах, мозг с детства воспринимает эти картинки, как норму. Твои родители выросли на пиктограммах. Только дед помнил бумажные учебники и умел ставить подпись на документах. Я всегда считал эти знания устаревшими, но в тот год мое сознание перевернулось.

Знаете, раньше в школах действительно учили читать, писать и все такое. Тесты на знание языков сдавались. Были еще диктанты и сочинения. Пустой звук для большинства моих современников.

Помню, я гордился собой. Представлял: вернется Никита с Кубы, а я попрошу у него книжку. Вот удивится человек…

Удивление подстерегало нас в ином месте.

Мать Батона собрала комиссию.

Выяснилось, что Никита часто болел, отлучался из школы, уезжал куда-то с родителями. Накопилось огромное количество пропусков. Нереальная цифра по меркам школьной администрации. Конечно, Батон прогуливал не меньше. Даже больше. Но пропуски Батона либо исчезали из табеля успеваемости, либо были прикрыты «правильными» справками.

Директор поставил вопрос об отчислении.

Вы спросите, как такое возможно? Российские законы вроде бы гарантируют человеку право на образование. В средней школе должны отучиться все. Ну, пусть не в средней. Хотя бы в базовой. И вы наверняка не слышали о внутренних образовательных инструкциях, кодексах и прочей чепухе, да? А они работают, перемалывают людей своими бумажными шестеренками. И там написано, что есть допустимые пороги пропущенных занятий. Администрация школы может отчислить прогульщика, если захочет. Такой ученик переходит в другую школу и продолжает свое обучение. Бред? Но этот бред позволяет учителям избавляться от людей, портящих картину успеваемости. Прогульщик исчезает, статистика улучшается. Директор с премией, классную не трогают на педсовете. Ну, а мать Батона отстояла честь своего отпрыска.

Угадайте, что постановила комиссия?

Правильно.

Отчислить.

Моим родителям намекнули, что лучше не вмешиваться в происходящее. В смысле, чтобы я не вмешивался и не творил глупостей. Свиридова отчислят, думайте о будущем своего сына.

Интересно, а какое у меня будущее?

Например, можно устроиться официантом в ресторан. Есть такие ресторанчики с перечеркнутым роботом на вывеске. Типа, для эстетов. Здесь вас обслуживают живые люди. Из плоти и крови. Блюда готовит повар, выросший под мишленовскими звездами, а не трехмерный принтер.

К этому моменту я уже понял, что байдарки — не моё.

День прощания с другом.

Семья Никиты решила перебраться в другой город. Так что наша дружба получилась быстротечной. Как метеор в августовском небе.

Дом они продавать не стали.

Папа Никиты сказал, что сюда еще можно вернуться. Потом, когда наскучит странствовать по миру. А сейчас нужно искать новый город и новую школу.

Мы сидели на своей любимой крыше и грустили.

Расставаться не хотелось.

— Напиши мне письмо, — сказал Никита.

— Бумажное? — опешил я.

— Почему бы и нет.

Я уставился на своего друга-буквоеда. Он не шутил. Смотрел мне в глаза и ждал ответа.

— Я не умею писать.

— Ерунда. Читать ты умеешь. Значит, и писать научишься.

Пожимаю плечами.

У меня тогда возникло странное чувство. Словно меня обучают. Никита подарил мне идею чтения, и теперь смотрел, как она распускается подобно цветку. И это действительно сработало.

— Хорошо, — я кивнул. — Попробую.

Никита покачал головой.

— Не попробуешь. Сделаешь.

Мы долго молчали, потом он сказал:

— Пообещай мне еще кое-что.

Я оторвался от созерцания облаков. Апрель выдался на удивление теплым, так что мы сидели на крыше, пили чай из термоса и, в общем-то, неплохо себя ощущали.

— Брось эту школу.

Тогда мне показалось, что он бредит.

— Пообещай, — Никита смотрел на меня, не отрываясь, — что ты поступишь в нормальное место. Туда, где нет пиктограмм.

— Закрытая школа? — прошептал я.

— Да.

И я пообещал.

Сам не знаю, что на меня нашло тогда.

Утром Никита уехал, а я обнаружил в своем почтовом ящике бандероль. Кажется, так называются эти штуки, которые можно пересылать по почте. Я заперся в своей комнате и разорвал конверт, заклеенный коричневым скотчем.

«Что может быть проще времени».

Моя первая книга.

Сейчас я смотрю на Землю с орбиты.

Вспоминаю дни нашей дружбы с Никитой Свиридовым, свою книгу, Батона, пиктограммы и другие вещи, сделавшие меня тем, кто я есть.

Спустя годы, защитив докторскую по релятивистским парадоксам в реальных корабельных условиях, я разыскал Никиту, жившего в то время на океанской платформе. Наверняка вы слышали о профессоре Свиридове и экзопланетах, которые он открыл в середине шестидесятых. Нет? Жаль, это очень интересные миры. Именно к ним полетит корабль, в создании которого я участвую.

В панорамном окне я вижу, как по струне ползет массивный цилиндр космического лифта, доставляющий новую партию механизмов жизнеобеспечения.

Мое тело парит в комнате отдыха.

Потолка и пола нет.

Есть только я, мои воспоминания и этот лифт, ползущий на орбиту с черепашьей скоростью. Есть потрепанная книга Саймака, хранящаяся в жилом отсеке. Книга о другом пути для человечества. О том, что отличаться от остальных — это не так уж плохо.

Есть пиктограммы.

Но я верю, что однажды все изменится. Что там, на Земле, люди вспомнят о своем предназначении.

Верю, что мы вновь объединимся.

И займемся действительно важными вещами.

май-июнь 2017