Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий

К. и Т. Енко

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ВОЖДЕЙ - ЛЕНИН, СТАЛИН, ТРОЦКИЙ

Объективное издание о частной жизни трех самых знаменитых политиков XX века России. В книге увлекательно рассказано об интересных и малоизвестных событиях частной жизни Ленина, Сталина, Троцкого. Это повествование тем занимательно, что оно через любовь показывает ту сторону правды об этих людях, которая, как правило, скрывается, но именно она рассказывает о них больше, чем самый глубокий анализ их поведения в других сферах жизни.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Во все времена любовь играла не последнюю роль во многих мировых событиях и часто оказывала немаловажное влияние на судьбы народов и целых государств. Появилось даже такое выражение, как "сила слабых и слабость сильных", отражающее большое влияние любви женщины на мужчин, власть имущих. В этом определении заключено олицетворение любви женщины, торжествующей над силой и могуществом мужчин - героев истории.

Но это было в прошлом, вплоть до XIX в. включительно. В XX в. подобное влияние любви резко уменьшается. Большие политики стали негативно относиться к влиянию на их решения со стороны своих жен и любовниц. К этим политикам XX в. можно отнести Ленина В. И., Сталина И. В., Троцкого Л. Д.

Все трое политиков - всемирно известные люди. Двое из них - Ленин и Сталин по статистике ООН о мировых гениях, также признаны гениями человечества, но не на первых местах. Ленин стоит на 37 месте, Сталин - на 98.

У этих людей были жены и любовницы, правда развратниками они не являлись. Политический деятель, умеренно занимающийся сексом, больше добивается успехов на своем пути, чем политик-развратник. Примером этому может служить Франсиско Франко, генералиссимус Испании. У него была одна жена (выше его ростом, из дворянской семьи), и не было любовниц. Адольф Гитлер очень уважал Ф. Франко, никогда не позволял себе над ним подшучивать во время его визитов в Берлин, как это он делал с другими лидерами фашистов из других стран. По "гостевому" обычаю во время визитов Франко в Берлин ему "подсовывали" в постель хорошеньких немок, но он ими никогда не пользовался в отличие от других высокопоставленных гостей.

Франко сумел защитить Испанию от коммунистов во время гражданской войны, не допустил втягивание Испании во Вторую мировую войну, умер естественной смертью (от старости) и оставил после себя процветающую страну.

В наше время американцы создали теорию о том, что излишний секс вредит не только политику, но и бизнесмену - тот, кто слишком увлекается сексом может быстро разориться.

Всемирно известный психоаналитик З. Фрейд как-то сказал: "Сексуальная жизнь цивилизованного человека серьезно искалечена". Эти слова можно полностью отнести к интимной жизни Ленина, у которого не сложились нормальные сексуальные отношения с женой Н. Крупской, а связь с любовницей И. Арманд оборвалась на "самом интересном месте" из-за её ухода в мир иной.

Слова другого всемирно известного человека - художника Винсента Ван Гога можно отнести к интимной жизни всех трех персонажей книги, которые всю жизнь занимались политикой:

"Рисование (в нашем случае - политика) и секс не совместимы. Секс расслабляет мозги... Если мы хотим проявить себя в своей работе как настоящие мужчины, мы должны ограничивать себя и не заниматься сексом слишком много".

У Ленина была одна жена - Н. Крупская и одна любовница Инесса Арманд. В одном из писем к своей подруге Н. Крупская, когда они с Лениным находились в городе Кракове, писала: "Все хорошо, но плохо то, что Ленин любит заглядывать в чужие кастлюли", имея в виду увлечения Лениным другими женщинами.

Ленин был очень привязан к красивой, раскованной, любвеобильной Инессе Арманд, матери пятерых детей.

Смерть Инессы Арманд в 1920 году от холеры ускорила кончину Ленина: он, любя её, не смог этого пережить.

Сталин не был сексуально озабоченным человеком, не занимался развратом, хотя возможности для этого у него были неограниченными. Он был два раза женат. Первая жена С.Сванидзе рано умерла, в 1907 г., оставив ему сына Якова. Второй женой Сталина стала Н.С.Алиллуева.

Она родила от Сталина двоих детей: сына Василия в 1921 году и дочь Светлану в 1926 году.

После смерти своей второй жены Сталин официально не женился и ни в одну женщину по-настоящему не влюблялся, но все же находил время общаться с женщинами. У него были короткие и не слишком частые связи с отдельными женщинами, но никто из них не мог повлиять на его поведение, на его образ жизни. В то же время в обслуге Сталина всегда находилась молодая женщина (не девушка), подготовленная КГБ для того, чтобы Сталин удовлетворял свои "физиологические потребности". Сталин этими возможностями пользовался.

У Троцкого были две жены и две любовницы. Первая жена Александра Соколовская, девушка "с нежными глазами и железным умом" была старше Троцкого и родила ему двух дочерей. Вторая жена - Наталья Седова была моложе Троцкого и родила ему двух сыновей.

Первая любовница Троцкого - английский скульптор К. Шеридан. Она вступила в любовную связь с Троцким в Москве в 1920 году.

Вторая любовница Троцкого - мексиканская художница Фрида Кало, жена всемирно известного мексиканского художника Диего Риверы.

Ознакомление с интимной жизнью Ленина, Сталина, Троцкого, как и других подобных личностей, приводит нас к выводу, что историю можно изучать не только по учебникам истории.

1. ЛЕНИН В.И.

ПОЭЗИЯ ОТНОШЕНИЙ И МОЛОДАЯ СТРАСТЬ

В. И. Ленин любил женщин, как и все нормальные мужчины. Однако на его любовь наложили свой глубокий отпечаток его революционная деятельность и его большое трудолюбие во имя революции, ведь Ленин (Ульянов) Владимир Ильич в советское время считался величайшим теоретиком и вождем мирового пролетариата и всего трудящегося человечества, творцом ленинизма марксизма эпохи империализма и пролетарских революций, основателем большевистской партии и первого в истории социалистического государства диктатуры пролетариата.

По словам единственной жены Ленина, Надежды Крупской, когда они с Лениным поженились во время ссылки в сибирском селе Шушенском и стали молодоженами, в их отношениях "была поэзия, молодая страсть".

Один из курсантов Кремлевских курсов Ваня Троицкий, дежуривший на посту у квартиры Ленина в Кремле в 1919 г., рассказал такой случай:

- Однажды, когда я поздно дежурил на посту у квартиры Ленина в Кремле, Владимир Ильич попросил меня, как только я услышу внизу на лестнице шаги Надежды Константиновны, задержавшейся на каком-то заседании, постучать в дверь и позвать его.

Я вслушивался в ночную тишину. Все было тихо. Но вдруг растворилась дверь квартиры и быстро вышел Владимир Ильич.

- Никого нет, - сказал я.

Владимир Ильич сделал мне знак молчать:

- Идет, - прошептал он заговорщически и сбежал вниз по лестнице, чтобы встретить Надежду Константиновну. Она шла, ступая совсем тихо, но он все же услышал.., значит любит, - подумал я, - любит не только мировую революцию, но и Надежду Константиновну".

Почти четверть века Ленин и Крупская жили как муж и жена. И можно с уверенностью сказать, что любовь между ними была. Раньше, в советское время, писали об их любви, как о "любви озаренной романтикой поднимающейся рабочей революции, счастьем совместной борьбы, взаимным пониманием по одному слову. Вздоху, молчанию". Конечно, любовь бывает самая разная, бывает и такая, о которой говорится в приведенной цитате.

Но такая любовь больше относится к Н. Крупской, чем к В. Ленину. Крупская, больше чем Ленин, могла переживать страсти, одухотворенность, глубокие душевные порывы, даже экстаз, но не религиозный, а экстаз при виде действий революционных масс. Об этом видно из одного её письма, написанного ею в ноябре 1917 года: "... теперь, когда живешь с массой, часто переживаешь такое чувство, точно присутствуешь при тайне одухотворения, очеловечения жизни масс. И мне ужасно жаль, что нет художника настоящего, который мог бы в художественном произведении отразить этот процесс".

Не таков Ленин. Он был большим эгоистом, самолюбивым и крайне жестоким человеком. Несмотря на его огромное трудолюбие, мы можем сказать, что он был ещё и ленивым. Он не исполнял монотонной и скучной работы, всегда занимался творческой работой, а не "обязаловкой", как это делало подавляющее большинство советских людей, работавших на социалистическое государство.

Лень его выражалась и в том, что он, как и другие большие политики, Сталин и Троцкий, не любил быта. Быт - это не творческая работа. Крупская говорила про Ленина: "Он уверен, что булки растут на деревьях".

Джордж Реймент, дававший в Лондоне Ленину и Крупской уроки усовершенствования английского языка, вспоминает, каков был быт семьи Ленина: "Больше всего эта семья меня поразила какой-то жуткой неприспособленностью к бытовым проблемам. В их квартире было постоянно не убрано, словно хозяева собираются вот-вот куда-то переехать. Я ни разу не видел, чтобы Крупская занималась по хозяйству". И по признанию того же англичанина: "Крупская - ужасно некрасивая, сутулая, выглядевшая много старше своих лет женщина, впрочем, не без насмешливой хитринки в глазах, сначала тоже пыталась усовершенствовать свою разговорную английскую речь, но, убедившись, что эта работа для неё слишком изнурительна, вскоре бросила".

Запущенный быт - это тоже проявление лени. С чувством лени знаком каждый человек. Лень оказывает большое влияние на поведение и деятельность каждого человека. Лень проявляется по-разному. Одни отлынивают от работы, но, начав её, продолжают с интересом и даже с удовольствием. Другие проявляют "трудолюбие лодыря": спешат взяться за порученное дело, лишь бы поскорее избавиться от него. Иные с азартом принимаются за все новое, но затем остывают и ничего не доводят до конца.

Ленин не захотел уделять много времени поискам своей второй половины, делал он это между занятиями своими революционными делами. В этом и проявлялась также его лень. И таким был Ленин во всем. Это случай, когда инстинкт лени определяет всю жизнь человека. Ведь Ленин ничего не создал, он всю свою жизнь только разрушал, уничтожая при этом людей. Так у него и получилось, что он по-настоящему не создал свою семью.

Мать Ленина, Мария Александровна Бланк, по одной версии была еврейкой от отца еврея, принявшего православие, по другой - как утверждает Крупская - она немка.

Всю жизнь, пока Мария Бланк была жива, она заботилась о сыне, пересылала ему деньги, устраивала в университеты, сначала в Казанский, потом в Петербургский. После неё такие же обязанности взяла на себя мать Надежды Крупской - Елизавета Васильевна.

Во второй половине 1883 года Володя Ульянов оказался в Питере, поступив стараниями матери в Петербургский университет, а она сама обосновалась в Москве.

"Устроившись в Москве, мать с Аней (старшей дочерью) поехали к сыну в гости. Мария Александровна не без горечи отметила, что Володе совершенно безразлично, в каком состоянии его одежда, что пальто износилось, что рубашка Бог знает, когда в последний раз стирана, что носки уже невозможно одевать. Этим он напоминал своего отца, но за ним хоть было кому присматривать, а тут...

"Найти бы ему какую-нибудь девушку", - грустно подумала мать, но это было очень непросто. Кто захочет идти замуж за человека, у которого в голове одни книги, который-то и поговорить ни о чем другом не умеет, как только о борьбе, о свержении царя, а тому, кто не сочувствует пролетариату, руку не подаст. Да и дома по хозяйству толком ничего сделать не может, гвоздя забить не умеет, жить может среди грязи, лишь бы только ему не мешали читать да писать свои статьи.

А ведь хотелось бы, чтобы жена у чего была образованная. Но и хозяйством могла заниматься... У молодых ведь одно на уме, а какой из Володи любовник, он и в первую брачную ночь может с книгой в кровать залезть.

Хотя хорошо было бы, если бы какая-нибудь девушка немного отвлекала бы его от своей работы.

Да где же её найти?" (См. Б. Opca-Койдановская. Интимная жизнь Ленина. 1994. Минск, стр. 62-63).

Такая девушка вскоре нашлась. Ею оказалась Надя Крупская.

Но сначала Ленин попытался проявить самостоятельность. Ему нравилась красивая девушка из Казани Елена Ленин. Она обещала поехать с ним в ссылку, в Сибирь, но обещания своего не сдержала. Но память о ней он оставил для себе на всю жизнь: взял её фамилию в качестве главного партийного псевдонима - Ленин.

Эта красивая девушка не захотела говорить с Володей Ульяновым только о "борьбе пролетариата и свержении царя".

Крупская вошла в жизнь Ленина вместе с революционной борьбой.

Надежда Константиновна Крупская, будущая жена Ленина, родилась в семье чиновника средней руки в 1869 году (на год старше Ленина). Она единственная дочь Елизаветы Васильевны и Константина Игнатьевича Крупских. Окончила одну из лучших школ России - гимназию княгини Оболенской. В 1883 году 14-летняя Надя осталась без отца - он умер.

В 1887 году Надя окончила восьмой педагогический класс и получила диплом домашней наставницы, что дало ей возможность вести платную педагогическую работу: готовить к экзаменам учениц гимназии.

Одна из гимназических подруг Нади вспоминает о девичьих годах юной Крупской:

"В её девичьей жизни не было любовной игры, не было перекрестных намеков, взглядов, улыбок, а уж тем более не было поцелуйного искушения. Надя не каталась на коньках, не танцевала, не ездила на лодке, разговаривала только со школьными подругами да с пожилыми знакомыми матери".

За Надей никто не ухаживал.

Весной 1890 года, за четыре года до встречи с Лениным, Надя прочитала "Капитал" Маркса и пришла от ознакомления с этим трудом в восторг:

"Я точно живую воду пила. Не в терроре одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании надо искать путь. Могучее рабочее движение - вот выход".

В феврале 1894 года Наде исполнилось 25 лет. В это время она вела преподавательскую работу, занималась в социал-демократических кружках.

Надя также преподавала в воскресной школе за Невской заставой, а Владимир Ульянов там руководил кружками. Здесь они и познакомились. В это время Надя была худенькой девушкой с тяжелой светлой косой, у неё были тонкие руки, заметная складка у чуть припухших губ. По словам Нади, её первая встреча с Лениным состоялась так:

"Увидела я Владимира Ильича на масленице. На Охте у инженера Классона, одного из видных питерских марксистов, с которым я года два перед тем была в марксистском кружке, решено было устроить совещание некоторых питерских марксистов с приезжим волжанином (Лениным). Ради конспирации были устроены блины".

Через какое-то время знакомство закрепилось. Н. Крупская рассказывала:

"Зимою 1894/95 г. я познакомилась с Владимиром Ильичом уже довольно близко. Он занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвертый год учительствовала в Смоленской вечерне-воскресной школе... Я жила в то время на Старо-Невском, в доме с проходным двором, и Владимир Ильич по воскресеньям, возвращаясь с занятий в кружке, обычно заходил ко мне, и у нас начинались бесконечные разговоры".

В это время Ленин встречался с двумя девушками: Н. Крупской и Зинаидой Невзоровой. Зина была красивой, изящной девушкой, и Ленину она нравилась.

Летом 1985 года Ленин побывал заграницей - в Берлине, Швейцарии. После возвращения в Россию его арестовали и за революционную деятельность послали в ссылку на три года в Восточную Сибирь.

Многие ссыльные заводили жен и затем увозили их в ссылку. Так поступил и Ленин. Он направил Н. Крупской письмо с предложением стать его женой, в это время находившейся в тюрьме. Крупская ответила согласием и стала проситься в ссылку туда, куда сослали Ленина - в Восточную Сибирь, в село Шушенское. Она получила разрешение ехать вместе с матерью - сама она бытом, как и Ленин, не занималась.

В ответном письме Ленину Н. Крупская написала:

"Ну что ж, женой так женой".

В ссылке Ленин жил за казенный счет и получал ещё деньги из дома. Может показаться, что он жил как на курорте. Многие ссыльные в других, тяжелых условиях, просто Ленин сам смог организовать так свою жизнь.

Свидетельствует его товарищ по ссылке Г. М. Кржижановский:

"Кажется, на первом же году ссылки мне удалось под каким-то предлогом получить разрешение на пребывание в течение нескольких недель в селе Шушенском... В ту пору Владимир Ильич жил в полном одиночестве.. По утрам Владимир Ильич обыкновенно чувствовал необычайный прилив жизненных сил и энергии, весьма не прочь был побороться и повозиться...

Владимир Ильич был большим поклонником морозного чистого воздуха, быстрой ходьбы, бега на коньках, шахмат и охоты".

Чтобы попасть в благодатный Минусинский край, Ленину пришлось прибегнуть к обману. Вспоминает врач В. М. Крутовский:

"Я научил Владимира Ильича подать губернатору прошение о болезни и об освидетельствовании состояния его здоровья. Сам же взял на себя хлопоты провести это дело в благоприятном смысле. Мне это было легко сделать, так как губернатор был со мной знаком, а я состоял членом врачебного отделения, которое должно было произвести освидетельствование, причем остальные члены были моими хорошими товарищами.

Владимир Ильич так и поступил. Губернатор приказал врачебному отделению освидетельствовать Ленина. Мы "нашли" туберкулезный процесс в легких и сочли необходимым назначить местом ссылки южную часть губернии, то есть Минусинский уезд. Так и вышло."

Поздним вечером 6 мая 1897 года ямщики доставили ссыльных в Минусинск. Для запыленных и уставших пассажиров была вытоплена баня. После бани все расположились на отдых.

На другой день, в среду 7 мая к 9 часам утра Ленин и другие ссыльные направились по Новоприсутственной улице в полицейское правление. Они предъявили исправнику проходные свидетельства. Исправник ознакомил их с уставом о ссыльных и предложил на следующий же день выбыть из Минусинска Владимиру Ильичу в село Шушенское в распоряжение полицейского заседателя Икингрина, а Кржижановскому и Старкову - в село Тесь-на-Тубе, под гласный надзор полицейского заседателя 2-го участка Дуреева.

Из прошения минусинскому окружному исправнику:

"Будучи назначен на жительство в село Шушенское и не имея возможности иметь там какой-либо заработок, я имею честь просить о назначении мне установленного законом пособия на содержание, одежду и квартиру.

г. Минусинск, 7 мая 1897 года.

Владимир Ульянов".

Место ссылки Ленину нравилось, вот как он описывал его в письмах родным и близким:

"Назначением своим... я очень доволен, ибо Минусинск и его округ лучшие в этой местности и по превосходному климату и по дешевизне жизни. Расстояние от Красноярска не очень большое...

Я назначен в село Шушенское... Это большое село (более 1, 5 тысяч жителей) с волостным правлением, квартирой земского заседателя (чин, соответствующий нашему становому, но с более обширными полномочиями), школой и т.д. Лежит оно на правом берегу Енисея, в 56 верстах к югу от Минусинска. Так как есть волостное правление, то почта будет ходить, значит, довольно правильно: как я слышал, два раза в неделю. Ехать туда придется на пароходе до Минусинска (дальше вверх по Енисею пароходы не ходят, а затем на лошадях."

Ленин чувствовал себя в сибирской ссылке прекрасно. Из воспоминаний Г. М. Кржижановского: "Когда в период сибирской ссылки в одном из разговоров с Владимиром Ильичем я рассказал ему об определении здорового человека, данном известным в то время хирургом Бильротом, по которому здоровье выражается в яркой отчетливости эмоциональной деятельности, Владимир Ильич был чрезвычайно доволен этим определением.

- Вот именно так, - говорил он, - если здоровый человек хочет есть, так уж хочет по-настоящему; хочет спать - так уж так, что не станет разбирать, придется ли ему спать на мягкой кровати или нет, и если возненавидит, - так уж тоже по-настоящему...

Я взглянул тогда на яркий румянец его щек и на блеск его темных глаз и подумал, что вот ты-то именно и есть прекрасный образец такого здорового человека."

Но Ленину в ссылке нужна была верная подруга, жена. 1898 году ему уже было 28 лет, и по отзыву Кржижановского это был здоровый, нормальный мужик. По свидетельству очевидцев, Ленин в это время выглядел солиднее чем на 28 лет, так как "уже в то время голова его имела мало волос, особенно спереди".

8 января 1898 года Владимир Ильич послал телеграмму директору департамента полиции:

"Имею честь просить разрешить моей невесте Надежде Крупской переезд в село Шушенское.

Административно-ссыльный

Ульянов".

Из прошения Н. К. Крупской министру внутренних дел:

"Выходя замуж за Владимира Ильича Ульянова, находящегося в Енисейской губернии, Минусинском округе, селе Шушенском, я обращаюсь к вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбою назначить мне местом высылки, если таковая последует мне в виде наказания, местожительство моего жениха.

Избирая Сибирь местом ссылки, я прошу также о сокращении срока её до 2-х лет ввиду того, что через 2 года кончается срок ссылки моего жениха, а также ввиду того, что со мною едет мать.

1898 года, января 9-го дня.

Надежда Крупская".

Из отношения петербургского градоначальника енисейскому губернатору:

"По ходатайству Н. К. Крупской министерство внутренних дел признало возможным разрешить отбыть определенный ей срок гласного надзора полиции взамен Уфимской губернии в Минусинском округе Енисейской губернии, где водворен её жених административно-ссыльный Владимир Ульянов с предварением её, что если она по прибытии в ссылку не вступит в брак с упомянутым Ульяновым, то будет переведена в Уфу.

Вечером 6 мая 1898 года Н. Крупская прибыла в Минусинск. За ней тотчас же был учрежден гласный надзор. 7 мая Крупская была отправлена по назначению в с. Шушенское".

Из воспоминаний Н. К. Крупской: "В село Шушенское, где жил Владимир Ильич, мы (Н. К. Крупская и её мать Елизавета Васильевна) приехали в сумерки; Владимир Ильич был на охоте. Мы выгрузились, нас провели в избу. В Сибири - в Минусинском округе - крестьяне очень чисто живут, полы устланы пестрыми самоткаными дорожками, стены чисто выбелены и украшены пихтой. Комната Владимира Ильича была хоть невелика, но также чиста. Нам с мамой хозяева уступили остальную часть избы. В избу набились все хозяева и соседи и усердно нас разглядывали и расспрашивали. Наконец вернулся с охоты Владимир Ильич. Удивился, что в его комнате свет... Ильич быстро взбежал на крыльцо. Тут я ему навстречу из избы вышла. Долго мы проговорили в ту ночь."

В. И. Ленин о приезде Н. Крупской:

"Приехали ко мне наконец, дорогая мамочка, и гости. Приехали они седьмого мая вечером, и как раз ухитрился я именно в этот день уехать на охоту, так что они меня не застали дома. Я нашел, что Надежда Константиновна высмотрит неудовлетворительно - придется ей здесь заняться получше своим здоровьем. Про меня же Елизавета Васильевна сказала: "Эк Вас разнесло!" - отзыв, как видишь, такой, что лучше и не надо!..".

Н. К. Крупская о Ленине:

"...Добрались мы до Шушенского, и я исполняю свое обещание - написать, как выглядит Володя. По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него блестящий сравнительно с тем, какой был в Питере. Одна здешняя обитательница полька говорит: "Пан Ульянов всегда весел". Увлекается он страшно охотой, да и все тут вообще завзятые охотники...".

Из прошения Владимира Ильича начальнику Енисейской губернии:

"7 мая сего 1898 года в село Шушенское приехала моя невеста административно-ссыльная Надежда Крупская. Первоначальным местом ссылки ей была назначена Уфимская губерния, но господин министр внутренних дел разрешил ей проживать в селе Шушенском под условием выхода замуж за меня.

Немедленно по приезде моей невесты, 10 мая 1898 года, я подал прошение г-ну Минусинскому окружному исправнику о высылке мне свидетельства на вступление в брак. Так как ответа на это прошение не было, то я в бытность мою в городе Минусинске, в 20 числах мая, лично явился к г-ну исправнику и повторил свою просьбу. Г-н исправник ответил мне, что не может выдать мне свидетельство, так как у него нет моего статейного списка и что по получении моего статейного списка просимое свидетельство будет выслано. Несмотря на это, свидетельство не получено мною и теперь, хотя со времени подачи прошения прошло более полутора месяца. Это непонятное промедление получает для меня особенное значение ввиду того, что моей невесте отказывают в выдаче пособия до тех пор, пока она не выйдет за меня замуж (таков именно ответ, полученный ею сегодня, 30 июня, на прошение о выдаче пособия). Таким образом получается крайне странное противоречие: с одной стороны, высшая администрация разрешает по моему ходатайству перевод моей невесты в село Шушенское и ставит условием этого разрешения немедленный выход её замуж; с другой стороны, я никак не могу добиться от местных властей выдачи мне документа, без которого вступление в брак не может состояться; и в результате всего виновной оказывается моя невеста, которая остается без всяких средств к существованию.

На основании изложенного имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать зависящее распоряжение:

1) о разыскании моего статейного списка или документа о личности, или наведении справки в надлежащем присутственном месте;

2) о высылке мне требуемого законом свидетельства или документа на вступление в брак.

Административно-ссыльный по политическому делу, помощник присяжного поверенного

Владимир Ульянов

Село Шушенское, 30 июня 1898 года."

Н. Крупская: "Когда я жила в Шушенском, месяца через два пришла официальная бумажка с предложением повенчаться или ехать в Уфу. Мы посмеялись и повенчались. Были мы мужем и женой и хотели жить и работать вместе."

После венчания Крупская и Ленин составили уговор: никогда ни о чем друг друга не расспрашивать - без величайшего доверия они не мыслили себе совместной жизни. И ещё об одном договорились они: никогда не скрывать, если их отношения друг к другу изменятся.

Из воспоминаний Г. М. Кржижановского:

"..В молодости она (Н. К. Крупская) необыкновенно была хороша, что-то во внешности её было приковывающее, одухотворенное что-то. И русское очень. Коса ниже пояса: бывало, ахали в Шушенском...".

"Надежду Константиновну, - рассказывала местная крестьянка А. С. Середкина, - вспоминаю молодой женщиной, тоненькой, с красивой длинной русой косой, с ясными ласковыми глазами, такой приветливой и скромной; всегда при встрече с нами улыбалась, улыбка у неё была хорошая".

Как жили молодожены, об этом они говорят сами. Н. К. Крупская: "Мы ведь молодожены были, - и скрашивало это ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти. Мещанства мы терпеть не могли, мама также, и обывательщины не было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичом уже как сложившиеся революционные марксисты, - и это наложило печать на нашу совместную жизнь и работу".

Но в то же время Крупская и Ленин с молодых лет, презрительно относились к буржуазному быту, ненавидели мещанство, сплетни, обывательщину. Они считали, что не может быть семейной жизни вне общественных интересов. Жизнь, пропитанная неискренностью, приспособленчеством, "была им отвратительна".

Хотелось бы отметить некоторые особенности супружеской жизни Ленина и Крупской. Когда она приехала в село Шушенское, Ленин был на охоте. По этому поводу авторы некоторых книг о Ленине придумывают различные причины. Так, Б. Оpca-Койдановская делает заключение:

"Можно представить себе состояние женщины, которая стремилась к нему через всю страну, а он даже не соизволил встретить ее! Как же так?

Да очень просто, если допустить, что Ленин рассчитывал, что к нему едет фиктивная жена." (См. цит. произв. "Интимная жизнь Ленина", с. 93).

Дело не в том, что Ленин ждал "фиктивную жену". Н. Крупская не была для него таковой. Просто Ленин в этом случае проявил присущую ему деликатность: Крупская ещё не была его женой, они никогда до этой встречи, да и после нее, не целовались и не обнимались на людях. Поэтому Ленин решил, что лучше будет, если Надежда приедет в его отсутствие, демонстрировать свои отношения с Крупской на людях он не хотел, да и она к этому, видимо, не стремилась.

Другой особенностью их супружеской жизни было то, что у них никогда не было общей спальной кровати, кровати всегда были две, детей у них тоже не было, может быть, этому препятствовала базедова болезнь, которая началась у Крупской во время ссылки.

Деликатность Ленина была не природной чертой его характера, а приобретенной. Ленин вращался в кругу русской интеллигенции, где отношения друг к другу были деликатные, вежливые, предупредительные. Но эта деликатность сыграла однажды, уже в советское время, плохую шутку с Лениным, когда тот совершил политическую ошибку. О ней мы расскажем ниже, тем более она имеет прямое отношение к Н. Крупской, его жене.

Н. Крупская о жизни в ссылке:

"Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Например, Владимир Ильич за свое жалование - восьмирублевое пособие - имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья... Правда, обед и ужин был простоват - одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока не съест; покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь...

Зажили семейно. Летом никого нельзя было найти в помощь по хозяйству... Мы с мамой воевали с русской печкой. Вначале случалось, что я опрокидывала ухватом суп с клецками, которые рассыпались по исподу. В октябре появилась помощница, тринадцатилетняя Паша, худущая, с острыми локтями, живо прибравшая к рукам все хозяйство".

Так как у Зыряновых, где с начала ссылки жил Ленин, мужики часто напивались пьяными, и семье Ленина жить там было во многих отношениях неудобно, они перебрались 10 июля 1898 года на другую квартиру - полдома с огородом наняли за четыре рубля. В одноэтажном доме они занимали три комнаты. Первая служила столовой и приемной, в её углу стоял столик Надежды Константиновны, а напротив - другой стол, с книгами и газетами. Между столовой и спальней была маленькая комнатка - кабинет Владимира Ильича.

В ссылке Владимир Ильич носил русские косоворотки, которые очень любил, а поверх - серый пиджак. Работал Владимир Ильич чаще всего стоя возле сделанной по его заказу в Шушенском конторки, на которой помещалась лампа...

В спальне было несколько деревянных стульев, стол, книжная полка и две деревянных кровати. Матрацы свои Ленин и Крупская сами набили соломой.

Из воспоминаний Н. Крупской.

Август 1898 года:

"В Шуше очень даже хорошо летом. Мы каждый день ходим по вечерам гулять, мама-то далеко не ходит, ну а мы иногда и подальше куда-нибудь отправляемся. Вечером тут совсем в воздухе сырости нет и гулять отлично. Комаров хотя много, и мы пошили себе сетки, но комары почему-то специально едят Володю, а в общем жить дают. Гулять с нами ходит знаменитая "охотничья" собака, которая все время, как сумасшедшая, гоняет птиц, чем всегда возмущает Володю. Володя на охоту это время не ходит (охотник он все же не особенно страстный), птицы что ли на гнездах сидят, и даже охотничьи сапоги снесены на погреб. Вместо охоты Володя попробовал было заняться рыбной ловлей, ездил как-то за Енисей на ночь налимов удить, но после последней поездки, когда не удалось поймать ни одной рыбешки, что-то больше нет разговору о налимах. А за Енисеем чудо как хорошо! Мы как-то ездили туда с массой всякого рода приключений, так очень хорошо было.

На нас последние дни было сделано "нашествие иноплеменников", частью из Минусы, частью из окрестностей, публика самая разнохарактерная. В нашей мирной жизни это произвело целую сумятицу, и мы к концу несколько очумели. Особенно доняли нас разные "хозяйственные" разговоры о лошадях, коровах, свиньях и т. д. Тут все увлекаются хозяйством, даже и мы было завели пол-лошади (один из здешних обывателей взял из волости под расписку лошадь, мы хотели покупать ей корм и за это могли бы пользоваться лошадью сколько угодно), но наши пол-лошади оказались таким изъезженным конем, который 3 версты везет 1/2 часа, пришлось отдать его обратно, и это наше хозяйственное предприятие потерпело фиаско. Зато усердно собираем грибы, рыжиков и груздей у нас куча. Володя сначала заявил, что не любит и не умеет грибов собирать, а теперь его из лесу не вытащишь, приходит в настоящий "грибной раж"... Не думаю, чтобы наш "помещичий дом" был очень холоден, тут раньше писарь жил, так говорит - ничего, тепло. Во всяком случае мы примем все предосторожности: заказали войлоки, замажем тщательно окна, сделаем кругом дома завалинку и т. д. У нас в каждой комнате печь, так что, надо думать, очень холодно-то не будет".

Ноябрь 1898 года:

"Еще занятие - каток. Около нашего дома на речке по инициативе Володи и Оскара сооружен каток, помогали учитель (В. П. Стародубцев) и ещё кое-кто из обывателей. Володя катается отлично и даже закладывает руки в карманы своей серой куртки, как самый заправский спортсмен... я вовсе кататься не умею; для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь (впрочем, я только 2 раза каталась и делаю уже некоторые успехи), учитель ждет ещё коньков. Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток. Собака Дженни очень неодобрительно относится к катку, она предпочитала бы носиться по поскотине, совать морду в снег и приносить Володе всякие редкости вроде старых лошадиных подков... Володей мама недовольна: он недавно самым добросовестным образом принял тетерку за гуся, ел и хвалил: хороший гусь, не жирный. Да, ещё есть развлечение. На рождество мы собираемся в город, и Володя к тому времени шахматы приготовляет, собирается сразиться не на живот, а на смерть с Лепешинским. Шахматы Володя режет из коры, обыкновенно по вечерам, когда уже окончательно "упишется". Иногда меня призывает на совет, какую голову соорудить королю или талию какую сделать королеве. У меня о шахматах представление самое слабое, лошадь путаю со слоном, но советы даю храбро, и шахматы выходят удивительные...

Поздней осенью, пока не выпал ещё снег, но уже замерзли реки, далеко ходили по протоке - каждый камешек, каждая рыбешка видны подо льдом, точно волшебное царство какое-то. А зимой, когда замерзает ртуть в градусниках и реки промерзают до дна, вода идет сверх льда и быстро покрывается ледком, можно было катить на коньках версты по две по гнущейся под ногами наледи. Все это страшно любил Владимир Ильич".

Из воспоминаний ссыльного А. С. Шаповалова:

"Летом 1899 года, возвращаясь однажды из волости, я заметил одноколку, показавшуюся из-за угла. Седоки - мужчина и женщина - не могли быть крестьянами. Оба были одеты в городские костюмы. А молодая женщина с миловидным бледным лицом носила на голове даже городскую шляпу. "Не новые ли это ссыльные?" - явилась у меня мысль, но, всмотревшись внимательнее в них, я торопливо побежал навстречу одноколке. В седоке я, к своей радости, узнал Владимира Ильича, а в его спутнице - Надежду Константиновну.

Первой меня узнала Надежда Константиновна.

- Володя, - услыхал я, - ведь это Александр Сидорыч.

У Надежды Константиновны было необыкновенно милое, симпатичное лицо, которое делалось ещё привлекательнее, когда она улыбалась.

- Здравствуйте, Александр Сидорыч. Как хорошо, что мы вас встретили. Куда это вы?

- Едемте ко мне, - сказал я. - Во-первых, это в двух шагах отсюда, во-вторых, у меня хозяйка - свой человек, и, наконец, Фридрих Вильгельмович и Егор Васильевич ушли ещё вчера с вечера на охоту и вернутся вечером.

Я жил в это время у крестьянки Ветвиновой, на той же площади, где находилась волость. Я ввел Владимира Ильича и Надежду Константиновну в свою комнату, указал им воду для умывания, заказал чаю и "шаньги", а сам сбегал на квартиры товарищей Ленгника и Барамзина и оставил у каждого по записке с извещением о приезде Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Когда я вернулся в свою комнату, хозяйка уже вносила кипящий самовар и большое блюдо с только что испеченными горячими румяными "шаньгами". Владимир Ильич и Надежда Константиновна, умывшись с дороги, сидели перед столом и рассматривали мои книги и тетрадь, в которую я вносил свои заметки, выдержки из прочитанных книг, цитаты, цифровой материал и прочее. В той же тетради было переписано множество революционных гимнов и стихотворений наших русских поэтов.

...Мы направились к Егору Васильевичу Барамзину, у которого комната была больше и вообще удобнее для разговора. В то время и в ссылке нужно было остерегаться ушей жандармов.

Оживленный обмен мнений, начавшийся у Владимира Ильича с Ф. В. Ленгником и Е. В. Барамзиным, продолжался все три дня, до самого отъезда Владимира Ильича в село Шушенское.

Накануне отъезда Владимира Ильича мы все взобрались на Георгиевскую гору. Отсюда, когда смотришь на восток, открывается вид на реку Тубу с её рукавами и островами, и она кажется сверху светлой извилистой лентой между двумя грядами гор, нависшими над тубинской долиной. Когда посмотришь на юг, видишь огромное предгорье Саянского хребта. Горы, как огромные, внезапно застывшие волны, становясь чем дальше, тем выше, громоздятся одна за другой и уходят вдаль, где на горизонте видны иногда снеговые вершины самых высоких хребтов. Но это бывает сравнительно редко. Но Владимиру Ильичу повезло. Как будто для него, когда солнце склонялось к закату, горизонт вдруг очистился, и перед нашими изумленными глазами проступили сквозь голубую мглу блестевшие снеговые вершины этих далеких гор...".

Из воспоминаний Н. Крупской:

"С утра мы брались с Владимиром Ильичом за перевод Вебба, который достал мне Струве. После обеда часа два переписывали в две руки "Развитие капитализма". Потом другая всякая работешка была. Как-то прислал Потресов на две недели книжку Каутского против Бернштейна, мы побросали все дела и перевели её в срок - в две недели. Поработав, закатывались на прогулки. Владимир Ильич был страстным охотником, завел себе штаны из чертовой кожи и в какие только болота не залезал. Ну, дичи там было! Я приехала весной, удивлялась. Придет Проминский - он страстно любил охоту - и, радостно улыбаясь, говорит: "Видел - утки прилетели". Приходит Оскар и тоже об утках. Часами говорили, а на следующую весну я сама уже стала способна толковать о том, где, кто, когда видел утку. После зимних морозов буйно пробуждалась весной природа. Сильна становилась власть её. Закат. На громадной весенней луже в поле плавают дикие лебеди. Или - стоишь на опушке леса, бурлит реченка, токуют тетерева. Владимир Ильич идет в лес, просит подержать Женьку. Держишь её, Женька дрожит от волнения, и чувствуешь, как тебя захватывает это бурное пробуждение природы. Владимир Ильич был страстным охотником, только горячился очень. Осенью идем по далеким просекам. Владимир Ильич говорит: "Знаешь, если заяц встретится, не буду стрелять, ремня не взял, неудобно будет нести". Выбегает заяц, Владимир Ильич палит.

Позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деваться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники".

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ССЫЛКИ

Срок ссылки подошел к концу. Настало время возвращаться.

Из письма Н. К. Крупской М. А. Ульяновой от 19 января 1900 года:

"Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с Василием Васильевичем (Старковым) и Ольгой Александровной (Сильвиной).

В Уфе Володя хочет остановиться дня на два, чтобы узнать, как вырешится, оставят ли меня в Уфе или отправят в какой-нибудь Стерлитамак или Белебей. Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и свесили, выходит около 15-ти пудов. Книги и часть вещей отправляем транспортом, впрочем, вещей у нас будет, кажется, не очень много. Ввиду морозов хотели заказать кошеву с верхом, но в городе достать нельзя, а тут заказывать сомнительно, такую еще, пожалуй, сделают, что не доедет до Ачинска. Теплой одежи много, авось не замерзнем, да и погода, кажется, собирается потеплеть. Оскар вчера видел где-то облачка, а сегодня утром было только 28 градусов. Хуже всего то, что мама все студится, вот теперь кашляет опять. Мы-то с Володей выходим каждый день, несмотря на морозы, и к воздуху привыкли, а мама не знаю как уж доедет. Хочется поскорее, чтобы прошло время до 29-го, ехать, так ехать. Положим, отъезд так уж близко, что мама сегодня собиралась было стряпать в дорогу пельмени. Нам советуют брать в дорогу непременно пельмени, остальное все замерзнет. Вот мама и собирается настряпать уйму этого снадобья, без жиру и луку".

Из воспоминаний М. А. Сильвина:

"29 января 1900 года Ольга Александровна (Сильвина) выехала из Минусинска вместе с Ульяновыми и Старковым. Как она мне потом рассказывала, на проводы собралась почти вся наша колония: Курнатовский, Шаповалов, Барамзин, Лепешинский и другие. Выехали в двух кошевках: в одной сидели Владимир Ильич со Старковым, в другой - Надежда Константиновна с матерью и Ольга Александровна. На первой же остановке дамы заявили, что им тесно, и Надежда Константиновна перекочевала к Старкову, а Владимир Ильич уселся рядом с ямщиком на облучке в других санях. День был морозный, и у Владимира Ильича зябли руки... Артельным старостой всю дорогу был Владимир Ильич; он расплачивался с ямщиками и с хозяйками на остановках за постой и самовары. Харчами довольствовались большей частью взятыми при отъезде из дома, в их числе были и традиционные замороженные пельмени, гремевшие в мешке, как каленые орехи; ими засыпали чугунок кипятку, и суп был готов".

Ехали на лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила вовсю.

Запись воспоминаний крестьян селений Листвягово, Быскар, Анаш, Светлолобово, Петропавловка, Медведское, Назарово Енисейской губернии:

"...Накануне отъезда ямщики узнали, что на Енисее ещё не застыла большая полынья, от Маидашинских писаных скал до Комарковского быка, а в Потрошиловской протоке образовалась глубокая наледь. Пришлось ехать летним трактом - через селения Бедру, Городок, на Листвягово, с выходом на Енисей, к казачьей станице Бузуновской...

На половине от Минусинска до села Городок с небольшого перевала открылся живописный вид на реку Тубу и Затубинские горы с красивой Меттиховской гривой...

Зимняя дорога от Городка до Листвягово пролегала по широкому лугу в пойме реки Тубы.

Владимиру Ильичу и его спутникам пришлось переезжать через незамерзающий поток Шептерек...

Обе тройки остановились. Лошади испугались, храпели, били копытами землю, не шли в воду. Передний ямщик передал вожжи Владимиру Ильичу, спрыгнул с облучка, перешел вброд по перекату мелководный Шептерек. Лошади рванулись вслед, и полозья с шумом, скрежетом и визгом заскользили по галечнику. Задняя тройка промчалась через Шептерек смелее...

Луговая дорога круто нырнула в протоку Инзу. Осилив подъем у колодца, тройки вбежали в улицу (Листвягово) и остановились у дома Михаила Марьясова, дружка нанятых ямщиков.

После завтрака Владимир Ильич вручил хозяйке серебряный полтинник, по гривне с человека. Хозяин объявил, что лошади поданы. Все пассажиры быстро оделись, вышли во двор, где нетерпеливые тройки, гремя бубенцами, рвались в дорогу...

Дорога шла подъемом на хребет Тепсей. Сидя на облучке спиной к ветру, Владимир Ильич хорошо видел долину Тубы, степные холмы, полосы сосновых боров, Егорьевскую и Еловую горы у села Тесь. Вдалеке синели Саяны...

В Оглахтынском ущелье дорога привела в казачью станицу Бузуновскую...

Недалеко от села Абаканского Владимир Ильич напомнил ямщику Марьясову, чтобы тот сначала подъехал к дому Романовского Иосифа Ивановича и оставил там пассажиров, а сам на обеих тройках отправился бы к своим "дружкам" по ямщицкой "веревочке"...

После обеда путники, напутствуемые добрыми пожеланиями провожающих, тронулись в дальнейшую дорогу...

От Беллыка до Быскара дорога пролегала по правому берегу Енисея, затем пересекла Прорву, вышла на остров и под красивейшей скалистой сопкой Чолпан тянулась до самого Быскара...

Абаканские ямщики Калягин и Панов имели в Быскаре каждый свою "веревочку". Калягин заезжал к Иннокентию Красикову, Панов - к Михаилу Орешкову...

Надвигался вечер, остановка сокращалась. Владимир Ильич попросил побыстрее заложить лошадей.

Под вечер мороз усилился. Ямщики Красиков и Орешков взяли с собой запасные дохи. Одна из них предназначалась Владимиру Ильичу. Сидя на облучке, вместе с ямщиком, он больше, чем пассажиры в кошевах, нуждался в дополнительной защите от пронизывающего холода.

Когда возки выехали из Анашинской протоки на Енисей к Черному камню, окончательно рассвело.

В Медведском Шиндяев сдал пассажиров своему "дружку" по ямщицкой "веревочке" Дементию Сидоренко и получил с Владимира Ильича за прогоны за два станка двенадцать рублей.

В Назарово заехали к Донову. Тот послал за Белошапкиным. Ямщики пошли запрягать лошадей, а пассажиры сели за поздний ужин.

Владимир Ильич поторапливал ямщиков: хотелось побыстрее совершить последний перегон по Ачинск-Минусинскому тракту.

Луна хорошо освещала путь. Свежие тройки, оглашая морозный воздух колокольчиками, понесли по Нагорной улице к Чулыму. Низкие берега реки тройки проскочили легко, и ухабистая дорога вскоре вошла в лесную полосу южного склона хребта Арга...

Начался подъем на гору Осиновую, поросшую густым осинником, березняком и сосной...

С вершины Осиновой горы дорога спустилась к деревне Малый Улуй, затем промелькнула деревня Каменка и, наконец, после небольшого подъема, вышла на невысокую Ачинскую гору.

Вдали показались многочисленные столбики серо-сизых дымков и клубы пара над железнодорожной станцией Ачинск".

Из воспоминаний М. А. Сильвина:

"Приехали на станцию (Ачинск) почти к самому поезду и ехали, конечно, третьим классом. Владимир Ильич почти все время лежал на верхней полке и читал.

В Омске простились со Старковым, который остался там временно, жена его уже работала там же на станции фельдшерицей.

В Уфе Ольга Александровна (Сильвина) рассталась с Ульяновыми, так как Надежда Константиновна должна была заканчивать здесь срок своей ссылки".

* * *

Ленина в ссылку отправили в феврале 1897 года за организацию нелегального "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". В ссылке в 1898 году Ленин заключает церковный брак с Н. Крупской, которая становится его сподвижницей в течение дальнейших 26 лет жизни и революционной борьбы. За время ссылки Ленин заканчивает свой важнейший экономический труд "Развитие капитализма в России", основанный на методической проработке огромного статистического материала. Возвращаясь из ссылки, чета Лениных увозила с собой 15 пудов книг.

Это успехи Ленина в революционной деятельности. В супружеской жизни, начало которой положила сибирская ссылка, отношения супругов складывались весьма своеобразно.

После первой брачной ночи, когда Ленин и Крупская появились на деревенской улице, Крупская находилась в подавленном состоянии, была бледна, чем-то сильно расстроена, под глазами у неё были мешки, смотрела она в землю, ни на кого не обращая внимания. "Володя, наоборот, был весел и много шутил". Так продолжалось несколько дней. Потом молодая чета в спешном порядке, без разрешения исправника, выехала в Минусинск, к врачу. Местное начальство забеспокоилось.

Когда супруги вернулись, к ним пожаловал исправник. Ленин к нему не вышел, а передал из избы записку. При этом он посмеивался: "Ничего, обойдется!".

Исправник прочитал записку на крыльце избы и дальше не пошел, сказав: "Молодо - зелено!".

На этом конфликт с местным начальством был исчерпан, но остались проблемы супружеских отношений. Дело в том, что при исполнении супружеских обязанностей Крупская испытывала сильную боль. По этой причине супруги и отправились к врачу. Из объяснений врача супругам стало ясно, что у них никогда не получится нормальных сексуальных отношений.

У супруги Ленина во время полового акта не было оргазма, не было "смазки" влагалища, и поэтому она испытывала боль.

По совету врача Ленин не мог или не хотел доводить супругу до сексуального экстаза, чтобы у неё был оргазм, сама Крупская не была горячей женщиной, поэтому обоим супругам нормальные супружеские отношения были "архисложны" (выражение Ленина) и они остались в браке просто революционерами.

Крупская в своих воспоминаниях пишет, что в Шушенском Ленин близко ознакомился с положением крестьянства. Знакомство это было весьма однобоким. Ленин знался только с беднейшим крестьянством, более или менее благополучные крестьяне его игнорировали. Они считали его "барином", ибо жил он "чисто", на казенные деньги, сам ничего не делал, к тому же вел для них непонятную жизнь: не пил, не курил, к бабам не приставал, много говорил и все больше о непонятном - о революции.

Ленин судил о местном крестьянстве по самому бедному деревенскому люду. Вот как об этом вспоминает Н. Крупская:

"Владимир Ильич... пробовал завести знакомство с учителем, но ничего не вышло. Учитель тянул к местной аристократии: попу, паре лавочников. Дулись они в карты и выпивали. К общественным вопросам интереса у учителя никакого не было.

Был у Владимира один знакомый крестьянин, которого он очень любил, Журавлев. Чахоточный, лет тридцати, Журавлев был раньше писарем. Владимир Ильич говорил про него, что он по природе революционер, протестант. Журавлев смело выступал против богатеев, не мирился ни с какой несправедливостью. Он все куда-то уезжал и скоро помер от чахотки.

Другой знакомый был бедняк, с ним Владимир Ильич часто ходил на охоту. Это был самый немудреный мужичонка - Сосипатычем его звали; он, впрочем, очень хорошо относился в Владимиру Ильичу и дарил ему всякую всячину: то журавля, то кедровых шишек.

Через Сосипатыча, через Журавлева изучал Владимир Ильич сибирскую деревню. Он мне рассказал как-то об одном своем разговоре с зажиточным мужиком, у которого он жил. У того батрак украл кожу. Мужик накрыл его у ручья и прикончил. Говорил Ильич по этому поводу о беспощадной жестокости мелкого собственника, о беспощадной эксплуатации им батраков."

В селе Шушенское Ленину не нравилось, что крестьяне много пьют, горланят песни на улицах, задирают юбки местным женщинам в кустах, на сенокосах, ночью прямо под окнами избы, где жил Ленин. Возможно, все это повлияло на мнение Ленина по поводу образа жизни российской деревни, выразившееся в его словах об "идиотизме деревенской жизни".

Есть воспоминания и Ленина о Шушенском:

"Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных - все как быть следует. Стоит в степи - садов и вообще растительности нет. Окружено село вонючим навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда пройти некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1 - 1, 5 от села (точнее от меня: село длинное) Шушь впадает в Енисей, который образует здесь массу островов и протоков, так что к главному руслу Енисея подхода нет. Купаюсь я в самом большом протоке, который теперь тоже сильно мелеет."

СУПРУГИ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

Из ссылки Ленин и Крупская направились в Уфу. Ленину в то время было 30 лет, его жене - 31 год.

Через два дня Владимир Ильич без сожаления расстался со своей молодой женой - его ждала революционная работа. У Крупской ещё не окончился срок ссылки, ей оставался один год. Ленин двинулся дальше, поближе к Питеру.

С Крупской осталась её мать Елизавета Васильевна, на долю которой выпало безмерное терпение в жизни для ведения всего хозяйства супругов-революционеров. Мать не слышала от дочери никогда нежных слов в адрес супруга. "Товарищ" и "революционер" - эти слова были в ходу её дочери и её мужа.

О переезде в Россию рассказывает брат Ленина Дмитрий Ульянов:

"Получив извещение о времени выезда Владимира Ильича, я встретил его в 50 верстах от Москвы, в Подольске, где тогда жил. Нашел его в вагоне третьего класса дальнего поезда; по всему видно было, что публика ехала из холодных стран - меховые шубы, дохи, сибирские шапки с наушниками, валенки, бурки и т. д. были разбросаны по вагону. Владимир Ильич выглядел поздоровевшим, поправившимся, совсем, конечно, не так, как после "предварилки". Прежде всего он расспросил про семейных, про здоровье матери, стал спрашивать о новостях, но скоро выяснилось, что он гораздо богаче меня новостями, несмотря на то что ехал из ссылки, а я жил под Москвой".

Ленин спешно собирается за границу. У него был готов заграничный паспорт и две тысячи рублей, сумма по тем временам совсем не малая. Въезд в Питер ему был запрещен, но он этот запрет нарушил и приехал в столицу одновременно с другим революционером - Мартовым. Их выследили и арестовали.

Сидение в кутузке продолжалось не более двух недель. Владимир Ильич очень беспокоился, чтобы у него не отобрали заграничного паспорта, который был уже в кармане, а с этим паспортом был связан дальнейший план действий: ехать за границу и приступить к изданию большой политической газеты будущей "Искры", которая должна стать органом революционной социал-демократии.

Паспорт не отобрали и через дней десять его выпустили.

Владимира Ильича ждали дома с нетерпением. Как только он перешагнул порог, начал рассказывать о своих последних злоключениях, и прежде всего об этом "старом плуте и дураке" - исправнике. Он был ещё возбужден после этой схватки: "Хотел отобрать у меня заграничный паспорт, старый дурак, так я его так напугал департаментом полиции...".

Попав за границу Ленин перестал писать письма жене. Крупская забеспокоилась: понимала, что она как жена, кроме Ленина, никому не нужна.

* * *

В марте 1901 года срок ссылки Крупской закончился. Она засобиралась в Москву.

Вспоминает Н. Крупская:

"Заезжали с мамой в Москву к Марии Александровне - матери Владимира Ильича. Она тогда одна в Москве была: Мария Ильинична (сестра Владимира Ильича) сидела в тюрьме, Анна Ильинична была за границей.

Из Москвы отвезла я свою мать в Питер, устроила её там, а сама покатила за границу.

Направилась в Прагу, полагая, что Владимир Ильич живет в Праге под фамилией Модрачек.

Дала телеграмму. Приехала в Прагу - никто не встречает. Подождала-подождала. С большим смущением наняла извозчика в цилиндре, нагрузила на него свои корзины, поехали. Приезжаем в рабочий квартал, узкий переулок, громадный дом, из окон которого во множестве торчат проветривающиеся перины...

Лечу на четвертый этаж. Дверь отворяет беленькая чешка. Я твержу: "Модрачек, герр Модрачек". Выходит рабочий, говорит: "Я Модрачек". Ошеломленная, я мямлю: "Нет, это мой муж". Модрачек наконец догадывается. "Ах, вы, вероятно, жена герра Ритмейера, он живет в Мюнхене, но пересылал вам в Уфу через меня книги и письма". Модрачек провозился со мной целый день, я ему рассказала про русское движение, он мне - про австрийское, жена его показывала мне связанные ею прошивки и кормила чешскими клецками.

Приехав в Мюнхен - ехала я в теплой шубе, а в это время в Мюнхене уже в одних платьях все ходили, - наученная опытом, сдала корзины на хранение на вокзале, поехала в трамвае разыскивать Ритмейера. Отыскала дом, квартира № 1 оказалась пивной. Подхожу к стойке, за которой стоял толстенный немец, и робко спрашиваю господина Ритмейера, предчувствуя, что опять что-то не то. Трактирщик отвечает: "Это я". Совершенно убитая, я лепечу: "Нет, это мой муж".

И стоим дураками друг против друга. Наконец приходит жена Ритмейера и, взглянув на меня, догадывается: "Ах, это, верно, жена герра Мейера, он ждет жену из Сибири. Я провожу".

Иду куда-то за фрау Ритмейер на задний двор большого дома, в какую-то необитаемую квартиру. Отворяется дверь, сидят за столом: Владимир Ильич, Мартов и Анна Ильинична. Забыв поблагодарить хозяйку, я стала ругаться: "Фу, черт, что ж ты не написал, где тебя найти?". Хотела ругаться и дальше, но встретила холодный, пристальный взгляд сестры Ленина Анны, которая в отсутствии Крупской и при людях называла её "мымрой".

Крупская знала, что Анна Ильинична не одобряла их брака с Лениным, смотрела на неё свысока, считала её занудливой, неразговорчивой, крайне обидчивой женщиной по любому поводу, особенно если ей делали хотя бы маленькое шутейное замечание. Раздражали Анну и сплетни о том, как Надежда таскалась с "товарищами". Нет дыма без огня. Надежда "изменила" мужу ещё в сибирской ссылке.

Вот как это было.

"Представьте себе, в верстах в двадцати от Шушенского жил и работал на сахарном заводе ссыльный революционер Виктор Константинович Курнатовский, который, познакомившись с Крупской, тут же влюбился в нее... Крупская не смогла устоять перед его, рассказывают, необычайной красотой. Молчаливая, задумчивая супруга тут же превратилась в веселую, остроумную женщину.

"Вы, Надюша, по отчеству Константиновна, и я Константинович! - хитро говорил ей Курнатовский, - Можно подумать, что мы брат и сестра".

"Сестра" довольно улыбалась.

Можно долго рассуждать, почему так произошло: или Ленин не очень хорошо справлялся со своими супружескими обязанностями, или просто Курнатовский был слишком опытным обольстителем, чтобы перед ним смогла устоять эта "дурнушка". Но все это так и останется рассуждениями и догадками, поскольку в подробности этого романа Крупская предпочитала не углубляться в своих воспоминаниях". (См. "Интимная жизнь Ленина", цит. произв., с. 104).

Надежда Крупская из ссылки сестре Ленина Марии Ильиничне Ульяновой: "Все же мне жалко, что я не мужчина, я бы в десять раз больше шлялась" (1899).

Встречалась Н. Крупская, с "разрешения" Владимира Ильича, с В. Курнатовским и в Париже, когда тот приехал туда, после ссылки, больной туберкулезом.

Анна порывалась поговорить об этом поведении Надежды с Лениным, но тот все время уходил от разговора: "Не время, Аннушка, заниматься всякими сплетнями. Перед нами сейчас стоят грандиозные задачи революционного характера, а ты ко мне с какими-то бабскими разговорами".

"Когда я приехала в Мюнхен, - вспоминает Крупская, - Владимир Ильич жил без прописки у этого самого Ритмейера, назывался Мейером. Хотя Ритмейер и был содержателем пивной, но был социал-демократом и укрывал Владимира Ильича в своей квартире. Комнатешка у Владимира Ильича была плохонькая, жил он на холостяцкую ногу, обедал у какой-то немки, которая угощала его мучными блюдами. Утром и вечером пил чай из жестяной кружки, которую сам тщательно мыл и вешал на гвоздь около крана.

Поселились мы после моего приезда в рабочей немецкой семье. У них была большая семья - человек шесть. Все они жили в кухне и маленькой комнатенке. Но чистота была страшная, детишки ходили чистенькие, вежливые. Я решила, что надо перевести Владимира Ильича на домашнюю кормежку, завела стряпню. Готовила на хозяйской кухне, но приготовлять надо было все у себя в комнате. Старалась как можно меньше греметь, так как Владимир Ильич в это время начал уже писать "Что делать?". Когда он писал, он ходил обычно быстро из угла в угол и шепотком говорил то, что собирался писать. Я уже приспособилась к этому времени к его манере работать. Когда он писал, ни о чем уж с ним не говорила, ни о чем не спрашивала. Потом, на прогулке, он рассказывал, что он пишет, о чем думает. Это стало для него такой же потребностью, как шепотком проговорить себе статью, прежде чем её написать. Бродили мы по окрестностям Мюнхена весьма усердно, выбирали места подичее, где меньше народа".

Квартира превратилась в проходной двор, и жена Пауля - хозяина квартиры, - не успевала за квартирантами и их гостями подметать пол и вытирать грязь.

Хозяин квартиры Пауль Файнхальс вспоминал, что его квартиранты, Ленин и Крупская, доставляли ему больше хлопот, чем его четверо детей. Когда Крупской разрешили готовить на кухне, то Пауль понял, что ему было бы значительно меньше убытков, если бы он не позволял ей ни к чему прикасаться и сам кормил бы её с мужем за свой счет.

Через месяц перебрались на другую квартиру в предместье Мюнхена Швабинг, в один из многочисленных, только что отстроенных больших домов.

ЛОНДОН, ЖЕНЕВА И ВСТРЕЧА С ИНТЕРЕСНОЙ ЖЕНЩИНОЙ

После Мюнхена супруги-революционеры перебрались в Лондон.

Рассказывает Крупская:

"В Лондон мы приехали в апреле 1902 г. Лондон поразил нас своей грандиозностью. И хоть была в день нашего приезда невероятная мразь, но у Владимира Ильича лицо сразу оживилось, и он с любопытством стал вглядываться в эту твердыню капитализма...

На вокзале нас встретил Николай Александрович Алексеев - товарищ, живший в Лондоне в эмиграции и прекрасно изучивший английский язык. Он был вначале нашим поводырем, так как мы оказались в довольно-таки беспомощном состоянии. Думали, что знаем английский язык, так как в Сибири перевели даже с английского на русский целую толстенную книгу - Веббов. Я английский язык в тюрьме учила по самоучителю, никогда ни одного живого английского слова не слыхала. Стали мы в Шушенском Вебба переводить - Владимир Ильич пришел в ужас от моего произношения: "У сестры была учительница, так она не так произносила". Я спорить не стала, переучилась. Когда приехали в Лондон, оказалось - ни мы ни черта не понимаем, ни нас никто не понимает. Попадали мы вначале в прекомичные положения. Владимира Ильича это забавляло, но в то же время задевало за живое. Он принялся усердно изучать язык. Стали мы ходить по всяческим собраниям, забираясь в первые ряды и внимательно глядя в рот оратору. Ходили мы вначале довольно часто в Гайд-парк. Там выступают ораторы перед прохожими, - кто о чем. Стоит атеист и доказывает кучке любопытных, что бога нет, - мы особенно охотно слушали одного такого оратора, он говорил с ирландским произношением, нам более понятным. Рядом офицер из "Армии спасения" выкрикивает истерично слова обращения к всемогущему богу, а немного поодаль приказчик рассказывает про каторжную жизнь приказчиков больших магазинов... Слушание английской речи давало многое. Потом Владимир Ильич раздобыл через объявления двух англичан, желавших брать обменные уроки, и усердно занимался с ними. Изучил он язык довольно хорошо.

Изучал Владимир Ильич и Лондон. Он не ходил смотреть лондонские музеи - я не говорю про Британский музей, где он проводил половину времени, но там его привлекал не музей, а богатейшая в мире библиотека, те удобства, с которыми можно было там научно работать. Я говорю про обычные музеи. В музее древности через 10 минут Владимир Ильич начинал испытывать необычайную усталость, и мы обычно очень быстро выметались из зал, увешанных рыцарскими доспехами, бесконечных помещений, уставленных египетскими и другими древними вазами. Я помню один только музейчик, из которого Ильич никак не мог уйти - это музей революции 1848 г. в Париже, помещавшийся в одной комнатушке, - кажется, на rue des Cordilieras, - где он осмотрел каждую вещичку, каждый рисунок.

Ильич изучал живой Лондон. Он любил забираться на верх омнибуса и подолгу ездить по городу. Ему нравилось движение этого громадного торгового города. Тихие скверы с парадными особняками, с зеркальными окнами, все увитые зеленью, где ездят только вылощенные кэбы, и ютящиеся рядом грязные переулки, населенные лондонским рабочим людом, где посередине развешано белье, а на крыльце играют бледные дети, оставались в стороне. Туда мы забирались пешком и, наблюдая эти кричащие контрасты богатства и нищеты, Ильич сквозь зубы повторял:

"Two nations!" ("Две нации!"). Но и с омнибуса можно было наблюдать тоже немало характерных сцен. Около баров (распивочных) стояли опухшие, ободранные люмпены, среди них нередко можно было видеть какую-нибудь пьяную женщину с подбитым глазом, в бархатном платье со шлейфом, с вырванным рукавом и т.п. С омнибуса мы видели однажды, как могучий боби (полицейский), в своей характерной каске с подвязанным подбородком, железной рукой толкал перед собой тщедушного мальчишку, очевидно, пойманного воришку, и целая толпа шла следом с гиком и свистом. Часть ехавшей на омнибусе публики повскакивала с мест и также стала гикать на воришку...

...По нашему обыкновению мы шатались и по окрестностям города. Чаще всего ездили на так называемый Prime Rose Hill. Это был самый дешевый конец - все прогулка обходилась шесть пенсов. С холма виден был чуть не весь Лондон - задымленная громада. Отсюда пешком уходили уже подальше на лоно природы - в глубь парков и зеленых дорог. Любили мы ездить на Prime Rose Hill и потому, что там близко было кладбище, где похоронен Маркс. Туда ходили.

Скоро должна была приехать моя мать, и мы решили устроиться по-семейному - нанять две комнаты и кормиться дома, так как ко всем этим "бычачьим хвостам", жаренным в жиру скатам, кексам российские желудки весьма мало приспособлены, да и жили мы в это время на казенный счет, так приходилось беречь каждую копейку, а своим хозяйством жить было дешевле.

В смысле конспиративном устроились как нельзя лучше. Документов в Лондоне тогда никаких не спрашивали, можно было записаться под любой фамилией.

Мы записались Рихтерами. Большим удобством было и то, что для англичан все иностранцы на одно лицо, и хозяйка так все время и считала нас немцами.

...Владимир Ильич уехал на месяц в Бретань повидаться с матерью и Анной Ильиничной, пожить с ними у моря. Море с его постоянным движением и безграничным простором он очень любил, у моря отдыхал.

Коммуна для проживания всех искровцев вместе в Лондоне была создана по требованию Ленина. Для себя же он сделал исключение, объясняя это тем, что совершенно не способен жить в коммуне и не любит быть постоянно на людях. Заодно убедительно просил не надоедать ему и ограждать его от частых посещений.

...Вскоре группа "Освобождение труда" вновь поставила вопрос о переезде в Женеву, и на этот раз уже один только Владимир Ильич голосовал против переезда туда. Начали собираться. Нервы у Владимира Ильича так разгулялись, что он заболел тяжелой нервной болезнью "священный огонь", которая заключается в том, что воспаляются кончики грудных и спинных нервов.

Когда у Владимира Ильича появилась сыпь, взялась я за медицинский справочник. Выходило, что по характеру сыпи это - стригущий лишай. Тахтарев - медик не то четвертого, не то пятого курса - подтвердил мои предположения, и я вымазала Владимира Ильича йодом, чем причинила ему мучительную боль. Нам и в голову не приходило обратиться к английскому врачу, ибо платить надо было гинею. В Англии рабочие обычно лечатся своими средствами, так как доктора очень дороги. Дорогой в Женеву Владимир Ильич метался, а по приезде туда свалился и пролежал две недели".

Одной из причин переезда искровцев из Лондона в Женеву послужил и тот факт, что "в последнее время в Лондоне развелось множество мнимых революционеров, занимающихся в основном пьянками, развратом и склоками".

В апреле 1903 г. они переехали в Женеву.

В Женеве супруги-революционеры поселились в пригороде, в рабочем поселке Secheron, - целый дом заняли: внизу большая кухня с каменным полом, наверху три маленькие комнатушки. Кухня служила и приемной. Недостаток мебели пополнялся ящиками из-под книг и посуды. Приходило множество гостей. Когда надо было с кем потолковать в особицу, уходили в рядом расположенный парк или на берег озера.

II съезд РСДРП начал работу в столице Бельгии Брюсселе. На съезде было 43 делегата с решающим голосом и 14 - с совещательным. На I съезде в 1898 г., который происходил в Минске, присутствовало всего ведь 9 человек... Организации, от которых приехали делегаты, не были полумифическими, они были оформлены, они были связаны с начинавшим широко развертываться рабочим движением.

Из воспоминаний Крупской:

"В Женеве, куда мы вернулись со съезда, началась тяжелая канитель. Прежде всего хлынула в Женеву эмигрантская публика из других заграничных колоний...

Те, кто помогал деньгами, явками и пр., под влиянием агитации меньшевиков отказывали в помощи. Помню, приехала в Женеву к сестре со своей старушкой-матерью одна моя старая знакомая. В детстве мы с ней так чудесно играли в путешественников, в диких, живущих на деревьях, что я ужасно обрадовалась, когда узнала об её приезде. Теперь это была уже немолодая девушка, совсем чужая. Зашел разговор о помощи, которую их семья всегда оказывала социал-демократам. "Мы не можем вам дать теперь свою квартиру под явки, - заявила она, - мы очень отрицательно относимся к расколу между большевиками и меньшевиками. Эти личные дрязги очень вредно отзываются на деле". Ну уж и посылали же мы с Ильичом ко всем чертям этих "сочувствующих", не входящих ни в какие организации и воображающих, что они своими явками и грошами могут повлиять на ход дела в нашей пролетарской партии!..

...Мы с Владимиром Ильичом взяли мешки и ушли на месяц в горы. Сначала пошла было с нами и Зверка, но скоро отстала, сказала: "Вы любите ходить там, где ни одной кошки нет, а я без людей не могу". Мы, действительно, выбирали всегда самые дикие тропинки, забирались в самую глушь, подальше от людей. Пробродяжничали мы месяц: сегодня не знали, где будем завтра, вечером, страшно усталые, бросались в постель и моментально засыпали.

Деньжат у нас было в обрез, и мы питались больше всухомятку - сыром и яйцами, запивая вином да водой из ключей, а обедали лишь изредка. В одном социал-демократическом трактирчике один рабочий посоветовал: "Вы обедайте не с туристами, а с кучерами, шоферами, чернорабочими: там вдвое дешевле и сытнее". Мы так и стали делать. Тянущийся за буржуазией мелкий чиновник, лавочник и т. п. скорее готов отказаться от прогулки, чем сесть за один стол с прислугой. Это мещанство процветает в Европе вовсю. Там много говорят о демократии, но сесть за один стол с прислугой не у себя дома, а в шикарном отеле - это выше сил всякого выбивающегося в люди мещанина. И Владимир Ильич с особенным удовольствием шел обедать в застольную, ел там с особым аппетитом и усердно похваливал дешевый и сытный обед. А потом мы одевали наши мешки и шли дальше. Мешки были тяжеловаты: в мешке Владимира Ильича уложен был тяжелый французский словарь, в моем - столь же тяжелая французская книга, которую я только что получила для перевода. Однако ни словарь, ни книга ни разу даже не открывались за время нашего путешествия; не словарь смотрели мы, а на покрытые вечным снегом горы, синие озера, дикие водопады.

После месяца такого времяпрепровождения нервы у Владимира Ильича пришли в норму. Точно он умылся водой из горного ручья и смыл с себя всю паутину мелкой склоки. Август мы провели вместе с Богдановым, Ольминским, Первухиными в глухой деревушке около озера Las de Bre. С Богдановым сговорились о плане работы; к литературной работе Богданов намечал привлечь Луначарского, Степанова, Базарова. Наметили издавать свой орган за границей и развивать в России агитацию за съезд.

Ильич совсем повеселел, и по вечерам, когда он возвращался домой от Богдановых, раздавался неистовый лай - то Ильич, проходя мимо цепной собаки, дразнил её.

Осенью, вернувшись в Женеву, мы из предместья Женевы перебрались поближе к центру. Владимир Ильич записался в "Societe de Lecture" ("Общество любителей чтения"), где была громадная библиотека и прекрасные условия для работы, получалась масса газет и журналов на французском, немецком, английском языках. В этом "Societe de Lecture" было очень удобно заниматься, члены общества - по большей части старички-профессора - редко посещали эту библиотеку; в распоряжении Ильича был целый кабинет, где он мог писать, ходить из угла в угол, обдумывать статьи, брать с полок любую книгу. Он мог быть спокоен, что сюда не придет ни один русский товарищ и не станет рассказывать, как меньшевики сказали то-то и то-то и там-то и там-то подложили свинью. Можно было, не отвлекаясь, думать. Подумать было над чем".

* * *

В Женеве в 1904 году в семье Ленина некоторое время жила Мария Эссен, обаятельная тридцатидвухлетняя женщина, убежденная социал-демократка. Крупская её называла Зверь, Зверка за её энергию, коммуникабельность, уменье привлекать к себе внимание окружающих.

Н. Крупская, вспоминая пребывание Марии Эссен в их семье, обращает внимание на то, как Мария - Зверь веселит, возбуждает Владимира Ильича, отвлекает его от тяжелых мыслей, и на то, что Ильич заинтересовывается самой Марией:

"Зверь, вырвавшаяся из ссылки, на волю, была полна веселой энергии, которой она заражала всех окружающих. Никаких сомнений, никакой нерешительности в ней не было и следа. Она дразнила всякого, кто вешал нос на квинту, кто вздыхал по поводу раскола. Заграничные дрязги как-то не задевали её. В это время мы придумали устраивать у себя в Сешероне (Secheron (Сешерон) - рабочий поселок в Женеве, где поселились В. И. Ленин и Н. К. Крупская в апреле 1903 года после переезда из Лондона) раз в неделю "журфиксы", для сближения большевиков. На этих "журфиксах", однако, настоящих разговоров не выходило, зато очень разгоняли они навеянную всей этой склокой с меньшевиками тоску, и весело было слушать, как залихватски затягивала Зверка какого-нибудь "Ваньку" и подхватывал песню высокий лысый рабочий Егор. Он ходил было поговорить по душам с Плехановым - даже воротнички по этому случаю надел, - но ушел он от Плеханова разочарованным, с тяжелым чувством. "Не унывай, Егор, валяй "Ваньку" - наша возьмет", утешала его Зверка. Ильич веселел: эта залихватость, эта бодрость рассеивала его тяжелые настроения".

Воспоминания Марии Эссен:

"Никакого оратора не слушали так, как Ленина. Впервые я увидела его на трибуне в 1904 году в Женеве, когда он делал доклад о Парижской коммуне. Ленин на трибуне весь преображался. Какой-то весь ладный, подобранный, точно сделанный из одного куска. Вся сила сосредоточена в голосе, в сверкающих глазах, в чеканной стальной фразе.

Я до сих пор помню и эту речь, и тот энтузиазм, который она вызвала.

С собрания возвращались небольшой компанией, все были радостно возбуждены. Я спросила Ленина:

- Неужели мы доживем до того времени, когда Коммуна снова встанет в порядок дня?

Ленин встрепенулся:

- А вы сделали такой вывод из моего доклада?! - спросил он.

- Да, и не я одна, а все, кто слушал вас сегодня!

...Иногда после музыкальных вечеров шли провожать гостей (я тогда жила в семье Ленина) и возвращались домой притихшие, усталые и несколько грустные. Будоражили что-то в душе эти песни! Говорить не хотелось, каждый думал о своем. Владимир Ильич заканчивал книжку "Шаг вперед, два шага назад" и обычно присаживался к рабочему столу на часок, что-то дописывая и исправляя. Надежда Константиновна ложилась спать, а мы с Елизаветой Васильевной усаживались на скамеечке в садике и шепотом беседовали, чтобы не мешать Владимиру Ильичу. Иногда он спускался к нам на минутку перемолвиться парой слов, а то, посмеявшись над нашей неугомонностью, сверху зашумит, чтобы ложились спать.

Владимир Ильич в этот период борьбы с меньшевиками, между II и III съездами партии, был настроен исключительно оптимистически и воинственно. Это настроение нашло полное отражение в книге "Шаг вперед, два шага назад". Полный уверенности в правоте большевиков, он подверг безжалостной критике оппортунизм меньшевиков, вскрыл их идеологическую несостоятельность, фальшь, противоречия и путаность.

Владимир Ильич весь горел, работая над книгой. Читая нам отдельные, особенно удавшиеся ему места, Владимир Ильич весь точно внутренне светился, был такой задорный, живой, яркий...

Закончив книгу "Шаг вперед...", Ленин отправился в горы на отдых и, вернувшись, с новой энергией, новым приливом сил взялся за дело восстановления партии, создания большевистского органа, подготовки к III съезду партии...

...Я приехала в Женеву вскоре после ареста Анны Ильиничны, Марии Ильиничны и Дмитрия Ильича. Владимир Ильич подробно расспрашивал о матери, и столько сдержанного горя и скорби было в его глазах, когда он говорил об её одиночестве и беспокойстве! Анна Ильинична не раз говорила, что Владимир Ильич настаивал, чтобы кто-нибудь был постоянно при матери, и что эта роль падала обычно на нее.

Перед отъездом из Киева я забегала несколько раз к Марии Александровне: она вся отдалась заботам о том, чтобы улучшить тюремную жизнь детей, и целыми днями простаивала у ворот Лукьяновской тюрьмы с передачами для них. Невозможно было забыть её измученного лица, печальных, скорбных глаз, усталого вида, когда она возвращалась из тюрьмы.

Хочется отметить одну особенность Владимира Ильича. Он еле переносил посещение музеев и выставок. Он любил живую толпу, живую речь, песню, любил ощущать себя в массе.

Неутомим бывал Ленин на прогулках. Одна прогулка мне особенно запомнилась. Это было весной 1904 года. Я должна была уже вернуться в Россию, и мы решили на прощанье "кутнуть" - совершить совместную прогулку в горы. Отправились Владимир Ильич, Надежда Константиновна и я. Доехали на пароходе до Монтре. Побывали в мрачном Шильонском замке - в темнице Бонивара, так красочно описанном Байроном ("На лоне вод стоит Шильон..."). Видели столб, к которому был прикован Бонивар, и надпись, сделанную Байроном.

Из мрачного склепа вышли и сразу ослепли от яркого солнца и буйной, ликующей природы. Захотелось движения. Решили подняться на одну из снежных вершин. Сначала подъем был легок и приятен, но чем дальше, тем дорога становилась труднее. Было решено, что Надежда Константиновна останется ждать нас в гостинице.

Чтобы скорее добраться, мы свернули с дороги и пошли напролом. С каждым шагом труднее карабкаться. Владимир Ильич шагал бодро и уверенно, посмеиваясь над моими усилиями не отстать. Через некоторое время я уже ползу на четвереньках, держась руками за снег, который тает в руках, но не отстаю от Владимира Ильича.

Наконец добрались. Ландшафт беспредельный, неописуема игра красок. Перед нами как на ладони все пояса, все климаты. Нестерпимо ярко сияет снег; несколько ниже - растения севера, а дальше - сочные альпийские луга и буйная растительность юга. Я настраиваюсь на высокий стиль и уже готова начать декламировать Шекспира, Байрона. Смотрю на Владимира Ильича: он сидит, крепко задумавшись, и вдруг выпаливает: "А здорово гадят меньшевики!.." Отправляясь на прогулку, мы условились не говорить о меньшевиках, чтобы "не портить пейзажа". И Владимир Ильич шел, был весел и жизнерадостен, очевидно выбросил из головы всех меньшевиков и бундовцев, но вот он на минутку присел, и мысль заработала в обычном порядке.

...В то время как в Женеве все жили на европейский лад, в хороших комнатах, спали на пружинных матрацах, так как комнаты и жизнь были в Женеве сравнительно дешевы, Ленин жил в доме, напоминавшем дом русского заштатного города. Внизу помещалась кухня, она же и столовая, очень чистая и опрятная, но почти лишенная мебели, сбоку - небольшая комната, где жила мать Надежды Константиновны, и наверху - спальня, она же рабочая комната Ильича: две простые узкие кровати, несколько стульев, по стенам полки с книгами и большой стол, заваленный книгами и газетами. Мне вначале показалась серой эта обстановка, но, побыв там раз, другой, не хотелось уходить, так просто и уютно там чувствовалось, ничто не стесняло.

Владимир Ильич не был аскетом: он любил жизнь во всей её многогранности, но внешняя обстановка, еда, одежда и пр. не играли никакой роли в его жизни. Тут не было лишений, сознательного отказа, а просто не было в этом потребности. Не помню, чтобы когда-либо, даже шутя, говорилось о вкусном блюде, чтобы придавалось значение платью. Пили, ели, одевались, но эта сторона жизни ничьего внимания не приковывала.

Обычная дневная обстановка такова. Владимир Ильич сидит, углубленный в работу, или уходит работать в библиотеку. Надежда Константиновна разбирает корреспонденцию или шифрует письма, мать возится с несложным хозяйством, на которое все же тратится много забот и труда".

В отношениях между Лениным и Марией Эссен Крупская усмотрела "измену" Ленина. И причины для такого вывода были: присутствие Марии всегда волновало Ленина, он подолгу оставался с ней наедине, они вдвоем совершали длительные прогулки в горы, когда Крупская уже спала (она рано ложилась), Ленин и Мария долго ещё "сумерничали", на собрания ходили без Крупской. Крупская это терпела, и долго, но в конце-концов сказала Ленину: "Сколько же можно? Уже люди замечать стали". В конечном итоге скандал между Лениным и Крупской получился грандиозный, в ходе которого жена прямо обвинила супруга в измене с Марией. Скандал получил огласку в социал-демократических кругах. Ленин держался стойко и ни в чем не признавался. Тогда Крупская потребовала отправить "любовницу-квартирантку" в Россию, чтобы "вести подготовку к III съезду партии".

На границе с Россией Мария была арестована и посажена в тюрьму.

Ленин написал ей в тюрьму письмо. Выдержка из этого письма от 24 декабря 1904 года: "... Ура! Не падайте духом, теперь мы все оживаем и оживаем. Так или иначе, немножко раньше или немножко позже надеемся непременно и Вас увидеть. Черкните о своем здоровье и, главное, будьте бодры: помните, что мы с Вами ещё не так стары, - все ещё впереди...

Ваш Ленин".

Письмо Марию взволновало. Она вспоминала: "После такого письма пребывание в тюрьме стало особенно невыносимым. Мучительно потянуло на волю, на работу"...

С первых же дней революции 1905 года в России Ленин понял, что в бою с самодержавием надо быть как можно лучше вооруженным.

В этих целях он прочитал и продумал все, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании, немало книг и по военному искусству, по технике вооруженного восстания.

В библиотеке в "Societe de Lecture" в Женеве Ленин проштудировал книгу о баррикадной борьбе, о технике наступления. Делал выписки из книг мелким почерком на четвертушках бумаги. Эти выписки и свои советы он в письмах переправлял в Россию.

В Боевой комитет Петрограда Ленин писал: "В таком деле менее всего пригодны схемы, да споры и разговоры о функциях Боевого комитета и правах его. Тут нужна бешенная энергия и ещё энергия. Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали!.. Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, Христа ради, на все схемы, пошлите вы, бога для, "функции, права и привилегии" ко всем чертям".

В другом письме он писал: "Бомба перестала быть оружием одиночки "бомбиста". Она становиться необходимой принадлежностью народного вооружения".

Призывая к "военному обучению на немедленных операциях", Ленин требовал: "...одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие - нападение на банк для конфискации средств для восстания". И далее: "Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых", нападая на "случайно отбившегося казака", "избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штабы-квартиры", с верхних этажей "осыпая войско камнями, обливая кипятком", при использовании "кислот для обливания полицейских".

В ноябре 1905 года Ленин расширяет рамки своих призывов к борьбе: "Кто сторониться от борьбы, тот поддерживает хозяйничанье черносотенцев. Кто не за революцию, тот против революции. Кто не революционер, тот черносотенец".

Однако сам Ленин в восстании не участвовал, бомбы не бросал, сам ни в кого не стрелял, но очень боялся казаков и их нагаек. Вот как об этом писала свидетельница одного митинга в Петербурге с участием Ленина, когда он из Швейцарии приехал в Россию в конце 1905 года, Т. И. Алексинская: "... Мы все-таки искали в вожде человека, в котором были бы соединены темперамент Бакунина, удаль Стеньки Разина и мятежность горьковского Буревестника... И когда я увидела Ленина в 1906 году на одном из загородных митингов в Петербурге, я была страшно неудовлетворена. Меня удивила не его наружность... - а то, что когда раздался крик: "Казаки!" - он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал у него с головы... С падением этого нелепого котелка в моем воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они, как было принято в подобных случаях, вступили в переговоры с казаками. Бежал один Ленин...".

СНОВА В РОССИЮ

В условиях нарастающей революции стал вопрос о созыве нового III съезда. Работа III съезда РСДРП проходила с 12 по 27 апреля 1905 г. в Лондоне. На нем явное большинство было за большевиками. И потому меньшевики на съезде не присутствовали, а собрались на конференцию в Женеве.

Ленин и Крупская засобирались в Россию.

"Четыре года почти прожила я за границей, - писала Крупская, - и смертельно стосковалась по Питеру. Он теперь весь кипел, я это знала, и тишина Финляндского вокзала, где я сошла с поезда, находилась в таком противоречии с моими мыслями о Питере и революции, что мне вдруг показалось, что я вылезла из поезда не в Питере, а в Парголове. Смущенно я обратилась к одному из стоявших тут извозчиков и спросила: "Какая это станция?" Тот даже отступил, а потом насмешливо оглядел меня и, подбоченясь, ответил: "Не станция, а город Санкт-Петербург".

Супруги-революционеры остановились на квартире "твердого большевика" П. П. Румянцева:

"У него была хорошо обставленная семейная квартира, и первое время Ильич жил там без прописки.

Владимира Ильича всегда крайне стесняло пребывание в чужих квартирах, мешало его работоспособности. По моем приезде Ильич стал торопить поселиться вместе, и мы поселились в каких-то меблированных комнатах на Невском, без прописки.

Мы решили поселиться легально. Мария Ильинична устроила нас где-то на Греческом проспекте у знакомых. Как только мы прописались, целая туча шпиков окружила дом. Напуганный хозяин не спал всю ночь напролет и ходил с револьвером в кармане, решив встретить полицию с оружием в руках. "Ну его совсем. Нарвешься зря на историю", - сказал Ильич. Поселились нелегально, врозь. Мне дали паспорт какой-то Прасковьи Евгеньевны Онегиной, по которому я и жила все время. Владимир Ильич несколько раз менял паспорта.

С Ильичом мы, по условиям конспирации, жили врозь. Он работал целыми днями в редакции, которая собиралась не только в "Новой жизни", но на конспиративной квартире или в квартире Дмитрия Ильича Лещенко, на Глазовской улице, но по условиям конспирации ходить туда было не очень удобно. Виделись где-нибудь на нейтральной почве, чаще всего в редакции "Новой жизни". Но в "Новой жизни" Ильич всегда был занят. Только когда Владимир Ильич поселился под очень хорошим паспортом на углу Бассейной и Надеждинской, я смогла ходить к нему на дом. Ходить надо было через кухню, говорить вполголоса, но все же можно было потолковать обо всем.

...Когда я 3 декабря, по обыкновению, оправилась в редакцию, нагруженная всякой нелегальщиной, у подъезда меня остановил газетчик. "Газета "Новое время!" - громко выкрикивал он и между двумя выкриками вполголоса предупредил: "В редакции идет обыск!".

В середине декабря состоялась Таммерфорсская конференция, где собрались только большевики и была принята резолюция о необходимости немедленной подготовки и организации вооруженного восстания.

В Москве это восстание уже шло.

ЦК РСДРП призывал пролетариат Питера поддержать восставший московский пролетариат, но дружного выступления не получилось".

"Помню два эпизода, - вспоминала Крупская. - Однажды мы с Верой Рудольфовной Менжинской расположились принимать приезжих в складе "Вперед", где нам для этой цели отвели особую комнату. К нам пришел какой-то районщик с пачкой прокламаций, другой сидел в ожидании своей очереди, как вдруг дверь открылась, в неё просунулась голова пристава, который сказал: "Ага", и запер нас на ключ. Что было делать? Лезть в окно было нецелесообразно, сидели и недоуменно смотрели друг на друга. Потом решили пока что сжечь прокламации и другую всяческую нелегальщину, что и сделали, сговорились сказать, что мы отбираем популярную литературу для деревни. Так и сказали. Пристав поглядел на нас с усмешечкой, но не арестовал. Записал фамилии наши и адреса. Мы сказали, конечно, адреса и фамилии фиктивные.

Другой раз я чуть не влетела, отправившись первый раз на явку к Лаврентьевой. Вместо номера дома 32 дали № 33. Подхожу к двери и удивляюсь - карточка почему-то сорвана. Странная, думаю, конспирация... Двери мне отворяет какой-то денщик, я, ничего не спрашивая, нагруженная всякими шифрованными адресами и литературой, пру прямо по коридору. За мной следом, страшно побледнев, весь дрожа, бросается денщик. Я останавливаюсь: "Разве сегодня не приемный день? У меня зубы болят". Заикаясь, денщик говорит: "Г-на полковника дома нет". - "Какого полковника?" - "Полковника-с Римана". Оказывается, я залезла в квартиру Римана, полковника Семеновского полка, усмирявшего московское восстание, чинившего расправу на Московско-Казанской ж. д.

Он, очевидно, боялся покушения, поэтому была сорвана карточка на двери, а я ворвалась к нему в квартиру и устремилась по коридору без доклада.

"Я не туда зашла, значит, мне к доктору надо", - сказала я и повернула обратно.

Ильич маялся по ночевкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев, он любил работать в библиотеке или дома, а тут надо было каждый раз приспособляться к новой обстановке.

Встречались мы с ним в ресторане "Вена", но так как там разговаривать на людях было не очень-то удобно, то мы, посидев там или встретившись в условленном месте на улице, брали извозчика и ехали в гостиницу (она называлась "Северная"), что против Николаевского вокзала, брали там особый кабинет и заказывали ужин. Помню, раз увидали на улице Юзефа (Дзержинского), остановили извозчика и пригласили его с собой. Он сел на облучок. Ильич все беспокоился, что ему неудобно сидеть, а он смеялся, рассказывал, что вырос в деревне и на облучке саней-то уж ездить умеет".

Декабрьское восстание было жестоко давлено царским правительством.

ВТОРАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Ильичу пришлось перебираться в "ближнюю эмиграцию", в Финляндию. Он поселился там у Лейтейзенов на станции Куоккала, неподалеку от вокзала. Неуютная большая дача "Ваза" давно уже служила пристанищем для революционеров. Перед тем там жили эсеры, приготовлявшие бомбы, потом поселился большевик Лейтейзен (Линдов) с семьей. Ильичу отвели комнату в сторонке, где он строчил свои статьи и брошюры и куда к нему приезжали гости. Через некоторое время Крупская тоже переселилась в Куоккала. Она уезжала ранним утром в Питер и возвращалась поздно вечером. Потом Лейтейзены уехали, супруги заняли весь низ - к ним приехала мать Крупской, потом Мария Ильинична. Наверху поселились Богдановы, а в 1907 г. - и Дубровинский (Иннокентий). В то время русская полиция не решалась соваться в Финляндию, и мы жили очень свободно. Дверь дачи никогда не запиралась, в столовой на ночь ставилась кринка молока и хлеб, на диване стелилась на ночь постель, на случай, если кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром очень часто в столовой хозяева заставали приехавших ночью товарищей.

Крупская редко видела в это время Ильича, проводя целые дни в Питере. Возвращаясь поздно, заставала Ильича всегда озабоченным и ни о чем его уже не спрашивала, больше рассказывала ему о том, что приходилось видеть и слышать...

Ильича товарищи отправили в глубь Финляндии, он жил в то время в Огльбю (небольшая станция около Гельсингфорса) у каких-то двух сестер-финок. Чужим чувствовал он себя в изумительно чистенькой и холодной, по-фински уютной, с кружевными занавесочками комнате, где все стояло на своем месте, где за стеною все время шел смех, игра на рояле и болтовня на финском языке. Ильич писал целыми днями свою работу по аграрному вопросу, тщательно обдумывая опыт пережитой революции. Часами ходил из угла в угол на цыпочках, чтобы не беспокоить хозяек.

Ленина полиция уже искала по всей Финляндии, надо было уезжать за границу. Ясно было, что реакция затянется на годы. Надо было опять податься в Швейцарию. Другого выхода не было.

При переезде в Стокгольм Ленин чуть не погиб: дело в том, что его выследили так основательно, что ехать обычным путем, садясь в Або на пароход, значило наверняка быть арестованным. Кто-то из финских товарищей посоветовал сесть на пароход на ближайшем острове. Это было безопасно в том отношении, что полиция не могла там арестовать его, но до острова надо было идти версты три по льду, а лед был не везде надежен. Не было охотников рисковать жизнью, не было проводников. Наконец Ленина взялись проводить двое подвыпивших финских крестьян, которым море было по колено. Пробираясь ночью по льду, они чуть не погибли - лед стал уходить у них из-под ног. Еле выбрались.

Потом финский товарищ Борго, расстрелянный впоследствии белыми, через которого Крупская переправилась в Стокгольм, говорил ей, как опасен был избранный путь и лишь случайность спасла Ильича от гибели. А Ленин рассказывал, что, когда лед стал уходить из-под ног, он подумал: "Эх, как глупо приходится погибать"...

Пробыв несколько дней в Стокгольме, Крупская с Ильичем направились в Женеву через Берлин. В Берлине накануне их приезда у русских были обыски и аресты, потому встретивший их член берлинской группы т. Аврамов не посоветовал им идти к кому-нибудь на квартиру, а водил их целый день из кафе в кафе.

Воспоминания Крупской:

"В гостиницу, где мы остановились, мы пришли вечером больные, у обоих шла белая пена изо рта и напала на нас слабость какая-то. Как потом оказалось, мы, перекочевывая из ресторана в ресторан, где-то отравились рыбой. Пришлось ночью вызывать доктора. Владимир Ильич был прописан финским поваром, а я американской гражданкой, и потому прислуживающий позвал к нам американского доктора. Тот осмотрел Владимира Ильича, сказал, что дело очень серьезно, посмотрел меня, сказал: "Ну, вы будете живы!", надавал кучу лекарств и, почуяв, что тут что-то неладно, слупил с нас бешеную цену за визит. Провалялись мы пару дней и полубольные потащились в Женеву, куда приехали 7 января 1908 г. (25 декабря 1907 г.) Ильич потом писал Горькому, что мы дорогой "простудились".

Неприютно выглядела Женева. Не было ни снежинки, но дул холодный резкий ветер - биза. Продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды, около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным. Из товарищей в это время в Женеве жили Миха Цхакая, В. А. Карпинский и Ольга Равич. Миха Цхакая ютился в небольшой комнатешке, перебивался в большой нужде, хворал и с трудом поднялся с постели, когда мы пришли. Как-то не говорилось. Карпинские жили в это время в русской библиотеке, бывшей Куклина (Г. А. Куклин - социал-демократ, издатель социал-демократической литературы), которой заведовал Карпинский. Когда мы пришли, у него был сильнейший припадок головной боли, от которой он щурился все время, все ставни были закрыты, так как свет раздражал его. Когда мы шли от Карпинского по пустынным, ставшим такими чужими, улицам Женевы, Ильич обронил: "У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал".

Началась наша вторая эмиграция, она была куда тяжелее первой".

В этой второй эмиграции у Ленина начались частые головные боли.

Алексинский, большевистский депутат II российской Думы, отмечал, что "Владимир Ильич по любому пустяку мог закатить скандал, и поэтому его старались не трогать по возможности".

По словам того же Алексинского, состояние Ленина напрямую зависело от внешних факторов. Плохие вести выводили его из себя, он мог нагрубить любому, даже женщине. Хорошие, наоборот, давали ему заряд бодрости, он смеялся, шутил, и любимое его словечко "батенька" можно было услышать сотню раз на день.

Воспоминания Крупской о 1908 годе в Женеве:

"Трудно было нам после революции вновь привыкнуть к эмигрантской атмосферке. Целые дни Владимир Ильич просиживал в библиотеке, но по вечерам мы не знали, куда себя приткнуть. Сидеть в неуютной холодной комнате, которую мы себе наняли, было неохота, тянуло на людей, и мы каждый день ходили то в кино, то в театр, хотя редко досиживали до конца, а уходили обычно с половины спектакля бродить куда-нибудь, чаще всего к озеру.

...Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмидт, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве, на Пресне, в 1905 г. целиком перешел на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на "Новую жизнь", на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. Полиция называла фабрику Шмидта "чертовым гнездом". Во время Московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает свое имущество большевикам.

Младшая сестра Николая Павловича - Елизавета Павловна Шмидт доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла ещё совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой - могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, - но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам.

...Мы было обосновались окончательно в Женеве.

Приехала моя мать, и мы устроились по-домашнему - наняли небольшую квартиру, завели хозяйство. Внешне жизнь как бы стала входить в колею. Приехала из России Мария Ильинична, стали приезжать и другие товарищи.

Внутренне и внешне Ленин изменялся к худшему.

Революционерка Р. Землячка писала:

"Мы, близкие ему, с болью следили за тем, как он изменился физически, как согнулся этот колосс".

Ленин все чаще ссориться с Крупской по поводу того, что он стал регулярно посещать рестораны и кафе и тратил там партийные деньги.

У него участились нервные срывы по любому поводу. Ругаясь с Крупской, он назвал её "мымрой" и "потаскушкой".

В этих условиях приходит решение сменить место проживания и переехать на жительство в Париж.

А вот каким запомнился Ленин своему соратнику А. Парвусу:

"Перед отъездом в Париж Владимир Ильич пригласил меня в ресторан. Мы заказали какое-то вино. Лицо у Ленина было мрачнее тучи. Он начал говорить об неудавшейся российской революции и вдруг взорвался:

- Рабочий класс у нас ещё гнилой, говно. Дальше своего носа ничего не видит.

- Всему свое время, - пожал я плечами, не имея особого желания сейчас о чем-либо спорить.

- А впрочем, - продолжал Ленин, кажется, не услышав моих слов, - оно и не нужно, чтобы он пытался смотреть далеко. На данном этапе. Иначе получится то, что получилось с нашей партией.

Очевидно, Владимир Ильич болезненно переживал бесконечные споры, разборки среди большевиков, причиной которых он нередко сам являлся.

Несколько бокалов вина возбудили Ленина, и он стал говорить непозволительно громко, размахивая руками.

Вдруг откуда-то появился полицейский и потребовал наши документы. Ленин весь как-то съежился, побелел и полез в карман. Я проделал то же.

Полицейский внимательно рассмотрел наши документы и вернул обратно.

- Прошу не кричать, - сказал он на прощанье и на несколько секунд задержал свой пристальный, колючий взгляд на лице Ленина.

Когда полицейский наконец ретировался, Владимир Ильич зашелся приглушенным смехом.

- Не так-то просто голыми руками этим блядям взять большевиков, а, батенька?!

На его лице уже не было и тени страха. Он опять потянулся за уже почти пустой бутылкой...".

Воспоминания Крупской о периоде с конца 1909 года:

"Поздней осенью стали мы перебираться в Париж.

В Париже пришлось провести самые тяжелые годы эмиграции. О них Ильич всегда вспоминал с тяжелым чувством. Не раз повторял он потом: "И какой черт понес нас в Париж!".

Владимир Ильич смотрел отсутствующими глазами на всю нашу возню с домашним устройством в новом логовище: не до того ему было. Квартира была нанята на краю города, около самого городского вала, на одной из прилегающих к Авеню д'0рлеан улиц, на улице Бонье, недалеко от парка Монсури. Квартира была большая, светлая и даже с зеркалами над каминами (это было особенностью новых домов). Была там комната для моей матери, для Марии Ильиничны, которая приехала в это время в Париж, в Сорбонну, учиться языку, наша комната с Владимиром Ильичом и приемная. Но эта довольно шикарная квартира весьма мало соответствовала нашему жизненному укладу и нашей привезенной из Женевы "мебели". Надо было видеть, с каким презрением глядела консьержка на наши белые столы, простые стулья и табуретки. В нашей "приемной" стояла лишь пара стульев да маленький столик, было неуютно до крайности.

На мою долю сразу выпало много всякой хозяйственной возни - моя старуха мать как-то растерялась в сутолоке большого города. В Женеве все хозяйственные дела улаживались гораздо проще, а тут пошла какая-то канитель: газ надо было открыть, так пришлось раза три ездить куда-то в центр, чтобы добиться соответствующей бумажки. Бюрократизм во Франции чудовищный. Чтобы получить книжки из коммунальной библиотеки, надо было поручительство домохозяина, а он ввиду нашей убогой обстановки не решался за нас поручиться. С хозяйством на первых порах была большая возня. Хозяйка я была плохая - только Владимир Ильич да Инок были другого мнения, а люди, привыкшие к заправскому хозяйству, весьма критически относились к моим упрощенным подходам. ...Как-то в феврале, помнится, приехал из своего путешествия по Японии Марк Тимофеевич - муж Анны Ильиничны, обедал у нас. Посмотрел он, как мы хлопочем около кухни, как по очереди с Марией Ильиничной моем посуду, и говорит: "Лучше бы вы "Машу" какую завели". Но мы тогда жили на партийное жалованье, поэтому экономили каждую копейку, а кроме того, французские "Маши" не мирились с русской эмигрантской сутолокой. Потом я понемногу приспособилась...

В Париже жилось очень толкотливо. В то время в Париж стягивалась отовсюду эмигрантская публика. Ильич сидел мало дома в этот год. До поздней ночи просиживала наша публика в кафе. Особым любителем кафе был Таратута. Понемногу втянулись и другие.

...Заниматься в Париже было очень неудобно. Национальная библиотека была далеко. Ездил туда Владимир Ильич обычно на велосипеде, но езда по такому городу, как Париж, не то, что езда по окрестностям Женевы, - требует большого напряжения. Ильич очень уставал от этой езды. На обеденный перерыв библиотека закрывалась. С выпиской нужных книг была также большая бюрократическая канитель, выдавали нужные книги лишь через день, через два. Ильич на чем свет ругал Национальную библиотеку, а попутно и Париж. Написала я письмо французскому профессору, который преподавал летом на женевских курсах французского языка, прося указать другие хорошие библиотеки. Моментально получила ответ, где были все нужные справки; Ильич обошел все указанные библиотеки, но нигде не приспособился. В конце концов, у него украли велосипед. Он оставлял его на лестнице соседнего с Национальной библиотекой дома, платя за это консьержке 10 сантимов, но, придя однажды за велосипедом, его не нашел. Консьержка заявила, что она не бралась стеречь велосипед, а разрешала только его ставить на лестницу.

С ездой на велосипедах в Париже и под Парижем нужна была большая осторожность. Раз Ильич по дороге из Жювизи попал под автомобиль, еле успел соскочить, а велосипед был совершенно изломан".

Ленин вспоминал:

"Ехал я из Жювизи, и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить). Публика помогла мне записать номер, дала свидетелей. Я узнал владельца автомобиля (виконт, черт его дери) и теперь сужусь с ним через адвоката. (...) Надеюсь выиграть". "Погода стоит такая хорошая, что я надеюсь снова взяться за велосипед, благо процесс я выиграл и скоро должен получить деньги с хозяина автомобиля" (Париж, 1910).

Как мы видим, в этом случае Ленина и его имущество, велосипед, защитило буржуазное государство, против которого Ленин активно выступил в своей работе "Государство и революция".

Осенью супруги переменили квартиру: поселились в тех же краях, на глухой улочке Мари-Роз, две комнаты и кухня, окна выходили в какой-то сад. "Приемной" стала кухня, где и велись все задушевные разговоры. По утрам приходила "femme de menage" - домашняя работница.

В 1910 году в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и сразу же стала одним из активных членов нашей Парижской группы. Вместе с Семашко и Бритманом (Казаковым) она вошла в президиум группы и повела обширную переписку с другими заграничными группами. Она жила с семьей, двумя девочками-дочерьми и сынишкой. Она была очень горячей большевичкой, и очень быстро около неё стала группироваться наша парижская публика.

Парижская группа стала. Бедствовали многие россияне ужасно. Рабочие кое-как устраивались, положение же интеллигенции было крайне тяжелое.

Переходить на рабочее положение не всегда было посильно. Жить на средства эмигрантской кассы, питаться в долг в эмигрантской столовке было тяжело.

Участница событий 1905 года в России Серафима Гопнер делится своими воспоминаниями о Ленине того периода:

"После основательных "провалов" в Одессе и Екатеринославе в конце лета 1910 года, после бесчисленных попыток продолжать подпольную партийную работу на родине мне пришлось уехать из России. Перехитрив полицию, я получила заграничный паспорт и в сентябре очутилась в Париже.

...Париж был в те годы, после поражения революции 1905-1907 годов, одним из крупнейших центров русской политической эмиграции. Сюда съезжались многие революционеры, бежавшие от суда, из тюрьмы, с царской каторги и ссылки. Большинству эмигрантов жилось очень трудно.

В Париже жил в те годы Владимир Ильич Ленин. Я мечтала о встрече с ним, но мне казалось, что Ленину мое посещение не будет интересно, что ничего нового я ему сообщить не смогу.

...Во время этой встречи я получила также наглядный пример организованности, которую Ленин соблюдал во всем и повсюду. В самом начале я спросила Ленина, сколько времени он может посвятить беседе со мной; Владимир Ильич ответил: "Времени хватит, а так как мы соединим беседу с чаепитием, то в нашем распоряжении час-полтора". И вот, когда я увлеклась рассказом и забыла о времени, Ленин посмотрел вдруг на часы: очевидно, назначенное время истекло. Я поспешила закончить сообщение. Дослушав меня, Ленин быстро взял со стола недопитый стакан чаю, повторил предложение написать корреспонденцию, дружески простился и ушел в рабочую комнату. Эта комната, которую кто-то в воспоминаниях назвал "кабинетом", меньше всего походила на кабинет. По стенам некрашеные полки с книгами, посреди комнаты продолговатый, тоже некрашеный, стол, покрытый бумагой и заваленный газетами, два-три стареньких самых дешевых стула - вот и весь "кабинет".

Весной 1911 года наконец большевикам удалось устроить под Парижем свою партийную школу. В школу принимались рабочие, и меньшевики-партийцы, и рабочие-впередовцы (отзовисты), но и тех и других было очень небольшое меньшинство...

Школу организовали в деревне Лонжюмо, в 15 километрах от Парижа, в местности, где не жило никаких русских, никаких дачников. Лонжюмо представляло собою длинную французскую деревню, растянувшуюся вдоль шоссе, по которому каждую ночь непрерывно ехали возы с продуктами, предназначенными для насыщения "чрева Парижа". В Лонжюмо был небольшой кожевенный завод, а кругом тянулись поля и сады. План поселения был таков: ученики снимают комнаты, целый дом снимает Инесса. В этом доме устраивается для учеников столовая.

Ленин и Крупская жили на другом конце села и ходили обедать в общую столовую.

В середине августа 1911 года супруги переехали обратно в Париж.

Из воспоминаний сестры Ленина Анны:

"Осенью 1911 года, в октябре-ноябре, мне удалось побывать за границей, и я провела недели две в Париже, у Владимира Ильича. Нашла, что он живет плохо в материальном отношении, питается недостаточно и, кроме того, сильно обносился. Я стала убеждать его пойти со мною на следующее утро в магазин, чтобы купить необходимое ему зимнее пальто. Но он категорически отказался, и я, уже не ожидая его, была удивлена, когда услышала из-под окна моей комнаты, выходившей во дворик, его оклик в условленный час. Оказалось, что Надя после моего ухода убедила его принять мое предложение. При покупке Владимир Ильич отказывался от всего более дорогого, и только убеждения приказчика, что одно пальто является "inuisable" ("неизносимым"), заставили его остановиться на нем. Но тужурку, которую я считала тоже необходимой ему, он решительно отказался покупать.

Заметила я также в это посещение Владимира Ильича, что и настроение его было менее жизнерадостным, чем обычно. Как-то раз во время прогулки вдвоем он сказал: "Удастся ли ещё дожить до следующей революции?" И вид у него был тогда печальный, похожий на ту фотографию, что была снята с него в 1895 году в охранке. Это было время тяжелой реакции, симптомы возрождения, как факты выхода "Звезды" и "Мысли", только ещё намечались.

Выяснив условия посылок съестного из России за границу, я посылала ему в Париж мясное (ветчину, колбасы). По поводу домашней запеченной ветчины он выразился в одном не сохранившемся письме, что это "превосходная снедь", из чего можно было заключить о разнице между этим мясом и тем, которым ему приходилось питаться в Париже. В Австрию пересылка мясного не разрешалась, и поэтому по переезде его в Краков я посылала ему рыбное (икру, балык, сельди и т. п.) и сладкое, которое он сам, конспиративно от Надины, просил послать ей".

Из воспоминаний Крупской:

"...В октябре покончили с собой Лафарги, в ночь на 13 (26) 1911 года. Эта смерть произвела на Ильича сильное впечатление. Вспоминали мы нашу поездку к ним. Ильич говорил: "Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги". И хотелось ему сказать над телом Лафаргов, что недаром прошла их работа, что дело, начатое ими, дело Маркса, с которым и Поль Лафарг, и Лаура Лафарг (дочь К. Маркса) так тесно были связаны, ширится, растет и перекидывается в далекую Азию. В Китае как раз поднималась в это время волна массового революционного движения. Владимир Ильич написал речь, Инесса её перевела. Я помню, как, волнуясь, он говорил её от имени РСДРП на похоронах.

Помню, пришел и Курнатовский. Мы Курнатовского знали по ссылке в Шуше. Это была уже третья ссылка, которую он отбывал; он кончил Цюрихский университет, был инженером-химиком и работал на сахарном заводе около Минусинска. Вернувшись в Россию, он скоро опять влетел в Тифлисе, два года просидел в тюрьме в Метехском замке, потом был отправлен в Якутку, по дороге попал в "романовскую историю". "Романовской историей" называлось вооруженное нападение на ссыльных Якутской области в 1904 г., совершенное по распоряжению властей за то, что ссыльные заявили протест против неслыханного гнета и произвола администрации но отношению к политическим ссыльным. Протестовавшие заперлись 18 февраля в доме якута Романова. Во время перестрелки, происходившей с обеих сторон, был убит ссыльный т. Матлахов и трое ранены, со стороны солдат было убито двое. 7 марта "романовцы" сдались. Участников протеста судил якутский суд. Каждый из 55 подсудимых был приговорен к каторжным работам на 12 лет. Курнатовский был приговорен в 1904 году к 12 годам каторги. В 1905 году был амнистирован, организовал Читинскую республику. Читинская, или Забайкальская республика период фактического захвата власти в Чите в конце 1905 года рабочими железнодорожных мастерских, к которым примкнули возвращавшиеся из Маньчжурии после окончания русско-японской войны солдаты. 21 января в Читу прибыл карательный отряд с ген. Ренненкампфом во главе и затопил в крови движение. Курнатовский был захвачен Меллером-Закомельским, потом передан Ренненкампфу. Его приговорили к смертной казни и возили в поезде, чтобы он видел расстрелы. Потом смертную казнь заменили вечным поселением. В 1906 г. Курнатовскому удалось бежать из Нерчинска в Японию. Оттуда он перебрался в Австралию, где очень нуждался, одно время был лесорубом, простудился, началось у него какое-то воспаление уха, надорвал он все силы. Еле добрался до Парижа.