— Простите, мистер Гэллоуэй, что беспокою вас после такого тяжелого, дня, но поверьте, я не стал бы вам докучать без крайней нужды.

Он протянул официальную бумагу — Дейв только скользнул по ней взглядом. Это был ордер на обыск.

— Я хотел бы осмотреть вещи вашего сына. Его комната вот эта, налево?

Дейв не спросил, что он ищет, а про себя подумал: его наверняка интересуют бумаги Бена — письма, тетрадки.

— Прошу вас, мистер Гэллоуэй, сделайте мне, прямо сейчас, подробнейший список друзей вашего сына, включая и тех, кто больше здесь не живет. И нет ли у вас родственников на Юге или на Западе?

— Тетки в Виргинии... если они еще живы. Я их не видел с шести лет и не поддерживаю с ними отношений.

— Вы не ездили с сыном на Средний Запад?

— Мы с ним были только на мысе Код и в Нью-Йорке.

— Видите ли, редко бывает, чтобы человек отправился в путь, не имея определенной цели. Если бы мы выяснили, какова эта цель, район наших поисков значительно сократился бы.

Он говорил так, словно был уверен, что Дейв на его стороне.

— На решение поехать куда-то может повлиять все, что угодно: прочитанная книга, кинофильм, разговор с приятелем.

Кроме школьных учебников, книг у Бена было немного: две небольшие полки, все больше литература о животных, которыми он увлекался четыре года назад.

Почему у Дейва появилась потребность оправдываться, словно его в чем-то обвиняли?

— Знаете, это не мой пистолет. Оружия у меня никогда не было.

Он уже говорил это утром, но сейчас повторил опять.

— Мы выяснили происхождение пистолета.

Листая книги, агент пояснил:

— Вы, разумеется, знаете доктора Ван Хорна?

— Прекрасно знаю. Это наш врач. Его сын Джимми много лет ходил к нам, играл в этой комнате.

Особенно он зачастил перед поступлением Бена в среднюю школу. Джимми Ван Хорн был тогда маленький, худой, юркий — прямо живчик. А года два назад начал вытягиваться и на полголовы перерос всех приятелей. Казалось, он стесняется своего роста и голоса, который начал ломаться очень поздно.

— Последнее время вы видели его?

— К нам он не заходил, если вас это интересует, но думаю, Бен с ним часто встречался.

— Доктор Ван Хорн лет двенадцать назад, когда еще жил в Олбани и ночами часто ездил по вызовам, купил пистолет. Он валялся в ящике, доктор о нем почти забыл, и Джимми за пять долларов продал его вашему сыну. Сегодня днем он признался в этом сотруднику полиции штата. Пистолет был продан две недели тому назад.

Дейв молчал. Ван Хорны считались людьми состоятельными, им принадлежал самый красивый дом в Эвертоне, стоявший посреди настоящего парка. У каждой дочери Ван Хорнов была своя верховая лошадь. Миссис Ван Хорн была наследницей владельца химического завода, марка которого известна всюду.

— Вы покупали эту брошюру?

Агент протянул ему, справочник — Дейв впервые его видел. В разделе «Информация» после списка всех президентов Соединенных Штатов следовали данные о населении крупнейших городов, всевозможные статистические сведения, скорость, разрешенная на дорогах в разных штатах.

На одной из страниц человек из ФБР тут же, словно их-то он и искал, обнаружил два крестика, сделанных карандашом.

На этой странице в первой колонке были перечислены по алфавиту названия штатов, а в следующих колонках — минимальный возраст для мужчин и женщин, с которого в этих штатах разрешено вступать в брак, и предусмотренный законом срок между подачей заявления и заключением брака.

— Я возьму эту брошюру с собой.

— Можно взглянуть?

Крестиками были помечены два штата: Иллинойс и Миссисипи. В Иллинойсе минимальный брачный возраст для юношей — восемнадцать лет, для девушек — шестнадцать; в Миссисипи — четырнадцать и двенадцать. Ни в том, ни в другом штате не предусмотрен срок между подачей заявления и заключением брака; можно явиться к любому мировому судье, и тот за несколько минут совершит все необходимые формальности. На вид Бен вполне сойдет за восемнадцатилетнего.

— Похоже, надобность в списке, о котором я вас только что попросил, отпала. Думаю, эта находка все объясняет.

- Вы полагаете, они направились в один из этих штатов? Было бы слишком просто.

Дейв осекся. Какой смысл притворяться, будто ничего не понимаешь?

— Я уверен, — продолжил было он, — что когда Бен объяснит...

Агент посмотрел на него с изумлением, словно услышал нечто несусветное.

— Вы бы пошли отдохнули, мистер Гэллоуэй. Завтра вам предстоит нелегкий день.

И этот тоже на прощанье протянул руку. Дейву захотелось его удержать, лишь бы не оставаться одному. Он не знал, где приткнуться: в квартире перебывало столько народу, что уюта теперь в ней осталось не больше, чем в зале ожидания на вокзале. Лампы — и те светят как-то тускло, не то что раньше.

Наверно, надо было не дожидаться, когда придет с обыском полиция, а проверить, нет ли в комнате у Бена чего-нибудь такого, что может навести на след? Дейв грыз себя за то, что оказался таким растяпой; ему казалось, что он повредил Бену, хотелось попросить у сына прощения. Как знать! Может быть, обращение он тоже написал зря и по радио выступать было не надо. Люди наверняка решат, что он все это затеял, чтобы не вступать в конфликт с законом.

О господи! Не хватает только, чтобы такое пришло в голову Бену! Об этом Дейв не подумал. Его словно обухом по голове ударили, стало до смерти стыдно, захотелось забрать назад это обращение, которое он написал да еще, как дурак, повторил перед магнитофоном.

Неправда! Вовсе он не хотел выставить себя с хорошей стороны, избежать ответственности! Бен — это он сам, и он готов предстать перед судом вместо сына и понести наказание.

Но поймет ли это Бен, когда услышит:

— Я на тебя не сержусь...

Других слов Дейв в тот момент не нашел, а эти выскочили сами собой. И только теперь он чувствовал. что в них таится скрытое обвинение.

Но он-то не обвинял, даже ничего не объяснял. Со временем, возможно, попробует объяснить. Бен — его сын; Бен не мог измениться со вчерашнего дня. Даже вспомнив о Чарлзе Рэлстоне, лежавшем на обочине, и о том, что произошло в машине, Дейв не смог рассердиться на Бена. Он испытывал только ужас — словно в минуты стихийного бедствия.

Он устал от мыслей. Остановить бы движение всех этих колесиков в мозгу, как механизм часов! За окном застучали тяжелые капли — все чаще и чаще, — но грома не было, молнии тоже. Дейв кружил по комнате. И мысли его тоже шли по кругу. Сейчас только четверть девятого, а обращение прозвучит по радио не раньше девяти.

Он уже готов был выскочить без шляпы под холодный дождь, чтобы хоть немного освежиться, как вдруг опять услышал шаги на лестнице, но на этот раз почувствовал облегчение.

Кто-то поднимался, стараясь ступать как можно тише, потом остановился, на площадке — молчал, не стучался; Дейв, затаив дыхание, ждал у двери.

Прошло не меньше минуты, прежде чем он уловил легкий шорох на полу. Под дверь просовывалась какая-то бумажка; все это выглядело так таинственно, что Дейв не сразу решился ее взять.

На бумажке было нацарапано толстым карандашом, каким пользуются столяры:

«Если вам не хочется меня видеть, не отпирайте. Оставлю сверток на площадке».

И подпись: «Фрэнк» — имя Мьюзека, к которому никто никогда не обращается по имени. Мьюзек ждал; Дейв отпер дверь и увидел, что тот стоит на полутемной площадке с каким-то свертком в руке.

— Я подумал, может, вы никого не хотите видеть, а может, уснули.

— Входите, Мьюзек.

За весь день он первый вытер ноги о коврик, и впервые, сколько помнит Гэллоуэй, стянул с головы кепи.

Они были знакомы много лет, каждую субботу играли в кости, но Мьюзек в первый раз перешагнул порог квартиры Дейва: по делам он обычно заходил в мастерскую.

— Я вот тут принес, — пробурчал он, разворачивая бумагу, в которой оказалась бутылка ржаного виски.

Значит, вспомнил, как Дейв говорил однажды, что не держит дома спиртного, чтобы не подавать Бену дурного примера и не вводить в соблазн.

— Как только захотите, чтобы я ушел, скажите.

Здесь он выглядел еще массивнее и внушительнее, чем у себя, но ухитрялся перемещаться бесшумно и мягко, словно по комнате больного. В стенном шкафу на кухне отыскал два стакана, достал из холодильника кубики льда.

— Вы ели?

Дейв кивнул.

— Что?

— Сандвич.

— Когда?

— Не знаю. Еще бейсбол не кончился.

Дейв помнил, как стоял с сандвичем в руке, а со стадиона доносились крики. Мьюзек протянул ему стакан, и он покорно взял.

— Пора вам поесть поосновательней. Да вы сядьте. Я сам.

Говорил он так же брюзгливо, разве что потише. Вернулся на кухню, залез в холодильник и нашел там два толстых бифштекса.

Каждую субботу Дейв покупал для воскресного завтрака два бифштекса — Бену и себе. Так шло уже лет десять. И сейчас, увидев на тарелке мясо, Дейв вспомнил, что вчера была суббота, и в десять утра он, как обычно, запер мастерскую и отправился за покупками в «Первый национальный универмаг».

На дверь мастерской он повесил табличку:

«Вернусь через четверть часа».

А когда вечером, около пяти, он возился с дамскими часиками, в мастерскую забежал Бен. Дейв, хоть и сидел спиной ко входу, по звуку, с каким распахнулась дверь, угадал, что это сын.

— Па, ничего, если я не приду к обеду?

Дейв сквозь лупу изучал механизм часиков и не повернулся. Кажется, он сказал только:

— Приходи не поздно.

Он всегда так говорил.

— Ты к Мьюзеку пойдешь? — поинтересовался Бен.

Дейву это показалось немного странным. Но, может быть, Бен и прежде по субботам задавал такой вопрос?

— Пойду. Вернусь в половине двенадцатого.

— До свидания, па.

Внезапно Гэллоуэй окликнул друга:

— Мьюзек!

— Что?

— Не могу есть.

Но бифштекс на сковородке продолжал скворчать.

— Они попросили, чтобы я по радио посоветовал ему сдаться.

Столяр из кухни бросил на него испытующий взгляд и ограничился односложным:

- Да?

— Я согласился. Меня записали на магнитофон.

Мьюзек не реагировал.

— Все думаю, правильно ли я поступил.

Дождь лил как из ведра. Капли барабанили по крыше. Дейв закрыл окно: на пол натекла лужа.

— Я испугался, вдруг его убьют.

— Садитесь сюда.

Мьюзек не знал, где лежат скатерти, и поставил тарелку на салфетку; сев напротив Дейва и облокотись на стол, он застыл в ожидании, словно кормил ребенка.

— Я весь день слушал радио, — пробурчал он.

— Что говорят?

— Каждый час повторяют, в общем, одно и то же Теперь думают, что машина направляемся к Чикаго. А некоторые утверждают, что видели ее в Южной Каролине.

Дейв принялся за еду, наверно, даже не заметив этого. Мьюзек налил себе вторую порцию виски.

— Один тип из полиции штата целый день ходил и расспрашивал всех в городке. Заявился и ко мне.

— Проверял, правда ли, что вчерашний вечер я провел с вами?

— Да. А еще торчат два журналиста. Остановились в «Старой харчевне».

Впервые с утра Гэллоуэй хоть немного расслабился.

Присутствие Мьюзека успокаивало. Слыша его голос, видя крупное, такое знакомое лицо, Дейв испытывал облегчение.

— Хотите яблочного пирога? Я видел в холодильнике.

Яблочный пирог тоже входил в воскресное меню.

— А вы разве не поедите?

— Я обедал.

Мьюзек ограничился тем, что закурил трубку, ту, что обмотана проволокой, и от едкого табачного запаха Дейву на миг почудилось, будто он в крашенном желтой краской доме в конце улицы.

— Будете слушать в девять новости?

Гэллоуэй кивнул, и Мьюзек глянул на свои старинные серебряные часы, никогда не требовавшие починки.

— Время еще есть. Сейчас без двенадцати.

Гэллоуэй хотел отнести посуду на кухню, но Мьюзек не дал.

— Успеем еще.

Он указал Дейву на кресло, словно знал его привычки.

— Кофе?

И, не дожидаясь, ответа, приготовил кофе; большой и молчаливый, он действовал так ловко, что даже чашка не звякнула.

Дейв не сводил глаз с часов. Чем меньше, времени оставалось до передачи, тем сильнее он нервничал. Без пяти девять пошел в комнату Бена за приемником, включил в спальне в розетку и повернул ручку, чтобы дать ему прогреться.

Мьюзек налил кофе и себе. Передавали конец какой-то симфонии. Потом была реклама и наконец объявили выпуск новостей дня.

Сперва сообщили не о Бене, а о заявлении президента по поводу таможенных тарифов, затем о пограничном инциденте между Ливаном и Израилем.

Диктор говорил быстро и отрывисто, не делая пауз между отдельными сообщениями.

— Новости по стране: полиция шести штатов при участии ФБР по-прежнему ведет розыск шестнадцатилетнего убийцы Бена Гэллоуэя. Вместе с Лилиан Хоукинс, своей пятнадцатилетней подругой, он в субботу вечером выехал из Эвертона, штат Нью-Йорк, на пикапе, принадлежащем его отцу. Застрелив из пистолета пятидесятилетнего Чарлза Рэлстона, проживавшего в Лонг-Эдди, на границе Пенсильвании, преступники завладели автомобилем марки «олдсмобил», принадлежавшим убитому, и поехали в юго-западном направлении.

Дейв и Мьюзек замерли, не смея взглянуть друг на друга. Вопреки ожиданиям, Дейв не волновался, скорей нетерпеливо ждал продолжения, словно прозвучавшие сейчас слова не имели касательства ни к нему, ни к его сыну.

— Машину под номером три эм тридцать четыре двадцать семь поочередно видели в Пенсильвании, Виргинии и, по последним сообщениям, в Огайо. Тем не менее проследить путь, проделанный беглецами, представляется затруднительным, поскольку в полицию поступает много противоречивых сведений.

Раздался другой голос:

— А теперь, леди и джентльмены, мы прервем ненадолго наш выпуск новостей и передадим обращение, которое адресует сыну мистер Дейв Гэллоуэй.

Голос принадлежал журналисту, который недавно тут был, однако Гэллоуэю показалось, что тогда он говорил не совсем то.

Тишина, потом какой-то треск, и неестественно гулко, словно в огромном пустом соборе, раздались слова — Дейв их прекрасно помнил, но теперь ему почему-то стало за них стыдно.

— Бен, это папа говорит... Лучше будет, если ты сдашься...

Паузы между фразами казались бесконечными.

— Да, думаю, так оно лучше.. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось...

Слышно было, как он тяжело дышит, словно просит позволения продолжать, а потом заканчивает:

— Я на тебя не сержусь..

— А теперь, леди и джентльмены, прослушайте, прогноз погоды...

Дейв потянулся к приемнику и выключил его. Мьюзек молчал. Гэллоуэю тоже не хотелось говорить; теперь он жаждал одного — чтобы Бен не слушал радио.

Даже если, мчась в машине и не сводя глаз с освещенной фарами дороги, Бен и слушал передачу, то сейчас он, наверное, выключил приемник.

— Я хотел... — пробормотал Дейв.

Он хотел, как лучше. Думал, что будет услышан и понят Беном. Он так любезно принимал журналистов, отвечал на вопросы, курил их сигареты. И только теперь до него дошло: он предал сына. Вылез выступать по радио, точно извинялся, точно был их пособником. Понимает ли Мьюзек, что с ним сейчас творится? Дейв молча отхлебнул виски, утер рот. Раздался гром — такой оглушительный, словно молния ударила в дерево напротив или в колокольню соседней церкви. И больше не гремело. Несколько минут дождь молотил по крыше с удвоенной силой, потом, словно по волшебству, вдруг перестал.

Дейв сидел, опустив голову на грудь, но, несмотря на усталость, не спал и даже не дремал; он продолжал корить себя. Не заметил, что Мьюзек поднялся, не слышал, как на кухне шумит вода.

Полиция шести штатов... А они, двое детей, сейчас с ужасом смотрят на каждую машину, готовые к тому, что в любую минуту на их пути окажется заграждение.

Человек из ФБР унес справочник, в котором крестиками отмечены Иллинойс и Миссисипи. Неужели они и теперь лишь ради этого мчатся очертя голову, вслепую, от одной ловушки к другой? Неужели все это безумие затеяно лишь для того, чтобы примчаться в другой штат, броситься к мировому судье и, задыхаясь, попросить: «Пожените нас!» Если они не слишком петляют, то доберутся до Иллинойса уже нынешней ночью, может быть, уже добрались. Возможно, в какой-нибудь глухой деревушке разбудят старика судью, который не слушал днем радио.

Интересно, попали они в грозу там, на равнинах Среднего Запада? Дейв ругал себя, что не догадался послушать прогноз погоды. Он снова впал в беспокойство, ему хотелось, чтобы Мьюзек пришел, сел напротив и отвлек его от мыслей. Он, Дейв, тоже был в пути, и ему казалось, что мерное шуршанье дворников по стеклу отсчитывает секунды.

Полиция шести штатов... И ФБР в придачу. Он резко поднялся, налил себе глоток виски, взглянул на приемник и прикинул, что до десятичасовой передачи остается тридцать пять минут. Ему казалось, что на этот раз будет что-нибудь новое.

— Напрасно вы возились с посудой, Мьюзек.

Мьюзек пожал плечами, налил себе и уселся в кресло.

— Не забудьте: стоит вам захотеть, и я уйду.

Дейв покачал головой. Он не хотел этого. Ему страшно было подумать, что стало бы с ним нынче вечером, не подсунь Мьюзек робко свою записку под дверь.

— Люди не понимают, не могут понять, — пробормотал Гэллоуэй, словно говоря сам с собой.

И Мьюзек, тоже словно про себя, пробормотал:

— Когда от меня ушла дочка, я полтора года ничего про нее не слыхал.

Он впервые заговорил о своей жизни — только для того, чтобы поддержать друга.

— Наконец мне написали из одной больницы в Балтиморе: она попала туда без гроша в кармане да еще беременная.

— И что вы сделали?

— Поехал туда. Она не захотела меня видеть. Я оставил в регистратуре деньги и уехал.

На этом рассказ оборвался, а Дейв постеснялся спросить, виделся ли с ней Мьюзек потом и не она ли пишет ему из Калифорнии, и присылает фотографии детей.

— Я все гадаю, о чем они думают...

Дейв имел в виду беглецов в машине.

— Каждый о своем, — вздохнул Мьюзек.

Несколько мгновений слышалось лишь посапывание трубки, потом он добавил:

— И каждый воображает, что он прав.

Гэллоуэй взглянул на часы и поспешно включил приемник.

— Вы бы присели.

— Да-да. Я весь день на ногах. Не сидится.

Всякий раз, стоило ему сесть, в ногах начиналась дрожь, и все тело наполнялось ощущением тоски и беспокойства. Ни с того ни с сего у него вырвалось:

— Доктор Ван Хорн, наверно, расстраивается...

Он не объяснил, почему, хотя по лицу Мьюзека видел, что тот ничего не знает про историю с пистолетом.

— Через несколько минут слушайте наш очередной выпуск новостей.

Сперва пустили рекламу.

— В последнюю минуту нам стало известно, что Бен Гэллоуэй, шестнадцатилетний убийца, к которому отец обратился в предыдущей нашей передаче...

Они затаили дыхание.

— ...вместе с сообщницей примерно в то время, когда звучало сообщение, явился в дом к мировому судье Браунстауна на границе штатов Индиана и Иллинойс и попросил сейчас же сочетать их браком. Судья незадолго до того случайно услышал по радио приметы преступников. Сделав вид, что идет за необходимыми документами, он вышел в другую комнату и бросился к телефону.

Но прежде чем его соединили с шерифом, он услышал шум мотора и понял, что молодые люди, разгадав его намерение, обратились в бегство.

Итак, известно, где их искать. Кроме того, установлено, что синий «олдсмобил» за последние двадцать четыре часа проделал куда более длинный путь, чем предполагалось, и Бен Гэллоуэй практически все время был за рулем.

Полиция штата Иллинойс установила наблюдение за всеми пересечениями дорог, и вскоре преступники будут наверняка задержаны.

Заметил ли Мьюзек, что, слушая передачу, Гэллоуэй в какой-то миг не сумел удержаться от легкой, чуть заметной улыбки? В ней не было ни удовлетворения, ни насмешки. Она вообще почти ничего не значила. Просто Дейв почувствовал, как между ним и Беном протянулась связь. Он прикрыл глаза, чтобы вернуть это ощущение, но оно уже рассеялось - эфемерное, неосязаемое, как ветерок. Только двое мужчин по-прежнему сидели в креслах.

Эта ночь прошла, как в поезде, когда то дремлешь, то забываешься беспокойным сном, сквозь который пробивается мерный стук колес и шум на остановках, шипение пара, звяканье молотка, которым смазчик простукивает оси, перекличка незнакомых голосов на платформах.

Когда Мьюзек тронул его за плечо, Дейв сразу понял, что он не в постели, а в кресле, и друг будит его, чтобы вместе послушать двенадцатичасовой выпуск новостей. Он подумал, удалось ли Мьюзеку тоже соснуть, но спросить не решился. Протер глаза. Виски в бутылке заметно поубавилось.

Лампы в приемнике уже накалились. Из тишины выплывали голоса, постепенно становясь все громче. Пришлось приглушить звук. Шел конец какого-то радиоспектакля: мужчина и женщина твердили, что надо как-то налаживать совместную жизнь. Рекламу Дейв пропустил мимо ушей.

— Леди и джентльмены, четверть часа назад, в специальном выпуске последних известий, мы уже сообщали...

Ни Мьюзеку, ни ему не пришло в голову, что могут передать специальный выпуск. Они слушали только то, что было в программе.

— ...что преследование шестнадцатилетнего убийцы Бена Гэллоуэя, длившееся почти сутки, сегодня около одиннадцати вечера, наконец, закончилось на одной из ферм штата Индиана, где беглецы, угрожая хозяевам оружием, хотели найти укрытие. Между преступниками и преследователями завязалась перестрелка. Сержант полиции получил пулю в бедро. Бен Гэллоуэй и его пятнадцатилетняя сообщница Лилиан Хоукинс, невредимые, отправлены в Индианаполис. Более подробная информация - завтра, в утренних газетах.

Наверно, его реакция несколько удивила Мьюзека. Гэллоуэй вздохнул с облегчением. Нервное напряжение спало. Он встал, протер глаза, огляделся с таким видом, словно ему отвратительно все, в чем он увязал с самого утра. С этим покончено - не надо больше ждать, маяться неизвестностью. Первой его мыслью было, что перед отъездом хорошо бы принять ванну и побриться. Ему казалось, что от него разит потом.

— Спущусь в мастерскую, позвоню в аэропорт, — объявил он.

Для него это было совершенно естественно. Скорее увидеть Бена, поговорить с ним. Бен все объяснит, скажет всю правду. Дейв не помнил случая, чтобы сын ему солгал.

Мьюзек пошел вместе с ним, и Дейв почувствовал раздражение. Теперь ему никто не нужен, все очень просто. Он первым же рейсом вылетит в Индианаполис и увидит Бена.

В часовой мастерской Мьюзек снял телефонную трубку и предложил:

— Давайте-ка лучше я позвоню.

Дейв не понял, почему это лучше. Глядя на пустые крючки, подумал, что если его не будет несколько дней, клиенты будут зря приходить за своими часами. Но тут уж ничего не поделаешь - должны же они войти в его положение.

— В котором часу, вы сказали? Шесть семнадцать? Будьте любезны, примите заказ на одно место на имя Мьюзека. Да, Фрэнк Мьюзек.

Теперь Дейв понял, почему Мьюзек не дал ему позвонить - чтобы газетчики опять не набросились на него в аэропорту.

— Благодарю. Нет, обратного не нужно.

Мнения Дейва Мьюзек не спрашивал.

Чуть позже они вышли на улицу. Взошла луна. Низкие тучи, темные в середине, светящиеся по краям, плыли по небу, как по воде.

Минуты две-три мужчины молча стояли на тротуаре - некоторые плиты уже высохли после дождя - и вслушивались в тишину.

— Сходим-ка за моей машиной.

Дейв понял и это. Его пикап остался в полиции, и Мьюзек собирается отвезти его в Ла-Гуардия на своей машине. Он не стал возражать, и оба зашагали по безлюдной главной улице. Нигде не было ни огонька, и только в «Старой харчевне», где заночевали двое журналистов, еще горел свет.

Свернули в переулок. Газон после дождя пахнул свежестью.

— Сейчас выведу машину, — бросил Мьюзек, направляясь к гаражу.

Бену там сейчас тоже, наверно, полегчало. Лишь бы ему дали поспать! Он привык спать подолгу, и утром, когда Дейв будил сына тот не сразу стряхивал сонливость; бывало, босиком, в пижаме он брел в ванную и натыкался на дверной косяк: все никак не мог продрать глаза.

В это время к нему было не подступиться. Только после ванны, за завтраком, он становился самим собой.

Гэллоуэй впервые оказался в машине Мьюзека и почувствовал тот же запах, что и дома у столяра.

— Езды отсюда до Ла-Гуардия не больше двух часов. На сборы и еду уйдет полчаса, значит, можете почти три часа поспать.

Дейв хотел было заспорить, но глаза слипались, голова стала тяжелой. Он чуть не уснул прямо в машине.

Его мучил вопрос, не собирается ли Мьюзек спать на кровати Бена. Дейву это было бы неприятно. Но когда они пришли, Мьюзек, и не думая раздеваться, пристроился на кушетке с явным намерением провести на ней остаток ночи.

Дейв разделся, немного смущаясь, что предстанет перед другом в пижаме.

— Разбудите меня не позже четверти четвертого, ладно?

— В половине четвертого, — откликнулся Мьюзек, на всякий случай заводя будильник. — Спите.

Через минуту Дейв провалился в сон, он мог бы поклясться, что все это время ощущал присутствие Мьюзека, который взял какую-то книжку и углубился в чтение, попыхивая трубкой и прихлебывая виски. Галлоуэй и во сне ни на минуту не забывал, что самолет отбывает из Ла-Гуардия в шесть семнадцать и что билет заказан на имя Мьюзека. Раза два-три он резко переворачивался, словно пытаясь глубже вдавиться в матрас, но едва почувствовал прикосновение к плечу, вскочил. Будильника не было слышно. Пахло свежим кофе.

— Идите примите ванну.

Он никогда не вставал так рано, разве что когда Бен болел тяжелейшей ангиной и ему надо было каждые два часа принимать лекарство. Иногда, ближе к утру, Бен, испуганно глядя на отца, вскрикивал:

— Чего тебе?

— Пора принимать таблетку, Бен.

Слышал ли сын? Понимал? Нахмурив брови, наморщив лоб, он глядел на отца, словно видел его впервые, и взгляд его становился недобрым.

— Ну, оставь ты меня в покое, — просил он; из-за температуры язык у него заплетался.

Дейву казалось, что сын на него злится. Мальчик глотал таблетку, запивал водой, засыпал, а утром, когда отец рассказывал, как он его будил, вроде бы ничего не помнил. Но Гэллоуэй не был уверен, что в эти минуты сын действовал бессознательно. Дейв старался не думать об этом. Несколько случаев из их жизни он предпочел бы забыть.

Он остро и слишком болезненно воспринимал все, нюансы в поведении Бена. У всякого ребенка, как и у взрослого, случаются вспышки дурного настроения или инстинктивной злобы.

Запах бекона проник в ванную, напомнив обо всех прошлых утрах в этой квартире. Дейв тщательно побрился, надел самый лучший костюм, словно это имело какое-то значение. Бену нравилось, когда отец был хорошо одет. В Эвертоне Дейв на первых порах надевал в мастерской не белый, как теперь, а серый халат, но однажды сын сказал:

— Ты словно больной старичок.

Бен попал в уязвимое место. Выглядеть в глазах сына старичком Дейв не хотел. При Бене он становился не так услужлив с заказчиками — лишь бы сын не подумал, будто он перед ними лебезит.

— Малость отдохнули?

— Ну зачем вы так? — вырвалось у Дейва при виде стола, на котором поджидали яичница с беконом и тосты.

Дейв понимал, что Мьюзеку приятно о нем заботиться — так же, как ему были приятны заботы о сыне.

В городке было так тихо, спокойно, что им даже стало немного стыдно за то, что отъезжая, они наделали шума.

— В Индианаполисе бывали? — спросил Мьюзек, выехав на шоссе.

— Никогда.

— Я бывал.

Он замолчал, не мешая Дейву думать, и лишь машинально посасывал свою сипящую трубку, которую не выпускал изо рта, хотя она давно погасла. В аэропорту им пришлось прождать около получаса. Шапки газет в киосках кричали:

«Шестнадцатилетний убийца!»

Вчера было воскресенье, но события вчерашнего вечера уже попали в газеты. Гэллоуэй нахмурился, заметив фотографию сына, на которой он был не похож на себя. Такого снимка Дейв не помнил. Бен на нем выглядел младше, и гримаса у него была какая-то странная. Подойдя ближе, Дейв понял, что лицо сына вырезано из школьной групповой фотографии. Видно, кто-то из одноклассников Бена передал это фото журналистам.

Напечатали и портрет Лилиан. Выглядела она лет на двенадцать, не больше. Подзаголовок гласил:

«Погоня, продолжавшаяся сутки, завершилась перестрелкой на ферме в Индиане».

Дейв купил три разные газеты; Мьюзек неодобрительно посмотрел на него, но смолчал. На развороте красовалась фотография самого Дейва: он стоял, глядя на кровать Бена, от которой в кадр попал только краешек. На соседнем снимке он у себя в мастерской делал вид, что чинит часы.

В зале ожидания было серо и уныло. На скамьях спали. А те, кто не спал, угрюмо смотрели в пространство. Какая-то парочка целовалась, и женщина плакала, вцепившись в спутника, словно прощалась навеки.

Объявили рейс на Индианаполис. Дейв направился на посадку. Никто как будто не обратил на него внимания. Дежурный производил перекличку пассажиров.

— Мьюзек, — на ходу пробормотал Дейв. Потом пожал руку столяру и сказал:

— Благодарю. Теперь все будет хорошо.

Он сам в это верил. Когда разрешили отстегнуть ремни, он взялся за газеты и начал сразу с последних абзацев, где описывались события на ферме.

«Пока иллинойская полиция караулила беглецов на перекрестках, те, описав большую дугу, опять въехали в Индиану. Бен Гэллоуэй, проведя за рулем двадцать четыре часа, выбился из сил, а может быть, и не решался подъехать к заправочной станции. Вскоре их автомобиль остановился у одинокой фермы, расположенной в двадцати милях от границы штата.

Было около десяти вечера. Пятидесятилетний владелец фермы Ганс Путман еще не лег спать. Он и его жена находились на первом этаже.

Услышав стук, Путман отворил дверь и очутился лицом к лицу с Гэллоуэем, который, держа его под прицелом, скомандовал девушке:

— Перережь телефонный провод.

Он едва держался на ногах от усталости. Руки у него дрожали.

— Тащите пожрать и не вздумайте выходить из дома.

Но сын Путмана, находившийся, когда подъехал автомобиль, на втором этаже, выскользнул через заднюю дверь и помчался на велосипеде к ближайшему дому. Через десять минут был оповещен шериф, и вскоре три полицейские машины подъехали к ферме».

Пассажиры читали ту же статью, рассматривали фотографии Дейва, но, кажется, никто его не узнал.

«Когда дом был окружен, шериф и один из его людей направились к дверям; дальнейший ход событий представляется не вполне ясным. Гэллоуэй вместе с сообщницей попытался убежать через двор. Следствием установлено, что первым выстрелил он. Началась перестрелка, и один из полицейских был ранен в бедро.

В конце концов молодой человек, сложив рупором руки, крикнул:

— Сдаюсь, не стреляйте.

У него кончились патроны.

Гэллоуэй не проявил раскаяния, пока его везли в Джейсонвилл, чтобы передать агентам ФБР, которые должны были препроводить его в Индианаполис.

— Если бы не этот парень, мой ровесник, вам бы нипочем меня не взять! — заявил он, имея в виду сына Путмана, которому тоже шестнадцать лет.

Потом он уснул в машине; его подружка бодрствовала, явно оберегая его сон».

Наверно, все происходило не совсем так: вряд ли возможно абсолютно точно описать чьи-то дела и поступки. Но фраза Бена, скорее всего, передана точно:

«Если бы не парень, мой ровесник...»

И что Лилиан Хоукинс, пока их везли, не спала и оберегала сон Бена, тоже похоже на правду. От этой подробности у Гэллоуэя защемило сердце. Ему казалось — он сам не понимал почему, — что из-за Лилиан все будет куда как непросто.

Дейв задремал, но гораздо более чутко, чем дома; несколько раз он просыпался. В одну из таких минут он заметил, что какая-то женщина с ребенком на руках пристально смотрит на него. На кресле рядом с ней лежала развернутая газета. Женщина, видимо, его узнала. Выдержав ее взгляд, Дейв машинально посмотрел на ребенка — она вздрогнула, словно ей померещилась бог весть какая опасность, и покрепче прижала малыша к себе.

Когда Дейв остался один с сыном, Бен был не старше этого младенца. Правду сказать, Дейв не очень страдал от того, что жена ушла. Он как будто предчувствовал, что так оно и будет. Кто знает, может быть, оправившись от удара, он ощутил даже облегчение от того, что она исчезла из их жизни.

Дейв не любил вспоминать Рут и, вообще, то время. До двадцати пяти он и не думал о женитьбе, с женщинами встречался лишь постольку, поскольку это было физически необходимо. Невинность он потерял, когда ему перевалило уже за двадцать.

В Уотербери Рут работала в том же цехе, что и он. Дейв знал, что она гуляет с кем попало, шляется по кабакам и уже после второй рюмки становится крикливой и вульгарной. Ей в ту пору не было и двадцати; в шестнадцать она покинула родительскую ферму в Огайо, жила в Нью-Йорке, в Олбани и бог знает где еще, пока ее не занесло в Уотербери.

Ей было плевать на завтрашний день и на людские толки. Многие месяцы Дейв приглядывался к ней, уверенный, что она не может испытывать к нему ничего, кроме презрения: он ведь не умел развлекаться, как другие. Она притягивала его и в то же время внушала страх. В ней он чуял не столько женщину, сколько самку, и даже то, как она покачивала бедрами, волновало его.

Как-то вечером он вышел из цеха и, подойдя к автобусной остановке, увидел Рут: она стояла в двух шагах от него на тротуаре.

Дейв так никогда и не узнал, случайно это получилось или она ждала именно его.

- Вы что, боитесь меня? — спросила Рут, видя его смущение.

Он ответил, что нет, не боится. Голос у нее был с хрипотцой, и, разговаривая с мужчиной, она всегда придвигалась к нему чуть ли не вплотную.

— Ждете кого-нибудь? — спросил Дейв.

Она рассмеялась, словно услышала что-то донельзя смешное, а он покраснел и уже готов был удрать. До. сих пор Дейв не понимает, что его тогда удержало.

— Чем я вас так насмешил?

— Тем, как вы смотрите.

— Хотите, пойдем поужинаем?

Он уже давно мечтал об этом, но даже думать не смел, что такое возможно. Весь вечер он промучился, глядя на то, как она себя держит — сперва в ресторане, потом в двух или трех барах, куда она его потащила, под конец она пила уже неразбавленное виски.

В ту ночь он мог бы с ней переспать, и она страшно удивилась, когда он распрощался с ней у порога. На следующий день в цеху она, словно пытаясь понять, в чем дело, не сводила с него глаз, он обдал ее холодом.

Всю следующую неделю Дейв не сказал с нею и двух слов, но однажды вечером заметил, как она садится в машину одного его приятеля, и в ту ночь проворочался часа два, пока заснул, Наутро он спросил ее:

— Вы сегодня вечером свободны?

— Гляди-ка! Что это с вами такое?

Дейв так на нее посмотрел, что она осеклась.

— Если хотите, подождите меня у выхода.

Они проделали ту же программу, что и в первый раз, Дейв дулся и от злости пил больше обычного. Прощаясь у порога ее дома, он посмотрел на нее так же недобро, жестко, как утром, и спросил:

— Пойдете за меня замуж?

Рут расхохоталась, смолкла, с любопытством уставилась на него, и на лице ее отразилось недоумение, даже тревога.

— Чего это вам приспичило? Перебрали?

- Сами знаете, что нет.

Он говорил правду, и она это понимала.

— Обсудим в другой раз, — пробормотала она, собираясь открыть дверь.

Дейв схватил ее за руку.

— Нет, сейчас.

Рут не пригласила его зайти. Она и впрямь его боялась.

— Погуляем немного.

Битых два часа бродили они по улице от фонаря до фонаря, причем не под руку, не в обнимку.

— С чего это вам вздумалось на мне жениться?

Он упрямо отвечал:

— С того.

— А если бы вы и так получили все, что хотите?

— Все равно бы женился.

— Мужчины вроде вас не живут с такими, как я.

Почему же, увидев на руках у пассажирки ребенка, Дейв внезапно подумал о Рут? Долгие годы он гнал от себя воспоминания о ней.

— Неужто вы воображаете, что будете со мной счастливы?

Тогда он промолчал. Счастье тут было ни при чем. Он не сумел бы объяснить, и вообще его чувства были настолько смутными, что не укладывались в слова. Главное, он принял решение, и отступаться от него нельзя.

— Согласны?

— Отвечу завтра.

— Нет, только сейчас.

Они поженились через две недели. До этого дня между ними ничего не было. Сразу же после свадьбы Дейв заставил Рут бросить работу. Вот такой была мать Бена. Не прожив с Дейвом и двух лет, она сбежала, и ей даже в голову не пришло взять с собой ребенка. Дейв не сердился на нее за то, что она его бросила. Той первой ночью в опустевшей квартире он почувствовал скорее что-то вроде досады, словно потерпел поражение. Он отдавал себе отчет в своих ощущениях. Рано или поздно это поражение должно было его постигнуть: оно подготавливалось давно, исподволь, вызревало в нем с детства.

Но это никого не касалось. И заклиниваться на этом не стойло. У пего остался Бен, все остальное неважно. Когда-нибудь потом, думал Дейв, когда Бен вырастет, станет мужчиной, они, быть может, поговорят обо всем этом, и он расскажет сыну правду.

Он и мысли не допускал, что никакого потом не будет, что Бену не дадут стать мужчиной. В Индианаполисе Дейв чуть было не помчался в суд прямо с самолета, даже не забросив в гостиницу чемодан. Опомнился он в такси.

— Сначала в какую-нибудь гостиницу, — попросил он.

— В центре?

— Поближе к суду.

Теперь, когда он оказался так близко от сына, его лихорадило. Они приехали на большую площадь с каменными домами, среди которых Дейв отметил капитолий штата, а чуть подальше — почтамт с белыми колоннами по фасаду.

Перед гостиницей, на вид весьма фешенебельной, водитель опустил флажок, означавший, что машина занята.

— Подождите меня, пожалуйста.

— Да вот же суд, — возразил водитель, кивнув на соседнее здание.

Следом за рассыльным, тащившим чемодан, Дейв прошел через вращающуюся дверь и направился к портье.

— По телефону заказали?

— Нет. Мне нужен номер.

Получив регистрационную карточку, Дейв написал фамилию — на этот раз свою. Портье прочел ее и, вероятно, понимая, зачем приехал постоялец, не стал уточнять, сколько он предполагает прожить в гостинице.

— Проводи мистера Гэллоуэя в шестьсот шестьдесят второй.

Хотя Дейву не хотелось подниматься в номер, он не решился возразить. Но раз уж пришлось подняться, заодно вымыл руки, освежил лицо, наскоро причесался.

Он надеялся, что перед допросом Бену дали поспать. А может, разрешили помыться, причесаться?

Когда он шел через вестибюль, несколько человек проводили его глазами.

Ему это было безразлично. Он не испытывал ни малейшего смущения.

Было десять утра. В суде озабоченно сновали с папками в руках адвокаты, судьи, судебные исполнители, и Дейв внезапно растерялся. Он подошел к привратнику в униформе и спросил:

— Вы. не знаете, здесь находится Бен Гэллоуэй?

— Кто?

— Бен Гэллоуэй, который...

— А-а...

Привратник посмотрел на него повнимательней. Наверно, видел в газетах его фотографию.

— Здесь его нет, — сказал он уже совсем другим тоном. — Я знаю, что сегодня утром в оффисе окружного прокурора обсуждали, как с ним быть. Знаете что, мне кажется, скорее, всего, он в ФБР.

— А где ФБР?

— В здании федеральных служб, за почтамтом. Где почтамт, знаете?

— Заметил по дороге.

Люди останавливались на него поглазеть. Какой-то человек вроде бы хотел подойти к нему и заговорить, но в последний момент раздумал. Наверно, какой-нибудь чиновник, скажем, помощник окружного прокурора или адвокат, который хочет предложить свои услуги. Солнце светило вовсю, становилось жарко; женщины были в светлых платьях, многие мужчины уже в соломенных шляпах. Дейв торопился. Еще несколько минут, и он все узнает, а может быть, и увидит Бена.

Здание федеральных служб оказалось светлым, с широкими облицованными мрамором коридорами, в которые выходили двери красного, дерева с медными цифрами номеров. Дейв постучал в дверь, которую ему указали. Изнутри крикнули: «Войдите!» Седеющая немолодая женщина на мгновение оторвалась от пишущей машинки.

— Что вам угодно?

— Увидеть сына. Я Дейв Гэллоуэй, отец Бена.

У него были приготовлены совсем другие слова, но внезапно он решил идти напролом. Оглянулся на полуоткрытую дверь слева, на закрытую — справа.

— Присядьте.

— Вы можете сказать, здесь мой сын или нет?

Не отвечая, она сняла телефонную трубку и сообщила:

— Мистер Дейв Гэллоуэй в приемной.

Ей что-то стали говорить, и каждую фразу собеседника она сопровождала короткими репликами:

— Да... Да... Хорошо... Понимаю...

Когда она предложила Дейву сесть, он машинально послушался, но сейчас опять вскочил.

— Я его увижу? — спросил он.

— Инспектор занят. Он вас скоро примет.

— Вы что, не имеете права сообщать мне, где мой сын?

Испытывая явную неловкость, она пробормотала, что у нее на этот счет нет инструкций, и снова застучала на машинке. Сквозь опущенные жалюзи в приемную пробивался свет и ровными полосами ложился на стены и потолок. Почти бесшумно крутился вентилятор.

Смирившись, Дейв сел, положил шляпу на колени и уставился на каретку пишущей машинки, потом перевел взгляд на секундную стрелку стенных электрических. часов.

Из левой двери вышел довольно молодой человек с какими-то бумагами, покосился на Гэллоуэя, нахмурился, снова взглянул уже повнимательней, не переставая выдвигать металлические ящики картотеки. Найдя то, что искал, он сделал пометки в документах, потом наклонился к секретарше и что-то ей тихо сказал.

Речь, очевидно, шла о Гэллоуэе. Но к нему даже не обратились, и молодой человек опять скрылся в кабинете.

Дейв прислушался. Сквозь тарахтение машинки из коридора доносились только шаги да время от времени — тихий стук в одну из дверей. Зазвонил телефон, женщина ответила:

- Минутку. Подождите у телефона.

Потом нажала какие-то кнопки.

— Олбани на проводе.

Дейв едва не вскочил. Олбани — это наверняка имеет отношение к Бену. Пока он тут без толку сидит в приемной, другие решают судьбу его сына!

К этому он не был готов. Ему и в голову не приходило, что, когда он прибудет на место, невозможно окажется не только повидаться с Беном, но даже найти человека, который мог бы хоть что-то сообщить о нем. Прошли полчаса, самые долгие и тягостные в его жизни. Телефон звонил еще дважды, секретарша соединяла кого-то с невидимым инспектором, таившимся в одном из кабинетов, вдали от посторонних глаз. Один раз она объявила:

— Губернатор.

Ладно, допустим, его не могут принять сразу. Но сказать, на худой конец, здесь Бен или нет, — это-то можно! Ведь Дейв его отец. Он имеет право повидать сына, поговорить с ним.

— Послушайте, миссис...

— Потерпите, мистер Гэллоуэй. Уже недолго.

Она явно в курсе дел! Дейв пытался угадать что-нибудь по ее лицу, но она, не обращая на него внимания, стучала в бешеном темпе по клавишам машинки.

Он услыхал, как в коридоре открылась дверь, кажется — соседняя, и, повинуясь инстинкту, чуть было не бросился взглянуть, что там происходит. Но не посмел, боясь получить выговор от седеющей дамы. И тут распахнулась правая дверь, та, что все время была закрыта, на пороге появился человек, с виду ровесник Дейва, и обратился к нему:

— Заходите, пожалуйста, мистер Гэллоуэй.

В кабинете были такие же жалюзи на окнах и свет так же ложился на белые стены. Человек указал Дейву на кресло, сам уселся за огромный, украшенный металлической инкрустацией письменный стол, на котором Дейв заметил фотографию в рамке: женщина и двое детей.

Он открыл было рот, чтобы задать наконец вопрос, на который ему обязаны ответить, но хозяин кабинета его опередил. Говорил он спокойно, даже холодно, но в то же время в его голосе угадывалось что-то вроде симпатии или сочувствия.

— Вы, наверно, прилетели первым же рейсом?

— Да. Я...

— Знаете, не надо было срываться, не получив от нас известий. К сожалению, вы прилетели зря.

У Дейва похолодели руки.

— Моего сына здесь нет?

— Его сегодня же доставят в Нью-Йорк, а оттуда — в Либерти.

Дейв непонимающе смотрел на собеседника.

— Убийство, которое ваш сын совершил на территории штата Нью-Йорк, — преступление более тяжкое, чем то, что он натворил здесь у нас. Надо было только решить, возбуждать ли сперва против него дело здесь, в Индиане, где он стрелял в полицейских и ранил одного из них, или же судить прямо в штате Нью-Йорк. Губернаторы обоих штатов связались сегодня утром по телефону и пришли к согласию.

— Он еще не уехал? — продолжал Дейв.

Человек посмотрел на часы, точь-в-точь такие же, как, в приемной.

— Нет. Сейчас они, наверно, едят.

— Где?

— К сожалению, таких сведений я вам дать не могу, мистер Гэллоуэй. Во избежание ненужной огласки и непредвиденных инцидентов мы позаботились, чтобы никто, не исключая представителей прессы, не знал, где ночевали арестованные. Репортеры караулят у входа в тюрьму.

— Он был здесь?

Хозяин кабинета кивнул и указал пальцем на кресло, где сидел Дейв.

— Значит, он был еще здесь, когда я пришел, да?

Инспектор снова кивнул.

— И меня нарочно заставили ждать в приемной, чтобы я с ним не увиделся? — теряя самообладание, выкрикнул Дейв.

— Успокойтесь, мистер Гэллоуэй. Это не из-за меня вы не увиделись с сыном.

— Тогда из-за кого?

— Он сам отказался встретиться с вами.

— Боюсь, мистер Гэллоуэй, что все мы способны понять кого угодно, только не собственных детей.

С этими словами инспектор неторопливо набил трубку и на миг скользнул взглядом по фотографии на столе, словно давая понять, что и себя не исключает из общего правила.

Дейв не стал спорить: всю жизнь он питал инстинктивное почтение к представителям власти. Слова инспектора, вероятно, справедливы, когда речь идет о других, но к нему они не относятся.

Стоит ли распространяться об их совместной жизни с Беном и доказывать, что их отношения были не просто отношениями отца и сына?

— Я не знаю, — продолжал инспектор, откинувшись на спинку стула, — как решится судьба вашего сына. Мы здесь свое дело сделали. Полагаю, что либо адвокат, либо окружной прокурор потребуют, чтобы вашего сына освидетельствовал психиатр, а может быть, и врачебная комиссия.

Гэллоуэй с трудом удержался от улыбки, настолько нелепой показалась ему мысль о том, что Бен не в своем уме. Если мальчишка сумасшедший, то тогда и у него, отца, должен быть какой-то сдвиг. Однако за те сорок три года, что Дейв живет на свете, никто за ним такого не замечал.

— Вашего сына доставили ко мне около полуночи и увели несколько минут назад, но, откровенно говоря, мне не удалось составить о нем четкого мнения.

— Бен вообще очень сдержанный, — поспешно откликнулся отец.

Инспектор, казалось, удивился.

— Мне, во всяком случае, показалось, что он не страдает застенчивостью, если вы это имели в виду, — возразил он. — Мне редко приходилось видеть, чтобы человек, сколько бы ему ни было лет, держался так непринужденно в подобных обстоятельствах. Вашего сына и его подружку доставили ко мне в кабинет вместе, и можно было подумать — они в восторге от того, что оказались здесь, словно, наперекор всему, им удалось добиться своего. Едва с них сняли наручники, они стали рядышком и взялись за руки. Оба немытые, измученные, а глаза ясные. И то и дело обменивались ликующими взглядами, словно напоминали друг другу о каком-то потрясающем общем секрете. Я им сказал: «Садитесь». И ваш сын без тени смущения ответил: «Да мы уже насиделись, пока путешествовали». Меня он разглядывал с откровенной иронией. Улыбнулся — правда, немного нервно — и бросил: «Ну что, подвергнете нас теперь третьей степени? Если вам требуется признание, то я признаю все — убийство старика на шоссе, угон машины, угрозы фермеру и его жене, перестрелку с полицейскими. Надеюсь, больше меня ни в чем не обвиняют?» — «Какие сейчас допросы, — ответил я, — вы же с ног валитесь от усталости». Он возмутился, будто я нарушил правила игры. «Я, — говорит, — если надо, могу не спать всю ночь. А что до Лилиан, так ее вы отпустите. Она ничего не сделала. О моих планах не знала. Я только сказал, что поедем в Иллинойс или Миссисипи и там поженимся, а про пистолет она не знала». Девчонка перебила: «Врешь!» —«Я, инспектор, не вру. На ферме она меня уговаривала сдаться и не стрелять». —«Врет он. Мы все, все делали вместе. Мировой судья в Иллинойсе не поженил нас, но все равно со вчерашнего вечера мы — муж и жена».

Гэллоузй молчал, ничем не обнаруживая своих чувств.

— Я понял, что они так и будут препираться, и отправил обоих спать. Ваш сын ночевал на раскладушке в одном кабинете, Лилиан Хоукинс — в другом, под присмотром надзирательницы. Девица спала беспокойно, парень — словно у себя дома. Насилу добудились.

— У него всегда крепкий сон.

— Я вообще не собирался подвергать их допросу по всей форме: этим займется прокурор в Либерти, главном городе округа, где было совершено преступление. Если не ошибаюсь, это милях в пятидесяти от вашего городка. Вы знаете кого-нибудь в Либерти, мистер Гэллоуэй?

— Никого.

— Если психиатры установят, что ваш сын и его подружка вменяемы, их будут судить там. Утром я заказал для обоих кофе с булочками. Поели они с аппетитом. Я несколько раз звонил по телефону, а сам тем временем на них поглядывал. Они сидели вон там... — Он кивнул на темную кожаную кушетку у стены. — ...держались за руки, так же, как ночью, перешептывались и восторженно смотрели друг дружке в глаза. Войди в этот момент кто-нибудь, кто не в курсе дел, он решил бы, что перед ним — самая счастливая парочка на свете. Когда мне доложили о вашем приходе, я сказал парню: «Здесь ваш отец». Не хотелось бы причинять вам боль, мистер Гэллоуэй, но думаю, вам лучше знать правду. Он обернулся к подружке, нахмурился и сквозь зубы процедил: «Принесла нелегкая!» Я сказал ему: «Разрешаю вам несколько минут поговорить с отцом и, если хотите, наедине». — «Не желаю я его видеть! — крикнул он. — Мне с ним не о чем разговаривать. Вы можете не пускать его сюда?» — «Я не имею права заставить вас встречаться с вашим отцом». — «Раз так, отказываюсь, и все». Словом, теперь им займутся другие, а я, сознаюсь вам откровенно, очень рад, что не мне решать его судьбу.

— Он не сумасшедший, — убежденно повторил Дейв.

— Но это же его единственный шанс, неужели вам не понятно? А теперь, если вы ручаетесь, что способны держать себя в руках и не кинетесь к нему, когда его поведут мимо...

— Ручаюсь.

— В таком случае сообщу вам то, что пока еще строго секретно. Без четверти час ваш сын и Лилиан Хоукинс в сопровождении охранника и надзирательницы будут доставлены в аэропорт к нью-йоркскому самолету. Их проведут через зал аэропорта; там наверняка окажется несколько репортеров и фотографов. Вы тоже можете там подождать...

— Они полетят рейсовым самолетом?

Инспектор кивнул.

— А мне можно полететь тем же рейсом?

— Если будут билеты, то можно.

В распоряжении Дейва оставалось полтора часа, но он так боялся опоздать, что тут же бросился из здания федеральных служб в гостиницу.

— Мне придется улететь в двенадцать сорок пять, — объявил он портье. — Я за чемоданом. Сколько с меня?

— Нисколько, мистер Гэллоуэй, вы ведь не пользовались номером.

Он проделал в такси тот же путь, что утром, и устремился в кассу.

— Скажите, есть билеты на нью-йоркский рейс в двенадцать сорок пять?

— Сколько мест?

— Одно.

— Минуточку.

Было очень жарко. У девушки-кассирши верхняя губа покрылась капельками пота, на платье под мышками были темные круги, и пахло от нее, как от Рут. Она позвонила диспетчеру.

— Фамилия? — спросила она, собираясь выписывать билет.

— Гэллоуэй.

Девушка изумленно глянула на него и, поколебавшись, спросила:

— А вы знаете, что тем же самолетом...

— Летит мой сын? Да, знаю.

Дейв поел в ресторане аэропорта. Он не был потрясен рассказом инспектора ФБР — возможно, потому что возбуждение все еще не отпускало его. И лишь когда речь пошла о Лилиан, о том, как гордо она объявила о своих отношениях с Беном, у Дейва сжалось сердце.

Конечно, Бен только потому отказался увидеться с отцом, что ему стыдно. Мальчик тоже ведь держится на одних нервах. Надо дать ему прийти в себя. В четверть первого Гэллоуэй уже караулил у входа в аэропорт, впиваясь взглядом в каждую подъезжающую машину. Спросил у какого-то служащего аэропорта, нет ли второго входа, на всякий случай переспросил другого. И тут он заметил фотографов с аппаратами и еще троих - наверняка, репортеров. Они стояли посреди зала; один из них пристально посмотрел на Дейва, наморщил лоб, сказал несколько слов коллегам, затем подошел к кассирше и что-то спросил у нее. Она кивнула в ответ.

Дейва узнали. Но ему это было безразлично. Газетчики гурьбой подошли к нему.

— Мистер Гэллоуэй?

Он подтвердил.

— Вы виделись утром с сыном?

Дейв почувствовал искушение солгать — до того нестерпимо было признаваться, что он приехал зря.

— Нет, не виделся.

— Вам не разрешили?

Очень хотелось сказать «да», но ведь его ответ опубликуют в газетах, и инспектор ФБР уличит его во лжи.

— Сын отказался повидаться со мной, — признался он, пытаясь улыбнуться, словно речь шла о ребячьей шалости. — Его можно понять...

— Вы полетите вместе с ним?

— Да, тем же самолетом.

— Суд будет в Либерти?

— Так мне сказали час назад.

— Вы нашли адвоката?

— Нет еще. Я найму самого лучшего, деньги у меня есть.

Внезапно Дейву стало стыдно: он понял, как он смешон.

— Вы позволите? — обратились к нему. — Пройдите немного вперед. Так, спасибо.

Фотографы защелкали. И тут из подъехавшей машины вышел. Бен. Его запястье было приковано наручником к запястью полицейского в штатском, тот был совсем еще молод и казался старшим братом Бена. Бен был все в том же бежевом плаще, с непокрытой головой. Следом шла Лилиан Хоукинс в сопровождении крупной женщины в темном английском костюме, который выглядел на ней, как мундир.

Широкие стеклянные двери были распахнуты. Удалось ли Бену, ослепленному вспышками фотографов, издали заметить отца? Газетчики бросились к выходу; толпа, мгновенно поняв, что происходит, тут же расступилась, образовав живой коридор, словно на пути высокопоставленного лица.

Работая локтями, Дейв протиснулся в первый ряд, и когда Бен был уже в нескольких метрах от выхода на посадку, взгляды отца и сына встретились. Бен нахмурился и прошел мимо; чуть погодя он обернулся, но не к Дейву, а к Лилиан, и что-то сказал ей.

Она была бледнее, чем Бен, — несомненно, сказывалась усталость. В дешевеньком пальто поверх ситцевого платья в цветочек, она рядом с надзирательницей казалась больной девочкой.

Бен не сделал ни малейшего движения навстречу отцу, и до Дейва стало доходить, что хотел ему сказать инспектор. Шестнадцати прожитых бок о бок лет, каждодневной близости как не бывало. В глазах сына не отразилось ничего, лицо осталось бесстрастным. Он только нахмурил брови, словно заметил на дороге нечто неприятное. Наверно, бросил своей Лилиан, обернувшись:

— Вон мой старик.

Арестованных уже увели на летное поле, чтобы посадить в самолет раньше остальных пассажиров.

— Он вас видел? — обратился к Дейву один из репортеров.

— Да, кажется...

И добавил:

— Но я не уверен.

Дождавшись своей очереди, он одним из последних поднялся по трапу, и стюардесса указала ему место в хвосте самолета. Бен и Лилиан оказались далеко, в самом начале салона; полицейский сидел слева от Бена, надзирательница — справа от Лилиан; парочку разделял только проход.

Привстав, Дейв мог их увидеть — правда, только затылки, и то если беглецы сидели прямо, не откидываясь назад, но от него не ускользнуло, что они все время смотрят друг на друга. Порой они наклонялись в проход и перебрасывались словами; охрана им не препятствовала. Потом им, как и другим пассажирам, стюардесса предложила чаю с сандвичами, но они отказались.

Неужели они не понимают, в какой переплет попали? Их можно принять за школьников на каникулах, радующихся путешествию в самолете. Дейв заметил, что остальные пассажиры, глядя на них, удивлены не меньше его.

Через полчаса Лилиан начала клевать носом; вскоре она, судя по всему, заснула и проспала чуть ли не до посадки. Бен тихо разговаривал с полицейским, а потом углубился в газету, которую тот ему дал.

Гэллоуэй был уверен: все это сплошное недоразумение. Чужие поступки вечно кажутся нам странными, потому что мы не знаем их настоящих причин. В свое время, когда Дейв женился на Рут, весь цех смотрел на него с изумлением, к которому примешивалась жалость, а он напускал на себя такой же вид, как Бен сейчас, на глазах у зевак.

Он знал, что делает, когда женился на Рут. Он один знал, больше никто. Дейва жалели. Воображали, что Рут обвела его вокруг пальца, что он поддался мимолетному увлечению, и никому в голову не пришло, что он хотел жениться только на такой, как Рут. Может быть, кое-кому казалось, что на него просто нашло затмение?

Он, точно так же как Бен, на людях окружая жену подчеркнутым вниманием, смотрел на всех с вызовом. А когда она была беременна, гордо прогуливался с нею по центру города. Чуть не все его приятели переспали с ней. И все-таки до свадьбы Дейв запретил себе к ней прикасаться. Вопреки ожиданиям это так ее растрогало, что она со слезами благодарила его. Правда, в тот вечер они выпили. Пили они каждый вечер.

Все предсказывали, что он будет с ней несчастлив, а вышло не так. По его настоянию они поселились в новом доме, как большинство молодоженов, купили такую же мебель, такие же безделушки. Его мать не приехала на свадьбу: он известил ее о том, что женился, лишь месяц спустя, да и то вскользь, в конце письма, словно эта новость не заслуживала особого внимания. Весной мать вместе с Масселменом навестила их, и Дейв сразу понял: она удивлена, как никогда в жизни. Неизвестно, чего именно она ожидала, но и Рут, и все их нехитрое хозяйство неприятно поразили ее.

- Ты счастлив? — поинтересовалась она, оставшись наедине с сыном.

В ответ он улыбнулся, но она не поверила этой улыбке. Она никогда не верила Дейву, да и отцу его тоже. Интересно, а Масселмен внушал ей доверие?

— Ну что ж, детки, нам пора.

Пообедать с ними она не захотела. Выйдя на улицу, бросила сыну:

— Желаю удачи!

В душе-то она желала молодым всех бед на свете. Поэтому, когда Рут ушла, Дейв тоже не известил мать и вообще года два не отвечал на ее письма. Впрочем, она не слишком часто писала сыну.

Уж не намекал ли инспектор утром на то, что у Дейва с сыном отношения не лучше? Но ведь есть же разница: Дейв доверял сыну. Бен из того же теста, что он сам; мальчик — настоящий сын своего отца. Сегодня вечером или завтра они встретятся, поговорят, и все разъяснится. Лишь бы только Бен знал, что отец заранее готов понять его. Это ясно сказано в его обращении: «Я с тобой, что бы ни случилось».

Для полной определенности Дейв добавил еще: «Бен, я на тебя не сержусь!» Дело не просто в том, что он не сердится. Смысл этих слов гораздо глубже. Но Бен, по-видимому, не слышал его выступления по радио: во время передачи он как раз был в том иллинойском поселке у мирового судьи.

Неужели Бен сам, несмотря на погоню, остановил ночью машину, сам решил, что они с Лилиан должны принадлежать друг другу? Или так захотела она? Дейв предпочел бы не думать об этом, не ломать себе голову над тем, о чем говорит сейчас его сын с проснувшейся тем временем Лилиан.

Они были уже над Нью-Йорком: виднелись небоскребы, вызолоченные солнечными лучами; самолет пошел на снижение. Пассажиры перестали курить, пристегнули ремни. Дейв решил, что останется в кресле, пока сын не выйдет из самолета: ведь он пройдет совсем близко от отца, может быть, даже коснется его, но стюардесса предложила всем пассажирам, в том числе и ему, покинуть салон.

Вместе с другими Дейву пришлось пройти в зал ожидания; оттуда ему было видно, как Бена и Лилиан повели куда-то по летному полю.

— Куда их ведут? — спросил Гэллоуэй у какого-то служащего.

Тот посмотрел, куда указывал Дейв, и равнодушно ответил:

— На другой самолет, куда же еще.

— На какие рейсы там посадка?

— На Сиракузы.

— Через Либерти?

— Кажется, да.

Улететь тем же рейсом ему не удалось. Пока искал кассу, самолет уже взлетел.

— Через час будет другой самолет, который тоже делает посадку в Либерти. Все равно доберетесь скорее, чем поездом.

Дейв уже не досадовал, что все идет не совсем так, как хочется: он начал к этому привыкать и больше не отчаивался, уверенный, что последнее слово останется за ним.

В пять он прибыл в главный город округа, через который раньше лишь проезжал на машине. А вчера его провозили здесь в полицейском автомобиле, и по случаю воскресенья все было закрыто. Дейв забросил чемодан в гостиницу и, даже не поднявшись в номер, поспешил в окружной суд, который оказался неподалеку.

Он опоздал всего на несколько минут. На каменной лестнице еще толпились зеваки. Тут же стоял фотограф.

— Скажите, Бен Гэллоуэй в суде? — спросил Дейв.

— Только что увели.

— Куда ?

— В окружную тюрьму.

— Он был у прокурора?

— Их обоих провели к нему в кабинет, но всего на несколько минут.

Дейва не узнали. Он попытался открыть стеклянную дверь, по она не поддалась. Однорукий швейцар в фуражке с галуном показал изнутри, что войти нельзя.

— Не откроет, — сказал какой-то старик. — Ровно в пять он запирает дверь и больше никого не впускает.

— Окружной прокурор у себя?

— Похоже. По-моему, он еще не выходил. Но в неурочное время он вас не примет.

У старика плохо держалась вставная челюсть. Он заговорщицки улыбнулся Дейву.

— Вы, надо думать, его отец?

Дейв кивнул. И тут старик выкрикнул фальцетом:

— Замечательный у вас сынок, нечего сказать! Можете гордиться!

В первый раз из-за Бена на Дейва обрушилась беспричинная людская злоба, и теперь, сбитый с толку, он растерянно проводил глазами старикашку, которым отошел от него, ухмыляясь.

Наверно, Дейв не с того боку принялся за дело. Надо было последовать совету лейтенанта и нанять толкового адвоката. Гэллоуэй понятия не имел, какие формальности потребуются для свидания с заключенным. У него, отца, есть права, но он их не знает. Бену необходима защита. Нельзя допустить, чтобы он и дальше говорил и поступал, как неразумное дитя.

Не зная, куда обратиться, Дейв вернулся в гостиницу.

— Я хотел бы повидаться с управляющим.

Его тут же провели в небольшой кабинет рядом со стойкой портье. Управляющий был без пиджака, в рубашке с засученными рукавами.

— Сид Николсон, — представился он.

— Дейв Гэллоуэй. Вы, вероятно, знаете, почему я приехал?

— Да, мистер Гэллоуэй, знаю.

— Не могли бы вы порекомендовать мне лучшего адвоката в округе?

И Дейв добавил с бессмысленным апломбом:

— Если он дорогой, все равно. Деньги у меня есть.

— Попробуйте сговориться с Уилбером Лейном.

— Он самый лучший?

— Он не только лучший адвокат в Либерти, но чуть ли не каждую неделю выступает в суде в Нью-Йорке или Олбани. К тому же дружит с губернатором. Вы хотите повидаться с ним прямо сегодня?

— Если можно.

— Тогда я ему немедленно позвоню, не то он уйдет из конторы, отправится играть в гольф, и добраться до него вы уже не сможете.

— Будьте добры.

— Джейн, соедините меня с Уилбером Лейном.

Его соединили с секретаршей адвоката, к которой он тоже обратился по имени.

— Шеф еще не ушел? Говорит Сид Николсон. Он мне нужен на два слова. Срочно... Алло! Уилбер? Прости, что беспокою. Ты уже собрался уходить?.. Тут один человек нуждается в твоих услугах... Догадываешься?.. Да, он самый... У меня в кабинете... Примешь его?.. Направляю к тебе... До свидания.

— Куда идти? — спросил Гэллоуэй, следивший за разговором.

— Прямо по улице, пока не увидите справа методистскую церквушку. Напротив будет большое белое здание в колониальном стиле с вывеской: «Лейн, Пеппер и Деркин». Джед Пеппер занимался только налоговыми делами да наследствами. Деркин полгода как умер.

Контора адвоката работала до пяти, но секретарша явно поджидала Дейва у окна: едва он поднялся на крыльцо, она ему открыла.

— Мистер Лейн ждет вас. Сюда, пожалуйста...

Седовласый мужчина с моложавым лицом, на голову выше Дейва, широкоплечий, как регбист, поднялся и пожал Гэллоуэю руку.

— Не стану утверждать, что ждал вас, но скажу, не хвастаясь: я не слишком удивился звонку моего друга Сида. Присаживайтесь, мистер Гэллоуэй. Я прочел в газете, что вы понапрасну слетали в Иллинойс.

— Мой сын здесь.

— Знаю. Только что у меня был разговор с окружным прокурором Джорджем Темплом — мы с ним старые приятели. Он тоже сразу понял, в чем дело.

— Прошу вас взять на себя защиту моего сына, Я не богат, но у меня есть сбережения, около семи тысяч долларов, и...

— К этой теме мы вернемся позже. С кем вы говорили в Иллинойсе?

— Кажется, с начальником ФБР. Фамилии не знаю.

— Что вы ему сказали?

— Что уверен: как только я поговорю с Беном, все разъяснится.

— Но сын отказался с вами встретиться.

Заметив удивление Гэллоуэя, он пояснил:

— Это уже попало в газету. Видите ли, вам необходимо воздерживаться от разговоров о деле с кем бы то ни было, особенно с журналистами. Какими бы безобидными не показались вам вопросы, не говорите о сыне ни слова. Темпл не пожелал использовать ситуацию и допросить парочку сразу после прилета. Их привели в кабинет всего на несколько минут для выполнения обычных формальностей и сразу же отвезли в тюрьму. Поскольку вы хотите поручить защиту сына мне, завтра я буду присутствовать на его первом допросе. Может быть, удастся перед этим побеседовать с ним.

Вставляя сигару в мундштук с золотым ободком, Лейн внезапно спросил:

— Что он собой представляет?

Дейв покраснел. Он не вполне понимал смысл вопроса и боялся снова попасть впросак.

— Бен всегда был спокойным, рассудительным мальчиком, — ответил он. — За шестнадцать лет ни разу меня не огорчил.

— Как он вам показался в Индианаполисе? В газете написали, что в зале аэровокзала вы оказались совсем рядом.

— Не совсем так. Я был в толпе.

— Он вас видел?

- Да.

— Смутился?

— Нет. Не знаю, как бы это сказать. По-моему, мое появление пришлось ему не по душе.

— Его мать жива?

— Вероятно.

— Вы не знаете, где она?

— Она ушла от меня пятнадцать с половиной лет назад, бросив шестимесячного ребенка. Через три года явился юрист и предложил подписать документы, чтобы ей дали развод.

— С этой стороны может быть плохая наследственность?

— Что вы имеете в виду?

— Я спрашиваю, нет ли в прошлом его матери чего-нибудь такого, что могло бы объяснить случившееся?

— Насколько мне известно, она ничем таким не болела.

— А вы?

К подобным вопросам Дейв не был готов и совершенно растерялся, тем более что адвокат записывал его ответы. Руки у Лейна были холеные, ногти наманикюрены. Синий двубортный костюм сидел на нем безукоризненно. На секунду Дейв задумался, кого ему напоминает этот человек.

— Я тоже ничем серьезным не болел.

— А ваш отец?

— Умер в сорок лет от сердечного приступа.

— Мать?

— Снова вышла замуж, здравствует по сей день.

— Нет ли у вас каких-нибудь теток, дядей, двоюродных братьев или сестер, страдающих душевным расстройством?

Дейв понял, куда клонит адвокат, и запротестовал:

— Бен не сумасшедший!

— Советую вам поменьше об этом распространяться: быть может, это его единственный шанс спасти свою шкуру. Поймите, я прочел в газетах о его поведении, и первым делом мне пришло в голову, что парень делает все от него зависящее, чтобы угодить на электрический стул. Простите, что выражаюсь так грубо. Правде надо смотреть в лицо. Позже, раздумывая над этим делом, я заподозрил, что он, быть может, хитрее, чем кажется, и тактика, которую он избрал, — наиболее выгодная.

— Не понимаю.

— Он не плачет, не просит прощения, не замыкается в угрюмом молчании. Напротив, по всему похоже, будто он в восторге от того, что, не моргнув глазом, убил человека, угнал машину, а потом еще затеял перестрелку и палил, пока не кончились патроны. Трудно поверить, мистер Гэллоуэй, что парень на семнадцатом году, умный, получивший воспитание, обычное для семей среднего достатка, повторяю, трудно поверить, что, откалывая такой номер, он был в своем уме. Вас, как всех, пугает слово «сумасшедший», но оно ведь очень расплывчато. Психиатры прибегнут к терминам куда более точным: они установят, во-первых, уровень интеллекта вашего сына, затем — адекватность его эмоциональных реакций. Завтра утром я первым делом потребую у окружного прокурора санкции на экспертизу, для которой, по всей видимости, придется пригласить психиатра из Нью-Йорка.

Стоило ли настаивать на том, что Бен нормален? Дейва не слушали. Ему дали понять, что это его не касается, что защита сына отныне не его забота.

— Вы, вероятно, собираетесь пробыть в Либерти до суда? Если экспертиза не затянется, судебное заседание состоится дня через два-три. Я вовсе не хочу спровадить вас из Либерти, но для пользы дела вам надо поменьше бывать на людях, а главное — помалкивать. В каждом номере гостиницы есть телефон. Обещаю держать вас в курсе. Если сочту целесообразным, чтобы вы увиделись с сыном, добьюсь у прокурора разрешения. А сейчас самой большой помощью дли меня будет, если вы постараетесь вспомнить какие-нибудь странные, необычные случаи из жизни вашего сына. Не уверяйте меня, что у него не было странностей. Вы сами будете поражены тем, сколько всего всплывет у вас в памяти.

Лейн поглядел на часы и встал. Вероятно, прикинул, что успеет сыграть партию в гольф. Пожимая ему руку, Дейв сообразил, кого напоминает ему этот человек. Он похож на Масселмена, второго мужа его матери. Но отказываться от его услуг уже поздно. Кстати, в делах на Масселмена вполне можно положиться. На этого, кажется, тоже.

Дейв отстранен, ему рекомендуют, помалкивать и чуть ли не прятаться, а встречаться ему с сыном или нет, — решит адвокат!

Дейв шел по улице, и прохожие оглядывались на него. Толкнув вращающуюся дверь гостиницы, он увидел в углу холла Изабеллу Хоукинс в выходном платье и шляпке. Она с кем-то разговаривала. Ее собеседник стоял к Дейву спиной, и он не сразу признал в нем Ивена Кэвено, эвертонского адвоката. Наверно, они с Изабеллой только что приехали. Дейв ни разу не вспомнил о Хоукинсах, ему и в голову не пришло что Лилиан тоже понадобится адвокат. Ему стало как-то не по себе.

Изабелла Хоукинс заметила Дейва. Их взгляды встретились, но она не поздоровалась и вообще ничем не обнаружила, что узнает его, — поджав губы, она сверлила его пронзительными злыми глазками.

И с каким-то смутным удовольствием Дейв понял, что они — враги. Около одиннадцати он увидел в окно Изабеллу Хоукинс и Кэвено: они вышли из гостиницы и направились в суд. Дейва кольнула зависть: его-то адвокат еще не звонил ему, и он не смел выйти из комнаты, чтобы не пропустить звонка.

Прошло минут сорок, а он все стоял у окна. Изабелла вернулась, уже одна. Удалось ли ей пробыть все это время с дочерью? Она вошла в гостиницу, но сразу же вышла с небольшим чемоданчиком, и устремилась к автобусной остановке.

Изабелла возвращается в Эвертон. Может быть, позвонить Мьюзеку? Ведь он, насколько было в его силах, помог Гэллоуэю пережить ту ночь с воскресенья на понедельник да еще отвез в Ла-Гуардия на своей машине.

Но что Дейв ему скажет? С тех пор словно прошла целая вечность, и временами Гэллоуэй начинал сомневаться, вернется ли он когда-нибудь в Эвертон.

Уилбер Лейн позвонил через несколько минут. Говорил он куда суше, чем накануне, — или это по телефону так казалось? Во всяком случае, не поинтересовавшись, как поживает Гэллоуэй, адвокат без лишних слов перешел к делу.

— Я добился для вас свидания с сыном. Вы увидитесь в три у окружного прокурора. Без нескольких минут три ждите меня в приемной суда.

Дейв не успел ни о чем спросить: Лейн сразу повесил трубку. Точно как Масселмен - тот тоже притворялся ужасно занятым, даже если делать ему было нечего.

Гэллоуэй поел в гостиничном ресторане и пришел в суд задолго до назначенного срока. Сперва он бродил взад-вперед, потом принялся читать объявления на стенах.

Без двух минут три появился адвокат и на ходу сделал Дейву знак следовать за ним. Они прошли по длинному коридору.

— При свидании будет присутствовать окружной прокурор, — предупредил Лейн по дороге.

— На этом настоял сам прокурор?

— Нет. Так хочет ваш сын.

— Вы с ним говорили?

— Полчаса рано утром, а потом присутствовал на допросе.

О чем они говорили и в каком настроении Бен, адвокат не сообщил, — по-видимому, Дейва это не касается.

Лейн постучался в дверь, тут же, не дожидаясь ответа, открыл ее, поздоровался с двумя секретаршами, приподняв шляпу жемчужно-серого цвета, и прошел через приемную.

— Они там? — запросто осведомился он.

Потом распахнул вторую дверь. Посреди кабинета, закинув ногу на ногу, сидел Бен и курил. Напротив него за столом расположился окружной прокурор, мужчина лет сорока. Вид у него был какой-то болезненный и озабоченный; похоже, он принимает свои обязанности близко к сердцу.

— Войдите, мистер Гэллоуэй, — произнес он, вставая.

Бен повернулся к отцу.

— Хэлло, па!

Приветствие прозвучало вежливо, но как-то без воодушевления, словно Бен поздоровался, придя из школы.

Дейв не находил слов: его стесняло присутствие посторонних, хотя те для вида затеяли в углу разговор вполголоса. Впрочем, скорее всего, Дейв чувствовал бы себя так же неловко и наедине с сыном. После паузы он выдавил:

— Ты слышал мое обращение?

Бен держался на удивление раскованно. Казалось, за два дня он полностью освободился от юношеской застенчивости и угловатости; в нем появились естественность и непринужденность.

— Признаться, нам не пришло в голову слушать радио, но вчера в самолете я его прочел.

Обсуждать отцовское послание он не стал. Все воображали, что беглецы не выключают приемник в надежде разгадать замыслы полиции. А Бен простодушно заявляет, что это им попросту в голову не пришло. Улыбнувшись, сын добавил:

— С нашим маршрутом получилось занятно. Нас искали по всяким проселкам, а мы катили себе спокойно по шоссе — только два раза сворачивали, когда сбились с дороги.

Он умолк. Дейв тоже молчал, жадно вглядываясь в сына. Тот немного повернул голову, и отец видел его в профиль. Гэллоуэй заметил, что мальчик побрит и одет в чистую рубашку.

— Знаешь, па, ты лучше возвращайся в Эвертон. Никто еще не знает, когда суд. Все зависит от психиатров, они завтра должны приехать из Нью-Йорка.

О суде, об экспертизе он говорил без тени смущения.

— Если увидишь Джимми Ван Хорна, скажи ему - мне очень жаль, что так вышло. Но ведь это не я проболтался.

— Бен, а мне ты ничего не скажешь?

Он клянчил, как нищий. Сын ответил:

— Чего ты от меня хочешь? Что бы я ни сказал, ты все равно огорчишься. Уезжай в Эвертон. Обо мне не беспокойся. Я ни о чем не жалею, и если бы можно было начать все сначала, я сделал бы то же самое.

Бен повернулся к прокурору.

— Может, хватит? — спросил он, словно согласился повидаться с отцом лишь потому, что прокурор очень его об этом просил.

Тому, казалось, все происходящее было не по вкусу. Несомненно, он бы с радостью уклонился от этого громкого дела, о котором раструбили все газеты Штатов.

— Похоже, ему и впрямь больше нечего вам сказать, мистер Гэллоуэй.

Прокурору, наверно, не хотелось слишком откровенно выпроваживать Дейва, и, помолчав, он добавил:

— Мы действительно не можем назначить слушание дела без заключения психиатров.

Бен наклонился и загасил в пепельнице окурок.

— До свидания, па, — процедил он, давая отцу понять, что пора уходить.

— До свидания, сынок.

Лейн вышел следом. Дейв сообразил, что не попрощался с прокурором, и чуть было не вернулся извиниться.

— Так же он вел себя со мной — и утром, и на допросе.

Адвокат не скрывал раздражения, словно винил во всем Гэллоуэя.

— У нас был по крайней мере какой-то шанс доказать, что заранее обдуманное намерение отсутствовало и напасть на водителя он решил, когда уже ехал с ним в машине.

Дейв не вслушивался, его окружала и отгораживала от внешнего мира зона пустоты.

— Но ваш сын объяснил прокурору, что, напротив, он еще три недели назад детально подготовил преступление. Субботу он, видите ли, выбрал именно потому, что по субботам вы всегда проводите вечер у соседа. Оказывается, побег был назначен еще на прошлую субботу, но его пришлось отложить, потому что вы простудились и остались дома. Так и было?

— Да.

— Адвокату Лилиан Хоукинс повезло не больше. Ваш сын снова попытался взять все на себя. А из ее показаний следует, что она не только с ним вместе разработала план действий, но чуть ли не была зачинщицей. Это она дала в «олдсмобиле» Бену сигнал стрелять.

Адвокат явно был не в духе.

— Одного не могу понять, как это вы шестнадцать лет прожили бок о бок с таким парнем и ничего не замечали.

Дейву хотелось чуть не прощения просить. Что он может поделать? Если вину возлагают на него, тем лучше. Пусть виновным считают его, Дейва. Это будет только справедливо.

— Вы собираетесь последовать его совету?

— Совету? Какому?

— Уехать в Эвертон.

Гэллоуэй помотал головой. Он останется с сыном до конца, даже если придется видеть его только издали, изредка.

— Ваше дело. Я пригласил для экспертизы доктора Хассбергера. И он, и психиатр, приглашенный окружным прокурором, оба приедут завтра утром. Но предупреждаю вас: с этой минуты рассчитывать на чудеса не приходится.

Адвокат стоял перед ним в полутемном коридоре — безупречный синий костюм, седина. Прощаясь, он покровительственно похлопал Дейва по плечу.

— Идите отдыхайте. Не отлучайтесь из номера — вы можете мне понадобиться.

В номере стояла двуспальная кровать, обои были в широкую темно-зеленую полосу по салатному фону. Из кресла выпирала пружина. Большую часть дня Дейв провел у окна. Он следил за всеми, кто входил или выходил из суда, но Бена либо не приводили, либо провели через задние двери. Зато около пяти он заметил Уилбера Лейна: тот шел из суда вместе с секретаршей, которую Гэллоуэй видел у окружного прокурора.

После обеда он хотел позвонить Мьюзеку, да так и не набрался духу. Дейв не понимал, за что Лейн на него сердится. Но и в присутствии окружного прокурора он тоже испытывал неловкость.

В конце концов он уснул, а проснувшись, с изумлением обнаружил, что на часах восемь утра. До десяти он ждал, не сообщит ли адвокат какие-нибудь новости, потом, не выдержав, позвонил к нему в контору. Лейн долго не брал трубку, и Дейву показалось, что, разговаривая с ним, адвокат продолжает слушать какого-то посетителя.

— Я обещал вам позвонить, если будут новости. Сейчас мне вам нечего сказать... Нет... Доктор Хассбергер прибыл в восемь утра и до сих пор обследует в тюрьме вашего сына. Вот именно... Я вам позвоню...

В полдень звонка все еще не было. Адвокат позвонил только в час.

— Суд состоится в четверг в десять утра, — жестко отчеканил он.

— Что это значит?

— Это значит, что, по мнению Хассбергера, ваш сын во всех отношениях здоров и на все сто процентов ответствен за свои действия. Если уж таково мнение нашего эксперта, то от эксперта, приглашенного обвинением, тем более не приходится ждать ничего хорошего. Вероятно, я привлеку вас как свидетеля; в таком случае мне придется с вами побеседовать — возможно, даже сегодня ближе к вечеру.

В этот день он больше не объявлялся. Назавтра, протомившись в неизвестности до четырех дня, Дейв отправился в адвокатскую контору. Напрасный труд. Секретарша сообщила, что Лейн не может его принять: занят, беседует с клиентом.

Гэллоуэй, к своему удивлению, уже не только не терзался от мелких уколов, вроде этого отказа, но даже перестал обращать на них внимание. С тех пор как выяснилось, что делать ничего не нужно, время потеряло всякое значение. Дейв часами не вставал с кресла или простаивал у окна; чтобы прибрать у него в номере, горничной приходилось дожидаться, когда он спустится поесть.

Однажды в дверь постучали, и какой-то человек, судя по виду - полицейский в штатском, вручил Дейву повестку явиться на следующий день в суд в качестве свидетеля.

Пришел он на полчаса раньше, и ему показалось, что Уилбер Лейн, который разглагольствовал, окруженный несколькими слушателями, нарочито не замечает его.

В зале суда на светлых деревянных скамьях уже сидело человек тридцать, главным образом женщины. Прочие слонялись по коридору, болтали, курили.

Дейв заметил доктора Ван Хорна с Джимми, но доктор, отвернувшись от него, поспешил навстречу адвокату и заговорил с ним запросто, как со старым знакомым. Была здесь и Изабелла Хоукинс, на этот раз вместе со своим сыном Стивом. Ни Изабелла, ни Стив с ним не поздоровались.

Какой-то молодой репортер весело спросил у него:

— Волнуетесь?

В ответ Дейв натянуто улыбнулся. Он надеялся увидеть, как приведут сына, не зная, что Бен уже полчаса находится в кабинете окружного прокурора.

За несколько секунд до того, как в коридоре зазвонил колокольчик судебного исполнителя, Лейн наконец удосужился заметить Гэллоуэя.

— Я вызвал вас на всякий случай. Задам два-три ничего не значащих вопроса. А может быть, ваши показания мне и вовсе не понадобятся. В любом случае, наберитесь терпения.

— В зал мне нельзя?

— Только после дачи показаний.

А что, если Лейн нарочно объявил его свидетелем, чтобы удалить из зала на время судебного разбирательства? Свидетелям устроили перекличку, затем провели в комнату, где вдоль стен стояли скамьи со спинками, медные плевательницы и бачок для питьевой воды с запасом картонных стаканчиков. Дейв увидел лейтенанта, допрашивавшего его воскресным утром; тот был свежевыбрит и дружески помахал ему рукой. На одной из скамей сидела Изабелла Хоукинс, рядом, разговаривая вполголоса с Джимми Ван Хорном, примостился ее сын Стив.

Были еще какие-то незнакомые люди, и Дейв отметил женщину лет тридцати, одетую в черное, — он все время чувствовал на себе ее взгляд. Первым вызвали не лейтенанта, а другого полицейского в форме — наверняка того самого, что обнаружил на обочине пикап. Комнату свидетелей отделяли от зала суда две двери, причем одна обитая кожей, поэтому невозможно было разобрать, о чем говорят по соседству Лишь иногда доносился гул голосов и отчетливо слышался стук председательского молотка по столу.

В зал вызвали второго полицейского, затем наступил черед лейтенанта, которого допрашивали дольше, чем первых свидетелей. Те, кто дал показания, в свидетельскую комнату не возвращались. Наверно, оставались в зале, а может, уходили. Дейв понятия не имел, как все происходит: он ни разу в жизни не бывал в суде. Вдруг он услышал, как в коридоре кто-то внушительным голосом заявил, что суд не затянется и, вообще, заседание — это сплошная формальность, поскольку молодые люди и не думают запираться.

Четвертый свидетель смахивал на врача; наверно, это он осматривал труп Чарлза Рэлстона. Если Дейв правильно понял, свидетелей вызывали в таком порядке, чтобы их показания помогали суду установить последовательность событий. Следующей пригласили женщину а трауре, затем объявили перерыв. Должно быть, все высыпали в коридор покурить: слышно было, как за стеной ходят взад и вперед. Свидетели не имели права выходить: у дверей сидел полицейский и никого не выпускал.

В дверях снова появился судебный исполнитель, и Изабелла Хоукинс собралась было встать, решив, что настала ее очередь, но вызвали Гэллоуэя. В зале оказалось куда светлей, чем в тесной комнатке для свидетелей. Из-за жары два больших выходивших в сад окна были распахнуты, и в помещение доносился уличный шум. На скамьях сидело человек сто — сто пятьдесят; Дейв узнал эвертонского механика из гаража, парикмахера и даже старую миссис Пинч. Механик, единственный из всех, приветственно помахал Дейву рукой.

Дейв повернулся и только тогда увидел судью: тот один сидел за столом на возвышении, у подножия которого за одинаковыми столами разместились окружной прокурор со своими помощниками и журналисты.

Бен сидел рядом с Лилиан на скамье слева, напротив присяжных. Оба внимательно наблюдали за залом: то и дело, заметив новое лицо, они наклонялись друг к другу и обменивались впечатлениями. Гэллоуэй прослушал присягу, поднял руку, объявил:

— Клянусь.

Потом его усадили лицом к присяжным и публике. К нему приблизился Уилбер Лейн.

— Прежде всего, мне хотелось бы спросить у свидетеля, сколько лет было его сыну, когда миссис Гэллоуэй покинула семейный кров. Отвечайте.

— Полгода.

— С тех пор сын с вами не расставался?

— Ни разу.

— Не появлялось ли у вас намерение вступить в новый брак?

— Нет.

— Может быть, у вас есть сестра или другая родственница, которая могла бы жить с вами или часто вас навещать?

Дейву показалось, что на губах у Бена мелькнула усмешка, точно он предвидел, куда клонит адвокат.

— Прислуги у вас тоже нет?

Гэллоуэй покачал головой...

— Бывало ли, что к вам в дом приходили друзья с женами?

Ему снова пришлось ответить отрицательно; теперь уже не только Бен, но и многие в публике улыбались, видя его смущение.

— Значит, если я верно понял, за все детские и отроческие годы ваш сын не видел в доме ни одной женщины?

Дейв был поражен, раньше это никогда не приходило ему в голову.

— Да, верно. Вот только приходящая прислуга бывала два раза в неделю.

Но тут же он спохватился и добавил:

— Ах, да, она же ходила в часы, когда Бен. бывал в школе.

В зале засмеялись. Судья пожилой мужчина с невыразительной внешностью, стукнул молотком.

— У меня все, мистер Гэллоуэй, — объявил Лейн.

Он повернулся к прокурору.

— Если угодно, можете допросить свидетеля.

Темпл заколебался, переговорил с молодым человеком, сидевшим по левую руку от него.

— У меня только один вопрос к свидетелю. Правда ли, что в позапрошлую субботу, седьмого мая, он был простужен и потому не. пошел в гости к другу, которого всегда навещает по субботам?

— Да, это так.

— У меня все, — сообщил прокурор и что-то записал на листе бумаги.

Дейв не знал, что делать дальше. Подумал, не следует ли уйти из зала, но, заметив в первом ряду свободное место, сел. Он. оказался прямо напротив сына, их- разделяло метров пять. Но Бен, как бы ненароком, смотрел все время в другую сторону, и взгляды их ни разу не встретились.

Бену было не до отца, его заботила только Лилиан, и время от времени он подбадривал девушку улыбкой. Публика тоже была ему небезразлична: он то и дело поглядывал в зал. Дейв безуспешно пытался привлечь его внимание — даже нарочито громко закашлялся, за что и был наказан укоризненным взглядом судьи. Ему было необходимо, чтобы сын посмотрел на него.

Гэллоуэй сам ощущал, что в нем произошла перемена. Напряжение покинуло его, черты лица прояснились. На губах проступила легкая улыбка, такая же, как у сына. Она была словно послание Бену, но тот упорно не замечал ее. Тем временем на стул, который только что занимал Гэллоуэй, опустилась Изабелла Хоукинс, положила на колени сумочку, и Кэвено, подойдя к ней, начал задавать вопросы, но держался он куда проще, чем Лейн.

— С какого времени ваша дочь начала постоянно встречаться с Беном Гэллоуэем?

— Сдается, месяца три будет.

— Громче! — послышалось из публики.

Она повторила во весь голос:

— Сдается, месяца три будет.

— Он бывал у вас в доме постоянно?

— Он и раньше ходил к моему сыну Стиву, но на дочку сперва не обращал внимания.

— Что произошло в эту субботу?

— Сами знаете. Она сбежала с ним.

— Вы видели, как она уезжала?

— Видела, так не отпустила бы.

— Что вы предприняли после этого?

- Пошла к мистеру Гэллоуэю. Боялась, что если муж к нему сам пойдет, без меня, то наделает глупостей.

— Знал ли мистер Гэллоуэй, что его сын уехал с Лилиан?

— Что уехал — знал, а с кем — нет.

— Он очень удивился?

— Да нет, не больно.

Кажется, ее спрашивали еще о чем-то, но Дейв не прислушивался. Лицо его хранило все то же выражение — послание, которое он тщетно пытался передать сыну.

Окружной прокурор, допрашивая свидетельницу, спросил:

— Вы ничего больше не обнаружили после того, как узнали, что ваша дочь убежала?

— Из коробки пропало жалованье мужа.

Затем давал показания Джимми Ван Хорн. Шаря глазами по залу в поисках отца, он твердил:

— Да, ваша честь... Нет, ваша честь... Да, ваша честь...

Да, Бен как-то раз пришел к нему, а он показал отцовский пистолет, а Бен попросил продать ему этот пистолет...

— Он купил его у вас за пять долларов?

— Да, ваша честь.

— И заплатил все пять долларов?

— Нет, ваша честь, только три. Сказал, остальное отдаст на будущей неделе.

В зале снова засмеялись. Большинство присяжных сидели прямо и неподвижно, как на семейной фотографии. Среди них были две женщины.

Гэллоуэй не сразу понял, почему судья встает и, что-то невнятно бормоча, надевает шляпу. Оказалось, объявляется новый перерыв на целый час, чтобы все успели подкрепиться. Только присяжные да свидетели, не успевшие еще предстать перед судом, не имели права покидать помещение.

К Дейву подошел адвокат.

— Полагаю, уговаривать вас, чтобы вы не приходили на вечернее заседание, бесполезно?

Гэллоуэй кивнул. С какой стати ему пропускать заседание, на котором он увидит Бена, побудет рядом с ним?

— Сначала заслушают обоих психиатров. Если их показания не слишком затянутся, есть шанс, что окружной прокурор еще сегодня произнесет обвинительную речь, а может быть, успею выступить и я, тогда вечером все кончится.

Дейв промолчал. Теперь ему казалось, что все происходящее не имеет к нему никакого отношения. Сына вывели из зала суда, поэтому он тоже решился уйти и проглотил сандвич в ресторане, похожем на кафетерий «Перекусим у Мака». Здесь оказалась почти вся публика из зала суда, но на него никто не обращал внимания, только механик подошел, пожал руку и сказал:

— Ну и жарища в суде!

Один из психиатров, пожилой, говорил с иностранным акцентом, второй выглядел помоложе. Уилбер Лейн лез вон из кожи и, задавая врачам вопросы, употреблял множество специальных терминов; заметно было, что он привык ими оперировать.

Несколько раз Дейв чувствовал на себе взгляд судьи, но скорее всего это было чистой случайностью: судья часами сидит лицом к публике — надо же ему куда-то смотреть! Объявили последний перерыв, всего на несколько минут, и Бена с Лилиан не стали уводить из зала. Воспользовавшись этим, Изабелла Хоукинс подошла поговорить с дочерью; полицейский не стал ей мешать. Дейв не смел приблизиться к сыну: боялся, что тому это придется не по душе. А Дейву так хотелось, чтобы Бен взглянул на отца, увидел, какие в нем произошли перемены.

Окружной прокурор монотонно говорил минут двадцать. Потом настала очередь Кэвено — его выступление оказалось еще короче. И наконец взял слово Уилбер Лейн. Присяжные совещались меньше получаса. Перед самым их возвращением ввели Бена и Лилиан — оба по-прежнему не падали духом, а Лилиан даже помахала рукой кому-то в зале.

Минут через пять все было кончено. Присяжные единогласно признали подсудимых виновными: Бена Гэллоуэя — в убийстве при отягчающих обстоятельствах, Лилиан Хоукинс — в соучастии — и передали их дело в ведение верховного суда округа.

Во время чтения приговора Дейв напряженно впивался взглядом в лицо сына. Он был почти уверен, что подметил, как у Бена легонько дрогнули губы и ноздри, но через секунду он опять заулыбался и обернулся к Лилиан, а она улыбнулась ему в ответ.

На отца он не смотрел. В наступившей суматохе Дейв попытался попасться ему на глаза, но его оттерли в сторону, а потом он и вовсе потерял сына из виду Тут до его сознания, дошел голос Лейна, который с обидой говорил ему:

— Я сделал все, что в человеческих силах. Он сам этого добивался.

Гэллоуэй не сердился на него. Лейн ему не нравился, как не нравился Масселмен, но никаких личных претензий к адвокату у него не было.

— Благодарю вас, сэр, — вежливо сказал он Лейну.

Удивленный его мягкостью, адвокат продолжал:

— Верховный суд соберется не раньше чем через месяц. Может быть, за это время мне удастся вооружиться новыми аргументами.

Обмениваясь с адвокатом рукопожатием, Дейв безотчетно улыбнулся ему тою же улыбкой, которая весь день не сходила с лица его сына.

На улице светило солнце. Механик повел парикмахера и старую миссис Пинч к своей машине.

Через день в обычное время он открыл свою мастерскую, в субботу пошел к Мьюзеку, ничего ему не рассказывал, смотрел на бейсболистов, освещенных лучами заката, потом играл со столяром в кости, а тот, как всегда, попыхивал своей чиненой трубкой.

Видимо, такое же ощущение испытывают первое время вдовцы — Дейв то оборачивался, чтобы заговорить с Беном, то нетерпеливо взглядывал на часы, удивляясь, почему сын запаздывает домой, а однажды утром поймал себя на том, что жарит яичницу на двоих.

Однако это быстро прошло. Бен по-прежнему был с ним: не только дома, но и в мастерской, на улице — повсюду, куда бы он ни пошел, но Гэллоуэй уже не так мучительно нуждался в его физическом присутствии.

Может быть, совершившиеся в Дейве перемены начались задолго до сессии суда или. даже в тот субботний вечер, когда, сидя в зеленом кресле, он ждал Бена и еще не до конца верил в то, что произошло? А может, все началось еще раньше?

Он наблюдал за сыном всю жизнь, но так ничего и не понял, пока не увидел его, беспечного, усмехающегося, на скамье подсудимых.

Как-то посреди недели Дейв повесил утром на стеклянную дверь табличку и отправился в мастерскую к Мьюзеку. Смущаясь, словно речь шла о заветной тайне, он вытащил из конверта три фотографии.

—Не сделаете ли мне рамку для этих трех снимков? — сказал он, выложив их по порядку на верстак. — Совсем простую: тонкую, деревянную, без лака.

На первой фотографии был его отец в возрасте тридцати восьми лет, точно такой, каким Дейв его запомнил: усы подчеркивают чуть насмешливое выражение лица. Вторая запечатлела самого Гэллоуэя, когда он, двадцатидвухлетний, только что поступил на завод в Уотербери. Шея у него на этом снимке худая и длинная, не то что сейчас. Дейв снят в полупрофиль, уголки рта слегка приподняты. С третьего фото смотрят Бен, снимок сделан месяц назад кем-то из его приятелей. Та же худая шея, сигарета во рту: это первая фотография, на которой Бен курит.

В тот же день к вечеру Мьюзек принес рамку, и Дейв сразу повесил ее на стену. Ему казалось, что в этих трех портретах кроется объяснение всего, что произошло, но в то же время он чувствовал: это объяснение понятно ему одному, и попытайся он поделиться своими ощущениями с другими, скажем с тем же Уилбером Лейном, — ответом ему будет лишь недоумение.

И все-таки во взглядах троих мужчин угадывается одна и та же подспудная, тайная жизнь. Все трое смотрят робко, чуть ли не покорно, но одинаково приподнятые уголки рта свидетельствуют о потаенном бунте.

Они все трое — одной породы, нет у них ничего общего с такими, как Лейн, и Масселмен, и мать Дейва. Ему представлялось, что все люди в мире делятся на два сорта: одни покоряются, другие — нет. Еще в детстве он образно делил человечество на тех, кого секут, и тех, кто сечет.

Отец Дейва всю жизнь гнул шею, лез из кожи вон, добиваясь банковских ссуд; он и умер-то в вестибюле банка. Вполне возможно, что эта ирония судьбы вызвала у него перед смертью ту же усмешку.

Но у отца тоже был в жизни поступок, отдававший бунтом: до конца дней он платился за него; годы прошли, а мать все поминала отцовскую выходку, бросая Дейву:

— Настоящий Гэллоуэй, весь в их породу!

А случилось это еще до рождения Дейва. Никто, кроме отца, не знает, что там произошло на самом деле. Просто как-то вечером, 4 июля, он не пришел домой. Мать звонила в клуб, друзьям — никто ничего не знал. Отец вернулся в восемь утра и попытался незаметно проскользнуть к себе в спальню: видимо, надеялся смыть с воротника рубашки следы губной помады.

Всю жизнь его попрекали тем случаем, а он только голову опускал. И все-таки Дейв убежден, что отец не жалел о том, что произошло. Когда мать принималась его пилить, отец, бывало, украдкой подмигивал Дейву, словно ребенок уже мог его понять.

Не потому ли ни дня не проходило у отца без нескольких порций виски — он не пьянел от них, просто они чуть-чуть сдвигали реальность. Дейв никогда не пил. Он жил помаленьку, не слишком много требуя от жизни, но был и у него свой бунт, пожалуй, более яростный, чем у отца. Женившись на Рут, он бросил вызов, не зная толком, против кого и чего восстает, — он бунтовал против всего света, против всех Масселменов и Лейнов мира. Он нарочно выбрал ее — такую. А возьми он ее с панели, было бы еще лучше.

Когда-нибудь он смог бы рассказать Бену о виргинском бунте отца, но о своем, увы, — никогда. Кто знает, может быть, сын со временем поймет сам? И когда Дейв всматривался в младенческое еще лицо сына, не искал ли он у него в глазах примет и предвестий того же мятежа? Тогда он этого боялся. Ему почти не хотелось, чтобы сын оказался не таким, как он сам.

Но у Бена тот же взгляд, что у них с отцом и у всех людей их породы. Некоторым, правда, удается подавить в себе протест, не дать ему пробиться на поверхность. Другие бунтуют. О Бене судили два психиатра, но откуда им было знать, что дед его раз в жизни провел ночь вне дома, а отец женился на девке, которая переспала со всеми его приятелями! В шестнадцать лет Бен ощутил потребность поставить завершающую точку.

Не случайно Дейв поместил все три фотографии в общую рамку. Трое мужчин оказались едины. Каждый из них, в некотором смысле, был этапом общей эволюции. И прежде редкий день проходил у Гэллоуэя без мыслей об отце. А теперь отец постоянно присутствовал в доме, почти так же, как Бен.

Мать не написала Дейву, не приехала к нему. Она наверняка узнала о случившемся из газет. Возможно, сказала своему Масселмену:

— Я всегда говорила, что добром это не кончится!

Что правда, то правда. Уилбер Лейн тоже заранее предупреждал, что Бена признают виновным и передадут его дело в верховный суд. Эти люди всегда кругом правы.

Отныне цикл завершен. Дейв по привычке работал, так же педантично открывал и закрывал мастерскую, убирал на ночь с витрины в сейф часы и украшения, делал покупки в универмаге «Первый национальный» и готовил себе дома еду.

Жители городка уже утолили свое любопытство. Иногда Гэллоуэй вызывал их удивление, а может быть, и негодование, когда заговаривал с ними о своем Бене, как будто ничего не случилось. Куда бы он ни шел, чем бы ни занимался, Бен всегда был с ним.

За весь месяц не выпало ни капли дождя, и мужчины ходили без пиджаков. Из полиции доставили пикап, и при надобности Дейв в нем ездил.

Уилбер Лейн на один день приезжал в Эвертон, беседовал с учителями, приятелями Бена, продавцами, но к Дейву заглянул только мельком.

— На будущую среду назначен суд.

— Как там Бен?

Адвокат нахмурился.

— К сожалению, все такой же!

На этот раз дело было обставлено куда внушительней. Суд заседал три дня. Дейв остановился в том же номере с обоями в темно-зеленую полосу. Гостиница ломилась от постояльцев. Из Нью-Йорка и других городов понаехала толпа репортеров; кроме фотографов, явились кино-и телеоператоры. Судья на первом же заседании запретил вносить фотоаппараты и кинокамеры в зал суда, поэтому вся эта техника валялась в вестибюле, в коридорах, а также в холле гостиницы, где остановилось большинство свидетелей.

Бен не похудел и даже казался не таким угловатым, как раньше. Весь первый день Дейву снова пришлось просидеть взаперти в комнате для свидетелей. Он твердо решил, что при малейшей возможности попытается высказать, пусть для одного Бена, то, что понял в последнее время. Пусть не все, но хотя бы самое главное. Лейну о своем намерении он не обмолвился ни словом.

Вероятно, адвокат все же что-то заподозрил: он задал Гэллоуэю всего несколько невинных, вопросов, прерывая его при каждой попытке ответить подробнее. И только уже покидая место для свидетелей, Дейв успел торопливо проговорить:

— Я заодно с сыном.

Никто ничего не понял. Ему даже показалось, что от его слов всем в зале стало неловко, словно он допустил бестактность.

Взглянув немного погодя на Бена, он убедился, что тот тоже не понял. Во время заседания сын несколько раз с любопытством посматривал на Дейва. Теперь он сидел отдельно от Лилиан: их разделяли охранник и надзирательница. Зал на этот раз был просторнее и торжественнее, но в перерывах публика точно так же устремлялась к выходу — покурить, выпить кока-колы. В последний день Дейв обнаружил в зале человек тридцать эвертонцев: они приехали автобусом. Дверь оставили открытой, чтобы было слышно тем, кто теснился в коридоре.

Дейву оставляли место во втором ряду, каждый раз одно и то же, между молодым адвокатом из Покипси и женой одного из судей. Выступление Уилбера Лейна длилось два с половиной часа, и около пяти присяжные удалились на совещание.

Почти вся публика покинула зал. И в шесть, и в семь, перед зданием суда на каменных ступенях у подножия белых колони было не протолкнуться. Мужчины возвращались из ближайшего бара, от них попахивало спиртным.

Проходя мимо Дейва, многие кивали ему, как знакомому. Кое-кто, вероятно, удивлялся его спокойствию. Он знал: они не посмеют убить его сына. Пройдет время, он получит право навещать Бена в тюрьме, и мало-помалу, не спеша ему удастся убедить мальчика в том, что они — единое целое. Разве у него самого не ушли годы на постижение этой истины?

В наступивших сумерках вспыхнули разом все фонари, по обе стороны Главной улицы засияли неоновые вывески, над головами зароилась мошкара. Знатоки шныряли в здание и возвращались с известиями:

— Никак не придут к согласию. Спорят насчет девушки. Вызвали председательствующего.

Наконец в половине одиннадцатого толпа зашевелилась и хлынула в зал суда, который при электрическом свете напоминал скорее конференц-зал или методистскую церковь. Еще минут пятнадцать места подсудимых пустовали: затем ввели Бена и Лилиан, и Дейву показалось, что лица у обоих осунулись, но, возможно, дело было в освещении. Вошел суд, затем присяжные. Председательствующий встал и в полной тишине начал читать приговор. Подсудимые Бен Гэллоуэй, шестнадцати лет, и Лилиан Хоукинс, пятнадцати с половиной лет, оба проживающие в Эвертоне, штат Нью-Йорк, признаны виновными в убийстве при отягчающих обстоятельствах и приговариваются к смертной казни. Но, учитывая их возраст, казнь, по предложению присяжных, заменяется пожизненным заключением. В зале раздалось не то рыдание, не то сдавленный крик. Это заплакала Изабелла Хоукинс. Рядом с ней сидел ее муж, трезвый, одетый, как на свадьбу.

Бен, когда его уводили, кого-то искал глазами в зале — уж не Дейва ли? Взгляды отца и сына встретились, губы у Бена задрожали, один уголок рта вздернулся в усмешке — как на тех трех фотографиях.

Дейв силился выразить взглядом все, что было у него в душе, раствориться в сыне, но за Беном уже захлопнулась крашенная лаком дверца. Посмотреть на Лилиан Дейв не успел. Несколько дней спустя газеты и радио сообщили, что Бен Гэллоуэй отправлен в Синг-Синг, а Лилиан поместили в женскую исправительную тюрьму.

Потом пришло письмо от Уилбера Лейна, в котором он сообщал сумму гонорара и расходов. Кроме того, Лейн извещал Дейва, что он имеет право писать сыну каждые две недели и, если поведение сына будет удовлетворительным, раз в месяц его посещать.

Тюрьма оказалась близко, милях в двадцати трех, на берегу Гудзона. После расчета с адвокатом от сбережений Дейва почти ничего не осталось. Но это уже не имело значения. Так было даже лучше. На что ему теперь деньги?

Первое посещение прошло впустую: Бен дичился, по-прежнему не желал видеть в отце человека той же породы, что он сам. Дейв готов был к тому, что понадобится немало времени, прежде чем сын поймет: у каждого из троих был в жизни свой бунт, все трое в ответе за то, что произошло, и, если не считать тюрьмы, Дейву пришлось заплатить цену не меньшую, чем Бену.

А ведь все трое думали освободиться!

- Ты хорошо ешь? — спрашивал Дейв.

— Нормально.

— Кормят сносно?

Слова не имели значения, они были вроде заклинаний, как то негритянское «да, сэр» под виргинским солнцем.

— Работа тяжелая?

Бен работал в переплетной мастерской, пальцы у него были все исколоты, некоторые ранки гноились. Через два месяца газеты вновь вспомнили об этом деле: поступило сообщение, что Лилиан Хоукинс беременна и в должный срок ее переведут в другую тюрьму, где она сможет ухаживать за младенцем.

Когда Дейв снова увиделся с сыном, тот не сказал об этом ни слова, но у него был покорный и печальный взгляд Гэллоуэев, хотя проницательный человек заметил бы в глубине его глаз затаенное пламя.

Кто знает, быть может, теперь заклятье будет снято и начнется другой цикл? Дома, в мастерской и даже на улице Дейв часто говорил вполголоса то со своим отцом, то с Беном — оба они были всегда рядом с ним. Недалек уже тот день, когда он будет говорить с внуком и откроет ему тайну взрослых мужчин.

Загрузка...