Исключительно тяжелая доля скрутила его вконец. Осенью 1910 г., по его приезде, мы с Ильичом ходили к нему в больницу - у него были страшные головные боли, мучился он ужасно. Его навещала Екатерина Ивановна Окулова с дочуркой Ириной, которая детскими каракулями писала что-то Курнатовскому, наполовину оглохшему. Потом он поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После этого у нас на время расстроилось знакомство: нервы плохие у всех были. По осени 1911 г. я зашла раз к нему, - он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Курнатовский смотрел, как мы укладывались, как весело паковала что-то моя мать, и сказал: "Есть вот ведь энергия у людей". Осенью 1912 г., уже когда мы были в Кракове, Курнатовский умер.
Мы передавали нашу квартиру какому-то поляку, который брал квартиру с мебелью и усиленно допрашивал Ильича о хозяйственных делах: "А гуси почем? А телятина почем?" Ильич не знал, что сказать: "Гуси??.. Телятина??.." Мало имел Ильич отношения к хозяйству, но и я ничего не могла сказать о гусях и телятине, ибо в Париже ни того, ни другого мы не ели, а ценой конины и салата поляк не интересовался.
У нашей парижской публики была в то время сильная тяга в Россию: собирались туда Инесса, Сафаров и др. Мы пока перебирались только поближе к России".
В КРАКОВЕ
Супруги-революционеры стали собираться в Краков; Краков был во многих отношениях удобнее Парижа. Удобнее было в полицейском отношении. Французская полиция всячески содействовала русской полиции. Польская полиция относилась к полиции русской, как и ко всему русскому правительству, враждебно. В Кракове можно было быть спокойным в том отношении, что письма не будут вскрываться, за приезжими не будет слежки. Да и русская граница была близка. Можно было часто приезжать из России. Письма и пакеты шли в Россию без всякой волокиты.
В Кракове у Крупской обострилась базедовая болезнь - заболевание щитовидной железы. По мнению лечивших Крупскую врачей, причина заболевания - психические травмы, нервные перенапряжения, наследственное предрасположение, отсутствие нормальной половой жизни с супругом. Крупская часто уставала, стала раздражительной, у неё появлялось учащенное сердцебиение, одышка при физической нагрузке, стало заметно пучеглазие.
Когда супруги приехали в Краков, их встретил Багоцкий - польский эмигрант, политкаторжанин, который помогал приезжим из Парижа во всех житейских и конспиративных делах. Он научил их, как пользоваться полупасками (так назывались проходные свидетельства, по которым ездили жители приграничной полосы и с русской, и с галицийской стороны). Полупаски стоили гроши, а самое главное - они облегчали переезд через границу нашей нелегальной публике.
Ленин и Крупская приехали летом, и Багоцкий присоветовал им поселиться в краковском предместье, так называемом Звежинце... Грязь там была невероятная, но близко была река Висла, где можно было купаться, и километрах в пяти Вольский лес - лес, куда супруги ездили на велосипедах.
Вспоминает Крупская:
"Краков Ильичу очень нравился, он напоминал Россию. Новая обстановка, отсутствие эмигрантской сутолоки успокоили немного нервы. Внимательно вглядывался Ильич в мелочи быта краковского населения, его бедноты, его рабочего люда. Мне тоже Краков нравился. Когда-то в раннем детстве, в возрасте от двух до пяти лет, я жила в Польше, кое-что осталось в памяти, и мне милы казались деревянные открытые галерейки во дворах, напоминали они мне те галерейки, на ступеньках которых я играла когда-то с польскими и еврейскими ребятами; мне милы казались "огрудки" (садики), в которых продавалось "квасьне млеко с земняками" (кислое молоко с картофелем). Матери моей тоже это напоминало её молодые годы, а Ильич радовался тому, что вырвался из парижского пленения; он весело шутил, подхваливал и "квасьне млеко", и польскую "моцну старку" (крепкую водку).
...Я знала плоховато, кое-что помнила с детства да в Сибири и Уфе немного занималась польским языком, но говорить сразу же пришлось по хозяйственной линии. С хозяйством дело было много труднее, чем в Париже. Не было газа, надо было топить плиту. Я попробовала было по парижскому обычаю спросить в мясной мяса без костей. Мясник воззрился на меня и заявил: "Господь бог корову сотворил с костями, так разве могу я продавать мясо без костей?" На понедельник булки надо было запасать заранее, потому что в понедельник булочники опохмелялись, и булочные были закрыты и т.д. и т.п. Надо было уметь торговаться. Были лавки польские, и были лавки еврейские. В еврейских лавках все можно было купить вдвое дешевле, но надо было уметь торговаться, уходить из лавки, возвращаться и пр., терять на это массу времени.
Евреи жили в особом квартале, ходили в особой одежде. В больнице, в ожидании приема у доктора, ожидающие больные всерьез вели дискуссию о том, еврейское дитя такое же, как польское, или нет, проклято оно или нет. И тут же сидел молча еврейский мальчик и слушал эту дискуссию. Власть католического духовенства - ксендзов - в Кракове была безгранична. Ксендзы оказывали материальную помощь погорельцам, старухам, сиротам, монастыри женские подыскивали места прислуге и защищали её права перед хозяевами, церковные службы были единственным развлечением забитого, темного населения. В Галиции прочно ещё держались крепостнические обычаи, которые католическая церковь поддерживала. Например, барыня в шляпке на базаре нанимает прислугу. Стоит человек десять крестьянок, желающих наняться в прислуги, и все целуют у барыни руку. За все полагалось давать на чай. Получив на чай, столяр или извозчик валятся на колени и кланяются в землю. Но зато и ненависть к барам здоровая жила в массах... Нищета, затоптанность крестьян и бедного люда проглядывала во всех мелочах и была ещё больше, чем в то время даже у нас в России...
В Питер для подготовки избирательной кампании из наших заграничников поехали из Парижа близкие товарищи - Сафаров и Инесса. Ехали с чужими паспортами. Инесса заезжала к нам в Краков, когда мы жили ещё в Звежинце. Два дня прожила у нас, сговорились с ней обо всем, снабдили её всякими адресами, связями, обсудили они с Ильичом весь план работы.
...Когда не было приездов, жизнь наша шла в Кракове довольно однообразно. "Живем, как в Шуше, - писала я матери Владимира Ильича, почтой больше. До 11 часов стараемся время провести как-нибудь - в 11 ч. первый почтальон, потом 6-ти часов никак дождаться не можем". К библиотекам краковским Владимир Ильич плохо приспособился. Начал было кататься на коньках, да пришла весна. Под пасху мы пошли с ним в "Вольский ляс". В Кракове хорошая весна, чудесно было ранней весной в лесу, распушились кустарники желтым цветом, налились ветки деревьев по-весеннему. Пьянит весна. Но назад долго плелись мы, пока дошли до города; домой надо было идти через весь город; трамваи не ходили по случаю страстной субботы, а у меня все силы ушли куда-то. Зиму 1913 г. я прохворала, стало скандалить сердце, дрожать руки, а главное, напала слабость. Ильич настоял, чтобы я пошла к доктору, доктор сказал: тяжелая болезнь, нервы надорвались, сердце переродилось - базедова болезнь, надо ехать в горы, в Закопане. Пришла домой, рассказываю, что сказал доктор. Жена сапожника, приходившая к нам топить печи и ходить за покупками, вознегодовала: "Разве вы нервная? - это барыни нервные бывают, те тарелками швыряются!" Тарелками я не швырялась, но для работы в таком состоянии была мало пригодна.
На лето мы, Зиновьевы и Багоцкие со своей знаменитой собакой Жуликом перебрались в Поронин, в 7 километрах от Закопане. Закопане слишком людно было и дорого. Поронин - попроще, подешевле. Наняли дачу большую. Место было высокое - 700 метров, предгорье Татр. Воздух был удивительный, хотя был постоянный туман и накрапывал обычно мелкий дождишко, но в промежутки вид на горы был чудесный. Мы взбирались на плоскогорье, которое начиналось от нашей дачи, и смотрели на белоснежные вершины Татр. Красивые они. Ильич ездил иногда с Багоцким в Закопане, и они вместе с закопанской публикой (Вигелевым) делали большие прогулки по горам. Ходить по горам страшно любил Ильич. Горы мне помогали плохо, я все больше и больше приходила в инвалидное состояние, и, посоветовавшись с Багоцким - Багоцкий был врач-невропатолог, - Ильич настоял на поездке в Берн, чтобы оперироваться у Кохера. Поехали в половине июня, по дороге заезжали в Вену... Повидали мы некоторых товарищей - венцев, побродили по Вене. Она - своеобразная, большой столичный город, после Кракова нам очень понравилась. В Берне попали под шефство Шкловских, которые с нами всячески возились. Они нанимали особый домик с садом. Ильич шутил с младшими девочками, дразнил Женюрку. Я пробыла около трех недель в больнице, Ильич полдня сидел у меня, а остальное время ходил в библиотеки, много читал, даже перечитал целый ряд медицинских книг по базедке, делал выписки по интересовавшим его вопросам. Пока я лежала в больнице, он ездил с рефератом по национальному вопросу в Цюрих, Женеву и Лозанну, читал реферат на эту тему и в Берне. В Берне - уже после моего выхода из больницы - состоялась конференция заграничных групп, где обсуждалось положение дел в партии. Надо было бы после операции ещё недели две провести в полулежачем состоянии в горах на Беатенберге, куда посылал Кохер, но из Поронина шли вести, что много спешных, экстренных дел, пришла телеграмма от Зиновьева, и мы двинулись в обратный путь.
Шла подготовка партийной конференции, так называемого "летнего совещания". Оно состоялось в Поронине 22 сентября - 1 октября...
В середине конференции приехала Инесса Арманд. Арестованная в сентябре 1912 г., Инесса сидела по чужому паспорту в очень трудных условиях, порядком подорвавших её здоровье, - у ней были признаки туберкулеза, - но энергии у ней не убавилось, с ещё большей страстностью относилась она ко всем вопросам партийной жизни. Ужасно рады были мы, все краковцы, её приезду.
После совещания мы прожили в Поронине ещё около двух недель, много гуляли, ходили как-то на Черный Став, горное озеро замечательной красоты, ещё куда-то в горы.
Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились с Инессой. В ней много было какой-то жизнерадостности и горячности. Мы знали Инессу по Парижу, но там была большая колония, в Кракове жили небольшим товарищеским замкнутым кружком. Инесса наняла комнату у той же хозяйки, где жил Каменев. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса...
В мае мы переехали опять в Поронин.
Инесса на лето выписала детей из России и жила в Триесте у моря. Она готовила доклад к Международному женскому конгрессу, который должен был состояться в Вене одновременно с конгрессом Интернационала...
1 августа Германия объявила войну России, 3 августа - Франции, 4 августа - Бельгии, в тот же день Англия объявила войну Германии, 6 августа Австро-Венгрия объявила войну России, 11 августа Франция и Англия объявили войну Австро-Венгрии.
Началась мировая война, которая остановила на время нарастающее революционное движение в России, перевернула весь мир, породила ряд глубочайших кризисов, по-новому, гораздо более остро поставила важнейшие вопросы революционной борьбы, подчеркнула роль пролетариата как вождя всех трудящихся, подняла на борьбу новые пласты, сделала победу пролетариата вопросом жизни или смерти для России".
Воспоминает С. Багоцкий о жизни Ленина и Крупской в Галиции, где находился Краков:
"Галиция, входившая в состав Австро-Венгрии, не в пример частям Польши, захваченным Германией и Царской Россией, пользовалась относительной политической свободой.
Царившая в Кракове атмосфера враждебности к царскому самодержавию делала местные полицейские органы более "предупредительными" к политэмигрантам, чем в каком-либо другом городе Европы.
Ульяновы хотели устроиться вблизи леса и воды, но попроще и подешевле. Этим условиям отвечало предместье Кракова Звежинец.
Квартира Ульяновых на Звежинце оказалась неудобной. Она была далеко от вокзала, куда Владимир Ильич должен был ежедневно ходить для отправки писем (чтобы его статьи в "Правду" не опаздывали, он посылал их всегда с ночным поездом).
Недалеко от вокзала, на улице Любомирского, Ульяновы нашли квартиру в новом доме. Улица была застроена только с одной стороны. Из окон квартиры Ульяновых открывался широкий вид на поля, тянувшиеся вдоль границы.
Владимир Ильич работал с раннего утра до позднего вечера, но работа его не утомляла. Чем больше было работы, тем больший подъем и внутреннее удовлетворение он чувствовал. Он распределял свое время так, что у него ежедневно оставался час-два для отдыха. Страстный любитель природы, он эти часы проводил в поездках на велосипеде или прогулках по окрестностям Кракова; когда позволяло время, он совершал дальние туристские экскурсии.
Самым частым спутником Владимира Ильича была Надежда Константиновна. Но по состоянию здоровья она не всегда могла его сопровождать. Не все члены нашей небольшой русской колонии разделяли потребность Владимира Ильича в прогулках за город. Произошло своего рода разделение на "партии". Сторонников экскурсий называли шутя "прогулистами", а сторонников кино "синемистами".
Около 2 часов был перерыв на обед. Хозяйством занималась Надежда Константиновна. Ее кулинарные способности, при наличии других, более важных функций, не давали особенно хороших результатов. Но Владимир Ильич был неприхотлив и ограничивался шутками, вроде того, что ему приходится слишком часто есть "жаркое", имея в виду подгоревшее вареное мясо.
Здоровье Надежды Константиновны ухудшалось: начались частые сердцебиения, появились и другие симптомы базедовой болезни. Владимир Ильич забеспокоился. Надежда Константиновна не хотела обращаться к врачам. Наконец общими усилиями удалось уговорить её, и она пошла к одному из лучших невропатологов Кракова. Тот посоветовал поехать на несколько месяцев в горы.
Долго обсуждался вопрос, куда ехать. В конце концов остановились на находящейся у подножия Высоких Татр деревушке Поронин. В климатическом отношении Поронин подходил для лечения Надежды Константиновны. Там, кроме того, были условия для спокойной работы и то преимущество, что жизнь была дешева.
Поронин был фактически предместьем известного курорта Закопане излюбленного летнего местопребывания польской интеллигенции, студенческой молодежи, политэмигрантов... Днем большинство туристов уходило в горы и Закопане казалось вымершим. Вечером все оживало. Многочисленные кафе заполнялись самой разношерстной публикой. Здесь велись бесконечные дискуссии на политические и литературные темы...
Культура швейцарских Альп, где можно было доехать до многих вершин на фуникулере, не прельщала Владимира Ильича. Главную прелесть горных экскурсий он видел в преодолении трудностей подъема и в многообразии впечатлений, которые давал самый процесс подъема в горы.
Ульяновы сняли крестьянскую хату с верандой и мансардой, расположенную на границе между Порониным и соседней деревней Белый Дунаец. Хозяйка дома Тереза Скупень жила в другом домике, поодаль. Нанятый Ульяновыми домик стоял на поляне приблизительно в 200 метрах от шоссе, у подножия небольшого холма. Внизу были две большие комнаты. В одной из них устроили спальню Владимира Ильича и Надежды Константиновны; она же служила рабочей комнатой Владимира Ильича. Во второй комнате поместилась мать Надежды Константиновны, Елизавета Васильевна... Вдоль дома шел узкий балкон, ведущий в обширную кухню, которая была рабочей комнатой Надежды Константиновны и "приемной", где по вечерам часто собирались жившие в Поронине товарищи. Наверху впоследствии поселился бежавший из Сибири товарищ Тихомирнов.
Моя квартира находилась недалеко от вокзала, приблизительно в полукилометре от дома Ульяновых. Дальше в сторону Закопане был центр Поронина - почта и лавки. На другой стороне Дунайца поселились другие члены нашей колонии.
В Поронине Владимир Ильич вставал часов в семь и шел обычно купаться в Дунайце. Быстрая горная речка была в общем мелкой, но вблизи дома Скупень мы нашли довольно глубокое место, где можно было даже плавать. Росший на берегу кустарник скрывал купающихся от проезжей дороги...
Вопреки ожиданиям, горный воздух не вызвал улучшения здоровья Надежды Константиновны. Сердцебиения стали повторяться, усилились другие симптомы базедовой болезни. Она совершенно перестала принимать участие в наших прогулках. Владимир Ильич неоднократно беседовал со мной по этому поводу. В конце концов пришли к заключению, что самое целесообразное - обратиться к известному в то время специалисту по заболеваниям щитовидной железы профессору Кохеру. Для этого нужно было ехать в Швейцарию - в Берн. Владимир Ильич не хотел отпустить Надежду Константиновну одну в такое далекое путешествие и решил сопровождать её. Это требовало жертвы ценного времени и было затруднительно по материальным соображениям. Но Владимир Ильич не колебался. Ущерб в работе, наносимый поездкой, он решил наверстать укреплением заграничных партийных секций, посетив их во время поездки. Одновременно он решил прочесть рефераты в Вене и в швейцарских городах, что частично разрешало и материальный вопрос.
Елизавете Васильевне было уже семьдесят лет, и она была довольно беспомощна. Оставлять её одну Ульяновы не решились. Владимир Ильич просил меня на время их отсутствия переселиться в их квартиру, с чем я, конечно, согласился.
После полуторамесячного отсутствия Ульяновы вернулись в Поронин, довольные результатами поездки. Состояние здоровья Надежды Константиновны, после сделанной ей операции, значительно улучшилось, сердцебиения прошли, силы окрепли".
* * *
Ленин и Крупская снова перебрались в Швейцарию. Они прибыли туда 23 августа (5 сентября по новому стилю) 1914 года. К этому времени уже шла Первая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1914 года. 6 сентября за городом, в лесу, собралась местная группа большевиков и, заслушав доклад В. И. Ленина, приняла его исторические "Тезисы о войне".
В Берне заметно ухудшилось здоровье 70-летней матери Крупской Елизаветы Васильевны.
Владимир Ильич ценил заботу о себе матери Крупской. Он позволял себе подшучивать над "бабушкой", как он называл Елизавету Васильевну. Темы его шуток должны были вызвать её возражения. Елизавета Васильевна, со своей стороны, изредка поругивала его за "жизненную непрактичность".
Матери Крупской стало совсем плохо, дело шло к её смерти, и она не заставила себя ждать.
Смерть Елизаветы Васильевны Ленин и Крупская пережили без слез, без поминок. Тело "бабушки", прожившей всю жизнь без внуков, сожгли в бернском крематории.
Прах её не был востребован Лениным, когда он перебрался в Россию. Она оказалась после смерти никому не нужна, хотя Ленин всю свою семейную жизнь до Первой мировой войны прожил с её помощью и при её большой заботе.
Из воспоминаний Крупской:
"После смерти матери у меня сделался рецидив базедовой болезни, и доктора направили меня в горы. Ильич разыскал по публикации дешевый пансион в немодной местности, у подножия Ротхорна, в Зеренберге, в отеле "Мариенталь", и мы прожили там все лето...
В Зеренберге устроились мы очень хорошо, кругом был лес, высокие горы, наверху Ротхорна даже лежал снег. Почта ходила со швейцарской точностью. Оказалось, в такой глухой горной деревушке, как Зеренберг, можно было бесплатно получать любую книжку из бернских или цюрихских библиотек. Пошлешь открытку в библиотеку с адресом и просьбой прислать такую-то книгу. Книжку, обернутую в папку, получаешь через два дня, бечевкой привязан билет из папки, на одной его стороне надписан адрес запросившего книгу, на другой - адрес библиотеки, пославшей книгу. Это создавало возможность заниматься в самой глуши. Ильич всячески выхваливал швейцарскую культуру. В Зеренберге заниматься было очень хорошо. Через некоторое время к нам туда приехала Инесса. Вставали рано и до обеда, который давался, как во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своем углу в саду. Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки. После обеда уходили иногда на весь день в горы. Ильич очень любил горы, любил под вечер забираться на отроги Ротхорна, когда наверху чудесный вид, а под ногами розовеющий туман, или бродить по Штраттенфлу - такая гора была километрах в двух от нас, "проклятые шаги" - переводили мы. Нельзя было никак взобраться на её плоскую широкую вершину - гора вся была покрыта какими-то изъеденными весенними ручьями камнями. На Ротхорн взбирались редко, хотя оттуда открывался чудесный вид на Альпы. Ложились спать с петухами, набирали альпийских роз, ягод, все были отчаянными грибниками грибов белых была уйма, но наряду с ними много всякой другой грибной поросли, и мы так азартно спорили, определяя сорта, что можно было подумать - дело идет о какой-нибудь принципиальной резолюции".
ОБЕДЫ С ПРОСТИТУТКОЙ,
ЗНАКОМСТВО С ПРОСТИТУТКОЙ
"С января 1916 г., - вспоминала Крупская, - Владимир Ильич взялся за писание брошюры об империализме для книгоиздательства "Парус". Этому вопросу Ильич придавал громадное значение, считая, что настоящей глубокой оценки происходящей войны нельзя дать, не выяснив до конца сущности империализма как с его экономической, так и политической стороны. Поэтому он охотно взялся за эту работу. В половине февраля Ильичу понадобилось поработать в цюрихских библиотеках, и мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн, да так и остались жить в Цюрихе, который был поживее Берна. В Цюрихе было много иностранной революционно настроенной молодежи, была рабочая публика, социал-демократическая партия была более лево настроена и как-то меньше чувствовался дух мещанства.
Пошли нанимать комнату. Зашли к некоей фрау Прелог, скорее напоминавшей жительницу Вены, чем швейцарку, что объяснялось тем, что она долго служила поварихой в какой-то венской гостинице. Устроились было мы у ней, но на другой день выяснилось, что возвращается прежний жилец. Ему кто-то пробил голову, и он лежал в больнице, а теперь выздоровел. Фрау Прелог попросила нас найти себе другую комнату, но предложила нам приходить к ней кормиться за довольно дешевую плату. Мы кормились, должно быть, там месяца два; кормили нас просто, но сытно. Ильичу нравилось, что все было просто, что кофе давали в чашке с отбитой ручкой, что кормились в кухне, что разговоры были простые - не о еде, не о том, что столько-то картошек надо класть в такой-то суп, а о делах, интересовавших столовников фрау Прелог. Правда, их было не очень много и они часто менялись. Очень скоро мы почувствовали, что попали в очень своеобразную среду, в самое что ни на есть цюрихское "дно". Одно время обедала у Прелог какая-то проститутка, которая, не скрываючи, говорила о своей профессии, но которую гораздо больше, чем её профессия, занимало то здоровье её матери, то какую работу найдет её сестра. Столовалась несколько дней какая-то сиделка, стали появляться ещё какие-то столовники. Жилец фрау Прелог больше помалкивал, но из отдельных фраз явствовало, что это тип почти что уголовный. Нас никто не стеснялся, и, надо сказать, в разговорах этой публики было гораздо более человеческого, живого, чем в чинных столовых какого-нибудь приличного отеля, где собирались состоятельные люди.
Я торопила Ильича перейти на домашний стол, ибо публика была такая, что легко можно было влипнуть в какую-нибудь дикую историю. Все же некоторые черты цюрихского "дна" были небезынтересны...
Потом все время, встречаясь на улице с фрау Прелог, Ильич всегда её дружески приветствовал. А встречались мы с ней хронически, ибо поселились неподалеку, в узком переулочке, в семье сапожника Каммерера. Комната была не очень целесообразная. Старый мрачный дом, стройки чуть ли не XVI века, двор вонючий. Можно было за те же деньги получить гораздо лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами. Семья была рабочая, они были революционно настроены, осуждали империалистскую войну. Квартира была поистине интернациональная: в двух комнатах жили хозяева, в одной - жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой - какой-то итальянец, в третьей австрийские актеры с изумительной рыжей кошкой, в четвертой - мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло, и однажды, когда около газовой плиты собрался целый женский интернационал, фрау Каммерер возмущенно воскликнула: "Солдатам нужно обратить оружие против своих правительств!" После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату. От фрау Каммерер я многому научилась: как дешево, с минимальной затратой времени сытно варить обед и ужин. Училась и другому. Однажды в газетах было объявлено, что Швейцария испытывает затруднение во ввозе мяса, и потому правительство обращается к гражданам с призывом два раза в неделю не потреблять мяса. Мясные лавки продолжали торговать в "постные" дни. Я закупила к обеду мясо, как всегда, и, стоя у газовки, стала расспрашивать фрау Каммерер, как же проверяют, выполняют ли граждане призыв, - контролеры, что ли, какие по домам ходят? "Зачем же проверять? - удивилась фрау Каммерер. - Раз опубликовано, что существуют затруднения, какой же рабочий человек станет есть мясо в "постные" дни, разве буржуй какой?" И, видя мое смущение, она мягко добавила: "К иностранцам это не относится". Этот пролетарский сознательный подход чрезвычайно пленил Ильича...
...Многое хотелось Ильичу додумать до конца, дать своим мыслям дозреть, и потому мы решили поехать в горы, да и мне было необходимо это, потому что никак не могла утихомириться моя базедка. Одна управа была на неё - горы. Мы поехали на шесть недель в кантон Сен-Галлен, неподалеку от Цюриха в дикие горы, в дом отдыха Чудивизе, очень высоко, совсем близко к снеговым вершинам. Дом отдыха был самый дешевый, 2,5 франка в день с человека. Правда, это был "молочный" дом отдыха - утром давали кофе с молоком и хлеб с маслом и сыром, но без сахара, в обед - молочный суп, что-нибудь из творога и молока на третье, в 4 часа опять кофе с молоком, вечером ещё что-то молочное. Первые дни мы прямо взвыли от этого молочного лечения, но потом дополняли его едой малины и черники, которые росли кругом в громадном количестве. Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать её надо было самим, и сапоги надо было чистить самим. Последнюю функцию взял на себя, подражая швейцарцам, Владимир Ильич и каждое утро забирал мои и свои горные сапоги и отправлялся с ними под навес, где полагалось чистить сапоги, пересмеивался с другими чистильщиками и так усердствовал, что раз даже при общем хохоте смахнул стоявшую тут же плетеную корзину с целой кучей пустых пивных бутылок. Публика была демократическая. В доме отдыха, где цена за содержание 2,5 франка с человека, "порядочная" публика не селилась. В некотором отношении этот дом отдыха напоминал французский Бомбон, но публика была попроще, победнее, с швейцарским демократическим налетом. По вечерам хозяйский сын играл на гармонии и отдыхающие плясали вовсю, часов до одиннадцати раздавался топот пляшущих. Чудивизе было километрах в восьми от станции, сообщение возможно было лишь на ослах, дорога шла тропинками по горам, все ходили пешком, и вот почти каждое утро, часов в шесть утра, начинал названивать колокол, собиралась публика провожать уходящих и пели какую-то прощальную песню про кукушку какую-то. Каждый куплет кончался словами: "Прощай, кукушка". Владимир Ильич, любивший утром поспать, ворчал и плотнее закутывался в одеяло с головой. Публика была архиаполитична. Даже на тему о войне никогда не заходили разговоры. В числе отдыхающих был солдат.
По приезде в Цюрих мы опять поселились у тех же хозяев, на Шпигельгассе.
За время пребывания в Чудивизе Владимир Ильич со всех сторон обдумал план работы на ближайшее время. Первое, что важно было, особенно в данный момент, это - теоретическая спевка, установление четкой теоретической линии...
В то время мы наводили сугубую экономию в личной жизни. Ильич всюду усиленно искал заработка, - писал об этом Гранату, Горькому, родным, раз даже развивал Марку Тимофеевичу, мужу Анны Ильиничны, целый фантастический план издания "Педагогической энциклопедии", над которой я буду работать. Я в это время много работала над изучением вопросов педагогики, знакомилась с практической постановкой школ в Цюрихе. Причем, развивая этот фантастический план, Ильич до того увлекся, что писал о том, что важно, чтобы кто-нибудь не перехватил эту идею.
Так жили мы в Цюрихе, помаленьку да потихоньку, а ситуация становилась уже гораздо более революционной. Наряду с работой в теоретической области Ильич считал чрезвычайно важным выработку правильной тактической линии... Необходимо вести революционную борьбу за социализм и разоблачать самым беспощадным образом оппортунистов, у которых слова расходятся с делом, которые на деле служат буржуазии, предают дело пролетариата. Никогда, кажется, не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 гг. Он был глубоко уверен в том, что надвигается революция".
В Цюрихе Ленин встретил русскую проститутку Анну Букатову. Отношения между ними продолжались недолго. Ленин пытался обратить в свою веру, привлечь Анну к пересылке нелегальной литературы в Россию, но она его не поняла, как не осознала и не оценила его революционную деятельность. В своей записке к нему она дала ответ на его предложения. Анна писала, что "Вы удостоили меня своей дружбы и я в Вашем распоряжении, я могу удовлетворять Вас физически, но на что-либо другое я не способна".
Авторы некоторых книг о Ленине связывают с этой проституткой то, что якобы Ленин от неё заразился сифилисом. По этому поводу написано уже немало и сделано несколько заявлений врачей-специалистов. Дело в том, что вопрос о сифилисе возник тогда, когда один из врачей, лечивший Ленина в Горках под Москвой, сказал, что если бы у Ленина был сифилис, "то мы бы его вылечили", а сильнейший склероз сосудов головного мозга, который был у Ленина, неизлечим.
ВЕСТИ О РЕВОЛЮЦИИ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
"Однажды, когда Ильич уже собрался после обеда уходить в библиотеку, пишет в своих воспоминаниях Крупская, - а я кончила убирать посуду, пришел Бронский со словами: "Вы ничего не знаете?! В России революция!" - и он рассказал нам, что было в вышедших экстренным выпуском телеграммах. Когда ушел Бронский, мы пошли к озеру, там на берегу под навесом вывешивались все газеты тотчас по выходе.
Перечитали телеграммы несколько раз. В России действительно была революция. Усиленно заработала мысль Ильича. Не помню уж, как прошли конец дня и ночь. На другой день получились вторые правительственные телеграммы о Февральской революции".
Ленин, Крупская и их соратники попросили швейцарского социал-демократа Ф. Платтена помочь им с переездом из Швейцарии в Россию.
Крупская вспоминала:
"Когда пришло письмо из Берна, что переговоры Платтена пришли к благополучному концу, что надо только подписать протокол и можно уже двигаться в Россию, Ильич моментально сорвался: "Поедем с первым поездом". До поезда оставалось два часа. За два часа надо было ликвидировать все наше "хозяйство", расплатиться с хозяйкой, отнести книги в библиотеку, уложиться и пр. "Поезжай один, я приеду завтра". Но Ильич настаивал: "Нет, едем вместе". В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела. Мы уехали с первым поездом в Берн.
...На берлинском вокзале наш поезд поставили на запасный путь. Около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы. Никто из наших с ними не говорил... 31 марта мы уже въехали в Швецию. В Стокгольме нас встретили шведские социал-демократические депутаты - Линдхаген, Карльсон, Штрем, Type Нерман и др. В зале было вывешено красное знамя, устроено собрание. Как-то плохо помню Стокгольм, мысли были уже в России. Фрица Платтена и Радека Временное правительство в Россию не впустило. Оно не посмело сделать того же в отношении большевиков. На финских вейках переехали мы из Швеции в Финляндию. Было уже все свое, милое - плохонькие вагоны третьего класса, русские солдаты. Ужасно хорошо было... Наши прильнули к окнам. На перронах станций, мимо которых проезжали, стояли толпой солдаты. Усиевич высунулся в окно. "Да здравствует мировая революция!" - крикнул он. Недоуменно посмотрели на него солдаты.
В Белоострове нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталь и другие товарищи. Были работницы. Сталь все убеждала меня сказать им несколько приветственных слов, но у меня пропали все слова, я ничего не могла сказать. Товарищи сели с нами. Ильич спрашивал, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались. Скоро мы приехали в Питер...
Питерские массы, рабочие, солдаты, матросы, пришли встречать своего вождя. Было много близких товарищей. В числе их с красной широкой перевязью через плечо Чугурин - ученик школы Лонжюмо; лицо его было мокро от слез. Кругом народное море, стихия.
Тот, кто не пережил революции, не представляет себе её величественной, торжественной красоты. Красные знамена, почетный караул из кронштадтских моряков, рефлекторы Петропавловской крепости, освещающие путь от Финляндского вокзала к дому Кшесинской, броневики, цепь из рабочих и работниц, охраняющих путь.
Встречать на Финляндский вокзал приехали Чхеидзе и Скобелев в качестве официальных представителей Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Товарищи повели Ильича в царские покои, где находились Чхеидзе и Скобелев. Когда Ильич вышел на перрон, к нему подошел капитан и, вытянувшись, что-то отрапортовал. Ильич, смутившись немного от неожиданности, взял под козырек. На перроне стоял почетный караул, мимо которого провели Ильича и всю нашу эмигрантскую братию, потом нас посадили в автомобили, а Ильича поставили на броневик и повезли к дому Кшесинской. "Да здравствует социалистическая мировая революция!" - бросал Ильич в окружавшую многотысячную толпу.
Начало этой революции уже ощущал Ильич всем существом своим.
Нас привезли в дом Кшесинской, где помещались тогда ЦК и Петроградский комитет. Наверху был устроен товарищеский чай, хотели питерцы организовать приветственные речи, но Ильич перевел разговор на то, что его больше всего интересовало, стал говорить о той тактике, которой надо держаться. Около дома Кшесинской стояли толпы рабочих и солдат. Ильичу пришлось выступать с балкона. Впечатления от встречи, от этой поднятой революционной стихии заслоняли все.
Потом мы поехали домой, к нашим, к Анне Ильиничне и Марку Тимофеевичу. Мария Ильинична жила с нами. Жили они на Петроградской стороне, на Широкой улице. Нам отвели особую комнату. Мальчонка, который рос у Анны Ильиничны, Гора, по случаю нашего приезда над обеими нашими кроватями вывесил лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Мы почти не говорили с Ильичом в ту ночь - не было ведь слов, чтобы выразить пережитое, но и без слов было все понятно.
7 апреля - в день появления в печати тезисов Ленина - исполнительный комитет Петроградского Совета голосовал ещё за "Заем свободы".
В буржуазных газетах и в газетах оборонческих началась бешеная травля Ленина и большевиков. Никто не считался с заявлением Каменева, все знали, что внутри большевистской организации верх возьмет точка зрения Ленина. Травля Ленина способствовала быстрой популяризации тезисов. Ленин называл происходящую войну империалистической, грабительской, все видели - он всерьез за мир. Это волновало матросов, солдат, волновало тех, для кого вопрос о войне был вопросом жизни и смерти...
Когда Владимир Ильич возвращался домой усталый, у меня язык не поворачивался спрашивать его о делах. Но и ему, и мне хотелось поговорить так, как привыкли, во время прогулки. И мы иногда, редко впрочем, ходили гулять по более глухим улицам Петроградской стороны. Раз, помню, ходили на такую прогулку вместе с тт. Шаумяном и Енукидзе. Шаумян тогда передал Ильичу красные значки, которые его сыновья заказали ему передать Ленину. Ильич улыбался".
Октябрьская революция, или октябрьский переворот, произошла 25 октября (7 ноября) 1917 года. По словам Н. Подвойского, председателя Военно-революционного Комитета при Петроградском Совете, когда брали штурмом Зимний дворец в Петрограде, где заседало Временное буржуазное правительство, Ленин "метался по маленькой комнатке Смольного, как лев, запертый в клетку...".
На следующий день после взятия Зимнего дворца и ареста членов Временного правительства, Ленин выступил на заседании II съезда Советов с декретами о мире и земле, возглавил, избранное на съезде правительство Совет Народных Комиссаров.
Новое правительство, возглавляемое Лениным, сразу же приступило к выполнению жестких мер по отношению к нереволюционному населению. 10 ноября "спекулянты" декретом, подписанным Лениным, были объявлены "врагами народа", их, согласно декрета, расстреливали на месте.
5 сентября 1918 года был издан декрет (за подписью Ленина) о создании концлагерей. Покров кровавого красного террора начал заволакивать в Россию.
ХОЛОДНОСТЬ К СУПРУГЕ
И ЖЕСТОКОСТЬ К ЛЮДЯМ
- В первое время я начинала раздеваться, едва заслышав, что он входит в дом, - так писала о своих чувствах к любимому мужчине известная немецкая актриса, танцовщица, исполнившая главную роль в очень известном фильме 40-х годов "Девушка моей мечты" (и во многих других музыкальных фильмах) Марика Рекк, венгерка по национальности.
О себе она писала:
"Знаю, что я сексапильна. Мужчины всегда смотрели на меня тем особым взглядом, который наводит на мысль о постели. И, откровенно говоря, мне всегда это было приятно. Да я и теперь люблю выставлять напоказ свои ножки. Но я не считаю, что сексапильность измеряется количеством любовных интрижек, которые у тебя на счету. И с этой точки зрения я была образцовой женой. Я уверена, что бурный темперамент - к примеру, такой, какой у меня, - может удовлетворятся и одним мужчиной, если мужчина того стоит" (Марика Рекк. Сердце с перцем. М., 1991, сс. 231, 16).
Подобных отношений в сексе и любви между Лениным и Крупской не было. Хотя Крупская и была образцовой женой-революционеркой, но она не горела страстью к Ленину, а он к ней был попросту холоден. В их воспоминаниях, письмах друг к другу нет ни слова о сексе, постели, бурном темпераменте; спали они всегда порознь. Сексуальность не привлекала Ленина, он никогда не говорил о сексе, не стремился любоваться обнаженной женщиной, даже в искусстве; не любил посещать картинные галереи, художественные музеи, не интересовался живописью, скульптурой.
Ленин не любил сентиментальность, что также свидетельствует о его обедненности чувствами и эмоциями. По его мнению, "сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество". Под сентиментальностью Владимир Ильич понимал проявления жалости, милосердия и даже любви. По мнению Ленина, "рабочие и крестьяне нисколько не заражены сентиментальными иллюзиями господ интеллигентиков...".
Ленин не был психопатом в прямом значении этого слова. Он был психованным человеком, или, как считают некоторые ученые-медики, "невропсихическим больным". И таким был последние 15-20 лет. Вот как он выглядел в свои зрелые годы по отзывам своих соратников.
Плеханов: "С Лениным в те годы было невозможно работать: он заводился по любому пустяку".
Мартов: "В спорах глаза Владимира Ильича становились холодными и жестокими, в них нельзя было смотреть без содрогания. Когда же он начинал кричать, лицо его болезненно искажалось, изо рта вылетала слюна".
Конечно, Ленин, помимо его холодной натуры, много пережил нервных потрясений, стрессов, неудач, взлетов и падений, когда рушились, и казалось окончательно, все планы революционной деятельности. Здесь справедливы следующие слова Н. Крупской: "В жизни часто Ленин стоял на краю смерти. Это тоже отпечаток свой кладет, тоже страхует от мелких чувств".
Многое в поведении Ленина объясняет тот факт, что он много работал, напрягался и перенапрягался в работе. Именно это вызывало склероз сосудов мозга и его раннюю смерть. По свидетельству врача Н. Семашко, "склероз сосудов мозга Владимира Ильича был настолько сильным, сосуды эти заизвестились: при вскрытии по ним стучали металлическим пинцетом, как по камню".
Болезнь, особенно нервная, обостряет все плохие качества человека. У Ленина - это его холодность, жестокость, раздражительность.
Умственное переутомление вызывало у Ленина ухудшение самочувствия, сильные головные боли, ослабление памяти, бессонницу, сильную раздражительность, что приводило к озлоблению по отношению к окружающим и проявлениям все большей жестокости.
Ленин никогда не увлекался и не занимался садо-мазохизмом в сексуальных отношениях, но садизм ему был присущ в политике - он приказывал, не дрогнув, расстреливать сотни и тысячи людей. Вот, например, несколько циркуляров Ленина:
- от 9 августа 1918 года председателю губсовета Новогородской области: "Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров": "Прекрасный план. Под видом "зеленых" (мы потом на них и свалим) пройдем 10 - 20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия - 100 000 рублей за повешенного".
- Ленин: "Мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять".
Как мы видим, садизм и жестокость были очень присущи Ленину.
Владимир Ильич не любил искусство, не любил литературу. А если и обращал внимание на них, то только в сугубо революционных целях.
Как видно из воспоминаний Крупской, Ленин литературные произведения делил на "наших", то есть сочувствующих простому люду, и "не наших" - всех остальных. Ко вторым он относился с явным презрением, не взирая на их талант, а первых по несколько раз перечитывал, не обращая внимания на то, что они зачастую в художественных отношениях были беспомощны. Ленина не интересовал сюжет, образы героев, его интересовала идея произведения.
Крупская пишет:
"Например, он любил роман Чернышевского "Что делать?", несмотря на малохудожественную, наивную форму его. Я была удивлена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи, которые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик Чернышевского, и в его сибирском альбоме были две карточки этого писателя, одна, надписанная рукой Ильича, год рождения и смерти. В альбоме Ильича были ещё карточки Золя, а из русских - Герцена и Писарева.
Потом, позже, во вторую эмиграцию в Париже, Ильич охотно читал стихи Виктора Гюго "Возмездие", посвященные революции 1848 г., которые в свое время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих стихах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же веяние революции. Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры слушать революционных шансонетчиков, певших в рабочих кварталах обо всем - и о том, как подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице, и т.п. Особенно нравился Ильичу Монтегюс. Сын коммунара - Монтегюс был любимцем рабочих окраин. Правда, в его импровизационных песнях - всегда с яркой бытовой окраской - не было определенной какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения.
Потом позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался книжкой Барбюса "Огонь", придавал ей громадное значение. Эта книжка была созвучна с его тогдашним настроением.
...Мы редко ходили в театр... Обычно пойдем в театр и после первого действия уходим. Над нами смеялись товарищи: зря деньги переводим.
Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонятным. Однажды нас позвали в Кремле на концерт, устроенный для красноармейцев.
Ильича провели в первые ряды. Артистка Гзовская декламировала Маяковского: "Наш бог - бег, сердце - наш барабан" - и наступила прямо на Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегченно вздохнул, когда Гзовскую сменил какой-то артист, читавший "Злоумышленника" Чехова.
Ходили мы несколько раз в Художественный театр. Раз ходили смотреть "Потоп". Ильичу ужасно понравилось. Захотел идти на другой же день опять в театр. Шло Горького "На дне"... Излишняя театральность постановки раздражала Ильича. После "На дне" он надолго бросил ходить в театр. Ходили мы с ним как-то ещё на "Дядю Ваню" Чехова. Ему понравилось. И наконец, последний раз ходили в театр уже в 1922 г. смотреть "Сверчка на печи" Диккенса. Уже после первого действия Ильич заскучал, стала бить по нервам мещанская сентиментальность Диккенса, а когда начался разговор старого игрушечника с его слепой дочерью, не выдержал Ильич, ушел с середины действия".
"Нравились ему больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные, замечает Крупская. - Читаешь ему, бывало, стихи, а он смотрит задумчиво в окно на заходящее солнце. Помню стихи, кончающиеся словами: "Никогда, никогда коммунары не станут рабами!"
Все эти примеры говорят о том, что у Ленина был очень узкий "эмоциональный фон". А человек без эмоций - холодная и жестокая личность. По отношению к Ленину - почему он был холоден к супруге и жесток к людям, покажем это на основе краткого экскурса в историю разума, тем более что это можно сделать потому, что Ленин был гением, т.е. его разум был развит великолепно.
Важнейшую роль в разуме человека играют эмоции и чувства. Часть нашего мышления составляют эмоции и чувства, и эта часть весьма значительна, и её влияние в большой степени сказывается на поведении человека.
В последние годы ученые все больше начинают убеждаться в том, что интеллект (мышление человека) "не то единственное, что определяет бытие" или, другими словами, не только интеллект определяет поведение человека в жизни. А определение интеллекта ученые вывели ещё в начале нашего века (1905 г.) - это были только способности человека к логике и математике. И именно поэтому человек считался умным, интеллектуальным. Был выведен "интеллектуальный коэффициент" - IQ. Почти век с помощью этого коэффициента оценивали способности человека. Однако, в наше время ученые пришли к выводу, что человеческий "мозг, который считает, умножает (математика), размышляет и приходит к разным выводам (логика), - это тот же самый мозг, который смеется, плачет и любит". Отсюда был сделан другой, совершенно иной, вывод, что "человек, лишенный эмоций и чувств, не может быть по настоящему умным - он ущербен", чтобы быть действительно интеллектуальным, он должен ещё обладать развитыми чувствами и эмоциями - быть духовно богатым.
Американскими учеными - психологами из Гарвардского университета был выведен новый коэффициент умственных способностей человека - EQ, коэффициент "эмоциональный". Этими учеными было доказано, что среди факторов, ведущих к успеху человека в жизни, только 20% принадлежит "интеллектуальному коэффициенту" - IQ. Остальные 80 процентов относятся к факторам "эмоционального мышления" - EQ. (См. Енко К. и Т. Краткая история разума. М., 1999 г., Soft-издание, стр. 7,8,17).
Когда человек лишается чувства любви, или его подавляет (независимо от него самого, в силу различных обстоятельств - болезней, голода, неудач и т.п., а их становится в жизни человека все больше и больше), происходит частичное, но постоянно прогрессирующее "одичание" психики человека - он становится психически неуравновешенным. Что и происходило с Лениным в жизни. Развитием своего разума, за счет подавления "эмоционального" фона личности, он предвосхитил нашу эпоху. Сегодня, по заявлению вице-президента США Альберта Гора, в Америке 2/3 населения - психически неуравновешенные люди. Отсюда проистекает то, что нынешние США - первая страна в мире по уровню преступности. Там больше, чем в других странах, убийств, ограблений, мошенничеств, изнасилований, насилия в семьях над детьми, случаев инцеста и т.д.
Есть такая пословица: "Из кувшина выльется столько воды, сколько в нем есть". Но это не относиться к жестокости, жестокость беспредельна. И если человек жесток, то весь его разум поставлен на службу жестокости, а возможности человеческого разума беспредельны, по крайне мере, предел их до сих пор ещё не установлен. И это положение о жестокости тоже относится к Ленину.
В отношении гениальности Ленина сошлемся на мнение известного итальянского ученого Чезаре Ломброзо, которое он изложил в своей книге "Гениальность и помешательство". Он писал: "Не подлежит никакому сомнению, что между помешанным во время припадка и гениальным человеком, обдумывающим и создающим свое произведение, существует полнейшее сходство" (Чезаре Ломброзо. Гениальность и помешательство. М., 1996 г. стр. 25).
После опубликования труда Ч. Ломброзо (вторая половина XIX века) положения, выдвинутые итальянским ученым, подверглись изучению и были сделаны следующие выводы:
- "История жизни выдающихся деятелей науки и искусства, страдавших заболеваниями психики, наглядно подтверждает: не болезненные нарушения порождают талант и творческую активность. Наоборот, они сдерживают их развитие и постепенно уничтожают возможность продуктивно трудится";
- "История психиатрии не знает ни одного примера, который бы достоверно свидетельствовал о том, что психические заболевания создают талант";
- "Психоз не может создать талант, но при его наличии он может придать ему новое выражение. Имеющиеся наблюдения убедительно свидетельствуют, что в психическом здоровье человека заключена важнейшая предпосылка для реализации таланта... Психозы сдерживают, размывают созидательные силы человека". (из "Предисловия" к книге Ч. Ломброзо "Гениальность и помешательство" доктора медицинских наук, профессора Д. П. Гримака, стр. 11-12).
В связи с болезнью Ленина, а она началась ещё до революции 1917 года, у него происходил процесс убывания эмоций, наблюдался "недостаток эмоционального фона". Чтобы все это пояснить более наглядно, приведем пример с психически больными людьми.
А. Федоров, известный российский психиатр, говорит о недостатке эмоций у будущих маньяков с детства: "Такие дети очень жестоки - мучают животных, запросто вышибают сверстникам зубы или глаза, не испытывая ни малейшего страха или раскаяния, бросают в родителей чем попало. И при этом, между прочим, они могут хорошо учиться - умственные способности страдают в последнюю очередь."
Мы приводим эти примеры и цитаты, чтобы показать, почему Ленин был холоден к супруге и жесток к людям. (См. Енко К. и Т. Краткая история разума. М., 1999 г., Soft-издание, стр. 10).
Посмотрим, что говорит далее А. Федоров о тех случаях, когда у людей наблюдается дефицит эмоций или их полное отсутствие: "Эти заболевания чисто генетического происхождения, и проявляются они чаще всего в детстве, правда, сначала не слишком заметно. И лишь потом болезнь приводит к деградации личности вплоть до полного слабоумия. Это судьба очень многих маньяков. Тот же пресловутый Чикатило, несомненно, был генетическим больным с половыми извращениями. Болезнь "резала" ему все высшие человеческие эмоции, превратив его в робота, полностью подчиненного своим патологическим влечениям. Такие понятия, как человеческая жалость и сострадание, его уже абсолютно не касались".
Приводя высказывания А. Федорова, мы говорили о психически ненормальных людях. Но в жизни, нормальный человек катастрофически теряет свой "эмоциональный фон". И когда он его потеряет, умственные способности за ним останутся. Но этот человек может быть "очень жесток", такие понятия, как человеческая жалость и сострадание, его уже не будут "абсолютно касаться". В определенной степени это положение относится и к В. И. Ленину.
* * *
В 1918 году Ленин и правительство России переехали в Москву.
Рассказ Крупской о событиях 1918 года:
"Правые эсеры, чувствуя, что почва у них уходит из-под ног, решили убить ряд большевистских вождей, в том числе Ленина.
30 августа сообщили Ильичу из Питера, что в 10 часов утра убит председатель Ленинградской ЧК т. Урицкий.
Вечером Ильич - по мобилизации МК - должен был выступать в Басманном и Замоскворецком районах.
В этот день Бухарин у нас обедал и во время обеда всячески убеждал Ильича не ехать. Ильич смеялся, отмахивался, а потом, чтобы прекратить все разговоры на этот счет, сказал, что, может быть, он и не поедет. Мария Ильинична в этот день была больна и сидела дома. Ильич вошел к ней в шапке и пальто, готовый ехать. Она стала просить его взять её с собой. "Ни под каким видом, сиди дома", - ответил он и уехал на митинг, не взяв с собой никакой охраны.
Во 2-ом МГУ у нас шло совещание по народному образованию. За два дня перед тем на нем выступал Ильич. Заседание шло к концу, и я собралась ехать домой, взялась подвезти одну знакомую учительницу, живущую в Замоскворечье. Меня ждал кремлевский автомобиль, но шофер был какой-то незнакомый. Он повез нас к Кремлю, я сказала ему, что мы сначала отвезем нашу спутницу; шофер ничего не сказал, но у Кремля остановил машину, открыл дверцу и высадил мою спутницу. Я диву далась, чего это он так распоряжается, хотела разворчаться, но мы подъехали к нашему подъезду, во двор ВЦИК, там встретил меня т. Гиль, шофер, всегда ездивший с нами, стал рассказывать, что он возил Ильича на завод Михельсона и что там женщина стреляла в Ильича, легко его ранила. Видно было, что он подготавливает меня. Вид у него был расстроенный очень. "Вы скажите только, жив Ильич или нет?" - спросила я. Гиль ответил, что жив, я заторопилась. У нас в квартире было много какого-то народу, на вешалке висели какие-то пальто, двери непривычно были раскрыты настежь. Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьезный и решительный. Взглянув на него, я решила, что все кончено. "Как же теперь будет", - обронила я. "У нас с Ильичом все сговорено", - ответил он. "Сговорено, значит, кончено", - подумала я. Пройти надо было маленькую комнатушку, но этот путь мне показался целой вечностью. Я вошла в нашу спальню. Ильичева кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки на лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: "Ты приехала, устала. Поди ляг". Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: "Конец". Я вышла из комнаты, чтобы его не волновать, и стала у двери так, чтобы мне его было видно, а ему меня не было видно. Когда была в комнате, я не заметила, кто там был, теперь увидела: не то вошел, не то раньше там был около постели Ильича стоял Анатолий Васильевич Луначарский и смотрел на Ильича испуганными и жалостливыми глазами. Ильич ему сказал: "Ну, чего уж тут смотреть".
Наша квартира превратилась в какой-то лагерь, хлопотали около больного Вера Михайловна Бонч-Бруевич и Вера Моисеевна Крестинская, обе врачихи. В маленькой комнате около спальни устраивали санитарный пункт, принесли подушки с кислородом, вызвали фельдшеров, появилась вата, банки, какие-то растворы.
Наша временная домашняя работница, латышка, вскоре уехавшая в Латвию, перепугалась, ушла в свою комнату и заперлась на ключ. В кухне кто-то разжигал керосинку, в ванне тов. Кизас полоскала окровавленные повязки и полотенца. Глядя на нее, я невольно вспоминала первые ночи Октябрьской революции в Смольном, когда тов. Кизас, не смыкая глаз, сидела целыми ночами над грудой сыпавшихся отовсюду телеграмм, разбирала их.
Наконец пришли врачи-хирурги: Владимир Николаевич Розанов, Минц и другие. Несомненно, жизнь Ильича была в опасности, он был на волоске от смерти. Когда шофер Гиль вместе с товарищами с завода Михельсона привезли раненого Ильича в Кремль и хотели его внести вверх на руках, Ильич не захотел и сам поднялся на третий этаж. Кровь залила ему легкое. Кроме того, врачи опасались, что у него прострелен пищевод, и запретили ему пить. А его мучила жажда. Через некоторое время после того, как уехали врачи и он остался с вызванной к нему из городской больницы сестрой милосердия, он попросил её уйти и позвать меня. Когда я вошла, Ильич помолчал немного, потом сказал: "Вот что, принеси-ка мне стакан чаю". - "Ты знаешь ведь, доктора запретили тебе пить". Хитрость не удалась. Ильич закрыл глаза: "Ну иди". Мария Ильинична хлопотала с докторами, с лекарствами. Я стояла у двери. Раза три ночью ходила в кабинет Ильича на другом конце коридора, где, примостившись на стульях, всю ночь провели Свердлов и другие. Сталин в это время был на фронте.
Ранение Владимира Ильича взволновало не только все партийные организации, но и широчайшие массы рабочих, крестьян, красноармейцев: как-то особенно ярко осознали, чем был для революции Ленин. С волнением следили все за появившимися в газетах бюллетенями о его здоровье".
РЕВОЛЮЦИОНЕРКА - ЛЮБОВНИЦА ЛЕНИНА
И жена и любовница у Ленина были революционерками по призванию. Жена Надежда Крупская, любовница - Инесса Арманд, очаровательная, любвеобильная женщина.
Отец Инессы был тенором, мать хотела стать певицей и пела в хоре. Официально родители женаты не были, Инесса родилась тайно, в доме у акушерки. Ее мать русская протестантка. Фамилия у матери была английская Уайлд. Уайлды в конце XVIII века попали в Россию, когда их покровительница Мари-Софи де Вюртенберг вышла замуж за великого князя Павла, который впоследствии стал Павлом I.
Инесса родилась в Париже, куда её мать приехала попробовать свои силы в опере и театре, и пока пела, влюбилась в тенора и на несколько лет задержалась во Франции. В возрасте четырех или пяти лет Инессу решено было отправить домой, в Москву, где бабка и тетка преподавали французский язык в богатейшей семье Арманд. Семье Арманд принадлежало большое здание в центре Москвы на Старой площади, в котором в советское время находился аппарат ЦК КПСС.
В 19 лет Инесса, красивая и живая девушка, вышла замуж за одного из одиннадцати детей промышленника Арманда. Муж Александр занимался текстилем, Инесса пыталась стать учительницей, училась музыке.
Биограф Инессы Арманд Павел Полящук так описывал ее: "Длинные косы уложены в пышную прическу, открыты маленькие уши, чистый лоб, резко очерченный рот и зеленоватые, удивительные глаза: лучистые, внимательно-печальные, пристально глядящие вдаль".
Раз в два года семья Инессы пополнялась детьми: появились Варвара, Инна, Федор и Александр. После появления четвертого ребенка Инесса влюбилась во Владимира - восемнадцатилетнего брата своего мужа - и уехала с ним в Ниццу (Владимир был болен туберкулезом, и врачи посоветовали воздух Лазурного берега. Дети остались в Москве). В 29 лет Инесса родила пятого Арманда - но звали его уже Андрей Владимирович.
От младшего Арманда к ней перешло увлечение разными идеями. После возвращения в Россию на деньги первого мужа, с которым до конца жизни она так и не развелась, Инесса открыла в Пушкино школу и в конце концов стала сближаться с социалистами-революционерами и стала работать на революцию. После пятого ареста была сослана в Мезень - это от Архангельска десять дней на санях. Два года провела в ссылке. Об одной из своих ссылок Инесса Арманд писала так: "Меня хотели послать ещё на 100 верст к северу, в деревню Койду. Но во-первых, там совсем нет политиков, а во-вторых, там, говорят, вся деревня заражена сифилисом, а мне это не очень улыбается".
"Через два года, - писал французский писатель Жорж Бардавилль, пребывание в Мезени порядком наскучило. Она дождалась, пока окрестные болота замерзнут, и сбежала на тех же санях, на которых и приехала. Путь её лежал из Архангельской губернии в Швейцарию, где поправлял здоровье Владимир. По пути, правда, она заехала в Петербург, на женский конгресс и в любимую Москву, в Третьяковку. Наконец добралась и до Швейцарии. Там у неё на руках Владимир и умер.
Инесса решила перебраться в Бельгию, где поступила на юридический факультет Свободного Бельгийского университета, а через полтора года перевелась на социально-экономический. Революционная деятельность, которую Инесса не бросала ни на день, требовала частых перемещений по всей Европе. Тогда, в Париже, она и познакомилась с Лениным и Крупской. Было это в 1909 году. Ленин с женой и тещей жили на улице Мари-Роз, в доме 4, а Инесса решила поселиться во 2-м, по соседству.
Одно из первых заданий, которое получила Арманд от Ленина, участвовать в копенгагенской конференции социал-демократов. В 1911 году возникла идея основать партийную школу в Лонжюмо - руководство поручили Инессе Арманд".
Ленин и Арманд часто и подолгу разговаривали в кафе на авеню d'Orieans. "Ленин не спускал своих монгольских глаз с этой маленькой француженки", - вспоминает французский социалист Шарль Раппопорт, иногда присутствовавший на этих встречах. Арманд в одном из своих писем к Ленину так описывала свои чувства в начале их знакомства: "Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умереть бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н. К. (Крупская), я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Лонжюмо и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал".
Как выглядела в это время Инесса Арманд, видно из агентурного донесения из Парижа в Московское охранное отделение, присланное из ленинской школы в Лонжюмо: "Историю социалистического движения в Бельгии 3 лекции читала эмигрантка Инесса... Инесса... интеллигентка с высшим образованием, полученным за границей; хотя и говорит хорошо по-русски, но, должно думать, по национальности еврейка; свободно владеет европейскими языками; её приметы: около 26-28 лет от роду, среднего роста, худощавая, продолговатое, чистое и белое лицо; темно-русая с рыжеватым оттенком; очень пышная растительность на голове, хотя коса и производит впечатление привязанной; замужняя, имеет сына 7 лет, жила в Лонжюмо в том же доме, где помещалась и школа; обладает весьма интересной наружностью".
После переезда Ленина в Краков Инесса Арманд по его поручению выехала в Россию. И вскоре была там арестована, но, стараниями бывшего мужа спустя полгода была выпущена под залог, что дало ей возможность до суда скрыться за границу и приехать к Ленину в Поронино.
Это о любви к Инессе писала Надежда Константиновна, когда высказывала мысль, что её муж "никогда не мог бы полюбить женщину, с которой бы он расходился во взглядах, которая не была бы товарищем по работе". Ленин ценил в Арманд неистощимую энергию, самостоятельность суждений, твердый характер. Это видно из той характеристики, которую дал Ленин Инессе в письме к ней: "Я уверен, что ты из числа тех людей, кои развертываются, крепнут, становятся сильнее и смелее, когда они одни на ответственном посту" (середина июля 1914 года ). Благодаря её блестящим знанием пяти языков Инесса являлась незаменимой помощницей Ленина на международных конференциях и конгрессах.
В Кракове Крупская, узнав о любви мужа к Инессе, хотела "отстраниться", уйти, но Ленин не желал идти на разрыв с женой. "Оставайся", - просил он Надежду Константиновну.
"Расставание" произошло по инициативе Ленина. Крупская в своих воспоминаниях избегает говорить о "расставании" и пишет: "...предполагалось, что Инесса останется жить в Кракове, выпишет к себе детей из России; я ходила с ней искать квартиру даже, но краковская жизнь была очень замкнутая, напоминала немного ссылку. Не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою энергию, которой у неё в этот период было особенно много. Решила она объехать сначала наши заграничные группы, прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже, там налаживать работу нашего комитета заграничных организаций".
После проведения "расставания" между Арманд и Лениным в Кракове, которое было сделано по настоянию Крупской, Арманд была отправлена в Париж. Из Парижа Инесса Арманд тут же пишет письмо Ленину в Краков, в котором говорится только о любви: "Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты ещё здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью - и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты"провел" расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя...
Ну, дорогой, на сегодня довольно - хочу послать письмо. Вчера не было письма от тебя! Я так боюсь, что мои письма не попадают к тебе - я тебе послала три письма (это четвертое) и телеграмму. Неужели ты их не получил? По этому поводу приходят в голову самые невероятные мысли. Я написала также Н. К. (Крупской), брату, Зине (жене Г. Зиновьева). Неужели никто ничего не получил! Крепко тебя целую. Твоя Инесса".
В начале июля 1914 года между Лениным и Арманд шли объяснения в связи с проведенным "расставанием" и уничтожением писем, которые Ленин писал Арманд: "Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда!!! Я писал, что самая моя безграничная дружба, абсолютное уважение и доверие посвящены только 2-3 женщинам. Это совсем другая, совсем-совсем другая вещь.
Надеюсь, мы увидимся здесь после съезда и поговорим об этом. Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой) все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями. - И так далее...) Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама и мы поговорим об этом".
Почему имело место "расставание" Ленина с Арманд? Ранее Ленин и Арманд не раз были вместе, и Крупская, казалось, против такого положения вещей не возражала. На этот раз дело осложнялось тем, что француженка оказалась беременной.
Крупская, узнав об этом, решила им - Ленину и Арманд - не мешать и "уйти", но Ленин оказался не готовым расстаться с Надеждой. Он даже просил её, и неоднократно: "Оставайся, оставайся!".
У Инессы Арманд к тому времени уже было пятеро детей: четыре от первого мужа - Александра Арманд, и пятый - от второго мужа, младшего Арманда, Владимира.
Сама Крупская советовала Инессе "поселиться в Париже: там было легче скрытно сделать аборт или родить ребенка. Крупская не возражала и против рождения ребенка, только поставила условие, чтобы ни она, ни Ленин его никогда не видели.
Арманд предпочла родить. Так на свет появилась девочка, которую назвали Анной. Ленин считал, что это его ребенок, Инесса не была полностью в этом уверена.
Когда девочка подросла, её отдали на воспитание в дорогой закрытый пансионат.
В это же время все имущество семьи Армандов, находившееся за границей, а оно было значительным, переписали на Анну. Вот почему никто из семьи Армандов не эмигрировал за рубеж из революционной России.
Благодаря этому ребенку Инесса оказалась привязанной к Ленину на всю оставшуюся жизнь.
Ситуацию, в которую попала Арманд из-за общего с Лениным ребенка, несколько объясняет отрывок из её письма, который приводит Лариса Васильева в своей книге "Кремлевские жены". Инессы в письме своему другу литератору Ивану Ф. Попову признается:
"Уходи, Жан, уходи и не оглядывайся. Ты молод, слабоват характером, поэтичен. Вся эта жизнь не для тебя. Пиши книги и люби, если сможешь. А мне отступать некуда. Я под его гипнозом навсегда. Мне нельзя иначе".
Инесса Арманд имела в виду "уход из революции", но сама этого сделать не могла из-за общего ребенка с Лениным, своей любви к вождю революции. В этом же письме она утверждала: "Если отступление, значит все мои жертвы были напрасны и жизнь прошла зря" (указанная книга, стр. 69-70).
Одному из авторов этой книги удалось встретиться с дочерью Ленина. Это произошло в 1956 году на одной из подмосковных дач.
Встречу организовал один из участников "Красной капеллы", агентурной разведывательной сети, созданной советской разведкой перед второй мировой войной в различных странах Европы, в том числе и в Германии, с центром в Швейцарии.
Меня познакомили с миловидной, невысокой, стройной женщиной. На вид ей ещё не было 40 лет. Волосы у неё были рыжеватого оттенка, чуть скуластое лицо, большие карие глаза спокойно смотрели на собеседника. Держалась она очень корректно, говорила мало, русский знала неважно, но могла изъясняться, по крайне мере понимала собеседника хорошо.
Сопровождающий её человек представил:
- Анна.
Завязался неспешный разговор.
Меня интересовал вопрос: почему мир не знает об Анне, как о дочери Ленина?
Показали фотокопии двух писем: Ленина и Арманд, но переписывать их не разрешили.
В одном письме Ленин просил, настаивал на свидании с дочерью; во втором, ответном письме Арманд говорилось о том, что Ленин никогда не должен видеть свою дочь, потому что это может повредить ей, испортить всю жизнь богатой наследнице Армандов.
Анна инкогнито осмотрела Москву, побывала в "ленинских местах", в музее В. И. Ленина, положила цветы к месту захоронения своей матери в кремлевской стене на Красной площади.
* * *
После начала Первой мировой войны Ленин постоянно держит в поле своего зрения положение, здоровье и устройство Инессы, которая, как и он, оказалась в Швейцарии. В письме, написанном во второй половине сентября 1914 года, Ленин беспокоится: "Надеюсь, что мы скоро встретимся. Как Вы думаете?.. Гуляете ли Вы? Лучше ли Вы теперь питаетесь? Есть ли у Вас книги? газеты?". Владимир Ильич даже интересуется, как Арманд лечит свои зубы: "Отчего ни слова не пишете о том, когда назначил Ваш дантист срок излечения? Или хоть приблизительно?" "Почему не пишете, что Вам говорит дантист? Когда приедете?".
Вернувшись в Швейцарию, Инесса лето проводит в Берне, а осень - в санаторном отеле горной деревушки Зеренберг, где они втроем - Ленин, Крупская и Арманд - жили многие месяцы летом и осенью 1915 года. В тот период Ленин и Арманд часто проводят время вдвоем. Крупская болеет, сидит дома, рано ложится спать
После Февральской революции, находясь в России, Арманд являлась делегатом 7-й (Апрельской) партийной конференции 1917 года, где встречалась с Лениным, и делегатом VI съезда партии в июле 1917 года, на котором Ленин отсутствовал, ибо находился в подполье. Была членом Исполнительной комиссии Московского комитета партии, гласной Московской городской думы. После октябрьского переворота Инесса работает буквально на износ. Она член Московского окружкома партии, Московского губисполкома, председатель Московского губсовнархоза. С 1918 года - заведующая отделом по работе среди женщин ЦК РКП (б).
В Москве Инесса жила на Манежной площади, напротив Кремля. В том же доме жил Каменев, а на одной лестничной клетке с Арманд - сестра Ленина. Жили скромно. Ленин, руководитель государства, как-то преподнес своей подруге Инессе пару галош.
В Кремле к Инессе относились по-разному. Одни уважали, другие подсмеивались над их отношениями с Лениным. С Крупской между тем сохранялись добрые связи. Инесса дружила с Марией Ильиничной Ульяновой и когда уезжала в ту самую опасную командировку во Францию, именно ей оставила конверт для Ленина - "в случае чего отдать лично в руки".
Об этом периоде взаимоотношений Ленина и Арманд свидетельствует М. В. Фофанова, на петроградской квартире которой Ленин скрывался накануне октябрьского переворота. В эти дни Фофанова передавала письма Ленина по многим адресам, в том числе и Инессе Арманд.
"... В Октябрьской революции Арманд не участвовала, - вспоминала Фофанова. - Письма Ленина к Инессе Федоровне носили личный характер. Я не могла отказать Владимиру Ильичу. О его теплых связях с Инессой Надежда Константиновна знала. На этой почве между Владимиром Ильичом и Надежной Константиновной были серьезные конфликты ещё до октября. Но особо остро возник конфликт между ними после революции, когда Ильич стал главой Советского правительства. Владимир Ильич назначил Инессу Федоровну председателем совнархоза Московской губернии и поселил её у кремлевских стен, напротив Александровского сада, рядом с квартирой своей сестры, Анны Ильиничны. Он часто пешком навещал Инессу Федоровну.
Надежда Константиновна заявила Владимиру Ильичу, что если он не прекратит связь с Арманд, то она уйдет от него. К сожалению, семейный конфликт стал достоянием членов ЦК партии и правительства, которые все знали и замечали..."
В 1918 году Арманд по поручению Ленина в составе Советской миссии Красного Креста ездила для работы с личным составом Российского экспедиционного корпуса, интернированного во Франции. Дипломатических отношений у Советской России с Францией не было.
В 1915 году французский генерал Жоффр прибыл в Петербург на переговоры с Николаем II. Жоффр предложил царю обменять 150 тысяч винтовок на отправку 40 тысяч русских на французские фронты. Николай отправил на трех кораблях для начала 25 тысяч человек. Это были рослые блондины с голубыми глазами, могучего телосложения, чтобы продемонстрировать Европе достоинства славянской расы.
Весной 1917 года после Февральской революции в России русские солдаты, воевавшие во Франции, решили создать свой Совет.
На фронт их больше не отправляли - французское командование боялось распространения революционных идей в своих окопах. Часть русских солдат отправили по лагерям, часть осталась в окопах, другие были рассредоточены по африканским батальонам, по дисбатам.
Паспорт Инессе Арманд был выдан датский, и формально она представляла Комитет по делам заключенных Красного Креста. Фактически же, и все это понимали, она выполняла задание Кремля. Французские власти, не долго думая, арестовали всю делегацию во главе с Арманд и поместили их под домашний арест.
Когда об этом узнал Ленин, он пришел в страшный гнев и пообещал французам расстрелять всю военную миссию Франции в Москве. Арманд была моментально отпущена и в феврале 1919 года на французском корабле вместе с тысячью русских пленных вернулась в Россию. Остальные были отправлены в конце того же года.
Летом 1920 года Арманд, избранная делегатом II конгресса Коммунистического Интернационала, переводила многочисленные речи. Она же организовала и провела Международную конференцию коммунисток. После заседаний Арманд, по воспоминаниям Крупской, "...еле держалась на ногах. Даже её энергии не хватало на ту колоссальную работу, которую ей пришлось провести".
В середине августа 1920 года Ленин направляет Арманд последнее свое письмо:
"Дорогой друг! Грустно очень было узнать, что Вы переустали и недовольны работой и окружающими (или коллегами по работе). Не могу ли я помочь Вам, устроив в санатории? С великим удовольствием помогу всячески. Если едете во Францию, готов, конечно, тоже помочь: побаиваюсь и даже боюсь только, очень боюсь, что Вы там влетите... Арестуют и не выпустят долго... Надо бы поосторожнее. Не лучше ли в Норвегию (там по-английски многие знают) или в Голландию? Или в Германию в качестве француженки, русской (или канадской?) подданной? Лучше бы не во Францию, а то Вас там надолго засадят и даже едва ли обменяют на кого-либо. Лучше не во Францию.
Отдыхал я чудесно, загорел, ни строчки не видел, ни одного звонка. Охота раньше была хороша, теперь все разорили. Везде слышал Вашу фамилию: "Вот при них был порядок" и т. д. (Ленин охотился в местах, где ранее находилось имение семьи Арманд. Вокруг шли аресты и расстрелы собственников и их семей - но Ленин отдал распоряжение, чтобы многочисленную семью "Армандов" не трогали. Никто из этой семьи не пострадал даже в 30-40-е годы).
Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? к Серго на Кавказ? Серго устроит отдых, солнце, хорошую работу, наверное, устроит. Он там власть. Подумайте об этом.
Крепко, крепко жму руку.
Ваш Ленин".
Инесса решила отдыхать на Кавказе с сыном, и Ленин проявляет много заботы об организации их отдыха. 18 августа 1920 г. он обращается к Серго Орджоникидзе, напоминая ему о необходимости организации отдыха Инессы: "...т. Серго! Инесса Арманд выезжает сегодня. Прошу Вас не забыть Вашего обещания".
На Кавказе Инесса начала писать дневник. Вот выдержка из её дневниковой записи от 1 сентября 1920 г., за три недели до смерти: "Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное - почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к В. И. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, всю свою страсть В. И. и делу работы, в нем истощились все источники любви, которыми оно раньше было так богато. У меня больше нет, за исключением В. И. и детей моих, каких-либо личных отношений с людьми, а только деловые. И люди чувствуют эту мертвенность во мне и они оплачивают той же монетой равнодушия или даже антипатии (а вот раньше меня любили). А сейчас - иссякает и горячее отношение к делу. Я человек, сердце которого постепенно умирает..."
Последняя запись Инессы Арманд от 11 сентября 1920 года, за две недели до скоропостижной смерти: "...поражает меня, как мы далеко ушли благодаря революции от прежних романтических представлений о значении любви в человеческой жизни. Для романтиков любовь занимает первое место в жизни человека, она выше всего. И ещё недавно я была гораздо ближе к такому представлению, чем сейчас. Правда, для меня любовь никогда не была единственным. Наряду с любовью было общественное дело. И в моей жизни, и в прошлом было немало случаев, когда ради дела я жертвовала своим счастьем и своей любовью. Но все же раньше казалось, что по своему значению любовь имеет такое же место, как и общественное дело, сейчас это уже не так. Значение любви по сравнению с общественной жизнью становится совсем маленьким, не выдерживая никакого сравнения с общественным делом. Правда, в моей жизни любовь занимает и сейчас большое место, заставляет меня тяжело страдать, занимает значительно мои мысли".
Инесса Арманд заразилась холерой и умерла 24 сентября 1920 года. В условиях гражданской войны не могли найти ни свинцового гроба, ни отдельного вагона. Пришлось вмешиваться лично Ленину, и только 11 октября тело Арманд смогли доставить в Москву.
Инессу хоронили на Красной площади. Среди венков, возложенных на её могилу, был венок из живых белых цветов с надписью на траурной ленте: "Товарищу Инессе от В. И. Ленина".
Бывшей секретарь председателя ВЦИК и секретаря ЦК Я. М. Свердлова Елизавета Драбкина в книге "Зимний перевал" вспоминала:
"Ночь была по-осеннему сырой и темной. Мы сильно продрогли и с нетерпением ждали утра.
Уже почти рассвело, когда, дойдя до почтамта, мы увидели похоронную процессию. Черные худые лошади, запряженные цугом, с трудом тащили черный катафалк, на котором стоял очень большой и поэтому особенно страшный длинный цинковый ящик, отсвечивающий тусклым блеском.
Стоя у обочины, мы пропустили мимо себя этих еле переставлявших ноги костлявых лошадей, этот катафалк, покрытый облезшей черной краской, и увидели идущего за ним Владимира Ильича, а рядом с ним Надежду Константиновну, которая поддерживала его под руку. Было что-то невообразимо скорбное в его опущенных плечах и низко склоненной голове. Мы поняли, что в этом страшном ящике находится гроб с телом Инессы".
"Не только лицо Ленина, - вспоминала секретарь Коминтерна, итальянская социалиста Анжелика Балабанова, - весь его облик выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему. Было ясно, что он хотел быть наедине со своим горем. Он казался меньше ростом, лицо его было прикрыто кепкой, глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах. Всякий раз, как движение толпы напирало на нашу группу, он не оказывал никакого сопротивления толчкам, как будто был благодарен за то, что мог вплотную приблизиться к гробу".
Всех пятерых детей Инессы Арманд усыновили Ленин и Крупская.
* * *
В печати появилось несколько легенд и домыслов и о других любовницах Ленина. Кое-какие сведения, говорят о том, что почва для таких предположений имеется. А. Г. Латышев в своей книге "Рассекреченный Ленин" на стр. 288 пишет: "Личная жизнь властителей судеб миллионов людей, будь то Наполеон или Ленин, Сталин или Гитлер, всегда вызывала повышенный интерес. Как пишет Н. Валентинов в книге "Встречи с Лениным", ещё в 30-е годы в издательстве "Bandiniere" увидела свет книга "Тайные любовные увлечения Ленина", написанная двумя авторами: французом и русским (первый, скорее всего, был только переводчиком)... Книга рассказывала об интимных отношениях Ленина с некоей Елизаветой К. - дамой "аристократического происхождения". В ней приводились письма Ленина к этой К., которые даже на глаз неспециалиста выглядели фальшивкой.
А Д. Волкогонов приводит документ из Архива Президента, согласно которому С. Тихомиров, которому было поручено участвовать в собирании и хранении ленинского наследия, в ходе своей поездки в Париж в середине 30-х годов вел переговоры с бывшим большевиком Г. А. Алексинским... В записке с грифом "сов. секретно" Тихомиров докладывал:
"При первой встрече он показал мне очень осторожно письма, судя по всему, написанные Лениным. Почерк, насколько я мог убедиться (вчитываться в них Алексинский не давал), абсолютно схож с ленинским. Эти письма, как говорит Алексинский, писались Лениным одной писательнице, которая была в близких отношениях с ним, но не была членом партии. Лицо это не хочет передавать эти письма нам, пока жива Надежда Константиновна. Эта женщина вполне обеспечена, так как получала средства от нас из Москвы и они проходили через Менжинского или через Дзержинского, а сейчас получает регулярно соответствующую сумму из вклада в банке".
Как мы видим из этой цитаты, речь идет о двух женщинах: одной дамы "аристократического происхождения", и о "писательнице."
"Писательница" не была любовницей Ленина, а лишь агентом НКВД и попросту получала деньги за свою службу.
Вторая женщина - чистый вымысел авторов книги "Тайные любовные увлечения Ленина". Письма Ленина, которые в ней цитируются, - фальшивка. Текст надуман от начала до конца.
Вот одно из воспоминаний Елизаветы К.:
"Он (Ленин) производил впечатление человека очень неловкого и мало опытного в обращении с женщинами и старательно избегал всех тем, которые большинство мужчин любят затрагивать, когда они находятся наедине с не старой и не очень безобразной женщиной. Но я инстинктивно чувствовала, что я ему нравлюсь. Однажды я обожгла себе руки угольком, выпавшим из самовара, который мой гость раздувал слишком сильно. Я вскрикнула от боли. Он обернулся и, схватив мою руку, поцеловал её и потом покраснел, как провинившийся школьник. Вероятно, ему стало очень неловко, потому что в этот день он сократил свой визит, отказался слушать музыку и ушел со смущенным и недовольным видом". (Цит. по газете "Комсомольская правда", 2.11.99 г.).
Следует сказать, что Ленин никогда не ставил самовар и не умел это делать. Далее. Он никогда не целовал руки женщинам, за исключением одного случая: поцеловал руки своей матери, утешая её после казни царским режимом своего старшего брата Александра.
К домыслам относится и то, что российский писатель Борис Соколов на страницах своей книги "Арманд и Крупская: женщины вождя" (Смоленск: Русич, 1999) в поисках "тайной любовницы" Ленина соединил двух женщин в одну "аристократку" и "писательницу", дал ей имя Елизаветы К. и считает, что "теоретически когда-нибудь можно будет восстановить её имя".
БОЛЕЗНЬ
Болезнь Ленина - склероз сосудов головного мозга - стала прогрессировать, и врачи посоветовали ему взять отдых, пока на время. Ленин поселился в бывшем барском имении Горки под Москвой. Выбор пал на это место потому, что в имении было свое электричество.
Вся болезнь Ленина может быть разделена на три больших периода. Начало первого из них относится к марту 1922 года, второго - к декабрю 22-го года и третьего - к марту 23-го года. Болезнь проявлялась скачками, делая промежутки, во время которых Ленин чувствовал себя относительно хорошо, но потом она обострялась, процесс развивался дальше, болезнь прогрессировала.
Ленин не раз болел в годы после революции. В августе 1918 года был ранен (покушение эсерки Ф. Каплан), в марте 1920 был очень болен, с конца 1921 года (после смерти Инессы Арманд) и до конца марта 1922 года был болен и отошел от дел, но поправился и 27 марта 1922 года сделал на XI съезде партии политический отчет ЦК. 25 мая 1922 года произошел первый удар у Ленина, и до октября 1922 года он практически был не у дел. В декабре 1922 года Ленин снова занимается делами.
Со слов Крупской:
"С июля шло выздоровление, и, в связи с этим, совершенно изменилось настроение. Владимир Ильич много шутил, смеялся, даже напевал иногда "Интернационал", "Червоный штандарт", "В долине Дагестана".
В Большом доме в Горках мы устроили Владимира Ильича так, как он хотел, в той комнате, в которой он жил раньше, до болезни - самой скромной во всем доме, - сняли со стен картины, поставили ширму, поставили кресло, столик. Комната и теперь стоит так, как была. Кресло стояло против окна, а из окна было видно село Горки. Как-то раз (кажется, в декабре 1920 г.) Ильич был в Горках. В самую большую избу набились все хозяева деревни, негде было яблоку упасть, Ильич делал доклад, а после долго беседовал с собравшимися. Заботился он потом о том, чтобы провели электричество в Горки (что и было сделано), чтобы давали крестьянам семена, рассаду, машины...
Со свиданиями дело налаживалось плохо - раньше всего он случайно встретился с Евгением Алексеевичем Преображенским, очень обрадовался, но на вопрос, доволен ли он, покачал головой. Виделся с Евгением Алексеевичем ещё раз, потом два раза с Иваном Ивановичем Скворцовым, с Пятницким, с Воронским, с Шумкиным, Панковым (крестьянином, ставящим в Горках хозяйство), с богородскими рабочими, с Крестинским. Каждое свидание волновало Владимира Ильича. На вопрос, не хочет ли он повидать кого-нибудь из товарищей, близко связанных по работе, он отрицательно качал головой, знал что это будет непомерно тяжело. Но он очень охотно слушал рассказы о них. После каждой поездки в город надо было рассказать, что делала и кого видела. Каждый раз - я ездила в Москву редко, обычно раз в неделю, после обеда - Владимир Ильич давал поручения. В начале октября Владимир Ильич раз собрался со мной ехать в город. Тогда врачи боялись, как бы он не захотел там остаться, и потому мы всячески отговаривали его от поездки, но в один прекрасный день он отправился в гараж, сел в машину и настоял, чтобы ехать в Москву (Поездка в Москву состоялась 18-19 октября 1923 г.). Там он обошел все комнаты, зашел к себе в кабинет, заглянул в Совнарком, потом захотел поехать по городу - ездили мимо сельскохозяйственной выставки. Разобрал свои тетрадки, отобрал три тома Гегеля, взял их с собой... На другой день стал торопить ехать обратно в Горки.
Больше разговора о Москве не было".
ОШИБКА ЛЕНИНА
Во время болезни Крупская под диктовку Ленина написала письмо Троцкому по поводу монополии внешней торговли.
Об этом письме узнал Сталин. Это произошло в начале марта 1923 года. Сталин позвонил Крупской и наговорил ей немало грубых слов. Он сказал, что она нарушила запрещение врачей об изоляции Ленина от политической деятельности и он передает дело о ней в Центральную Контрольную комиссию партии. Крупская прибежала к Ленину в слезах.
Узнав о ссоре Сталина с Крупской, Ленин продиктовал секретарше письмо Сталину:
"Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения".
Из воспоминаний секретаря Крупской В. Дридзо:
"Сейчас, когда в некоторых публикациях все чаще стало упоминаться имя Надежды Константиновны Крупской и отношение к ней Сталина, я хочу рассказать о том, что мне доподлинно известно.
Почему В. И. Ленин только через два месяца после грубого разговора Сталина с Надеждой Константиновной написал ему письмо, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился перед ней?
Возможно, только я одна знаю, как это было в действительности, так как Надежда Константиновна часто рассказывала мне об этом. Было это в самом начале марта 1923 года. Надежда Константиновна и Владимир Ильич о чем-то беседовали. Зазвонил телефон. Надежда Константиновна пошла к телефону (телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре). Когда она вернулась, Владимир Ильич спросил:
- Кто звонил?
- Это Сталин, мы с ним помирились.
- То есть как?
И пришлось Надежде Константиновне рассказать все, что произошло в декабре 1922 года, когда Сталин ей позвонил, очень грубо с ней разговаривал, грозил Контрольной комиссией. Надежда Константиновна просила Владимира Ильича не придавать этому значения, так как все уладилось и она забыла об этом. Но Владимир Ильич был непреклонен, он был глубоко оскорблен неуважительным отношением Сталина к Надежде Константиновне и продиктовал 5 марта 1923 года письмо Сталину с копией Зиновьеву и Каменеву, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился.
Сталину пришлось извиниться, но он этого не забыл и не простил Надежде Константиновне, и это повлияло на его отношение к ней".
23 и 26 декабря 1922 года Ленин продиктовал первое "письмо съезду" (он имел в виду XII съезд партии, который должен был произойти в марте - апреле 1923 г.), в котором речь шла о расширении состава ЦК.
24 и 25 декабря Ленин продиктовал второе "письмо съезду". Это и есть то, что обычно называют "Завещание" Ленина. В нем он давал характеристики видным лидерам партии, ставя вопрос о руководстве партией в случае своей смерти, и в общем склонялся к руководству коллегиальному, но выдвигал все же на первое место Троцкого. Это письмо было адресовано в сущности тому же ближайшему съезду (им должен был быть XII съезд, в апреле 1923 года), но Ленин приказал его запечатать и указать, что оно должно быть вскрыто только после его смерти. Дежурная секретарша, правда, слов о его смерти на конверте не поместила, но сказала обо всем этом и Крупской, и другим секретаршам. И Крупская, связанная этим приказом, к XII съезду конверта не вскрыла - Ленин был ещё жив.
Между тем Ленин, продолжая думать над этими вопросами, через несколько дней пришел к убеждению, что Сталина необходимо с поста генерального секретаря снять. 4 или 5 января 1923 года он сделал об этом известную приписку к "Завещанию", в которой, говоря о грубости и других недостатках Сталина, советовал партии его с поста генерального секретаря удалить. Эта приписка была присоединена к "письму съезду", запечатана и также Крупской перед XII съездом вскрыта не была. Но содержание "Завещания" секретарши Ленина знали и Крупской рассказали.
В своем посмертном "Завещании" Ленин высказал, что вместо Сталина Генсеком может быть другой человек. 24 декабря 1922 года он писал: "Тов. Сталин. сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необычайную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью...".
В новом году через 10 дней, 4 января 1923 г., Ленин решил в "Завещании" дополнить свою характеристику Сталина и продиктовал следующее: "Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека...".
Ленин ошибся в своем "Завещании" - поезд уже ушел: расстановка сил в руководстве партии была такова, что большинство членов ЦК считала приемлемой фигурой на пост Генсека Сталина, а не кого-либо другого. Возможно, Ленин из-за своей болезни этого не знал или не считался с этой расстановкой сил в ЦК, полагаясь на свой авторитет вождя партии, либо увлекся эмоциональной стороной характеристики качеств Сталина в общении с людьми.
Как бы там ни было, но при формировании руководящих органов партии после XIII съезда (май 1924 г.) Сталин занял принципиальную позицию и, ссылаясь на "Завещание", отказался от поста Генсека. Однако большинство членов ЦК, в их числе были Зиновьев и Каменев, убедили Сталина взять свою отставку обратно. Сталин обещал учесть замечания Ленина в свой адрес. В этот период Сталин считался с мнением других членов ЦК, и никто ещё не мог упрекнуть его, выступавшего за "коллективное руководство", в личной диктатуре. К тому же он обвинял Троцкого в желании стать единоличным руководителем. В тех условиях вопрос о грубости Сталина, активно боровшегося против Троцкого и его многочисленных сторонников, как-то не показался членам ЦК вопросом, достойным пристального внимания.
Отношение Сталина к женщине, к супруге Ленина, повлияло на самого Ленина, так что он перенес это влияние на политику, - по вопросам партийного строительства и предложил заменить Сталина на посту генерального секретаря другим партийным деятелем.
Сталин, по свидетельству Троцкого, назвал ленинское "Завещание" запиской больного человека, находящегося под влиянием "баб".
Сталин имел в виду двух "баб" - Н. К. Крупскую и сестру Ленина М. И. Ульянову.
* * *
О болезни Ленина свидетельствует его лечащий врач Владимир Розанов:
"Владимир Ильич в это время жил в маленьком домике наверху; большой дом ещё отделывался. Раньше нас из Химок приехал уже Ф. А. Гетье и осмотрел Владимира Ильича; сначала, по словам окружающих, можно было подумать, что заболевание просто гастрическое, хотели связать его с рыбой, якобы не совсем свежей, которую Владимир Ильич съел накануне, хотя все другие ели, но ни с кем ничего не случилось. Ночью Владимир Ильич спал плохо, долго сидел в саду, гулял. Ф. А. Гетье передал, что у Владимира Ильича рвота уже кончилась, болит голова, но скверно то, что у него имеются явления пареза правых конечностей и некоторые непорядки со стороны органа речи. Было назначено соответствующее лечение, главным образом покой. Решено было вызвать на консультацию невропатолога, насколько помню, профессора В. В. Крамера. И так в этот день грозный призрак тяжкой болезни впервые выявился, впервые смерть определенно погрозила своим пальцем. Все это, конечно, поняли; близкие почувствовали, а мы, врачи, осознали. Одно дело разобраться в точной диагностике, поставить топическую диагностику, определить природу, причину страдания, другое дело - сразу схватить, что дело грозное и вряд ли одолимое, - это всегда тяжело врачу. Я не невропатолог, но опыт в мозговой хирургии большой; невольно мысль заработала в определенном, хирургическом направлении, все-таки порой наиболее верном при терапии некоторых мозговых страданий. Но какие диагностики я ни прикидывал, хирургии не было места для вмешательства... Болезнь могла длиться недели, дни, годы, но грядущее рисовалось далеко не радостное. Конечно, могло быть что-либо наследственное или перенесенное незаметно, но это было маловероятно.
10 марта 1923 года, вечером, ко мне позвонил В. А. Обух и сказал, что меня просят принять участие в постоянных дежурствах у Владимира Ильича, которому плохо; на другой день мне о том же позвонил тов. Сталин и сказал, что он и его товарищи, зная, что Владимир Ильич ко мне относится очень хорошо, просят, чтобы я уделял этому дежурству возможно больше времени.
Я увидел Владимира Ильича 11-го числа и нашел его в очень тяжелом состоянии: высокая температура, полный паралич правых конечностей, афазия. Несмотря на затемненное сознание, Владимир Ильич узнал меня, он не только несколько раз пожал мне руку своей здоровой рукой, но, видно довольный моим приходом, стал гладить мою руку. Начался длительный, трудный уход за тяжелым больным.
Свежий воздух, уход, хорошее питание делали свое дело, и Владимир Ильич постепенно поправлялся, полнел. Явилась возможность учиться речи. Гуляли, пользовались каждым днем, когда можно было поехать в сад, в парк. Сознание полное. Владимир Ильич усмехался на шутки. Искали грибы, что Владимир Ильич делал с большим удовольствием, много смеялся над моим неумением искать грибы, подтрунивал надо мной, когда я проходил мимо грибов, которые он сам видел далеко издали".
Со слов художника Юрия Анненкова:
"В декабре 1923 года Лев Борисович Каменев... предложил мне поехать в местечко Горки, куда ввиду болезни укрылся Ленин со своей женой. Я вижу, как сейчас, уютнейший барский, а не рабоче-крестьянский, желтоватый особнячок. Каменев хотел, чтобы я сделал последний набросок с Ленина. Нас встретила Крупская. Она сказала, что о портрете и думать нельзя. Действительно, полулежавший в шезлонге, укутанный одеялом и смотревший мимо нас с беспомощной искривленной младенческой улыбкой человека, впавшего в детство, Ленин мог служить только моделью для иллюстрации его страшной болезни, но не для портрета Ленина".
О последнем дне жизни Ленина 21 января 1924 года рассказывает врач В. П. Осипов: "...состояние вялости продолжалось, больной оставался в постели около четырех часов, мы с профессором Ферстером (немецкий профессор из Бреславля, который был приглашен ещё в марте 1922 года) пошли к Владимиру Ильичу посмотреть, в каком он состоянии. Мы навещали его утром, днем и вечером, по мере надобности. Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел поесть; разрешено было дать ему бульон. В шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание, и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне. Правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в коленке, судороги были также и в левой стороне тела. Этот припадок сопровождался резким учащением дыхания и сердечной деятельности. Число дыханий поднялось до 36, а число сердечных сокращений достигло 120 - 130 в минуту, и появился один очень угрожающий симптом, который заключается в нарушении правильности дыхательного ритма (тип чейн-стокса), это мозговой тип дыхания, очень опасный, почти всегда указывающий на приближение рокового конца. Конечно, морфий, камфара и все, что могло понадобиться, было приготовлено. Через некоторое время дыхание выровнялось, число дыханий понизилось до 26, а пульс до 90 и был хорошего наполнения. В это время мы измерили температуру - термометр показал 42,3 градуса, непрерывное судорожное состояние привело к такому резкому повышению температуры; ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места.
Судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 час. 50 мин. вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть. Было применено искусственное дыхание, которое продолжалось 25 минут, но оно ни к каким положительным результатам не привело. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу".
Произведенное вскрытие обнаружило сильнейший атеросклероз сосудов мозга. В пожилом возрасте это бывает в легкой степени, сильный склероз развивается в старческие годы, а Ленину было лишь пятьдесят три года, поэтому склероз у него был преждевременным. Почему у человека пятидесяти трех лет, который вел умеренный образ жизни, не пил и не курил, стал возможным такой процесс? На этот вопрос ответил В. П. Осипов: "Ответ на этот вопрос мы находим в наследственности Владимира Ильича. Его отец умер как раз пятидесяти трех лет и тоже от склероза мозговых сосудов. Мать умерла значительно позже, под семьдесят лет, но умерла тоже от склероза, однако в этом возрасте склероз неудивителен. Наследственное предрасположение отразилось на сыне, у которого развился преждевременный склероз. В связи с этой предрасполагающей причиной целый ряд моментов, которые были в жизни покойного, обострили его болезненное расположение и способствовали развитию склероза; сюда относится усиленная и напряженная мозговая деятельность. А если вы вспомните различного рода потрясения и жизнь Владимира Ильича в сибирской ссылке, тяжелую революцию, во главе которой он стоял и которую вынес на своих плечах, то вы легко представите себе, сколько потрясающих моментов было у этого человека; сколько было чрезмерной, напряженной работы, которая способствовала усилению наследственного склероза".
В акте вскрытия указывалось: "Основой болезни умершего является распространенный атеросклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания. Вследствие сужения просвета артерий мозга и нарушения его питания от недостаточности подтока крови наступали очаговые размягчения ткани мозга, объясняющие все предшествовавшие симптомы болезни (параличи, расстройства речи). Непосредственной причиной смерти явилось 1) усиление нарушения кровообращения в головном мозгу и 2) кровоизлияние в мягкую мозговую оболочку в области четверохолмия".
В газете "Известия" от 25 января 1924 года нарком здравоохранения Н. А. Семашко подробно изложил протокол патологоанатомического исследования: склероз поразил прежде всего мозг, то есть тот орган, который выполнял самую напряженную работу за всю жизнь Владимира Ильича, болезнь поражает обыкновенно наиболее уязвимое место, а таким уязвимым местом у Ленина был головной мозг: он постоянно был в напряженной работе, систематически переутомлялся, вся напряженная деятельность и все волнения ударяли прежде всего по мозгу.
Кроме вскрытия произведены микроскопические исследования. Заключение подтвердило данные вскрытия, и было установлено, что "единственной основой всех изменений является атеросклероз артериальной системы, с преимущественным поражением артерий мозга. Никаких указаний на специфический характер процесса (сифилис и др.) ни в сосудистой системе, ни в других органах не обнаружено".
Из воспоминаний М. И. Ульяновой: "Как бы то ни было, все врачи признавали, что заболевание Владимира Ильича очень серьезно, хотя один Россолимо, например, в разговоре с Анной Ильиничной на другой день консилиума заявил, что "положение крайне серьезно и надежда на выздоровление явилась бы лишь в том случае, если бы в основе мозгового процесса оказались бы сифилитические изменения сосудов".
СМЕРТЬ, НО НЕ ЗАБВЕНИЕ
Как жила Надежда Константиновна после смерти Ленина? Л. Троцкий приводит слова Крупской, сказанные ею в 1926 году: "Будь Ильич жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме". Несогласие со сталинскими методами коллективизации Крупская выразила и в своей речи на Бауманской районной партийной конференции летом 1930 года. Она заявила, что коллективизация, проводимая Сталиным, не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом. Руководители ЦК не советовались ни с партией, ни с народом.
При жизни уважение к ней внешне соблюдалось. До последних своих дней она жила в той же квартире в Кремле, в которой они жили с Владимиром Ильичом и Марией Ильиничной. Возили её те же шоферы - Гиль, Горохов, Космачев. На XIII и XIV съездах партии избиралась в ЦКК, а с XV съезда была членом ЦК. Избиралась во ВЦИК, ЦИК СССР, была депутатом Верховного Совета первого созыва и членом Президиума.
Однажды Крупская попросилась в отставку. Политбюро отставку не приняло, обязало выполнять прежние обязанности заместителя наркома. В последние годы Крупская не часто появлялась в своем кабинете в наркомате. Писала статьи на педагогические темы, куда без неё вставляли абзацы и страницы, восхваляющие Сталина, и она молча соглашалась с этим. Позволяла делать значительные купюры в своих воспоминаниях о Ленине, беспрекословно шла на другие компромиссы. Ее заступничество за репрессированных большевиков не давало никаких результатов, даже в тех случаях, когда она сама бывала у Сталина. В последний год своей жизни она с такими просьбами ни к Сталину, ни в органы НКВД не обращалась.
Троцкий в своем двухтомнике "Сталин" вспоминает о последних днях Ленина в Горках: "Ленин был день и ночь окружен заботами жены и сестры. Две женщины бодрствовали над больным, как раньше над здоровым: жена Ленина Н. К. Крупская, верная подруга и неутомимая участница всей его работы с молодости до старости, и Мария Ульянова, младшая сестра. Никогда не знавшая собственной семьи, Ульянова все ресурсы своей души перенесла на брата. В её характере были некоторые черты, общие с братом: верность, настойчивость, непримиримость; однако при умственной ограниченности эти черты получали нередко карикатурный характер. Ульянова ревновала Ленина к Крупской и доставляла последней немало горьких часов. Пока Ленин был жив, он в качестве высшего авторитета для обеих выравнивал, как мог, их отношения".
В день 70-летия Н. К. Крупской, 26 февраля 1939 года, все центральные газеты на видных местах поместили приветствие Надежде Константиновне Крупской следующего содержания:
"Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР в день Вашего семидесятилетия шлют Вам, старому большевику и другу Ленина, свой горячий привет.
Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР желают Вам здоровья и многих лет дальнейшей плодотворной работы для великого дела коммунизма, на пользу нашей партии и трудящихся Советского Союза".
В Кремль на имя юбиляра шел поток поздравительных телеграмм и писем, а она в это время находилась в Кремлевской больнице. В ночь на 27 февраля состояние Надежды Константиновны резко ухудшилось, она почти не приходила в сознание. В 6 часов 15 минут утра 27 февраля Крупская скончалась.
28 февраля газеты вышли в свет в траурных рамках. ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров опубликовали извещение о кончине Надежды Константиновны: "Смерть тов. Крупской, отдавшей всю свою жизнь делу коммунизма, является большой потерей для партии и трудящихся Союза ССР".
Был объявлен диагноз болезни - тромб кишечника, в результате которого началось воспаление брюшины. В Кремлевской больнице была сделана операция, но она не помогла, больная скончалась от отравления.
Есть версия, что Н. Крупская отравилась, испробовав торт, который ей прислал на день рождения Сталин. Версия эта не подтверждена. Вместе с Крупской торт ели ещё несколько человек и у них никаких признаков отравления не было.
2. СТАЛИН И. В.
И. В. СТАЛИН ГЛАЗАМИ ЛЮБОВНИЦЫ
Внешне И. В. Сталин ничем не выделялся среди многих других людей. Среднего роста, не суетлив, лицо изрыто оспой, ходил не спеша, вразвалку, не расставался с курительной трубкой. Левая рука у него была повреждена ещё в детстве и почти всегда чуть согнута, это видно даже на фотографиях.
В пожилом возрасте страдал ревматизмом, и хотя вел кабинетный образ жизни, не сидел за столом, а ходил по кабинету. По двум причинам: при ходьбе меньше болели ноги от ревматизма и лучше думалось. Все сложные вопросы он анализировал, прохаживаясь по дорожкам садового участка или по коврам своего кабинета в Кремле.
Одна из постоянных любовниц Сталина ведущая оперная актриса Большого театра, народная артистка РСФСР, народная артистка Грузинской ССР, трижды лауреат Сталинской премии В. А. Давыдова рассказывает о своем высокопоставленном любовнике: "Сталин - кривоногий, низкорослый, костлявый, неуравновешенный, грубый, завистливо-капризный - лежит рядом со мной на одной кровати, и я обязана его целовать, обнимать, ласкать...
Рассмотрела его как следует: роста маленького, тело на редкость некрасивое, костлявое, ключицы выпирают, позвонки выделяются, туловище узкое и короткое, а руки и ноги чрезмерно длинные. Правая рука длиннее левой...
В его характере: злобность, помноженная на злопамятство, мстительность и неверие...
Со Сталиным я была в интимной связи 19 лет. Он меня любил по-своему и всегда с нетерпением ждал моего появления... Могу сказать, что все годы вынуждена была претворяться, играть в страсть".
И. В. Сталин, по свидетельству его бывшего секретаря Бориса Бажанова, "всегда спокоен, хорошо владеет собой. Скрытен и хитер чрезвычайно. Мстителен необыкновенно. Никогда ничего не прощает и не забывает - отомстит через 20 лет... Он не глуп и не лишен природного здравого смысла, с которым он очень хорошо управляется".
У Сталина было ещё два качества. Он не любил критику, терпеть не мог критики в свой адрес. Он также никогда не считал себя виноватым, виноватыми были другие, и за это он наказывал их очень сурово, вплоть до расстрела.
И. В. Сталин обладал большой волей, твердостью и решительностью, но в то же время был осторожен и осмотрителен в делах, умел прислушиваться к чужим советам.
Был ли И. В. Сталин храбрым? Да, он был храбрым и смелым, но при этом и осторожным. О его храбрости свидетельствует тот факт, что И. В. Сталин не покинул Москву в октябрьские дни 1941 г., когда враг стоял у ворот столицы, а её население охватила сильнейшая паника.
Очень был внимателен к собеседникам и быстро улавливал суть решения какого-либо вопроса.
И. В. Сталин мало болел, редко пользовался врачами, в конце жизни лечился сам с помощью "домашней" аптечки и как большинство людей верил, что болезнь "сама пройдет", а смерть "еще пока не наступит".
И. В. Сталин - грузин по национальности, но сильно обрусел. Из воспоминаний его дочери Светланы: "Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, который настолько бы забыл свои национальные черты и настолько сильно полюбил бы все русское. Еще в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей, и язык, и природу".
И. В. Сталин в первую половину своей жизни любил рыбную ловлю, пешие прогулки, занимался приготовлением шашлыка на природе, играл в бильярд.
Став пожилым, И. В. Сталин часто по вечерам и ночью проводил время за столом с едой и питьем в компании с членами Политбюро, ел и пил мало, но если пил, то только грузинские вина. Он не терпел роскоши, одевался скромно, в первые двадцать лет после революции носил простые костюмы полувоенного типа, сапоги, военную шинель, долго донашивал старую одежду.
Полуботинки носил, что называется, "до дыр". Вот история одних сталинских полуботинок, рассказанная охраной: "Выходные туфли у Сталина имелись только одни. Еще довоенные (время - 1949 год). Кожа уже вся потрескалась. Подошвы истерлись. В общем, дышали на ладан. Всем было страшно неловко, что Сталин ходил в них на работе и приемах, в театре и других людных местах. Вся охрана решила сшить новые туфли. Ночью Матрена Бутузова (обслуга на ближней даче в Кунцево) поставила их к дивану, а старые унесла. Утром Сталин позвал Орлова (охранник) и спокойным, мягким голосом спросил:
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги